Нодар Думбадзе. Я, Бабушка, Илико и Илларион --------------------------------------------------------------- Перевод с грузинского Date: 23 Jun 1998 Spellchecked by Tanya Andrushchenko --------------------------------------------------------------- БАБУШКА Справа от моего села протекает река Губазоули, слева - небольшая речушка Лаше, кишащая крабами, бычками и босоногими мальчишками. Через Губазоули перекинут мостик. Каждой весной взбушевавшаяся река уносит его, оставляя только торчащие из воды черные сваи. И все же мое село самое красивое и веселое в Гурии. Я люблю его больше всех сел на свете, потому что нигде не может быть другого села, где жили бы я, бабушка, Илико, Илларион и моя собака Мурада... Моя бабушка - мудрая женщина. Она постоянно твердит мне: - Учись, негодяй, учись, а то неучем останешься! О науке у бабушки своеобразное представление. Однажды, когда я сидел на балконе и во весь голос твердил наизусть правила из грузинской грамматики, бабушка спросила: - Что это ты там зубришь, сынок? - Лицо глагола, бабушка! - Что? Где это слыхано - лицо у глагола! Лицо может быть только у человека! - Это другое лицо, бабушка, совсем не то, что ты думаешь. - Лицо на свете одно. И все. - Ладно, - сказал я и захлопнул книгу, - отвечай тогда, что такое лицо. - ЛИЦО - это... ЛИЦО! - Садись, бабушка. Урока не знаешь, ставлю двойку! - Я тебе покажу двойку, прохвост! Сию же секунду иди и привяжи козу, не то так взгрею - своих не узнаешь! - Хорошо, еще один вопрос задам и пойду. Сколько существует лиц? - Лиц столько, сколько людей на свете. Но лицо дано не для того, чтобы такие гримасы строить, болван! У одних лицо худое, у других - круглое и толстое, у третьих - вообще не разберешь какое, размазня одна. А еще бывают лицемерные и двуличные люди. - Жулики тоже бывают, - сказал я. - Правильно! Например, наш почтальон. Сдирает с конвертов марки, а потом говорит - без марки, мол, было, давай рубль. - А я какой, бабушка? - Ты? Ты прохвост, шалопай, бездельник, плут, пройдоха и нехристь к тому же! Нет во всей Гурии женщины, которая могла бы проклинать лучше, чем моя бабушка. Но мне не страшны ее проклятия - однажды бабушка обмолвилась: "Уста мои проклинают, а сердце благословляет тебя..." Надо сказать, моя бабушка весьма отрицательно относится к бездушному решению Наркомпроса, которое обязывает учащихся ежедневно высиживать в школе полные шесть уроков. Хотя лично я никогда не давал ей повода для этого. Свой учебный день я, как правило, еле дотягиваю до четвертого урока. Потом уже теряю всякое представление о времени и пространстве и голосом, несколько громче обычного, спрашиваю соседа по парте: - Ромули, дорогой мой, что это так долго не звонят? Звонок пропал или сторож? Ромули скалит зубы, а учитель, указывая на меня пальцем (я показательный ученик!), ласково процеживает: - Сейчас же встань и убирайся вон! И пока не приведешь родных, чтобы духу твоего здесь не было! Я не спрашиваю "почему?", так как знаю, что после такой дискуссии в ход обычно пускаются мел и линейка. Я молча беру сумку и фуражку и направляюсь к двери. - До свидания! - говорю я Ромули. - До скорой встречи! - говорит он мне и машет рукой. На второй день я веду в школу бабушку, затем бабушка ведет меня домой, потом опять я веду бабушку в школу, и снова бабушка отводит меня домой и так далее. Можно смело сказать, что десятилетку я и бабушка заканчивали вместе. По-моему, это единственный случай в истории человечества. Я обыкновенный деревенский мальчик. У меня в сумке всегда фрукты, рогатка и пугач. До первых заморозков хожу в школу босиком. У меня всего одни залатанные штаны и по две переэкзаменовки каждый год. Из-за моей собаки Мурады, которая всегда бегает за мной хвостом, в деревне меня называют собачником, в школе - плутом и лентяем, а бабушка раз и навсегда окрестила прохвостом. Настоящее же мое имя - Зурико. Когда бабушка сердита на меня, я ночую в давильне; как помиримся - я снова перебираюсь в комнату. Днем бабушка, призывая на мою грешную голову громы небесные, гоняется за мной с хворостиной в руке. Ночью она моет мне ноги и, дождавшись, когда я усну, тихо целует... Как я веду себя в школе? На этот счет существует официальный документ - "Протокол заседания педсовета". Выглядит этот документ примерно так: "Протокол заседания педагогического совета Н-ской средней школы от 18 марта 1940 года. П р и с у т с т в о в а л и: все преподаватели. С л у ш а л и: сообщение руководителя шестого класса о поведении ученика того же класса Зураба Вашаломидзе. В ы с к а з а л и с ь: П р е п о д а в а т е л ь ф и з и к и: "В природе не существует энергии, которая могла бы расшевелить Вашаломидзе. Мальчик этот - погруженное в жидкость тело, на которое не действует никакая выталкивающая сила!" П р е п о д а в а т е л ь м а т е м а т и к и: "Для меня Вашаломидзе - уравнение со ста неизвестными. Решить такое уравнение я не в силах". П р е п о д а в а т е л ь х и м и и: "Никакой реакции! Сидит и выматывает мне нервы. Это какой-то необычный лакмус: он никогда не краснеет!" П р е п о д а в а т е л ь р у с с к о г о я з ы к а: "По-моему, он просто идиот". П р е п о д а в а т е л ь г е о г р а ф и и: "Познания Вашаломидзе весьма не рельефны. Мальчик или аномальный, или истощенный". П р е п о д а в а т е л ь и с т о р и и : "Это скорее человек каменного века, чем цивилизованный представитель двадцатого столетия. Невозможно зафиксировать момент нахождения Вашаломидзе в состоянии покоя на уроке. Никакого прогресса. Вашаломидзе - позор для всего класса". Ш к о л ь н ы й с т о р о ж: "Да что вы пристали к бедному ребенку? Если уж он такой дурак, как же вы его переводите из класса в класс?" 3 а в у ч: "Тебя не спрашивают! Твое дело - приходить вовремя и звонить!" П р е п о д а в а т е л ь г р у з и н с к о г о я з ы к а (мой близкий родственник): "Я вас не понимаю! Можно подумать, что на этом Вашаломидзе свет клином сошелся! Да кто у вас в классе лучше его? Может, директорский сынок? Круглый пятерочник, а такого идиота я в жизни не встречал! Сидит на уроках, точно сыч в дупле". П р е п о д а в а т е л ь ф и з к у л ь т у р ы: "А почему ты ставишь ему пятерки?" П р е п о д а в а т е л ь г р у з и н с к о г о я з ы к а: "Попробуй не поставь!" 3 а в у ч: "Замолчите!.. А ты что скажешь, Вашаломидзе?" В а ш а л о м и д з е: "Учитель грузинского языка нрав". 3 а в у ч: "Истукан! Не об этом спрашиваю! Что ты скажешь о себе?" В а ш а л о м и д з е: "О себе? На этот раз простите, а в дальнейшем я исправлюсь!" Наслушавшись подобных отзывов о собственной персоне, я усомнился было в своей нормальности и здоровье, но счастливый случай рассеял мои подозрения Пришлось мне как-то целую неделю не ходить в школу - мотыжил кукурузу. А чтобы за пропуски занятий не исключили из школы, требовалась справка о болезни. В те времена в нашей деревне таких справок здоровым людям, к сожалению, не выдавали. Поэтому пришлось уложить меня на один час в постель и вызвать врача. С утра меня морили голодом, чтобы придать моему лицу болезненную бледность, стянули голову полотенцем, и бабушка отправилась за врачом. Через полчаса врач осадил своего коня в нашем дворе. - Что с тобой, парень? - спросил врач, присаживаясь ко мне на кровать. - Умираю... - простонал я. - Хорошо... А все же, что у тебя болит? Признаться, такого вопроса я не ожидал и поэтому в испуге взглянул на бабушку. - Все болит, - сказала бабушка. - Волосы болят? - Болят, - простонал я. В это время в комнату вошли соседи - Илико и Илларион. Они знали о моей "болезни" и тут же вступили в разговор. - Что-то в последнее время стал я замечать, ослабел наш мальчик, - сказал Илларион. - Точнее... - Точнее? Аппетит у него пропал. Прошлый раз насилу заставил мальчика съесть три тарелки лобио и один мчади. И ни куска больше! - Да ну? - удивился врач. - Тобой клянусь!.. Раньше, бывало, он съедал еще головку сыра, а в тот день как заупрямится - "не хочу да не хочу!". Дома, говорит, уже обедал. - Это правда? - спросил меня врач. - Правда, доктор. Как увижу лобио, сразу тошнить начинает. - Мда... А как насчет жареного цыпленка с чесночной подливкой, или молодого сулгуни с мятой, или Целиком отварной курочки с эстрагоном, или, друг ты мой любезный, может быть, лучше рубец с острой приправой, или, скажем, усач и форель в ореховом соусе? Что скажешь? - С ума сведет ребенка этот болван, - пробормотала бабушка. Илико не выдержал такого меню и, закашлявшись, выскочил на балкон. Илларион выдержал испытание и стал разглядывать фотографии в альбоме. - Что еще болит у него? - спросил с улыбкой врач. Потом снял с моей головы полотенце и заботливо утер мне слюни. - Еще... чихает! - ответил Илларион. - А моча у него какая? Тут и Илларион не нашелся, что ответить. - Какая у него моча, Илико? - обратился он к вернувшемуся в комнату Илико. - Моча? - не растерялся тот. - В последнее время, прямо скажу, не нравится мне его моча. - А раньше была хорошая? - Изумительная! - На что еще жалуешься, молодой человек? - Хи-хи! - кашлянул Илико. - Еще он немного. того... - И он выразительно покрутил пальцем у своего виска. Я понял, на что он намекал. - Да?.. А ну, сколько это? - спросил врач и поднес к моему носу растопыренную пятерню. - Семь! - сказал я и как можно глупее улыбнулся. - Правильно! - воскликнул врач. Илларион от удивления выронил очки, бабушка в испуге отшатнулась. Врач вывернул мне веки, опустил, потом снова поднял, заглянул мне в глаза, с сожалением покачал головой и спросил: - Родственников и близких узнает? - С трудом, - вздохнул Илларион. - Так... Кто этот человек? - спросил меня врач, указывая на Илико. - Это не человек, это зверь! - сказал я и придал своему лицу такое идиотское выражение, какого и Илико не ожидал. - Зурико, это же я, твой дядюшка Илико, неужели не узнаешь? - сокрушенно произнес Илико. Я отрицательно покачал головой и скосил глаза к переносице. Бабушка закусила нижнюю губу и схватилась за голову. - Чем лечите больного? - спросил врач. - Виски натираем водкой. - Принесите сюда эту водку! Бабушка торопливо принесла бутылку с водкой. - Подайте мне чайный стакан! Подали. Врач наполнил стакан и начал: - Положение ребенка весьма серьезное, боюсь, не протянет до утра, Нужно немедленно везти его в больницу на операцию! - На какую операцию?! - вскочил я с постели. - Придется вскрыть черепную коробку... - Только через мой труп! - вскричала бабушка. - Ишь ты, "вскрыть черепную коробку"! Это тебе не тыквами Да что ты понимаешь в болезнях? Мальчик здоров, как бык, а он - "в больницу"! Вставай, сынок, вставай, а то и впрямь он загонит тебя в могилу! - Ну, вот и отлично! Здоров, говорите? Дай бог и впредь всем вам здоровья! - сказал с улыбкой врач и опрокинул в рот стакан. - А закусить? - сказал Илларион и подал ему грушу. Врач аппетитно, с хрустом откусил грушу, потрепал меня по щеке, простился со всеми и, направляясь к выходу, сказал: - А такого здорового мальчишки действительно во всей деревне не найдешь. Потом он вскочил на коня, помахал рукой и ускакал... ОХОТА Спустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил: - Ну, что, собачник, перенес операцию? - Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб! - Скажи, пожалуйста! "Погиб"! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте? - Ладно, ладно... "В пустоте"... Зато ты да твой дружок Илико - ума палата! Помолчали. - Что это твоей собаки не видать? - спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг. - Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал. эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят! По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада. - Держи его! - вопил из своего двора муж Ефросинэ. - Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! выскочила из дома бабушка. - Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!... Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный... Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону! Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла. - Здравствуй, Мурада! - поздоровался с собакой Илларион. "Здравствуй!" - ответил про себя Мурада и приветливо вильнул хвостом. - Ах ты, лисья порода! - улыбнулся Илларион, доставая изо рта собаки цыплячий пух. - За что тебя пробрали? "А бог их знает, - проговорил про себя Мурада, - оставляют без присмотра цыплят на улице, а потом еще обижаются..." - Крепко досталось тебе? "Порядком", - ответил про себя Мурада и взглянул на ушибленную ногу. - Не огорчайся, пройдет... "Да не так уж и больно, как хотелось бы Ефросинэ", - улыбнулся Мурада, тряхнул ушами и стал лизать Иллариону руку. - Что с его мордой? - спросил меня Илларион. - Обжегся, дурак. Вчера вздумалось ему стащить со сковороды мчади, вот и угодил носом в огонь... - Это правда, Мурада? "Эх, на сей раз не повезло, поторопился малость", - вздохнул Мурада и облизнулся. - Да ты, брат, не собака, а настоящее сокровище! - произнес с уважением Илларион. - Вот этот собачник, гляди, какой верзила вымахал, а все на бабушкиной шее сидит, а ты уже сам о себе заботишься. Молодец! Однако воровать все же нельзя, это ты учти! Краденый кусок впрок не идет. Вот хоть возьми нашего завскладом Датико, - близок его смертный час. А какой ненасытный был, все ему мало. Теперь вот валяется в постели, как списанный товар. Слышишь? "Слышать-то слышу, да что с того? Все воруют, а я что, божий агнец В конце концов я обыкновенный пес", - возразил про себя Мурада. - Ладно, иди к себе и не вздумай убегать со двора, не то поколочу, сукин ты сын! - сказал я и легонько пнул собаку ногой. "He ругайся!" - огрызнулся Мурада и, поджав хвост, побрел восвояси. Илларион скрутил самокрутку, затянулся и сказал: - Утром обошел я колхозные поля, побеги сои сплошь обглоданы, не иначе, как зайцы шалят... Следы видел... Не мешало бы пройтись завтра утром с ружьем... - Знаю я твоих зайцев! Прошлый раз ты тоже потащил меня, а заячьи следы оказались козьими. - А сейчас, говорю тебе, - заячьи! Кроме того, помет заячий! - Ну ладно, пойдем. Смотри только, как бы заячий помет тоже не оказался козьим! - Не учи меня, сопляк! Приготовь-ка к утру ружье да захвати своего глупого пса, авось пригодится... - сказал Илларион, нахлобучил мне по самый нос фуражку и ушел. На другое утро, чуть свет, мы пробирались сквозь высокую - по колено - росистую траву. Впереди шагал Илларион, за ним - я, за мной трусил весь мокрый, облепленный репьем Мурада. - Вот это собака! - насмехался Илларион. - Никак за зайцев нас принимает - по следу идет. Скажи ей, пусть бежит вперед! - Марш вперед! - приказал я собаке. Мурада послушно сел. - Устал пес. Может, и нам отдохнуть и перекусить чero-нибудь, а? - спросил Илларион и опустился на землю. - Что ж, отдохнем, - согласился я и уселся рядом. Илларион извлек из сумки вареную курицу, мчади, ,молодой сыр, бутылку виноградной водки и разложил все это на большом круглом камне. Я, со своей стороны, прибавил к столу пхали (блюдо из травы с острой приправой) из крапивы, лобио, вареную картошку, соль. И пиршество началось. - Смотри, Илларион, не чавкай громко, зайцев распутаешь! - предупредил я. - Ты над кем смеешься, урод? Зайцев здесь хоть пруд пруди, только искать их нужно с головой! - рассердился Илларион. Он наполнил стакан водкой и, произнеся обычное "будем здоровы", осушил его. - Будем здоровы! - сказал я и тоже выпил. - Закуси чем-нибудь, сгоришь! - Подумаешь! Не видал я сивухи! - Мерзавец! Сивуху поищи у своей бабушки! .. Ну, давай по второй! - Давай! - охотно согласился я, выпил и вдруг развеселился. Ну и пробирает! Бьет прямо в почки! - Еще бы - чистая чача (по-грузински и "почка" и "виноградная водка".)! - Выпьем по третьей, - предложил я. - Выпьем! Илларион быстро опрокинул в рот стакан и достал кисет с табаком. - На вот, возьми мой кисет, табак у меня знатный: стамбульский! - сказал я, протягивая полный кисет. Илларион взял кисет, понюхал табак, подозрительно взглянул на меня, но все же скрутил козью ножку, зажег, затянулся и... опрокинулся на спину. - Что с тобой, Илларион?! - кинулся я к нему. Илларион лежал побледневший, с закатившимися мазами и молчал, - Мурада, скорей воды! - крикнул я. Илларион отрицательно покачал головой, медленно приподнялся, долго смотрел на меня покрасневшими глазами, потом глубоко вздохнул и спросил голосом приговоренного: - Откуда у тебя этот табак? - Илико подарил. А что? Илларион наполнил стакан, смахнул слезу, потом простер руку к небу и медленно, торжественно произнес: - Боже всесильный, покарай всех жуликов и подлецов на свете! Ниспошли на Илико Чигогидзе кару, чтобы корчился он в адских муках и некому было бы подать ему руку помощи, кроме меня! Аминь! - В чем дело, дядя Илларион?! - К табаку примешан перец! - Ну, тогда выпьем по четвертой, и пусть бог накажет Илико! - сказал я, выпил, и вдруг мне захотелось поцеловать длинный нос Иллариона. - Дядюшка Илларион, дорогой мой, ты лучше всех на свете! Если б ты знал, как я тебя люблю! У тебя длинный нос и доброе сердце. Если бы не ты, мне б вообще незачем жить на этом свете. Поверь мне, дядюшка Илларион! Дай-ка я тебя поцелую! - Ну, говоря откровенно, Зурико, дорогой, другого такого мальчика, как ты, и свет не рожал! Это пустяки, что я старше тебя на тридцать лет! Был я твоим ровесником! Был. Будешь ты моим ровесником! Будешь. Спрашивается, какая между нами разница? Никакой. Разве имеет значение, у кого больше волос на голове? Не имеет. Мы друзья! А потому - выпьем... ...Средь друзей хожу печальный, Я, Симона, эх, Долидзе... затянул я песню. - Как это - "печальный"? Что тебя печалит, дорогой? В школе обижают, да? Так вот, запомни мое слово - спалю я вашу проклятую школу! Или, может, враг у тебя завелся? Ты только скажи мне, кто он! И Илларион потряс ружьем. - Давай, пли, Илларион! Пусть узнает весь мир, арго мы - это мы! Ау-у-у!.. Илларион спустил оба курка, ружье громыхнуло. эхо, словно пташка в клетке, долго бросалось от горы к горе, потом, найдя выход, выпорхнуло и умчалось куда-то... ...Я проснулся от холода, протер глаза и огляделся. По-видимому, Мурада давно закончил завтрак, убрал все со стола и куда-то ушел... Я разбудил Иллариона. - Не стой над головой, точно стражник! - огрызнулся он. - И убери, ради бога, ружье, еще выстрелишь, чего доброго, тогда берегись, расквашу твой дурацкий нос! - Пройдусь немного, может, зайца встречу... - Иди, иди... будешь стрелять - не забудь закрыть левый глаз! - крикнул мне вдогонку Илларион. Не успел я сделать и десятка шагов, как услышал отчаянную ругань Иллариона: - Вай, чтоб ты околела, паршивая! Дерьмо ты, а не собака! Лаять, что ли, тебе лень, ублюдок несчастный?! - Что случилось, Илларион? - подбежал я с ружьем наготове. - Вот, полюбуйся, пожалуйста, - сказал он, протягивая ладонь. На ней чернело несколько зернышек заячьего помета. - Совсем еще теплые, понимаешь? - простонал Илларион и стал яростно давить пальцем зернышки. - Заяц только что был здесь, а твой проклятый пес и не учуял его! - Где ты их подобрал? - Да говорю же тебе, вот тут, рядом, в двух шагах! Ну-ка, живо, заходи сверху, а я подкараулю здесь! Заяц не мог уйти далеко! Я взвел курок и медленно двинулся вверх по косоropy. Bcкope я увидел общипанные побеги сои и заячьи середы. Они вели к большому кусту орешника. Я несколько раз обошел куст, потом сильно пнул его ногой. Вдруг из куста выскочил заяц - настоящий заяц длинноухий, косой, с белой полоской на спине. - Держи! - взвизгнул я, словно ошпаренный, и выстрелил. Заяц, смешно пригнув уши, стрелой помчался вниз. - Илларион, не упускай его! - орал я. - Я здесь, не бойся! На минуту воцарилась гробовая тишина. Затем я услышал щелканье курка, потом Илларион громко сплюнул, потом что-то плюхнулось, раздались проклятия, стоны, вздохи и потом вдруг: - Держи, держи, Зурикела, он бежит к тебе! Я присел и вскинул ружье... Неожиданно где-то внизу бабахнул выстрел, другой, и в тот же миг раздался душераздирающий собачий визг. В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я без звука опустился на землю... - Мурада, дорогой, взгляни на меня! - Я поцеловал своего верного пса и горько зарыдал. - Не плачь, сынок, возьми себя в руки, - сказал Илларион, смахивая слезу. Мурада приоткрыл глаза и взглянул на нас. Плакали все трое - я, Илларион и Мурада. - Тебе больно, Мурада? "Очень", - вздохнул бедный пес. - Эх, почему у меня не отсохнут руки и не ослепнут глаза! - воскликнул Илларион. "Ладно уж, Илларион, не убивайся... Не нарочно ведь - спьяна... Кроме того, знаю же я нрав твоего ружья - из него выстрелишь во врага, угодишь в друга... Помнишь, точно так же ты подстрелил свою собаку... Так что не стоит сокрушаться... Я на тебя не в обиде... Одно досадно: Ефросинэ будет рада! А впрочем, бог с ней, пусть радуется..." Сказав все это про себя, Мурада ласково потерся мордой о колено Иллариона. - И он должен псом называться, а Илико - человеком! Где же тут справедливость~! - вздохнул Илларион. - Мурада, крепись, дружище! Потерпи немного! - нагнулся я к Мураде. "Ну, нет, брат, плохи мои дела... Как это у вас говорится? "Заживет, как на собаке"! А я вот умираю... Умираю, Зурикела..." - Крепись, крепись, Мурада. Будь до конца мужественной собакой, - упрашивал Илларион. "Вам, людям, горя мало: умрете - похоронят, оплачут. A кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки потому, чтобы трупы наши не воняли..." По телу Мурады пробежала дрожь. - Илларион, на помощь, Мурада умирает! - закричал я. "Прощайте..." - Мурада в последний раз взглянул на меня, закрыл глаза и застыл. - Кончился, чтоб отсохли мои руки, - тихо произнес Илларион и вытер рукавом слезы... ...Вопли и причитания бабушки всполошили все село. Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они возмутились: - Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело - поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья! И разошлись... Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал: - Должны похоронить. Вон там, под чинарой! Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый тост произнес Илларион - Зурико, сынок мой, - начал он, - безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем! - Благодарю тебя, Илларион... Выпьем! - Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и чтобы это горе было последним в твоей семье! - Спасибо, Илларион! Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла. - Плакальщики пришли, - сказал Илларион. - Это собака Симона-мельника, мать Мурады, - сказал я. - Господи помилуй! Поди сюда, собака! Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю. - Собака, а ведь тоже чувствует! - сказал я. - За родителей Мурады! Будь здорова, собака! Это я, окаянный, взял грех на душу! - сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки. - Гляди, вот собака Асало... Эта - Датико... Вон та - Деспинэ... Эта - Маки... А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? - спросил Илларион. - Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, - ответил я. - И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу! - Хозяин! - послышалось у калитки. - Кто там? - Можно к вам? - Пожалуйста! Во двор вошел семилетний мальчуган - сын Махаре Гогичайшвили. - В чем дело, сынок? - спросил Илларион. - Телеграмма на ваше имя! - Покажи! Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать. "Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату. Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз соберетесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня с собой. Целую обоих в лоб. Ваш скорбящий друг". - Без подписи! - сказал Илларион. - От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, - обратился он к Мальчику. - Иди, иди, не бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики. - Говори, кто дал телеграмму? - Не скажу, убьет! - Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! - сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой. - Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет. - Илико, говоришь? - Илико. Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь: - Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь! .. Мне искренне стало жаль Илико. Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал... КРОВЬ ЗА КРОВЬ Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку, Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной - в прошлом году у меня были две переэкзаменовки. Мой учебный день начинался так: - Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться! Опоздаешь! - доносился со двора голос бабушки. Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате, громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой: - В кого только ты уродился этакий бездельник и непутевый? ! Чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный ты человек! - Ну что тебе от меня нужно? - Смерти твоей, мерзавец! Похоронила бы тебя рядом с Мурадой и оплакивала бы по-русски. Да, по-русски, болван! Что, не научилась бы? Вся Россия по-русски говорит, а ты что за тупица такой? Ну, назови мне кого-нибудь в нашей семье, кроме тебя, чтоб русского не знал? ! Эх, бедный твой дед! Семь лет прожил в России и выучил русский язык лучше самого начальника почты Ивана. - Што ви гаварице! - удивлялся я. - Да, да, не таращь, пожалуйста, глаза! Два часа покойный говорил с Иваном, два часа слушал его Иван с разинутым ртом, а потом повернулся к народу и сказал, что подобной русской речи он в жизни своей не слышал. Вот как оно было! - Нэ может биц! - опять удивлялся я, после чего следовали знакомый свист хворостинки и мое поспешное бегство по направлению к дому учительницы. - Здравствуйте, учительница! - представал я пред очи учительницы Заблоны. - Здравствуй! Что мы сегодня будем делать? - вопрошала она. - Сегодня? Закончу прополку кукурузы, потом - корову на выпас, потом - сбегаю на мельницу, потом - наколю дров, а потом - уроки, - говорил я, мешая русские и грузинские слова. - Ну, валяй! - благословляла учительница, и я приступал к занятиям. После полудня начиналось выспрашивание пройденного материала. - Как с кукурузой? - Все в порядке, учительница! - На мельницу сходил? - Сходил, учительница! - Корову напоил? - Напоил, учительница! - Дрова? - Хватит на неделю! - Что такое грамматика? - Грамматика греческое слово! - Правильно, молодец, ты хороший мальчик! Ну беги домой! Однажды утром я совсем уже было подготовился к очередным занятиям, как к нам во двор пожаловал Илико. - Ольга, дорогая моя, одолжи-ка сегодня мне своего Зурикелу! - Да? А русскому языку ты его будешь обучать, что ли? - Такому русскому, какому учит его Заблона, я тоже могу научить. Поставлю его на прополку огорода, и так он у меня намахается мотыгой, что его язык тебе китайским покажется! И ни лобио, ни вина за это не возьму! - Чтоб у тебя язык отсох, кривой черт! А все-таки зачем он тебе понадобился? - Это уж не твоя забота, дорогая1 Ты только отпусти его. - Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научится. - Впериот! - скомандовал Илико и бодро зашагал к воротам, - В чем дело, Илико? - спросил я. - Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к Иллариону... - Это еще зачем? - Нужно выпросить у него пуда три вина, - знаешь ведь, вино у Иллариона лучшее в ceле. - Лучше выпроси у бабушки, она не откажет. - Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не огурцы мариновать собираюсь. - Так и передам бабушке. - Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до самых ушей, - и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к Иллариону и попроси - пусть продаст или одолжит вино. Он уважает тебя, не откажет... - Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси... - Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает... А если он откажет, тогда... - Что тогда? - Тогда... Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он хранит цоликаури (сорт вина). И я выкину с ним такой фокус, что вся деревня говорить будет. - Какой фокус? - А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в полночь перекочует в мой кувшин. Понял? - Да ты с ума спятил, Илико! - Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь? - Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку наживешь! - Ну, ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней табака, и ты - могила. Идет? - Сейчас же дашь? - Ну, конечно. - Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом. - Ну, смотри! - До свидания! Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив меня единственным глазом, проникновенно сказал: - Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе - все равно что изменить родине. Не забывай об этом... - За кого ты меня принимаешь? - обиделся я. Успокоенный Илико бодро зашагал домой, а я отправился к Иллариону. Солнце щедро подрумянивало рассыпанные по всему балкону сушеные яблоки. Сам Илларион полулежал на разостланной под липой козьей шкуре и очень старательно читал газету недельной давности. В нашем селе вообще не существует сегодняшней, вчерашней и позавчерашней газеты, все газеты недельной давности. - Здравствуй, Илларион! - Зурикеле привет! .. Что нужно было чуть свет этому кривому черту? - Просто так зашел. - Все же что говорит этот разгильдяй? - Вина, говорит, хочу. Пойди, говорит, к Иллариону, пусть, говорит, одолжит или продаст три пуда. - А стрихнина он не хочет? - Нет, вина, говорит, хочу. - Такого вина, какое можно на этого сумасброда расходовать, у меня нет! - Жалко его, дай! - А он нас пожалел, когда подсунул наперченный табак? А про телеграмму ты забыл? - Это правда! - Ну и не уговаривай меня! - Знаешь, что он сказал! - Hy?! - Если, говорит, Илларион откажет, ты, говорит, пометь кувшин с лучшим вином, а я, говорит, его в полночь опустошу в два счета... - Ах, вот как?! Ну, Зурикела, теперь мне нужна твоя помощь! За мной, знаешь ведь, не пропадет!.. Вечером я сидел у Илико и отчаянно торговался: - На тебе две пригоршни табаку и больше не проси! - Что такое! Выходит, даром я кувшин помечал? - Ну, черт с тобой, бери четыре! - Десять! - Четыре! - Десять! - Сдохнешь, дурак! Пожалей свои легкие! - Это не твоя забота! Гони табак. - Пять! - Или давай все десять, или я сейчас же иду к Иллариону и выкладываю ему все!.. До свидания! - На, на, чтоб лопнуло твое ненасытное брюхо, мерзавец! - Илико в сердцах высыпал передо мною десять пригоршней золотистого табака и добавил: - Только решено: ночью пойдешь со мной и поможешь! В полночь я и Илико лежали под выломанным забором у марани (помещение для хранения вина) Иллариона в мокрой от росы траве. - Апчхи!.. Апчхи!.. Апчхи!.. - чихнул я три раза подряд. - Чтоб ты не вырос больше, холера тебе в бок! Верзила, не можешь справиться с собственным носом! - рассердился Илико и дал мне сильного тумака. - Вон тот кувшин... тридцатипудовый, видишь, палка воткнута, - шепнул я Илико. Илико просунулся в проделанную в заборе дыру и по-пластунски пополз к кувшину. Я запихал бурдюк за пазуху и последовал за ним. - Ну, начнем! - шепотом приказал Илико и протянул мне мотыгу. Работали быстро и бесшумно. Спустя пятнадцать минут показалась крышка кувшина. - Открывай! - сказал Илико и приготовил бурдюк. Горло кувшина было так велико, что мы вдвоем пролезли бы внутрь. Я с трудом приподнял крышку, Илико быстро нагнулся, всунул голову в кувшин и вдруг зарычал: - Что это? Кувшин пустой!!! - Ну, что ты, Илико, он полный, ты глубже посмотри! Илико залез в кувшин почти по самые плечи. - Держи воров! Ух вы, мошенники! - заорал вдруг Илларион, соскакивая с дерева. - Ни с места, стрелять буду! - Спасайся, - гаркнул я, хватая Илико за ноги. Тот в испуге рванулся и... провалился в кувшин. Илларион схватил меня, - Ты кто? Говори, не то прикончу на месте! - Это я, Илларион! Не убивай меня! - взмолился я дрожащим голосом. - А где второй? - Не знаю! - Говори, не то прикончу! - Не знаю дядя Илларион! - Кто он?! - Не знаю! - Как ты не знаешь, вы же вместе были! - Не знаю! - Сейчас же закрой этот кувшин, пока я из тебя душу не вытряс, а потом я с тобой еще поговорю! - сказал Илларион и закатил мне такую оплеуху, что Вместо предусмотренного по плану хныканья у меня вырвался отчаянный вопль. Я быстро закрыл крышку, придавил ее большим камнем и, взявшись за мотыгу, собрался было засыпать кувшин землей, как вдруг из чрева его раздался голос: - Всесильный боже, святые угодники, пусть разверзнется земля и поглотит всех плутов, подлецов, прохвостов и двуличных людей! Господь всемогущий, ниспошли гром и молнию на головы Иллариона Шеварднадзе и Зурикелы Вашаломидзе! Одурачили меня, нехристи! - Эй, кто там? Говори, не то башку размозжу! - крикнул Илларион, просовывая в кувшин дуло ружья. - Это я, Илико. Убери ружье, носатый черт, не бери греха на душу. - Подонок ты, а не Илико! Что тебе понадобилось в пустом кувшине? Я чуть не задохнулся от смеха. - Илларион, заживо хоронишь меня? Побойся бога! - Нечего мне бояться! Вот замурую тебя, нехристя этакого, бог даже благодарить меня будет! - Выпусти, Илларион! - Пойди-ка, Зурикела, разбуди соседей, пусть все увидят, какой у меня в кувшине одноглазый барсук сидит! - Илларион Шеварднадзе! Не срами меня на все село! Хватит, что я задыхаюсь в этом гнилом кувшине! Довольно шутить! - Я не шучу вовсе, сейчас закупорю кувшин и через месяц буду гнать из тебя водку! - Кому она нужна, такая вонючая водка, еще людей отравишь! - сказал я. - Зурикела! Продал меня, как козу, подлец! - А ты лучше про наперченный табак вспомни и про телеграмму! Сиди вот теперь в кувшине и дыши серой! - Хватит вам издеваться над человеком, безбожники! Остаток дней в кувшине доживать мне, что ли? - Выпустим его, жалко! - сказал я. - Ладно уж, пусть вылезает! Только пускай громко крикнет: "Я олух". - Согласен? - спросил я Илико. - Олух я, олух! - обреченно выкрикнул Илико. Выбравшись из кувшина, он так глубоко вдохнул сырой ночной воздух, как будто был членом экипажа подводной лодки, вернувшейся из длительного плавания. Потом поднял бурдюк и, согнув указательный палец, сказал: - Что ж, ваша взяла, сдаюсь. Отвернулся и, бормоча что-то себе под нос, направился к калитке. - Ты куда, неблагодарный! Не хочешь благословить нас? - крикнул Илларион. - Благословит вас бог, большое вам спасибо, уважили меня! - сказал Илико. - Да не так, кривой! Погоди!.. А ну, разгреби кувшин, Зурикела! - приказал мне Илларион, указывая на полный кувшин. Прежде чем взяться за мотыгу, я достал полученный от Илико табак и скрутил цигарку. - Не кури, Зурикела, табак перченый, - робко предупредил меня Илико. ...До последних петухов в марани Иллариона не затихали песни, проникновенные тосты и звуки громких поцелуев. Утром я и Илларион с трудом волокли Илико и огромный бурдюк с вином... СТОРОЖ Как-то я возвращался из школы сокращенным путем, через чайные плантации. Созревшая изабелла лукаво поглядывала на меня сквозь листву деревьев. Я не выдержал, повесил сумку на сук и мигом очутился на самой верхушке дерева. Виноград оказался изумительным! Горожане почему-то говорят, что изабелла отдает клопами. Не берусь судить - клопов я никогда не пробовал, но если это действительно так, то браво клопам! Сперва я глотал виноградины целиком; насытившись, стал есть медленнее, смакуя и выплевывая кожуру. - Эй, кто там на дереве? Кто это расхищает колхозное добро?! - раздался вдруг грозный окрик. От неожиданности я чуть не свалился с дерева, но вовремя схватился за ветку и затаил дыхание. - Кому говорят? Оглох ты, что ли? ! Я поглядел вниз. Под деревом стоял Илико - в соломенной широкополой шляпе, с перекинутой через плечо веревкой и топором за поясом. Тут же рядом тощая коза, смешно шевеля губами, подбирала виноградную кожуру. - Ты что, не слышишь меняй А?! Говори, кто ты такой? Кто дал тебе право распоряжаться колхозным виноградом? Нечистая сила ты, что ли? Отвечай сейчас же! - ДЬЯВОЛ я, ДЬЯВОЛ! - Будь ты трижды дьявол, все равно должен знать, что колхозная плантация - это тебе не райский сад, чтоб каждый голодный сукин сын и проходимец обжирался тут виноградом! Спускайся вниз, не то живо стряхну тебя оттуда! - Поднимись сюда, здесь поговорим! - Сойди вниз, говорят тебе! - Не сойду! - Не сойдешь? - И не подумаю! - Ну и сиди, пожалуйста, посмотрим, сколько ты выдержишь! А мне спешить некуда! - сказал Илико и уселся под деревом. Я продолжал спокойно уплетать виноград. Прошел час. Наконец Илико не выдержал и окликнул меня: - Черт проклятый, что ты там делаешь? - Гнездо себе вью! - ответил я. - По-хорошему тебе говорю: спустись вниз и добровольно следуй за мной в контору! - Подожди, пока поем! - Да ты человек или давильня? Спускайся немедленно! - Не спущусь! - Значит, не подчиняешься власти? - Нет! - Хорошо. Тогда вот тебе веревка, вот топор, иди и сам сторожи! - Что ты пристал ко мне! Вот человек! Иди своей дорогой и оставь меня в покое! - Последний раз предупреждаю: сойди с дерева! Иначе позову людей! Тут только Илико заметил на суку мою сумку. - Ага! Сейчас-то ты никуда не денешься. Узнаю ведь, кто ты такой! Илико устроился поудобнее, взял сумку за углы и одним рывком вытряхнул на землю все содержимое. - "Декамерон"... - прочел он и отложил книгу в сторону. - "Как закалялась сталь"... "Один среди людоедов"... "Тристан и Изольда"... "Витязь в тигровой шкуре"... Да кто ты такой в конце концов, чертов сын?! Да где ты учишься, в какой школе, что ни тетради, ни карандаша у тебя нет! - обозлился совсем потерявший надежду Илико. - Это я, Зурикела, дядя Илико! - О-о-о, чтоб тебя разорвало, прохвост ты этакий! Ну и извел же ты меня, подлец! Скатывайся сейчас же вниз да захвати с собой пару гроздей! Я тотчас же спустился с дерева и крепко обнял Илико. - Как живешь, дядя Илико? - Он еще спрашивает, бесстыдник! Целый час морочил мне голову! И все теперь пошло насмарку! - Как - насмарку? - не понял я. - А так... Вот уже полгода, как я работаю полевым сторожем. Знаешь ведь об этом? - Знаю, конечно. Ну и что? - Дали мне, значит, коня... Не конь, а дьявол! Прошлый раз забралась на поле корова хромого Сипито... Я - с коня долой и - цап корову за хвост! .. Оглядываюсь, где конь?! Погнался за конем, еле поймал проклятого, оборачиваюсь - где же корова?! Отпустил коня, погнался за коровой, поймал ее, а коня нет! Оставил корову, стал ловить коня, а тут корова пропала. Короче говоря, бегал целый день с высунутым языком от коровы к коню, пока оба не сбежали. А вчера на общем собрании получил нагоняй от председателя: или, говорит, выполняй свои функции добросовестно, или, говорит, сниму с поста... - А я тут при чем? - При том! Увидел я вора на дереве и подумал: спасся! Поймаю сейчас его, отведу в контору, и пусть потом посмеет председатель говорить: Илико, мол, плохо работает! А сейчас что буду делать, просто не знаю! - Доставь в контору меня! - Ты что, ошалел? Хочешь, чтоб твоя бабушка выколола мне последний глаз?! - А что будешь делать? - Отведу председателю козу. Пусть делает с ней, что хочет! - А коза-то чья? - Как это чья? Моя! Ты что, первый раз ее видишь? - Но ведь она носила бороду? - Носила. А теперь я ее остриг. - Почему? - Чтоб не узнали. Иначе нехорошо получится - сторож ловит собственную козу! - А дальше? - Ничего. Все равно в ней никакого проку. Ее хоть молоком пои, она доиться не станет... И на мясо она не годится - одна кожа да кости. От нее мне только убыток. - А вдруг узнают? - Куда там! Мне самому и то не верится, что это моя коза... Ну, будь здоров, сынок! Спасибо за виноград, а то глотка совсем пересохла! - До свидания, Илико! - Смотри, Зурикела, дорогой, не проболтайся Иллариону, погубит меня, - попросил Илико. - Не бойся, Илико! ...Спустя месяц в награду за хорошую работу Илико получил от правления колхоза заметно пополневшую козу... ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ На пригорке стоит одинокая ель. На ней висит старый колокол, снятый с часовни разрушенной церкви. Прежде чем совсем разрушить, церковь эту перестраивали несколько раз: сперва под клуб, затем - под склад, потом устроили в ней хлев, потом - медпункт, потом - библиотеку; после этого хотели переделать под гараж, но двери оказались слишком узкими для машин. Тогда церковь разобрали и построили пекарню. Потом пекарню переделали в читальню. Сейчас опять разрушили. Илико говорил бабушке, что, кажется, снова под церковь перестраивают. В бога я не верую, так что мне все равно, что они там построят. Бабушка моя тоже не очень-то верует, но все же лучше, говорит, церковь, чем читальня. Так вот, висит, значит, теперь тот колокол на ели. Утренний звон колокола оповещает о начале занятий в школе, вечерний - о пожаре или общем собрании колхозников. Меня, как единственного в семье мужчину, всегда приглашают на собрание, но только с правом совещательного голоса. Сегодня колокольный звон раздался вечером. Дыма и огня не было видно - значит, звали на собрание. - Зурико, идешь? - раздался голос Иллариона. - Иду, иду, Илларион! крикнул я, мигом перемахнул через плетень и зашагал рядом с Илларионом. - По какому собираемся делу, не знаешь? - спросил я. - А что тут знать? Опять по вопросу конторы, наверное! Собрание уже началось. Мы заняли места в заднем ряду и прислушались. Говорил председательствующий - колхозный бухгалтер Алфез: - Значит, так: наш Авсентий, когда его избрали председателем, велел разобрать здание конторы и перенести его ближе к своему дому. Потом, вы помните, председателем избрали Кирилла, и контора перекочевала на новое место. В прошлом году контора стояла перед домом Димитрия. Теперь вот наш новый председатель Шалва требует перенести контору к его дому. Ну, кто хочет высказаться? Только предупреждаю: регламент - пять минут! А то знаю я вас: вам дай только слово, потом и не остановишь... - У меня вопрос! - Ну, что там у тебя, говори, Трифон! Вы как желаете, уважаемый Шалва. новое здание конторы построить перед вашим домом или старое перенести и заново перекрыть? - Трифон Сихарулидзе! - вскочил председатель. - Ты мне зубы не заговаривай, а говори серьезно, не то я тебе покажу твое место! Контору нужно разобрать и поставить перед моим домом! Понятно? Не могу я столько времени терять! Утром выхожу чуть свет и только к вечеру в контору попадаю! - А ты ускорь шаг, дорогой Шалва! - Кто это сказал? А ну встань, покажись! - Товарищи, ближе к делу! У кого еще вопрос? - У меня! - сказал Макарий Цхоидзе и так откашлялся - чуть голосовые связки не порвал. - Давай жми, Макарий! Куда девалась породистая телка, которую я в прошлом году привез из Самтредиа? - Не пережила, несчастная, благополучного разрешения нашей уважаемой председательши. - Кто это сказал? А ну встань, покажись, провокатор! - У меня есть предложение. Разрешите? - спросил Илларион. - Дайте слово Иллариону! - Товарищи, нечего теперь вспоминать да уточнять, куда девалась телка, почему казенный стройматериал пошел на постройку дома председателя, каким образом колхозное вино очутилось в председательских кувшинах... К чему это?.. Узнают люди, нас же и засмеют... Нельзя выносить сор из собственной избы... - Илларион Шеварднадзе! Ты тоже хороший провокатор! Погоди, ответишь мне за клевету! А сейчас лучше садись! - Дайте человеку досказать! Правду ведь говорит! - вмешался Илико. - Так вот, я говорю: может, было бы лучше наоборот сделать: разобрать дом председателя и перенести его ближе к конторе?! - Что ты, Илларион, только что он перекрыл новый дом, и уже разбирать? - Тогда сделаем так: переселим председателя в контору, а его дом займем под контору. - Да ты что, с ума сошел? - взорвался председатель. - Взамен моего нового дома хотите подсунуть гнилую хибарку? ! - Есть еще одно предложение: разобрать председательский дом и поставить его во дворе конторы, потом разобрать контору и перенести ее на место дома! - От перестановки слагаемых сумма не меняется! - сказал учитель. - Тогда все! Больше предложений не имею! - Илларион сел. - У меня есть предложение, - сказала Маргарита Чантурия. Завтра к нам приезжают тбилисские артисты, а так как материал для клуба пошел на постройку председательского дома, мы проведем концерт у него. - О чем я думал, когда тебя звеньевой назначал! - У меня вопрос. - встал кто-то. - Когда председатель думает начать ремонт школы? Классные комнаты вот-вот обрушатся. - Зачем ему классы? Он строит бесклассовое общество! - сказал Илларион. Председатель побледнел. Дело осложнялось. - У меня есть хорошее предложение! - поднял руку Илико. - Говори! - Друзья, мы опять отступаем от главного вопроса: где нам ставить контору? - Что же ты предлагаешь? - Может, не стоит вообще разбирать контору? Не лучше ли сложиться нам всем миром и купить председателю М-1? - Ни в коем случае! Погубить нас хочешь? А вдруг, не дай бог, случится авария? Что нам, сиротам, тогда делать без председателя? Лучше уж посылать каждое утро к нему на дом двоих здоровых парней, и пусть они его на руках приносят в кoнтopy! - Не хватает того, что на голове у нас сидит, еще и на руках его таскать?! - Ладно, есть еще одно предложение... Где наш шофер? - Здесь я, Илико! - Ну, как у тебя дела, как чувствует себя твоя машина? - Ничего, спасибо... А как ваше здоровье? - Благодарю, не жалуюсь... Нет ли у тебя лишних четырех колес? - А зачем тебе колеса? - Приделаем колеса к конторе и будем перекатывать ее туда и обратно, туда и обратно! В зале поднялся хохот. - Илико Чигогидзе! - встал председатель. - За- Помни сегодняшний вечер... Если ты не пожалеешь об этом, плюнь мне в лицо! - Пожалуйста, дорогой Шалва, пожалуйста... Про- сил тебя назначить меня почтальоном - ты назначил сторожем... Это меня-то, одноглазого! Инвалида! Что же ты еще можешь сделать со мной? - А ты небось хотел бы стать председателем? Да? - А почему бы и нет? Думаешь, я не смог бы пост- роить себе дом из колхозных материалов? Или аппетит У меня похуже твоего? Шалва смешался. - Так на чем же порешили? - спросил председательствующий. - Разреши сказать! У меня есть предложение! выкрикнул вдруг я и сам испугался своей смелости. - Молчи, сопляк! - зашикали на меня. - Пусть говорит! - крикнул Илико. - Каждый участник собрания имеет право голоса! - Ну, говори, говори, прохвост! - зашумело собрание. - У меня есть предложение... Поскольку все село в сборе и собрание близится к концу... Нельзя же расходиться без определенного решения! - Не морочь нам голову! Выкладывай, наконец, какое у тебя предложение! - Воды, если можно... - еле выговорил я. - Во рту у меня пересохло. - Дайте ему воды, чтоб eгo!.. Я не спеша опорожнил полграфина, вытер губы и продолжал: - Поскольку дело так обернулось и мы никак не придем к общему решению... - Говори покороче, негодяй! Сил больше нет! - Предлагаю: снять председателя и избрать нового - который бы жил поближе к конторе". Наступила мертвая тишина. С дрожью в коленях я ждал - вот-вот грянет гром... И гром действительно грянул. Это было первое предложение, которое я произнес на общем собрании и которое прошло единогласно. - Слава богу! Наконец-то нашелся один умный человек! Если бы не он, сидели бы мы тут до утра! Завтра изберем нового председателя, и делу конец! - Илларион подошел ко мне и поцеловал в лоб. БУРКА, САПОГИ И НОСКИ Зима в этом году выдалась лютая. Беспрестанно валил снег, дул пронизывающий ветер. проникал сквозь щели в нашу комнату. Бабушка сперва затыкала их тряпками, затем принялась за мои домашние тетради. Трудно представить, с какой радостью я помогал уничтожать эти позорящие меня документы!.. Наконец щели в стенах были забиты и в комнате потеплело. А на дворе по-прежнему бушевала метель. Мы с бабушкой сидели у камина. Бабушка рассказывала какую-то сказку и время от времени искоса поглядывала на меня, проверяя, слушаю я ее или нет. Я медленно жевал кислый лаваш и думал о своем. Молодой царевич, перебив стражу, добрался до заветных дверей хрустального замка и уже готов был заключить в объятия томившуюся в неволе красавицу, когда на нашем балконе раздался топот ног. - Взгляни-ка, кто там! - сказала бабушка. Я выглянул в окно. На балконе стояли Илико и Илларион и отряхивали с себя снег. Я открыл им дверь. - Добрый вечер! - поздоровался Илларион, швырнув в угол новенькие лыжи. - Откуда лыжи, Илларион? - спросил я. - За ночь снегу выпадет по колено. А утром кто вместо тебя в школу пойдете Примерь-ка, балбес! Твои лыжи... Я обнял Иллариона и чмокнул его в холодные колючие щеки, потом с мольбой взглянул на бабушку. Она понимающе улыбнулась, кряхтя поднялась и направилась к чуланчику, который почему-то называла "кассой". Спустя минуту перед камином появился низенький столик, а на нем бутылка водки, чурчхелы, яблоки, груши. - Зря хлопочешь, Ольга, ей-богу, не стоит беспокоиться, мы ведь зашли просто так, поболтать! - сказал Илларион. - Воля ваша, я могу убрать, - сказала бабушка, протягивая руку к бутылке. - Не хочешь - скатертью дорога, а за других ты не болтай! - рявкнул Илико на Иллариона и быстро схватил бутылку. - Как, разве ты пьешь водку? - На лице Иллариона было написано такое изумление, словно он вдруг увидел доисторического ящера. - В такой холод не только водку - термометр проглотишь, лишь бы градусы были, - сказал Илико и наполнил стакан. - Холодно! - сказал Илларион, тоже налил, выпил и закусил яблоком. - Эти яблоки, Ольга, осенью у тебя такие кислые, что если свинья попробует, и та с привязи сорвется, а сейчас с чего они такие сладкие стали? - Пой, ласточка, пой, - улыбнулась бабушка. - Тебе лишь бы водку подать, так ты сам в сахар готов превратиться! Налили по второй. Выпили. Потом по третьей. - Сегодня наш почтальон заходил ко мне... - начал Илларион. Извещение принес... О гибели сына Герасима... Я, говорит, не смогу ему сказать... Скажи, говорит, ты... - Сынок, сынок! Горе твоему отцу!.. О несчастный Герасим! - запричитала бабушка. - Погиб в Керчи, бедный парень... Седьмой убитый в нашем селе... - продолжал Илларион. - Ты сказал Герасиму? - спросил я. - Да ты что! Человек со дня на день ждет возвращения сына, как же у меня язык повернется... - О господи, накажи этого изверга Гитлера... Чтоб не было в жизни счастья ни ему, ни семье его, ни близким!.. - плакала бабушка. - Что же ты собираешься делать? -спроси л я опять. - А вот что! - Илларион достал из кармана сложенный листок бумаги, долго глядел на него, потом быстро нагнулся и бросил бумагу в огонь. Вспыхнувшее пламя на миг озарило лицо Иллариона. По его небритым щекам катились две крупные слезинки. - Если парень жив - бог даст, объявится рано или поздно. А нет - пусть ждет несчастный отец... Надеждой жив человек... Ты смотри, Зурико, не проговорись! Слышишь?! - Слышу... - Ольга! - донеслось с балкона. - Кто там? Входи! В комнату вошел наш сельский агитатор Вашакидзе. - Извините, что так поздно, но, понимаете, дело у меня неотложное! - Привет агитатору! - Илико налил водку. - А ну, бери стакан! - Пожалуйста, к огню! - пригласила бабушка. - Ну, что скажешь нового, агитатор? Как идут дела на фронте? - спросил Илларион. - Дела на фронтах Великой Отечественной войны идут неплохо. Наступление противника приостановлено. Гитлеровский план молниеносной войны потерпел крах! - выпалил агитатор. - Погоди, погоди... Об этом мы читали в газетах месяц тому назад... Ты что-нибудь новое скажи! - Новое? Дело у меня к вам серьезное. Слушайте! - Начинай! - скомандовал Илларион. Агитатор встал, кашлянул и начал так, словно выступал на многотысячном митинге: - Товарищи! Социалистическое Отечество в опасности! Вероломный враг стремится своими кровавыми лапами задушить нашу свободу и независимость! Доблестная Красная Армия наносит фашистским захватчикам сокрушительные удары!.. - Что ты заладил, чудак, по-газетному! - прервал агитатора вышедший из терпения Илико. - Скажи прямо, в чем дело? Агитатор смутился. - Ну, говори, говори, что тебе нужно? - подбодрил его Илларион. - Да вот, подарки для красноармейцев собираем... Может, и вы чем-нибудь поможете... - сказал агитатор и облегченно вздохнул. - Так бы и сказал, сынок, а то начал с Адама и Евы... - улыбнулась бабушка. - А какие нужны подарки? - спросил Илико. - Всякие: фрукты, чурчхелы, теплая одежда, варежки, носки теплые... Сегодня четверг, в понедельник от имени нашего села на фронт отправится вагон подарков... Если что надумаете, несите сюда, к Ольге. Завтра зайдут наши ребята, заберут. Агитатор попрощался и ушел. Мы долго сидели молча и думали - что бы такое подарить красноармейцам... Тишину первым нарушил Илико - Какие у меня есть сокровища? Одна бурка, и та вон торчит за дверью... Встань, Зурикела, тащи ее сюда! Я удивленно взглянул на Илико. - Что ты вылупил глаза? Мир провалится, что ли, если такой старый хрыч, как я, не будет бурку носить? ! Все равно уже весна скоро! Неси сюда бурку! Я вышел на балкон и тотчас же вернулся с буркой - черной, почти новой буркой Илико, той самой, которой он укрывался, которую берег как зеницу ока и которую не одалживал даже Иллариону. - Принес? Клади ее в угол... Придут ребята - отдайте, сказал Илико, не глядя на бурку. - Позор этому старому дураку - господу богу, что тебя одноглазым сделал! Я-то знал, что у тебя золотое сердце, но, честно говоря, не думал, что в такой высохшей груди лежит целый самородок, - сказал Илларион и почесал за ухом. Потом он беспокойно заерзал на стуле и вдруг сорвался и выскочил из комнаты. - А я знаю, куда помчался носатый! - ухмыльнулся Илико. - Куда? - спросила бабушка. - Домой! Ты что, нрава его не знаешь? Теперь он мне назло перевернет весь дом! Да много ли у него добра, у голодранца! Не прошло и пяти минут, как вернулся Илларион и молча поставил рядом с буркой Илико свои единственные новые сапоги. - С ума сошел, несчастный? ! - вскочил Илико. - Вставай, старик. Поздно уже, ты что, ночевать тут собираешься? - сказал Иллариони направился к двери... ...Я проснулся от легкого шороха. Бабушка сидела на краю кровати и, стараясь не шуметь, одевалась. Потом так же бесшумно встала, на цыпочках прошла в "кассу" и вернулась с чесалкой в руках. Поставив чесалку у камина, она подошла к кровати, распорола тюфяк и стала клочьями вырывать из него шерсть. Затем уселась перед чесалкой на валявшуюся там же козью Шкурку и принялась чесать шерсть, раскачиваясь всем телом в такт движению рук и что-то монотонно бормоча про себя. Я долго молча смотрел на бабушку, и глаза мои наполнялись слезами. Я думал о незнакомом солдате, для которого в эту лютую зимнюю ночь моя бабушка дрожащими от холода руками вязала теплые носки... ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР Холодные зимние вечера мы коротаем у Илико. В камине весело потрескивают дрова, на сковороде аппетитно шипит кусок окорока, тут же рядом греется вино в небольшом кувшинчике. А мы режемся в нарды или читаем вслух, но чаще всего беседуем о политике. Политика занимает нас больше всего, да разве только нас: стоит зима 1942 года, и немцы подошли к Москве. ...Илларион читает сводку Совинформбюро. Потом не спеша складывает газету и безапелляционно заявляет: - Конец Гитлеру! - Ну, что там в газете, Илларион? - Стали у Москвы и ни шагу дальше! - А что слышно про второй фронт7 - Гм, не спешат союзнички... И вообще, хитрит Англия... К Америке пристает - отвернись, говорит, от Советского Союза и помоги мне. - А Америка что? - Это, говорит, не твое дело. - А тут еще Германия уговаривает Турцию и Японию: как только, говорит, я вступлю в Сталинград, вы ударьте со своей стороны! - Может быть, она думает, что в Сталинград вступить - это все равно что в "Красный крест"? ! Напиши Верочке Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да? - Мда-а... В последнее время, прямо скажу, не нравится мне политика Турции! - О-о, это такой жулик... Стоит Турции заметить, что Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее. - Да что ты? Не говори! - Вот - я! А вот - Германия! Сбрить мне усы, если так не будет! - А Япония? - Что - Япония... Германия ее торопит - начни, говорит, чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы, так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне деваться? - А что говорит Гитлер? - Гм, Гитлер... Гитлер уже дважды объявлял по радио о взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая бестия... Нет, плохи их дела!.. - Дай бог!.. Налей, Зурикела! Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте, за мир. - А я стихи вчера написал! - вдруг выпалил я. - А ну, прочти! Илларион от неожиданности выронил кусок ветчины. Я нерешительно взглянул на Илико. Илико поперхнулся вином и посинел, как петушиный желудочек. - Валяй, валяй, теперь уже все равно! - сказал он. - Что ты сказал? - спросил, отдышавшись, Илико. Илико и Илларион переглянулись. - Ну-ка, прочитай, пожалуйста! Я достал из кармана лист бумаги, встал, выпрямился, протянул вперед левую руку и как можно громче начал: Враг коварный, враг проклятый, Он на нас ползет войной! Не бывать ему с победой, - Мы дадим смертельный бой! Герои наши не дремлют... Гремят наши пушки и танки, А если потребует Родина, Я смело пойду в атаку! закончил я и с трепетом стал ждать приговора. - Мда-а-а... Написано довольно того... громко! сказал Илларион после получасовой паузы. - Это еще ничего, можно прочесть и тише... Но что с ним теперь будете - ответил Илико, с сожалением глядя на меня. - Скажи-ка, давно тебя тянет к стихам? - спросил меня Илларион. - Уже месяц! - сказал я. - Где же ты был до сих пор, несчастный, вовремя не мог сказать, что ли? А теперь что делать будем? Бабушку твою бедную жалко мне, а я-то раньше знал, что в один прекрасный день ты все равно а цепи сорвешься! - сказал Илико и махнул рукой. - Ну и как, легко они даются тебе? - Ничего... За день сочиняю восемь-девять таких стихов! Бумаги нет, а то больше написал бы! - Мало! - сказал Илико. - Бабушка знает про твое стихоплетство? - спросил Илларион. Неожиданный вопрос застал меня врасплох. - Нет. - Ну так и не говори ей. Хватит старушке и другого горя... У тебя есть еще стихи? - Есть. О любви... - А ну, прочти! Я нерешительно взглянул на Илико. - Валяй, валяй, теперь уже все равно! - сказал он, Я достал из кармана второй лист бумаги и начал потише: Ночь, Луна плывет но небу, Снег и ветер, час ненастья. Я люблю гулять средь ночи, Слезы лью я, слезы счастья. Не могу сомкнуть я очи, Ошалел совсем я, братья! Молчание длилось добрых пять минут. Илико и Илларион смущенно переглянулись. - Что ты скажешь? - спросил наконец Илларион. - Последняя строчка хорошо написана, с чувством... - Но он говорил, что стихи - про любовь. Почему же о любви нет ни слова? - Стесняется парень! - Это же стихи, Илларион! В стихах всего не скажешь! - попытался разъяснить я. - Во-первых, это такие же стихи, как я шах персидский! А во-вторых, если стихи про любовь, нужно хоть упомянуть про эту любовь. - А ну тебя! Человеку не спится, он бродит по ночам и с ума сходит: что это, по-твоему, если не любовь?! - разозлился я. - Ну, знаешь, дорогой мой. Илико всю свою жизнь был сумасшедшим, и бродит он больше ночью, чем днем, так он тоже влюблен? Как ты думаешь? - сказал Илларион. - Эй ты, старик, языку волю не давай! - вскочил Илико. Мальчишка нацарапал какую-то чушь, при чем тут я! Спрячь сейчас же свою мазню, негодяй! - набросился он на меня. - Погодите, сперва разберем стихи! - остановил его Илларион. Вот у тебя сказано: луна по небу плывет, и тут же - снег, буран. Как же это? А? Неожиданный вопрос застал меня врасплох. - И еще. Вот ты говоришь: бессонница у тебя, ветер, снег, ненастье, мир рушится. Чему же ты радуешься? От какого такого счастья у тебя слезы льются, болван?! - Да что вы в стихах понимаете, из ума вы оба выжили! - обиделся я. Илико разлил вино. Илларион поднял стакан, привлек меня к себе и сказал ласково: - Другая у тебя, дорогой мой, беда... Знаю я, отчего люди становятся поэтами... Когда я был мальчишкой, вроде тебя, я тоже сочинял стихи. Помнишь, Илико? Без нее я жить не буду! Застрелюсь я! Где патроны, Огонь любви меня сжигает, Свет не мил мне без Матрены! Илико утвердительно кивнул головой и захихикал, - Тогда я и тебя принял за сумасшедшего, но потом все прошло... Так и с ним будет! - Вот так-то, сынок... А стихи ты пиши! За это людей не наказывают... Твоей девчонке, если она такая же дура, вроде тебя, может, и понравится. А не понравятся - не горюй. Эта маленькая пташка - любовь - только что снесла яичко в твоем сердце. Пройдет время - вылупятся птенчики, оперятся, полетят. А потом - айда... Будешь бродить по свету влюбленный... За твою любовь, мой мальчик! Я стоял смущенный, с опущенной головой и молча слушал Иллариона... И мне казалось, что он бережно держал на ладони мое сердце и читал все, что там было написано. ПЕРВАЯ ЛЮВОВЬ - Чигогидзе! - Здесь! - Каландадзе! - Я здесь! - Сихарулидзе! - Сихарулидзе заболел! Чкония, Центерадзе, Бурчуладзе, Коридзе, Нинидзе и Глонти пошли провожать его. - Пошли бы уж всем классом... - сказал сердобольный учитель. Вашаломидзе! Вашаломидзе!! Ваша-ло-ми-дзе!! ! - надрывался учитель и стучал по столу кулаком. - Здесь я, уважаемый учитель! - Будешь ты здесь или не будешь, все равно от этого мало пользы! - "Быть или не быть, вот в чем вопрос!" - патетически изрек Ромули. - Ромули Каландадзе, изволь выйти из класса! - Холодно, учитель! - Бери свою долю дров и убирайся! - поддержал я учителя. Ромули вышел, бросив на меня испепеляюший взгляд. А над моей головой разразилась страшная гроза. - Вашаломидзе, что было задано на сегодня? - Применение соды... - Ну, пожалуй-ка отвечать! Я удрученно поплелся к доске. - Слушаю вас! - Существует несколько способов применения соды, - начал я. Илико Чигогидзе, к примеру, насыпает соду на кончик языка и глотает прямо без воды; Илларион Шеварднадзе чайную ложку соды растворяет в стакане теплой воды, а моя бабушка... - Вашаломидзе, убирайся вон!.. Кто живет с ним по соседству? - Я! - встала Мери Сихарулидзе. - После уроков отнесешь записку его бабушке... А ты чего стал! Вон из класса! - Я-то уйду, но кто же в классе останется? - Выходи... - прошептал учитель, поглядывая на чернильницу. Я поспешно удалился. Вряд ли мог так сильно обрадоваться Колумб при виде земли, как обрадовался Ромули моему появлению. - Вытурили? - По твоей милости! - Вот еще! Я-то при чем? Сидишь на уроке как пень... Думаешь, я не знаю, что ты влюблен? - В кого, дурак? - В Мери! - Скажешь еще раз - получишь по морде! - А я при чем? Весь класс об этом говорит. - Да ты обалдел! Какое время нам любить? - Подумаешь! Бабушка моя вышла замуж в четырнадцать лет! - Ну и что ты хочешь7 - Я ничего. Если ты хочешь, скажу ей... - Если бы любил, сам бы сказал... - Как же, скажешь! В любви объясниться - это тебе не урок отвечать! Здесь без письма не обойтись! - А ты писал когда-нибудь такие письма? - 0гo! Еще сколько! Я испытующе взглянул на Ромули - не хитрил ли он? Но глаза Ромули светились неподдельной искренностью. Я поверил ему. - Ромули, ты для меня все равно что родной брат... Ну, что скрывать... Помоги мне! Люблю ее, понимаешь?! Ромули даже заржал от восторга. Он крепко обнял меня, приподнял, потом опустил на землю и заявил: - Все в порядке! Остальное - за мной! Свободного времени у нас было хоть отбавляй. Мы забрались в пустую классную комнату. Я уселся за стол, Ромули, заложив руки за спину, зашагал взад и вперед. - Начнем... "Моя ненаглядная, дорогая, несравненная! Любовь - это величайшее чувство. От любви человек немеет, глохнет, слепнет, теряет рассудок..." - Неправда! - возразил я. - Знаю, но так нужно... Продолжай: "С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты. Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения..." - Ромули, откуда ты берешь такие слова? - спросил я, потрясенный. - Один студент из Тбилиси прислал моей сестре письмо. Он влюблен в нее. - И что же, она собирается выйти за него замужем - Собиралась. Но потом один наш знакомый из Тбилиси сообщил, что тот студент сошел с ума... Продолжай: "Нет смысла скрывать, я люблю тебя больше жизни. Будь моим духовным другом, молю тебя Меня лишили покоя твои глаза, ресницы, твой взгляд, твои жемчужные зубы, коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки - вся ты. С тобой навеки, или смерть мне! На этом кончаю. До свидания! .." - Ну как7 - спросил Ромули и подбоченился. - Еще немного - и твоя сестра попалась бы на удочку, - сказал я. - Камень прошибет! - сказал Ромули. Я помчался на почту, купил конверт, вложил письмо, лизнул конверт, заклеил и спрятал его в карман. К концу последнего урока я незаметно засунул письмо в сумку Мери и замер, как покойник. Я не слышал, как прозвенел звонок, как разошлись товарищи. Я все сидел за партой, словно в дурмане, и не двигался, пока не пришла уборщица. - С каких пор ты так полюбил школу, Вашаломидзе, что и домой не идешь? Подними ноги, вымести надо, - обратилась она ко мне. - Здравствуйте, тетя Мака! - Господи помилуй! Ты что, впервые меня видишь сегодня? - До свидания, тетя Мака! - Спаси его господи! - Женщина перекрестилась и, подозрительно косясь на меня, поспешно вышла из комнаты. Вечером я снова сидел у Илико и сражался в нарды. Я так увлекся игрой, что почти забыл про письмо. - Ну как, больше не написал стихотворения? - спрашивал меня Илико. - Прочти, будь человеком! - ухмылялся Илларион. - Илико! - раздалось со двора. - Кто там? - Это я, Ольга. Мой прохвост у тебя? - Заходи, заходи, Ольга! Здесь он! В комнату, сгорбившись, вошла бабушка, сняла шаль, поставила палку в угол, присела к огню и, помолчав немного, обратилась ко мне: - Зурико, сынок, сколько лет твоему учителю химии? - М-м-м, лет тридцать - тридцать пять... А в чем дело? - сказал я и превратился в слух. - Он немножко... не того? .. Не тронутый? - От такого ученика - да не тронуться! - сказал Илико. - Что ты, бабушка! Да у него из ушей мозги капают, - сказал я. - Илларион, посмотри, ради бога, что он тут мне пишет! - сказала бабушка, протягивая Иллариону письмо. Я похолодел... Илларион надел очки, развернул письмо и спросил: - Кто тебе принес письмо, Ольга? - Мери, дочь Ладико Сихарулидзе. Илларион не спеша начал читать: - "Моя ненаглядная, дорогая, несравненная..." - Это он тебе пишет? - спросил Илико бабушку. - Мне, клянусь тобой! Во рту у меня пересохло, руки похолодели, на лбу выступил пот. Илларион продолжал: - "С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты..." - И где он меня видел, проклятый! - хихикнула бабушка и повернулась к Илико. Тот сидел с разинутым ртом, не веря своим ушам. - "Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения..." - продолжал Илларион. - Это место я что-то не поняла, - сказала бабушка. - Да разве любовь поймешь, дорогая Ольга? - сказал Илларион. - Да, но когда он успел так влюбиться? - сказал клико. - А сколько раз ее в школу из-за этого сорванца вызывали, вот и влюбился человек. - "Меня лишили покоя твои глаза..." - Чтоб он окривел! - сказал Илико. - "...ресницы..." - продолжал Илларион. Илико скорчился от смеха и повалился на пол. Иллариона одолевала икота, но он продолжал читать: - "...твой взгляд, твои жемчужные зубы..." Здесь он немножко ошибся, - сказал Илларион. - Чтоб ему пусто было, о каких зубах он говорит! - всплеснула руками бабушка. - "...коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки - вся ты..." - читал Илларион, заливаясь слезами. - Хватит, ради бога, прекрати, не могу больше! - завопил Илико, почти теряя сознание. Илларион кончил читать и стал приводить в чувство Клико. Бабушка хихикала. Один я стоял как громом пораженный и окаменевший, - Когда замуж выдаешь бабушку? Пригласишь на свадьбу? - еле выговорил сквозь смех Илико и снова опрокинулся. - Мда-а-а, - протянул Илларион, - тут что-то не так... - Ай-ай-ай, Ольга! До чего человека довела! - Дядя Илико! - донеслось со двора. - Кто там? - откликнулся, вставая, Илико. В комнату вошла раскрасневшаяся Мери. С минуту она дула на озябшие руки, совала их под мышки, топала ногами. Отогревшись, она сказала: - Я искала бабушку Ольгу... - Здесь я, дочка. Ну и письмо же ты мне принесла, чуть со смеху нас, стариков, не уморила, - сказала бабушка, протягивая ей письмо. - Бабушка, письмо, которое мне дал учитель... Вот оно, я принесла... А это другое... Откуда оно взялось, даже не знаю... - Господи, еще одно письмо? Илларион, прочти, пожалуйста! - "Прошу явиться в школу в связи с недостойным поведением Вашего внука". - Опять? Опять осрамил меня, бесстыдник?! - Бабушка схватила палку. Я пулей вылетел за дверь. - Не смей показываться дома, мерзавец! Убирайся, куда хочешь! - крикнула вдогонку бабушка. Вскоре из комнаты вышла Мери. Она шла, опустив голову, задумавшись, не пряча голых рук. Платок сполз ей на плечи, спутанная прядка волос упала на лоб. Сейчас она напоминала мне картину какого-то известного художника. Я не помнил его имени. Мери прошла мимо, не заметив меня. - Мери! - сказал я тихо. Она остановилась. Я подошел к ней, осторожно поправил прядку. Она не двинулась с места. - Прочла? Мери не ответила. Она лишь окинула меня умным, задумчивым взглядом и пошла дальше. - Мери! Мери снова остановилась. - Это Ромули во всем виноват... Он диктовал. Я хотел совсем не так, а он говорит - так нужно. - Нехорошо так шутить, Зурико... - Я не шутил, Мери... Я, Мери... Ты думаешь, я правда такой уж плохой? .. - Нет, не думаю... Мы медленно двинулись по свежему снегу. Снег все валил, не переставая дул холодный ветер. Мы шли молча. Прошли мимо моего дома, мимо укутанной снегом чинары. - Здесь похоронен мой Мурада... - Знаю... - Я очень любил Мураду, больше всех на свете. Я одинаково люблю его, бабушку, Иллариона и Илико... - Знаю, Зурико. - С каждым днем я любил его все сильнее. И Мурада очень любил меня... Я с ним как с человеком разговаривал... Когда он умер, я готов был покончить с собой... От любви человек и впрямь может сойти с ума! .. Тебе холодно? - Холодно... - А мне не холодно! Я скинул тулуп и набросил его на плечи Мери. Руку я не убирал. Так мы и шли по свежему снегу. Шли и молчали... Миновали дом Мери... - Согрелась? - Согрелась, Зурико. - Ты ведь знала моего Мураду? - Да... - Он очень любил тебя. Он часто говорил мне: "Мери славная девочка, она лучше всех, таких глаз, как у Мери, нет ни у одной девочки. Мери очень добрая и умная девочка..." Мурада очень любил тебя, так же, как меня, даже больше, чем меня, он никогда не лаял на тебя... Ты ведь тоже любила его? - Да, Зурико, очень любила, очень. - Мери! - Что, Зурико? Я нежно обнял Мери, привлек к себе и зарылся лицом в ее распущенные волосы. Мери плакала, плакал и я. Снег валил хлопьями, и ветер был, и луна, и солнцe, и любовь, и слезы, и много, много снега. Спросить у Илико, так и радоваться было нечему - ветер, снег. мир рушится. А я радовался и этому ветру, и луне, и солнцу, и моей любви, и этим белым-белым хлопьям снега. ОДИННАДЦАТЬ ПУДОВ КУКУРУЗЫ Любимую свинью Илико - чистокровную йоркширку с огромными обвислыми ушами, маленькими, за плывшими жиром глазами и коротким, смешно вздернутым рылом - все село звало Серапионой. Свинья поросилась дважды ежегодно, и каждый раз - ранней весной и осенью - производила на свет двенадцать розовых кругленьких поросят. Илико, конечно, продавал их и зарабатывал на этом весьма не дурно. В годы войны Илико стал обменивать поросят на кукурузу. Не удивительно, что Илико души не чаял в Серапионе, называл ее кормилицей и буквально на руках носил. Сам не доест, а свинью накормит. Стоило только похвалить Серапиону - и Илико таял. Он тут же бросался угощать вас водкой и ненаперченным табаком, обещал лучшего поросенка со следующего опороса и бог знает еще что! Мы с Илларионом прекрасно знали об этой слабости Илико и наперебой восхваляли десятипудовую йоркширку. Вот и сейчас мы сидим под тенистой яблоней во дворе Илико, с уважением поглядываем на развалившуюся тут же Серапиону и мирно беседуем. - Ну и свинья! В жизни не видел такой! - говорит Илларион. - Кормилица моя! Сокровище мое! - Илико нежно щекочет Серапионе брюхо. Свинья блаженно щурит глаза и хрюкает. Илико с умилением смотрит на покрасневшие, вздувшиеся соски свиньи. Двенадцать сосков! Двенадцать породистых поросят! Бог даст, не сегодня-завтра Серапиона благополучно разрешится, и тогда - принимай, Илико, мешки с золотистой кукурузой! - И где ты достал такую породистую свинью, Илико? - спрашиваю я. - Э, дорогой мой, это длинная история... Прабабушка Серапионы досталась в приданое моей бабушке Каленти, царство ей небесное! Говорят, неважная была свинья, больная, дед Харитон даже постыдился держать такую дрянь и решил выгнать ее со двора... - Напрасно, лучше бы прирезал ее! - сказал Илларион. - Да кому она была нужна больная! Время тогда было другое, не то что сейчас... - Сейчас война... Народ нуждается... - сказал я. - И то правда... Туго приходится людям... Нам-то еще ничего, а вот в Ленинграде, говорят, в дни блокады, люди кошек ели... - Да что в Ленинграде! Я улыбнуться боюсь даже в собственном доме! - сказал Илларион. - Это почему же? - не понял Илико. - А потому... Стоит мне показать зубы, как мой петух этаким коршуном кидается на меня, - думает, во рту у меня кукурузные зерна! - А ты зарежь его! - посоветовал я. - А потом ты будешь каждое утро кукарекать и будить меня, да? - спросил Илларион. - Так вот, - продолжал Илико, - заупрямился, оказывается, дед Харитон. Не желаю, говорит, видеть ее в моем доме. А моя бабушка Каленти прямо на стенку лезет: вы, говорит, ничего не понимаете, это, говорит, породистая свинья, погодите, она еще покажет себя! И что же, бабушка, оказывается, была права! Моя Серапиона и есть потомок того дохлого поросенка. - Да она лучше некоторых молодцов! - сказал я. - Зурикела, ведь ты умный парень! - просиял польщенный Илико. - Ну-ка, скажи по совести, разве моя Серапиона не достойна всяческого уважения? - А по-моему, Илико, дорогой, ты ее просто недооцениваешь, казал Илларион. - На кой черт тебе эта разбойничья фотография деда Харитона с закатившимися глазами? Пригласи нашего Павлушу-фотографа и закажи ему портрет Серапионы; лучше этого портрета что ты можешь повесить в комнате? - Илларион Шеварднадзе, если эта свинья не лучше тебя, чтоб я ее гроб вынес из своего дома, - сказал Илико и так посмотрел на Иллариона, что я понял: назревал скандал, и это в то время, когда заветная бутылка с водкой была уже так близко! Я подмигнул Иллариону нашел тоже время шутить, и сказал: - Не обращай на него внимания, Илико! Твоя свинья только говорить не умеет, а так совсем как человек. Илико испытующе взглянул на меня. Я выдержал взгляд. Тогда Илико встал и, бормоча что-то под Нос, пошел за водкой. - Нашел время шутить! - набросился я на Иллариона. - Идите вы все к черту! - огрызнулся Илларион. - Уже и слова нельзя вымолвить! Может, кланяться прикажете этой вонючей свинье! Илико принес бутылку водки, три стакана и пару заплесневелых чурчхел. Первые два стакана выпили молча, кивнув друг другу головой. Перед третьим стаканом Илико держал речь: - Зурикела, теперь ты считаешься ученым человеком. Правда, со страшными мучениями и переживаниями, но все же дотащился ты до девятого класса. Ну вот, если не учил, так хоть слышал, может быть, что нашим предком была обезьяна. - А какой же еще предок мог быть у тебя, как не обезьяна? - вставил Илларион. Теперь он ничем не рисковал - бутылка с водкой стояла перед ним. Но Илико будто и не слышал. - Я хоть и не особенно силен в науке, но думаю, что это не совсем правильно. Мне кажется, что у разных людей были разные предки. Взять, к примеру, Серапиона Сепертеладзе... его предком наверняка была свинья. Посмотри на мою Серапиону и на Серапиона Сепертеладзе! Чем не близнецы? Говорить не умеет? Ну и что же? Ведь рождаются немые люди? Вот так и моя Серапиона... - А вот я расскажу об этом Серапиону Сепертеладзе, он тебе покажет предков! - сказал Илларион. - Пожалуйста, расскажи! Что он и сам, думаешь, не знает! - парировал Илико. - Да я тебе лучше скажу. Видишь Иллариона? - продолжал он, обращаясь ко мне. Илларион насторожился. - Ну, вижу... - Знакомо тебе его упрямством - Ну, положим, знакомо... - Ты видел, как он смеется1 Это же ослиный рев! - Я был вынужден согласиться. - А его длинные уши ты тоже видишь? - возражать не приходилось: факт был налицо. - А теперь, если можешь, докажи мне, что предок Иллариона не был ослом! Илларион поперхнулся чурчхелой и закашлялся. Отдышавшись, он встал, взял шапку и, не произнеся ни слова, направился к калитке. Потом с сожалением оглянулся на бутылку, вернулся, наполнил стакан, одним духом выпил и так же молча пошел к выходу. И только дойдя до калитки, он обернулся и крикнул: - Ну, одноглазый черт, ты еще попляшешь у меня! Илико удовлетворенно посмеивался. ...Приближался долгожданный день появления на свет божий йоркширского потомства. Ко двору Илико началось паломничество будущих свиновладельцев. Сдав положенный пуд кукурузы, они получали расписку следующего содержания: "Я, Илико Чигогидзе, получил от гражданина такоro-то один пуд кукурузного зерна, взамен обязуюсь выдать ему одного поросенка (указывался пол новорожденного), после того как перестанет сосать". Переговоры проходили довольно мирно, в атмосфере дружбы и взаимопонимания, если не считать одного обстоятельства: каждый покупатель старался во что бы то ни стало заполучить себе поросенка-самку. - Люди! - сокрушался Илико. - Где это видано, чтобы свинья рожала двенадцать самок! - Почему же, - отвечали ему. - У Кучулия Цинцадзе, например, двенадцать дочерей! - Пожалуйста, в таком случае договаривайтесь с Кучулия и Серапионой, и пусть Кучулия выдает вам расписки! Я ничего не знаю больше! - Илико Чигогидзе, будь ты немного моложе, вырвал бы я у тебя твой проклятый язык! - бесился Кучулия. - Будь я немного моложе, распорол бы тебя по швам! - наступал Илико. Были среди покупателей и такие, которые пытались выторговать саму Серапиону. Но Илико здраво смотрел на жизнь своим единственным здоровым глазом. Душу запродал бы, но Серапиону ни за что. - Ну, что тебе еще нужно? - приставал к нему Аслан из Суреби. - Отдаю за свинью коня и двести штук отборной дранки в придачу. Договорились? - Ищи дурака, дорогой Аслан! Сейчас военное положение: коня могут забрать в кавалерию, а моя Серапиона кому нужна? - Продай свинью, пока не поздно! - пугал Аслан. - Все равно ей пропадать, - Гитлер на Hocy! - Поживем - увидим, дорогой Аслан. А ты не знаешь, не из-за моей ли свиньи Гитлер напал на нас? - спрашивал Илико, После этого Аслану оставалось безнадежно махнуть рукой и уйти. Однажды вечером Илико пришел к нам и свалил под мушмулой мешок с кукурузой. - Что это, Илико? - спросила бабушка. - Вчера я выдал одиннадцать расписок на потомство Серапионы, - объявил Илико, - и получил одиннадцать пудов кукурузы. Теперь до осени мне хватит. - Почему одиннадцать? - удивилась бабушка. - Ведь Серапиона всегда рождает не меньше двенадцати поросят? - Одного поросенка я дарю твоему прохвосту. И вот кукурузу тоже. Не обижайся, Ольга. Знаешь ведь, как я люблю этого лоботряса. - Боже милостивый, пошли счастья и радостей Илико Чигогидзе и всей его семье. Пусть наполнится его дом добром, - прослезилась бабушка и поцеловала Илико в лоб. - Ночью сходим на мельницу, через час зайди за мной! - сказал мне Илико и ушел... ...Уже брезжил рассвет, когда я и Илико с мешками муки на плечах возвращались домой. На ветвях деревьев, унизанных курами, точно соревнуясь друг с другом, старательно драли горло петухи. Вдруг мы услышали ужасающий вопль. - Это Машико кричит, - сказал Илико. - Неужели извещение о сыне получила, несчастная? .. Мы ускорили шаг. - Угораздило же проклятую сдыхать в моем дворе! - причитала Машико. - Попробуй теперь убеди этого одноглазого, что я тут ни при чем! Охваченный страшным предчувствием, Илико выронил мешок и, сразу обессилев, опустился на землю. Я стремглав помчался ко двору Машико, подбежал к плетню - застыл от ужаса: у самой калитки лежала и жалобно похрюкивала похудевшая до неузнаваемости Серапиона. Тут же валялось двенадцать крохотных поросячьих трупов! - Что случилось, Машико? - с трудом выговорил я. - Несчастье, несчастье, Зурикела. Вот тут через дыру в заборе пролезла - и пожалуйста... Сколько раз я предупреждала его: приглядывай, старый черт, за свиньей, не позволяй ей лазить куда вздумается! Не послушался, окаянный! .. Теперь пусть локти кусает! Собрались соседи - пострадавшие, сочувствующие и просто любопытные. Последним во двор пришел Илико. Побледневший, осунувшийся, он долго смотрел на Серапиону, потом снял шапку, в сердцах швырнул ее на землю и сказал: - Где твоя справедливость, господи?! Совести у тебя нет! Что мне теперь делать? - Крепись, Илико! - раздались ободряющие голоса. - Ничего ведь страшного не случилось: свинья жива, и все будет в порядке! При ее-то темпераменте! .. - А как быть с кредиторами? - сокрушался Илико. - Обойдется как-нибудь... - Соседи, люди добрые, согласны ждать до следующего опороса? - обратился Илико к кредиторам. Наступило неловкое молчание. - Ну как, подождем? - спросил кто-то. - А что ты с ним поделаешь? Не отбирать же у него теперь кукурузу! Да и черта с два он ее отдаст! Кругом захохотали. Даже Илико улыбнулся. Инцидент близился к благополучному концу. Но тут неожиданно в толпу ворвался разъяренный Серапион Сепертеладзе. - Эй ты, черт одноглазый, - набросился он на Илико, - последний раз предупреждаю: или перемени имя своей проклятой свинье, или я за себя не ручаюсь! При свидетелях заявляю! - Ты что, пьян или белены объелся! Чего орешь?! - огрызнулся Илико. - Он еще спрашивает! Половина села собралась у моего дома, - слышали, говорят, Серапион разрешился поросятами! Бабы к жене лезут с соболезнованиями!.. А он еще спрашивает!.. Убью обоих - и тебя и Твою паршивую свинью!.. Толпа покатывалась со смеху, и вместе со всеми хохотал Илико. Вырывавшегося из рук Серапиона насилу отвели домой. - А поросята-то оказались самками... Все двенадцать... - проговорил Илико и искоса поглядел на Кучулию Цинцадзе. Соседи понемногу разошлись. Остались только я, Илларион, Илико и Серапиона. - Погубила она меня, - сказал Илико. - Пойдем-ка домой, - сказал Илларион. - Пойдем, Илико! - сказал я. В ту ночь мы справили поминки по безвременно погибшим поросятам... АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ Шло время. Дни, не похожие друг на друга, как испеченные в золе бабушкины лепешки, сменялись днями. И каждый новый день приносил новую радость. Отцы, мужья, сыновья, братья возвращались в родные дома. Из нашей семьи на фронте не было никого, но я каждый день вместе со всеми выходил на дорогу встречать грузовики, на которых возвращались в село раненые и увешанные орденами бойцы. Вместе с друзьями я обнимал и целовал их. Незнакомые смущенно улыбались, знакомые ласково трепали меня по щеке и замечали, что я здорово вырос и возмужал. Радость, счастье и мир, неожиданно покинувшие наше село четыре года назад, вновь возвращались к нам. И село встречало их, как встречает мать давно потерянного и вновь обретенного сына. Шла весна 1945 года... Под щедрыми лучами солнца цвела пробудившаяся природа. Вдали, на склонах бархатистых гор, паслись стада. Воздух был наполнен ароматом полевых цветов. В школе занятий уже не было. Мы готовились к выпускным экзаменам. Я и Мери с утра шли на край села, к старой заброшенной мельнице, усаживались в тени огромного орехового дерева и занимались. Вот и сегодня мы сидим под деревом и готовимся к грузинскому языку. - Стихи ты должен знать наизусть, - говорит Мери. - Вот послушай - это Галактион. В сердце мечта таится, Небо - полоской ясной. Юноша: "Стой, девица!" Девушка: "Сгинь, несчастный!" - Моя бабушка здесь бы сказала: чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный, - говорю я. Мери смеется и закрывает мне рот рукой - не мешай, мол. Потом я читаю свои любимые стихи, которые, хотя их и нет в программе, я обязательно прочту на экзамене: На Ксани и Арагви снова Луга окрестные в цветах, И терпкой патокой медовой Опять кипят твои уста. Мери сидит, обхватив колени руками, и смотрит куда-то вдаль, в бездонную синеву неба, где плывут еле заметные белые хлопья облаков. Через тысячу лет я тебя призываю, иди, Стану горсткою пепла я в молниях жарких твоих... - продолжаю я. - Ты, я вижу, опять стихи сочиняешь?! - раздалось вдруг у самого моего уха. Я подскочил словно ужаленный и обернулся. Передо мной стоял улыбающийся Илларион. - Мы к экзаменам готовимся. Здравствуй, Илларион! - Вижу, вижу, как вы готовитесь... Ну, здравствуйте! - Илларион сел. - Как у вас идут дела? - Заканчиваем, дядя Илларион, - ответила Мери. - Заканчиваете или только начинаете? - Что ты, Илларион! Остался всего один экзамен! - сказал я. - Э, дорогой мой, экзамены у вас только начинаются! Ты, пожалуйста, не прикидывайся простачком?.. Я прекрасно понял Иллариона, но сделал наивное лицо и пожал плечами. Илларион сначала долго, старательно ковырял палкой землю, потом поинтересовался, есть ли у меня табак. Узнав, что нет, достал свой, не спеша скрутил самокрутку, затянулся, выпустил длинную струю дыма и вдруг произнес речь, подобно которой я никогда еще от него не слышал: - Человеческая жизнь, дети мои дорогие, похожа на мельницу. Видите то колесо? Колесо - судьба, а вода, бегущая по желобу, жизнь человека. Вода - великая сила, дети. Вода сильнее огня, сильнее ветра, вода сверлит камень. И как ты направишь эту силу, так и будет вертеться мельничное колесо... Разный народ приходит на мельницу - один за мукой, другие за крупой, третьи и вовсе без дела сидят целый день, прислушиваются к грохоту жерновов и уходят... Помимо, построили мы колхозную мельницу и пустили по желобу нашу речушку Лаше. Билась, билась вода, да так и не сумела сдвинуть колесо с места - силенок не хватило. Тогда мы подвели второй рукав реки, и пошло дело! Завертелось колесо, да еще как! Понимаете, к чему я это говорю? Две реки - это надежнее, вернее!.. Вот вы скоро заканчиваете среднюю школу и собираетесь, конечно, продолжать учебу... Это хорошо, но... В городе люди почему-то быстро забывают родное село, друзей, товарищей... Ты поедешь в город, дочка? - вдруг обратился Илларион к Мери. - Вряд ли, дядя Илларион... Не сумею .. - Ну тогда еще ничего! Значит, и Зурико не сбежит от нас! - Илларион похлопал меня по плечу и встал. Мери смущенно потупилась. - Весь мир открыт для вас, дети, весь мир. А мы с Илико, как этот старый камень, - сказал Илларион и показал на брошенный посреди двора мельничный жернов. Большая серая ящерица взобралась на него и, зажмурившись, нежилась на солнце... ...Аттестаты зрелости вручали нам в торжественной обстановке, на чаеприемном пункте, который в особых случаях служил также клубом. Духового оркестра в нашей школе не было, поэтому играть туш пригласили из района похоронных оркестрантов. До начала торжественного заседания духовой оркестр по заказу Ромули исполнил песню "Был сыночек у мамаши". Потом я попросил оркестрантов сыграть что-нибудь более жизнерадостное и сунул семь рублей в карман главному, тому, что играл на кларнете. Оркестр грянул "Эй, братишка Спиридон". Затем кто-то попросил исполнить "Хасанбегуpу", но главный отказался - этого, говорит, наш оркестр не гложет исполнить, колоратура, мол, не получается. К полудню все, наконец, собрались, и торжественное заседание началось. В президиуме сидели учителя и родители лучших учеников. Бабушки моей на собрании не было - ей нездоровилось, - поэтому один стул в президиуме пустовал. В своем вступительном слове директор школы кратко рассказал, как обстоят дела с образованием у нас и в капиталистических странах, а потом сказал, что отныне мы люди самостоятельные, что школа дала нам все, что только могла дать, и что впредь мы можем поступать, как нам заблагорассудится, хоть головой об стенку биться. Потом он начал вызывать нас по алфавиту. После беглой характеристики каждого выпускника директор вручал ему аттестат зрелости, крепко пожимал руку и оглядывался на фотографа Павлушу, который уже держал наготове подвешенную к аппарату грушу. Выпускник испуганно замирал, пока Павлуша считал про себя до десяти и махал рукой, - готово, мол, птичка вылетела. И тогда раздавался оглушительный туш. Когда заговорили обо мне, оркестранты почему-то вообразили себя на похоронах и заиграли "Таво чемо". Директор грозно сверкнул глазами, и оркестр тут же перешел на туш. После торжественного собрания должен был состояться концерт - песни в исполнении нашего сельского хора. Эти песни мы слышали по крайней мере тысячу раз, и поэтому все разошлись по домам. Бабушка, увидев мой аттестат, чуть не задушила меня в объятиях: "Теперь меня и смерть не возьмет", - сказала она и намочила слезами мой аттестат. Потом вдруг посерьезнела, косо взглянула на меня, положила аттестат на стол и молча вышла из комнаты. Я ничего не понял. Спустя пятнадцать минут бабушка вернулась. За ней следовали Илико и Илларион. - Присаживайтесь, соседи! - сказала бабушка. Илико и Илларион сели. - Ну что, какая еще беда с тобой стряслась? - обратился ко мне Илларион. - Аттестат зрелости получил, - сказал я и протянул аттестат. - Поэтому я и позвала вас, - сказала бабушка. - Посмотрите-ка, ради бога, настоящий это аттестат или вроде той прошлогодней похвальной грамоты, которая потом оказалась чужой? Илларион взял аттестат, долго вертел в руках, внимательно изучил печать, подписи, даже на свет рассмотрел, потом передал Илико. Илико проделал с аттестатом то же самое, но более тщательно, и протянул его бабушке. - Его аттестат - комар носа на подточит! - Точно? - спросила бабушка. - Точно! Во-первых, он не смог бы достать чистый бланк; во-вторых, - печать настоящая; в-третьих, аттестат на обратной стороне заполнен и на русском языке, а этого не смог бы сделать ни один из учеников нашей Заблоны; ну и, в-четвертых, - хоть бы одна четверка затесалась - сплошные тройки! - Ну, слава Бory! Утешил ты меня, Илико! - с облегчением вздохнула бабушка. Илларион вновь потянулся к аттестату. - А-тес-тат зре-лос-ти! - произнес он по слогам. Потом встал, подошел ко мне, постучал пальцем по моей голове, прислушался к звуку и, сокрушаясь, обратился к Илико - Ну, брат, если уже этот называется зрелым, то я тогда китайский мандарин. - Ничего... Помидоры для продажи в город тоже незрелыми отправляют, чтобы не попортились. Дорогой они дозревают. - Ну, раз так, давайте решать: что ему теперь делать, куда поступать, какую выбрать профессию? Должен же быть у человека какой-то план? А то поедет в город и будет там ушами хлопать, как осел, - сказал Илларион. - Ты на какой факультет думаешь поступать? - спросил меня Илико. Я пожал плечами. - Мой внук должен стать врачом, - заявила бабушка. - Состарилась я, за мной уход нужен! - Ты что, обязательно от его руки умереть хочешь? - сказал Илико, - А может, ему на исторический пойти? Из историков секретари райкомов получаются, - сказал Илларион. - Я бы на его месте пошел в юристы! - сказал Илико. - Вот хоть возьми нашего судью - человеком стал. Приехал в село в рваных галошах, а теперь щеголяет в кожаном пальто и резиновых сапогах. - Да куда ему с его сердцем в юристы! Он ведь и арестовать-то никого не сможет! - Может, пойти ему на литературный? Он ведь у нас стихоплет, и язык подвешен - дай бог! А что еще нужно! - А нет ли чего-нибудь такого, чтоб готовых профессоров выпускали? - спросила бабушка. - Как же, есть! Такое заведение и окончил наш Илико! - обрадовался Илларион. - Ты чего молчишь, болван? Скажи, куда хочешь поступать? - набросился на меня Илико. - А то, видишь, выпустил уже этот носатый свое жало! - Я в артисты пойду! - вдруг выпалил я. Наступила гробовая тишина. - Чтоб я ослепла! Многоженцем решил стать? - запричитала вдруг бабушка. - Тронулся, бедняга! - проговорил Илико. Споры продолжались до рассвета. Наконец сошлись на мнении Иллариона, что обладателю брюк, подобных моим, следует поступить на экономический факультет, дабы обеспечить свое дальнейшее существование экономически и материально. Бабушка, сняв с шеи серебряную цепочку с большим плоским ключом, подошла к нашему старому сундуку, откинула крышку и торжественно извлекла оттуда дедовские зеленые бархатные брюки-галифе с кожаными леями, огромные хромовые сапоги с подковами, шерстяную навыпуск блузу с накладными карманами, серебряный пояс и высокую каракулевую папаху. Потом разложила все это передо мной, вытерла подолом платья набежавшие слезы и сказала: - Вот, сынок, одевайся. Не отправлю же я тебя в чужие края этаким голодранцем! Ты должен быть там лучше всех, дорогой мой... Я крепко обнял бабушку и нежно поцеловал ее в глаза, потом выбежал в другую комнату, быстро переоделся и вновь предстал перед "комиссией". - Скажи, пожалуйста! Вылитый Симон Долидзе! - осклабился Илико. Ранним воскресным утром я, бабушка, Илико и Илларион стояли у обочины шоссе и "голосовали" перед каждой попутной машиной. Моросил мелкий косо