- Ну вот видите, все абсолютно точно.
   - Право, не знаю. Для меня это очень странно.
   Надежда  снова  покинула  ее,  уступив  место  уже  привычному  чувству
угнетенности.
   Роудбуш встал, сунул руки в карманы пиджака и прошел через всю гостиную
к высокому окну, выходящему в сад. Большие деревья замерли в свете уличных
фонарей. Он постоял немного, и, когда обернулся, голос его был  спокоен  и
ровен.
   - Сью, для меня, как и для вас, это нелегкие дни испытания.  Стив,  как
вы знаете, мой ближайший друг, но не просто друг. Он  мой  единомышленник.
Наши взгляды на мир порой так близки,  что  его  суждения  иногда  кажутся
выражением моих собственных мыслей. Поэтому мне его  страшно  не  хватает,
особенно сейчас, когда разворачивается предвыборная кампания. Я знаю, если
бы он мог, он сейчас боролся бы плечом к плечу со мной. Тот факт, что  его
здесь нет, означает лишь одно: на это есть веские причины. Я уверен, что в
свое время он расскажет  об  этих  причинах  и  все  объяснится  к  общему
удовольствию. Сью, я незыблемо верю в Стива.
   Он умолк. У него было странное выражение, словно он мучительно  боролся
с нерешительностью. Она чувствовала, что ее  убаюкивают  словами,  которые
должны были бы успокоить ее, но слишком много оставалось недосказанным.
   - Может быть, лучше всего взглянуть на это дело так, - продолжал он.  -
Хотя ситуация не совсем ясна, некоторые вещи не вызывают ни у  вас,  ни  у
меня ни малейшего сомнения. Какие бы ни ходили слухи в отношении Стива, мы
с вами знаем, что в них нет ни капли правды. А домыслы, что же,  не  стоит
на них обращать внимания, потому что вы знаете факты.
   Он сел в свое кресло.
   - Во-вторых, Сью, Стив не связан ни  с  какой  другой  женщиной.  -  Он
постучал пальцем по манильской папке, лежавшей на кофейном столике. - Стив
любит вас. Вы знаете это лучше, чем я, но, во всяком случае,  я  могу  вас
заверить: тут нет никакой любовной связи.
   Роудбуш закинул руку за спинку своего кресла.
   - И в-третьих, Стив не замешан ни  в  каком  финансовом  скандале.  Это
проверено досконально.
   Сусанна   сразу   насторожилась:   значит,   остальное   проверено   не
досконально? Ей хотелось, чтобы президент выражался яснее.
   - Вся эта волна слухов об  "Учебных  микрофильмах",  здоровом  солидном
предприятии, сплошной вздор, - продолжал Роудбуш.  -  Стив  вел  кое-какие
дела Лумиса, вы, наверное, знаете, но несколько месяцев назад отказался от
них. Со всех точек зрения Стив в финансовом отношении абсолютно чист.  Это
установлено окончательно.
   Он снова постучал пальцем по манильской папке, и Сью подумала: если там
у него донесения ФБР, почему он просто не познакомит ее с ними?  Президент
смотрел на нее, стараясь понять, достиг ли он своей цели.
   - По моему твердому убеждению, - заговорил он после паузы, -  Стив  сам
вернется в должное время, может быть, через  несколько  недель.  Я  в  это
верю, и Стив поступил так потому, что твердо полагается на вас с  Гретхен.
Повторяю: я верю, но пока не могу сказать ничего конкретного. Хотел бы, но
не могу. Однако, что  бы  ни  случилось,  вы  должны  вести  себя  так  же
мужественно... По  чести  говоря,  Сью,  я  восхищен  вашей  храбростью  и
твердостью духа. Вы настоящая женщина!
   К чему все эти слова? - подумала Сью. Вопросы без  ответов  по-прежнему
осаждали ее, и она чувствовала себя одинокой и растерянной, как никогда.
   - Вы знаете, где Стив, господин президент?
   - В настоящий момент нет, - ответил он. - Разумеется, он оставил  след,
и ФБР смогло установить лишь часть его маршрута.
   - Могу я узнать, он сейчас за границей? - Она взглянула  на  манильскую
папку, словно в ней таился ответ.
   - Да, по-видимому, след ведет в Рио-де-Жанейро,  однако,  что  касается
ФБР, они стараются проверить все варианты.
   - Вы думаете, он жив. Пол? - В первый раз она нечаянно назвала  его  по
имени.
   - О да! Во всяком случае, он был жив и  здоров,  потому  что  несколько
дней назад его видели. И нет никаких причин полагать, будто с  тех  пор  с
ним что-то случилось.
   Роудбуш встал, и она поняла, что ей пора уходить.
   - Я хотел бы сказать вам больше, но пока не могу. Вскоре,  надеюсь,  мы
узнаем все подробности. А пока - верьте так же свято, как я.
   Уже вставая, она сказала:
   - В ту первую ночь я получила от Стива сообщение. Был анонимный звонок.
Неизвестный назвал мое интимное прозвище, чтобы я  знала,  что  звонят  от
Стива. ФБР об этом известно?
   - Да, - он кивнул. - Я все это знаю. И так же, как вы,  уверен:  звонок
был от Стива.
   Она подобрала свою сумочку и крепко сжала ее в руках.  Он  проводил  ее
через холл к лифту и ласково пожал ей руку. Но,  уже  стоя  в  лифте,  Сью
вдруг поняла, что скоро снова останется одна.
   - Все это так невероятно, - сказала она. - В этом нет никакого  смысла.
Никакого!
   - Мы оба должны верить в Стива, - сказал Роудбуш. - Я думаю, вы верите.
   - Я стараюсь, - сказала она. Но, когда маленький старомодный лифт начал
спускаться, она уже была одна.
   Мать с дочерью сидели в гостиной у себя,  на  Бруксайд  Драйв,  Сью  на
ковре, а Гретхен в любимом кресле Стива. Гретхен рассказала о  женщине  из
"Диалога" и о том, что Мигель узнал в доме на Р-стрит, и крепко сжала руки
матери в своих.
   - Мама, я говорю прямо! - сказала она. - Я по-другому просто не умею.
   Сью посмотрела на Гретхен.
   - Твой отец, - спокойно сказала Сью, - так же нормален, как ты и  я.  Я
знаю его не неделю, не месяц, а годы.
   Она пересказала все, о чем говорил ей президент, невольно выдавая  свои
надежды  и  предположения  за  факты,  словно  сама  читала  донесения  из
манильской папки.
   - Вот так объясняются вечера по средам в Потомакском клубе, - закончила
она,  не  удержавшись  от  сарказма.  Вспоминать  про  ложь   Стива   было
по-прежнему горько.
   - Но что они там изучали? - спросила Гретхен.
   - Точно пока неизвестно... Но ты  же  знаешь  отца.  Высшая  математика
могла его увлечь.
   - Но почему они не встречались здесь, в  доме?  -  Гретхен  уже  теряла
терпение. - К чему вся эта таинственность? А эта квартирка  на  Р-стрит?..
О, мама!
   - Гретхен, - резко сказала Сью, - твои подозрения отвратительны.
   - Я только пытаюсь понять.
   - Нет, не пытаешься. Ты ведешь себя, как прокурор на суде.
   - Не говори так, прошу тебя! - Гретхен соскользнула с кресла  на  ковер
рядом с матерью. - Все это тянется уже столько дней. Боюсь,  нам  придется
взглянуть правде в глаза. И надо  постараться  быть  честными  друг  перед
другом.
   - Я стараюсь быть честной.
   - Где сейчас доктор Любин? - спросила Гретхен.
   Сью на секунду задумалась.
   - Не знаю. Президент об  этом  не  говорил.  Но  если  тот  человек  из
Кентукки прав, значит, он тоже исчез.
   - Мама, - сказала Гретхен, - когда мы вернулись, Мигель попытался найти
Филипа Любина в Балтиморе по телефону. Из его дома нам  ответили,  что  он
уехал и не вернется раньше февраля.  Адреса  для  пересылки  почты  он  не
оставил. А исчез  он  в  позапрошлое  воскресенье,  через  три  дня  после
исчезновения отца.
   - Через три дня...
   - Да. В воскресенье 29 августа.
   - Это не значит, что...
   - Нет, значит, - сказала Гретхен. - Может быть, им пришлось  исчезнуть,
а может быть, они этого хотели.
   - О, Гретхен!
   Сью обхватила дочь руками и уткнулась лицом  ей  в  плечо.  Навернулись
слезы, и она заплакала, тихонько  всхлипывая.  Гретхен  молча  обняла  ее,
думая о том, что теперь их жизнь уже, наверное, никогда  не  будет  такой,
как прежде.
   Час спустя Сью лежала в постели, вглядываясь в  темноту.  Сон  не  шел.
Перед глазами ее была все та же злосчастная папка на  кофейном  столике  в
Белом доме, папка  с  ответами  на  все  ее  сомнения.  И  мысли  о  Стиве
проносились в ее голове,  как  вагоны  по  бесконечному  туннелю.  Все  ее
инстинкты ослабели, отступили под  натиском  страха.  Интуиция  ничего  не
могла подсказать. Лишь одна сцена ярко всплывала в воображении:  маленький
неряшливый человек скорчился возле какой-то кучи, на которой  стоял  Стив.
Человечек протягивал Стиву руку. Стив улыбался ему. И  рука  об  руку  они
уходили вдаль.
   Сью резко повернулась на бок.
   Зазвонил телефон на тумбочке. Она попыталась снять трубку, но в темноте
не нашла. Она включила лампочку над кроватью и только тогда ответила.
   - Миссис Грир? - раздался резкий мужской голос.
   - Да, Сью Грир у телефона.
   -  Миссис  Грир,  у  меня  для  вас  сообщение.  Пожалуйста,   слушайте
внимательно. Начинаю: "Милая, дорогая Львишка, я жив и здоров. Рассчитываю
вернуться домой в течение  месяца.  Тогда  мы  отпразднуем  нашу  двадцать
шестую годовщину и разопьем ту  самую  бутыль.  Ты  найдешь  ее  в  винном
погребке за шампанским. А пока вся моя любовь с тобой и с Гретхен.  Стив".
Конец.
   Раздался щелчок - и тишина.
   Сью выбралась из постели, сунула ноги в шлепанцы,  схватила  с  вешалки
халат. Чуть не бегом спустилась она по двум пролетам лестницы в подвал.
   Винный погребок, выгородка из толстых досок в углу подвала подальше  от
мазутного нагревателя. Сью дернула шнур, загорелась лампочка.  Полки  были
плотно уставлены джином, виски  и  ромом,  а  в  винном  отделении  лежали
бутылки шампанского. Когда Сью просунула за них руку, она  нашла  то,  что
искала.
   Это была серая глиняная бутыль, сплошь покрытая пылью,  но  Сью  знала,
что в ней имбирное пиво. Воспоминания нахлынули на нее. Их медовый месяц в
том далеком июне в Нова  Скотиа...  Приглушенный  крик  чаек  и  крачек  в
тумане... Удары прибоя о скалы... Острый  запах  соли  и  рыбы...  Дощатый
коттеджик на самом берегу и их ежедневные прогулки в порт Мутон,  где  они
всегда  распивали  здоровенную  бутыль  имбирного  пива...   Его   резкий,
освежающий вкус... Стив смеялся и говорил, что,  когда  они  состарятся  и
растолстеют, они отметят какую-нибудь  годовщину  своей  свадьбы  имбирным
пивом.
   Она стояла и  гладила  чуть  шероховатую  бутыль,  пока  пальцы  ее  не
покрылись пылью. Как это похоже на Стива - хранить все эти годы пиво и  не
говорить ей ни слова, как бесконечно глупо  и  сентиментально!  Она  снова
спрятала бутыль за шампанское, выключила свет  и  чуть  ли  не  вприпрыжку
поднялась по лестнице.
   Сначала ей хотелось сразу рассказать о звонке Гретхен, но под дверью ее
комнаты уже не было видно света.  Тем  лучше!  Она  все  расскажет  завтра
утром. А теперь она  понаслаждается  одна  своей  радостью...  Вернется  в
течение месяца. Погоди-ка, что у нас сегодня?  Восьмое  сентября.  Значит,
восьмого октября. А может быть, он имел в виду четыре недели? Тогда  какой
это будет день? Шестое октября.
   Она поуютнее устроилась под одеялом, радуясь, что ночной воздух  пахнет
осенью. Лето ушло, а Стива нет.  Она  проспала  крепким  сном  до  утра  и
впервые за две недели как следует отдохнула.



        12

   В тот вечер в последних числах сентября я принял окончательное решение.
Если к следующему экстренному совещанию у президента  мне  не  предоставят
достоверных фактов и если Пол Роудбуш не удостоит меня своим  доверием,  я
откажусь от должности пресс-секретаря Белого дома.
   С тех пор как президент Роудбуш беседовал с Сусанной Грир,  прошло  три
недели.
   Хотя подобное решение пресс-секретаря  для  истории  пустяк,  ничто  по
сравнению,  например,  с  угрозой  подать  в   отставку   государственного
секретаря или министра обороны, в данном случае оно представляет известный
интерес, как иллюстрация к критической стадии дела  Грира.  Потому  что  к
этому  времени  загадочное  исчезновение  Стивена  Грира  поставило  перед
выбором между верностью долгу и личной гордостью гораздо более важных лиц,
чем я.
   Сенсации, как я успел понять почти за  двадцать  лет  газетной  работы,
подчиняются своему особому ритму. После первой волны всеобщего возбуждения
и любопытства любые сенсации постепенно блекнут и уплывают на задний план,
пока их не подхватит следующая  волна.  Сенсационное  убийство,  например,
может занимать все первые страницы газет чуть больше недели, затем  сойдет
до маленьких заметок почти в самом конце, пока подозреваемого не  предадут
суду и новые факты  снова  не  сделают  эту  историю  злободневной.  Давно
известно, что даже национальный кризис, даже  война  не  могут  бесконечно
привлекать внимание читателей изо дня  в  день.  Нам  дороже  свои  личные
переживания, и мы вновь и вновь обращаемся к тому, что, по нашему  мнению,
в данный момент угрожает обществу, морали или просто нашему благополучию.
   Дело Грира не стало исключением. Недели две оно было главной сенсацией,
ему посвящали первые  страницы  газет  и  вечерние  передачи  телевидения.
Наивысшего взлета оно достигло после речи Калпа в Кентукки.  Затем,  когда
Роудбуш отказался что-либо сообщить, помимо своего  короткого  ответа,  за
неимением новых фактов интерес к этому делу увял. Грир исчез, но куда, как
и почему, никто не знал.
   Это не означает, что ничего нового не произошло.  Сомнения  избирателей
ослабили позиции Роудбуша, размывая его бастион в слабых местах и подрывая
там, где он, казалось,  был  всего  прочнее.  Мы  все  в  Белом  доме  это
чувствовали.   Сенат   заваливал   нас   запросами,   волновался,   вносил
предложения. Наши кандидаты в конгресс, чье политическое будущее  зависело
от успеха Роудбуша на выборах второго  ноября,  выражали  частным  образом
всяческие  опасения.  Первоначальная  уверенность   нашего   национального
предвыборного комитета постепенно  сменялась  тревогой.  Различные  другие
комитеты за переизбрание Роудбуша сталкивались  с  упадком  энтузиазма,  а
главное - с недостатком средств, на которые они рассчитывали.
   Мои собственные проблемы, хотя и носили личный характер, были от  этого
не менее жгучими. Лишь после долгих и мучительных размышлений я  пришел  к
следующему выводу.
   Я  был  убежден,  что  президенту  известны  точные   факты   благодаря
донесениям ФБР. По-моему, он скрывал эти факты в слабой надежде  отсрочить
грандиозный скандал до своего переизбрания. В этом меня постепенно убедила
его уклончивость во всем, что касалось дела  Грира,  и  решительный  отказ
признать какую-либо связь между Гриром и Любиным. Тут  он  был  тверд  как
алмаз. Я был также убежден, что никто из окружения  президента  не  был  в
курсе дела Грира. Каким-то непонятным образом президент оказал давление на
Питера Десковича и заставил его скрыть материалы ФБР. Я полагал, что, если
Артур Ингрем и рассказал людям Уолкотта то, что он сам узнал, у него  были
к тому основания. Постепенно я пришел к  убеждению,  что  трудно  упрекать
Ингрема, если он повел свое расследование через ЦРУ  в  нарушение  приказа
Роудбуша.
   В ту ночь мы долго спорили обо всем этом с Джилл. Мы были все еще нежны
друг к другу, хотя наша любовь уже не была  столь  безмятежной.  Случай  с
таинственным телефонным звонком  больше  не  вспоминался.  То  есть  Джилл
забыла о нем, но я по-прежнему  время  от  времени  задумывался  над  этой
историей. Однако она твердила, что неведомый "Ник" звонил именно Баттер, а
не ей, и открыто сомневаться я не мог, опасаясь сцен.
   Мы проговорили тогда несколько часов, прежде чем я объявил ей  о  своем
решении подать в отставку. Мы сидели на ее старой продавленной  тахте  под
угловым окном ее квартирки. Баттер Найгаард еще  не  было,  но  она  могла
заявиться в любую минуту.
   - Ты абсолютно прав, - сказала мне Джилл. - Президенту не  к  лицу  так
обманывать народ.
   - На это мне  наплевать,  -  ответил  я.  -  Меня  не  интересует,  что
президент говорит или не говорит народу.
   - Неправда, очень даже интересует! - Она сразу взвилась.  -  И  в  этом
именно все дело...
   - И вовсе не в этом, - возразил я.  -  Если  Роудбуш  хочет  что-нибудь
скрыть от страны, чтобы разделаться с Уолкоттом, это его право.
   - Джин, мне кажется, ты слишком циничен.
   - Если это тебя шокирует, на здоровье! - не выдержал я. Видимо,  женщин
гораздо больше оскорбляют отступления от  общепринятой  морали,  чем  наши
измены. - Он имеет право на самозащиту. Ему  нужно  победить  на  выборах.
Любой кандидат искажает истину, если ему это выгодно, а ставка  достаточно
велика. Роудбуш не составляет исключения...
   - Джи-и-ин!
   - Дай мне закончить. Народ и Каллиган  -  разные  категории.  Он  может
врать стране или чего-то недоговаривать, но врать  мне  -  это  уже  нечто
иное: он не имеет права хитрить со мной! Либо  мы  во  всем  заодно,  либо
пусть барахтается один.
   - Ты морочишь мне голову, - сказала она. - Это точно.  Ты  разыгрываешь
роль сверхциничного газетчика. На здоровье! Но до чего же все это фальшиво
и тебе совсем не к лицу.
   - Никому я не морочу голову, - ответил я. - Я только с тобой  и  говорю
откровенно. А ты паришь на своем идеалистическом облаке и не хочешь видеть
политику такой, как она есть. Господи, после трех с лишним  лет  работы  в
Белом доме... Да любая  большеглазая  простушка  могла  бы  за  это  время
кое-что понять.
   Вместо того чтобы разозлиться, Джилл наградила меня покровительственной
улыбкой, как добрая тетушка капризного племянника.
   - О, ты меня не проведешь, Юджин Каллиган! Ты  только  хочешь  казаться
прожженным  циником.  Тебе  стыдно  признаваться  в  таком   пороке,   как
альтруизм. Но я-то знаю тебя лучше. Ты оскорблен потому, что  твой  идеал,
твой герой ради собственной шкуры утаивает информацию, которую народ имеет
право знать. Ты понимаешь, что это аморально, и это тебя выводит из себя.
   - О господи, замолчи! - взмолился  я.  -  Если  Полу  хочется  дурачить
публику, это его дело. Но, когда он пробует одурачить меня,  это  уже  мое
дело.
   - Бэби, - сказала она с нежным укором, - я  тебе  не  верю.  Почему  мы
стыдимся признаваться в лучших своих побуждениях?
   И никакие доводы не смогли ее разубедить. В конце концов я  сдался.  Не
дожидаясь прихода Баттер, я отправился домой, раздумывая по дороге о нашем
с Джилл разговоре. Женская интуиция, на которую Джилл так уповала, на  сей
раз ее подвела. Мое  решение  не  имело  общественно-моральной  основы.  Я
признавал за Роудбушем право замалчивать, приукрашивать или даже  искажать
факты - если это не грозило безопасности страны - ради победы на  выборах.
В политике это вообще обычное дело, а на  сей  раз  ставка  была  особенно
велика - верховная власть в стране. Но он не имел права лгать  лично  мне,
даже просто уклоняясь от ответов. Поступая так, он выражал сомнение в моей
преданности. Он как бы заявлял, что мне нельзя доверять до конца.
   Однако Джилл так и не захотела меня понять.  Даже  на  следующий  день,
когда я пытался разобраться  в  бумагах  у  себя  на  столе  перед  важной
встречей, она сказала мне со всей серьезностью школьницы:
   - Джин, я горжусь тобой и тем, что ты делаешь.
   Увы, подумал я, даже ангел праведный  не  может  взлететь  на  глиняных
крыльях.
   В тот  день  широкая  приветственная  улыбка  Роудбуша  мелькнула,  как
одинокий огонек в бушующем море. Кроме президента,  присутствовали  семеро
мужчин и одна женщина, возглавлявшая женский избирательный комитет. Все мы
были обескуражены, разве что  кроме  председателя  Независимого  комитета,
дилетанта и новичка в политике.
   Председатель Национального комитета не скрывал мрачного настроения.  Он
даже забыл угостить всех  сигарами,  словно  хотел  сказать:  раз  настали
тяжелые времена, надо  экономить  на  табаке.  Руководитель  избирательной
кампании Дэнни Каваног,  нервный  маленький  человек,  всегда  живой,  как
ртуть, сегодня сидел погруженный в раздумья и явно подавленный.  На  лицах
остальных - нашего  финансового  распорядителя,  председателя  Молодежного
комитета, эксперта по зондированию общественного мнения, имевшего  дело  с
анкетами, опросами и компьютерами, - тоже не было радостных улыбок. А  про
меня нечего и  говорить.  Вообще-то  сегодня  с  президентом  должны  были
встретиться девять руководителей избирательной  комиссии.  Но  старший  из
них, Стивен Б.Грир, числился без вести пропавшим вот уже  тридцать  четыре
дня. Нам оставалось только  поблагодарить  Грира  за  сегодняшнее  веселое
настроение.
   Разговор  начался  с  того,  что  председательница  женского   комитета
преподнесла  нам   свеженькую   сплетню.   Эстер   Партинари,   знаменитой
вашингтонской ясновидящей, было очередное откровение о Грире,  наверное  в
цветном изображении. Как мы узнали, ей привиделся высокий острый  утес,  с
которого Стивен Грир падал то ли по своей, то ли по  чужой  воле  -  этого
Партинари не смогла определить. Во всяком случае, Грир летел  в  бездонную
пропасть. (Наверное, вверх тормашками, подумал я.)
   Наша председательница взахлеб рассказывала, что мисс Партинари  считает
Грира мертвым и предсказывает, что о гибели его будет  объявлено  миру  21
января, через день после инаугурации [инаугурация - торжественное введение
в должность; здесь - президента США].
   - Чьей инаугурации? - спросил Дэнни Каваног с каменным лицом.
   В другое время такая шуточка вызвала бы взрыв смеха, но  сегодня  никто
не издал ни звука, и даже Роудбуш еле улыбнулся.
   Но  это  было  еще  не  все.  Пророчица   Эстер   уже   дает   интервью
представительницам печати в своей нелепой мастерской по производству духов
и привидений. Очевидно, завтра газеты выйдут с некрологами Грира.  Эксперт
по общественному мнению быстро вставил, что у мисс Партинари предсказанные
бедствия сбываются только на 37,5%, значительно реже обычных 50%,  которых
достигают даже средние ясновидцы. Это никого  не  утешило,  поскольку  для
миллионов избирательниц по всей стране идиотские предсказания  Эстер  были
вторым евангелием.
   - Хоть у кого-нибудь есть приятные новости? - спросил Роудбуш.
   Таких ни у кого не оказалось. А когда от потусторонних  дел  перешли  к
действительности, стало еще хуже. Финансовый  распорядитель  сообщил,  что
поступления взносов заметно уменьшились. В делах хаос и нервозность. Тайна
Грира оказывает на  индустриально-политический  комплекс  почти  такое  же
влияние,  как  основные  экономические  факторы.  Курс  акций   на   бирже
стабилизировался, правда, на пять пунктов ниже того уровня, который был до
двух "грировских паник"; многие основные акции еще недостаточно поднялись.
Например, акции "Учебных микрофильмов"  до  сих  пор  идут  по  40  вместо
нормального курса в 56 и 57. Видимо,  "Уч-микро"  стабилизируются  на  45,
потому что кое-кто начал их бурно скупать, главным образом  Брэди  Меншип,
нью-йоркский спекулянт. Барни Лумис держится, однако дела  его  со  сбором
средств на избирательную кампанию явно  не  блестящи.  Но  тюрьма  ему  не
грозит;  СЭК  [Специальный  экономический  комитет  по  расследованиям   о
злоупотреблениях на бирже] занялся  расследованием  финансового  положения
"Уч-микро" и, видимо, опровергнет сплетни. Кое-кто из крупных  политиканов
переметнулся к Уолкотту, и теперь некоторые букмекеры считают,  что  шансы
Роудбуша, стоявшие в августе 12 к 5, сегодня упали до 8 к 5.
   Председатель Национального комитета - символ глубочайшего пессимизма со
своей незажженной сигарой -  сказал,  что  энтузиазм  избирателей  падает.
Добровольцев на местах не  хватает.  Председатели  комитетов  в  штатах  и
провинциях брюзжат, а вчера четверо кандидатов партии из  Айдахо  прислали
телеграмму с просьбой отменить выступление Роудбуша в их  штате.  Если  уж
местные кандидаты начинают отказываться от общенационального списка, держи
ухо  востро!  Такие  вещи  заразительны  и  могут  перерасти  в  эпидемию.
Председатель рекомендует: Пол Роудбуш должен выступить по всем  программам
телевидения с обращением к стране. Тема речи одна - Стивен Грир.
   Представитель молодых избирателей - в свои тридцать девять лет  он  уже
не очень подходил  для  этой  роли  -  сказал,  что,  хотя  юные  сорванцы
одинаково высмеивают и Уолкотта и Роудбуша, стрелы, нацеленные в Роудбуша,
отравлены ядом. Песенка под  названием  "Старый  Грир,  странный  Грир"  в
исполнении "Обнаженных монахинь" разошлась по всей стране. Монтаж из речей
Роудбуша и вопросов Калпа имеет бешеный успех. Ответы Роудбуша, взятые  из
его старых выступлений по телевидению, звучат  смешно  и  нелепо.  Пример:
Калп спрашивает: "Господин президент, правда ли, что  агенты  Федерального
бюро проследили мистера  Грира  до  одного  из  аэропортов  за  границей?"
Невнятный   голос   Роудбуша:   "Федеральное   правительство    продолжает
рассматривать  вопрос  о  сверхзвуковых  бомбах.  Уверяю  вас,  я   избран
президентом вовсе не для того, чтобы сделать невыносимой  жизнь  на  земле
ради выигрыша нескольких минут в воздухе".
   Наш молодежный  деятель  предупредил,  что  инциденты,  подобные  тому,
который произошел во время выступления  президента  на  прошлой  неделе  в
Сиэтле, могут повториться почти всюду. Тогда группа  студентов  развернула
лозунги: "Грир еще не под судом?", "Непорочное грехопадение в  "Неопалимой
купине", "Доктор Х или Доктор Секс?" В других студенческих городках юнцы с
младших курсов усовершенствовали песенку с чикагского  стадиона  и  теперь
горланят уже совсем непристойное. Короче говоря, студенты университетов  и
молодежные  группы,  ратовавшие   за   Роудбуша,   заколебались.   Уолкотт
завоевывает студенческие городки.
   Я повторил уже всем известное: печать становится все  враждебнее  из-за
нарушения закона о свободе информации. Несколько ранее дружественных к нам
вашингтонских  журналистов  сейчас  готовятся  заклеймить  Роудбуша.   Что
касается поддержки газет, то нам повезет, если  на  нашу  сторону  встанут
хотя бы 35% их, вместо 65%, как мы рассчитывали летом.
   Председатель Независимого комитета пытался вдохнуть в нас  надежду.  Он
сказал, что наблюдаются признаки растущей симпатии к Роудбушу.  Но  никому
из нас не передался его энтузиазм, ибо все мы знали, что председателем  он
стал  только  потому,  что  его  жена  -  подруга  Элен  Роудбуш.  Он  был
доброжелательным дилетантом, не более, и раньше соприкасался  с  политикой
лишь тогда, когда добывал средства для бостонского поп-джаза. Суждения его
стоили не больше пуговиц с его куртки.
   Эксперт по общественному мнению, для  которого  любая  катастрофа  была
прежде всего материалом для статистического анализа, выложил свои новости.
Предстоящий завтра опрос Галлапа и Лу Гарриса, по его мнению, даст нам 45%
голосов при 45% против и 10% колеблющихся.  Это  будет  страшным  падением
после первого опроса в августе. Цифры обескураживали. Наша кривая с каждой
неделей опускалась все ниже, а график Уолкотта полз вверх.  Выводы  нашего
эксперта неизменно указывали одну причину: Грир.
   Как  это  ни  странно,  заключил  статистик,  Роудбуш  страдает   из-за
собственной доброй репутации. Многие годы народ  считал  его  искренним  и
надежным человеком, пусть не самым ловким  в  мире  политиком,  но  всегда
правдивым и заслуживающим доверия. А  сейчас  дело  Грира  запятнало  этот
образ. Люди считают, что Роудбуш кого-то прикрывает, прячет от  них  нечто
очень важное. Они чувствуют себя  оскорбленными,  словно  уличили  во  лжи
отца, который пытается обмануть  родных  детей  ради  собственной  выгоды.
Специалист по общественному  мнению  упрекал  президента  в  том,  что  он
потратил столько времени, создавая свою безупречную репутацию, вместо того
чтобы грешить, как все люди.
   Дэнни Каваног нервно откашлялся. Пальцы его, похожие на  птичьи  лапки,
забарабанили по ручкам кресла. Дэнни начал, словно размышляя вслух:
   - Насколько я понимаю, господин президент, мы на грани кризиса...
   Но тут послышался стук в дверь, и появилась Грейс Лаллей.
   - Я думаю, вы сразу захотите  с  этим  познакомиться,  -  сказала  она,
виновато улыбаясь, - единственная улыбка в кругу наших похоронных лиц.
   Роудбуш взял желтый листок копии телетайпа  и  быстро  просмотрел  его,
пока Грейс выходила из комнаты. Лицо его было бесстрастно, что означало  -
новости скверные.
   - Можете прочесть это вслух, Джин, - сказал он мне.
   Я взял листок и зачитал:

   "ЮПИ-131 (Грир)
   Сан-Луис,  Стивен  Б.Грир,  таинственно  исчезнувший  друг   президента
Роудбуша,  в  течение  года  до  этого,  очевидно,  встречался   в   одной
вашингтонской  квартире  с  неким  университетским  профессором.  Об  этом
сообщается сегодня в статье сан-луисской "Пост-Диспетч"  (авторские  права
сохраняются за газетой).
   В статье говорится, что профессор, личность которого не установлена,  и
есть тот самый "доктор X", о котором  упомянул  в  начале  месяца  Хиллари
Калп, председатель уолкоттского комитета в Кентукки. С тех  пор  Калп  еще
дважды говорил о "докторе X" в своих речах.
   "Пост-Диспетч" сообщает, что встречи Грира и "доктора X" происходили  в
среднем  раз  в  неделю  по  вечерам  в  доме   Уилмарт   на   Р-стрит   в
северо-западном  пригороде  Вашингтона.  По  сведениям  газеты,  профессор
снимал там квартиру под именем Дэвида  Клингмана,  представителя  компании
"Кроун Артс". Адрес: Балтимор, Чарлз-стрит, дом 938. Статья указывает, что
в Балтиморе нет такой компании и нет такого дома на Чарлз-стрит.
   Настоящее имя профессора, продолжает "Пост-Диспетч", пока не  уточнено,
несмотря на все усилия. Известно только, что это сорокатрехлетний холостяк
и что он отправился  в  автомобильное  путешествие  на  запад  США  или  в
Канаду".


   Наступило гнетущее молчание. Все были потрясены, кроме меня: потому что
Мигель Лумис рассказал мне о своем посещении дома на Р-стрит и  о  тщетных
звонках Любину в Балтимор. Они смотрели на Роудбуша,  ожидая,  что  сейчас
чудесным образом все объяснится. Молчание становилось невыносимым.
   - ФБР подтверждает это, господин президент? - спросил наконец Каваног.
   Роудбуш думал, сжав губы.
   - Мне очень жаль, Дэнни, но  я  не  могу  ответить,  -  сказал  он.  И,
помолчав, добавил: - Я говорил с самого начала, что это чисто личное дело,
которое касается главным образом Стива и его семьи.  Это  не  политическая
проблема, и я не намерен ее обсуждать как таковую.
   -  Но,  господин  президент,  -  запротестовал  Дэнни,  -  это   именно
политическая проблема, и другой у нас сейчас нет. Она стала политической с
той первой ночи пять недель назад. И тут уж ничего не поделаешь.
   - Возможно, - спокойно сказал Роудбуш, -  но  я  не  намерен  подливать
масла в огонь.
   Пораженный Каваног оглядел нас всех, словно вопрошая: что  случилось  с
нашим мудрым президентом? Как мог опытный политик настолько оторваться  от
действительности?
   - Боюсь, вы не понимаете, о чем идет речь, господин президент, - сказал
он, сам себе не веря. - Вы попали в скверную историю. Неужели вам не ясно?
   - Возможно, дела мои не блестящи, - сухо ответил Роудбуш.
   - Да мы говорим вовсе не о  потере  скольких-то  процентов  голосов!  -
взмолился Каваног. - Мы говорим о возможном поражении, господин президент.
Если вы не примете срочных мер, Уолкотт победит на выборах.
   - А вот в это я не верю, - сказал Роудбуш.
   По мере того как Каваног повышал голос, он говорил все тише.
   - Но это святая истина! - настаивал Дэнни. - Еще один  такой  месяц,  и
нас разнесут в пух и в прах.
   - Полно, полно, Дэнни! Вы просто  стараетесь  меня  напугать,  чтобы  я
сделал то, что вам хочется.
   - Да, стараюсь, черт побери! - рявкнул Каваног.
   От него только что не валил пар, как от перегретого котла.
   Роудбуш сложил руки на животе и улыбнулся.
   - Чего же именно вы от меня хотите, Дэнни?
   - Я хочу, чтобы вы выступили по телевидению, -  ответил  Каваног,  -  и
объяснили стране все про Стивена Грира. Расскажите им то, что вы знаете об
этом деле.
   - Даже если я не знаю ничего определенного?
   - Определенность не обязательна, - сказал Каваног. - Просто  поговорите
с людьми откровенно, будьте искренним, как вы  умеете,  будьте  тем  самым
президентом Роудбушем, которого знают и любят.
   Роудбуш задумался на мгновение.
   - Нет, Дэнни, этого я не могу сделать.
   - Почему это, сэр? - Каваног не собирался  отступать.  Я  был  удивлен:
никогда еще он так не наседал на президента.
   - Потому что, - медленно ответил Роудбуш, - многое все еще неясно. Если
мы откроем половину правды - а на большее мы пока не способны, - мы  можем
страшно повредить Стиву.
   - Стив не кандидат, - огрызнулся Дэнни. - Он... он просто призрак!
   - Ничего не могу поделать, Дэнни.
   - В таком случае отныне я ни за что не отвечаю, - сказал Каваног.  -  Я
могу вынести многое на своих плечах, но только не призрака.
   - Призраки ничего не весят, Дэнни, - попытался отшутиться президент.
   - Этот весит целую тонну!
   - Господин президент, - вмешался стареющий молодежный лидер, - если  вы
не хотите пока ничего говорить стране, может быть, вы введете в курс  дела
хоть нас - для общей ориентировки?
   Роудбуш покачал головой.
   - Расследование еще продолжается. Не думаю, чтобы обмен предположениями
на этой стадии был кому-нибудь из нас полезен.
   На всех лицах застыло оскорбленное выражение. Эти  люди  были  столпами
избирательной кампании. Они не щадили себя  ради  этого  человека,  и  вот
теперь он грубо отказывает им в доверии.  Он  заткнул  им  рот,  захлопнул
перед ними дверь.
   Совещание продолжалось еще несколько минут. Было решено, что Каваног  и
еще двое отправятся с Роудбушем в Омаху, где ему предстояло  на  следующей
неделе выступить перед  фермерами.  Распорядитель  финансов  и  молодежный
лидер  расплывчато  пообещали  приложить  все  усилия.  Затем  вся  группа
потянулась  из  комнаты,  и  прощальные  рукопожатия  Роудбуша   вряд   ли
воодушевили капитанов его избирательной кампании.
   Я задержался, хотя президент об  этом  не  просил.  Он  даже  удивился,
заметив, что я все еще стою перед его столом.
   - Что-нибудь случилось, Джин?
   - Да, сэр. - Для меня это был самый трудный момент за все годы работы в
Белом доме. - Я ухожу из вашего пресс-центра, господин президент.
   Он нахмурился, затем взглянул на меня недоуменно, как человек,  который
не верит своим ушам.
   Я торопливо заговорил. Речь моя был не слишком логична, но  одна  мысль
прошивала ее красной нитью: он может, если угодно, дурачить публику, но не
имеет права так поступать с друзьями, которые несут на  себе  всю  тяжесть
его избирательной кампании, а особенно со мной.
   - Может быть, это не очень принципиальный мотив, господин президент,  -
сказал я в заключение, - но я только так это понимаю.
   - Пожалуйста, присядьте, Джин, прошу вас, - сказал он отеческим тоном.
   Я сел. Он покинул свое вращающееся кресло,  обошел  стол  и  присел  на
край,  на  свое  любимое  место  возле  золотого  ослика.  Одна  нога  его
раскачивалась в воздухе.
   - Что именно вы хотели бы знать, Джин?
   - Все, что вы узнали от ФБР, господин  президент,  -  ответил  я.  -  Я
заслужил ваше доверие, сэр. Думаю, что и другие тоже, но сейчас я говорю о
себе. В эту кампанию мне доставалось, как  никому.  Вы  поставили  меня  в
такое невыносимое положение перед прессой, что я... - Тут я полоснул  себя
ребром ладони по горлу.  -  Короче,  с  меня  этого  вот  как  достаточно,
господин президент.
   Он улыбнулся.
   - Вы считаете, что я могу скрывать факты от народа, но не  от  вас,  не
так ли?
   - Совершенно верно. - Я собирался высказать ему все, что думаю о Любине
и Грире, но почему-то сейчас мне было трудно об этом заговорить. - Пока вы
мне не доверяете, от меня здесь мало толку.
   - Если вы сейчас подадите в  отставку,  -  сказал  он,  -  вы  нанесете
огромный вред и мне, и всей нашей партии.
   - В этом я не уверен, - возразил я. - Это будет однодневной  сенсацией,
не более. Кроме того, я могу привести тысячу причин, - нервное  истощение,
язва, переутомление и тому подобное. Да  и  вообще,  что  бы  со  мной  ни
случилось, так больше продолжаться не может, господин президент.
   - Ирландская гордость?
   В другое время я бы взорвался, но теперь я чувствовал не гнев, а только
горькую обиду. Больше всего мне хотелось поскорее с этим покончить.
   - Человеческая гордость, - сказал я. -  Если  вы  этого  не  понимаете,
господин президент, нам не о чем говорить.
   - Да, видимо, не о чем. - Он взглянул  на  меня  как  в  былые  дни,  с
симпатией и уважением. Затем вдруг наклонился вперед и крепко взял меня за
плечо.
   - Джин, - сказал он,  -  я  знаю,  что  вы  думаете.  Вы  думаете,  ФБР
раскопало нечто порочащее Стива, и я пытаюсь это скрыть, потому что  боюсь
скандала, боюсь поражения на выборах.
   - Да, я так думаю, - сказал я. - Но не в этом дело, господин президент.
Дело в том, что вы скрываете от меня факты, какие бы они ни были. А на всю
эту историю мне, честно говоря, плевать!
   - Что-то не верится, - проговорил он с хитрой улыбкой.  -  Вы  на  себя
клевещете, Джин.
   Я чуть не расхохотался. Ни моя девушка, ни  мой  босс  не  допускали  и
мысли, что у меня могут  быть  нормальные  эгоистические  побуждения.  Как
человеку понять себя,  если  даже  самые  близкие  люди  отказываются  его
понимать?
   Роудбуш склонился к календарю.
   - Сегодня двадцать девятое сентября, - сказал он.  -  Джин,  вы  можете
дать мне еще десять дней?
   Я был ошеломлен. Мысль о компромиссе не приходила мне в голову.
   - Боюсь, что я вас не понимаю, - промямлил я.
   Он полистал календарь.
   - Десять дней, - сказал он. - Подождите до девятого октября. И тогда вы
либо получите все донесения ФБР, либо уйдете и напишете целую  страницу  в
"Нью-Йорк таймс", объясняя всем и каждому, почему вы ушли.
   - Не улавливаю вашей мысли, - сказал я. -  Что  такого  я  узнаю  через
десять дней, чего вы не можете мне сказать сейчас?
   - А между прочим, Джин, в общем-то вы  правы.  Я  очень  беспокоюсь  за
результаты выборов, гораздо больше, чем показал это  на  совещании.  Но  я
надеюсь, - и донесения ФБР подтверждают мои надежды, - что нам все удастся
уладить наилучшим образом через десять дней.
   - Но к тому времени вы уже можете оказаться битым кандидатом,  несмотря
ни на что, - возразил я. - Боюсь, вы не представляете, как  быстро  падают
наши шансы.
   - Благодарю за "наши шансы", - сказал он с улыбкой. - Но,  кажется,  не
это вас беспокоит. Вы хотите, чтобы я поверил в вас, а я с вами  торгуюсь.
Дайте мне эти десять дней. Джин, и я поверю.
   - Не знаю...
   - Я думаю, это будет разумно, - сказал он убеждающим тоном. -  В  конце
концов, мы работаем вместе четыре с лишним года.
   - Я ведь не многого прошу, - пробормотал я, чувствуя, что сдаюсь.  -  Я
только хочу, чтобы от меня не скрывали факты, хорошие или плохие.
   - А я говорю: вы будете полностью в курсе дела  через  десять  дней,  -
сказал он. - Если не согласны, можете собрать все ваши секретные документы
и отправить авиапочтой в Спрингфилд.
   Теперь он улыбался мне открытой, теплой улыбкой. Она  была  неотразима.
Решимость моя растаяла.
   - Договорились? - спросил он, протягивая мне свою большую руку.
   Я машинально пожал ее.
   - Хорошо, господин президент.
   И вскоре я уже шел в полутрансе к своему кабинету, живое доказательство
того,  что  даже  решительному  человеку  трудно  устоять  перед  обаянием
Роудбуша.
   Джилл встала мне навстречу, уперев руки в боки.
   - Тебя что, загипнотизировали? - спросила она.
   - Вот именно, ты нашла нужное слово.
   Я дошел до своего кресла и свалился в него, словно меня толкнули.
   - Можно собирать вещи? - спросила она.
   Я покачал головой.
   - Мы остаемся.
   Затем рассказал ей обо всем: и о  совещании,  и  о  нашем  разговоре  с
президентом.
   - Бэби, тебя купили за пряник, - сказала она. Длинные волосы  обрамляли
ее лицо, скорбное, укоризненное.
   - Нет, это просто компромисс, на десять дней.
   - Джин, - сказала она. - Ты непоследователен. Ты сказал, что уйдешь, но
не ушел.
   - Не так это просто. Президент был совсем другой  сегодня.  Нельзя  так
просто взять и хлопнуть дверью, когда он... когда он тебя просит.
   - Ты не смог отстоять то,  что  считаешь  правильным,  -  наставительно
сказала она. - Тебе польстили, и ты попался на удочку.
   - А ты бы что сделала на моем месте?
   - Ушла. Я бы сказала ему, что не могу  работать  с  человеком,  который
обманывает народ, - именно то, что думаешь ты.
   Ну вот, теперь меня обвиняют в отказе  от  принципов,  которых  у  меня
никогда не было. От ее женской логики можно было рехнуться!
   - Да, ты бы сказала, - усмехнулся я. - Тебе двадцать четыре года, но ты
еще сама не знаешь, о чем говоришь, и ничего не смыслишь в политике.
   Несколько секунд она внимательно изучала меня, затем села за машинку  и
начала яростно барабанить  по  клавишам.  Вскоре  треск  прекратился,  она
выдернула из машинки лист бумаги, быстро пересекла  кабинет,  вручила  мне
листок и вернулась за свой стол.
   Передо мной лежало следующее послание:

   "29.9. Вашингтон, Желтый дом.
   Дорогой сэр!
   Мне осточертело не только лицемерие этого  заведения,  но  и  атмосфера
трусости и беспринципности, которые _кое-кто_ путает с преданностью.
   Я не люблю низкопоклонства.
   Я презираю самообман.
   Я рада, что мне двадцать четыре года и у меня еще есть принципы.
   Это заведение для выживших из ума.
   Посему уведомляю о моем увольнении со вторника 3 ноября, поскольку  это
день моей свадьбы. Я  намереваюсь  обвенчаться  в  часовне  вашингтонского
собора в 3 часа пополудни.
   Преданная вам Джилл Николс.
   P.S. Я выхожу замуж за типа по имени Юджин Каллиган в  слабой  надежде,
что это сделает его решительным мужчиной, а меня - честной женщиной".


   Передо мной все поплыло. Мне казалось, этот миг наступит  когда-нибудь,
очень не скоро, в далеком будущем.
   - Как сказал Великий Человек, ты узнаешь ответ  через  десять  дней,  -
сказал я.
   - У тебя все равно нет выбора, - возразила Джилл. - А  мне  не  у  кого
спрашиваться.
   - Но твоя родня! - слабо запротестовал я. -  Что  подумает  твоя  мать,
когда узнает, что ты выходишь замуж за престарелого циника, который  играл
в картишки, когда тебя еще не было на свете?
   - Наверное, возненавидит тебя до конца своих дней. Другой  тещи  ты  не
заслуживаешь. - Она собрала бумаги в стопку. - А теперь за  дела,  которые
так близки твоему сердцу. Мои записи в  порядке.  Надо  ответить  на  пять
звонков.  Кроме  того,  двести  студентов  из  Американского  университета
собираются завтра пикетировать  Белый  дом.  Они  уже  рисуют  неприличные
карикатуры на Стивена  Грира.  Пресса  интересуется,  что  ты  собираешься
предпринять по этому поводу.
   - Ходить по улицам никому не возбраняется, - сказал я. У меня  все  еще
кружилась голова от счастья. - Однако окружной закон запрещает  выставлять
в общественных местах непристойные изображения.  Лучше  посоветоваться  со
службой охраны. Вызови мне Дона Шихана.
   - Слушаюсь, сэр!
   Еще несколько минут я пребывал в  обалделом  состоянии  и  едва  слышал
нежный голос Джилл, говорившей по телефону:
   - Они говорят, Дон Шихан сейчас в Омахе, - сказала она мне погромче.  -
Готовится встретить президента.
   Мне  пришло  в  голову,  что  этот  Шихан  недавно  уже  отлучался   из
Вашингтона. Странно, что  начальник  охраны  Белого  дома  так  часто  сам
занимается подготовительными операциями. Я чувствовал себя как на иголках.
Мне срочно нужен был его  совет.  Эти  хулиганские  демонстрации  сопливых
школяров могли плохо кончиться.
   - Ладно, - сказал я. - Тогда дай того, кто его заменяет.
   Она  соединила  меня,  с  кем  нужно.  Несколько  минут  я  обсуждал  с
заместителем  Шихана,  как  мне  выбраться  с   предстоящей   в   4   часа
пресс-конференции без тяжких телесных повреждений. С сопливыми мальчишками
можно было разобраться и позже.  Сейчас  главное  было  -  придумать,  что
говорить о статье в "Пост-Диспетч". Десять дней - до  девятого  октября  -
казались мне десятилетием!
   - Уже четыре часа, - предупредила меня  Джилл  строго  деловитым  тоном
опытной секретарши. - Разрешите их пригласить?
   Но у двери она остановилась, держась за ручку.
   - Джи-и-н... разорви то письмо, ладно? Я хочу, чтобы ты сам сделал  мне
предложение, когда наконец решишься... Я просто со зла так сделала.
   - Не беспокойся. Без предложения ведь не женятся. Я все  тебе  скажу  -
через десять дней, - и сам, а не  анонимно  по  телефону.  -  Все-таки  не
удержался от шпильки. - А пока давай посвятим дневные часы работе,  ты  не
возражаешь?
   Она кивнула и, все еще держась за дверную ручку, внимательно и серьезно
оглядела меня, словно я был ненадежным присяжным.
   - Хотела бы я знать, - сказала она, - что такое на самом деле любовь?
   Неужели пропасть между поколениями непреодолима?
   Она распахнула дверь, и  толпа  газетчиков  с  грохотом  устремилась  в
кабинет.



        13

   Ларри Сторм закрыл машину,  решительно  сделал  один  шаг,  но  тут  же
остановился. Золотое послеполуденное солнце светило так  ласково,  что  он
блаженно прислонился к переднему крылу.
   Был последний  день  сентября,  и  не  исключено,  что  последний  день
темно-рыжего бабьего лета. Солнечное тепло разнеживало и  расслабляло.  Он
стоял и смотрел, как пересмешник лениво взмахивает крылышками, снижаясь  к
телеграфному столбу, и слушал, как где-то рядом галдят играющие дети.
   Он приехал сюда в третий раз, к этому дому на Бэттл-роуд  в  Принстоне,
стоящему  как  раз  между  Олден-лейн  и  тупиком,  за  которым  начинался
травянистый подъем к Институту новых  проблем.  Глядя  на  Бэттл-роуд,  он
чувствовал одновременно и умиротворенность и досаду, потому что  именно  о
такой улице он мечтал еще мальчишкой в своем Ньюарке... В нищей ньюаркской
квартире с вечной вонью от неисправного клозета, с черной грязью,  навечно
въевшейся в трещины старого  линолеума,  с  вечно  орущим  радио,  которое
тщетно пытался перекричать его папаша, когда ссорился с матерью.
   Если мужья и  ругают  жен  на  этой  мирной  улочке,  подумал  он,  то,
наверное, только по ночам, когда соседи уже спят, вежливо и потихоньку, не
повышая голоса. Ибо здесь  царит  мир  и  покой.  Все  здесь  устойчиво  -
огромные дубы, густолистые сикоморы вдоль  дороги,  уже  тронутые  осенней
желтизной, широкие прохладные газоны, окруженные живыми изгородями,  дома,
расположенные в глубине  участков,  словно  они  хотят  уйти  подальше  от
торгашеской суеты улицы. Это белый  квартал,  и  Ларри,  вступая  в  него,
каждый раз ощущал обиду и зависть.
   Работа была его убежищем от расовой нетерпимости и оскорблений. В  Бюро
цвет его кожи был только  оселком,  на  котором  они  с  Клайдом  Мурхэдом
оттачивали свои шуточки, добродушно насмехаясь друг над другом. В Бюро  он
был специальным агентом Ларри Стормом. Несколько других агентов  считались
не хуже Ларри, но лучше не было ни одного: ни белого,  ни  черного.  Бюро,
безжалостный хозяин, отнимало все его время, поглощало всю его энергию,  и
по  ночам  он  засыпал  измученный,  но   довольный   собой.   Бюро   было
требовательнее любой женщины, и слава богу!
   Но  сейчас  после  месяца  работы  на  "Аякс"  Ларри  был  обессилен  и
опустошен. Он трудился по восемнадцать часов в сутки  и  не  имел  еще  ни
одного дня отдыха. Метался взад и вперед по  всему  восточному  побережью,
выслеживал, расспрашивал, проверял все версии, даже самые дикие, и так  до
глубокой  ночи.  Единственной  передышкой  были  два  его  путешествия  за
границу. В самолетах он хотя бы отсыпался.
   Сначала было справочное бюро в Рио-де-Жанейро и неясный  след,  который
неожиданно привел  Ларри  в  порт.  Здесь,  после  двухдневных  поисков  и
отчаянных лингвистических схваток с переводчиком, он обнаружил, что Стивен
Грир, или какой-то очень похожий на него американец, зафрахтовал  судно  и
отплыл из Рио субботним вечером 28 августа. Ларри до  сих  пор  вспоминал,
как его поразило это открытие. Судно,  стодесятифутовый  траулер-краболов,
под названием "Каза Алегре", ушло в неизвестном направлении, и с  тех  пор
ни о траулере, ни о его бразильце-капитане не было ни слуху ни духу. Ларри
вспоминал, как ему чудом удалось избежать нежелательной  встречи.  Однажды
утром, приближаясь к порту,  он  вдруг  заметил  огромного,  широкоплечего
детину, явно американца, который через переводчика расспрашивал  о  чем-то
портового грузчика. Ларри спрятался за пакгауз. Позднее он узнал, что  это
был вашингтонский издатель и журналист Дэвид  Полик.  Сообщение  Сторма  о
Полике удивило Клайда Мурхэда не меньше, чем то,  что  Грир  находится  на
борту "Каза Алегре".
   Затем    было    второе    путешествие,    полет    в    Хельсинки    и
мучительно-кропотливая проверка списков пассажиров, улетевших за последнее
время из финской столицы. Он нашел нужного ему человека, но  вскоре  снова
потерял его след.
   За эти последние две недели нервы его так сдали, что он готов  был  уже
плюнуть на все, в том числе на ФБР. И все же он опять стоял на  Бэттл-роуд
в Принстоне. Сторм еще раз посмотрел на каменный дом. Он  был  хорош  -  с
крутой шиферной крышей,  старинной  трубой,  черной  дверью  и  такими  же
ставнями. Два широко расставленных слуховых окна смотрели через  тщательно
ухоженную живую изгородь, как глаза удивленного ребенка.  Ларри  расправил
плечи, стряхивая очарование мягкого солнечного  дня,  и  двинулся  к  дому
Феликса Киссича.
   Теперь он знал о Феликсе Киссиче почти  все.  Он  знал,  что  Киссич  -
физик,  нобелевский  лауреат,   специалист   по   плазме,   работающий   в
Принстонском университете, что он бежал из Венгрии во время второй мировой
войны и натурализовался в Америке,  что  это  добрый  человек  шестидесяти
шести лет, выдающийся ученый, которым  восхищаются  его  коллеги  во  всем
мире. Единственное, и очень важное, чего Ларри Сторм  не  знал  о  Феликсе
Киссиче, так это, где он сейчас находится.
   Сторм позвонил. Почти сразу же  узкая  черная  дверь  открылась,  и  он
увидел  уже  знакомую  маленькую  женщину  с  робкой  улыбкой.  За  второй
решетчатой  дверью  лицо  ее  виделось   смутно,   однако   Ларри   уловил
настороженный взгляд. Дебора  Киссич  напомнила  ему  грациозную  лань  на
склоне холма, которая замерла на миг, но  готова  сорваться  с  места  при
малейшем признаке опасности.
   - О, мистер Сторм! - сказала она. - Не думала,  что  снова  увижу  вас.
Неужели что-нибудь?..
   Фраза словно повисла в воздухе. Миссис Киссич открыла решетчатую  дверь
неохотно, словно чего-то опасаясь. Он вспомнил,  как  это  удивило  его  в
первый раз. Лишь потом он понял: Дебора Киссич инстинктивно боится  всяких
расспросов.
   - Разрешите? - Ларри поставил ногу на порог.
   - О да. Входите. Извините меня. Я немного испугалась. Я подумала...
   Снова робкая, незаконченная фраза. Ларри вошел в уютную  гостиную,  где
все было по мерке хозяев дома. Ларри знал, что Феликс Киссич ростом  всего
пять футов шесть дюймов, а его жена и того меньше. Она  нервно  пригладила
седой локон на виске.
   - Пожалуйста, садитесь, мистер Сторм.
   Голос у нее был такой же хрупкий, как она  сама,  и  такой  же  добрый.
Ларри ни за что на свете не хотел бы огорчить эту женщину.
   Он  сел  на  ореховый  стул  под  блеклым  чехлом  с  ручной  вышивкой,
сознательно  отказавшись  от  глубокого  старого  кресла,   которое   явно
принадлежало Феликсу Киссичу.
   - Мне, право, неловко, миссис Киссич, -  сказал  он.  -  Вы,  наверное,
думаете, зачем это он снова явился.
   - Да, я немного удивлена. - Она сидела очень прямо в качалке с  высокой
спинкой, руки ее были сложены на коленях.
   - Миссис Киссич, - сказал он, - я хочу спросить вас,  вернулся  ли  ваш
муж из Хельсинки и дома ли он сейчас?
   Ответ он знал заранее, потому что провел перед этим несколько  часов  в
лаборатории физики плазмы, расспрашивая сотрудников Феликса  Киссича.  Там
целая группа ученых старалась усмирить ужасающую энергию водородной  бомбы
и использовать ее в мирных целях.
   - Феликса здесь нет, - ответила Дебора Киссич.
   Ларри заметил, что она насторожилась.
   - А мой первый вопрос? - напомнил он спокойно. - Он  вернулся  сюда  из
Хельсинки?
   - Нет, - прошептала она, опустив глаза. Во время  их  первого  свидания
две недели назад она сказала, что Феликс собирался  вылететь  домой  сразу
после окончания конференции, двадцатого сентября.
   - Миссис Киссич... - Ему так не хотелось огорчать эту хрупкую женщину!.
Преследование далеко не всегда увлекательная игра. - Вы что-нибудь слышали
о вашем муже? Прежде чем вы ответите, разрешите сказать  вам,  что  мистер
Киссич выехал из своего отеля в Хельсинки на второй  день  после  открытия
конференции.
   Ларри видел все даты, часы и города,  словно  перед  глазами  его  была
полная картотека.  Феликс  Киссич  вылетел  из  Нью-Йорка  в  Хельсинки  в
воскресенье пятого сентября и прибыл к открытию  Международного  конгресса
по физике плазмы в понедельник. В числе многих прочих вещей  Ларри  узнал,
что физика плазмы не  угрожала  роду  человеческому,  а  изучала  свойства
высокотемпературных ионизированных газов, в которых заложена  колоссальная
энергия. Феликс Киссич выехал из своего отеля во вторник вечером, восьмого
сентября,  за  целых  двенадцать  дней  до  окончания  конференции.  Сторм
проследил его путь до Парижа, затем до Рима и наконец  до  Каира  -  физик
проделал его на самолетах разных авиакомпаний. Но в Каире  он  как  сквозь
землю провалился. Феликс Киссич исчез в муравейнике столицы Египта.
   - Муж один раз позвонил мне из Хельсинки, -  сдержанно  сказала  миссис
Киссич. Ларри видел, как она теребит носовой платочек тонкими пальцами.
   - И больше он никак не сообщал о себе? - спросил он. - Ни по  телефону,
ни письмом, ни телеграммой?
   - Я получила одно письмо, и это все, - ответила она. Голос ее  был  так
тих, что Ларри пришлось наклониться вперед, чтобы его  расслышать.  -  Оно
пришло примерно через неделю после того, как вы были здесь.
   - Понятно. - Упрекать ее  не  было  смысла.  Они  оба  знали,  что  она
нарушила свое обещание помогать ФБР. - Значит, это было двадцать  третьего
сентября? Я был у вас шестнадцатого, вы, наверное, помните.
   - Да, - сказала она поспешно. - Да, двадцать третьего.
   - А какой там почтовый штемпель? Где было опущено письмо?
   Она встревожилась, лицо ее порозовело.
   - Письмо опущено в Нью-Йорке за день до этого. Феликс не  написал  мне,
где он. Он только сказал, что его друг летит  в  Нью-Йорк  и  опустит  там
письмо... чтобы дошло побыстрее, понимаете?
   Избегая смотреть на нее, Ларри сделал пометку в блокноте. Все  это  ему
не нравилось. Дичь была слишком беззащитна, чтобы ее преследовать.
   - Миссис Киссич, - сказал он, - вы можете не согласиться,  но,  если  у
вас нет возражений, я хотел бы взглянуть на это письмо.
   Она затрясла головой, в глазах ее было смятение.
   - Нет, если можно, я бы не... Оно очень личное... Но я могу  рассказать
вам, наверное, все, что вас интересует. Он пишет, что улетел из  Хельсинки
раньше срока и собирается путешествовать по  Европе  несколько  недель  до
возвращения домой. Пишет, что очень устал  и  хочет  побыть  один.  -  Она
говорила торопливо, но голос  оставался  еле  слышным.  -  Феликсу  бывает
необходимо иногда побыть одному, понимаете? У  него  так  много  дел,  так
много конференций. С тех пор как он получил  Нобелевскую  премию,  его  не
оставляют в покое.
   - Я понимаю, - сказал Ларри. - И  больше  никаких  телефонных  звонков,
никаких телеграмм не было?
   - Нет, больше ничего, - ответила она. В комнате  стало  так  тихо,  что
Ларри слышал сквозь решетчатую  дверь  даже  отдаленные  тоненькие  голоса
играющих детей.
   - Мистер Сторм, вы не могли бы мне объяснить, что все это  означает?  Я
ничего  не  понимаю.  Феликс   работает,   можно   сказать,   только   для
правительства. Он отдал своей новой родине почти все лучшие годы жизни.  И
тем не менее - столько вопросов, столько  анкет...  а  теперь  вдруг  это.
Почему за Феликсом охотятся, словно он шпион, или предатель, или...
   Голос ее угас.
   - Мне бы хотелось вам объяснить, но я не имею права.
   И не только в этом дело! - подумал Сторм.  Я  и  сам  ничего  не  знаю.
Сначала Грир, затем Любин, теперь  Киссич...  и  никакого  разъяснения  от
Мурхэда. Охота вслепую, погоня за неведомыми призраками.
   - Видите ли, миссис Киссич, я всего лишь агент. Мне только говорят, что
надо делать, но не говорят зачем.
   Она взглянула на него с сочувствием.
   - Не хотите ли стакан чаю со льдом, мистер Сторм?
   - Да, да, очень хочу.
   Сторм сделал  еще  несколько  записей,  пока  она  была  на  кухне.  Он
улыбнулся ей, и несколько минут  они  сидели  молча.  Затем  он  вынул  из
внутреннего кармана фотографию и протянул ей.
   - Вы когда-нибудь видели этого человека? -  спросил  он.  Перед  первым
посещением Мурхэд запретил ему упоминать других лиц, связанных с операцией
"Аякс". Но теперь, когда Киссич тоже исчез, этот приказ был отменен.
   Она внимательно рассмотрела снимок, затем покачала головой.
   - Нет, никогда.
   - Вам знакомо имя Филипа Любина? - спросил он, пряча фотографию.
   - Любин, - она словно припоминала это имя. - Филип Любин, математик?
   Сторм кивнул.
   - Да, - сказала она. - Я никогда с ним не  встречалась,  но  слышала  о
нем. В кругу математиков он хорошо известен. Наверное, Феликс его знает.
   - Вспомните, ваш муж упоминал о нем?
   - Возможно. Он знает столько знаменитых ученых! Их так много  бывает  в
лаборатории.
   Сторм передал ей другую фотографию.
   - А этот человек вам знаком?
   - Разумеется, - быстро ответила она. - Это друг президента Стивен Грир,
которого никак не разыщут. За последнее время я видела его снимки не раз.
   - Вы когда-нибудь с ним встречались?
   Она не ответила, только опустила глаза на стакан чаю  со  льдом.  Затем
покачала стакан, и льдинки звякнули о стекло.
   - Мне кажется, мы встречались, но Феликс сказал, что я ошиблась. -  Она
снова помолчала. - В тот вечер,  после  того  как  исчез  мистер  Грир,  я
показала Феликсу его фотографию  в  газете  и  спросила,  не  тот  ли  это
человек, который был у нас прошлой осенью. Кажется, в ноябре... Но  Феликс
сказал, что нет, того человека из Вашингтона звали Мартин или  Мортон.  Он
сказал, что они очень похожи, но это совсем разные люди.  Помню,  мы  даже
поспорили.
   - Вы были уверены, что это Грир? - спросил Сторм. -  Значит,  в  ноябре
прошлого года?
   - Да, - ответила она. - Была уверена, пока Феликс не сказал, что нашего
гостя звали Мортон или что-то в этом роде. Он меня не совсем  убедил,  но,
конечно, Феликс знал, с кем он так долго беседовал, не правда ли?
   - Да, наверное... Вы потом говорили с ним об этом?
   - Нет. К тому же Феликс через неделю улетел на конференцию в Хельсинки.
   -  Приходилось  мистеру  Киссичу   раньше   отправляться   в   подобные
путешествия без вас?
   - Да, - ответила она. - Нечасто, но случалось.  Ему  необходимо  иногда
побыть одному. - Она постучала пальцем по лбу. - Эти люди, которые столько
думают... Вы понимаете?
   Сторм просмотрел свои записи, подумал, о чем бы еще спросить, но ничего
не придумал. Он допил чай. Миссис Киссич встала, комкая в руке платочек.
   - Знаете, ваше посещение встревожило меня, мистер Сторм. Вы  не  можете
мне сказать, что случилось с Феликсом?
   - Не думаю, чтобы с ним что-нибудь случилось, - ответил Ларри. - Я  уже
говорил, мне самому ничего не объясняют, а только приказывают.
   - Но ваши вопросы о мистере  Грире  и  докторе  Любине?..  Я  читала  в
газетах о "докторе X". Это доктор Любин? Но при чем здесь мой муж?
   - Я и сам хотел бы это знать, миссис Киссич. Извините меня.
   Она дошла с ним до двери, но тут скрестила руки на груди. Добрый взгляд
ее стал враждебным.
   - Иногда я ненавижу правительства, - сказала она. -  Они  требуют,  они
выведывают, они выпытывают, и негде от них укрыться.
   - Я вас понимаю.
   Ларри снова почувствовал смертельную усталость  и  прилив  ненависти  к
своему Бюро.
   На прощание она все-таки протянула ему руку. Пальцы  были  тоненькие  и
холодные. Он осторожно пожал их.
   - Я должен снова  просить  вас  о  помощи,  -  сказал  он.  -  Если  вы
что-нибудь узнаете о мистере Киссиче, сообщите нам  сразу,  мы  будем  вам
очень признательны. Можете звонить по этому телефону.
   Он протянул ей карточку с номером  специального  телефона  оперативного
отдела в Вашингтоне.
   Она посмотрела на карточку, затем на Ларри.
   - На этот раз я ничего не обещаю, мистер Сторм.
   - Как вам угодно, - сказал он и пошел по дорожке к шоссе,  обрамленному
двумя рядами величественных сикомор.
   Было еще несколько интервью: с двумя факультетскими друзьями Киссича  в
Принстонском городке и с управляющим в  Нассау-клубе,  где  Киссич  иногда
завтракал. Ничего существенного не прибавилось. Это  была  стадия  поисков
вслепую. С ума сойти от этих новых методов ФБР!
   Вечером Ларри поужинал один в зале старого  ресторанчика  в  Нассау  Он
сидел в одной из полуоткрытых кабинок  за  деревянным  столом,  изрезанным
инициалами сотен побывавших здесь студентов:  БФД,  39.  УА,  41.  С.М.Дж,
57...  Стены  были  увешаны  трофеями  Принстона,  тут   были   фотографии
команд-чемпионов, весло  знаменитого  гребца,  портрет  баскетболиста  под
номером 42, видимо Билла Брэдли. Был тут и снимок Бейкера,  прославленного
атлета времен Скотта Фитцжеральда, а на полке над баром стоял  ряд  старых
призовых кубков.
   Мужские голоса  звучали  под  низким  потолком  с  балками  сердечно  и
уверенно,  все  здесь  дышало  Принстоном,  его  историей,   легендами   и
традициями. У многих пожилых  посетителей  -  их  называли  здесь  "старые
тигры" - был забавный акцент, смесь псевдобританского и бостонского, - они
говорили как-то в нос, и гласные прилипали у  них  к  небу,  словно  боясь
вылететь изо рта.
   Ларри выпил два дайкири и подождал, пока  усталость  сменится  приятным
возбуждением. Затем он заказал отбивную с салатом из латука по-итальянски,
а на десерт - фруктовый пирог и кофе. Он знал, что  вместе  со  стоимостью
номера это влетит ему в копеечку, но о чем  заботиться  холостяку?  И  для
чего, в конце концов, существуют деньги?
   - Еще один "тигр" вернулся в логово? - спросил громкий рокочущий голос.
   Сторм поднял глаза и увидел человека с бычьей шеей и огромной  головой.
Он держал в руке стакан-и понимающе ухмылялся. Сторм его узнал.  Он  видел
его на причале в Рио. Дэвид Полик, вашингтонский журналист. В памяти Ларри
промелькнула карточка из  картотеки  ФБР.  Еженедельник  "Досье"...  гроза
вашингтонских деятелей... серьезный тип... вытряхивает в своих статьях  из
людей душу, как фокстерьер из крысы.
   - Мы разве встречались? - спросил Сторм.
   - Почти, - небрежно ответил Полик. - Кажется, в Рио. Вы Ларри Сторм.  -
Он протянул здоровенную ручищу. - Дэйв Полик из  "Досье".  Не  возражаете,
если я присяду?
   - Прошу вас, - Ларри чуть не добавил: "Очень рад", но удержался, потому
что эта встреча его вовсе не обрадовала.
   Значит, Полик тоже  узнал  о  Киссиче.  Иначе  что  ему  еще  делать  в
Принстоне? Значит, теперь Киссич в центре внимания...
   Полик так тяжело опустился на противоположную скамью, что  вся  кабинка
заходила ходуном. Большим глотком он отпил из бокала янтарный напиток.
   - Надеюсь, вам повезло с Деборой Киссич больше, чем мне, - сказал он. -
Феликс улетел в Хельсинки, и точка. Больше она ничего не говорит.
   - Киссич? - осторожно переспросил Сторм. - Феликс?
   Полик расхохотался.
   - Бросьте это,  Ларри!  Кого  вы  думаете  одурачить?  Один  из  лучших
специальных  агентов  Пита  Десковича  в  Принстоне.  Значит,  он  занялся
Киссичем, кем же еще?
   Полик был огромен. Казалось, он заполнял всю  кабину,  а  его  лапа  со
стаканом походила на перчатку хоккейного вратаря.
   - Я только что с Бэттл-роуд, - сказал он. -  По-видимому,  вы  посетили
маленькую леди раньше меня. Робкое существо. Мне не хотелось ей надоедать,
но какого черта! Если не будешь расспрашивать и искать, ничего не найдешь.
   - Если не трудно, объясните, о чем речь? - спросил Сторм.
   Полик снова громко рассмеялся.
   - Ну, конечно! Поделимся пополам. Вы расскажете мне, а я расскажу вам.
   - Вы же знаете, что это невозможно, Полик.
   - Называйте меня Дэйв, - проворчал  гигант.  Он  умолк,  окинул  Сторма
оценивающим взглядом. - Знаете, мы могли бы помочь  друг  другу.  Если  вы
скажете, что это вас не волнует, вы  соврете...  От  Грира  к  Любину,  от
Любина к Киссичу, правильно? Похоже на тройную комбинацию в игре, будь она
неладна.
   - Извините, Дэйв, - обаяние этого верзилы было неотразимо. - Вы  знаете
правила. Я не могу говорить, даже если бы захотел.
   - Некоторые говорят, - заметил Полик. Он сделал еще  глоток  и  грохнул
стаканом по изрезанному инициалами столу.  -  Я  получал  от  вашего  Бюро
немало фактов, но должен сказать, с ЦРУ у меня это выходит лучше.  Давайте
сделаем так. Я расскажу вам  кое-что  из  того,  что  я  выяснил.  И  буду
наблюдать  за  вашим  лицом,  чтобы  узнать,  все  ли  у  нас   совпадает.
Договорились?
   - Я никогда не отказывался слушать, - сказал Сторм.  -  За  это  мне  и
платят.
   - Ну да, понятно. - Полик поднял на Сторма глаза. - Мы оба  знаем,  что
Грир зафрахтовал одно корыто под названием "Каза Алегре" и отплыл из  Рио.
Но если вы знаете куда, значит, вы меня опередили.
   Сторм выдержал взгляд Полика не шелохнувшись.
   - Теперь Любин, это уже нечто другое, - продолжал Полик, понизив голос.
Сторм сразу его раскусил: журналист любил  таинственность.  -  После  всех
этих еженедельных встреч или свиданий с Гриром в квартире на Р-стрит Любин
улетает в Лондон в воскресенье на той же неделе, когда исчез  Грир.  Затем
на самолете Иберийской авиакомпании он летит в Мадрид. Но куда он делся из
Мадрида?
   Сторм улыбнулся, надеясь, что не выдал своего удовлетворения.  Газетчик
поработал отлично - он ведь не пользовался привилегиями агента ФБР, -  что
особенно чувствительно за границей, где удостоверение  ФБР  открывало  все
официальные двери.
   Реакцию Полика на улыбку Сторма можно было предвидеть.
   - Послушайте, -  предложил  он,  -  хотите  чего-нибудь  выпить?  -  Он
взглянул на пустую бутылку Ларри и чашку из-под кофе. - Ликера, а?
   - Нет, спасибо, - ответил Сторм. - Я уже свое  выпил  перед  обедом.  А
завтра тяжелый день.
   Полик понимающе кивнул, как профессионал профессионалу.
   - О'кей... А теперь о Киссиче, этом великом нобелевском лауреате. Я  не
сразу до него добрался. Однажды он встретился с Гриром  и  Любиным  в  той
квартирке на Р-стрит. Но он знал Грира раньше! Грир побывал у него  здесь,
на Бэттл-роуд, в прошлом году.
   Лицо Сторма осталось бесстрастным, но он подумал: "Браво, Дэйв!"  Ларри
отдавал себе отчет, что Полик работает в одиночку - одна голова, одна пара
глаз, - в то время как он получал по каналам ФБР тысячи сведений, намеков,
фактов и фактиков. Мурхэд мог не объяснять ему,  зачем  и  почему,  но  он
говорил, где,  кто  и  когда,  -  что  узнать,  куда  отправиться,  с  кем
повидаться. Ларри смотрел на Дэйва со все возраставшим уважением.
   - Далее, - продолжал Полик, -  через  десять  дней  после  исчезновения
Грира Киссич тоже садится в самолет. В  воскресенье,  через  неделю  после
того, как Любин якобы отправился в свое автомобильное путешествие,  Киссич
летит в Хельсинки, на Международный конгресс физиков. Конгресс подвернулся
весьма кстати, потому что уже через два  дня  после  его  открытия  Киссич
покидает свою гостиницу и улетает в Париж. Не так ли?
   - Мы договорились вопросов не задавать, - снова улыбнулся Сторм. -  Для
вас я просто человек, который только что неплохо пообедал.
   Полик как будто не обратил внимания на его реплику.
   - Затем Киссич летит в Рим, а оттуда в  Каир  на  обычных  пассажирских
самолетах, - продолжал он, отхлебнув еще из своего стакана и не спуская со
Сторма глаз. - И наконец Киссич вылетает заказным спецрейсом в Кейптаун.
   Улыбка Сторма оставалась спокойно-вежливой,  но  он  почувствовал,  как
участился его пульс. Долгие дни поисков в Каире не  помогли  ему  выяснить
этот факт. И если в Бюро знают об этом, Мурхэд даже не шепнул  ему.  Ларри
надеялся, что Полик не заметил его волнения.
   - Таким образом, - продолжал Полик, - как это ни странно, мистер Киссич
тоже стремился на побережье. Вы только представьте себе! Маленький  щуплый
старичок шестидесяти шести лет от роду добирается до атлантического порта,
нанимает судно, точно так же, как Стив Грир, и  отплывает.  Но  зачем  ему
понадобилось уходить в океан на старом полуразвалившемся  краболове  "Мэри
Л."? Что он, такой уж любитель омаров?  Если  человек  ради  ловли  крабов
проделал такой  долгий  путь  до  Кейптауна  в  Южной  Атлантике,  он  их,
наверное, обожает.
   У Сторма кровь стучала в висках, он изо всех сил  пытался  скрыть  свое
ликование. Возможно, Полик выдумывал, но вряд ли. До сих пор все,  что  он
говорил, довольно точно совпадало со  сведениями  Сторма.  Ларри  мысленно
снова и снова перебирал  в  уме  даты,  часы,  города.  Знакомый  душевный
подъем, восторг открытия окрыляли его.
   - Я передумал, Дэйв, - сказал он. - Пожалуй, я все-таки выпью. Закажите
коньяку.
   Полик одобрительно взглянул на него и подозвал официанта.
   - Один коньяк, а мне еще раз виски.
   Когда заказ принесли, оба подняли бокалы.
   - Тост! - сказал Сторм. - За чертовски  ловкого  сыщика!  -  Но,  когда
журналист польщенно осклабился, Сторм добавил:  -  Это  все,  чем  я  могу
выразить свою благодарность, Дэйв.
   - Если я понял вас правильно, больше мне ничего и  не  надо,  -  сказал
Полик.
   Он накрыл  один  из  вырезанных  на  столе  инициалов  донышком  своего
стакана.
   - Одно меня смущает, - сказал  Полик,  чуть  помолчав,  -  этот  доктор
Любин. Неизвестно, для чего он летит в Лондон, а оттуда  в  Мадрид  и  там
исчезает из виду. В чем тут дело?.. Если  Любин  и  в  самом  деле  питает
симпатию к Гриру, как намекает  Калп  из  Кентукки,  какого  черта  Любину
делать в Мадриде, когда Грир в Рио-де-Жанейро? И еще одно. Зачем им  тогда
третий человек, к тому же престарелый ученый?
   Полик изучал лицо Сторма, словно надеялся прочесть на нем ответ.
   - Концы с концами не сходятся, правда? Что-то здесь  явно  нечисто,  но
только дело не в сексе. Вы согласны?
   - Не старайтесь, Дэйв, ничего не выйдет.  Мне  неприятно  говорить  это
хорошему парню, но вы сами напрашиваетесь. Я... я не могу ничего  сказать,
и точка.
   Они погрузились в молчание. Полик угрюмо смотрел в  свой  бокал.  Сторм
потягивал коньяк. Он чувствовал себя счастливым и в то же время виноватым.
Как человек, который получил пять  настоящих  долларов  в  обмен  на  свою
фальшивую пятидолларовую бумажку.
   - Вы знаете, как я это раскопал? - спросил Полик.
   - Не знаю. А как?
   Полик быстро взглянул на него с широкой ухмылкой.
   - О нет. В эту игру надо играть вдвоем. Я не скажу, откуда мне все  это
известно.
   - Я вас не порицаю.
   Разговор перешел на всякую всячину - о Принстоне, о ФБР, о  "Досье",  о
женщинах, о  политике.  Немного  помолчали,  Сторм  оплатил  свой  счет  и
извинился.
   Он заставил себя идти медленно. А ему хотелось  опрометью  броситься  к
лифту. Мысли подхлестывали его. Города на побережье! Портовые города Южной
Атлантики! Он давно знал все, что касалось маршрутов  Грира  и  Любина,  а
сейчас Полик добавил к Киссичу  Кейптаун,  еще  один  город  с  оживленным
портом, связанный со всем миром.
   У своего номера на третьем этаже Ларри никак не мог  попасть  ключом  в
замочную скважину и сам подивился своей торопливости. Войдя  в  номер,  он
сразу запер дверь на задвижку, опустил предохранительную защелку,  включил
свет и, бросив  пиджак  на  стул,  достал  из  своего  дорожного  чемодана
тисненую папку.
   Из папки он вынул две большие цветные карты, развернул их прямо на полу
и сложил вместе. В таком виде они изображали  половину  земного  шара,  ту
половину,  которую  омывал  Атлантический  океан:  Европу,  Африку,  Южную
Америку, восточное побережье Северной Америки и Гренландию. Он вырвал  эти
карты из своего собственного атласа, чтобы наносить  на  них  передвижение
Грира, Любина и Киссича. Цветные линии отмечали путь  каждого:  красная  -
путь Грира, зеленая  -  Любина  и  простым  черным  карандашом  -  маршрут
Киссича. Сторм еще раз быстро проследил глазами каждую линию.
   Ларри  смотрел  на  карту,  вспоминая  все,  что  ему  удалось  узнать.
Насколько ему было известно, Киссич и Любин встречались за  последний  год
по крайней мере четыре раза,  этот  раз  -  в  машине  близ  Принстонского
студенческого городка  за  неделю  до  исчезновения  Стивена  Грира.  Грир
виделся с Киссичем только дважды в ноябре прошлого года:  вечером  в  доме
Киссича на Бэттл-роуд, а затем в середине августа в квартире  на  Р-стрит,
где встретились все трое. Однако Грир с  Киссичем,  должно  быть,  не  раз
говорил по междугородному телефону. А с  Любиным  Грир  встречался  каждую
неделю на Р-стрит в Вашингтоне и всегда по  средам,  когда  якобы  заседал
Потомакский клуб.
   Ларри сидел на корточках, разглядывая карту Южной Атлантики.  Он  бился
над загадкой в поисках ключа.
   ...Трое выдающихся людей с восточного  побережья:  юрист,  математик  и
физик - часто совещаются о чем-то, а затем  исчезают  один  за  другим  на
протяжении десяти дней. И все они добираются окольными путями до  портовых
городов Южной Атлантики. Зачем?
   Он сидел так над картами, пока не заломило ноги. Тогда он растянулся на
животе и сосредоточился на южной части Атлантического океана.  Взгляд  его
скользил по западному побережью Африки, по растянутому  восточному  берегу
Южной Америки, по океанским просторам с разбросанными между  ними  мелкими
точками островов.
   И тут Ларри вскочил на ноги. Внезапная мысль поразила  его,  ошеломила,
пронеслась, все сокрушая на своем пути, как  шар  на  кегельной  площадке.
Знакомая радость открытия.  Усталости  как  не  бывало.  Двумя  шагами  он
подошел к  телефону...  Остановился.  Нет,  только  не  через  гостиничный
коммутатор. Не такой это разговор.
   Он поправил галстук и надел пиджак. Карты положил в  папку,  спрятал  в
чемодан, запер чемодан и вышел из номера. Не дожидаясь  лифта,  сбежал  по
лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Посмотрел на телефонную кабину
в холле, но прошел мимо: в любую минуту мог появиться Полик.
   Сторм вышел из гостиницы в ночь, все еще наполненную терпкими  запахами
бабьего  лета.  Пересек  маленький  парк  и  направился  к  магазинам   на
Палмер-сквер, отыскивая телефонную будку. Но ни одной  не  попадалось.  Он
свернул налево на Нассау-стрит, прошел мимо  прогуливающихся  принстонских
студентов, мимо веселой группы молодежи перед ярко освещенной  витриной  с
книжками в пестрых обложках. Ни одного  телефона!  Он  посмотрел  на  свои
часы: двадцать минут одиннадцатого. Мурхэд, наверное, уже дома,  но  через
оперативный коммутатор до него можно  добраться.  Ларри  свернул  еще  раз
налево, прошел мимо прачечной,  где  студенты  сидели  над  книгами  перед
сверкающими автоматическими стиральными машинами. Господи, неужели в  этом
городе люди не пользуются телефонами-автоматами? Наконец,  пройдя  квартал
по Уайтерспун, он увидел перед  заправочной  станцией  стеклянную  кабину,
одну из многих копилок, в которые, как в  кружки  для  подаяний,  сыпались
миллионы монет, чтобы излиться золотым дождем в кассы телефонных компаний,
а оттуда - в карманы акционеров. Верхний свет окружил его голову  ореолом,
когда он захлопнул за собой дверь.  Он  опустил  десятипенсовик  и  набрал
номер. Через минуту его уже соединили с квартирой Клайда Мурхэда.
   - Клайд, это Ларри. Снова "Аякс". - Он говорил сухим официальным тоном,
скрывая свое торжество, расчетливо выжидая подходящего момента для  взрыва
бомбы.
   - Из Принстона?
   - Ага. Снова беседовал с миссис К. И еще кое с кем. Хорошего мало.
   - Так чего же ты не даешь мне спать? Может, ты привык шляться по ночам,
а мне надо быть в нашей лавочке без четверти восемь.
   - Послушай, Мурхэд, - сказал Ларри. -  Кое-что  есть,  и,  может  быть,
важное. Мне кажется, я догадался.
   - Слушаю.
   - Клайд, - медленно сказал Ларри, - здесь, в городе  Д.П.,  тот  самый,
который занимается "Аяксом" на свой страх и риск. Понял меня?
   - Конечно. Продолжай.
   - Ну, ты его знаешь, черт, а не человек... Так вот,  сегодня,  когда  я
обедал в гостинице "Нассау", он вдруг подходит ко мне и усаживается рядом.
Мы никогда не встречались, но он меня знает.
   - На это мне наплевать, - сказал Мурхэд.
   - Что мне было делать? Во всяком случае, говорил он, а я только слушал.
Он знает все насчет К., и он тоже беседовал с миссис К... Но, Клайд,  этот
парень знает кое-что, чего я не знал.
   - Да?
   - Он утверждает, - Сторм заговорил еще медленнее. - Он утверждает,  что
К. улетел в большой город в республику ЮА... Ты понял?
   - Нет, боюсь, что нет.
   - Черный континент, ну, такой, как  я...  ЮА...  Но  живут  там  белые,
такие, как ты... во всяком случае, у власти только белые... Большой  город
на К.
   - Ясно, ясно, - перебил Мурхэд. - Продолжай.
   - Хорошо. Он утверждает также, будто мистер К. поплыл из города  К.  по
соленой воде на чем-то под названием "Мэри Л."
   - Все понял. Очень интересно.
   - Слушай, Клайд. Мне кажется, я напал на что-то очень важное, как я уже
сказал, но мне нужна помощь.
   - Всегда рад служить, Ларри. Чего ты хочешь? Повышения в чине?
   - Заткнись... Я знаю, ты давно проверяешь К. по другим  каналам.  Скажи
мне, сведения Д.П. достоверны? Они сходятся с нашими?
   Некоторое время Мурхэд молчал, затем промямлил:
   - Прошу тебя, Ларри, не спрашивай  об  этом.  Ты  знаешь  установку  по
"Аяксу". Никаких подтверждений.
   - Но сейчас совсем другое дело. Если я буду уверен, я, наверное,  смогу
добить все до конца.
   - Извини меня, дружище, - Мурхэд изо всех сил пытался смягчить отказ. -
Самый главный так распорядился. Ты же знаешь.
   - Но, Клайд, - взмолился Ларри, - если бы ты мне сказал, мы разделались
бы с этим делом в два счета!
   - Прошу тебя, Ларри! - в свою очередь, взмолился Мурхэд. - Не заставляй
меня повторять все сначала. Мы уже говорили об этом десятки раз.
   - А, чтоб вам!.. - Сторм задохнулся от ярости.
   - Поспи, и все пройдет, - добродушно посоветовал Клайд.  -  У  нас  тут
тоже нервишки сдают.
   - Сон не поможет, - Сторм от злости уже не  сдерживался.  -  Это  самое
поганое дело, в  какое  меня  втравливали  за  все  годы  работы  в  нашем
собачнике. Господи, да что я тебе, сопливый новичок? Как, черт  побери,  я
могу работать впотьмах да еще с мешком на  голове?..  Хотел  бы  я  видеть
великого Клайда Мурхэда на моем месте! Попробуй хоть раз,  приятель,  один
только раз!
   - Потише, Ларри. Не я устанавливаю правила. Не забывай, не  один  ты  в
таком положении. Мы все жаримся на одной сковородке.  Скажи,  что  ты  там
учуял?
   - Черта  я  тебе  скажу!  -  рявкнул  Сторм.  Он  вспомнил  испуганную,
загнанную миссис Киссич, вспомнил ее слова, что порой  она  ненавидит  все
правительства. - Раз ты мне не помогаешь, буду действовать сам.  Но,  если
сведения Д.П. не подтвердятся, я окажусь в дураках.  Я  уже  не  говорю  о
потере времени. Можешь не благодарить. Не за что.
   - Ложись-ка ты лучше спать, - ответил  Мурхэд.  -  Позвони  мне  утром,
когда язва не будет тебя мучить. А затем пришли мне отчет о миссис К.  Чем
раньше, тем лучше. Договорились, любовь моя?
   - Ладно.
   Ларри машинально повесил трубку, открыл дверь  кабины  и  только  тогда
вспомнил, что забыл  взять  свой  десятипенсовик,  поскольку  разговор  по
спецномеру не оплачивался.
   Он медленно возвращался в гостиницу, глубоко  засунув  руки  в  карманы
брюк. Радость открытия умерла,  раздавленная  бульдозером  ФБР.  Он  сразу
почувствовал усталость, ссутулился, появилась ноющая боль в спине.  Теплая
ночь была сплошным обманом.  Лето  прошло,  и  с  ним  ушла  окрыленность,
которую он испытывал в былые времена. Пора взглянуть правде  в  глаза.  Он
всего лишь рядовой детектив, занятый обыденной слежкой, человек,  которому
не доверяют и который, может быть, никому не нужен.
   В номере было жарко. Он разделся  догола,  не  стал  даже  вынимать  из
чемодана чистую пижаму, а растянулся в постели под одной простыней.
   Снова и снова мысленно он возвращался к одному: почему? Почему?  Почему
его заставляют работать над "Аяксом" вслепую, впервые за все годы  службы?
Правда ли, что главный отдал такой приказ? Возможно.  Пол  Роудбуш  прежде
всего политик, он наверняка опасается за исход  выборов,  а  потому  решил
заморозить это дело до второго ноября. Но предположим, Мурхэд ему  соврал.
Предположим, все эти указания исходят  от  Десковича.  Нет,  маловероятно.
Питер осторожный человек  и  не  стал  бы  самовольничать.  Но  что,  если
Дескович  по  каким-либо  известным  лишь  ему  одному  причинам   задумал
провалить Роудбуша? В таком  случае  он  постарается  навредить  главному,
скрывая от него истину. Что,  если  разгадка  проста  и  отвратительна,  и
Дескович собирается  в  нужный  момент  открыть  все  карты  перед  людьми
Уолкотта?
   И как все-таки быть с его собственной догадкой? Что ему делать?
   Так, беспокойно ворочаясь с боку на  бок,  Ларри  вдруг  вспомнил,  как
однажды утром месяц назад он разговаривал с Юджином Каллиганом  о  Любине.
Пресс-секретарь держал себя по-дружески,  пригласил  его  заходить,  чтобы
поболтать на досуге. Каллиган был единственным, кого он знал в Белом доме.
Может быть, в  таком  важном  деле  стоит  обратиться  к  этому  человеку,
близкому к президенту?
   Разумеется, тут же подумал он, за это его вышибут из ФБР.  Почти  ничто
не выходило за стены Бюро. Поступить так - все  равно  что  самому  сунуть
голову в петлю. Сунуть в петлю... голову...  голову  "Аякса".  Наконец  он
начал засыпать.
   Но, прежде чем заснуть, Ларри Сторм принял решение. Завтра, вместо того
чтобы писать отчет в Бюро, он отправится со всем,  что  знает,  -  включая
свою версию, - в Белый дом. Что касается петли, то поживем - увидим.


   В другом номере гостиницы "Нассау", этажом выше, в тот же час  принимал
свое решение Дэйв Полик.
   Время поджимало его. Судя по вчерашней статье в "Пост-Диспетч",  вскоре
вся пресса свяжет  "доктора  X"  с  Филом  Любиным,  -  это  вопрос  дней.
Разумеется, Полик все еще был далеко впереди других журналистов. Он знал о
Киссиче, знал, что встречались и  исчезли  три  человека,  а  не  два.  Он
полагал, что ни один репортер не знает того, что знает он: Грир  и  Киссич
оба уплыли в океан на маленьких судах. След Любина, если говорить  честно,
потерялся в Мадриде, но Полик считал, что,  если  бы  у  него  было  время
проследить за ним, математик привел бы его к Киссичу и Гриру. Все трое,  в
этом он был твердо убежден, находились где-то вместе.
   Почему?
   Хотя ключ к  разгадке  все  еще  ускользал  от  него,  Полик  пришел  к
достаточно твердому убеждению. Сексуальная версия  исключалась.  С  самого
начала она  была  весьма  шаткой,  а  теперь  рухнула  окончательно.  Если
предположить, будто Грир сбежал с какой-то дамой, опять-таки -  зачем  ему
тогда эти  ученые?  Чепуха!  Финансовый  скандал?  Нет,  еще  невероятнее.
Предположим, запутался Грир. Возможно. Но  Любин  и  Киссич?  Ни  тот,  ни
другой никогда не интересовались деньгами, а ведь в дело впутаны все трое.
   Нет, его догадка была куда сенсационнее! Впервые она мелькнула у него в
Кейптауне всего несколько дней  назад.  Молодой  матрос,  который  не  раз
плавал на "Мэри Л.", рассказал ему, что в прошлом году "Мэри Л."  снабжала
водой и топливом русский траулер, который промышлял омаров  на  отмелях  в
Южной Атлантике. Это замечание заставило Полика  насторожиться.  Он  сразу
вспомнил, что, судя по портовым записям, сделанным в начале месяца, другой
краболов, "Каза Алегре" из Рио, дважды доставлял свежее мясо  и  овощи  на
русский траулер, облавливавший те же  отмели.  И  родилась  версия:  Грир,
Киссич и Любин, все трое, имели доступ к секретным  сведениям,  касающимся
безопасности страны, и теперь  все  трое  находятся  на  борту  советского
корабля где-то в Южной Атлантике.
   Конечно,  это  было   всего   лишь   смутной   догадкой,   но   картина
вырисовывалась захватывающая. В одном Полик  был  совершенно  уверен:  ФБР
знало все, что знал он, и гораздо больше. Это  означало,  что  дело  Грира
может в любой день взорваться, как  бомба,  разумеется,  если  Роудбуш  не
сумеет замять  его  из  политических  соображений.  Учитывая  конкуренцию,
Полик, отчаянный игрок и борец,  должен  был  опубликовать  свою  сенсацию
раньше других газет. А его "Досье" выйдет самое раннее во  вторник.  Полик
уже решил на следующей неделя  вместо  обычных  восьми  страниц  выпустить
шестнадцать и все их посвятить Гриру.
   Но прежде надо было сдержать обещание,  данное  Каллигану.  Во  вторник
после его возвращения из Кейптауна пресс-секретарь наконец  дозвонился  до
Полина и передал просьбу президента: поговорить с ним,  прежде  чем  Полик
что-либо напечатает. Согласен ли он? Господи, он ухватился  обеими  руками
за такую возможность выложить Роудбушу все свои сведения и выводы. Хотя бы
ради того, чтобы посмотреть, какая у него при этом будет физиономия! И что
бы Роудбуш ни сказал и ни сделал, это будет материалом для статьи, ибо  ни
один президент не посмеет указывать Полику, что ему  печатать,  а  что  не
печатать в его "Досье".
   Таково было его решение. Он не мог больше замораживать  материал.  Прав
ли он или не прав в своих заключениях, собранных им фактов было достаточно
для потрясающей статьи, самой  сенсационной  за  всю  его  карьеру.  Итак,
завтра Каллиган и Роудбуш.



        14

   Утром в пятницу я допивал свой кофе и,  как  обычно,  просматривал  три
газеты у себя на Кафедрал-авеню, когда  меня  начали  настойчиво  вызывать
через междугородный из Принстона.
   Оказалось, звонил Ларри Сторм, негр, агент  ФБР,  который  расспрашивал
меня о Филе Любине месяц назад. Сторм напомнил мне о той встрече,  и  хотя
он не назвал имени Любина, однако сказал, что хотел бы встретиться со мной
по тому  же  поводу.  Он  подчеркнул,  что  дело  срочное,  и  поэтому  он
немедленно  возвращается  в  Вашингтон,   однако   говорил   осторожно   я
завуалированно.  Я  ответил,  что  поскольку  мое  бюро  все   равно   уже
превратилось в филиал сумасшедшего дома, то я для него  выкрою  время.  Он
сказал, что предпочитает не появляться в Белом  доме,  тогда  я  предложил
встретиться где-нибудь накоротке за ленчем. Сторм ответил, что это его  не
устраивает.  Его  дело  касается  безопасности  страны,  поэтому   требует
осторожности. Не можем ли мы встретиться у него или у меня после  полудня?
Разговор займет не один час.
   Я сказал ему, думая о том, сколько на меня посыплется дел сегодня из-за
Грира, что это невозможно. Вместо этого я предложил встретиться у меня  на
квартире вечером. Мы чего-нибудь  выпьем  и  закажем  ужин  из  китайского
ресторана. Ему не хотелось откладывать все до вечера, но в конце концов он
согласился приехать ко мне в половине девятого. Очевидно, нервы  его  были
на пределе, - не я один сходил с ума.
   Когда я прибыл в свое бюро, Джилл уже  погрузилась  в  хаос  телефонных
переговоров. Студенты Американского университета  собирались  выставить  с
десяти  утра  свои  пикеты  под  лозунгом  "Где  Грир?",  -  правда,   без
неприличных карикатур, как сообщалось ранее.  Мигель  Лумис  сообщил,  что
Сусанна Грир намерена подать в суд на одну из  радиокомпаний  за  клевету.
Они установили, что Фил Любин и есть таинственный "доктор X", и сочинили о
нем и Грире целую  историю,  полную  грязных  намеков.  Майк  пытается  ее
отговорить. У агентства Рейтер  тоже  была  своя  версия  о  "докторе  X",
которым оказался Любин. Английское телеграфное  агентство  вспомнило,  что
Любин когда-то работал над секретным проектом по заданию ЦРУ, и  намекало,
что исчезновение  Грира  может  даже  посоперничать  со  старым  скандалом
Профьюмо, тоже связанным с вопросами безопасности. Вторая волна грировских
сенсаций быстро нарастала, и часам к одиннадцати у меня уже  раскалывалась
голова.
   Дэйв Полик по своему  обыкновению  с  шумом  и  громом  ворвался  около
полудня. Я его ожидал.  Мы  договорились  провести  его  через  внутренний
коридор, чтобы он не появлялся в  холле,  где  засели  репортеры.  Обычная
самоуверенность  этого  верзилы  сегодня  действовала  на  меня   особенно
угнетающе. Он загорел, был бодр и задирист. Я знал, что  Полик  побывал  в
Рио и бог знает где еще.
   - Прибыл, как обещал, - сказал он, когда Джилл закрыла за ним дверь.
   - Могли бы  предупредить  хотя  бы  часа  за  два,  -  буркнул  я.  Его
задиристость действовала мне на нервы.
   - Не мог, - отрезал он. - Я только что из Трентона. - Его распирало  от
гордости, словно он получил исключительное  право  на  репортаж  о  втором
пришествии Христа.
   - Трентон? Что там случилось, в Трентоне?
   - Насколько я понимаю, мне назначена встреча с президентом,  -  ответил
он с покровительственной улыбкой.
   - Правильно, - сказал я. - Но вы могли бы по крайней мере объяснить мне
свой дурацкий звонок из Рио-де-Жанейро. У нас  было  впечатление,  что  вы
нажрались мыла и пускаете пузыри...
   Он мотнул головой в сторону кабинета Роудбуша.
   - Сначала поговорю с ним. Это главное.
   - Хорошо.
   Я позвонил Грейс  Лаллей  по  прямому  телефону  и  попросил  уведомить
президента, что его превосходительство Дэвид Полик  ожидает  аудиенции.  Я
надеялся, что Дэйву придется поскучать хотя бы с полчасика,  но,  к  моему
изумлению, - мне то и дело приходилось изумляться в  последние  дни  -  не
прошло и минуты, как Грейс сказала, чтобы я проводил Полика к президенту.
   Мы прошли через заднюю дверь и внутренний коридор в кабинет президента.
Приветственная улыбка  Роудбуша  впервые  показалась  мне  тусклой.  Полик
затмил ее: он весь светился  торжеством  гладиатора,  который  только  что
сразил всех львов и христиан.  Он  возвышался  над  президентом  на  целых
четыре дюйма и держал себя так, словно обладал здесь не только  физическим
превосходством.
   - Джин, - после небольшого вступления сказал президент, - мне  кажется,
нам лучше поговорить с мистером Поликом наедине.
   Снова перед моим носом захлопнули дверь. На  сей  раз  я  не  мог  даже
пожаловаться. Я этого заслужил, после того как президент выторговал у меня
десятидневную отсрочку. И все  же  удар  пришелся  по  больному  месту,  и
ухмылка, которой проводил меня Полик, отнюдь его не смягчила. Господи,  до
чего же он сегодня самодоволен!
   Как я ни был занят в тот день, я время от времени поглядывал  на  часы.
Беседа Полика с президентом затянулась на час и все  еще  продолжалась.  Я
позавтракал у себя за столом сандвичем с латуком, беконом и  помидорами  и
чашкой горячего шоколада. Прошло два часа, прежде  чем  Полик  вернулся  в
пресс-бюро.
   Его словно подменили. Джилл заметила это одновременно со мной  и,  едва
посмотрев на Полика, бросила на меня  удивленный  взгляд.  Полик  медленно
подошел к моему столу и остановился, неловко переминаясь. Он  был  хмур  и
жалок, словно только что навестил старого  больного  друга  перед  опасной
операцией.
   - Итак? - спросил я. - Когда "Досье" порадует мир сенсацией?
   Он покачал головой.
   - Сенсаций не будет.
   - Что? Почему это?
   - Спросите у него, - он кивнул в сторону кабинета президента.
   Я ничего не понимал.
   - Вы хотите сказать, что не будете писать о Грире... хотя потратили  на
розыски так много времени?
   - Совершенно верно.
   Впервые я видел его таким потрясенным, почти раздавленным. Наконец-то и
он испил свою чашу! Мне было трудно скрыть чувство удовлетворения. Галерка
всегда радуется унижению сильных мира сего.
   - Я не буду вас больше  беспокоить,  -  сказал  Дэйв.  -  "Досье"  пока
займется мой помощник. А мне нужен отдых.
   - Отдых? - В разгар самого сенсационного дела за многие годы? Это  было
нелепо и невероятно. - Дэйв, что с вами случилось, черт возьми?
   - Спросите своего босса,  -  сказал  он  вяло.  -  Увидимся  через  две
недели... Я уйду через черный ход.
   С этими словами Полик повернулся и вышел, даже не попрощавшись с  Джилл
своим обычным насмешливым жестом. Она сидела онемев и смотрела ему  вслед,
пораженная не меньше меня.
   - Ну, - сказал я, - как тебе это нравится?
   - Чем дальше, тем интереснее.  -  Она  удивленно  покачала  головой.  -
Сначала  великий  мужественный  пресс-секретарь  отказывается  от   своего
решения подать в отставку. Затем мистер Борец за свободу печати  перестает
бороться за самую большую, по его словам, сенсацию века. Наверное, у  Пола
Роудбуша есть тайная моральная дыба, чтобы так выкручивать людям души.
   - Нас нельзя сравнивать! Я работаю на Роудбуша, а Полик работает только
на Полика.
   - А если содрать с вас это "нас мужчин нельзя", что  останется?  Глина,
нет?
   - "Глина, да", а не "глина,  нет".  -  У  меня  в  голове  мутилось.  -
Перестань, бога ради, переворачивать фразы, как миксер!
   Она уже хотела ответить, но загудел зуммер прямого телефона.
   - Слушаю, милая, - сказал  я  Грейс,  но  это  была  не  Грейс,  а  сам
президент.
   - Прошу вас немедленно ко мне, - сказал он. И голос его исключал всяких
"милых". Опять неприятности.
   Я добежал до его кабинета в рекордное  время.  Он  стоял  у  балконного
окна. Когда я вошел, он круто повернулся и пошел мне навстречу.  Его  лицо
без улыбки казалось каменным. Таким я его видел редко, но  понял:  Роудбуш
был в ярости.
   - Не понимаю, что стряслось с Поляком... - начал я.
   Он отмахнулся.
   - Об этом потом, - сказал он. - Я хочу поговорить о вас.
   - Обо мне? Что я такого сделал... особенно в последнее время?
   Он стоял перед мной, глядя мне прямо в  глаза.  И  вовсе  не  собирался
вежливо предложить мне сесть.
   -  Джин,  -  сказал  он,  -  мне  казалось,  мы  достигли   соглашения.
Договорились - во  всяком  случае,  я  так  думал,  -  что  все  останется
по-прежнему до девятого октября.
   - Так и есть, сэр.
   - В таком случае не будете ли вы любезны объяснить, каким образом  люди
Уолкотта  узнали  о  нашей  частной  беседе?  -  спросил  он   тихо,   еле
сдерживаясь, и взгляд его был суров.
   - Господин президент, извините, но я не представляю себе,  о  чем  идет
речь.
   Все наваливалось на меня сразу. В каком еще преступлении  обвинит  меня
Полик?
   - Звонил Дэнни Каваног, - сказал Роудбуш.  -  Если  бы  здесь  не  было
Полика, мы бы с вами разобрались на месте.
   - Но, господин президент! Ей-богу, не понимаю, чего вы хотите.
   - Дэнни, - продолжал он, не обращая внимания на мои  слова,  -  получил
сведения из своего источника в штабе Уолкотта, что Калп, их штатный  палач
из Луизвилла, готовит  речь,  в  которой  собирается  рассказать  о  самых
конфиденциальных   подробностях    нашего    стратегического    совещания,
состоявшегося в эту среду. Он выступит через несколько дней.
   Мои мысли помчались наперегонки. Дэнни, как я  знал,  устроил  в  штабе
Уолкотта своего человека,  который  сообщал  нам  о  тактике  и  стратегии
противника. Дэнни не промах. Но, видимо, и Мэтти Силкуорт тоже  не  дурак.
Кто-то из самых близких к Роудбушу людей продавал нас. Но кто?
   - На совещании было девять человек, - сказал я, -  но,  если  исключить
вас, меня и Дэнни, останется шестеро, которые могли...
   - Дело совсем не в этом, Юджин, - сказал он, и это официальное  "Юджин"
сразило меня. - Калп собирается также рассказать о  вашей  угрозе  уйти  в
отставку и о нашем десятидневном соглашении. Мало того,  он  приводит  все
подробности разговора.
   До меня дошло. Ведь во время того разговора в кабинете нас было  только
двое. Я вдруг почувствовал себя голым и беззащитным.
   - Господин президент, - начал я, заливаясь краской, - я  не  знаю,  что
сказать. Я понимаю...
   - Я тоже, - отрезал он. - Теперь ясно, почему вы так хотели уволиться.
   Он обрушился на меня сразу с двух сторон, как из засады. Я  смешался  и
на мгновение оцепенел. Только стоял и смотрел  на  него,  и  вид  у  меня,
наверное, был преглупый.
   - Господин президент, - сказал я наконец, - это не в моих  правилах.  Я
так не поступаю.
   - Это вы мне достаточно ясно дали понять в тот  раз,  когда  клялись  в
верности. Но  тут  одна  загвоздка,  Юджин.  Если  вы  помните,  мы  тогда
разговаривали наедине. Остальные уже ушли.
   - Знаю, сэр, - я уже оправился и лихорадочно искал объяснения.
   - И еще одно, - сказал он. Голос его был холоден, как сталь в мороз.  -
Теперь я припоминаю, что многие подробности  в  первой  речи  Калпа  тоже,
несомненно, просочились  отсюда.  Например...  первая  -  об  исчезновении
"доктора X", как он его называет.  Вы  узнали,  что  ФБР  заинтересовалось
доктором Любиным, и я вам это подтвердил. И вторая - сообщение о том,  что
Стив улетел в Бразилию. Об этом вы тоже  знали,  от  Полика,  насколько  я
помню.
   Он бросил мне в лицо эти фразы, каждая из  которых  была  обвинением  в
измене, а затем умолк, ожидая ответа. Я вернулся мысленно к первой  неделе
после исчезновения Грира - казалось, с тех пор  прошли  годы!  -  и  начал
выискивать, вспоминать, перебирать факты.
   - Господин президент, обо всем этом я не говорил ни с кем, - сказал я -
И о нашей беседе во вторник тоже. Это все, что я могу сказать.
   - Ни с кем? Это заведомая ложь.
   И тут меня осенило. Господи, ведь ей я рассказывал почти  обо  всем!  Я
был так потрясен, что имя вырвалось у меня само собой.
   - Джилл! - простонал я.
   Он вопросительно взглянул на меня.
   - Джилл Николс?
   - Да, сэр... Я... мне и в голову не  приходило.  Она  знает  многое  из
того, что здесь происходит... Мы с ней... Но я не могу поверить!
   Можно было больше  ничего  не  говорить.  Я  знал,  что  он  уже  давно
догадывался о нашей близости. А теперь узнал лишь то, насколько мы близки.
   - Я считаю, нужно ее позвать, - сказал он.
   - Прошу  вас,  не  надо!  -  слабо  запротестовал  я.  -  Учитывая  все
обстоятельства, лучше я поговорю с ней сам.
   Он  посмотрел  на  меня  без  малейшего  сочувствия.  Лицо   его   было
по-прежнему сурово.
   - Нет, - отрезал он. - Мы поговорим с нею оба. - И добавил, не  скрывая
сарказма: -  Учитывая  все  обстоятельства,  я  в  этом  деле  лицо  самое
заинтересованное.
   Не очень-то  вежливо  было  с  его  стороны  так  явно  выказывать  мне
недоверие. Но я был беспомощен: президент уже принял решение.  Он  опустил
тумблер интерфона:
   - Грейс, попросите Джилл Николс сейчас же зайти ко мне.
   Джилл вошла, как школьница на очень  интересный  урок.  Ей  не  хватало
только учебника под мышкой. Она очаровательно улыбалась, и длинные  волосы
ее раскачивались в  такт  скользящей  походке.  Затем  она  заметила,  как
смотрит на нее президент - сурово, укоризненно,  и  с  удивлением  окинула
взглядом нас обоих.
   Президент указал ей на кресло.
   - Прошу вас, мисс Николс. - Он кивнул  мне  на  другое  кресло,  обошел
стол. Мы чинно уселись.
   - Мисс Николс, - заговорил Роудбуш,  -  произошла  значительная  утечка
секретной информации из Белого дома. Судя по  всему,  в  этом  могут  быть
повинны только три человека. Один из них  я.  Поскольку  разглашение  этих
фактов может сильно повредить именно мне, меня  следует  сразу  исключить.
Значит, остается Джин... и вы.
   - Да,  сэр,  -  ее  дрожащий  голосок  еле  доходил,  словно  откуда-то
издалека.
   Я смотрел на нее с  жалостью  и  презрением.  Меня  обвинили  напрасно,
значит виновата Джилл. Я никому не  говорил  обо  всем  этом,  кроме  нее.
Неужели наши свидания...  Ее  невинный  вид  маленькой  феи...  Я  так  ей
доверял!  Предательство  имя  твое,  любовь!..  Я  смотрел  на   нее   как
завороженный и думал: что же она изобретет, чтобы оправдаться?
   Президент спокойно изложил ей  суть  сообщения  Дэнни  Каванога.  Глаза
Джилл расширились.
   - Мне кажется, это нечестно, господин президент, - сказала она. -  Если
мы не хотим, чтобы люди Уолкотта шпионили за нами, мы не  должны  шпионить
за ними.
   Я был ошеломлен. Ее обвиняли в измене, но  она  считала  себя  морально
выше своего обвинителя. Либо  она  была  изумительной  актрисой,  либо  ее
наивность не имела границ. Президент тоже был поражен.
   - Мы говорим сейчас не об этической стороне предвыборной кампании, мисс
Николс,  -  наконец  сказал  он,  -  речь  идет  о  лояльности  двух  моих
сотрудников.
   Он напомнил ей о первой речи Калпа месяц назад и указал на подробности,
о  которых  уже  говорил  мне.  Утечка  информации,  настаивал  он,  могла
произойти по вине только двух людей, Юджина Каллигана или Джилл Николс.
   - Джин сказал, что не говорил об этих делах ни с кем, кроме вас.
   Джилл метнула в меня змеиный взгляд.
   - Я не разглашаю секретных сведений, господин президент, - ответила она
негромко, но с удивительной твердостью. - Я слышу здесь много всяких тайн:
о подводных лодках с атомными ракетами, о радарной сети и тому подобное, -
но я храню их про себя. Конечно, история  с  мистером  Гриром  это  другое
дело, но и о ней я не рассказывала никому,  даже  то  немногое,  что  сама
знала.
   - Вы  ни  с  кем  не  говорили  о  мистере  Грире  и  связанных  с  его
исчезновением подробностях? - настаивал президент.
   - Нет, сэр, - она спокойно смотрела ему в глаза.
   - Один из вас мне солгал, - сказал Роудбуш. - Вы уверены,  что  это  не
вы, мисс Николс?
   Она покачала головой.
   - Я не говорила о мистере Грире ни с  кем,  -  сказала  она  и  тут  же
добавила: - Разумеется, если не считать Баттер. Я с ней о  многом  говорю,
даже о Джине.
   Едва Джилл назвала имя Баттер, ее широко открытые глаза начали медленно
темнеть. А в моей памяти сразу  возникла  та  ночная  сцена...  Телефонный
звонок. Мужской голос. Джилл в ванной. Ее уверения, которым я так до конца
и не поверил, будто какой-то "Ник" иногда звонит Баттер Найгаард.
   - А кто такая, скажите на милость, эта Баттер?
   Президент был явно сбит с толку.
   - Баттер Найгаард, - быстро ответила Джилл, словно одного  этого  имени
было достаточно. Но, уловив непонимающий взгляд президента, добавила: - Мы
живем с нею вместе.
   - Понятно, - сказал Роудбуш. - И вы  обсуждаете  с  мисс  Найгаард  все
секреты Белого дома?
   - О нет, сэр. Я никогда не говорю о государственных секретах: о бомбах,
самолетах и прочем. Но Стивен Грир -  это  другое.  С  ним  все  было  так
непонятно. Вся страна говорила о мистере Грире... Я и не думала, что мы не
должны даже упоминать его имя.
   - Ну и ну! - сказал Роудбуш.
   Он чувствовал себя одураченным, как  человек,  который  замахивался  на
врага и вдруг увидел, что колошматит подушку.
   - Но, если бы мне сказали, что Баттер что-то передает кому-то из  людей
губернатора Уолкотта, - заторопилась Джилл, - я  бы  не  поверила.  Баттер
совершенно не интересуется  государственными  делами,  а  от  политики  ее
тошнит. Она страшно аполитична, господин президент.
   - Или хорошо скрывает свои политические взгляды, - проговорил Роудбуш.
   -  Нет,  честное  слово,  сэр.  Единственное,  что   ее   по-настоящему
интересует, это  искусство,  музыка  и  экзистенциализм.  Подумайте  сами:
Баттер делает из железа скульптурные композиции! И вообще она не  от  мира
сего... Иногда она курит зелье.
   - Курильщица зелья? - на лице Роудбуша впервые за все  время  появилась
слабая улыбка.
   - Да, сэр. Это марихуана, вы знаете?
   Он усмехнулся.
   - Не беспокойтесь, Джилл, я не такой уж отсталый человек. Я  знаю,  что
такое зелье.
   - Баттер называет его "травкой", - добавила Джилл.
   - В дни моей юности это называлось "чаек", - президент немного оттаял.
   Он смотрел на Джилл, то хмурясь,