Сан Антонио. Не мешайте девушке упасть --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1 Если бы нашелся умник, способный сказать мне, за каким чертом я в тот день поперся в Париж, я бы охотно подарил ему весь второй этаж универмага "Галери Лафайетт". Знайте, что для того, чтобы сунуть свой длинный нос в Париж именно в тот момент, надо было не иметь в чайнике ровным счетом ничего. Позвольте сказать вам сразу, широкоэкранно и в цвете оккупация в самом разгаре, и столица -- последнее место на этой поганой планете, куда я мог сунуться. Только не подумайте, что у меня есть дело в том или ином смысле Сан-Антонио парень честный. Я всегда горбатился только на французское правительство и никогда не работал ни на себя, ни на другую фирму, кроме той, что имеет девиз "Свобода, Равенство, Братство". Когда я заметил, что бедняжку Марианну[1] оттрахали, то попросил моих начальников перевести меня в резерв и удалился в мой домик в Нейи. Так что я провожу время за чтением детективов и рыбной ловлей, а моя славная Фелиси изощряется в приготовлении жратвы. Вот только детективы попадаются один дурнее другого, а рыба так перепугалась фрицев, что уже несколько месяцев не видно даже ее хвоста. В общем, жизнь пошла невеселая как для рантье, так и для плетельщиков соломенных стульев. Может быть, именно с тоски я и поехал в город. Взглянув в то утро в зеркало, я дружески кивнул смотревшему на меня типу, здорово напоминавшему кузена императора Эфиопии. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы понять, что кузен императора -- это я сам. У меня была такая рожа! Вообще-то я довольно красивый парень. Это подтверждается тем, что девушки предпочитают мое фото эйзенхауэровскому. Но в то утро моя физия напоминала морду факира, которому шутник заменил в доске резиновые гвозди на настоящие, взятые в скобяной лавке за углом. У меня были глаза ank|mncn льва и синела борода. Когда моя борода отрастает синей, это означает, что у меня неполадки с карбюратором: или из-за того, что я влюблен, или потому, что моя печенка требует независимости. Тогда я побрил кузена эфиопского императора и решил сводить его на прогулку. Улицы унылы, как романы Пьера Лоти. Таблички с готическим шрифтом вгоняют меня в черную тоску. В этом октябре Париж зеленее сосновой рощи. Только сосны здесь обуты в громко стукающие по мостовым сапоги... Я мечтаю об уголке, где люди ходят босыми. Это, наверное, так успокаивает! Ностальгия пробивает дыру в моем желудке, а дыры существуют для того, чтобы их заполнять (исключая те, что в швейцарском сыре). Я говорю себе, что моя быстро зарубцуется от рюмочки коньяку, который я могу принять в известном мне местечке, где подают отличные напитки в больших стаканах. Вот только местечко это находится у площади Республики, и добираться до него надо на метро. В этот час в его переходах нет почти никого. Я иду по станции "Ар э Метье" рядом с типом, спешащим, кажется, не больше моего. В тот момент, когда мы выходим на платформу, подъезжает поезд. Мы -- тип и я -- заходим в один вагон. Кажется, мы сегодня единственные пассажиры метрополитена. Поезд трогается, проезжает метров двести и останавливается. -- Ну вот! -- ворчит мой попутчик. -- Опять воздушная тревога. Я начинаю метать громы и молнии. Надо же так влипнуть: сесть в метро, чтобы поехать закинуть "лекарство" в свою фабрику по перевариванию пищи, а вместо этого проторчать час или два в подземной конуре тет-а-тет с совершенно незнакомым типом. Я смотрю на него: это высокий мужчина, одетый в темное. Его можно принять за профессора философии. Волосы незнакомца подстрижены бобриком, что еще больше увеличивает его рост, а утиные глаза похожи на ботиночные пуговицы. Кисти руку него длинные. Лицо просто дышит интеллектом. -- Как вы думаете, можно курить во время тревоги? -- спрашивает он. Я отвечаю, что мне плевать на правила так же, как на мой первый слюнявчик, и, чтобы доказать это, достаю из кармана сигарету. Он делает то же самое. И вот мы сидим один напротив другого с "Голуазом" в зубах и роемся в своих карманах в поисках огня. Первым зажигалку нахожу я и, прикурив, придвигаю огонек соседу. Он тянет вперед свою голову и вдыхает. В этот момент наши взгляды встречаются, и я испытываю странное ощущение, природу которого понять пока затрудняюсь. Кажется... Да, мне кажется, что глаза длинного что-то говорят. Я их знаю -- не его глаза, а те предупреждения, что они мне посылают. Сигарета типа загорается. -- Спасибо, -- говорит он и распрямляется. И вдруг я понимаю, что было в его взгляде. Но уже поздно. Эта падла начинает садить в меня из револьвера, даже не удосужившись вынуть пушку из кармана своего пальто. Я получаю маслины прямо в пузо. Такое ощущение, что мое брюхо взрывается. У меня перехватывает дыхание, глаза застилает красный туман. Последнее, что я вижу, это разорванный пулями карман типа. Я выдыхаю: -- Ты за это дорого заплатишь, сволочь! Туман сгущается. Мои кишки загораются. Я начинаю стонать и чувствую, что на этот раз уж точно отвалю в место, где порхают крылатые ребятишки. Однажды я ехал через Мон-Сепи. Вот это туннель. Всем туннелям туннель. Если в качестве попутчицы вы имеете красивую куколку, b{ можете спокойно рассказывать ей, что говорил Адам Еве в тот день, когда они играли в папу-маму. Но если вы один -- пардон: вам остается только закрыть моргалы и задать храпака. В этом чертовом туннеле собралась вся чернота того уголка Альп. Тьма непроглядная! Постепенно начинает светлеть. Я открываю глаза и изрекаю: -- Мы выехали из туннеля. Моргаю. Солнце проникает во все мое тело. Чувствую на щеках что-то теплое, нежное и ласкающее. Мне требуется чертовски много времени, чтобы понять, что это дыхание Фелиси. Мои мысли тут же встают в ряд, как послушные девочки. -- Ну что, я выкарабкаюсь? -- Да, малыш, -- шепчет Фелиси. Могу вам сказать, что от облегчения я выдыхаю столько воздуха, что его бы хватило, чтобы надуть дирижабль. Но тут в моих кишках загорается жуткая боль. Сразу же подходит очень хорошенькая малышка со шприцем в руке, снимает с меня одеяло и втыкает мне в задницу иглу. Эффект не заставляет себя ждать: боль исчезает, и я чувствую себя веселым. -- Слушай, ма, -- говорю я Фелиси, -- ты, наверное, думаешь, что я влез в какую-нибудь политическую историю... Это не так, честное слово, и я не знаю, почему тот парень нашпиговал мое пузо свинцом. Фелиси вытирает с моего лба пот и говорит: -- Не волнуйся. Но она быстро понимает, что ее совет производит на меня такое же впечатление, как стихи на корову. Она меня знает, и ей известно, что я не могу не психовать, когда меня пытается кокнуть первый встречный... -- Что ты хотел сказать этой странной фразой: "Я понял его глаза"? -- спрашивает она. -- Ты повторял ее несколько дней... Я подскакиваю: -- Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся? -- Три недели. Я не верю своим ушам. -- Это правда, -- шепчет Фелиси. -- Ах, мой бедный малыш, я так перепугалась... Я раздумываю над вопросом, который она мне задала. -- "Я понял его глаза" означает, что, прежде чем тот тип начал стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах тех, кто собирается прикончить себе подобного. Я не могу это объяснить, но ошибиться невозможно... Закончив говорить, я улавливаю легкий шорох в глубине комнаты. Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу Берлие, разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате. Мой приятель подходит ко мне. -- Ну что, теперь ты работаешь мишенью? У него торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает при свете ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных и наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно не понимает, как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться. -- Слушай, -- шепчу я, -- у меня на пузе должна быть отличная "молния", так что извини, но смеяться мне больно.. Его аристократическое лицо оживляется. -- Так что же с тобой произошло? Признаюсь, я ничего не понимаю. После воздушного налета тебя нашли в вагоне метро, плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики. Прости мое любопытство, но я бы хотел знать, как ты дал себя подстрелить. Я быстро выкладываю свою историю. Берлие отводит глаза. -- У тебя есть соображения о том, почему это случилось? Понимаю, к чему он клонит. -- Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы ты мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие. Он наклоняется ко мне. -- Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе? Тут я начинаю злиться. -- Ты совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо, как новорожденный. Спроси Фелиси... Я не выхожу из дома. Мне даже кажется, что в моих мозгах начали расти грибы. Слушай, ты же знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего скрывать! Эта стрельба в метро оставляет меня в полном недоумении. На этот раз Берлие, похоже, поверил. -- Ничего не понимаю, -- говорит он. В этот момент меня охватывает слабость. Ко мне приближается медсестра. -- Его лучше оставить в покое, -- говорит она. -- На сегодня хватит. Она наклоняется надо мной, и это позволяет мне увидеть, что груди у нее -- просто пальчики оближешь. Она дает мне понюхать какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше. -- Слушай, Поль, -- говорю я коллеге, -- как только я смогу держаться в вертикальном положении, моей первой заботой будет найти мужика, принявшего мой пупок за "десятку" своей мишени. Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, -- изрешечу, как дуршлаг. Пока Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой. Я пока еще не знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить -- дело здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не является сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж точно -- модель Жана-Габриеля Домерга. Люблю платиновых блондинок с такими формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна очень радовать глаз... Что особо приятно -- у этой киски совсем не строгий вид. Она охотно смотрит на меня и улыбается с выражением, которое не нуждается в комментариях. -- Послушай, -- спрашивает вдруг мой коллега, -- может, кто-то хочет тебе отомстить? Он, очевидно, шутит. -- Если бы до войны, -- отвечаю я, -- мне предложили пересчитать всех парней, готовых молить бога о том, чтобы я попал под паровоз, пришлось бы давать мне в помощь профессионального счетовода, но я тебе клянусь, что за последние годы все переменилось. Я потерял все контакты с уголовным миром. -- Тогда, возможно, произошло совпадение. -- Не очень убедительное объяснение. -- Ты можешь предложить что-то получше? -- Ну... Он пожимает плечами. -- Тогда... Я уж не знаю, что подумать. -- Во всяком случае, -- говорит он, -- есть очень простой способ восстановить контакт с тем, кто в тебя стрелял. Мы попросим одного нашего приятеля из прессы напечатать твое фото в его газетенке, приплюсовав к нему сообщение, что на доблестного комиссара Сан-Антонио было совершено покушение, но он выжил. Если того типа заинтересует факт, что он тебя не добил... Фелиси вскрикивает. -- Ну да, -- возражает она, -- и он поспешит выпустить ему в живот остаток обоймы! Берлие жестом успокаивает ее. -- Он только попытается это сделать, но предупрежденный человек стоит двух. -- Да, -- говорю я, -- но покойник, даже предупрежденный, не стоит и использованного билета третьего класса. Берлие пожимает плечами. -- Даю тебе бесплатный совет, -- заявляет он. -- Ты же знаешь, что тип с волосами бобриком все равно будет интересоваться твоим здоровьем. Ты можешь поберечь свои кости и уехать отсюда прямо сейчас... Он протягивает мне руку и подмигивает. -- Поправляйся быстрее! -- О'кей! Фелиси меня целует, и они оба выходят из палаты. Я остаюсь наедине с моей нежной сиделкой. -- Не двигайтесь! -- шепчет она. Тут я ей убедительно объясняю, что, когда вижу такую куколку, как она, у меня начинается щекотка в спинном мозге. Поскольку девчушку удивляет то, что вчерашний кандидат в мертвецы разговаривает таким языком, я считаю своим долгом пополнить ее образование, открыв, что парни вроде меня могут иметь брюхо, под завязку набитое свинцом, но если у них осталось хоть три грамма мозгов, они продолжают любоваться формами красивой девушки. Она становится более красной, чем рак, обучающийся плавать в кипятке. Сестричка явно неравнодушна к комплиментам, а я люблю девушек, неравнодушных к тому, что я им рассказываю. Зато девок, принимающих свою задницу за Пантеон, я просто на дух не выношу! -- Сколько веков мне тут лежать? -- спрашиваю я. -- Врач считает, что не меньше месяца. Я сдерживаю гримасу. -- Тогда, -- говорю, -- у нас будет время побеседовать. Вы не считаете, что мне было бы полезно узнать ваше заглавие? -- Мое что?.. -- Ваше имя. Она искренне смеется. -- Меня зовут Жизель. Я несколько раз повторяю: "Жизель". Меня наполняет радостное ощущение. Однажды ночью я встану, чтобы скушать эту малышку... Глава 2 За три дня до Рождества я сижу в "Мерри-баре", что на улице Колизе. У меня ватные костыли, а щеки цветом напоминают страницы старой книги, и тем не менее я чувствую себя в ударе. Выздоровление заканчивается. Неделю назад меня выписали из больницы, и я начинаю потихоньку ковылять. За время, проведенное параллельно потолку, я спокойно обдумал ситуацию. Когда долго лежишь, становишься философом. Жизнь предстает перед тобой в природном величии, и ты начинаешь понимать, что нашими действиями руководит рок. Мы всего лишь мелкие воришки, мотающие свой срок в этой жизни. Посмотрите на Сан-Антонио с самого начала оккупации он сидел тихонько, не желая продолжать участие в игре, но рок -- тот еще сукин сын -- нашел его посреди жизни рантье. От судьбы, ребята, не уйдешь. Сходите за молотком и хорошенько вбейте себе в голову эту истину... Моя работа -- раздача билетов в Сантэ[2] и в рай. Я хотел выйти из игры, а получилось так, что я чуть было сам не отправился на небеса, где самая красивая девушка была бы мне не более полезна, чем гидравлический насос. Из всего этого следует, wrn самое лучшее, что я могу сделать, -- это запрятать тапочки подальше и вернуться в драку. Для начала я должен уладить старые счеты с типом, подстриженным бобриком. Каким бы хитрым этот тип ни был, от меня он не уйдет. Я обещаю себе, что при нашей встрече засажу ему в пузо столько кусочков свинца, сколько понадобится для того, чтобы он уже никогда больше не встал на ноги. С этого момента я всего себя посвящаю его поискам. Я думаю как раз об этом, когда в бар входит Жизель. Увидев ее в прикиде как у принцессы, я вздрогнул. До сих пор она представала передо мной только в белом халате. Сегодняшний туалет идет ей, как фата. Она подкрасилась и выглядит просто потрясно. -- Ну, -- спрашивает она, протягивая мне руку, -- как себя чувствует мой больной? -- Не так уж плохо. С вашей стороны было очень любезно прийти на это свидание. Она не отвечает и садится рядом со мной. -- Живот зажил? Я беру ее за руку. -- О моей географии не беспокойтесь. У меня это не первая передряга. Видели бы вы меня голым! Мое тело не отличишь от района, подвергшегося бомбардировке. Жизель смеется и заказывает чинзано-джин. Я смотрю, как она потягивает вино. Это зрелище мне нравится. Она напоминает мне маленькую кошечку. Неожиданно я спрашиваю: -- Ну что, пойдем чего-нибудь порубать? Мне шепнули адресок одного ресторанчика, где можно съесть эскалоп в сухарях, не рискуя вечной каторгой. -- Вы считаете разумным начинать ночную жизнь? -- Милая моя, разум и я давно разошлись по причине несовместимости характеров. Я расплачиваюсь за выпитое, и мы выходим. Ночь холодна и темна. Мы направляемся к Елисейским Полям, чтобы сесть в метро. К счастью, я замечаю свободный фиакр и вталкиваю в него мою спутницу. -- Это похищение! -- восклицает она. -- Совершенно верно, -- соглашаюсь я -- Мой отец всегда говорил, что прогулка на фиакре сногсшибательная вещь, если хочешь заключить красивую девушку в свои объятия, чтобы рассказать ей сказку. -- Вы собираетесь рассказывать мне сказки? А я думала, что ваша специализация -- шпионский и гангстерский романы... -- Совершенно верно, -- отвечаю я, -- но рядом с такой девушкой, как вы, забываешь об автомате и в голову лезут мысли только о лунном свете. Я беру ручку Жизель и подношу к губам. Красавица ее не вырывает. Даже если вы тупы как пробка, все равно должны понимать, что при подобных обстоятельствах парень, знающий женщин, должен развивать достигнутое преимущество. Что я и спешу сделать. Этот фиакр просто спортивные сани и постоянно бросает нас одного на другого. Воспользовавшись очередной рытвиной, я целую Жизель. -- Вы слишком торопитесь, -- шепчет она. -- Жизнь так коротка! -- В общем, вы ловкач. -- Зачем вам анализировать, кто я? Есть старая латинская пословица: "Пользуйся моментом". Я не могу вам процитировать ее по латыни, потому что не очень способен к иностранным языкам, но уверен, что парень, давший этот совет, отлично знал, что cnbnphk. Жизель прижимается к моей груди и подставляет губы. Можете мне поверить, я использую их по прямому назначению. Как она целуется! Не знаю, преподают ли это в школе медсестер, но если их не учат любви, как, в американских университетах, Жизель, должно быть, училась этому заочно. Когда она отодвигается от меня, я задыхаюсь. -- Сан-Антонио, -- шепчет она дрожащим, как у продрогшего столетнего старика, голосом, -- Сан-Антонио, вы сводите меня с ума. Я делаю глубокий вдох, как ныряльщик перед погружением в воду, и запечатлеваю на ее губах второй, еще более затяжной поцелуй. Такие упражнения великолепно развивают дыхание. Через некоторое время я замечаю, что наша карета стоит, а кучер смотрит на нас через окно в дверце и скалится, как параша. -- Эй, -- говорю я ему, -- тебе тут что, кино? -- Почти, -- отвечает он. Поскольку я не люблю таких извращенцев, то выхожу из коробчонки и хватаю его за грудки. -- Эй, хозяин! -- кричит он. -- Не шути так. В конце концов, вы в моей коляске, и я имею полное право посмотреть, что в ней происходит. Малышка делает мне знак замять дело, и я расплачиваюсь за проезд. Тип влез на козлы, но, прежде чем он успевает сказать "но", его скамейка срывается с места тройным галопом, как будто решила выиграть чемпионат мира. Извозчик вцепляется в вожжи, пытаясь ее задержать, но кляча несется с такой скоростью, что нужен гоночный автомобиль, чтобы догнать ее. -- Что с ней случилось? -- Не знаю, -- говорю я и делаю вид, что размышляю, прежде чем добавить с фальшиво-невинным видом: -- Разве что это из-за моей сигареты, которую я незаметно сунул ей под хвост... Жизель громко смеется. Вдруг она останавливается и снова подставляет мне свои губы. Если она будет продолжать в том же темпе, через неделю я смогу просидеть без воздуха целый час... Однако я пользуюсь ее предложением. Как сказал не помню кто: "Не упускай случая поцеловать красавицу". Мы входим в ресторан. Представьте себе зал благотворительного общества с гирляндами и лампочками. За центральным столом сидят новобрачные: он во фраке, она в белом платье. -- Нам повезло! -- радостно восклицает Жизель. -- Мы попали на свадьбу. Но я тут же просвещаю ее: -- Эта свадьба -- туфта. -- Что? -- Я говорю, что это не настоящая свадьба. Парочка, одетая а- ля "возьми меня целиком", -- оплачиваемые артисты Эта идея позволяет владельцу ресторана дурачить налоговую службу. Если легавые явятся к нему и станут заглядывать в кастрюли, он им скажет, что справляет свадьбу племянницы, поставит им бокальчик шампанского, даст небольшой презент и парни отвалят, предварительно поздравив новобрачных. Ничего не скажешь, хитрая задумка... Жизель не может опомниться. Бедняжка не очень осведомлена о тайнах черного рынка. Мы садимся в уголке и заказываем плотный ужин. Невеждам, рассказывающим, будто влюбленные сыты любовью, следовало бы подлечиться в дурдоме. Могу вас уверить -- они совершенно чокнутые. Лично у меня ничто не вызывает такого отличного аппетита, как любовь: влюбленный, я мечтаю о жареном v{okemje и шашлыке из почек в мадере гораздо чаще, чем в те периоды, когда я свободен в своих чувствах. Все типы, что играют в бестелесную любовь, -- придурки, считающие себя обязанными морочить головы своим телкам и принимать позы поэта в экстазе. А стоит только им расстаться со своими избранницами, как они тут же бегут в первую же тошниловку и набираются солянкой под завязку! Лицемеры! Я делюсь с Жизель своей точкой зрения, и она заявляет, что согласна со мной. Девушки всегда с вами согласны, когда вы им что-то предлагаете. Гарсон приносит заказ. Все идет хорошо; с хорошим ужином и каламбурами часто достигаешь своих целей. Мои, как вы догадываетесь, заключаются в том, чтобы убедить медсестренку прогуляться со мной до уютного места, где я смогу в спокойной обстановке рассказать ей о том, что проделал с Хименой Родриго после того, как кокнул ее предка. Мои дела идут как нельзя лучше. Жизель смотрит на меня все более нежно. Я знаю одного парня, которому в самое ближайшее время будет не до скуки... Эта малышка мне нравится. Если бы я был, как все, то без колебаний оделся бы под клоуна за главным столом и повел ее к мэру. Только по-настоящему. После свадьбы мы бы открыли кафе. Жизель бросила бы работу в больнице, сидела б за кассой и вязала километры носков. А я наливал бы выпивку и резался с клиентами в белот[3]. Это могло бы быть мечтой многих... Вот только Сан- Антонио создан для совсем другой жизни. Опять вопрос о судьбе и предназначении каждого. Я машинально подношу руку к заднему карману, проверяя, там ли моя пушка. После выписки из больницы я с ней больше не расстаюсь. Она там. Я ласково поглаживаю ее морду. Она славная зверюшка. Я ее очень люблю, и мы с ней добрые друзья. За десертом появляется мужик, прикинутый, как деревенщина, и спрашивает, не желают ли гости жениха и невесты послушать немного музыки. Разумеется, гости орут, что желают. Тогда мужик делает знак своему приятелю и оба влезают на стол: первый с аккордеоном, второй с саксофоном, и начинают играть "Турецкий марш". У них неплохо получается. Сотрапезники аплодируют... В этот момент аккордеонист говорит, что, если почтенное собрание позволит, его друг сыграет вещь своего сочинения. Почтенное собрание готово позволить все, что угодно. Саксофонист начинает свое произведение, напоминающее арабскую музыку. Медленная монотонная мелодия обрывается и уступает место какому-то бормотанию. Я внимательно слушаю, стараясь найти хоть что-то напоминающее связную мелодическую линию. -- Это бледная имитация новоорлеанского джаза, -- шепчет мне Жизель. Я делаю ей знак замолчать, быстро достаю из кармана карандаш и принимаюсь делать заметки на скатерти. Ошибки быть не может: этот хренов саксофонист и не думал подражать американским неграм. Я вам скажу, что он делает: передает сигналы морзянки. Поскольку я знаю ее досконально, то записываю передачу точно. Согласитесь, -- придумано хитро! Моя спутница, ничего не понимая, смотрит, как я вычерчиваю тире и точки. Она собирается задать мне вопрос, но я делаю ей знак закрыть рот на задвижку. Наконец музыкант-радист заканчивает свою композицию и вместе с напарником затягивает "Улицу нашей любви". Я заказываю вино для Жизель и двойной коньяк для любимого сына Фелиси. Потягивая его, я перевожу сообщение на нормальный язык. Это занимает не lmncn времени и дает следующее: "Сегодня вечером, улица Жубер, дом 14, 4 этаж, дверь слева". -- Объясните мне все-таки, -- говорит Жизель, -- что все это значит. Чтобы удовлетворить ее любопытство, я рассказывают своем открытии. Сестричка сидит остолбенев. -- Ничего себе! -- наконец восклицает она. -- Вы раскрыли это в одиночку? Я не отвечаю и рассматриваю ужинающих, одновременно задавая самому себе вопрос: к кому из них обращался саксофонист. Понять это невозможно. У всех раскрасневшиеся физиономии, все выглядят любителями хорошо пожить, озабоченными только тем, как бы поскорее попробовать форель с жареным луком. -- Вы думаете, что это трюк группы Сопротивления? -- спрашивает девушка. -- По-моему, похоже на то. -- А как вы считаете, почему саксофонист посылал сообщение азбукой морзе, вместо того чтобы незаметно передать записку? -- Возможно, он не знает, кому адресовано его сообщение. Малышка в сильном возбуждении. Для нее это самое большое приключение в жизни... Она бы не поменяла свое теперешнее место на работу поставщицы стульев в церковь Сент-Огюстен. Меня же эта история нервирует. Как голодная собака нюхом чует фазанью ножку, я чую здесь какую-то авантюру. Мое бездействие в последние годы меня раздражает. Я ощущаю щекотку под черепком и в ладонях. -- Что вы собираетесь делать? Ее вопрос только усиливает мою нервозность. -- А что, по-вашему, я должен делать? -- спрашиваю я с легким раздражением. -- Бежать в гестапо докладывать, что тут затевается? Я не стукач, а тем более не предатель... Мой резкий выпад расстроил ее. -- Ну, моя маленькая Жизель, простите меня. Вы должны понимать, что ситуация очень деликатная Конечно, если бы подобный случай произошел до войны, я бы поднял на ноги все службы, потому что тогда ошибиться было невозможно: подобный прием может использовать только тайная организация. Гарантирую, я бы вывел это на чистую воду... Но, милая моя девочка, времена переменились: идет война, и тайную борьбу ведут многие хорошие парни... Она вздыхает, от чего ее блузка сильно натягивается. Я пользуюсь случаем, чтобы рассмотреть ее груди, и как по волшебству мои мысли принимают другое направление. -- Может, уйдем, Жизель? -- Как хотите... Мы выходим на улицу Аркад. Становится все чернее и холоднее, на что зимняя ночь имеет полное право. Мы идем под ручку, следуя за белыми облаками нашего дыхания. -- Куда вы меня ведете? -- Вам не кажется, что нам будет гораздо лучше в каком-нибудь уютном уголке? -- Я рискую на полную катушку: -- Мы могли бы пойти к одному моему приятелю, который держит поблизости гостиницу, и там спокойно побеседовать. -- Какой ужас! -- вскрикивает она. -- Полиция постоянно устраивает там облавы... Нет, лучше пойдем ко мне. У меня очень милая квартира. -- Она смеется и добавляет: -- У меня тепло и есть что выпить... Я беру ее за запястье и заявляю, что она может вести меня куда угодно. Ее квартирушка находится на улице Лаборд. Как и сказала Жизель -- это просто игрушка. Представьте себе прямоугольник с narmsr{lh кретоном стенами, с современной мебелью из светлого дерева, с книгами и безупречно белым, как невинность девочки, радиоприемником. Электронагреватель распространяет приятное тепло. Жизель берет у меня пальто и указывает на диван. Я устраиваюсь так, словно должен дождаться на нем окончания военных действий. Включаю радио. В комнату входит медленная музыка. Я довольно улыбаюсь. -- Коньяк или шампанское? -- Ваши губы! Возможно, это не шедевр оригинальности, но моей медсестричке доставляет удовольствие. Она садится на диван рядом со мной. Если позволите, здесь я задерну штору. Во-первых, потому что то, что будет происходить после этого момента, вас не касается; во-вторых, потому что если бы я все же рассказал вам о наших подвигах, вы бы отложили эту книгу и пошли спросить свою жену, не хочет ли она сыграть партийку в ты-меня-хочешь-ты-меня- имеешь. Единственное, что я могу, вам сообщить, не нарушая приличествующей джентльмену сдержанности: у моей маленькой Жизель на высоте не только глазки и сисечки. О-ля-ля, дамы! Если бы вы видели ее попку, то лет шесть просили бы милостыню, лишь бы получить такую же. От нее просто глаз не отвести. Как медсестра она неплоха, но как любовница -- просто фейерверк. Я нисколько не жалею, что воспользовался ее услугами как в том, так и в другом плане. Когда я заливаю в желудок стаканчик коньячку -- уже одиннадцатый час вечера. Радио продолжает играть, но на него никто не обращает внимания. На этом звуковом фоне можно говорить проникновенные вещи, не боясь пауз. Но музыка заканчивается/и диктор сообщает, что пришло время сводки новостей. -- Закрой ему пасть! -- просит Жизель. -- Ненавижу новости, которые читают по этому поганому радио. Я тяну руку, чтобы выполнить ее просьбу, и -- увы! -- делаю неловкое движение и опрокидываю на свои брюки стакан вина -- Безрукий! -- Ничего страшного, -- говорит моя цыпочка. -- Я смою это холодной водой. Жизель идет на кухню и возвращается с мокрым полотенцем. Пока она возится на столе с моими штанами, диктор заливается соловьем. Он рассказывает, что люфтваффе посбивало все английские самолеты, а америкашек вышвырнули из Северной Африки за меньшее время, чем нужно, чтобы сварить яйцо всмятку. Все это обычная брехня, которую слышишь и читаешь каждый день. На нее никто не обращает внимания. Но вот, выложив набор туфты, парень делает небольшую паузу. "Последние новости, -- объявляет он. -- Нам только что сообщили, что полицейский патруль обнаружил на улице Жубер труп знаменитого комиссара Сан-Антонио. Офицер полиции был буквально изрешечен пулями, две из которых попали ему прямо в сердце. Имеются предположения, что это месть. Напоминаем, что Сан- Антонио прославился до войны своими исключительными способностями в деле сыска". Не знаю, бывало ли с вами такое, но могу заверить, что посмертные похвалы по вашему адресу вызывают странные чувства, особенно когда вы находитесь в обществе киски, которой только что доказали, что очень даже живы. Жизель смотрит на меня глазами, какие были, наверное, у Гамлета, когда он пялился на привидение своего папаши. -- Тони! -- кричит она. -- Тони, дорогой, что это значит? Я встаю. -- У тебя есть телефон? Она ведет меня к стоящему в спальне аппарату. Я быстро набираю свой домашний номер, чтобы успокоить Фелиси на случай, если она слушала радио Сделав это, я хватаю пальто. -- Ты куда? -- спрашивает Жизель. -- Посмотреть на "свой" труп. -- Ой, возьми меня с собой! Я стою в нерешительности, поскольку не очень люблю таскать за собой красоток, когда бросаюсь в дело, где идет свинцовый дождь. Но за короткое время бедная девочка стала свидетельницей стольких странных вещей, что если я откажу ей в этом удовольствии, завтра консьержка найдет ее умершей от любопытства -- Одевайся. Она не заставляет повторять дважды. Обычно женщины тратят на одевание от двух часов до трех месяцев, но эта управляется с такой быстротой, что мне кажется, будто я смотрю мультфильм. Десять минут спустя мы уже бежим в комиссариат на улице Тебу. По причине позднего времени комиссар отсутствует, но есть его заместитель Вилан, которого я прекрасно знаю. Увидев меня, он выкатывает шары и становится зеленым, как лужайка весной. Я вижу, как дрожат на столе его руки. -- Привет, Вилан. Вам что, нездоровится? -- спрашиваю я, смеясь. -- Но это... не может быть! -- задыхается он. -- Нет ничего невозможного. Я пришел опознать свой труп. Вилан никак не придет в себя -- Это самое удивительное сходство, с которым я когда-либо сталкивался, -- бормочет он наконец. -- Я сам проводил первый осмотр на улице Жубер Не очень красивое зрелище. Я думал, это вы... Я был так в этом уверен, что передал сведения прессе. Я предлагаю Жизель стул, а сам сажусь на угол стола. -- Придите в себя, старина. Вы же видите, что я в полном здравии, как говорит академик из "Зеленого фрака". Вы слышали о "несчастном случае", произошедшем со мной два месяца назад? Вилан утвердительно кивает. -- Конечно. Потому-то я и не сомневался, опознавая вас. Прецедент уже был. -- Согласен, вы столкнулись с темным случаем, но для меня он светлеет, как северное утро. У меня был двойник. Одного из нас кто-то хотел убить. Один раз он ошибся. Вопрос только в том, когда именно: тогда, когда стрелял в меня или в тот момент, когда саданул в похожего на меня парня? Я склонен думать, что убийца обмишурился, паля именно в меня. А теперь, будьте любезны, расскажите мне, как все было. Вилан начинает свою повесть. Около Девяти вечера ему по телефону сообщили, что совершавший объезд участка велопатруль на улице Жубер нашел жмурика. Он отправился на место происшествия... Я его перебиваю: -- Жмурик лежал случайно не перед четырнадцатым домом? Вилан смотрит на меня так, будто я превратился в сиамского кота. -- Откуда вы знаете, шеф? -- От моего пальца. У него нет от меня секретов. Продолжайте, дружище. Бросаю взгляд на Жизель. Красавица в восторге. Она считала, что такие приключения бывают только в книжках. -- Консьержка дома показала, что убитого звали Луи Дюран и жил он... -- На четвертом этаже, дверь слева, -- шепчет Жизель. Я разражаюсь хохотом. Она поняла, что к чему. Вилан ее как будто только что увидел и гипнотизирует своими вытаращенными зенками точь-в-точь так, как только что гипнотизировал меня. Когда по возвращении домой он расскажет обо всем произошедшем жене, та выплеснет ему в морду ведро холодной воды, потому что решит, что муженек надрался. -- Ну, дорогая, -- подмигнув, говорю я куколке, -- дай месье сказать. Вилан пожимает плечами. -- Чего говорить, -- ворчит он, -- если вы все знаете лучше меня? Мне не очень нравится, когда младший по званию начинает разговаривать таким тоном. -- Мы остановились на консьержке, -- сухо напоминаю я. Он краснеет и продолжает: -- Имя Луи Дюран меня не удивило: я решил, что вы не хотели называться своим собственным. Я велел перенести тело в квартиру, потому что сегодня на вечер немцы реквизировали все "скорые". Криминальная полиция сейчас должна быть там. -- Что дал первый осмотр? Он машет рукой. -- Почти ничего. Выстрелов никто не слышал. -- Черт! Убийца стрелял через карман... -- Я встаю. -- Раз уж я здесь, будьте добры выдать мадемуазель и мне аусвайсы. Мне кажется, что мы задержимся на улице и после наступления комендантского часа, а оказаться в комендатуре у фрицев нам вовсе не хочется. Он спешит исполнить мою просьбу. -- На будущее, когда окажетесь перед трупом, похожим на меня, посмотрите на его грудь, чтобы не ошибиться при опознании. Я распахиваю рубашку. -- На моей два метра шрамов, от подбородка до колен. -- И добавляю совершенно серьезным тоном: -- Я так продырявлен, что дамы, дарящие мне свою благосклонность, просыпаясь наутро, думают, что спали с девяносто кило швейцарского сыра... Я галантно подставляю свою руку Жизель, и мы выходим под ошеломленным взглядом Вилана. Ставлю деревянную ногу против канатной дороги, он уверен, что у меня уехала крыша. Большинство людей таковы: стоит вам над ними подшутить, как они считают, что у вас в котелке ослабли пружины. Глава 3 -- Я никогда не видела убитых, -- говорит мне Жизель. -- Тебя это пугает? -- Немного... -- Если хочешь, я могу отвезти тебя домой. Она подскакивает. -- Ну нет! Я впервые попала в такое приключение и хочу пройти его до конца. Когда я слышу, как девчонки несут подобную чушь, у меня начинает болеть грудь. Женщины все таковы: у них особый взгляд на жизнь, заставляющий их думать, что все происходящее в ней делается ради их прекрасных глаз. Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то взял бы девочку под мышку и отшлепал ее! Но она оказалась способной смягчить меня одним только покачиванием своей замечательной попки... Я вздыхаю. -- Слушай, красавица, я очень хочу, чтобы ты пошла со мной, но при непременном условии, что ты закроешь свой хорошенький ротик m` висячий замок. Сыщики не любят отвлекаться на женскую болтовню. Она останавливается в луче лунного света и, улыбаясь, смотрит на меня Ее улыбка превращает мой спинной мозг в майонез. Просто невероятно, как даже самый закаленный мужик может размякнуть от кривляний девчонки. Раз уж мы остановились, я ее целую. У ее губной помады как раз мои любимые запах и вкус, напоминающие запах и вкус турецких сладостей. Я беру ее за талию и веду на улицу Жубер. И вот мы перед домом четырнадцать. Входная дверь открыта. У тротуара припаркована машина префектуры. За рулем сидит молодой парень. -- Полиция, -- говорю я. -- Как фамилия вашего комиссара? Шофер смотрит на меня, как на лошадиное дерьмо, потом рассматривает Жизель и пожимает плечами. -- Слушай, приятель, -- говорит он, -- если у тебя смерзлись мозги, выпей горячего кофейку Говорят, помогает... Я двумя пальцами берусь за свой клюв, что является у меня признаком нервозности. Согласитесь, что неприятно, когда с тобой разговаривают, как с гнилым фруктом, да еще на глазах прекрасной блондинки. Мною овладевает желание схватить этого придурка за волосы и, не открывая дверцы, вытащить из машины. Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то разукрасил бы его как бог черепаху. Показываю ему удостоверение. -- Малыш, -- говорю я, -- ты явно был молочным братом поросенка, и твоя мамочка ошиблась, когда забирала тебя от кормилицы. Он молчит. Должно быть, до крови кусает губы. -- Фамилия моего коллеги? -- Старший инспектор Гийом. Повезло: до войны он работал в моем подчинении. Поворачиваюсь к Жизель. -- Пошли, отметим мое возвращение в дело. Дом кипит. Несколько полицейских охраняют вход в квартиру убитого. На лестнице полно народу в пижамах и халатах. Эти болваны рады хотя бы прикоснуться к такому приключению. Каждый высказывает свое мнение. Они не чувствуют даже холода! Некоторые бабы не запахнули свои халаты, чтобы возбудить соседей. Жильцы четырнадцатого дома надолго запомнят эту ночь. Завтра они смогут пересказать увлекательный кровавый детектив всем друзьям и знакомым. При необходимости они кое-что добавят от себя. В кои- то веки в жизни этих лопухов произошло что-то интересное, и такой случай они не упустят. На лестнице пахнет дешевыми духами и заношенными тапочками. На всех этажах слышится плач мальцов. Матери семейств убежали, забыв дать им соску, и теперь дамам приходится возвращаться, не досмотрев до конца этот увлекательный спектакль. -- Вы куда? -- спрашивает ажан, закрывая нам путь растопыренными руками. -- Не играй в дирижера, не утомляйся. -- советую я, доставая свое удостоверение. Фараон отдает мне честь. -- Труп в столовой, -- докладывает он. -- Значит, нам остается только сесть за стол. Парень выглядит совершенно ошарашенным. Мы заходим в квартиру, где ребятишки из службы идентификации жгут магний. -- Какого черта вам здесь нужно? -- вопит тип в два метра в b{qnrs и в три метра в ширину. Я стараюсь увидеть, что творится за этим Эверестом, и замечаю Гийома. -- Эй, Гийом! Он оборачивается и смотрит в мою сторону, но поскольку спина его подчиненного не прозрачная, он решает обойти его. Узнав меня, он делает шаг назад. Его рот раскрывается до такой степени, что невольно начинаешь ждать, когда из него выедет поезд. -- Но... -- бормочет он. -- Но... В этот момент огромный полицейский присматривается ко мне. Кажется, в этом парне столько же интеллекта, сколько в килограмме солянки. За то время, что его мозги усваивают изображение, переданное сетчаткой, можно успеть вымыть ноги. Но все имеет конец. Хотя мысли катятся в его черепе, как стальные шары в электрическом биллиарде, он осознает, что я похож на убитого, и издает звук, являющийся чем-то средним между боевым кличем команчей, пароходным гудком и выражающим оргазм криком самки кенгуру. -- Черт побери, шеф! -- наконец лопочет он. Сценка привлекает внимание медэксперта и фотографа. По примеру своих коллег они таращатся на меня с таким же ошарашенным видом. -- С-с-сан-Антонио! -- восклицает наконец и Гийом. -- Он самый, дружище Я приветствую присутствующих общим поклоном. -- Вот, узнал, что меня убили, и захотел посмотреть, как выгляжу в мертвом виде. Я делаю Жизель знак остаться на месте и подхожу к дивану, на котором лежит мой двойник. Вот это сенсация! Честное слово, если бы я не видел себя несколько дней, то был бы убежден, что это я. Сходство невероятное; у жмурика мое лицо, мой рост, мои волосы... Понятно, почему тип с волосами бобриком обознался; неудивительно, раз даже мои коллеги без колебаний опознали меня... -- Если бы я знал этого парня, когда он еще вдыхал кислород, мы бы могли организовать отличную пару чечеточников. Медэксперт приходит в себя. -- Так могут быть похожи только близнецы, -- говорит он. Мой друг радостно пожимает мне руку. -- Как я рад, что вы живы, шеф! Видите, в это проклятое время, когда человеческая жизнь ничего не стоит, мы начали расследование по всем правилам. -- Спасибо за трогательное внимание. Жизель кашляет. Все эти куколки -- стоит хотя бы на минуту перестать обращать на них внимание -- начинают рвать и метать и готовы поджечь собственные трусы, лишь бы вновь привлечь к себе взгляды почтеннейшего собрания. Несколько смутившись, я представляю ее: -- Мадемуазель Жизель Моден, моя сиделка. Она принимает изъявления почтения со стороны полицейских и подходит к дивану. Только бы не шлепнулась в обморок! Но, к счастью, Жизель выдерживает испытание. Правда, в силу своей профессии она привыкла к виду мертвых и, может быть поэтому , приветливо смотрит на убитого. -- Невероятно! Уф! Я боялся, что она станет выдавать бессмертные истины о случайностях, различного рода феноменах и прочих премудростях. Чтобы отвлечь внимание, я спрашиваю: -- Каково ваше заключение, доктор? -- Две пули в область сердца, вошли сверху вниз. Я полагаю, ecn застрелили в тот момент, когда он спускался по лестнице. Он умер не сразу, а сумел выйти на улицу, где и упал. Гийом дополняет: -- Самое любопытное, что в доме его никто не знает. Консьержка видела его всего лишь раза два. Он появлялся здесь эпизодически. Будучи убежденным, что речь идет о вас, я думал, что вы сняли эту квартиру под вымышленным именем, чтобы пользоваться ею в тех случаях, когда не имели возможности вернуться к себе... Я с улыбкой смотрю на него. -- Ничего подобного. Вы думали, что я связан с Сопротивлением и гестапо свело со мной счеты. После покушения На меня в Большом доме[4] об этом только и шепчутся, так? Он краснеет и не отвечает. Чтобы помочь ему выйти из глупого положения, я отвешиваю ему хлопок по спине, причем достаточно сильный, чтобы выбить из него легкие, если они плохо закреплены. -- Нашли что-нибудь интересное? -- Ничего, шеф. Эта, квартира совершенно безликая. Должно быть, этот тип действительно пользовался ею редко, как и уверяет консьержка. К нам подходит Эверест мяса и глупости. -- Посмотрите, что я нашел, -- говорит он. Гигант разжимает широкую, как салатница в семейном пансионе, руку, мы наклоняемся над ней и обнаруживаем перочинный нож с роговой рукояткой, на которой написано слово: "Venganza". -- Это испанский, -- уверяет Гийом. -- В переводе означает "месть". -- Вы позволите мне оставить его себе на память о моей смерти? -- Конечно, месье комиссар. Я кладу крошечный ножичек в карман и спрашиваю: -- Так к какому же выводу вы пришли? -- Официально: сведение счетов... Так лучше для всех, правда? -- отвечает инспектор. -- Сейчас все перемешалось. Убийство не отличить от казни, честного человека от вора, а героя от предателя. Я понимаю, почему вы перешли в резерв. Заниматься нашим ремеслом в такое время очень невеселое дело. Мы обмениваемся несколькими банальностями на общие темы, после чего все вместе выходим из квартиры. -- Я оставлю на ночь двух человек у консьержки, -- заявляет мой коллега, -- а завтра мы перевезем вашего двойника в морг. Но все- таки вы меня здорово напугали, патрон. На лестничной площадке врач -- толстый старик с седыми усами -- начинает высмеивать жильцов, которых называет садистами, извращенцами и психами. Те обращаются в беспорядочное бегство. Там, где не помогли грубые окрики ажанов, сарказм медэксперта сотворил чудо. Все любители падали ворча расходятся по своим конурам. Бабы запахивают халаты и закрывают свои телеса. Старый хрен снимает руку с задницы маленькой брюнетки. Мужчины возвращаются посмотреть, удержит ли король пик свою корону. Мамаши вспоминают о своих, уже сорвавших глотки, отпрысках. Лестничная площадка пустеет, как кинозал после того, как герой-любовник взасос поцеловал свою партнершу. Мы выходим на улицу. Гийом раздает инструкции своим парням, после чего поворачивается ко мне. -- Что я могу для вас сделать, патрон? Я морщусь. -- Если бы вы могли на час или два предоставить в мое распоряжение машину, то были бы лучшим из всех полицейских. Он улыбается. -- Поехали с нами в контору, а там я оставлю вам машину. Мы рассаживаемся. Жизель садится спереди, рядом с шофером, а мы набиваемся на заднее сиденье, что далеко не Просто, поскольку амбал Гийома тоже лезет с нами. -- Забавный этот ваш малый, -- говорю я инспектору. -- Где вы его откопали? -- Смейтесь, но в случае заварухи он первоклассный помощник. Через несколько минут мы подъезжаем к Островерхой башне[5]. Следует неизбежная серия рукопожатий, и наконец я вступаю во владение тачкой. -- Какая программа? -- беспокоится моя подружка. -- Пункт первый: твоя квартира, где я уложу тебя спать, как послушную девочку, каковой ты и являешься. Пункт второй: я нанесу один ночной визит. Цыпочка надувает свои губки. -- Не вредничай, Тони. Ты не можешь бросить меня теперь. -- Я это сделаю, прекрасная дама. Она не отвечает. Я думаю, что она дуется, но тут замечаю две огромные слезы, катящиеся по ее щеке. Молчаливая скорбь всегда трогала мое сердце. Обычно, когда куколка начинает кричать и плакать, я влепляю ей пару пощечин, чтобы вылечить от возможного флюса. Но тихие слезы выворачивают мне душу. -- Ну пожалуйста, не надо! Пойми, Жижи, до сих пор я водил тебя с собой, потому что это было совершенно безопасно. Сейчас же все может измениться. Отметь, что я ни в чем не уверен, но если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу... -- Хочешь, я напишу расписку, снимающую с тебя всю ответственность? Раз она относится к этому с юмором, я согласен. -- Хорошо, поедем вместе. Но если это повредит твоему здоровью, пеняй на себя. Я на полной скорости мчусь на улицу Аркад. Сейчас я изложу вам свою мысль во всех подробностях. Сначала позвольте вас просветить насчет моих внутренних чувств. События этого вечера разбудили во мне дремавшую жажду подраться. Я прекрасно понимаю, что мое сходство с убитым простое совпадение, но все-таки хотелось бы разобраться в ходах и пружинах этого дела. Кажется, я имею на это право, а? Кто поймал брюхом порцию свинца? Сан-Антонио или герцог Виндзорский? Пусть стрелок ошибся, но если я его найду, это не помешает мне сделать из него фарш для равиоли. Хотя бы для того, чтобы он понял, что прежде, чем нажимать на спусковой крючок, нужно удостовериться в личности сидящего напротив. Долгожданный случай поговорить с этим козлом представился как раз сегодня вечером. Волей чудесного стечения обстоятельств я сунул свой длинный нос в общую тарелку очень странной компании. На данный момент в этой истории пять действующих лиц: во-первых, я сам, потом гад со стрижкой бобриком, затем мой двойник, лежащий в столовой, и, наконец, саксофонист и неизвестный, которому адресовалась известная вам музыкальная передача. Будем действовать методом исключения. Мой двойник мертв, как филе селедки. Тип, ожидавший в ресторане закодированное в саксофонном соло сообщение, мне неизвестен. Значит, чтобы добраться до покушавшегося на меня ублюдка, остается один саксофонист. Он служит посредником, и я должен его отыскать. Глава 4 Мы заходим в ресторан, когда липовые новобрачные уже отбыли в qb`deamne путешествие, а гарсоны, взгромоздив стулья на столы, начали мыть полы. Тот, что обслуживал нас, узнал меня и, унюхав чаевые, подошел к нам, сузив рот в куриную гузку. -- Месье и дама что-то забыли? -- Я хочу поговорить с хозяином. Он кланяется и ведет меня на кухню. На столе, между рыбьим скелетом и остатками майонеза, владелец ресторана,, упаковывая внушительную стопку хрустов в пачки по десять "штук", подсчитывает выручку. Навар хороший. На эти бабки он запросто может купить себе авианосец. Мой визит ему явно не нравится. Вы, наверное, замечали, что люди не любят, когда их беспокоят во время жратвы, траханья и подсчета бабок? Это потому, что для большинства людей еда, любовь и деньги -- вещи святые. Он хмурит брови. -- Чего вы хотите? -- Сказать вам пару слов. Он раздраженно машет рукой. -- Сейчас полночь, -- замечает он. Я качаю головой. -- Я пришел не за тем, чтобы спрашивать, который час. -- Месье, -- скрипит он, -- мне не нравятся шуточки подобного рода. Чтобы нагнать на него страху, я достаю свое удостоверение. Если бы вы могли видеть морду этого малого, то расхохотались бы так, что для того, чтобы излечить вас от смеха, пришлось бы позвать тещу или исповедника. Просто невероятно, как этот придурок сдрейфил. -- Г-г-господин ко... господин комиссар, -- блеет он, -- что случилось? Он с отчаянием смотрит на свои бабки, затем его глаза находят мои и делают мне немое предложение. Я понимаю, что если захочу, мне достаточно будет только протянуть руку и в нее сразу же посыплются крупные купюры. Жизель нежно улыбается. Она заметила, что хозяин ресторана принимает меня за человека из контроля, и веселится, как на фильме Чарли Чаплина. Я даю ресторанщику потрястись, прежде чем покачать головой: -- Не психуйте, я пришел не за тем, чтобы устраивать вам неприятности. Просто хочу узнать одну вещь. Мой собеседник переводит дух, суетится, виляет хвостом, истекает слюной. Если так пойдет и дальше, он поползет на пузе. Он уверяет, что готов дать мне все сведения, которыми располагает. Если бы это могло доставить мне удовольствие, этот малый продал бы мне отца с матерью и младшей сестрой в придачу. Он доведен до кондиции. Это один из тех трусов, которые садятся за стол[6] и широко открывают рот еще до того, как приходится доставать штопор. -- Сегодня за ужином... свадебным ужином, были два музыканта. Вы их знаете? Он отрицательно качает головой. -- Слушайте, барон, -- обращаюсь я к нему, -- вам не стоит принимать мою голову за банку с ямайским перцем... -- Но... -- Никаких "но". Чтобы дать народу пожрать, вы ежевечерне устраиваете спектакль под названием "Свадьба". Для входа в ваш театр надо знать пароль. И вы хотите убедить меня, что те двое лабухов явились к вашему сегодняшнему столу с петухом в винном соусе, с кроликом с горчицей и копченым лососем просто с улицы?.. Вы закрываете двери перед министрами, если они не входят в число избранных, а какие-то фраера могут заходить сюда qn своими инструментами, и вы даже не спрашиваете, кто они и откуда? Не шутите, приятель. Во время моей речи владелец ресторана неоднократно пытался перебить меня, но всякий раз, когда он открывал рот, я принимался орать так, что в сравнении с моим ревом сирена парохода показалась бы писком мышонка. Но в тот момент, когда я перевожу дыхание, бедняга наконец получает возможность объясниться: -- Господин комиссар! Эти люди знали пароль. Я позволил им играть, потому что не люблю вызывать обиды. Я смягчаюсь. Этот человек бесспорно искренен. -- И раньше вы их никогда не видели? -- Никогда! Можете допросить мой персонал, господин комиссар, и убедитесь, что я не вру. Жизель смотрит на меня, я на нее, тип на нас. Как видите, красноречие не в чести. Мое расследование буксует. Квалификацию я потерял, что ли? Во всяком случае, если мне хотелось сыграть перед девушкой крутого полицейского, я с треском провалил эту роль. Директор, убедившись, что я не стану к нему придираться, веселится, как дурачок. -- Не окажете ли вы мне честь принять бокал шампанского? Я оказываю ему эту честь. Он отдает приказы, и бармен ресторана в темпе все готовит. Скоро мы сидим перед серебряным ведерком. -- Если эти музыканты вдруг вернутся, мне следует предупредить вас, господин комиссар? Хорошая идея. Я даю ему свой адрес и хвалю его шампанское, которое просто потрясное. Если проверяющим он подает такое же, то понятно, почему они оставляют его в покое с ежедневной свадьбой его племянницы Эрнестин. После второго бокала мои мозги начинают работать. Мотору просто не хватало горючего. Уверен, что когда я вернусь к нормальной для меня жизни, все пойдет еще лучше. А пока у меня появляется очень неплохая мыслишка. -- Жизель, ты умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? Она смотрит на меня и старается скрыть удивление. -- Нет, но я умею вязать пуловеры. Я морщусь. -- Чтобы стать сыщиком-любителем, этого недостаточно. А петь ты умеешь? -- Не могу похвастаться... -- Да или нет? -- Скорее да. Конечно, я не Лили Понс... -- Что мне очень нравится. Если бы ты была Лили Понс, то находилась бы в сейчас в "Метрополитен-опера", в Нью-Йорке. Хозяин ресторана радуется все сильнее. Этот вечер один из самых интересных в его тусклой жизни. Он так счастлив, что велит принести вторую бутылку. Моя нежная медсестра налегает на нее, да еще как! У нее есть предрасположенность к применению на практике принципа сообщающихся сосудов. Я не особо увлекаюсь шампанским, потому что за рулем. Если Жизель совершенно накачается, я смогу доставить ее к ней домой без посторонней помощи. Вдруг я принимаю решение. Не знаю, куда оно меня заведет, но уверен, что последствия могут быть самые неприятные. -- Музыканты у вас бывают каждый вечер? -- Нет. очень редко. -- Если придут завтра, пошлите их куда подальше. Понятно? -- Понятно, господин комиссар. -- Кстати, завтра вечером я снова приду к вам вместе с мадемуазель. Он изображает восторг. -- Мы оставим вам лучший столик, господин комиссар, и окажем особый прием. Я его останавливаю. -- Мы придем не есть, а дать концерт. Вы услышите песни в исполнении мадемуазель и будете иметь честь аплодировать моему соло на скрипке. Малышка вскрикивает. Она просекла. Ее глаза блестят, как бриллианты. -- Дорогой! -- кричит она. -- Дорогой, это чудесно! Что касается хозяина ресторана, он ничего не говорит, но ясно, что самое сильное его желание -- нажраться аспирина. Сегодня вечером я только и делаю, что эпатирую людей! Я допиваю свой стакан и поднимаюсь. -- Не удивляйтесь, -- говорю я нашему хозяину. -- То, о чем я вас прошу, является частью важного плана. -- Но... конечно, господин комиссар. Я полностью к вашим услугам. Он провожает нас до машины. -- До завтра! -- Спокойной ночи, месье и мадемуазель. Я включаю двигатель, и мы уезжаем. На бульваре Османн нас останавливает немецкий военный патруль. -- Документы! Я показываю наши аусвайсы. Все нормально. Две минуты спустя я высаживаю Жизель перед ее домом. -- Как? -- удивляется она. -- Ты не поднимешься? -- Не знаю, прилично ли это... Она пожимает плечами. -- Конечно, неприлично, но, как говорит один человек, которого я очень люблю: "Разум и я разошлись из-за несовместимости характеров". Замечательная девчонка! Я следую за ней по лестнице. Войдя в квартиру, я звоню Гийому, чтобы сказать ему, куда он Может прислать человека за машиной, если она ему нужна. Он отвечает, что пока я могу ею пользоваться. Так что все к лучшему. -- А теперь, -- говорит мне Жизель, -- давай обсудим план дальнейших действий. У нее немного заплетается язык, и слова сходят с него с трудом. Можно подумать, что они слиплись от сиропа. -- Не будем больше о работе. К тому же, хотя я и не хочу тебя обидеть, но должен сказать, что ты уже и лыка не вяжешь. Скажи мне, где находится спальня для гостей. -- У меня маленькая квартира, и в ней всего одна спальня. Моя. -- Теснота тебя не смущает? -- Нет, я не переношу только запах трубочного табака. -- Тогда нет никаких препятствий к тому, чтобы я остался в твоей спальне. Я курю только сигареты. В этот момент радио, которое она включила, начинает играть такую сладкую мелодию, что если бы ее услышали ангелы, они бы стали подыгрывать ей на своих райских трубах. Я обнимаю Жизель за талию и веду в спальню. Глава 5 Я не любопытен, но хотел бы знать, понимаете ли вы хоть что- mhasd| в моих действиях или читаете то, что я написал, как налоговую декларацию, не ища им объяснения. Ждете, пока я вам разжую все от А до Я? Боитесь, что от легкого шевеления извилинами у вас разжижатся мозги, а в аптеке не найдется достаточного количества аспирина, чтобы снять головную боль? Знаете, вы внушаете мне жалость. Так и вижу вас сидящих в ваших квартирах -- безвольных, косных, плохо выбритых и с башкой, пустой, как совесть генерала... Черт! Ну сделайте маленькое усилие. Я вам сказал, что собрался дать на улице Аркад небольшой концерт при добровольном участии очаровательной Жизель. Неужели у вас даже не мелькнуло мысли, что я хочу это сделать не ради удовольствия выступать на публике? Вы что, серьезно думаете, что скрипка мое хобби и я играю по выходным, чтобы отвлечься от тягот жизни?.. Ну выдаете!.. Тогда слушайте меня вместо того, чтобы выпучивать глаза, как будто мимо дефилируют девочки из "Фоли Бержер", одетые только в перышко на попке. Оставьте свои дела -- в лес они не рванут -- и слушайте. Исполняя свой маленький номер, я надеюсь найти путеводную нить, ведущую к стрелявшему в меня субчику, потому что в ресторане должен быть завсегдатай, состоящий в банде убийц и получающий инструкции известным вам способом. Чтобы его найти, я располагаю единственным способом: передать ложное сообщение симфонической морзянкой. Это может сработать, а может и нет. Если получится, я возьму его за грудки и буду играть сонаты на его адамовом яблоке до тех пор, пока он не скажет мне, как найти парня со стрижкой бобриком. Если выйдет осечка, это будет значить, что я зря старался. В назначенный час вечером следующего дня я захожу за моей красавицей к ней домой. Тут начинается самое смешное. Мы переодеваемся в шмотки, одолженные мне одним знакомым евреем, который с некоторых пор называет себя Дюбуа. За десять минут мы превращаемся в уличных музыкантов. Жизель -- это сама кричащая правда. Если б вы встретили ее на улице, то обязательно кинули бы ей полтинник на согрев души Что касается меня, то с длинными висячими усами, в очках без одной дужки, в жалком пальтишке и с инструментом я похож на уволенного за аморалку бывшего учителя музыки. -- Вы подготовили свое сообщение? -- спрашивает медсестренка. -- Еще бы! -- И где вы назначили место встречи? -- На углу улицы Клиши и площади Трините... Она презрительно пожимает плечами. -- На свежем воздухе! И вы считаете, что поймать его там будет просто? Прежде всего, не думаете ли вы, что это покажется ему подозрительным? -- Конечно, а куда, по-вашему, мне его заманить? -- Ну... сюда! -- Сюда? -- Почему бы и нет? Здесь спокойно, а? Я отталкиваю искушение. -- Вы ненормальная! Но мой голос звучит фальшиво. Жизель догадывается, что уговорить меня будет нетрудно. -- Во-первых, -- говорит она, -- нам надо условиться об обращении друг к другу. То мы на "ты", то на "вы". Эта неопределенность непонятна третьим лицам. Затем, ты прекрасно знаешь, что предложенный мною вариант гораздо лучше. Не придется опасаться любопытных прохожих. -- Конечно, но это может быть опасно. -- Да ну, брось... Я начинаю сердиться. -- Черт возьми, я все-таки лучше тебя знаю, что опасно, а что нет. Если я говорю, значит, так и есть. Об этих типах мы знаем только то, что они стреляют в своих современников с той же легкостью, с какой ты мажешь губы... Согласись, это наводит на размышления... -- Я все обдумала и знаю, что с тобой я ничем не рискую. Несмотря на привычку к похвалам кисок, такие слова все равно доставляют мне чертовски большое удовольствие. Я знал одного парня, шагнувшего со второго этажа Эйфелевой башни, не обратив внимание на расстояние до земли, потому что одна шлюха с платиновыми волосами наплела ему, будто он самый клевый парень на свете. Вы мне скажете, что у того малого, наверное, мозги заросли паутиной, и здесь я впервые с вами согласен. Но все равно эта история доказывает, что треп потаскушки производит на нас, мужчин, более сильное впечатление, чем все декларации прав человека и гражданина вместе взятые. Я чувствую себя заряженным, как новый аккумулятор, и больше не сомневаюсь в своих возможностях. Если бы Жизель попросила меня пойти и выпустить обойму в пузо немецкого генерала, командующего парижским гарнизоном, я бы побежал так быстро, что меня бы никто не смог догнать. Я наклоняюсь к моей девочке. -- Хорошо, дорогая, мы постараемся заманить парня к тебе. Но если с тобой что-нибудь случится, я снимаю с себя всякую ответственность. Она пожимает плечами. -- Время идет, а ты болтаешь, как попугай. Тут я разражаюсь смехом и рассказываю ей, что мой дядя Гастон, учитель на пенсии, тот самый, что моет ноги раз в месяц, в первую субботу, имеет какаду, молчаливого, как промокашка. За всю свою жизнь эта птица произнесла всего одно слово, но оно было таким грязным, что, услышав его, моя тетка два месяца спала отдельно. Мы быстро добираемся до улицы Аркад. Хозяин ресторана играет роль на "пять". Он притворяется, что не интересуется нами. Мы идем по полному залу ресторана и среди всеобщего равнодушия Жизель объявляет, что будет петь. Она выбрала "Улицу нашей любви", потому что ее играли вчера те двое. Откашлявшись, она начинает. Я, по мере способностей, обеспечиваю ей на скрипке музыкальное сопровождение. Уверяю вас, что с "большим удовольствием сопроводил бы ее в спальню. Музыка и я состоим в той же степени родства, что и черная пантера с уткой. Однако в памяти всплывают полученные в детстве уроки. Я, конечно, беру фальшивые ноты (честно говоря, я беру только их, но так выходит более правдоподобно). У малышки красивое сопрано. Разумеется, если бы она пришла устраиваться на работу в Ла Скала, директор мог бы предложить ей место разве что в гардеробе или в клозете, но на фоне стука вилок и смешков ее голосок звучал очень даже ничего. Поскольку мордочка у сестрички просто бесподобна, несколько старых козлов с интересом на нее пялятся. Пиля свою скрипочку, я рассматриваю присутствующих, стараясь угадать в этой толпе интересующего меня человека. Вот только здесь ли он? Я ломаю себе башку над мыслью, что наше представление может быть напрасным. Закончив блеять, моя диванная дива кланяется и объявляет, что ее друг Антуан исполнит небольшую пьеску своего сочинения. Моя очередь быть звезд ой. Приняв вдохновенную позу, я m`whm`~ изображать из себя Паганини. Не знаю, какую именно вещь я играю... Что-то всплывшее из глубин памяти. Кажется, музон слепил чувак по фамилии Шопен, но мне на это наплевать. Пшек возникать не будет. Во-первых, потому что давным-давно окочурился, а во-вторых, потому что благодаря моей манере исполнения никогда бы не узнал свое произведение. Посреди своей бесподобной пьесы я делаю паузу, сосредоточиваюсь и передаю свое сообщение: Срочно -- Встреча -- Сегодня десять вечера -- Моден -- улица Лаборд, 24. После этого я быстро заканчиваю свой сольный номер. Раздаются жидкие аплодисменты. Мы благодарим почтеннейшую публику и обходим зал. Сбор оказался вовсе даже неплохим. -- Знаешь, -- сообщает мне Жизель, -- мне все больше и больше хочется бросить больницу и посвятить себя ресторанной лирике. Подмигнув владельцу заведения, мы, не теряя времени, исчезаем. Смотрю на часы вокзала Сен-Лазар: девять. Я предлагаю Жизель, прежде чем мы вернемся в ее пенаты, пропустить по стаканчику грога в одной забегаловке. Надо же обмыть успех. Просто удивительно, как легко люди швыряются деньгами, когда приходят пожрать разносолов с черного рынка. -- Думаешь, он придет? -- спрашивает сестричка. -- Если был в зале, то да. -- Но был ли он там? Я внимательно смотрела, но не заметила никого, кто был бы похож на убийцу. Я ласково глажу ее по руке. -- Девочка! Убийцы почти никогда не похожи на убийц. Я тоже смотрел на едоков и тоже не заметил никого, кто вызывал бы подозрение. -- Так что же нам делать? -- Ждать. -- Я вся дрожу. Я улыбаюсь и заказываю еще два грога. -- Не нервничай. Это твой первый опыт работы в Секретной службе. Главное не дрожать, а лучший способ придать себе смелости -- хорошенько выпить. Это секрет моего успеха. После четвертого грога Жизель доходит до кондиции. Я добиваю ее стаканом кальвадоса, а холод на улице заканчивает дело. Когда мы входим в ее квартиру, моя лапочка уже не стоит на ногах. Я ее укладываю на кровать, и она сразу засыпает. Уф! Теперь у меня свободны руки и я могу действовать, как мне хочется. Малышка просто прелесть, согласен, но это еще не причина таскать ее за собой до окончания дела. Пока она проспится, я займусь субчиком, если он, как я надеюсь, явится на назначенную мною встречу... Смотрю на часы. Отлично, у меня еще есть время. Как вы думаете, что я собираюсь делать? Наложить лапу на бутылочку Жизель. Найти ее не трудно. Отвинтив крышку, я заливаю стаканчик в желудок и тут же чувствую оптимизм. Достаю "люгер" и кладу его под развернутую на диване газету Еще пять минут. Придет или не придет? Мое сердце начинает сильно колотиться. Я чувствую робость, как при моем первом расследовании, и это действует мне на нервы. Я еще не вошел в рабочий ритм. Мой организм размяк снаружи и изнутри. Уровень жидкости в пузырьке понижается. Время идет. Сердце колотится... В моем чайнике без конца крутятся одни и те же, b{g{b`~yhe морскую болезнь, мысли: придет или не придет? Шаги на лестнице. Ко мне? Да, шаги прекращаются прямо перед дверью. Звонок. И тут мое сердчишко успокаивается как по волшебству. Я обретаю полное спокойствие, как акробат перед смертельным номером. Сан-Антонио -- человек с большой силой воли и умеет собираться в нужный момент. А нужный момент -- вот он, наступил. Я добиваю бутылку коньяка, чтобы не жалеть, если со мной что-то случится, и иду открывать дверь. Не знаю, видели ли вы когда-нибудь фильм ужасов. Один из тех фильмов, от которых потом дрожишь целую неделю... Если видели, то должны были заметить, что чувство ужаса часто возникает из контраста между силой страха и безобидным видом того, что его вызывает. Не знаю, поняли ли вы меня... Я имел в виду, что страх превращается в ужас, когда то, от чего он появляется, совсем не выглядит страшным. Нормально испугаться разъяренного амбала, но если вас трясет от вида аккуратного старичка, то это уже не страх, а ужас. Теперь поняли? Я открываю дверь и не могу сдержать дрожь. В проеме стоит... мальчик. Маленький мальчик, которого я видел сегодня в ресторане на улице Аркад. Как вы догадываетесь, я не обратил на него ни малейшего внимания. Я так ошарашен, что замираю с открытым ртом. Мальчику, может быть, лет десять. Он коренаст и имеет голову человека, больного водянкой мозга. Его взгляд простодушен... -- Добрый вечер, месье, -- здоровается он. Я двигаю головой. -- Добрый вечер... Он не спешит войти. Кажется, робеет. -- Кто вы? Прежде чем ответить, он убеждается, что в коридоре никого нет. -- Утренний дождь не остановит пилигрима, -- шепчет он. А, черт! Пароль. Если надо дать отзыв, я в пролете. Чтобы выиграть время, принимаю довольный вид. -- Прекрасно, прекрасно, -- тихо отвечаю я Отстраняюсь, и он заходит. Между нами говоря, я сильно озадачен. О чем я могу говорить с пацаном? Пока я думал, что придет взрослый мужчина, все казалось осуществимым, но что можно вытянуть из этого сопляка? Я закрываю дверь и указываю мальцу на комнату. Он идет в нее, не заставляя себя упрашивать. Тут-то я все и просек: это не ребенок, а карлик. Хоть одет он в матроску и детское пальтишко,, у него походка взрослого. Тяжелая, раскачивающаяся походка кривоногого карлика. Когда мы входим в комнату, я непринужденно сажусь на диван. -- Сигарету? -- предлагаю я ему. Он отрицательно качает ненормально большой головой. -- Тогда, может быть, леденец? Вижу, он бледнеет. В кошачьих глазах пролетело кровавое облако. -- Не всяк монах, на ком клобук, -- говорит он с настороженным видом. Его треп начинает меня утомлять. Я прекрасно вижу, что он устраивает мне проверку, но меня уже охватило раздражение. -- Повадился кувшин по воду ходить, там ему и битым быть, -- говорю. -- Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Всякому овощу свое время... Он обалдел. -- Ну что? -- раздраженно спрашиваю я. -- Будем вспоминать onqknbhv{ весь вечер? Если ты собираешь антологию, я тебе помогу. Вдруг я закрываю рот: этот недомерок держит в руке пушку. Красивую пушку с перламутровой рукояткой. -- Это западня, -- скрежещет он зубами. -- Не психуй, гигант, и убери шпалер, а то поранишься. Он кривится в жуткой гримасе. Я никогда не видел ничего более отвратительного, чем этот лилипут. Так и хочется раздавить его каблуком. Как бы то ни было, критический момент наступил раньше, чем я рассчитывал. По-моему, надо играть на полную. -- Как вы узнали наш код? -- спрашивает карлик. -- Благодаря отличной системе информации. -- Какой? -- Вот этой. -- Я показываю ему указательный палец. -- Представь себе, время от времени я его расспрашиваю, и он рассказывает мне массу вещей, о которых не пишут в газетах. Вижу, палец моего короткого гостя сжимается на спусковом крючке -- Не валяй дурака, я тебе говорю! Он как будто не слышит. Пистолет дрожит в его ручонке. Должно быть, херувимчик очень нервозен! -- Говори! -- требует он, и его горло издает звук, напоминающий скрежет ржавого флюгера. Я пожимаю плечами. -- А что мне тебе рассказывать? Ты меня смешишь... Я вызываю тебя поболтать, а ты суешь мне в нос свою артиллерию и требуешь, чтобы я говорил. Тебе это не кажется уморительным? Его лицо остается невозмутимым. Я говорю себе, что этому шутнику лучше не противоречить. Если он немного шевельнет указательным пальцем правой руки, то я получу свинец в грудь. -- В конце концов, раз уж ты здесь, я могу тебя просветить. Освещаю ему дело со своей точки зрения, начиная с октябрьского покушения, жертвой которого я стал, и заканчивая событиями сегодняшнего вечера, не забыв, разумеется, рассказать и о расшифровке музыкальной морзянки. Карлик недобро смеется. -- Поздравляю, -- шипит он. -- Котелок у тебя варит! -- Ты понимаешь, -- примирительно говорю я, -- меня заколебало служить мишенью. Провалявшись два месяца в больнице, я хотел бы, по крайней мере, найти мужика с бобриком, чтобы сказать ему все, что о нем думаю... Карлик смеется. -- Размечтался, глупенький... Думаешь, я заложу кореша? Ну ты даешь, мусор! -- Мусор? Я притворяюсь удивленным. -- Черт! Ты же сам только что сказал, что это в тебя стреляли в первый раз из-за твоего сходства с Мануэлем. Газеты только и писали, что в метро подстрелили знаменитого комиссара Сан- Антонио, аса из асов... Мы еще смеялись, что по ошибке чуть не замочили легавого. Делаю вид, что принимаю это с юмором. -- Согласен, совпадение забавное. -- Я жалею только об одном... -- уверяет карлик. Я поднимаю брови, показывая любопытство. -- ...Что ты не сдох. Я кланяюсь. -- Ты очень любезен... Этот писсуар кривит губы. -- К счастью, пришло время исправить эту оплошность... Что тут сказать? Я смотрю на коротышку и понимаю, что настроен он решительно. Если я не буду действовать быстро, то очень вероятно, что проснусь в уголке, полном ангелов и благоухающих роз. А теперь, если хотите, чтобы я вам рассказал, по каким признакам можно узнать типа, решившего отправить вас на небеса, открывайте пошире уши. Как я вам уже говорил, в глазах у этого недомерка есть что-то особенное. Желание убивать читается у него не только в глазах, но и на всей морде. Его губы задрались, как у скалящейся собаки, нос наморщился, а адамово яблоко поднимается-опускается, как лифт отеля в день наплыва клиентов. Этот обмылок кажется мне хитрым. Даже если я и смогу схватить лежащую на диване пушку, это ничего мне не даст, потому что он выстрелит прежде, чем я сниму свой пистолет с предохранителя. Что делать? Господи... У меня пересохло во рту. Вдруг мне в голову приходит мысль; приходит без моего желания, как звонок будильника, но в моем монгольфьере она производит фурор. Чтобы попытаться ее осуществить, мне нужен алкоголь. Увы, я высосал из бутылки все до капли, но рядом с диваном стоит флакон одеколона. Этикетка повернута к стене, следовательно, карлик не может знать, что в нем за жидкость. Я принимаю непринужденный вид собирающегося остограммиться пьянчужки. -- Ты же не собираешься меня шлепнуть? -- Я возьму на себя этот труд... -- Не надо. Я едва сдерживаю всхлипывания. Этому малышу надо показать редкое зрелище, чтобы он продлил наш тет-а-тет. Смысл моей игры состоит в том, чтобы взять пузырек одеколона в руки, не вызывая у карлика подозрений. -- Не делай этого, -- задыхаясь умоляю я. -- Черт побери! Я же ничего вам не сделал. Вы и так уже один раз чуть не застрелили меня... Я медленно тянусь рукой к пустой бутылке, словно почувствовав потребность взбодриться, потом делаю вид, будто только сейчас заметил, что она пуста. Совершенно необходимо, чтобы он ни о чем не догадался. Продолжая дрожать, я немного поворачиваюсь, чтобы взять одеколон... Невозможно передать, что я чувствую. Мне кажется, что сейчас его пушка плюнет огнем. Нет ничего более неприятного, чем свинец в кишках. Когда это происходит, вы не думаете ни о чем, кроме боли, от которой перехватывает дыхание... Но ничего такого не происходит. Не надо думать, что эти события и действия протекают в замедленном темпе. Просто мысль бежит быстрее. Между мыслью и действием разница в скорости порой бывает такой же, как между светом и звуком. Наконец я беру флакон с одеколоном в свои руки. -- Я не хочу, чтобы ты меня убивал! -- Не надо было лезть в это дело. Что это за легавый, который разыгрывает из себя героя, а когда его должны шлепнуть, начинает ныть! Моя дрожь усиливается. Я отвинчиваю крышку флакона и подношу горлышко к губам. Если в своей жизни вам по ошибке приходилось пить одеколон, вы должны знать, что он не идет ни в какое сравнение с шамбертеном. Лично я не знаю ничего противнее... Поэтому я не собираюсь глотать этот сомнительный напиток и на сей раз. Я набираю его в рот, как будто хочу прополоскать горло... Я хорошо рассчитываю свой маленький трюк! Фюить! Я выпускаю струю одеколона в моргалы гнома. Попал! Недомерок визжит, как поросенок, которому в задний проход воткнули раскаленный металлический прут. Он трет зенки своими миниатюрными кулачками. Не думайте, что я тем временем валяю дурака. Я быстренько обезоруживаю его и хватаю свой "люгер". Имея в руках по пушке, чувствуешь себя сильным, особенно когда перед тобой месье в метр тридцать ростом. -- Ты еще слишком мал, лапочка, чтобы суметь справиться с Сан- Антонио. Лучше бы ты сидел дома и стрелял из рогатки. Ты что же, думал, что имеешь дело с лопухом? Он начинает открывать глаза, но плачет, как будто ему на колени бросили гранату со слезоточивым газом. -- Мусор поганый! -- скрежещет он. -- Не волнуйся, красавчик. Колесо крутится, как видишь, иногда так быстро, что не рассмотришь спицы. Всего минуту назад ты играл с этой пушкой в Ника Картера, а теперь она у меня. Вывод: говорить будешь ты. -- Держи карман шире! -- Если не ответишь на мои вопросы быстро, я переломаю тебе кости Он пожимает плечиками. -- Попробуй! Меня охватывает ярость. Я кладу обе пушки на полку вне пределов досягаемости карлика и подхожу к нему. Эта макака меня заколебала. Сейчас я устрою своему незваному гостю молотилку. Протягиваю к нему руку, но он отскакивает в сторону и, прежде чем я успеваю отреагировать, бросается на меня, как таран, и бьет башкой в пузо. У меня сразу перехватывает дыхание, к тому же мой живот еще очень чувствителен. А недомерок не теряет времени даром. Воспользовавшись тем, что я согнулся пополам от боли, он проделывает японский трюк, смысл и цель которого состоят в том, чтобы сунуть противнику в зенки два раздвинутых вилкой пальца. Теперь уже я могу дышать и поэтому ору благим матом. Я ослеплен, захвачен врасплох, одурачен. На мою голову обрушивается град ударов. Под кумполом меня, как на Пасху, гудит колокол. К горлу подступает тошнота. "Черт побери, от карлика! От карлика! От паршивого карлика!" Вот что я мысленно повторяю, пока отчаянно отбиваюсь. В довершение ко всему я валюсь на пол. Сейчас малявка вытащит из меня кишки и разложит их на паркете, чтобы посмотреть, все ли на месте. Бац! Звон разбитого стекла. Град ударов прекращается. Что случилось? Худо-бедно открываю глаза и вижу мою дорогую Жизель. Она с победным видом стоит посреди комнаты с бутылочным горлышком в руке. Ее присутствие придает мне сил, и я перехожу в сидячее положение. -- Это... ты? -- глупо спрашиваю я. У моих ног лежит карлик. Мерзавец получил хорошую Порцию, и на его черепушке растет клевая шишка. -- Жизель... Я чуть не схожу с ума. Тут она начинает ржать, как ненормальная. Моя гордость еще никогда не подвергалась такому испытанию... Хорош комиссар Сан-Антонио! Дает себя отметелить недоноску, в котором меньше метра тридцати! Если бы об этом узнали мои коллеги, они бы здорово повеселились и были бы правы. Я так унижен, что готов повеситься прямо сейчас. -- Я подоспела вовремя? Я смотрю на нее и чувствую, что не могу говорить. -- Здорово он тебя обработал, -- продолжает она. -- Пойдем в ванную... Я промою тебе глаза лекарством. Они все красные. Я покорно иду за ней и даю себя подлечить. -- Жижи, -- бормочу я наконец, -- Жижи, я самый большой дурак во всей полиции. Моя карьера кончена! Дать себя избить карлику! Я подохну от досады. -- Ну, -- утешает она меня. -- Не будь таким пессимистом. Я видела, как все произошло. Он победил внезапностью, Тони. Ты просто не привык к противникам такого роста... -- Ты все видела? -- Да, почти все. Меня разбудили крики. Ты меня здорово напоил. Я была пьяной в стельку... Она меня целует, а мне хочется лизаться с ней сейчас так же, как открыть бакалейную лавку на Северном полюсе. -- Фу! Ты пил одеколон! Я пересказываю ей содержание предыдущих глав, и она хвалит меня за находчивость. Немного приободрившись, я встряхиваюсь. -- Давай займемся этим демоном, Жижи. Я скажу ему, что думаю о его манерах. Мы выходим из ванной, и моя спутница вскрикивает: -- Он удрал! Я бросаюсь вперед. -- Что? Комната пуста. Выбежав из квартиры, я только-только успеваю услышать хлопок входной двери. Птичка улетела. Сан-Антонио потерпел самое крупное поражение в своей жизни. Глава 6 Собака, которую окатили холодной водой, возвращается в свою конуру и сидит тихо. Я делаю то же самое. Жизель предлагает провести эту ночь у нее, даже настаивает на этом, но я отказываюсь. -- Закрой дверь на все замки и припри ее стулом, -- приказываю я. -- Если услышишь подозрительный шум, звони в криминальную полицию и от моего имени попроси Гийома или кого-нибудь еще из его отдела. Я нежно целую сестричку и отваливаю, не слушая следующей порции ее упреков. Я хочу только одного: задать храпака. Мне нужно забыть унижения этого вечера. Придя домой, я так же нежно целую Фелиси и беру из аптечки гарденал. Если бы я послушался себя, то сожрал бы весь пузырек... Но я справляюсь с собой и проглатываю всего четыре таблетки, после чего заваливаюсь на боковую. Сон приходит быстро. Сначала тело становится легким, потом в голове наступает полный покой. Вскоре я уже плыву по золотому миру. Я открываю глаза, но их приходится тут же зажмурить, потому что солнце расположилось в моей комнате, как у себя дома. Будильник показывает полдень. Под дверь пробиваются запахи жареного. Надеваю халат и иду в ванную. Из воды я вылезаю розовым, как поросенок. Я чувствую себя в ударе. Ничто так не приводит в форму, как хороший сон. Захожу в столовую, где возится Фелиси. -- Привет, ма. -- Доброе утро, сынок. Не знаю, как моя мать выкручивается, но, несмотря на продуктовые ограничения, у нас всегда приличный стол. Сегодня, например, кулебяка и жареное мясо с яичницей. Я беру в одну руку вилку, в другую -- нож и иду в атаку. Жратва окончательно возвращает мне оптимизм. Выйдя из-за стола, я сажусь в кресло, чтобы выкурить "Голуаз". Но в тот момент, когда мои мысли начинают выстраиваться в ряд, в дверь звонят. Мать вводит Гийома. Его визит доставляет мне весьма среднее удовольствие, поскольку я нуждаюсь в одиночестве и тишине. Он входит с мрачным, как у гробовщика, лицом. Я заставляю себя улыбнуться. -- Хелло! Каким добрым ветром? Мы жмем друг другу клешни. Я жду, пока его морщины разгладятся, но он сохраняет похоронный вид. -- Вы читали газеты, комиссар? -- спрашивает он. -- Какие? -- Дневные. -- Нет. Он достает из кармана брехаловку и протягивает мне. Я разворачиваю ее, пробегаю глазами и быстро нахожу на первой странице заголовок на две колонки: МЕДСЕСТРА ПОХИЩЕНА ТЕРРОРИСТАМИ -- Жизель! Гийом утвердительно кивает головой. Статья объясняет, как это произошло. Сегодня утром ее схватили при выходе из дома двое мужчин. Классическое похищение Два типа подошли к девушке, когда она выходила из задней двери дома, взяли под локти и заставили сесть в ожидавшую их с включенным мотором машину. Похищение произошло у всех на глазах, но никто не вмешался, поскольку свидетели решили, что ее арестовало гестапо. Консьержка на всякий случай позвонила в полицию. Там связались с фрицами и узнали, что они тут ни при чем. Гийом излагает свои выводы: -- Я случайно был в кабинете коллеги, которому поручили это дело. Ему как раз принесли фото малышки. Я сразу же узнал девушку, приходившую с вами позавчера. Я ничего не сказал, не предупредив вас, господин комиссар. У меня такое чувство, что вы влипли в плохую историю. -- Думаете, тут замешана политика? -- Вот именно... Никак не могу прогнать эту мысль... Он смущен. Мой коллега убежден -- это точно, -- что я работаю на иностранную державу. У меня не хватает смелости его разубедить. Во-первых: зачем? До тех пор, пока у нас не будет точной информации об этой банде, можно строить любые предположения... -- Спасибо, что предупредили, старина. Я займусь этим серьезно. Эти сволочи дважды уделали меня, как сопляка, и я должен заплатить по счетам. Он с облегчением вздыхает. -- Вы знаете наши сегодняшние сложности. Мы ходим во мраке и все время боимся сделать что-то не так. С одной стороны, нам не хочется досаждать ребятам из Лондона[7], а с другой -- мы не горим желанием иметь неприятности с господами фрицами. Пока он говорит, я одеваюсь. -- Послушайте, -- говорю я, внезапно приняв решение, -- дайте мне неделю. -- Что вы имеете в виду? -- Я хочу сказать, что прошу вас и всех ребят не давать пока und` этому делу. Не хочу, чтобы ваше расследование мешало моим личным поискам, понимаете? Дайте мне свободу действий всего на неделю. А если я ничего не добьюсь, то тогда вы и начнете вести свою игру. Мое предложение ему явно нравится... Мой палец -- он у меня первоклассный информатор -- говорит мне, что этот зараза Гийом шел ко мне с одной мечтой: поручить мне неофициальное расследование этого дела. Ведь он и наши коллеги хотят остаться чистыми перед всеми... Они предпочитают, чтобы пачкался малыш Сан- А... -- Прекрасно, прекрасно, -- шепчет Гийом. Поняв по моему взгляду, что не провел меня, он кашляет. -- Скажите, дорогой коллега, вы увезли жмурика из квартиры на улице Жубер? -- Да. -- Охранника перед дверью оставили? -- Да, я как раз собирался снять наблюдение. Хотите, чтобы я его сохранил? -- Вовсе нет, наоборот. Сверяюсь с часами. -- Сейчас два. В три часа прикажите архангелам уйти. -- Понял. Гийом берет шляпу и протягивает мне руку. -- До свиданья, господин комиссар. Если вам понадобится помощь, обращайтесь без колебаний... Ну, что вы на это скажете? Разве похищение моей девочки это не полный финиш? Эти гады палят мне в пузо, потом посылают карлика дать мне урок вольной борьбы и, наконец, похищают мою киску. Ну хватит! Теперь я с ними разберусь. Полчаса спустя я прихожу на улицу Жубер и перед домом моего двойника замечаю двух шпиков. Я захожу в подъезд, поднимаюсь на четвертый этаж и констатирую, что дверь квартиры опечатана. Но кусок воска для меня не преграда. Спустившись на первый этаж, я захожу в комнату консьержки, предъявляю свое удостоверение и прошу разрешения позвонить. Трубку снимает Гийом. Он только что вернулся. -- Требуется помощь, старик, -- говорю я ему после того, как назвался. -- Пришлите кого-нибудь опечатать дверь квартиры убитого. -- Так она же опечатана! -- Ненадолго, потому что я сорву печать, как только положу трубку. -- Ладно! -- Второй момент: я не хочу, чтобы тот, кто придет это делать, заходил в квартиру. -- Хорошо, господин комиссар. Я кладу трубку. Консьержка в ужасе смотрит на меня из соседней комнаты. Тут я вспоминаю, что ее убитый жилец похож на меня, как родной брат. -- Не бойтесь, -- говорю я ей со смехом, -- я не привидение. Сходство между полицейским и жертвой чистая случайность. Она немного успокаивается. -- Расскажите о моем двойнике, -- прошу я. Рассказывать ей особо не о чем. Она сообщает мне только то, что я уже и без нее знаю: убитый появлялся в доме редко, за квартиру платил регулярно и на чаевые не скупился. -- Почту он получал? -- Ни единого письма! Говорю консьержке "спасибо, вы очень любезны", и делаю вид, wrn ухожу. Но это только уловка. Я остаюсь в коридоре, встаю на четвереньки и проползаю мимо комнаты моей недавней собеседницы. Я предпочитаю, чтобы она не знала, что я в доме... Пока что я доволен. Мой большой нос, которому я полностью доверяю, унюхал след. Запомните, что размышления -- отличная штука для полицейского. Я подумал, что квартира покойного на улице Жубер может быть интересным моментом расследования. Этот тип ею почти не пользовался. Хотя бы даже для того, чтобы получать письма. Так зачем он ее снимал? Чтобы прятаться? Странный район: самый центр Парижа! Я уверен, что тщательный обыск откроет мне назначение квартиры. Уверен я и в еще одной вещи, но рассказывать вам о ней пока еще рано... Я срываю восковую печать и вхожу в квартиру. Быстро сориентировавшись, прохожу в столовую, где лежало тело. По комнате плавает противный запах. Я снимаю пальто и шляпу. Невидимый наблюдатель мог бы предположить, что я дома и отчасти был бы прав: я решил никуда отсюда не выходить до тех пор, пока не ухвачусь за нить, которая приведет меня к похитителям девушки. Начинаю поиски. Гийом и его фараоны обыскали все добросовестно, но бывают совершенно герметичные тайники... Я поднимаю ковры, снимаю картины, передвигаю мебель... Прочесываю все сантиметр за сантиметром. Услышав шум голосов за дверью, я замираю. Необходимо, чтобы о моем присутствии здесь не знал абсолютно никто. Те, с кем я веду войну, кажутся мне чертовски башковитыми ребятами. Теперь между нами пошла борьба не на жизнь, а на смерть. Первого, кто сунет лапу в карман, я изрешечу. Во всяком случае, карлика, когда я его найду, что при его росте должно быть не очень сложно, я буду молотить до тех пор, пока не сделаю похожим на черепаху. Отныне я буду остерегаться любого типа, достающего мне только до пупка. Голоса удаляются. Дверь снова опечатана. Осмотрев столовую, перехожу в спальню. Она похожа на гостиничный номер. Мебель некрасивая, разных стилей. Кровать не разобрана. Простыней нет, что лишний раз доказывает, что мой двойник не собирался здесь отсиживаться. Я отчаянно ищу, но ничего не нахожу. Эта квартира мертва, как ее жилец. Из нее невозможно выжать ничего даже мало-мальского. Потеряв всякую надежду, перехожу в маленькую кухню. Она в полном порядке; газовый счетчик опечатан... Даже в витрине магазина можно найти больше следов. Почему Мануэль снял эту квартиру, если по существу и не жил в ней, и ничего в ней не спрятал? Возвращаюсь в столовую и падаю в кресло. Жизель! Уже шесть часов, как она в лапах похитителей. Может быть, они уже успели вычеркнуть ее из списков живых... Сколько бы я ни думал, никак не могу понять, зачем они ее схватили. Если для того, чтобы отомстить за вчерашний удар бутыльком по кумполу карлика, то могли бы без всяких хлопот, по своему обыкновению, застрелить ее на улице. Не понимаю. Не понимаю! Должно быть, вместо мозгов у меня сахарная свекла. Мне осталось только записаться в Армию Спасения и мыть ноги клошарам. Вот непруха! Глава 7 Зеркало трюмо, стоящего напротив кресла, отражает мою унылую морду Вид у меня жалкий. Я похож на парня, опрокинувшего чашку jnte на платье киски, которую намеревался уговорить с ним потрахаться. Я готовлю коллекцию достойных меня названий и прозвищ; некоторые вспоминаю, другие изобретаю сам. Это меня утешает, но ничем не может помочь освобождению моей нежной медсестрички. Уже восемь часов вечера, а все еще ничего не произошло Я размышляю: остаться на ночь здесь или пошляться по улицам в надежде встретить одного из знакомых мне субчиков? Прежде чем я принимаю решение, вдруг слышится шорох в коридоре. Затем в замок вставляют ключ. Можете мне поверить, мое сердчишко делает тук-тук. Я прячусь за кресло. Поскольку оно стоит в углу комнаты, обнаружить меня вечерний визитер может только в том случае, если специально полезет в этот угол. Жду, держа в руке "люгер". В висках стучит кровь. В комнату проникает тонкая фигура. Я сдерживаю радостный прыжок, потому что вошедший, оказывается, не кто иной, как стрелявший в меня парень со стрижкой бобриком. Он действует спокойно. Хорошо, что я не курил, а то бы он унюхал мое присутствие. Что бы вы сделали на моем месте? Наставили б ваш шпалер в спину парня и жали на спуск до тех пор, пока не опустошили бы всю обойму? Разумеется, это самый разумный выход, но я не могу позволить себе быть неосторожным. Если эта гнида пришел в квартиру, то, значит, надеется что-то в ней найти... По всей видимости, то, что спрятал Мануэль. Поэтому я решаю дать ему найти это что-то. Но, может заметить не очень вдумчивый читатель, если ничего не нашел даже Сан-А, почему больше должно повезти этому типу с бобриком? Если вы такие тупые, объясняю дуракопонятно. Покушавшийся на меня имеет подавляющее преимущество: ему известно, что спрятал мой двойник, а Сан-Антонио искал сам не зная что. Может, заколку для шторы, а может, кита. Сечете? Вошедший направляется к стоящему у дивана торшеру, вывинчивает из него лампочку и рассматривает ее на свет в луче карманного фонарика Он не удовлетворен и вкручивает ее на место, затем влезает на стол, вывинчивает все лампы из люстры и разглядывает их одну за другой. Должно быть, он нашел то, что искал, потому что наконец довольно присвистывает. Спустившись на пол, он достает из кармана картонную коробку и кладет в нее свою находку. Потом снова влезает на стол и вкручивает остальные лампы. Я не жду, пока "бобрик" слезет со своей жердочки, а, воспользовавшись тем, что он стоит ко мне спиной, вылезаю из своего укрытия и изо всей силы пинаю стол ногой. Он опрокидывается, и мой стрелок летит на пол. Поскольку все лампы, кроме одной, были возвращены на место, я поворачиваю выключатель. Столовую заливает яркий свет, и моим глазам открывается уморительная картина: "Стрижка бобриком" растянулся на паркете, а на ногах у него вместо пледа лежит стол. Падая, мой друг стрелок приложился мордой об угол буфета, от чего на ней образовалась ссадина шириной с прорезь почтового ящика. -- Ку-ку! -- говорю я, поскольку мой неудачливый убийца не потерял сознания, хотя и выглядит грустновато. -- Привет от Деда Мороза. Его губы слабо шевелятся, а рука ныряет под пиджак. Но если предупрежденный человек стоит двух, то тот, кого дважды застали врасплох, стоит целой толпы. Не успел он закончить движение, как я влепил ему маслину точно в жирок его руки. -- Лежи спокойно, козел! Ярость придает "бобрику" сил. Хотя он уже готов к большому osrexeqrbh~ на тот свет, ему все же удается сесть на задницу. -- Опять ты, мусор! -- ворчит этот несчастный. -- Да, дружок, опять я. Все время я. Не рассчитывал же ты увидеть меня добровольно вступившим в войска СС, с целью утешиться после похищения моей любимой? Хватит трепаться. Я полагаю, ты достаточно умен, чтобы понять разницу между жалким манекеном вроде тебя, чье пузо открыто всем ветрам, и злым парнем, готовым нашпиговать тебя свинцом? Так что отвечай на мои вопросы. Первое: что вы сделали с Жизель и где она? Он смотрит на меня глазами взбесившегося волка. Две складки окружают его сжатые губы скобками. -- Не хочешь отвечать? На его лице не шевелится ни один мускул. -- Ты глуп, как щенок. Если не заговоришь, я исполню на твоих костях большой концерт, впечатлениями о котором ты со мной обязательно поделишься Он тебе так понравится, что перед отбытием в ад ты попросишь меня записать тебе ноты. Я подхожу к нему и забираю из-под мышки его пушку. Она блестит от крови. Мне становится страшно, что он хлопнется в обморок. -- Не упрямься, а то я тебя разрисую до неузнаваемости! Я не люблю пытать раненых, но в опасности жизнь девушки... Так что, преодолев отвращение, я приставляю дуло "люгера" к большому пальцу его раненой руки. -- Если не ответишь через десять секунд, я отшибу тебе кусок твоей коряги. Я вижу, что парень бледен, как раковина, но между его скобками появляется недобрая улыбка. Я стреляю. Он вздрагивает и издает хриплый крик. Его палец исчез, а на его месте появилось отвратительное кровавое месиво. -- Когда начинаешь такую игру, -- тихо говорю я "бобрику", -- неизвестно, где она может закончиться Понимаешь? Люди по жестокости превосходят животных. Не заставляй меня разорвать тебя на кусочки! Тебе этого так хочется? Ты когда-нибудь слышал о китайских палачах? Эти ребята умеют работать. Я видел одного за делом: он разрезал мужика на сто частей, а пациент продолжал жить в бочке соли. Он смотрит на меня, и в его глазах, несмотря на боль, я с удивлением вижу иронию. -- Болтун! -- шепчет он. Полный финиш! Это мне урок -- нельзя сентиментальничать с такой падлой! Иду на кухню, где нахожу -- наконец-то хоть что-то нашел! -- то, что искал: соль. История о китайском палаче дала мне идею. -- Отличное средство для зарубцовывания ран! -- заявляю я и сыплю сольцу на кровавую кашу. Он издает жуткий вопль. -- Нравится, малыш? Вторую горсть я сыплю в рану на руке. Он извивается, как семейство змей, засунутых в наволочку. -- Где Жизель? Если не ответит, я вырежу ему на брюхе свое имя. Меня осеняет еще одна идея. Я возвращаюсь на кухню за тазиком воды. -- Если смыть соль с ран, тебе будет не так больно... -- Да! Да! -- стонет он. -- Воды! -- Где девушка? -- В Везине. Я не спешу с водными процедурами из боязни, что он прекратит признания. -- Адрес? -- Авеню де ля Гар, дом 11 ... -- Что вы с ней сделали? -- Ничего! Воды!.. С ума сойти, на что человек готов ради воды. Я протягиваю ему тазик, но делаю вид, что в последний момент спохватился, и ставлю его далеко от него. -- Зачем вы ее похитили? -- Чтобы иметь заложника на случай, если бы ты вдруг нашел лампочку. Я и забыл об этой чертовой лампочке! Достаю ее из кармана "Стрижки бобриком". На первый взгляд это совершенно обычная электрическая лампа. -- Что это за штука? Он отворачивается и молчит. -- Ладно, я не настаиваю. Скажи, к какой ты принадлежишь организации? Говоря это, я поигрываю пригоршней соли. -- "Кенгуру". Я вскрикиваю. На случай, если вы не в курсе, должен вам сказать, что до войны так называли международную банду, специализировавшуюся на торговле документами. Ее шеф был застрелен из автомата на улицах Чикаго в тридцать восьмом, и с тех пор о банде никто больше не слышал. Это откровение опрокидывает все предположения, что я строил до сих пор. А я-то думал, что речь идет о деле, так или иначе связанном с политикой! Придвигаю таз к моему гангстеру. Он берет его здоровой рукой и выплескивает содержимое мне в лицо. Я задыхаюсь. Тем временем он поднимается. Я вижу блеск металла в его руке и пригибаюсь. Нож, брошенный с удивительной ловкостью, вонзается в буфет, вырвав кусок из моего воротничка. -- С Рождеством! -- говорю я, и моя пушка с удовольствием выплевывает из себя горячие полновесные маслины. "Стрижка бобриком" добросовестно ловит их своим пузом. Подхожу к нему. Готов. -- Вот видишь, придурок, мой шпалер еще болтливее меня. Естественно, он уже не может меня слышать, а жаль, потому что я чувствую себя в ударе. Вспоминаю, как он расстреливал меня в метро. А я бы очень хотел объяснить ему, что не надо рыть другому яму, что ворованное впрок не идет, и что сколько веревочке ни виться... и т. д. Раз уж они так любят пословицы... Я обыскиваю его и забираю бумажник. Кроме довольно толстой пачки бабок в нем лежат документы на имя Людовика Фару, в том числе водительские права и техпаспорт. Я запоминаю номер его тачки на случай, если она появится рядом: 446 К. N. 4. Этот номер отпечатывается у меня в памяти до конца моих дней. Кладу бумажник и лампочку себе в карман, выключаю свет и иду к выходу. К счастью, мои выстрелы никого не потревожили. Мой "люгер" стреляет тихо, как пробка из бутылки шампанского, за что я его очень люблю. И вот я и на улице. Сворачиваю направо. У тротуара стоит машина; ее номер бросается мне в глаза, как рой мух: 446 RN 4. В ней никого нет. "Стрижка бобриком", очевидно, приехал один. Нажимаю на ручку, и дверца открывается без малейшего сопротивления. Поскольку я человек простой, то без церемоний сажусь за руль. Давай, милая! Вперед, в Везине! Глава 8 Сворачивая на авеню Гранд-Арме, я говорю себе, что ехать к друзьям "Стрижки бобриком" с лампой в кармане очень неосторожно. Сказать им "привет" в день знакомства я могу и без подарка. В случае провала моей попытки освободить Жизель эта штука может стать для меня ценным козырем. Что бы с ней такое сделать? Ехать к себе нет времени, да к тому же это было бы крайне неосторожным поступком. Я останавливаю машину и принимаюсь размышлять. Если бы были открыты почтовые отделения, я бы просто отправил коробку до востребования на свое имя. В подобных случаях это наилучшая тактика, но среди ночи думать о ней не имеет смысла, вы не находите? Так что же делать? Я улыбаюсь, включаю двигатель и еду в комиссариат на площади Этуаль. Представляюсь дежурному капралу и отдаю ему завернутую в бумагу картонную коробку. -- Спрячьте ее до моего возвращения. Если я не вернусь через два дня, отдадите посылочку комиссару Берлие. -- Я пишу на ней адрес в Везине. -- Слушайте, капрал, когда будете вручать