ная идейка. Всегда надо отправляться к людям без приглашения, если хотите всучить им аудиокурс уроков папуасского на мягких пластинках! Глава 10 Я решаю отправиться к жиголо мадам пешком. Это позволит мне немного размяться, что в теперешнем положении совсем не повредит. Теперь я знаю Льеж так, словно прожил в нем всю жизнь. Я иду по тихим улицам, как добропорядочный буржуа, закончивший свои дела. Надеюсь, в этот раз я застану парня и сумею серьезно поговорить с ним. На перекрестке я замечаю смазливую куколку. Она возвращается домой, покачивая бедрами. Заметив меня, усиливает качку своей задницы. Такая девочка стоит иных двух. Коробка передач на шарикоподшипниках, идеальная подвеска... Я приближаюсь к ней, привлеченный ее покачиванием; к тому же сеанс, увиденный в отеле, растравил меня. Я ускоряю шаг, и, поскольку она замедляет свой, очень скоро мы оказываемся рядом. -- Как, моя прелесть, -- говорю я ей, -- вам не страшно ходить одной по ночам? Она смотрит на меня с симпатией. Это очень привлекательная малышка, брюнетка с умело обесцвеченной прядью и с очаровательно глупым выражением на мордашке. -- О, нисколько! -- воркует она. -- Вы правы, -- соглашаюсь я. -- У кого может возникнуть мысль причинить вам зло? У вас такая фигурка, что все скорее хотят сделать вам приятное. Эта фраза попадает ей сразу в лифчик, и ее груди начинают танцевать томное танго. -- Откуда вы идете в столь поздний час, прекрасная незнакомка? -- Из кино. -- Понравился фильм? -- Я работаю билетершей... Отличная работа... Вот они, настоящие ночные девочки. Все время ходят по темному залу со своими фонариками, а игривые зрители поглаживают их ножки. У этой, во всяком случае, вид совсем не строгий. -- Кажется, нам по пути, -- замечаю я. -- Да, -- соглашается нежное создание. -- Где вы живете? -- На авеню Леопольда Первого. -- Забавно, я тоже иду туда... -- Я живу в доме сто восемьдесят шесть, -- говорит она. -- Не может быть! -- Почему? -- Потому что я тоже иду именно в этот дом. Мы обмениваемся восклицаниями, как и должно быть при таком невероятном совпадении. Она заявляет, что жизнь забавная штука, случай -- это великая вещь, а мир тесен. Я поражаюсь уместности ее тирады. -- Если вы живете в сто восемьдесят шестом, -- закидываю я удочку, -- то должны знать моего друга Рибенса. Я иду его проведать... Она со смущенным видом кивает: -- Да, я его хорошо знаю. Мы одно время были друзьями. Ну ты смотри! Оказывается, парень трахал малышку! У этого Рибенса большая склонность к любовным похождениям... Должно быть, девчонки в его постели следуют одна за другой в ускоренном темпе. -- Ну и как он? -- осторожно спрашиваю я, опасаясь задеть ее выражением слишком большой радости, а то вдруг они разругались? -- Пфф, -- фыркает она, -- совсем ребенок. У него полный беспорядок в мыслях... А кроме того, он большой бабник. -- Как это нехорошо! Она бросает на меня взгляд сбоку, и на ее губах появляется улыбка. -- Кажется, вы тоже, -- говорит малышка. -- Вы так думаете? -- Черт возьми! Вы же француз! -- Как вы догадались? -- По вашему произношению. Девушка на секунду замолкает, мы делаем четыре с половиной шага, и она добавляет: -- Я очень люблю французов... У меня среди них много друзей... Чем больше я на нее смотрю, тем больше убеждаюсь, что она не должна быть слишком несговорчивой. Она не из тех куколок, что зовут на помощь, когда начинаешь с ними детальный разговор. Чтобы проверить, верна ли моя догадка, я беру ее под локоток. Она нисколько не вырывается, даже наоборот. Я прижимаюсь к ней сильнее. -- Спорю, Рибенс ухаживал за вами? -- говорю. -- О! Он ухаживает за всеми... -- Он работает? -- Стажером у адвоката. -- И какую жизнь он ведет? Она не сразу понимает. -- У него есть любовница, -- отвечает она. -- Блондинка, которая его часто навещает. Девушка описывает блондинку достаточно четко, чтобы я понял, что это Югетт Ван Борен. -- Других гостей у него не бывает? -- О! Еще сколько: девушки, приятели, с которыми он устраивает загулы... -- Какой тип! Вы никогда не видели у него высокого мужчину в плаще и в круглой шляпе? У него светлые топорщащиеся усы и необычные глаза. Она пожимает плечами. -- Нет! -- Вы уверены? -- Еще бы! Мы живем под ним, этажом ниже... -- Мы? -- Мои родители и я... Я невольно насупливаюсь. Я представлял себе, что малышка живет одна, безо всяких родителей, и уже строил планы на ближайшее будущее с ней. -- А! Вы живете с родителями? Жаль. -- Почему? -- Ну, я надеялся, что вы пригласите меня выпить стаканчик. -- Я бы с удовольствием, но... Вы понимаете? Я беру ее за талию, она по-прежнему не возражает. Чувствую, как вздымаются ее груди, и от этого в моем спинном мозге и нервных центрах происходит короткое замыкание. Эта малышка просто сгусток энергии, честное слово! Мы останавливаемся в темном углу, и я жадно целую ее в губы, с ndmncn раза стирая всю губную помаду. Она здорово целуется. Должно быть, научилась этому в своем кино: когда герой прилипает губами ко рту партнерши, она открывает глаза пошире. Мы стоим в двух шагах от дома Рибенса. Она вынимает из кармана ключ, открывает дверь и заходит первой. Я следую за ней и закрываю дверь. Мы оказываемся в полной темноте. Здесь можно проявлять фотографии, но я занимаюсь совсем не этим. Прежде чем она успевает нажать на выключатель, я ловлю ее за бюст и прижимаю к стене... Лапание и новые поцелуи! После таких дыхательных упражнений можно поступать работать ловцом губок. Она вибрирует, как туго натянутая скрипичная струна. Волны ее желания совпадают с моими, они пересекаются. Поверьте, мы ведем свою передачу на одной волне. Потом мы возвращаемся к реальности. Она устраняет беспорядок в одежде, как пишут в романах для хорошего общества. Термин очень деликатный, почему я его и употребляю: я питаю слабость к деликатности. Доказательство? Вы никогда не увидите меня сморкающимся в шторы вашей гостиной или плюющим косточками от вишни в декольте дам. Эта киска мне нравится, потому что идет прямо к цели. Она слушается только своего инстинкта. Мы даже не знаем имен друг друга. Зачем нужны представления, если есть опьянение? Мы так разогрелись, что эта температура может разжечь Везувий. Между нами говоря, таких лапочек надо использовать всего раз. Только не вздумайте выходить с ними на люди, иначе вам крышка. Они вцепляются в вас мертвой хваткой, и потом вы от них уже не отделаетесь... -- Это было чудесно, милый, -- мурлычет она в темноте. Я отвечаю ей взаимной любезностью: -- Мы безумно любили друг друга, мой ангел, и вы бросили меня в море наслаждения... -- Мы увидимся снова? -- жадно спрашивает она. Я мысленно напеваю знаменитую песенку: "На небо, на небо, на небо... Отправлюсь я однажды ее повидать..." Мы увидимся в ином мире, где парни не думают о войнах, а девчонки не вертят задницей. Только на таких условиях я соглашусь еще раз встретиться с этим ходячим пулеметом. -- Завтра, -- отвечаю я с легкой торжественностью. Она на ощупь, если так можно выразиться, ищет мои губы. Маленькая билетерша готова повторить сеанс. -- Ты мне нравишься, -- уверяет она, как будто после такой демонстрации ее чувств у меня могли остаться какие-то сомнения. -- Ты мне тоже, -- отвечаю я. -- Мы квиты. Ну, деточка, давай подниматься наверх. После жертвы, принесенной Венере, подниматься по лестнице очень непросто. -- Ты так спешишь меня покинуть? -- спрашивает она голосом, слегка окрашенным меланхолией. -- Наоборот, я хотел бы провести рядом с тобой всю жизнь, но, если мы еще задержимся здесь, явятся соседи, и остаток ночи мы проведем в каталажке. -- Ладно... Подожди, я включу свет. Она включает его, и это позволяет нам констатировать, что мы любили друг друга в пятидесяти сантиметрах от трупа Рибенса. Глава 11 Ослепленный внезапно вспыхнувшим ярким светом, я его не сразу замечаю. Мое внимание привлекает окаменевшее лицо малышки Огонь- в-заднице. Я слежу за ее взглядом и вижу темную массу, лежащую на плитке коридора. Наклоняюсь. Бледное, бескровное лицо смотрит на лампочку остекленевшими глазами. Это Рибенс. Его голова наполовину отрезана великолепным ударом бритвы. Он потерял литра три крови, и мы, я и потаскушка, некоторое время топтались в ней. Ею покрыта наша обувь и забрызган низ одежды. Прямо как на бойне! Отличный десерт после экстаза, как вы понимаете! Моя шлюшка слабо икает и качается. Я хватаю ее за лапку в тот самый момент, когда она начинает падать. Первым делом я вывожу ее из дома и сажаю на порог. Свежий воздух приведет ее в чувство. Разобравшись с этим делом, я бегу поднимать тревогу. Первая же дверь служит мне инструментом для соло на звонке. Открывает перепуганный тип в колпаке, как на рисунках Домье, в ночной рубашке и домашних туфлях. -- Э, что случилось? -- кричит он. -- Убийство. Позвоните в полицию. Бедняга роняет свою вставную челюсть, поднимает ее, сдувает пыль и сует в рот. На помощь ему вылетает его благоверная с тридцатью кило дрожащего жира спереди и с бигуди на голове. Новые восклицания... В доме начинается оживление. Я оставляю мою красавицу объясняться с соседями. Пусть говорит что хочет, ее версия будет моей. Перепрыгивая через ступеньки, поднимаюсь в квартиру Рибенса. Моим глазам предстает неожиданное зрелище: у него все перевернуто, разворочено, разорено... Не теряя времени, я быстренько спускаюсь вниз, где уже собралась большая компания. Народ продолжает валить. Большой вальс навозных мух! Справа по курсу труп! И они вскакивают в штаны, набрасывают халаты! Прощайте, подушка и жена! Всеобщий сбор. Прибежавший первым получит лучшее место! Посреди толпы девица, чье тело я обрабатывал, объясняет, как мы обнаружили жмурика, не уточнив, правда, чем мы занимались непосредственно перед этим. Я слушаю ее болтовню, думая совсем о другом, потому что пересказ предыдущих глав меня не интересует. Я говорю себе, что убийца -- чертовски смелый парень, и спрашиваю себя, не человек ли в круглой шляпе это сделал. Его возвращение в квартиру, после того как он нокаутировал меня и узнал, что я полицейский, кажется настоящим вызовом самой что ни на есть элементарной осторожности... А он показался мне умным человеком. С другой стороны, если бы он был профессиональным убийцей, то не оставил бы меня в живых, потому что я представляю серьезную угрозу для его безопасности. Приезд полиции, за которой вскоре появляется "скорая", привносит нечто новенькое. Комиссар, руководящий операцией, -- толстый сангвиник с бычьей шеей и глазами без ресниц. Его кожа похожа на крокодилью, причем наивысшего качества. Я отзываю его в сторонку и представляюсь. Он выглядит взволнованным и недовольным. По всей видимости, он бы предпочел, чтобы я не совался в криминальные дела, находящиеся в его компетенции. -- Я живу в отеле "Тропик", -- говорю я ему, -- где вы можете lem найти, когда захотите. А сейчас мне надо бежать. Успокоившись, он дает мне благословение, и я отваливаю, бросив сальный взгляд знатока на мою Мисс Задери-повыше-юбку. Ночь прохладная. Легкий туман обволакивает город, погружая дома в волшебный мир (чертовски удачно закрученная фраза. Если вы свободны завтра во второй половине дня, дорогая мадам, заходите ко мне в кабинет, я для вас приготовлю другие, не хуже!). Я отчаянно ищу такси, но в этот час они стоят где-то с выключенными моторами. Тем хуже, потопаем на своих двоих, не портить же себе из-за этого нервы. Через четверть часа я заявляюсь на улицу Этюв, весь в поту -- а как может быть иначе на улице с таким названием[7]? Останавливаюсь перед домом Ван Боренов. Где там моя отмычечка? Дверной замок поддается на мои убеждения, и я захожу в подъезд. Идет второй час ночи. Все тихо... Дойдя до квартиры прекрасной Югетт, я навостряю уши. Ни единого звука. Должно быть, милашка спит без задних ног, наплевав на то, что за один-день стала дважды вдовой. Не везет ей на мужиков! А может, им не везет с ней. Есть такие девицы, которые приносят несчастье... Или порочные женщины, убивающие мужика по своей гнусной природе, как самка богомола "мочит" самца, после того как приняла его (оцените широту моих познаний, ребята!). Я спрашиваю себя, следует ли звонить, чего требуют правила хорошего тона, или можно проникнуть путем взлома, как выражается Уголовный кодекс. Было бы смешно разбудить Югетт внезапно. Ее может хватить желтуха, и ей не придется ехать на юг, чтобы ее мордашка покрылась загаром... Это особенно вероятно, если я ей расскажу, каким образом дал дуба ее любовник... Утром муж, вечером его дублер! Случаев облачиться в траур у прекрасной вдовы хоть отбавляй! В общем, ей несладко. Всем несладко: ей потому, что осталась без мужика; полиции потому, что надо расследовать убийства; мне потому, что осталось всего несколько часов, чтобы распутать эту загадку, если я хочу сохранить свою репутацию; а парню в круглой шляпе потому, что он до сих пор не нашел то, что ищет... Итак, я без предупреждения проникаю в кокетливо обставленную квартирку, включаю свет... Все выглядит нормально. Иду прямиком в спальню. Никого. В других комнатах тоже. Это не вдова, а какой-то ветер! Глава 12 В квартире все стоит на своих местах, все в порядке... Иду на кухню и вижу на плите сковородку, на которой жарили яйца. Это доказывает, что Югетт подкрепилась, прежде чем сделать ноги. Вопрос заключается в том, чтобы узнать, смылась ли она насовсем или поехала к родственникам. Вполне нормально, что молодая вдова не остается одна ночью после смерти мужа в доме, служившем фоном для их идиллии (если позволите так выразиться!). С другой стороны, ничто не указывает на окончательный отъезд... Даже пижама красотки лежит на кровати. В шкафу хранятся стопки тонкого белья, заставляющего вздрогнуть... Значит, в этой сбруе прекрасная вдова выходила на похотливую охоту. Я до самого смертного ложа, если оно у меня будет, не забуду ее белые шелковые трусики шириной в два пальца с черными кружевами по краям. Если потаскушка отваливает без таких безделушек, значит, ее отсутствие будет недолгим... Я присаживаюсь в кресло перевести дух. Если вы вспомните, что все то, о чем я рассказал, произошло за двадцать часов, то признаете, что я веду очень насыщенную жизнь. Поскольку мне нужно повторить пройденные шаги, я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Первое: я вижу типа, засовывающего брильянты в засахаренные фрукты. Второе: он посылает драгоценную посылку по почте жене, которая живет в нескольких сотнях метров от отеля, где он остановился... и которой он собирается нанести визит, вот что важно. Ван Борен от начала и до конца вел себя парадоксально... Третье: через несколько часов он пикирует вниз головой в шахту лифта своего дома; поскольку двери лифта на всех этажах были закрыты, напрашивается вывод, что в шахту его столкнули. Четвертое: в тот момент, когда он совершал свой полет, его достойная супруга была в обществе своего молодого любовника. Пятое: одна соседка видела мужчину в круглой шляпе, удравшего, узнав труп. Шестое: мужчина в круглой шляпе отправляется в отель Ван Борена забрать его багаж и заполучает квитанцию на отправленную утром посылку. Седьмое: инспектор Робьер обнаруживает в часах погибшего крохотную фотографию. Что на ней изображено? Загадка. Восьмое: навестив квартиру Рибенса, я нахожу засахаренные фрукты, использованные для той же цели, для которой их использовал Ван Борен. Девятое: человек в круглой шляпе тоже является к Рибенсу и тоже что-то там ищет. Он задает мне сильную трепку. Десятое: вернувшись несколько часов спустя к Рибенсу, я нахожу его лежащим с перерезанным горлом в подъезде дома. Одиннадцатое: прибежав затем к вдовушке Ван Борен, я не нахожу ее дома... Ну вот, все! Дайте-ка мне аспирину и водички запить... Согласитесь, что все эти задачки представляют большую сложность даже для людей, не обделенных серым веществом! Брильянты, мертвецы, тумаки, фотографии... всего в избытке. Я говорю себе, что раз уж оказался один в квартире Ван Борена, то могу провести небольшой обыск. Очень даже неплохая мыслишка. Снова начинаю поиски в ящиках, шкафах, комоде и так далее. Нахожу то, что обычно лежит в таких местах, то есть белье, счета, не представляющие интереса семейные документы, почтовые открытки от кузена Люлю, письма от тетушки Эрманс, иностранные трамвайные билеты, вырезки из журналов мод и еще тысячи всяких ерундовин, не имеющих ценности для постороннего. Прохожу в маленькую комнатку, в которой стоят письменный стол и картотека. Я надеюсь найти что-нибудь интересненькое здесь, но не тут-то было. Письма на официальных бланках на имя Ван Борена, досье, содержащие переписку с клиентами на предмет фотоаппаратов... Всего пятьдесят различных имен. Все выглядит нормально. Может быть, я нашел бы что-нибудь, внимательно изучив каждую бумажку, но на это у меня нет времени... Несмотря на храпака, заданного во второй половине дня, я чувствую груз усталости от хождений туда-сюда и эмоций. Опускаюсь во вращающееся кресло кабинета, и тут мои глаза падают (это проходит безболезненно, спасибо) на листок бумаги, вставленный в печатную машинку, стоящую на столе. (Уф! Я уж и не надеялся закончить эту фразу; если вы сумеете произнести ее вслух не переводя дыхания, значит, у вас есть задатки m{pk|yhj`.) На листке плохо напечатаны несколько слов. Я читаю фразу, выглядящую шуткой: "Жорж, я в -- ". И все! Надо признать, что этого очень мало. Я говорю себе, что это сообщение адресовано Рибенсу, а следовательно, Югетт не знает, что он протянул ноги, и ждет его визита. Господи, какая запутанная история! Вот и двенадцатый пункт, которого я совершенно не ждал... И что это означает: "Я в -- "? Это скорее похоже на код, чем на мельницу для перца. Я вытаскиваю листок из машинки и сую его в карман, желая себе найти решение этой новой загадки. Задача из двенадцати пунктов... Остается только ждать тринадцатого, надеясь, что он принесет мне удачу. Я выхожу из квартиры и, поскольку ноги у меня просто отваливаются, решаю спуститься на лифте. Предварительно убедившись, что кабина передо мной, поскольку совершенно не желаю свалиться с пятого этажа, захожу в нее и собираюсь закрыть дверь, но тут замечаю, что она снабжена механизмом, автоматически закрывающим ее. Это открытие заставляет меня задуматься. Дурак! Я даже не догадался проверить систему запирания дверей. Раз они закрываются автоматически, значит, можно вернуться к версии о несчастном случае. Ладно, допустим, это несчастный случай... До он мог произойти только тогда, когда Ван Борен уходил. Его жена клянется, что не видела его. Если она врет, значит, сама его и убила. Если не она угробила своего Джефа, то его вообще не было в доме. Мне снова понадобился аспирин. Принесите коробочку побольше! Возвращаюсь к себе в отель, пережевывая тринадцатый пункт моего личного отчета: несчастный случай или убийство? That is the question! В номер я попадаю в три ночи. Соседи за стенкой утихомирились. Отовсюду доносится храп. Засыпая прямо на ходу, я снимаю телефонную трубку. Гудок раздается довольно долго, прежде чем ночной дежурный отвечает липким от сна голосом: -- Да? -- Соедините меня с полицией. -- С чем? -- С по-ли-ци-ей. -- Что-нибудь случилось? -- Нет, ничего... -- Но... -- Позвоните в полицию, старина, если не хотите оказаться завтра безработным. Он наконец выполняет то, о чем я прошу. После переговоров и "подождите, я посмотрю, здесь ли он", меня соединяют с комиссаром, приезжавшим недавно за охлажденным мясом Рибенса. Напоминаю ему, кто я. -- Скажите, -- продолжаю я, не дав ему выразить мне свое безграничное уважение, -- у Рибенса были при себе ключи? -- Конечно, -- удивляется тот. -- При нем была связка и один маленький "йаловский" ключ. -- Проверьте, подходит ли этот ключ к квартире мадам Ван Борен, проживающей на улице Этюв, дом восемнадцать. -- Как, вы сказали, ее фамилия? -- Ван Борен... -- Это не... -- Да. Как только получите ответ, будьте любезны, позвоните мне! -- Договорились. Тип внизу не пропустил ни слова из нашего разговора, потому что я слышу шум его дыхания. -- Эй, дежурный, -- говорю я, -- можете положить трубку, я закончил. Снимаю пиджак и ложусь на кровать в брюках. Места, обработанные типом в круглой шляпе и с двухцветными глазами, начинают болеть. У этого субчика была печатка, и он рассадил мне скулу. Я выключаю свет, потому что электричество действует мне на глазной нерв. С темнотой на мое бедное лицо, словно паутина, падает чудесное успокоение. (Еще одна цитата, которую вы сможете где-нибудь при случае вставить. Она придаст вам оригинальности.) Я пытаюсь думать, но даже самые сильные выдыхаются. Вот и мои мозги уже не работают. Начинаю засыпать... Передо мной в необыкновенно медленном хороводе проходят лица персонажей: Рибенс, Ван Борен (оба покойные)... Югетт... Мерзавец с длинными руками... Робьер... И малышка без комплексов, с которой мы перемахнулись в подъезде, рядом с трупом. Потом хоровод останавливается и я отключаюсь. Глава 13 Спать мне пришлось недолго. Телефонный звонок вырывает меня из полной черноты. Голос комиссара доносит слова, которые я не сразу понимаю... Тяжело спать урывками. Сон -- он как любовь: надо делать большой сеанс сразу, иначе и начинать не стоит. -- Вы были правы, -- говорит полицейский, -- ключ подходит к двери квартиры Ван Боренов. Кажется, Рибенс был любовником вдовы. Ее в квартире нет, исчезла в начале вечера... -- Спасибо... -- Могу я вас спросить, как... -- Завтра я вам все расскажу во всех подробностях... Сейчас действительно не самое удачное время для чтения университетской лекции о сексуальном поведении ангорского кролика. Кладу трубку на рычаг. Башка тяжелая. Я сую ее под холодную воду, и это меня немного успокаивает и будит. Кроме того, это будит соседей за стенкой, которые сразу возобновляют переговоры с того самого места, на котором их остановили. В ход идет какой-то тяжелый предмет, которым другие жильцы дубасят в стенку, требуя тишины, но чтобы заставить эту парочку остановиться, нужно окатить их водой, и то еще результат не гарантирован! Отказавшись от мысли поспать еще, я умываюсь и бреюсь. Гул моего "Филипса" теряется в шумах из-за стенки. Где-то церковные колокола отстукивают шесть ударов. Что-то я сегодня рано поднялся! Убедившись, что волосяной покров с физиономии удален, я вызываю себя на ультрасекретное совещание. Из этой беседы следует вывод, что первым делом надо заполучить камушки. Сегодня утром почтальон должен принести их к Ван Борену. Надо перехватить посылочку по дороге. У меня есть одна идейка, которой я поделюсь с вами, так что раскрывайте пошире уши. Я сказал себе, что парень с двухцветными глазами нашел квитанцию, а раз она была так спрятана, он не мог ею не заинтересоваться. Почтовый штемпель указал, что посылка была отправлена этим же утром. Он тоже думает, что ее принесут сегодня, и сделает все возможное и невозможное, чтобы завладеть ею. Естественно, я могу посвятить в курс дела полицию, но предпочитаю действовать в одиночку. Полиция предпримет крупномасштабную операцию, а это насторожит хитрого лиса... Понимаете, у меня есть шанс отыскать моего колотильщика, и я не хочу его упускать... Теперь это наше с ним личное дело. Посредников просим не беспокоиться, мы разберемся между собой, с глазу на глаз, или, если вам так больше нравится, с кулака на кулак! Моя матушка мне всегда говорила, что мир принадлежит тем, кто встает рано. Одевшись, я отряхиваю с брюк пыль и выхожу, когда киска за стенкой сообщает публике, что сейчас помрет, и зовет типа, убивающего ее: "Иди ко мне!" Погода сегодня паршивая. Город как будто решил поспать подольше. Должно быть, это вызвано проекцией моего настроения на окружающие вещи. Люди всегда окрашивают мир в цвета своих мыслей. (Как я сегодня разошелся. Прям Мориак в расцвете таланта!) Я направляюсь на улицу Этюв и спрашиваю дворника, где находится ближайшее почтовое отделение. Он мне его указывает и уверяет, что в такое время оно еще закрыто, чему я охотно верю. У торговца, моющего порог своего магазина, я интересуюсь, в котором часу разносят посылки. Он мне отвечает, что в девять. Времени у меня много. Я захожу в только что открывшееся кафе, куда валят местные пролетарии, съесть плотный завтрак. У бельгийцев счастливый вид, что мне больше всего в них нравится. Глядя на них, никогда не скажешь, что по их земле прошла война. Их здоровье выдержало все испытания... (Если я пущу слезу, удержите меня!) Шум придает мне недостававшей бодрости. Итак, я кладу на весы большой груз... Посмотрим, кто перетянет, неизвестный боксер или ваш друг Сан-Антонио! Я замечаю, что посетители кафе бросают на меня частые взгляды. Зеркало сообщает мне, что спутать меня с Марлоном Брандо невозможно. Правда, рожа у меня многоцветная. Полученные вчера удары разукрасили ее в синий и красный цвета с некоторой примесью желтого и большим количеством зеленого... Кажется, мне бы сейчас очень подошли черные очки. Маленький толстяк, завтракающий на углу стола, по-доброму улыбается мне. -- Что с вами случилось? -- спрашивает он. -- Очень смешная вещь... -- отвечаю. -- Да? -- Да... -- И какая же? -- Подушка... -- Подушка? -- Да. В гостинице мне досталась очень жесткая подушка. Я встаю, оставляя его с куском пирога размером с Гибралтарскую скалу в зубах. Около часа я фланирую вдоль живописных берегов МЕзы. На ней много барж... Мне очень нравится смотреть на воду -- успокаивает нервы. Наконец, когда прозвонило восемь часов, возвращаюсь в центр. Я иду по улицам, отведенным проституткам. В Льеже они сидят в витринах. Они сидят в кокетливых комнатках, в красивом белье, очень миленькие. Если вам хочется, вы заходите, дама задергивает шторку, изолируя вас от улицы, и вы получаете четверть часа антракта... Интересная система. Вот бы ее ввели в Париже. Она заняла бы достойное место в рамках компании по борьбе с шумом! В открывшемся магазине покупаю очки с затемненными стеклами, jnrnp{e ничего не добавляют к моей природной изысканности, но делают меня не таким разноцветным. Час "Ч" уже близок. Я подхожу к указанному мне ранее почтовому отделению и останавливаюсь на улочке, где идет активная деятельность. Из двери выходят почтальоны с тяжело нагруженными сумками на плече. Я замечаю добродушного вида толстяка и прошу у него огоньку. Поскольку он мне его дает, я угощаю его сигареткой. Заикаясь от благодарности, он выкладывает мне все нужные сведения. Нет, улица Этюв не его участок. Ее обслуживает его коллега Колаэр -- маленький косой блондин, который скоро выйдет. Я благодарю его. С таким описанием можно найти человека где угодно, даже в толчее площади Этуаль. Скоро он появляется, во всем верный если не своей жене, то описанию, данному его почтенным коллегой. Он идет спокойным шагом, насвистывая песенку, будто и не замечая неустойчивой погоды. Я следую за ним на некотором расстоянии, окидывая влажным взглядом маленькую фигурку. Хиляк тащит на плече колоссальное состояние, даже не подозревая об этом. Я сжимаю в кармане свой пистолет, который снял с предохранителя, и клянусь, что, если почтальон подвергнется нападению, я влеплю всю обойму в того, кому вздумается играть в Диллинджера[8]. Пусть достойный служащий почтового ведомства Бельгийского Королевства выполняет свою работу со спокойной душой (кстати, он выглядит абсолютно спокойным), Сан-Антонио начеку и не подкачает. Если не пройти путь почтальона самому, то никогда не поймешь, как он долог. Я иду, как на похоронах за ежеминутно останавливающейся клячей. Остановки, остановки... Косой заходит в дома и выходит из них, продолжая насвистывать, по-прежнему довольный собой, администрацией, дающей ему работу, женой и своим потомством... Я внимательно смотрю по сторонам, проверяя, есть ли за почтальоном хвост, но хвоста нет. Этот достойный человек идет медленно, разнося письма о любви, смерти, бизнесе, принося сюда радость, туда печаль... Спокойная машина судьбы... Разносчик любовных излияний, сообщений о разрывах, сеятель смертей... (Ой, что-то меня заносит.) Да, он идет... И чем дальше он идет, тем ближе подходит к цели, которую я себе назначил, то есть к дому восемнадцать по улице Этюв. И чем ближе он к нему подходит, тем отчетливее становится опасность, которой он подвергается... Я сокращаю расстояние между нами, опасаясь в любую секунду увидеть, как рядом с ним остановится машина, из нее выскочит человек с пушкой в руке и захватит его ношу. Но ничего такого не происходит. Он уже обошел четырнадцатый и шестнадцатый дома, переходит на другую сторону улицы, чтобы обслужить нечетные. Снова переходит улицу и входит в восемнадцатый. В дом, который... В дом, где... Я в нерешительности смотрю по сторонам: никого! Тогда, будучи человеком решительным, захожу тоже. Глава 14 Что забавно в этой мерзости под названием жизнь, так это то, что никогда не происходит то, чего ждешь. Вот, например, в цирке вы следите за номером воздушного гимнаста, каждый раз ожидая, что он разобьется. Вы смотрите, разинув рот, чтобы не пропустить ни малейшей детали, но всякий раз парню его номер удается. Несмотря ни на что, однажды вы читаете в вашей брехаловке, что он сломал себе хребет где-то за бугром, и испытываете сильную грусть. Да, вы грустите, потому что не присутствовали при том, когда его номер наконец-то не удался. Вы видите в этом свинство судьбы по отношению к вам, и совершенно правы. Случай -- поганая штука. С самого вашего появления на свет он проводит вас мимо удач, мимо верных жен, крупных выигрышей и продвижения по службе... Зато вам все время достаются сифилис, военный крест и телки, держащие двери открытыми для всех мужиков... Такова жизнь... Возвращаясь к моему маленькому почтальону, скажу, что я за него смутно беспокоюсь. Парень, сам того не зная, тащит на плече целое состояние, в курсе чего по меньшей мере двое. Что произойдет дальше, я угадываю, предчувствую, нюхом чую. Человек в круглой шляпе спрятался в доме и поджидает почтальона. В тот момент, когда косоглазик вытащит из сумки посылку и приготовится позвонить в дверь пустой квартиры Ван Боренов, он набросится на него, долбанет дубинкой по башке, почтальон отрубится, а человек в круглой шляпе завладеет бесценной посылкой... В этот момент в дело вмешаюсь я. Разумеется, для почтальона было бы лучше, если бы я вмешался пораньше, но я не уверен, что смогу это сделать. Вот чем я забиваю свое серое вещество, когда ступаю на тернистую тропу войны Двух Роз. Будучи образцовым служащим, недомерок начинает подниматься по лестнице, потому что прислуге запрещено пользоваться лифтом. А он и есть прислуга. Носильщик драгоценных камней мадам. Ну и, конечно, засахаренных фруктов тоже. Эти фрукты из разряда запретных плодов... Пока он мужественно поднимается по лестнице, я вхожу в лифт (что гораздо лучше, чем шагнуть мимо него), нажимаю на кнопку шестого этажа и взмываю ввысь. Стальная кабина летит, как ракета VI. Я проношусь мимо маленького белобрысого почтальона. Он бросает на меня расходящийся лучом взгляд, характерный для косых. Я улыбаюсь ему, он мне. Он не догадывается, что я его ангел-хранитель, а я, будучи прилежным ангелом, набираю высоту, чтобы иметь лучший обзор. Я рассчитывал обнаружить затаившегося в засаде человека, но ничего такого нет! Ни-ко-го! Лестничная площадка пуста, как пустыня. Интересно, я бы даже сказал -- странно! Выхожу из лифта на шестом (и последнем) этаже и, перегнувшись через перила, в нескольких пролетах ниже вижу могучую десницу славного почтальона, лежащую на перилах. Он смело идет на штурм пяти этажей, как школьник на штурм двоюродной сестрички. Чтобы развеселить себя, он насвистывает, несмотря на то что это требует дополнительных усилий. Он высвистывает "Вы идете, не замечая меня", что кажется мне немного старомодным, зато очень подходящим к нашему случаю. Славный почтальон... Вот он на пятом. Открывает свою кожаную сумку. Вынимает из нее хорошо знакомую мне коробку. Он стоит в четырех метрах подо мной со своими засахаренными фруктами, чистой душой, левым глазом, играющим "Я поеду в Вальпараисо", и правым, отвечающим: "А мне и здесь неплохо". Моя правая рука, сжимающая гофрированную рукоятку пистолета, вся взмокла от пота. Это уж не рука, а губка какая-то! Мое сердчишко, хотя и привычное к сильным эмоциям, начинает jnknrhr|q сильнее. Я спускаюсь на три ступеньки, чтобы мне осталось сделать пару прыжков и выйти на сцену, если в этом возникнет надобность. Маленький почтальон целится в кнопку дверного звонка, что довольно неудобно, учитывая строение его глаз. Нажимает на нее. Ждет... Я тоже жду. Тихо! И тут у меня внутри что-то екает. Я говорю себе, что зря беспокоился, потому что парень, нашедший квитанцию, не понял ее значения... В этот момент дверь Ван Боренов открывается и почтальон бросает приветливое "Доброе утро, мадемуазель!", от которого я обалдеваю. Я бы отдал говорящие часы за солнечные, лишь бы увидеть мордашку киски, с которой поздоровался почтальон, и его самого. Но это совершенно невозможно, потому что дверь находится как раз под тем местом, где я стою... А показываться сейчас я никак не хочу! -- Мадам Ван Борен дома? -- весело спрашивает косоглазый. -- Мадам в ванной, -- отвечает женский голос. Значит, это не Югетт. На этот раз я все просекаю. Девица -- сообщница парня в круглой шляпе. Она явилась в квартиру и стала дожидаться почтальона. Вот так, никакого нападения, никакого шума. Все тихо и красиво. Нужно только иметь наглость... -- У меня для нее посылка. Вы можете дать ей мою книгу, чтобы она в ней расписалась? -- Конечно... Давайте... Секунда молчания. Девица ушла. Она сейчас сама распишется в книге... Я бы на ее месте поступил именно так. Красиво работают... Вот и она... -- Это вам, держите. Должно быть, чаевые королевские... Понятное дело... Засахаренные фрукты в этом году просто бесценны! Парень рассыпается в благодарностях и пятится, низко кланяясь... Дверь закрывается, я опускаю мой мокрый от пота шпалер в карман и вытираю руки о штаны. Я навостряю слух, рассчитывая услышать шум разговора, но нет, все тихо. Тогда я смело звоню. Тишина... Новый звонок, новая тишина... Что это значит? Я быстренько прибегаю к помощи отмычки. Она уже знакома с этим замком, что сокращает время переговоров. Открыв дверь, я врываюсь в квартиру со своей карманной артиллерией в руке, как сумасшедший бегу на кухню и вижу, что дверь черного хода приоткрыта. Высовываюсь в нее и слышу топот в самом низу... Тогда я бросаюсь к окну, но -- вот непруха! -- черный ход выходит на другую сторону дома, потому что дом угловой. Если бы я мог исправить положение, отвесив себе тысячу пинков по заднице, то взялся бы за дело прямо сейчас. Я не хочу вас растрогать сверх меры, но, честное слово, у меня на глазах выступают слезы... Дать себя провести таким образом, нет, это немыслимо! Я умираю... Агонизирую... Досада вызывает сильную жажду, и я направляюсь прямиком к бутылке коньяка. Затем выхожу из квартиры и, не обращая внимания на лифт, оставшийся на верхнем этаже, со всех ног бегу вниз по лестнице... Улица пустынна. Зато мое сердце полно злости и досады. Я замечаю моего почтальона чуть дальше. Он выходит из соседнего дома. -- Эй, почтальон! Он оборачивается. -- Месье?.. -- Слушайте, я из полиции, это очень серьезное дело... Вы только wrn доставили посылку мадам Ван Борен? -- Да, но... -- Вам открыла служанка? -- Да, но... -- Как она выглядела? Он смотрит на меня. -- Но... -- Слушайте, старина, перестаньте блеять, как овца при перегоне на летнее пастбище. Я прошу у вас ее описание. Это срочное дело. Напрягите немножко орех, служащий вам мозгами. -- Но, месье... я... я прошу вас... Чтобы остановить поток возражений, показываю ему мое удостоверение, не давая времени увидеть, что оно французское. Главное -- слово ПОЛИЦИЯ, написанное гигантскими буквами. Разумеется, на нем есть трехцветная полоска, но, может, он не только косой, но еще и дальтоник. -- Вот это да... -- бормочет он, -- я не думал... Ну, это была девушка... Он прикрывает правый глаз, что на долю секунды придает его физиономии нормальный вид. -- Симпатичная... -- продолжает он, -- хорошо сложенная... Тут... и тут... Его короткие руки обрисовывают в воздухе привлекательные формы. -- Короче, старина! Я не прошу вас танцевать мне френч-канкан! Какое у нее было лицо? На кого она похожа, на крысу или на Марлен Дитрих? Он радостно улыбается. -- Для полицейского вы веселый... Его глаза еще больше сближаются, как будто собрались раздавить переносицу. -- Миленькое лицо... Она брюнетка со светлой прядью посередине и... Брюнетка со светлой прядью! Я хватаю почтальона за лацканы пиджака и пытаюсь смотреть ему в глаза, отчего тоже начинаю косить. -- Вы уверены? Брюнетка? И обесцвеченная прядь, почти совершенно белая? -- Да, именно так... -- Мисс Огонь-в-заднице! -- бормочу я. -- Чего? -- квакает почтальон. Я его отпускаю. Он смотрит на меня. -- Мне надо позвонить, -- говорю. -- Тут рядом есть кафе. -- Хорошо... Спасибо... Охваченный угрызениями совести, я говорю ему: -- Пойдемте со мной... Я угощаю! Глава 15 В предложении выпить почтальону есть своя соль ("Серебос", лучшая марка). Служитель ведомства почт и телеграфа горд. Для него честь, что его угощает полицейский. У каждого свое представление о чести, в зависимости от темперамента. Я иду к телефону и снова набираю номер комиссара, ведущего дело об убийстве Рибенса. Его на месте нет, поскольку еще довольно рано, но меня соединяют с одним из его заместителей. -- Да, -- говорит он, -- комиссар Табуа рассказывал о вас, господин комиссар... -- Вы сопровождали его при выезде на осмотр места преступления на авеню Леопольда Первого? -- Да... -- Тогда вы, конечно, помните девушку, обнаружившую труп? -- Мадемуазель ДюбЕк? -- Я не знаю ее фамилию. Это красивая брюнетка с обесцвеченной по моде сорок шестого года прядью. Представляете, да? -- Да, это она... На ней был зеленый жакет и бежевая юбка... -- Верно. Вы можете мне дать адрес этой красотки? -- Но... Она живет в том же доме! -- Вы в этом уверены? -- Конечно, я сам проводил ее к родителям. Отец отставной жандарм, а малышка работает билетершей в кинотеатре. -- О'кей, спасибо... -- У вас ничего нового? Я в нерешительности. Вам не кажется, что ваш друг Сан-А отстает от событий? Не пора ли ему признать свое поражение? Если бы я рассказал полиции все, что знал, она, возможно, справилась бы с делом лучше. Но я пытался справиться один, время уходит, а я все так же далек от разгадки. Но, хотя мой моральный дух немного подорван, я держусь хорошо. -- Нет, ничего нового. Благодарю вас... Вешаю трубку на рычаг и в задумчивости выхожу из кабины. Я слишком быстро начал строить умозаключения. Из-за упомянутой почтальоном обесцвеченной пряди я сразу решил, что речь идет о малютке Завалите-меня-месье. Вывод был слишком поспешным. Если не считать ее повышенной готовности к любовным играм, она показалась мне совершенно порядочной девушкой, работающей, живущей с папой-мамой, ведущей нормальную жизнь. Почтальон со смещенными глазами замечает: -- Вы чем-то озабочены? -- Пред ставьте себе, меня беспокоит печень. -- А синяки на вашем лице, -- сардонически спрашивает он, -- тоже вызваны неполадками с печенью? -- Да, -- говорю, -- только не моей... Больная печенка делает людей агрессивными. Он осушает свой стакан пива. -- Вы меня извините, но мне надо идти работать. -- Пожалуйста. Он колеблется и протягивает мне свою честную руку, испачканную чернилами. Я пожимаю его четыре крепких пальца, и мы расстаемся добрыми друзьями... "И все-таки, Сан-Антонио, -- рассуждаю я сам с собой, -- эта малышка ДюбЕк знала Рибенса... Не надо забывать об этой детали. В этом деле, как и в любом другом, следует использовать все имеющиеся данные!" Я теряю время на раздумья, что, может быть, лучше, чем терять штаны, но жутко непродуктивно... Я иду по полным народу улицам до тех пор, пока не нахожу такси. -- Авеню Леопольда Первого! -- бросаю я шоферу. В который раз. Опыт приходит с возрастом. С каждой минутой он накапливается в вас серией маленьких правд, которые заглатываешь, будто устриц. Например, я говорю себе, что в такой темной истории не надо было носиться туда-сюда. Вместо того чтобы гонять от Ван Боренов к Рибенсу и от Рибенса к Ван Боренам, мне следовало выбрать одну из двух подозрительных квартир и следить за ней, пока не получу результат... Да, мне следовало действовать именно так. Это привело бы к конкретному результату. Вместо этого я порхал бабочкой, шевелил задницей, и что это дало? Ни хрена! Только задница вспотела! Пока я был в одном месте, события происходили в другом... Да, я лопухнулся. Вот что значит действовать по-дилетантски и вести расследование как любитель! Почему? А потому, что где-то в глубине души я относился к этому делу не как к настоящему расследованию, а как к упражнению в стиле. Я занимался им, будто разгадывал кроссворд. Я чувствовал себя одиночкой в чужой стране, не имел возможности опереться на великолепно отлаженную машину французской полиции. -- Вот авеню, -- говорит мне шофер. -- Какой дом вам нужен? Не знаю, как он ехал, но добрались мы удивительно быстро. Может, я по ошибке сел не в такси, а в реактивный самолет? Я называю ему номер дома, в который хочу попасть, и -- раз! -- вот мы уже на месте, можно вылезать. Парень честно заслужил свои чаевые. Захожу в дом. Толпа зевак рассматривает мокрое пятно на кафельном полу. Кровь Рибенса смыли, и эта лужа -- единственный след, оставшийся от драмы, но людям на это наплевать. Они подключают свое воображение. К тому же тут есть соседка, видевшая этой ночью труп, и она рассказывает, описывает, живописует, не жалея красок, во всех деталях, с дрожью, с чувством, с "Об этом даже страшно рассказывать" и "Меня до сих пор трясет"... Если вам нужны междометия, обращайтесь к ней, у нее их полна коробочка! Я прохожу мимо группы, в которой никто не обращает на мою статную фигуру ни малейшего внимания, и спрашиваю у другой жилицы дома, спешащей на подмогу первой, где живут ДюбЕки. -- На третьем, справа... -- Спасибо. Мне открывает сам папаша ДюбЕк. Типичный жандарм: квадратная челюсть, подозрительный взгляд, кустистые брови, тонкие поджатые губы. Его беда, если не считать отсутствия высшего образования, неумение ясно говорить. Он как будто набил рот кашей. -- Что вы хотите? -- спрашивает он. Я тоже произношу одно слово, являющееся для него святым: -- Полиция. Его лицо тут же освещается, будто внутри включили лампу. Он просто светится. -- Проходите, пожалуйста... Какая история, а? Моя девочка! Дочь бывшего полицейского находит труп! Это судьба! -- Наследственность, -- говорю я. -- Точно, наследственность... -- Она дома? -- Нет... -- Вы не знаете, где ее можно найти? -- Но... у вас. Я смотрю на моего тестя на час. Его холодные глаза полны удивления. -- Как это -- у меня? -- В полиции. -- А! В по... Мне об этом ничего не сказали... За ней кто-то приехал? Я удивлен и смутно обеспокоен. -- Нет, -- отвечает он, -- ей позвонили по телефону... Было семь часов утра. Она спала, и трубку снял я. -- Звонил мужчина? -- Да. Старик перебивает себя, в его котелке появилась тревога. -- А что, что-то не так? -- Немного... -- Как это? -- Если тут нет никакого недоразумения, полиция не вызывала бы вашу дочь. В семь утра уж во всяком случае. Вам это не показалось странным? Папаша немного бледнеет. -- Да, теперь, когда вы сказали... -- Что вам сказал тот мужчина? -- Он сказал: "Это из районного комиссариата. Я хочу поговорить с мадемуазель ДюбЕк". Комиссариат! Магическое слово для этого старого тупицы. С ним он готов маршировать по потолку! -- А потом? -- Я пошел будить Жермен... Жермен! Наконец-то я узнал ее имя! -- Да?.. -- Это было непросто, потому что из-за ночной драмы она поздно заснула. -- Конечно... Ну и? -- Она подошла к телефону. Я мыл ноги... Я мою ноги каждое утро: они у меня сильно потеют... -- В жандармерии это распространенное явление, -- говорю я с тем, чтобы положить конец этому откровению, интерес которого всем очевиден. -- Правда? -- Ну конечно... Так что сказала Жермен? -- Не знаю. Она положила трубку, крикнула мне: "Мне надо срочно идти давать показания, потому что они вышли на след", оделась в пять секунд и ушла... Я ее даже не видел: я вытирал ноги... -- Понимаю. -- Можно умереть в любую секунду, -- говорит отставной жандарм, -- но я спокоен: ноги у меня чистые. Ноги для жандармов всегда были важнее мозгов. -- Ваша дочь вела размеренную жизнь? -- Даже очень. -- Она билетерша в кинотеатре, не так ли? -- В "Синеклере"... Конечно, это не профессия, но округляет ее сбережения... Ведь однажды этот ребенок выйдет замуж... По-моему, она выходит замуж чуть ли не ежедневно, но у отцов, даже отслуживших тридцать лет в жандармерии, всегда есть иллюзии. -- А кроме этого, у нее есть какое-нибудь занятие? Он хмурится. -- Знаете, -- говорит он, -- я всегда хотел, чтобы малышка стала специалистом по бухгалтерскому учету, но она никогда не проявляла особых способностей в учении. Я знаю, у нее способности к другому. Каждому, как говорится, свое. Я прячу улыбку. Старик продолжает: -- В наше время без дипломов хорошей работы не найти... Это факт. Между нами говоря, старый лопух начинает действовать мне на нервы со своими ногами, необразованной дочечкой и замечаниями о проблемах трудоустройства, но надо дать ему выговориться, чтобы узнать то, что мне нужно. А его как прорвало... Приходится набраться терпения. -- Короче, -- говорит он через четверть часа трепотни, -- она убирается по утрам, днем и вечером продает билеты... Не самые глупые занятия, а? Доказательство то, что сам он был жандармом. -- Да, -- великодушно соглашаюсь я, -- глупых профессий не бывает. -- По-моему, пусть уж лучше убирает квартиры, чем работает официанткой в кафе, где подвыпившие мужчины иногда дают волю рукам... -- Это верно. -- Жермен такая свежая... "Прям едва распустившийся цветок невинности", -- мысленно говорю я. -- У кого она работает? -- О! У очень приличных людей. Он часто в отъезде... Его жена остается одна... Я прислоняюсь к стенке, потому что этот пентюх даже не предложил мне сесть. -- Как их фамилия? Следует четкий ответ: -- Ван Борен. В моем котелке как будто разорвалась ракета фейерверка. -- Ван Борен? -- Да... -- Вчера она у них работала? -- Нет, вчера у нее был выходной. -- Скажите, месье ДюбЕк, вы читаете газеты? -- Каждое утро! Когда вы позвонили, я как раз собирался читать "Ла МЕз". Я сердечно улыбаюсь ему. -- Ну что же, месье ДюбЕк, прочтите ее. Я уверен, что она вас заинтересует. Я подношу палец к шляпе и отваливаю. Глава 16 Я уже перестал считать пункты моей истории. Когда я говорю "моей", то слишком далеко завожу чувство собственника, потому что мне она почти не принадлежит. Теперь оказывается, что Мисс Возьми-меня-кто-хочет, иначе говоря Жермен ДюбЕк, прибирала квартиру милашки Югетт! Я всякого видел, как поется в песне. Выходит, это она открыла дверь почтальону? И может, сделала это совершенно естественно? Хотя нет. Она уверяла, что хозяйка в ванной, а когда я вошел в квартиру, в ней никого не было. Я смотрю на городские куранты, которые мне сообщают, что сейчас десять часов с мелочью. Время идет, ребята! Летит галопом! Скоро мне надо будет возвращаться в отель собирать багаж, но до того я должен решить чертовски трудную проблему. Понимаете, когда зашел в тупик, остается только биться башкой об стенку и стучать себя кулаком в грудь. Так вот, я направляюсь в полицию. Отведу Робьера в сторонку и выложу ему все, что знаю. С теми сведениями, что я принесу, он сможет успешно завершить расследование, а у меня на это нет времени. Не буду же я, в конце концов, рисковать карьерой ради удовлетворения каприза! А оставаться в Льеже до тех пор, пока не найду разгадку, было бы крайне дорогостоящим капризом. Новое такси довозит меня до здания, в котором размещается льежская полиция. Я прошу сказать, где находится кабинет моего бельгийского коллеги, и направляюсь туда медленной благородной поступью мученика, идущего на казнь. Стучу в дверь. Меня приглашают войти, что я и делаю без тени qnlmemh. Комната довольно просторная, в ней стоят несколько почерневших столов, заваленных бумагами. В комнате сидит всего один тип, но это не инспектор Робьер, а маленький юнец в очках, с лицом, похожим на нож для резки бумаг. Он с необыкновенно проникновенным видом печатает на машинке двумя указательными пальцами. -- Можно видеть инспектора Робьера? Маленький юнец перестает терзать "Ундервуд". -- Он на докладе! Сухой голос, полицейский взгляд. Миляга только начинает, но уже законченный легашок. Поверьте мне, он далеко пойдет, если его не остановят пули бельгийских блатных. Он станет спецом по допросам с мордобоем, значит, перед ним прекрасная карьера. -- Ладно, -- говорю, -- я его подожду... -- Ждите в коридоре, -- скрипит бумагорезка-машинистка. Это подтверждает его неопытность. Надо быть невероятно плохим психологом, чтобы разговаривать со мной таким образом в такой момент. Неужели очкарик не видит, что я доведен до ручки? И неужели на моей физии не написано, что я тоже занимаюсь благородной профессией легавого? Я недобро улыбаюсь. -- Не надо проявлять излишнее рвение, малыш, -- говорю я резким тоном, доставая из карману сигарету. Он смотрит на меня и собирается рявкнуть, но мои глаза советуют ему закрыть пасть, и он молчит. Я подхожу к окну, перед которым он тюкает на машинке, и, покуривая сигаретку, смотрю на серый пейзаж, расстилающийся передо мной. И вдруг впервые со дня приезда в этот город понимаю: несмотря ни на что, я за границей. На меня накатывает ностальгия... Мое воображение заменяет МЕзу Сеной, а на место доков ставит башни Нотр-Дама. Клево... Набережные с их зеленью, букинистами, влюбленными... Дорогие старые набережные Парижа... И сладкий воздух... Я вздыхаю и поворачиваюсь к "ножу для резки бумаг", вернувшемуся к своей работе. Мои глаза останавливаются на его указательных пальцах, исполняющих танец умирающего лебедя на черных клавишах. Я мечтаю. И вдруг... да, вдруг я вздрагиваю. Меня поразила одна деталь клавиатуры машинки. Важная деталь. Я привык к печатным машинкам. Все полицейские, хотя и не умеют печатать, выдают на них свои рапорты. Но я никогда не задумывался, что находится на клавише с двойкой и семеркой. Чтобы получить цифры, надо нажать на клавишу перевода в верхний регистр, но неопытный или торопящийся "печатник", желающий напечатать "27", но не нажавший на эту клавишу, получит " -- ". Я вытаскиваю из лопатника записку, найденную этой ночью у мадам Ван Борен. Я о ней совсем забыл! Не о Ван Борен, а лаконичной записке. "Жорж, я в -- ". Это никакой не код, а просто опечатка. Надо читать: "Жорж, я в 27". Я тихонько посмеиваюсь над этим открытием. Ко мне вдруг вернулась надежда. Наша Югетт сообщила любовнику, что отправляется в 27. Раз она выразилась так кратко, то Жорж, которому адресована записка (то бишь Рибенс), должен был хорошо знать, о каком месте идет речь. Я бросаю сигарету и сажусь за стопкой досье, не обращая ни малейшего внимания на паршивца, который даже перестал долбать по "Ундервуду", чтобы лучше рассмотреть меня. Я должен qnqpednrnwhr|q, довести рассуждения до конца. Это 27 соответствует номеру дома. Может быть, на ее же улице? Пожалуй, да. Если бы я оставлял записку близкому знакомому, то написал бы только номер дома, если дом находится на той же самой улице. Или указал название улицы без номера дома, если это место находится не на моей улице... Итак, вывод: я должен заглянуть в дом двадцать семь по улице Этюв. Я встаю. -- Вы уходите? -- спрашивает юнец. -- Я вернусь попозже. Передайте Робьеру, что к нему заходил комиссар Сан-Антонио. Парень так широко разевает рот, что нижняя челюсть опускается ниже пояса. Он просто ошарашен. -- Я... О! Я не... Не глядя на него, я направляюсь к двери. Открыть ее мне не приходится, потому что ее распахивает Робьер. Он свеж и пахнет фиалкой, как деревенский новобранец. -- Комиссар! -- орет он. -- Я счастлив вас видеть... Есть новости! Я сразу же прячу свои мысли о том, чтобы убежать, подальше. -- Садитесь! -- приглашает Робьер. -- Вы курите? Я достаю сигарету из его портсигара. Очкастый недомерок сжимается за своей машинкой до минимальных размеров. -- Я только что вернулся из Брюсселя, -- возвещает Робьер. -- Поездка была не напрасной... Он достает из записной книжки целлофановый конвертик, а из него крохотную фотографию, которую я уже видел в часах. -- Я знаю, что изображено на этом снимке! -- торжествующе объявляет он. -- Правда? -- Да, правда! И думаю, для вас это станет сюрпризом. Он протягивает мне сильную лупу и предлагает: -- Попробуйте угадать! Я беру лупу и рассматриваю фото, чтобы позлить его, найдя решение без его помощи. Малопонятное пятно по-прежнему наводит меня на мысли о шкуре пантеры или о бульоне с микробами... И все больше напоминает еженедельник загадки с разгадкой вверх ногами внизу страницы. Я признаю себя побежденным: -- Сдаюсь, Робьер. Он смотрит на меня, улыбаясь, довольный эффектом, который сейчас произведет. -- Это фотография Европы, -- говорит он. Глава 17 Это напоминает мне историю об одном сумасшедшем, который, показывая приятелю на свое ухо, спрашивал: "Как тебе мой новый шкаф?" Обалдев, я бормочу: -- Европы? -- Да... Он кладет лупу на фото и, вытащив из лацкана пиджака булавку, начинает мне показывать маленькие неравные пятнышки. -- Средиземное море, -- объясняет он, -- Черное, Адриатическое, Каспийское, Балтийское, Северное... Он останавливается. -- Сенсационная вещь! Одна фотография! Европа на почтовой марке! Это произведет революцию в фотографии... На моем лбу выступает пот. Честно говоря, я испытал сильные эмоции. -- Немыслимо! -- говорю я. -- Как можно сделать такую tnrncp`th~! Самолет не может подняться на такую высоту... -- Конечно. -- Значит, ракета? Я слышал, что американцы запустили одну с камерой и так засняли часть Земли... Робьер качает головой. -- В брюссельской фотолаборатории снимок увеличили в двести раз, тогда и стало понятно, что это снимок Европы... Но они были поражены четкостью изображения... -- Четкостью? -- Они отрезали один квадратный сантиметр от увеличенного варианта и тоже увеличили в двести раз... Потом повторили эту операцию. Невероятно, но фотографии получаются такими же превосходными, как при высокоточной аэросъемке. Я оставил их утром в полном экстазе... в лаборатории... Профессор утверждает, что, продолжая серию увеличений, можно увидеть даже родинку на носу прохожего. Это самое большое достижение в области фотографии. Парень просто в восторге. Он заразился энтузиазмом сотрудников брюссельской лаборатории и готов читать лекции по этому вопросу. Кроме того, он счастлив, что смог поразить меня в присутствии своего задохлика-подчиненного. Он садится поудобнее, поддергивает брюки, чтобы не помять складку, вытягивает безупречные манжеты, как делает мой босс, и смотрит на отражение солнца от их запонок. -- Понимаете, -- продолжает он, -- при данной съемке способ доставки фотоаппарата не имеет значения. Можно почти наверняка сказать, что это была ракета, снабженная системой парашютирования, а вот объектив -- это просто вызов законам оптики. Суметь заснять мельчайшие детали на такой огромной поверхности -- просто чудо! Я его слушаю... Размышляю... То, что я сейчас узнал, меня добивает. -- Вы себе отдаете отчет, -- говорит он, -- в военном значении этого открытия? От подобного аппарата не останется никаких секретов! Мир окажется голым! Ни одна винтовка не останется незамеченной! Если я дам Робьеру продолжать, то либо засну, либо он сорвет себе глотку. -- Знаете, о чем я думаю? -- перебиваю я его. -- О чем? -- Ван Борен, у которого нашли эту фотографию, работал в фирме, производящей очень мощные фотоаппараты... Робьер тонко улыбается. -- Я об этом уже думал... Один из моих коллег выехал на поезде в Кельн с заданием войти в контакт с директором "Оптики" и узнать, не оттуда ли происходит данное изобретение. -- Все это правильно, -- одобряю я. -- Знаете, Робьер, вы кажетесь мне очень хорошим специалистом. Слово полицейского, вы можете затмить даже нас, парижских умников. Его радость не знает границ. Еще одно мое слово, и он выпьет чернильницу или написает в ящик своего стола. А я горько смеюсь, потому что, в конце концов, мои слова -- правда. С немногими исходными данными он за короткий срок сумел расчистить немалый участок. Если бы я не скрытничал, если бы рассказал ему все, что знаю, он, возможно, уже дошел бы до разгадки. Неожиданно посерьезнев, он меня спрашивает: -- Вы ничего не хотите мне сказать? Уж не умеет ли этот льежский полицейский читать мысли себе подобных? -- Хочу, -- отвечаю. -- Немедленно прикажите начать поиски некой Feplem ДюбЕк, проживающей в доме, где жил убитый этой ночью Жорж Рибенс. Заодно разошлите описание типа лет тридцати пяти, высокого, плотного, с усами, в серой шляпе и со странными глазами... Он делает заметки. -- Договорились. Он смотрит мне прямо в глаза: -- Это все, что вы имеете мне сказать? Я не моргаю. -- На данный момент -- да! Тем хуже! Я не могу решиться выложить все. Что вы хотите, тщеславие сильнее всего на свете! Глава 18 Есть профессии, недоступные женщинам. Профессия таксиста, например. Когда баба садится за руль ради удовольствия, ее уже можно рассматривать как источник повышенной опасности, но когда она делает это своей работой, это все равно, как если бы я поступил в "Фоли Бержер" танцовщицей. За рулем тачки, в которую я влезаю в этот раз, сидит толстая бабища -- брюнетка с внешностью торгашки или содержательницы борделя. Она встречает меня радостным: -- А вы француз, вы знаете? -- Знаю, -- флегматично отвечаю я, -- а вы, спорю, таксистка? Она фыркает и объясняет, что села за руль после смерти мужа. -- Мне прооперировали живот, -- говорит она, -- и я не могу выполнять тяжелую работу. Бесстыдство ее слов просто забавно. Какое мне дело, что ей разрезали брюхо? Опять эта старая потребность заинтересовывать людей чисто личными вопросами! -- Гоните быстрее, -- прошу я. -- Вы торопитесь? Кажется, с ней повторяется анекдот об идущем на рыбалку глухом. -- Я готова ехать быстро, -- продолжает она, -- только скажите куда. Что-то у меня сегодня плохо варят мозги; надо сказать, что в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что я сейчас узнал! -- Улица Этюв, дом двадцать семь. -- Ладно... Отвезем вас туда. Она меня туда, конечно, везет, но с риском для наших жизней. Это не женщина, а тайфун. На одном из поворотов заднее колесо выскакивает на тротуар и один край машины зависает в воздухе. Я вспоминаю, что в Бельгии нет водительских прав. Это все объясняет! У меня замирает сердце, честное слово! Эта поездка настоящий кошмар! Не хватало только тут расшибиться насмерть! Наконец мы без повреждений прибываем по назначению, по крайней мере на улицу Этюв. Моя доблестная водительница останавливает свою машину, от чего я влетаю в лобовое стекло. -- Э! -- говорит она. -- Какой номер вы сказали? -- Двадцать седьмой... Она косится на меня. -- А такого нет. Я бросаю взгляд знатока на номера домов. Она права, маленькая улочка не доходит до дома двадцать семь... Этот последний удар судьбы вызывает у меня желание совершить u`p`jhph... Во мне образуется большая пустота, которая начинает расширяться. Меня как будто пронзило огромное сверло... Мне все надоело... Мне вдруг становится наплевать на все! Ван Борен, Рибенс и прочие могут спокойно тлеть... Я издаю вздох, способный по силе потягаться с муссоном. -- Отель "Тропик", -- бормочу я, -- и не надо гнать на ста десяти, времени у меня полно. Ну вот, мои вещи уложены. Мне осталось только приказать спустить их вниз, потому что у меня самого сил на это нет. Я разбит, как девушка, которую изнасиловал полк казаков. Такова жизнь! Иногда такое ощущение, что у тебя на плечах груз всего мира... Я звоню и, ожидая коридорного, в последний раз припадаю глазом к дырке в стене. Это с нее начались все мои неприятности... Соседний номер теперь пуст. Только развороченная постель по- своему рассказывает о страсти любовников, занимавших эту комнату. Наконец в дверь стучат. Я кричу, чтобы входили. За моим багажом пришел тот же коридорный, который относил на почту драгоценную посылку Ван Борена. Он угодливо улыбается мне. -- Вы звонили, господин комиссар? И этот знает, кто я! Пора сваливать... А что касается этого звания, мне кажется, я его больше не заслуживаю. -- Да. Отнесите мои вещи вниз... -- Хорошо, господин комиссар. Он берет мой чемодан. -- Какая история, а? -- говорит он. -- Бедный месье Ван Борен... Как вы думаете, его убили? Мне хочется его задушить. -- Мне это неизвестно... -- А я думал, что дело ведете вы, -- Он подмигивает -- Я сказал себе... Он ставит чемодан и показывает на дырку в стене. -- Я решил, что вы за ним следили... Снаружи-то это тоже делали... Он снова берет чемодан и собирается уходить. -- Эй! -- Да, месье? -- Что вы имеете в виду, говоря: "Снаружи это тоже делали"? У этого парня нюх на чаевые, как у бретонского спаниеля на бекасов. Я выкладываю перед ним крупную купюру. Он убирает ее в карман молча, как будто это носовой платок, потом ставит чемодан на пол и садится на кровать. -- За Ван Бореном следили два дня... Я это сразу заметил. -- Правда? И кто за ним следил? -- Мужчина... -- В круглой шляпе, в плаще и с усами? -- Нет, этот приходил за его багажом. Я говорю о том, кто расспрашивал меня насчет посылки... Я чувствую примерно то же, что парень, порвавший лотерейный билет, думая, что он ничего не выиграл, а потом сообразивший, что читал его вверх ногами. Я хватаю его за грудки. -- Говорите! Он не задает вопросов, зная, что меня интересует. -- Вчера, после обеда, после того как забрали багаж месье Ван Борена, пришел один мужчина... Он расспрашивал меня о нашем клиенте... Сказал, что из полиции... -- Сколько он тебе дал? Он пожимает плечами. -- О, господин комиссар! -- И добавляет: -- Пятьдесят франков. -- Что он хотел узнать? -- Клал ли Ван Борен что-нибудь в сейф отеля... Он хотел, чтобы я разузнал об этом без шума. Я разузнал и сказал, что не клал, но попросил меня отправить посылку на имя дамы, носящей ту же фамилию, что и он, и проживающей в Льеже... -- Ты ему это сказал?! Я поднимаю лакея за полосатый жилет. Он бледнеет и вяло пытается вырваться. -- Но, господин комиссар, он мне сказал, что он полицейский! На этого кретина, дающего вам самое фальшивое объяснение, которое только можно придумать, просто не хватает зла! -- Как он выглядел? -- Мужчина лет пятидесяти, говорит с немецким акцентом... Лысый... -- С каких это пор бельгийские полицейские разговаривают с немецким акцентом? Он понимает, что дал маху, утверждая, будто думал, что разговаривал с полицейским, и отводит глаза. -- Ладно. Пятьдесят лет, лысый... Что дальше? -- Довольно полный, одет в черное... -- Это все, что он сказал? -- Да... -- Ладно, выноси мой багаж... Приближается время отъезда. Четверть часа спустя я сижу в большом зале вокзала, куда прибыл на полчаса раньше, чем нужно. У меня в кармане лежит билет, и я стараюсь забыть историю Ван Борена, его друзей и знакомых... Нерешенные головоломки вредят здоровью... Сегодня вечером, у себя дома, рядом с моей старушкой Фелиси, я напишу Робьеру своеобразный рапорт, отправлю его авиапочтой, и благодаря этому инспектор сможет сделать огромный шаг вперед... Я купил в киоске "Франс суар", но не читаю ее, берегу для дороги. Я мотаюсь по залу ожидания, рассматривая рекламные щиты... На одном названия всех театров, киношек, кабаре и ночных баров города... Я машинально пробегаю глазами список... и внизу колонки останавливаюсь, пораженный. В одной из ячеек читаю: "Двадцать семь". Элитарное кабаре. Танцы, развлечения. Льеж, улица Бургомистра Постена, дом 27". Музыку, ребята! Жизнь продолжается! Как и вчера, я бегу в камеру хранения, сдаю чемодан, вскакиваю в тысячепервое такси и во всю силу легких требую отвезти меня на улицу Бургомистра Постена, к дому двадцать семь... Глава 19 Флаг по ветру, шпаги наголо! Пусть я рискую окончательно рассобачиться со Стариком, еще раз пропустив поезд, но это, по крайней мере, будет не напрасно. Я в удовлетворительном состоянии. Все мои тревоги, ошибки и слабости отброшены. Мне наплевать на фактор времени! Сейчас только одно имеет значение -- полный успех! И я добьюсь его, если меня до этого не прикончат... Выскочив из тысячепервого такси, я смотрю на дом номер двадцать семь. На его белом фасаде намалеваны две огромные цифры. Заведение закрыто. Оно открывается только по вечерам. Представляю себе: дешевый зал, три унылых музыканта и "широко известная звезда радио и грампластинок", пытающаяся произвести эффект "уже слышанного", имитируя манеру знаменитых исполнительниц. Из скромного заведения не доносится ни единого звука, не bhdmn света. Я сворачиваю на боковую улицу, ища черный ход, нахожу его и вхожу внутрь благодаря моей отмычке... Унылый серый коридор ведет в другой коридор, намного шире первого, почти холл. С одной стороны этой буквы "Т" находится зал "27", полностью соответствующий моим представлениям. Напротив зала располагаются служебные помещения: гримуборные, туалеты, кабинет, кухня... Я рыскаю повсюду, вынюхивая, высматривая, ощупывая... Если заявится владелец, начнется громкий возмущенный крик. То, чем я сейчас занимаюсь, называется "незаконное проникновение в помещение путем взлома". А взлом, даже не сопровождаемый кражей, дает вам право на фасолевую баланду. Но мне на это плевать... Внутри действительно никого нет. Ни души. Даже уборщицы, пришедшей навести порядок... Никого! Пустыня... Я иду в кабинет порыться в бумагах. Обычная деловая документация... Я в ней разбираюсь с пятого на десятое, потому что не имею особых способностей к бизнесу. Вся она составлена на имя Франца Шинцера... Если я не совсем отупел, то это немецкая фамилия, а шестерка из отеля "Тропик" мне только что сказал, что его "допрашиватель" говорил с немецким акцентом. Я уже собираюсь уходить, когда улавливаю слабый звук... Прислушиваюсь. Все тихо... Наверное, показалось или звук шел снаружи... Да, со двора... Это был металлический скрежет. Все-таки я иду на кухню проверить, не заблудился ли там какой-нибудь поваренок. Нет... Я стою в нерешительности. Звук больше не повторяется... Я жду еще секунду, натянутый, как скрипичная струна. Может, это было самовнушение? Мне снова слышится скрежет, только более тихий, чем в прошлый раз. Кажется, он идет из подвала... Поискав, я нахожу ведущую туда лестницу. Включив свет, спускаюсь в просторное помещение со сводчатым потолком, провонявшее дешевым вином. Подвал кажется пустым. Я говорю "кажется", потому что это впечатление быстро проходит. Подойдя к нагромождению бочек, я вижу руку, ухоженные ногти которой скребут пыль. Раздвигаю несколько бочек и нахожу малютку ДюбЕк, вернее, то, что от нее осталось. На задней части ее черепа страшная рана... Кровь образует под ней густой ковер... Она бледна и слабо моргает. Она еще дышит, но дыхание сдавленное, неглубокое, затрудненное... Я наклоняюсь над ней. Ее угасающий взгляд останавливается на моем лице, и некоторое оживление придает ему жизни. -- Мой бедный зайчонок, -- шепчу я, -- что с тобой случилось? Она шевелит губами, и с них срывается душераздирающий стон: -- Мааааам! Я попытаюсь понять. Она так хочет, чтобы я ее понял. -- Мадам? Взмах ресниц. -- Твоя хозяйка? Новый взмах. -- Это она тебя так? Молчание. Губы снова пытаются сделать невозможное, чтобы выразить чувства, бурлящие в агонизирующем мозгу. Я отчаянно вслушиваюсь, остановив даже удары своего сердца, чтобы уловить ее последние признания. -- ...другой... -- Другой? Ее измученное лицо говорит "да". Меня осеняет. -- Немец? Хозяин этого заведения... как его?.. Франц какой-то? "Да", -- говорят мне опустившиеся ресницы бедняжки. Я размышляю. -- Он заодно с твоей хозяйкой? "Да", -- подтверждают ресницы. Я продолжаю, прерываясь только затем, чтобы поймать ее молчаливое подтверждение: -- Это он позвонил тебе сегодня утром? Он хотел, чтобы ты пошла в квартиру получить посылку? Он велел тебе поторапливаться? "Да". -- Он ждал тебя внизу, в машине? Ты отдала ему посылку, он привез тебя сюда... Твоя хозяйка ждала здесь? Он оглушил тебя? "Да". Я понимаю очень многое. -- Он уже некоторое время водил знакомство с твоей хозяйкой и Рибенсом? "Да". -- Это Рибенс, к которому ты питала слабость, устроил тебя к Ван Боренам? "Да". -- Все трое хорошо ладили? Она не отвечает... Это обычное неудобство со жмурами. Вы с ними разговариваете, а они неподвижно смотрят в другую сторону с таким видом, дескать, плевать мы на вас хотели. Жермен конец... Она больше никогда не будет заваливаться на спину для мужчин... Она легла на нее в последний раз и уже никогда не встанет. Я закрываю ее глаза, потому что нет ничего более гнетущего, чем взгляд мертвеца. Вас рассматривает враг живых. Поднимаюсь... Мне остается только позвонить Робьеру. Теперь я могу сообщить ему достаточно сведений, чтобы он довел расследование до конца... Все понятно: Югетт и ее "барсик" сговорились с Францем Шинцером и парнем в круглой шляпе, чтобы совместно использовать рогоносца Ван Борена... Это они его убили... А потом... Я перестаю размышлять, остановившись на первой ступеньке... Наверху лестницы стоит толстый лысый тип с недобрым взглядом, угрожающий мне пушкой. Я собираюсь схватить свой шпалер, но он останавливает меня коротким словом: -- Nein! Я не знаю немецкого, но понимаю, что он хотел сказать, и моя рука останавливается. Он держит палец на спусковом крючке и, если судить по предыдущим случаям, должен обладать необыкновенной ловкостью в отправлении своих современников в мир, называемый лучшим. Он спускается. Следом за ним идет Югетт, немножко бледненькая и с менее глупым, чем обычно, взглядом... Я отступаю в погреб. -- Это он... -- говорит Югетт. Франц неприятно улыбается. -- Злишком льюбопитний, -- говорит он мне, приближаясь с наставленным пистолетом крупного калибра. Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер. Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке. -- У меня такая работа, что приходится быть любопытным, -- выговариваю я. Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер. -- Это лючший легарств от льюбопитств! Значала "бум", а бодом тишьина! Ситуация так натянута, что, если бы она закрыла глаз, ей бы пришлось открыть что-то другое. Югетт не выдерживает. -- Стреляйте! -- вопит она. -- Да стреляйте же! Надо кончать! -- Ферно! -- соглашается лысый. Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы. Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе. Водитель, в небытие, пожалуйста! Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием. Глава 20 Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в подвале бочек. Это все равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости. Я ожидаю смерти, но крик агонии, следующий за выстрелом -- да что я! совпадающий с ним, -- издает кто-то другой, а не я. Я спешу открыть моргалы, и что же вижу на лестнице, как раз за милашкой Ван Борен? Типа с двухцветными глазами. Он держит в руке пушку, дымящуюся, как свежевываленный экскремент, и смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке. Немцу хана. После нескольких конвульсивных вздрагиваний обезглавленной курицы все его мясо замирает... Этот погреб начинает напоминать фамильный склеп. Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать, и рыдает без слез, бедняжка... Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три плюхи в морду. От силы ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица. Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не отстать, тоже влепляю несколько тумаков. Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем. Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой пистолет и улыбается мне. -- Кажется, я подоспел вовремя, -- говорит он. -- Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь подоспел более вовремя, -- соглашаюсь я. И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки с фарфоровыми глазами. Он чувствует, что это напряжение не может продолжаться вечно, и использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает мне свой портсигар. -- Не обижаетесь за ту ночь? -- спрашивает он меня. Я беру одну сигарету. -- Я был бы очень неблагодарным, если бы стал обижаться после вашего сегодняшнего вмешательства в мою пользу... Он кивает. -- Кто вы? -- спрашиваю я. Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю. -- Вы не говорите по-немецки? -- Нет, и что гораздо хуже -- не читаю на нем. Он убирает свое удостоверение. -- Я директор крупного частного сыскного агентства. "Агентство Глейтца", может, слышали? Оно было знаменито еще до прихода нацистов... А при них сыском занималось только государство... Я действительно слышал о Глейтце. -- Это вы? -- Это был мой отец... Но я открыл лавочку заново... Вот уже mejnrnpne время я занимаюсь одним... э-э... деликатным делом... Охваченный вдохновением, я спрашиваю: -- А! Делом объектива "Оптики"? Он вздрагивает. -- Вы знаете? -- Да. -- А! Может быть, вы тоже занимаетесь им? -- Немного... -- вру я. Он пожимает плечами, наклоняется над трупом Франца и обыскивает его. При убитом он находит конверт из плотной бумаги... Разрывает его... Ему в руку высыпается пригоршня брильянтов... Вернее, того, что я принимал за брильянты. Вблизи я замечаю, что это маленькие лупы, размером с турецкий горох... -- Что это такое? -- спрашиваю я. Он кажется удивленным. -- Ну как же! Тот самый знаменитый объектив... -- Да? Он смотрит на меня. -- Вы мне соврали. Вы не занимаетесь этим делом. Вместо ответа я наклоняюсь над его раскрытой рукой. -- Покажите! Он показывает. -- Выглядит совершенно невинным... и однако... В собранном виде -- это чудо науки. Они называют это гроздевым объективом! С ним вы можете сфотографировать... -- Европу, я знаю. Видел. Он быстро убирает кусочки стекла в карман. -- Вы видели фотографию? -- Да. -- Где? -- Она в бельгийской полиции, которая сейчас забавляется, делая увеличения увеличения увеличений... Через недельку они получат фотографию вашей сестры, если она случайно была на улице в тот момент, когда был сделан снимок... Он кажется недовольным. -- В полиции? -- Да... Если вы объясните мне, в чем тут дело, может быть, мы пришли бы к какому-нибудь результату? Он пожимает плечами. -- Гроздевый объектив был изобретен кельнской фирмой "Оптика"... Работы велись в строжайшем секрете, но Ван Борен пронюхал об этом и сумел заполучить изобретение. Он работал на этого человека... Он указывает ногой на труп Франца. -- Ну и?.. -- Он должен был переслать им детали объектива в коробке с засахаренными фруктами. -- А дальше? -- Но он не доверял ему и положил простые кусочки стекла. Вместо обещанной суммы он получил два выстрела из револьвера, когда однажды ночью шел по темной улице. Он остался жив, но понял, что его страхи обоснованны: ему нечего было ждать от этого человека. Чувствуя, что за ним ведется охота, он остановился в отеле, чтобы подождать развития событий... Он предупредил только одного человека... -- Свою жену? -- Нет. Своего друга Рибенса... Он не знал о связи парня с его женой. Рибенс увидел возможность избавиться от мешавшего мужа и заработать большие деньги. Он сговорился с Шинцером. Не знаю, какую сделку они заключили... Шинцер стал следить за Ван Бореном. Тот заметил слежку, испугался и послал стекла объектива своей жене... Наверняка он собирался бежать за границу, избавившись от драгоценного груза, и, оказавшись в безопасности, ждать, когда mebepm` супруга привезет ему деньги за продажу изобретения... Отправив посылку по почте, он пошел предупредить жену. Он больше не рисковал, что у него украдут объектив, но хотел разработать вместе с ней план. Она была его последним шансом. Он пришел к ней, преследуемый Шинцером... и мною. Полагаю, что, собираясь позвонить в дверь, он услышал шум, навострил уши и уловил очень поучительный разговор между Рибенсом и своей женой. Не так ли, мадам? Югетт не отвечает. Она сжалась в комок и лежит неподвижно. -- Тогда, -- продолжает Глейтц, -- этого сына почтенного семейства охватило отчаяние... -- И он бросился в шахту лифта? -- Совершенно верно. Я размышляю. -- Да, все объясняется... Как вы узнали так много? -- Я шел по следу Ван Борена несколько дней. Я работаю на фирму "Оптика". К этим выводам меня привело сопоставление фактов... -- Браво, отличная работа. Кажется, вы приумножите славу вашей знаменитой фирмы. Он кивает: -- Стараюсь... -- Лично я считаю, что Рибенс уже долгое время работал с Шинцером, потому что у него в квартире лежала коробка с засахаренными фруктами, которая... является первой, о которой вы говорили! По взаимному согласию мы обращаемся к Югетт: -- Дорогая мадам, вы можете сообщить нам полезные сведения... -- Я ничего не сделала! -- говорит она. -- Ничего! Это Жорж! Жорж! Он... Он входил в организацию, это он подключил Франца к этому делу, а я... Эта стерва меня раздражает. Я отвешиваю ей два или три пинка, заставляющие ее взвыть. -- Ах ты сука! -- рычу я. -- Ты упала в объятия толстого фрица и... Глейтц кашляет. -- Ой, простите, -- извиняюсь я, -- это наследственное. Бывают моменты, когда простой человек забывает, что наши страны теперь строят взаимоотношения на новых основах. Он улыбается. -- У нас тоже, комиссар... Югетт плачет. -- Я хотела разбогатеть, я... -- И тогда ты задумала вместе с Францем грязное дельце, так, мразь дешевая? Ты заманила Рибенса сюда, оставив ему записку. Вы его оглушили, а ночью отвезли в его дом. -- Я не хотела, чтобы его убивали... Я... Это Франц перерезал ему горло. -- Шинцер узнал, что делом занимается Глейтц, ты знала о моем участии... Чтобы подстраховаться от неприятной случайности, вы велели этой бедной девочке (я показываю на труп Жермен) получить посылку... Она падает на пол, извиваясь, как в тот момент, когда я сообщил ей, что она стала вдовой... Но на меня это не действует. Вместо уксуса я привожу ее в чувство пинками. -- Не убивайте ее! -- говорит Глейтц. -- Что? -- удивляюсь я. -- Вы испытываете жалость?! Это из чего же теперь делают немцев? Заключение Толстяк Берюрье, чьи остроты я несколько раз цитировал, стоит в коридоре перед дверью в кабинет Старика. Заметив меня, он m`whm`er махать рукой. -- Ну наконец-то, вот и ты! -- восклицает он. -- Сейчас тебе будет больно. -- Старик злой? -- Как черт! Захожу... Он сидит спокойный, холодный, лоб цвета слоновой кости поблескивает в свете лампы, манжеты сверкают чистотой, взгляд каменный... -- Браво! -- говорит он. -- После, -- перебиваю его безапелляционным тоном. -- Сначала дайте рассказать... И я рассказываю... Все! Когда я закончил, он качает головой. -- Да, действительно любопытное дело. Понимаю, почему... Однако, Сан-Антонио, есть вещь первостепенной важности, без которой не может функционировать ни одна организация... Так, это надолго -- проповедь о дисциплине! Когда он истощил свою тему, я достаю из кармана конверт. -- Это вам в качестве утешения, патрон. -- Что это? -- Гроздевый объектив! Всей гроздью! Разве вы не хотите, чтобы Франция получила его раньше всех стран мира? Он выпучивает глаза. -- Но... но... Сан-Антонио... -- Да, шеф? -- Это... Вы же сказали, что детали объектива забрал Глейтц... -- Он отдал их мне, вот и все! -- Добровольно? -- недоверчиво спрашивает он. Я пожимаю плечами. -- Увы, нет. Он заупрямился, и мне пришлось рассердиться... Видите ли, босс, "сердечное согласие" с соседями наступит еще не скоро! [1] Парижское издательство, в которм печатались произведения Сан-Антонио. Здесь и далее примечания переводчика. [2] Миллион старых франков, что составляет десять тысяч новых (жарг.). [3] Официальная резиденция президента Франции. [4] Вот в чем вопрос (англ.). [5] Время (англ.). [6] На улицах (англ.). [7] Этюв -- etuve (фр.) -- "парная". [8] Знаменитый американский грабитель банков, действовавший в первой половине 30-х годов.