ше... Жюли постепенно оживлялась, ее апатия исчезла; чтобы подчеркнуть ска- занное, она то и дело хватала спутника за руку, надеясь вызвать у него восхищение. - Жанина Дор! Певица. Певица с бледным лицом, обрамленным лоснящимися волосами, с глубокими тенями вокруг огромных глаз, с кровавым ртом, черная, словно ворон, тра- гическая и надменная, сидела за столиком одна, распахнув манто, и ела спагетти. - Ей, пожалуй, за пятьдесят. Несмотря на возраст, только она умеет своими песнями держать зал по часу в напряжении. Я должна взять у нее автограф. Жюли внезапно поднялась и направилась к хозяину, который стоял возле кассы. Г-н Монд не знал, что она собирается делать. Их обслуживали. Он ждал. Увидел, как она уверенно заговорила с хозяином, а тот повернул к ней голову, очевидно, согласился, и она вернулась. - Дайте мне квитанцию из камеры хранения. Она отнесла квитанцию и возвратилась. - У них есть один двухместный номер. Разумеется, если это вас не сму- щает. Впрочем, двух свободных комнат все равно нет, а потом, это выгля- дело бы странно. Смотрите! Четыре девушки справа от дверей... Танцовщи- цы. Она ела сосредоточенно, как в Марселе, замечая, однако, все, что про- исходило вокруг. - Хозяин сказал, что еще рано. Сейчас закончилась программа в мю- зик-холлах, а казино и кабаре заработают только после трех. Интересно... Он понял не сразу. Лоб женщины прорезала капризная складка. Должно быть, она подумала об ангажементе. - Кормят здесь вкусно и недорого. Да и комнаты, кажется, чистые. Они пили кофе, когда рассыльный доложил, что багаж доставлен и уже в номере. Несмотря на утомительную прошлую ночь, спать Жюли расхотелось. Она смотрела на Жанину Дор, которая через маленькую дверь направилась к гостиничной лестнице - Они все живут здесь Через час появятся и остальные. Еще час - ну, это уж слишком, даже чересчур Она выкурила последнюю сигарету, зевнула и поднялась. - Пойдем. Любовью они занялись лишь на третий день. Три суматошных дня. В их комнате с окнами на узенький дворик мебель была старая, мрачная, на полу - серый потертый ковер, из которого лезли нитки, кресло покрыто коври- ком, обои скорее коричневые, чем желтые, в углу ширма, а за ней - туалет и биде. В первый вечер Жюли раздевалась за ширмой; она вышла в пижаме в голу- бую полосочку, но уже ночью сняла брюки: они ее стесняли. Г-н Монд спал на соседней постели; кровати разделял ночной столик и коврик. Спал он плохо: сказывался ужин. Несколько раз, услышав в пивной шум, он хотел спуститься вниз и попросить соды. Он встал в восемь, тихо оделся, не разбудив спутницу, которая сброси- ла с себя одеяло: радиатор шпарил нещадно, в комнате было жарко и душно. Может быть, это и угнетало его ночью. Он спустился вниз, оставив чемодан на виду: пусть Жюли не думает, что он сбежал. В пустом кафе обслужить Монда было некому, и он отправился завтракать в какой-то бар, полный рабочих и служащих; потом погулял у моря, забыв о том, другом море, на берегу которого когда-то мечтал расп- ластаться и выплакаться Может быть, он еще не освоился? В светло-голубом по-детски небе - та- ким же, как на школьной акварели, было и море - гонялись друг за другом белые на солнце чайки; поливальные машины чертили мокрые полосы на ще- бенке дорог. Он вернулся около одиннадцати, по привычке постучал в дверь. - Войдите. Она не знала, что это он. В трусиках и лифчике, включив в патрон лам- пы электрический утюг, она гладила свое вечернее шелковое платье. - Хорошо спали? - спросила она. Поднос с завтраком стоял на ночном столике. - Через полчаса я буду готова. Который час? Одиннадцать? Вы не подож- дете меня внизу? Монд ждал ее, просматривая местную газету. Он уже привык ждать. Они позавтракали еще раз, теперь вдвоем. Потом вышли на улицу и направились на Английский бульвар; возле казино она снова попросила его подождать и исчезла в игорном доме. Затем она потащила его на одну из центральных улиц. - Подождите меня... На эмалированной табличке греческое имя и слово "импресарио". Жюли вернулась взбешенная. - Свинья! - бросила она, ничего больше не объясняя. - Может, погуляе- те один? - А вы куда? - Мне еще надо пройтись по двум адресам. И, свирепо стиснув губы, она зашагала по улицам незнакомого ей горо- да, расспрашивая полицейских, поднимаясь на верхние этажи, вытаскивая из сумочки записки с новыми адресами. - Я знаю, где можно выпить аперитив. Они оказались в "Арке", элегантном баре. Прежде чем войти, Жюли подк- расилась. Держалась она вызывающе. Г-н Монд понял: ее стесняет его убо- гий вид. Она даже сомневалась, сумеет ли он прилично вести себя в таком заведении, и потому сделала заказ сама, повелительным тоном, усевшись на высокий табурет и положив ногу на ногу: - Два розовых, бармен. Она демонстративно грызла оливки. Пристально разглядывала посетителей - и мужчин, и женщин. Злилась, что никого не знает, что она новенькая, на которую все смотрят не без удивления из-за ее дешевого платья и скро- много пальто. - Пойдем обедать. У нее нашелся адрес и для этого. Потом, с некоторым смущением, она сказала: - Не возражаете, если вернетесь один?.. О, дело совсем не в том, о чем вы думаете. Поверьте, после всего, что я пережила, мужчины мне опро- тивели, и теперь уж я не попадусь на удочку. Но я не хочу быть вам обу- зой. У вас ведь своя жизнь, верно? Вы были так любезны! Я уверена, что встречу кого-нибудь из знакомых. В Лилле я перезнакомилась со всеми ар- тистами, которые приезжали на гастроли... Спать он не лег, а пошел прогуляться в одиночестве по улицам. Потом, уже устав ходить, забрел в кино. Еще один знакомый образ, который наплы- вал из таинственных запасников памяти: билетерша с электрическим фонари- ком ведет одинокого пожилого мужчину по темному залу, где уже начался фильм, звучат голоса, и на экране жестикулируют люди, более крупные, чем в натуре. Когда он вернулся в "Жерлис" - так называлась его гостиница и пивная, - в зале за столиком он заметил Жюли среди группы акробатов. Она видела, как он проходил. Он понял, что она говорит о нем. Он поднялся в номер, а она пришла четверть часа спустя и в этот раз разделась при нем. - Он обещал похлопотать обо мне. Шикарный тип. Его отец, итальянец, был каменщиком, и он начал с того же. Еще день, потом другой, и г-н Монд стал уже привыкать, порой даже не думал об этом. В тот день после обеда Жюли решила: - Я посплю часок - ночью поздно вернулась. Вы днем не спите? Ему тоже хотелось спать. Они поднимались друг за другом, и он предс- тавил себе пару, пары, сотни пар, поднимающихся именно так по ступенькам лестницы. И на него повеяло теплом. Номер еще не убирали. Обе разобранные постели являли глазам синеватую белизну простыней; на подушке Жюли остались следы губной помады. - Вы не раздеваетесь? Обычно, когда он отдыхал днем - в Париже, в прежней жизни, ему это изредка удавалось, - он укладывался в одежде, подложив под обувь газету. Он снял пиджак, жилет. Знакомым уже ему извивающимся движением Жюли стя- нула платье через голову. Она не слишком удивилась, когда он с расширенными от смущения глазами подошел к ней. Она явно ждала. - Задерни шторы. Она легла, оставив возле себя место. Думала о чем-то своем. Каждый раз, глядя на Жюли, он видел у нее на лбу складку, которую хорошо знал. В сущности, она не сердилась. Так оно было естественнее. Но возникли новые проблемы, и спать ей вдруг расхотелось. Подперев голову рукой, упершись локтем в подушку, она смотрела на него с новым интересом, слов- но теперь получила право требовать у него отчета. - А все-таки, чем ты занимаешься? И, поскольку он не понял точный смысл ее вопроса, она добавила: - В первый день ты сказал, что ты рантье. На рантье ты не очень-то смахиваешь. По-моему, они выглядят иначе. Чем ты занимался раньше? - Раньше чего? - Ну, до того, как уйти? Она неотвратимо приближалась к истине, как и тогда, когда ночью, сой- дя с поезда в Ницце, шла к "Жерлису", где оказалась на своем месте. - У тебя жена. И ты говорил, что есть дети. Как же ты ушел? - Вот так. - Поссорился с женой? - Нет. - Она молодая? - Почти моих лет. - Понятно. - Что вам понятно? - Тебе просто захотелось погулять. А когда кончатся деньги или уста- нешь... - Нет, здесь другое. - Что же тогда? И он смущенно, стыдясь главным образом все опошлить глупыми словами на разобранной постели перед женщиной с обнаженной грудью, которую она теперь от него не прятала и которая больше не вызывала у него никаких желаний, пробормотал: - Мне все надоело. - Ну, как знаешь, - вздохнула она. Жюли пошла мыться - сделать это сразу после любовных утех она полени- лась - и из-за ширмы продолжала: - Странный ты все-таки человек. Он одевался. Спать уже не хотелось. Он не чувствовал себя несчастным. Даже мерзкий гризайль атмосферы был частью его стремлений. - Тебе хоть нравится в Ницце? - спросила она еще, выйдя голой, с по- лотенцем в руке. - Не знаю. - И я тебе еще не надоела? Говори прямо. Я думаю, как же мы оказались вместе? Это не в моем характере... Парсонс обещал мне помочь. Он в хоро- ших отношениях с художественным руководителем "Пингвина". Я скоро выка- рабкаюсь. Зачем она говорит, что бросит его? Он не хотел этого, что и попытался дать ей понять: - Мне сейчас так хорошо... Взглянув на него - она как раз надевала бюстгальтер, - Жюли расхохо- талась; он впервые услышал, как она смеется. - Да ты шутник! Словом, когда захочешь уйти, скажи... Позволь дать тебе один совет: купи себе другой костюм. Надеюсь, ты не скуп? - Нет. - Тогда оденься поприличней. Хочешь, я схожу с тобой? У твоей жены вкуса нет, что ли? Она снова легла. Закурила сигарету, пустила дым в потолок. - Если дело только в деньгах, скажи, не стесняйся. - У меня есть деньги. Пачка купюр, завернутых в газету, все еще лежала в чемодане, и он ма- шинально взглянул на него. С тех пор как они остановились в "Жерлисе", он не закрывал чемодан на ключ, боясь обидеть свою спутницу. Под предло- гом необходимости кое-что оттуда достать он убедился: пакет на месте. - Ты уходишь? Не зайдешь за мной часов в пять? Днем г-на Монда можно было видеть на набережной; он сидел на скамей- ке, опустив голову, щурясь от солнца и синевы моря, где перед ним молни- ей проносились чайки. Он сидел не шевелясь. Вокруг играли дети; иногда обруч заканчивал свой бег у его ног, иногда к нему подлетал мяч. Казалось, он спит. Лицо его как-то отяжелело, одрябло, губы оставались полуоткрыты. Несколько раз он вздрагивал: ему слышался голос г-на Лорисса, кассира. Ни о жене, ни о детях он не вспомнил ни разу, а вот старый педантичный служащий всплывал в его памяти. Он забыл о времени, и отыскала его Жюли. - Так и знала, что ты прилип к скамейке. Почему? Этот вопрос долго мучил его. - Пойдем купим тебе костюм, пока еще магазины открыты. Видишь, я ду- маю о тебе, а не о себе. - Мне надо зайти в гостиницу за деньгами. - Ты оставляешь деньги в номере? Ну, ты глупишь. Особенно если их много. Она ждала его внизу. Чтобы не отцеплять скрепку, он взял пачку в де- сять тысяч франков. Горничная убирала коридор, но видеть его не могла: он закрыл дверь. Слова Жюли встревожили его. Он влез на стул и положил пакет сверху на шкаф. Она повела его в английский магазин готовой, но элегантной одежды. Сама выбрала ему брюки из тонкой серой шерсти и темно-синий двубортный пиджак. - В фуражке вполне сойдешь за владельца яхты. Она настояла, чтобы он купил себе летние туфли из светло-коричневой кожи. - Теперь совсем другое дело. Иногда я спрашиваю себя... Больше она ничего не сказала, лишь взглянула на него украдкой. Она, видимо, уже приезжала в "Арку" одна, потому что, когда они вошли в гостиницу, бармен сделал ей незаметный знак, а какой-то молодой чело- век подмигнул. - Невеселый у тебя видик. Они пили. Ели. Потом пошли в казино, где Жюли почти два часа играла в шар [4] и, выиграв сначала две или три тысячи франков, просадила затем все, что у нее было в сумочке. Раздосадованная, она дала сигнал: - Пошли! Они уже привыкли ходить вместе. Устав, Жюли брала его под руку. Маши- нально они замедляли шаг за несколько метров от гостиницы, словно люди, которые возвращаются к себе. Зайти в пивную она не захотела. Они закрыли дверь. Жюли заперла ее на задвижку - она всегда принимала эту меру предосторожности. - Где ты прячешь деньги? Он указал на шкаф. - На твоем месте я поостереглась бы. Он залез на тот же самый стул, что днем, провел рукой по верху, но обнаружил лишь толстый слой пыли. - Ну, что там? Он оцепенел. Она потеряла терпение. - Что ты стоишь как истукан? - Пакет исчез. - Деньги? Подозрительная от природы, она не поверила. - Пусти, я сама посмотрю. Ей не хватало роста даже со стула. Она сбросила вое со стола, забра- лась на него, - А сколько было? - Почти триста тысяч франков. Чуть меньше. - Что ты сказал? Ему стало стыдно столь огромной суммы. - Триста тысяч. - Надо немедленно предупредить хозяина и вызвать полицию. Я сейчас... Он удержал ее. - Нет. Нельзя. - Почему? Ты спятил? - Не надо. Я объясню тебе. Впрочем, это пустяки. Я найду выход. Мне пришлют деньги. - Так ты богат? Теперь она просто злилась. Казалось, она сердится на него за то, что он ее обманул; она легла, не говоря ни слова, отвернулась и на его: "Спокойной ночи" ответила неразборчивым ворчанием. Глава VI Было и горько, и приятно. Так порой человек, испытывающий боль, холит ее в себе, оберегает, чтобы она не исчезла. Г-н Монд не сердился, не во- змущался, не сожалел. Лет в четырнадцать-пятнадцать, еще в лицее, он во время Поста пережил период острого мистицизма. Дни, а порой и ночи он проводил в духовных упражнениях, стремясь к совершенству, и случайно со- хранил фотографию того времени, фотографию групповую, поскольку тогда он с пренебрежением относился к воспроизведению своего образа - похудевший, печальный, с кроткой улыбкой, которая потом, когда произошла реакция, показалась ему противной. В другой раз, уже много позже, после второй женитьбы, жена сказала ему, что ей неприятно дыхание курящего человека. Он отказался не только от табака, но и от алкоголя, даже от пива. В этом умерщвлении плоти он черпал свирепое удовольствие. Он снова похудел, да так, что через три недели пришлось идти к портному перешивать костюмы. Важно ли теперь, как подогнана его одежда? За два месяца он похудел еще больше, но чувствовал себя бодрее. И хотя цвет лица у него из розо- вого стал серым, он при любой возможности охотно смотрелся в зеркало, читая на своем лице не только безмятежность, но и тайную радость, и поч- ти болезненное удовольствие. Труднее всего оказалось бороться со сном. Он всегда любил хорошо пос- пать. Теперь, скажем в четыре утра, ему приходилось прибегать к ма- леньким хитростям, чтобы не заснуть. Впрочем, в этот час по "Монико" разливалась всеобщая усталость. Г-н Рене, художественный руководитель, безупречный в своем смокинге и белос- нежной манишке, второй раз заходил в буфетную, вызывающе сверкая ослепи- тельными зубами. Г-н Монд видел, как он прошел через зал: крошечный глазок на уровне лица позволял Норберу наблюдать за клиентами и главным образом за персо- налом. Г-н Рене, с гладкими волосами, синеватыми на четверть ногтями, мимо- ходом раздавал улыбки направо и налево, словно государь, осыпающий прид- ворных милостями. Так, в теплом свете дансинга он следовал до двуствор- чатой двери, с одной стороны обитой красным бархатом, а с другой - гряз- ной и невзрачной; и в тот момент, когда он привычным жестом толкал дверь, улыбка его исчезала, скрывая от глаз великолепные белые зубы уро- женца Мартиники. - Который час, Дезире? Часы ведь не выставляют на обозрение публики в месте, где все искусс- тво подчинено одной цели - сделать так, чтобы зритель забыл о времени. Г-н Монд сам выбрал это имя. Дезире Клуэ. Еще в Марселе, когда они сидели в пивной на Канебьер, Жюли спросила, как его зовут. Захваченный врасплох, он не смог ничего придумать. На глаза попалась желтая вывеска над мастерской с другой стороны улицы: "Дезире Клуэ, сапожник". Теперь для одних он был Дезире, для других - мелких служащих - г-н Дезире. Буфетная представляла собой длинную комнату, служившую раньше кухней в чьей-то квартире Выкрашенные зеленой масляной краской стены по- желтели, а местами потемнели до коричневого. Дверь В глубине вела на черную лестницу, что позволяло выйти из здания на боковую улицу, и порой посетители проходили через владения Дезире. Посетители, в основном игроки, не обращали внимания ни на грязь, ни на беспорядок. Их ничуть не заботило, что на кухне "Монико" стояла скве- рная газовая плита, красная резиновая трубка которой все время выскаки- вала; на плите лишь разогревали то, что рассыльный приносил из соседнего бистро. Мойки не было. Грязные тарелки и приборы складывали в корзину, И только стаканы с буквой "М", расставленные в шкафу, мыли здесь же. На полу, под столом, держали шампанское, а на стол сваливали в кучу откры- тые банки с гусиным паштетом, ветчину, куски холодного мяса. Дезире располагался в закутке, с другой стороны дансинга, на возвыше- нии вроде эстрады, где стоял пюпитр. Он отвечал: - Четыре часа, господин Рене. - Долго сегодня. В зале кроме девиц оставались едва ли с полдюжины посетителей, кото- рые больше не танцевали; после каждой мелодии возникали длительные пау- зы, и г-н Рене чуть заметным движением руки, издали призывал музыкантов джаза к порядку. Г-н Рене ел. Почти каждый раз, приходя в буфетную, он что-нибудь ел: трюфель, вытащенный пальцами из паштета, кусочек ветчины, ложечку икры, а если хотел подкрепиться основательно - наливал из бутылки остатки ви- на, делал большой бутерброд и, завернув манжеты, медленно ел, присев на краешек стола, который предварительно вытирал. Выпадали минуты, когда Дезире оставался без дела. Его назначили эко- номом, передав под его надзор все, что имелось в буфетной: напитки, съестное, сигареты, конфетти, серпантин и прочую мишуру. Он должен был следить за тем, чтобы отсюда ничего не выносили без правильно заполнен- ного счета, затем, через глазок, убедиться, что именно этот счет, а не другой подан клиенту - официанты ведь способны на все, однажды ночью ему пришлось раздеть одного из них, чтобы найти деньги, которые тот хотел прикарманить. Жюли была в оранжевом зале. Ее клиенты ушли. Устроившись за столиком с Шарлоттой, крупной блондинкой, они лениво обменивались фразами, делая вид, что пьют, и всякий раз, когда проходивший мимо г-н Рене пощелкивал пальцами, вставали, чтобы потанцевать вдвоем. В "Монико" Дезире попал благодаря Жюли. В тот вечер, обнаружив пропа- жу денег, он хотел уехать. Не важно куда. Куда глаза глядят. Увидев, как легко он смирился, Жюли возмутилась: она была не способна понять, что в подобном случае человек может испытывать чуть ли не облегчение. А именно так оно и было. Это должно было случиться. По ошибке, по не- опытности, из робости, если так можно сказать, он взял в Париже столь значительную сумму денег, не последовав, таким образом, неписаному, но тем не менее непреложному правилу. Решение уехать не удивило и не взвол- новало его: он знал - это неизбежно. И напротив, отправляясь в банк, чтобы взять триста тысяч франков, он чувствовал себя смущенным, винова- тым. В те два предыдущих раза, когда он думал о побеге, мысль о деньгах ему даже в голову не приходила. Ему следовало просто остаться на улице без денег. И теперь это наконец случилось. - Подожди, я зайду на минутку к хозяину. Жюли спустилась вниз. Вернувшись через несколько минут, она объявила: - Я не ошиблась. Ну куда ты пойдешь? Здесь наверху есть свободная ко- мнатушка-комната прислуги Фред обычно сдает ее на месяц и недорого. А я поживу в этом номере денек - другой, и если ничего не найду, тоже пере- берусь на седьмой этаж. Но я уверена, что найду. И она нашла. Сначала место танцовщицы в "Монико" дня себя, а через несколько дней и для него - должность, которую он занимал уже почти два месяца. В принципе общего между ними больше ничего не было Изредка, когда Жю- ли оставалась одна, они вместе, на рассвете, уходили к себе в гостиницу. Жюли рассказывала ему о Рене, о хозяине, г-не Додвене, о своих подружках или о клиентах; он терпеливо слушал, качал головой, бессмысленно улыбал- ся. В конце концов она теряла терпение: - Ну что ты за человек! - А что? - Не знаю. Ты всем доволен. Из тебя можно веревки вить. Ты не подаешь жалобу, однако полиции не боишься - я заметила. А с этой стервой, что тебя обокрала, здороваешься, встречаясь на лестнице. Она, как, впрочем, и он, не сомневалась, что пакет с деньгами взяла со шкафа горничная с их этажа, некрасивая девица с жирными волосами и большой мягкой грудью. Она всегда подсматривала за клиентами в номерах, постоянно слонялась по коридорам, прихватив для виду тряпку или швабру. Жюли узнала, что ее любовник, музыкант из казино, относился к ней же- стоко и презрительно. - Держу пари-деньги у него. Он слишком хитер, чтобы сразу воспользо- ваться ими. Ждет конца сезона. Вполне возможно. Ну и что? Это просто еще одна форма его грез. Не из-за этого ли он и ушел? Он часто задавал себе такой вопрос. Когда он, будучи молодым человеком, проходил в сумерках по подозрительным улицам мимо женщин определенного пошиба, его пробирала дрожь. Он словно нечаянно дотрагивался до них и тут же, не оглядываясь, уходил крупными шагами, лишь только они пытались заговорить с ним. Иногда, особенно зимой, он покидал свой кабинет на улице Монторгейль и под мерзким мелким дождем с четверть часа бродил по улочкам возле Цен- трального рынка, там, где от некоторых фонарей как бы тянет запахом гря- зных тайн. Каждый раз, когда он, один или с женой, садился в поезд, да, можно сказать, каждый раз он, в вагоне первого класса, завидовал людям с жал- кой поклажей, которые ехали неизвестно куда, безразличные ко всему, что их ждет. Ночным сторожем на улице Монторгейль служил бывший преподаватель ли- цея, который потерял место из-за историй с девочками-подростками. Плохо одетый, нестриженый, он приходил на службу вечером с литровой бутылкой вина в кармане и устраивался в маленькой комнатушке, где на спиртовке разогревал себе ужин. Утром, если г-н Монд из-за срочной работы являлся пораньше, он видел, как сторож, тихий, равнодушный, собирает свои вещи, машинально, для очистки совести, делает последний обход и, наконец, выбирается на улицу, освещенную восходящим солнцем. Куда он уходил? Никто не знал, где он живет, в каком закутке будет, как зверь, отлеживаться целый день Г-н Монд ему тоже завидовал. А теперь и г-н Дезире стал чем-то похож на него. - Что тебе, малыш? В чулан влетел рассыльный, разумеется к г-ну Рене, все еще занятому едой. - Хозяин наверху? - А что? - Какой-то легавый - я его не знаю - идет сюда. Хочет поговорить с хозяином. Г-н Рене тут же соскочил со стола, бутерброд исчез; он вытер пальцы, смахнул крошки с лацканов пиджака, притом так быстро, что, казалось, все это проделано одним жестом, и бросился через площадку для танцев, еле удерживаясь, чтобы не побежать, да еще стараясь улыбаться посетителям. Не успел он добраться до главного входа, ведущего на мраморную лест- ницу, как дверь открылась и появился человек; вошедший, перед которым залебезил художественный руководитель, оставить пальто в гардеробе не пожелал. Дезире не спускал с них глаз. Жюли с подружкой уже все поняли. Через глазок было видно, как г-н Рене приглашает инспектора к столу, подальше от танцплощадки, но полицейский качал головой, что-то говорил, продолжая стоять, и г-н Рене через другую дверь вышел в игровой зал. Кое-кто из полицейских, те, что были в хороших отношениях с заведением, имели туда свободный доступ, но поскольку там не все делалось по закону, новеньких приваживать не спешили. Полицейский, высокий крупный мужчина лет тридцати пяти, ждал, рассея- нно осматривая банальное убранство дансинга. Г-н Рене отсутствовал недо- лго; он появился вновь вместе с хозяином г-ном Додвеном, бывшим нотариу- сом, который и теперь еще сохранял от своей прежней профессии внешнее достоинство. Полицейского пригласили пройти в клетушку Дезире, усадили, предложили ему шампанского. - Пожалуйте сюда, - приговаривал г-н Додвен. Здесь нам будет удобнее беседовать... Рене! - Да, мсье. И Рене, который все понимал, достал бутылку хорошего шампанского, по- дошел к шкафу, протер два бокала. - У нас здесь, как видите, тесновато. А г-н Додвен, как всегда красивый, несмотря на мраморную бледность лица, принес из зала два стула с красной бархатной обивкой. - Садитесь. Вы из ниццкой бригады? Нет? По-моему, я вас раньше не встречал. Дезире не смотрел на них. По долгу службы он следил за залом, где все с нетерпением ждали ухода последних гостей, которые все еще оставались и не давали двум десяткам человек отправиться спать. Жюли не видела лица Дезире, но знала, что он у себя, и издали делала ему знаки, словно спрашивая: "Ну как там? Что-нибудь серьезное? " Ответить ей он не мог. Да и к чему? Просто Жюли время от времени нуж- далась в контакте с ним, например, строя гримасу, когда была удручена плохо танцевавшим или смешным партнером. Вполголоса говорили об Императрице, и он стал прислушиваться. - Неужели умерла? - проронил бывший нотариус подобающим тоном. - Изу- мительная женщина. И вы говорите, она скончалась после того, как вышла отсюда? Видно, судьба. Однако не понимаю, в какой связи... Еще вчера Императрица была здесь, чуть ли не в пяти ветрах от невиди- мого Дезире, который мог разглядывать ее сколько угодно. Кто же назвал ее Императрицей? Трудно сказать. Без сомнения, это прозвище дали ей на Ривьере уже давно. Дней десять назад Флип, рас- сыльный, влетел, как сегодня перед приходом полицейского, и объявил г-ну Рене: - Шикарно! Сама Императрица! Она вошла, огромная, тучная, желтая от жира, манто нараспашку, вся грудь в драгоценностях. Под опухшими веками безразличные, словно неживые глаза. Она запыхалась, поднимаясь по лестнице, - "Монико" располагался на втором этаже. Остановившись, словно королева, она ждала, когда ею зай- мутся, как полагается по протоколу. Примчался Рене, сияя и рассыпаясь в любезностях, предложил ей один столик, другой, потом усадил на банкетку, в то время как спутница Императрицы с китайской собачкой на руках шла сзади с подобающей компаньонке скромностью. В тот вечер Дезире и глазом не моргнул, разве что улыбка его стала чуть горше. Спутницей Императрицы была его первая жена, Тереза, которую он не ви- дел уже восемнадцать лет. Хотя она очень изменилась, он узнал ее, но не почувствовал ни ненависти, ни злобы, лишь какая-то тяжесть упала ему на плечи, легла на и без того огромный груз, избавиться от которого он больше не мог. Терезе, пожалуй, теперь уже за сорок: ведь когда они поженились, ей было восемнадцать. Правда, выглядела она старше своих лет. Черты лица застыли, но кожа оставалась розовой - видимо, эту сбивающую с толку не- подвижность ей придавал слой румян. Между тем улыбка у нее - а она улыбнулась несколько раз - осталась почти прежней: робкой, прелестно детской, наивной, той улыбкой, которая годами вводила г-на Монда в заблуждение насчет своей жены. Скромная, неприметная, она ходила, чуть наклонив голову, и говорила удивительно нежным голосом: - Как хочешь... Или: - Ты же знаешь: мне нравится все, что нравится тебе. И вдруг все рухнуло: ведь это она коллекционировала в секретере неп- ристойные фотографии, которые мужчины на Больших бульварах суют в руки прохожим; это она снабжала их примечаниями, тщательно копировала, увели- чивая размеры членов до неприличия; это она - и муж ее почти не сомне- вался, хотя предпочитал не углубляться в расследование, - это она не да- вала покоя их тогдашнему шоферу, забираясь даже к нему в мансарду, а когда он возил ее по городу, заставляла его останавливаться у дверей сомнительных меблирашек. А потом вновь обретала свою чистую улыбку и склонялась над кроватками детей! Веки у нее покрылись морщинами, но и в этом была своя прелесть: они наводили на мысль о лепестках цветов, которые, увядая, приобретают небе- сную прозрачность. Инспектор уже потягивал шампанское, закуривал гаванскую сигару, кото- рую Дезире торопился вписать в расходную книгу - он нес за это от- ветственность и сразу же, как требовали правила, должен был подписать накладную у самого хозяина. Обе женщины живут в "Плацце", рассказывал полицейский, в прекрасном номере с окнами на набережную. Трудно даже вообразить царящие там грязь и беспорядок. Убирать у себя женщины запретили. Их служанка, чешка, сло- вачка или что-то в том же роде, забирала поднос в дверях и подавала им еду в постель, где они лежали сутками. - Когда я вошел туда с моим кол- легой, всюду валялись рваные чулки, грязное белье и всякая всячина - драгоценности, меха, на мебели разбросаны деньги. - От чего она умерла? - поинтересовался Додвен. И поскольку г-н Рене стоял сзади, он сделал ему знак выйти. Инспектор достал из кармана металлическую коробочку, вынул из нее разобранный шприц, который поднес собеседнику, глядя тому прямо в глаза. Бывший но- тариус и глазом не моргнул. - Никогда, - просто сказал он, покачав головой. - Вот как? - Клянусь своей дочерью, морфина здесь никогда не было. Вы знаете на- ше ремесло не хуже меня. Не стану утверждать, что я всегда придерживаюсь правил, - это невозможно. Тем не менее ваши коллеги, которые частенько, просто так, по-дружески заходят сюда, скажут вам, что я человек порядоч- ный и слежу за своими служащими по мере возможности. У меня даже есть человек... Он кивнул на Дезире. - ...у меня даже есть человек, который наблюдает за всем происходящим в зале. Скажите-ка, господин Дезире, вы когда-нибудь видели у нас мор- фин? - Нет, мсье. - Вы приглядываете за официантами, рассыльным, цветочницами, когда те подходят к клиентам? - Да, мсье. - Видите, господин инспектор, если бы речь шла о кокаине, я, может, и не был бы столь категоричен. Я хороший игрок и не пытаюсь заставить по- верить в то, чего нет. Среди женщин, которых мы вынуждены нанимать, рано или поздно неизбежно появляется какая-нибудь любительница кокаина. Одна- ко шила в мешке не утаишь, и я редко когда не замечаю все уже через нес- колько дней. Такое случилось два месяца назад, но я тотчас навел поря- док. Возможно, инспектор верил ему, возможно, и нет. От нечего делать он бесстрастно рассматривал интерьер, изучал Дезире. Тому стало не по себе. Через шесть дней после отъезда из Парижа, а точнее на следующий день после пропажи денег, его фотография появилась в газетах, но не на первой полосе, как фото преступников, а на третьей, между двумя объявлениями, словно часть рекламы. Клише было плохое. "Хо- рошее вознаграждение тому, кто сообщит об этом человеке, который, по всей вероятности, поражен амнезией". Далее следовали описание одежды, какая была на Норбере в день его ис- чезновения, и адрес адвоката в Париже, личного адвоката г-жи Монд, того, что вел длившийся уже десять лет процесс из-за дома, который она унасле- довала вместе с кузенами. Монда никто не опознал. Ему и в голову не пришло, что если начались розыски, значит, ключа от сейфа оказалось недостаточно и необходимо его присутствие или по крайней мере подпись. - Она богата? Говорили об Императрице. - Состояние у нее немаленькое. Еще несколько лет назад цифра исчисля- лась в несколько десятков миллионов. Она американка, американская еврей- ка, дочь швейного магната. Была замужем четыре или пять раз. Жила везде понемногу. Была, между прочим, и женой русского князя, почему ее и проз- вали Императрицей. - А другая? Дезире отвернулся, посмотрел в зал: он все еще побаивался внима- тельного взгляда инспектора. - Француженка из довольно хорошей семьи. Разведенная. Тоже всего хле- бнула. Была чернорабочей, когда ее встретила Императрица. - Вы арестовали ее? - За что? Здесь замешаны и мужчины. Персонал гостиницы не болтлив, но иногда, по вечерам, они приглашали к себе мужчин. Кого точно - никто не знает. Подбирали их неизвестно где. Служащие всегда удивлялись, встречая их на лестнице. Предпочитали ничего не замечать, вы же понимаете. Бывший нотариус прекрасно все понимал. - Вчера утром, часов в десять, служанка спустилась вниз, чтобы узнать номер телефона врача. Когда тот приехал. Императрица была уже мертва, а ее подруга, еще под воздействием наркотика, видимо, ничего не сообража- ла. - Ваше здоровье! - Ваше!.. Обстоятельства заставили меня прийти к вам. Мы пытаемся уз- нать, откуда морфин. За зиму это уже второй случай. - Я же сказал вам... - Помню, помню. - Еще сигару? Возьмите несколько. Они недурны. Инспектор не возражал, сунул сигары в карман пиджака, взял шляпу. - Можете выйти здесь. Дверь служебной лестницы скрипнула. Хозяин повернул выключатель и ждал, когда полицейский спустится вниз, чтобы выключить свет. Вернув- шись, он разровнял сигары в коробке. - Пять, Дезире. - Записано, мсье. И Дезире протянул карандаш, чтобы хозяин подписал накладную в отрыв- ной книжке. - Так еще и в историю влипнешь! Г-н Додвен направился в зал к г-ну Рене, и они зашептались о чем-то возле выхода. Жюли, подняв глаза к небу, положила ногу на ногу и подергивала левой, показывая Дезире, как ей все надоело. Влетел, словно ветер, официант, схватил две пустые бутылки от шампанского в корзине под столом. - Воспользуюсь, пока те, кто потрезвее, в туалете. Посетителей ослепляли огни. Весь трюк видели только танцовщицы. Две бутылки присоединились к уже выпитому клиентами, и Дезире спокойно пос- тавил два маленьких крестика у себя в книге. Он задавался вопросом, что же станет с его бывшей женой. Когда она была совсем юной девушкой, родители из-за ее ангельского вида называли ее Бебе. Императрица, разумеется, не оставила ей денег. Такие женщины никогда не думают о завещании. Теперь он ничуть не сердился на Терезу. Но и не прощал. Надо ли? - Счет на девятый столик! - прокричал в приоткрытую дверь метрдотель. Посетители с девятого столика уходили, все шло к концу. Девушка-гар- деробщица ждала с вещами позади клиентов. Молоденькая, свежая, в черном блестящем платье, с темно-красной лентой в волосах - ну прямо куколка, игрушка! - она была невестой парня-колбасника, но г-н Рене вынудил ее спать с ним. Дезире подозревал, что девушка спит и с хозяином, но она была такая скрытная, что узнать правду не представлялось возможным. В зале двигали стулья, суетились; официанты, убирая со столиков, до- пивали из бутылок остатки, все что-то ели. - Налейте мне, господин Рене! Тот подал Жюли бокал - ей хотелось пить. - Весь вечер промучилась! Надела сегодня новые туфли - еле на ногах стою. Она сняла маленькие золотистые туфельки, взяла расхожие, стоявшие у газовой плиты. Дезире снимал кассу; через площадку, направляясь к выходу, шли игро- ки. Люди солидные, одни мужчины, в основном коммерсанты из Ниццы, они по своему положению не имели права посещать игровые залы казино. Расстава- ясь, они пожимали друг другу руки, словно конторские служащие после ра- боты. - Идешь, Дезире? Шарлотта жила вместе с ними в гостинице. Уже рассвело, город был пуст. В море белели рыбачьи лодки с красно-зелеными бортиками. - Правда, что Императрица умерла? Дезире шел посередине. На углу улицы они машинально остановились пе- ред маленьким, только что открывшимся баром. От кипятильника, который надраивал хозяин в синем переднике, вкусно пахло. - Три кофе. В глазах у них чуть рябило. Во рту был всегда какой-то привкус. А женщины, обе в вечерних платьях под пальто, несли с собой запах ночного кабаре. И все трое чувствовали особую опустошенность, свойственную та- ким, как они, - не в теле, а скорее в голове. Они пошли дальше. Дверь "Жерлиса" всю ночь оставалась приоткрытой. Жалюзи пивной еще были опущены. Поднимались медленно. Жюли жила на третьем этаже, комната Шарлотты находилась на пятом, а Дезире по-прежнему снимал мансарду. На площадке они остановились попрощаться. Ничуть не смущаясь, без ло- жного стыда перед подругой. Жюли взглянула на мужчину: - Зайдешь? Иногда такое случалось. Он отказался - не хотелось - и продолжал под- ниматься. - Хорошая девушка, - сказала Шарлотта. - Шикарная! Он согласился. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи. Он медленно поднимался. Как-то раз, на улице Балю, он точно так же поднимался вечером к себе в комнату; тогда он шел один, а его жена, уже вторая, ждала его. И вдруг, невольно, не задумываясь, словно по необхо- димости, он остановился, сел, усталый, на ступеньки, просто так, без всяких мыслей, потом, услышав какую-то возню-мышь за перегородкой, - покраснел, встал и пошел дальше. Он добрался до своей комнаты, открыл ключом дверь, снова запер ее и начал раздеваться, глядя на красные крыши, которые громоздились друг над другом в утреннем солнце. Глава VII Черные прутья железной кровати напоминали по форме спинки стульев на Елисейских полях или в Булонском лесу. Дезире лежал под скатом потолка. Окно оставалось открытым. На карнизе ссорились птицы, грузовики, приеха- вшие издалека, с шумом двигались в глубине улиц, стекаясь к цветочному рынку; звуки так отчетливо разносились в почти невесомом воздухе, что, казалось, сейчас в лицо пахнет грудами мимоз и гвоздик. Дезире тонул чуть ли не сразу; сначала, увлеченный водоворотом, он камнем шел вниз, но ни страданий, ни страха не испытывал: он знал, что коснется дна; как ареометр, он поднимался к поверхности, потом погружал- ся и снова всплывал, и почти всегда - так длилось часами - медленно или резко перемещался вверх-вниз между сине-зеленой бездной и невидимой гладью, над которой продолжалась жизнь. Такой свет встречался в маленьких бухточках Средиземноморья, свет солнца, - Монд постоянно ощущал его присутствие - но какой-то расплывча- тый, рассеянный, порой искаженный, словно прошедший через призму, то вдруг, например, фиолетовый, то зеленый, идеальный зеленый, цвет удиви- тельного и неуловимого зеленого луча. Звуки достигали его, как, должно быть, достигают рыб в воде, звуки, которые слышат не ушами, а всем существом: их поглощают, переваривают, и, случается, они полностью изменяют сознание. В гостинице еще долю царила тишина: все постояльцы были людьми ночи, но напротив обитал злобный зверь-автомобиль: всегда в одно и то же время его выкатывали из гаража, под потрескивающей струей мыли у края тротуа- ра, а потом запускали мотор. Запускали многократно, что было уже совсем невыносимо. Г-н Монд, напрягаясь, ждал, когда хриплый голос мотора окре- пнет, и потом несколько минут - он никогда не знал, как долго, - слышал- ся рокот, пропитанный, казалось, запахом голубоватого бензина. А что де- лал шофер? В фуражке, в рубашке с закатанными рукавами - руки его пора- жали своей белизной - он, пока зверь разогревался, начищал никелирован- ные детали. Проходил трамвай, который каждый раз на одном и том же месте, явно на кривой, надсаживался так, словно ударялся о тротуар. Опускаясь глубже, звуки менялись, образы теряли свою отчетливость, даже раздваивались; был, например (возможно, в тот момент, около одинна- дцати, когда в соседней мансарде мылась женщина), фонтан в саду Везине, имении родителей г-на Монда, где ребенком на каникулах он спал с откры- тыми окнами. Он ясно видел фонтан, влажный черный камень, но кое-что - запах воды - больше не мог вспомнить; он силился сообразить, что напоми- нает воздух тех мест, воздух каникул. Пожалуй, запах жимолости. Легкий, как воздушный пузырь, он всплывал, на миг останавливаясь пе- ред тем, как прорвать невидимую поверхность; он знал, однако, что солнце разрезает пополам его слуховое окно и скоро подберется к ножке кровати, что он не может нырнуть снова и что игра еще не окончена... В это утро, как и в другие дни, в глазах у него пощипывало, кожа, особенно на губах, была шероховатой и чувствительной, сладостно чувстви- тельной, словно на рубцующейся ране, как бывает у людей, не спавших ночью. Он лег; не сопротивляясь, позволил увлечь себя в водоворот, пог- рузился, но сразу же всплыл, вынырнул на поверхность, увидел - глаза его оставались открытыми - выбеленную известью стену, где на желтых деревян- ных шарах черным пятном вырисовывалось пальто. Почему он разволновался из-за этой истории с Императрицей? Он закрыл глаза, попробовал погрузиться, но порыву его не хватало сил, он не нахо- дил больше изумительной невесомости утреннего сна; он вынырнул снова и, когда взгляд его упал на пальто, непроизвольно подумал об Императрице, которую опять увидел, черноглазую, темноволосую; он искал сходство, му- чился, но знал, что оно было в глазах; он сделал отчаянное усилие и, во- преки всякой вероятности, вопреки очевидному, открыл, что Императрица похожа на его вторую жену, ту, от которой он сбежал. Одна была худая как спичка, другая - крупная, дряблая, но это ничего не значило. Все заклю- чалось в глазах. Такая же неподвижность. Такое же бессознательное, ог- ромное, великолепное презрение, неведение, вероятно, всего того, что не принадлежало ей, что не относилось к ней. Монд тяжело повернулся на жесткой, пропахшей потом кровати. Снова, как в детстве, он привыкал к запаху своего пота. За долгие годы, за всю свою большую жизнь он забыл запах пота, запах солнца, все запахи жизни, которых люди, занятые делами, - не потому ли так все и получилось? - больше не замечают. Он приближался к истине, к открытию, и находился уже на полпути, но снова вынырнул на поверхность и подумал: довольно. Зачем? Для чего? Он вспомнил ее болезненную гримасу, ее детское "Ох!", когда в первый раз неловко - ему было стыдно - овладел ею. И с тех пор каждый раз, ког- да он, стараясь быть как можно легче, обладал ею, он хорошо знал, что взгляд у нее оставался тот же; он избегал смотреть на ее лицо, и потому близость, вместо того чтобы приносить наслаждение, становилась мукой. Он сел на постели. Сказал себе "нет", решил лечь снова, но через нес- колько минут спустил с кровати голые ноги, поискал на полу грязные нос- ки. Увидев, что уже почти десять, Монд удивился. Панорама розовых крыш казалась совсем иной, чем в другие дни. Он побрился. Потом, когда уронил ботинок, в стенку постучали: сосед, крупье из казино с большими подкра- шенными усами, призывал его к порядку. Он спустился вниз. В коридоре первого этажа встретил горничную, ту, которая украла у него деньги и с тех пор смотрела на него так, словно сердилась. С преувеличенной любезностью поздоровался с ней, а в ответ получил лишь сухой поклон - она протирала пол мокрой тряпкой. Он добрался до "Плаццы", но сначала, чувствуя, как все во рту вяжет, зашел в бар выпить чашечку кофе. Гостиница была цвета жирного молока; ее многочисленные окна с витражами наводили на мысль о пироге. Он задумал- ся, пропустит ли его портье. Правда, в это время приходили в основном поставщики да обслуживающий персонал. В просторном прохладном холле он обратился к швейцару. - Я из "Монико", - поспешил он представиться, поскольку тот, держа телефонную трубку, сверлил его глазами. - Алло!.. Да... Приезжают на машине?.. Около двух... Хорошо... Спаси- бо... И продолжил, обращаясь уже к Дезире: - Что вам угодно? - Хозяин спрашивает, что с дамой, которая была с Императрицей? Детская, глупая, ненужная ложь. - С госпожой Терезой? Вот как? Она не изменила имя! Просто стала г-жой Терезой, как он г-ном Дезире. Но он-то украл свое имя с вывески. - Она все еще здесь? - Нет. Я даже не знаю, где вы сможете найти ее. Они были с ней не очень-то вежливы. - Кто? - Только не полиция! Там быстро сообразили, что она просто зарабаты- вала себе на жизнь. Бедняжка, она всегда казалась такой доброй! Да вы, должно быть, видели ее в "Монико". Я знаю, что инспектор из Парижа захо- дил туда сегодня ночью... Разумеется, ничего? - Ничего. - Будь я здесь, я позвонил бы вам, чтобы предупредить на всякий слу- чай. Когда я узнал, что мой напарник, дежуривший ночью, не сделал этого, я его отругал. Тут ведь не угадаешь. - Благодарю вас. Я скажу хозяину. А что госпожа Тереза? - Ее допрашивали часа три, не меньше. Потом дали поесть - она выби- лась из сил. Не представляю, что решил инспектор на ее счет. Он предуп- редил родственников. Родственников Императрицы, разумеется, - у нее брат в Париже, представляет во Франции какую-то американскую марку машины. Швейцар поклонился маленькой англичанке в костюме, которая четким ша- гом проходила позади Дезире. - Вам письмо, мисс. Он проводил ее глазами. Дверь повернулась, и солнце высветило кусок стены. - Короче, брат предупрежден. Он тотчас дал по телефону указания наше- му адвокату. Меньше чем через час явились судебные власти и потребовали все опечатать. Старший по этажу, который несколько раз заходил в номер с напитками, сказал мне, что зрелище было презабавнейшее. Они до ужаса бо- ялись, как бы чего не пропало. Собрали чулки, платки, разрозненные шле- панцы, сложили все в шкафы и опечатали. Кажется, заставили полицию обыс- кать и госпожу Терезу. Будь их воля, они и на ней поставили бы печать. Это все, видите ли, из-за драгоценностей. Говорят, они настоящие. А я-то думал, обычные стекляшки - столько их у нее было! Не дай Бог, если госпожа Тереза хоть что-то взяла! Кстати, когда вы вошли, мне звонили. Сейчас приезжает на машине ее брат с solicitor [5]. Они уже выехали, несутся как угорелые. Алло!.. Нет... Она ушла... Что?.. Да, снимает номер, но еще не верну- лась... Считая Дезире одним из своих, он объяснил, не уточняя, о ком идет речь: - Тоже хороша штучка! Никогда не возвращается раньше одиннадцати утра и до десяти вечера валяется в постели... Значит, вас интересует, что с госпожой Терезой? Не знаю. Когда с формальностями было покончено, ее бу- квально выставили за дверь, не позволив ничего взять, даже личных вещей, которые опечатали со всем остальным. У нее осталась только сумочка. Как она плакала! До сих пор вижу ее на тротуаре: не зная, куда идти, она стояла, словно потерявшееся животное, и в конце концов направилась к площади Массены... Если не хотите встречаться с инспектором, вам лучше здесь не задерживаться: он должен прийти к одиннадцати. Куда увезли те- ло, я не знаю. Труп вынесли ночью через служебный вход и, видимо, отпра- вят в Америку. Дезире тоже постоял на улице, словно потерявшееся животное, а потом, как и его первая жена, направился к площади Массены. По пути, без всякой надежды увидеть Терезу, он машинально осматривал еще малолюдные террасы кафе под большими тентами. Должно быть, она нашла приют в каких-нибудь дешевеньких меблирашках, в одной из жалких гостиниц старых кварталов, где через всю улицу разве- шивают белье и на порогах домов сидят маленькие голозадые девочки. Он миновал цветочный рынок: там уже подметали охапки стеблей и буто- нов, увядшие лепестки с запахом Дня поминовения. Маловероятно, что ему удастся найти ее, да он особенно и не надеялся, даже толком не знал, хочет ли этого. Однако чаще всего в жизни встречаю- тся с теми, кого не ожидают увидеть: вот и он на узком тротуаре столкну- лся с инспектором, который торопился, чтобы не опоздать к одиннадцати в "Плаццу". Инспектор оглянулся, пытаясь вспомнить, кого сейчас видел, по- том отправился дальше. Вдруг инспектор тоже бросился на поиски Терезы? Да нет конечно. Уж он-то знает, где она. Г-н Дезире все шел. В полдень, оказавшись на площади Массены, он уст- роился на террасе большого кафе, где за большинством круглых столиков уже сидели люди, потягивая аперитив. Со всех сторон продавцы газет вык- рикивали иностранные названия. Подъезжали и отъезжали автобусы, и ряды голов, одновременно поворачивавшиеся в ту или иную сторону, выражали блаженное и удовлетворенное любопытство. Вот тогда-то он вдруг увидел в толпе Терезу. Он так удивился, что чуть было не упустил ее. Она стояла на краю тротуара, ожидая, когда по- лицейский остановит поток машин. Он еще не рассчитался, а официант, как назло, где-то задерживался. Г-н Дезире постучал по стеклу монеткой. Его охватывало беспокойство, и тем не менее он не мог уйти, не заплатив. Регулировщик опустил жезл. Вернулся официант с заставленным подносом и принялся обслуживать соседние столики, успокаивая своего торопившегося клиента: - Иду, иду... Пешеходы устремились через дорогу. Хвост редел, по проезжей части бе- жал какой-то припозднившийся толстяк; полицейский поднял жезл. - У вас нет мелких? - Ладно, сдачи не надо. Слишком поздно. Теперь придется ждать. Г-н Дезире пытался не потерять ее из виду, но фигурка в светло-сером только раз мелькнула в тени кашта- нов бульвара. Когда наконец он перешел улицу, то, стараясь не бежать, бросился вперед, расталкивая прохожих, и вскоре, метрах в пятидесяти, увидел Терезу; она шла не торопясь, как человек, которому некуда идти, и для виду рассматривала витрины. Г-н Дезире замедлил шаг. Он еще ничего не решил и не знал, что де- лать. Он шел все медленнее, их с Терезой разделяли всего десять, потом пять метров, а она, ничего не подозревая, устало шла, возможно в поисках ресторана. Самое смешное, что он оказался рядом с ней как раз в тот мо- мент, когда она остановилась перед витриной с трубками, и он, не имея мужества отвернуться и пройти мимо, машинально окликнул: - Тереза! Она вздрогнула, обернулась, нахмурилась. На лице ее было выражение, свойственное ей и только ей, так что годы сразу стерлись, он нашел ее все такой же, какой знал: маленький, пугливый, беззащитный зверек, кото- рый цепенеет от страха при любом звуке и знает, что убежать ему не удас- тся; замерев, он чуть втягивает шею и с кротким удивлением смотрит, как на него валятся все горести мира. Это было настолько знакомо, что у него сжалось горло, а глаза застла- ла пелена. Он взял себя в руки в тот самый момент, когда Тереза лихора- дочно порылась в памяти, поняла наконец правду и всем своим видом выра- зила ошеломление. Она еще не могла поверить, что здесь нет никакой ловушки, и, каза- лось, вот-вот убежит. - Ты... - прошептала она. Что он ей говорил, он и сам не знал. Они стояли на залитой солнцем улице. Листья платанов падали дрожащими китайскими тенями на макадам мо- стовой. Быстро шли люди. В двух метрах от них скользили машины. Он смот- рел на трубки в витрине и говорил: - Я знал, что ты в Ницце. Не бойся. Мне рассказали... От удивления ее сиреневые глаза расширились. Да, глаза у нее действи- тельно были сиреневые. Г-н Монд спрашивал себя, не были ли они еще тогда такого же цвета? Правда, на веках у нее лежали тени с крошечными сверка- ющими блестками. Тоненькие морщинки прорезали кожу под подбородком. Что она думала, увидев его? Слушала ли, что он говорит? - Я тебе сей- час все объясню. Давай сначала сядем где-нибудь. Уверен, ты еще не обе- дала. - Нет. Но думала ли она при этом о еде? Покачав головой, она тихо сказала "нет", скорее, для себя. Может быть, считала все это невероятным, может, протестовала против реальности их встречи. - Пойдем. Она последовала за ним. Он шел очень быстро, и ему приходилось ждать ее. Так было всегда, когда они ходили вместе. Он словно тащил ее на бук- сире. Выбившись из сил, она просила пощады или же, не говоря ни слова, останавливалась, чтобы перевести дыхание, и он все понимал: - Извини. Только вот чуть позже, сам того не замечая, принимался за старое. На углу улицы они увидели небольшой ресторанчик с несколькими столи- ками снаружи; один, возле зеленого растения в горшке, оставался еще сво- боден. - Присядем. И г-н Монд подумал: "К счастью, есть улица, прохожие, официант, кото- рый спросит, что мы будем есть, и поставит на скатерть бокалы. К счастью, всегда будет что-нибудь чуждое нам, и мы не останемся с глазу на глаз... " - Дайте любое, что есть в меню. - Может быть, ракушечное ассорти? - Давайте. - Есть треска в сметане... Стоп! Он вспомнил, что она не любит треску, и отказался. Тереза смот- рела на него по-прежнему удивленно: она только сейчас начинала видеть его таким, какой он есть. Они находились в неравном положении: он уже успел как следует понаблюдать за ней через "глазок" в кабаре "Монико". А ее, должно быть, больше всего поразила его одежда: с тех пор как он стал г-ном Дезире, он снова надел костюм, купленный по случаю в Париже. - Что ты здесь делаешь? - Объясню тебе... Впрочем, какая разница. - Живешь в Ницце? - Да. С некоторых пор. Рассказывать было слишком долго да и неинтересно. Он уже жалел, что подошел к ней. Он предполагал совсем другое: просто хотел узнать, где она живет, и послать ей немного денег. Во-первых, он зарабатывает, во-вторых, кое-что осталось от тех денег, что были у него с собой во время кражи. Она смущалась еще больше него и еле сдерживалась, чтобы не сказать ему "вы". "Ты" все-таки приходило, но от этого "ты" оба чувствовали себя так, словно оказались голыми друг при друге. - Извольте, господа... Какое вино? Розовые креветки, серо-желтые устрицы, вино, которое им принесли, его аромат напомнили Монду другой ресторан-ту четырехэтажную марсельскую ко- рмушку. Сколько воды утекло после Парижа! Монд коснулся стола, чтобы ощутить контакт с реальностью. А Тереза губами, которые старил грим, пролепета- ла: - Много настрадался? - Нет. Не знаю. Я не понимал... Она все больше удивлялась, и ее глаза маленькой постаревшей девочки с шелушащимися щеками расширялись в искреннем вопросе. Понимает ли он теперь? Может быть, это она и хотела сказать? Вряд ли. Однако перед ней был другой человек. Он тоже потускнел. Щеки его одряб- ли, как у всех толстяков, которые внезапно похудели. Под жилетом, на жи- воте, образовалась пустота. - Ешь, - сказал он. Он догадался, что она голодна и со вчерашнего дня бродит по улицам без денег, хотя по ней это незаметно: даже легкое пальто не помят о. Ви- димо, она зашла куда-нибудь, скорее всего в казино, где ее знали, и бар- мен предложил ей пересидеть там ночь. Тереза ела, стараясь жевать медленно. И тогда она вдруг сказала: - Если бы ты знал, как мне больно видеть тебя таким! Она жалела его, считала несчастным. Лоб ее снова покрылся мелкими складками. - Как же это случилось? Он так пристально смотрел на нее, что забыл ответить. Стыдливо, чуть ли не боясь быть услышанной, она добавила: - Неужели из-за меня? - Нет. Ничего страшного, уверяю тебя. Я счастлив. - Я думала, ты снова женился. - Да. - А что твоя жена? - Я сам ушел. Разве это важно? Официант поставил перед ними жирное, остро пахнущее блюдо потрохов. Она не усмотрела в этом ничего особенного, ей хотелось есть, но г-н Монд лишь с трудом проглотил кусочек. - Со мной случилось несчастье, - прошептала она, словно извиняясь за то, что так голодна. - Знаю. - Откуда? Вдруг ее осенило: - Ты из полиции? Он не засмеялся, даже не улыбнулся ее ошибке. Действительно, в непри- тязательном костюме он походил на скромного полицейского чиновника. - Нет, и все-таки я в курсе твоей истории. Я разыскиваю тебя с самого утра. - Меня? - Я заходил в "Плаццу". Она вздрогнула. - Они так злобствовали, - призналась она. - Да. - Обошлись со мной, как с воровкой. - Знаю. - Забрали все, что было в сумочке, оставили только двадцать франков. - Где ты спала? - Нигде. Зря он заговорил об этом: она больше не могла есть - уже перехватило горло. - Выпей! - Я все думаю, что ты здесь делаешь? - Работаю. Мне надоела моя прежняя жизнь. - Бедный Норбер! Г-н Монд вдруг похолодел. Не надо ей было говорить это таким глу- по-растроганным голосом. Он сурово взглянул на нее. Рассердился. Они провели вместе едва ли минут пятнадцать, ну полчаса, не больше, как она уже все свела на уровень своего женского разумения. - Ешь, - приказал он. О, он хорошо понимал ход ее мыслей. Непроизвольно она вновь сделала себя центром мира. Даже ее виноватый вид доказывал одно - она уверена, что причина всего - в ней. И в глубине, в самой глубине души, под маской сокрушенности она наверняка радуется своему триумфу. А ведь это она заставила его страдать от ее ухода. И ему пришлось опять жениться, создавать семью, но счастья он так и не нашел. Как ему хотелось, чтобы она замолчала! Как ему хотелось теперь уйти, оставив ей еды, денег на еду, на первое устройство. - Она злая? И он ответил раздраженно: - Нет. - Ты это говоришь так... Между ними повисла тишина; Тереза продолжала есть без охоты, без ап- петита. - Официант! - позвал он. - Слушаю. - Кофе, пожалуйста. - А десерт? - Только даме, мне не надо. Все было так, словно она что-то испачкала. Она сама это хорошо по- чувствовала и прошептала: - Прости меня. - За что? - Я снова ляпнула глупость, да? Ты всегда упрекал меня за то, что я говорю глупости. - Ладно тебе. - Если бы ты знал, как я потрясена! Видеть тебя в таком состоянии! Я - другое дело. И потом, я уже давно к этому привыкла. Мне не впервые оказываться в трудном положении. Но ты! - Не надо обо мне. - Прости. - Полиция требует, чтобы ты оставалась в Ницце? - Откуда ты знаешь? Да, пока расследование не закончится. И еще ка- кие-то формальности. Он достал из кармана бумажник и покраснел от своего жеста. Тем хуже! Ну и пусть. Он убедился, что официант, стоявший у дверей ресторана, на них не смотрит. - Тебе надо где-то устроиться. - Норбер... - Возьми. Глаза ее были полны слез, но они не текли, а только стояли между век, не находя выхода. - Ты причиняешь мне боль. - Да нет же... Осторожней, на нас смотрят. Два-три раза она шмыгнула носом, потом, уже знакомым ему движением, поднесла к лицу сумочку и попудрилась. - Ты уже уходишь? Он не ответил. - Да, правда, у тебя же работа. Я даже не решаюсь спросить, чем ты занимаешься. - Не важно. Официант! - Слушаю. - Счет. - Ты спешишь? Он спешил. Начинал раздражаться. Чувствовал, что сейчас или вспылит, или растрогается. Ему надо было остаться одному, а главное, не видеть перед собой Терезу с ее невинными глазами и морщинистой шеей. - Найди себе комнату и отдохни. - Хорошо. - Когда тебе в полицию? - Только завтра утром. Там ждут родственников. - Знаю. Он встал, думая, что она еще посидит на террасе, допьет кофе. За это время он успел бы далеко уйти. Так было бы проще. Но она поднялась и вы- жидающе стояла рядом с ним. - Тебе в какую сторону? - Туда. К площади Массены. К своей гостинице. Непонятно почему, Монд не хо- тел, чтобы она знала, где он живет. Она снова тащилась у него на буксире. Он шел быстро. В конце концов она поняла, что ей не надо навязываться, и, как бегун, который сходит с дистанции, замедлила шаг, успев шепнуть: - Иди! Я тебя отпускаю. Прости меня. По неопытности - он не знал, как себя вести в подобных случаях, - он с ней не простился. Когда он уходил под солнцем, в висках у него стуча- ло. Он понимал, что поступает жестоко. - Прости меня. На этот раз он был уверен: она не намекает на прошлое. Ни на что, в чем он мог бы ее упрекнуть. Она говорила о настоящем, об их неудавшемся свидании, о своем неумении вести себя так, как ему хотелось. Он выжидал, пока окажется достаточно далеко, и лишь тогда обернулся. Она сделала всего несколько шагов и для приличия остановилась у магазина кожаной галантереи. Проходившие мимо люди ничего не подозревали. Для них она была самой обычной женщиной, а он - одним из многих мужчин, которые спешат на рабо- ту. Придя в гостиницу, он увидел Жюли - они с Шарлоттой обедали у откры- того окна. Он не мог пройти незамеченным и пошел через пивную. - Уходил? - спросила Жюли, не прекращая есть. Посреди лба у нее обозначилась вертикальная складка. - Что-нибудь случилось? Он только проворчал: - Я иду спать. - До вечера? - Да. И лишь на серой лестнице он понял смысл этого "До вечера? ". Он раз- волновался. Почему она так спросила? Неужели все поставлено под вопрос? Горничная убирала его комнату, и он, вопреки своей привычке, чуть ли не грубо выставил ее вон. Он лег, в ярости закрыл глаза, но ему каза- лось, что все сдвинулось со своего места: тень, свет, шум, даже чирикаю- щие воробьи, и все его существо выбивалось из терпения в сероватой расп- лывчатой неопределенности. Глава VIII Их опиумом была игра. Через "глазок" Дезире видел, как они приходили друг за другом. Сначала крупье: одетые в черное, лощеные служители культа; надутые, как чиновники, они, не глядя в "зал", сразу же направ- лялись на "завод". Пальто и шляпы в гардеробе не оставляли: в святая святых у них был свой шкафчик, свое мыло, свое полотенце, а порой и чис- тые манжеты. Потом появлялись клиенты, главным образом важные люди города. Дверь зала, где танцевали, они открывали, уже освободясь от верхней одежды, так что сразу чувствовали себя как дома. Официанты не спешили к ним, не провожали к столикам, а только по-приятельски кланялись им. Большинство непринужденно прохаживались взад-вперед, словно еще не зная, что будут делать. Они подходили к г-ну Рене, пожимали ему руку, перекидывались с ним словечком, небрежно поправляли себе волосы. Г-н Монд понимал, что внутри у них все кипит. Он знал их всех. Первым в тот вечер прибыл круп- ный импортер апельсинов, мужчина, который, по слухам, раньше продавал на улицах газеты, чистил обувь на набережных Барселоны, а теперь, в трид- цать пять лет, ворочал миллионами. Красавчик, ухоженный как женщина, он вызывал вожделение и зависть у всех танцовщиц, открывая в улыбке ослепи- тельно белые зубы. Иногда между двумя партиями он выходил в зал, делал круг, заказывал для девушек две-три бутылки шампанского, из чего следо- вало, что он в выигрыше, но никто не слышал, чтобы у него была любовни- ца. Был среди посетителей и мэр соседнего городка - человек тощий, измож- денный, - который, опасаясь, что его заметят, влетал в казино, как мете- ор. Суеверный, он так нервничал, что за игорным столом у него начинался тик. Среди игроков была только одна женщина, дама лет пятидесяти, к кото- рой относились с уважением, как к мужчине. Она возглавляла довольно крупную фирму по продаже модных товаров и каждый вечер неизменно устраи- валась за зеленым столом. Многие, почти все, были похожи на г-на Монда в недавнем прошлом: ухо- женные, с розовой кожей, гладко выбритые, в одежде из тонкой шерси, в облегающей ногу обуви, и все в том возрасте, когда приобретают важность, сообщаемую человеку грузом лежащей на нем ответственности. У одних были конторы, служащие, рабочие; другие адвокаты или врачи - располагали об- ширной богатой клиентурой. У всех были дома, жены, дети. И все в опреде- ленный, почти мистический час неудержимо, словно по волшебству, вставали со своих кресел. Ничто не могло их удержать. Конечно, некоторые из них лгали, придумывая себе каждый вечер новое алиби, новый профессиональный или светский долг. Кому-то не удавалось избежать сцен, упреков, презрения, гнева собственных жен, которые не могли их понять, и они, мрачные, приходили неуверенной походкой, стыдясь своего пребывания здесь, стыдясь самих се- бя. Никто из них даже не подозревал, что за ними через маленький круглый "глазок" наблюдает такой же человек, как они. Были тут и простаки, бахвалы, иностранцы, которых заманивали зазыва- лы; сначала их подпаивали, а потом осторожно подталкивали к "заводу", побуждая сыграть более или менее подстроенную партию. Присутствовали здесь, наконец, и те, кто не играл, кого не привлекала игра; эти принимали всерьез огромный зал, полный женщин, и часами разжи- гали свою похоть. Г-н Монд видел, как они по сто раз за вечер склонялись над своими случайными спутницами, Жюли, Шарлоттой или кем-то еще, и знал слова, ко- торые они произносили. Вернее, всего одно слово: - Пойдем... А женщины всякий раз с неизменно невинным видом отвечали: - Чуть позже. Сейчас директор не позволит уйти. Он такой строгий, а у нас контракт. Пить надо было по необходимости. Шампанское рекой, цветы, шоколад, фрукты-все было подстроено. И когда, наконец, наступал час рассвета, а порой уже вставало солнце, пьяного в стельку мужчину выталкивали на ули- цу; иногда кто-то из женщин отводил его в гостиницу, где он с перепоя уже не мог ей докучать. В тот вечер г-н Монд думал о них, о них и о себе, отмечая на лету вы- носимые из буфетной бутылки. Думал он и о Терезе. Днем он спал плохо. Потом пошел в ресторан, где они до этого вместе пообедали. О встрече они не уговаривались, поэтому встретиться могли только там. Ему казалось, что Тереза, рассуждая, как и он, обязательно придет. Он спросил официан- та, но тот ее уже не помнил. - Дама в белой шляпке? Нет, не так. Впрочем, это не важно: Монд и сам не знал, действительно ли хочет увидеть ее снова. Он чувствовал себя усталым. И старым. Г-н Рене, пристроившись по привычке на краю стола, что-то ел. Рас- сыльный открыл дверь и, ничего не сказав, движением головы вызвал стар- шего по танцевальной площадке. Безукоризненный, подтянутый, тот бросился в зал. Рассыльный повел его к главному входу. И когда они уже почти подошли к нему, дверь открылась, и г-н Монд увидел на пороге Терезу. Терезу, которая теперь и не помышля- ла зайти в "Монико". Это было очевидно. Г-н Рене без колебаний преградил ей путь. Она что-то говорила ему, унижалась, но он качал головой. О чем же она его просила? Г-н Рене потихоньку наступал на нее, намереваясь вы- ставить за дверь, но она разгадала его маневр. Девицы из зала, которые видели и даже, возможно, поняли, что происходит, с любопытством смотрели в ту сторону. Тереза сперва умоляла, потом сменила тон, стала угрожать, попыталась пройти, обратиться к кому-нибудь другому. Г-н Рене, в котором забурлила негритянская кровь, положил ей руку на плечо. Тереза оттолкнула его, и Дезире прилип к "глазку". Что она кричала ему с такой горячностью? И почему даже официанты по- дошли поближе, чтобы помочь своему шефу? Как они догадались, что сейчас что-то произойдет? И вот когда две руки неторопливо отталкивали ее, Тереза вдруг выпря- милась и закричала; натянутая как струна, с неузнаваемым лицом, она вык- рикивала какие-то ругательства или угрозы. Дезире вряд ли мог сказать, как она оказалась на полу, буквально из- виваясь в буйном нервном припадке; бесстрастные метрдотели в черном и официанты в белых куртках наклонились, подняли ее и вынесли на улицу; музыка продолжала играть как ни в чем не бывало. Г-н Монд посмотрел на Жюли-та осталась невозмутимой. Официант, кото- рый неслышно вошел в буфетную, философски вздохнул: - С таким приступом пусть лучше остается на тротуаре. Ночь она явно проведет в участке. - Какой приступ? - Ей нужен морфий. Тогда Монд соскользнул с высокого стула, оставил свой пюпитр и напра- вился к служебной лестнице с грязными стенами. На полпути он припустился бегом: ему предстояло сделать крюк, чтобы добраться до главного входа. Издали, в темноте, он увидел несколько служащих "Монико"; стоя на поро- ге, они смотрели вслед удаляющейся фигуре, которая останавливалась, обо- рачивалась и, потрясая кулаком, посылала им проклятия. Он взял за руку свою первую жену. Она вздрогнула и, не сразу узнав, стала отбиваться. А когда разглядела его лицо, мерзко расхохоталась. - Тебе-то чего надо? Ты что, следил за мной? Да ты такой же проходи- мец, как и другие, даже хуже! - Замолчи, Тереза. На углу улицы он заметил людей. Сейчас они столкнутся с прохожими. А вдруг это полицейские? - А ведь и правда! Мне остается только молчать. Ты же заплатил за мой обед, и я должна быть тебе благодарна. И еще ты дал мне денег. Так? Ну, скажи, что ты дал мне денег. А потом бросил на улице. На остальное тебе плевать. Он держал ее за руку и был удивлен, чувствуя в ней столько сил. Она отбивалась, вырывалась, бросалась бежать, но он снова хватал ее; она оборачивалась, плевала ему в лицо. - Оставь меня, говорю тебе. Я найду то, что мне нужно, должна найти. Или же... - Тереза! - Подлец! - Тереза! Лицо ее исказилось, глаза стали безумными. Упав на тротуар к его но- гам, она принялась царапать ногтями мостовую. - Послушай, Тереза, я знаю, чего ты хочешь. Пойдем. Она ничего не слышала. Люди, которые выходили из-за угла, шли мимо, ненадолго останавливались. Какая-то женщина пробормотала: - Какой стыд. Ее спутница, постарше, бросила двум сопровождавшим их мужчинам: - Пошли, пошли. Те с сожалением последовали за ней. - Вставай. Пойдем. Обещаю тебе... - У тебя есть? - Нет, но я достану. - Лжешь. - Клянусь. Она ухмыльнулась: у нее шалили нервы. Потом взглянула на него расши- ренными глазами, раздираемая недоверием и надеждой. - Что ты мне дашь? - Морфий. - Кто тебе сказал? Она поднялась, опираясь о тротуар руками. В ее движениях появилось что-то детское. Ее покачивало. По щекам текли слезы. - Куда ты меня зовешь? - К себе, домой. - А где твой дом? Ты не отведешь меня в больницу? Со мной уже так по- ступили однажды. Я могла бы... - Нет. Идем. - Далеко? Пойдем поищем морфий вместе. - Нет. Пойдем, когда ты успокоишься. Даю тебе честное слово, что при- несу. Все было смешно, трагично и неприглядно: сцена теряла свое напряже- ние, приступ проходил; они делали несколько шагов вдоль зданий, как обы- чные прохожие, потом Тереза опять останавливалась, словно пьяная, и, за- быв все, что он сказал ей, хваталась за него. Один раз он чуть было не упал под тяжестью ее тела. - Идем. Они шли дальше. В конце концов слова, которые оба произносили, стали бессвязными. - Я была везде. Я ходила к врачу, который давал ей это. - Да, да... Идем. - У нее водились деньги, и она получала столько, сколько хотела. - Да, да... Дважды он чуть не бросил ее, уходил крупными шагами. Путь показался ему бесконечным. Наконец они увидели огни "Жерлиса", и ему снова приш- лось разыгрывать комедию, чтобы уговорить ее войти. - Я подожду тебя в кафе. - Нет. Поднимемся ко мне. Набравшись терпения, он уговорил ее. Он даже не представлял себе, что жизнь может быть такой пошлой. Он шел сзади, подталкивая Терезу. Нако- нец, вновь во власти подозрений, она оказалась у него. Он понял, что она попробует сбежать, и быстро вышел, закрыв номер на ключ. Приложив ухо к двери, он сказал вполголоса: - Сиди спокойно. Не шуми. Я скоро вернусь и все принесу. Она очень устала. Он слышал, как она рухнула на кровать и застонала по-звериному. Он спустился вниз. В пивной подошел прямо к хозяину и тихо обратился к нему. Тот покачал головой. Нет, у него ничего нет. Здесь такого не во- дится. Слишком опасно. Надо быть осторожнее. - Где же тогда? Хозяин тоже не знал. Вот с кокаином или героином нам- ного легче. Ему даже говорили о каком-то враче, но кто он и где живет - неизвестно. Г-н Монд решил идти напролом. Не важно, что о нем подумают. В "Мони- ко" почти каждый вечер появлялся один врач, который играл по-крупному и частенько уходил бледный, с мутными глазами. Неужели он его не поймет? Самым трудным для него, простого служащего, было попасть на "завод", оказаться у зеленого сукна. Что ж, пусть так, он уйдет. Хозяин пивной поднял голову. - Послушайте! Несмотря на семь этажей, из мансарды со стороны лестницы доносился шум. Двое мужчин стали подниматься. С каждым шагом они отчетливее слыша- ли стук в дверь, крики, голоса горничной и одного из постояльцев, случа- йно оказавшегося дома и теперь задававшего вопросы буйствовавшей женщи- не. - Напрасно вы привели ее сюда, - вздохнул хозяин. Что мог поделать г-н Монд? Он и сам не знал. - Вызовите врача. Любого. Так не может продолжаться. - Вы этого хотите? Он кивнул и, отстранив горничную и постояльца, сунул ключ в замочную скважину. Они хотели войти вместе с ним, но мысль о свидетелях была ему так противна, что, проскользнув в мансарду, он закрыл за собой дверь. О четверти часа, проведенной им один на один с женщиной, у которой когда-то были такие чистые глаза и от которой у него осталось двое де- тей, г-н Монд никому не рассказывал, может быть, потому, что больше не думал об этом. Постоялец, музыкант из джаза, не выходивший из комнаты вот уже нес- колько дней - у него был плеврит, снова отправился к себе. Только гор- ничная не уходила с площадки. Услышав на лестнице шаги врача, она облег- ченно вздохнула. Когда открыли дверь, Тереза, свесив ноги, лежала поперек кровати. Де- зире, навалившись сверху, удерживал ее всем своим телом, а рукой, из ко- торой текла кровь, зажимал ей рот. Мужчина настолько обезумел, что не сразу понял, зачем пришел врач, и сперва остался в своей странной позе. Потом он встал, провел рукой по глазам и покачнулся. Боясь потерять сознание, он привалился к стене и выпачкал белым весь бок своего костюма. Ему предложили отправить Терезу в больницу, но он отказался. Никто не понял почему. Укол ее успокоил. Широко раскрыв безжизненные глаза, она лежала так тихо, что, казалось, спит. На лестнице г-н Монд пошептался с врачом. Они остались вдвоем. Он си- дел на стуле. В висках у него стучало, временами вдруг начиналось голо- вокружение, и вокруг него, мешая думать, образовывалась какая-то пусто- та. Иногда, словно от этого ему становилось легче, он повторял: - Спи... Он погасил лампу, но сквозь окно струился лунный свет, и в его холод- ных лучах Тереза словно преобразилась; он старался не смотреть на нее - она выглядела как покойница, с таким же вытянувшимся носом, такая же не- земная. Один раз, когда он взглянул на кровать, его пронзила дрожь: перед ним была не Тереза, а его сын Ален - те же черты лица, бесцветные зрачки, стеариновая кожа. В гостиницу возвращались постояльцы. Почти все шаги затихали на ниж- них этажах. Машинально он считал площадки. Пять... Шесть... На сей раз поднимались сюда. Женщина. В дверь постучали. Он понял: это Жюли. - Входи. Темнота, странные позы обоих - женщина лежит с открытыми глазами, мужчина, стиснув голову руками, сидит на стуле - застали ее врасплох. - Она что... - тихо начала Жюли, но договорить не решалась. - Она что, мертва? Он покачал головой, с трудом встал. Ему надо объясниться. Господи, до чего же все сложно! Он повел Жюли к двери на площадку. - Кто это? Ты ее знал? Мне сказали в "Монико"... Хозяин в ярости. Он пропустил это мимо ушей. - Ты ее знал, да? Он кивнул. И она тотчас все поняла. - Твоя жена? - Первая жена. Она не удивилась. Напротив. Казалось, она всегда подозревала что-ни- будь в этом роде. - И что же ты собираешься делать? - Не представляю. - Завтра все начнется сначала. Мы таких видели. - Да. - Кто тебе дал морфий? - Врач. - Пройдет немного времени, и она вновь примется за свое. - Знаю. Он оставил мне одну ампулу. Странно, но слова, фразы, события, сама реальность не имели теперь для него никакого значения. Он ясно чувствовал, что мыслит трезво, соз- навал, что на все вопросы отвечает надлежащим образом и ведет себя как нормальный человек. И в то же время он был очень далеко отсюда, скорее, даже очень высо- ко; на площадке, освещенной запылившейся лампочкой, он видел Жюли в ве- чернем платье" видел себя самого, взъерошенного, с расстегнутым воротни- ком рубашки. - Ты в крови. - Пустяки. - Это она, да? Ну да! Да! Что здесь особенного? За несколько часов, может быть, за несколько минут, он не мог точно сказать, когда именно он сделал такой невероятный скачок, что смотрел с холодной рассудительностью на мужчину и женщину, шепчущихся в предрассветный час на площадке гостиницы. Разумеется, он не был бесплотным. Он оставался все тем же г-ном Мон- дом или Дезире, скорее Дезире. Нет, не так! Человеком, который, сам того не сознавая, долго влачил существование, как другие переносят болезнь, о которой не догадывался. Человек среди людей, такой же, как они, толкаясь в шумной толпе, когда лениво, когда яростно, он не знал, куда идет. И вдруг в лунном свете, словно под волшебными рентгеновскими лучами, он увидел жизнь по-другому. Всего, что имело значение раньше - оболочка, мякоть, плоть, - больше не существовало; никаких ложных ценностей, почти никаких, а взамен... Вот оно! Об этом больше не стоило говорить ни с Жюли, ни с другими. Впрочем, это и невозможно, потому что невыразимо. - Тебе ничего не надо? - спросила она. - Может, принести кофе? Нет... Да... Все равно. Скорее, нет - и пусть побыстрее оставят его в покое. - Если будут новости, сообщи. Он обещал, Жюли не очень-то верила ему. Наверно, думала, что, когда проснется днем, он уже уйдет с женщиной, которая лежит сейчас на желез- ной кровати. - Ну, пока. Удачи! Она уходила нехотя. Ей тоже не худо бы сообщить ему кое-что, ска- зать... А, собственно, что? Что она сразу поняла: ничего у них не полу- чится. И хоть она всего лишь простая девушка, но догадалась, что... На повороте лестницы она еще раз подняла к нему голову. Он вернулся в номер, закрыл дверь и вздрогнул, услышав еще хриплый голос: - Кто это? - Одна знакомая девушка. - Твоя... - Нет. Просто приятельница. Тереза вновь принялась рассматривать покатый потолок, а Монд опять сел на стул. Время от времени он вытирал платком кровь с губы, котирую Тереза глубоко прокусила. - Он про запас тебе оставил? - спросила она, не двигаясь, невырази- тельным, как у лунатика, голосом. - Да. - Сколько? - Одну. - Дай мне ее. - Не сейчас. Она смирилась, будто маленькая девочка. Стала вдруг совсем ребенком и в то же время постарела еще больше, чем днем, когда он увидел ее в горо- де. Он сам, бреясь перед зеркалом, не раз за эти четверть часа казался себе постаревшим ребенком. Да разве мужчины бывают другими? Они говорят о годах, словно те действительно существуют. Потом замечают, что между временем, когда еще ходишь в школу, нет, даже раньше, когда в кроватку тебя укладывает мать, и моментом, когда ты живешь... Луна светила уже не так ярко, синий цвет неба сменился светло-голубыми красками утра, и сте- ны комнаты теряли мертвенно-бледную безжизненную белизну. - Не спишь? - спросила она снова. - Нет. - Хорошо бы заснуть! Она часто моргала увядшими веками - ей хотелось плакать; похудевшая, она стала просто старой женщиной, от которой почти ничего не осталось. - Послушай, Норбер.. Он встал, ополоснул лицо, стараясь побольше шуметь, чтобы не дать ей говорить. Так было бы лучше. - Ты меня слушаешь? - А что? - Ты очень сердишься на меня? - Нет. Попробуй заснуть. - Не дашь мне вторую ампулу? - Нет. Не раньше девяти утра. - А сейчас сколько? Он забыл, куда положил свои часы, и долго искал их. - Половина шестого. - Спасибо. Она покорно ждала, а он не знал, что делать, куда себя деть. Чтобы отвлечься, слушал привычные голоса гостиницы, с большинством постояльцев которой был знаком. Всех, кто возвращался, он узнавал по голосам, доно- сившимся до него слабым шумом. - Дали бы лучше мне умереть. Врач предупреждал его. Под конец, пока он был еще здесь, она ломала комедию, но до этого, в самой критической точке приступа, схватила валя- вшиеся ножницы и попыталась вскрыть себе вены. Теперь она опять притворялась, но Монда это не трогало. Она настаива- ла: - Почему ты не дашь мне умереть? - Спи! - Ты прекрасно знаешь, что так я заснуть не могу. Тем хуже! Вздохнув, облокотился о чердачное окно, за которым рассти- лались красные крыши; снизу уже поднимался шум цветочного рынка. В этот час ночной сторож на улице Монторгейль разогревал в клетушке утренний кофе в маленьком голубом эмалированном кофейнике. Пил он его из крестьянской чашки в крупный цветочек. На Центральном рынке вовсю кипела жизнь. А позже в течение долгих лет он всегда в одно и тоже время просыпался в двухспальной кровати на улице Балю, выскальзывал из постели, где после его ухода оставалась тощая суровая женщина. Пока он тщательно, как делал все остальное, совершал туалет, над го- ловой начинал звенеть будильник, и взрослый юноша, его сын, потягивался в постели, зевал, вставал с противным вкусом во рту и всклокоченными во- лосами. А помирилась ли с мачехой его дочь теперь, в отсутствие отца? Конечно нет. И когда ей нужны деньги, она не знает, к кому обратиться. Смешно. У нее двое детей. Казалось бы, она, как все матери, должна их любить - а может, на деле все это не так? - однако она живет, не заботясь о них, и где-то допоздна задерживается с мужем. Впервые после бегства он думал о своих домашних так определенно. Мож- но даже сказать, что раньше он об этом вообще не думал. Он не растрогался. Он замерз. Они проходили перед ним друг за другом, такими, какие есть. Но видел он их иначе, чем раньше, когда встречал чуть ли не каждый день. Он больше не возмущался. - О чем ты думаешь? - Ни о чем. - Я хочу пить. - Сходить за кофе? - Сходи. В шлепанцах, в расстегнутой на груди рубашке, он спустился вниз. Пив- ная была закрыта. Пришлось выходить на улицу. В конце улицы виднелся ку- сочек моря. Он направился к небольшому бару. - Не дадите ли кофейничек кофе и чашку? Я верну. - В "Жерлис"? К этому уже привыкли. Постояльцы "Жерлиса" частенько ходили за чем-нибудь по соседству, притом в самые неожиданные часы. На прилавке, в корзине, лежали теплые рогалики, он съел один, выпил кофе, безучастно поглядывая наружу; потом понес Терезе небольшой кофей- ник, чашку, два кусочка сахара в кармане и рогалики. Ранние прохожие, которые шли навстречу, оглядывались на него, хорошо понимая, что он - человек ночи. Проехал трамвай. Он поднялся в мансарду и догадался, что Тереза вставала, возможно, даже только что поспешно легла в постель, услышав на лестнице его шаги. Теперь она стала другой, казалась посвежевшей, потому что на лицо по- ложила слой пудры, оживила румяна на щеках, подкрасила тонкие губы. Под- ложив за спину подушку, она сидела на кровати. Благодарная, она слабо улыбнулась ему, и он сразу все понял. Кофе и рогалики он поставил на стул, так, чтобы она могла достать. - Ты добрый... - сказала она. Он не был добрым. Она не спускала с него глаз. Они оба думали об од- ном и том же. Ей было страшно. Он выдвинул ящик ночного столика, и, как он и думал, ампулы там не оказалось, но лежал шприц с еще мокрой иглой. С умоляющей гримасой она пробормотала: - Не сердись на меня. Он не сердился Он на нее даже не сердился. И немного спустя, в то время как она пила кофе, он обнаружил под чердачным окном пустую ампулу, блестевшую на покатой крыше. Глава IX Отъезд из Ниццы произошел так же просто, как и из Парижа Не было ни споров, ни раздумий. Около десяти часов г-н Монд бесшумно закрыл дверь, спустился на четы- ре этажа и тихо постучал в номер Жюли. Стучать пришлось несколько раз. Сонный голос недовольно спросил: - Что еще? - Это я. Он слышал, как она босиком подошла к двери, открыла. Затем, не глядя на него, с полузакрытыми глазами, нырнула в теплую постель. И чуть ли не засыпая, но, что было видно по ее лицу, силясь удержаться на поверхности яви, спросила; - Ну, что тебе? - Не могла бы ты немного побыть наверху? Я должен выйти. И Жюли, сонная, любезно выдохнула: - Подожди минутку. Он знал, что в последний раз видит ее в интимности вульгарных терпких запахов. Постель была теплой. Белье, как обычно, кучей валялось на ков- рике. - Дай мне стакан воды... Хоть в стакане для полоскания зубов - ей было все равно. Она встала, спросила как во сне: - Что-то не так? - Нет, все в порядке. Она спит. Мне кажется, лучше не оставлять ее одну. - Как скажешь. Мне одеться? - Не обязательно. Она не надела ни чулок, ни трусиков, вообще никакого белья. Набросила на голое тело фланелевый халатик, сунула босые ноги в туфли на высоком каблуке. Однако же наклонилась к зеркалу, попудрила блестевшее лицо, подкрасила губы, причесалась. - Что ей сказать, если она проснется? - Что я скоро вернусь. Покорная и ленивая, она поднялась по лестнице, в то время как он спу- стился вниз и зашел в пивную. В это утро он надел не серый костюм чело- века ночи, а более элегантный: серые шерстяные брюки и темно-синий пид- жак, который Жюли заставила его купить в первый день. Попросив соединить его с Парижем, он снова зашел в пивную, где хозяин подсчитывал выручку. - Уезжаете? Для него, как и для Жюли, это было совершенно очевидно. Разговор по телефону оказался длинным. Доктор Букар на другом конце провода рассыпался в бесконечных восклицаниях. Г-н Монд, знавший его как тугодума, по нескольку раз повторял все свои указания. Потом он отправился в магазин, где покупал себе костюм, и взял дру- гой, более корректный, более свойственный г-ну Монду, который ему обеща- ли подогнать днем. Когда он вернулся в гостиницу, обе женщины мирно сидели на кровати. Как только он вошел, они замолчали. Странно, но взгляд Жюли стал уважи- тельнее, послушнее. - Мне одеваться? - спросила Тереза почти игриво. И добавила, надув губы: - Может, пообедаем втроем? Ничем серьезным это теперь не угрожало. Он согласился на все их прихоти, включая довольно роскошный ресторан и ме- ню, которое подошло бы, скорее, для банкета. Время от времени в глазах Терезы вспыхивало беспокойство, лицо морщилось. В конце концов она, дро- жа, спросила: - У тебя есть еще?.. В кармане у него была одна ампула, и в кафе он передал ее Терезе. Хо- рошо зная, что у него в сжатой руке, она схватила сумочку и бросилась в туалет. Жюли, проследив за ней глазами, уверенно сказала: - Ей повезло. - Да. - Если бы ты знал, как она счастлива! А что она говорила о тебе сего- дня утром... Он не улыбнулся, не нахмурился. В гостинице его ждал телеграфный пе- ревод от Букара. Снова оставив женщин вместе, он вернулся к портному, потом зашел на вокзал, заказал билеты. Поезд уходил в восемь. На вокзале Жюли хотелось и смеяться, и плакать. - Для меня все это так странно! - сказала она. - Ты будешь изредка вспоминать обо мне? Г-н Монд и Тереза сели в поезд, поужинали в вагоне-ресторане, потом отправились к себе в купе. - Дашь мне вечером еще одну, а? Он вышел в коридор, чтобы не видеть - он его предугадывал - сухого, короткого, почти профессионального жеста, которым она кололась в бедро. Все еще остерегаясь ее, он предложил ей верхнюю полку. Сам же почти не спал, часто внезапно просыпаясь. Он был совершенно спокоен и здравомыслящ. Заранее подумал обо всем. Перед отъездом даже предупредил инспектора полиции, что увозит Терезу в Париж. На следующее утро, на вокзале, их ждал другой город, и д-р Букар ма- хал рукой на перроне. Г-н Монд и Тереза шли вдоль поезда, со всех сторон их толкали. Взять его под руку она не решилась и была удивлена, что кто-то пришел их встречать. - Извини. Я на минутку. Искоса наблюдая за ней, он обменялся несколькими фразами со своим другом, которому не удавалось скрыть изумления. - Иди сюда, Тереза. Позволь тебе представить моего доброго приятеля доктора Букара. Она насторожилась. - Прежде всего, давайте выберемся из толпы. Когда они вышли из вокзала, Монд направился к такси, усадил ее. Сел и доктор. - До скорого. Можешь довериться ему. Он отвезет тебя не туда, куда ты думаешь. Пока Тереза собиралась закричать о предательстве, начать отбиваться, машина уже тронулась. - Не бойтесь ничего, - говорил смущенный Букар. Норбер позвонил мне и попросил снять для вас приличную квартиру. Мне повезло: я сразу нашел такую в Пасси. Вы будете у себя дома и вольны делать все, что угодно. Надеюсь, у вас будет все... В заостренных чертах Терезы читалось удивление, смешанное с яростью. - Он обещал вам что-то еще? - Нет. - Что он сказал вам? - Ничего. Не знаю. Она кусала губы, злясь на себя за свою глупость. В поезде, когда за- пахло Парижем, она коснулась руки г-на Монда и чуть было не разрыдалась, даже хотела в знак благодарности броситься перед ним на колени. Они сто- яли в коридоре, и помешало ей только присутствие одного из пассажиров. - Я просто идиотка, - презрительно выдохнула она. Она решила, что он вернулся из-за нее! В десять утра, прежде чем ехать на улицу Балю, г-н Монд вышел из так- си возле Центрального рынка и пешком направился к складам на улице Мон- торгейль. Утро было пасмурное. А может, в Париже так всегда и было, пока он находился на юге? Без солнца все вокруг виделось более четко, более обнажено. Резко выделялись контуры. Из подворотни выезжал грузовик, и г-н Монд, пропуская его, отошел в сторону. Оказавшись в застекленном дворе, он повернул направо, заглянул в конторку, которую делил с г-ном Лориссом. Того от волнения затрясло, он беспрестанно повторял: - Господин Норбер!.. Господин Норбер!.. Он заикался, потом, вдруг смутившись, представил человека, на которо- го г-н Монд не обратил внимания - тот сидел на его собственном месте: - Господин Дюбурдье, администратор, которого банк... - Понятно. - Если бы знали, в каком положении... Монд слушал, смотрел. Все это, включая и Лорисса, и администратора в черном - точь-в-точь служащий по" коронного бюро - походило на утриро- ванную фотографию. Потом, к крайнему изумлению г-на Лорисса, оборвал разговор и вышел из кабинета. В последней по коридору комнате конторы он через стеклянную дверь увидел сына. Тот поднял голову, тоже увидел его и, открыв рот, разом вскочил. Открывая дверь, г-н Монд заметил, что Ален побледнел, покачнулся и стал падать. Он подбежал к сыну, когда того уже укладывали на пыльный пол и хлопали по ладоням. Позже, когда во время обеда двое служащих, присутствовавших при сце- не, разговаривали с кладовщиком, один из них возмущался: - Он даже не шелохнулся. Глаза у него остались сухими. Он смотрел сверху вниз, ожидая, когда сын придет в себя. Казалось, он раздражен, недоволен. Когда мальчик очнулся и, весь дрожа, встал, хозяин ограничил- ся тем, что поцеловал его в лоб и сказал: "Здравствуй, сын!" И это чело- век, которого больше трех месяцев все считали умершим! Однако же именно с сыном, с ним одним, г-н Монд пообедал как обычно в ресторанчике возле Центрального рынка. На улицу Балю он так и не позво- нил. И г-ну Лориссу запретил звонить. - Ты в самом деле поверил, что я никогда не вернусь? А как сестра? - Иногда мы встречаемся, но тайком. У нее все плохо. Долгов по горло да еще тяжба с мачехой. Взгляд Алена постоянно уходил в сторону, но у г-на Монда сложилось впечатление, что со временем ему удастся приручить сына. Непроизвольно он порой поглядывал на кружевной платочек в карманчике молодого челове- ка, и тот, заметив это, покраснел. Чуть позже Ален вышел в туалет, а ко- гда вернулся, платочек исчез. - Я не очень в курсе, но, по-моему, все трудности возникли из-за сей- фа. - Но у твоей мачехи был ключ. - Этого недостаточно. Г-н Монд не стал терять времени и в три часа был уже у директора сво- его банка. Только в пять он вылез из такси у небольшого особняка на ули- це Балю. Привратница не удержалась и вскрикнула. А он просто возвращался домой, но не так, как возвращаются из путешествия - у него не было ве- щей; он позвонил, вошел, как делал это каждый день в течение многих лет. - Госпожа Монд у себя? - Только что уехала на машине. Я слышала, она давала Жозефу адрес своего адвоката. Ничего не изменилось. На лестнице он встретил горничную жены; та вздрогнула и чуть не выронила из рук поднос. - Послушайте, Розали... - Да, мсье. - Я не хочу, чтобы вы звонили хозяйке. - Но, мсье... - Повторяю, я не хочу, чтобы вы звонили хозяйке Все! - Хорошо провели время, мсье? - Превосходно. - Хозяйка собирается... Он не дослушал и поднялся к себе в комнату, где с видимым удовлетво- рением надел собственную одежду. Потом спустился в свой старый кабинет с цветными витражами, кабинет отца и деда. На первый взгляд ничего не изменилось, и тем не менее г-н Монд нахму- рился. Что-то его покоробило, но что? На письменном столе не оказалось пепельницы и двух трубок, которые он курил только дома и только в этой комнате. Вместо них он увидел очки жены и на бюваре - незнакомое досье. Он позвонил, вручил все лишнее Розали. - Отнесите в комнату хозяйки. - Хорошо, мсье. - Вы не знаете, где мои трубки? - Кажется, их убрали в шкаф внизу. - Спасибо. Он привыкал к комнате, как привыкают к новому костюму, вернее, к себе в костюме, который давно не надевали. Ни разу он не посмотрелся в зерка- ло. Напротив, подошел к окну, встал на свое обычное место, прижался ли- цом к стеклу и вновь увидел тот же кусок тротуара, те же окна напротив. В одном из окон четвертого этажа маленькая старушка, не выходившая из своей комнаты уже несколько лет, пристально смотрела на него сквозь што- ры. Едва он раскурил трубку, дым которой придавал какую-то мягкость и даже интимность его комнате, как услышал знакомый шум машины, остановив- шейся у подъезда, скрип дверцы, которую открывал Жозеф. И тут зазвонил телефон. Он снял трубку. - Алло!.. Да, это я... Что?.. Ничего страшного?.. Бедняжка!.. Я так и чувствовал... На лестнице раздались шаги. Дверь отворилась, и на пороге он увидел жену. Он все еще слушал голос Букара. - Конечно, привыкнет... Нет... Я не приеду... Что?.. Зачем?.. Пока у нее есть все необходимое... Г-жа Монд стояла не шевелясь. Он спокойно смотрел на нее, видел ма- ленькие черные глазки, которые стали менее суровыми и, может быть, впер- вые выражали известную растерянность. - Да, так... Завтра... До завтра, Поль... Спасибо... Ну да... Спаси- бо. Он невозмутимо повесил трубку. Подошла жена. В горле у нее так пере- сохло, что ей изменил голос. - Вы вернулись... - пролепетала она. - Как видите. - Вы не представляете, что я перенесла! Она не знала, броситься ему в объятия или нет. Шмыгала носом. Он только прикоснулся губами к ее лбу, с признательностью сжал ей на мгновение запястья. Он понимал, что она уже все заметила: трубки, пепельницу, отсутствие очков, досье. Чуть слышно она проронила: - Вы совсем не изменились. Со спокойствием, которое вернулось с ним, которое он приоткрывал, словно головокружительную пустоту, он ответил: - Да. Вот и все. Он держал себя в руках, оставаясь в жизни таким же гибким, таким же текучим, как и сама жизнь. Без всякой иронии он добавил: - Я знаю, что у вас возникли трудности из-за сейфа. Искренне прошу простить меня. Мне и в голову не пришла формула, которую я подписывал столько раз: "Удостоверяю, что мой супруг... " - Замолчите! - взмолилась она. - Почему? Как видите, я жив, о чем и надо сообщить в полицейский ко- миссариат, куда вы, должно быть, заявили о моем исчезновении. Он сам го- ворил об этом без всякого смущения, без стыда. Правда, больше он не ска- зал ни слова, не дал никаких объяснений. Почти каждую неделю Жюли писала ему на бланках гостиниц "Жерлис" или "Монико", сообщая о г-не Рене, о Шарлотте, обо всех, кого он знал. И он отвечал ей. Букар почти каждый вечер рассказывал ему в "Арке" о Терезе, которая очень хотела встретиться с ним. - Сходил бы туда разочек. - Зачем? - Видишь ли, она подумала, что это из-за нее ты... Г-н Монд невозмутимо посмотрел ему в глаза. - Ну, дальше? - Для нее явилось большим разочарованием... - А-а... Букар не настаивал, может быть, потому, что он, как и другие, удивля- лся этому человеку, который перестал быть призраком, тенью, и смотрел в глаза с холодным спокойствием. Сен-Мемен, 1944 г. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Драматический театр в Париже на улице Бланш. 2. Рыбная солянка с чесноком и пряностями, популярная на юге Франции. 3. Улица в Париже. 4. Род азартной игры. 5. Адвокат, поверенный (англ.).