Пер Вале. Гибель 31-ого отдела --------------------------------------------------------------- Per Wahlхх "Mord pе 31 vеningen" Stockholm, 1964 Роман Перевод С. Фрислянд Изд. Прогресс, 1988. OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир --------------------------------------------------------------- Посвящается МАЙ I Тревога началась в тринадцать часов ноль две минуты. Начальник полиции лично позвонил в шестнадцатый участок. А спустя одну минуту тридцать секунд в дежурке и других комнатах нижнего этажа раздались звонки Когда Иенсен -- комиссар шестнадцатого участка -- вышел из своего кабинета, звонки еще не смолкли. Иенсен был мужчина средних лет, обычного сложения, с лицом плоским и невыразительным. На последней ступеньке винтовой лестницы он задержался и обвел взглядом помещение дежурки. Затем поправил галстук и проследовал к машине. В это время дня машины текли сплошным блестящим потоком, а среди потока, будто колонны из бетона и стекла, высились здания. Здесь, в мире резких граней, люди на тротуарах выглядели несчастными и неприкаянными. Одеты они были хорошо, но как-то удивительно походили друг на друга и все до одного спешили. Они шли нестройными вереницами, широко разливались, завидев красный светофор или металлический блеск кафе-автоматов. Они непрестанно озирались по сторонам и теребили портфели и сумочки. Полицейские машины с включенными сиренами пробивались сквозь эту толчею. Комиссар Иенсен сидел в первой. Это была обычная полицейская машина, темно-синяя, с полоской. Следом ехал серый автобус с зарешеченными стеклами в задней двери и вращающимся прожектором на крыше. Начальник полиции вызвал Иенсена по радиотелефону. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Где вы находитесь? -- В центре площади Профсоюзов. -- Сирены включены? -Да. -- Выключите, когда проедете площадь. -- Слишком большое движение. -- Ничего не поделаешь. Вам нельзя привлекать внимания. -- Нас все равно подслушивают репортеры. -- Ну, это не ваша забота. Меня беспокоит население вообще. Люди на улицах. -- Понял. -- Вы в форме? -- Нет. -- Хорошо. Кто участвует в операции? -- Я плюс четверо из патруля. И пикет из девяти полицейских. Эти в форме. -- Стоять перед домом или входить в него разрешается только патрулю. А пикет пусть быстро высадит половину команды за триста метров, проедет мимо и остановится на достаточном расстоянии. -- Будет исполнено. -- Перекройте главную улицу и переулки. -- Будет исполнено. -- На вопросы отвечайте, что этого требуют срочные дорожные работы. Например... Начальник умолк. -- Лопнула труба теплоцентрали? -- Вот именно. Потрескивание. Потом: -- Иенсен! -- Слушаю. -- Вы уже в курсе специфики обращения? -- Специфики обращения? -- Я думал, это все знают. Там никого не следует называть директором. -- Будет исполнено. -- Они очень щепетильны на этот счет. -- Понял. -- Я думаю, нет надобности указывать вам на... на деликатный характер задания? -- Нет. Механические шумы в трубке. Звук, похожий на вздох, глубокий, металлический, -- Где вы сейчас находитесь? -- На правой стороне площади. Перед монументом Рабочего. -- Выключить сирены. -- Сделано. -- Увеличить дистанцию между автомобилями. -- Сделано. -- Вызываю по радио дополнительный патруль. Они будут вас ждать на стоянке. Используйте их как резерв. -- Понял. -- Где вы находитесь? -- На проезжей части вдоль северной стороны площади. Вижу Дом. Улица была прямая, широкая, с движением в шесть рядов и узкой резервной зоной посредине. За высокой стальной оградой по левой ее стороне начинался откос, а далеко внизу растянулась гавань для судов дальнего плавания, с товарной пристанью, множеством складов и цепью тележек, белых и красных, вдоль грузовых причалов. Там, внизу, сновали люди -- по большей части грузчики и шоферы в белых комбинезонах и красных фуражках. Дорога шла вверх, огибая холм. С востока к ней подступала каменная стена. Стена была сложена из голубых валунов, скрепленных цементом, по ней отвесно спускались ржавые потеки от арматурного железа. Из-за стены выглядывали редкие верхушки деревьев с голыми ветвями. Снизу, с дороги, не видно было здания, спрятанного за деревьями, но Иенсен знал, что здание там есть, и знал даже, как оно выглядит. Это была психиатрическая лечебница. Достигнув вершины холма, дорога едва заметно поворачивала направо. Там был расположен Дом. Он и без того принадлежал к числу самых высоких в стране, а благодаря своему положению просматривался из любой части города. Он всегда был перед глазами, и, откуда бы человек ни ехал, Дом виднелся в конце его пути. Дом имел тридцать этажей и стоял на квадратном фундаменте. На каждой стене было по четыреста пятьдесят окон и белые часы с красными стрелками. На облицовку пошла глазированная плитка, темно-синяя у основания Дома, но чем выше, тем светлей. При первом взгляде на Дом через ветровое стекло Иенсену показалось, будто он пробивается из земли, как неслыханных размеров колонна, и вонзается в холодное, по-весеннему безоблачное небо. Иенсен по-прежнему прижимал к уху трубку радиотелефона и слушал. Дом разрастался, заслоняя горизонт. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Я полагаюсь на вас. Вам предстоит лично разобраться в обстановке. Короткая пауза, наполненная треском. Потом начальник неуверенно сказал: -- У меня все. II На восемнадцатом этаже полы были устланы голубыми коврами. Иенсен увидел две большие модели кораблей в застекленных витринах и холл с креслами и низким изогнутым столиком. В комнате со стеклянными стенами праздно сидели три молодые женщины. Одна из них бросила на вошедшего беглый взгляд и спросила: -- Вам кого? - Моя фамилия Иенсен. У меня спешное дело. -- Ах, спешное... Женщина нехотя встала и плавно, с хорошо заученной небрежностью прошествовала по коврику. Распахнув дверь, она выкрикнула: -- Вас спрашивает какой-то Иенсен! У нее были красивые ноги и тонкая талия. А одета безвкусно. Из дверей выглянула другая женщина. Чуть постарше, блондинка с правильными чертами и стерильной внешностью. Не обращая внимания на свою помощницу, она сказала: -- Прошу. Вас ожидают. В угловой комнате было шесть окон, а под ней лежал город, безжизненный и ненатуральный, как на рельефной карте. День был ясный и холодный. Ослепительный солнечный свет не скрывал перспективы. Комната была выдержана в чистых и холодных тонах: стены, пластик на полу и мебель из стальных трубок -- все очень светлое. В одном из простенков стояла стеклянная витрина, где выстроились хромированные кубки, каждый на деревянной черной подставке с гравюрой -- венок из дубовых листьев. Сверху большинство из них было увенчано фигурами -- то обнаженные стрелки из лука, то орлы с распростертыми крыльями. На письменном столе помещался внутренний телефон, объемистая пепельница из нержавейки и костяная змея. Сверху на витрине стоял настольный красно-белый флажок на металлическом стержне, а под столом -- пара светло-желтых сандалий и пустая алюминиевая корзина для бумаг. Посредине стола лежало письмо. В комнате находились два человека. Первый стоял у короткой стороны стола, опершись кончиками пальцев о полированную столешницу. На нем был отутюженный темный костюм, сшитые на заказ черные ботинки, белая сорочка и серебристо-серый шелковый галстук. Лицо гладкое и угодливое, волосы зачесаны, за массивными очками в роговой оправе -- собачьей преданности взгляд. Иенсену часто доводилось видеть такие лица, особенно на экране телевизора. Второй казался чуть помоложе, на нем были носки с желтой каемкой, поверх носков -- подследники, светло-коричневые териленовые брюки и расстегнутая белая рубаха навыпуск. Этот подтащил к окну стул и стоял на коленях, уперши подбородок в ладони, а локти -- в белый мраморный подоконник. Он был белокурый, синеглазый. Иенсен предъявил свой служебный значок и шагнул к столу. -- Шеф издательства? Мужчина в шелковом галстуке отрицательно помотал головой и отступил от стола, легкими поклонами и энергичными жестами указывая в сторону окна. Его улыбка как-то не соответствовала первому впечатлению. Белокурый сполз со стула и неслышными шагами приблизился к Иенсену. Торопливо и энергично пожав руку Иенсену, он кивнул на письменный стол: -- Вот оно. Конверт был белый, ничем не примечательный. На нем были наклеены три марки, а в нижнем левом углу -- ярлычок "Срочное". В конверте лежал лист бумаги, сложенный вчетверо. Как адрес, так и текст письма были склеены из отдельных букв, а буквы вырезаны из какой-то газеты. Бумага была чрезвычайно высокого качества, и формат ее казался не совсем обычным. Подняв письмо кончиками пальцев, Иенсен прочел: "Чтобы отомстить за совершенное вами убийство в здание заложен мощный взрывной заряд с часовым механизмом ровно в четырнадцать часов двадцать третьего марта произойдет взрыв невинные не должны пострадать". -- Она, разумеется, не в своем уме, -- сказал блондин. -- Просто-напросто душевнобольная. -- Да, мы пришли к такому заключению, -- сказал мужчина в галстуке. -- Или это попросту немыслимо глупая шутка, -- сказал блондин. -- И пошлая к тому же. -- Может быть, и так, вполне может быть, -- поддержал мужчина в галстуке. Блондин бросил на него равнодушный взгляд и сказал: -- Это наш директор. Первый директор издательства. -- И после короткой паузы добавил: -- Моя правая рука. Лицо директора расплылось в улыбке, и он наклонил голову. Вероятно, это означало признательность, но может быть, он захотел спрятать лицо по каким-то другим соображениям. Ну, например, из скромности, почтения или самолюбия. -- У нас есть еще девяносто восемь директоров, -- уточнил блондин. Комиссар Иенсен взглянул на свои часы: 13.19. -- Насколько я понял, господин шеф, вы сказали "она". Есть ли у вас основания предполагать, что отправительницей была женщина? -- Как правило, меня называют просто "издатель", -- сказал блондин. Он обогнул стол, сел в кресло и закинул на подлокотник правую ногу. -- Оснований у нас вроде бы нет. Просто сказалось так. Ведь кто-то же составил это письмо. -- Вот именно, -- сказал директор. -- Вопрос только -- кто? -- сказал блондин. -- Совершенно справедливо, -- заключил директор. Улыбка сбежала с его лица, сменившись глубокомысленными складками на переносице. Издатель закинул на подлокотник также и левую ногу. Иенсен снова взглянул на часы: 13.21. -- Здание надо эвакуировать, -- сказал он. -- Эвакуировать? Исключено. Нам пришлось бы тогда остановить все работы, и, может быть, часа на два. Вы понимаете, что это значит? Вы имеете хоть малейшее представление, во сколько это нам обойдется? -- И, повернувшись вместе с креслом, блондин вызывающе посмотрел на того, кто был его правой рукой. Директор издательства с молниеносной быстротой распустил складки по всему лбу и, бормоча что-то себе под нос, начал быстро прикидывать на пальцах. Человек, который хотел, чтобы его называли издателем, окинул директора холодным взглядом и вернул кресло в исходное положение. -- Минимум семьсот пятьдесят тысяч. Вы понимаете? Три четверти миллиона. Как минимум. А может быть, в два раза больше. Иенсен еще раз прочел письмо. Глянул на часы: 13.23. Издатель продолжал: -- Мы издаем сто четыре журнала. Все они печатаются в этом доме. Их общий тираж превышает двадцать один миллион экземпляров. В неделю. И для нас самое главное -- напечатать и разослать их без промедления. Выражение его лица вдруг изменилось. Просветленный синий взор упал на Иенсена. -- В каждом доме нашей страны каждая семья ждет свой журнал. Наши журналы одинаково интересны для всех -- для принцессы и для жены лесоруба, для крупнейшего общественного деятеля или деятельницы и для самых униженных и отверженных, если бы таковые у нас имелись, -- словом, для всех. И после короткой паузы: -- А дети, все эти милые малютки... -- Малютки? -- Да, девяносто восемь из наших журналов предназначены для детей. -- Серийные выпуски, -- уточнил директор. Блондин наградил директора неблагосклонным взором, и лицо у него снова изменилось. Досадливо повернувшись в кресле, он взглянул на Иенсена: -- Ну так как же? -- При всем моем почтении к этим доводам я настаиваю на эвакуации. -- Больше вы ничего не можете сказать? Чем же тогда, позвольте вас спросить, занимаются ваши люди? -- Ищут. -- И если бомба есть, они ее найдут? -- Это опытные люди, но у них слишком мало времени. Заряд взрывчатки нелегко обнаружить. Практически он может быть где угодно. Как только они найдут хоть что-нибудь, мне доложат непосредственно сюда. -- У вас еще есть в запасе три четверти часа. Иенсен взглянул на свои часы: -- Тридцать пять минут. Но даже если они найдут заряд, для того чтобы его обезвредить, потребуется дополнительное время. -- А если никакой бомбы вообще нет? -- Я все-таки посоветовал бы очистить здание. -- Даже считая риск минимальным? -- Даже. Я допускаю, что угрозу могли не привести в исполнение, что ничего не случится. Но, к сожалению, нам известны и обратные примеры. -- Откуда? -- Из истории криминалистики. Иенсен заложил руки за спину и качнулся на носках. -- Таково мое мнение как профессионала, -- сказал он. Издатель пристально поглядел на него. -- За какую сумму вы согласились бы изменить свое мнение? -- спросил он. Иенсен взглянул на него недоуменно. Издатель, видимо, покорился судьбе. -- Это была только шутка, -- мрачно пояснил он, затем спустил ноги с подлокотников, снова вернул кресло в исходное положение, уронил руки на стол и опустил голову на стиснутый левый кулак. Потом он рывком выпрямился: -- Мы должны посоветоваться с моим кузеном, -- и нажал кнопку внутреннего телефона. Иенсен заметил время: 13.27. Мужчина в шелковом галстуке как-то бесшумно переместился в пространстве и, очутившись подле Иенсена, шепнул ему: -- С шефом, главным шефом, шефом всего треста, главой концерна. Издатель что-то промурлыкал в микрофон. Потом прижал трубку к уху и недружелюбно взглянул на шепчущихся. Нажал другую кнопку, пригнулся к микрофону и заговорил. Четко и деловито: -- Это комендант здания? Прикиньте, сколько времени уйдет на учебную пожарную тревогу. Со скоростной эвакуацией. Ответ должен быть готов не позже чем через три минуты. Доложите непосредственно мне. В комнату вошел шеф. Такой же белокурый, как и его брат, но старше примерно лет на десять. Лицо у него было спокойное, серьезное и красивое, плечи широкие, осанка прямая. На нем был коричневый костюм, простой и строгий. Шеф с места в карьер заговорил низким приглушенным голосом. -- Сколько лет этой новенькой? -- спросил он рассеянно и подобием кивка указал на дверь. -- Шестнадцать, -- доложил брат. -- А-а-а. Директор издательства очутился возле витрины, и вид у него сделался такой, словно он приподнялся на цыпочки, хотя стоял он на всей ступне. -- Это человек из полиции, -- сказал издатель. -- У него есть люди, которые ищут, но они ничего не найдут. И он говорит, что мы должны эвакуировать здание. Шеф подошел к окну, поглядел, помолчал. -- Вот и весна пришла, -- сказал он. -- Ах, как красиво! В комнате воцарилось молчание. Иенсен взглянул на часы: 13.29. Шеф процедил сквозь уголок рта: -- Перегоните наши машины. Директор опрометью бросился к дверям. -- Они стоят у самой стены, -- кротко добавил шеф. -- Ах, как красиво! Молчание -- на тридцать секунд. Потом что-то зажужжало, и на внутреннем телефоне мигнула лампа. -- Слушаю, -- сказал издатель. -- От восемнадцати до двадцати минут с использованием лестниц, непрерывных и скоростных автоматических лифтов. -- Учтено все? -- Кроме тридцать первого. -- А если с... особым отделом? -- Значительно дольше. При этом голос в микрофоне несколько увял. -- Винтовые лестницы слишком узки, -- сказал он. -- Знаю. Щелчок. Молчание. 13.31. Иенсен подошел к одному из окон. Далеко внизу он увидел стоянку и улицу, разделенную на шесть рядов. Теперь она была пустынна. Он увидел также, что его люди перекрыли проезжую часть желтыми рогатками метрах в четырехстах от здания и что один из них направляет движение по боковой улице. Несмотря на расстояние, Иенсен отчетливо видел зеленую форму полицейских и белые нарукавники регулировщика. От стоянки отделились две большие черные машины. Они передвинулись к югу в сопровождении третьей - белого цвета, которая, по всей вероятности, принадлежала директору. Директор снова возник в комнате и стоял теперь у стены. Улыбка его выражала тревогу, голова поникла под бременем забот. -- Сколько всего этажей в здании? -- спросил Иенсен. -- Тридцать над поверхностью земли, -- ответил издатель, -- и четыре под землей. Мы обычно исходим из цифры тридцать. -- Мне показалось, что вы упомянули тридцать первый? -- Разве? Это по рассеянности. -- А сколько у вас служащих? -- Здесь? В Доме? -Да. -- Четыре тысячи сто в главном корпусе. Две тысячи в боковых крыльях. -- Итого свыше шести тысяч? -- Да. -- Я настаиваю на их эвакуации. Молчание. Издатель повернулся вместе с креслом вокруг своей оси. Шеф стоял, засунув руки в карманы, и глядел в окно. Потом он медленно перевел взгляд на Иенсена. Его правильное лицо казалось очень серьезным. -- Вы и в самом деле допускаете, что в здание подложена бомба? -- Во всяком случае, с такой возможностью следует считаться. -- Вы полицейский комиссар? -Да. -- В вашей практике бывали подобные случаи? Иенсен ненадолго задумался. -- Это случай особого рода, но опыт учит нас, что угрозы, содержащиеся в анонимных письмах, более чем в восьмидесяти случаях из ста оказываются справедливыми... или по крайней мере основаны на фактах. -- Это доказано статистикой? -Да. -- Вы знаете, во сколько нам обойдется эвакуация? -Да. -- Наше предприятие более тридцати лет борется с экономическими затруднениями. Убытки растут из года в год. К сожалению, это доказано статистикой. Лишь благодаря большим жертвам личного порядка мы можем продолжать нашу деятельность. Голос его приобрел другую окраску: стал горестным и сокрушенным. Иенсен не отвечал. 13.34. -- Наша деятельность носит чисто идеалистический характер. Мы не бизнесмены. Мы издатели-книжники. -- Книжники? -- Свои журналы мы приравниваем к книгам, ибо они отвечают тем потребностям, которые никогда не смогли бы удовлетворить книги, издававшиеся в прошлом. Он глянул в окно и бормотнул: -- Ах, как красиво! Сегодня я шел парком и видел, что там уже распустились первые цветы. Фиалки и подснежники. Вы любите природу? -- Да как вам сказать... -- Все люди должны любить природу. Ибо от этого жизнь становится богаче. Еще богаче. И снова, повернувшись к Иенсену: -- Вы понимаете, чего вы от нас требуете? Расходы огромные. Положение у нас тяжелое, даже в частной жизни. Вот у меня дома после того, как последний раз подбили бухгалтерские итоги, в ходу лишь большие коробки спичек. Я говорю об этом для примера. -- Большие коробки? -- Да, из соображений экономии. Приходится экономить решительно на всем. Большие коробки гораздо дешевле. Это здоровая экономия. Издатель к этому времени уже сидел на столе, поставив ноги на подлокотник кресла. Он глядел на своего кузена. -- Если бомбу и впрямь подложили, тоже может получиться здоровая экономия. Домик становится тесноват. Шеф глянул на него с горечью. -- Ну, страховка-то покроет убытки, -- сказал издатель. -- А кто покроет убытки страхового общества? -- Банки. -- А убытки банков? Издатель промолчал, и шеф вторично перенес свое внимание на Иенсена. -- Я полагаю, что вы по долгу службы обязаны молчать. -- Разумеется. -- Начальник полиции вас рекомендовал. Надеюсь, он знал, что делает. Иенсен не нашелся что ответить. -- Кстати, внутри здания нет полицейских в форме? -Нет. Издатель снял ноги с кресла и скрестил их под собой, как делают портные. Иенсен покосился на часы. 13.36. -- А если бомба есть в самом деле, -- сказал издатель, -- шесть тысяч человек... скажите-ка, господин Иенсен, какой процент составят потери? -- Потери? -- Ну да, потери в людях? -- Это нельзя предсказать заранее. Издатель пробормотал, как бы ни к кому не обращаясь: -- Найдутся такие, которые скажут, что мы нарочно дали им взлететь на воздух. Это вопрос престижа. -- И обращаясь к кузену: -- А о потере престижа ты подумал? Шеф устремил затуманенную синеву глаз на город, белый, чистый, кубистский. Самолет вычерчивал геометрические фигуры на ясном весеннем небе. -- Эвакуировать, -- сквозь приоткрытый уголок рта проронил он. Иенсен заметил время: 13.38. Рука издателя легла на внутренний телефон. Рот приблизился к микрофону. Голос был четким и решительным: -- Учебная пожарная тревога. Провести скоростную эвакуацию. Через восемнадцать минут в доме не должно быть ни одного человека, кроме особого отдела. Начинайте ровно через девяносто секунд. Красная лампочка погасла. Издатель встал и пояснил: -- Для сотрудников тридцать первого лучше спокойно сидеть у себя в отделе, чем гонять по лестницам. Ток будет отключен в ту самую минуту, когда последний лифт спустится вниз. -- Откуда у нас могут быть такие недоброжелатели? -- сокрушенно сказал шеф. И ушел. Издатель начал обуваться. Иенсен вышел из комнаты вместе с директором. Едва за ними захлопнулась дверь, у директора сразу же опустились уголки рта, лицо стало неподвижное и надменное, а взгляд--пронзительный и пытливый. Когда они проходили через секретарскую, молодые женщины, как по команде, склонились над своими столами. Ровно в тринадцать часов сорок минут комиссар Иенсен вышел из лифта и пересек вестибюль. Он дал своим людям знак следовать за ним и толкнул вращающуюся дверь. Полиция покинула Дом. Позади, перекатываясь между бетонными стенами, гремели усиленные микрофоном слова команды. III Машина ждала у ограды, примерно на полдороге между стоянкой и полицейским кордоном. Комиссар Иенсен сидел на переднем сиденье рядом с шофером. В левой руке он держал секундомер, в правой -- микрофон. Через небольшие промежутки времени он отдавал краткие энергичные приказания сотрудникам, находящимся в радиофицированных машинах и тем, которые перекрыли улицу. У него была хорошая выправка; густые седые волосы были коротко подстрижены на затылке. Сзади сидел директор -- человек в шелковом галстуке и со скользкой улыбкой. Лоб у него взмок от пота, он суетливо ерзал на сиденье. Теперь, когда поблизости не было ни выше-, ни нижестоящих, он мог наконец предоставить отдых своему лицу. Черты его как-то сразу обмякли и расплылись, а между губами то и дело мелькал кончик разбухшего языка. Он явно не учел, что Иенсен может наблюдать за ним в зеркало заднего вида. -- Вам вовсе незачем оставаться, если вам это неприятно, -- сказал Иенсен. -- Я обязан. Шеф уехал, издатель тоже. Таким образом я становлюсь ответственным лицом, так сказать, шефом. -- Понимаю. -- А это опасно? -- Едва ли. -- Но если рухнет все здание? -- Маловероятно. Иенсен поглядел на секундомер. 13.51. Он перевел взгляд на Дом. Даже отсюда, с расстояния почти в триста метров, монолитная глыба устрашала и подавляла своими грандиозными размерами. Четыреста пятьдесят кусков стекла, оправленных в четыреста пятьдесят одинаковых металлических рам, отражали белый солнечный свет, голубая облицовочная плитка на стенах создавала впечатление холода, блеска, неприступности. Иенсену вдруг показалось, что Дом может рухнуть и без всякой бомбы, просто земля прогнется под этим непомерным грузом, просто давление, распирающее изнутри эти стены, разорвет их. Из главного подъезда лился нескончаемый людской поток. Он не спеша петлял между рядами автомобилей на стоянке, просачивался сквозь проходы в высокой стальной ограде, стекал вниз по склону холма и потом наискось по серым бетонным плитам порта. За грузовыми причалами и низким длинным зданием пакгауза поток дробился, представал серой безликой массой, человеческой туманностью. Несмотря на расстояние, Иенсен успел заметить, что по меньшей мере две трети персонала составляют женщины и что большинство из них одето в зеленое. Должно быть, потому, что зеленое -- цвет весны. Две большие красные машины с брандспойтами и подъемными лестницами тронулись со стоянки и подъехали к входу. Пожарники сидели вдоль бортов, и их стальные каски сверкали на солнце. Но ни сирены, ни колокола не издали ни звука. В тринадцать часов пятьдесят семь минут поток поредел, спустя еще минуту из стеклянных дверей выходили лишь отдельные лица. А спустя еще немного в дверях остался один-единственный человек. Напрягая зрение, Иенсен смог узнать его. Это был начальник гражданского патруля. Иенсен взглянул на секундомер. 13.59. Слышно было, как за спиной нервически возится директор издательства. Пожарники сидели на своих местах. А начальник патруля исчез. Дом был пуст. Иенсен в последний раз взглянул на часы, потом на здание и начал отсчет. Когда перевалило за пятнадцать, секунды как будто сделались длинней. Четырнадцать... тринадцать... двенадцать... одиннадцать... десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один... -- Ноль, -- сказал комиссар Иенсен. IV -- Это неслыханное преступление, -- сказал начальник полиции. -- Но бомбы-то мы не обнаружили. И вообще ничего не произошло. Ровно через час дали отбой пожарной тревоги, и люди снова приступили к работе. Задолго до четырех все уже шло своим чередом. -- И все-таки это неслыханное преступление, -- повторил начальник полиции. Голос его звучал внушительно, но не совсем твердо, словно он пытался убедить не только своего собеседника, но и самого себя. -- Преступника надо задержать. -- Следствие продолжается. -- Но я не советовал бы вам вести следствие обычными методами. Преступника надо найти во что бы то ни стало. -- Понял. -- Выслушайте меня внимательно. Я далек от мысли критиковать ваши методы... -- Я избрал единственно возможный путь. Риск был слишком велик. На карту были поставлены сотни человеческих жизней, а то и больше. Если бы Дом загорелся, мы вряд ли смогли бы что-нибудь сделать. Пожарные лестницы достают только до седьмого, максимум до восьмого этажа. Словом, команда возится внизу, а огонь лезет вверх. Далее: высота Дома сто двадцать метров, а выше чем на тридцать метров брандспойты не достают. -- Конечно, конечно, я вас понимаю. И вообще я не осуждаю вас, как я уже сказал. Но они ужасно возмущаются. Остановка производства обошлась им почти в два миллиона. Шеф лично связался с министром внутренних дел. Я не сказал бы, что он принес жалобу... Пауза. -- Слава богу, это не назовешь жалобой в обычном смысле слова... Иенсен промолчал. -- Но он возмущен, его возмущают как убытки, так и гнусные происки, жертвой которых он стал. Да, да, я цитирую дословно: происки. -- Слушаю. -- Они настаивают на немедленной поимке преступника. -- Нужно время. Мы располагаем только письмом. -- Я знаю. Но преступление должно быть раскрыто. -- Слушаю. -- Дело довольно щекотливое и, как я уже сказал, спешное. Все остальные дела можно отложить. Чем бы вы ни занимались до этого, можете все считать несущественным. -- Понял. -- Сегодня у нас понедельник. В вашем распоряжении неделя -- и ни секунды больше. Семь дней, понимаете! -- Понимаю. -- Займитесь этим делом лично. Можете пользоваться услугами всех наших лабораторий, но не посвящайте их в суть дела. А если захотите с кем-нибудь посоветоваться, обращайтесь непосредственно ко мне. -- Должен сообщить вам, что гражданский патруль уже в курсе. -- Очень жаль. Прикажите им хранить молчание. -- Постараюсь. -- Все важные допросы проводите лично. -- Понял. -- И еще одно: следствие никак не должно мешать им. Они чрезвычайно дорожат временем. Если уж вам непременно понадобится получить от них какие-либо сведения, они предпочитают давать их через шефа-исполнителя, первого директора издательства. -- Понял. -- Вы с ним уже знакомы? -Да. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Желаю вам удачи. Это прежде всего в ваших интересах. Комиссар Иенсен положил трубку. Поставил локти на зеленое сукно стола и уронил голову на ладони. Коротко остриженные волосы больно кололи пальцы. Рабочий день Иенсена начался пятнадцать часов назад. Сейчас было уже без малого десять, и Иенсен очень устал. Иенсен встал из-за стола, расправил плечи и спустился по винтовой лестнице вниз, в дежурную часть. Комната выглядела очень старомодно. Все здесь было выкрашено в ядовито-зеленый цвет, как и двадцать пять лет назад, когда Иенсен был еще постовым полисменом. Через всю комнату тянулся деревянный барьер, а за ним скамьи, прикрепленные к стене, и кабины для допроса со стеклянными оконцами и до блеска отполированными ручками дверей. Сегодня в дежурке большого наплыва не было. Несколько пьяниц да оголодавших проституток, все средних лет или чуть постарше. Они сидели кто где и дожидались, когда их вызовут на допрос, а за барьером виднелась непокрытая голова полицейского. На полицейском был полотняный китель защитного цвета. Он нес дежурство у телефона. Время от времени доносился рев машин, с шумом въезжавших во двор. Иенсен открыл стальную дверцу в стене и спустился в подвал. Помещение у шестнадцатого участка было старое, пожалуй, единственное старое в этой части города, да к тому же оно не содержалось в должном порядке. Зато камеры были оборудованы по последнему слову техники. Потолки белые, пол белый, стены тоже, решетчатые двери сверкают под резким, безжалостным светом ламп. У ворот стоял серый полицейский автобус. Задние дверцы у него были распахнуты, и несколько человек в форме выгружали оттуда группу пьяниц. Надо сказать, что с задержанными они не церемонились, но Иенсен уже знал, что причиной тому не столько жестокосердие, сколько отчаянная усталость. Иенсен прошел через помещение для регистрации алкоголиков, разглядывая по пути их бессмысленные тоскливые лица. Хотя пьянство на улицах преследовалось строжайшим образом, и с каждым годом все строже, хотя правительство совсем недавно приняло новый закон, запрещающий злоупотребление алкоголем даже в домашних условиях, полиция совершенно изнемогала от непосильной нагрузки: каждый вечер она задерживала от двух до трех тысяч человек, находящихся в более или менее глубокой стадии опьянения. Из них примерно половину составляли женщины. Со времени постовой службы Иенсен помнил, что тогда три сотни задержанных в субботний вечер считалось чрезвычайным происшествием. Рядом с автобусом стояла санитарная машина, а подле нее молодой человек в спортивной шапочке и белом халате -- полицейский врач. -- Пятерых надо отправить в больницу для промывания желудка. -- сказал он. -- Оставить их здесь я не рискну. Не могу взять на себя такую ответственность. Иенсен кивнул. --Черт знает что получается,--продолжал врач.--Сперва облагают спиртные напитки огромным налогом -- пять тысяч процентов, потом создают такие условия жизни, которые толкают человека к пьянству, и после всего этого в одном только нашем городе государство ежедневно зарабатывает на штрафах за пьянство триста тысяч. -- Советую вам держать язык за зубами, -- ответил Иенсен. V Жил комиссар Иенсен по теперешним временам сравнительно недалеко от центра, в южном районе застройки, и на машине он добрался до своего дома меньше чем за час. В центре на улицах было все так же шумно: не закрылись еще кинотеатры и кафе-автоматы, и люди сновали по тротуарам вдоль освещенных витрин. Лица у них были белые и напряженные, словно их измучил холодный колючий свет реклам и фонарей. Кое-где встречались группки праздношатающейся молодежи. Они собирались вокруг фургонов, где продавали жареную кукурузу, или перед витринами. Стояли по большей части тихо, даже друг с другом почти не разговаривали. Лишь изредка кто-нибудь равнодушно провожал глазами полицейскую машину. Преступность среди молодежи, считавшаяся прежде чрезвычайно важной проблемой, за последнее десятилетие почти сошла на нет. И вообще теперь совершалось гораздо меньше преступлений, возрастал только алкоголизм. По дороге через центр Иенсен неоднократно наблюдал полицейских при исполнении ими служебных обязанностей. В неоновом свете отливали белым резиновые дубинки, когда полицейские запихивали пьяниц в автобусы. Перед министерством внутренних дел машина Иенсена нырнула в восьмикилометровый туннель и вынырнула в пустынном заводском районе, потом проехала через мост и продолжала свой путь по шоссе к югу. Иенсен устал, и в правом подреберье у него засела боль, тяжелая и тягучая. Пригород, где он жил, состоял из тридцати шести восьмиэтажных домов, выстроенных в четыре параллельные линии. Между этими линиями располагались места для стоянки автомобилей, цветочные газоны, а для детей -- игровые павильоны из прозрачной пластмассы. Иенсен остановил машину перед седьмым домом в третьей линии, выключил зажигание и вылез под холодное звездное небо. Хотя часы показывали всего пять минут одиннадцатого, в доме было темно. Иенсен сунул монету в автомат при стоянке, повернул рычажок с красной часовой стрелкой и пошел к себе. Он зажег свет, снял плащ, ботинки, галстук, пиджак, расстегнул рубашку, прошелся по комнате, окинул взглядом ее безликую обстановку, большой телевизор и снимки -- еще из полицейской школы, -- развешанные по стенам. Потом опустил жалюзи на окнах, снял брюки и погасил свет. В темноте прошел на кухню и достал из холодильника бутылку. Прихватив еще и рюмку, отогнул одеяло и простыню и уселся на постели. Так он сидел и пил -- в полной темноте. Когда боль поутихла, Иенсен отставил рюмку на тумбочку и лег. Уснул он почти мгновенно. VI Комиссар Иенсен проснулся в половине седьмого. Вылез из постели, прошел в ванную комнату, там вымыл лицо, руки и шею холодной водой, побрился и почистил зубы. От полоскания долго кашлял. Потом, вскипятив воды с медом, он постарался выпить ее, пока она не остыла. Между делом просмотрел газеты. Ни одна из них ни словом не обмолвилась о событиях, которые занимали его со вчерашнего дня. На шоссе было оживленное движение, и, даже включив сирену, он смог добраться до участка только в тридцать пять минут девятого. Через десять минут позвонил начальник полиции. -- Следствие ведется? -- Да. -- По каким направлениям? -- Послано на анализ вещественное доказательство -- бумага. Психологи изучают текст. Откомандировал человека на почту. -- Имеются результаты? -- Пока нет. -- У вас есть какая-нибудь версия? -Нет. Молчание. -- Мои сведения об этом издательстве недостаточны, -- сказал Иенсен. -- Желательно их освежить. -- Да. -- Еще желательнее, чтобы вы нашли источники информации вне концерна. -- Понял. -- Я порекомендовал бы вам обратиться в министерство, например, к государственному секретарю по вопросам печати. -- Понял. -- Вы читаете их журналы? -- Нет. Но я начну. -- Хорошо, только ради бога постарайтесь не вызывать нареканий со стороны шефа и его кузена. -- Если я назначу кого-нибудь из патруля в личную охрану, вы не будете возражать? -- Для кого охрану? Для шефа с братом? -Да. --Без их ведома? -Да. -- Вы считаете такой шаг обоснованным? -Да. -- И вы думаете, ваши люди справятся с таким щекотливым поручением? -Да. За этим последовало столь продолжительное молчание, что Иенсен невольно взглянул на часы. Он слышал, как дышит начальник, слышал, как тот постукивает чем-то по столу, скорей всего авторучкой. -- Иенсен! -- Слушаю! -- С этой минуты следствие целиком передоверено вам. Я не желаю ничего знать ни о ваших методах, ни о ваших действиях. -- Понимаю. -- За все отвечаете вы. А я на вас полагаюсь. -- Понял. -- Общие установки ясны? -- Да. -- Желаю удачи. Комиссар Иенсен пошел в туалет, набрал там воды в бумажный стаканчик и вернулся к своему столу. Выдвинув ящик стола, достал оттуда пакетик с питьевой содой, отсыпал в стаканчик ложки три -- на глазок -- и размешал ручкой. За двадцать пять лет службы в полиции Иенсен видел начальника один раз, а не говорил с ним ни разу -- до вчерашнего дня. Зато со вчерашнего они уже успели поговорить по телефону пять раз. Соду он выпил залпом, стаканчик смял и кинул в корзинку для бумаг, потом позвонил в лабораторию. Лаборант отозвался сухим, официальным тоном: -- Отпечатки пальцев не обнаружены. -- Вы уверены? --Разумеется, уверен. Но для нас еще ничего не ясно. Мы прибегнем к другим методам. -- Конверт? -- Из самых обычных. Ничего нам не даст. -- А бумага? -- Вот бумага особой выработки, И кроме того, надорвана по одному краю. -- Это может служить какой-то нитью? -- Допускаю. -- Еще что? -- Ничего. Мы продолжаем работу. Иенсен положил трубку, подошел к окну и поглядел вниз на цементированный двор участка. У входа в подвал стояли двое полицейских в резиновых сапогах и непромокаемых комбинезонах. Они разматывая шланги -- собирались мыть камеры. Иенсен распустил ремень, чтобы легче было дышать, пока газы, распиравшие желудок, не выйдут через пищевод. Зазвонил телефон. Это звонил полицейский, который был откомандирован на почту. -- Боюсь, что скоро мне не управиться. -- Расходуйте столько времени, сколько нужно, но ни секундой больше. -- Как часто докладывать? -- Каждое утро в восемь ноль-ноль письменно. Иенсен положил трубку, надел фуражку и вышел из комнаты. Министерство средств информации было расположено в самом центре города, между королевским дворцом и главной канцелярией объединенных партий страны. Кабинет государственного секретаря по делам печати, с видом на дворец, находился на третьем этаже. -- Концерн являет нам пример идеального руководства, -сказал он. -- Концерн -- это краса и гордость свободного предпринимательства. -- Понимаю. -- Единственное, чем я могу помочь вам, -- это сообщить некоторые статистические данные. Он взял со стола какую-то папку и рассеянно полистал ее, -- Концерн выпускает сто сорок четыре различных издания. В прошлом году общий тираж их составлял двадцать один миллион триста двадцать шесть тысяч четыреста пятьдесят три экземпляра в неделю. Иенсен записал на карточке: "21 326 453". -- Это очень высокая цифра. Она свидетельствует о том, что наша страна имеет самую высокую читательскую активность в мире. -- А еще где-нибудь еженедельники издаются? -- Очень немного. Их печатают всего несколько тысяч экземпляров -- для весьма ограниченного круга читателей. Иенсен кивнул. -- Но издательство представляет собой, разумеется, лишь одну из ветвей концерна. -- А что еще в него входит? -- По моему ведомству речь идет о ряде типографий, печатающих главным образом газеты. -- Сколько именно? -- Чего, типографий? Тридцать шесть. -- А сколько газет они выпускают? -- Около ста... Одну минуточку... -- Секретарь порылся в бумагах. -- Сто две -- на сегодняшний день. Ибо газетное дело на редкость непостоянно. Одни газеты закрываются, вместо них возникают другие. -- Почему? -- Чтобы лучше отвечать новым запросам и улавливать дух времени. Иенсен кивнул. -- Общий тираж газет за истекший год... -- Какой же? -У меня есть только сводные цифры, для всей страны. Девять миллионов двести шестьдесят пять тысяч триста двенадцать экземпляров ежедневно. Но это и есть примерно та цифра, которая вас интересует. Выходит, правда, несколько газет, не зависящих от концерна. Но они испытывают затруднения с подписчиками, и тиражи у них ничтожные. Если вы сократите приведенные мной цифры тысяч на пять, вы получите искомый результат. Иенсен записал на ту же карточку: "9 260 000". И спросил: -- А кто занимается вопросами подписки? -- Демократическое объединение издателей. -- Там представлены все газеты? -- Да, за исключением тех, чьи тиражи не превышают пяти тысяч экземпляров. -- Почему? -- Более низкие тиражи нерентабельны. Практически концерн незамедлительно закрывает те газеты, чей тираж упал ниже приведенной цифры. Иенсен сунул карточку в карман. -- Другими словами, концерн контролирует все газеты, выходящие в стране? -- Если угодно. Но я считаю своим долгом подчеркнуть, что это в высшей степени разносторонние издания, заслуживающие всяческой похвалы. И прежде всего заслуживают похвалы наши еженедельники, доказавшие, что они способны без лишнего шума и суеты удовлетворять все законные вкусы и предпочтения наших читателей. Ибо раньше пресса зачастую возбуждала и тревожила читательские круги. Теперь совсем другое дело. Теперь оформление и содержание служат одной цели -- нести нашим читателям пользу и... и... -- секретарь бросил взгляд в папку и перевернул страницу... -- и радость. Они принимают в расчет семью, они хотят быть доступными для всех и не порождать при этом агрессивности, недовольства или беспокойства. Они удовлетворяют также естественную потребность человека наших дней уйти от действительности. Короче говоря, они служат созданию единого общества. -- Ясно. -- До того как проблема единого общества была решена, издание газет носило раздробленный характер. Политические партии и профсоюзы издавали свои газеты. Но по мере того как эти газеты сталкивались с экономическими трудностями, концерн либо закрывал, либо присоединял их. И многие сумели выжить именно благодаря... -- Чему же? -- Именно благодаря тем принципам, которые я только что перечислил. Благодаря способности подарить своим читателям душевное спокойствие и уверенность. Благодаря способности быть простыми и общедоступными, способности угадать вкусы современного человека, способности постичь его умственные потребности. Иенсен кивнул. -- Я не нахожу ни малейшего преувеличения в утверждении, что единая пресса больше, чем все иные средства, содействовала консолидации общества, уничтожению пропастей, отделяющих одну политическую партию от другой, монархию от республики, так называемый правящий класс от... Он умолк, посмотрел в окно и продолжал: -- И не нахожу ни малейшего преувеличения в утверждении, что заслуга принадлежит главным образом руководителям концерна. Это редкостные... исключительные люди, высоких... высоких моральных качеств. Они начисто лишены тщеславия, они не гонятся ни за почестями, ни за властью, ни за... -- За богатством? Секретарь бросил быстрый, недоверчивый взгляд на человека, сидящего в кресле для посетителей. -- Вот именно. -- Какие еще сферы контролирует концерн? -- Понятия не имею, -- рассеянно откликнулся секретарь,-- подписку и доставку, производство тары, пароходства, мебельную промышленность, само собой, бумажную промышленность и... и вообще это не по моей части. Он устремил взгляд на Иенсена: -- Не думаю, что могу дать вам сколько-нибудь исчерпывающие сведения. Кстати, зачем вам все это понадобилось? -- Приказ, -- сказал комиссар Иенсен. -- Чтобы переменить тему: как отразилось на статистике расширение прав полиции? -- Вы имеете в виду статистику самоубийств? -- Именно. -- Положительно. -- Очень рад это слышать. Комиссар Иенсен задал еще четыре вопроса. -- Не противоречит ли деятельность концерна антитрестовскому закону? -- Не знаю, я не юрист. -- Каковы обороты издательства? -- Это дело налогового управления. -- А личное состояние владельцев? -- Ну, это трудно подсчитать. -- Вы сами служили в концерне? -- Служил. На обратном пути Иенсен зашел в кафе-автомат, выпил чашку чаю и съел два ржаных сухарика. За едой он размышлял о том, что кривая самоубийств заметно пошла вниз после принятия закона об усилении наказания за пьянство. Ибо вытрезвители не ведут статистического учета, а самоубийства в камерах полицейских участков заносятся в рубрику скоропостижных смертей. Хотя надзор там поставлен очень хорошо, это случается не так уж редко. Когда он прибыл в шестнадцатый участок, было уже без малого два и пьяниц доставляли целыми партиями. С утра наплыв бывает не так велик, потому что полицейские избегают задерживать их до полудня. Это диктуется чисто гигиеническими соображениями -- необходимостью предварительно продезинфицировать камеры. Врач стоял в дежурке, облокотясь на барьер одной рукой, и курил. Халат у него был помятый, в кровавых пятнах. Иенсен посмотрел на него с явным неодобрением. Но врач неправильно истолковал этот взгляд и сказал: -- Ничего страшного. Так, один бедолага... Он уже скончался. Я опоздал. Иенсен кивнул. Веки у врача припухли и покраснели, на ресницах висели засохшие кусочки гноя. Он задумчиво посмотрел на Иенсена и спросил: -- А правду говорят, что вы до сих пор не провалили ни одного расследования? -- Да, -- ответил комиссар Иенсен. -- Правду. VII На столе в его кабинете лежали журналы, которые он приказал доставить. Сто сорок четыре журнала, разложенных на четыре стопки, по тридцать шесть в каждой. Комиссар Иенсен выпил соды и отпустил ремень еще на одну дырочку. Потом сел и взялся за чтение. Журналы различались по формату, иллюстрациям и числу страниц. Одни были напечатаны на глянцевой бумаге, другие на простой. Сравнение показало, что это определяет и цену. У всех были цветные обложки с изображением ковбоев, суперменов, членов королевских фамилий, певцов, телезвезд, известных политических деятелей, детей и животных. На некоторых обложках были сразу и дети и животные во всевозможных сочетаниях: например, девочки с котятами, белокурые мальчуганы со щенками, мальчуганы с громадными псами и девочки-подростки с маленькими кошечками. Все люди на обложках были красивые, все голубоглазые и с приветливыми лицами. Все, включая детей и домашних животных. Когда Иенсен взял лупу и более внимательно рассмотрел некоторые иллюстрации, он заметил, что на всех лицах лежит отпечаток безжизненности, словно кто-то удалил с них родинки, поры, синие прожилки. Комиссар Иенсен начал читать журналы, как обычно читал донесения, быстро, но внимательно, ничего не пропуская, если не был убежден заранее, что это ему уже знакомо. Примерно через час он заметил, что знакомые места встречаются все чаще. К половине двенадцатого он проработал семьдесят два журнала-- ровно 50 процентов. Он спустился вниз, перекинулся несколькими словами с дежурным на телефоне и выпил в буфете стакан чаю. Несмотря на стальные двери и капитальные кирпичные перекрытия, из подвала доносились бранчливые выкрики и жалобные вопли. По дороге к себе в кабинет он заметил, что полицейский в зеленом полотняном кителе читает один из тех журналов, которые он только что изучал. А на полочке за барьером дожидаются своей очереди еще три. На изучение второй половины у Иенсена ушло в три раза меньше времени. Без двадцати три он перевернул последнюю глянцевую обложку и поглядел в лупу на последнее приветливое лицо. Проведя кончиками пальцев по щекам, он нашел, что кожа у него дряблая и несвежая. Спать ему даже и не особенно хотелось, а стакан чаю, выпитый в буфете, до сих пор так заметно напоминал о себе, что есть не хотелось тоже. Иенсен на мгновение расслабил плечи, поставил левую руку на подлокотник и подпер ладонью голову. В такой позе он посидел еще немного, глядя на журналы. Он не вычитал из них ничего интересного, но зато и ничего такого, что показалось бы ему неприятным, тревожным или отталкивающим. Ничего, что могло бы порадовать его, рассердить, огорчить или удивить. Почерпнул некоторые сведения, преимущественно об автомашинах и личностях, занимающих видное положение, но ни одно из этих сведений не могло бы оказать воздействие на чьи-то поступки или образ мыслей. Встречались и элементы критики, но она всегда была направлена либо против известных из истории психопатов, либо -- в редких случаях -- против каких-то частных обстоятельств в каких-то отдаленных странах, да и то лишь изредка и в чрезвычайно сдержанных выражениях. Выносился на рассмотрение ряд моральных проблем, выуженных преимущественно из телепередач, где кто-то один, к примеру, выругался, а кто-то другой, к примеру, явится нечесаным или небритым. Эти проблемы занимали видное место в большинстве журналов, и при обсуждении их царило полное взаимопонимание, из чего явствовало, что все правы в равной мере. Порой такой вывод напрашивался. Часть материала составляла фантастика, она и оформлена была как фантастика, с цветными -- словно с натуры -- иллюстрациями. Подобно статьям, основанным на фактическом материале, фантастика говорила о людях, которые добились успеха в личной жизни или в области экономики. Материал подавался по-разному, но, насколько Иенсен мог судить, в журналах с глянцевой бумагой подача была не более сложной, чем в массовых выпусках. Он заметил также, что журналы адресовались к различным классам общества, но содержание их оставалось неизменным. Они хвалили одних и тех же людей, рассказывали те же сказки, и, хотя стиль их не совпадал, при чтении подряд создавалось впечатление, будто все это написано одним автором. Но это, разумеется, была мысль, лишенная каких бы то ни было оснований. Столь же неосновательной представлялась мысль, что кого-нибудь может задеть или возмутить написанное в этих журналах. Авторы, правда, весьма часто "переходили на личности", но всякий раз это были личности, известные высокими моральными принципами и прочими добродетелями. Можно было предположить, что некоторые добившиеся почета личности упоминаются реже, чем другие, или не упоминаются вовсе, но это было дело темное, да и маловероятное к тому же. Комиссар Иенсен достал из нагрудного кармана маленькую белую карточку. И написал четким убористым почерком: "144 журнала. Улик никаких". По дороге домой Иенсен вдруг почувствовал, что ему хочется есть. Он остановился перед автоматом, опустил монету, получил два бутерброда в целлофановой обертке и съел их прямо за рулем. Пока он добрался до дому, в правом подреберье опять начались сильные боли. Разделся он в темноте, достал бутылку и стакан, откинул одеяло и сел на кровать. VIII -- Донесения должны поступать ко мне ежедневно до девяти. В письменном виде. Все, что вы сочтете важным. Начальник патруля наклонил голову и молча ушел. Была среда, две минуты десятого. Комиссар Иенсен подошел к окну и посмотрел, как полицейские в защитных комбинезонах разматывают шланги и поливают камеры дезинфекционным раствором. Потом Иенсен снова сел за стол и еще раз просмотрел донесения. Два из них были предельно кратки. От того, кто был откомандирован на почтамт: "Письмо отправлено из западной части города не ранее двадцати одного часа в воскресенье и не позднее десяти часов утра в понедельник". От лаборанта: "Проведен анализ бумаги. Бумага белая, без примесей, высокого качества. Место изготовления пока не установлено. Способ заклейки: обыкновенный конторский клей, фотопленка, разведенная ацетоном. Производство -- не поддается определению". От психолога: "Не исключено, что отправителем был человек с ярко выраженной вязкостью психики или человек с угнетенной психикой и, возможно, с навязчивыми представлениями. Совершенно исключается возможность неустойчивой психики. Во всяком случае, можно установить, что обвиняемый -- человек пунктуальный, причем пунктуальность его граничит с педантизмом или со скрупулезностью. Кроме того, у обвиняемого наблюдается профессиональная привычка к выступлениям, устным или печатным, скорее ко вторым, и привычка, сложившаяся довольно давно. Само изготовление письма говорит о большой тщательности как с технической стороны, так и со стороны текста; например, подбор шрифта (все буквы одинаковой величины) и почти абсолютная ровность строк указывают, как мы уже неоднократно убеждались, на вязкость психики и скованность мышления. Некоторые особенности лексики указывают на то, что автор--мужчина не первой молодости и несколько чудаковатый. Ни одно из этих положений не подкрепляется доказательствами достаточно вескими, чтобы его можно было счесть бесспорным, но зато каждое из них может послужить руководством для дальнейших поисков". Это донесение было отстукано на машинке небрежно, торопливо, со множеством опечаток и исправлений. Комиссар Иенсен аккуратно сунул все три донесения в дырокол, пробил их, спрятал в зеленую папку и переложил папку налево от себя. Потом он встал, надел фуражку, китель и вышел из комнаты. Погода за это время не испортилась. Так же резал глаза невыносимый солнечный свет, но настоящей жары пока не было, и небо ослепляло холодной синевой, и даже воздух, несмотря на пары бензина, оставался чистым и свежим. Казалось, что пешеходы на тротуарах просто отлучились ненадолго от своих машин. Как обычно, все они были хорошо одеты и, как обычно, походили друг на друга. Двигались они нервно и торопливо, словно до смерти хотели залезть обратно в свои машины. Только под их надежным кровом они могли чувствовать себя в безопасности. Поскольку автомобили все-таки различались ну хотя бы по цвету, размерам, форме кузова, мощности, они и своим владельцам придавали какие-то личные черты, более того, даже порождали некоторую солидарность: у людей в одинаковых машинах возникало чувство принадлежности к какой-то определенной социальной категории, категории равнозначных, и это чувство казалось более реальным, чем единое общество. Все эти мысли Иенсен вычитал в циркуляре министерства общественных проблем. Циркуляр составили крупные психологи и разослали руководящим чинам полиции с пометкой "Совершенно секретно". Проезжая по южной стороне площади, перед монументом Рабочего он заметил в зеркальце заднего вида точно такую же машину, как и его собственная. Должно быть, в ней сидел комиссар соседнего участка, то ли пятнадцатого, то ли семнадцатого. По дороге Иенсен рассеянно ловил одним ухом писк своего коротковолнового приемника -- через равные промежутки времени приемник передавал краткие шифрованные приказы из радиоцентра пикетам и патрулирующим машинам. Иенсен знал, что репортеры могут свободно подслушивать эту радиосвязь. Но за исключением дорожных происшествий, не случалось почти ничего сколько-нибудь интересного и сенсационного. Иенсен подал машину на стоянку и загнал ее в промежуток между черными автомобилями шефов и белым -- директора. К нему тотчас подскочил охранник в белой форме и красной фуражке. Иенсен показал ему свой значок и прошел в Дом. Скоростной лифт автоматически доставил его сразу на восемнадцатый этаж, но, пока Иенсена допустили пред светлые очи, прошло по меньшей мере минут двадцать. Чтобы скоротать время, Иенсен разглядывал модели пассажирских судов, названных одно в честь премьер-министра, другое -- в честь его величества. Секретарша в зеленом платье и с потупленным взором пригласила его войти. Комната как две капли воды походила на ту, где он был позавчера, разве что кубки в витрине были чуть поменьше да вид из окна другой. Первый директор на мгновение перестал полировать ногти и пригласил Иенсена садиться. -- Ну как, дело уже закончено? -- К сожалению, нет. -- Если вам нужна помощь или более сложная информация, мне поручено оказывать вам всяческое содействие. Итак, я к вашим услугам. Иенсен кивнул. -- Хотя я должен предупредить вас, что немыслимо занят. Иенсен взглянул на кубки и спросил: -- Вы увлекаетесь спортом? -- Я член общества любителей природы. До сих пор активный. Парусный спорт, рыбная ловля, стрельба из лука, гольф... Ну, разумеется, мне далеко до... Директор стыдливо улыбнулся и неопределенным жестом указал на дверь. Через несколько секунд уголки его рта снова опустились. Он поглядел на свои часы, большие, элегантные часы с широким золотым браслетом. -- Итак, чем могу быть полезен? Комиссар Иенсен давно уже составил в уме те вопросы, которые собирался задать. -- Имели у вас место какие-нибудь события, которые могли бы удовлетворительно объяснить выражение "совершенное вами убийство" ? -- Конечно, нет. -- Значит, вы не можете увязать это выражение с каким-нибудь конкретным случаем? -- Нет, я ведь уже сказал, что нет. Идиотская выдумка, и писал идиот -- вот единственное мыслимое объяснение. -- И смертных случаев никаких не припомните? -- Во всяком случае, за последнее время -- никаких. Впрочем, по этому вопросу вам лучше обратиться к директору по кадрам. Я ведь, по сути дела, журналист, отвечаю за содержание и оформление журналов. Вдобавок... -- Что вдобавок? -- Вдобавок вы пошли по ложному следу. Неужели вы сами не видите, как абсурден такой ход мыслей? -- Какой? Директор посмотрел на него растерянно. -- И еще один вопрос, -- сказал Иенсен. -- Если мы предположим, что автор письма намеревался просто насолить руководителям издательства или одному из них, в каком кругу нам следует его искать? -- Ну, это пусть решает полиция. Я уже выразил свою точку зрения: в кругу сумасшедших. -- Существуют ли отдельные индивидуумы или группа таковых, которые могли бы питать антипатию к издательству или его руководителям? -- Вы наши журналы знаете? -- Я их читал. -- Тогда вы должны были понять, что вся наша политика к тому и сводится: не пробуждать недовольства, агрессивности, разногласий. Мы издаем журналы здоровые и развлекательные. Они меньше всего способны усложнить жизнь читателя и смутить его чувства. -- Директор сделал небольшую паузу, после чего подвел итоги: -- У нашего издательства нет врагов. У его руководителей -- тоже. Сама мысль об этом нелепа. Комиссар Иенсен все так же прямо и неподвижно сидел в кресле для посетителей. Лицо его по обыкновению ничего не выражало. --Не исключено, что мне придется произвести розыск в самом здании. -- Не забывайте о необходимости соблюдать строжайшую тайну,--немедленно отозвался директор.--Только шеф, издатель да еще я знаем, чем вы здесь занимаетесь. Мы, конечно, постараемся помочь вам по мере возможности, но повторяю: никто не должен знать, что полиция интересуется нашим издательством, и прежде всего не должны знать об этом наши служащие. -- Вести следствие немыслимо без известной свободы передвижения. Директор задумался, потом ответил: -- Я могу дать вам универсальный ключ и выписать удостоверение, которое позволит вам посещать все отделы. -- Хорошо. -- Оно... оно, так сказать, оправдает ваше присутствие. Директор постучал костяшками пальцев по краю стола. Потом улыбнулся доверительно, с заговорщическим видом и сказал: -- Пожалуй, я сам напишу и оформлю ваше удостоверение. Так будет лучше. - И словно мимоходом нажал кнопку возле телефона. Тотчас же откинулся какой-то щиток, и на выдвижную доску стола плюхнулась пишущая машинка. Машинка обтекаемой формы блистала хромом и лаком и, казалось, никогда не бывала в употреблении. Директор выдвинул какой-то ящик, достал оттуда синюю карточку. Пересел на табурет, легким движением вставил ее в машинку. Немножко поколдовал над рычагом интервалов, задумчиво почесал указательным пальцем переносицу, пробежал по клавиатуре и, сдвинув очки на лоб, посмотрел, что у него получается. Потом выдернул карточку из машинки, смял ее и бросил в корзину для бумаг, а из ящика достал новую. На сей раз он писал медленно и старательно. После каждого удара по клавишам сдвигал очки и смотрел, хорошо ли вышло. Когда он скомкал и кинул в корзину второй бланк, улыбка у него была уже не столь доверительная. Он достал еще один бланк. А потом -- сразу пять. Комиссар Иенсен сидел прямо и неподвижно, при первом взгляде казалось, что он смотрит мимо, на кубки и флажок. Испортив седьмой бланк, директор окончательно перестал улыбаться. Он расстегнул воротник, распустил галстук, достал из нагрудного кармана черную авторучку с серебряной монограммой и принялся составлять черновик на белом листке почтовой бумаги с неброской маркой фирмы. Комиссар Иенсен ничего не говорил и все так же смотрел мимо. Капля пота сбежала по директорскому носу и упала на бумагу. Директор вздрогнул, словно в ознобе, и продолжал писать, царапая пером. Потом скомкал бумагу и швырнул ее под стол. Бумага не попала в корзину, а легла прямо к ногам Иенсена. Директор встал, подошел к окну, открыл его и постоял немного спиной к посетителю. Комиссар Иенсен быстро глянул на скомканный черновик, поднял его и сунул в карман. Директор закрыл окно и с улыбкой сел за стол. Он застегнул воротник, поправил шелковый галстук и нажатием кнопки убрал машинку. Потом нажал какую-то другую кнопку и сказал в микрофон: -- Выпишите господину Иенсену пропуск на право свободного входа в издательство. Он из строительного надзора. Срок годности -- по воскресенье включительно. К пропуску приложите универсальный ключ. Голос звучал сурово, холодно и повелительно, но улыбка оставалась неизменной. Ровно через девятнадцать секунд пришла женщина в зеленом и принесла ключ и пропуск. У директора появилось на лице брюзгливое выражение, он окинул пропуск критическим взором и сказал, пожав плечами: -- Ну ладно, сойдет и так. Что-то мелькнуло во взгляде секретарши. --Я же сказал, что сойдет и так,--резко повторил директор. -- Я вас не задерживаю. Он размашисто подписался, протянул ключ и пропуск Иенсену. -- Ключ подходит к дверям всех отделов, какие только могут заинтересовать вас. Разумеется, кабинет шефа он не откроет, и эту дверь тоже. -- Благодарю. -- У вас есть еще вопросы? В противном случае... Директор сокрушенно поглядел на свои часы. -- Еще одна незначительная деталь,-- сказал Иенсен.-- Что представляет собой особый отдел? -- Это проектная группа, она создает проекты новых журналов. Иенсен молча кивнул, спрятал ключ и синюю карточку в нагрудный карман и вышел из кабинета. Прежде чем завести мотор, он достал скомканный лист бумаги, разгладил его и провел по нему кончиками пальцев. Бумага была очень высокого качества, и формат ее казался необычным. Почерк у директора был небрежный и угловатый, как у ребенка, но вполне разборчивый. Иенсен прочел: "Инспектору стройнадзора настоящим... Господин Н. Иенсен - представитель стройнадзора и пользуется правом свободного доступа во все отделы, за исключением... Н. Иенсен -- сотрудник стройнадзора и может посещать... Господину Иенсену, подателю сего, настоящим разрешается доступ... Господин Иенсен из стройнадзора наделен особыми полномочиями... Комиссар комиссар комиссар... Господин Иенсен... А, ЧТОБ ТЫ СДОХ..." Иенсен сложил бумагу и сунул ее в тайник, где у него лежал пистолет. Пригнувшись к боковому стеклу, глянул на Дом. Взгляд у него был спокойный и ничего ровным счетом не выражал. Опять засосало под ложечкой. Иенсен проголодался, но знал, что, стоит ему съесть хоть самую малость, сразу же начнутся боли. Иенсен повернул ключ зажигания и засек время. Половина первого -- и уже среда. IX -- Нет,-- сказал лаборант,-- Бумага другая. Формат не совсем тот. Но... -- Что "но"? -- Большой разницы в качестве нет. Одинаковая структура. Очень, очень много общего. -Ну и?.. --Представляется вполне правдоподобным, что оба листа изготовлены на одной фабрике. -- Ах так. -- Мы сейчас делаем анализ. Во всяком случае, это не исключено,-- Лаборант как будто задумался и мгновение спустя добавил:-- Скажите, а записи на втором листе имеют какое-нибудь отношение к делу? -- Вы почему спрашиваете? -- К нам заходил один врач из психиатрической лечебницы и случайно увидел этот листок. Он тотчас пришел к выводу, что человек, исписавший листок, страдает так называемой алексией, то есть неспособен читать и понимать прочитанное. Он в этом абсолютно уверен. -- Кто допустил вашего психиатра к материалам следствия? -- Я. Он случайно зашел к нам, и оказалось, что мы знакомы. -- Я подам на вас рапорт.-- И Иенсен положил трубку. -- "Абсолютно уверен". "Очень, очень много общего", -- повторил Иенсен себе самому. Потом он прошел в туалет, налил воды в стакан, всыпал туда три ложечки соды, размешал авторучкой и выпил. Достал из кармана универсальный ключ. Ключ был длинный, плоский, и бородка какой-то странной формы. Иенсен подержал его на ладони и мельком взглянул на часы. Было двадцать минут четвертого, и среда все еще не кончилась. X Из вестибюля Иенсен пошел налево, сел в патерностер и поехал вниз. Непрерывная цепь кабин двигалась медленно, с лязгом и скрежетом, а Иенсен тем временем старался увидеть по дороге все, что можно увидеть из кабины. Сперва проплыл мимо огромный зал, где электрокары сновали по узким проходам между штабелями увязанных в пачку свежих журналов, ниже -- люди в комбинезонах развозили на тележках отливные формы и оглушительно грохотали ротационные машины. Еще ниже -- душевые, туалеты, раздевалки со скамейками и длинными рядами металлических зеленых шкафчиков. На скамейках сидели люди: отдыхали, наверно, или у них кончилась смена. Многие вяло перелистывали пестрые страницы свежих журналов -- только-только из-под пресса скоропечатной машины. Но тут путешествие закончилось, и Иенсен очутился в бумажном складе. В складе царила тишина, не полная, конечно, ибо звуки и шумы, пронизывающие огромное здание, доносились и сюда биением мощного пульса. Иенсен немного проплутал в потемках среди пухлых тюков и поставленных стоймя бумажных рулонов. Единственный человек, который встретился ему, был щуплый паренек в белом халате. Паренек испуганно воззрился на Иенсена, зажав в кулаке горящую сигарету. Иенсен выбрался из склада и поехал наверх. На уровне первого этажа у него объявился попутчик -- мужчина средних лет в сером костюме. Мужчина вошел в ту же кабину и поднялся вместе с ним до десятого этажа, где надо было пересаживаться на другой лифт. Всю дорогу он молчал и даже не глядел в сторону Иенсена. После пересадки на десятом этаже Иенсен заметил, что серый костюм прыгнул в следующую кабину патерностера. На двадцатом этаже Иенсен пересел в третий лифт, и через четыре минуты лифт поднял его на самый верх. Иенсен очутился в узком бетонированном коридоре без окон, без ковров на полу. Коридор описывал правильный четырехугольник вокруг скопления лестниц и лифтовых механизмов, а по внешней стороне его шли белые двери. Слева от каждой двери была укреплена металлическая табличка с одним, двумя, тремя или четырьмя именами. Освещался коридор мертвенно-синим светом люминесцентных ламп, укрепленных на потолке, Из табличек явствовало, что Иенсен попал в отдел массовых изданий. Он спустился на пять этажей, перед ним по-прежнему был отдел массовых изданий. Коридоры были почти безлюдны, но из-за дверей доносились голоса и стук пишущих машинок. На каждом этаже висели доски объявлений преимущественно с сообщениями и приказами по издательству. Еще там были часы с боем и контрольные часы для ночных вахтеров и специальное устройство на потолке, чтобы автоматически выключать свет. На двадцать четвертом этаже помещались четыре разные редакции. Иенсен узнал названия журналов и припомнил, что все они довольно просты по оформлению и содержат главным образом рассказы с цветными иллюстрациями. Иенсен не спеша шел вниз. На каждом этаже он проходил четыре коридора: два -- подлинней, два -- покороче, словом, четыре стороны прямоугольника. И здесь были такие же белые двери и такие же голые стены. Если не считать разных имен на табличках, верхние семь этажей почти ничем не отличались друг от друга. Все было вычищено, вылизано, нигде ни малейших следов беспорядка, всюду безукоризненная чистота. Из-за дверей доносились голоса, телефонные звонки да изредка стук пишущих машинок. Иенсен остановился возле доски объявлений и прочел: "Не позволяй себе пренебрежительных высказываний о самом издательстве uли его журналax. Запрещается прикреплять картинки uлu предметы подобного рода на наружной стороне дверей. Будь всегда и всюду представителем своего издательства! Даже в нерабочее время. Помни, что тебе как представителю подобает обдуманность, достоинство и чувство ответственности. Пренебрегай необоснованной критикой. Помни, что "уход от действительности" и "лживость" суть синонимы "поэзии" и "воображения". Ни на мгновение не забывай, что ты являешься представителем своего издательства и своего журнала. Даже в нерабочее время! Самые "правдивые" репортажи не всегда самые хорошие. Правда -- это такой товар, который требует от современной журналистики крайне осторожного обращения. Не думай, что все любят ее так же, как ты. Твоя задача -- развлекать нашего читателя, пробуждать в нем полет мечты. В твою задачу не входит шокировать, будоражить, беспокоить, а также "открывать ему глаза" и "воспитывать". Висели на доске и другие инструкции примерно такого же вида и содержания. Большинство из них было подписано руководством издательства, дирекцией концерна и лишь некоторые -- лично издателем. Иенсен прочел все, потом отправился вниз. Чем ниже, тем, судя по всему, крупнее и элегантнее становились журналы. И обстановка менялась: здесь вдоль коридоров лежали светлые ковры, стояли кресла из металлических трубок и хромированные пепельницы. Чем ближе к восемнадцатому этажу, тем заметнее возрастала эта холодная элегантность, чтобы с восемнадцатого опять пойти на убыль. Дирекция занимала четыре этажа, ниже помещался административный отдел, отдел подписки, доставки и тому подобное. Тут снова пошли голые коридоры, громче стал перестук машинок, и все тот же холодный, белый, режущий свет. Комиссар Иенсен проходил этаж за этажом. Когда он добрался до вестибюля, часы показывали уже без малого пять. Всю дорогу вниз он проделал пешком и потому испытывал некоторую усталость в икрах и коленях. Минуты через две по лестнице спустился мужчина в сером костюме. Иенсен ни разу не видел его с тех пор, как час тому назад они расстались у лифта на десятом этаже. Человек вошел в будку охранника перед главным входом. Через стеклянную стену видно было, как он сказал что-то охраннику в форме. После этого человек вытер пот со лба и скользнул по вестибюлю беглым равнодушным взглядом. Часы пробили пять, и точно через минуту открылись двери перегруженного автоматического лифта, который первым спустился вниз. Людской поток не иссякал примерно с полчаса, потом начал редеть. Комиссар Иенсен стоял, заложив руки за спину, задумчиво покачивался на носках и глядел, как люди спешат к дверям. За дверями они рассыпались в разные стороны к своим автомобилям и исчезали в них, робкие и какие-то сутулые. Без четверти шесть вестибюль совершенно опустел. Застыли лифты. Люди в белой форме заперли входные двери и тоже ушли. Только человек в сером костюме будто присох за стеклянной перегородкой. На дворе почти стемнело. Комиссар Иенсен вошел в алюминиевую кабину одного из лифтов и нажал верхнюю кнопку на распределительном щите. Молниеносно, словно подхваченный вихрем, долетел лифт до восемнадцатого этажа, створки дверей разъехались, потом сомкнулись, и лифт понесся дальше. Коридоры, где помещались редакции массовых изданий, были освещены ярко, как днем, но звуки за дверями смолкли. Иенсен постоял тихо, прислушиваясь, и секунд через тридцать услышал, как где-то поблизости, примерно этажом ниже, остановился другой лифт. Иенсен подождал, что будет дальше, но шагов не услышал. И вообще ничего не услышал, хотя тишина почему-то не казалась полной. Лишь приложив ухо к бетонированной стене, он уловил пульсирующий стук отдаленных машин. Через некоторое время стук этот стал более внятным, назойливым и несносным, как смутное ощущение боли. Иенсен выпрямился и проследовал по коридору. На всем пути его сопровождал стук. Там, где лестницы обрывались, были две стальные двери, крытые белым лаком. Одна -- побольше, другая -- поменьше, и обе без ручек. Он достал из кармана ключ с диковинной бородкой, попробовал сперва открыть первую, ту, что поменьше, но ключ не подошел. Зато вторая открылась сразу, и Иенсен увидел перед собой узкую крутую лестницу, тоже бетонную. Лестница скупо освещалась двумя небольшими матовыми плафонами. Иенсен поднялся по этой лестнице, открыл еще какую-то дверь и очутился на крыше. Уже совсем стемнело, задувал холодный и неприветливый ветер. По краю плоской крыши шла кирпичная балюстрада высотой около метра. Глубоко внизу лежал город, испещренный миллионами холодных белых огоньков. В центре крыши стоял десяток невысоких дымовых труб. Из двух валил дым, и, несмотря на ветер, воздух здесь был едкий, тяжелый и удушливый. Когда он открыл верхнюю, чердачную дверь, ему показалось, будто кто-то в это же мгновение закрыл нижнюю, но, когда он вернулся на тридцатый этаж, там было пустынно, безлюдно и тихо. Еще раз он попытался отпереть ту дверь, что поменьше, но дверь упрямо не поддавалась. Скорей всего, это была дверь в какое-нибудь машинное отделение, какую-нибудь диспетчерскую лифтов или электрораспределитель. Он еще раз обошел замкнутый четырехугольник коридоров, по профессиональной привычке неслышно и осторожно ступая на своих резиновых подметках. В дальнем коротком коридоре остановился, напряг слух, и тут ему почудились шаги где-то поблизости. Впрочем, звук шагов тотчас смолк и на поверку мог оказаться эхом. Иенсен опять достал из кармана ключ, отпер ближайшую дверь и оказался в помещении какой-то редакции. Комната по своим размерам незначительно превосходила арестантские камеры в подвале шестнадцатого участка, стены и потолок в ней были голые, выбеленные, а пол -- светло-серый. Меблировка состояла из трех белых же письменных столов, занимавших чуть ли не всю комнату, да еще в оконной нише примостился хромированный аппарат внутреннего телефона. На столах лежали бумаги, рисунки, линейки, рейсфедеры -- все в строгом порядке. Комиссар Иенсен остановился перед одним из столов, разглядывая цветную вкладку, разделенную на четыре части и явно входящую в какую-то серию. Рядом лежал отпечатанный текст с надписью: "Оригинальная рукопись из авторского отдела". На первом рисунке была изображена сцена в ресторане. Белокурая, чрезвычайно пышногрудая дама в блестящем платье с большим декольте сидела за столом. Против нее сидел мужчина в синей полумаске, облегающем трико и с широким кожаным поясом. На груди у него был вышит череп. На заднем плане виднелись эстрадный оркестр, люди в смокингах и бальных туалетах, а на столе стояли бутылка шампанского и два фужера. Следующий рисунок изображал все того же мужчину в необычном костюме. Вокруг головы его светился нимб, правую руку он сунул в какое-то странное сооружение, напоминающее примус. Третий рисунок изображал все тот же ресторан, но теперь мужчина в трико как бы висел над столом, а белокурая дама безучастно на него взирала. И наконец, последняя иллюстрация представляла все того же мужчину; он по-прежнему парил в воздухе, а на заднем плане сверкали звезды. Из перстня, украшавшего указательный палец его правой руки, вырастала гигантская ладонь, а на ладони этой лежал апельсин. Иллюстрации были частью закрашены белой краской, где -- по верхнему краю, где -- в виде овалов, приклеенных к ослепительным зубам героев. И поверх этой краски шли краткие разборчивые тексты, наведенные тушью, но еще не законченные: "В тот же вечер Синий Леопард и богатая Беатриса встретились в самом роскошном ресторане Нью-Йорка. --Мне кажется... у меня такое странное чувство... мне кажется, что я... что я... тебя люблю. -- Что? Мне показалось, будто луна покачнулась. Синий Леопард тайком вышел из зала и надел свой волшебный перстень. -- Прости, я должен на минуту покинуть тебя. По-моему, с луной что-то неладно. И еще раз в течение вечера покинул Синий Леопард любимую женщину, покинул, чтобы спасти вселенную от верной гибели: проклятые крисмопомпы затеяли... " Иенсен узнал эти фигуры. Точно такие он видел вчера в одном из просмотренных журналов. Перед самым столом на стене висело приколотое кнопками и написанное по трафарету объявление. Иенсен прочел: "За истекший квартал наши тиражи возросли на двадцать шесть процентов. Журнал отвечает насущным потребностям. Перед ним стоят большие задачи. Предмостное укрепление взято. Теперь мы боремся за окончательную победу". Комиссар Иенсен бросил последний взгляд на иллюстрации, погасил свет и захлопнул за собой дверь. Спустившись восемью этажами ниже, Иенсен оказался на территории одного из больших журналов. Теперь он совершенно отчетливо и через равные промежутки времени слышал шаги того, кто шел за ним следом. Значит, его подозрение оказалось верным, и Иенсен мог больше не думать об этом. Он по очереди открыл несколько дверей и всякий раз оказывался в таких же бетонированных камерах, какие уже видел на тридцатом этаже. Здесь на столах лежали картины, изображавшие членов королевских фамилий, кумиров публики, детей, собак и кошек, а кроме того, статьи -- либо не до конца переведенные, либо недописанные. По некоторым из них кто-то прошелся красным карандашом. Он прочел несколько статей и установил, что вычеркивались, как правило, замечания умеренно критического толка и вообще оригинальные рассуждения. Посвящены они были популярным зарубежным артистам. Кабинет главного редактора был чуть просторнее. И на полу здесь лежал бежевый ковер, и мебель из стальных трубок была обтянута каким-то белым пластиком. А на столе, помимо рупора, стояли два белых телефона, лежала светло-серая пластинка -- чтобы удобнее было писать -- и чей-то снимок в стальной рамке. На снимке был изображен мужчина средних лет с озабоченным видом, собачьей преданностью в глазах и холеными усами -- должно быть, главный редактор собственной персоной. Иенсен сел за письменный стол. Когда он откашлялся, по всей комнате прошло гулкое эхо. Выглядела она холодно, неприветливо и почему-то казалась больше, чем есть на самом деле. Ни книг, ни журналов в ней не было, только на белой стене перед столом висела большая фотография в рамке -- Дом с фасада в вечернем освещении. Иенсен выдвинул один за другим несколько ящиков, но ничего интересного не обнаружил. В одном ящике он увидел коричневый, заклеенный по второму разу конверт с надписью "Лично". В конверте лежали цветные фотографии и полоска печатного текста: "Специальный выпуск международной фотослужбы издательства по льготным ценам для руководящих работников". На фотографиях были все сплошь голые женщины с большими торчащими грудями. Иенсен тщательно заклеил конверт и положил его на прежнее место. Официального закона, который запрещал бы распространение такого рода фотографий, в стране не существовало, но после эпохи бурного расцвета, имевшего место несколько лет назад, порнографическая продукция почти исчезла с внутреннего рынка. Некоторые круги связывали понижение спроса с катастрофическим падением рождаемости. Иенсен приподнял светло-серую пластинку и нашел там закрытый циркуляр директора. Циркуляр гласил: Репортаж о состоявшемся в королевском дворце бракосочетании принцессы с руководителем центрального объединения профсоюзов никуда не годится. Многие весьма значительные и близкие издательству лица названы мельком. Упоминание о том, что брат невесты был в молодости рьяным республиканцем, производит oттaлкuвaющee впечатление, равно как и "юмористическое" отступление на тему, что руководитель центрального объединения профсоюзов мог бы стать королем. Кроме того, я, как профессионал, возражаю против стилистической сухости в подаче материала. Совершенно незачем было давать корреспонденцию в восьмом номере. Утверждение, что кривая самоубийств в нашей стране пошла вниз, может привести к тревожным выводам, будто раньше число самоубийств в едином обществе было высоким. Есть ли необходимость после всего вышеизложенного напоминать, что тираж журнала до сих пор не растет в соответствии с предписаниями руководства?" Из примечаний на полях можно было заключить, что копии циркуляра разосланы нескольким руководящим деятелям. Когда Иенсен снова вышел в коридор, ему почудился за одной из закрытых дверей негромкий хрип. Он достал ключ, открыл дверь и вошел. В комнате было темно, но слабый отблеск огней фасада чуть заметно освещал фигуру человека, поникшего в кресле у письменного стола. Иенсен притворил за собой дверь и повернул выключатель. Перед ним оказалась самая обыкновенная комната с хромированным окном и бетонированными стенами. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах спирта, табака и рвоты. Мужчине, сидевшему у стола; должно быть, перевалило за пятьдесят. Он был довольно высокого роста, но уже заметно начал полнеть. Костюм его состоял из пиджака, белой рубашки, галстука, ботинок и носков. Брюки лежали на столе -- он явно хотел свести с них какие-то пятна, а подштанники сохли на батарее, Сидел он, упершись подбородком в грудь, и лицо у него пылало. На столе стояли пластмассовый стаканчик и почти пустая бутылка, а на полу между его ногами -- алюминиевая корзина для бумаг. Когда внезапно зажегся свет, мужчина заслонился рукой и из-под ладони посмотрел на посетителя голубыми глазами с множеством красных прожилок. -- Журналистика умерла,-- сказал он,-- я умер. Все умерло -- и, не глядя, нашарил бутылку на столе.--Вот я сижу... в этой чертовой кухне. Безграмотные невежды командуют мной и шпыняют меня. Меня! Из года в год!.. Он схватил бутылку и вылил остаток в стакан. -- Величайшая кухня мира. Триста пятьдесят тысяч порций в неделю. Суп "брехня", безвкусица гарантируется. Из года в год... Все его тело сотрясалось. Ему пришлось стиснуть стаканчик обеими руками, чтобы поднести его к губам. -- Но теперь баста! -- Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе. -- Можете прочесть. Пронаблюдать финал. Комиссар Иенсен взял у него письмо. Оно было от главного редактора: "Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. А помещение корреспонденции о самоубийствах в номере восьмом -- чудовищная накладка. Я вынужден подать на тебя рапорт". -- Разумеется, он сам все это читал, прежде чем подписать в набор. И корреспонденцию тоже. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру. Тут он взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством. -- А вы кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И разумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам. Иенсен достал свое синее удостоверение. Но мужчина даже и не глянул на него. Он сказал: -- Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны такие, как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять навоз. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура! Глаза у него выкатились, а зрачки стали совсем крошечные. Он смолк, дыша прерывисто и неровно. Потом простер вперед правую руку и воскликнул: -- Почтеннейшая публика, итак. Героя наконец должны казнить. Так уж устроен божий мир. Дурак, Кто хочет даром что-то получить. Вы знаете, кто это написал? -- Нет,-- ответил комиссар Иенсен. Он повернул выключатель и вышел из комнаты. На десятом этаже он пересел в патерностер и спустился до бумажного склада. Здесь уже зажгли ночное освещение -- редкие синие плафоны, распространявшие слабый и неверный свет. Иенсен постоял с минуту совершенно неподвижно, чувствуя, как давит его здание, всей своей громадой навалившееся на его плечи. Давно уже смолкли ротационные машины и линотипы, и от наступившей тишины, казалось, только возросла непомерная тяжесть Дома. Теперь Иенсен не слышал даже шагов того, кто все время крался за ним. Иенсен поднялся в вестибюль. Там никого не было, и он задержался. Ровно через три минуты из боковой двери вынырнул человек в сером костюме и проследовал в будку вахтера. -- У вас там сидит один пьяный в комнате за номером две тысячи сорок три,-- сказал комиссар Иенсен. -- Этим человеком уже занялись,-- сказал бесцветным голосом человек в сером костюме. Иенсен открыл дверь своим ключом и вдохнул холодный ночной воздух. XI Когда Иенсен вернулся в шестнадцатый участок, было уже без пяти десять. В дежурной комнате ничего интересного не наблюдалось, и он спустился вниз, куда как раз привели двух молодых женщин. Он подождал, покуда обе они сдадут удостоверение личности, обувь, верхнее платье и сумочки на контрольный стол. Одна из них ругалась и даже плюнула в лицо регистратору. Доставивший ее полицейский зевнул, заломил ей руки за спину и бросил усталый взгляд на свои часы. Другая стояла тихо, опустив голову и бессильно уронив руки. Она все время плакала и бормотала сквозь слезы всем давно известные слова: "Нет, нет, нет" и "Я не хочу". Потом задержанных увели два полисмена в резиновых сапогах и светло-зеленых плащах, и тотчас из комнаты, где производилось медицинское освидетельствование, послышались плач и стоны. Женский персонал, как и всегда, был выносливее и вообще работоспособнее, чем мужской. Иенсен вернулся к контрольному столу и прочитал список всех пьяниц, доставленных за последние часы. В издательстве никого не задерживали, и донесений по этому поводу оттуда не поступало. По дороге домой Иенсен так и не стал ничего есть. Особого голода он не испытывал, да и под ложечкой больше не сосало. Но хотя в машине было тепло и уютно, его все время трясло, как от холода, и руки с трудом держали баранку. Он быстро разделся и лег. Пролежал час без сна, потом встал в темноте и принес бутылку, дрожь унялась, но мерз он все время, даже во сне. Кончился третий день. Осталось четыре. XII Утро было холодное и ясное. За ночь газоны между домами чуть припорошило снежком, и на асфальте шоссе поблескивала наледь. Иенсен проснулся рано и потому, несмотря на оживленное движение и скользкие дороги, вовремя добрался до своего участка, У него пересохло небо, и, хотя он перед уходом прополоскал горло и почистил зубы, во рту остался неприятный, затхлый привкус. Он велел принести из буфета бутылку минеральной воды и углубился в изучение лежащих на столе бумаг. Донесение из криминалистической лаборатории еще не поступало, а остальные не представляли интереса. Полицейский, откомандированный на почтамт, явно зашел в тупик. Иенсен досконально изучил его краткое донесение и. помассировав виски подушечками пальцев, набрал номер Главпочтамта. Трубку сняли не сразу. -- С вами говорит Иенсен. -- Слушаю, комиссар. -- Что вы сейчас делаете? -- Опрашиваю сортировщиков. На это уйдет много времени. -- А если более точно? -- Еще дня два. Или три. -- Вы думаете, это что-нибудь даст? -- Едва ли. Попадается немало писем, на которых адреса наклеены из газетных букв. Через мои руки их уже прошло около сотни. И большинство даже не анонимки. Просто люди так делают. -- Почему? -- Я думаю, шутки ради. Единственный, кто припоминает письмо,-- нарочный, доставлявший его. -- Копия письма у вас есть? -- Нет, комиссар. Зато у меня есть копия конверта и адреса. -- Знаю. Не сообщайте ненужных подробностей. -- Слушаюсь. -- Прекратите опрос, поезжайте в криминалистическую лабораторию, закажите себе фотокопию текста и уточните, из какой или из каких газет вырезаны буквы. Ясно? -- Ясно. Иенсен положил трубку. Под окном шумели санитары с ведрами и лопатами. Иенсен хрустнул суставами и приготовился ждать. Когда он прождал три часа двадцать минут, зазвонил телефон. -- Мы определили сортность бумаги,-- сказал лаборант.-- Это бумага для документов, идет под обозначением ЦБ-3. Изготовляется бумажной фабрикой, принадлежащей непосредственно концерну.--Молчание. Потом лаборант добавил:--Ну, в этом ничего удивительного нет. Практически они прибрали к рукам всю бумажную промышленность. -- Ближе к делу,-- напомнил Иенсен. -- Фабрика лежит к северу от города, километрах в сорока. Мы откомандировали туда человека. Пять минут назад я с ним разговаривал. -Ну и?.. -- Они выпускали этот сорт примерно в течение года. Главным образом на экспорт, но небольшие партии поступали в так называемую внутреннюю типографию, которая тоже принадлежит концерну. Изготовлялся этот сорт в двух форматах. Но насколько я могу судить, в данном случае мы имеем дело с большим форматом. К этому я ничего не могу добавить, остальное в ваших руках. Я отправил к вам через рассыльного все имена и адреса. Не позже чем через десять минут они будут у вас. Иенсен молчал. -- Вот как будто и все. -- Лаборант замялся и после короткой паузы спросил нерешительно: -- Комиссар, скажите, пожалуйста... -Что? -- Вот вчера... Рапорт за служебное упущение... Он не отменен? -- С чего вдруг? -- сказал комиссар. Ровно через десять минут ему доставили письменное донесение. Дочитав его до конца, Иенсен встал, подошел к стене, посмотрел на большую карту, потом надел плащ и спустился к машине. XIII В конторе были стеклянные стены, и, ожидая, пока вернется заведующий типографией, Иенсен мог видеть, что творится за пределами конторы, по ту сторону, где люди в белых и серых халатах сновали вдоль длинных столов. Откуда-то издали доносился стук печатных машин. На стальных крючках вдоль одной стены висели еще влажные гранки. В них крупным жирным шрифтом рекламировались журналы, выпускаемые издательством. Сообщалось, в частности, что на этой неделе один из журналов выйдет с панорамной вкладкой, где будет изображена шестнадцатилетняя артистка телевидения в натуральную величину. Причем вкладка многокрасочная и отличается редкостной красотой. Реклама советовала населению не прозевать этот номер. -- Мы делаем для издательства часть рекламы, -- сказал заведующий.-- Вот это анонсы для газет. Красиво, но дорого. На одну такую рекламу они тратят в пять раз больше, чем мы с вами получаем за год. На это Иенсен ничего не сказал. -- Впрочем, для тех, кому принадлежит все -- и журналы, и газеты, и типографии, и бумага,-- издержки, разумеется, особой роли не играют. Но красиво, красиво, ничего не скажешь,-- добавил он и, отвернувшись, сунул в рот мятную лепешку.-- Вы совершенно правы. На такой бумаге мы печатали два текста. Примерно год назад. И с богатейшим оформлением. Очень небольшим тиражом, примерно по нескольку тысяч экземпляров того и другого. Во-первых, почтовую бумагу лично для шефа, во-вторых, какой-то диплом. -- Для нужд издательства? -- А как же! У меня даже остались пробные оттиски.-- Он начал копаться в бумагах. -- Вот, пожалуйста. Почтовая бумага для шефа была очень небольшого формата и очень элегантного вида. Серая монограмма в верхнем правом углу была явно призвана свидетельствовать о непритязательном и строгом вкусе владельца. Комиссар с первого же взгляда понял, что бумага по формату значительно меньше, чем анонимное письмо. Однако на всякий случай он измерил ее и сравнил с данными криминалистической лаборатории. Цифры не совпадали. Второй экземпляр представлял собой почти квадратный кусок бумаги, сложенный вдвое. Первый лист был чистый, на втором -- золотом отпечатан текст. Большие готические буквы. Текст гласил: "За многолетнее плодотворное сотрудничество на службе культуры и взаимопонимания выражаем глубочайшую признательность ". -- Красиво, правда? -- А для какой цели это печаталось? -- Понятия не имею. Для какого-то диплома. Наверно, кто-нибудь под этим расписывается. А потом его кому-нибудь вручают. Да, наверное, так. Комиссар Иенсен достал линейку и измерил первый лист. Потом достал из кармана рапортичку и сверил цифры. Они совпали. -- У вас на складе осталась такая бумага? -- Нет, это особый сорт. Очень дорогой. А если что и осталось, когда мы печатали, все уже давно списано. -- Я возьму с собой этот экземпляр. -- Но он у нас единственный, для архива. -- Понятно.-- сказал комиссар. Заведующему было что-то около шестидесяти. Морщинистое лицо и унылый взгляд. Пахло от него спиртом, типографской краской и леденцами от кашля. Он ничего больше не сказал, даже не попрощался. Иенсен свернул диплом и ушел. XIV Кабинет директора по кадрам помещался на девятнадцатом этаже. За письменным столом сидел грузный, коренастый мужчина с жабьим лицом. Улыбка у него была не такая отработанная, как у директора издательства. Какая-то она была кривая и производила, скорее, отталкивающее впечатление. Кадровик сказал: -- Смертные случаи? Прыжочки, конечно, бывали. -- Прыжочки? -- Ну да, самоубийства. А где их нет? Спорить было трудно: за последний год два пешехода были убиты в центре города падающими телами. Еще несколько получили серьезные увечья. Так выглядела теневая сторона высотного строительства. -- А кроме самоубийств? -- Несколько человек умерло за последние годы, одни -- своей смертью, другие -- от несчастных случаев. Я затребую выписку из секретариата. -- Благодарю. Директор по кадрам старался как мог, и ему удалось наконец усовершенствовать свою улыбку. Тогда он спросил: -- Я могу служить еще чем-нибудь? -- Да, -- ответил Иенсен и развернул диплом.-- Что это такое? Директор слегка оторопел. -- Поздравительный адрес, или, точнее, благодарность, ее выдавали тем, кто завершил свою деятельность в нашем издательстве. Обходится она недешево, но мы хотим, чтобы у наших старых, преданных сотрудников осталось приятное воспоминание. А уж тут С расходами не считаются. Так рассуждает руководство издательства, и не только в данном случае, но и во многих других. -- А такой лист вручают всем, кто от вас уходит? Кадровик покачал головой. -- Ну что вы! Конечно, нет. Это было бы слишком уж накладно. Такие почести мы оказываем только руководящим деятелям или самым доверенным сотрудникам. Те, кто награждается таким знаком отличия, во все времена делали свое дело и выступали достойными представителями нашего издательства. -- Сколько таких штук вы роздали? -- Очень немного. Этот образец из самых последних. Мы применяем его с полгода, не больше. -- Где хранятся дипломы? -- У моего секретаря. -- Доступ к ним свободный? Директор по кадрам нажал какую-то кнопку внутреннего телефона. В комнату вошла молодая женщина. -- Имеют ли посторонние лица свободный доступ к формуляру ПР-8? Женщина даже испугалась: -- Конечно, нет. Они хранятся в большом сейфе, а я запираю его всякий раз, когда выхожу из комнаты. Директор отпустил секретаршу движением руки и сказал: -- На эту девушку вполне можно положиться. Она очень пунктуальна. Иначе мы не стали бы ее держать. -- Мне нужен список лиц, получивших дипломы такого образца. -- Пожалуйста. Это нетрудно устроить. Пока составляли список, оба сидели молча. Под конец Иенсен спросил: -- Каковы ваши основные служебные обязанности? -- Нанимать редакционный и административный персонал. Следить за тем, чтобы для блага персонала делалось все возможное. Затем... Он сделал небольшую паузу и улыбнулся во весь свой жабий рот. Улыбка была злая, холодная. Словом, вполне точно выражала его чувства. -- Затем избавлять издательство от тех, кто злоупотребляет нашим доверием, и принимать меры против тех, кто сам себя не бережет. Еще через несколько секунд: -- Конечно, к этим мерам мы прибегаем только в самых крайних случаях и в самой гуманной форме; впрочем, это характерно для всего стиля нашей работы. В комнате снова воцарилась тишина. Иенсен сидел неподвижно, прислушиваясь к гулкой пульсации дома. Вошла секретарша, принесла список в двух экземплярах. В списке было двенадцать имен. Директор пробежал список. -- Двое из перечисленных лиц умерли после ухода на пенсию. А один уехал за границу. Это я точно знаю. Он достал из нагрудного кармана авторучку и поставил четкие, аккуратные галочки перед каждым из трех имен. После чего передал список посетителю. Иенсен лишь бегло взглянул на него. Против каждого имени стояли год рождения и еще кое-какие данные, например "ушел на пенсию досрочно" или "ушел по собственному желанию". Потом Иенсен бережно свернул список и сунул его в карман. Перед тем как Иенсен вышел из кабинета, они обменялись еще несколькими фразами: --Могу ли я спросить, чем вызван такой повышенный интерес именно к этому вопросу? -- Служебным поручением, обсуждать которое я не уполномочен. -- Может быть, какой-нибудь из наших дипломов попал в руки недостойного? -- Не думаю. В кабине лифта вместе с Иенсеном спускались еще два человека. Оба они были очень молоды, оба курили сигареты и беседовали о погоде. Жаргон у них был какой-то дерганый и усеченный и напоминал скорее шифр, нежели человеческий разговор. Человеку непосвященному трудно было их понять. Когда лифт сделал остановку на восемнадцатом этаже, в кабину вошел шеф. Он рассеянно кивнул остальным и повернулся лицом к стене. Молодые журналисты поспешно загасили сигареты и сдернули с головы кепочки. -- Ты только подумай, весна -- и снег,-- сказал один, перейдя на шепот. -- Мне от души жаль бедные цветочки,-- сказал шеф своим красивым, низким голосом. Но при этом он не поднял глаз и не взглянул на говорившего. Он стоял все в той же позе, лицом к алюминиевой стене кабины. Других разговоров по дороге не бы