Росс Томас. Каскадер из Сингапура

     <i>Перевод В. Вебера</i>
     <i>Детектив США: Сборник. Выпуск 4. М.: Издательство СП "Интербук", 1992</i>

     Росс Томас (род. в 1926 г.) - один из наиболее известных представителей
криминальной литературы Соединенных Штатов, признанный мастер  политического
детектива.   Работал   радиожурналистом,   пресс-секретарем,   организатором
предвыборных кампаний  в  Европе,  Африке.  Написал  более  20 произведений,
действие которых развертывается на разных континентах...

        Глава 1

     В тот день во  всем Лос-Анджелесе,  наверное, только он носил короткие,
выглядывающие из-под брючин темно-темно-серого, едва ли  не  черного костюма
перламутрово-серые  гетры.  Добавьте к этому  белую  рубашку,  светло-серый,
ныряющий под жилетку,  вязаный галстук,  и шляпу.  Шляпа, правда,  ничем  не
выделялась.
     Из  двух мужчин, которые, вынырнув  из пелены  дождя, вошли  в магазин,
покупателем  мог быть  только один - крупный,  с коротко стриженными  седыми
волосами и неестественно согнутой (словно он не мог  до конца распрямить ее)
левой  рукой.  Он медленно обошел машину,  открыл и  закрыл дверцу, довольно
улыбнулся и что-то  сказал  своему  спутнику, небольшого  роста,  в  гетрах,
который нахмурился и покачал головой.
     Смотрел  он на  "кадиллак" нежно-кремового  цвета  (выпуска  1932 года,
модель  V-16, кузов типа  "родстер"), который стал моим после того, как  его
прежний    владелец,    занимавшийся    куплей-продажей    оптовых    партий
продовольствия, крепко ошибся, вложив немалые деньги в сорго, а цена на него
вдруг неожиданно  резко пошла  вниз. Восстановление  "кадиллака"  обошлось в
4300 долларов, и оптовый  торговец битый час извинялся  за  то, что не может
оплатить счет. Три дня спустя он  позвонил мне вновь, голос его звучал более
оптимистично,  даже весело, когда он уверял меня, что дела вот-вот пойдут на
лад. Но утром следующего дня он сунул в рот дуло пистолета и нажал на курок.
     "Кадиллак",  продающийся,   как  следовало  из   установленной  на  нем
таблички, за 6500 долларов, занимал середину торгового  зала. По его флангам
застыли  "форд" выпуска  1936 года, кабриолет с откидным верхом и "ягуар" SS
100, сошедший с  конвейера в  1938  году. За "форд" я просил  4500 долларов,
"ягуар" отдавал  за  7000,  но любой аккуратно  одетый покупатель,  в чистой
рубашке, с чековой книжкой и водительским удостоверением мог уговорить  меня
снизить цену долларов на 500.
     Крупный мужчина,  действительно  крупный - ростом  под  метр девяносто,
крепкого  телосложения,  все  еще кружил у  "кадиллака",  словно  не замечая
растущего  нетерпения своего спутника. Я решил,  что ему уже не  по возрасту
двубортный синий  блейзер  с  золотыми  пуговицами, серые фланелевые брюки и
белая водолазка.
     Мужчина в гетрах нахмурился, что-то сказал, и здоровяк бросил последний
взгляд  на "кадиллак", после чего  они двинулись  к моему,  расположенному в
углу,  кабинету со стеклянными стенами,  всю обстановку которого  составляли
стол, сейф, три стула и картотечный шкафчик.
     -  Сколько вы  хотите за  "кэдди"?  - тонкий, писклявый голос  никак не
соответствовал его солидной наружности.
     Видя в нем потенциального покупателя, я убрал нога со стола.
     - Шесть с половиной.
     Его спутник в гетрах нас не  слушал. Бросив на меня короткий взгляд, он
оглядел кабинет. Смотреть,  в общем-то, было не на что, он, собственно, и не
ожидал ничего сверхъестественного.
     - Раньше здесь был супермаркет - один из "Эй Энд Пи".
     - Был, - подтвердил я.
     -  А   что  означает   эта  вывеска  снаружи   "Ла  Вуатюр  Ансьен"?  -
по-французски он говорил лучше многих.
     - Старые машины. Старые подержанные машины.
     - Так почему вы так и не напишете?
     - Тогда никто не стал бы спрашивать, не правда ли?
     -  Класс,  - здоровяк смотрел  на "кадиллак" через  стеклянную стену. -
Настоящий  класс.  Сколько  вы  действительно  хотите  за "кэдди", если  без
дураков?
     - Он полностью восстановлен, все детали изготовлены  точно по чертежам,
и цена ему все те же шесть с половиной тысяч.
     - Вы владелец? -  спросил мужчина поменьше. По произношению я, наконец,
понял, что он  - с  Восточного побережья, из Нью-Джерси или из Нью-Йорка, но
уже давно жил в Калифорнии.
     -  Один из, -  ответил  я. - У меня есть партнер,  который отвечает  за
производство. Сейчас он в мастерской при магазине.
     - И вы их продаете?
     - Случается.
     Здоровяк оторвался от "кадиллака".
     - Когда-то у  меня был  такой  же, - воскликнул  он. - Только  зеленого
цвета. Темно-зеленого. Помнишь, Солли? Мы поехали в нем в Хот-Спрингс, с Мэй
и твоей девушкой, и наткнулись на Оуни.
     - Это было тридцать шесть лет назад, - откликнулся мужчина в гетрах.
     - Господи, неужели так давно!
     Мужчина,  названный  Солли,  повернулся к одному из  стульев, достал из
кармана белый  носовой платок, протер им сидение, убрал  платок и сел. В его
руках  возник  тонкий  золотой портсигар.  Раскрыв  его,  он вынул  овальную
сигарету.   Возможно,  из-за  малой  толщины  портсигара   круглые  сигареты
сминались в нем в овал. Прикурил от золотой зажигалки.
     -  Я  - Сальваторе Коллизи, -  представился он, и тут я заметил, что на
его пиджаке нет боковых карманов. - Это - мой помощник, мистер Полмисано.
     Он не протянул руки, поэтому я только кивнул.
     - Вас интересует какая-то конкретная машина, мистер Коллизи?
     Он нахмурился, не сводя с меня темно-карих глаз, и я обратил  внимание,
что они  совсем не блестят. Сухие, мертвые, они разве что не хрустели, когда
двигались.
     - Нет, меня не интересуют подержанные машины. Вот Полмисано думает, что
они  его  интересуют, но это не так.  На самом деле его интересует, что было
тридцать пять лет назад, когда он мог ублажить женщину, и, возможно, думает,
что "кэдди"  вернет  ему то, чего у  него уже  нет. Но едва ли тут  поможешь
автомобилем, которому  тридцать шесть лет от роду, хотя,  смею предположить,
многие ваши покупатели убеждены в обратном.
     - Некоторые. По существу, я продаю ностальгию.
     - Ностальгию, - кивнул он. - Продавец подержанной ностальгии.
     - Мне просто понравилась эта машина, Солли,  - подал голос Полмисано. -
Неужели мне не может понравиться машина?
     Коллизи словно и не слышал его.
     - Вы - Которн,  -  обратился он ко мне. - Эдвард  Которн. Красивое имя.
Английское?
     Я пожал плечами.
     -  Мы не  увлекались изучением нашей родословной. Наверное, среди  моих
предков были и англичане.
     - А я - итальянец. Как  и Полмисано.  Мой отец был чернорабочим, не мог
даже говорить по-английски. Его - тоже, - он кивнул в сторону Полмисано.
     Я бы дал им  обоим лет по шестьдесят, плюс-минус два года, и Полмисано,
несмотря  на его странно изогнутую  левую руку,  не  показался мне  немощным
стариком.  Скорее наоборот,  он  был  силен,  как вол.  Длинное лицо,  рот с
широкими губами, тонкий  голос совершенно не вязался с ними, крючковатый нос
над волевым подбородком, черные, часто мигающие глаза.
     - Вы что-то продаете,  - спросил  я, - или просто зашли, чтобы укрыться
от дождя?
     Коллизи  бросил  окурок на пол  и растер его  в  пыль начищенным черным
ботинком.
     - Как я упомянул,  мистер Которн, я  -  итальянец, а  итальянцы придают
большое значение семье. Дяди, тети, племянники, даже двоюродные и троюродные
братья. Мы стараемся держаться друг друга.
     - Поддерживаете тесные отношения.
     - Вот именно. Тесные отношения.
     - Может, вы из страховой компании? Это только предположение.
     - Эй, Полмисано, ты слышал? Из страховой компании.
     - Я слышал, - Полмисано широко улыбнулся.
     - Нет,  мы не имеем никакого  отношения к  страховым компаниям,  мистер
Которн. Мы лишь оказываем услугу одному моему другу.
     - И вы думаете, что я могу помочь?
     -  Совершенно верно. Видите  ли, мой друг живет в Вашингтоне и с годами
не молодеет.  Не  то,  чтобы  он старик, но  возраст уже солидный. А из всех
родственников у него остался только крестник.
     - Только он один, - подтвердил Полмисано.
     - Вот-вот.  Только  он  один, - продолжил  Коллизи.  -  У  моего  друга
процветающее  дело,  и  естественно,  что  он хочет  оставить  его  близкому
человеку,  раз уж родственников нет,  а  из  близких у него только крестник,
которого он никак не может найти.
     Коллизи замолчал, разглядывая  меня  сухими глазами. Когда он  говорил,
уголки его тонкогубого рта резко опускались. На правой щеке белел шрам.
     - А я, по-вашему, знаком с этим крестником? - спросил я.
     Коллизи  улыбнулся,  во  всяком  случае,  я предположил, что  это  была
улыбка.  Уголки его  рта  поползли вверх, а  не вниз, но  губы он не разжал,
полагая, что вид его зубов не доставит мне удовольствия.
     - Вы с ним знакомы.
     - У него есть имя?
     - Анджело Сачетти.
     - А-а-а.
     - Значит, вы его знаете?
     - Я его знал.
     - Вам известно, где он?
     Я положил ноги на стол, закурил и бросил спичку на пол. Она упала рядом
с ботинком Коллизи, тем самым, что раздавил окурок.
     - Вы узнали обо мне много интересного, мистер Коллизи?
     Мужчина в гетрах выразительно пожал плечами.
     - Мы наводили справки. Кое-что выяснили.
     - Тогда вам, несомненно, известно, что  я убил Анджело Сачетти два года
назад в Сингапурской бухте.

        Глава 2

     Моя  последняя  фраза не произвела эффекта разорвавшейся бомбы. Коллизи
вновь достал золотой портсигар и закурил вторую овальную сигарету. Полмисано
зевнул, почесал ногу и повернулся к "кадиллаку". Я взглянул на часы, ожидая,
что  кто-то  из  них  скажет  что-нибудь,  заслуживающее внимания.  Наконец,
Коллизи вздохнул, выпустив струю дыма.
     - Значит, два года назад?
     Я кивнул.
     - Два года.
     Коллизи решил, что пора посчитать трещины на потолке.
     - И как это произошло?
     - Вы и так все знаете, - ответил я. - Раз уж наводили обо мне справки.
     Он  помахал левой  рукой, показывая,  что  не может  согласиться с моим
выводом.
     -  Газетные  статьи. Информация  из вторых  рук,  подержанная, как ваши
автомобили. Меня это не устраивает, мистер Которн.
     - Тогда просто  скажите  вашему крестному отцу,  что  Сачетти  мертв, -
предложил я. - Пусть он оставит свое состояние "Сыновьям Италии".
     - Может, вы недолюбливаете итальянцев? - встрепенулся Полмисано.
     - Отнюдь.
     - Так-так, мистер Которн? - не отступался Коллизи. - Как это произошло?
     - Картина была про пиратов, - казалось, говорю не я, а кто-то другой. -
Мы снимали вторую часть. Я руководил группой каскадеров,  в которую входил и
Сачетти. Мы рубились на  абордажных  саблях на палубе китайской джонки,  Она
стояла  на  якоре  в  бухте,  известной  сильными  подводными течениями.  По
сценарию от меня требовалось оттеснить его на корму. Там  Сачетти должен был
вспрыгнуть на  ограждающий палубу  поручень,  схватиться за линь  и, отражая
удар, откинуться назад. Удара он не отразил,  моя сабля перерезала  линь, он
упал за борт и исчез под водой. На поверхность он больше не выплыл. Утонул.
     Коллизи внимательно меня слушал и, когда я закончил, кивнул.
     - Вы хорошо знали Анджело?
     - Я его знал. Мы работали в нескольких картинах. Он владел всеми видами
холодного оружия. Рапирой и  шпагой,  правда, лучше,  чем саблей.  Помнится,
отлично ездил верхом.
     - Умел ли он плавать? - продолжил допрос Коллизи.
     - Умел.
     - Но, когда вы перерезали линь,  он не вынырнул из воды, - вопроса я не
уловил.
     - Нет. Не вынырнул.
     - Анджело плавал отлично, - подал голос Полмисано. - Я сам учил его.
     Под  его настороженным взглядом  я  убрал ноги  со стола, встал и хотел
сунуть руку во внутренней  карман  пиджака, чтобы  достать бумажник. Сделать
это мне не удалось. Внезапно  Полмисано оказался рядом со мной, схватил меня
за правую руку и завернул ее за спину. При желании он мог тут же  переломить
ее пополам.
     - Скажите,  чтобы  он  отпустил меня, - в моем голосе не  слышалось  ни
возмущения, ни испуга.
     -  Отпусти его, - рявкнул Коллизи. Полмисано пожал плечами  и  выполнил
приказ.
     -  А  если  он  полез за  пистолетом?  -  попытался он  объяснить  свою
активность.
     Я же смотрел на Коллизи.
     - Где вы его нашли?
     - Он некоторое время отсутствовал. Теперь приглядывает за мной. Это его
первая работа за долгое время, и он  хочет  произвести хорошее  впечатление.
Что вы хотели достать из кармана, мистер Которн, бумажник?
     - Именно. В нем визитная карточка.
     - Какая карточка?
     - С  фамилией человека,  который может показать вам  пленку, на которой
засняты последние минуты жизни Сачетти.  Если хотите, можете посмотреть, как
он умер. В цвете.
     - Едва  ли нас  это заинтересует, - Коллизи  помолчал.  - А  что... что
произошло с вами, мистер Которн, после того, как Сачетти утонул?
     - Что-то я вас не понимаю.
     - Полиция проводила расследование?
     - Да.  Сингапурская  полиция.  Они  согласились, что  Сачетти  погиб  в
результате несчастного случая.
     - Кто-нибудь еще проявил интерес к его смерти?
     - Один из сотрудников посольства. Он задал несколько вопросов. А потом,
в Штатах, кредиторы Сачетти. Их оказалось более чем достаточно.
     Коллизи кивнул, удовлетворенный  ответом. Вновь пристально посмотрел на
меня.
     - А что произошло с вами?
     - Мне как-то  неясен смысл ваших вопросов. Коллизи оглядел торговый зал
и пожал плечами.
     -  Я  хочу  сказать,  что  вы  перестали  работать в кино.  -  Ушел  на
заслуженный отдых.
     - Из-за гибели Сачетти?
     - В определенном смысле, да.
     В какой уж раз Коллизи пожал плечами.
     - И теперь вы продаете подержанные  машины,  - по голосу чувствовалось,
что с переходом в продавцы мой социальный статус резко упал, и  теперь в его
глазах  я  котировался не выше  врача, специализирующегося  на  криминальных
абортах.
     На какое-то время  в  моем кабинете воцарилась тишина. Я взял со  стола
скрепку, разогнул,  согнул вновь. Полмисано  и Коллизи следили за движениями
моих пальцев. Потом Коллизи прокашлялся.
     - Крестный отец.
     - Какой крестный отец?
     - Сачетти. Он хочет видеть вас. В Вашингтоне.
     - По какому поводу?
     - Чтобы заплатить вам двадцать пять тысяч долларов.
     Скрепка сломалась в моих руках.
     - За что?
     - Он хочет, чтобы вы нашли его крестника.
     - Его давно съели рыбы. Искать там нечего.
     Коллизи вытащил из  внутреннего  кармана пиджака белый конверт и бросил
его на мой стол. Я раскрыл его и достал  три  фотографии. Одна, уже начавшая
желтеть,  снималась "Поляроидом", вторая -  фотоаппаратом с 35-миллиметровой
пленкой, третья, квадратная по форме, скорее всего, "Роллифлексом". Человек,
изображенный на  всех трех фотографиях, носил  черные очки, волосы его стали
длиннее,  появились  усы,  но  профиль  узнавался безошибочно,  особенно  на
"Поляроиде". Он принадлежал Анджело  Сачетти, который  всегда гордился своим
профилем. Я сложил фотографии в конверт и протянул его Коллизи.
     - Ну? - спросил тот.
     - Это Сачетти.
     - Он жив.
     - Похоже, что так.
     - Крестный отец хочет, чтобы вы его нашли.
     - Кто его фотографировал?
     - Разные люди. У крестного отца широкий круг знакомых.
     - Так пусть они и найдут его крестника.
     - Так не пойдет.
     - Почему?
     - Дело очень уж деликатное.
     -  Предложите  ему обратиться к людям,  которые  занимаются деликатными
делами.
     Коллизи вздохнул и закурил третью сигарету.
     - Послушайте,  мистер Которн. Я могу сказать вам  следующее. Во-первых,
Анджело  Сачетти жив. Во-вторых, вы  получите двадцать пять тысяч  долларов,
когда  найдете его.  В-третьих,  крестный отец  хочет поговорить  с  вами  в
Вашингтоне.
     - То есть у этой истории есть продолжение?
     - Есть. Но крестный отец расскажет  вам об этом сам. Давайте представим
ситуацию следующим образом:  вы  найдете  Анджело и  смоете пятно  со своего
имени.
     - Какое пятно?
     - Тот самый несчастный случай.
     - Я могу пожить и с ним.
     - Почему вы не хотите поговорить с крестным отцом?
     - В Вашингтоне.
     - Совершенно верно. В Вашингтоне.
     - Он расскажет мне обо всем?
     - Обо всем, - Коллизи встал, полагая, что все  уже решено. - Значит, вы
едете, - в его голосе вновь не слышалось вопроса.
     - Нет, - возразил я.
     - Подумайте.
     - Хорошо. Я подумаю, но потом отвечу вам точно так же.
     - Я  позвоню  вам  завтра. В это же  время, -  он направился  к  двери,
оглянулся, прежде чем открыть ее. -  Вы прекрасно организовали  дело, мистер
Которн. Надеюсь, оно приносит вам немалую прибыль, - открыв дверь, он  вышел
в торговый зал и направился к выходу из  магазина. Полмисано последовал было
за ним, но остановился и посмотрел на меня.
     - Назовите вашу окончательную цену за "кэдди".
     - Вам уступлю за шесть тысяч.
     Он улыбнулся, посчитав мое предложение выгодной сделкой.
     -  Раньше  у  меня был такой же, но зеленый.  Темно-зеленый.  А  на чем
ездите вы?
     - На "фольксвагене", - ответил я, но он уже шагал по  торговому залу и,
думаю, что не услышал меня. Впрочем,  едва ли его действительно интересовала
марка моего автомобиля.

        Глава 3

     Когда "Грей Этлентик энд Пасифик Ти Компани"  решила,  что супермаркет,
расположенный между Ла-Бреа и Санта-Моника приносит одни убытки, то ли из-за
обнищания района, то ли из-за воровства, она очистила полки от разнообразных
продуктов,  погрузила в фургоны холодильные  прилавки  и кассовые аппараты и
перевезла все в один из торговых  центров, с  более честными  покупателями и
свободным местом для стоянки автомобилей.
     Здание нам сдали в аренду на пять  лет, достаточно дешево, при условии,
что мы  не будем торговать продуктами в розницу или оптом. Не знаю, по какой
причине владелец выставил это  требование,  но мы, естественно, согласились,
потому что торговля  продуктами не входила в наши планы. Против открытия "Ла
Вуатюр  Ансьен"  не  возражали  и  соседи: хозяева похоронного  бюро,  мойки
автомашин,  маленького   заводика,  изготовляющего   узлы   полиграфического
оборудования, и трех баров.
     Перестройку зала мы свели к минимуму, и нам удалось сохранить атмосферу
кошачьих  консервов,  венских сосисок и  дезинфицирующих средств. Внутреннюю
стену мы передвинули ближе к стеклянной стене, вокруг сейфа, который "Эй энд
Пи" не  стали выкорчевывать из фундамента, соорудили стеклянный кабинет, так
что  четыре  пятых  полезной  площади   заняли  механический,  красильный  и
отделочный  цехи. В торговом зале мы держали  три,  иногда четыре  машины на
продажу, показывая случайному прохожему  основное  направление  деятельности
нашей фирмы - восстановление любого автомобиля,  сошедшего с конвейера ранее
1942 года.
     Несмотря на довольно странное название,  предложенное  моим партнером в
редкий для него момент помрачения  ума, наша фирма начала процветать едва ли
не с первого  дня существования. Моим  партнером был Ричард К.  Е.  Триппет,
который  в 1936 году участвовал в  Берлинской  олимпиаде в  составе  команды
Великобритании.  Он  занял  третье место в  фехтовании  на  рапирах, уступив
джентльмену из Коста-Рики. После того, как Гитлер  и Геринг пожали ему руку,
Триппет возвратился в Оксфорд,  поразмышлять  над  положением в мире.  Годом
позже он присоединился к республиканцам Испании, потому что его увлекли идеи
анархистов, и теперь заявлял, что является главой  всех анархо-синдикалистов
одиннадцати  западных  штатов. Не считая самого Триппета, в  его организации
насчитывалось  семь  членов. Кроме того, он являлся  председателем  окружной
организации  демократической партии  в Беверли-Хиллз  и,  кажется, обижался,
когда я иногда упрекал его в политическом дуализме.
     Я встретился с Триплетом и его  женой Барбарой двумя годами  раньше  на
вечеринке,  устроенной  одной  из  самых  пренеприятных  супружеских  пар  в
Лос-Анджелесе, чье поместье занимало немалую территорию. Речь идет о Джеке и
Луизе  Конклин.  Джек - один из лучших  кинорежиссеров, Луиза -  из  актрис,
снимающихся в телевизионных рекламных роликах, которые впадают в сексуальный
экстаз  при виде новых  марок  стирального порошка  или пасты  для полировки
мебели. В свободное от работы время они обожали объезжать  в  своем "ягуаре"
окрестные супермаркеты в поисках молодых, нагруженных покупками дам, которые
желали бы,  чтобы  их  отвезли  домой,  и  не возражали  по  пути заехать  к
Конклинам, пропустить рюмочку-другую. Приехав  домой,  Джек и Луиза намекали
даме, что  неплохо  бы  трахнуться, и  в трех случаях из четырех,  по словам
Джека, находили полное взаимопонимание,  после чего  проделывали желаемое  в
кровати,  на обеденном  столе  или  в ином  месте. Но  Джек  частенько любил
приврать, так  что  указанный им результат  я бы уменьшил, по  меньшей мере,
процентов на  тридцать.  Был он  также криклив, зануден,  да  еще жульничал,
играя в карты. На его вечеринку в то воскресенье я пришел только потому, что
больше  идти мне  было некуда. Подозреваю, что та же причина привела туда  и
многих других гостей.
     Конклин,  должно быть, обожал наставлять рога другим мужчинам. Если ему
и Луизе  удавалось поладить  с молодой  дамой, она и  ее  муж  оказывались в
списке приглашенных на следующую вечеринку. Конклину  нравилось беседовать с
мужьями,  Луизе -  обсасывать происшедшее с  женами.  В  то  воскресенье,  с
третьим  бокалом в руке, я случайно стал участником разговора, который  вели
мой  будущий партнер Ричард Триппет, его жена, Барбара,  и  изрядно выпивший
врач-педиатр, подозреваю, один из тех мужей, с которыми нравилось беседовать
Конклину. Педиатр, низенький толстячок лет пятидесяти, сияя розовой лысиной,
рассказывал  Триплету подробности покупки за 250 долларов "плимута"  выпуска
1937 года, который он собирался реставрировать в Нью-Йорке всего лишь за две
тысячи долларов.
     -  Знаете,  как я его нашел? - его правая рука взлетела вверх, левая, с
бокалом, осталась  на уровне  груди.  - По объявлению  в "Нью-Йорк таймс". Я
снял трубку,  позвонил  этому  парню в Делавер и  в тот же день отправил ему
чек.
     - Как интересно, - вежливо прокомментировала Барбара Триппет.
     Триппет,  похоже,  действительно заинтересовался рассказом  доктора. Он
положил руку ему на плечо,  наклонился к  нему  и сообщил следующее:  "После
долгих размышлений я пришел к выводу, что ни одна из многочисленных моделей,
изготовленных в Соединенных Штатах в тридцатых годах, не может сравниться  с
"плимутом" выпуска 1937 года в вульгарности и низком качестве".
     Педиатр  не сразу переварил его слова. Затем отпил из бокала и бросился
защищать свое приобретение.
     - Вы так думаете? В  вульгарности,  значит? А скажите-ка мне, приятель,
на какой машине ездите вы?
     - Я не езжу, - ответил Триппет. - У меня нет машины.
     В глазах педиатра отразилось искреннее сострадание.
     - У вас нет машины... в Лос-Анджелесе?
     - Иногда нас подвозят, - заметила Барбара.
     Педиатр печально покачал головой и обратился ко мне.
     - А  как  насчет  вас, мистер?  У  вас есть  машина,  не  так ли?  - он
буквально  молил  меня  дать положительный ответ.  - Вот у  вашего  приятеля
машины нет. Ни одной.
     - У меня мотороллер, - ответил я. - "Кашмэн" выпуска 1947 года.
     Мой ответ тронул доктора до глубины души.
     - Вы должны купить автомобиль. Скопите деньги  на первый взнос  и сразу
покупайте. У  меня "линкольн-континенталь",  у жены - "понтиак", у двух моих
детей - по "мустангу", и теперь я собираюсь отреставрировать "плимут" и буду
любить его больше всех остальных машин, вместе взятых. Вы знаете, почему?
     -  Почему?  -  спросил Триппет, и по тону я понял, что он действительно
хочет знать ответ.
     - Почему?  Я  вам  скажу. Потому что в 1937 году я поступал в колледж и
был беден. Вы, должно быть, знаете, каково быть бедным?
     - В общем-то, нет, - ответил Триппет. - Я никогда не был беден.
     Не могу сказать, почему, но я сразу ему поверил.
     - Вам повезло, приятель, - доктор-то, похоже, полагал,  что человек, не
имеющий автомобиля в Лос-Анджелесе, не просто беден,  но нищ. - А я вот  был
тогда беден, как церковная мышь. Так беден, что меня однажды выгнали из моей
комнаты,  потому что  я не мог уплатить  ренту. Я бродил по кампусу и увидел
эту  машину, "плимут" тридцать седьмого  года,  принадлежащий моему богатому
сокурснику. Мы встречались на лекциях  по биологии.  Я  забрался в кабину  и
устроился  там  на ночь. Должен  же  я был  где-то  спать. Но этот  подонок,
простите меня за грубое слово, заявился в одиннадцать вечера, чтобы запереть
дверцы, и обнаружил меня в кабине. И вы думаете, этот сукин сын позволил мне
провести  ночь в его  машине? Черта  с два. Он меня выгнал. Он,  видите  ли,
боялся, что я испачкаю ему сидение. И знаете, что я пообещал себе в ту ночь?
     - Что придет день, - подала  голос Барбара Триппет, - когда вы накопите
достаточно  денег,  чтобы  купить  точно  такой  же,  как  у  вашего  друга,
автомобиль,  -  она  широко улыбнулась. - У  богатого  подонка, с которым вы
изучали биологию.
     Доктор радостно покивал.
     - Верно. Именно это я и пообещал себе.
     - Почему? - спросил Триппет.
     - Что почему?
     - Почему вы пообещали себе именно это?
     - О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.
     - Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о "плимуте".
     - Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой "плимут".
     -  Но  у вас  уже есть четыре  машины, -  не унимался Триппет. - В  чем
заключается практическая польза вашего нового приобретения?
     Лысина доктора порозовела еще больше.
     - Не нужно  мне никакой пользы, черт побери!  Он просто должен стоять у
моего дома, чтобы  я мог смотреть  на него.  О господи, как же трудно с вами
говорить. Пойду-ка лучше выпью.
     Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.
     -  Восхитительно,  -  пробормотал  он,  взглянув  на   жену,  -  Просто
восхитительно,  -  потом повернулся  ко  мне.  -  У  вас  действительно есть
мотороллер?
     Ответить  я не успел,  потому что на мое плечо опустилась мясистая рука
Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.
     - Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?
     Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.
     - Кажется,  мы не знакомы. Я - Джек Конклин, тот самый, что  платит  за
все, съеденное и выпитое сегодня.
     - Я - Ричард  Триппет,  а это  моя  жена, Барбара. Мы пришли  с  нашими
друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?
     Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за
талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.
     - Друзья  Билли и Ширли Рэмси - мои  друзья, Особенно Ширли, а? -  и он
двинул локтем в ребра Триплету.
     - Разумеется, - сухо ответил Триппет.
     - Если вы хотите с кем-то познакомиться,  только скажите Эдди. Он знает
тут всех и вся, не так ли, Эдди?
     Я начал было говорить, что  Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но
Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.
     - Мне кажется, - Триппет вновь повернулся ко мне, - мы говорили о вашем
мотороллере. Вы действительно ездите на нем?
     - Нет, - признался я. - Езжу я  на "фольксвагене",  но у меня есть  еще
двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?
     - Нет, благодарю, - ответил Триппет.
     - Все изготовлены  до  1932  года.  В отличном  состоянии, - как я  уже
упомянул ранее,  в руке у меня был уже  третий  бокал, в  котором оставалось
меньше половины.
     - Зачем они вам? - удивился Триппет.
     - Я получил их по наследству.
     -  И что вы  с  ними  делаете? -  спросила Барбара Триппет. - Ездите на
каждой по очереди?
     - Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.
     -  Разумно,  -  кивнул Триппет. - Но возьмем джентльмена, с которым  мы
только  что разговаривали...  О "плимуте" 1937 года  выпуска. Это  же просто
болезнь, знаете ли.
     - Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.
     - Неужели?
     - Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в
гараже в  восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не  видит, я не рекламирую
их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике.
Но  раз или два на  день мне звонят какие-то  психи,  которые  хотят  купить
определенную марку машины или все сразу.
     - Почему вы их не продаете?
     Я пожал плечами.
     - Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.
     Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.
     - Скажите, пожалуйста, вы любите машины?
     - Не особенно.
     - Вот и прекрасно.  Почему  бы вам не пообедать  с нами? Я думаю, мне в
голову пришла потрясающая идея.
     Барбара Триппет вздохнула.
     - Вы знаете, - обратилась она ко мне, - после того, как он произнес эти
слова  в  прошлый  раз,  мы  стали  владельцами  зимней гостиницы  в Аспене,
Колорадо.
     Покинув  вечеринку  Конклинов,  мы  отправились  в  один  из  маленьких
ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев.
Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати  трех,
с  зелеными глазами и  приятной  улыбкой,  и  Ричард Триппет,  подтянутый  и
стройный, несмотря на  его пятьдесят пять лет, с  длинными седыми  волосами.
Говорил  он  откровенно,  и многое из того,  что  я  услышал  в  тот  вечер,
оказалось правдой. Возможно, все. Специально я  не выяснял, но потом ни разу
не поймал его на лжи.
     Помимо  его  политических  пристрастий, анархо-синдикализма в теории  и
демократии  - на  практике, он  получил американское  гражданство, прекрасно
фехтовал,   прилично   играл  на   саксофоне,   считался   специалистом   по
средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в  одном  из
"пристойных  воинских  подразделений",  автогонщиком  и  механиком  гоночных
автомобилей,  лыжным  инструктором и владельцем гостиницы  в Аспене, обладая
при этом независимым состоянием.
     - Дедушка  сколотил его  в  Малайзии, знаете ли, -  рассказал он.  -  В
основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата
за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не
хотел вникать в его  тонкости.  Поэтому он нашел в Сити самый консервативный
банк  и передал  ему управление компанией. Так  продолжается и по  сей день.
Барбара тоже богата.
     - Пшеница, - пояснила Барбара. - Тысячи акров канзасской пшеницы.
     - В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, - отшутился я.
     - Я  рассказал  вам  об этом  не  потому,  что хотел похвалиться  нашим
богатством, - успокоил меня Триппет. - Я лишь дал вам понять, что у нас есть
возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.
     Но  до  сути  мы добрались лишь  после того,  как нам  принесли  кофе и
бренди.
     - Я хочу вернуться к нашему доктору с "гогамутом".
     - Зачем?
     - Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.
     - В каком смысле?
     - Как я заметил, большинство  американцев среднего  возраста проникнуты
сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни
рождения детей, но всегда  назовут вам год изготовления своей первой машины,
модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.
     - Возможно, - согласился я.
     Триппет пригубил бренди.
     - Я  хочу сказать, что на  жизнь едва ли не каждого  американца  старше
тридцати лет  в той или  иной степени повлияла марка или  модель автомобиля,
даже  если  он  лишь  потерял  в нем  девственность,  несмотря  на  неудачно
расположенную ручку переключения скоростей.
     - Это был "форд" с откидывающимся  верхом выпуска  1950 года,  и  ручка
переключения скоростей  никому не мешала,  - улыбнулась Барбара Триппет. - В
Топеке.
     Триппет словно и не услышал ее.
     -  Важную  роль  играют также снобизм, жадность и социальный статус.  Я
знаком  с  одним адвокатом в  Анахейме, у которого  восемь "эдзельсов"  1958
года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко.
Еще  один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый  доход, в
тридцать  пять  лет и начал скупать  "роллс-ройсы". Почему?  Потому что  ему
нравилось  все большое  - большие дома, большие собаки, большие  автомобили.
Такие особенности характера американцев можно и должно использовать  в своих
интересах.
     - Начинается, - предупредила меня Барбара.
     - Я весь внимание.
     - Я предлагаю,  - Триппет  и не заметил нашей иронии, -  заняться самым
ненужным,  бесполезным для страны  делом.  Для  молодых мы  будем  продавать
снобизм  и социальный  статус,  старикам и людям  среднего  возраста поможем
утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь  с вчерашним
днем, с тем временем, когда были проще и понятнее  не только их машины, но и
окружающий мир.
     - Красиво говорит, - заметил я, посмотрев на Барбару.
     - Он еще не разошелся, - ответила та.
     - Как вам нравится мое предложение? - спросил Триппет.
     - Полагаю, небезынтересное. Но почему вы высказали его мне?
     - Потому что вам, мистер Которн, как  и  мне, плевать  на эти машины. У
вас представительная внешность, и вы - владелец двадцати  одного драндулета,
которые мы можем использовать как приманку.
     - Кого же будем приманивать?
     - Простаков, - ответила Барбара.
     - Будущих клиентов, - поправил  ее Триппет.  - Моя идея  состоит в том,
что мы  организуем  мастерскую... нет,  не  мастерскую.  Слишком  плебейское
слово.  Мы организуем  клинику. Да! Мы  организуем  клинику,  специализацией
которой станет  восстановление  развалюх  до их  исконного,  первоначального
состояния. Подчеркну  еще  раз, исконного! К примеру,  если в "роллсе"  1931
года для  переговорного Устройства с шофером необходим микрофон, мы не будем
ставить микрофон, который  использовался в "роллсе" выпуска 1933 года.  Нет,
мы обыщем  всю  страну, если понадобится,  весь мир,  но найдем нужный узел.
Будет  установлен микрофон именно  1931  года. Нашим  девизом будет гарантия
подлинности.
     - К сожалению, - заметил я, - у меня нет независимого состояния.
     Триплета это не смутило.
     - Мы  начнем  с ваших двадцати  одного автомобиля.  Необходимый капитал
вложу я.
     - Хорошо. Теперь  понятно,  почему вы обратились ко мне. Но вам-то  это
зачем?
     - Ему хочется пореже бывать дома, - пояснила Барбара.
     Триппет  улыбнулся  и  откинул  упавшую на  глаза  прядь,  наверное,  в
двадцать третий раз за вечер.
     -  Можете  ли вы предложить  лучший способ для изучения разложения всей
системы,  чем  создание  бесполезного  предприятия, которое за  баснословную
плату предлагает глупцам услуги и товары, абсолютно никому не нужные?
     - С налету, наверное, нет, - ответил я. - Но мне все же не верится, что
вы настроены серьезно.
     - Он настроен, - подтвердила  Барбара. -  Серьезным он бывает только  в
одном случае - когда предлагает что-то неудобоваримое.
     -  Разумеется,  я говорю серьезно,  -  продолжил Триппет.  -  Играя  на
сентиментальности и  снобизме, я  наношу еще  один удар по основам системы и
одновременно получаю  немалую  прибыль.  Не могу сказать,  что  я не подниму
доллар,  лежащий под ногами. Это фамильная  черта, которую  я унаследовал от
дедушки.
     - Предположим, мы войдем в долю, - я уже начал понимать, что разговором
дело не кончится. - А кто будет делать всю грязную работу?
     На лице Триппета отразилось изумление, затем обида.
     - Я, разумеется. Я  неплохо разбираюсь  в автомобилях, хотя их больше и
не  люблю. Предпочитаю лошадей, знаете ли. Конечно, я  найму пару помощников
для самых простых работ. Между прочим, а чем занимаетесь вы, когда не сдаете
в аренду ваши автомобили?
     - Я - безработный каскадер.
     - Правда? Как интересно. Вы фехтуете?
     - Да.
     - Чудесно. Мы сможем продемонстрировать друг другу свое мастерство. Но,
скажите, почему вы безработный?
     - Потому что у меня был нервный срыв.

     В последующие два года все получилось, как и  предсказал  Триппет в тот
вечер за  ресторанным столиком.  Он нашел  пустующий супермаркет "Эй энд Пи"
между  Ла-Бреа   и  Санта-Моника,  провел  реконструкцию   здания,   закупил
необходимое  оборудование,  обеспечил  подготовку  документов,  посоветовал,
чтобы мой  адвокат просмотрел их, прежде чем я  поставлю свою подпись. После
окончания  подготовительного  периода   Триппет   взялся  за  восстановление
"паккарда" выпуска 1930  года, одного из двадцати одного автомобиля, которые
стали моим взносом в нашу фирму. Эта спортивная модель при желании владельца
могла  разгоняться  на  прямых  участках до  ста миль в  час. Триппет покрыл
корпус  четырнадцатью слоями лака,  обтянул  сидения  мягкой кожей,  снабдил
автомобиль  новым  откидывающимся  верхом и  колесами  с  выкрашенными белым
боковыми  поверхностями шин, включая  и те, что устанавливались на крылья, а
затем предложил мне продать его за восемь тысяч долларов.
     - И ни цента меньше, - предупредил он.
     В первый же  день на "паккард" пришли посмотреть двадцать три человека.
Двадцать  третьим  оказался  семидесятилетний  старичок, когда-то  известный
исполнитель ковбойских песен. Теперь  он жил в Палм-Спрингс. Старичок дважды
обошел "паккард" и направился в мой кабинет.
     - На нем можно ездить?
     - Естественно.
     - Сколько вы за него просите?
     - Восемь тысяч.
     Старичок хитро прищурился.
     - Даю семь. Наличными.
     Я самодовольно улыбнулся.
     - Извините, сэр, но мы не торгуемся.
     Бывший  певец кивнул  и  вышел из  кабинета, чтобы еще раз взглянуть на
"паккард". Пять  минут спустя он  положил на  мой стол  подписанный  чек  на
восемь тысяч долларов.

     Я размышлял об  этом после того,  как  мужчина в гетрах и  его  спутник
покинули магазин.  А  потом снял  телефонную  трубку  и  набрал номер. После
третьего звонка мне ответил мужской голос, и я договорился о встрече  тем же
вечером. Мне хотелось задать несколько вопросов о мужчине в гетрах, а тот, с
кем я разговаривал по телефону, возможно, мог на них ответить. Не исключал я
и того, что ответов не получу.

        Глава 4

     Дождь  лил как из  ведра,  машины сплошным потоком  еле-еле  ползли  по
бульвару  Уилшира, а водители скрежетали зубами, кляня на  все  лады идиота,
который ехал впереди. Я успел нырнуть в просвет на крайней к тротуару полосе
и достаточно быстро проехал два или три квартала. Затем повернул раз, другой
и припарковался рядом с пожарным гидрантом,  полагая, что  с чистой совестью
оплачу штраф, если  полицейский покинет сухое нутро  патрульной  машины ради
того, чтобы  выписать  квитанцию и прилепить  ее  на ветровое  стекло  моего
"фольксвагена".
     Я остановился около относительно нового двухэтажного дома, выстроенного
подковой  вокруг бассейна и выкрашенного  в желтый цвет, изрядно потемневший
от  дождя.  Я  посидел  в  "фольксвагене", выкурил  сигарету,  наблюдая, как
запотевают  стекла.  Ровно в половине седьмого я накинул  на плечи дождевик,
выскочил из машины и метнулся к дому.  Пробежал мимо кустов  роз, растущих у
лестницы, ведущей на второй этаж. Струи дождя сбили с цветков едва ли не все
лепестки. Я  практически не вымок, поднялся по ступеням, повернул  направо и
нажал на кнопку звонка  над табличкой  с надписью  "Кристофер Смолл". Что-то
скрипнуло, наверное, кто-то повернул  закрылку глазка, чтобы взглянуть, кого
принесло в такую погоду, и дверь распахнулась.
     - Заходи, Эдди. Промок?
     - Не очень. Как ты, Марси?
     - Отлично.
     Марси  Холлоуэй, высокая, стройная  брюнетка с  синими глазами, большим
ртом и чуть  вздернутым носиком держала в одной руке сигарету, а в  другой -
наполовину  опустевший  бокал.  Узкие  брюки  обтягивали ноги,  белая  блуза
подчеркивала высокую грудь.  Она жила с Кристофером Смоллом почти  три года,
что по меркам Лос-Анджелеса тянуло на рекорд.
     Я посетовал  на  погоду, она спросила, не хочу ли я выпить, и я не стал
отказываться.
     - Крис будет с минуты на минуту. Шотландское с содовой пойдет?
     - Лучше с водой.
     Марси  удалилась в другую комнату с моим дождевиком, а я сел на зеленый
диван  и  начал  разглядывать  фотографии  на   противоположной  стене.  Они
покрывали ее от потолка до пола. Каждая под  особым, не отбрасывающим  блики
стеклом,  в узкой черной рамке.  Кристофер Смолл  и  кто-то  из  его друзей,
которых у него было великое множество. В встроенном в стену книжном  шкафу я
насчитал шесть книг. Полки занимали  керамика и коллекция фарфоровых кошечек
и котят. В одном углу стоял цветной телевизор, в другом - стереокомбайн, под
потолком висели два динамика.
     Те, кто  обладал достаточно  острым  зрением,  чтобы  читать  в  титрах
фамилии  актеров,  занятых  "в  эпизодах",  наверняка  запомнили  Кристофера
Смолла. Более  тридцати  лет он прожил в Голливуде,  играя  водителей такси,
репортеров,  сержантов, барменов, полицейских,  гангстеров и многих  других,
появляющихся и тут же исчезающих с экрана.
     По  грубым  оценкам самого  Смолла, он  снялся  более  чем  в  пятистах
полнометражных  фильмах и  телепостановках,  но  наибольшую славу принес ему
фильм, снятый во время  Второй мировой войны. Замысел фильма  состоял в том,
что члены некоей нью-йоркской банды решили, неизвестно по какой причине, что
немцы  представляют для  них  большую  угрозу, чем фараоны. Гангстеры скопом
записались  добровольцами в армию, отправились за  океан и, похоже, выиграли
войну.  В  конце  фильма  все они  дружно  глотали слезы, окружив смертельно
раненного главаря, который спешно умирал на  руках Смолла, бормоча  что-то о
братстве, демократии и мире.
     Но звездным  мигом Смолла стала более  ранняя сцена,  когда с автоматом
наизготовку  он ворвался в  амбар, где  засел немецкий штаб,  с  криком: "Не
дергаться,  фрицы!".  Немцы, разумеется, тут  же сдались  в  плен,  а  фразу
подхватил   радиокомментатор,  и   вскоре  она   стала  крылатой,   завоевав
популярность  в  школах  и  колледжах.  В  середине  шестидесятых  Восточный
университет решил организовать  фестиваль Кристофера Смолла, но спонсоров не
нашлось, и все закончилось пресс-релизом.
     Смолл вышел из спальни, пожал мне руку, поинтересовался, как идут дела.
Я ответил, что все нормально.
     - Марси  принесет тебе выпить? - он опустился в  зеленое, в тон дивану,
кресло.
     - Да.
     Он повернулся к кухне.
     - Марси, принеси и мне.
     Марси что-то  крикнула  в  ответ,  наверное, давала понять, что просьба
Смолла не останется без внимания.
     - Что-нибудь делаешь? - спросил он, имея в виду работу в кино.
     - Ничего.
     - И не собираешься.
     - Не собираюсь.
     - Если бы ты предложил свои услуги, от них бы не отказались.
     - Спрос не так уж велик.
     - Черта с два.
     -  Мне нравится то, чем я сейчас  занимаюсь. Вернулась Марси с бокалами
на алюминиевом подносе,
     обслужила нас и устроилась в уголке дивана, положив одну ногу под себя.
     - Вкушаешь обычную лекцию, Эдди? - спросила она.
     - Крис все еще полагает, что я оставил многообещающую карьеру.
     Смолл вытянул ноги, положил одну на другую.  Был он в светло-коричневых
брюках, желтой рубашке и  коричневых туфлях. Волосы давно поседели, появился
животик,  но  лицо осталось  тем  же:  длинное, с  выступающим  подбородком,
запавшими  щеками,  тонким носом  и  глубоко  посаженными  черными  глазами,
которые,  в соответствии  со сценарием, могли выражать  хитрость, испуг  или
жестокость.
     -  Но ты же не можешь не признать, что вложил  немало  сил и ума, чтобы
выйти на достигнутый тобой уровень. Теперь получается, что все зазря. Твоему
старику это не понравилось бы.
     - Он умер, - напомнил я.
     - Тем  не  менее.  Я  помню  тебя  мальчишкой, лет  пяти  или шести. Он
частенько говорил мне,  что  придет  день,  когда  ты станешь  первоклассным
каскадером.
     - Разумеется,  - кивнул я. - А в десять лет я уже учился фехтовать. Как
и хотел с самого детства.
     Мой  отец  был  летчиком-каскадером,  одним  из первых,  появившихся  в
Голливуде  в  двадцатых годах,  готовых  воплотить  в  жизнь  любую  причуду
сценаристов,  взамен требуя лишь десять долларов  да место для ночлега.  Всю
жизнь  он гордился тем, что в 1927 году участвовал в съемках "Ангелов ада" и
принимал участие  в  воздушных  боях над  бухтой Сан-Франциско.  Погиб он  в
возрасте  шестидесяти одного  года,  врезавшись в пассажирский  состав,  над
которым  его  просили пролететь  на  предельно  малой  высоте. От  него  мне
достались   двадцать   одна  машина,  изготовленные  до   1932  года,   дом,
заставленный мебелью, и воспоминания. Но, как  и сказал  Смолл,  отец всегда
хотел,  чтобы я  стал  каскадером.  В  двенадцать он  научил меня  управлять
автомобилем, в четырнадцать - самолетом, и к поступлению в университет я был
уже  признанным   гонщиком,  фехтовальщиком,   гимнастом,  боксером,  членом
Ассоциации каскадеров и Гильдии актеров кино и регулярно снимался в фильмах.
     -  Я могу  замолвить за  тебя словечко  в  двух-трех местах,  - добавил
Смолл.
     - Нет, благодарю. Ничего не получится.
     - Ты должен попробовать еще раз,  - настаивал он. - Нельзя же взять все
и выбросить... все годы, которые ты провел в университете.
     - Только три. Меня вышибли.
     - Все равно надо попробовать.
     - Может, ему нравится его нынешнее занятие, - вступилась за меня Марси.
- Может, он больше не хочет падать с лошадей.
     - Во всяком случае, я об этом подумаю,  - я  решил  успокоить Смолла и,
тем самым, положить конец лекции.
     - Дай мне знать, если я смогу помочь, - кивнул он.
     - Помочь ты можешь даже сейчас.
     - Я к твоим услугам, дружище.
     - Мне нужно кое-что выяснить.
     - О чем?
     Скорее, о ком. Меня интересуют два парня.
     - Кто именно?
     - Сальваторе Коллизи и некий Полмисано.
     Лицо Смолла стало бесстрастным. Он посмотрел на Марси.
     - Пойди куда-нибудь.
     - Куда?
     -  О  боже,  какая  разница.  Куда  угодно. Хоть  на  кухню.  Приготовь
что-нибудь.
     Марси быстро поднялась и  направилась к кухне. Она явно рассердилась. И
вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль.
     В  действительности его звали  не Кристофер  Смолл, но  Фиоре Смолдоре,
родился он в Восточном Гарлеме на 108-й улице  и к четырнадцати годам стал в
школе букмекером.  Его  старший  брат  Винсент Смолдоре быстро  поднимался в
гангстерской иерархии, и ему прочили блестящее будущее, но одним октябрьским
утром 1931 года  его  изрешеченное  пулями  тело нашли на углу 106-й улицы и
Лексингтон-авеню. Винсент Смолдоре стал  еще одной жертвой в жестокой  битве
за власть между Джо  Массериа и  Сальваторе Маранзано.  Старший  брат  Фиоре
Смолдоре (вскоре ставшего Кристофером Смоллом) настаивал, чтобы тот закончил
школу, но семь пуль в теле Винсента убедили Фиоре, что счастья надо искать в
другом месте. К Рождеству 1931 года  он оказался в Лос-Анджелесе. Снимался в
массовках,  в эпизодах, затем выяснилось, что у него  хороший голос.  Так он
нашел  себя,  а  в  Нью-Йорке  его друзья  и враги, завсегдатаи кинотеатров,
подталкивали друг друга локтями, когда видели  его на экране. Кроме того, им
нравилось  иметь  знакомого,  который  при  необходимости  мог  показать  им
Голливуд, даже если он и не был кинозвездой.  И Смоллу не оставалось  ничего
другого, как водить  по  Голливуду  тех,  кто  нажил в  обход закона немалые
состояния в Нью-Йорке, Кливленде, Чикаго, Детройте и Канзас-Сити.
     -  В  сороковых  и  пятидесятых  не  было  никаких  проблем,  -  как-то
рассказывал мне Смолл. - Я водил их  по самым фешенебельным ресторанам, и мы
фотографировались, где только можно. Но знаешь, куда они хотят ехать теперь?
В  Диснейленд,  вот  куда.  О  господи!  Я  побывал в  Диснейленде  уже  раз
пятьдесят, - каждую фотографию  приходится украшать  подписью, вроде "Крису,
отличному  парню,  от  его  друга, Ника"  или  "С благодарностью за чудесное
время, Вито".
     Смолл  наклонился ко мне,  уперевшись  локтями в  колени,  на  его лице
отразилась искренняя озабоченность.
     - Чего хотят Коллизи и Полмисано?
     - Ты их знаешь?
     - Знаю. Чего они хотят от тебя?
     - Чтобы я повидался в Вашингтоне с одним человеком.
     - Каким человеком?
     - Крестным отцом Анджело Сачетти. Они утверждают, что Сачетти не умер и
что его крестный отец хочет, чтобы я его нашел.
     - Где?
     - Крис, этого я не знаю.
     - Почему ты?
     - Понятия не имею.
     Смолл поднялся,  подошел к книжным полкам  и взял  одного из фарфоровых
котят.
     - Знаешь ли, Марси собирает их.
     - Знаю. Я подарил ей пару штук.
     - Сальваторе Коллизи, - обратился Смолл  к котенку. - Когда-то давно, в
Ньюарке его звали Желтые Гетры.
     - Он все еще носит их, - вставил я.
     - Что?
     - Гетры. Только теперь они перламутрово-серые.
     - Он всегда будет их носить. Хочешь знать, почему?
     - Ладно, почему?
     - Потому  что  у  него мерзнут ноги. А тебя  интересует, почему у  него
мерзнут ноги  даже в теплый  день в Лос-Анджелесе? -  он вернулся к зеленому
креслу, сел и уставился на меня.
     - Так почему у него мерзнут ноги даже в теплый день в Лос-Анджелесе?
     - Потому что  тридцать  семь лет  назад, когда он был обычной шпаной на
116-й улице, один  парнишка  с приятелями  прихватил Сальваторе,  когда  тот
трахал  его  сестру. Знаешь, что они сделали? Устроили небольшое  торжество.
Наполнили ванну  льдом, добавили соли, поставили  в нее бутылки  с  пивом, а
потом сняли  с Коллизи  ботинки и  носки и опустили его ноги в ледяную воду,
чтобы охладить  его любовный  пыл. И  так  продержали его  три часа, пока не
выпили все пиво, а затем отвезли в Ньюарк и выбросили из машины. Он чудом не
потерял  ноги,  но с  тех пор они у него  постоянно мерзнут,  вот  почему он
всегда носит гетры, за что и получил соответствующее прозвище.
     - Что произошло потом?
     - Он выждал. Выждал, пока снова смог ходить. А потом начал действовать.
Расправился со всеми. Одни  угодили под автомобиль, других зарезали, третьих
застрелили. Он потрудился на славу. Основательный парень, этот Коллизи, если
уж что-то делает, то на совесть. Его труды не остались без внимания, Коллизи
перебросили на Манхэттен, а затем сюда. С тех пор он здесь и живет.
     - А Полмисано?
     - Этот-то, -  пренебрежительно фыркнул Смолл. - Джузеппе Полмисано,  он
же Джо Домино. Только что вышел из тюрьмы в  Атланте,  где отсидел шесть лет
за  торговлю  наркотиками. Обычный солдат и не  слишком умен. Хочешь  знать,
почему его иногда зовут Джо Домино?
     - Почему?
     - Ты заметил, как странно торчит у него левая  рука, словно он не может
ее разогнуть?
     - Заметил.
     -  Так  вот, его поймали как-то  ночью, четверо, и сломали  ему  руку в
четырех местах.  Каждый по разу.  А потом перерезали шею и оставили умирать.
Только он не умер, хотя они  повредили ему голосовые связки. Поэтому у  него
такой писклявый голос и он всегда носит свитера  с  закрытым горлом.  На нем
была водолазка, не так ли?
     - Я подумал, что он просто хочет следовать моде. Смолл покачал головой.
     - Нет, он носит их с тех пор, как ему перерезали горло.
     Я отпил из  бокала,  ожидая  продолжения. Смолл разглядывал  пол, держа
свой  бокал  обеими  руками.  Мне  показалось,  что  он  уже  забыл  о  моем
присутствии.
     - Почему его прозвали Джо Домино? - я решил напомнить о себе.
     Смолл даже вздрогнул от неожиданности.
     - Почему? Видишь ли, все это происходило как раз после того, как Уоллес
Бири  [<i>Уоллес  Бири  - американский  киноактер  (1885-1949  гг.),  фильм "Да
здравствует  Вилья"  снят  в 1934  г. (Панчо  Вилья  -  крестьянский вождь в
мексиканской  революции 1910-1917 гг.)</i>] снялся  в "Да здравствует Вилья!" Ты
его видел?
     - Видел.
     -  Помнишь  сцену, когда Бири решает  сэкономить патроны и  выстраивает
своих пленников по три или четыре в затылок друг  другу? А затем  убивает их
всех одной пулей. Так вот, Полмисано, когда поправился, увидел этот фильм, и
идея ему понравилась. Он поймал этих четверых, заставил их встать в  затылок
друг другу и убил всех одним выстрелом  из армейского ружья.  Они попадали в
стороны, как кости  домино. Так, во  всяком случае, говорили, и его прозвали
Джо Домино.
     - Интересные у тебя знакомые.
     - Тебе известно, откуда я их знаю.
     - Да, ты мне рассказывал. А крестный отец Сачетти? Ты его знаешь?
     Смол помолчал, уставившись в пол.
     - Пожалуй, налью себе еще виски. Тебе добавить?
     - Нет, благодарю.
     Он  поднялся и  скрылся на кухне.  Вскоре  вернулся  с  полным бокалом,
причем  виски  в нем на этот  раз было  больше,  чем  воды. Выпил  не меньше
половины, закурил.
     - Крестный отец, - повторил я.
     - В Вашингтоне.
     - Совершенно верно. В Вашингтоне.
     -  Ты помнишь, как-то я рассказывал тебе  о моем брате и о том,  что он
хотел, чтобы я закончил школу и так далее.
     - Помню.
     - Но я не говорил тебе, почему он этого хотел.
     - Нет.
     Смолл вздохнул.
     - Хочешь верь, хочешь - нет, но я готовился к поступлению в  колледж. И
поступил  бы.  Можешь представить себе такое... в Восточном  Гарлеме!  -  он
невесело рассмеялся. -  Только двое из нас готовились в колледж, я  и другой
парень - он и есть крестный отец Анджело Сачетти.
     - Что-то я упустил нить твоих рассуждений.
     - Давным-давно, за семь или восемь  лет до твоего рождения, они провели
совещание в Атлантик-Сити.
     - Они?
     Он недовольно посмотрел на меня.
     - Ты хочешь, чтобы я назвал их?
     - А разве у них есть название?
     - Почему бы тебе не спросить у  Эдгара Гувера [<i>Эдгар Гувер  долгие годы
возглавлял ФБР.</i>]?
     - А чего его спрашивать. Он называет их "Коза Ностра".
     Смолл улыбнулся.
     - Давай и мы придерживаться этого названия, хотя оно и не соответствует
действительности. Но вернемся к совещанию.
     - В Атлантик-Сити.
     -  Именно. Там  собрались все. Костелло, Лучиано,  Вито  Геновезе, даже
Капоне  и  его  братья.  Все, кто  играл сколько-нибудь заметную  роль.  Они
собрались  вместе и  решили,  что  должны реорганизовать  свою деятельность.
Поделить страну  на  районы, прекратить  междоусобные войны,  улучшить  свой
образ в глазах общественности. Они захотели  стать респектабельными и пришли
к  выводу, что для этого, среди всего  прочего, им  нужны  ученые люди. Речь
зашла  о  том, кого направить в  колледж. Мой брат был  там и  предложил мою
кандидатуру, пообещав, что сломает  мне шею, если я вздумаю бросить учиться.
Костелло  сказал,  что и у него есть на примете подходящий парень, с которым
он  поступит  точно  так  же.  Были еще  предложения,  но  в результате  они
остановили свой выбор на мне и парне, предложенном Костелло.
     Смолл помолчал, вновь отпил из бокала.
     - Тот парень прошел путь до конца. Что случилось со мной, ты знаешь. Он
же  закончил  школу,  Гарвард, а затем и юридический факультет  университета
Виргинии.
     - Он-то и хочет видеть меня в Вашингтоне? - спросил я.
     - Он самый.
     - Как он стал крестным отцом Сачетти?
     - Анджело  Сачетти -  сын  Сонни из Чикаго,  а Сонни однажды спас жизнь
этому парню.
     - Я опять потерял нить.
     Смолл тяжело вздохнул.
     -  Не следует мне  рассказывать тебе все это. Не накликать  бы  на тебя
беду.
     - Из сказанного тобой следует, что беда уже постучалась мне в дверь.
     Он подумал и, похоже, принял решение.  А может, просто  делал  вид, что
думал. Точно я сказать не мог.
     - Хорошо. Сонни из Чикаго, никто так и не узнал  его  настоящего имени,
появился в Нью-Йорке  с  годовалым ребенком  на  одной  руке и  футляром для
скрипки  в другой, - он замолчал, скептически взглянул на меня.  - Наверное,
ты думаешь, что футляр для скрипки - это шутка?
     - Я тебе верю.
     - Тогда не ухмыляйся.
     - Продолжай, Крис.
     - Вроде бы  жена Сонни, проститутка, не  поладила с  одной из чикагских
банд, и ее выловили из озера Мичиган.
     Я  не  знаю,  в  чем состоял конфликт.  Но Сонни взял  свой  футляр для
скрипки и  уложил  семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А
потом  привез сына и  "томпсон" [<i>"Томпсон" - марка автомата.</i>] в  Нью-Йорк. В
это  же время  парень,  с  которым  я ходил  в  школу,  окончил  юридический
факультет и вернулся в Нью-Йорк,  где выполнял мелкие поручения Костелло. Он
встретился  с  Сонни  из  Чикаго, который  также работал  на Костелло, и они
подружились. Знаешь, почему?
     - Не могу даже догадаться, - ответил я.
     - Потому что Сонни  из Чикаго, всегда аккуратный,  ухоженный, выглядел,
как  студент колледжа. Говорил на  правильном английском, строго одевался, а
парень, с  которым я  ходил в  школу,  получив  образование,  зазнался, стал
снобом. Тебе все понятно?
     - Пока да.
     -  Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У
него возникли серьезные осложнения,  не с Костелло, но с другим человеком, с
кем,  неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из
Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей.
     Смолл в какой уж раз надолго замолчал.
     - Ну? - не выдержал я.
     - Две недели спустя Сонни поймали на том, что  он шельмовал в карточной
игре,  буквально пригвоздили  ножом к стене, да  и  оставили  там. Спасенный
Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к  себе. И  стал  его
крестным отцом.
     - И этим ребенком был Анджело Сачетти.
     - Совершенно верно.
     - А почему Сачетти?
     - Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши.
     - А что случилось с этим парнем из университета... крестным отцом?
     - Его послали в Вашингтон.
     - Зачем?
     - Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста.
     - Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться.
     - Напрасно ты шутишь.
     - А что он там делает?
     Смолл скривился, как от зубной боли.
     - Скажем, присматривает за их интересами.
     - И этот парень воспитывал Анджело Сачетти?
     -  Во  всяком случае,  пытался. Может, тебе это не известно, но у  него
было  девять  гувернанток  и столько  же частных учителей.  Его выгоняли  из
четырех  школ и трех колледжей.  Анджело увлекал только спорт,  поэтому он и
оказался в Голливуде.
     - Его крестный отец замолвил словечко?
     - Точно, - ответил Смолл.
     - А у крестного отца есть имя и фамилия?
     - Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь - Чарльз Коул. В определенных
кругах он - Чарли Мастак.
     - Ты, похоже, в курсе всего.
     Смолл махнул рукой в сторону фотографий.
     -  После нескольких стаканчиков они  тарахтят, не переставая. Знают же,
что говорят со своим.
     - Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело?
     - Понятия не имею. Анджело не принимал  в  его делах никакого  участия.
Два года назад  поступило  известие, что он умер,  но  я  не  заметил, чтобы
кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив.
     - И они хотят, чтобы я его нашел.
     - Не  они. Чарльз Коул, и при  встрече с ним  я советую тебе  поставить
свои условия.
     - Ты думаешь, я с ним встречусь?
     Смолл замолчал, но ненадолго.
     - Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий.
     - У тебя есть предложения?
     - Конечно.  Измени  фамилию и  исчезни. Поиски  пропавшего наследника -
лишь предлог.  Похоже, заварилась  серьезная каша, иначе  они не прислали бы
Коллизи,  да и  он  сам  не  стал бы заниматься пустяками.  Если  же  ты  не
исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон.
     Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня.
     - Пожалуй, я отвечу "нет".
     - Они не понимают, что это означает.
     - Да что они могут сделать?
     - Только одно.
     - Что же?
     - Что конкретно,  не  знаю,  но ты будешь просто мечтать  о  том, чтобы
сказать "да".

        Глава 5

     Кто-то постарался на  славу.  Изрезали все покрышки "форда" и "ягуара",
разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего  бампера обеих
машин на полу  стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от
заправочных горловин. "Кадиллак" остался нетронутым.
     Когда я приехал следующим  утром, Триппет ходил вокруг "форда", засунув
руки в карманы брюк,  и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному  из наших
молодых длинноволосых механиков,  который разве что не плакал от отчаяния. Я
видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.
     - У нас побывали ночные гости, - приветствовал он меня.
     - Я знаю. Каков урон?
     - Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь,
что мы сможем очистить баки, но  они включили двигатели, чтобы сироп попал в
топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.
     - Мерзавцы, - прокомментировал Сидней.
     - Загляни в салон, - предложил Триппет.
     - Сидения?
     - Именно.
     Я заглянул. Да, они не  спешили. Мягкую кожу резали бритвой или  острым
ножом.  Аккуратные вертикальные  разрезы  через каждые два  дюйма.  Затем не
менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.
     - А мой кабинет?
     - Ничего не тронуто, так же, как и "кадиллак".
     - "Кадиллак" тронуть они не могли.
     Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.
     -  Будь  другом,  приведи  Джека  и  Рамона,  и откатите эти  машины  в
мастерскую.
     Сидней  откинул со лба  прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый
взгляд, словно  надеялся,  что вандалы  стоят  у витрины, наблюдая за  нашей
реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами,
попадись они ему в руки.
     -  Мы  бы тебе помогли,  - заверил его я. - Но сначала давай уберем эти
две машины. Они - не слишком хорошая реклама нашей фирмы.
     -  Вы,  похоже, не  удивлены,  - констатировал  Триппет,  когда  Сидней
скрылся за дверью.
     - Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с  кем  мы имеем
дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.
     - Кто?
     -  Я не знаю, кто  это сделал,  но, возможно,  могу  сказать, кто отдал
такой приказ.
     - Ваши друзья?
     - Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.
     Мы пошли в  кафе  быстрого обслуживания,  расположенное  за  углом, где
варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал
Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.
     - То,  что они  сделали  с "фордом" и "ягуаром",  всего лишь  дружеский
намек, - заключил я. - Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.
     - А если вы не измените решения?
     - Возможно, сломают руку или ногу.
     - Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.
     - Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших.
     - Честно говоря, не могу себе этого представить.
     - Я вас понимаю.
     - Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.
     - Мне тоже.
     Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое
в  свою чашку.  Сделал то  же самое и с моим  кувшинчиком. Добавил три ложки
сахара, помешал.
     - А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? - спросил он.
     -  Не  знаю. Возможно,  начнут  расспрашивать  в округе,  не  видел  ли
кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру,  как  кто-то режет
шины острым ножом.
     -  Да, толку  от них не будет, - согласился Триппет. -  Но мы все равно
должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.
     -  Это точно, -  я  пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше,  чем
обычно. -  Коллизи скорее всего зайдет ко мне  в три часа или позвонит.  Ему
захочется узнать о моем решении.
     - И что вы собираетесь сказать ему?
     - Нет. Или есть другие предложения?
     Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.
     - Я  не так уж огорчен уничтожением моей  личной собственности, Эдвард.
Это риск,  на который решается каждый  предприниматель, ступивший в  джунгли
бизнеса, - он положил  ложечку  на  стол и посмотрел на меня.  -  Мне это не
нравится, но я не разъярен, как  Сидней. Однако  принуждением от меня ничего
не добиться.
     - Значит, вы согласны с моим "нет"?
     - Абсолютно.
     -  Отлично.  Когда  мы  вернемся,  надо  сразу позвонить  в  полицию  и
страховую компанию.
     - Я это сделаю, - кивнул Триппет.
     - Тогда у вас будет еще одно дело.
     - Какое же?
     - Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке.

     Коллизи  позвонил в пять  минут четвертого. Помнится, я  записал время,
полагая, что это может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие
пометки.  И  напрасно. Коллизи  не сказал ничего такого,  что  я не  смог бы
запомнить.
     - Вы можете взять билет на  стойке "Юнайтед" [<i>Юнайтед Эйр  Лайнс - одна
из крупнейших  авиакомпаний США.</i>] в  аэропорту, мистер Которн,  -  услышал я
вместо  приветствия. - Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У
вас,  разумеется,  первый  класс.  Там же  получите  конверт  с  дальнейшими
инструкциями и деньги на расходы.
     - Мне они не нужны.
     Последовала  короткая пауза,  затем  я  услышал,  как  мне  показалось,
короткий  вздох.  А  может, Коллизи  просто выдохнул дым  от  своей овальной
сигареты.
     - Моя задача - отправить вас  в Вашингтон, чтобы вы повидались  с  этим
человеком. Вашингтону не отвечают "нет".
     - Другого ответа не будет.
     - Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными.
     - Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа.
     Вновь последовала пауза.
     - Полагаю, придется придумать что-то еще, чтобы убедить-таки вас.
     - И не пытайтесь, - и я бросил трубку.
     Я нажал  кнопку  под  столом, и  в  мастерской  загудел  клаксон. Вошел
Триппет  в белом комбинезоне  с надписью  "Les Voitures Anciennes" на спине.
Такие же комбинезоны были  у  всех наших сотрудников. Я думаю, они  ходили в
них даже на свидание.
     - Он позвонил.
     - И?
     - Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня.
     - Намекнул хоть, что это может быть?
     - Нет.
     Триппет  вытащил  из  кармана пачку сигарет и предложил  мне. Он всегда
предлагал  мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он  не мог
просто достать пачку сигарет и закурить.
     - Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью.
     - Почему?
     - Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать.
     - Что еще сказали в полиции?
     -   Поинтересовались,  кто   мог   это  сделать...  может,  недовольный
покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет.
     Когда  приезжала полиция,  я был  на  ленче с  перспективным  клиентом,
владельцем  сети   закусочных,  где  посетителей  кормили  главным   образом
гамбургерами  за  двадцать центов. Он хотел,  чтобы мы восстановили для него
"стац DV-32 беакэт" выпуска 1933 года, который он нашел  в чьем-то гараже  в
Сан-Франциско. Мы подъезжали к одной из его закусочных, он притормозил, и  я
было испугался, не собирается ли он покормить меня  здесь, но  оказалось, он
хотел  посмотреть,  как  там идет  дело.  Ели  мы  в "Скандии"  на  бульваре
Заходящего  солнца, и за столом он  показал  мне  фотографии  автомобиля.  Я
посмотрел на них, покивал и вернул назад.
     - Вы сможете это сделать? - с надеждой спросил он.
     - Возможно, - ответил я. - Но сначала надо взглянуть на автомобиль.
     - Его привезут на следующей неделе.
     - Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул.
     - Сколько времени потребуется вам на восстановление?
     Звали его Фред Купер, а  свои гамбургеры он  называл купербургерами.  Я
еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали
им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на  ленч  в "Скандию"  и
увлекаться старыми автомобилями.
     -  У  этой   модели  восьмицилиндровый  двигатель  с  тридцатью   двумя
клапанами, - ответил я. - Одна из лучших  тормозных систем  и автоматическая
система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и  появилась на рынке в
тот год, когда редко кто мог  потратить на автомобиль такие деньги. Компания
разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.
     - А если вы не сможете их найти?
     - Тогда мы  изготовим  их  по  первоначальным чертежам... но  это стоит
дорого.
     Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини.
     - Как дорого? За весь автомобиль?
     - Не могу назвать даже  приблизительной  цифры. Как я  и говорил вам по
телефону, мы берем за  каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но
мы гарантируем подлинность. Одну  машину "испаносуизу" выпуска 1934 года  мы
реставрировали  восемнадцать месяцев.  Счет составил  почти двенадцать тысяч
долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.
     Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.
     - Говорят,  что лучше вас  на побережье  никого нет. Может, вы  сможете
назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль.
     - Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет
зависеть от многих факторов.
     - Это была превосходная машина, - вздохнул Купер.
     - Немногие помнят ее, - заметил я. - Потому что путают с моделями "стац
беакэт" двадцатых годов.
     - Я помню, - Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести
новый мартини. - На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.
     - У вашего отца был хороший вкус.
     -  В  1933 году  мой  отец  был шофером и  получал  семнадцать долларов
пятьдесят центов в неделю,  -  сухо  пояснил  Купер.  -  Я  ездил  только до
заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.
     Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие
вопросы. Мне за это не платили.
     - Шесть месяцев  назад я прочитал  в  газете,  что скончался  последний
представитель этой семьи.
     - Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?
     -  Именно.  Я решил  рискнуть,  позвонил  адвокату  в  Сан-Франциско  и
попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый "стац". Газеты
писали, что  он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат
разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.
     - Должно быть, она многое для вас значит.
     - Вы  правы, мистер Которн, многое, - и он уставился в какую-то далекую
точку  над моим левым плечом, а перед  его мысленным  взором,  я  в этом  не
сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.

     После того, как  я рассказал Триппету о  звонке Коллизи, он  вернулся в
мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую
ранее  корреспонденцию,  успешно  выдержал  натиск  коммивояжера,  желавшего
продать нам новую  упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался
не в состоянии понять,  побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о
достоинствах  "кадиллака",  обсудил  с семидесятидвухлетним стариком  модели
машин,   когда-то   принадлежавших   ему,   провел  полчаса   с   владельцем
процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой
его жена  могла  бы придти  к  выводу, что  покупка  "кадиллака" -  наиболее
удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.
     В пять часов  я вновь  нажал на  кнопку под  столом, на этот раз, чтобы
сообщить  Триппету  и  трем  нашим сотрудникам  об окончании  рабочего  дня.
Подождал, пока Триппет снимет комбинезон,  помоется  и присоединится ко мне,
чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.
     - Мы с  женой обедаем сегодня  в  гостях,  - сообщил он  мне, когда  мы
уселись  за столик.  - Потом  я намерен заехать сюда,  посмотреть, все ли на
месте.
     - Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.
     - Обязательно.
     Мы поговорили  о  короле гамбургеров и его  "стаце",  выпили содержимое
наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой.
     - Нет, - он покачал головой. - Я лучше пройдусь.
     Наш супермаркет и его дом  в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной
мили,  и  я  каждый вечер  спрашивал,  не подвезти  ли  его,  но  он  всегда
отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.
     Расставшись с Триплетом, я поехал  к  Голливудскому  бульвару, повернул
налево. По бульвару я  ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в
доме моего  отца, расположенном в тупичке, выходящем на  Лоурел-Каньон. Дом,
построенный перед Второй мировой  войной, стоял  на  склоне холма, и из окон
открывался прекрасный  вид. Я жил в  нем, потому что отец полностью  оплатил
его, а на налоги уходило меньше денег, чем на  аренду квартиры. Да и переезд
требовал  бы  больших  хлопот.   Я  поставил   "фольксваген"  на   маленькой
автостоянке, вынул из  ящика почту  и вошел в  дом. Этот  вечер  проводить в
одиночестве  не хотелось, и я  прикинул в уме список молодых женщин, которые
не отказались бы  разделить  со  мной бифштекс и  бутылку вина.  Набрав  два
номера  и не получив ответа,  я отказался от дальнейших  попыток,  прошел на
кухню,  достал  из  морозилки  бифштекс,  намазал  маслом несколько  чищеных
картофелин, завернул их в фольгу  и  поставил в духовку, приготовил  овощной
салат. В  другие  дни,  когда делать салат не хотелось,  я обходился  сыром.
Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка,  я вновь открыл холодильник,
достал  бутылку  мексиканского пива,  поставил  ее  и  тарелку на  поднос  и
отправился  ужинать  в гостиную.  Компанию мне составил вестерн.  За  первые
полчаса убили четверых,  не  считая  индейцев и мексиканцев.  Драка  в баре,
центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя,  отметил я, мог
бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
     Поставив тарелки в посудомоечную  машину и выбросив мусор в контейнер у
дома,  я  сел  в  кресло  у  окна,   из  которого  открывался  вид  на  огни
Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти
два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и
Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с  абордажной
саблей  в другой.  Я нанес  удар,  многократно  отрепетированный  ранее,  но
Сачетти  не  парировал его,  и я  почувствовал, как моя сабля  режет линь. А
потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел,  как он подмигнул мне
левым глазом.
     Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались
сумерки, и сопровождалась  судорогами  и холодным потом,  который пропитывал
всю одежду. Этого никогда  не случалось, когда я вел машину или  шел пешком,
только когда я спокойно  сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд
до минуты.
     В тот вечер я  прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые
такое случилось  после возвращения  в Штаты, когда я начал работать в другом
фильме. В критический момент я  окаменел,  и передо  мной  появился  Анджело
Сачетти,  падающий  и  падающий, как  в замедленной  съемке,  заговорщически
подмигивая  мне.  Я  попытался  сняться  еще  в  двух  фильмах,  но  видение
повторялось, и я прекратил  новые  попытки. Впрочем, известие о том,  что  я
застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой
телефон перестал  звонить,  а мой  агент,  если я  хотел поговорить  с  ним,
постоянно  оказывался на совещании.  Потом я вообще перестал звонить  ему, а
он, похоже, и не возражал.
     Я  сорок раз  просмотрел  пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять
месяцев  ходил   к  психоаналитику.  Ничего  не  помогло.  Сачетти  падал  и
подмигивал мне каждый вечер.
     Моего  психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком  удивили мои,
как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.
     - Они  встречаются  достаточно редко, но не представляют  собой чего-то
исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в
адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.
     - То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? - спросил я.
     -  Ну,  не совсем. У человека,  который галлюцинирует так  же,  как вы,
нарушена  самая   обычная   схема   восприятия.  Фрейд  как-то  сказал,  что
галлюцинация - результат непосредственной передачи информации от подсознания
к органам  восприятия. То, что происходит с  вами. Когда вы решите,  что вам
это не нужно, они прекратятся.
     - Они мне не нужны.
     Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.
     - Вы уверены?
     - Абсолютно.
     Он покачал головой.
     - Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете
готовы избавиться от них.
     Я  к  нему  не  вернулся,  и  галлюцинации  продолжались.  Судороги  не
усиливались,  но  и  не  ослаблялись,  поэтому   в  этот  вечер,  когда  все
закончилось,  я  налил  себе бренди  и открыл  роман о  тридцативосьмилетнем
сотруднике рекламного агентства,  который  внезапно  решил оставить  жену  и
троих  детей  и отправился в  Мексику,  чтобы  найти  свое истинное  "я".  К
полуночи он еще продолжал розыски, но  я уже потерял к ним всякий интерес. И
лег спать.

     Часы  на  столике  у кровати показывали  три утра,  когда меня разбудил
телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он
очень расстроен.
     - Извините, что разбудил, но я в "Маунт Синай".
     - С вами что-то случилось? - спросил я.
     - Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.
     - Что с ним?
     - Ваши друзья. Они сломали ему руки.
     - Как?
     - Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.
     - О боже!
     - Каждую руку в двух местах.
     - Я сейчас приеду. Как он?
     - Они надеются, что руки удастся спасти.

        Глава 6

     Сиднею  Дюрану только-только  исполнилось  двадцать лет,  когда машина,
полная студентов  Лос-Анджелесского  университета  едва  не  сшибла  его  на
бульваре  Заходящего  солнца, по  которому он шел  в половине третьего ночи,
держа  перед собой  изувеченные руки. Сначала они подумали, что  он пьян, но
потом увидели, что у него  с руками, усадили в машину и домчали до больницы.
Там Сидней назвал себя, упомянул Триппета и потерял сознание.
     Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной  и ждали,
чтобы кто-нибудь  вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или
две.
     - Я смог найти доктора Ноуфера, - пояснил Триппет.
     - Хорошо, - кивнул я.
     - Он - специалист по таким операциям, знаете ли.
     - Я помню.
     -  Он знает  Сиднея. Когда  мы  реставрировали  ему  "эстон мартин", он
частенько приезжал  и смотрел, как  работает  Сидней. В некотором смысле они
даже подружились.
     - Что он говорит?
     - Пока  ничего. Кости  не просто  сломаны,  но  раздроблены, повреждены
нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил.
     Сиднея  Дюрана не  ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье  было
некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в  поисках работы,
заявив, что он "лучший жестянщик в городе, особенно по работе с  алюминием".
Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он  не предоставил, за
исключением   того,   что   приехал   с  востока.   Учитывая  местоположение
Лос-Анджелеса, это могли  быть как Сиракузы,  так  и Солт-Лейк-Сити. Триппет
считал  себя знатоком  людей, поэтому  Сиднея тут  же  взяли  в  "Ла  Вуатюр
Ансьен".
     Он  действительно оказался превосходным жестянщиком,  а когда наше дело
стало   расширяться,  порекомендовал  Района   Суареса,  "лучшего  обшивщика
города". Рамон  в девятнадцать лет  едва  говорил  по-английски,  но  творил
чудеса  с  брезентом и кожей. Привел  Сидней и нашего  третьего  сотрудника,
Джека  Дуферти,   негра,   двадцати   двух  лет  от  роду.  Дуферти   Сидней
охарактеризовал одной фразой: "Он разбирается в двигателях почти так хорошо,
как вы", - последнее, разумеется, относилось к Триппету.
     Доктор  Бенджамин  Ноуфер выглядел смертельно  уставшим,  когда вошел в
комнату ожидания  в  половине шестого утра. Он плюхнулся в  кресло,  получил
сигарету  от Триппета, глубоко затянулся, выставил перед собой  руки и долго
смотрел на них.
     - Черт побери, ты молодец, Ноуфер, - промурлыкал он. - Ты действительно
молодец.
     Лет  тридцати  пяти,  длинный,   худой,  он  постоянно  пересыпал  речь
ругательствами.
     - Ну  и  дерьмецо же подсунули вы мне. Настоящее дерьмецо.  Руки я  ему
спас,  хотя  ему еще  долго  не  придется самому подтирать  задницу. Что там
произошло? Групповая драка?
     -  Этого мы не знаем, - ответил Триппет. -  Нам лишь известно, что руки
ему сломали автомобильной дверцей.
     -  Кому-то он крепко  насолил, - покачал головой  доктор  Ноуфер. -  Вы
сообщили в полицию?
     - Еще нет, - ответил я.
     - Больница с ними свяжется. Завтра они, скорее всего, заявятся к вам, -
он зевнул и посмотрел на часы. - О боже, половина шестого, а в десять у меня
опять операция. Кто оплатит этот чертов счет?
     - Мы, - ответил я.
     - За все?
     - Да.
     -  Я договорюсь  в приемном покое.  А то  у  дежурной  сестры свербит в
заднице, потому  что она не знает,  кому направить счет, -  он снова вытянул
перед  собой руки и уставился на  них. - Чертовская операция, но ты, Ноуфер,
молодец.
     - Когда мы сможем повидаться с ним? - спросил Триппет.
     - Завтра. Около двух часов. Подбодрите его,  ладно? Скажите  ему, что с
руками все будет в порядке. Он - отличный парень.

     После ухода доктора я повернулся к Триппету.
     - Я решил встретиться с этим человеком в Вашингтоне.
     Он кивнул, словно и не ожидал услышать от меня ничего другого.
     - Ваши друзья умеют убеждать.
     - Не  в этом дело, - возразил я. - Совсем не в этом. Анджело Сачетти не
дает мне покоя уже  два года. Вам  об этом известно. Вы же видели, как  меня
начинает трясти. Теперь они говорят, что  он жив. Думаю, я должен найти его,
если не хочу видеть его каждый день до конца жизни.
     Триппет молчал целую минуту.
     -  Я  думаю, теперь  все закрутится  помимо  нас. Этим  должна заняться
полиция.
     - Она  и  займется,  но  к моей  поездке в Вашингтон  это  не  имеет ни
малейшего отношения. Если они смогут найти бандюг, что  изувечили  Сиднея, я
буду  только  рад.  Но  я-то  знаю,  кто  отдал  приказ, а  этот  человек  в
Вашингтоне, и едва  ли его свяжут с  этим  преступлением. Но я нужен Чарльзу
Коулу, он,  во  всяком случае, так думает, а он  нужен мне, потому что через
него я  узнаю,  где  сейчас  Анджело  Сачетти. А в итоге, возможно,  они все
заплатят за руки Сиднея.
     - Если не победа, то месть, - пробормотал Триппет.
     - Сам придумал? Он покачал головой.
     - Милтон.
     -  Тогда  вы оба неправы. Я не  жажду мести. Но  они  у  меня  в долгу.
Во-первых, за Сиднея, а во-вторых - за два года  холодного пота и судорог. Я
хотел бы получить с них сполна.
     - Как?
     - Еще не знаю. И не узнаю, пока не встречусь с Коулом в Вашингтоне.
     Триппет пожевал нижнюю губу.
     - Они просто не могут обойтись без вас.
     - Судя по тому, что они сделали с Сиднеем, да. Если  я  снова откажусь,
они  повторят представление. Я  не люблю больниц. Мне  не нравится сидеть  в
палате  и  спрашивать,  не  давит  ли  гипс,  когда  его  снимут,  будет  ли
разгибаться полностью рука или нога?
     В  комнату  ожидания вошла  сестра,  с  любопытством  глянула  на нас и
скрылась за другой дверью. Триппет уселся поудобнее.
     -  Вы действительно  думаете, что в  одиночку сможете справиться с этим
Коулом из Вашингтона и его бандой? Вы, конечно,  крепкий парень, Эдвард, но,
поймите меня правильно... - он не закончил фразы, но я все понял без слов.
     -  Что же,  по-вашему,  я  задумал?  Драку  в  вестибюле вашингтонского
"Хилтона"?
     - Мне пришла в голову такая мысль - я же неисправимый романтик.
     -  Я  не сторонник насилия, хотя  знаю, что  насилие бывает настоящим и
мнимым, и не так уж легко отличить одно от другого. Можно включить телевизор
и  в выпуске новостей увидеть, как южновьетнамский  полицейский прикладывает
пистолет к голове  вьетконговца и  нажимает на спусковой  крючок.  А полчаса
спустя  в вестерне шериф  пристреливает  заезжего громилу. Кто  реальнее для
зрителя? Полицейский или шериф? Я бы поставил на шерифа.
     - Но ваши новые знакомые реальны, - заметил Триппет.
     - Это точно.
     - И вы думаете, я могу оказаться их следующей жертвой, если они получат
отказ... а может, Рамон или Джек?
     - Может, и кто-то еще.
     - Кто?
     - Ваша жена.
     Впервые со  дня  нашего знакомства хладнокровие изменило ему. Он нервно
пробежался рукой по длинным, седым волосам.
     - Да, пожалуй,  они  способны  и на  это. Я  как-то  не  подумал,  -  и
помолчав,  добавил  почти извиняющимся  тоном:  -  Слушайте,  вас  не  очень
затруднит подбросить меня домой?

        Глава 7

     Для  моей встречи в  международном аэропорту  Даллеса  был  организован
специальный комитет. Он состоял из одного человека, который представился как
Джон  Раффо.  Он  настоял на  том,  чтобы  нести мой чемодан,  и  мы  вместе
прошествовали к самому черному и длинному шестидверному "кадиллаку", который
мне доводилось видеть, за исключением того, что принадлежал владельцу одного
из похоронных бюро Лос-Анджелеса. Шофер буквально вырвал мой чемодан из руки
Раффо, открыл одну из задних дверец, убедился, что мы уселись, закрыл дверцу
и отправил чемодан в бездонную пещеру багажника.
     - Мистер Коул рад,  что  вы смогли приехать, - сообщил  мне Раффо. - Вы
остались довольны полетом?
     - Особенно мне понравилось шотландское виски.
     - Понятно, -  кивнул Раффо. - Мы взяли на себя смелость снять вам номер
в "Шератон-Карлтон". Конечно,  это не  "Сенчури-Плаза", но, уверяю вас,  там
очень удобно.
     -  Я тоже отдаю  предпочтение  старым  отелям. Служащие  в  них  старше
возрастом и обслуживание лучше.
     Как и  обещал Сальваторе Коллизи, конверт ждал меня на стойке "Юнайтед"
в международном  аэропорту  Лос-Анджелеса. Я получил  билеты в  Вашингтон  и
обратно, первым классом,  десять стодолларовых  банкнотов и напечатанную  на
машинке записку без подписи: "Машина мистера Чарльза Коула будет ждать вас в
международном аэропорту Даллеса".
     И вот мы мчались по четырехполосной автостраде, практически одни, и мой
сопровождающий, мистер  Раффо, отличающийся  безупречными манерами, объяснил
мне, что  это самый короткий путь  в  Вашингтон, но для обычного  транспорта
проезд по автостраде запрещен.
     -  К  сожалению,  -  вздохнул  он,  -  аэропорт  загружен не  на полную
мощность, как  рассчитывали  его  проектировщики,  но  есть надежда,  что со
временем положение выправится.
     - Все  это  очень  интересно,  -  вежливости  мне,  конечно,  следовало
поучиться у Раффо, - но я хотел бы знать, когда я увижусь с мистером Коулом?
Это машина мистера Чарльза Коула, не так ли?
     -  Да,  -  подтвердил Раффо.  -  Мистер Коул  надеется, что  вы сможете
пообедать с ним сегодня у него дома.
     - Я с удовольствием, но не могли бы  вы сказать заранее, о  чем  пойдет
речь?
     Раффо добродушно рассмеялся.
     - Боюсь, об этом вы можете узнать только от мистера Коула.
     - На вас же возложены только встреча и доставка по назначению?
     - Похоже, что так, мистер Которн. - Раффо вновь рассмеялся. - Наверное,
именно этим я сегодня и занимаюсь.
     Через   тридцать  пять  минут  после  отъезда  из   аэропорта  огромный
"кадиллак"   вкатился   на  полукруговую  подъездную  дорожку  перед  отелем
"Шератон-Карлтон",  возвышающимся на углу  16-й и  К-стрит.  Завидев машину,
швейцар поспешил к ней.
     - Добрый вечер, мистер Раффо, - поздоровался он,  открывая дверцу,  и я
заметил,  что Раффо  не дал  ему  чаевых. Скорее  всего, швейцар  получал  к
Рождеству стодолларовый банкнот, чтобы двенадцать или около этого раз в году
не забывать сказать при встрече: "Добрый вечер, мистер Раффо".
     Шофер  передал  чемодан швейцару,  тот  - коридорному,  который  принял
чемодан,  как  награду. Раффо,  чуть обогнав меня, потребовал ключ от  моего
номера от сразу засуетившегося портье. Тот передал ключ коридорному, наказав
обслужить мистера Которна по высшему разряду.
     Потом Раффо повернулся ко мне и одарил широкой белозубой улыбкой.
     - Думаю, вам хватит часа, чтобы устроиться  и отдохнуть. Я позвоню вам,
- он взглянул на часы. - Скажем, в половине восьмого. Вы не возражаете?
     - Отнюдь.
     - Я распорядился  послать в ваш номер шотландское виски и содовую. Если
вам потребуется что-то еще, позвоните в бюро обслуживания.
     - Вы очень предусмотрительны.
     - Пустяки.  Все это входит в протокол встречи и доставки по назначению,
-  он  улыбнулся вновь,  милой белозубой  улыбкой, но  на мгновение  потерял
бдительность,  и  его смуглая кожа,  аккуратно  уложенные  волосы, ямочка на
подбородке  и  шесть  футов  мускулистой  фигуры  впервые не  смогли  скрыть
презрения, промелькнувшего в брошенном на меня взгляде темно-карих глаз. Для
вежливого  мистера  Раффо мой социальный статус равнялся  нулю.  А  может, и
отрицательному числу.
     Коридорный последовал за мной в лифт с  чемоданом в руке,  лифтер нажал
на кнопку, и мы поднялись на шестой этаж.
     - Шесть-девятнадцать,  - объявил коридорный, по  возрасту уже почтенный
дедушка. - Сюда, сэр, - он открыл дверь и ввел меня в двухкомнатный номер.
     -  Номер  вам понравится,  - коридорный поставил  чемодан  и  раздвинул
портьеры. - Очень красивый  вид, - я  послушно подошел  и выглянул из  окна.
Сбоку виднелся Лафайет-Парк, за ним - Белый Дом.
     - Действительно красиво, - согласился я и протянул коридорному доллар.
     Поблагодарив, он ушел, а я заглянул в ванную, сантехника показалась мне
более  новой,  чем отель, расстегнул замки чемодана,  откинул крышку, достал
костюм и  повесил его в шкаф. Покончив  с этим, я мог выпить или кому-нибудь
позвонить. Убежденный, что в  Белом Доме  никого  не волнует, в Вашингтоне я
или  в  Лос-Анджелесе, я решил  выпить и  отправился  на поиски шотландского
виски, о котором упоминал мистер Раффо.
     Виски я  нашел  в  гостиной,  на  кофейном  столике,  рядом с  бутылкой
содовой,  ведерком со  льдом и  шестью  бокалами,  на  случай,  что  мне  не
захочется  пить  одному.  Марка "Чивас  Регал"  указывала  на  отменный вкус
мистера Раффо,  пусть даже он не ценил меня слишком высоко. Помимо кофейного
столика в гостиной  стояли  два дивана,  три  кресла и  письменный стол,  за
которым виднелась высокая спинка стула.
     Я положил в бокал три кубика льда, плеснул виски и прогулялся в ванную,
чтобы  добавить воды.  Возвращаясь  в  гостиную,  я начал  потеть, но  успел
поставить  бокал   на  кофейный  столик,  прежде  чем  меня   затрясло.  Все
происходило как обычно. Анджело Сачетти медленно падал вниз, сжимая саблю, с
обращенным  ко  мне лицом,  а затем  подмигивал,  словно  хотел  мне  что-то
сказать. Потом я сел на диван, осушил бокал  и с облегчением  подумал о том,
что в ближайшие двадцать четыре часа больше не увижу перекошенную физиономию
Анджело. Я  принял душ, бриться не стал, но ради мистера Коула почистил зубы
и надел свежую рубашку. И выпил  уже половину второго бокала, когда зазвонил
телефон и вежливый мистер Раффо сообщил, что ожидает меня внизу.
     Путь в  резиденцию мистера Коула на Фоксхолл-Роуд занял двадцать минут,
и  мистер  Раффо назвал мне несколько вашингтонских  достопримечательностей,
мимо  которых  проносился  наш  лимузин.   Меня  они  ни  в  коей  мере   не
интересовали, но он, вероятно, полагал, что просто обязан познакомить меня с
Вашингтоном.
     Фоксхолл-Роуд  находилась  в   северо-западной  части  Вашингтона,  где
селились  богатые люди. Они жили и в других местах. В Джорджтауне, Виргинии,
Мэриленде. А  один вице-президент - в кооперативной  квартире стоимостью  89
тысяч долларов  на  юго-западе Вашингтона, потому что  ему нравилось  иногда
ходить на  работу пешком. Он переехал в  квартиру после  того, как президент
решил, что стране накладно предоставлять вице-президенту отдельный  особняк.
Вице-президент не  был богачом,  и  я сомневаюсь, что он мог  позволить себе
Фоксхолл-Роуд. И уж наверняка он не смог бы купить дом, в котором жил Чарльз
Коул.
     Наверное, поместье Коула занимало не  менее десяти акров,  но  я всегда
жил  в  городе,  и акр  для меня  -  понятие неопределенное.  По  меркам  же
Лос-Анджелеса поместье это по площади равнялось доброму городскому кварталу.
Ровный травяной газон подступал вплотную к стволам сосен,  дубов, кленов,  и
моих  знаний  в  садоводстве вполне хватало  на то,  чтобы  понять,  что  за
поместьем следила целая  команда  умелых садовников.  Усыпанная ракушечником
подъездная дорога вывела  нас к дому, словно сошедшему со страниц "Унесенных
ветром" [<i>Роман Маргарет Митчелл, классика  американской литературы.</i>]. Восемь
белых колонн гордо вздымались на  трехэтажную высоту. Два двухэтажных крыла,
достаточно   больших,   чтобы   в  каждом   свободно   разместился  персонал
португальского посольства.  Окна, обрамленные  белыми деревянными  ставнями,
которые, несомненно,  при необходимости  закрывались. Красный  кирпич  стен,
всем своим видом  показывающий, что ему никак не меньше ста лет. Гаража я не
заметил,  но догадался,  что  вместе с  бассейном  и домиками  для  слуг  он
расположен в укромном месте, недоступном взгляду гостя.
     "Кадиллак"  остановился перед  парадной дверью, над  которой на толстой
металлической  цепи висел  огромный  кованый фонарь.  Шофер  выскользнул  из
машины  и  открыл  дверцу с моей стороны. Я  ступил  на землю и  только  тут
обратил внимание, что Раффо не шевельнулся.
     - Вас не пригласили? - удивился я.
     - Дальше мне хода  нет, мистер Которн,  -  ослепительно улыбнулся он. -
Как вы сами сказали, я отвечаю за встречу и доставку по назначению.
     Мне  не пришлось звонить в звонок  у большой двухстворчатой двери. Одна
из створок распахнулась, едва я поднялся  по тринадцати ступенькам  и ступил
на  выложенную кирпичом  веранду.  Я,  конечно, ожидал увидеть  седоволосого
негра-дворецкого в белой ливрее,  но меня ждало  Разочарование. Дверь открыл
молодой загорелый мужчина в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке.
Он пристально посмотрел на меня, прежде чем сказать: "Мистер Которн".
     - Да.
     Он кивнул и отступил назад, одновременно распахивая обе створки.
     -  Мистер  Коул  ждет  вас  в  библиотеке, -  за  спиной мягко  заурчал
двигатель "кадиллака", унося вежливого мистера Раффо.
     Я последовал за мужчиной в холл, выложенный квадратами белого и черного
мрамора.  С потолка свисала громадная хрустальная люстра, блики света играли
на полировке мебели, старинной, хорошо ухоженной, несомненно, очень дорогой.
Лестница, справа  от  люстры, вела  на второй этаж,  но  до нее мы не дошли.
Мужчина остановился у сдвижной  двери,  нажал  на  кнопку, и  дверь послушно
скользнула в стену.  Мужчина прошел первым, я - следом за ним. Он отступил в
сторону.
     - Мистер Коул, прибыл мистер Которн, - возвестил он.
     В  большой прямоугольной  комнате  пахло  кожей  и горящим  деревом.  В
огромном камине, с первого  взгляда мне  показалось,  что  в  нем без  труда
разместился  бы  вертел  со  средних  размеров  бычком, весело  потрескивали
поленья. Из одного из обтянутых черной кожей кресел,  стоящих перед камином,
поднялся мужчина, уронил газету на  пол и направился ко мне,  вытянув правую
руку.  Я  не  двинулся  с  места, и прошло какое-то  время,  прежде  чем  он
преодолел тридцать  футов толстого коричневого  ковра, разделяющие  кресла и
дверь.
     - Мистер Которн, я рад, что вы смогли приехать.
     -  Рады  все, кроме меня,  - сухо ответил я  и  пожал  протянутую руку.
Другого просто не оставалось.
     Чарльз Коул повернулся к мужчине в черном костюме.
     -  Мы  будем  обедать  здесь, Джо,  -  не Джонатан, не  Джейм,  даже не
Малькольм. Всего лишь Джо. - Но сначала, я полагаю, мы что-нибудь выпьем.
     -  Да, мистер Коул, - Джо вышел через сдвижную дверь, которая беззвучно
закрылась за ним. Только тут я заметил, что у двери нет ручки.
     - Сегодня довольно прохладно,  - Коул  взял меня  под руку  и  увлек  к
камину. - Вот я и подумал, что у огня нам будет приятнее.
     Он указал, что я могу сесть в кресло, а сам опустился в другое. Положил
руки на подлокотники и  одарил меня добродушным  взглядом умудренного опытом
профессора, желающего помочь оказавшемуся на  распутье школяру. Как  я успел
заметить,  роста Чарльз Коул  был среднего, волосы закрывали уши,  возможно,
чуть  оттопыренные,  розовая лысина  блестела в свете  камина и  двух  ламп,
стоящих с каждой  стороны кресла. Волосы его,  так  же как и брови,  заметно
тронула  седина,  а аккуратно подстриженные усики  стали  белоснежными.  Под
острым подбородком начал формироваться второй, тонкие губы чуть изогнулись в
улыбке. Он носил большие, в черной оправе очки.
     -   Говорят,  некоторые  называют  вас  Чарли  Мастак,   -   прервал  я
затянувшееся молчание.
     Он рассмеялся, словно услышал от меня забавный анекдот.
     - Неужели?  И кто,  позволю спросить, это говорит? Наверное, мой давний
друг Кристофер Смолл. Я подумал, что он мог упомянуть меня в разговоре.
     - Он сказал, что вы вместе ходили в школу... давным-давно.
     -   Совершенно  верно,   ходили,  -  кивнул  Коул.   -   Действительно,
давным-давно. И я взял  за  правило  смотреть все его фильмы. Некоторые были
ужасными, но он всегда играл неплохо.
     Я  оглядел  комнату. Еще кресла, удобные диваны, все обитые кожей.  Две
стены  уставлены  полками  с книгами  и,  похоже,  время от времени  их даже
читали. В дальнем конце два стола и стеклянные двери, ведущие в сад.
     - Вы оба неплохо устроились, - я имел в виду его и Криса.
     -  Внешний  лоск  бывает  необходим,  чтобы произвести  впечатление,  -
философски заметил Коул.  - Я  разочаруюсь  в  вас, мистер Которн, если  это
впечатление окажется слишком глубоким.
     - Тогда зачем такой прием?
     - Прием? - одна из бровей чуть поднялась.
     - Ну  конечно. Длиннющий  "кадиллак",  мальчик  на побегушках  с высшим
образованием,  номер в старом, но в комфортабельном отеле,  телохранитель  у
парадной  двери,  обед  в библиотеке у  горящего  камина.  Я называю все это
приемом.
     Коул хохотнул.
     -  Кто  мог  вам сказать,  что Джо -  телохранитель? Насчет  Раффо  вы,
разумеется, правы. Йельский юридический факультет скрыть трудно, но я думаю,
что основное занятие Джо не бросается в глаза.
     -  Вы  упустили одну  мелочь,  - ответил  я.  -  Одно  время я  работал
каскадером и  изучал жесты,  телодвижения,  манеру  держаться. По Джо  можно
сказать, что он  придется очень кстати в  уличной ссоре. Хотя  я сомневаюсь,
что на вашей улице возможны ссоры.
     Коул вновь хохотнул.
     - Вы очень наблюдательны. Мне это нравится, мистер Которн.
     Дверь ушла в стену, и Джо вкатил заставленный бутылками и бокалами бар.
Подвез его к нам, вопросительно посмотрел на Коула.
     - Вам как обычно, мистер Коул?
     - Как обычно  означает  очень сухой  мартини, мистер Которн,  - пояснил
Коул. - Составите мне компанию?
     - Мартини так мартини, - ответил я.
     - Отдаете  предпочтение  какой-нибудь  марке  джина,  мистер  Которн? -
спросил Джо.
     - Мне все равно.
     - Со льдом или без?
     - Не имеет значения.
     Джо кивнул и  быстро смешал напитки. Думаю, он без труда нашел  бы себе
место бармена. Сначала он подал бокал мне, потом - Коулу.
     - Обед через двадцать минут, Джо, - распорядился тот.
     - Да,  мистер Коул, - и Джо покатил бар по  толстому  ковру за сдвижную
дверь, которая снова закрылась за ним.
     - Ну, мистер Которн, за что же мы выпьем?
     - Как насчет преступности?
     Коул в очередной раз хохотнул.
     - Очень хорошо, сэр. За преступность.
     Мы выпили, и я закурил, ожидая,  когда же Коул перейдет  к  делу,  если
только  он вызвал меня не для того, чтобы познакомиться.  Ждать мне пришлось
недолго.
     -  Знаете  ли, мистер  Которн, я почти  шесть  недель  не  мог  решить,
приглашать ли вас в Вашингтон.
     - Если и другие ваши гости получают такие же приглашения, что и я, вам,
должно быть, довольно одиноко.
     Коул нахмурился и покачал головой.
     - Да,  я слышал об  этом - ваши  молодые сотрудники и вандализм. Я  уже
принял меры, чтобы вы получили соответствующую  компенсацию. Как-то неудачно
все вышло.
     - А если  бы  мальчик остался без  руки? Во сколько  у вас  оценивается
рука?
     Коул разгладил усы.
     -  Старые методы очень  живучи,  особенно среди представителей старшего
поколения.  Но  прогресс,  уверяю вас,  налицо, и  еще раз прошу принять мои
извинения за доставленные вам излишние волнения.
     -  Однако эти методы весьма эффективны, - заметил я.  -  Они  заставили
меня приехать.
     Коул отпил из бокала.
     -  Неужели,  мистер  Которн?  Что   в  действительности  заставило  вас
приехать, насилие и  угроза  дальнейшего насилия  или  известие о  том,  что
Анджело Сачетти жив?
     -  Я все гадал, когда же вы упомянете  о нем. И решил, что после обеда,
за бренди.
     -  Я потратил на вас немало времени,  мистер Которн. В моем столе лежит
толстая папка,  если  предпочитаете,  досье.  Ваше  досье. Как  я понял,  вы
страдаете  от легкого психопатического расстройства, истоки которого связаны
с исчезновением Анджело в Сингапуре.
     - Об этом известно многим.
     -  Разумеется. В  этой  папке, или  досье, лежат  также  копии  записей
психоаналитика, которого вы посещали девять месяцев. Некоего доктора Фишера.
     - Фишер не мог дать их вам.
     - Не мог,  - чуть улыбнулся  Коул. - И не давал.  Он даже не знает, что
они у меня. Я же сказал, это копии.
     - Тогда вам известно обо мне все, что только можно.
     - Возможно, даже больше, чем вы знаете сами.
     - Понятно.
     -  Должен  отметить,  мистер Которн, что вы  восприняли сказанное  мною
весьма достойно.
     - Вам  что-то нужно от  меня,  мистер Коул. Мне не терпится узнать, что
именно, чтобы я мог тут же ответить "нет".
     - Знаете, мистер  Которн, не  надо  забегать  вперед. Будем идти шаг за
шагом.  Из  записей  вашего  психоаналитика  я   понял,   что  вы  страдаете
периодическими  припадками, в ходе которых вы испытываете судороги, обильное
потоотделение и галлюцинации. Перед вами возникает падающий в  воду Анджело,
подмигивающий  вам  левым глазом.  Доктор  Фишер записал  все  это несколько
иначе, но суть, я надеюсь, передал точно.
     - Вы совершенно правы.
     - В записях  доктора Фишера отмечено, что  вы  взвалили на себя вину за
смерть  Анджело,  и  именно  в   этом  кроется  причина  возникающих  у  вас
галлюцинаций.  Я взял  на  себя  смелость,  мистер Которн,  показать  записи
доктора
     Фишера  еще  двум  специалистам.  Естественно,  без   упоминания  вашей
фамилии. По их  мнению, вы избавитесь от этих припадков,  если лично найдете
живого  Анджело  Сачетти. В противном случае  они могут усилиться.  Я  допил
коктейль и поставил бокал на стол.
     - Итак мне  предлагается найти  для вас Анджело в обмен на  собственное
излечение.  Но это  лишь  внешняя сторона, не  так  ли? Есть еще и подводные
течения.
     - Не