приподняв один из уголков губ; лишь очень зоркий человек смог бы заметить эту улыбку. -- Следует проявлять некоторую снисходительность к отдельным слабостям хороших поваров. -- Мне трудно судить, мистер Вулф; у меня нет личного повара. Не могу себе позволить. А теперь к делу: Если вас интересует, почему я пришел к вам, а не вызвал к себе, то хочу пояснить, что мы долго обсуждали сказанное вами вчера инспектору Кремеру, а также вашу репутацию и обычную... э-э... реакцию. Сперва было решено немедленно аннулировать вашу лицензию частного детектива. Однако я посчитал такую меру слишком суровой и высказал предположение, что вы, возможно, действовали чересчур... э-э... импульсивно. У меня в кармане ордера на задержание вас и мистера Гудвина в качестве важных свидетелей обвинения, но мне не хотелось бы их предъявлять. Предпочел бы этого не делать. Как вы видите, я пришел один, настоял на этом условии. Могу понять и в самом деле понимаю, что вынудило вас вести себя с инспектором Кремером именно таким образом, но ведь вы и мистер Гудвин утаиваете сведения, касающиеся убийства человека в вашем доме -- человека, которого вы знали многие годы и с которым беседовали много раз. Я не хочу, чтобы вы и Гудвин лишились лицензий. Ваш помощник может стенографировать и печатать на машинке. Мне необходимо уйти из вашего дома с показаниями, подписанными вами обоими. Когда Вулф смотрит на посетителя, расположившегося в красном кожаном кресле, ему, чтобы взглянуть на меня, необходимо повернуть голову на девяносто градусов, и он, не торопясь, проделал этот маневр. -- Арчи, твой блокнот. Открыв ящик стола, я достал блокнот и ручку. Вулф откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и начал диктовать: -- "Когда Пьер Дакос умер насильственной смертью в одной из комнат моего дома в..." Арчи, точное время? -- В один час и двадцать четыре минуты. -- "В один час и двадцать четыре минуты двадцать девятого октября 1974 года, я ничего не знал ни о нем, ни о его делах, кроме того, что он был опытным и компетентным официантом. Арчи Гудвин располагал аналогичными сведениями, а также той информацией, которую сообщил ему незадолго до смерти прибывший в мой дом Пьер Дакос. Содержание этого разговора мистер Гудвин изложил дословно в подписанных им показаниях полицейскому офицеру во время допроса в ту же ночь здесь, в доме. Следовательно, все сведения, имеющие отношение к насильственной смерти Пьера Дакоса и известные мне или мистеру Гудвину к моменту обнаружения его трупа мистером Гудвином, были своевременно переданы полиции. За период, прошедший после обнаружения трупа, я и мистер Гудвин беседовали с различными лицами с целью выяснения, кто несет ответственность за смерть Пьера Дакоса в моем доме, и мы намерены продолжить свое частное расследование. Мы проводили и будем вести его не как лицензированные детективы, а как обыкновенные правомочные граждане, в пределах частных владений которых совершено тяжкое преступление. Мы верим в наше право осуществлять подобное расследование, а если кто-нибудь попытается помешать нам, мы будем отстаивать свои права всеми законными способами. Аннулирование наших лицензий частных детективов не может лишить нас права на собственное расследование. Полученную в ходе предпринятого расследования информацию мы можем по нашему усмотрению передать полиции или довести до сведения общественности. При этом мы будем руководствоваться только соображениями целесообразности и доброй волей. Если встанет вопрос о наших гражданских обязанностях, то он будет разрешен в соответствии с определяемой законом процедурой. В случае сохранения лицензий вопрос о нашей ответственности как частных детективов не должен возникнуть. Если же лицензии будут аннулированы, то ни о какой ответственности вообще не может быть и речи. Мы намерены и дальше сотрудничать с полицией в рамках, предписываемых законом. Мы, например, не станем возражать против посещения специалистами в удобное время комнаты, в которой совершено преступление. Мы приветствуем и одобряем энергичные действия полиции, направленные на поиски преступника, и такое наше отношение сохранится и впредь. Точка". Вулф открыл глаза и выпрямился. -- На моем бланке, через один интервал, широкие поля, четыре копии. Подпишем я и ты, если пожелаешь. Первый экземпляр передай мистеру Коггину. Пошли копию мистеру Кремеру. Еще одну копию отнеси мистеру Коэну и предложи опубликовать в завтрашнем номере "Газетт". Если он откажется, помести в качестве объявления, в два столбца, жирным шрифтом. Возьми еще копию в редакцию "Тайме" и предложи для публикации, но не как объявление. Если мистер Коггин вмешается, предъявит ордера и задержит нас, прежде чем ты успеешь отпечатать мое заявление, я из места предварительного заключения, пользуясь предоставленными мне законом правами, позвоню секретарю мистера Паркера, продиктую ему упомянутый текст и скажу, как с ним поступить. Вновь повернув голову на девяносто градусов, Вулф проговорил: -- Если желаете как-то прокомментировать, мистер Коггин, вам придется напрячь голосовые связки. Мистер Гудвин пользуется машинкой, которая ужасно гремит. -- Все это не похоже на ваши обычные фокусы, -- улыбнулся Коггин. -- Низкопробный, дешевый блеф. -- Попробуйте доказать. -- Вулф повернул руку ладонью вверх. -- Конечно, то же самое подумал и мистер Кремер. Я действительно приветствую и одобряю усилия полиции по поддержанию законности и порядка, но в данном конкретном случае я надеюсь, что их постигнет неудача. Приглашаю вас взглянуть на эту комнату, расположенную непосредственно над моей спальней. Когда я мирно почивал, в ней убили человека. Я полон решимости найти того, кто это сделал, и передать его в руки правосудия... с помощью мистера Гудвина, чье самолюбие оказалось задетым в такой же мере, как и мое. Ведь именно он привел Пьера Дакоса в Южную комнату. Нет это не блеф, -- продолжал Вулф, сжимая кулаки. -- Сомневаюсь, чтобы я чересчур рисковал, но даже если это и так, то я все равно не отступлю. Постоянные мелочные запреты, регулирующие наше повседневное бытие, серьезно ограничивают возможности для истинных радостей, и когда такая возможность появляется, ею непременно следует воспользоваться. Вам известно, что я сказал мистеру Кремеру о наших действиях в случае предъявления нам обвинения и нашего ареста, поэтому нет надобности их повторять... Арчи, начинай печатать, -- скомандовал Вулф. Я развернулся на стуле к пишущей машинке, достал бумагу и копирку. Большая часть помещения видна в висящем на стене за моим письменным столом зеркале -- шесть футов в высоту и четыре фута в ширину. И, печатая, я мог убедиться, что не пропускаю ничего из происходящего в кабинете. Коггин все время молчал, не спуская с меня глаз. Текст заявления прекрасно уложился на одной странице при широких полях. Вынув листки из машинки, я удалил копирку и передал готовые экземпляры Вулфу; он подписал все, включая и тот экземпляр, который обычно остается у нас. Я поставил свою подпись ниже, не отходя от письменного стола Вулфа. Когда я вручал оригинал Коггину, он сказал: -- Я возьму и копии. Все. -- Сожалею, -- ответил я. -- Я всего лишь исполнитель, и мне нравится моя работа, поэтому я стараюсь точно выполнять распоряжения своего босса. -- Отдай ему, -- сказал Вулф. -- У тебя осталась стенографическая запись в блокноте. Я передал копии Коггину. Он приложил к ним оригинал, выровнял края, сложил вчетверо и опустил во внутренний карман пиджака. Потом улыбнулся Вулфу. Конечно, пока я печатал и мы подписывали листки, у него было достаточно времени оценить ситуацию с различных точек зрения. -- Вероятно, вы можете уже сейчас назвать преступника, вам нужно лишь собрать необходимые доказательства, -- проговорил он и поднялся, опираясь руками на подлокотники. -- Надеюсь когда-нибудь оформить другие ордера на задержание, но уже не в качестве важных свидетелей, и рассчитываю лично предъявить их вам, и вы получите десять лет тюрьмы без права досрочного освобождения. Коггин повернулся и направился к выходу, но на полпути задержался и добавил. -- Не провожайте меня, Гудвин. Меня от вас тошнит. Когда послышался звук захлопнувшейся входной двери, я вышел в прихожую удостовериться, что он в самом деле ушел. Вернувшись, я заметил: -- Так вот почему вы не дали мне никаких поручений. Вы знали: кто-то из них непременно появится. Ну что ж, можете быть довольны: ваш расчет оправдался. -- Я уже говорил тебе не менее десятка раз: сарказм -- неэффективное оружие. Оно не ранит, а отскакивает. Интересно, для чего ему понадобились копии? -- Хотел иметь памятные сувениры с нашими автографами. Ведь мы оба подписались. Когда-нибудь их продадут на аукционе "Сотби". -- Я посмотрел на часы. -- Без двадцати двенадцать. Для обеда в ресторане, наверное, уже все готово, а посетители начнут собираться лишь около часа. Или у вас уже есть на примете другое, более перспективное место, где можно начать расследование? -- Тебе хорошо известно, что у меня нет ничего похожего. Нам нужно знать все о мистере Бассетте и его гостях в тот вечер. Между прочим, у тебя было время обо всем хорошенько подумать, поэтому я вновь спрашиваю: как, по-твоему, известно ли Филипу содержание той записки? -- И я повторяю, что ему оно не известно. Как я уже сказал, он облегчал свою совесть. Причем Филип не исключает, что в записке могло значиться имя Арчи Гуд-вина. По словам Пьера, ее содержание пробудило его любопытство... Вероятно, я не вернусь к обеду. -- Подожди. Еще небольшая деталь. Если Феликс назовет кого-нибудь из гостей -- хотя бы одного -- и тебе удастся встретиться с этим человеком, возможно, стоит сказать ему, что Пьер якобы видел, как один из присутствовавших на ужине передал мистеру Бассетту какую-то бумажку. Подумай-ка. -- Когда Пьер мертв, все возможно. В прихожей я надел пальто, но отказался от шляпы. Наружный термометр показывал один градус мороза, и погода скорее напоминала зиму, чем осень. Но у меня тоже есть свои правила Никакой шляпы до Дня благодарения или до последнего четверга ноября. Снег или дождь полезны для волос. Глава 6 С Феликсом у меня получились сплошные минусы, а о минусах писать или читать -- удовольствия, прямо скажем, мало. Если отвлечься от субъективных предпочтений и мнений относительно различных блюд и порядка их сервировки, то я знал о Харви Г. Бассетте значительно больше, чем Феликс, поскольку читаю прессу дважды в день, а он, быть может, вообще газет не читает. Довольствуется случайными передачами по телевидению и радио. Кроме того, рабочий день Феликса длится не менее двенадцати часов. Что касается сведений о гостях, ужинавших с Бассеттом восемнадцатого октября, две недели тому назад, то он абсолютно ничего не мог сообщить. Никогда не встречал их прежде и не видел у себя в ресторане после той вечеринки. Очевидно, он был обо мне лучшего, чем Филип, мнения, так как предложил покормить свежей, только что пойманной рыбой, но я, поблагодарив, отказался. Было сорок две минуты после полудня, когда я вышел через главный вход ресторана и направился выполнять другие поручения. Одна из моих бесполезных привычек -- замечать время, потраченное на преодоление пешком различных дистанций, хотя лишь в одном случае из ста она может оказаться весьма кстати. Мне понадобилось девять минут, чтобы добраться до здания редакции "Газетт". Комната Лона Коэна, расположенная на двадцатом этаже, через две двери от кабинета издателя, едва вмещает письменный стол внушительных размеров с тремя телефонами, еще одно кресло, помимо того, на котором он сам восседает, полки с немногими книгами и весьма многочисленными экземплярами газет. Наступил обеденный перерыв, и я не ошибся, надеясь в это время застать его одного. -- Черт побери, -- заявил он, -- ты все еще разгуливаешь на свободе? -- Вовсе нет, -- парировал я. -- Сейчас я в бегах и пришел к тебе, чтобы передать свою самую последнюю фотографию. На той, которую вы опубликовали в воскресенье, мой нос вышел кривым. Согласен, он не особенно привлекателен, но и не глядит на сторону. -- Твой нос не может выглядеть иначе после пережитого в ночь на понедельник. Черт возьми, Арчи, я уже и так опаздываю на целый час с подачей материала. Сейчас позову Ландри, дальше по коридору есть свободная комната, и... -- Ничего не выйдет. Не скажу даже, что было у меня на завтрак. Как я уже заявил по телефону, когда я буду готов что-то сообщить, ты получишь информацию первым. В данный момент мне не помешало бы знать некоторые факты, но если ты уже отстал на целый час... -- закончил я, поднимаясь и направляясь к двери. -- А ну-ка сядь. Хорошо, пусть я опоздаю на два часа, но это еще не означает, что я должен голодать. С этими словами Лон Коэн откусил солидный кусок сандвича с рыбой и листьями салата, зажатыми между двумя ломтями белого хлеба. -- Часа мне не потребуется, -- возразил я. -- Возможно, всего три минуты, если ты назовешь фамилии шести мужчин, ужинавших вместе с Харви Г. Бассеттом в ресторане "Рустерман" в пятницу, восемнадцатого октября. -- Что?! -- Лон перестал жевать и уставился на меня. -- Бассетт? Какое он имеет отношение к бомбе, которая уложила наповал человека в доме Ниро Вулфа? -- Есть определенная связь, но это по секрету, не для печати. Пока что все исходящие от меня сведения конфиденциальны и не подлежат оглашению. Официант Пьер Дакос прислуживал за их ужином. Тебе известно, кто участники пиршества? -- Нет. И я не знал, что именно он прислуживал. -- Как скоро ты сможешь выяснить, не впутывая меня? -- Возможно, понадобится день или неделя, но можем управиться и за час, если удастся найти Дореми. -- Кто такая Дореми? -- Жена Харви Г. Бассетта. То есть теперь вдова. Конечно, уже никто не зовет ее так, по крайней мере не в глаза. Сейчас она прячется от людей. Никого не принимает, даже окружного прокурора. Ее домашний врач не отходит от нее ни на шаг, ест и спит в ее резиденции. Во всяком случае -- так рассказывают. Чего ты вытаращил на меня глаза? Или теперь мой нос покривился? -- Чтоб меня черти взяли! -- выругался я в сердцах, вставая. -- Ну конечно же! Почему я не вспомнил о ней? Должно быть, сказалось потрясение. Увижусь с тобой завтра вечером... надеюсь. Забудь, что я был здесь. Зная, что на первом этаже здания есть телефонные будки, я направился к лифту. Спускаясь, я старательно рылся в памяти. У Лили Роуэн мне доводилось встречаться с различными людьми -- поэтами из Боливии, пианистами из Венгрии, девушками из Вайоминга и Юты, -- которых Лили старалась поддержать, -- но видеть Дору Миллер не приходилось. Когда она приехала в Нью-Йорк из Канзаса, театральный агент посоветовал ей взять артистический псевдоним, и она избрала "Дореми". Можно подумать, что певице с подобной сценической фамилией сделать блестящую карьеру -- раз плюнуть. Однако к тому времени, когда Лили рассказала мне о ней, Дореми снималась лишь в телевизионных рекламных роликах. Возможно, газета "Тайме" вовсе не упомянула о том, что миссис Харви Г. Бассетт когда-то называла себя Дореми, но "Газетт" сделала это непременно, и я как-то пропустил этот важный факт. Бесспорно, повлияло потрясение. На первом этаже я вошел в телефонную будку, плотно притворил дверь и набрал известный мне номер. После восьми сигналов -- вполне нормальное явление для этого номера -- послышалось мелодичное "алло?". У нее это всегда звучит как вопрос. -- Алло! С прекрасной погодой тебя, -- сказал я. -- Она великолепна. Я пока еще ни разу не позвонила тебе. Ты должен нежно погладить меня по головке или по тому месту, где, по твоему мнению, это доставит мне наибольшее наслаждение. Ты живой и в добром здравии? Звонишь из дома? -- Я пока жив и нахожусь в десяти кварталах от твоей квартиры. Всего десять минут пешком, если ты, конечно, не против хорошей компании. -- Ты не компания; как тебе известно, мы до сих пор окончательно не решили, как называются наши отношения. Впрочем, я свободно изъясняюсь по-английски. Обед почти готов. Переходи улицу только на зеленый свет. Мы одновременно повесили трубки. Одно из наших многих достоинств -- мы оба умели своевременно давать отбой. Даже если бы здесь проживал кто-то другой, все равно было бы приятно войти в эту фешенебельную квартиру на самом верху нью-йоркского небоскреба, находящегося на Восточной Шестьдесят третьей улице; правда, при другом жильце внутреннее убранство и выглядело бы по-другому. Из нынешней обстановки я -- будь бы моя воля -- удалил бы лишь картины, висящие в гостиной и принадлежащие кисти некоего де Кунинга, и электрический камин во второй спальне. Мне также по душе здешнее обхождение. Лили почти всегда открывает входную дверь сама и не стремится помочь, когда мужчина снимает пальто в прихожей. Мы обычно не приветствуем друг друга поцелуем, однако на этот раз она, положив ладони мне на руки, вытянула навстречу губы, и я не отверг приглашения. Более того, я сполна вознаградил ее за комплимент. Отступив, Лили требовательно спросила: -- Где ты был и чем занимался в понедельник, двадцать восьмого октября, в половине второго ночи? -- Попытайся еще разок, -- заметил я. -- Ты ведь все перепутала, тебя на самом деле интересует вторник и двадцать девятое октября. Но сперва хочу сознаться: я вторгся к тебе обманным путем, потому что мне нужна помощь. -- Разумеется, -- кивнула она. -- Сразу поняла, когда ты поздравил меня с прекрасной погодой. Ты напоминаешь мне о моем ирландском происхождении только тогда, когда тебе что-то от меня нужно. Кроме того, это означает, что ты спешишь, следовательно, мы немедленно садимся за стол. Еды достаточно. Лили провела меня через гостиную в свой рабочий кабинет, где письменный стол, шкафы, книжные полки и пишущая машинка занимали почти все пространство, едва оставляя место для маленького столика, за которым двое могли уютно пообедать. Как только мы уселись, вошла Мими с нагруженным подносом. -- Давай начинай, -- сказала Лили. Мне тоже хотелось продемонстрировать хорошие манеры, поэтому я подождал пока Мими закончит сервировать и уйдет и мы примемся за салат. В доме у Лили -- особенно если не ждали гостей -- даже Фриц затруднился бы по одному внешнему виду определить, что у него на тарелке, а потому я взглянул на хозяйку, вопросительно подняв брови. -- Да, -- кивнула она, -- ты ничего подобного еще не пробовал. Мы сами пытаемся подобрать этому блюду название, но пока не пришли к окончательному выводу. Здесь грибы, соевые бобы, грецкие орехи и сметана. Только не говори Вулфу. Если не нравится, Мими быстро приготовит омлет. Однажды Вулф был вынужден признать, что Мими и правда умеет готовить настоящий омлет. Я подцепил немного салата на вилку- Много жевать не требовалось, даже орехи оказались мелко порубленными. Проглотив, я заметил: -- Хочу совершенно недвусмысленно заявить... -- Не смей это говорить. Ты знаешь, даже шутка о твоем боссе портит мне аппетит. -- Ладно, не буду. Что же касается этой смеси, то я, как и ты, еще не составил определенного мнения. Слов нет, что-то совершенно из ряда вон выходящее. -- Я просто стану наблюдать за твоим выражением. Теперь объясни, что привело тебя ко мне? Проглотив еще немного салата, я сказал: -- Как я уже упомянул, мне необходима помощь. Ты как-то говорила мне о девице из Канзаса по фамилии Дореми. Помнишь? -- Конечно. Виделась с нею только вчера. -- Ты видела ее вчера? Встречалась с миссис Харви Г. Бассетт?! -- Совершенно верно. Тебе должно быть известно о ее муже, ведь ты не пропускаешь сообщений об убийствах. Она позвонила мне вчера днем и попросила... -- Лили замерла с полуоткрытым ртом. -- Постой, постой! Она тоже спрашивала о тебе, а теперь ты интересуешься ею. В чем дело? Я смотрел на Лили, тоже от изумления разинув рот. -- Не могу поверить! Ты утверждаешь, что миссис Бассетт звонила тебе, чтобы расспросить обо мне? Невозможно... -- Я этого не говорила. Она позвонила и попросила меня прийти и утешить ее. Прямо она это не сказала, только заявила, что ей необходимо меня увидеть. Думаю, сыграло свою роль мое прежнее участие в ее судьбе, когда у нее ничего не получалось в Нью-Йорке и она уже собиралась вернуться домой, чтобы хотя бы поесть досыта. Правда, ничего особенного я для нее не сделала, только оплачивала ей комнату и питание в течение года. Не виделась с ней с той поры... три или четыре года. В конце концов я отправилась к ней, и мы беседовали более часа. В процессе разговора Дореми поинтересовалась, не встречалась ли я с тобой после смерти ее мужа. Тогда мне показалось, что она упомянула тебя просто так, стараясь отвлечься от свалившихся на нее неприятностей, но вот теперь ты спрашиваешь о ней. Поэтому я хочу знать... -- Лили внезапно умолкла и уставилась на меня. -- Эскамильо, неужели я способна тебя ревновать? Конечно, если я вообще в состоянии ревновать -- значит, могу ревновать и тебя, но ведь я всегда считала... Невероятно! -- Расслабься, -- провел я кончиками пальцев по тыльной стороне ее ладони. -- Вероятно, ты начала ревновать меня в тот день, когда впервые увидела мою мужественную фигуру, услышала мой звучный голос. И это вполне естественно... Мы с Дореми никогда не были вместе. Наши расспросы друг о друге -- всего лишь совпадение, чистая случайность. Обычно я с подозрением отношусь к совпадениям, однако в данном случае оно мне нравится. Сейчас я расскажу тебе кое о чем, но под строгим секретом. Пока эти сведения не для публикации. Существует некая связь между двумя убийствами -- Бассетта и Пьера Дакоса, -- и не исключено, что Дореми известны факты, которые могли бы пролить свет на эти преступления. За неделю до убийства, вечером в пятницу, восемнадцатого октября, Бассетт пригласил шесть мужчин на ужин в ресторан "Рустерман", и Ниро Вулф хотел бы знать фамилии этих шести джентльменов. Возможно, они известны Дореми. Для начала -- хотя бы одного из них. Лон Коэн из "Газетт", с которым ты знакома, утверждает, что Дореми прячется от людей и никого не принимает. Ты могла бы позвонить и попросить принять меня, или сама пойти к ней и поинтересоваться нужными нам именами, или же получить эти сведения по телефону. Именно за этим я и пожаловал и хочу, кроме того, поблагодарить за очень вкусный салат. Мне необходим рецепт приготовления для Фрица, -- заключил я и опять усердно заработал вилкой. Лили, откусив кусочек сельдерея, принялась жевать с задумчивым видом. Ее лицо одинаково привлекательно, независимо от того, жует ли она сельдерей или бифштекс, -- еще одно из многих ее достоинств. -- Уже третий раз ты обращаешься ко мне за помощью, -- сказала она. -- Ничего не имела против в первых двух случаях: они доставили мне истинное удовольствие... в самом деле. -- И почему бы тебе не испытать такое же удовольствие в третий раз, -- заметил я. -- Никогда не стал бы просить тебя выведывать что-то у близкого друга без крайней необходимости. Ты это знаешь. Я уверен -- мы оба уверены, -- что Дореми хочет, чтобы человек, убивший ее мужа, был разоблачен и наказан. Мы тоже к этому стремимся. Должен признать: убийца Бассетта, которого нам предстоит найти, не обязательно является тем человеком, который убил Пьера Дакоса в нашем доме всего в тридцати футах от моей комнаты, но оба преступления,, несомненно, связаны между собой. Возможно, Дореми впоследствии и пожалеет, что сообщила тебе фамилии гостей. Тут нет никаких гарантий. Да и вообще, когда расследуешь убийство, трудно гарантировать что-либо наперед. Однако такое маловероятно. Один шанс из тысячи... Мне кажется: твоя смесь вполне съедобна, правда, мои мысли были отчасти сосредоточены на другой проблеме. -- Я бы предпочла Спросить по телефону. А как быть, если она станет уверять, будто не знает ни одной фамилии, а я буду думать, что она солгала? Мне она нравится -- не может не нравиться, -- но вместе с тем она замечательная лгунья. Кроме того, не хотелось бы лишний раз ей докучать, она и так в очень подавленном настроении., -- Конечно, докучать не стоит. Поступи просто. Не упоминай меня вовсе. Объясни, будто какая-то женщина рассказала тебе, что видела Бассетта в ресторане "Рустерман" вместе с пятью или шестью мужчинами, и все они выглядели не особенно весело, и эта женщина все думает, не причастен ли кто-то из них к убийству... Ах, вздор! Не мне учить тебя, что и как говорить. -- Сегодня льстить не положено, тем не менее за комплимент спасибо. Ну хорошо. Сейчас подадут лимонно-вишневый пудинг, и мне хотелось бы им наслаждаться без помех. Я позвоню из спальни, и давай покончим с этим делом... Значит, пятница, восемнадцатое октября? -- переспросила Лили, вставая. -- Совершенно верно. Она ушла. Мои часы показывали два часа двадцать одну минуту. Если ей удастся заполучить фамилии, мне не придется наслаждаться лимонно-вишневым пудингом. Поэтому было целесообразно разделаться с ним немедленно. Я нажал на кнопку, и вскоре вошла Мими. Взглянув на мою тарелку, потом на меня, она спросила: -- Вы съели больше половины, мистер Гудвин. Как вы находите мой салат? -- Честно говоря, Мими, не знаю. Когда голова занята делами, я не ощущаю вкуса. Придется прийти еще раз и попробовать опять. -- Я видела, что вы чем-то озабочены, -- кивнула она. -- Нетрудно заметить. Быть может, омлет? Поблагодарив, я отказался. Только пудинг и кофе. Мими взяла мою тарелку. Через четыре минуты она вернулась, и я чуть было не обжег язык кофе, поторопившись ответить на зов желудка. Разумеется, пудинг был мне хорошо знаком. Вообще Мими большой специалист по части пудингов, слоеные мороженых и пирожных, а также кофе. Я как раз облизывал ложку, когда вошла Лили и, усаживаясь, сказала: -- Можешь не вставать. Я раздобыла одну фамилию. Дореми очень угнетена, не знаю отчего. Бассетт был старше ее по меньшей мере вдвое, и, мне кажется, она вышла за него замуж только ради того, чтобы избавиться от нищеты. Как ты думаешь? -- Не знаю. С ней вовсе не знаком. Тебе она сообщила какую-то фамилию? -- Да, единственную. По ее словам, ей не известно, кто были другие, но одного гостя она знает, -- ответила Лили, передавая мне листочек салатового цвета, вырванный из настольного блокнота. -- Дореми назвала его Бенни. Он инженер, работает в компании "Нэтэлек", президентом которой являлся Бассетт. Еще кофе? -- Нет, спасибо. Ты подаешь большие надежды. Придется повысить тебе заработную плату, и... -- Со временем я покажу еще более высокие результаты. А теперь уматывай. Ты сам не свой, когда тебя тянет в другое место. -- Меня вовсе не тянет, -- возразил я, вставая. -- Нет нужды говорить тебе, к чему меня тянет. Когда-нибудь я расскажу все откровенно, и уверен -- тебе понравится. С этими словами я удалился. В лифте я развернул записку и прочитал: "Бенджамин Айго". Постояв на тротуаре с полминуты в размышлении, я пошел по Мэдисон-авеню к Центру. Нужно было выработать программу действий, используя, как любил повторять Вулф, свои умственные способности и руководствуясь собственным богатым опытом. На Пятьдесят пятой улице план уже принял конкретные формы, и поскольку мои ноги доставили бы меня к месту назначения так же быстро, как автобус или такси, я продолжал двигаться пешком. Было пять минут четвертого, когда швейцар ресторана "Рустерман", приветствуя меня, распахнул передо мной дверь. К этому времени основная масса обедающих уже ушла, и Феликс мог спокойно меня выслушать. Этим он и занимался, то есть слушал меня. Разногласия возникли лишь по поводу фамилии. Я произнес ее по буквам, и Феликс остановился на "иго", однако мне было больше по душе "Айго"; но ведь я родом из Огайо, а он из Вены, а потому одержала верх моя точка зрения. Уладив спорный момент, я подробно проинструктировал Феликса, а затем отправился в бар, где заказал ирландское виски и содовую воду. После кофе Мими мой желудок давал о себе знать. Я выбрал ирландское виски, желая продемонстрировать Лили, что сохраняю к ней прежние чувства. Потом я нашел в телефонной книге адрес компании "Нейшнл электроникс индастриз", которая, к моему облегчению, разместилась на Третьей авеню, в середине сороковых улиц. Ведь фирма могла оказаться в районе Куинс. На улице я вышел через боковую дверь. Фирма занимала три этажа в новом небоскребе из стекла и бетона. Реестр съемщиков на стене вестибюля извещал, что научные исследования велись на восьмом, производство осуществлялось на девятом, а руководящий состав устроился на десятом этаже. Нужный мне человек мог быть кем угодно -- от простого клерка на складе до председателя совета директоров, -- но удобнее начинать сверху, а потому я проехал до десятого этажа, где мне сказали, что мистер Айго занят в производстве. Значит, фамилию я произнес все-таки правильно. Этажом ниже дама с двойным подбородком проконсультировалась с прибором внутренней связи, которого мне еще не доводилось видеть, и пояснила, что мне необходимо пройти до конца коридора, в последнюю дверь справа. Это была угловая комната с четырьмя окнами, следовательно, Айго не принадлежал к простым складским служащим, хотя, если судить по коричневому рабочему халату с большими карманами, набитыми всякой всячиной, он внешне мало от него отличался. Айго стоял возле картотечного шкафа с ужасно озабоченным лицом, что выглядело вполне естественно, если иметь в виду, что президент компании скончался всего пять дней назад. Однако морщины на лбу, скорее всего, уже существовали не менее пяти лет. Поэтому я несколько удивился, когда услышал сочный густой баритон: -- Послание от Ниро Вулфа? Какого черта? Мой голос непроизвольно зазвучал слегка выше обычного: -- Я сказал -- послание, но на самом деле -- это вопрос. Правда, не совсем простой. Если бы вы могли уделить мне несколько минут... -- У меня никогда не бывает лишних минут, но мне необходимо как-то отвлечь мозги от проклятых проблем. Ладно... десять минут, -- заключил Айго, взглянув на часы. -- Давайте присядем. У окна стоял большой письменный стол, но, видимо, именно там гнездились проблемы, поскольку Айго направился к кушетке у дальней стены, сел и закинул ногу на ногу, несмотря на вздутые карманы халата, а я занял кресло напротив. -- Постараюсь быть кратким, но вам необходимо знать немного предыстории. Несколько лет назад Ниро Вулф являлся попечителем ресторана "Рустерман", и человек по имени Феликс Мауэр находился у него в подчинении. Теперь Феликс управляет рестораном, но по-прежнему часто обращается к Ниро Вулфу за советом, и мы -- я и Вулф -- регулярно у него обедаем или ужинаем. Вчера мы в ресторане обедали, и Феликс... -- Ха! Официант из этого ресторана был убит в доме Ниро Вулфа, бомбой, и вы обнаружили труп. Не так ли? -- Совершенно верно. Поэтому-то мы и были в ресторане вчера: намеревались расспросить кое о чем персонал. Этот официант, Пьер Дакос, обслуживал вас, когда вы ужинали в верхнем кабинете в пятницу, восемнадцатого октября. Двенадцать дней назад. Пригласил вас Харви Г. Бассетт. Вы помните? -- Конечно, помню. То был мой последний с ним ужин. -- А можете припомнить официанта? -- Я никогда не запоминаю людей, только фракции и эмиссии. -- Мистер Вулф и я -- мы хорошо знали Пьера, а он -- нас. Придя глубокой ночью в понедельник в наш дом, он сообщил мне, что какой-то мужчина намеревается его убить. Кроме того, он рассказал о званом ужине восемнадцатого октября, а также о том, что заметил, как кто-то из гостей передал Бассетту небольшую бумажку и тот спрятал ее в портмоне. И это все. По словам, официанта, остальное он собирался рассказать Ниро Вулфу, величайшему детективу. Я проводил Пьера наверх, в спальню. Что случилось потом, вам, вероятно, как и миллионам американцев, хорошо известно. Так вот, нам хотелось бы знать, почему Пьер сообщил мне об ужине и о какой-то бумажке, которую один из вас якобы передал Бассетту, только через одиннадцать дней после события? Это обстоятельство побудило меня встретиться с вами и задать вам вопрос: не вы ли вручили Бассетту тот листок и что было в нем написано? -- Нет. Ха! -- Быть может, вы видели, как кто-то другой передал записку Бассетту? -- Нет. Ха! -- повторил Айго, сердито посмотрев на меня, хотя, возможно, такой вид ему придавало обилие морщин на лбу. -- Тогда я должен попросить вас об одном одолжении, или, вернее, об этом просит Ниро Вулф. Мы интересовались у Феликса именами гостей, присутствовавших на ужине, и он смог назвать только вас. Как он заявил, кто-то ему сказал, что вас зовут Бенджамин Айго и что вы довольно известный ученый. Не знаю, нравится ли вам, когда вас величают известным ученым, но Феликс употребил именно эти слова. -- Не верю, черт возьми! Я вовсе не известный ученый. -- Возможно, вы просто об этом еще не знаете. Я лишь повторил слова Феликса. Можете позвонить ему и поинтересоваться. -- А кто ему сказал? -- Он не пояснил. Феликс сейчас на работе. Позвоните ему. Мне подумалось, что он все-таки позвонит. Девять человек из десяти так поступили бы или, быть может, семь или восемь из десятка. Но не Бенджамин. Он лишь проговорил: -- Ха! Черт возьми! Если я действительно знаменит, то пора бы об этом знать. Мне уже шестьдесят четыре года. Вы просите об одолжении? -- Ниро Вулф просит. Я только выполняю его поручения. Ему нужны... -- Вы лицензированный частный детектив. Довольно известный. -- Не верьте всему тому, что пишут газеты. Я вовсе не известен, -- ответил я и хотел добавить "Ха!", но воздержался. -- Мистеру Вулфу нужны фамилии всех гостей, присутствовавших на ужине восемнадцатого октября, но раз вы никогда не запоминаете людей, то, конечно, не" в состоянии ничего мне сообщить. -- Я отлично помню все названия, в том числе и фамилии людей. А Пьер Дакос рассказал вам, о чем шел разговор? -- Он сообщил только то, что я повторил вам, -- покачал я головой. -- Мы рассуждали о звукозаписывающих устройствах. Для этого, собственно говоря, нас и собрал Харви. Вы знали Харви Бассетта? -- Нет, не знал. Но, конечно, слышал о нем -- был тоже довольно известный гражданин. -- Я знал его всю мою жизнь -- во всяком случае, большую ее часть. Мы вместе учились в университете. Бассетт был на три года старше меня. Я считался необыкновенно одаренным студентом. Только и всего. Ха! Я изучал физику, он -- бизнес. Ему удалось сколотить состояние, что-то около миллиарда долларов, но до самой своей смерти он так и не мог отличить электрон от киловольта. Был одержимым человеком. Одна из его навязчивых идей касалась Ричарда Никсона и послужила поводом для нашей сходки. Бассетт выпускал оборудование для электронной звукозаписи -- то есть мы его изготавливали, а он продавал, -- и, по его мнению, Никсон своими действиями унизил и дискредитировал подобные устройства. Бассетт хотел в этой связи что-то предпринять, но не смог придумать ничего конкретного. Потому-то он и созвал нас... Айго внезапно прервал свою речь и взглянул на часы. -- Проклятие! Прошло двенадцать минут! -- воскликнул он, вскакивая с живостью двадцатичетырехлетнего юноши и намереваясь исчезнуть. Схватив его за руку, я твердо заявил: -- Черт возьми! Фамилии! -- А разве я пообещал? Он уселся за письменный стол, достал блокнот и ручку и стал писать так быстро, что я сразу понял: прочитать будет невозможно. Однако почерк оказался довольно разборчивым. Затем, вырвав листок из блокнота, он передал его мне. Одного быстрого взгляда было достаточно -- все пятеро красовались на бумаге. -- Мистер Вулф будет вам очень признателен, -- заверил я совершенно искренне. -- Он сам почти никогда не выходит из дома, но наверняка захочет лично выразить вам свою благодарность. Не могли бы вы как-нибудь в ближайшее время заскочить к нам на минутку, быть может, по дороге домой? -- Сомневаюсь, но не исключаю подобной возможности. С моей работой я никогда не знаю в точности, когда освобожусь. Ха! А теперь оставьте меня в покое. -- Ха! -- сказал я, поворачиваясь. Этот звук вырвался у меня против моей воли, как-то сам собой. И я ушел. Пройдя десять кварталов до Тридцать пятой улицы, я затем проследовал до старого кирпичного особняка. Когда я по ступенькам поднялся на крыльцо, часы показывали половину пятого; Вулф находился уже наверху, в оранжерее. Повесив пальто и усевшись в кабинете за своим письменным столом, я стал внимательно, изучать список. Айго написал не только имена и фамилии, но и профессии. При наличии времени он, вероятно, указал бы их возраст и домашние адреса. Я бросил листок на стол и задумался. Картина существенно менялась. Возникла совсем другая комбинация. Связав Ричарда Никсона со званым ужином, Айго придал тем событиям совершенно иные контуры. Хорошо зная Вулфа, я ясно представлял себе наши следующие шаги. Они были настолько очевидными, что мне понадобилось всего десять минут для определения ближайших мер. Сняв трубку, я набрал нужный номер. Чтобы связаться с нашими постоянными помощниками, потребовалось более получаса. Фактически я сумел поговорить только с Фредом. Для Сола и Орри пришлось оставить срочные послания. Затем я пододвинул пишущую машинку и изготовил пять экземпляров по-фамильного перечня гостей Харви Бассетта. Нет необходимости приводить их здесь -- вы с ними уже познакомились в начале главы. Потом я отпечатал содержание моей беседы с Айго, дословно, в двух экземплярах. Обычно я не проверяю готовый текст, но на этот раз я не поленился. Я был на второй странице, когда послышался привычный шум спускающегося лифта, и в кабинет вошел Вулф. Устроившись за своим письменным столом, он заметил: -- Итак, ты вернулся. Обычно Вулф редко говорит очевидные вещи, но эти слова он повторяет довольно часто, выражая тем самым свои удивление и радость по поводу того, что я после многих часов в бетонных джунглях вновь появился целым и невредимым, не хромая и не истекая кровью. -- Да, сэр. Постараюсь доложить все до ужина. Я встречался с Феликсом, Лоном Коэном, мисс Роуэн, вновь с Феликсом и с одним из участников пресловутого ужина -- Бенджамином Айго, инженером-электронщиком в компании "Нэтэлек", где, как вам известно, президентом был Бассетт. Вам, конечно, нужно каждое слово, но я предпочел бы начать с конца, то есть с Айго. Я отпечатал содержание нашей беседы с ним для приобщения к делу. Развернувшись на стуле, я взял со стола листки и передал Вулфу. Три страницы. Последнюю он перечитал дважды, посмотрел на меня из-под полуопущенных век и сказал: -- Боже мой! Я вытаращил на него глаза. Возможно, даже разинул рот. Он никогда раньше не говорил "Боже мой!", а тут произнес, да еще с ударением. Но я воздержался от всяких комментариев. Зато он не выдержал. -- Он что, молол чепуху? Говорил вздор? -- Нет, сэр. Все как на духу. -- И он добровольно сообщил тебе эти фамилии? -- Совершенно верно. Листок с именами гостей -- написанный рукой Айго, а не отпечатанную мною копию -- я уже держал наготове и протянул Вулфу. Также прочитав дважды, он подожил его на стол; потом, после некоторого раздумья, вновь взял в руки. -- Меня не так-то просто ошеломить, -- заметил он, -- но если бы я мог заполучить их всех сейчас сюда, в кабинет, то пренебрег бы ужином. Порой я поручал тебе доставить ко мне людей, зная, что, кроме тебя, это никто не сможет сделать, но этих... этих шестерых... даже тебе не под силу. -- Согласен. Поэтому-то, прежде чем печатать содержание моей беседы с Айго, я кое-что предпринял по собственной инициативе, по телефону, и получил кое-какие результаты. Попробуйте угадать -- о чем идет речь? Пристально посмотрев на меня, Вулф закрыл глаза, через минуту вновь их открыл и спросил: -- Когда они придут? -- В девять часов вечера. Фред -- совершенно точно, Сол и Орри -- по всей вероятности. Как вам известно, они охотно работают на вас. -- Приемлемо, -- сказал Вулф. -- Сегодня я буду наслаждаться ужином. Вот уже два дня, как я вообще не ощущал вкуса пищи. Глава 7 Я сейчас не помню, кто именно однажды назвал их тремя мушкетерами. Сол расположился в красном кожаном кресле, Фред и Орри -- в желтых, которые я поставил так, чтобы они сидели рядом, прямо перед письменным Столом Вулфа. Сол пил коньяк, Орри -- водку с содовой водой, Фред выбрал виски. Передо мной стоял стакан с молоком. Вулф, как всегда, предпочел пиво. Сол Пензер был на два дюйма ниже меня ростом и внешне не столь представительным -- с большими ушами, в измятых брюках, -- но в некоторых отношениях проворнее, чем я. Фред Даркин выглядел -- в сравнении со мной -- на один дюйм ниже, на два дюйма шире, с более колючей щетиной на щеках и был в какой-то мере доверчивее. Орри Кэтер, напротив, на полдюйма возвышался надо мной, был красивее, но чересчур влюбленным в себя. Он до сих пор придерживался той точки зрения, что мое место у Вулфа с самого начала следовало занять ему, и не оставлял надежды когда-нибудь осуществить свою мечту. Орри также считает, что женщины находят его в два раза привлекательнее меня, и я думаю -- он прав. Доказательство -- внушительный список одержанных им побед. Говорил более часа главным образом я, и их записные книжки уже более чем наполовину заполнились. Я правдиво и детально обрисовал суть дела, не опустив ничего существенного, лишь кое-где меня дополнил Вулф. Разумеется, я не стал упоминать такие второстепенные и неважные подробности, как меню за завтраком у Лили Роуэн. Между прочим, я опустил эту деталь и когда докладывал Вулфу перед ужином. Его подлинное мнение о Лили вовсе не такое уж низкое, какое он иногда в пылу полемики высказывает; и тем не менее не стоит давать ему в руки дополнительное оружие против нее. -- А теперь, пожалуйста, вопросы, -- сказал я, отхлебнув молока. -- Подожди, -- перебил Вулф, внимательно взглянув на каждого из присутствующих. -- Сперва я должен объяснить вам подлинную ситуацию. Арчи она хорошо известна. Он понял и осознал ее раньше меня. Суть в заявлении мистера Айго. Арчи видит и слышит меня ежедневно, он знает, что впервые в жизни меня охватило непреодолимое желание, которое я оказался не в силах удовлетворить. Я отдал бы все свои орхидеи -- ну, если не все, то, во всяком случае, большую часть, -- чтобы только иметь возможность принять участие в расследовании незаконных деяний Ричарда Никсона. Я даже однажды продиктовал письмо, предлагая своим услуги мистеру Яворски, и Арчи его отпечатал, но не отослал. Это письмо я потом разорвал. Вулф взял бутылку с пивом, но передумал и вновь поставил ее на стол. -- Ну что ж. Мистер Никсон вышел из игры, больше не командует нашим государственным кораблем, не является для нас авторитетом и не говорит со всем миром от имени Америки. Однако дело далеко не завершено. Историки будут копаться в нем еще столетия. Вы слышали, что сказал мистер Айго. Как ты думаешь, Арчи, он морочил тебе голову? -- Нет, сэр. Он говорил откровенно. -- Тогда я принимаю его слова за чистую монету и призываю вас оценить их точно так же. Я всецело доверяю глазам и ушам Арчи, и, по-моему, у вас тоже нет оснований сомневаться в его способностях. Я исхожу из предположения, что есть определенная связь между упоминавшейся в той записке фамилией и событиями, именуемыми "Уотергейт", что результатом такой связи явилась насильственная смерть Харви Бассетта и Пьера Дакоса. Именно это я собираюсь доказать с вашей помощью. У меня нет клиента, и рассчитывать на гонорар не приходится. Я заплачу вам по обычному тарифу и возмещу накладные расходы. Прошу особенно не скупиться. Время движется к концу года, который был для меня довольно прибыльным даже в условиях нашей неустойчивой экономики; вы меня не разорите. Вулф выпрямился, положил ладони на подлокотники и продолжал: -- И еще. Вы всегда верили моим суждениям и выполняли мои инструкции беспрекословно. В данном случае это не годится. Сейчас я не в состоянии трезво оценить факты. Нет никакой уверенности, что мой интеллект не подпал под влияние эмоций. Как, на ваш взгляд, высказанные мною предположения... совсем беспочвенны и неразумны? Арчи я уже спрашивал. Что ты думаешь на этот счет, Сол? -- Для начала они вполне пригодны. -- Фред? -- Я тоже так полагаю. -- Орри? -- Согласен с Солом. С ними можно работать. -- Вы меня не убедили, -- кивнул Вулф. -- Но в любом случае я намерен разоблачить человека, который убил Пьера... и мог убить Арчи. Призываю не верить слепо моим оценкам. Если у вас есть сомнения относительно обоснованности моих заключений и инструкций, то говорите, не стесняясь. Мне бы хотелось выйти из этой запутанной ситуации, не потеряв уважения к себе; у вас, безусловно, одинаковые со мной желания. Откинувшись на спинку кресла и немного помолчав, Вулф возобновил речь: -- Теперь что касается поручений. Если кто-либо из этих шести человек -- преступник, значит, он, независимо от причин, побудивших его к действию, сидел вместе с Бассеттом в автомобиле ночью в прошлую пятницу и имел доступ к пальто Пьера позавчера в понедельник. В данном случае вопрос правильности моих суждений не играет роли, и мои эмоции не должны влиять на ваши действия. Арчи передал каждому из вас список фамилий. Пятеро из них значатся в телефонной книге Манхэттена. Один из адвокатов, мистер Акерман, значится в справочнике Вашингтона. Ты, Сол, начнешь с другого адвоката -- мистера Джадда. Что он из себя представляет? Где был в интересующем нас отрезке времени? Разумеется, спрашивать его самого -- толку мало. При необходимости советуйся с Арчи, он все время будет здесь., Лучше с ним, чем со мной. В этом деле, как я уже говорил, я не лишен предвзятости. -- Да, сэр. Можно вопрос? -- Пожалуйста. -- Вы порекомендовали нам не следовать слепо вашим инструкциям. Как быть с Люси Дакос, дочерью Пьера? Слова Айго и список фамилий, который он дал, вероятно, заставили вас забыть о ней... Как ты думаешь, Пьер мог показать ей записку? -- повернулся Сол ко мне. -- Не исключено. -- Могу ли я заставить ее признаться? -- Пожалуй. Если вообще кто-то в состоянии это сделать. Но я сильно сомневаюсь. -- Фамилия в записке могла быть совсем другой, не имеющей отношения к шести гостям на ужине и не связанной с уотергейтским скандалом или Никсоном. Поэтому я не прочь начать с Люси Дакос. Арчи вряд ли удастся чего-то от нее добиться: он выглядит как отъявленный мужской шовинист, а у меня этого недостатка нет. Вулф сидел, крепко сжав губы. И хотя он сам напросился на скрытый упрек, примириться с ним было все равно трудно. Мне дозволено подталкивать его -- это одна из сорока четырех моих прямых обязанностей, за которые мне платят, -- но никому другому, даже Солу. -- Мы обсудим данный вопрос с Арчи, -- только и сказал Вулф- -- Ничего страшного, если ты, расспрашивая о мистере Джадде, будешь вынужден раскрыть, что действуешь по моему заданию. Быть может, даже к лучшему. Он, пожалуй, возмутившись, пожелает лично высказать мне свое мнение. Фред, ты начнешь с мистера Вилара. Он занимается тем, что эвфемистически называют проблемами безопасности. Ты постараешься познакомиться с людьми из его ближайшего окружения. Мои разъяснения Солу относятся и к тебе. Есть вопросы? -- Нет, сэр. Арчи будет здесь? -- Да. Он еще раз встретится с мистером Айго и доставит его, если сочтет целесообразным, ко мне. Но с этим можно погодить. По крайней мере, завтра Арчи будет на месте. Орри, мне кажется, тебя хорошо знают в ресторане "Рустерман". -- Ну... -- Орри замялся на несколько секунд. -- Бывал там -- само собой, с женой, но не часто: не могу себе позволить. -- Ты работал в ресторане два года назад, когда у одного из официантов украли из шкафчика деньги, и Феликс попросил меня разобраться. Тогда я, помню, послал тебя провести расследование инцидента. -- О да, конечно. -- Поэтому ты досконально изучил мужскую раздевалку, и большинство людей там знают тебя в лицо. Пальто Пьера могло висеть везде, где он побывал в тот день или вечер, однако наиболее вероятное место -- мужская раздевалка. Выясни: не видел ли кто-либо в тот вечер в этом помещении незнакомого человека? Ну, ты сам знаешь, что нужно делать. Арчи предупредит Феликса о твоем приходе. Не появляйся в ресторане раньше одиннадцати часов и старайся как можно меньше мешать обычному ходу вещей. Имей в виду, что бомбу мог положить в карман пальто кто-то из работников ресторана. Мы, то есть я и Арчи, считаем это маловероятным, но полностью исключить подобную возможность нельзя. Записку ты упоминать не должен, тебе известно данное нами Филипу обещание. Вопросы? -- По этому делу никаких, -- отрицательно качнул головой Орри. -- Все понятно. И кроме того, Арчи будет на посту. Но мне хотелось бы кое-что сказать... относительно вознаграждения. У Фреда семья, и он нуждается в деньгах. А у моей жены приличная, хорошо оплачиваемая работа, и несколько недель мы не умрем с голода. Помимо этого у меня тоже есть определенные чувства, касающиеся Никсона. Если вы оплатите накладные расходы, я готов пожертвовать своим временем. -- Нет, -- отрезал Вулф. -- Это мое дело. Когда Арчи называет его семейным, он хочет тем самым лишь подчеркнуть, что у меня нет клиента. И тем не менее я отвергаю твое предложение. -- Я живу в этом доме, -- возразил я, -- лично отвел Пьера в злополучную комнату. Следовательно, это дело -- семейное. Про себя я ухмыльнулся. Все мысли Орри в данный момент были для меня как на ладони. По его мнению, тот факт, что я впустил в дом человека с бомбой, серьезно подорвал мои позиции, и его предложение пожертвовать временем имело целью показать, что он достоин занять мое место, когда я его покину. Но отсюда не следует, что я считаю Орри глупым. Отнюдь. -- Я тоже не умру с голода, -- заявил Фред. -- У меня две семьи. Я не живу в этом доме, как Арчи, но мне приятно думать -- здесь моя профессиональная семья. -- Я присоединяюсь, -- сказал Сол. -- И согласен оплатить в придачу накладные расходы -- собственные, разумеется. -- Пф! -- фыркнул Вулф. -- Это мое, и только мое дело. Арчи, выдай каждому по пятьсот долларов. Возможно, некоторые сведения придется покупать. Отметь в бухгалтерских счетах, как обычно. Некоторые из этих расходов, пожалуй, впоследствии мы сможем исключить из облагаемой подоходным налогом суммы. Я открыл сейф, достал ящичек с резервной наличностью и разложил деньги на три кучки. В каждой -- десять двадцаток, двадцать десяток и двадцать пятерок в купюрах, бывших в употреблении. Когда я закончил пасьянс, члены семьи, в том числе и Вулф, поднялись со своих мест. Вулф уже пожал им руки при встрече, теперь же они воздержались от прощального рукопожатия, зная, что он очень неохотно это делает. Они забрали деньги и вышли в прихожую одеваться. Когда я, выпустив наших помощников и заперев дверь на засов, вернулся в кабинет, Вулф держал в руках список гостей Харви Бассетта и отчет о моей беседе с Айго. Очевидно, намеревался оба документа взять с собой и поколдовать над ними перед сном. -- Полчаса до полуночи, -- заметил он. -- Я ложусь спать и советую тебе поступить точно так же. Спокойной ночи. Возвратив пожелание, я начал собирать бокалы и бутылки. Глава 8 Утром, в четверг, пятнадцать минут одиннадцатого, я вышел из Южной комнаты и притворил дверь, на которой больше не красовалась бумажная лента с печатью управления полиции Нью-Йорка. Ральф Кернер из местной ремонтной компании убрал свой толстый блокнот в переплете из искусственной кожи и заявил: -- Постараюсь представить вам предварительную оценку восстановительных работ в понедельник. Скажите мистеру Вулфу, чтобы готовился к худшему. В последнее время на нас так и валится со всех сторон только плохое. -- Конечно, мы готовы к этому. Нет ли какой-нибудь скидки с общей суммы для комнаты, в которой недавно убили человека? Ральф рассмеялся. Всегда полагается смеяться шуткам клиентов -- даже не очень удачным. -- Вы правы, такую скидку следовало бы предусмотреть. Я передам мистеру Орбаху ваше пожелание. Значит, вы лично проводили его наверх и оставили одного. Весьма благоразумно с вашей стороны! -- вновь засмеялся он. -- Еще бы. Я, возможно, и туповат, но не настолько. Спускаясь вслед за ним по лестнице, я с удовольствием бы пнул ему ногой в зад, но вовремя сдержал свой порыв. Все домашние дела в кабинете были закончены, но приход Ральфа прервал мою исследовательскую работу. Я намеревался позвонить Натаниэлю Паркеру и расспросить об адвокатах -- Джадде и Акермане, получить в нашем банке сведения на банкира Хана, узнать у Лона Коэна кое-что о специалисте по промышленной безопасности Роумане Виларе и лоббисте Эрнесте Эркарте. На Айго у меня было достаточно материала, если, конечно, дальнейшие события не потребуют дополнительных фактов. Ха! На нижней полке лежали пять справочников (не считая телефонных книг пяти районов Нью-Йорка, а также округа Вестчестер и Вашингтона). Раскрыв справочник директоров компаний, названия которых начинаются на букву "Н", я как раз выяснял, не входит ли кто-либо из шестерки в руководство "Нэтэлек", когда в кабинет вошел Вулф. У него на письменном столе скопилась почта за три дня, и он сразу принялся за нее. Сперва, как всегда, -- быстрая сортировка, после чего примерно половина писем отправилась в корзинку для бумажных отходов. Причем предварительно я уже изъял и вышвырнул разные там рекламные проспекты, циркулярные письма и прочий хлам. Обычно Вулф принципиально отвечает на все индивидуальные письма, потому что, как он однажды пояснил, это служит доказательством культуры и учтивости человека. И я сказал, что ему достаточно продиктовать мне тексты ответных писем, а об остальном я уж позабочусь. Кивнув в знак согласия, Вулф заметил, что, когда ему приходилось писать письма от руки, он вообще ни на какие из них не отвечал. Тогда, возразил я, его нельзя отнести в полной мере к культурным и учтивым людям, после чего Вулф произнес одну из своих виртуозных, казуистических речей. В этот день мы ответили примерно на двадцать писем, из которых два или три были от коллекционеров и любителей орхидей. Время от времени нас прерывали телефонные звонки от Паркера, Фреда Даркина и Лона Коэна. Оторвавшись наконец от машинки, я, к своему удивлению, увидел, как Вулф взял с полки "Илиаду" в переводе Фитцжеральда. В почте был экземпляр новой книги Херблока "Специальный репортаж" с автографом и тысячами карикатур на Никсона, но, видимо, у него пропало всякое желание читать о затянувшемся скандале или рассматривать посвященные бывшему президенту картинки -- теперь, когда он уже вплотную занялся этим делом. Потому-то он сидел и читал о фальшивом коне, отложив в сторону историю о фальшивом президенте. Обедал Вулф с нескрываемым наслаждением. Сперва фрикадельки из костного мозга; потом "сладкое мясо" (1), выдержанное в белом вине, обвалянное в сухарях, перемешанных с сырыми яйцами, тушенное в сковороде с крышкой, посыпанное миндалем и политое коричневым соусом. Я ел это блюдо в ресторане "Рустерман", и у Фрица оно всегда получается лучше. Самому мне трудно определить, но так уверяет Вулф, у которого более изощренный вкус. После обеда мы как бы вернулись к старым добрым временам. Теодор принес кипу статистических данных -- --------------------------------------- (1) Съедобная поджелудочная или зобная железа. (Примеч. перев.) относительно произрастания и скрещивания орхидей, и я занес все сведения в соответствующую картотеку. Каждую неделю это занятие, два процента от которого приносят доход -- Вулф редко продает орхидеи, -- а девяносто восемь процентов -- чистые издержки, в среднем отнимает у меня около трети рабочего времени. Выслушав отчет о результатах моих утренних исследований, ничего не прибавивших к нашим знаниям, Вулф углубился в сравнение перевода "Илиады" Фитцжеральда с тремя другими переводами, которые он достал с полки. Для него это рискованное предприятие, так как фолианты лежали на самом верху, и ему пришлось взбираться на стул. Точно в четыре часа Вулф отправился в оранжерею. Можно было подумать, что у нас нет никаких забот. От членов семьи -- ни гугу. Вулф даже мельком не взглянул на "Специальный репортаж" Херблока. У Сола, Фреда и Орри не было с собой переносных раций, поэтому я не мог покинуть дом, хотя после печатания писем мои ноги и легкие прямо-таки просились на улицу. В шесть часов я услышал, как стонет и кряхтит, жалуясь на свою судьбу, начавший спускаться лифт, однако это длилось всего четыре секунды. Значит, Вулф задержался на полпути, чтобы взглянуть на Южную комнату, которую в последний раз видел во вторник ночью, в половине второго. Прошло не менее десяти минут, прежде чем лифт возобновил свой путь; таким образом, Вулф не ограничился лишь беглым осмотром. Войдя в кабинет и устроившись поудобнее за письменным столом, он заявил, что моя оценка в тысячу пятьсот долларов, пожалуй, слишком занижена, если учитывать вздутые цены на все товары, от шпинделя до сахара, и я заметил, что рад слышать, как ему удалось так легко привести пример аллитерации с двумя словами, которые пишутся по-разному. Вулф стал уверять, будто у него это вышло случайно, -- и, конечно, солгал, -- после чего начал читать и подписывать письма. А он предварительно прочитывает их всякий раз вовсе не потому, что рассчитывает найти опечатки -- таковых у меня не бывает, -- а лишь желая дать мне понять, что если я когда-нибудь допущу хоть одну ошибку, то он обязательно ее обнаружит. Без десяти минут семь, когда я запечатывал конверты, зазвонил телефон, и я снял трубку. -- Резиденция Ниро Вулфа, у аппарата Арчи Гудвин. До шести часов вечера я говорю "контора", а после произношу "резиденция". Не хочу создавать у окружающих впечатление, будто меня заставляют работать без отдыха день и ночь. Большинство детективных бюро закрывается уже в пять вечера. -- Могу ли я поговорить с мистером Вулфом? Пожалуйста, Меня зовут Роуман Вилар. Прикрыв микрофон рукой, я объявил: -- Фред уже вспугнул одного. Роумана Вилара, эвфемистического специалиста по безопасности. Просит разрешения поговорить с мистером Вулфом... пожалуйста. Он только произносит: "В-и-лар". -- Неужели? -- протянул Вулф руку к телефонной трубке. Я тоже остался на линии. -- Ниро Вулф слушает. -- С вами говорит Роуман Вилар, мистер Вулф. Мы с вами не знакомы, но я, конечно, о вас много слышал. Моя фамилия должна быть вам известна или по, крайней мере вашему помощнику Гудвину. Он узнал ее вчера от Бенджамина Айго. -- Да, мистер Гудвин информировал меня. -- Разумеется. И он, несомненно, передал вам слова мистера Айго, который рассказал мне о содержании его беседы с Гудвином; я сообщил обо всем остальным участникам того ужина. Они сейчас здесь со мной, в моей квартире. Мистер Айго и другие. Можно вам задать один вопрос? -- Конечно. Быть может, я даже на него отвечу. -- Благодарю вас. Вы уже известили полицию или окружного прокурора о том, что мистер Айго сказал Гудвину? -- Нет... пока. -- Благодарю вас. А вы намерены это сделать? Нет, постойте, вопрос я снимаю. Не могу рассчитывать, что вы раскроете мне свои планы. Мы долго обсуждали сложившуюся ситуацию, и один из нас собирался поговорить с вами. Но, как оказалось, нам всем хотелось при этом присутствовать. Разумеется, не сию минуту... У вас скоро время ужина. В девять часов вечера вас устроит? -- Только здесь, в моем кабинете. -- Разумеется. -- Адрес вам известен? -- Да. -- Кто будет с вами? -- У вас есть их фамилии. Мистер Айго передал список Гудвину. -- Хорошо. Жду вас в девять часов. Вулф положил трубку. Я последовал его примеру. -- Хочу прибавки к жалованью, -- заявил я твердо. -- Начиная со вчерашнего дня, с четырех пополудни. Признаю -- это еще больше усилит инфляцию, а ведь президент Форд ожидает от нас, что мы добровольно откажемся от дальнейшего повышения заработной платы. Однако недаром кто-то сказал: "Человек достоин своего жалованья". Мне понадобилось всего десять минут, чтобы заставить Айго сознаться. -- "Трудящийся достоин награды за труды свои". Из Евангелия. От Луки. Сол, Фред, и Орри работают задаром. Все трое. А ты требуешь прибавки, хотя ведь это ты уговорил Пьера Дакоса спать у нас наверху. -- И вы сказали мне, -- кивнул я, -- когда он лежал мертвый на полу среди кусков штукатурки: "Полагаю, ты не мог поступить иначе". Когда-нибудь мы подробно поговорим на эту тему, но не теперь. Разглагольствуя, мы лишь стараемся подчеркнуть наше отличие друг от друга. Будь мы оба обыкновенными людьми, мы бы сейчас с сияющими лицами обменивались рукопожатиями и плясали джигу... Теперь слово предоставляется вам. В этот момент в дверях появился Фриц. Перед тем как объявить обед или ужин, он всегда делает три шага по кабинету, никогда -- четыре. Но, взглянув на нас, он только пробормотал: -- Что-то произошло? Черт возьми! Мы были и остались разными людьми. И Фриц хорошо знает нас. Да и пора знать. Прежде чем перейти в столовую, я позвонил Солу и сообщил автоответчику, что в выходные дни не смогу участвовать в нашей еженедельной игре в покер, и попросил передать Лону Коэну мои наилучшие пожелания. Глава 9 Рассевшиеся в креслах шесть человек являлись видимым доказательством, что мы в кабинете -- не одни. Поскольку расследование носило семейный характер и не являлось прибыльным предприятием, говорить о нем за ужином не запрещалось. И после того как Вулф ловко разделал жареную утку, а Фриц подал мне мою и взял себе свою порцию, мы обстоятельно обсудили проблему снабжения гостей напитками. Взвесив все "за" и "против", мы в конце концов отказались от этой затеи. Чего доброго, они могли подумать, что мы рады их приходу и желаем им всяческого благополучия. А это только наполовину соответствовало истине. Их появлению мы действительно были рады, но не собирались желать им благополучия, по крайней мере одному из них. Любой посторонний, входя в кабинет, сразу сообразит, что красное кожаное кресло -- самое почетное место в доме. Я намеревался усадить в него Бенджамина Айго, но человек, похожий на священника, с великолепной гривой седых волос и живыми серыми глазами, направился к нему, еще не назвав себя. Это был Эрнест Эр-карт, лоббист. Другие поочередно представились перед тем, как занять два ряда желтых кресел, поставленных перед письменным столом Вулфа -- три впереди и два сзади. Общее построение выглядело следующим образом. ВУЛФ ЭРКАРТ АРЧИ ДЖАДД АКЕРМАН ВИЛАР АЙГО ХАН -- Обыкновенно я не заносчив и не назойлив, мистер Вулф, -- начал Эркарт. -- И занял я это кресло лишь по той простой причине, что мы все -- завзятые говоруны -- сочли рациональным избрать ведущего, и выбор пал на меня. Правда, мои партнеры не давали обета молчания, и двое из них -- адвокаты. Не могу повторить за сэром Томасом Мором: "...и ни одного законоведа среди них". Довольно неудачный старт: Вулф терпеть не может любителей цитат, и, кроме того, он был здорово сердит на Мора, безосновательно опорочившего Ричарда III. --Мне было любопытно знать: сделался ли Эркарт лоббистом, потому что выглядел снисходительным и добродушным священником, или же приобрел благообразную наружность уже будучи лоббистом. И голос у него соответствовал внешности. -- В моем распоряжении целый вечер, -- заметил Вулф. -- Целый вечер не понадобится. Во всяком случае, мы на это надеемся. Как вы, должно быть, поняли из сказанного мистером Виларом по телефону, мы озабочены тем, что мистер Айго сообщил мистеру Гудвину о мистере Бассетте... и о чем мистер Гудвин в свою очередь поведал мистеру Айго. Откровенно говоря, по нашему мнению, весь этот разговор был неразумным и неосторожным, и... -- Оставьте подобные приемы, черт возьми! Я ведь уже высказал вам свое мнение на этот счет, -- прозвучал сильный баритон Айго. -- Мы же договорились, Эрни, -- вмешался Франсис Акерман, адвокат из Вашингтона. Я вовсе не хочу без надобности притягивать за уши Уотергейт -- в этом конечно же нет никакой надобности, -- но когда они выстроились в ряд на ступенях нашего крыльца, Акерман со своими отвислыми щеками и невыразительным подбородком показался мне очень похожим на Джона Митчелла. Назвав Эркарта просто "Эрни", он тем самым показал, что относится к тому сорту вашингтонских адвокатов, которые на короткой ноге с лоббистами. Эркарт кивнул. Не Акерману, не Айго, не Вулфу, а каким-то своим сокровенным мыслям. -- Невольно сорвалось с языка, -- пояснил он Вулфу. -- Не обращайте внимания. Нас тревожат возможные последствия того, что мистер Айго рассказал мистеру Гудвину. Он также сообщил наши фамилии, сегодня уже какие-то субъекты расспрашивали о двух из нас, действуя, по всей видимости, по вашему поручению. Так ли это? В самом деле вы поручили им? -- Да, -- ответил Вулф коротко. -- Вы признаете? Вулф погрозил Эркарту пальцем. Настоящий регресс (недавно я подсмотрел этот термин в энциклопедии). Он отказался от этого жеста уже несколько лет назад. -- Никогда не делайте этого, -- предостерег Вулф. -- Называть высказывание признанием -- один из самых старых и негодных адвокатских приемов. А вы к тому же еще и не адвокат... Я лишь высказался в ответ на ваш вопрос. -- Вы должны проявить снисходительность, -- сказал Эркарт. -- Мы не только озабочены, но буквально выбиты из колеи... и крайне встревожены. Мистер Гудвин сообщил мистеру Айго, что за ужином в ресторане "Рустерман" один из нас передал мистеру Бассетту какую-то записку... -- Вы не правы. -- Как это понимать? -- Мистер Гудвин лишь заявил, что Пьер Дакос, по его словам, видел, как один из вас вручил мистеру Бассетту какую-то бумажку. Это один из фактов, упомянутых Пьером, который мы считаем весьма важным. -- Важным -- для чего? -- Пока не знаю, но собираюсь выяснить. Через неделю после памятного ужина мистер Бассетт был убит выстрелом из пистолета. Спустя десять минут после того, как Пьер сообщил мистеру Гудвину о том, как один из вас передал за ужином мистеру Бассетту какой-то листок, -- сообщил только это, и больше ничего, -- он был убит бомбой в этом доме. Мистер Эркарт, вы передавали за ужином мистеру Бассетту какую-нибудь бумажку? -- Нет. И я хочу... -- Простого "нет" вполне достаточно. А вы, мистер Джадд? -- повернулся Вулф к адвокату. -- Нет. -- Мистер Вилар? -- Нет. Я... -- Мистер Хан? -- Нет. -- Вы, мистер Айго, уже ответили мистеру Гудвину, но я спрашиваю вновь. -- Ха! Нет. Вулф обвел глазами присутствующих слева направо. -- Вот видите, джентльмены, в каком я положении. Либо Пьер обманул мистера Гудвина, либо кто-то из вас лжет. Не думаю, что Пьер сказал неправду. С какой стати? И еще один вопрос: кто-нибудь из вас заметил, как кто-то из присутствовавших вручил мистеру Бассетту листок? Мне не нужна еще одна серия отрицательных ответов. Хочу услышать "да". Так как же? Никаких "да" не последовало. Лишь Роуман Вилар заметил: -- Мы не можем спросить Пьера. Он мертв. Наш специалист по эвфемистической безопасности весь состоял из острых углов острый подбородок, острый нос, угловатые уши, колючие плечи. Вероятно, самый молодой из всех. На глазок -- около сорока лет. Его слова о невозможности спросить Пьера привлекли мое внимание к важному обстоятельству: разговаривая с Вулфом утром в среду, я не имел ни малейшего представления о том, сколько можно поднять пыли с помощью одной маленькой лжи. Теперь только стоило кому-нибудь заявить, что Пьер действительно наблюдал, как кто-то из участников ужина передал Бассетту какую-то бумажку, и я сам в это поверил бы. -- Да. Пьер Дакос мертв, -- согласился Вулф. -- Я видел его лежащим на спине, без лица. Мне также невозможно поговорить с ним. Если бы я смог, у меня в кабинете сейчас не толпился бы народ, а находился лишь один из вас. Обращаясь непосредственно к Эркарту, Вулф продолжал: -- Как вы заявили, вас встревожило не только сказанное мистером Гудвином мистеру Айго, но в не меньшей степени и то, что мистер Айго сообщил мистеру Гудвину Меня это тоже беспокоит. Вот почему я навожу справки о всех вас. Мистер Айго говорил об одержимости. Я не одержим, но я чрезвычайно восприимчив к надувательству, которое позволили себе Ричард Никсон и его команда. И созванному мистером Бассеттом собранию предстояло обсудить именно данную проблему. Не так ли? -- Полагаю, вы можете... -- Подожди, Эркарт... Наш разговор записывается на пленку? -- поинтересовался Алберт Джадд. Примерно одинакового с Виларом возраста, он был скорее гладкий, чем скользкий, -- и, судя по всему, выложил прекрасному портному не менее четырех сотен за пиджак и брюки, сшитые из материала, который казался в тонкую полоску, хотя никаких полосок и в помине не было. Просто непостижимо! -- Вам следует знать, мистер Джадд, -- взглянул на него Вулф, -- что подобный вопрос имеет смысл, только если спрашивающий в состоянии верить отвечающему, а почему вы должны верить мне? Ведь вы не ожидаете, что я скажу "да", и чего стоит мое "нет"? И все-таки я отвечаю отрицательно. Вулф вновь обвел гостей глазами. -- Мистер Вилар хотел знать по телефону, сообщил ли я полиции или окружному прокурору о полученной мистером Гудвином от мистера Айго информации, и я заявил, что не сообщал. Затем он поинтересовался, намереваюсь ли я сделать это, но потом сам снял свой вопрос, поскольку решил, что не вправе рассчитывать на откровенный ответ. Но я тем не менее отвечу и на него еще одним "нет". В настоящее время я не имею намерения передавать кому-либо из властей имеющиеся у меня сведения. Хочу сам узнать, кто убил Пьера Дакоса, и у меня есть основания надеяться, что в ходе этого расследования я обнаружу и убийцу Харви Бассетта. Джентльмены, я отлично понимаю, почему вы здесь. В данный момент у стражей порядка нет причин думать о возможной причастности одного из вас к убийству. Даже к двум убийствам. Они, естественно, изучали маршруты движения и характер деятельности мистера Бассетта в период, предшествовавший его смерти, но он был весьма деловым человеком, и им, вероятно, ничего не известно об ужине, состоявшемся неделей раньше. Если бы у полиции были сведения, какими располагаю я, они не просто предположили бы, что один или несколько из вас замешаны в этом преступлении; вы оказались бы в центре всех следственных мероприятий... Твой блокнот, Арчи, -- повернулся Вулф ко мне, закрывая глаза. Я приготовил блокнот и ручку. Приподняв слегка веки и убедившись, что я во всеоружии, Вулф вновь их опустил и начал диктовать: -- Не на бланке, на обыкновенной бумаге Всего лишь перечень следующих вопросов: "Как долго вы были знакомы с мистером Бассеттом и каковы были ваши с ним отношения? Почему он пригласил вас на организованное им собрание для обсуждения проблемы использования или злоупотребления Ричардом Никсоном звукозаписывающих устройств? Известно ли вам, что, по мнению мистера Бассетта, мистер Никсон унизил и дискредитировал звукозаписывающие устройства, и согласны ли вы с его мнением? Участвовали ли вы в каких-либо мероприятиях, так или иначе связанных с Уотергейтской аферой, и если участвовали, то каким образом и когда? Поддерживали ли вы когда-нибудь связь с кем-либо из тех, кто замешан в этом деле? Известно ли вам -- хотя бы понаслышке -- о... причастности остальных пяти участников ужина к Уотергейтской афере, и если известно, то в чем это участие выражалось? Где вы были и чем занимались в прошлую пятницу, двадцать пятого октября, от шести часов вечера до двух часов ночи? Где вы были и чем занимались в прошлый понедельник, двадцать восьмого октября, с двенадцати часов дня и до полуночи?" Вулф открыл глаза и добавил: -- Шесть копий. Нет. Только пять. Для нас -- не нужно. Торопиться некуда... Это, джентльмены, образцы вопросов, которые вам скоро станут задавать -- я или полиция. Выбор за вами, и вы, разумеется, понимаете... -- Все это зашло достаточно далеко. Слишком далеко, Вулф. Я -- первый вице-президент четвертого по значимости крупнейшего банка Нью-Йорка. Мы заплатим вам сто тысяч долларов, чтобы вы защищали наши интересы. Половину завтра наличными, остальные под гарантию... всех нас вместе и-уж непременно -- под мою личную... Конечно, не письменную, а устную... Уиллард К. Хан говорил негромко, низким голосом, но, несмотря на это, вам не нужно было напрягать слух, чтобы понять его речь. Коренастый и плотный, он, вероятно, выглядел бы таким же массивным, солидным и без квадратного подбородка и широких плеч -- прямая противоположность Вилару, состоящему сплошь из острых углов. Вулф посмотрел на Хана с нескрываемой досадой. -- Неудачное предложение, мистер Хан. В качестве оплаты за профессиональные услуги -- слишком много. Для подкупа, чтобы побудить к молчанию, -- явно недостаточно. -- Мое предложение касается профессиональных услуг... По-вашему, оно слишком щедрое? И это говорите именно вы, когда сами заявили, что мы можем сделаться центральным пунктом всех следственных мероприятий? Как сказал Вилар, вы требуете самые высокие в Нью-Йорке гонорары. Если я нуждаюсь в чем-то, то покупаю только лучшее и плачу соответствующую цену. Я знал Харви Бассетта двадцать лет. Он был хорошим клиентом моего банка. И вот он мертв. По словам Бена Айго, он был одержим скандалом, связанным с Ричардом Никсоном и магнитофонами, и это правда, но то была не единственная его одержимость. Когда я услышал о его смерти -- при каких обстоятельствах он умер, -- я сразу же подумал о жене Харви... об одержимости ею. Вы когда-нибудь... -- Черт возьми, Хан! -- раздался сильный баритон Айго. -- К чему втягивать еще и ее. -- Ты прав, я действительно ее втягиваю. И Бассетт поступил бы точно так же, как всегда. Тебе это хорошо известно. Или же Харви кинулся бы ее спасать... А теперь о проклятом клочке бумаги. Если кто-то из нас передал Бассетту какую-то записку, то речь в ней шла наверняка не о Никсоне и магнитофонах. Мы как раз говорили об этом. Так с какой стати сообщать ему что-то запиской, а не сказать открыто? Вы, по всей видимости, полагаете, что та бумажка имеет какое-то отношение к его смерти. Если вы правы, то в записке говорилось не о магнитофонах. Мне ничего не известно об этом эпизоде. Никогда не слыхал, пока Бен не рассказал мне о разговоре с Гудвином. Но когда я услышал, то... Что я сказал, Бен? -- Ты сказал: "В записке, вероятно, было что-то насчет Доры". Твое мнение. Ха! -- Мне кажется, -- заявил Роуман Вилар, -- нам нужно держаться тех проблем, которые привели нас сюда. А теперь относительно ваших вопросов, мистер Вулф. По вашим словам, их зададите вы или полиция. Хотите, чтобы мы ответили на них сейчас и здесь? -- Ни в коем случае, -- сказал решительно Вулф. -- Это займет всю ночь и весь день. Я не приглашал вас ко мне скопом. Вы пришли по собственной инициативе. Я намерен беседовать с вами, но по отдельности, после получения отчетов от моих людей, которых я послал наводить справки. Предлагаю... -- Вы не увидите меня по отдельности, -- заявил Акерман, который и говорил как Джон Митчелл, по крайней мере на телевидении. -- Вы вообще меня больше не увидите. Я удивлен; мне кажется, вы не даете себе отчета в том, что вы делаете. Вы пытаетесь заставить нас участвовать в сокрытии; причем в сокрытии вовсе не факта незаконного проникновения в помещение для знакомства с какими-то документами, а убийства. Двух убийств, как вы изволили выразиться. Естественно, я не желаю быть замешанным в громком расследовании убийства -- никто не захочет, -- но я по меньше мере не чувствую себя в данный момент виновным. Однако, если мы пойдем по вашему пути -- если я пойду по вашему пути, -- то окажусь виновным в сокрытии улик, касающихся убийства, в создании препятствий правосудию. Эркарт спрашивал: не записывается ли наш разговор на магнитофонную ленту? Очень надеюсь, что это так. Когда я стану беседовать с окружным прокурором, мне будет приятно сообщить ему о наличии записи нашей сегодняшней беседы, и он сможет... -- Нет! -- произнес банкир Хан (никогда бы не поверил, что тихий, низкий голос может так обрезать). -- Ты не будешь беседовать на эту тему ни с окружным прокурором, ни с кем-либо еще. Я-не юрист, но не думаю, чтобы нас обвинили в создании помех правосудию только потому, что, со слов частного детектива, кто-то ему что-то сообщил о какой-то записке. Я тоже не желаю быть втянутым в скандальное расследование двух убийств, и, по-моему, никто из нас не хочет... Два или три голоса, громких и резких, перебили речь Хана. Я мог бы рассортировать их и доложить, какой из них кому принадлежит, но не стану тратить время на бесполезное занятие. Вулф сидел и молча наблюдал. Поймав его взгляд, я вопросительно показал глазами на блокнот и пишущую машинку, но он отрицательно покачал головой. И все-таки возникшая легкая перебранка дала кое-какие результаты. Когда сделалось очевидным, что на стороне Хана подавляющее большинство и Акерман остался в одиночестве, Вулф, возвысив голос, оборвал гвалт. -- Позвольте! -- сказал он. -- Возможно, я сумею помочь уладить ваши разногласия. Не являясь, как мистер Акерман, членом коллегии адвокатов, я тем не менее могу утверждать, что у него довольно шаткая позиция. Вероятно, Уотергейт сделал его чересчур чувствительным к разного рода сокрытиям. Ведь уже четырех юристов лишили права заниматься адвокатурой, на очереди другие. Но вас никто не может обвинить в том, что вы чините препятствия правосудию. Информация, которой вы располагаете, основана лишь на слухах. Меня, пожалуй, еще можно в чем-то обвинить, но я сознательно иду на риск, и вас это нисколько не касается. Если мистер Акерман пойдет к окружному прокурору, у меня будут серьезные неприятности, но и ему -- виновному или невиновному -- не поздоровится. Сейчас одиннадцатый час, -- взглянул Вулф на часы. -- Как я уже сказал, мне нужно поговорить с каждым из вас поодиночке. Мистер Акерман, вам, наверное, не терпится поскорее вернуться в Вашингтон. Почему бы вам не остаться, а остальные пусть отправляются домой? -- Подождите, -- вмешался Хан. -- Повторяю свое предложение. Сто тысяч долларов. И опять все -- за исключением Акермана и Вилара -- заговорили сразу, перебивая друг друга. И снова я не стал сортировать отдельные голоса по принадлежности. Но вот трое поднялись, потом к ним присоединился. Эркарт, покинувший красное кожаное кресло; я тоже встал и направился к двери, ведущей в прихожую. Когда Вилар и Айго поравнялись со мной, Вулф сказал: -- В нужное время я извещу вас. Мистер Гудвин свяжется по телефону и договорится о встрече в удобное для вас... и для меня время. Мне больше всего подходит утро -- в одиннадцать часов и вечер -- с шести или девяти часов, но ради дела я готов пойти на жертвы. Ни я, ни вы не хотим его затягивать. Будет... Конец речи Вулфа я пропустил, так как Айго устремился в прихожую, и я поспешил помочь ему с пальто и шляпой. Когда все пятеро ушли, я, заперев дверь, вернулся в кабинет. Акерман сидел в красном кожаном кресле, скрестив ноги и откинувшись назад. Для него -- высокого роста и с широкой фигурой -- желтое кресло было слишком тесным. Направляясь к своему письменному столу, я услышал, как он сказал: -- ...Но вы ничего не знаете обо мне, кроме того, что я похож на Джона Н. Митчелла. Подумайте! Он не только признался в сходстве с Митчеллом, но даже прибавил к имени букву "Н". Совсем в моем вкусе. -- Как мне говорили, -- заметил Вулф, -- вы достойный и уважаемый член коллегии адвокатов. -- Несомненно. Я не привлекался к административной ответственности и не подвергался уголовным наказаниям. Моя контора в Вашингтоне существует вот уже двадцать четыре года. Я не занимаюсь уголовными делами, поэтому меня и не пригласили защищать Дина или Халдемана, Эрлихмана или Коулсона, Магрудера, Ханта или Сегретти. И даже Никсона. Вы действительно собираетесь задать мне все те вопросы, которые продиктовали мистеру Гудвину? -- Пока не собираюсь. Почему вас включили в число участников того памятного ужина? -- Интересный вопрос. Алберт Джадд был и остается главным юрисконсультом компании "Нэтэлек". Пять лет назад, когда он решал для нее налоговые проблемы, ему понадобился свой человек в Вашингтоне, и в конце концов он вышел на меня. Таким путем я познакомился с Харви Бассеттом. Ему в свою очередь показалось, что фирме нужен хороший лоббист, и я свел его с Эрнестом Эркартом, одним из лучших лоббистов. Знаком с ним многие годы. Но сегодня он меня разочаровал. Обычно это увлекательный собеседник, знаю по собственному опыту, но, думаю, нынче он столкнулся с непривычной для себя задачей. Никогда прежде не встречался с остальными тремя -- банкиром Ханом, или охранником Виларом, или Айго. Мне известно, что Айго является вице-президентом корпорации. -- Тогда вы никак не можете прокомментировать высказывания Хана и Айго, касающиеся миссис Бассетт? Я поднял одну бровь. Какое отношение имеет миссис Бассетт к Уотергейтскому делу и звукозаписывающим устройствам? -- Не могу сказать ничего определенного... -- Акерман слегка повел рукой. -- Кроме сплетен. -- Кто и что вам говорил о ней? -- Я терплю эту процедуру, -- высокомерно заявил Акерман, -- только из любезности. В первую очередь к Эркарту и Джадду. Вчера -- после разговора с Айго -- Джадд позвонил мне, и сегодня утром я прилетел в Нью-Йорк. Мы с ним позавтракали, и Алберт рассказал мне различные вещи о Бассетте, которые я не знал, в том числе и о его одержимости женой. Правда, Джадд тогда не употребил слова "одержимость", а говорил о необыкновенной привязанности. Я не люблю судачить. Вам лучше обратиться непосредственно к самому источнику, то есть к Джадду. -- Непременно сделаю. Вам известны чувства Бассетта относительно Никсона и Уотергейтской истории? -- == Да, известно. Несколько месяцев назад он и Джадд находились в Вашингтоне в связи с какими-то патентами-я плохо разбираюсь в этих вопросах, -- и мы провели целый вечер, обсуждая Уотергейтский скандал и Никсона. Бассетт вбил себе в голову, что нужно в судебном порядке потребовать от Никсона десять миллионов долларов в качестве возмещения ущерба, нанесенного изготовителям звукозаписывающей электронной аппаратуры в результате ее использования для преступных и своекорыстных целей. Нам никак не удавалось отговорить его от этой затеи. Он был странным человеком. Не знаю, как насчет жены, но на этой идее он буквально помешался. Разумеется, именно потому-то Бассетт и преуспел в предпринимательстве -- благодаря энергии и напористости. Обладал в избытке этими качествами. -- Какие решения приняли на ужине по обсуждавшимся вопросам? -- Никаких. Бассетт непременно хотел услышать от Вилара, что руководители различных корпораций больше не желают заказывать электронные защитные устройства и нанимать специалистов по проблемам безопасности, поскольку Никсон своими действиями дискредитировал весь этот бизнес. Эркарт, по замыслу Бассетта, должен был подтвердить бесполезность попыток протолкнуть теперь через конгресс любой проект закона, так или иначе связанного с электроникой. Он ожидал от Айго заявления о массовых увольнениях по собственному желанию работающих в электронной промышленности специалистов всех уровней, о невозможности найти им замену. Джадд и я обязаны были, по мнению Бассетта, подтвердить наличие оснований для судебного преследования Никсона, и он хотел, чтобы мы предприняли соответствующие шаги. Одному Богу известно, что он ожидал от Хана. Быть может, хотел, чтобы тот выдал ему беспроцентный кредит в десять миллионов для финансирования всей антиниксоновской кампании. Вулф с любопытством смотрел на Акермана. -- И все вы, взрослые люди, -- сказал он, -- вероятно, вполне разумные, серьезно обсуждали подобную чепуху? Или вы были изрядно выпивши? -- Нисколько. Джадд и я не приняли даже обычного мартини. Мы знали: Бассетт обязательно закажет "Монтраше" и "Шато-Латур", как всегда... Вы не знали Харви Бассетта Он мог продать эскимосу ледяные кубики Кроме того, конечно, он являлся источником наших доходов. По крайней мере для двух из нас -- главным источником, а никто ведь не плюет в колодец, из которого пьет. Вы едите жареного фазана, запиваете его "Шато-Латуром" и корчите из себя очень внимательного слушателя. Большинство поступает именно так. Я -- тоже. Судя по тому, что я слышал о вас, вы придерживаетесь, по-видимому, иной тактики. -- У каждого свой стиль. Я с достаточным уважением отношусь к моим источникам дохода. Кто-нибудь... -- Как и у меня, у вас для разных случаев разные клиенты. Кто ваш клиент в этом деле? -- Им являюсь я, -- заявил Вулф. -- Меня оставили в дураках. Плюнули мне в лицо. Пьер Дакос был убит в моем доме, и виновный заплатит за это. Кто-нибудь... -- Тогда почему вы утаиваете улики от полиции? -- Да потому, что это дело затрагивает в первую очередь мое самолюбие. Кроме того, мои сведения не обязательно являются уликами. Как раз это я и стараюсь прояснить. А теперь хочу в третий раз спросить: кто-нибудь из ваших клиентов связан каким-то образом с Уотергейтом? -- В Вашингтоне всякий так или иначе связан с Уотергейтом. Преувеличение, конечно, но не слишком сильное. Присяжные на проходящих многочисленных судебных разбирательствах имеют тысячи родственников и друзей. Однако ни один из моих нынешних или прошлых клиентов прямо не замешан в Уотергейтском скандале. Предполагается, что вопросы задаете вы, но позвольте и мне кое о чем спросить. Вы действительно думаете, что один из нас убил Харви Бассетта? Или каким-то образом причастен к убийству официанта? -- Разумеется. Я ведь не зря плачу сорок долларов в час трем классным специалистам, которые собирают о вас информацию. Знаете ли вы: был ли кто-либо из остальных участников ужина как-то связан с Уотергейтом? -- Насколько мне известно -- никто. Если бы я был Халдеманом, то ответил бы: "насколько я помню", но я ведь не Халдеман. -- Где вы были и чем занимались в прошлую пятницу, двадцать пятого октября, с шести часов вечера до двух часов утра? -- Черт возьми! Вы все-таки спрашиваете. Хорошо помню, потому что в ту ночь умер Бассетт. Я был дома в Вашингтоне. С девяти часов вечера и далеко за полночь я играл в бридж с женой и двумя приятелями. Проснулся в субботу поздно. В девять часов утра меня разбудила жена и сообщила об убийстве Бассетта. Какое время вас еще интересует? Понедельник? Находился весь день в своей вашингтонской конторе. Следующий вопрос? Вулф любит повторять: неуязвимых алиби не существует, но я очень надеялся, что он не пошлет меня опровергать первое алиби. Жены и приятели легко могут соврать, но в действительности нас интересовало лишь второе, касающееся понедельника. Вулф взглянул на стенные часы. Восемь минут двенадцатого. -- Сегодня я мало спал, -- заметил он. -- Все еще намерены встретиться с окружным прокурором? Акерман отрицательно покачал головой. -- Вы слышали, что они сказали. Особенно Джадд. Он на вашей стороне. Все, чем мы располагаем, -- это информация, полученная от вас. Я сегодня тоже не выспался. Хотел бы поймать ночной самолет до Вашингтона. -- Тогда извините меня, -- проговорил Вулф, поднимаясь и направляясь к двери. -- Иду в постель. -- А он у вас со странностями, -- заметил Акерман, тоже вставая и выходя в коридор. Глава 10 Когда Вулф утром в пятницу, в одиннадцать часов, спустился в кабинет, Роуман Вилар уже сидел в красном кожаном кресле. Для меня это было довольно деловое утро. Оно началось с обычных телефонных докладов наших помощников. Я сообщил им о прошедшем накануне совещании у Вулфа, о том, что не получено никаких дополнительных сведений, диктующих необходимость изменить их программы, в соответствии с которыми им надлежало действовать и далее: Солу -- собирая сведения на Джадда, а Фреду -- на Вилара. День, проведенный Орри в ресторане "Рустерман", не дал результатов. Никто не видел в понедельник днем или вечером в мужской раздевалке незнакомых людей. Получив заранее за завтраком в кухне инструкции от Вулфа по домашнему телефону, я переключил Орри на Бенджамина Айго. Принял я и три других телефонных звонка. Один -- от Лона Коэна, пожелавшего выразить сожаление по поводу того, что пришлось обойтись без моего обычного денежного вклада в его выигрыш в покер -- по существу, откровенная клевета, так как я выигрываю не реже, чем он, и почти не отстаю в этом отношении от Сола Пензера. Лон также хотел знать, когда я наконец выложу все начистоту. Другой звонок -- от Билла Уэнгерта из "Тайме", намекнувшего на возможность поместить мой короткий репортаж на восемьдесят четвертой странице, если я срочно пришлю информацию ему лично в праздничной упаковке. Третий звонок был от Франсиса Акермана из его вашингтонской конторы; он сказал, что если Вулф пожелает вновь встретиться с ним, то об этом следует оповестить заранее -- по меньшей мере за день, -- и предупредил, что, возможно, наш телефон прослушивается, а в кабинете установлен "жучок" или тайный микрофон. Ничего не скажешь, Уотергейт сильно подействовал юристам на нервы. Ни звука от Кремера или из канцелярии окружного прокурора. С Роуманом Виларом мне удалось связаться с третьей попытки, и он заявил, что ему придется отменить две важные встречи, но в одиннадцать часов он будет у нас. Выполнил я и другие текущие дела: приготовил на подпись Вулфу чек на три тысячи долларов -- полторы тысячи долларов резервной наличности уже подходили к концу -- и, кроме того, отстриг купоны, срок которых истек первого ноября, у внушительной пачки муниципальных облигаций, хранящихся в отдельной секции сейфа со своим собственным замком. Отстригая, я скорчил гримасу -- прибыль на эти облигации составляла пять и две десятых процента, тогда как выпускаемые в последнее время муниципалитетом свободные от налогообложения долговые обязательства приносили почти восемь процентов дохода. Жизнь вовсе не шутка, когда принадлежишь к группе населения, облагаемой высоким подоходным налогом, который соответствует пятнадцати процентам от годового суммарного заработка. Остается только стричь купоны или поручить эту операцию Арчи Гудвину, если вы слишком заняты, нянчась с орхидеями. Роуман Вилар не был рядовым специалистом в своей сфере деятельности. По словам Фреда, "Вилар ассошиейтс" являлась, пожалуй, самой крупной и наиболее известной компанией в области промышленной безопасности. Чтобы связаться с ним по телефону, мне пришлось преодолеть последовательно два барьера из въедливых секретарей. Явившись к нам, Вилар начал разговор не с вчерашних вопросов, а с ходу предложил работу Вулфу и мне. -- Прежде чем мы перейдем к Харви Бассетту и вашим проблемам, -- заявил Вилар, -- мне бы хотелось кое о чем поговорить. Идею подал один из двух моих помощников, когда я сообщил о предстоящей встрече с вами. Втроем мы обсудили эту идею. Среди наших сотрудников есть очень неплохие специалисты -- двое просто великолепны, -- однако, как заметил мой помощник, какое это произведет впечатление, когда, заключая контракт с солидной корпорацией, мы сможем заверить, что при любых осложнениях мы в состоянии задействовать нашего лучшего специалиста -- Ниро Вулфа. Подумайте только, какой фурор произведет одно ваше имя! Конечно, вам придется выполнять кое-какие наши поручения, но не слишком обременительные, -- нам известны ваши настроения на этот счет. Главное для нас -- ваше имя. Нет нужды доказывать, как вы знамениты. Вы это сами хорошо знаете. Но это не все. Есть еще и Арчи Гудвин, и мы берем и его. Начальные ставки для вас -- сто двадцать тысяч в год, или десять тысяч в месяц, для Гудвина -- тридцать шесть тысяч в год, или три тысячи ежемесячно. Мы предпочли бы пятилетний контракт, но согласны и на три года, если таковым будет ваше желание, с правом одностороннего расторжения контракта в конце каждого года, если такой порядок вас больше устраивает. Приступить к работе можете в начале следующего года или уже через два месяца, но было бы хорошо, если бы мы могли объявить о поступлении вас к нам на службу уже в ближайшие дни. Ничего слишком яркого и кричащего -- скромное объявление из одной фразы: "Если у вас серьезные проблемы, наш Ниро Вулф к вашим услугам". Вилар подался в кресле вперед и нацелился на Вулфа всеми своими острыми углами -- подбородком, носом, ушами. -- Разумеется, -- продолжал Вилар, -- я не жду от вас немедленного ответа. Вам нужно подумать и навести справки о нашей компании. Но предложение самое серьезное. Я бы подписал контракт прямо сейчас, не сходя с места. -- Вы правы, -- ответил Вулф. -- Мне нужно побольше узнать о вас. Где вы были и чем занимались в прошлую пятницу, двадцать пятого октября, с шести часов вечера и до двух часов ночи? Вилар отодвинулся к спинке кресла и усмехнулся: -- Такого вопроса я не ожидал. -- Открытый обмен любезностями, -- кивнул Вулф. -- В конце моей беседы с мистером Акерманом накануне поздно вечером он спросил, действительно ли я думаю, что кто-то из вас шестерых убил Харви Бассетта. Отвечая утвердительно, я указал ему на тот факт, что я плачу сорок долларов в час трем классным специалистам, которые собирают о вас информацию. Это, безусловно, не десять тысяч долларов ежемесячно, но все-таки внушительная сумма. Правда, месяца мне не потребуется. Вы подвизаетесь в сфере безопасности. Стараясь изо всех сил удержаться на плаву, Ричард Никсон в свое оправдание ссылался в основном на требования национальной безопасности. Были ли вы каким-либо образом связаны с любыми событиями, которые охватываются понятием "Уотергейтская афера"? -- Нет, не был. -- Поддерживали ли вы какие-либо контакты с лицами, замешанными в этом деле? -- Один из инженеров, исследовавших известную запись на магнитофонной ленте, где обнаружился интервал в восемнадцать с половиной минут, ранее выполнял для меня кое-какие работы. Послушайте, Вулф. Как профессионал, я привык сам задавать вопросы, а не отвечать на них. Поэтому не спрашивайте меня, например, где я был ночью в прошлую пятницу. Пробуйте ваши штучки на ком-нибудь другом. Нам следовало прислушаться к мнению Акермана. Возможно, я еще пойду к окружному прокурору. Отчего вы его избегаете? Почему отклонили предложение Хана? Что вы пытаетесь нам навязать? Вулф погрозил Вилару пальцем. Опять регресс. Уотергейт по-настоящему подорвал его самоконтроль. -- Я вам ничего не навязываю, мистер Вилар. Ищу лишь удовлетворения своему самолюбию. Харви Бассетт хотел от вас услышать, что Ричард Никсон затруднил продажу ваших услуг. А быть может, он ее фактически значительно облегчил? Вилар медленно, не торопясь, поднялся и сверху посмотрел на Вулфа. Взгляд сверху как бы дает человеку определенное преимущество над сидящим. -- Ну что ж, -- проговорил Вилар. -- Я все-таки пойду к окружному прокурору. -- Сомневаюсь, -- заметил Вулф. -- Каковы шансы, Арчи? Приняв задумчивый вид и выпятив губы, я после некоторого размышления ответил: -- Четыре против одного. -- А я ставлю даже пять против одного, -- сказал Вулф, обращаясь к Вилару. -- Сто долларов против двадцати, что вы не пойдете. Тот повернулся и торжественной поступью направился к выходу. Говоря о "торжественной поступи", я конечно же преувеличил. Походка подобного рода требует широких размеренных шагов, а ноги Вилара были для этого слишком коротки. Я последовал за ним, намереваясь попросить увеличить мое жалованье с трех до четырех тысяч в месяц, но потом решил, что момент для этого не совсем удачный. Вернувшись в кабинет, я сказал Вулфу: -- В действительности можно ставить десять против одного. Он принадлежит к типу людей, которые сперва поднимают все паруса, а потом начинают дуть, стараясь создать собственный ветер. -- Кто написал или сказал эти слова? -- прищурился Вулф. -- Их сказал я. На днях я перелистывал книгу, которую вы купили. "Южное плавание", сочинение какою-то адмирала. Чувствую себя истинным мореплавателем. Считаете Вилара убийцей? -- Нет, не считаю. Он вполне мог убить Бассетта, но не Пьера. Не стал бы рисковать, приобретая бомбу. Ведь он специалист по безопасности. Черт возьми! Сомневаюсь, чтобы кто-то из них пошел на подобный риск. Все они приучены соблюдать осторожность. Ты согласен? -- Не совсем. Один из них, возможно, знал, где можно ее приобрести, ничем не рискуя, а Айго, вероятно, вполне способен изготовить бомбу самостоятельно. -- Он, безусловно, весьма опасный субъект. Меня всегда пугали ученые-физики, изобретающие новые способы уничтожать людей. Есть что-нибудь от Сола, Фреда и Орри? -- Ничего интересного, за что можно было бы ухватиться. У Орри в ресторане "Рустерман" -- ни малейшего проблеска. По словам Сола, Джадд настолько чист, неподкупен и всеми обожаем, что ему, видимо, скоро воздвигнут памятник. Как утверждает Фред, все отзываются о Виларе только положительно, но у него сложилось мнение, что после хорошей выпивки они заговорят по-другому. Акер... -- Когда они позвонят в час дня, скажи им: пусть явятся сюда в шесть часов вечера. -- Уже сказал. Они пока не отрабатывают свои деньги и в полной мере это осознают. Акерман звонил из Вашингтона и предупредил, что, быть может, все наши разговоры тайно записываются на пленку. Чек на вашем столе призван восполнить запасы наличности, которая быстро тает. Свое письмо о новой орхидее Хьюитт отправил еще в прошлую субботу. Оно шло шесть дней от Лонг-Айленда до Манхэттена. Эти сорок две мили я одолел бы пешком в один день. Просмотрев почту, Вулф поднялся и отправился в кухню. На обед предполагались свиные ребрышки под соусом, в который входят красное вино и восемь различных приправ и специй, и он хотел убедиться, что Фриц не поскупился на чеснок. Относительно этой овощной культуры их мнения резко расходятся. Черногорец противостоит швейцарцу. Как правило, в своих повествованиях я стараюсь не касаться личных проблем, но раз я, как вам известно, вышел на Бенджамина АЙГО через Лили Роуэн, я не нарушу этого правила, если скажу, что до обеда дважды безуспешно звонил ей. Мне хотелось сообщить Лили о том, что я виделся с Айго и что встреча дала результаты. После того как мы разделались с ребрышками и ответили на письма, я сходил в банк и получил деньги по чеку, а Вулф отправился в оранжерею на свидание со своими любимыми орхидеями. Затем я снова позвонил Лили, информировал ее о том, что все еще нахожусь на свободе