уж все еще продолжал рассказ о
ее болезни. Интерес и желание  мужа  видеть ее здоровой не  вызвали  никаких
сомнений,  но общая ситуация показывала, что вопрос  о  каком-то  улучшении,
если оно вообще  возможно, зависит  от  настойчивости  ее  усилий.  Поэтому,
прежде  чем  они ушли  из кабинета,  пациентку заставили дать  торжественную
клятву, что  она будет во всем  сотрудничать с автором; ее предупредили, что
"хорошее  лекарство  всегда  горькое  на  вкус", и  что  ей  не всегда будет
доставлять удовольствие выполнять инструкции терапевта.  Она пожала плечами,
и  после  нескольких попыток, заикаясь сказала: "Я сделаю это", и,  когда ее
спросили, не  имела ли  она  в виду, что сделает все,  что ее  попросят, она
энергично кивнула головой.
     Вскоре  ее отпустили, и она, качаясь и  спотыкаясь, вышла  из кабинета,
вызвав  выражение   тревоги   на  лице  мужа,  которому   затем   были  даны
соответствующие  указания. Так как его работа требовала  частых  отлучек  из
дома, автор договорился с ним, что  при его жене постоянно  будет находиться
сиделка, которая также будет выполнять роль ассистента автора. Родственница,
которая  сопровождала  пациентку,  сама вызвалась выполнять это поручение, и
беседа с ней привела к  заключению, что  она  будет идеальным  человеком для
выполнения любого плана лечения, разработанного автором.
     Три дня автор усилено раздумывал над тем, что делать с этой пациенткой,
у   которой,  очевидно,  поврежден  мозг   в  результате  кровоизлияния,   с
остаточными явлениями пареза,  с выраженными симптомами  афазии и алексии, с
таламическим синдромом,  по поводу которого  ей была  сделана  операция  без
заметных признаков улучшения, которая уже  в течение 11 месяцев находится  в
состоянии  отчаяния и  беспомощности.  Автор  был  почти  согласен  с плохим
прогнозом на будущее  у этой  женщины, который дали ведущие  неврологические
клиники страны. Все  это привело автора к заключению,  что нужно исследовать
экспериментально   возможность    помочь   пациентке,    объединив   гипноз,
психотерапевтические методы, использовав хорошо разработанную ее собственную
модель  крушения  надежд и принципы работы Денгли, который  экспериментально
доказал, что  утрата способности  к  обучению  зависит  от  объема  корковых
поражений, а не от их локализации.
     Основной  смысл  этого  решения  заключался  в  том,  что  у  пациентки
создалась  хорошо разработанная модель крушения надежд  и отчаяния, которые,
если правильно  их использовать, могут стать движущей силой для формирования
очень выраженной эмоциональной реакции, что приведет к коррекции симптомов.
     Этот план был комплексным и сложным; иногда он менялся не только со дня
на день,  но даже в течение одного дня, так что, если  не  считать некоторых
моментов, пациентка никогда  не знала, чего ждать от автора, и даже то,  что
было  сделано,  часто для нее, казалось,  не  имело смысла.  В результате  у
пациентки   всегда  поддерживалось  состояние   ожидания,   поиска,  борьбы,
состояние разрушенных  надежд,  эмоциональное  состояние,  в  котором  гнев,
замешательство, отвращение, нетерпение и горячее желание  взять  все  в свои
руки  и делать  все  упорядоченным,  разумным образом  стали  преобладающими
чувствами. (Во время написания этой  статьи  пациентка  очень интересовалась
тем, что  будет включено в  эту работу, и несколько  раз  говорила:  "Ох,  и
ненавидела же я  вас; вы  приводили  меня в  ярость, и чем  злее я была, тем
больше старалась").
     Так  как в  решении  этой  клинической  проблемы  все  обычные средства
оказались   неэффективными,   то   лечение  носило   характер   клинического
эксперимента. Однако, поскольку состояние пациентки было критическим,  то не
было возможности  оценивать действительную пользу  каждой  в отдельности  из
многочисленных,  изобретенных  автором  процедур. Можно было  согласиться  с
компетентными  специалистами известных  в стране клиник в их оценке будущего
прогноза   заболевания   у   пациентки,   как   очень  плохого,   фактически
безнадежного, о чем говорили и реальные результаты проводимого лечения.
     К  счастью, сиделка  пациентки  была  очень разумным  человеком,  очень
заинтересованным  в этой ситуации, очень контактной,  с  удивительно  хорошо
поставленной   речью,   свободно   владеющая   современным  языком.  Этим  и
воспользовался автор в качестве своего  терапевтического подхода, не знакомя
с его целями и деталями саму пациентку.
     На первом  сеансе автор сказал пациентке,  что  она должна  собрать всю
свою волю,  все свои  физические  и душевные силы, чтобы слушать внимательно
каждый вопрос, который задает ей автор и приложить все усилия, чтобы на него
ответить, каким  бы странным он ни  был. Пациентка  в знак  согласия кивнула
головой,  и  ее  спросили полное  имя мужа.  Прежде, чем она закончила  свои
первые  попытки произнести его вслух, сиделка очень быстро назвала  его имя,
возраст,  место  рождения, что и записал автор с  серьезным выражением  лица
так, как будто  это  сказала сама  пациентка. Так же  четко и медленно автор
спросил  у  пациентки  ее полное имя, включая  и  девичью фамилию.  И  снова
сиделка,  пока  пациентка боролась со своими  губами  и языком, назвала имя,
возраст,  адрес и т. д.  Продолжая в  том  же  духе,  автор серьезно задавал
пациентке вопросы и записывал ответы на них, делая вид, что это ответы самой
пациентки,  некоторые  из  которых  были намеренно  приблизительными и  даже
ошибочньми.  Постепенно  удивление  пациентки  сменилось гневом  и  яростью,
особенно тоща, когда стали  даваться ошибочные  ответы  и  даже неправильные
сведения.
     В конце часового периода автор заметил небрежно пациентке: "Вы сердиты,
как мокрая курица, не так ли?", на что сиделка ответила очень воодушевленно,
что  ничего  подобного  с  Энн  не   произошло.   Автор  продолжал:  "А   вы
действительно не  хотите  сюда  приходить больше, не  правда  ли?"  И  снова
сиделка торжественно заверила автора в обратном в то время,  как пациентка в
ярости  дрожащими губами пробормотала:  "Я об-беща-обещала", -- и  вышла  из
комнаты. Было заметно, что ее  шаг был  более устойчив (совсем немного), чем
тогда, когда она входила.
     На следующий день, как только пациентка (ее  звали Энн) была  усажена в
кресло, автор попросил ее рассказать о себе, и  немедленно  Джейн (так звали
сиделку) включилась в разговор, быстро сообщив автору такие сведения об Энн,
как дата  и место  рождения, учеба в школе, имена ее учителей, годы учебы  в
колледже, некоторые даты из семейной жизни. Многие
     из этих сведений были  приблизительными, а  многие попросту ошибочными.
Энн смотрела на  Джейн  со  все  возрастающим гневом, а  потом и  на автора,
который  записывал эти сведения и вел  себя так, как будто  это говорит сама
Энн. Все это время  губы и рот Энн шевелились,  стараясь произнести какие-то
слова ответа,  поправить Джейн, и когда сеанс  подошел к концу, о чем заявил
автор, одновременно назначив  час следующей встречи,  Энн  вышла из кабинета
еще более устойчиво, чем накануне. Но автор вернул ее и сказал серьезно, что
дневная программа была составлена для нее, и что сиделка ответственна за то,
чтобы  Энн  сдержала обещание  о  сотрудничестве.  Энн энергично  и  сердито
кивнула головой, быстро повернулась, сделав только один шаг назад,  и вышла,
все еще сердясь.
     Ее снова попросили вернуться, и, когда  пациентке удалось зафиксировать
свой  взгляд на лице автора, ей медленно,  несколько  раз повторили, что она
должна полностью  подчиниться  составленному  для нее распорядку  дня. Затем
пациентке позволили  уйти  из  кабинета;  сначала она  шла  медленно, как бы
находясь в состоянии  транса, а потом пошла гораздо быстрее. Автор не сделал
никаких попыток проверить ее на гипнабельность, так как его клинический опыт
показывает,   что  при  закреплении  гипнотических  реакций  субъекта,   нет
необходимости  давать  ему  знать об  этом  на первых этапах.  Наоборот, чем
меньше пациенты осознанно  понимают это, тем больше они пытаются помочь  при
терапевтических процедурах.
     Много позже Энн сказала автору: "Меня к вам послали на  сеансы гипноза,
но  вы ни разу не пытались использовать его. Хотя сейчас, оглядываясь назад,
я уверена,  что вы вводили меня в состояние  транса  много раз, когда  я  не
знала этого. Когда я сердилась на людей,  это могло продолжаться долго, даже
несколько  лет.  Но  с  вами  было  по-другому. Я  сердилась,  действительно
сердилась, но на  следующий день, когда я все еще была зла на вас, что-то во
мне заставляло меня  приходить сюда. Может быть, это просто означает, что вы
добирались до моего подсознательного, и поэтому я возвращалась. Вы много раз
вводили меня  в  состояние  транса?" На  этот  вопрос, поскольку она  еще не
достигла  нужных  успехов,  на  которые рассчитывал автор  и которые  считал
возможными, последовал стандартный для таких  случаев уклончивый  ответ:  "Я
люблю помогать своим пациенткам, но  обычно я  даже не пытаюсь объяснить им,
что я делаю. Я вам отвечу  на ваш  вопрос  так: "Вы  можете считать, как вам
хочется, и в  любом случае  ваша догадка подойдет мне". Такой ответ закрывал
вопрос, не  отвечая на него,  и оставлял автору свободу вызывать у пациентов
состояние   транса   с   воображаемыми  или   изолированными  гипнотическими
явлениями, и  при этом пациент не сознавал,  что происходит. Гораздо охотнее
пациент воспринимает такие  проявления  как  свои  сознательные,  намеренные
усилия, чем  как  пассивное  ответное  действие,  вызванное гипнотерапевтом.
Заставить  пациента  думать: "Смотрите, что  я  (пациент)  могу делать",  --
гораздо эффективнее,  чем  позволить  пациенту  понять, что  может  терапевт
заставить его делать.
     Джейн показала Энн напечатанный на машинке распорядок дня, но последняя
не могла прочесть его из-за своей алексии.
     После неоднократных тщетных попыток Энн, Джейн несколько раз зачитывала
его ей, но с  определенными  и разными ошибками.  Энн внимательно слушала, и
выражение  ее  лица показало,  что она  узнавала  эти  ошибки  и  постепенно
раздражалась. Эти ошибки  касались  времени  на сон, времени  душа,  времени
обеда,  часов плавания, медицинских назначений  и т. д. Но что ее рассердило
еще  больше,  так это заявление, что она  должна подчиняться Джейн  во всем,
независимо  от  того,  что  она сама думает  по  этому  поводу,  как она это
понимает, чего хочет и что знает. И никаких исключений из этого правила.
     Этот  режим дня  был  составлен  исключительно в  качестве  еще  одного
средства  стимулирования пациентки, не позволяя ей  понимать, что происходит
на самом деле. Таким образом Джейн, несмотря  на  то, что  часы стояли перед
глазами, а по радио сказали, что время 9.00 часов, заявила, что уже 10 часов
вечера, Энн  пора ложиться спать. Энн что-то бормотала  нечленораздельно,  а
Джейн прочитала, что Энн не должна спорить, а должна подчиниться инструкциям
Джейн, которые были перечислены в программе.
     Например, для завтрака Энн будили слишком рано и спрашивали, хочется ли
ей яиц всмятку, гренки и кофе. Энн в  знак согласия кивала головой, потом по
часам  замечала, что  ее разбудили  на  полтора часа раньше, чем положено, и
показывала;  на  часы. Позже мы узнали, что она узнавала время по  положению
стрелок, а  не  по цифрам на циферблате.  Джейн  весело замечала, что сейчас
прекрасное утро, и  Энн в ярости одевалась, сердито приходила на кухню, и от
удивления немела, увидев на столе перед собой овсяную кашу и листовой салат,
в то время, как Джейн ела фрукты, гречневую кашу я пила кофе. Сразу же после
завтрака, который  Энн  съедала с отвращением,  а  в  это время Джейн весело
болтала на любую тему, пришедшую ей в голову, включая и вопрос об абсолютном
приказе  автора, что Энн  всегда должна  съедать все,  что  находится  в  ее
тарелке. Затем Джейн  с покаянным видом извинялась за то, что не сказала Энн
принять душ перед завтраком  и, весело  болтая, почти  силой отводила  Энн в
ванную комнату и следила за  тем, чтобы Энн приняла душ, полностью игнорируя
ее попытки показать жестами, что она уже принимала душ, что пол  в душевой и
полотенца сырые и т. д. Джейн, не обращая  внимания, весело болтала  на тему
здоровья. Чувство юмора Джейн и энергия, с которой она следовала инструкциям
автора,  были   чрезвычайно  полезны,  и  Джейн   легко   использовала  свою
собственную изобретательность, выполняя пожелания автора.
     На  следующем сеансе Энн  пыталась связаться с автором, написав записку
левой рукой и, поэтому,  очень неразборчивым почерком,  и вручила ее автору,
который попытался прочесть ее, не смог и отдал ее Джейн, чтобы та прочла ее.
Пожимание плечами и беспомощные  взгляды собеседников заставили Энн сказать:
"поверните".  Подчиняясь,  автор и  Джейн  повернулись лицом  к  Энн,  снова
пожимая  в  недоумении  плечами.  Энн  расплакалась и  с трудом  произнесла:
"Переверните бумагу".
     Автор  сделал это, и они с Джейн прочли: "Не может ли  она отвести меня
куда-нибудь пообедать?" Это было написано медленно, с трудом.
     Автор  сразу же согласился, а Энн, не колеблясь, не заикаясь, спросила:
"А на завтрак и ленч тоже?" Согласие было дано, и Энн выглядела счастливой и
торжествующей. Джейн  фактически наслаждалась,  расстраивая Энн  при  каждом
принятии  пищи,  подавая Энн вместо банана морковь,  в то время, как сама  с
удовольствием  ела  банан. Все чаще  и  чаще за  едой,  время от времени Энн
удавалось произнести  названия блюд, которые бы она хотела  съесть, и за это
Джейн  ее  вознаграждала, как бы  не  обращая особого внимания  на это,  что
всегда вставляла в свою речь незначительные ошибки, что) особенно раздражало
Энн.  Так  она  предложила  подарок для  старшего  из  детей Энн,  хотя день
рождения был у самого младшего.  (Между прочим,  Энн  за время болезни очень
похудела, но  понемногу начала поправляться, подчиняясь приказу есть дочиста
со своей тарелки.)
     Просьба  поехать  куда-нибудь   пообедать  вызвала   новые  поводы  для
расстройства Энн, так как за рулем  сидела  Джейн.  Прошло  немного времени,
прежде чем у Энн возникла необходимость  начать произносить  слово "правый",
что означало "поверни направо", заранее за  один  квартал  от поворота, и ей
удалось произнести это слово точно на перекрестке, иначе бы Джейн  повернула
в неверном направлении или продолжала бы ехать прямо.
     Меню  в  ресторане   послужило  еще  одним  источником   наставлений  и
расстройства.  Так  как  Энн  не  могла читать, то  Джейн заказывала  блюда,
которые,  как  она  хорошо  знала,  Энн  не переносит,  а ведь автор  всегда
спрашивал, съедает ли она все на своей тарелке.
     Энн попыталась показать  официантке в меню то, что она хотела заказать,
но Джейн остановила ее, сказав официантке: "Приказ врача", -- и взяла меню в
свои руки. Тогда Энн начала указывать пункты в меню, но если она не называла
их  вслух, Джейн  заказывала другое.  Это заставило Энн указывать и называть
то, что ей хочется, и  она получила кое-что из этого. Ее  способность читать
вскоре  достигла  точки,  когда смогла  прочесть  весь  пункт  из  меню,  но
произнести  полностью   ей   не  всегда   удавалось.  Так  Джейн  заказывала
картофельный  салат,  когда  Энн  показывала   на  "жареный  картофель",  но
произносила только "картофель".  Вскоре Энн смогла произнести "бифштекс  мне
умеренный", чтобы ей не заказывали что-нибудь другое.
     Почти  в  самом начале автор научил  Энн и Джейн детскому стихотворению
"Гороховая  каша  горяча, гороховая  каша  холодна" и приказал, читая вслух,
делать  движения  рукой  и  ногой  в  такт  стихотворения.  Этой  игрой  они
занимались регулярно десять-двадцать раз в  день. Сначала  Джейн произносила
стихотворение  медленно, а  потом увеличивала скорость. Это  проделывалось в
различное время дня, иногда посередине обеда,  иногда даже в ванной во время
принятия  душа.  Постепенно  Джейн начала  не  вовремя делать движения,  что
заставляло Энн, которая  раздраженно  делала такие  замечания: "нет",  "нет,
нет", "вот так, вот так" или "нет, вот так", поправлять ее. Не комментируя и
не споря, Джейн  исправлялась, но  делала позже  другие ошибки.  Кроме того,
Джейн начала читать  стихотворение  в  различных темпах.  Это  также вызвало
дополнительное раздражение у Энн, которая вскоре начала с трудом произносить
различные слова стихотворения, хотя и частично. Когда Джейн заметила это, то
начала намеренно делать  ошибки в  словах, и часто Энн  с трудом произносила
правильные слова, часто  эта игра составляла честь  терапевтического сеанса,
так что ее успехи становились все очевиднее.
     Автор   считал,  что   в   данном  случае   прямой  гипноз  недопустим;
следовательно, Энн сказали,  что  его использовать не  будут. (Много месяцев
спустя  Энн объяснила: "Вы  дурачили  меня,  когда сказали,  что  гипноза не
будет.)
     Вместо  этого  автор сказал Энн  очень осторожно,  тщательно  выбирая и
произнося слова  и,  таким образом, удерживая ее внимание:  "Когда Энн будет
читать  это   стихотворение  (стихотворение  о   гороховой   каше   не  было
единственным),  слушайте внимательно,  вслушивайтесь в каждый слог. Обратите
на  него  все  внимание,  отмечайте  каждый звук, все согласные  и  гласные.
Вспоминайте каждое слово. Думайте  над каждым  словом. Тщательно вспоминайте
то время,  когда  вы были маленькой девочкой,  и вам нужно было  выучить это
стихотворение. Вспомните, кто выучил вас ему, где вы стояли и сидели,  и как
вы были счастливы, когда наконец выучили его".
     Вот короткий, но весьма показательный пример косвенного метода фиксации
внимания пациентки: вызывая у нее воспоминания событий и ситуаций прошлого и
индуцируя,  благодаря  фиксации внимания на них,  состояние  транса,  автор,
вероятно,  способствовал развитию возрастной регрессии за  счет  осторожного
использования событий из прошлого, о которых он  узнал  от Джейн  и ее  мужа
после обстоятельных расспросов.
     Кроме  того,  на  самых первых  этапах  лечения  была  сделана  попытка
использовать речь  младенцев,  все  эти слоги "ма", "па", "да" и т.  п.  как
средство  научить пациентку  говорить.  Однако это  ущемляло ее  самолюбие и
подчеркивало ее  младенческую  беспомощность  при разговоре. Это  было  явно
очень опасное средство, хотя позже автор  сказал Энн,  чтобы она делала это,
когда бывает в  комнате  одна, поскольку  она "обещала" делать все,  что  ей
скажут.
     Кроме  того, автор  был единственным человеком,  который верил в нее, и
поэтому ей захотелось доставить  ему удовольствие,  а  также встать с ним на
равных  в  его  глупых  трюках.  Таким  образом, наряду  с  принудительными,
эмоциональными    мотивами   научиться   существовало    особое    состояние
амбивалентности,  смешанной  симпатии и  антипатии. За  каждым таким сеансом
следовало  некоторое  улучшение,  и  Джейн с  энтузиазмом сообщала  автору о
проделанном накануне.
     Стихи   были   перефразированы   и   вставлены    в   ситуацию,   чтобы
персонализировать их в соответствии с прошлым Энн. Так, на  одном сеансе был
упомянут  некий уличный  адрес, и  Джейн по сигналу автора написала: "Энн  и
Билли целовались,  сидя  на дереве". Краска стыда на лице Энн  показала, что
она  полностью помнит этот  эпизод  из своего  детства,  и  автор  сразу  же
воспользовался этой  ситуацией,  чтобы  зафиксировать  внимание  Энн,  снова
подчеркнуть  время,  место  и трудности  при  заучивании  детских  стихов  и
необходимость  всегда вслушиваться в  каждое  слово,  в каждый слог  и звук.
Таким  же образом  были  использованы  другие,  более  или менее  вызывающие
смущение события из прошлой жизни Энн.
     Однажды утром, когда Джейн готовила  ужасно безвкусный завтрак для Энн,
последняя  оттолкнула Джейн в сторону. В тот же день, войдя первой в кабинет
автора, Энн,  с трудом выговаривая слова, сказала:  "Я  сержусь на вас,  мне
очень жаль, очень жаль".
     Выражение  лица  Энн показывало, что  она очень зла на  Джейн, что  она
сожалеет  об  этом, что она  чувствует, что автор преследует какую-то  цель,
заставляя их вести себя подобным образом, и что она хочет убедиться в этом.
     В  ответ  на это  автор  продекламировал  ей  экспромтом  сочиненное им
стихотворение, а Джейн тут же присоединилась к нему:
     "Энн сердита, а мы рады,
     Зато мы знаем, как ее обрадовать,
     Бутылка вина заставит ее сиять,
     А муж захочет ее обнять".
     В ответ Энн действительно просияла:  "Он приезжает! Наконец-то!" Так уж
совпали события, что ее муж действительно приезжал в эти дни в город, и весь
этот сеанс был посвящен планированию, как проведут эти замечательные дни Энн
и ее муж. При  этом несколько  раз удалось  добиться  того, чтобы  Энн вслух
назвала некоторые мероприятия, запланированные на эти дни. Автор похвалил ее
за  разборчивость некоторых ее замечаний, ее речи вообще и сказал  несколько
иронически, что, как  бы зла  она ни  была, худшее еще впереди. Удивительным
был и ее ответ: "Я готова". Она начинала понимать, что происходит улучшение.
     Затем автор научил Джейн, как нужно ей  теперь, запинаясь и спотыкаясь,
читать стихотворение  о пресловутой гороховой  каше. Она  удивительно быстро
усвоила это,  а  потом автор попросил  Энн,  которая ничего не знала  об  их
сговоре, прочесть с Джейн это стихотворение, как бы та ни ошибалась.
     Медленно  она  начала читать его; Энн сначала очень медленно,  а  Джейн
начала увеличивать темп, а потом начала бормотать и ошибаться в словах  так,
что это вызывало  все  более ощутимое  раздражение. Энн взглянула на автора,
который ее тут же строго предупредил, чтобы  она внимательно слушала Джейн и
продолжала совместную декламацию. Энн повернулась к Джейн, и по ее лицу и по
ее  губам  было  видно,  что  она  делает  идеомоторные,  а,  следовательно,
непроизвольные   и  неконтролируемые  попытки   исправить  Джейн.  Но  Джейн
продолжала в том же духе, пока Энн не выдержала и не прочла весь стишок хоть
и  медленно,  но правильно.  Этот особый сеанс продолжался два часа, и  речь
стала намного лучше.  То же  самое было одновременно  проделано и при чтении
других   детских  стишков,  и   Энн  испытывала   одновременно   и   чувство
удовлетворения и чувство раздражения.
     На следующем сеансе Энн  жалобно взмолилась: "Джейн мой лучший  друг. Я
ее очень люблю. Она делает все, что  вы скажете. Я не хочу возненавидеть ее.
Сделайте что-нибудь".
     Автор твердо заявил ей,  что  после  фиксирования  ее  внимания  такими
средствами он проводит лечение, что это будет ей и нравиться и не нравиться,
и что на данный момент ее явное  улучшение заслуживает награды. Он разрешает
ей пригласить Джейн в ресторан пообедать, сделать самой заказ, спросив Джейн
о каждом блюде  в  меню, о том, что она хочет  съесть. Ее убедили, что Джейн
будет есть все, что ей удастся заказать, но предупредили, чтобы она говорила
медленно, тщательно выговаривала  слова. В противном случае Джейн сама будет
заказывать  блюда.  Спустя несколько дней Джейн заказала  в ресторане  обед,
который очень  обрадовал Энн, но привел официантку в явное  недоумение,  так
как  обе  женщины  вели  себя  очень  странно  и  смешно,  хотя  были трезвы
(например, была заказана горчица к лимонному бисквиту!).
     Наряду  с  вышеперечисленными  средствами  мы  прибегали  еще к  одному
варианту терапии. Им было отбивание ритма в такт музыки, сначала  медленной,
а потом  и  более быстрых мелодий,  хотя  Энн  предпочитала  классическую  и
танцевальную музыку,  такую,  например, как "Голубой Дунай". Такое отбивание
такта   выполнялось  различными  способами:   правой  рукой  и  левой  рукой
раздельно, потом одновременно обеими руками, затем на каждый такт поочередно
то одной, то другой;
     правой и левой ногой в отдельности;  затем  одновременно обеими ногами;
потом один такт правой  ногой,  а второй такт  --  левой ногой; затем  левой
рукой  и  правой ногой  отбивались  отдельные такты музыки; потом  один такт
левой  рукой и  один такт  правой  ногой; затем правой рукой  и  левой ногой
одновременно; и  в конце концов обеими руками и ногами одновременно  и меняя
поочередно то левую ногу, то правую руку и т. д.
     Джейн  была  отличным  исполнителем  такой  задачи  и  часто  прерывала
принятие пищи, душа, телевизионную и радиопрограммы, чтобы "попрактиковаться
и доставить удовольствие доктору".
     Конечным этапом этого задания  было заставить  Энн отбивать такт правой
рукой по левому колену,  каждый  раз меняя положение  рук так, чтобы сначала
правая рука была впереди левой,а потом наоборот.
     Когда Энн добилась больших  успехов в  этом, ей  была  дана  инструкция
начать  мурлыкать  в  такт музыке. Джейн  присоединилась  к  ней,  намеренно
искажая ритм  мелодии к великому неудовольствию Энн.  Но, когда Энн начинала
напевать  мелодию, Джейн замолкала. Так  что единственным  спасением для Энн
было напевать мелодию самой.
     Семейные  обязанности заставили  Джейн  уехать,  и  на ее  место пришла
робкая, юная застенчивая девушка, очень  хорошенькая  и очень  приятная,  не
желающая обижать  кого-то  и  боявшаяся  сделать  что-то не  по  инструкции,
расстраивавшаяся из-за малейшего упрека.
     Реакция Энн была отличной. Она сразу же полюбила девушку, взяла на себя
роль покровительницы  и  бросалась  на защиту  девушки  при малейшем  упреке
автора  в  ее  адрес.  Это  заставляло  Энн  бросаться  в  бурные  словесные
объяснения с автором.
     Те  замечательные успехи,  которых добилась Энн под руководством Джейн,
не только сохранились, но  еще больше усилились таким проявлением заботы Энн
о девушке, которая  была весьма добросовестной вопреки своей застенчивости и
мягкости и была таким же отличным исполнителем, как и Джейн.
     У   пациентки   нарастала   положительная    динамика.   Энн    научили
"расслабляться" в  качестве средства отдыха  и летней  жары  г.  Феникса;  а
девушка, будучи  отличным  гипнотическим  субъектом,  тоже  постгипнотически
расслаблялась вместе  с  Энн и  в раппорте с ней. Таким образом Энн время от
времени  попадала  в  гипнотическую ситуацию,  не сознавая  этого.  И  таким
образом у нее не было даже шансов удивляться, задавать  вопросы, сомневаться
в своих возможностях выздороветь, добиться успеха.  Она могла объяснить свое
постепенное  улучшение только  тщательностью  выполнения команд, инструкций,
заданий, которые ей давал автор. В предыдущих параграфах автор уже объяснил,
почему он выбрал на этот раз такой путь.
     Помня поведение Джейн за столом, Энн делала все, что в ее силах,  чтобы
не  огорчать девушку,  которая должна была  в  соответствии с  инструкциями,
полученными от автора, давать ей все, что угодно, но только не давать масла,
если Энн вместо просьбы в словесной форме похлопает  ножом по  куску  хлеба.
Кроме  того, Энн  вскоре  заметила,  что  девушку  очень  огорчало  такое ее
поведение. Так Энн поняла  всю компетентность поведения Джейн за эти месяцы,
собственные наблюдения за поведением автора во время терапевтических сеансов
и  тщательность  инструкций,  полученных  девушкой,  которая  с  такой силой
пробудила  ее материнские побуждения. (Нужно  сказать, что сейчас  эта  юная
девушка --  мать нескольких детей,  и Энн  по-прежнему  осталась  в числе ее
самых преданных друзей.)
     Когда  автор  понял, что Энн извлекла для  себя  все возможное из  этой
покровительственной материнской ситуации,  была  найдена третья  компаньонка
после долгих  раздумий и дискуссий автора  с мужем Энн относительно друзей и
родственников, которые могли бы оказать им такую услугу. Женщина,  выбранная
автором, была очень беспокойной, заботливой, недоверчивой, страстно желающей
выполнить все предписания дневной  программы Энн, но  они ей не нравились, и
она их даже не понимала. Эти инструкции касались и того, что Энн могла легко
выполнить сама, затратив небольшие  усилия.  Например, женщине было сказано,
что,  когда Энн начнет  намазывать масло на кусок хлеба и наполовину намажет
его, нужно взять  у нее  хлеб  и  намазать  масло на вторую половину.  Если,
например,  она  увидит,  что  Энн  тянет  руку  к стакану  с  водой, который
наполовину пуст (или к чашке с кофе), ей нужно вскочить и сказать Энн: "Тебе
даже нечего  говорить, я  налью тебе воды",  -- или  самой положить лимон  в
стакан с  водой  и  со льдом для Энн.  Муж Энн очень настойчиво убеждал  эту
сиделку  слушаться инструкций автора,  какими  бы бессмысленными  они  ей не
показались; например,  ей нужно было заставлять Энн принимать душ  12  раз в
день и принимать ванну в 2 часа дня или надевать правую туфлю на левую ногу.
(Это  несколько  раз  делала  и Джейн  перед очередным  визитом пациентки  в
кабинет автора.) В первый  раз, когда это  случилось.  Энн  сердито вытянула
перед собой ноги и  показала автору  рукой на туфли. Автор сделал комплимент
относительно формы и внешнего вида туфель. Она сердито закачала  головой,  а
автор  тут же прочел  знаменитый детский стишок  о том, что "козы едят овес,
лошади  едят овес, только  овечки едят овес  без  удовольствия,  предпочитая
плющ".
     После нескольких минут замешательства обе женщины вспомнили конец этого
стишка-скороговорки,  а у  Энн  непроизвольно  произошел  мысленный  процесс
сортировки слов  и их идентификации из общего звукового  ряда,  создаваемого
скороговоркой.
     Позже, когда  Энн  в  некоторой  степени  стала  избавляться  от  своей
алексии, то же самое средство было использовано уже по другому  поводу. Так,
ее постепенно научили распознавать, а потом и произносить слова из различных
скороговорок.  Это  вызвало  интерес  к   словам,  как  написанным,   так  и
произносимым.
     Чрезмерная  старательность,  серьезность  и  готовность  помочь   очень
раздражали Энн, и она делала все возможное, чтобы не дать сиделке помочь ей.
Кроме того, Энн научилась мстить своей  сиделке. Энн  сама  узнала от автора
несколько  скороговорок,  которые  раздражали  женщину,  так  как  она  была
совершенно лишена чувства юмора. Однако  Энн была добрым  человеком, и общее
взаимопонимание между двумя женщинами было хорошим. Сиделка знала, что автор
проводит  курс  лечения,  хотя  и  непонятным  образом.  Эта женщина оказала
большую помощь, буквально заставляя Энн прилагать все усилия, чтобы избежать
чрезмерной заботы, что мотивировало еще более энергичные попытки делать  все
самой. Кроме того, эта компаньонка не могла понять того, что пытался сделать
автор,  очень  беспокоилась по этому поводу  и относилась к автору с большим
недоверием.  Наличие   благоприятного  раппорта  Энн  с  автором   буквально
заставляло  ее демонстрировать своей сиделке, что методы  автора, хотя  и не
понятны, были хорошими и очень полезными.
     Однако Энн устала  от этой женщины и однажды честно  призналась автору:
"Она хорошая -- делает правильно (подчиняется приказам автора) --  невеселая
работа   --  ей  нужно  уйти".  Это   была  изнурительная  для  нее  попытка
высказаться, хотя она и огорчала Энн по  двум причинам: увольнение сиделки и
необходимость  противоречить автору. С ее просьбой согласились только  после
многочасовой беседы  с  ней  относительно того, чему ей  удалось  научиться,
когда ее расстраивала эта женщина,  и  тогда автор объяснил Энн некоторые из
причин того, почему он считал отрицательные эмоции такими полезными для нее,
а также почему ей не говорили  об этом раньше. Кроме того, автор сделал  ряд
комических,  шутливых  замечаний  относительно отсутствия у  женщины чувства
юмора, напомнил  Энн  о  том,  как она мучила  эту женщину  своими  смешными
скороговорками  и тут  же указал ей, что  женщине всегда удавалось  "сделать
ничью"  в  их  почти спортивной борьбе. Энн  не  знала, как тщательно следил
автор за  ходом событий ежедневно, как он обсуждал их  с ее сиделкой и давал
ей инструкции, как "отомстить" Энн и сравнять счет.
     Соответственно, обе женщины были очень довольны,  когда автор  отпустил
эту  сиделку, так как  он  считал, что ему нужно создать новые  условия  для
процессов мотивации и обучения.
     После беседы  с мужем была найдена четвертая  сиделка. Это была молодая
девушка,  послушная,  но  в  целом  весьма  незаинтересованная  всеми  этими
процедурами,  однообразными  отчетами и  действиями в  кабинете  автора. Энн
часто сердилась  на нее, но не могла обнаружить каких-то прямых ее ошибок за
исключением полного отсутствия интереса.  Она несколько раз говорила автору,
что была бы рада, когда достаточно поправится, избавиться  "от этой девушки,
у  которой мысли бродят  где-то далеко". Вопрос  не стоял о том, где "бродят
мысли" у самой Энн. Все интересы Энн  были сосредоточены на выздоровлении, и
она  недолюбливала всякого, который  был бы  послушен, но не заинтересован в
том  же.  Таким  образом,  Энн  оказалась  в  положении,  которое  вынуждало
подтвердить  ее  улучшение,  так как ее раздражало,  даже  приводило  в гнев
отсутствие интереса у сиделки и ее бессмысленное послушание.
     Тогда была найдена пятая сиделка. Это была пожилая женщина, погруженная
в свои  собственные интересы, делающая все очень медленно. Причем, по словам
Энн,   сиделка   считала   все   процедуры  автора  смешными,   бесцельными,
бесполезными, даже глупыми. Однако были  приняты  меры  для того, чтобы  она
честно  выполняла  свои  обязанности,  и  Энн, в частности, очень нравилось,
когда  автор  назначал  ей   выполнение  особо  нелепых  заданий.  Ей  также
доставляла наслаждение общая антипатия этой пожилой женщины к этим ситуациям
и  обязанностям,  и  она особенно гордилась,  когда  ей  удавалось  добиться
заметного улучшения, чтобы продемонстрировать это своей пожилой сиделке, что
автор,  которого  Энн постепенно полюбила, был прав, применяя свои методы, а
сиделка ошибалась. (Мнение Энн и ее  эмоциональная  реакция на  эту  сиделку
были,  вероятно, жизненно важны  для нее в значительно  большей степени, чем
процедуры автора, так как они усиливали мотивацию у пациентки.)
     В  это время Энн придумала для себя  одну вещь, состоявшую в  том, что,
когда она не сможет  сказать какое-то слово, она будет "обходить его". Автор
согласился,  но с  одним условием, что когда  она не сможет назвать  возраст
своего  сына,  она будет считать и останавливаться  на нужной цифре.  Но Энн
сама  изобрела  этот  метод,  и  когда  она запиналась на  слове,  например,
"масло",  стоящее на столе, она  вставала  со  стула и  долго бродила  среди
мебели в комнате, потом садилась и говорила: "Передайте мне, пожалуйста, эту
желтую штуку!", указывая на  масло. Чего не  понимала Энн, так  это то, что,
когда она не могла  произнести какого-то слова, а потом  бродила по  комнате
вокруг  мебели,  она косвенно  и  непроизвольно  добавляла  слова  к  своему
маленькому словарю  и удлиняла свои предложения.  Таким образом, не будучи в
состоянии  произнести  слово  "масло",  она,  в соответствии  с  процедурой,
которую изобрела  сама, мысленно  произносила, не  понимая  этого: "Я должна
встать и  сначала  обойти стул, а  потом дойти до конца  стола,  пройти мимо
тахты, открыть и закрыть  дверцу холодильника, а потом  вернуться  к столу и
сказать: „Передайте  мне,  пожалуйста,  эту желтую  штуку!""  То,  что
происходило  в  самом  деле, ей  было неизвестно,  и  никаких вопросов ей не
задавалось.  Она страдала от  мозговых  нарушений и выздоравливала с помощью
необычных  методов.  С  точки зрения эксперимента следовало  бы  поподробнее
расспросить  ее,  но  перед  автором  стояла  одна  цель  --  лечение, а  не
упорядоченный   научный   эксперимент.   Однако  автор   намеренно  попросил
нескольких здоровых  испытуемых сделать то, что делала  Энн в соответствии с
ее  собственными рассказами и рассказами сиделки, когда та  ходила в поисках
слова  по комнате.  Эти субъекты  должны  были подробно  рассказать  о своих
мыслях при выполнении этого задания. Естественно, они начали свое объяснение
с того,  что  говорили: "Я, конечно,  не мог  удивляться тому, зачем вам это
нужно, но я решил  пройти вокруг чайного  столика, а потом пройти к книжному
шкафу, обойти ковер на полу и подойти к радио". Афазия у Энн носила моторный
характер.  Вероятно, ее мыслительные  процессы  были сходны  с процессами  у
нормальных субъектов. Во всех случаях она возвращалась к столу с одним и тем
же  замечанием: "Передайте  мне  пожалуйста, вот эту  желтую штуку",  вместо
того, чтобы сказать коротко: "Масло передайте!", "Желтую штуку передайте!"
     Эта сиделка всегда очень скучала на сеансах в кабинете, не пытаясь даже
скрывать   этого   факта,    и   автор   использовал   это   полунегодующее,
полунасмешливое  отношение  Энн к  ней,  заставляя  их  выполнять  различные
"упражнения". В  частности,  Энн очень  нравилось,  когда  автор  сводил  ее
неспособность говорить в самом начале к простому утверждению, которое всегда
приводило  в  негодование ее сиделку,  что  любой  маленький  ребенок  может
произносить первые слоги слов  "ма" "па", "да", и Энн тоже может делать это.
Эти  первые  упражнения сначала  тоже  вызывали  гнев  у  Энн,  и  их  редко
использовали  во время сеансов.  Однако она с удовольствием занималась  этим
именно  с этой сиделкой,  даже  распространив  их  от  незначащих  слогов до
детской речи. Причем все это Энн делала намеренно, чтобы позлить компаньонку
за ее критику автора.
     Еще  одним  шагом  вперед,  который  показался автору очень важным, был
поиск метода для возможной коррекции алексии.
     Автор  знал, что пациентка необоснованно считала,  что  это  невозможно
исправить,  и,  следовательно,  был  использован  косвенный  метод.  Ей дали
карандаш и  бумагу  и велели  написать свое  имя.  Пациентке  сказали,  что,
поскольку  ее  афазия  была  связана  как  моторными нарушениями,  так  и  с
нарушениями зрительной  памяти на слова, а  причиной  алексии также являлось
нарушение  зрительного восприятия, то нужно  использовать  моторные  навыки,
которые  не связаны со  способностью  читать,  но помогут  восстановить  эту
способность.
     Она очень неразборчиво написала свое имя. Она смогла вполне  разборчиво
назвать свое имя по буквам, но не смогла называть написанные буквы, хотя  ей
показывали  по  одной  букве.  Она  смогла  узнать  свое  написанное  имя  и
уменьшительное имя своего мужа. Она не  только  не  узнала  свою фамилию  на
бумаге, но даже такое простое слово как "кошка".
     Ей была дана команда взять в каждую руку по карандашу и, держа карандаш
в  положении  для  письма, написать  на  бумаге свою  фамилию обеими  руками
одновременно.  Она  тут же  заметила,  что ее левая рука  пишет  в  обратную
сторону и тут же заинтересовалась  выведением  отдельных букв обеими руками,
так  как записи,  сделанные  левой  и  правой рукой,  качественно  несколько
отличались, что было связано с остаточными явлениями правостороннего пареза.
     Это  было одно  из специальных упражнений, придуманных автором, которое
пациентка изменила  так, чтобы его запутать и в то же  время подчиниться его
инструкциям.  Автор  приказывал  ей  написать свое имя,  имена членов  своей
семьи, место рождения.
     Кроме  того, зная,  что она страстный бейсбольный  болельщик,  ей  дали
команду  написать  обеими  руками   одновременно   на  нескольких  страницах
заявление,  что ее  любимая  команда  проиграет.  Она  это сделала с большой
неохотой, даже с отвращением.  Потом однажды она  вошла  в кабинет с широкой
торжествующей улыбкой  на  лице,  держа  в руке целую пачку  листов  бумаги,
покрытых заметно улучшенными  записями.  Автор,  увидев  выражение лица Энн,
взял у нее листки с намеренно небрежным видом. На лице Энн сначала появилось
выражение  удивления,  а потом ярости, а затем она  нетерпеливо потребовала:
"Прочтите их". Автор ответил, что у него достаточно бывает  затруднений даже
при  чтении  своих собственных записей. Так как ее секретный  план  был  так
легко опровергнут,  Энн с яростью вырвала  листки  у автора  и легко прочла:
"Команда Х выиграет. Я  надеюсь,  другие команды  проиграют". В  общем,  она
написала и  прочла вслух  десятки  различных  предложений, идущих  вразрез с
первоначальным требованием автора, что ее команда проиграет и т. д. и т. п.
     У нее намного  повысилось настроение, и автор быстро приказал ей, чтобы
она написала разные неприятные вещи в отношении тех лиц и предметов, которые
ей  нравились.  Она  получила  большое удовольствие, поступая  вопреки  этой
команде, и записывала левой  и правой рукой одновременно хвалебные замечания
и,  запинаясь,  но  с  каждым разом  все меньше,  вслух  зачитывала  их.  Ей
нравилось такого рода неповиновение, и в то же время она гордилась  тем, что
почерк у нее улучшается и повышается ее способность узнавать отдельные буквы
и слова.
     Ей дана была газета, и автор попросил прочесть отчет об игре ее любимой
бейсбольной команды. Она тщетно пыталась сделать это. Тогда автор взял из ее
рук газету  и прочел вслух эту  заметку, изменив  ее таким образом, что  она
превратилась буквально в  сплошное ругательство. Пациентка вырвала  газету у
него из рук и,  запинаясь,  плохо  выговаривая  слова, прочла ее  правильно,
наполовину смеясь, наполовину  сердясь на  автора.  Это  средство  послужило
тому, чтобы  убедиться, что она может читать, если  довести ее  до состояния
"сумасшествия".
     Конечно,  автор  нашел еще ряд других средств, которые были  вариантами
только что описанных  приемов и которые помогали устранить  ее равнодушие  и
скуку и держать  пациентку постоянно в  напряжении,  в состоянии готовности,
раздраженной и  расстроенной, и в  то же время поддерживать в ней  надежду и
уверенность в успехе лечения.
     К ноябрю 1956 года ее на два месяца отправили домой, и она вернулась на
лечение  в  январе. Этот курс лечения  занял два месяца -- январь и февраль.
Когда она приехала  на лечение, то оказалось, что она за это время  утратила
некоторые  навыки  из-за холодной погоды, которая  стояла  в  это время в ее
родном  городе.  Но   в  результате  второго  курса  психотерапии  улучшение
наступило быстро и превзошло прошлые достижения.
     Она снова  вернулась  домой,  и ее  друзья  не  замечали  афазии,  хотя
семейный  врач  отмечал  некоторые  ее  признаки.  Алексия  сохранялась,  но
уменьшилась в значительной степени.  Автор потребовал, чтобы она  писала ему
раз в неделю письма, что было очень трудно для нее, а потом некоторые из них
возвращал ей с требованием исправить отмеченные ошибки и  вновь  прислать их
автору.  Она  негодовала   по  поводу  такого  оскорбительного  отношения  и
отправляла письмо назад с пометкой: "Это в счет письма этой недели".
     Автор  не  засчитывал  ей письмо, если она  не  смогла найти  ошибку, и
наказывал пациентку  тем, что заставлял найти пропущенную ошибку и  написать
другое, дополнительное  письмо.  Так  она  была вынуждена очень  внимательно
читать, одновременно выполняя моторные действия (письмо), так  как в уме она
прочитывала слова по буквам.
     Очень медленно она  начала читать вслух короткие рассказы своей младшей
дочери. Хотя ее алексия была еще далеко не полностью устранена, но она могла
читать и читала даже некоторые заметки в газетах.
     Ее показали многим  врачам, и она вместе с автором  просила  их назвать
свой первоначальный  диагноз,  почти все они отмечали,  что  ее правая  нога
несколько  менее подвижна, и утверждали, что  у  нее  тромбофлебит. Один раз
она, смеясь, заметила: "Вы  правы, но  только ошибаетесь. Только послушайте,
как  я  произношу  это  слово,  и  вы  догадаетесь".  Потом  она  попыталась
выговорить "тромбофлебит"  и  расхохоталась  над своей  неудачной  попыткой,
сказав: "Мне мешает моя афазия".
     Она  еще была  несколько  неуклюжа  из-за  остаточных  явлений  пареза,
временами  ощущала  в  значительное  степени повышенную  чувствительность  и
какую-то глубокую боль в  правой  половине  тела, причем  холодная погода  и
повышенная влажность усиливали  приступы  спонтанных болей.  Она по-прежнему
принимала кодеин в небольших дозах и очень  редко успокоительное. Именно она
уговорила мужа переехать в штат Аризона, но не в г. Феникс, где жил автор, а
в  Таксой. Таким  образом, она не могла посещать  автора  каждый раз,  когда
наступало  ухудшение ее  состояния,  но  встречалась с  ним раз в три-четыре
месяца. В  Таксое она обращалась за помощью к терапевту, которого уважала, и
который ей нравился.
     Она, по совету этого терапевта и самого  автора, выполняла составленную
ими ежедневную программу, если не считать некоторых особенно холодных зимних
дней.  В  этот  период года ей хотелось встречаться с автором раз в один-два
месяца  в качестве  гарантии "что я все еще  в порядке, и это просто  холод,
который делает  все таким трудным". Она свободно развлекается, водит машину,
выезжает  на пикники вместе со  всей семьей, делает покупки,  но держит дома
служанку для выполнения рутинных домашних работ.
     Затруднения,  возникающие  при  попытках   сделать   шаг   назад,  были
скорректированы тем, что ее научили танцевать, что ей нравилось и раньше, до
болезни. В танцах к ней присоединялись ее первые сиделки: Джейн -- с  явными
трудностями, а  вторая  -- весело  и  легко. Впоследствии Энн  не испытывала
никаких затруднений в танцах, когда к ней присоединялся муж.
     Подъем и спуск по лестницам остался для нее тяжелой задачей, но переезд
в другой  город  позволил им жить  в одноэтажном доме. Однако  с подъемом на
2--3 и даже 4--5 ступенек она  справляется, если тщательно определит заранее
число  и  высоту ступенек.  Высокие  лестницы она одолевает только с помощью
посторонних.
     Холод  и  повышенная  влажность  не  только  усиливают у  нее  симптомы
таламического   синдрома,  но  и  уменьшают   ее  вкусовые   ощущения.   Это
подтверждается тем, что  она в эти  периоды недооценивает или  переоценивает
качества приготовленных блюд,  что обнаружили члены ее  семьи, поскольку она
была отличным  поваром. В это время она осторожно накладывает в свою тарелку
еду  и старается  съесть все,  чтобы не  потерять в  весе  из-за  отсутствия
аппетита.
        Дискуссия
     В   данном  случае  дать   анализ  такого  лечения  и  рассмотреть  все
рациональное в нем представляется очень трудным. Пациентка неожиданно тяжело
заболела в самый счастливый период жизни,  но не  утратила своих  умственных
способностей. Беспомощность ее положения, периодически появляющаяся надежда,
связанная  с  ее  госпитализацией  в известные  клиники, и  приступы полного
отчаяния  и безнадежности, бесполезные, хотя и с хорошими  намерениями, явно
неверные и  неквалифицированные  попытки  со стороны  ее  друзей,  коллег  и
родственников  убедить  ее в  том, что  "все  идет  хорошо",  усугубляли  ее
депрессивное   состояние,   уже  не  говоря  о  сильной  боли  и  физической
беспомощности.  Она  все  это  понимала,  но  чувствовала  себя  беспомощной
что-либо изменить, и ее ждало ужасное, жалкое будущее.
     Она поняла, что диагноз "истерическая  реакция на правосторонний парез"
был неправильным, потом что осознавала,  что  ее боль объясняют таламическим
синдромом,  но  понимала,  что врач  общей практики фактически  нашел  у нее
признаки,  которые противоречат мнению  других врачей,  что его мнение  было
более  положительным  и  внушало  некоторые надежды.  Это  взбодрило  ее  на
короткое  время,  но  потом  все  ее надежды  были  перечеркнуты,  когда она
вспомнила о том, как исчезли ее прежние приступы оптимизма.
     Она  согласилась  встретиться  с  автором  не  очень  охотно,   вернее,
равнодушно,  но  ее несколько взбодрили его интерес  к необычному сенсорному
разграничению  болевых ощущений по средней линии и быстрое обнаружение у нее
алексии, хотя  ни  в  одной  из известных  клиник  никто не  обратил  на нее
внимания. Затем,  как  пациентка позже объяснила,  на  нее произвело сильное
впечатление то, что автор прямо и  открыто, в ее присутствии  сказал, что  у
нее безнадежный  случай,  если только она сама не захочет,  по-настоящему не
захочет,  поправиться,  что  он  возьмется помочь  ей только  при абсолютном
обещании  с ее стороны  выполнять все, что он потребует, каким бы нелепым ей
это ни  показалось, что  теперь им обоим  придется  иметь дело с  состоянием
неразумной   инфантильной  неспособности,  отбросив   все  разумные  обычные
средства. Следовательно, и обращение с  ней будет таким, и в расчет не будут
приниматься ни ее ум, ни научная степень, ни ее общественное положение.
     Лечение  будет  ориентировано  на  ее  беспомощное  состояние,  и будет
использована  любая  возможная модель,  любая  реакция,  которая  у  нее еще
сохранилась,   безотносительно  к  привычным   социальным   условиям.  Автор
потребовал, чтобы она дала  торжественное обещание подчиняться ему  во всем.
Ей  было просто и выразительно  сказано, что все обычные средства лечения ей
не  помогли, и она ничего не потеряет,  во всяком случае,  если пройдет курс
его  лечения,  и что  лечение,  составленное в  соответствии  с  фактической
реальностью, должно послужить на пользу, если она сама этого захочет. (Позже
пациентка сказала, что это  откровенное  предложение оказать  ей  помощь, не
обещая  быстрого  улучшения,  заставила  ее обрести  надежду  и  согласиться
помогать автору, несмотря на то, что предложенные им методы лечения вызывали
у нее гнев,  расстройство  и  антипатию.) Как она объяснила позже:  "Большую
часть времени мне все это казалось бессмысленным, но я не могла не заметить,
что мне становится  лучше. Но  вы  ужасно  сердили  меня, что, как  я  позже
поняла, и помогло мне. Но сначала это было ужасно".
     Можно  предположить, что  лечение  этой пациентки оказалось  достаточно
успешным в соответствии со следующими процедурами:
     1. Ее состояние было скорректировано не симпатией, сочувствием, заботой
и  вниманием,  и  не  выполнением   пациенткой  предписаний,   а   сделалось
невыносимым из-за веселой  и  очевидной  глупости,  намеренно выполняемой  и
реализуемой,  с  чем  не  мог  согласиться  ее  интеллект  и  разум,  и  что
стимулировало  ее  желание  исправить, понять  и  научиться. Это  усилило ее
потребность избегать таких намеренно созданных недоразумений, которые хотя и
расстраивали пациентку,  но  оно  по  своему  характеру  отличалось от  того
чувства  уныния и безнадежности, к  которому она так  привыкла. Вместо этого
она  должна была  активно действовать в  возникающей ситуации.  Каждый новый
прием,  использованный   автором,  предъявлял  ей  несколько  другие,  новые
требования, большая часть которых приводила к активизации новых усилий, а не
к  вегетативному состоянию.  Фактически, задача "съедать с тарелки дочиста",
когда на эту тарелку накладывалась различная, не всегда вкусная, пища, часто
служила  для  выражения  ее  самых  глубоких  эмоций   негодования,  которые
заставляли ее чувствовать себя лучше.
     Эмоции,  сопровождающие каждое новое требование,  для нее  были гораздо
полезнее, важнее, чем бесполезное  отчаяние  и безнадежность прошлого. У нее
возникло желание  отомстить, сделать что-то,  изменить состояние  вещей и по
весьма   разным  причинам:   гнева,  удивления,   замешательства,  смущения,
отвращения  и   т.  д.  Здесь   не   было  одного  какого-то  преобладающего
эмоционального состояния,  вызывающего общий отказ от  всего  или  отход  от
жизни, что происходило, когда она была в отчаянии, безнадежности и депрессии
из-за ее нетрудоспособности.
     2.  Вербальное  понимание  основывается  на  разнообразных  чувственных
процессах. (Давайте  возьмем пример с детьми, которые учатся  считать. Путем
бесконечного повторения  они учатся считать точно до десяти.) Основываясь на
работе  с несколькими детьми,  автор  считает,  что  если предложить ребенку
касаться  ногтей  на  пальцах обучающего по  очереди  в такт  счету, начав с
мизинца, это  намного  облегчает  задачу.  Сочетание  звуковых,  зрительных,
осязательных и словесных ощущений облегчает  процесс обучения. Тогда переход
к  задаче отсчета пальцев, не касаясь  их,  не  вызывает затруднений.  Затем
ребенку можно дать задание сосчитать по порядку  костяшки,  начав с большого
пальца, но  не касаясь  их.  Неожиданно  задача становится трудной для него,
пока  ему не разрешат касаться пальцев. Потом можно сложить руки  так, чтобы
ладонь  одной  руки  была  обращена вверх,  а  тыльная  сторона  другой была
обращена к ребенку, и он легко сосчитает до десяти, не трогая пальцев.
     Переход от такого обучения к  отсчету  по порядку 10  мраморных детских
шариков  бывает легким.  Затем  положите один большой шарик  куда-нибудь, но
лучше  всего  в конце  ряда  из  шариков и  попросите ребенка  сосчитать  их
визуально. Ответом чаще всего  будет  9 маленьких  шариков и один большой, а
непросто 10. Затем нужно заставить ребенка сосчитать шарики, дотрагиваясь до
каждого, и ответом будет 10, но один большой.
     Кроме того, как человек учится считать, не шевеля губами? А у человека,
обладающего  чувством  ритма  (автор  знает  по личному  опыту  и  по  опыту
знакомых), возникают сильные  затруднения при подсчете быстрого ритмического
отстукивания  по столу. Однако  он может  считать гораздо  быстрее и точнее,
если на стол бросать пригоршню шариков быстро, но не ритмически.
     Во  время  всего лечения автору  на  каждом сеансе приходилось  держать
наготове все  новые  приемы, которые  бы соответствовали любым изменениям  в
ситуации, в состоянии пациентки,  чтобы вовремя ввести  новые ассоциации или
оживить старые относительно всего вновь выученного.
     Детский стишок о гороховой каше идеально подходил к данной ситуации. Он
требовал  от  пациентки внимания,  координации  движений  рук и  ног,  глаз,
звукового  внимания,  активного моторного участия  и,  вероятно, он  вызывал
некоторые-идеомоторные и идеосенсорные движения,  которые,  весьма вероятно,
индуцировала подсознательная речь.
     Несомненно, то болезненное, раздражающее заикание, к которому намеренно
и  старательно  прибегала  сиделка  пациентки,  должно было  вызвать  у  нее
идеомоторные  и идеосенсорные  речевые действия. Нужно  учесть и  ту сильную
естественную  тенденцию заики тщательно выговаривать слова. Сюда,  вероятно,
входит и подсознательная речь, и эффективно  усиленные речевые воспоминания,
и  соответствующие  моторные  воспоминания.  Кроме  того,  это  служило  для
возбуждения  сильных  защитных  воспоминаний, желаний уйти  от неприятностей
вглубь себя. Афазия была неприятна ей, но оказалось, что есть выход, имеющий
общее жизненно важное значение.
     3. Ритмическое отбивание  в такт музыке и прослушивание  во время этого
песен привели к  идеомоторным и идеосенсорным речевым упражнениям, а  особое
комплексное сочетание отбивания  ритма с правой и левой стороны и постоянный
переход  с  левой стороны  в правую  сторону  и  наоборот должны были помочь
появлению и  дальнейшему развитию новых  поочередных неврологических каналов
для   реакции   на  звуковые   стимулы.  Кроме  того,  тенденция   напевать,
воспринимать   заново   слова  песни,   слышанной   много  раз,   стремление
присоединяться к пению и расстройство  из-за неправильного, не в такт музыке
мурлыканья сиделки, вызвали, как оказалось, страстное  желание и мотивировку
для ее чувства самозащиты, так как у нее был отличный музыкальный слух.
     4. Заметная потеря в весе у пациентки  и требование,  чтобы она съедала
дочиста все с тарелки, послужило не только для ее поправки  в  весе -- факт,
который  она  могла почувствовать и  оценить, как видимое доказательство  ее
улучшения, но  и  для  того,  чтобы  ее ум оказался  в  состоянии страстного
желания самой  выбирать себе пищу  вместо тщательного, но невкусного выбора,
предлагаемого ее сиделкой. Ее аппетит, ее давно установившиеся вкусы в еде и
ее потребность защитить их послужили для мотивации желания говорить и читать
меню, чтобы она была уверена, что ее желания осуществятся.
     5. Алексия, проблема, стоящая сама  по  себе,  особняком,  тем не менее
связана с речью. (Понаблюдайте за движением губ у маленьких детей, когда они
читают про себя.)  Таким образом, ресторанное меню  выполняло двойную  цель,
так  как вызывало необходимость  не  только  говорить,  но  и  читать.  (Как
рассказывала позже Энн,  первый обед  в ресторане, заказанный для нее Джейн,
которая воспользовалась ее беспомощной речью,  алексией,  пробудил в ней  не
только  гнев,  но   и  огромное  желание  отомстить  потом  Джейн.  Это  был
долгосрочный план, что было уже само по себе ценно.)
     Таким образом, расстройство из-за диеты, несмотря на то, что она начала
набирать  вес, не  только пробудило у пациентки  смесь  самых  разнообразных
эмоций,  но   буквально  заставило  ее  занять  позицию  для  выздоровления,
исправления ее алексии и афазии.
     6. Выбор  первой сиделки был просто очень  удачным даром  судьбы, но он
подсказал   возможность   подбора  различных  сиделок,  каждая  из   которых
постепенно  пробуждала  к  действию  различные естественные модели  реакций,
характерных для  Энн.  Первая  сиделка,  быстро понимающая  смысл ситуаций и
использующая  их,  одновременно  подчиняясь  инструкциям автора,  буквально,
вывела Энн из  состояния уныния и полного отчаяния, на место которого пришло
огромное  желание  расстроить  сиделку,   что  означало  действовать,  а  не
предаваться безнадежному унынию.
     Вторая сиделка была выбрана  как средство пробуждения у Энн собственных
материнских, покровительственных эмоций. Она очень скучала по  своей семье и
ухватилась за вторую сиделку как за средство  замены и изо всех сил пыталась
делать все,  чтобы  автор не  мог  упрекнуть  девушку. Кроме  того,  девушка
оказалась   хорошим   гипнотическим  субъектом,  ей   можно   было   сделать
постгипнотические внушения, создающие особые ситуации, такие, например,  как
излучающие  радость глаза  при  любом  успехе  Энн, или  глаза,  наполненные
слезами, когда  ей приходилось неправильно толковать  то,  на что показывала
Энн  пальцем, а  не называла  нужную вещь словом. Таким  образом,  благодаря
наличию у девушки отличной постгипнотической  амнезии, она  и Энн  объясняли
все  происходящие   с  ними  события  самой  сложившейся  на  данный  момент
ситуацией,  которая  никак, по  их  мнению,  не могла быть заложена автором.
Кроме того, у Энн, относящейся к  девушке чисто по-матерински, появился  еще
один  тип отвращения к своим  затруднениям,  не только из-за  того, что  они
мешали ей, но из-за  того, что это огорчало других. Таким образом, мы смогли
создать круг  обстоятельств, в которых Энн могла действовать спонтанно и  не
приписывать  их  проискам  автора.  Энн хорошо  знала,  что  Джейн  и  автор
действовали  сообща,  но в  присутствии  этой девушки  Энн приходилось брать
ответственность   на   себя.  Кроме  того,  послеобеденная  сиеста,  которую
постгипнотическое  внушение  делало  такой  легко  выполнимой,  служила  для
"совместной  релаксации". Энн была в  восторге, следуя примеру  девушки, что
создавало чрезмерно теплую  межличностную ситуацию, в которой пациентка была
господствующей личностью,  чего не  было  в  ее отношениях  ни с друзьями во
время ее болезни дома, ни с Джейн. А у нее был сильный характер.
     7.  Третья  сиделка  выполнила  важную  роль,  вынудив  Энн  решительно
отказаться  от  любых  попыток  чрезмерной  заботы,  что  вызвало  решимость
полагаться на саму себя как  можно больше. Это  незаметно продолжило работу,
начатую предыдущей сиделкой.
     8.   Четвертая    сиделка,    благодаря   ее   чувству   скуки   и   не
заинтересованности,  заставила  Энн  осознать,  что  она может  сделать  еще
больше, чем  она  делала  раньше,  и  что  она  сама  может  брать  на  себя
ответственность и делать все, что ее попросят, и даже больше.
     9. Пятая и последняя компаньонка, погруженная в  свои собственные мысли
и  тревоги, со своей тенденцией  ругать  автора, не доверять ему, фактически
оказала  большую  помощь.   Она  в   значительной  степени  усилила  чувство
ответственности у Энн,  заставила Энн занять позицию для оценки и  признания
степени своего улучшения и пробудила глубокое эмоциональное желание защитить
автора от  критики его методов.  Тем самым Энн,  сама  не желая того, заняла
позицию не только оправдания действий автора,  но  и  старалась добиться  от
сиделки признания, что методы верны, что она начинает исправляться.
     10. Упражнения по улучшению почерка сами по себе явились дополнительным
специальным  приемом  особой  сложности. Энн  знала,  что  она  пишет  очень
неразборчиво, а письмо правой и левой рукой  одновременно заинтересовало ее,
вызывало у нее любопытство и интерес.
     Сначала ее левая рука писала более разборчиво, чем правая Это нравилось
ей. Хоть она этого  не сознавала, но это также заставляло ее пытаться читать
свой  почерк.  Затем,  когда  ее  заставили  писать  плохое  о   ее  любимой
бейсбольной команде, это  дало ей прекрасную возможность отомстить автору за
все,  что он прямо или  косвенно  сделал  против ее желания. Так была  легко
установлена межличностная связь  между двумя  взрослыми,  а  не  взаимосвязь
между врачом и инвалидом.
     Пока  Энн  заставляли писать, она все больше убеждалась в  том, что  ее
способность читать  все  более  и  более  возрастает,  что  она оценила  как
собственное спонтанное  улучшение. Так ее вера в себя усилилась. Критическое
отношение  к ее письмам вынудило ее читать их  во время написания, но  еще и
проверять их, чтобы исправить ошибку.
     Ей нравилось получать  письма,  но холодная  безличная  критика  ошибок
совместно  с  потребностью, связанной с  первоначальным обещанием  слушаться
автора, заставляла  ее не только прочитывать эти письма  во время написания,
но и  перечитывать  их после, чтобы избежать  такой критики ее ошибок. Таким
образом,  возврат  писем  с  оскорбительным  требованием  исправить  ошибки,
которые  в  письме  не  отмечались,  а  просто  указывалось  их  количество,
предоставил ей хороший шанс вновь  отомстить автору,  найти ошибки и вернуть
исправленное письмо с торжествующим заявлением,  что  это  очередное  письмо
трижды пересылалось по  почте  от  нее к  автору и обратно. Кроме  того, Энн
обладала сильным духом соперничества, и ее  потребность выиграть  в  споре о
письмах была  поистине бесценной. (Теперь она  диктует письма на магнитофон,
что очень  удобно, так  как  в  ее  правой руке  еще  сохранились остаточные
явления пареза, а ее алексия дает о себе знать, особенно при письме.)
     11. Декламация детских стишков, маленькое воспоминание о детской жизни,
смущавшие ее  случаи из прошлого, не только пробудили память о детстве, но и
усилили все связанные механизмы поведения и обучения.
     12.  Можно  утверждать,  что  успехи  пациентки  связаны  с  повышенным
вниманием  к ней. Однако, хотя многочисленные  родственники, друзья  и члены
семьи  с   самого  начала  болезни  уделяли  ей   особое  внимание,  это  не
предотвратило развитие  вегетативного  состояния.  Кроме  того, она получила
высококвалифицированное медицинское  обслуживание и уход. Но  все  это  было
основано на заботе, сочувствии,  страхе и беспокойстве, готовности прийти на
помощь и на  отношении  к ней как  к беспомощному и  безнадежному  инвалиду,
несмотря  даже  на  то,  что  ее  парез  уменьшился. Такое  внимание  всегда
сопровождалось сочувственными и подбадривающими уверениями и, следовательно,
воспринималось  ею  как  фальшивое, притворное,  выражающее только пожелания
других  лиц.  Все  это,  хотя и  ненамеренно, подчеркивало ее  инвалидность.
Интеллектуальные  способности пациентки позволяли  ей  понимать фальшь таких
заверений,  а сочувственную  озабоченность  воспринимать  как  подтверждение
того, что ее  ожидает полная инвалидность. Как  уже автор  говорил  в  самом
начале, у нее была степень доктора наук и она обладала высоким интеллектом.
     План  терапии,  составленный автором  для нее  и описанный им  в данной
работе  носил  совершенно противоположный  характер.  Автор не  проявлял  ни
страха,  ни  озабоченности,  ни тревоги,  ни сочувствия. Он  только требовал
сотрудничества и твердого обещания полного подчинения. Вместо  великодушия и
сочувствующих  уверений  автор  давал  ей  непонятные  задания  и  намеренно
изобретал ситуации,  которые вызывали  чувство  расстройства, сопровождаемое
сильными эмоциями мотивирующего характера, а не безнадежного отчаяния, ее не
заставляли  говорить,  а  создавали  ситуацию,  которая  легко  приводила  к
непроизвольным   идеомоторным  действиям   и,   что   весьма   вероятно,   к
подсознательной речи. У пациентки  намеренно  вызывали  протест и гнев,  что
заставило   пациентку  в  целях   самозащиты   стараться  получить  какое-то
удовлетворение обычных, законных  и разумных  желаний  и забыть об отчаянии.
Например,  когда ей давали  морковь вместо  банана, это  не только  вызывало
ярость, но у нее повышалось желание заговорить и потребность преодолеть свою
беспомощность, так чтобы она могла отомстить хоть как-то,  что позднее она и
делала. Однако  ее не просили  начать говорить, чего, как она знала,  она не
могла. Вместо этого создавалась ситуация, которая через силу и напряженность
ее эмоций вынуждала  ее  искать какие-то средства  и меры удовлетворения  ее
желаний и потребностей. Ее также не заставляли учиться делать шаг  назад, не
падая.  Вместо  этого  было  хорошо  использовано  ее материнское побуждение
защитить  вторую   сиделку   от   недовольства  автора,   связанного  с   ее
относительным неумением  танцевать. (Постгипнотическое  внушение,  сделанное
автором  сиделке,   создавало  у  нее   некоторую  неуклюжесть   в  танцах.)
Следовательно,  умение делать шаг назад  легко и  свободно составляло только
незначительную  и  неопознанную часть ее  эмоциональной  связи с  этой  юной
девушкой.
     Таким же образом, в одновременном письме правой и левой рукой, особенно
предложений,   носящих  оскорбительный  характер  для  ее  личных  симпатий,
пациентка не смогла узнать одну из форм речевого корректирования ее алексии.
Для   нее  это  была  механическая   задача,  многократно   повторяющаяся  и
монотонная,  задача,  которая  инспирировала  ее восстать,  наконец,  против
автора  и  сердито прочесть  прямо  противоположное  тому, что  только  что,
намеренно неправильно, прочел он.
     Так же обстояло дело и с другими проявлениями индивидуального внимания,
которое  она получила. Все они были сознательно и ненамеренно  управляемы  и
направлены на пробуждение любых способностей и всякого рода реакций, которые
у нее могли быть или появиться  без учета  общественных условностей и правил
"приличного" поведения,  но  только  такое ответное,  реагирующее  поведение
могло бы  привести к восстановлению  прежних  моделей нормального поведения.
Однако характер ее  специфических реакций не всегда принимался и не мог быть
принят.  Ее  благополучие  было главной  целью  лечения,  а  не  сочувствие,
понимание и даже общепринятые правила приличия. Вероятно, наилучшим примером
для иллюстрации  будет случай,  когда Энн  старательно, медленно и  с  явным
огорчением скрещивала свои ноги,  пытаясь уменьшить свою глубокую спонтанную
боль.  Когда  она   закончила  выполнение  этой  задачи,  автор   иронически
продекламировал  детской стишок:  "Я  вижу Лондон,  я вижу  Францию, я  вижу
чьи-то  штанишки".  Та  легкость,  с  которой Энн  вернула  ноги  в  прежнее
положение,   не  осознавая  болезненности  ощущения,  была  обескураживающим
открытием как для  нее самой,  так и для ее компаньонки. Позже Энн, вспомнив
этот  случай,  сказала,  запинаясь: "Пом-ню-шта-ниш-ки под-ви-ну-ла ноги  --
быстро нет-боли".
     Другие  маленькие многочисленные инциденты, наподобие  этого  ведущие к
появлению  сильных эмоций  и  автоматических  реакций поведения,  несомненно
послужили  восстановлению  и  усилению  нормального  ответного  поведения  и
вынудили ее поверить  в собственное выздоровление и восстановление латентных
способностей реакции в ожидании адекватных стимулов.
     13.  Гипноз  и гипнотические  методы,  обычно косвенные и  неожиданные,
часто использовались  для фиксации  ее внимания  на терапевтических  идеях и
понятиях.  Путем  такого  применения  гипноза  ее  внимание  направлялось  и
контролировалось, а  возможные требования для обычных "ощутимых"  инструкций
были заранее запланированы. Симпатия,  которая у нее  возникла  в  отношении
автора, медленный,  но  постепенный прогресс,  который  она могла увидеть  и
почувствовать,  служили  совместно  с  гипнозом  тому,  чтобы  предотвратить
смешение  в  ее  ежедневных  размышлениях  сомнений  и  тревог  с  тщательно
разрабатываемыми автором полезными идеями. Так, она стала союзником  автора,
а любые сомнения, вопросы были оставлены сиделкам.
     Даже  сейчас, семь  лет спустя, она чувствует себя "иначе",  находясь в
кабинете,  и  ее  поведение  дает  основания  предположить,  что  здесь  она
погружается  в транс. (По  терапевтическим причинам не было  сделано никаких
попыток протестировать ее.)  Однако  это, кажущееся гипнотическим  поведение
совершенно отсутствует  в комнате  ожиданий, и она легко и просто общается с
автором и с другими людьми. В этой связи нужно сделать и другой комментарий.
Около  года  назад  она  встретилась  с  автором  в Таксонском  аэропорту  и
пригласила его к себе домой,  чтобы получить дополнительное лечение. Сначала
она  вела себя как гостеприимная хозяйка дома, показала ему  свой дом и сад,
задала ему  вопросы чисто  социального характера  приблизительно  в  течение
целого  часа.  Потом,  когда  автор заметил  "Я думаю, что у  вас  есть, что
спросить у меня", -- тут же  у нее возникли  фиксированная внимательность  и
отрешение  от  всего  окружающего,  что  очень походило на  ее  поведение  в
кабинете.
     14.  Короче  говоря,   терапию,  разработанную   для  решения  основных
затруднений у Энн, можно вкратце изложить следующим образом:
     а)  Изобретение приемов, которые смогли бы свести  на  нет ее пассивное
отношение к жизни и ее вегетативное состояние, в котором у нее решающую роль
играло чувство безнадежного, беспомощного уныния.
     б) Применение таких  средств, которые прямо или косвенно, используя  ее
удрученность и отчаяние, привели к возникновению таких сильных эмоциональных
побуждений, которые послужили бы базой для пробуждения разнообразных моделей
реакции и мотивировали стремление научиться.
     в) Пробуждение мотивирующих сил и воспоминаний, которые когда-то играли
определенную  роль  в ее развитии  от младенческого  возраста к  нормальному
взрослому состоянию.
     г) Индуцирование и пробуждение к жизни душевной готовности и открытости
восприятия к  новым  необъяснимым, возбуждающим любопытство  идеям,  которые
заставили пациентку  с  надеждой смотреть  на  будущее, а  не  тратить  свою
энергию  на  безнадежное  отчаяние  в  мыслях  о  счастливом прошлом.  Почти
постоянно  меняющиеся  действия,   активность  ради  настоящего  и  будущего
занимали ее ум и,  таким образом, способствовали восстановлению утраченных и
развитию новых навыков, вероятно, с  помощью формирования новых и динамичных
ассоциативных нервных каналов.
     Вернуться к содержанию
     <b>ГИПНОТИЧЕСКИ ОРИЕНТИРОВАННАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ ПРИ  ОРГАНИЧЕСКОМ ЗАБОЛЕВАНИИ
МОЗГА (дополнение)</b>
     American journal of clinical hypnosis, 1964, No 6, pp. 361--362.
     Совершенно очевидно, что  в основе  психотерапии  случая, описанного  в
предыдущей работе, лежало использование эмоций пациентки. Каждый новый сеанс
гипнотерапии в какой-то  степени пробуждал  эмоциональные реакции, позиции и
состояния,   иногда  приятные,  а   иногда  и  отвратительные,  и  они  были
использованы   как   стимуляторы  ее   больших   усилий,   направленных   на
восстановление  навыков,  утраченных  в  результате  тяжелого  органического
поражения мозга. В какой-то мере она в ходе терапии осознавала необходимость
таких манипуляций и переносила это довольно легко, хотя зачастую и неохотно.
     В  то  время  автор  думал  о  том,  как повлияет  на  пациентку  любая
катастрофическая эмоция,  связанная  с семейными  обстоятельствами,  чьей-то
болезнью  или смертью, о чем на сеансах говорилось, как о  весьма  вероятных
случайностях. Пациентка  доказала,  что она вполне может справиться  с таким
типом  стресса. Однако мы не  думали о проявлении такой ошеломляющей эмоции,
связанной с катастрофой национального масштаба, какую  ей  пришлось испытать
при  известии  об  убийстве  президента  Кеннеди.  Пациентка  была  страшной
спорщицей  и поклонницей покойного президента,  и объявление  о  его  смерти
крайне отрицательно повлияло на  ее  состояние.  Через несколько часов у нее
вновь  обострился таламический синдром, усилилась  боль, появилась слабость,
ухудшилась  походка;  в  течение трех  дней  она  потеряла  в весе  около  8
килограммов,  поскольку   процесс  приема  пищи  для   нее  вновь   оказался
затруднительным. Она  потом так описывала это состояние: "Я глотаю несколько
кусочков, потом что-то случается, я теряю аппетит, я пытаюсь съесть еще один
кусочек, у меня начинает болеть желудок,  пытаюсь  сделать  еще один глоток,
теряю  вес.  Я съедаю  только  один-два  кусочка, подожду  немного,  пытаюсь
сделать еще один глоток, ем все время понемногу, не должна терять в весе, но
быстро теряю его, ужасно быстро, я так слаба, так  устала, мне так больно, я
совсем не сплю,  почти так же, как когда я приехала  к вам  в первый раз,  я
боюсь, мне хочется лечь и никогда не вставать".
     Ее  привезли  к  автору  через  неделю  после того, как  вновь началось
ухудшение.  После  того, как автору  рассказали  о  случившемся, была быстро
проверена  ее способность говорить,  читать  и писать;  оказалось, что здесь
заметных потерь  не было. Ее двигательные  способности  заметно  ухудшились.
Правосторонняя гиперэстезия резко повысилась.
     Ее  интерес к  пище,  что  когда-то  было предметом страстного желания,
исчез. Даже разговор о ее прежде любимых блюдах вызывал у нее тошноту.
     Ее прежние  сиделки  были косвенно  упомянуты  в разговоре,  но  это не
вызвало  у нее никакого интереса. Исключение  составило  упоминание о второй
сиделке, робкой  застенчивой девушке,  которая  пробуждала  в  ней  защитные
материнские  чувства. К  другим она проявила безразличие и  даже  антипатию,
которая,  как оказалось,  была  связана  с  последующими  событиями, которые
произошли в их жизни с тех пор,  когда они были ее сиделками.  (Она и ее муж
поддерживали контакт  с ними.)  Еще более удивительными  были перемены в  ее
отношениях к  своему мужу и детям. В отличие  от  своей обычной  материнской
заботы, она проявляла безразличие ко  всем, кроме самой младшей дочери, хотя
и это  отношение можно было назвать только легким интересом. Ее отношение  к
своему мужу было холодным, безразличным, что серьезно отличалось от  чувства
живой теплой любви, которую она испытывала к нему раньше.
     Непроизвольное заявление мужа носило более информативный  характер.  Он
сказал  следующее:  "Вам  нужно  что-то с ней сделать.  Я уже однажды прошел
через это, терял  всякую надежду, всякую  веру.  Я наблюдал почти целый год,
как она  катится вниз.  А сейчас она опять почти в том же положении, если не
считать способности говорить, как когда мы  впервые приехали к вам (1956 г.)
У меня нет сил пройти через это снова, и у нее  тоже. Сделайте что-нибудь, и
сделайте это  побыстрее.  Заставьте  ее  есть.  Она пытается,  но не  может.
Заставьте ее почувствовать себя живой, в реальной жизни".
     Вместо  каких-то  хорошо  сформулированных  и  тщательно  разработанных
планов  и поскольку  пациентка становилась  апатичной  и  беспокойной, автор
отпустил  мужа и начал  с ней беседовать, живо обсуждая убийство президента,
его  возможные  непосредственные  и исторические  последствия. Медленно,  но
эффективно  у пациентки пробуждался  интерес, сначала  за счет  почти грубой
откровенности, а потом  он  поддерживался  вдумчивым и  широким  обсуждением
проблем, связанных с убийством президента.
     Постепенно автор перешел к вопросу о заинтересованности  младшего  сына
пациентки  к  этой проблеме,  а затем  к  вопросу  о  склонности  ребенка  к
перееданию  и   неправильных,  требующих   немедленного  исправления  дурных
привычек  питания,  особенно избыточного потребления сладкого.  Затем  очень
осторожно, косвенным путем пациентке  внушили, что ее сыну  следует подавать
хороший пример  поведения за столом,  так чтобы он не съедал  большой порции
десерта  перед мясом и  овощами, и чтобы научить его правильному отношению к
типу и качеству пищи. Обо всем этом говорилось очень долго, косвенно и очень
осторожно,  и в конце концов пациентка ушла из  кабинета в более  стабильном
физическом состоянии, чем тоща,  когда  она  вошла  туда. Ее озабоченность и
настоятельное требование, чтобы муж поскорее отвез  ее домой для того, чтобы
она смогла приготовить обед для младшего сына, явилось ярким контрастом тому
поведению, с которым она вошла в кабинет.
     Автор быстро  и незаметно  сказал ее мужу,  чтобы  он  все ее действия,
поступки  и слова принимал  как само  собой разумеющееся, не задавал никаких
вопросов и  не строил никаких  предположений. В дальнейшем  боли у пациентки
уменьшились до предыдущего низкого уровня, и уже  не было явных показаний на
наличие  неадекватной  реакции  на  нашу  национальную  трагедию.  Очевидно,
обращение к  ее материнскому инстинкту,  которое  было  таким эффективным  в
случае со второй сиделкой, снова оказалось эффективным приемом в пробуждении
к  жизни ее прежних навыков  и забот. Месяцем позже пациентка  снова была  в
хорошем  состоянии,  хотя  еще  и  не  набрала  свой вес. Аппетит  у нее был
отличным,  но ее  муж заметил,  что  время от  времени  ей становится трудно
глотать.   Он   рассказывал,  что  "в  такие  моменты   ее  лицо  становится
отсутствующим,  кажется,  что она  забывает, где она находится, она не видит
нас;  потом  как  бы  просыпается,  но  не  знает, что  с  ней случилось,  и
продолжает есть. Я думаю, что она на  какое-то мгновение впадает в состояние
транса,  поэтому никто из  нас не  говорит ей ни слова. Но она действительно
что-то делает с ненормальным аппетитом мальчика".
     "Она больше не расстраивается, и ее  боли уменьшились. Я хочу  сказать,
что она  вернулась к прежнему состоянию:  единственное -- она похудела на 10
фунтов (4 кг), может быть, чуть больше. Она в порядке!"
     Нужно сказать, что на этот  раз  на работу  с пациенткой было потрачено
менее 4 часов.
        Заключение
     Значение  эмоциональной  травмы  в  нарушении  адаптации индивидуума  к
реальной   действительности  признается   всеми  специалистами   в   области
психиатрии и невропатологии.  В  этом уникальном случае тяжелое органическое
поражение   мозга  удалось  успешно  корректировать  в   основном  благодаря
восстановлению   утраченных   и  приобретению   новых   навыков,   используя
индивидуальные  эмоциональные  реакции   пациентки.   Национальная  трагедия
вызвала  у нее  сильную  отрицательную эмоциональную  реакцию с  последующей
декомпенсацией. Следует заметить,  что даже случай  смерти в ее  семье и два
других семейных серьезных несчастья не были ею так восприняты.
     Вернуться к содержанию
        ГРУЗ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПРИ ЭФФЕКТИВНОЙ ПСИХОТЕРАПИИ
     "American Journal of clinical hypnosis", 1964, No 6, pp 269--271
     Данный материал приводится потому, что в нем  можно четко проследить за
действиями врача  при гипнотерапии  пациентов такого  типа, у  которых ранее
проводимое длительное, комплексное,  традиционно ориентированное лечение  не
дало  положительных   результатов.  Три  пациента,  о  которых  здесь  будет
рассказано,  являются типичными  представителями  тех  десятков  больных,  с
которыми встречался автор в течение многих лет, и результаты их лечения были
отличными,  хотя  автор занимался с каждым из них  только один раз в течение
одного-двух часов.
     В каждом из этих случаев был использован гипноз специально для переноса
тяжести ответственности за результаты терапии на самого пациента после того,
как он сам пришел к заключению, что лечение ему не помогает, и что последним
средством  является  "чудо"  гипноза.  Автор глубоко  убежден  что  пациент,
который верит в "гипнотическое чудо",  принимает  на себя ответственность за
свое  активное поведение во  время  всего  периода  лечения.  Пациент  волен
использовать ту "маску", которую  он  сам себе  выбирает, но  ни  автор,  ни
читатель  не  берут на  себя ответственность  утверждать,  что успех лечения
объясняется  "гипнотическим  чудом". Гипноз  использовался  единственно  как
способ, с помощью которого  можно  закрепить  сотрудничество между врачом  и
пациентом, так как пациенты получают то лечение, которое  они хотят. Другими
словами, с помощью гипноза они могут приобретать навыки,  которые  позволяют
им брать на себя ответственность за успех терапии и свою дальнейшую жизнь.
        Случаи No 1 и 2
     Автору позвонил по телефону мужчина, который  заявил,  что  хочет с ним
встретиться.  Он  отказался  объяснить причины,  сказав  только, что это  --
"настоящий медицинский случай", и он предпочитает объяснить все лично.
     Во время беседы он заявил, что у него болезнь Бергера (приступообразная
парестезия  нижних конечностей,  возникающая  при  ходьбе  --  <i>прим.  ред.),</i>
диабет,  стенокардия и  гипертония.  "Всего  этого  слишком много для такого
многосемейного человека, как я, а мне всего лишь 50 лет". Он продолжал:
     "Это еще не все. Я прохожу  курс лечения у психоаналитика уже в течение
8  месяцев  по  5  часов  в  неделю. За это  время  пришлось увеличить  дозу
инсулина. Я прибавил в весе почти 8 кг, еще больше  увеличилось артериальное
давление, а  с 1,5  пачек сигарет в день я перешел к 4,5. Я  все еще пациент
психоаналитика.  У меня  с ним еще одна встреча в понедельник,  но я оплатил
его сеансы только до сегодняшнего дня.  Он говорит, что постепенно вскрывает
психодинамику моего саморазрушающего  поведения. Я тоже думаю, что сам копаю
себе могилу".
     Потом он мрачно сказал: "Не будет ли это неэтичным для вас, зная, что я
-- пациент другого врача, провести мне  сеанс гипнотерапии  сегодня вечером?
Мой психоаналитик не одобряет гипноз, но сам он мне ничем еще не помог".
     Автор  ему  ответил очень  просто, что  с  его  точки  зрения  вопрос о
профессиональной этике не имеет к данной ситуации никакого отношения вообще,
что  любой  пациент  (а  это  относится и  к  моим  пациентам)  имеет  право
обратиться   за  помощью  к   любому  квалифицированному   специалисту,  что
медицинская этика  должна базироваться  на благополучии  пациента,  а не  на
желании врача удержать, сохранить его для себя.
     Потом ему приказали закрыть глаза и повторить свой рассказ с начала  до
конца,  но рассказывать  медленно,  тщательно избегая этических вопросов,  а
вместо этого четко, определенно указать, чего же он хочет от автора. Все это
он должен проделать медленно, вдумчиво, тщательно  подбирая слова. И пока он
будет это  делать, одно лишь  звучание  его  голоса  введет его  в состояние
транса,  в  котором  он  сможет разговаривать  с  автором,  слушать  автора,
отвечать на его вопросы, делать все,  что его попросит автор, и что он  сам,
под сильным воздействием своих эмоций, найдет нужным сделать.
     Пациент был ошеломлен такими инструкциями, но откинулся назад на спинку
кресла, закрыл  глаза  и  медленно  начал вновь свой рассказ,  но  с нужными
добавлениями.  Вскоре его  голос начал замедляться,  затихать, что  означало
возникновение  у него состояния  транса, и автору пришлось сказать несколько
раз, чтобы он говорил громче и отчетливее.
     Он  уже  не  упоминал  ни  разу  о  вопросе этики,  но  более  подробно
остановился  на  том, какое лечение, по  его  мнению, нужно  ему пройти. Его
попросили  повторить  это  несколько раз, и  каждый раз он делал  это  более
позитивно, более выразительно и более подробно.
     После  четырех  таких  повторов автор  указал,  что он,  как  врач,  не
предложил никаких советов, не производил  никаких терапевтических  внушений,
что  каждый пункт  в  этом отношении  исходит от самого пациента,  и  что он
обнаружит,  что под  сильным воздействием того, что будет  зарождаться в нем
самом, он будет делать  все, что сам для  себя наметил. К  этому он добавил,
что пациент может запомнить  любые выбранные им эпизоды из состояния транса,
но  независимо от того, что он запомнил и чего не запомнил, он  окажется под
сильным воздействием делать все, что сам составил для себя.
     Его разбудили, был начат ничего не значащий разговор, и затем он ушел.
     Спустя  год,  находясь в отличной  физической форме, он  привел с собой
старого друга детства и очень быстро,  коротко заявил: "Я правильно питаюсь,
хорошо сплю, у меня нормальный вес, избавился от дурных привычек, мой диабет
мало беспокоит меня, болезнь Бергера не прогрессирует, артериальное давление
нормальное, я больше  не посещал  своего  психоаналитика,  мои  дела обстоят
гораздо лучше, я как  заново  родился, и вся моя семья благодарит вас. Ну, а
этот  человек -- мой друг детства, он  заработал себе эмфизему, у него очень
плохое сердце; поглядите только на его распухшие лодыжки, а он  &bdquo;дымит
как  паровоз".  Он  уже  много лет находится под наблюдением  врача".  (Этот
пациент, не успев докурить одну сигарету, начинал прикуривать вторую).
     "Вылечите  его так же,  как вылечили  меня.  Я  рассказывал ему, что вы
говорили со мной так, что это полностью овладело мной".
     Он ушел из кабинета, а новый пациент остался. В основном была проведена
такая  же процедура и почти точно такими  же  словами. После сеанса он ушел,
оставив после себя сигареты.
     Шесть месяцев  спустя автору позвонил из другого города первый пациент:
"Ну, у меня плохие новости, но вам не  нужно беспокоиться. Джо умер ночью во
сне  от  сердечного  приступа. После того, как он ушел от вас, он больше  не
выкурил ни одной сигареты, его  эмфизема стала намного лучше, он наслаждался
жизнью вместо того,  чтобы все время бегать  за сигаретами, которые ухудшали
его состояние".
        Случай No 3
     Рано  утром автору  позвонили  по  телефону.  Мужской  голос сказал: "Я
только что понял, что состояние моего  здоровья требует  срочных  мер. Когда
мне  можно будет к вам прийти?" Ему  сказали, что  автор сможет  принять его
через  час.  В  указанное время  в  кабинет автора вошел 32-летний  мужчина,
курящий сигарету, и сказал: "Я  --- хронический заядлый курильщик. Мне нужна
помощь. Я проходил курс психотерапии дважды в неделю  в течение двух  лет. Я
хочу бросить курить, но не могу. Смотрите, я запасся шестью  пачками сигарет
на день, потому что  боюсь, что они у меня неожиданно кончатся, а я не смогу
купить. Мой  психоаналитик говорит, что я делаю  успехи, но раньше,  когда я
пришел к нему в первый раз, мне хватало 2 пачек в день.
     Потом  я медленно,  постепенно  увеличивал  свой  запас,  и  теперь  он
составляет б пачек в день.  Я боюсь уходить  из дома, не имея в запасе шести
пачек. Я читал о вас. Я хочу, чтобы вы загипнотизировали меня от курения".
     Его  постарались убедить,  что это нельзя  сделать, но что автор хочет,
чтобы он повторил свой рассказ еще раз, но на этот раз как  можно медленнее,
точнее, закрыв глаза,  так, чтобы преобладало его  подсознательное  мышление
(он  окончил колледж),  и что, когда он будет пересказывать свою историю, он
точно, полностью,  подробно  укажет, что он  хотел бы  сделать  относительно
своего курения, но во время своего рассказа он может обнаружить, что впадает
во все более глубокое состояние транса.  Эта процедура и ее результаты очень
схожи с двумя предыдущими случаями.
     Два  года  спустя в кабинете автора вновь раздался телефонный звонок от
этого  человека, который  просил о  свидании  на  полчаса, хотя был согласен
заплатить  как  за  часовой визит. Он  снова заявил,  что его случай требует
особого вмешательства.
     Точно в указанное время он вошел в кабинет и сказал:
     "Вы не узнаете меня. Вы  меня видели только в  течение одного часа  два
года  назад.  Я --  мистер X, и я проходил  курс лечения у психоаналитика по
поводу чрезмерного  курения, но в результате моя доза увеличилась до 6 пачек
в день. Я не помню,  что произошло, когда я был у вас, но я знаю,  что с тех
пор не  выкурил  ни одной  сигареты.  Удивительно,  но  я не  смог прикурить
сигарету даже для своей девушки, я пытался несколько раз, но не смог".
     "Я  вновь  пришел  к  своему  психоаналитику, и он  взял  на  себя  всю
ответственность за мой успех. Я не  стал ему говорить  о вас.  Я считал, что
мне  нужно  ходить  к  нему,  чтобы  исправить  некоторые  недостатки  моего
характера.  И вот  я  перед вами,  человек  с  высшим образованием, а  самое
большее время, что  я  работал  на одной работе --  это три месяца. Я всегда
могу  найти  для  себя  работу,  но  вот уже  мне  34  года,  а  четыре года
психоанализа дали  только  то, что  на последней работе я работал  только  5
недель. Но теперь мне предлагают работу с хорошими перспективами на будущее.
Я  бы  очень  хотел,  чтобы вы  помогли мне избавиться от  этого недостатка,
потому что я ушел от  своего психоаналитика. У меня  была и  получше работа,
чем та,  что ждет меня сейчас, но ничто  не  может удержать меня. Боюсь, что
это повторится и с  этой  работой.  Теперь загипнотизируйте  меня и сделайте
что-нибудь со мной".
     Автор  перечел  историю   его  болезни,  чтобы  освежить  память.  Была
повторена та  же процедура, старались  повторить все как можно  точнее, и он
снова ушел.
     Два года спустя он  все еще находился на той "новой" работе и уже с год
занимал довольно высокую руководящую должность. При случайной встрече автора
с ним он сам рассказал об этом, а также о  том, что он  женат, стал отцом, и
что его жена сама, по своей охоте, бросила курить.
        Заключение
     Три  случая  из  длинного   ряда  таких   пациентов   ясно   показывают
преимущества такого использования гипноза как способа намеренного переноса с
врача на пациента всей тяжести ответственности за проводимое  лечение. Очень
часто эта самая трудная  часть  психотерапии. У  всех  пациентов это удалось
успешно осуществить. У  них была  длинная  предыстория поиска помощи, но они
тогда  не  могли взять  на себя  ответственность за принятие  лечения. Кроме
того, все  пациенты такого рода, у которых терапия, проводимая  автором была
успешной, обладали высоким интеллектом.
     При традиционной психотерапии  очень  часто делаются  напрасные попытки
заставить пациента  принять  на  себя  ответственность  за свое  собственное
поведение и свое будущее. Это делается без учета  сознательных представлений
самого пациента.  Абсолютной  истиной  для многих  психотерапевтов  является
убеждение в том, что любые усилия со стороны пациента бесполезны. Однако это
далеко не так.
     Используя  гипноз как метод намеренного и целенаправленного переноса на
пациента  его  собственного  груза  ответственности за  результаты лечения и
заставив  его неоднократно подтвердить  в своих собственных мыслях, а  затем
вербализовать формулировки  и  желания,  потребности  и намерения  на уровне
своего подсознательного мышления,  мы делаем цели  лечения  их  собственными
целями, а не тем, что просто предлагает им терапевт, которого они посетили.
     Не  всегда  эта  процедура  бывает  успешной. Многие  пациенты, которым
лечение  необходимо, не могут воспринять его, пока у них не будет адекватной
мотивации. Есть и  другие, чья  цель  не более чем постоянное  обращение  за
лечением, но не его восприятие. С  этим  типом пациентов гипнотерапия терпит
неудачу так же, как и другие формы лечения.
     Вернуться к содержанию
     <b>МЕТОД  ГИПНОЗА  ДЛЯ  ПАЦИЕНТОВ С  НАСТОЙЧИВЫМ  СОПРОТИВЛЕНИЕМ: ПАЦИЕНТ,
МЕТОДИКА ЛЕЧЕНИЯ, ОСНОВЫ ЛЕЧЕНИЯ И ЭКСПЕРИМЕНТЫ</b>
     "American journal of clinical hypnosis", 1964, No 1, pp. 8--32.
     Существует много типов трудных пациентов, которым нужна психотерапия, и
все же они сопротивляются ее проведению, встают в оборонительную позу и всем
своим  видом,  всем   своим  отношением   показывают,  что  они  не   желают
воспринимать лечение, хотя сами обратились за ним. Такой негативизм является
проявлением  их  невротического отношения к восприятию  психотерапии,  а  их
неуверенность   связана  со   страхом   потери   невротической  защиты,   и,
следовательно,  это  является  частью  их  симптоматологии.  Поэтому   такое
отношение не следует рассматривать  как активное, подсознательное  намерение
противостоять терапевту. Сопротивление  проводимому лечению  нужно принимать
открыто и правильно, так как  это жизненно важная  коммуникация с  частью их
заболевания,  и  его  можно использовать для внедрения в их средства защиты.
Такое сопротивление -- это что-то такое, чего не понимает сам пациент.  Оно,
скорее всего,  вызывает у  него эмоциональные  нарушения, так  как  он часто
объясняет  свое  поведение как неконтролируемое и нежелательное,  а  не  как
информативное представление о некоторых своих серьезных проблемах.
     Терапевт,  который  понимает   это,   особенно   если  у  него  хорошая
квалификация   в  гипнотерапии,   может   легко   и   часто   очень   быстро
трансформировать эти формы  поведения в хороший раппорт. При этом у пациента
возникает ощущение понимания  и он  с  надеждой ожидает  успешной реализации
своих целей.
     Обычно эти пациенты  консультировались у нескольких врачей, столкнулись
с  неудачами  в лечении, и  их  затруднения стали еще больше. Один этот факт
вызывает   у  них   повышенную  тревогу  и   заботу   об  удовлетворении  их
потребностей. При этом  следует иметь в виду, что  кажущееся недружественным
начало  терапевтической  взаимосвязи, если врач будет рассматривать его  как
симптом, а не как защиту от врача, часто способствует более быстрому эффекту
лечения.
     Следовательно, терапевт  помогает пациенту быстро и  свободно  выразить
свои  неприязненные   чувства  и   отношения,  подбадривая  его  откровенной
восприимчивостью,  внимательностью и  своим желанием  прокомментировать  это
так, чтобы вызвать и раскрыть чувства пациента на первом же сеансе.
     Возможно,  это  можно показать  на  примере  крайнего  случая  с  новым
пациентом,   который,   переступив  порог  кабинета,  охарактеризовал   всех
психиатров  так,  как  это обычно делают вульгарные, необразованные люди.  В
ответ  он  услышал: "У  вас,  конечно,  есть  причины  говорить это,  и даже
больше". Подчеркнутые  слова не осознаются  пациентом  как прямое намеренное
внушение  быть более  откровенным, но они  не  очень  эффективны. С  большой
горечью и  негодованием, даже с презрением и враждебностью он рассказывает о
своих  неудачных,  многократных  и   длительных  попытках  найти  помощь   у
психотерапевтов.  Когда он  делает паузу, автор это просто комментирует:  "У
вас,  должно  быть,  чертовски веская причина искать помощи  у меня?" (Такое
определение его визита опять остается для пациента незамеченным.)
     Подчеркнутые  здесь  слова   --  не  что  иное,  как  часть  кажущегося
незначительным комментария, произнесенного на его языке. Он не осознает, что
гипнотическая ситуация уже определена для него, несмотря  на  его ответ: "Не
беспокойтесь, я не собираюсь скандалить с вами. Я заплачу вам хорошие деньги
за работу  надо мной, понимаете это? Вы мне  не  по  душе,  я знаю множество
людей, которым вы не нравитесь. Единственная причина, почему я к вам пришел,
это то,  что  я  много  читал  ваших  статей и понял из  них, что  вы можете
работать с несимпатичными,  вечно  сомневающимися, неконтактными пациентами,
которые сопротивляются всем вашим штучкам, которые вы  будете  пробовать  на
мне. Я тоже не могу ничего с этим поделать, я не верю  в ваши штуки, поэтому
либо  пошлите  меня  к  чертовой бабушке, либо приступите к  делу. Но только
никакого психоанализа. С меня достаточно этой ерунды. Загипнотизируйте меня;
только я  знаю, что вы со мной не  сможете этого сделать  вопреки всей вашей
писанине! Ну, приступайте!"
     Ответ дается  автором несколько  необычным тоном и  с улыбкой: "Хорошо,
замолчите и держите свой рот  закрытым. Слушайте и старайтесь выполнять все.
Я  попробую на вас одну из своих штучек (пользуясь языком пациента), но буду
делать это  так быстро и так  медленно, как мне это нравится". (Мое согласие
на его лечение я стараюсь выразить его же словами, хотя в голосе не допускаю
никаких неприязненных интонаций. Таким образом,  пациенту говорятся жизненно
важные вещи, но он это совершенно не осознает.)
     Пациент  усаживается и  молча, вытаращив глаза,  пристально  смотрит на
автора.  Он не осознает, что уже  находится под воздействием терапевтической
ситуации.  Наоборот,  он  считает,  что  проявляет  неконтактное  поведение.
Закрепив  и  сконцентрировав  таким  образом  его   внимание,   используется
гипнотический  метод, который  разрабатывался  годами при работе  с трудными
сопротивляющимися пациентами в размышлениях над тем, как трансформировать их
собственные высказывания в жизненно важные внушения, эффективно направляя их
поведение, хотя в то время они этого не осознают
     .
        Метод и его рациональное зерно
     Метод,  который здесь будет описан довольно подробно, и  который иногда
используют дословно, буквально, без изменений, можно сократить или усилить с
помощью  повторов  и  уточнений  в  соответствии  со  способностью  пациента
отвечать или реагировать. Лучше всего  изменить  его так,  чтобы  включить в
него стиль речи пациента, какой бы  резкой,  вульгарной и даже грубой она ни
была. Однако  автор при  его использовании  обычно  очень  быстро  прерывает
грубости, но часто прибегает к тем неправильным грамматическим конструкциям,
которые характерны  для  речи пациента.  Таким образом, свирепость  пациента
(выраженная лингвистическими средствами) незаметно устраняется,  и пациент и
врач общаются  друг  с  другом  на  безопасном  языковом  уровне,  по  форме
пригодном  для  пациента.  Пациент не  знает, как это случилось, он часто не
ощущает даже, что это происходит благодаря его косности.
     При  этом он  не располагает  информацией,  которая  бы  привела  его к
пониманию методов и уровней коммуникации; в этом нет необходимости.
     Когда  от  агрессивного,  антагонистически  и  враждебно  настроенного,
обороняющегося, неконтактного пациента  получают достаточно материала, чтобы
определить  его  неадекватное  поведение,  отношение  к  лечению и  его  тип
личности,  его  прерывают  замечаниями,  которые  носят  смешанный  характер
положительного и  отрицательного отношения и адресуются ему в той вербальной
форме, которую он лучше  понимает в этот  момент.  Однако в  этих замечаниях
скрыты  различные, прямые  и  косвенные,  но допустимые для  данного, случая
внушения, цель которых -- направить реакции пациента  в  русло  восприятия и
понимания.
     Пациенту, слова которого  были  процитированы  в качестве примера, было
сказано: "Я не знаю, войдете вы в состояние транса или нет, как вы просили".
(Нужно хорошенько поразмыслить над этим предложением, чтобы распознать в нем
все утверждения и  отрицания,  что  практически  невозможно  сделать,  когда
слушаешь его.)
     После  такого  вступления  у  него  был  применен  специфический  метод
индукции, который был ни чем иным,  как  осторожным, тщательным объяснением,
нагруженным прямыми и косвенными разрешающими  внушениями и инструкциями, не
всегда  легко  узнаваемыми. В данной работе эти внушения и инструкции  будут
подчеркнуты,  чтобы  читатель мог  их легче  понять.  Вставки  в  скобках  и
пояснения даны  только для  читателя  и, конечно, не являются частью  самого
метода.
     "Вы пришли за лечением, вы просили гипноз, и то, что вы  мне рассказали
о своих затруднениях, дает мне основание предположить  почти с уверенностью,
что  гипноз поможет вам.  Однако вы очень убедительно заявляете,  что вы  --
всячески сопротивляетесь  гипнозу,  что  другим  врачам, вопреки  длительным
попыткам,  не удалось у вас индуцировать транс, что различные методы не дали
никакого результата, и что уважаемые  вами  люди выражают неверие в  гипноз,
как в  средство вашего излечения. Вы открыто  выразили ваше убеждение, что я
не смогу индуцировать у вас состояние транса, и с такой же откровенностью вы
утверждаете,  что убеждены  в том,  что будете сопротивляться  всем попыткам
гипноза, и что это сопротивление будет происходить вопреки вашему серьезному
желанию и усилиям сотрудничать". (Сопротивляться гипнозу значит, что человек
признает его существование, так как нет сопротивления несуществующему, а его
существование уже подразумевает его возможность. Таким образом, вопрос стоит
не  о  реальности и значении  гипноза, а о  сопротивлении ему  пациента. Тем
самым  закладывается   основание  для  применения  гипноза,  но  так,  чтобы
направить  внимание  пациента на то,  как  он  понимает  свое  сопротивление
наведению транса.  Следовательно,  для гипнотической  индукции  используется
любой метод, не распознаваемый пациентом.)
     "Так  как  вы  пришли  за  лечением   и  заявляете,  что  вы  --  вечно
сомневающийся, неконтактный пациент, позвольте мне объяснить некоторые вещи,
прежде  чем  мы  начнем.  Так, чтобы вы были  само внимание ко  мне,  просто
сядьте, поставьте обе ноги  на пол, положив  руки на колени,  не позволяйте,
чтобы ваши  руки  касались друг друга".  (Это первый намек на  то,  что  ухо
слышит меньше, чем сообщается).
     "Теперь,  когда вы  будете  сидеть тихо, пока я  буду  говорить, просто
поглядите на это пресс-папье, как на обычную  удобную вещь. Глядя на нее, вы
будете держать свои уши наготове, а это  будет держать наготове вашу голову,
и  именно это удержит ваши уши  наготове, а ведь именно вашим ушам я  говорю
все это". (Это первый намек на диссоциацию.) "Не смотрите на меня,  смотрите
на это пресс-папье, потому что я хочу, чтобы ваши уши  были неподвижны, а вы
двигаете  их, когда поворачиваетесь, чтобы поглядеть на  меня". (Большинство
пациентов стремятся сначала перевести взгляд,  но фиксацию глаз  можно легко
осуществить с помощью  просьбы  не двигать ушами,  при этом редко приходится
повторять эту  просьбу более  трех  раз.)  "Теперь,  когда  вы вошли  в  эту
комнату, вы принесли с собой оба разума, то есть переднюю часть вашего ума и
заднюю  часть   вашего   ума".  (Можно  использовать  и   такие  слова,  как
"подсознательное  мышление" и "сознательное мышление", что зависит от уровня
образования  пациента. Таким образом, дается  второй намек  на диссоциацию.)
"Теперь мне действительно все равно, слушаете ли вы меня своим  сознательным
разумом, потому что он не понимает ваших затруднений, в противном случае вас
бы здесь не было.  Поэтому  я хочу говорить с вашим подсознательным разумом,
потому что он здесь  и достаточно  близко, чтобы слышать меня, поэтому пусть
ваш сознательный разум слышит звуки улицы или гул пролетающих самолетов, или
звук  печатной  машинки  в соседней  комнате. Или  вы можете  размышлять над
любыми мыслями, которые придут  в  ваш сознательный  разум, систематическими
мыслями,  произвольными  мыслями,  потому что  все,  что  я  хочу,  так  это
поговорить с вашим подсознательным разумом,