Есть ли у него что-нибудь новое? Грацци ответил: нет, ничего особенного, он допросил несколько человек, но все они находились слишком далеко от места, где было совершено убийство, чтобы их можно было заподозрить. Надо будет еще проверить, чем занимался в это время ее бывший муж, Жак Ланж, а также один жилец с улицы Дюперре, с которым Жоржетта Тома была знакома. Он ожидает также первого сообщения из Марселя. - А что остальные пассажиры купе? - Кабур сегодня утром не явился. Но он, похоже, сообщил по телефону все, что знал. Мы отыскали еще троих: актрису, шофера грузовика и жену одного типа, который занимается электроникой. Габер должен встретиться с ними. - Кто еще остается? - Пассажирка с полки напротив той, которую занимала убитая, 223-й. Если Кабур не ошибся, это молодая девушка, которая села в Авиньоне. Фамилия ее Бомба. Но в справочнике Боттена она не значится. - А что нового о самой красотке? Грацци ответил, что пока нового ничего нет, но теперь он уже лучше ее понимает. И в то же время ему было не по себе, потому что сам-то он знал, что это не так, что он никого не может понять, что дела идут своим чередом: свидетельские показания, множество людей, различные версии, а победа достанется этому самоуверенному толстяку с ускользающим взглядом и примитивным карьеризмом, который сейчас, засунув руки в карманы пальто, снова усаживается за свой стол. Неужели Таркен оказался прав? На своем столе Грацци нашел записку Габера. Из Марселя получены первые сведения. Ничего существенного. Тамошнему инспектору, корсиканцу, которого Грацци хорошо знал, удалось выяснить, что делала жертва в течение четырех дней, предшествовавших ее смерти. Первое сообщение будет передано по телефону около четырех часов дня. Он ждал, прижавшись лбом к стеклу, у окна, которое находилось позади его стола. В красных спортивных костюмах по Сене плыли двенадцать гребцов, и двенадцать маленьких облачков пара одновременно вырывались у них изо рта. Габер сам принес свой отчет: шесть страниц, отпечатанных на машинке в трех экземплярах. Он успел побывать в Клиши. Повидал Риволани, его жену и ребятишек. Все они ему очень понравились. Предложили ему кофе и стаканчик арманьяка. Поболтали немного, потолковали даже об убийстве. - Ладно, оставим пока. Прочти-ка сначала вот это. Затем мы отправимся к актрисе. А потом к Кабуру: он так и не явился. Они стали читать. Габер жевал при этом свою жвачку. Жоржетта Тома прибывает в Марсель во вторник, 1 октября, в 8 часов 57 минут. Около девяти часов она приезжает в "Отель де Мессажери" на улице Феликса Пиа в районе Сен-Мартен, где она останавливалась во время последних своих приездов. Это рабочий район, живут здесь в основном итальянцы или же семьи выходцев из Италии. С этого времени и до своего отъезда в пятницу вечером, 4 октября, днем она демонстрирует товары своей фирмы в центре города в косметическом салоне Жаклины д'Арс, на Римской улице. Около девятнадцати часов она обычно покидает салон и проводит все вечера, включая первый, в обществе некоего Пьера Бекки, стюарда корабля "Виль д'Орлеан", принадлежащего Всеобщей Трансатлантической компании. Приметы Пьера Бекки: высокого роста, брюнет, одевается элегантно, довольно плотного телосложения, тридцати пяти лет. Сведения о судимостях: дважды отбывал наказание в Тулоне в военно-морской тюрьме во время прохождения службы за нанесение побоев и ранений во время драки, после этого никаких проступков не числится. В начале ноября должен отбыть на борту "Виль д'Орлеан", который отправляется в десятинедельное плавание на Дальний Восток. С Жоржеттой Тома познакомился несколько месяцев назад во время одного из ее приездов в Марсель. Он жил тогда вместе с ней в "Отель де Мессажери". С тех пор он больше с ней не встречался и не имел от нее никаких известий. Во вторник 1 октября после полудня Жоржетта Тома звонит из салона Жаклины д'Арс в одно кафе на улице Феликса Пиа, которое обычно посещает Пьер Бекки, когда находится на берегу. Поскольку стюарда в это время нет в зале, Жоржетта Тома просит хозяина кафе мсье Ламбро передать ему, что она будет ждать его вечером около двадцати часов. Около двадцати часов Жоржетта Тома встречается с Пьером Бекки в кафе на улице Феликса Пиа, где он, ожидая ее, играет в карты с завсегдатаями заведения. Они ужинают вместе неподалеку от кафе в одной из пиццерий на бульваре Насьональ и в двадцать два часа вместе возвращаются в "Отель де Мессажери". Все последующие дни после работы Жоржетта Тома встречается со своим любовником в том же кафе и в тот же час, затем они ужинают все в той же пиццерии, и только в четверг они отправляются в кино, а затем ужинают в ресторане на берегу моря. По утрам она первой покидает "Отель де Мессажери", садится в автобус на углу улицы Феликса Пиа и бульвара Насьональ и едет на работу. Обедает она всегда вместе с остальными служащими Жаклины д'Арс в кафе самообслуживания на Римской улице. Пьер Бекки покидает номер после полудня. Ни один из тех, кого за несколько часов удалось опросить, не заметил в поведении Жоржетты Тома ничего необычного. Пьер Бекки, допрошенный в воскресенье утром, не может сообщить никаких полезных для расследования сведений. Он был знаком с Жоржеттой Тома в общей сложности дней десять, пять дней в феврале и четыре дня в октябре, он ничего не знает о ее жизни в Париже, не знает, есть ли у нее враги, не знает, каковы могли быть мотивы убийства. В пятницу вечером после того, как они наспех поужинали в пиццерии, он проводил Жоржетту Тома на вокзал Сен-Шарль. Они попрощались за две минуты до отхода поезда у выхода на перрон. Весь следующий день, когда Жоржетта Тома была задушена в Париже, он находился в Марселе. Все сказанное им подтверждается собранными материалами. Полиция продолжит сбор свидетельских показаний всех, с кем встречалась Жоржетта Тома. Если удастся получить новые сведения, они будут немедленно сообщены. В течение всех четырех дней в Марселе стояла прекрасная погода. Звонивший по телефону инспектор-корсиканец сказал, что солнце светит по-прежнему ярко. Прежде чем выйти вместе с Габером из здания префектуры, Грацци заглянул в кабинет комиссара Таркена, но того уже не было. Он положил ему на стол сообщение, полученное из Марселя, и увидел там адресованную ему записку: "Грацци, если все произошло в поезде, значит, налицо ограбление. В любом случае он псих". Грацци подумал, что еще неизвестно, кто из них двоих псих, и так далее и тому подобное, и все-таки безапелляционные утверждения Таркена всегда производили на него впечатление. Он еще раз перечитал записку, пожал плечами: у Жоржетты Тома нечего было взять. Он догнал Габера на лестнице. Засунув руки в карманы своего "дафлкота", со жвачкой во рту Жан Лу внимательно слушал сетования троих инспекторов соседнего отдела, но по выражению его лица нельзя было понять, слушает он их уважительно или с издевкой. Все трое стояли, прислонившись к перилам, на несколько ступенек выше него, и рассказывали, сколько ночей уже не спят. На этой неделе им пришлось обшарить весь Париж в поисках паренька, которого сейчас ищут в добром десятке департаментов: он то ли убежал из дому, то ли похищен, то ли с ним еще что-то приключилось. Теперь этим мальчишкой займутся другие, а их срочно перебрасывают на убийство, которое произошло ночью в туалете Спортзала, надо же было выбрать такое место! Сам Габер еще накануне вместе с Грацци занимался этим пареньком, так как речь шла о сыне муниципального советника из Ниццы. Засады были устроены в Сен-Жермен-де-Пре, в Латинском квартале, во всех аэропортах и на вокзалах. Он согласился: это, конечно, подлость, но что тут поделаешь? Они стали спускаться вниз, Грацци впереди, Габер следом за ним, покачивая головой с огорченным и понимающим видом. В машине, которую вел Грацци, Жан Лу вытащил из кармана свою головоломку. Они проехали по набережной левого берега Сены по направлению к площади Альма. - Что ты об этом думаешь? - О чем? - О Марселе. Габер, не отрывая глаз от головоломки, ответил, что надо бы самим туда съездить, разузнать на месте. Доклад ни о чем еще не говорит, все это лишь болтовня. - Этим ребятам, в общем-то, можно доверять, - возразил Грацци. - Раз они ничего не нашли, значит, там ничего и не было. Шеф уверяет, что все произошло в поезде. Не стесняясь в выражениях, Габер в двух словах высказал все, что думает о шефе и на что годятся его идеи. Они въехали в туннель напротив парка Тюильри и вынырнули из него на красный свет. Грацци резко затормозил и достал носовой платок. - Ты можешь себе представить типа, который встречается с женщиной раз в полгода, проводит с ней четыре ночи (он высморкался), затем они расстаются добрыми друзьями (он снова высморкался), и так до следующего приезда? Жан Лу ответил, что прекрасно может это себе представить, тут нет ничего сложного. Грацци спрятал платок в карман, провел тыльной стороной руки под носом. И сказал, что никогда не встречался с женщинами подобным образом. - Впрочем, я вообще-то знал не слишком много женщин. Женился в двадцать лет. Жан Лу ответил, что сейчас не время рассказывать ему свою жизнь, вон зеленый свет уже загорелся. Машина тронулась. Над берегами Сены низко нависало небо, а под мостом Согласия стелился легкий туман. - На сколько ты назначил прийти Риволани и той дамочке? - На утро, - отозвался Габер. - Но могу заранее сказать, это пустое дело. Она ничего не знает, да и он знает не слишком много. - А он помнит, кто еще находился в купе? - Очень плохо. Говорит, что сразу заснул и ни на кого не обратил внимания. Но в общем его описания совпадают, если не считать пассажирки с верхней полки, Гароди. Он тоже ее не видел, эту Эвелину, и не знает, лежала ли она уже на своей полке, когда он уснул, или вошла в купе позже. Это может служить подтверждением как того, что сказала она, так и того, что сказал Кабур, на выбор. - А как она выглядит? - Только не как женщина, которая способна кого-то придушить. Грацци заметил, что Жоржетта Тома тоже не похожа на женщину, которая встречается с мужчиной раз в полгода, проводит с ним несколько ночей, а в остальное время о нем и не вспоминает. Однако дело обстояло именно так. - Откуда нам известно, что она о нем больше не вспоминала? - возразил Жан Лу. - На свете многое переменилось, патрон, с тех пор, когда тебе было двадцать, надо шагать в ногу со временем. Было пять часов, когда они захлопнули за собой дверцы машины под окнами дома, где жила Эвелина Даррес, возле знака, запрещающего стоянку автомобилей. В конце узкой и тихой улицы они увидели как бы висящее в небе светло-желтое крыло дворца Шайо. Дом был весьма респектабельный, добротный, на лестнице ни души, лифт работал. - Нам еще повезло, - заметил Грацци. Он чувствовал себя очень усталым, он устал от напряженных раздумий. Он никак не мог влезть в шкуру этой несчастной девицы, не понимал ее и даже не пытался понять. Допрашивать свидетелей, делать записи, быть простым трудягой-муравьем, который возвращается вечером домой, вот и все. Если дело затянется, за работу возьмутся другие муравьи. В конце концов они что-нибудь да раскопают, если будут трудиться вместе. Пока лифт бесшумно и быстро поднимал их наверх, он смотрел на Габера, но тот не глядел на него: вероятно, думал о чем-то своем, о своей подружке или еще о чем-нибудь, - в общем, ему наплевать было на всю эту историю. Грацци завидовал ему, его недовольному виду, презрительной гримасе. Жан Лу никогда не станет муравьем, у него нет ни малейшего желания что-то раскапывать, ему не нужны ни продвижение по службе, ни указания начальства. Он поступил в полицию три или четыре года назад, потому что, как он сам говорил, его отец просто помешан на правительственной администрации, помешан до одури и к тому же упрям, и он, Жан Лу, подчинился, чтобы его оставили в покое. Его отец, должно быть, важная шишка в каком-нибудь министерстве, может, даже в Министерстве внутренних дел, а раз так, то он потихоньку протолкнет своего сынка. Открыв дверцу лифта на четвертом этаже, Габер сказал, что надеется, что долго они здесь не задержатся. У него свидание на Елисейских Полях ровно в восемь, а если придется еще заезжать к Кабуру, ему никак не успеть. Перед двухстворчатой дверью, уже позвонив, Габер аккуратно застегнул свое пальто на все пуговицы, пригладил ладонью волосы. - А она какая? - спросил Грацци. - Кто? - Та, с которой у тебя вечером свидание. - Ба, - успел произнести Жан Лу, - такая же малахольная, как и все остальные. И дверь отворилась. На Элиане Даррес был розовый халатик, на ногах - отороченные белым мехом розовые туфли без задника. Грацци полагал, что не знает ее, потому что имя актрисы ему ничего не говорило, но стоило ему ее увидеть, как он тут же узнал ее, потому что видел в добром десятке фильмов, где она исполняла небольшие, очень похожие друг на друга роли, вероятно, без слов, так как голос ее его удивил. Высокий голос, очень жеманный, звучавший с какой-то неприятной игривостью, голос женщины, которая не знает, на что употребить свое время, у которой нет служанки, чтобы открыть посетителям дверь, но считающей своим долгом сказать, что у нее через десять минут назначена встреча и что в наши дни совершенно невозможно держать прислугу. Они последовали за ней через маленькую переднюю, стены которой были выкрашены в розовый цвет, в розовую комнату, где на низеньких столиках горели электрические лампы. У нее были длинные обесцвеченные перекисью волосы, собранные в тяжелый узел на затылке, и когда она обернулась, чтобы указать им на кресла, они разглядели ее узкое лицо с большими темными глазами, лицо сорокапятилетней женщины, которая выглядит старше оттого, что желает казаться моложе, и портит себе кожу, злоупотребляя косметикой. МЕСТО 222 Элиана Даррес, чуть не потерявшая свою туфельку без задника у входа в гостиную, не успела отодвинуть подальше требующее ремонта кресло-то, что скрипело, оттого что треснула ножка. И именно в это кресло, расстегнув пальто, опустился инспектор, которого звали то ли Грацио, то ли Грацино. Его товарищ, намного моложе его, с безразличным видом уселся на диван и спокойно вынул из кармана головоломку. Она услышала одновременно, как заскрипело кресло и как застучали металлические фишки игрушки. Молодой светловолосый инспектор, вероятно, даже не взглянул на нее. Она хорошо знала молодых людей этого типа: они входят к вам, как к себе домой, непринужденно усаживаются, охотно выпивают стаканчик предложенного им вина, не сказав при этом даже "спасибо". Обычно они где-то подолгу учатся, на каком-то там факультете, на юридическом или восточных языков. Они спокойны, хороши собой, не отличаются особой вежливостью, немногословны, они нравятся женщинам, даже когда не обращают на них внимания, им достаточно один раз заняться с вами любовью, и вы уже теряете голову, а затем они отговариваются тем, что занятия отнимают у них слишком много сил - а ведь учеба для них главное, уверяют, что все будет иначе, когда сдадут экзамены; порой они на ходу целуют вас безразличными и мокрыми губами или касаются пальцем вашего колена, когда вы возвращаетесь от парикмахера, и говорят вам ласковые слова, а потом наступает конец, и вы сходите с ума. Этот-полицейский инспектор, но совсем не похож на него. Он не отрывал глаз от своей головоломки и передвигал фишки с быстротой, которая и раздражала, и завораживала, словно экран телевизора, который притягивает к себе, даже если не хочешь смотреть. - Мы вас долго не задержим, - сказал тот, которого звали Грацио или Грацино. - Мы уже имели возможность допросить троих пассажиров вашего купе. К сожалению, хотя это вполне объяснимо, их показания не во всем совпадают. Ночью в поезде людям хочется спать и каждый замечает что-то свое. Она сказала, что это действительно так, и, сев боком в кресло напротив него, аккуратно расправила на коленях халатик. - Я вижу, у вас обручальное кольцо, - сказал высокий инспектор с костистым лицом. - Вы замужем? - Была замужем. Я потеряла мужа много лет назад. Он достал из кармана пальто небольшой красный блокнот, открыл его на страничке, заложенной карандашом, и начал что-то записывать, совсем как в фильмах. Спросил, не будет ли с его стороны нескромным задать ей сперва несколько касающихся лично ее вопросов, чтобы побольше узнать о ней. Он записал, что она актриса, вдовствует уже восемь лет, что настоящая ее фамилия Дартетидес, ей сорок семь лет и она провела неделю в Экс-ан-Провансе, где была занята на съемках. Она надеялась, что он не станет спрашивать ее, вернулась ли она в Париж сразу по окончании съемок, но он спросил. Она знала, что слова ее нетрудно будет проверить на студии, и ей пришлось сказать, что она на несколько дней задержалась в Марселе в надежде сняться еще в каком-нибудь фильме. Она добавила, что так поступают все, даже самые известные актеры, когда выезжают на натурные съемки: стараются разом убить двух зайцев. Наступило молчание, потом худой высокий инспектор сказал не слишком уверенно, что он это понимает. - Вы забронировали место 222 в четверг 3 октября, я не ошибаюсь? - Да, это была нижняя полка справа. Когда я села в поезд, в купе уже находились два пассажира. Марсель. Улицы Марселя в десять вечера. Маленький бар на Афинском бульваре внизу у длинной лестницы вокзала Сен-Шарль, она попросила принести ей чай и печенье. Ярко освещенный шумный перрон. И тяжелый чемодан. Когда она вошла в купе, почти одновременно с мужчиной в кожаном пиджаке, второй пассажир укладывал наверху свои вещи, встав прямо в ботинках на нижнюю полку. Она не осмелилась сделать ему замечание, она никогда на такое не осмеливалась. Впрочем, он помог ей затем поднять и ее чемодан. Ее огорчило, что в купе были мужчины. Она даже прикинула в уме, сколько ей придется доплатить, чтобы пересесть в вагон первого класса. Но понадеялась, что в купе будут и другие женщины. Однако никто не приходил. Она ясно представила себе, как сидела боком на своей полке, слегка наклонившись вперед, потому что над головой было слишком мало места, делая вид, что ищет что-то в своей сумочке, ожидая, когда наконец тронется поезд, закончится комедия прощания и коридор опустеет. - Жертва, значит, вошла в купе после вас? - То есть та женщина, которая, как я полагаю, была убита, вошла в вагон перед самым отходом поезда. Вторая же пассажирка, молоденькая девушка, села ночью в Авиньоне. Накануне "У Андре", после звонка из полиции, она вернулась к столу, где ее друзья уже перешли к десерту. Они прямо ушам своим не поверили, кто-то сразу сбегал на улицу Франциска Первого купить "Франс Суар". Их за столом сидело человек семь или восемь, среди них начинающая актриса, роковая женщина со светлыми глазами, которая в этот день озвучивала короткометражный фильм о Мадагаскаре, они все склонились над лежавшей на столе газетой. Посетители за соседними столиками вытягивали шеи, прислушивались. - Жертва-брюнетка в темном костюме, - сказал инспектор Грацио или Грацино. - Да, это она. Я видела фотографию вчера вечером и очень ясно себе ее представляю. Просто ужасно, что я ее так хорошо запомнила. Я всю ночь только об этом и думала. - Встречали ли вы ее прежде, до того как увидели в поезде? Ее зовут Жоржетта Тома. - Нет. Никогда. - Вы в этом уверены? - Совершенно. Ее полка была прямо над моей. - Вы разговаривали с ней? - Да. Знаете, обычный разговор в поезде. Она сказала, что живет в Париже, занимается духами, если не ошибаюсь. Она узнала мои духи, и мы несколько минут поболтали. - Это было сразу же после отправления? - Нет, позднее. - Попытайтесь описать нам как можно подробнее вашу поездку, начиная с той минуты, как вы вошли в купе. Она кивнула, взглянула на второго инспектора, светловолосого, который так и не поднял на нее глаз. Она подумала, не следует ли ей предложить им чашечку кофе или стаканчик портвейна, но, может быть, им запрещено принимать во время работы подобные предложения. - Когда я вошла в купе, там уже находились двое мужчин. Один из них занимал верхнюю полку справа от входа. Он был похож на государственного служащего, если судить" по его серьезному и чуть печальному виду. В общем, не знаю, почему я вам это говорю. Мне показалось, что он государственный служащий. Может, из-за поношенного костюма, который стал ему немного тесен... Не знаю. Она невольно взглянула на темно-синее пальто сидящего напротив нее инспектора, слишком узкое пальто с потертыми рукавами. Он тоже в каком-то смысле государственный служащий. Теперь он ничего не заносил в свой блокнот. Смотрел, как она все больше запутывается. Однако она знала, что ей следует ему сказать. Она не спала всю ночь и утром в кухне все время думала об этом путешествии, подбирала слова, которые могли ей понадобиться, чтобы описать эту поездку. - Есть одно важное обстоятельство, - сказала она внезапно. - У него произошла ссора с убитой. Металлический стук прекратился. Она снова перевела глаза на другого полицейского. И встретила безразличный взгляд молодого блондина, который спросил: - У кого? У служащего? - Его фамилия Кабур, - сказал инспектор с костистым лицом. - Что вы подразумеваете под словом "ссора"? Он был знаком с убитой? Она ответила: нет, такого впечатления у нее не создалось. - Не помню точно когда, я читала иллюстрированный журнал, и эта молодая особа захотела снять с полки свой чемодан, ей нужно было что-то достать. И тогда тот, похожий на служащего, этот Кабур, помог ей. Затем они поболтали немного в коридоре, как люди, которые только что познакомились. Я не думаю, чтоб он был с ней раньше знаком, так как слышала начало их разговора. Это трудно объяснить. - Понятно, - заметил инспектор Грацио или Грацино. - А затем они, значит, поссорились? Почему? Она выдержала в течение нескольких секунд его взгляд. У него были внимательные светлые глаза, бледное измученное лицо. И ответила, что об этом нетрудно догадаться. Такое часто случается в поездах. Она чувствовала на себе и взгляд молодого блондина, должно быть, тяжелый, скучающий взгляд, возможно, немного ироничный. Он-то наверняка уже догадался, что эта ссора доставила ей удовольствие: ей было завидно, она завидовала молодой брюнетке, которой строят куры в коридоре поезда, говорят разные глупости. - Поболтав с ней немного в коридоре, мужчина, наверное, осмелел, позволил себе какое-то неуместное выражение, какую-то вольность... Так мне показалось. Еще в купе он как-то странно смотрел на нее... В общем, женщины понимают это. У них произошла ссора. Говорила она. Говорила громко. Дверь в купе была закрыта, слов я не слышала, но по ее тону и так все было ясно. Через минуту она вернулась, одна, и сразу легла. Он вернулся гораздо позже. - В котором часу? - Не знаю. Когда я пошла в туалет, переодеться на ночь, я взглянула на часы, было половина двенадцатого. Ссора произошла примерно через час. - А вы не помните, это было до или после проверки билетов? - После, в этом я совершенно уверена. В купе тогда появилась еще одна пассажирка. Та, что села в Авиньоне. Молодая девушка, довольно хорошенькая, на ней было светлое платье и голубое пальто. Вероятно, она читала, потому что, когда контролеры открыли дверь и попросили предъявить билеты, свет горел только у нее одной. Вы знаете, над каждой полкой есть маленькая электрическая лампочка. - Значит, это произошло после полуночи? - Несомненно. - Что же было потом? - Ничего, она легла. Затем я услышала, как этот мужчина вошел и поднялся на свою полку. Другой мужчина, лежавший на нижней полке слева, уже давно погасил свет. Я уснула. - Можете ли вы еще что-нибудь припомнить об этой ссоре? - Нет, думаю, я все вам сказала. - Показалось ли вам, что Кабур затаил зло на нее? Она вспомнила, как выглядел мужчина в тесном костюме утром, когда они подъезжали к Парижу, его ускользающий взгляд, искаженное судорогой лицо, виноватый голос, каким он, выходя, попросил у нее прощения за то, что должен ее побеспокоить. Снова возобновилось металлическое постукивание. Она сказала: нет, такого впечатления у нее не создалось. - Он вышел из купе, как только поезд остановился, не сказав ей ни слова, даже не взглянув на нее, чувствовалось, что ему стыдно, особенно перед остальными пассажирами, и хочется как можно скорее уйти. - А она? - Она вела себя совсем иначе. Она не торопилась, не чувствовала никакого стыда. Она больше не думала об этом или, во всяком случае, хотела, чтобы у всех создалось впечатление, что не думает. Она немного поболтала со мной и с девушкой из Авиньона. Мужчина в кожаном пиджаке, попрощавшись, тоже вышел из купе. Я думаю, если не считать того, что накануне он поздоровался, это были единственные произнесенные им за все время слова. - Кабур, значит, вышел первым. За ним вышел второй мужчина, которого зовут Риволани, так? Элиана Даррес отрицательно покачала головой, сказала, что Кабур не был первым, он вышел после молодого человека с верхней полки. Молодой блондин сразу прекратил двигать свои фишки, костистый инспектор три раза постучал себе по губам кончиком карандаша. - Молодой человек? - спросил Грацио или Грацино. - Какой молодой человек? О какой полке вы говорите? - О верхней полке слева. В общем, молодой человек... - Какой молодой человек? Она, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Глаза молодого блондина ничего не выражали, глаза инспектора с бледным измученным лицом смотрели недоверчиво. И этот инспектор объяснил ей, что им удалось найти того, кто занимал верхнюю полку. Женщину по фамилии Гароди. При этих словах он посмотрел на нее, он был явно раздосадован и, пожалуй, даже разочарован; он думал, что раз она здесь что-то спутала, значит, могла напутать и во всем остальном, а потому не следует слишком доверять ее показаниям. Актриса без ангажемента, постаревшая, вероятно, страдающая манией величия, излишне болтливая. - Как выглядел этот молодой человек? - спросил он. - Довольно высокий, худощавый. По правде сказать, я по-настоящему его и не видела... Послышался короткий дерзкий вздох молодого инспектора в коротком пальто, его товарищ моргнул, и гримаса разочарования появилась на его лице. Она смотрела только на него, потому что не смогла бы спокойно вынести взгляд молодого инспектора. - Послушайте меня, мсье Грацино, вы, кажется, мне не верите, но я знаю... - Грацциано, - поправил инспектор. - Простите, Грацциано. Я говорю, что по-настоящему не видела его, потому что он вошел в купе очень поздно, когда все лампы уже были погашены. Он не стал зажигать свет, когда ложился. - Но вы же сказали, что спали. Это проговорил молодой блондин. Она повернулась в его сторону, но он не смотрел на нее, он снова занялся своей головоломкой, она ненавидела его, у него красивый рот скрытного, недоброго ребенка, она бы ударила его по губам, ей вдруг так захотелось ударить его по губам; если бы она поцеловала эти красивые равнодушные губы, она бы сразу узнала их, потому что хорошо знала этих мальчишек, даже слишком хорошо, у их поцелуев один и тот же привкус. - Я уснула, - сказала она, и голос ее невольно дрогнул. - Но он, должно быть, оступился в темноте, тем более что в проходе было очень тесно, там стояло много вещей... И я проснулась. Она думала: я-то знаю, что говорю, хорошо знаю, он чуть не свалился на меня, когда проходил мимо, я узнаю их среди тысячи, узнаю в темноте, у всех у них такие же красивые, мокрые и равнодушные губы, как у детей, они сами совсем еще дети, очаровательные и недобрые, я их терпеть не могу. - Это была женщина, - сказал Грацио (нет, Грацциано, он сейчас скажет, что я ошиблась, что я сошла с ума). - Вы ошиблись, вот и все. Она отрицательно покачала головой, не зная, какие найти слова для ответа, думая: я не ошиблась, я не видела его, но я точно знаю, он такой, как и все они, как ваш юный приятель, который никак уж не похож на инспектора, как тот молоденький студент, которого я встретила год назад в кафе напротив кинотеатра "Дантон", как те молодые актеры, которые впервые оказываются перед камерой и которым наплевать, что стоят к вам спиной. Спокойные, равнодушные, в них есть что-то такое, от чего теряешь голову, у них такая нежная кожа, они так молоды, они могут войти в купе, перебудить всех пассажиров, задевая их в темноте, и даже не извиниться, вот так. Он не извинился, он чертыхнулся, когда почти свалился на меня, он, вероятно, высокого роста, худой и неловкий, как все они, потом он взобрался на свою полку напротив. И засмеялся, когда потревожил девушку из Авиньона, и она тоже засмеялась в темноте, в час или два ночи. - Я слышала его голос, - возразила она. - Уже после того как он взобрался на свою полку, он еще долго болтал с девушкой, лежавшей на средней полке. Могу вас заверить, что это был молодой человек, совсем молодой, почти мальчик. Не знаю, как вам это объяснить, но я точно знаю... Инспектор, которого звали Грацциано, поднялся, закрыл свой блокнот на железной спиральке, заложив карандаш между страницами. Зачем ему этот блокнот? Он почти ничего не записал. Теперь, стоя перед ней, он казался еще выше, еще костлявей: огромный скелет в пальто с потертыми рукавами, с бледным измученным лицом Пьеро. - Другой свидетель, как раз Кабур, тоже слышал, как эта молодая женщина разговаривала с девушкой со средней полки. Вы могли ошибиться. Он говорил усталым монотонным голосом, не столько чтобы убедить ее, сколько чтобы покончить с этим вопросом и перейти к другому. - Во всяком случае, мы ее нашли. Она снова отрицательно покачала головой, глядя на молодого блондина, который не смотрел на нее, и сказала: - Возможно, не знаю, однако мне так показалось. И в то же время думала: "Я не могла ошибиться, женщина не чертыхнется, свалившись на вас и разбудив вас, мне бы следовало им это объяснить". Слишком много ей следовало бы им объяснить, а потому она просто продолжала упрямо качать головой, подняв глаза на худого инспектора с выступающими скулами. Она снова представила себе коридор, где было полным-полно пассажиров перед отходом поезда, и паренька лет пятнадцати, печального и светловолосого, стоявшего возле их двери и посторонившегося, чтобы пропустить ее в купе. Вряд ли это был именно он, но этот паренек со светлыми волосами и очень черными глазами в сером твидовом костюме из магазина готового платья связывался в ее сознании с ночным происшествием, с голосом, шептавшим с верхней полки что-то такое, отчего девушка из Авиньона смеялась тихим, приглушенным смехом, раздражавшим ее так же, как головоломка молодого инспектора в коротком пальто. - Когда вы проснулись утром, женщины с верхней полки уже не было в купе? Она ответила "нет", продолжая отрицательно качать головой, как бы говоря: нет, я не ошиблась, просто не понимаю, я могла бы вам объяснить, но для этого мне пришлось бы рассказать вам о юноше, который коснулся указательным пальцем моего колена, когда я возвращалась от парикмахера, и поцеловал меня во время первой же встречи в кафе напротив кинотеатра "Дантон", рассказать о вещах, которые причинили мне немало страданий и которые покажутся вам отвратительными, - нет, этого я не могу. - Я не видела ее. Я пошла переодеться в туалет около шести или семи часов, не помню точно. Во всяком случае, когда я вернулась, в купе ее уже не было. А женщина, которую потом задушили, еще лежала на своей полке, она улыбнулась мне, когда я наклонилась, чтобы убрать пижаму в чемодан. Девушка из Авиньона натягивала на себя платье, которое, видимо, сняла в темноте. Я это хорошо помню, потому что мы еще пошутили. Ей было трудно надеть платье, лежа на спине под одеялом. В конце концов она приподнялась, сказав: "Ну и пусть, да к тому же мужчины еще спят". Мужчина в кожаном пиджаке еще храпел, и даже очень громко, лицо у него было скорбное и бесконечно усталое. Глядя на его руки, она решила, что он докер или механик, что-нибудь в этом роде. Его фибровый облезлый чемодан синего цвета с потертыми уголками стоял у него на полке в ногах. Кабур лежал неподвижно, и она подумала: он, вероятно, смотрит, как одевается эта девушка с голыми плечами, а она, бесстыдница, возможно, об этом догадывается. Все это было отвратительно и фальшиво, как все, что отвратительно. Бедный малый, он, возможно, думал совсем о другом, она поняла это, когда он спустился вниз: бледный, осунувшийся, с выражением омерзительной покорности в глазах. - Вас кто-нибудь встречал на вокзале? - Нет. Почему вы об этом спрашиваете? - Так, просто. Он казался таким огромным. Он спрятал в карман пальто свой красный блокнот. Она глупо добавила, все еще глядя на него: - Если вы мне позволите высказать свое мнение, никто из тех, кого я видела в купе, не мог совершить это ужасное преступление, это я интуитивно чувствую. Высокий инспектор покачал головой, вероятно, ему стало неловко, сказал "спасибо" и взглянул на молодого блондина, который тоже поднялся, думая о чем-то своем, и, глядя куда-то вдаль, заправил свое клетчатое кашне в пальто. Она проводила их в переднюю. - Не могли бы вы зайти к нам завтра на набережную Орфевр? - спросил тот, чья фамилия кончалась на "о", она бы снова наверняка ее исковеркала, если бы попыталась произнести. Он сказал, что будет ждать ее в десять часов на четвертом этаже в комнате 303. И добавил, что, может быть, за это время она вспомнит еще какие-нибудь подробности, а сам он обдумает все, что она им рассказала, ей надо будет дать им свидетельские показания, вот и все, она закрыла дверь, прислонилась к ней спиной, измученная, недовольная собой, а они уже ушли. Три минуты спустя в дверь опять позвонили. За это время она успела вернуться в гостиную, но у нее не хватило мужества опуститься в то же самое кресло, потому что она боялась еще острее почувствовать разочарование, и она прилегла на диван, прикрыв рукой глаза. Она поднялась, догадавшись, что звонит молодой инспектор, она не знала, почему он вернулся, но поняла это сразу, когда рука ее вдруг нащупала на диване забытую им головоломку. Плоская металлическая коробочка, три десятка фишек с цифрами, черными цифрами на красном фоне, маленькие квадратики, которые, передвигая, следует выстроить по порядку, обычная игрушка. В передней она снова чуть не потеряла туфлю без задника и, прежде чем открыть, взглянула на себя в "ведьмочку - зеркальце с выпуклым стеклом, висевшее у двери. Совсем близко в этом выпуклом зеркале она увидела свое лицо, похожее на лицо надзирательницы, которая была у них в пансионе лет двадцать пять назад, смешное лицо с огромными черными глазами, высоким открытым лбом и длиннющим носом. "Чем-то я напоминаю Кабура", - подумала она. Белокурый инспектор в коротком пальто и клетчатом кашне улыбался своей великолепной дерзкой улыбкой, она у них всегда на губах, когда вы им нужны. Он сказал, что кое-что у нее позабыл, и уверенно вошел в квартиру. Она закрыла дверь и последовала за ним в гостиную. Он направился прямо к дивану и, наклонившись, принялся искать головоломку. - Она у меня. И она показала металлическую коробочку, не раскрывая ладони. Он подошел к ней и, поскольку она не отдавала головоломку, прижимая руку к груди, спокойно посмотрел на нее с той притворно невинной улыбкой, которая присуща им всем, и сказал: - Извините, я забыл ее у вас. И он протянул руку, она же подумала: ты должна отдать ему головоломку, он же полицейский инспектор, ты с ума сошла. Она отвела руку с глупой улыбкой, зная, что улыбка глупая, и вдруг сразу вернула ему игрушку. Она почувствовала прикосновение его горячей ладони, а он продолжал смотреть на нее все тем же безразличным взглядом, не улыбаясь. - К тому же мы забыли задать вам еще один вопрос. Ей пришлось отступить на шаг, так как он, пряча в карман головоломку, подошел к ней почти вплотную: оказалось, что они с ним почти одного роста. - Когда вы выходили из купе, жертва, вероятно, тоже собиралась покинуть поезд? - Не знаю. Думаю, что да. Я попрощалась с ней и с девушкой из Авиньона. Полагаю, они обе готовились выйти из вагона. У него был резкий голос, менее приятный, чем у другого инспектора, вероятно, ждавшего его внизу в машине. - Да, довольно много. Но я не стремилась выйти одной из первых, я терпеть не могу толчею. - При выходе вы не заметили ничего такого, что могло бы быть связано с убийством? Она ответила, что подумает, что была не очень внимательна. Она, конечно, никак не могла предположить, что в купе, которое она покинула, задушат женщину и молодой полицейский инспектор станет требовать у нее отчета. Он улыбнулся, сказал: разумеется, и направился мимо нее в прихожую. Перед "ведьмочкой", висевшей на стене у самой двери, он задержался, взглянул на себя в кривое зеркальце и заметил: - Забавная штуковина, ну и видик же у тебя в ней. Он похлопал рукой по карману, в котором лежала его головоломка. Признался, что повсюду всегда все забывает. Спросил, не бывает ли и с ней такое. - Нет, не думаю. Он покачал головой, сказал: может, они еще встретятся завтра, "если я буду там, когда вы придете". - Мне кажется, я была вам не слишком полезной. Он возразил, нет, почему же. И сам отворил дверь. - В этой истории с Кабуром все-таки есть что-то новенькое. Мы сейчас едем к нему. Посмотрим, попытается ли он скрыть что-либо от нас. - Вы подозреваете его? - Кто? - спросил он. - Я? Я никого не подозреваю. Если уж сказать вам правду, я очень плохой полицейский, терпеть не могу подозревать людей. Предпочитаю осуждать всех разом. Нет на свете невиновных. А вы верите в невиновность? Она засмеялась как дурочка, прекрасно зная, что ведет себя как дурочка с этим молодым человеком, который несет всякую чушь, нисколько не похож на полицейского и явно смеется над ней. - А вы считаете, это невинный поступок, - спросил он, - помочь даме спустить чемодан, если собираешься затем прижать ее в коридоре? При этом он покачал головой с тем недовольным выражением, которое ей уже было знакомо, и поинтересовался, зачем, в сущности, ей понадобилось спустить вниз чемодан? - Что она хотела оттуда достать? Она попыталась вспомнить, ясно представила себе молодую черноволосую женщину, юбку, которая слегка задралась, когда она поставила ногу на полку, и взгляд этого Кабура. - Аспирин, кажется, или еще какие-то таблетки, которые обычно принимают в поезде. Думаю, что аспирин. Он сказал: хорошо, хотя вообще-то не имеет значения, но как бы то ни было, невиновных на свете нет. Может, только уж совсем молодые, а потом сплошная дрянь. Она стояла в проеме двери, опустив руки, как дура. Он на мгновение чуть приподнял руку, прощаясь, и вышел, а она продолжала стоять и, лишь когда он вышел на улицу, решилась вернуться и закрыть дверь. Она смотрела, как он спускается по лестнице, словно служанка, которую подцепили на танцульке и тут же бросили, идиотка. Вечером она поужинала на кухне, глядя в раскрытую книгу, которую прислонила к бутылке минеральной воды, придерживая ее рукой. Она в десятый раз перечитывала одну и ту же страницу, но прочитанное не могло вытеснить из ее памяти образ женщины, задушенной в поезде. Черные как смоль волосы, большие синие глаза, стройная и высокая женщина в хорошо сшитом костюме. И то, как она неожиданно улыбалась вам: ее улыбка заставала вас врасплох, внимательная, неотступная. Жоржетта Тома улыбалась часто, она очень много улыбалась за время пути. Она вошла с чемоданом в руках и улыбнулась: прошу извинить меня. Отказалась от предложенной ей карамельки и сразу же улыбнулась: вы очень милы. Сама предложила сигарету этому Кабуру и улыбнулась: прошу вас. И утром сорокасемилетняя женщина, которая плохо спала той ночью, замерзла и страдала при мысли, что ей снова придется есть на кухне одной перед открытой книгой, которую она прислонит к бутылке минеральной воды и будет придерживать рукой, наклонившись над своей полкой, эта женщина снова увидела обращенную к ней неожиданную улыбку, как бы говорившую: доброе утро, наше путешествие все-таки подходит к концу. Бедняжка не знала, что скоро умрет, мысль о том, что ее жизненный путь близится к концу, ей даже в голову не приходила. Мне бы следовало сказать об этом инспекторам. В газете, которую все читали накануне, было написано, что тут не может быть и речи о сведении счетов или ограблении. О чем она думала в то время, когда ее убивали? О чем думаешь, когда тебя убивают? Элиана Даррес убрала посуду, тарелку, столовый прибор, бокал, кастрюлю, в которой сварила себе яйца. Она довольно долго стояла в прихожей, между дверью, ведущей в спальню, и входной дверью, не зная, лечь ли ей спать или пойти куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не оставаться одной. Она подумала: я еще успею сходить в кино в нашем квартале. Она почти каждый вечер бывала в кино, уверяя знакомых, что посещения эти необходимы ей для работы, хотя на самом деле она терпеть не может кино и ей приходится совершать чудеса, чтобы выкроить нужные для этого два часа. Иногда она по два-три раза смотрела один и тот же фильм, потому что плохо запоминала названия, а фотографии у входа в кинотеатр часто лгали. Впрочем, это не имеет никакого значения. Какая разница. В антракте она покупала мятные конфеты. Какая разница. На следующий день, взглянув на себя в трюмо туалетного столика, она решила, что прекрасно выглядит и хорошо отдохнула. Стояла чудесная погода, над площадью Трокадеро светило яркое солнце. Она одевалась, глядя через окно спальни на спокойное безоблачное небо, и мысли ее текли так же спокойно. Убили женщину, с которой она не была даже знакома, это печально, но и только. К этому следует отнестись так, как это того заслуживает. Она скажет им то, что считает нужным сказать, и не будет думать о том, какое производит на них впечатление. Прежде всего она вовсе не ошиблась, она не могла ошибиться по поводу того молодого человека с верхней полки. Пусть они сами разбираются, что все это значит, но голос, который она слышала, и силуэт в темноте свидетельствовали о том, что это юноша, а не женщина. Если они не верят ей, тем хуже для них. Затем она объяснит им, что у Жоржетты Тома не было никаких причин для волнения и уж во всяком случае она не подозревала, что ее собираются убить. С таким же успехом могли задушить девчушку из Авиньона, это было бы так же неожиданно и так же невероятно. Она постарается объяснить им значение одной улыбки, вот это действительно важно. Она, быть может, попытается им также объяснить значение одного взгляда, взгляда Кабура, когда молодая черноволосая женщина поставила ногу на нижнюю полку, чтобы достать чемодан, и при этом ее юбка слегка задралась. Если белокурый инспектор будет там, он снова испустит вздох, короткий и дерзкий, как бы желая сказать: я прекрасно вижу, что вы за женщина, к какому разряду святош вас следует отнести. Он решит, что ей повсюду мерещится что-то дурное, потому что сама она только об этом и думает. Что за глупость он сказал? Что, дескать, на свете все виноваты. Ее беда в том, что она все время думает, будто ее в чем-то собираются упрекнуть. Она прекрасно знает, в чем именно, но это же неправда. Женщина, судорожно цепляющаяся за ускользающую молодость, пытающаяся хоть как-то развлечься. И эти жалкие потуги называются грехом. Людоедка-климактеричка. Так сказать, седина в бороду - бес в ребро. Она двадцать лет была замужем за человеком, которому ни разу не изменила, он вечно болел, и его присутствие в ее жизни ощущалось немногим больше, чем теперь, когда его фотография стоит на комоде в спальне. Она взглянула на фотографию, когда выдвигала ящик комода, чтобы взять перчатки и сумочку. В 1914-м году он был отравлен газами. Мягкий, ласковый, он был единственным человеком на свете, не вызывавшим у нее желания уйти в свою раковину, и он так страдал последние месяцы, что она встретила его смерть с облегчением. Грех. У нее были два любовника: первый еще до замужества, в восемнадцать лет, во время каникул, когда она готовилась провалить второй экзамен на бакалавра, и еще один, уже после смерти мужа, в прошлом году, и она до сих пор не может понять, как все это и с тем, и с другим могло у нее получиться. У нее в памяти не сохранилось никаких воспоминаний о первом любовнике, она даже забыла его имя, не помнила, был ли он красив или нет, ничего не помнила, кроме того, что страшно боялась, как бы их не застали врасплох, и он, вероятно, тоже боялся, так как не стал ее раздевать, а только задрал ей юбки на краешке кровати. Даже теперь, когда в ее присутствии говорили о молодых девушках, ей становилось не по себе - не потому, что она считала случившееся серьезным проступком, а как раз потому, что ничего не помнила. Все происходило как-то быстро, мучительно трудно и немного непристойно. И та маленькая дурочка, позволившая это с собой проделать, чувствуя, как к свисающей с кровати голове приливает кровь, была не она. В передней, уже выходя из квартиры, она снова взглянула на себя в свою "ведьмочку", вспомнила воспитательницу из пансиона, и ту маленькую дурочку с задранной юбкой, и ту женщину, которая спустя почти двадцать лет позволила обнять себя в бистро, где пахло жареным картофелем и красным вином, напротив кинотеатра "Дантон". Странно, если подумать, у нее с перерывом в двадцать лет было два любовника одного возраста, словно это был один и тот же, словно первый просто не состарился. Второй тоже сдавал экзамены, которым не видно было конца, посещал бистро, где играл на бильярде, тогда как первого интересовали игральные автоматы. Кабина лифта застряла между этажами. Она стала по очереди нажимать на все кнопки, лифт то поднимался, то спускался, наконец он вроде бы заработал нормально. И вот, когда он действительно пошел вниз, он снова остановился. Она подумала: какой-то болван или любитель глупых шуток открывает, видимо, наверху решетчатую дверь, лифт в конце концов сломается, надо кликнуть консьержа. Она не любит консьержа, тот никогда не здоровается и одевается ужасно неряшливо. Она нажала на кнопку последнего, шестого этажа, лифт стал подниматься, но остановился на пятом, она не понимала почему и снова попыталась нажать на другие кнопки. Странно, но как раз перед этим она вспомнила Эрика. Однажды вечером, когда он ждал ее на лестничной площадке, он именно так и поступил: открыл решетчатую дверь на ее этаже, когда она поднималась. Она перепробовала все кнопки, он заставил ее бесконечное число раз то подниматься, то спускаться, пока она наконец не позвала на помощь. Сделал он это просто так, чтобы позабавиться, потому что ему было всего двадцать лет или даже девятнадцать и у него был красивый капризный рот, как у них у всех, и он-то ее раздел, не торопясь, на ее широкой кровати, где она спала одна, потому что из-за них вы теряете голову и они это прекрасно знают. Она расплакалась, выходя из кабины, он сказал: я тоже взбешен, столько времени пришлось прождать. И это было действительно так, ему пришлось долго дожидаться ее, тогда она дала ему ключ от своей квартиры и иногда по вечерам заставала его спящим прямо на ковре, словно кошка, обхватив руками затылок (теперь лифт наверняка испортился), вытянув на ковре свои длинные ноги, разметав черные волосы, улыбаясь красивым ртом (придется ей все-таки позвать консьержа), лежа спокойно и тихо, как все спящие дети. Эрик приходил месяца полтора или два, а потом бывали дни, когда она не могла устоять и заходила в кафе на площади Дантона. Он задолжал ей: вполне приличный предлог, чтобы вновь увидеть его, попытаться его найти, не терять надежды на что-то, что все-таки лучше, чем кинотеатр и мятные конфеты в антракте, о чем думаешь, когда тебя убивают? Она снова стала нажимать на кнопки и вдруг совершенно ясно поняла-поняла даже прежде, чем подняла вверх голову, даже прежде, чем воспоминание о том, как все произошло в прошлом году, заставило ее поднять голову, - что ее убивают; она подумала: он все это время находился надо мной, у кабины нет крыши, все это время он наблюдал за мной, издеваясь надо мной, о чем думаешь, когда тебя любят? Она подняла голову, чтобы взглянуть на шестой этаж, который был уже близко, и в это мгновение раздался выстрел, отбросивший ее, словно куклу, к деревянной стенке кабины, пробивший ей грудь, она успела подумать: это же невозможно, это неправда, - и ударилась плечом и затылком о деревянную стенку кабины; кто-то, как тогда Эрик, стоит надо мной, я узнаю их в темноте, словно все они целовали меня своими красивыми и мокрыми губами, я слышу, как они шепчутся и смеются, словно ученики пансиона, когда воспитательницы нет поблизости, как тот паренек и девушка из Авиньона тогда в темноте, убитая снарядом лошадь на военной фотографии 1914 года, моя пробитая грудь, палец, коснувшийся моего колена, когда я возвращалась от парикмахера, все та же дурочка, упавшая на спину в кабине лифта, это я, та девчонка, в темноте. МЕСТО 221 Эрнст Жорж Жак Риволани, шофер грузовика, родившийся 17 октября 1915 года в городе Мо (департамент Сена и Марна), проживающий в Клиши (департамент Сена) в доме N_3 в тупике Вийу, был убит выстрелом в упор в затылок из револьвера системы "Смит-и-Вессон" 45-го калибра около 23 часов, ровно за одиннадцать дней до своего дня рождения, по случаю которого жена уже купила ему теплые сапоги на меху. Он лежал лицом вниз в своем выходном костюме, левая рука подсунута под живот, правая же согнута над головой, лежал у поднятых железных дверей бокса, где обычно стоял его "ситроен" выпуска 1952 года, который он на этот раз не успел загнать в гараж, и мотор в конце концов сам заглох во дворе; он оставил вдову, которой еще предстояло выключить фары машины, и троих ребят, старший из которых заканчивал школу. - Прескверная история, - сказал Малле. Он, должно быть, всю ночь так и не сомкнул глаз, ведь это ему позвонили по телефону в час ночи, и теперь он стоял в расстегнутом пальто и только тряс заросшим щетиной, торчащим вперед подбородком, глядя в одну точку, ошалев от усталости. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер ездили от Риволани к актрисе, а от актрисы к Кабуру, он носился по Парижу с записной книжкой Жоржетты Тома в кармане. Грацци, который так и не поставил себе телефона, потому что это обошлось бы ему в тридцать пять тысяч франков, а ему их всегда не хватало, проспал неправедным сном с одиннадцати вечера до четверти девятого утра. Он стоял здесь, хорошо выбритый, раздосадованный, но бодрый, в чистой рубашке. А Таркен еще не появлялся, он, вероятно, пребывал в панике и решил сперва заехать на набережную Орфевр, переговорить с кем-нибудь, кто бы мог его "подстраховать", он, конечно, неплохой полицейский, но прежде всего надо обеспечить себе прикрытие, если ты понимаешь, что я хочу этим сказать. - Прескверная история, - повторил Малле, покачивая головой с заросшим жесткой черной щетиной подбородком. - Но страшнее всего-это его жена. Вначале она кричала, а теперь, когда дети рядом, молчит и смотрит на тебя так, словно ты можешь вернуть ей мужа. А если вдруг заговорит, то начинает что-то твердить о сапогах на меху, я уже столько раз все это слышал. Она купила их ему ко дню рождения. Она только об этом и думает: он всегда мерз в своем грузовике. Ей-Богу, это правда. Грацци утвердительно кивал и думал, глядя на распростертое перед ним тело: я просто круглый идиот, что не стал возражать, когда мне подсунули это дело, мог бы научиться за двадцать лет, что не следует браться за то, что тебе не под силу. А Таркена все нет. Риволани упал вперед лицом вниз, словно картонный манекен, которого отшвырнул выстрел из крупнокалиберного револьвера. Он пролетел больше метра, в него стреляли в упор, удар был такой силы, что ему снесло полголовы, и кровь залила весь бокс. Один из жандармов делал какие-то замеры. Грацци отвел глаза и подошел к "ситроену". Малле последовал за ним, словно Грацци притягивал его к себе как магнит, он держался так близко, что Грацци чувствовал запах его волос. Волосы, как и борода, были у него густые и жесткие. Он по два раза в день смазывал их дешевым бриллиантином. В покрытом цементом дворе в три метра шириной друг против друга стояло десять бетонных боксов с железными поднимающимися дверьми, на которых висели замки. Дом Риволани находился в самом конце улицы, в заросшем травой тупике, где не было тротуаров. Как и обычно по субботам, шофер, если он находился в Париже, отправился в кино с женой и младшим сыном, тринадцатилетним мальчуганом, который пропустит в этот день школу и на какое-то время станет знаменитостью в глазах товарищей. - В котором часу они вернулись? - В одиннадцать, четверть двенадцатого. Они были в одном из кинотеатров Сен-Лазара. Риволани хотел, чтобы они посмотрели что-нибудь веселое после той истории в поезде. Он довез их до самых дверей дома, потом приехал сюда, чтобы поставить машину в гараж. Жена говорит, что он пользовался автомобилем только по воскресеньям, когда они ездили за город или в кино. Через час он все не возвращался, и она забеспокоилась. Она пошла взглянуть, думала, у него какие-то неполадки с мотором или лопнула шина. Она стала кричать, позвала соседей. А уже они сообщили в комиссариат Клиши. Грацци смотрел на чистые, без единого пятнышка, сиденья машины, на приборный щиток. Вероятно, когда Риволани бывал свободен, то приходил с мальчуганом в гараж, они драили свой "ситроен", толковали о моторах, обсуждали достоинства разных марок машин, уверенный в себе отец, уверенный в отце сын, именно так будет и у Грацци с Дино, когда малыш подрастет и они купят автомобиль. - Никто ничего не слышал? - Никто ничего, - ответил Малле. - Никто ничего, пока жена не закричала. Самое ужасное, что она сама выключила фары, помнит, что выключила фары. Ты понимаешь? "Чего доброго, - подумал Грацци, - он сейчас расплачется, а тут как раз заявится Таркен и начнет морочить мне голову". Малле, привыкший не спать по ночам, по-прежнему качал головой, устремив глаза в одну точку, но вот наконец появился шеф, он резко затормозил посреди двора, он сидел один в своей черной машине, на заднем бампере которой имелся большой стальной крюк. Во время отпуска он возил с собой лодку на прицепе. Таркен издали в знак приветствия помахал рукой Грацци и Малле, вошел в бокс, неся перед собой свой живот беременной женщины, наклонился над трупом. Жандармы и помощники комиссара полиции Клиши молча наблюдали за ним. Он выпрямился через тридцать секунд, освещенный столь неожиданным в этот первый понедельник октября солнцем, и с явным облегчением произнес первые толковые слова за все утро: - Над этой пушкой хорошо поработали, ребятки. Владельцев револьвера сорок пятого калибра и так не встретишь в городе на каждом шагу. А этот сукин сын, который так обработал свои пули, - настоящий профессионал, но он допустил промах, и преогромный, мало найдется негодяев, которые станут помечать крестом свои пули, и вам они все известны не хуже, чем мне! На пуле имелся крестообразный надпил, выполненный напильником, очень тщательно; попадая в цель, такая пуля оставляет рану с четырьмя рваными краями. В своей лаборатории Ротру, который вот уже тридцать лет занимался этими маленькими кусочками свинца, сразу припомнил пули, которыми пользовались англичане во время последней войны в Азии: они проникали в тело и разрывали ткани. Ротру добавил, что в Фор-Лами было даже возбуждено дело против охотников-профессионалов, убивавших зверей подобным образом. Они собрались впятером у стола шефа - Грацци, Жуй. Безар, только что принесший чемодан Жоржетты Тома, Алуайо и Парди, молчаливый корсиканец, который курил, прислонившись к двери. Малле отправился спать. Габер разыскивал девушку из Авиньона, объезжая конторы по найму и полицейские комиссариаты. Таркен, с лоснящимся от пота лицом и погасшим окурком в уголке рта, словно принял от Малле эстафету: теперь он, устремив глаза в одну точку, все время качал головой с видом человека, которому на этот раз не удалось найти себе прикрытия. Наконец он выругался в сердцах, сказал, что был слишком благодушен, ведь стоит ему недосмотреть, как сразу же за его спиной начинается какая-то ерунда. Что сделал он. Грацци, за все эти дни, с субботнего утра? - Суббота была позавчера, - ответил Грацци. - А вчера было воскресенье. Разве вы сами могли предположить, что беднягу уберут? - Почему ты сказал "уберут"? - Просто так. Парди отошел от двери и проговорил медленно, с акцентом как у Тино Росси, что слово найдено верное, что шофера, конечно, убрали как нежелательного свидетеля. Наступило молчание, все были того же мнения. - Его хоть успели допросить? - спросил шеф уже спокойнее. - Да, вчера во второй половине дня. Я посылал к нему Габера. А сегодня утром он должен был прийти к нам уточнить показания. Грацци достал из кармана свой красный блокнот, в который он занес все, что Жан Лу запомнил из разговора с Риволани. Накануне они, хотя и не застали Кабура дома и не имели ордера на обыск, правда наспех, ничего не сдвигая с места, на свой страх и риск, без ведома консьержки, осмотрели его маленькую квартирку и, вернувшись в префектуру, уселись друг против друга за столом под самой лампой в комнате инспекторов, где, кроме них, никого не было. В это время Кабур и причины его отсутствия беспокоили их куда больше, чем водитель грузовика. К тому же Жан Лу торопился. И на этой странице Грацци успел записать всего лишь несколько бессвязных фраз, едва ли набралось бы на три строчки в отчете. - Раз в неделю он ездил на Юг. Перевозил разные товары, а на обратном пути доставлял в Париж ранние фрукты и овощи. На прошлой неделе у него на дороге около Берра случилась поломка, и ему пришлось поставить грузовик на ремонт в ближайшую мастерскую. Ремонт должен был занять несколько дней, и он предпочел вернуться поездом. Он собирался отправиться за грузовиком в конце недели. Таркен, так и не снявший шляпу, сказал: может, это и так, но он вовсе не просил рассказывать ему жизнь шофера. Грацци продолжал: - Итак, Риволани сел в поезд в пятницу вечером. Описания, которые он дал другим пассажирам, совпадают с тем, что показали Кабур и актриса, у которой мы были во второй половине дня. Сейчас она, вероятно, уже ожидает в приемной. Грацци взглянул на часы: 11 часов 30 минут. Наверное, она уже заждалась. Таркен, не сводивший с него глаз, велел Жуй пойти побыстрее разделаться со старухой. Если понадобится, они ее снова вызовут. - При его работе, - продолжал Грацци, когда Жуй вышел из комнаты, - он засыпал сразу, стоило ему где-нибудь присесть. В купе он первым растянулся на своей полке и последним проснулся. Он ничего не видел, ничего не слышал. Голос Тино Росси за спиной Грацци заметил, что в купе все-таки что-то произошло, и тот, кто дал себе труд дождаться, пока шофер вернется из кинотеатра, вряд ли собирался покарать его за то, что он спал. - Как бы то ни было, он ничего такого не смог вспомнить. У убийцы, возможно, память оказалась лучше, чем у него. Зазвонил внутренний телефон. Таркен взял трубку, покачал головой, повторил несколько раз: да, да спасибо, старина, и, повесив трубку, сказал, что Грацци повезло, след все-таки остался: револьвер. Ротру категоричен. Это "Смит-и-Вессон", выпущен недавно, пули надпилены человеком, который разбирается в оружии, револьвер был с глушителем. Да, цыплятки мои, с глушителем. Ротру утверждает, что глушитель в форме груши, а не цилиндра, он говорит, что мог бы нарисовать этот глушитель. Грацци, до того не выносивший, когда его шеф произносил некоторые слова, например, "категоричен", что становился даже несправедливым, заметил, что Ротру не раз уже, поглядев на кусочек свинца, угадывал чей-то цвет глаз, а потом оказывалось, что все это совсем не так. Так что не смешите меня с его рисунками. Но Грацци явно было не до смеха, его голубые глаза были устремлены на Таркена, который уперся взглядом в его галстук; вдруг шеф вскочил со своего стула, да так резко, что, казалось, вот-вот проглотит и свой окурок, и Грацци вместе с ним. Но он ничего не сказал. Тыльной стороной ладони сдвинул шляпу на затылок и отвернулся к окну. Глядя ему в спину, куда-то между лопаток, Грацци выпалил, не переводя дыхания, громко и четко, что им все-таки не следует мешкать, потому что, если уж вы хотите знать мое мнение, этого Кабура так до сих пор и не нашли, а ведь он очень торопился, когда выходил из дому, даже не выключил лампу над умывальником, и если мы будем долго раскачиваться, он успеет еще пострелять по мишеням. Помолчав с минуту, он добавил, что водитель грузовика оставил жену и троих детей. - Подумать только, - отозвался Таркен. Он продолжал неподвижно стоять у окна, и со спины он выглядел куда лучше, почти человечным в своем толстом пальто, у которого еще несколько дней назад распоролся один из швов. Он, вероятно, думал: нет, это не Кабур, тут действовал настоящий профессионал, и главное, конечно, то, что произошло в поезде; если я сумею разослать десяток парней к оружейным мастерам и выудить кое-какую информацию у полиции нравов, то, уверен, не пройдет и двух суток, как все будет кончено. Мы его схватим и передадим Фрегару, а этот болван Грацци пусть продолжает строить из себя Шерлока Холмса, если ему так нравится. Кому он все это говорит? Зазвонил телефон. Таркен медленно повернулся, усталым жестом снял трубку, покачал головой, потом выругался в сердцах: "Что? Где? В лифте?", прикрыл трубку своей пухлой рукой и сказал, что, ему, Грацци, и впрямь следовало бы пошевеливаться, да и всем им тоже, потому что мы увязли не на шутку. Твоя актриса сюда не явится, ее укокошили два часа назад. И ответил уже по телефону: конечно, конечно, сейчас приедем, кому вы все это говорите? Ее перенесли в спальню и положили на кровать. Чтобы не трогать лифт с места, ее пришлось отнести на руках на ее этаж, одна туфля на высоком каблуке упала, и ее оставили в прихожей. На лице Элианы Даррес застыло выражение удивления. Пуля словно тяжелым молотом раздробила ей грудь, но крови, если не считать той, что на платье и на меховом манто из настоящего леопарда, было не так уж много. Жан Лу вбежал, запыхавшись, оттолкнув в дверях полицейского и помощника прокурора (Таркен и Грацци в это время стояли возле кровати), он успел лишь сказать: привет, шеф, - и опустил глаза. Он тотчас отвернулся, лицо его исказила гримаса, казалось, его сейчас стошнит. Грацци вышел с ним на лестницу. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Сначала в субботу утром в купе убивают Жоржетту Тома. В субботу вечером сообщение об этом появляется лишь в одной газете, остальные расскажут о случившемся только в понедельник. В субботнем вечернем выпуске дается простой перечень имен. В понедельник газеты уже более подробно сообщают о Кабуре, Гароди, Даррес, Риволани. Но, по всей видимости, убийцу что-то беспокоит, и поскольку это "что-то" имеет для него очень большое значение, он убирает одного за другим еще двух пассажиров этого купе. Грацци думал о Кабуре, который исчез в субботу, оставив в доме зажженную лампу... Убийца он или сам уже убит? Грацци думал о девушке из Авиньона, которую Габеру так и не удалось найти. А не напал ли уже убийца, который хитрее, а может, и осведомленнее их, на ее след? - Они убили Риволани? - спросил Габер. - Так же, как и ее. Ближе чем с двух шагов, из револьвера. Почему ты сказал "они"? - Не знаю, - ответил Габер. Он был бледен, но держался. Ему всего двадцать три года. И свою работу в это утро он должен был искренне ненавидеть. Грацци тоже ненавидел свою работу; положив руку на открытую дверь кабины лифта, он думал: они вышли на Риволани в воскресенье вечером, еще до того, как о нем написали в газете, на Кабура, вероятно, тоже. А как с малышкой Бомба? - Тебе удалось выяснить что-нибудь о девушке из Авиньона? - В гостиницах никаких следов. Я побывал почти во всех комиссариатах полиции. После обеда надо будет обойти конторы по найму. Но это займет уйму времени, если я буду один. Он действует куда быстрее, чем я, этот тип. Габер говорил тихо, странным, сдавленным голосом, кивая на лифтовую шахту. Грацци же думал: вот оно и случилось, я никогда не сомневался, что в один прекрасный день такое произойдет. Таркен отправится путешествовать на своем паруснике на два-три года, он может себе это позволить, министры же долго никогда не задерживаются, а меня в два счета загонят в какой-нибудь провинциальный комиссариат марать бумагу, или же, в лучшем случае, если хватит духу, я попытаюсь найти себе работу в какой-нибудь страховой компании или в одном из больших магазинов, что-нибудь в этом роде. Все чертовски просто: нашелся какой-то сумасшедший, который действует куда быстрее нас. - Хитро придуман этот трюк с лифтом, - сказал Грацци усталым голосом. Он взял Габера за плечо, потащил его за собой на шестой этаж и остановился у пустой лифтовой шахты. - Она садится в лифт. Он дает ей немного спуститься, затем открывает решетчатую дверь. Как он догадался, что это именно она, вот чего я никак не пойму. Возможно, ожидал ее на лестнице этажом ниже. А узнать ее леопардовое манто нетрудно. Он то открывает, то закрывает дверь, пока она нажимает на разные кнопки. Если она поднимается, он сразу же закрывает дверь, если спускается, открывает, и лифт останавливается. Ты понимаешь, так он спокойненько довел ее до пятого этажа и остановил лифт там, где хотел. Грацци закрыл решетчатую дверь, сделал вид, что прицеливается, повторил, что все это хитро придумано и что псих этот силен. - Почему же она на позвала консьержа? - В этом-то вся хитрость. Зовут обычно, когда лифт не работает. Но лифт-то работал! Он то спускался вниз, то поднимался, вот и все. Она, вероятно, решила, что выйдет на другом этаже. Они услышали этажом ниже голос Таркена: он что-то громко говорил окружавшим его полицейским и жильцам дома. И спустились. Шеф, не вынимая рук из карманов пальто, в сдвинутой на затылок шляпе, посмотрел на Грацци, уперся взглядом в его живот и спросил: - А что, мистер Холмс, был у этого подонка глушитель или нет? - Был, - ответил Грацци. - Но куда это нас приведет, если мы за это ухватимся? Прежде чем мы сумеем обойти всех оружейных мастеров, перероем все регистрационные книги и договоримся с полицией нравов, он спокойно успеет еще не раз пустить в ход свой глушитель! К тому же такую грушу, раз уж он так силен, он мог смастерить и сам. - Ему понадобились бы для этого всякие там пружинки, куча всяких штуковин. - К нам каждый день поступает оружие, которое нигде не зарегистрировано. - Но без глушителя. - Может быть, тут замешана политика? - Счастливая мысль, - отозвался Таркен. - Я сейчас сварганю свой отчет, направлю его в Управление безопасности, а они тут же вернут мне его обратно, и, прежде чем вся эта история закончится, я окажусь на пенсии, буду себе отдыхать. - Может, он иностранец? - Попал в самую точку, - отпарировал Таркен. - Ну конечно же, он чех или словак, они там все хорошо вооружены. Но не волнуйся. Отвечать будем мы, а не таможенники из Орли! Телефон находился в спальне, возле кровати, на которой лежала Элиана Даррес. Пока Грацци набирал номер, Габер подошел и, не глядя на нее, принялся изучать содержимое сумочки. Малле сначала стал жаловаться по телефону, что так и не выспался, потом отпустил какую-то непристойность, все-таки он проспал целый час и немного повеселел, успел даже побриться и переодеться. Он будет связным, будет сидеть на стуле в префектуре и каждый час звонить ребятам в Марсель, торопить их, скажет, что это очень важно. Жуй еще утром допросил мадам Гароди. Он застал ее в приемной, отправившись туда за Элианой Даррес, она показалась ему прехорошенькой, прекрасно одетой, испуганной и скрытной. Она ничего не знает, хочет лишь одного: подписать свои показания и как можно скорее уйти. - Давно ли она ушла? - Около получаса. - Она знает о Риволани и об актрисе? - Нет. - Отыщи ее и следи за ней, но так, чтоб тебя никто не видел. - Зачем? - Если ты этого не понимаешь, то и объяснять не стоит. Не спускай с нее глаз, но никому не попадайся на глаза. Я совсем не хочу, чтоб ее тоже нашли с дыркой в голове. - А если устроить кордон из полицейских у ее дома? - Вот именно, - отозвался Грацци, - подними побольше шуму. Я хочу схватить этого типа, а не заставить его смыться! - Кстати о шуме, в коридоре полно газетчиков. Что им сказать? - Сейчас 12 часов 12 минут, - сказал Грацци, взглянув на наручные часы. - Вот если после этой минуты газетам хоть что-то будет сообщено, клянусь жизнью моего малыша, пулю в башку получишь ты. Он повесил трубку. Парди обедал дома. Он пользовался телефоном одного из соседей, который уже давно сожалел, что решился оказать ему подобную любезность. Он с полным ртом подошел к телефону. - Мне нужен Кабур, - сказал Грацци. - Я исполняю приказы только своего шефа, - отрезал Тино Росси. - Так вот, это приказ. - Что у вас там происходит? - А ты как думаешь? - Ладно, ладно, - ответил Тино Росси. И повесил трубку. Грацци не сомневался, что он отыщет Кабура. Он работал на редкость методично, четко, спокойно, никогда не выходил из себя и был уверен, что в один прекрасный день прославится и даже - а почему бы и нет? - возглавит сыскную полицию. Он всегда находит то, что ищет, потому что он корсиканец и у него повсюду друзья, только он один у Таркена умудряется всегда обедать дома. Алуайо нигде не было, найти его было невозможно. Должно быть, в это время, выставив на покрытый клеенкой стол пузырьки с лекарствами, он жевал свой бифштекс в одном из дешевых ресторанов на улице Дофины и жаловался официантке на изжогу. На набережную Орфевр он вернется в ту самую минуту, когда часы Дворца правосудия пробьют два, стараясь держаться прямо, совсем как англичанин, очень бледный, докуривая свою единственную за день сигарету. - Пусть он сегодня же, не откладывая, вызовет эту Гароди, родственников Кабура, родственников Даррес, пусть еще раз вызовет торговца автомобилями и сестру Жоржетты Тома и допросит их. Пусть отыщет мужа Жоржетты Тома и Боба, чтобы я вечером смог записать их показания. Я позвоню около двух часов. И Грацци повесил трубку. - А мне что делать? - спросил Габер, стоявший возле него. На этот раз он был не в своем коротком пальто с капюшоном, а в блестящем нейлоновом темно-синем плаще, с оранжевым галстуком. - Ты поедешь со мной на площадь Клиши, мы там пообедаем. Затем, пока я буду разговаривать со студентом с улицы Дюперре, машина в твоем распоряжении. Ты должен отыскать мне эту Бомба. Жан Лу в знак согласия кивнул головой, но вид у него был еще более неуверенный в себе, чем обычно. Они ели свинину с картофелем и кислой капустой в пивной с широкими окнами, глядя на игру солнца и тени на площади, как два месяца назад, когда в самую жару занимались делом о мошенничестве. Расследование его заняло всего неделю, Таркен тогда догадался, кто тут был замешан. Грацци думал о шофере грузовика, о его сапогах на меху, о последних шагах, которые он сделал, выйдя из машины на покрытый цементом двор, направляясь к двери, чтобы открыть висячий замок и поднять створку, и на этом все кончилось. Он не слышал, как убийца приблизился к нему, как оказался за его спиной; получив пулю в затылок, он пролетел целый метр, а потом пришла жена и выключила фары. - Как ты думаешь, что так беспокоило убийцу? Что мог знать такого этот Риволани, что это не давало убийце покоя? Габер с набитым ртом ответил "не знаю", но в общем-то, если бы Риволани что-то заметил, он бы ему сказал, ведь он его сам допрашивал. - Ты не понимаешь, - сказал Грацци. - Может, он и видел что-то, но не обратил особого внимания, для него в этом не было ничего примечательного, а для нас это могло бы представлять интерес! Чего ради, по-твоему, человек за два дня убирает двух свидетелей, которые находились в том же купе? Габер ничего не ответил, лишь кивнул головой, допил свою кружку пива, отлил себе половину оставшегося в кружке у Грацци и также выпил. - Он у себя наверху, - сказала консьержка. - Но, надеюсь, вы не будете с ним слишком строги, на нем и так лица нет. Ему открыл дверь парень лет двадцати, брюнет, высокий, красивый, с матовой кожей, с непокорной прядью волос, спадающей на лоб. Звали его Эрик Гранден, но, посмотрев его бумаги, Грацци увидел, что настоящее его имя Шарль. Он курил дорогие сигареты "Житан", курил беспрерывно, прикуривая одну сигарету от другой, держа их своими длинными нервными пальцами. Он был худощав, и темно-синий пуловер с треугольным вырезом, надетый прямо на голое тело, был ему немного велик. Комната была небольшая, забитая книгами. На столе среди тетрадей и листков, размноженных на ротапринте лекций, стояла газовая плитка. - Я собирался выпить кофе, хотите чашечку? Он налил Грацци кофе в чашку, себе же в стакан, где на донышке было немного вина. У него были золотые часы, и носил он их, как и Жан Лу, циферблатом на внутренней стороне руки. - Мне их подарила Жоржетта, - сказал он. - Я знаю, о чем вы собираетесь спросить, так уж лучше я сам сразу отвечу вам: я был ее любовником, я очень любил ее, и она меня тоже очень любила, а в субботу утром, в то время, когда с ней это случилось, я был дома и собирался отправиться на лекции. И консьержка, которая кое-что мне тогда принесла, может это вам подтвердить. Она уже подтвердила. А этим "кое-что" было молоко, хлеб, две рубашки, которые она ему, как обычно, выгладила и сделала это, вероятно, бесплатно. - Я ничего не знаю, ничего не понимаю, я только вечером обо всем узнал, просматривая газету у приятельницы в Масси-Палезо. Я поехал туда на машине Жоржетты. У меня есть от нее ключи. Я ничего не понимаю. Лицо его судорожно исказилось, на глазах выступили неподдельные слезы, и он отвернулся, чтобы тонкими юношескими пальцами взять новую сигарету. Грацци, оглядывая комнату, стоя выпил свой кофе. На стенах были наклеены бессмысленные фразы, составленные из слов, вырезанных из иллюстрированных журналов, а также фотографии всевозможных животных с большими ласковыми глазами. - Я учусь в ветеринарном институте, - объяснил он. - На третьем курсе. Его интересует научная работа. Когда-нибудь у него будет большая ферма в Нормандии, что-то вроде клиники-лаборатории, где он займется скрещиванием и выведением великолепных животных с ласковыми глазами, как вот эти. А может быть, уедет в Австралию или Южную Африку, куда-нибудь, где есть бескрайние просторы и, конечно же, животные. Люди его не интересуют. Они слишком ничтожны, ни на что не годятся. - Давно вы с ней знакомы? - Два года. Я снял эту комнату два года назад. - И сразу же стали ее любовником? - Нет, гораздо позже, всего полгода назад. Но я часто заходил к ней и прежде, мы вместе ужинали, болтали. - Вы знаете Боба Ватского? - Он нашел мне эту комнату. Я познакомился с ним в одном кабачке в Латинском квартале. Он играет там на саксофоне. Если вы думаете, что это сделал он, то ошибаетесь. - Он уже тогда был ее любовником? - Да. - И вы знали? - Знал. - Одним словом, вы оба были ее любовниками одновременно? Он взглянул на Грацци удивленно, ясными глазами и коротко засмеялся. И сказал, что и у него в это время были другие подружки. - Вам, вероятно, случалось иногда по вечерам заставать его у нее? - Ну, и что? - Вы не ревновали ее, и он тоже не ревновал? Он снова засмеялся своим невеселым смехом, пожал плечами, потому что понял, куда ведет Грацци, и это показалось ему верхом глупости. - Если вы думаете, что ее убил кто-то из ревности, то вы просто зря теряете время, убийцу следует искать в другом месте. Он совершенно неожиданно повысил голос и сказал: черт побери, Жоржетта вольна была любить кого хотела, они оба не только не ревновали, но, случалось, ужинали все вместе, втроем, когда он заставал у нее Боба, и он мог бы рассказать презабавную историю инспектору, но тот этого, конечно, не поймет. А потом, разве это запрещено законом? Грацци не понимал, разыгрывает ли он возмущение, желая скрыть, что нервничает, или возмущение его искренне и вызвано чувством, которого он действительно не понимал. - А Пьера Бекки вы знали? - Кого? - Стюарда Пьера Бекки... Впрочем, это не имеет значения. Скажите, Жоржетта Тома случайно никогда не упоминала имя одной актрисы, Элианы Даррес? Он ответил: нет, никогда, - и прикурил от окурка очередную сигарету. Затем отвернулся, чтобы бросить окурок в картонную коробку, куда собирал мусор. - А некоего шофера грузовика Риволани? Постарайтесь вспомнить: Риволани. Это очень важно, если вы хотите помочь нам. Парень покачал головой, глаз его за сигаретным дымом не было видно, и он помахал рукой, разгоняя его. И сказал: нет, не помнит. Он такого не знает. - Вы сказали, что в субботу вечером были у одной девушки в Масси-Палезо... - У женщины, а не у девушки. Она замужем, у нее трое детей, это совсем не то, что вы думаете. - Следовательно, вы не должны были встретиться с Жоржеттой Тома в этот день? - Я не знал даже, что она приезжает. Видите ли, она не обо всем мне рассказывала. Случалось, я не видел ее по целым неделям, потому что или я возвращался поздно, или же она была в отъезде. Когда ей нужна была ее "дофин", она прикрепляла записку к моей двери, и я, уходя, оставлял ключи и паспорт машины у консьержки. Он сидел, прижавшись бедром к столу, скрестив руки и зажав сигарету между указательным и средним пальцами, непокорная прядь волос падала ему на лоб, смотрел он прямо в лицо Грацци. Задиристый и несчастный. Я здесь только теряю время, подумал Грацци. И ушел. Спускаясь по лестнице и думая о пятидесятилетней вдове, которая выключила фары машины, не отдавая себе отчета в том, что делает, и о молодой женщине с серьезной улыбкой на губах, усаживающейся после ужина по очереди на колени своих сотрапезников, он чувствовал себя бесконечно старым и неуклюжим, отжившим свой век. Навстречу ему попался юноша в плаще. Он поднимался наверх, туда, где находились комнаты для прислуги. И если у Грандена волосы были иссиня-черные, то у этого совсем светлые, он был еще моложе Грандена, серьезный, занятый своими мыслями, он кого-то напомнил ему. Вероятно, он уже встречал его в этом доме в субботу. - Вы приятель Грандена? Юноша остановился, покраснел, сказал "нет, мсье, нет", не очень понимая, о чем его спрашивают. Спускаясь, Грацци пытался вспомнить, каким был он сам в семнадцать лет, в двадцать, о всяких глупостях. Он позвонил в префектуру из кафе на площади Бланш. Алуайо уже вызвал мадам Риволани, которая с минуты на минуту должна была появиться, мужа Жоржетты Тома, Боба Ватского, сестру Кабура. Все они обещали прийти к концу дня. Сестра Кабура, жившая в Кретейе, собиралась привезти с собой детей, ей не с кем было оставить их после школы. Она даже не знала, что брат ее ездил в Марсель. - А где Малле? - У другого телефона, на связи с Марселем. Они позвонили полчаса назад, сообщили кое-что любопытное, показания служанки гостиницы. Той самой гостиницы "Отель де Мессажери". Малле хочет поговорить со служанкой, ему это кажется важным. - Что "это"? - Лучше я передам ему трубку, я не очень в курсе. - Ладно, я все равно сейчас буду. Ты отыскал родственников актрисы? - У меня есть адреса, которые нашли у нее. Продюсеры, актеры. Те, с кем я смог связаться, плохо ее знают. Они не говорят этого, но, видимо, считают ее занудой. Было четверть четвертого, когда он приехал в префектуру, позабыв взять счет у шофера такси. Как раз в это время допрашивали мадам Риволани, он взглянул на нее издалека, приоткрыв дверь в комнату инспекторов. На ней было красное пальто, которое она завтра же отдаст перекрасить в черный цвет, она напряженно сидела на стуле, зажав в зубах кончик платка. Алуайо печатал на машинке, не решаясь взглянуть ей в лицо. Малле сидел за своим столом и, низко наклонив голову, что-то писал. Он поднял на Грацци покрасневшие от усталости глаза. - В среду вечером, когда Жоржетта Тома и стюард возвратились в гостиницу - было одиннадцать часов, - служанка слышала их разговор на лестнице. Ее зовут Сандра Леи. Я позвонил по телефону и попросил, чтоб она как можно точнее повторила их слова. Вот приблизительно о чем они говорили... Он взял со стола листок бумаги. Жоржетта Тома якобы сказала: "Да нет, у меня все в порядке. Не обращай внимания. И потом, я не совсем уверена". Они поднимались в ее номер и, проходя мимо Сандры Леи, замолчали. Служанка говорит, что эта сцена показалась ей странной, потому что Жоржетта Тома не только не поздоровалась с ней, но как бы даже не заметила ее. Она утверждает, что обычно красотка говорила ей что-нибудь приятное. - Что же она подумала? - Она хорошо запомнила: "Я не совсем уверена". Она убеждена, что это точные слова. Она решила, что красотка беременна и это ее мало радует. - Ерунда. Судебно-медицинская экспертиза обнаружила бы... - Но сама красотка могла заподозрить такое. Кто знает? Во всяком случае, в Марселе тотчас же послали к стюарду. Через несколько минут они должны сюда позвонить. Таркен тоже решил, что все это глупости, но Жоржетта вполне могла ошибиться и подумать, что забеременела. Таркен сидел за своим столом в пиджаке, в шляпе, и перед ним лежала целая гора папок из отделов криминалистики и информации, где имелись сведения обо всех случаях кражи и исчезновения револьверов. Он перехватил взгляд Грацци и сказал: нечего ломать себе голову, я человек разумный, я затребовал это еще утром и сейчас как раз просматриваю. Он добавил, что и сам потрясен тем, сколько оружия исчезает и переходит из рук в руки. - Тащат оружие даже у нас, просто невероятно. В феврале забрали одного жулика, он стащил "пушку" у регулировщика из комиссариата Сен-Сюльпис, когда тот возвращался домой. К счастью, револьвер не был заряжен, а то бы он всадил ему в башку его же собственную пулю, а так ограничился ударом свинцовой трубки. Он похлопал ладонью по лежавшим перед ним папкам и сказал, что эти штуковины многому могут научить, просто с ума сойти, ну, а ты откуда пришел? Грацци опустился в кресло напротив него, расстегнул пальто и рассказал о встрече с Эриком Гранденом. - Эти ребята тоже многому могут научить, - заметил Таркен. - Надо бы тебе как-нибудь в субботу пообедать с моим оболтусом. Уж скоро двадцать два, а ума не больше, чем в тот день, когда я впервые сказал ему "гули-гули" в родильном доме Сент-Антуана. Желаю тебе от души, чтобы твой сын тебя радовал. - Мы тоже были такими, - отозвался Грацци. - Ты шутишь? Ты мог позволить себе курить одну за другой такие дорогие сигареты? Тебе тоже не давали покоя живопись или ферма в Австралии? Ты бы мог после ужина делить свою подружку с приятелем, который в кабачке играет танго? Мы тоже были такими, но только с той разницей, бедный мой простофиля, что они с другой планеты. В 15 часов 50 минут Малле снова связался по телефону с Марселем. Пьер Бекки не мог припомнить тот разговор в среду вечером, говорил, что Жоржетта Тома, как и все, попадала в разные передряги, и он не обратил на это внимания. Впрочем, помнил он или нет, уже не имело значения, так как у инспектора-корсиканца, звонившего сейчас из Марселя, того самого, который передал первое сообщение, появились новые сведения и он изложил их со своим корсиканским акцентом без излишнего энтузиазма, так как еще не знал, скажут ли ему за это спасибо или обзовут болваном. У Малле, он сам не знал почему, то ли от усталости - ведь он три ночи не спал, - то ли от сознания, что ему сообщили нечто очень важное, закружилась голова. Он проговорил: "спасибо, старина", уцепившись отяжелевшей рукой за край стола, потом посидел с минуту, уставившись в пустоту, сжав пальцами переносицу. Семьсот тысяч старых франков! Цена дешевого автомобиля. Разве можно убить человека ради семисот тысяч франков? Он встал, направился к двери, обернулся к Алуайо, который оставался в комнате один и сидел, прижав трубку к уху, и сказал: - Жорж, Жорж, говорю тебе, не стоит тратить нервы, оставь это, думаю, мы напали на след. Он вошел в кабинет к шефу, где сидели Грацци и Таркен, и проговорил: простите меня, может, я и скажу сейчас глупость, но красотка, актриса и шофер не стоят каждый и двухсот пятидесяти тысяч старых франков. На прошлой неделе в одном марсельском кафе был продан лотерейный билет. Он выиграл семьсот тысяч старыми. Понятно, выигрыш не самый крупный, но что вы на это скажете? На губах у шефа сразу заиграла улыбка, отвратительно самодовольная улыбка. Грацци же, соображавший куда медленней, еще секунды две сидел, повернувшись к двери, глядя на Малле, ничего не понимая. Потом он вскочил и протянул руку к телефону. Таркен уже успел схватить трубку и попросил соединить его с кем-нибудь из компании Национальной лотереи, и побыстрее, а также заказал два разговора с Марселем, с префектурой и с кафе на улице, как ее там (Феликса Пиа, подсказал Грацци), на улице Феликса Пиа. Не знаю я, как это пишется, и номера телефона тоже не знаю, не лезьте ко мне со своими глупыми вопросами. Номер билета был 51708 (разряд 2). Он был в продаже в кафе на улице Феликса Пиа в последний четверг сентября вместе с двадцатью тремя другими билетами полного номинала. Хозяин кафе считает, что нечего поднимать столько шума из-за такой мелочи. В 1935 году он продал билет с главным выигрышем, в пять миллионов тогдашних франков. Можете себе представить... А сейчас билетов, выигрывающих до миллиона старыми, он продает в год больше полусотни. Популярности ему они не принесли. "Билет-убийца - конечно, такой заголовок мог бы произвести впечатление, но господа из Парижа не дети, они сами должны понимать, что он предпочел бы обойтись без подобной рекламы. Кто купил билет, он не знает. Как, впрочем, не знает и кто именно его продал. В кафе их трое: сам хозяин, хозяйка и официант, Роже Трамони, славный парень, страдающий астмой. К шести часам вечера в среду, когда служащий из Национальной лотереи пришел за непроданными билетами, шестнадцать билетов разошлись, в том числе и счастливый. Жоржетта Тома заходила в кафе во вторник вечером, чтобы встретиться с Пьером Бекки. Он играл в карты с другими посетителями. Ожидая, пока они закончат свою партию, она выпила аперитив, перекинулась несколькими словами с хозяйкой. Может быть, как раз тогда она и купила лотерейный билет, но ни сам Ламбро, ни его супруга продать ей его не могли, так как она вскоре отправилась готовить ужин, а он не отходил от стойки в течение всего вечера. Следовало бы выслушать показания официанта Роже, но бедняга как раз сейчас отдыхает в Приморских Альпах, может быть, он что-нибудь и припомнит. Они постараются найти его и допросить, но на это понадобится время. Во всяком случае, господам из Парижа следовало бы понять: ради семисот тысяч франков никто не станет убивать человека. Согласен, они не нуждаются в моих советах. И все-таки. - Убивают и ради гораздо меньших сумм, - сказал Таркен. - Точно, это она купила билет, тут все сходится. Во вторник вечером, ожидая, пока ее стюард закончит партию в белот, она пропускает стаканчик за стойкой, затем перекидывается несколькими словами с хозяйкой, а потом подходит к стойке, где лежат сигареты и где официант продает кому-то почтовые марки, просит дать ей пачку сигарет или там еще чего-то и добавляет: покажите-ка мне, какие у вас лотерейные билеты, может быть, у вас случайно есть "мой" номер. Таркен вытащил из верхнего кармана пиджака сигарету, поискал спички, сказал: огня, пожалуйста, и добавил, что он, Грацци, может ему поверить, он так ясно видит эту сцену, как если бы сам присутствовал при этом, настоящее широкоэкранное кино. - В среду вечером, дружок, она отправляется со своим прохвостом перекусить в пиццерию на улице, никак не запомню названия... - Феликса Пиа, - подсказал Грацци. - Да, именно так. Я все это вижу так ясно, как если бы сам там был. Неяркий свет, оркестр играет медленный вальс, в общем, все как полагается. - В пиццерии Сен-Морон нет оркестра. Я это знаю, сам там был. Таркен поднялся, наставил указательный палец на галстук Грацци, обошел стол и проговорил: - Эх ты, недотепа, вот ты и попался, а я соображаю, работаю головой, тут недостаточно просто куда-то ездить. Может быть, там и нет оркестра, но будь уверен, играло радио или был включен телевизор. - Не понимаю. - Да ты никогда ничего не понимаешь. Тебе случалось в среду вечером слушать радио? Как ты думаешь, какое сообщение добрая половина людей ожидает по средам? Результатов последнего тиража Национальной лотереи, недотепа. Грацци ответил: пожалуй, так, но не следует из этого раздувать целую историю, какой тут вывод? - Она, конечно, не подпрыгнула от радости, - продолжал Таркен, - она сохраняла невозмутимость, даже не пикнула, только вид стал мечтательный. Так что ее дружок почти и не обратил внимания, только спросил: "Что это с тобой? Ты устала?". А она ответила: "Да нет, малыш, пустяки. И потом, я не совсем уверена". Потому что она и впрямь не была уверена. Она, видимо, дождалась, когда окажется в номере. И пока этот тип спокойно укладывался в постель, взглянула на свой билет. Говорю тебе, я все это вижу так, как если бы сам там был. Он притушил окурок, взглянул на часы, взял трубку - как раз зазвонил телефон - и успел бросить Грацци: - Она личность, твоя красотка. Он постучал себя по груди, сказал: "алло". Грацци грыз ноготь большого пальца, думая о белье, которое было помечено буквой "Ж", о молодой черноволосой женщине, которая в четверг, выходя из гостиницы, купила газету, желая убедиться, что выиграла достаточно денег и может купить себе новый "дофин" со своими инициалами на дверцах, о тридцатилетней женщине с серьезной и внимательной улыбкой, сумевшей скрыть от посторонних глаз и удивление, и радость, и то, что ей никак не удается уснуть, но не сумевшей сохранить свои семьсот тысяч франков. 16 часов 20 минут. Лотерейный билет номер 51708 был предъявлен к оплате неизвестным лицом 5 октября около 11:30 в отделении Национальной лотереи на улице Круа-де-Пти-Шан в Париже. Кассиры запомнили человека, который явно нервничал, пряча свои семь тысяч новых франков в новеньких купюрах в старый кожаный бумажник. Они наверняка смогли бы его опознать. Память на лица - обязательное требование к людям их профессии. Приметы: 35-40 лет, лицо длинное, нос длинный, шатен, волосы зачесаны наверх, чтобы казаться выше, рост приблизительно метр семьдесят, худой, цвет лица бледный, серое пальто, без головного убора. 16 часов 30 минут. Жуй позвонил из бара неподалеку от дома, где жило семейство Гароди. После обеда он не спускал глаз с молодой женщины, неотступно следовал за ней. Она отправилась за покупками в магазины "Галери Лафайет", "Лувр" и на авеню Опера, покупала она все очень быстро, прекрасно зная, что хочет приобрести: кофточку из джерси, туфли, показавшиеся Жуй очень красивыми, две пары нейлоновых трусиков, одни сиреневые, другие белые. - Она наверняка тебя заметила, раз ты сумел все это разглядеть, - сказал Грацци. - Да, в "Лувре". Мы с ней немного поболтали. Я ее здорово напугал, когда сказал, что охраняю ее. - Ты рассказал ей о Риволани и Даррес? - Пришлось. - Что она тебе ответила? - Что это ужасно, что она сейчас же вернется домой. И вернулась. Я нахожусь напротив ее дома. - Ну и оставайся там. 16 часов 35 минут. Теория комиссара Таркена: Жоржетта Тома узнает, что выиграла семьсот тысяч старых франков в Национальную лотерею, но не уверена, что правильно расслышала номер по радио в одной из марсельских пиццерий. На следующий день она, купив утреннюю газету, проверяет номер, но никому ничего не говорит. Вопрос следователя Фрегара: почему не говорит? Ответ инспектора Грацциано: надо вспомнить ее инициалы на белье, инициалы на дверцах ее "дофина", ее махровый эгоизм. Да и зачем об этом говорить? Теория Таркена: кто-то каким-то образом узнает в четверг или в пятницу, что у Жоржетты Тома имеется лотерейный билет, выигравший семьсот тысяч франков. Он садится в "Фокейца", который отходит в пятницу вечером, чтобы последовать за ней. Она почему-то задерживается в купе после ухода других пассажиров, и этот "кто-то" входит в купе, а, может, уже находится там, убивает ее, забирает лотерейный билет и получает деньги на улице Круа-де-Пти-Шан. Вопрос Фрегара: зачем было убивать ее в поезде, подвергая себя подобному риску? Ответ инспектора Грацци: да у него просто не было другого выхода. Этот "кто-то" знал, что она может поехать за деньгами прямо с вокзала. И тогда все пропало. Теория Таркена: этот "кто-то" убивает ее, получает деньги и либо хранит новые банкноты при себе, если не догадывается, что их номера зафиксированы, либо пытается как можно скорее их разменять. Вопрос Фрегара: зачем было убивать затем еще двух пассажиров из того же купе? Ответ Грацциано: этот "кто-то" допустил ошибку, из-за этой ошибки он может попасться, и потому он убирает двух мешающих ему свидетелей. Фрегар с сомнением качал лысой головой; он знавал преступников, которые могли убить из-за какой-то чепухи, просто чтобы купить себе пачку сигарет. Однако хитрый трюк с лифтом у Элианы Даррес плохо вяжется с людьми подобного склада. 16 часов 48 минут. Префектура Марселя: хозяйка "Отель де Мессажери" на улице Феликса Пиа обнаружила в пепельнице на ночном столике Жоржетты Тома после ее отъезда в пятницу двенадцать таблеток аспирина. Габер позвонил около пяти часов. Он обошел все конторы по найму, но безрезультатно. У него возник новый план, как отыскать девушку из Авиньона, он возвращается в контору. Грацци сказал, что здесь его ждет много интересного. Жан Лу выказал по телефону вежливый интерес и узнал все новости. Добавил: - Ладно, приятель, мне кажется, все идет как надо, надеюсь, успею явиться еще до того, как вы поставите точку. - Возьми такси и возвращайся побыстрее. - Это уж само собой, патрон. Небо словно прорвало. Ты разве не видишь, что творится на улице? Грацци увидел, что за окном стемнело, солнце исчезло, льет проливной дождь. Допрос мужа Жоржетты Тома, Жака Ланжа. Высокого роста, старше, чем думал Грацци, представительный мужчина в хорошо сшитом костюме, он не старался выказать больше горя, чем испытывал на самом деле, но видно было, что он искренне огорчен. Сидел на стуле и курил "Кравен", он тоже ничего не знал. Он говорил, что Жоржетта в ту пору была еще ребенком, что он был на двадцать лет ее старше и никогда не таил зла на нее. Однако он очень страдал, когда узнал, что она ему изменяет. Коммерческий директор, занимавшийся теперь торговлей автомобилями, не нравился ему. Он сказал о нем: "одноклеточный". Грацци, у которого создалось точно такое же мнение, лишь кивнул головой. С этим все было ясно. - Случалось ли ей покупать лотерейные билеты, когда она была вашей женой? - Иногда покупала, как и все. - Полного номинала? - Это в какой-то степени зависело от наших финансов. - Вы знакомы с Бобом Ватским? - Нет. Но она мне говорила о нем, ведь мы иногда виделись. Я продолжаю работать у "Жерли", а она перешла к "Барлену". По работе нам приходилось иногда встречаться. - А с Эриком? - О нем она мне тоже говорила. С ним, мне кажется, все было куда серьезнее. - Почему? - Если бы вы слышали, как она говорила о нем, вы бы не стали меня спрашивать почему. Он молод, он почти ребенок, и по уму он совсем дитя. Это трудно объяснить человеку, который ее не знал. Эрика она любила, как самое себя, он похож на нее. - Не понимаю. - Я так и знал, я же об этом сам вам сказал. - Вы полагаете, он имеет отношение к убийству Жоржетты? - Я этого не говорил. Но это убийство бессмысленно. А то, что не имеет смысла, очень подходит и для Жоржетты, и для юного Эрика. - Вы же никогда его не видели. - Поверьте мне, она очень хорошо мне его описала. У него свои представления и о людях, и о животных, он мечтает создать нечто вроде лаборатории в сельской местности, он много и громко рассуждает о вещах, которых не знает: о людях, о ничтожестве нашего мира, о чем угодно... Приблизительно полгода назад она пришла к "Жерли" поговорить со мной о каком-то исследовательском центре в Южной Африке, что-то вроде того. Она ничего не понимала в таких делах. Хотела, чтобы я вложил деньги в их предприятие. Говорила, что я должен сделать это ради нее. - Какое предприятие? - Сам не знаю. Они все такие! Исследовательский центр в Южной Африке, они уезжают в Южную Африку, там у них начнется настоящая жизнь, они все такие. А на следующий день они об этом уже и не вспоминают. - Не повезло ему, что она умерла, - заметил Грацци. - Возможно, сейчас у нее и в самом деле было бы на что купить два билета на самолет. Теперь уже Ланж ничего не понимал. - Вам сейчас все объяснят, - сказал Грацци. Он немного устал и, сам не зная чем раздосадованный, уступил место за столом Жоржу Алуайо. Парди напал на след Кабура в 17:50. Но уже стемнело, а в этот день события развивались с такой поразительной быстротой, и всем казалось, что они так далеко продвинулись в своем расследовании, что директор отдела сбыта фирмы "Прожин" успел умереть во второй раз, не вызвав даже удивления, которого вполне заслуживал. В комнате инспекторов Малле уже подсчитывал, сколько каждый покойник принес убийце. Он даже составил "курс покойника" на розовом листке бумаги, на который все приходили взглянуть, так как он прикрепил его кнопками к подоконнику за столом Грацци. Когда же к этому прибавилось убийство Кабура, курс резко понизился, упав с 233.333 старых франков (плюс 33 сантима) за каждого убитого до 175.000. Все инспекторы сходились на том, что при таком курсе игра не стоит свеч, даже если бы речь шла о полдюжине людей, которых они сами охотно бы отравили. Грацци, которому явно было не по себе, как раз смотрел на этот курс, когда зазвонил телефон и он узнал от Габера последние новости. - Кто еще? - Кабур. Держись, старина, тут действительно можно упасть. Парди обошел все больницы и полицейские комиссариаты, а оказывается, чтобы обнаружить его, надо было заглянуть к ребятам Буало. Это тот тип, которого подстрелили в туалете Спортзала. Никаких бумаг. Никто не знал, кто это. Ребятам Буало наконец удалось обнаружить отпечатки его пальцев в комиссариате Восточного вокзала. Несколько месяцев назад он выправил себе паспорт. Отдел Буало находился на том же этаже, что и отдел Таркена, чуть ли не соседняя дверь. - Когда его убили? - В субботу вечером, около одиннадцати часов. - Пулей с надпилом? - Да. В затылок. - А что дало расследование? - Ничего. Никаких следов. Думали, тут сводили счеты. Что ты собираешься делать? - Где ты находишься? - В отделе криминалистики. Я нашел способ отыскать девицу из Авиньона. - Что ты придумал? - Такси. Грацци провел рукой по щеке, почувствовал, как колется проступи