й дождь, дул ветер и было холодно.
     - Садись к шоферу в кабинку! - настаивала бабушка.
     - Не забудь есть чеснок,  а  то,  чего  доброго,  схватишь
заразу! - напутствовал Илларион.
     - Как   войдешь   в  вагон,  облейся  ладиколоном,  верное
средство против клопов и всякой гадости! предупреждал Илико.
     - Смотри у меня, чтоб  завтра  же  здесь  было  письмо!  -
требовала бабушка.
     - Отправь  лучше  телеграмму.  А  вернее  всего - пришли с
оказией, быстрее дойдет!
     - Не смей связываться с городскими шалопаями!
     - Возвращайся скорее!
     - Будет  нужда  в  вине  -  пиши,  не  стесняйся!  Наконец
остановилась   грузовая  машина.  В  кабине  сидела  женщина  с
ребенком. Бабушка трижды - от дурного глаза -  повернула  меня.
Илико  и  Илларион  по  очереди  расцеловали, я влез в кузов, и
машина тронулась.
     Вдруг на дороге показалась девушка со свертком в руке. Она
бежала изо всех  сил.  Машина  ускоряла  ход,  девушка  -  бег.
Постепенно  она  замедлила шаги и совсем уже медленно подошла к
провожающим. Девушка  долго  смотрела  на  удалявшуюся  машину,
потом  повернулась  и  зарылась  лицом в грудь Илико. Навернoe,
плакала. Плакал и я. А машина мчалась вперед,  увозя  меня  все
дальше и дальше от четырех дорогих мне людей.
     Моросил  дождь,  дул  ветер,  и  было холодно. Там, вдали,
стояли четверо. На  груди  у  Илико  плакала  девушка.  Я  тоже
плакал,  плакал  и  радовался,  что  она плачет, Был дождь, был
ветер, и было солнце, и любовь,  и  слезы  радости.  И  теперь,
наверное,  даже  Илико  не  удивлялся, как это - луна на небе и
хлопья снега. И почему не спится, и откуда эти слезы радости, и
отчего я вообще такой счастливый.
     А машина все мчалась вперед. На шоссе уже  не  было  видно
никого. Я стоял в кузове и шептал:
     - Прощай,   бабушка!   Прощай,  Илларион!  Прощай,  Илико!
Прощай, Мери!

        ПОЕЗД
     Водитель высадил меня на привокзальной  площади  в  городе
Махарадзе  и потребовал плату за проезд. Я отстегнул серебряный
пояс, задрал подол просторной блузы и стал расстегивать  брюки.
Водитель сперва в испуге оглянулся, потом схватил меня за руку.
     - Ты что, обалдел?!
     - А как же тебе заплатить?
     - Вот  чудак!  Зачем  же  для  этого  средь бела дня штаны
скидывать?
     - Да ведь карман-то пришит изнутри! - успокоил я  водителя
и продолжал свое дело.
     После  долгих  поисков  мне,  наконец,  удалось обнаружить
потайной карман. Придерживая падающие брюки одной рукой, другой
я стал распарывать карман. Только я извлек деньги и принялся их
отсчитывать, как раздалось фырканье. Мотор несколько раз громко
чихнул, затем выпустил прямо на меня густые  клубы  фиолетового
дыма.   Пока   я   приходил  в  себя,  машина  описала  круг  и
остановилась перед моим носом. Из  кабины  высунулась  красная,
хохочущая  физиономия водителя. Он нахлобучил мне на нос папаху
и со смехом сказал:
     - Ладно, хватит уж, одевайся! Не нужно мне твоих денег!
     Мотор еще раз чихнул, и машина рванулась с места.
     - Будь здоров! - крикнул я вдогонку.
     Водитель выглянул из своей обшарпанной машины и приветливо
помахал  мне  рукой,  а  я  все  стоял   посреди   площади,   с
полуспущенными брюками и удивленно озирался.
     ...Доехать   до   Тбилиси  оказалось  гораздо  легче,  чем
приобрести   билет.    Эту    истину    я    установил    после
непродолжительной  беседы  с  кассиршей.  Поэтому  я выкинул из
головы всякую мысль о покупке билета и вышел прямо на перрон.
     Через час пришел поезд. Людской  поток  подхватил  меня  и
придавил  к  лесенке вагона. Я задыхался. Хотелось крикнуть, но
рот мой был заткнут голой пяткой  проводницы,  и  я  беспомощно
трепыхался,  как  подвешенная  за  шею  курица.  Вдобавок сзади
напирало чье-то колено. Кто-то больно  тянул  меня  за  волосы.
Когда я понял, что мой аттестат зрелости пропадет зря, я собрал
последние  силы  и  впился  ногтями  в  голую  ногу проводницы.
Паровоз и проводница взвыли
     одновременно. Суматоха усилилась.
     - Ну, чего стал?! Нажимай!
     - Убери ногу с моей головы!
     - Не бойся, дяденька, ноги у меня чистые!
     - Ладно, клади тогда и вторую!
     - А ну, засвети-ка ему!
     - Что он мне должен засветить?
     - Ничего особенного, не волнуйтесь, - фонарь!
     - Уважаемые пассажиры, пропустите меня, я же с билетом!
     - Смотри не потеряй, крепко держи!
     - Держите вopa!
     - Брось чемодан, подлец, груши там!
     - Милиция, стреляй!
     - Куда стрелять? Откуда я знаю, где твой вор?
     - Ну тогда в меня стреляй!
     - Смелей, смелей! Жми наверх!
     Раздался свисток. Потом два раза ударили в колокол,  потом
чей-то  благословенный  пинок втолкнул меня в вагон, и паровоз,
словно только этого и ждал, вдруг дернулся и загудел,  стараясь
перекричать вопли и причитания оставшихся на перроне.
     Страсти  понемногу  улеглись.  Я забрался на третью полку,
подложил под голову узелок и прикрыл  нос  папахой...  Табачный
дым  ест  глаза.  Вагон  мерно  покачивается,  скрипит.  Колеса
выстукивают монотонную дробь. И этот перестук напоминает что-то
родное, близкое и в  то  же  время  такое  далекое,  что  и  не
припомнить.  Глаза  слипаются...  Я  уплываю,  уплываю  куда-то
далеко... Все  вокруг  заволакивает  туманом...  Когда  хочется
спать,  самое тяжелое на свете - веки... Но что это стучит? Ах,
да, ведь я на мельнице. Стучат жернова.  В  ожидании  помола  я
засыпаю. И вдруг:
     - Зурико-о-о! - зовет бабушка.
     - Иду! - отвечаю я, вскакивая.
     - Зурико-о-о!  -  зовет  опять  бабушка, заслоняя глаза от
солнца.
     - Иду, бабушка, иду! - кричу я  и  выбегаю  по  затянутому
туманом подъему.
     - Ау-у-у!  Зурикела!  Куда  ты? Ау-у-у... - Гудок паровоза
сливается с тревожным криком бабушки.
     "Илларион... Илико... Илларион... Илико..." -  выстукивают
колеса.
     - Мост... - слышу я сквозь сон чей-то голос.
     - Эй,  кто-нибудь,  откройте  окно,  задыхаюсь!  - говорит
кто-то другой.
     - Нужно дышать по очереди, иначе  до  Тбилиси  воздуха  не
хватит! - говорит третий.
     - Чей  это чемодан? Уберите сейчас же, иначе выброшу его в
окно! На этот раз я свешиваюсь с полки  и  вижу  говорящего.  У
него  острый,  похожий  на  топор  нос,  да и все лицо какое-то
острое.
     - Попробуй тронь! Вылетишь  вслед  за  ним!  -  огрызнулся
полный  пассажир с веснушчатым, словно индюшиное яйцо, лицом. -
Этого чемодана четыре оболтуса ждут не дождутся.
     - Не знаю, кто там ждет, но эту мозоль я не напрокат брал.
Убери, говорю, чемодан, не то выброшу в окно! - повторил угрозу
"топор". "Индюшиное яйцо" нехотя взял свой чемодан  и  взглянул
наверх.
     - Эй, как тебя зовут? - окликнул он меня.
     - Зурико.
     - Так вот, сходи сейчас же вниз! Развалился там, как князь
Багратион-Мухранский! Место это для чемоданов, понял?
     - А я чем хуже вашего чемодана?
     - Э, брат, в этом чемодане на три тыщи продуктов, а у тебя
в голове - что?
     - Зачем вы меня оскорбляете, дядя?
     - Приношу  свои  извинения, уважаемый! А теперь скатывайся
вниз! Да поживее!
     - Не сойду! Думаете, дома у меня не было чемодана? Был, но
я его с собой не тащил. Нечего чемодану разъезжать  в  поездах!
Его место под тахтой! Да!
     - Нет,  ты  только посмотри, как он со мной разговаривает,
этот оболтус! Да у меня, если  хочешь  знать,  четыре  сына,  и
каждый старше тебя! - вскипел "индюшиное яйцо".
     - И приятно тебе будет смотреть, как твоего сына сгоняют с
места? - спросил "топор".
     - Ах,  так? И ты туда же? Пожалуйста, в таком случае пусть
мальчишка лежит на полке, а мой чемодан на  твоей  мозоли.  Мне
наплевать! - сказал "индюшиное яйцо" и сел.
     - Сойди вниз, сопляк ! Слышишь! - теперь уже набросился на
меня "топор".
     - Не сойду! - сказал я и уставился в потолок.
     - Проводни-ик! - завопил "индюшиное яйцо".
     Проводник  просунул  в  дверь сперва фонарь, затем - нос и
потребовал предъявить билеты. Но тут же  сам  усмехнулся  своей
наивности и велел приготовить деньги.
     У  двоих пассажиров оказались билеты. Проводник иронически
оглядел их и вышел.
     Наступило  молчание.  Каждый   думал   о   чем-то   своем.
Убаюканный  ровным  покачиванием  вагона,  я  вновь задремал на
отвоеванной полке... Словно наяву, я вижу, как во  двор  входит
Илико.  Он  тащит  на плече мешок с кукурузой. Вот он снял свою
ношу, положил ее под мушмулой, сам  присел  тут  же  в  тени  и
задымил самокруткой.
     - Илико, дай закурить! - прошу я.
     Но  Илико не обращает на меня внимания, он смотрит куда-то
вдаль.
     - Дядюшка Илико, дорогой, ну, угости же меня табаком! Ведь
это я, Зурико, не узнаешь  меня?  Илико  встает  и  исчезает  в
тумане.
     - Илико-о! - зову я.
     - Кто там?
     Я   вздрогнул  словно  ужаленный  и  проснулся.  Пассажиры
дремали.  Потоки  дождя  хлестали  в  окна  вагона.   Промокшие
деревья,  перегоняя  друг  друга,  спешили  укрыться куда-то...
Вдруг на лоб мне упала  холодная  капля,  Затем  вторая,  потом
капли  забарабанили  чаще.  Я  отодвинулся.  На полке собралась
небольшая лужица, я проложил ей пальцем дорогу, и вода  потекла
вниз, на чью-то голову.
     - Эй,   что   там   с   тобой,   несчастный?!   -  завопил
пострадавший, вытирая лоб ладонью и подозрительно нюхая  мокрую
руку.
     - Со мной - ничего. Это дождь, - ответил я спокойно.
     - Так ты сообрази там что-нибудь...
     - А   что  я  могу  сообразить?  Подняться  и  черепицу  ,
поправить?
     - Не болтай лишнего, сукин сын! Дырку-то заткнуть можешь?
     Я присел на койке, нащупал в потолке небольшое отверстие и
вставил  в  него  палец.  Вода  потекла  по  вытянутой  руке  и
собралась за пазухой. Я расстегнул пояс и дал ей дорогу. Вскоре
я почувствовал, что мои сапоги до половины наполнились водой.
     - Ничего не получается! - сказал я и стал спускаться вниз.
     - За  что  с  нас  деньги сдирают! - возмутился пассажир с
билетом.
     - Уж ты бы помолчал! Едет бесплатно  и  еще  обижается!  -
огрызнулся  безбилетный.  Я  спрыгнул  на  пол, и вода из сапог
фонтаном брызнула до самого потолка.
     - Скинь, парень, сапоги, простудишься, -  посоветовал  мне
"топор". - Протяни-ка ногу, я подсоблю!
     - Ничего,  дядя,  не беспокойтесь! - Я ухватился за полки,
подтянулся на руках и легко вылез из сапог.
     - Oгo! - воскликнул "индюшиное яйцо". -  Разве  можно  так
безбожно истязать себя? Сшил бы себе на номер больше!
     Вокруг  засмеялись.  Я  с  трудом  втиснулся  между  двумя
попутчиками.  Дождь  перестал,  все  облегченно  вздохнули.   Я
согрелся.
     - Слушай,  - начал опять "топор", - убери хоть сейчас свой
проклятый чемодан, иначе, вот те крест, выброшу его в окно!
     "Индюшиное яйцо" молча взял чемодан и забросил его на  мою
полку.
     Снова наступило молчание.
     Вдруг кто-то робко чихнул.
     - Будь  здоров!  -  отозвались хором со всех сторон. Потом
чихнул еще кто-то. А спустя полчаса  в  купе  только  и  слышно
было,  что пожелания здоровья, долгой жизни и благополучия, как
будто встретились после долгой разлуки близкие родственники.
     - Ну нет, так дело не пойдет! - заявил  вдруг  "топор".  -
Пока  мы  все не схватили воспаление легких и на этом вагоне не
поставили красный крест, нужно что-то сообразить!
     - Видать, не такой уж  он  балда,  каким  казался!  сказал
"индюшиное яйцо" и вытащил откуда-то бутылку водки.
     - У  меня есть вино, целый пуд, вон там, на третьей полке,
снимем  бочонок...  -  вмешался  в  разговор  молодой  блондин,
которого до сих пор никто не замечал.
     - Нет,  вино  сейчас  не  пойдет. Выпьем-ка лучше водки! -
ответил "топор", радостно потирая руки.
     - Воля ваша, - вежливо согласился блондин.
     - Ты лучше вынь пробку из бочонка. Как бы он не  лопнул  и
не  залил всех нac! - обратился чисто одетый пассажир с билетом
к молодому блондину. Блондин молча выполнил приказ и снова сел.
Пассажиры стали доставать разную снедь. Кто-то пожертвовал  нам
еще  бутылку  водки, "топор" добавил от себя две и сам же занял
пост тамады.
     - Товарищи! Среди вас нет  ни  одного,  кто  бы  был  моим
товарищем,  но  знаете ведь, как бывает в поезде? В поезде люди
сближаются, становятся друзьями. Кто мы? Откуда нас черт несете
     - Я из  командировки  возвращаюсь,  -  заявил  пассажир  с
билетом.
     - Прекрасно! - продолжал тамада. - А он кто?
     Откуда?  Черт  его  знает!  -  "Топор"  указал  пальцем на
"индюшиное яйцо".
     - Как это "черт его знает"! - подпрыгнул тот. - Ты что это
разошелся?! Придержи язык, а то...
     - Дай же произнести тост! Что взбеленился?  Так  о  чем  я
говорил?  Да.  Знаете  вы  меня?  Нет.  Знаю я вас? Тоже нет! В
другое время плевать я на вас хотел, но в том-то и  заключается
сила  поезда! Поезд соединил, сблизил, сроднил нас! А поэтому -
да здравствует поезд! - закончил он и опрокинул в рот стакан.
     - За наш поезд!
     - Да здравствует поезд!
     - Мда... Действительно,  странно...  За  поезд!  -  сказал
чисто одетый пассажир с билетом и передал стакан мне.
     - Я, товарищи, первый раз еду в поезде, - начал я.
     - Счастливый ты человек! - сказал "индюшиное яйцо".
     Перед  отъездом  Илико  и  Илларион предупреждали меня - в
поезде, мол, много жуликов и  проходимцев,  нужно  держать  ухо
востро. Выходит, ошибались они. Вот этот, например...
     - Как вас зовут, дядя? - обратился я к "топору".
     - Амбако!
     - Да,  Амбако.  Когда я впервые увидел его, подумал: "Куда
этого типа черт несет?" А вас как звать? - спросил я "индюшиное
яйцо".
     - Меня зовут  Антипо,  а  тебе  хватит  болтать!  Выпей  и
садись!
     - Да. А Антипо мне сначала показался сумасшедшим.
     - А теперь?
     - Теперь  что,  теперь  поезд  нас сдружил! Да здравствует
поезд! - закончил я и  выпил.  Тамада  снова  наполнил  стакан.
Второй тост он хотел провозгласить стоя, но, больно стукнувшись
головой о полку, тотчас же сел и начал:
     - Когда  бог  научил  обезьян  говорить,  то первое слово,
которым они обменялись друг с другом, было "здравствуй"!  Потом
вырубили леса, возвели дома, построили железную дорогу, пустили
по  ней  поезд,  в  этот  поезд  сели  мы,  сказали  друг другу
"здравствуй", и...
     - Я никому не говорил "здравствуй"!
     - Это вопрос вежливости...
     - Так пусть всегда живет это теплое слово "здравствуй"!  -
закончил Амбако.
     - Хороший   тост!..  Подумать  только,  что  такое  доброе
приветствие? Пустяк! А вот находятся  люди,  которые  не  хотят
сказать  человеку этого доброго слова! Вот есть у меня товарищ,
вместе в университете учились...
     - Вы из какого села, уважаемый?
     - Из Нигоити!
     - Хорошее село, а какой нынче урожай?
     - Благодарю, неплохой... Так вот, есть у меня товарищ...
     - Который с тобой не здоровается? Знаем мы  про  это!..  А
ты-то  знаешь,  что  у нас всего один стакан? Выпей. ради бога,
поскорей!
     ...Очередь снова дошла до меня. Я держал в руках стакан  с
водкой,  смотрел  на  живительную  жидкость,  наполняющую  тело
теплом, и мне хотелось рассказать  этим  незнакомым  людям  про
бабушку,  про  Илико  и  Иллариона,  про  Мери, хотелось петь и
кричать. Но я стыдился  чего-то,  стыдился  так,  как  стыдится
каждый  деревенский  мальчик  своих  залатанных  брюк и дырявых
чувяков.
     - Будьте здоровы, друзья, -  сказал  я,  прослезившись,  и
быстро сел.
     - Э-э-э... наш герой, никак, плачет! - обратился "топор" к
"яйцу". - Сколько же в водке градусов?
     - Все восемьдесят!
     - Двадцать,  готов  биться  об  заклад! - сказал я и вытер
слезы. - И плачу я вовсе не от  водки,  просто  в  глаз  что-то
попало!
     - Ладно, не беда... Я продолжаю, товарищи! - повысил голос
тамада.  -  Вот  мы  говорили, что бог создал обезьян, потом от
обезьян произошли мы. Ерунда это... Большинство людей произошло
от собственных ! родителей! Не будь наших родителей, мы и  этой
водки  бы не выпили. А не имей мы водки, не смогли бы выпить за
родителей. Я не видел еще пьяного человека, который не вспомнил
бы своих родителей!
     - Когда я напиваюсь, я ничего не помню, -  сказал  молодой
блондин.
     - Хорошо  еще,  что  ты  хоть  об  этом  помнишь! - сказал
"индюшиное яйцо". После тоста за родителей мы осторожно подняли
блондина и уложили на третьей полке, рядом с его бочонком.
     - Поверните его лицом к стенке,  что-то  он  подозрительно
икает! - предупредил нас "топор", но было уже поздно.
     Блондин взорвался, словно вулкан. Не успели мы опомниться,
как башлык нашего тамады окрасился в пурпурный цвет, "Индюшиное
яйцо" и чисто одетый пассажир с билетом в ужасе глядели друг на
друга. Один лишь я, чудом спасенный от неожиданного извержения,
стоял, словно Христос среди грешников, и дико хохотал.
     - Ах  ты,  мерзавец!  - взвизгнул "топор" и, сорвав с плеч
свой поруганный башлык, вышвырнул его в окно.
     - Стащите его вниз, свинью этакую!  -  зарычал  "индюшиное
яйцо".
     - Представляете,  какой  ужас!  Что  же мне теперь делать?
Главное - не моя! - стонал пассажир с билетом, вытирая  платком
сорочку.
     - Завяжите  ему  рот  полотенцем,  - посоветовал кто-то из
соседнего купе.
     - В чем дело, товарищи? Неужели лопнул бочонок? - раздался
вдруг тихий голос блондина.  С  верхней  полки,  из  полумрака,
выглянуло его сконфуженное, бледное, словно мел, лицо.
     - Ты  еще издеваешься над нами, подлец?! "Лопнул бочонок"!
У  тебя  что,  винегрет  в  бочонке?!  А?!  Вот  я  тебе!..   -
Разъяренный  Амбако ринулся на полумертвого от страха блондина.
Его с трудом удержали.
     ...Спустя полчаса тосты возобновились. Вскоре за  трапезой
остались лишь я и Амбако.
     - Я  хочу,  чтобы  ты,  дядя  Амбако, познакомился со мной
ближе, попросил я.
     - Кто ты такой?
     - Я - Зурикела Вашаломидзе!
     - Что ж, фамилия у тебя хорошая, и выпить ты,  видать,  не
дурак. А чей ты сын?
     - Я  сын моей бабушки, Иллариона и Илико. Амбако вытаращил
глаза.
     - Может, еще чей-нибудь? - спросил он наконец.
     - Больше ничей. Только троих. Я петь хочу.
     - И потому едешь в Тбилиси?
     - Нет, в Тбилиси я еду учиться. Ведь у меня есть  аттестат
зрелости.  А у тебя есть? Нету? Ты и знать не знаешь, что такое
аттестат  зрелости.  Да  здравствует  учение!  -  сказал  я   и
опорожнил стакан.
     - Я  вот  что тебе скажу... Ты, видать, неплохой парень...
Ты слушаешь меня? Да перестань же смеяться как дурак! Слушай! Я
- Амбако Горделадзе и тоже  еду  учиться.  "Куда  тебе,  старый
хрыч,  учиться!"  -  скажешь ты. Вот и напрасно. Учиться, брат,
никогда  не  поздно...  Вот  когда  царя  Николая  с   престола
свергли...  Да  ты держись, не падай! .. Когда Николая, говорю,
свергли с престола, я был таким  же,  как  ты,  молокососом.  И
думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему
рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты...
Так  я  тогда  думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был,
вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял?  Да  здравствует
учение! ..
     - Да здравствует дядя Илларион!
     - Амбако мое имя!
     - Нет, Илико!
     - Амбако!
     - Говорю тебе - Илико! Но когда у тебя вырос второй глаз?
     - Слышь, сынок, меня зовут Амбако!
     - Дядя Илларион, дай-ка я тебя поцелую!
     - Черт  с  тобой,  Илларион  -  так Илларион, но если, бог
даст, протрезвишься, зови меня Амбако!
     - Не хочешь меня поцеловать?
     - Чудак ты! Отчего не поцеловать  хорошего  парня?  Амбако
вытер  губы  рукавом и громко чмокнул меня. Я положил голову на
плечо Амбако и закрыл глаза.
     - Помнишь, Илларион, как ты подстрелил бедного Мураду?
     - Помню, сынок, как же не помнить!
     - А помнишь, что ты тогда сказал?
     - А ну-ка напомни!
     - Утешал меня: не плачь, мол, Зурикела}
     - Да, да, вспомнил!
     - А ты? Ты ведь тоже плакал!
     - Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
     - А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
     - Как же, отличный был табак!
     - Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
     - Помню и про наперченный.
     - Ты ведь знаешь: ты и  Илико  для  меня  дороже  всех  на
свете!
     - Знаю, знаю, сынок... А теперь засни!
     - Бабушка уже спит... Нет, не спит... Думает обо мне...
     - Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя...
     Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и
все вокруг...  Как  бы поезд не сошел с рельсов... Впрочем, мне
бояться нечего  -  я  сплю  на  груди  Иллариона...  Мозолистая
шершавая   рука  его  нежно  гладит  меня  по  влажному  лбу...
Постукивают на стыках колеса... Поезд мчится, гудит.
     - Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-y!
     - Иду, иду, бабушка! - кричу я и бегу сквозь легкий туман.
     - Спи, сынок... - успокаивает меня кто-то.

        ЧТО ТАКОЕ ДОМ
     Я уже студент  экономического  факультета.  Богатство  мое
по-прежнему  состоит  из одной пары брюк и одного "хвоста" - по
политической экономии. Пока  я  учился  на  первом  курсе,  мою
стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой
получке она упрекала меня:
     - Мог  бы,  лентяй,  стать  отличником... Теперь в связи с
"хвостом"   домохозяйку   лишили   стипендии,   и   поэтому   к
политэкономии мы готовимся вместе.
     - Ну как, когда сдаешь? - спрашивает она каждое утро.
     - Отвяжись,  ради  бога,  тетя  Марта! - злюсь я. - Что ты
пристала, точно моя бабушка!
     - Пропадите вы оба пропадом! - кричит хозяйка. - Нужны  вы
мне...  Ты  думаешь расплатиться со мной или нет? Или забыл про
управдома?  Сегодня  опять  он  меня  предупредил  -   держишь,
говорит, непрописанного жильца, а про благодарность забыла.
     - Ну  и поблагодарила бы его! Жалко тебе хороших слов, что
ли!
     - Не скаль зубы, дурак!  Садись  и  занимайся!  Если  тебе
через два дня не восстановят стипендию, выгоню из дому!
     - А  может,  аспирантуру  закончить за два дня? Подумаешь,
дом! Мышеловка какая-то...
     - Каков поп, таков и приход! Может,  ты  желал  комнату  с
горячей ванной?
     - Да, кстати, принеси-ка, пожалуйста, стакан горячего чаю!
     - Гроб тебе принесу дубовый!
     - И не забудь положить сахару!
     Хозяйка уходит. А я грустно смотрю на свои конспекты. Тетя
Марта   живет   в   крохотном  двухкомнатном  домишке  в  конце
Варазис-Хеви. Моя хозяйка - некрасивая,  сварливая,  но  добрая
женщина.  У  нее всего один жилец, да и тот - я. Я занимаю одну
комнату, в которой, кроме меня, помещаются одна  кушетка,  один
стол,  Софья  и  вышитая  женщина  с рыбьим хвостом на стене. У
Софьи - зеленые глаза. Утром после моего ухода она  старательно
чистит  и  вытирает  мою  единственную тарелку, потом весь день
сидит на подоконнике  и  глядит  на  старое  тутовое  дерево  и
прыгающих   на   нем   воробьев.   Это  дерево  и  тетя  Марта,
оказывается, ровесники, но еще никто не видел его плодоносящим.
Софья - очень хитрая  и  себялюбивая.  Вечерами  она  терпеливо
ждет,  когда  я  лягу  и  согрею  постель. Лишь после этого она
сходит с подоконника и осторожно лезет ко  мне  под  одеяло.  Я
очень  люблю Софью, нет, не то что люблю, просто очень привык к
ней, - наверное, это и есть любовь. Откуда она пришла к нам,  -
этого  не  знаем  ни  я, ни моя хозяйка.. Было это вечером. Она
молча вошла в мою комнату, задрала  хвост,  потерлась  боком  о
ножку   кушетки  и  вопросительно  взглянула  на  меня,  словно
спрашивала: "Я нравлюсь тебе?" Она  была  похожа  на  соседскую
девушку, и поэтому понравилась мне. "Софья, Софья! " - позвал я
ее.  Она  повернулась  ко  мне  спиной и не спеша направилась к
двери. "Куда ты, Софья, останься, пожалуйста!" - попросил я.  И
Софья осталась. С тех пор мы живем вместе...
     Софья  чувствует, что дела мои обстоят неважно, и всячески
старается поддержать меня. Я в десятый раз перечитываю конспект
и в отчаянии кладу его под подушку. Вчера  вечером  тетя  Марта
сказала  мне,  что  я  отъявленный  безбожник, отсюда и все мои
беды. Я ответил, что, по-моему, самый безбожный безбожник - это
сам бог, который лишил меня покоя, а ее - стипендии. Тетя Марта
заявила, что господь не простит мне подобного  богохульства.  Я
сказал,   что   чихал   я  на  этого  бога.  Тогда  тетя  Марта
потребовала, чтобы я немедленно  пал  на  колени  и  вымолил  у
всевышнего  прощения,  иначе  он лишит меня дара речи. На это я
ответил, что всевышний уже  лишил  меня  языка,  -  второй  раз
выхожу  на  экзамен и ни разу не могу вымолвить ни слова! Тогда
тетя  Марта  испуганно  перекрестилась,  плюнула  и   с   шумом
захлопнула за собой дверь...
     ...Сегодня  утром я снова иду на экзамен. На всякий случай
я решаю последовать совету тети  Марты,  становлюсь  на  колени
перед кушеткой, воздеваю руки к потолку и молю бога:
     - Боже,  прежде  всего  прошу тебя, сделай так, чтобы этот
прогнивший потолок не обрушился мне на  голову...  Потом,  боже
всемогущий,  сегодня,  в  десять  часов утра, у меня экзамен по
политэкономии. Ты знаешь, что такое  товар?  Корова,  свинья  и
козел - это не товар, как я думал раньше. Но, с другой стороны,
корова,  свинья  и  козел  могут стать товаром. Не понимаешь? Я
тоже не понимаю. Потому и прошу тебя - помоги  мне  сдать  этот
предмет!  Не  позорь  меня  перед Илико, Илларионом и бабушкой!
Только не говори, что в мои годы ты учился на круглые  пятерки!
Это  ты брось! Илларион тоже так говорит! Вы, старики, только и
умеете, что читать молодым  нравоучения!..  Если  уж  ты  такой
умный,  забудь  про вчерашнее и помоги мне на экзамене! Вот это
будет по-божески! Нет, в самом деле, что тебе стоит  подбросить
мне одну захудалую тройку?!. Ну как, боже, ты слышишь меня?!
     - Эй, кто ты такой?! - раздался вдруг громкий окрик.
     У меня со страха кровь застыла в жилах, во рту пересохло.
     - Тебя спрашивают! - повторил голос.
     - Я... Я... Я - Зурико...
     - Вашаломидзе?
     - Да, Вашаломидзе!
     - И не стыдно тебе жить без прописки?
     - Что?
     - Ступай  немедленно  за мной в милицию! Там я тебе покажу
"что"! Кровь снова потекла по моим жилам.
     - А кто ты такой? - спросил теперь я и  обернулся,  Передо
мной  стоял  высокий,  тощий  мужчина  в видавшей виды шляпе, с
истертым портфелем под мышкой, - наш управдом Доментий.
     - Дядя Доментий! - состроил я гримасу.
     - Черт тебе дядя! - состроил гримасу Доментий.
     - Товарищ Доментий! - поправился я.
     - Какой я тебе товарищ? - оборвал меня Доментий.
     - Ну, тогда мне все  равно,  кто  ты,  -  взорвался  я,  -
отстань от меня, я спешу на экзамен!
     - Придержи-ка  язык!  Одевайся  поживее  и марш со мной! -
рявкнул Доментий и засунул руку в карман.
     - Вынь руку из кармана, а потом разговаривай  со  мной!  -
повысил голос я.
     Доментий даже застонал от удивления.
     - Да ты!.. Да как!.. Как ты смеешь! Молокосос!..
     - Говорю тебе по-человечески: оставь меня в покое, сегодня
у меня экзамен! Завтра я сам пойду в милицию!
     - Нет.  Ты  пойдешь  сегодня,  иначе  завтра  тебя поведут
силой! Я понял, что Доментий не шутил. Софья догадалась, что  я
оказался в безвыходном положении, и начала истошно мяукать.
     - Заткни  ей  глотку,  не  то  вышвырну  в  окно! - сказал
Доментий. Софья испугалась и замолчала. Я  оделся.  Через  пять
минут мы уже спускались по Варазис-Хеви.
     - Нет  у  тебя  сердца  и  жалости!  Человек  собирался на
экзамен, а ты его тащишь в милицию, - сказал я.
     - Это у меня нет сердца? - обиделся он.
     - У тебя! У кого же еще?
     - А у тебя оно есть? Вот  ты  живешь  без  прописки  и  не
думаешь  о  том, что отвечать-то за тебя придется мне! Скажут -
Доментий покрывает непрописанных, Доментий с них...  А  ты  мне
что-нибудь давал? Ну, cкaжи, давал ты мне хоть одну копейку?
     - Нет!
     - То-то!  А  то  - Доментий взяточник, Доментий грабитель,
Доментий обманщик... А кто вор и мошенник?
     - Кто?
     - Сколько ты платишь за комнату? - спросил вдруг Доментий.
     - Двести пятьдесят в месяц, - ответил я.
     - Откуда у тебя такие деньги?
     - Бабушка присылает.
     - А у бабушки откуда?
     - Занимает у Иллариона.
     - А Илларион где достает?
     - Если урожай хороший - продает вино, а нет -  занимает  у
Илико.
     - А где достает Илико?
     - Да  что  ты  ко  мне  пристал? ! А тебе-то самому кто их
дает?
     - Никто. Потому и веду тебя в милицию!
     - Говори прямо: что тебе от меня нужно?
     - Мне - ничего.  Отведу  тебя  в  участок,  сдам  по  всем
правилам  правительству и доложу. вот гражданин... Какая у тебя
профессия?
     - Пока никакой.
     - Прекрасно!.. Вот гражданин без  определенной  профессии,
без   прописки,  провалившийся  на  экзамене...  Ты  по  какому
предмету провалился?
     - По политэкономии...
     - Тем   хуже   для   тебя...   Политически    неграмотный,
верующий... Ведь молился богу?
     - Молился.
     - Замечательно!..  Сдам  тебя  правительству,  и...  ты  в
тюрьме сидел?
     - Нет...
     - Ну, так пожалей  же  себя!  В  два  счета  оформлю  тебе
прописку  -  комар  носа  не  подточит,  -  сказал  Доментий  и
остановился около закусочной. - Понял?
     - Нет...
     - Болван! О  чем  с  тобой  говорить,  когда  ты  даже  не
понимаешь,  что  значит  дом  и прописка! .. Ну, что ты на меня
уставился? Зайдем к Риголетто, закусим... По правде  говоря,  я
был   очень  голоден.  Я  посмотрел  на  Доментия  благодарными
глазами, нежно улыбнулся и последовал за ним в подвал.
     Мы подсели к столику в углу закусочной.  Доментий  отогнул
скатерть,  чтобы не запачкаться, отодвинул тарелку с мухомором,
втиснул портфель между  спинкой  стула  и  собственной  спиной,
вытер лоб и заботливо спросил:
     - Ну, что будешь есть?
     - Все! - живо ответил я.
     - А пить?
     - За  твой  счет  -  хоть  керосин!  - пошутил я. Доментий
улыбнулся и стукнул по столу рукой:
     - Риголетто! Из-за стойки вышел хромой буфетчик и замер на
одной ноге у нашего столика.
     - Аджан!
     - Привет, Риголетто! Знакомься: свой парень, хлебосольный,
сегодня распоряжается он! Я встал, вежливо поклонился,  крепко,
по-тбилисски, пожал руку Риголетто и назвал свое имя.
     - Сагол,  видать,  крепкий  парень! - сказал Риголетто и с
сожалением посмотрел на меня. - Что прикажете подать?
     - Два пива, два сыра, две зелени, редиску не  забудь!  Два
хлеба и бутылку водки! Икра есть?
     Риголетто глупо улыбнулся. Вскоре стол был накрыт.
     Доментий наполнил стаканы, чокнулся со мной и молча выпил.
Второй   стакан  выпили  за  наше  знакомство.  Потом  Доментий
произнес тост:
     - Я,  Доментий  Хачапуридзе,  -  маленький   человек.   Но
Наполеон  тоже  маленький был, а мой отец - еще меньше него, но
горы сворачивал. Я  -  управляющий  домами,  и  сердце  у  меня
мягкое. От меня зависит жить человеку в доме или на улице. Тебе
приходилось жить на улице?
     - Что я, беспризорный, что ли? - обиделся я.
     - А  вот  захочу  -  и выгоню тебя на улицу, потому что ты
непрописанный!
     - А ты возьми и пропиши меня - и делу конец!
     - Я-то возьму, но ты разве даешь?
     - Что? - не понял я.
     - Ладно, выпей! - сказал Доментий и наполнил стаканы.
     Мы выпили. И тогда я заметил, что  глаза  Доментия  начали
косить.
     - Ты знаешь, что такое дом? - продолжал он.
     - А что тут знать? Дом - это дом!
     - А все же?
     - Ну...  комнаты,  перекрытые  черепицей, или соломой, или
дранкой... Доментий захихикал и снова взялся за стакан.
     - Чудак ты! Дом - это прежде  всего  семья!  Есть  у  тебя
семья?
     - Нет!
     - Ну  и  дурак же ты, братец мой! В твои годы, если хочешь
знать, у меня была уже вторая  жена.  Теперь  я  опять  живу  с
первой...  О  чем я говорил? Да! Семья и дом неотделимы друг от
друга. Не имеешь дома - не сможешь жениться, не женишься  -  не
сможешь жену в дом привести? А ты знаешь, как появился дом?
     - Знаю!
     - Скажи!
     - Из кирпича, досок, извести, камня, черепицы...
     - Замолчи,  жалкий  ты  человек! .. До того, как придумали
кирпич, человек жил на дереве...
     - В пещере, - поправил я.
     - Одни жили в  пещерах,  другие  -  на  деревьях...  Потом
человеку  надоело  жить  на дереве и он спустился на землю... А
потом, знаешь, что с ним случилось?
     - Прошелся туда-сюда и снова полез на дерево...
     - Нет, сперва он гулял, а потом ему стало холодно!  И  что
он сделал?
     - Надел пальто и coгрелся!
     - Идиот!  Где  тогда  были пальто?! Взял он кремень, высек
огонь, развел костер и  согрелся.  Но  ты  же  знаешь,  природа
коварна.  Подул  вдруг холодный ветер с востока. Взял человек и
возвел стену  с  восточной  стороны,  -  чтоб  огонь  от  ветра
оградить.  Подул  потом  ветер  с  запада, возвел тогда человек
вторую стену,  с  запада.  Потом  как  налетит,  как  засвистит
сквозной  ветер - с севера на юг! Что оставалось делать бедному
человеку? Поставил он еще две стены - с севера и с юга. А  дело
было  осенью. Хлынул дождь - холодный, проливной. Видит человек
- плохо дело, гаснет огонь. Что  делать?  Тут  он  и  сообразил
перекрыть стены соломой!
     - Дальше?
     - Дальше  -  новая  беда:  горит  костер, дым ест человеку
глаза - хоть плачь! Он туда, он сюда - что делать? Не разбирать
же стены? Но он все же человек был, а мы тем  и  отличаемся  от
животных, что кое-что соображаем и говорить умеем.
     - Сам  ты  животное,  Серапиона  ты, вот кто! - сказал я и
схватился за бутылку.
     - Поставь бутылку, глупец! .. Где ты меня остановил?
     - ...Человек в дыму задыхался!
     - Да, чуть не задохнулся, несчастный. Потом он  догадался:
пробил  отверстие в потолке, дым вышел, вздохнул он свободно...
Сидит человек у костра, греется. И захотелось ему узнать  -  не
перестал ли дождь. А как узнать?
     - Очень просто: высунул руку!
     - Куда?
     - В окно, куда же еще!
     - Болван!  Окна-то  ведь не было? Вот он и решил сделать в
стенке окно... А  потом  ему  потребовалось  выйти...  Ну,  сам
понимаешь  зачем...  Риголетто!  Два по сто! - Доментий икнул и
продолжал: - Пробил он дверь, и получился... Что?
     - Отверстие! - ответил я.
     - Вот идиот! Дом получился, понимаешь ты, дом!
     - Не знаю, мой дед иначе дом строил...
     - А мой совсем  не  строил,  он  в  чужой  вошел,  но  это
неважно...  Потом  человек  привел  из  лесу собаку, поручил ей
сторожить дом, а  сам  ушел.  Привел  жену,  поручил  ей  вести
хозяйство  и  снова  ушел.  Принес  дичь...  Стали  они есть да
похваливать... А потом  пошли  у  них  дети,  внуки,  правнуки,
праправнуки...  Появилось  село,  затем  район,  затем город и,
наконец, столица... Столица Грузии - Тбилиси... Вот  видишь,  с
каким  трудом  создавался  наш  Тбилиси?  А ты свой труд вложил
сюда? Нет! Так как ты смеешь после этого  жить  в  Тбилиси  без
прописки?!  Но  ничего, не огорчайся... Ты мне нравишься... Как
звать тебя?
     - Зурико!
     - Зурико... С Мартой я поговорю отдельно, а с тебя  возьму
всего-навсего  двести  рублей,  не  больше...  Смотри только не
проговорись! .. Как тебя звать?
     - Зурико!
     - Да. Значит, молчок! Понял,  Зурико?  -  Доментий  лукаво
подмигнул мне, да так и остался с закрытым глазом.
     Тогда  он  подмигнул вторым глазом и тоже не смог открыть.
Так и заснул.
     Я наполнил водкой стакан и подозвал Риголетто.
     - Аджан! - не замедлил явиться буфетчик.
     - Пей! - сказал я, протягивая ему стакан.
     - На работе не  пьем!  -  ответил  Риголетто  и  осторожно
поставил стакан на стол. Я обнял буфетчика и спросил:
     - Ты знаешь, что такое политэкономия?
     - И политику знаю, и экономию!
     - Тогда скажи мне: что такое товар?
     - Какой товар, бес фактурный?
     - Нет, фактурный!
     - Все,  что  лежит на витрине это товар. Есть еще товар на
складе...
     - Правильно! А  этого  мертвеца  видишь?  -  указал  я  на
Доментия.
     - Спит, - сказал Риголетто и усмехнулся.
     - Это Серапиона.
     - Не Серапиона, а Доментий.
     - Я  говорю  тебе  -  Серапиона,  - сказал я, потом залпом
опорожнил стакан и вдруг  почувствовал,  что  вокруг  меня  все
завертелось.  Стол,  я  и Риголетто очутились на стене. "Сейчас
полетим вниз! " - промелькнуло в голове. Я зажмурился. Когда  я
открыл  глаза,  все  было  в  порядке... - Ты меня не знаешь? -
спросил я Риголетто. - Я - Зурикела Вашаломидзе... А ты знаешь,
что такое политэкономия?
     - Ва, сказал же, знаю! Принести счет?
     - Неси!..
     Риголетто ушел,  принес  огромные  бухгалтерские  счеты  и
бойко застучал костяшками:
     - Два  шашлыка  -  сорок рублей, два хлеба - шесть рублей,
водка, зелень, сыр... В общем, всего триста рублей...
     - Триста рублей - это много... Хватит и пятидесяти...
     - Ты что?!
     - Дай, говорю, рублей пятьдесят, для машины  достаточно...
Не хочется тащиться пешком...
     - Знаешь,  что  я  тебе  скажу?..  -  В  руке  у Риголетто
сверкнул аршинный нож.
     - Ты что, убить меня хочешь? - спросил я.
     - Выкладывай деньги! - прошипел буфетчик.
     - Обыщи меня! Найдешь хоть один рубль - ставлю два литра!
     Риголетто молча схватил меня за воротник.
     - Дядя Доментий! Товарищ Доментий! Доментий!
     Вставай, проклятый, убивают! - завопил я. Доментий  открыл
глаза,  взглянул  на  меня  невидящим  взором,  махнул  рукой и
переложил голову с одной тарелки на другую.
     - Отпусти! - взмолился я. - В залог вот его оставлю!  Мало
тебе этого?
     - Мало!  -  ответил буфетчик. - Выкладывай деньги! Шутки -
потом!
     - Ладно! - согласился я. - Отпусти меня...
     Риголетто разжал пальцы.  Я  схватил  портфель  управдома,
раскрыл  его  и  потряс  над столом. Портфель был пуст. Тогда я
вывернул карманы  пиджака  Доментия.  В  них  оказалось  четыре
тридцатки.
     - Сто  двадцать  рублей.  Гони еще восемнадцать червонцев!
Теперь я перешел на карманы брюк. В них оказалось сто пятьдесят
рублей.
     - Гони еще тридцать! - сказал Риголетто.
     - Бессердечный ты человек! Неужели у  тебя  детей  нет?  -
попробовал возмутиться я.
     - Нету! - отрезал буфетчик.
     - Тогда  эти  тридцать  рублей  я удержу за бездетность! -
сказал я и направился к двери.
     - Убери с моих глаз эту падаль,  -  крикнул  Риголетто,  -
иначе я за себя не ручаюсь!
     Я понял, что оставлять здесь управдома опасно.
     Взвалив  Доментия на плечи, я кое-как выбрался из владений
Риголетто. В ту ночь я, Доментий и Софья спали вместе, в  одной
постели.  Спали  безмятежным  сном,  без  всякой прописки, и ни
одному из нас не было стыдно.

        КОГО Я ВИЖУ!
     Вот уже третий год  я  живу  в  Тбилиси.  В  деревне  меня
называют  "городским  жуликом",  в  городе "деревенщиной". Тетя
Марта  по-прежнему  считает   меня   злостным   неплательщиком,
управдом  Доментий  -  аферистом,  профессора  - гастролером, и
только для бабушки, Илико и Иллариона - сколько бы институтов я
ни кончил - я остался прежним Зурикелой - прохвостом,  болтуном
и  нехристем.  Софье  все  равно, кто я, она не интересуется ни
моим прошлым, ни настоящим, ни будущим. Софья  греется  в  моей
постели, ест остатки моего обеда. И этого вполне достаточно для
ее   кошачьего   счастья.   "Хвосты"   по-прежнему   неотступно
преследуют  меня,  а  моя  стипендия  лежит  где-то  в   сейфах
университетской  бухгалтерии  и терпеливо ждет, - когда же она,
наконец, увидит своего хозяина...
     ...На дворе мороз.  Валит  снег.  Воет  ветер.  Я  сижу  в
комнате  тети  Марты.  Здесь  теплее.  На  столе  поет  пузатый
самовар. Мы медленно тянем горячий чай и мирно беседуем.
     - Бедная твоя бабушка... - вздыхает тетя Марта. - Если  бы
ты, лоботряс, получал стипендию, ей было бы легче...
     - Тетя  Марта,  сегодня  день  моего рождения, не отравляй
его, ради бога!
     - Будь проклят день, когда ты родился, бесстыдник!
     - Благодарю! Вам того же желаю! Алаверды,  тетя  Марта!  -
говорю я и чокаюсь чайным стаканом с хозяйкой.
     - У,  шалопай!  -  Тетя  Марта  прячет  улыбку и незаметно
опускает свой сахар в мой стакан. Зима в Тбилиси холодная.  Мне
приятно  сидеть  в  комнате  тети  Марты.  После чая она обычно
начинает рассказывать разные  печальные  истории,  и  всегда  в
третьем лице, но я знаю, что все это - из ее собственной жизни.
Я люблю слушать печальные истории.
     И  тетя  Марта любит слушать мою болтовню. Она корчится от
смеха, после каждой паузы говорит: "Чтоб ты  провалился!"  -  и
вытирает  слезы.  Сегодня  по  поводу дня моего рождения в роли
рассказчика выступаю я. Тетя Марта перестает отхлебывать чай  и
внимательно слушает.
     - Ты знаешь моего Илико? - начинаю я.
     - Еще   бы!   Сколько   раз   ты   про  этого  одноглазого
рассказывал.
     - Так вот, слушай... Во  дворе  Илико,  у  самого  плетня,
стоит  высокая  черешня.  Дерево  это знаменито тем, что к нему
привита черешня четырех сортов:  шамбала,  майская,  поздняя  и
белая.  Так  что  оно плодоносит все лето. Илико гордится своим
чудо-деревом и бережет его, как свой единственный глаз. Вряд ли
кто осмелится забраться на дерево днем, а по ночам  Илико  спит
на балконе в обнимку с допотопной берданкой, заряженной солью.
     Как-то  под вечер мы с Илларионом отправились на мельницу.
В ожидании очереди время прошло незаметно.  Возвращались  домой
далеко   за  полночь.  Поравнявшись  с  домом  Илико,  Илларион
остановился.
     "Отдохнем немного!" - предложил он и уселся под  черешней.
Я не возражал. Посидели. Выкурили по одной. Я встал.
     "Куда ты спешишь?" - сказал Илларион.
     "Не сидеть же здесь до утра! Я спать хочу!"
     "А черешни не хочешь?"
     "Еще бы! А где ее взять?"
     "Как это - где? Вот она, над тобой! "
     "Ну нет, благодарю тебя! Ты, видно, забыл про берданку! "
     "Дурак! Его берданку разорвало третьего дня!"
     "Ну и пусть, я все равно не полезу!"
     "Значит,  на  дерево  карабкаться  мне,  а  черешню лопать
будешь ты?"
     "Почему бы и нет!"
     "Ах ты, мерзавец! И тебе  не  стыдно  посылать  на  дерево
бедного старика?"
     "Не прибедняйся, пожалуйста! "
     "Хорошо, черт с тобой, полезем вместе!"
     Договорились:  я  должен был забраться во двор, хорошенько
все разведать,  влезть  на  дерево  и  после  этого  дать  знак
Иллариону.  Вокруг  все  было  спокойно.  Я ползком добрался до
черешни, прислушался, потом осторожно  встал,  крепко  обхватил
руками ствол дерева и... прилип к нему!
     Прилип,  как муха! Всем телом! Весь ствол дерева на высоту
человеческого  роста  был  обмазан  толстым  слоем  дьявольской
смеси,  в  которой  по  запаху угадывались тавот, навоз, птичий
помет и еще какая-то дрянь... Я с трудом оторвался  от  дерева.
Вся  одежда  воняла.  Я стоял, задыхаясь от злобы и зловония, и
думал о том, как отомстить Иллариону за соблазн. Лучшего выхода
не было, -  я  вскарабкался  на  дерево  и  протяжно,  но  тихо
свистнул.  Тотчас  же Илларион тенью перемахнул через плетень и
осторожно двинулся к дереву. Я услышал его  громкое  сопение  и
приглушенный голос:
     "Эй, что тут воняет?"
     "Ничего,   ничего,   поднимайся!"  -  ответил  я  шепотом.
Илларион широко раскрыл объятия, обхватил дерево  и...  застыл.
Под  деревом  минуту  царило  гробовое  молчание, потом до меня
донеслось злобное шипение:
     "Зурикела, что это значит?"
     "Это значит, что бог наказывает  вора!  Что,  не  нравится
соус?" - ухмыльнулся я.
     "Зурикела Вашаломидзе, если ты решил провести всю жизнь на
этом дереве,  то  сиди.  Но если спустишься когда-нибудь вниз -
прирежу, как рождественскую свинью!"
     "Сам во всем виноват!"
     "В чем я виноват, сукин ты  сын,  в  чем?  Черешней  хотел
угостить  тебя,  подлеца.  А  навоза  для  тебя  в моем доме до
второго пришествия хватит".
     "Ну будет тебе! Я спускаюсь, пусти меня!"
     "Зурикела! Пожалей свою грешную голову, не делай ни шагу!"
     "А что, летать прикажешь?"
     "С  ума  меня  сведет  этот  мерзавец!  Ты  как  со   мною
разговариваешь,  молокосос?!  Как  мне  теперь  домой  идти, ты
подумал об этом?"
     "А мне как идти?"
     "Тебе идти не придется больше! Труп твой, слышишь, труп  я
принесу домой!" - Илларион собрался было дотянуться до меня, но
закашлялся. Его тошнило. Я камнем свалился с дерева.
     "Илларион, дорогой, что с тобой? Тебе плохо?"
     "Прочь  от  меня,  не  прикасайся!"  -  оттолкнул он меня.
Поглощенные перебранкой,  отравленные  зловонием,  мы  ослабили
бдительность. Вдруг на балконе Илико что-то загрохотало, упало,
покатилось и разразилось истошным воплем:
     "А-у-у,  держи  его, держи! Вы зайдите снизу, вы - отсюда,
остальные - оттуда! А-у-yyl!."
     Опрокинув плетень лобовой атакой, мы галопом выскочили  на
дорогу. Грянул выстрел.
     "Еще подстрелит нас, косой черт! " - пробормотал Илларион,
взваливая на плечо мешок с мукой.
     "Не  бойся, пока он будет перезаряжать берданку, мы успеем
уйти! "
     "Черта с два! Ружье-то двуствольное! "
     "А ты почем знаешь?"
     "Да я же ему одолжил свое! "
     "Ну, тогда пеняй на себя! "
     "Бери мешок, дурак! Бежим! "
     Я подхватил свой мешок и  собирался  было  последовать  за
Илларионом, как раздался второй выстрел. Илларион выронил ношу,
странно  согнулся,  одной  рукой ухватился за меня, другой - за
мягкое место и издал вопль, от которого задрожали стекла в доме
Илико. Я поспешил зажать ему рот.  Илларион  извивался,  словно
ужаленный,  вертелся  волчком,  приседал, вытягивался - словом,
выделывал такие трюки, которым позавидовал  бы  любой  акробат.
Пришлось бросить мешки и взвалить раненого себе на спину...
     ...Тетя   Марта  смеется  до  слез.  Потом,  обессиленная,
перекатывается со  стула  на  кушетку  и  машет  мне  руками  -
замолчи, мол. Но остановить меня не так-то просто...
     "...Зурикела,  дорогой,  не  оставляй  меня,  не  срами на
старости лет! - молил меня Илларион, скрипя от боли  зубами.  -
Ох,  Илико  Чигогидзе,  попадись  ты  только  мне  в руки! Уж я
разделаюсь с тобой!.. Зурикела, спаси меня, умираю! .."
     "Соль-то каменная?" - спрашиваю я.
     "Смеешься, негодяй? Издеваешься? Ну, погоди, Доберусь я до
вас обоих, мерзавцы!  ..  О-о-о,  боже,  будет  ли  конец  моим
мучениям?.. Горю!.."
     "Потерпи, скоро рассосется..."
     "Когда же это будет?! Всадил в меня, косой черт, пуд соли!
"
     Я осторожно опустил Иллариона на землю, уложил лицом вниз,
спустил  с  него  штаны  и  осмотрел  рану.  "Плохи мои дела? -
простонал Илларион. - Дотяну до утра?"
     "Ну что ты, Илларион!" - успокоил я его.
     "Зурикела, сынок, подуй на  рану,  авось  полегчает!  "  -
взмолился Илларион.
     Битый  час  сидел  я  подле  него, дул на рану и проклинал
Илико. Потом кое-как, с большим  трудом  дотащил  Иллариона  до
дому,  уложил  на  кушетку  и наложил на посиневшую рану мокрое
полотенце. Затем я сбегал к себе домой, привел бабушку и больше
не отходил от кряхтевшего и стонавшего друга.
     "Видишь, видишь, Ольга, какую он со мной выкинул шутку?  -
сокрушался   Илларион,   впиваясь  зубами  в  подушку.  -  У-у,
одноглазый дьявол, доберусь я до тебя! Доберу-у-сь! .."
     "Неужели он не знал, что это ты?" - спросила бабушка.
     "Упаси боже! Если бы он меня узнал, лежал  бы  сейчас  ваш
Илларион с пулей в груди..."
     "Поделом  тебе!  В  другой  раз  будешь  умнее. А ты о чем
думал,  прохвост?  -  вдруг  накинулась  на  меня  бабушка.   -
Раздевайся  сейчас  же  и  ложись  спать. Постираю вашу вонючую
одежду, авось высохнет  до  утра,  а  нет  -  так  валяйтесь  в
постели... Лодыри!.."
     Легли мы только на рассвете.
     ...Было  совсем светло, когда на дороге показался Илико. Я
первым заметил его из окна и затаил дыхание. Илико нес на спине
два мешка с мукой. Мешок побольше он сбросил у ворот Иллариона,
другой перекинул  через  наш  плетень.  Потом  он  сложил  руки
рупором и закричал:
     "Илларион!.. Илларио-о-н!.. Ты что, не слышишь, дорогой?"
     Илларион молчал, как могила.
     "Зурико! Зурикела-а-а!" - не унимался Илико.
     "Чего ты разоряешься, косой черт ! - откликнулась бабушка.
- Чуть свет будишь мне ребенка! Что хотел?"
     Илико,  который больше всего на свете боялся моей бабушки,
сразу же смягчил голос:
     "Ничего, дорогая Ольга, я хотел  только  узнать,  дома  ли
Илларион".
     "А  мой Зурикела сторожем к нему приставлен, что ли? Пойди
и сам посмотри!"
     Илико с минуту  молчал,  словно  сил  набирался,  а  потом
разразился:
     "Где   ты,   носатый  дьявол?!.  Выйди,  покажись!  ..  Не
смеешь?., Вор! Разбойник!.. Нашел себе занятие - воровать чужую
черешню! .. Бесстыдник! .. Ну,  каково  лежать  в  постели?  Не
нравится?..  А  может,  подбавить  еще немного соли? Не хочешь?
Выходи, говорю тебе, покажись! .. Не можешь ходить? Так тебе  и
надо,  бандюга!  Будешь  знать, как обворовывать честных людей!
.."
     "В чем дело, Илико, за что  ты  его  так  проклинаешь?"  -
спросила бабушка.
     "За  что?  Задумал, понимаешь, прошлой ночью моей черешней
полакомиться. И получил по заслугам. И он, и его дружок! "
     "Какой еще дружок?"
     "Не знаю!  Пусть  сам  скажет!.."  -  уклонился  Илико  от
ответа.
     "Погоди, может, это был вовсе не Илларион?!"
     "Да  если  б  это  был не он, разве простил бы мне столько
ругани! И потом, с чего это ему вдруг приспичило  стирать  свою
сорочку и брюки? Bон! Развесил на перилах! Скажите, пожалуйста,
разбогател,  смену  имеет!  Вставай, выходи, носатый, и забирай
свою муку, пока я не передумал!.. Разбойник!.." Илико  с  видом
победителя  зашагал  по  дороге.  Пройдя  несколько  шагов,  он
остановился, обернулся к бабушке и громко спросил:
     "А все же, где этот прохвост Зурикела? Или  он  не  слышит
меня?"
     "Что тебе от него нужно?" - сказала бабушка и взяла в руки
палку.  "Ничего  особенного,  дорогая... Просто хотел спросить,
долго ли он тащил вчера на спине носатого дружка?.."
     Не вытерпев больше, я с хохотом выбежал на двор.
     Смеялась бабушка, смеялся Илико. Не  смеялся  лишь  бедный
Илларион  он  по-прежнему  лежал, уткнувшись носом в подушку, и
скрипел зубами...
     ...Я закончил свой рассказ. Тетя Марта встала,  поцеловала
меня  в  лоб и налила чай. Потом открыла шкафчик, достала банку
орехового варенья и положила мне на блюдечко два черных шарика.
     - Ну и уморил ты меня, Зурикела! Дай бог здоровья тебе,  и
твоей бабушке, и твоему Илико, и твоему Иллариону!..
     - Это  я  завтра утром съем, тетя Марта, - сказал я и взял
блюдечко.
     - Ешь сейчас, а на утро возьми вот это! - ласково  сказала
тетя Марта и придвинула ко мне банку с вареньем.
     Сегодня  произошло  чудо:  Софья встретила меня в постели.
Она, наверное, долго ждала меня, но я засиделся у тети Марты до
двух часов ночи. Софья чуть приоткрыла один глаз, взглянула  на
меня и, убедившись, что это я, снова закрыла. Я быстро разделся
и  лег  рядом  с  ней.  Прошло  несколько минут. Софья молчала.
Наконец я не вытерпел и спросил:
     - Спишь? Софья не ответила. Она снова открыла  один  глаз,
посмотрела на меня, потом закрыла и продолжала мурлыкать.
     - Софья, - сказал я, - это довольно глупо с твоей стороны!
Ну, почему  ты  дуешься,  скажи,  пожалуйста? Ведь я был у тети
Марты! Софья хотела что-то ответить, но  не  смогла:  ведь  это
была Софья, а не Мурада, который понимал меня с полуслова и мог
глазами разговаривать со мною на любую тему...
     - Софья,  -  продолжал  я,  - сегодня день моего рождения.
Знаешь, сколько лет мне исполнилось? Софья не знала и,  видимо,
не  интересовалась  этим. Но она прочла в моих глазах радость и
по-своему разделила ее: повернулась ко мне и ласково  потерлась
мордой  о  мою  щеку. Я обнял Софью, и мы заснули. Всю ночь мне
снились бабушка, Илико и Илларион, а Софье, наверное, - мыши...
     ...Светало, когда у нашей калитки кто-то громко позвал:
     - Хозяин!
     Я не был здесь хозяином и поэтому не откликнулся.
     - Эй, хозяин! - позвал кто-то еще раз.
     В комнате тети Марты послышался шум, потом скрипнула дверь
и по балкону прошлепали тапочки моей хозяйки.
     - Кто там?
     - Где тут живет Зурикела Вашаломидзе?
     - Кто?
     - Прохвост Зурикела Вашаломидзе!
     Всемогущий боже! Святая Мария! Тетя Марта!  Софья!  Знаете
ли   вы,   что  такое  чудо?  Знаете  ли  вы,  как  от  радости
останавливается сердце? Нет? А знает ли об этом тот, кто сейчас
произнес мое имя? Быть  может,  это  всего-навсего  телеграмма?
Нет, это не телеграмма! Так в чем же делом Спокойнее, Зурикела!
Не  выскакивай босиком во двор, простудишься, выгляни-ка сперва
в дверь! Нет, нет, беги, лети к калитке! Кричи, плачь,  смейся,
пой,  Зурикела!  С  огромным  хурджином на плечах, запорошенный
снегом, с посиневшим  от  холода  носом  во  дворе  стоит  твой
Илларион!
     Илларион прекрасно, - словно это было вчера, - помнит день
рождения  Зурико.  В  тот  день он в последний раз выстрелил из
своей берданки, - вскоре после этого ружье у него отобрали. Что
бы там ни случилось, Илларион не забудет день рождения  Зурико.
потому  что  нет  на свете никого, кто был бы Иллариону дороже,
чем Зурикела.
     Вот и сейчас он приехал к своему любимцу и  привез  теплые
шерстяные  носки,  вино,  водку, сушеные фрукты. И деньги. Свои
премиальные - за шелковичные коконы -  семьсот  рублей.  А  еще
привез  он  письмо  от  бабушки. А ну-ка, что там пишет бабушка
своему Зурико?
     "Сыночек мой! Ты теперь ученый  человек,  известный  всему
Тбилиси. В твою школу пришло письмо из университета. Кого, мол,
это  вы  нам прислали? Кто его учил? Я так и знала, что ты всех
там с ума сведешь, мой дорогой! Смотри не  урони  чести  нашего
села!  Больше  ничего  мне от тебя не нужно, сынок! Завтра тебе
исполнится двадцать  лет.  Так  ведь?  Через  год  подыщу  тебе
невесту,  мой  мальчик.  А  как же? Должна же я покачать люльку
твоего сына! Потом я умру, и ты похоронишь меня. Но  только  не
смей плакать! С песней, со смехом похорони свою старую бабушку,
мой  ненаглядный!  Сожалеть  мне  не  о чем - прожила я немало,
хватит с меня... В деревне у нас, слава богу, все благополучно.
У Илико  отелилась  корова.  Хромой  Архипо  отдал  богу  душу,
похоронили  в  прошлое  воскресенье.  Матрена наконец-то выдала
замуж свою черную, как головешка, девку. Я и Илико  посылаем  к
тебе  Иллариона с небольшим гостинцем. Присмотри как следует за
ним. Бедняга жалуется на глаз. Ты  уж  постарайся,  пожалуйста,
поговори  с  профессорами пусть вылечат нашего Иллариона. Вот и
все, мой мальчик. Мери и все соседи шлют  тебе  привет.  Крепко
тебя целует твоя бабушка Ольга".
     Целый день Зурико читает и перечитывает это письмо. Читает
и на другой  день, и на третий. Ему хочется плакать и смеяться,
кричать и петь. К черту Тбилиси, учение, диплом! Зурико соберет
свои пожитки, купит билет и поедет в  деревню,  туда,  где  его
ждут  бабушка  и...  Мери.  Поедет! Обнимет свою добрую, старую
бабушку, а потом пойдет к Мери и спросит:
     - Тебе холодно?
     - Холодно, - ответит Мери.
     Зурико снимет тулуп, накинет на ее озябшие плечи, обнимет,
и так они будут шагать до утра по белому нетронутому снегу...

        ЕЩЕ ОДИН ОДНОГЛАЗЫЙ
     Уже месяц, как Илларион живет у меня. Ему не  нравится  ни
моя комната, ни моя библиотека.
     - Бальзак  -  "Шагреневая  кожа",  Ромен  Роллан  -  "Кола
Брюньон", Проспер Мериме -  "Матео  Фальконе",  Гюго  -  "Собор
Парижской  богоматери",  Джавахишвили  - "Квачи Квачантирадзе",
Диккенс - "Давид Копперфильд", Галактион Табидзе  -  "Избранные
стихи",  Омар  Хайям - "Рубаи", Гамсахурдиа - "Похищение луны",
Илья... Акакий... Важа... Казбеги, Чонкадзе,  -  перебирает  он
книги  на полке, потом смотрит на меня поверх очков и удивленно
спрашивает:
     - А куда ты дел Эгнатэ Ниношвили?
     - Они ничем не хуже Эгнатэ, - успокаиваю я Иллариона.
     - Не хуже? Кто из них может стать рядом с Эгнатэ?!
     - Все!
     - Кто, например? Половину этих фамилий первый раз слышу!
     - А ты прочти - и узнаешь, - говорю я.
     Илларион смотрит на меня с нескрываемой иронией и небрежно
перелистывает книги...
     ...Весь день мы бродим по городу,  заходим  почти  во  все
магазины.  Илларион  долго,  с  вожделением  смотрит на красное
кожаное пальто,  подбитое  мехом.  Потом  начинается  детальное
ознакомление  с  магазином скобяных изделий. Илларион тщательно
осматривает привязанные к прилавку напильники, молотки, пилы  и
замки.  Потом  осведомляется  -  нет  ли в продаже аппарата для
опрыскивания виноградников, и, не дожидаясь ответа, выходит  из
магазина.  Дольше  всего  мы  задерживаемся  в  магазине "Охот-
союза".
     - Порох есть - шепотом  спрашивает  Илларион  у  продавца,
перегнувшись через прилавок.
     - Heт! - коротко отвечает продавец.
     - Дробь?
     - Нет!
     - Эзала?
     - Это еще что за черт - эзала? - повышает голос продавец.
     - Капсюль, несчастный1 - повышает голос и Илларион. - Пыж!
     - Выражайся  повежливее!  -  кричит  продавец.  -  Кого ты
называешь пижоном?1
     - А ты чего орешь, словно  раненый  медведь?  -  наступает
Илларион.
     - Что  ты  сказал?  -  бледнеет продавец. - Уберите отсюда
этого ненормального, иначе убью его на  месте!  Дело  принимает
серьезный оборот, и я спешу вывести Иллариона из магазина.
     - Чем  ты  меня убьешь, несчастный, - кричит Илларион, - у
тебя ведь нет ни пороха, ни дроби!
     ...Иногда мы совершаем поездки на трамвае или троллейбусе.
Билеты, как правило, приобретает Илларион, потому что я студент
и у меня своего горя достаточно.  Вначале  Илларион  радовался,
когда  кондукторша,  получая  от  него деньги, подмигивала ему,
щекотала ладонь, но билета не давала, - понравился, мол,  думал
он.  Но  однажды,  когда  такую  же  процедуру  с  ним проделал
здоровенный детина-кондуктор, Илларион не вытерпел и гаркнул на
весь вагон:
     - Ты мне не подмигивай, лучше давай билет, а то залеплю по
морде!
     Вечерами мы ходим в кино. Водил я Иллариона и в цирк  и  в
зоопарк  -  хочу удивить его чем-нибудь. Но в Тбилиси Иллариона
ничего не удивляет, кроме трех вещей: первое - когда я  успеваю
заниматься;  второе  -  почему у клоуна в цирке зеленые волосы;
третье - как могут жить люди  в  городе  без  вина  "Изабеллы",
лука-порея и подогретого мчади.
     В  свободные  от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты
вокруг пузатого желтого  самовара,  Илларион  рассказывает  нам
разные  истории,  мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону нравится
тетя Марта, и тете Марте  нравится  мой  Илларион,  -  у  него,
говорит, настоящий орлиный нос.
     Я  и  Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он
или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о
городских делах, или проповедует  мораль.  Иногда  все  это  он
делает    вместе.   Софья   лежит   между   нами,   внимательно
прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет.  Илларион  с
первого  же  дня  невзлюбил  Софью. Она платит ему взаимностью.
Когда Софья впервые  увидела  в  моей  постели  Иллариона,  она
выгнула  спину,  задрала  хвост и недовольно фыркнула. Илларион
безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно,
и не успел  я  опомниться,  как  Софья  оказалась  в  снегу.  Я
объяснил  Иллариону, что Софья - равноправный член нашей семьи.
Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион - близкий
нам  человек.   Было   достигнуто   временное   перемирие.   Но
восстановить прочный мир мне так и не удалось.
     - Прогони  ее  к  чертям,  покоя  от  нее  нет!  - говорит
Илларион.
     - А чем она мешает тебе? - говорю я.
     - Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться,  -  еще
раздавишь ее, проклятую!
     - А ты не шевелись!
     - Может, мне перестать дышать?
     - Куда же я ее денут
     - Пусть дрыхнет под кушеткой!
     - Под кушеткой холодно!
     - Хорошо!  Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится
в постели!
     - Пожалуйста! Лезь!
     Илларион ничего не отвечает,  хватает  кошку  за  хвост  и
швыряет  на  пол.  Софья  жалобно  мяукает, лезет под кушетку и
терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона,  чтобы  вновь
залезть  в  постель  и  занять свое законное место. Но Илларион
долго не засыпает.
     ...Илларион болен. У него болит левый глаз,  очень  болит.
Любовь  ко  мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион
не трус, но идти к врачу боится,  про  больницу  и  слышать  не
желает!  А  глаз  болит  все  больше.  По ночам боль становится
просто нестерпимой. Бедный Илларион готов  лезть  на  стену.  Я
хожу за ним, успокаиваю, как могу, - напрасно...
     Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.
     Мы  одеваемся,  заворачиваем в газету бутылку водки и один
хачапури и, по рекомендации тети Марты, отправляемся в Сололаки
к частному врачу.  Правда,  он  сам  одноглазый,  сказала  тетя
Марта,  но  зато  самый искусный, самый знаменитый врач во всем
городе, участник Отечественной войны, который, оказывается,  за
какой-нибудь  месяц  вылечил  ее  от  ячменя.  Поэтому мы очень
удивились,  не  увидев  перед  домом  врача  очереди  ожидающих
пациентов.
     - Я  погиб!  Видно, у него сегодня нет приема! - простонал
Илларион.
     - Ничего, Илларион, не волнуйся! Пойду, брошусь перед  ним
на колени, уговорю принять! - успокоил я Иллариона и решительно
постучал в дверь. В коридоре что-то загрохотало, потом раздался
шепот,  потом  кто-то  с  шумом  захлопнул дверь комнаты, снова
раздался грохот, и дверь открылась. На пороге стояла  маленькая
испуганная  женщина. В нечесаных волосах ее торчали пух и перья
из подушки. Извините, пожалуйста, - начал  я,  -  у  уважаемого
профессора сегодня, кажется, нет приема, но мой дядя приехал из
деревни, у него страш...
     - Ну  вас...  -  оборвала  меня женщина, - а я думала - вы
инкассаторы! Женщина  проворно  вкочила  на  стул,  достала  из
кармана  халата  скрюченный  кусок проволки - жулик", затолкала
его под электрический счетчик и спрыгнула.
     - Ну, что хотите?
     - Уважаемый доктор должен  обязательно  принять  нас.  Без
этого мы не уйдем отсюда! - сказал я и приготовился к отражению
атаки.
     - Что   вы,   что  вы!  Сию  минуту!  Пожалуйста  сюда,  -
засуетилась женщина. - А кто  вас  направил  к  нам?  Пройдите,
пожалуйста,  в  комнату! .. Мамонтий! Мамонтий! Больные пришли!
Больные! Женщина схватила нас за  руки,  втолкнула  в  комнату,
снаружи заперла дверь на ключ и с криком ".Мамонтий! Мамонтий!"
убежала.  Спустя  минуту  в  комнату  ворвался высокий небритый
мужчина в полосатой пижаме. Один глаза у него  был  зеленый,  а
другой - красный.
     - Садитесь!  -  сказал он строго. Мы огляделись. В комнате
стояли кровать, письменный стол и два стула.
     - Сюда сядет больной, сюда сопровождающий, - указал он  на
стул и кровать; сам подсел к письменному столу.
     Мы заняли указанные места.
     - На что жалуетесь? - спросил врач.
     - На глаз! - ответил Илларион.
     - А в чем дело? Болит?
     - Нет, танцует! Не видишь? Слепну.
     - Чем лечился в деревне?
     - Сперва чаем промывал, потом сырым молоком...
     - А сахаром не пробовал?
     - Смеешься?! - обиделся Илларион.
     - Наоборот! Видать, много у тебя молока и чаю! Вино пьешь?
     - Пью!
     - Нехорошо!
     - Я хорошее вино пью! - успокоил его Илларион.
     - Kyришь?
     - Курю!
     - Тогда дай закурить? - попросил врач.
     - Угости его папироской! - сказал мне Илларион. Я протянул
пачку.  Врач достал две папиросы, одну тотчас же засунул себе в
рот, другую - за ухо.
     - Выкурю после обеда, - пояснил он.
     - Возьмите, пожалуйста, еще!
     - Так и быть, из уважения к тебе, после обеда  выкурю  две
штуки!  -  сказал  врач,  достал  из  пачки еще одну папиросу и
заложил за второе ухо.
     Хорошо еще, что у него было только два  уха,  иначе  мы  с
Илларионом  остались бы в тот день без папирос. Накурившись, он
пересел ближе к Иллариону  и  ткнул  пальцем  в  больной  глаз.
Илларион подскочил.
     - Больно?
     - А ты как думаешь?
     - Нервный?
     - Не  то  что  нервный - сумасшедшим стал! На стенку готов
лезть! - сказал Илларион.
     - Мда-а, на то и глаз... Вот, помню, у  меня  болел  глаз,
так это была боль! Насилу меня из петли вынули!
     - Что   же  с  тобой  стряслось!  -  спросил  сочувственно
Илларион и знаками приказал  мне  поставить  на  стол  водку  и
хачапури.
     Я повиновался.
     - Что это такое? - закричал врач.
     - Прохладно  у  тебя,  не мешало бы пропустить по одной, -
сказал Илларион.
     - Только по одной! - согласился врач и встряхнул бутылку.
     - Чача! Шестьдесят градусов! - сказал Илларион  и  высыпал
карандаши   из   лежавшего   на   столе   небольшого  глиняного
кувшинчика. Потом наполнил его водкой и протянул врачу.
     - За ваше здоровье! - сказал врач, одним  духом  опорожнил
кувшинчик, крякнул, замотал головой и набросился на хачапури.
     Выпили и мы.
     После второй чарки врач продолжал начатый разговор:
     - Вот когда у меня болел глаз... Как тебя звать?
     - Илларион.
     - А тебя?
     - Зурико!
     - Так  вот... Окружили меня врачи... Пичкают лекарствами -
это, говорят, немецкое, это - американское, это  -  домашнее...
Куда там! .. Как тебя звать?
     - Зурико!
     - За здоровье Иллариона! - сказал врач.
     - За здоровье доктора! - сказал Илларион.
     Выпили  по  третьей.  Врач  потрепал  меня по щеке и снова
спросил мое имя. Потом я  потрепал  врача  по  щеке  и  сказал:
"Зурико! "
     - Окружили   меня,   дорогой   Зурико,   врачи  и  пичкают
лекарствами.  Но,  скажи,  приходилось  тебе  видеть  больного,
которого вылечил бы врач?
     - Что вы?! - удивился я. - Никогда!
     - Так  вот... Лечили, лечили меня, пока не выколупали глаз
и не застеклили дырку.  Но  ничего  -  чистая  работа.  Заметно
разве?  А  ну,  присмотритесь как следует! Илларион уставился в
глаза врача.
     - Это который же?
     - Вот этот, красный!
     - Ей-богу, совсем как настоящий! А  если  в  зеленый  цвет
покрасить  -  совсем незаметно будет. - То-то! А у тебя который
глаз болит?
     - Доктор, может, у тебя оба глаза - стеклянные? -  повысил
голос Илларион.
     - Честное  слово,  только  один!  Говорил  ведь  тебе, что
незаметно! - обрадовался врач.
     - За здоровье всех здоровых! - поднял Илларион чашу. -  Да
избавит нас бог от чумы, врачей и всякой напасти.
     - Я - врач, - начал хозяин, приняв чашу, - у меня, правда,
нет диплома  и на дверях не висит мраморная табличка, но все же
я - врач! .. Кое-кто в  министерстве  недоволен  моей  работой,
пописывают на меня анонимки, штрафуют, но мне наплевать! .. Мои
знания  -  всегда  со  мной! .. Меня многие не любят!.. Больные
никогда не любят врачей! Это общеизвестно! А вот  врачи  всегда
любят  больных!  ..  Разве  врачам можно доверять?.. Никогда!..
Хе-хе, врачи, дай им только волю, мир в могилу сведут!  ..  Как
тебя звать?..
     - Его  зовут  Зурико, а тебе хватит пить, иначе без мозгов
останешься! - рассердился Илларион. - Это тебе не глаза, заново
не вставишь!
     - Ерунда!  ..  Современная   медицина   дошла   до   того,
дорогой... Как тебя зовут? - спросил врач у Иллариона.
     - Никак  меня  не  зовут. Если можешь, скажи, что у меня с
глазом, а нет - свалю тебя в постель, и все!
     - ...Сейчас медицина дошла до того, что скоро  не  то  что
мозг  - всего человека заменить смогут. Скажем, привели к врачу
живого человека, посадили в кресло... Нажал врач на кнопку и  -
нате! - забирайте, пожалуйста, мертвеца!.. А ты думал, как?
     - Это я и без тебя знаю! - буркнул Илларион.
     - А  если  знаешь, - чего боишься? Подумаешь, выколют тебе
глаз! Зато вставят новый -  получше  прежнего!  Чем  стеклянный
глаз  хуже  настоящего,  скажи  мне?  Стеклянный  глаз  вынешь,
положишь в стакан с  водой,  а  сам  спи  себе  спокойно!  Или,
скажем,  умываешься,  и  вдруг  мыло  попало в глаз! Настоящему
глазу от мыла одна неприятность, а стеклянному - хоть  бы  что!
Или еще лучше: сидишь себе у камина, греешься, глядишь - бац! -
искра  угодила в глаз! Настоящий глаз от этого может ослепнуть,
а стеклянный и не почувствует! .. Скажу тебе еще лучше...
     - Ну, нет, брат, лучше не скажешь! - вздохнул Илларион.  -
И  какой  это  болван  назвал  тебя  врачом? Ты же гений. Я уже
начинаю думать, может,  выколоть  тебe  оба  глаза  и  вставить
стеклянные, а?
     - А  как вы думали?! Медицина, брат, великое дело!.. Долой
настоящие глаза! Да здравствует искусственный глаз!
     - Да  здравствует  искусственный  глаз!  -   подхватил   я
провозглашенный  врачом  лозунг  и  продолжал: Этот человек для
меня дороже всего на свете, это  мой  Илларион,  у  него  болит
глаз...
     - Какой  глаз?  ! - спросил врач и с недоумением уставился
на меня.
     - Все тот же! - сказал я.
     - А вот мы его сейчас и удалим!  В  два  счета!..  Вабале!
Неси сюда кипяток и нож! - Врач икнул и опустил голову на стол.
     - Что принести? - приоткрыла дверь Вабале.
     - Принеси  таз  и  поставь перед ним, - сказал Илларион. -
Господи! Что с ним! - вскричала Вабале.
     - Пока ничего особенного? - ответил я.
     - Мамонтий, Мамонтий! - запричитала женщина.
     - Интересно, какой идиот его крестил! -  сказал  Илларион.
"Мамонтий"! Ну что это за имя? Лучше назвали бы Серапионой! Как
ты  думаешь,  Зурикела,  подходящее для него имя - Серапиона? Я
широко улыбнулся, но ничего не ответил.  Комната  то  озарялась
ярким  светом,  то  погружалась  в  темноту,  стены  все  время
раскачивались.
     - Что вы с ним сделали? - набросилась на Иллариона Вабале.
- Проваливай отсюда! - огрызнулся Илларион. - При чем  тут  мы?
Не  умеет пить, нечего было хлестать водку! Даже осмотреть меня
не успел, подлец!
     - Не волнуйся, Илларион, я сам  тебя  осмотрю!  сказал  я,
взял со стола указку и ткнул ею в приколотую к стене таблицу: -
Какая это буква, дорогой мой . Илларион?
     - Какая, солнышко? - спросил меня Илларион.
     - Вот эта!
     - Какая, кретин, прочти!
     - Вот эта - "ч"! - сказал я.
     - Чу! - сказал Илларион.
     - Умница,  дядя  Илларион,  да  ты прекрасно видишь! А это
какая буква?
     - А ну-ка, которая?
     - На перевернутое "т" похожа!
     - Наверное, "ш", - догадался Илларион.
     - Иди, я тебя поцелую, - сказал я.
     Мы обнялись.
     - Вон! - завизжала Бабале. - Убирайтесь!
     - Ладно, ладно... Уйдем...  Все  равно  пользы  от  твоего
мамонта - как от покойника.
     - Убирайтесь! - прошипела Бабале.
     - "Я  гуриец,  ты  гуриец,  ре-е-еро-о",  -  затянул песню
Илларион, обнял меня за плечи, и мы, пошатываясь, покинули  дом
Мамонтия Цверава...
     ...В  ту  ночь  боль  в глазу Иллариона стала невыносимой.
Пришлось вызвать машину "Скорой помощи",  Илларион  улыбался  и
утешал меня:
     - Ну  что ты приуныл, дурачок? Не бойся, ничего со мной не
случится.  Зато  для  твоей  Софьи  какой  праздник   наступил,
развалится  теперь  на моем месте, как барыня! Ну, выше голову!
Кому я говорю?! Я  стоял  во  дворе,  зареванный  и  жалкий,  и
смотрел  на  Иллариона.  Голос его звучал бодро, на лице играла
деланая улыбка, но я видел,  как  у  него  дрожали  губы  и  по
морщинистым  щекам текли слезы. Пятнадцать дней спустя Илларион
выписался из больницы без глаза.  Он  молча  вошел  в  комнату,
молча  сел.  Я  ни  о чем не спрашивал его, он тоже ни о чем не
говорил. Так  продолжалось  всю  неделю.  Я  аккуратно  посещал
лекции,  был со всеми вежлив и предупредителен, а после занятий
сломя голову мчался домой, к моему Иллариону.
     Однажды, вернувшись из университета, я не застал Иллариона
в комнате. Я выглянул в окно - и замер. Была  теплая  солнечная
погода.  Илларион  сидел  во  дворе на стуле под шелковицей. На
коленях у него примостилась Софья. устремив в  небо  задумчивый
взгляд,  Илларион  курил,  нежно  поглаживая по спине притихшую
Софью, и о чем-то вполголоса с ней разговаривал. Я прислушался.
     - Тебе говорят, глупая, тебе! Понимаешь, что  значит  быть
безглазым?  Это  значит  -  не  видеть  солнца, луны, деревьев,
людей... Жить в кромешной тьме... Если бы я  не  согласился  на
операцию,  пришлось бы вообще потерять зрение. Поняла? Ни черта
ты не поняла, дуреха! Эх, был бы здесь наш  Мурада!..  А  ты  -
глупое  создание!  ..  Что, обиделась? Ну, будет, будет тебе...
Как же я теперь вернусь в деревню? Всю жизнь  я  дразнил  Илико
кривым  чертом...  Куда  мне  теперь  деваться?..  Ну,  хорошо,
проживу здесь  еще  месяц,  другой,  третий...  А  потом?  Ведь
придется  в конце концов вернуться домой? .. А может, он ничего
и не заметит? Как же! Не такой  он  дурак,  чтобы  не  отличить
стекляшку  от  настоящего глаза! .. Не отвезти ли ему в подарок
такую же стекляшку? Как ты думаешь? Привезу и скажу:  "Ну  все,
старик,  конец  нашему  балагурству...  Вставь себе эту штуку и
коси на здоровье от моего имени... Отныне мы с тобой  равны..."
Как  ты  думаешь,  обрадуется  он  моему несчастью? Да? Никогда
больше не говори этого! Как ты могла даже подумать!  Не  знаешь
ты моего.
     - Илико!  Умрет старик с горя! Нет? Да как же нет, когда я
и Зурикела - твой непутевый хозяин - ему дороже всего на свете!
.. Ну иди, иди, все равно не понять тебе этого...
     Илларион  осторожно  спустил  с  колен  кошку   и   слегка
подтолкнул  ее.  Софья пошла к окну. Илларион взглядом проводил
ее, и я увидел, что он плачет. Плакал и я. Плакал и  радовался,
что Илларион не видит моих слез.

        ЗДРАВСТВУЙ, ИЛЛАРИОН!
     После  операции  Иллариону  уже  не  сиделось  в  Тбилиси.
Приближался март, и Иллариона тянуло в село  -  туда,  где  его
ждали старая однорогая корова и неугомонный задира петух, ждали
родная  земля  и  родное солнце, ждала весна - пора пробуждения
жизни, пора труда и надежд. Отпустить Иллариона домой одного  я
не  мог  -  он  все еще был очень слаб. Кроме того, старик пуще
смерти боялся встречи с Илико. Я  с  плачем  вымолил  у  декана
двухдневный   отпуск,  и  в  тот  же  вечер  мы  отправились  в
деревню...
     ...Солнце только выкатилось из-за горы, когда мы подошли к
нашему селу. Лениво лаяли уставшие от  ночного  бдения  собаки.
Умытые  росой деревья кишели всякой птичьей мелюзгой. Над селом
стлался легкий туман.
     - Гляди, Зурикела, твоя бабушка уже  на  ногах!  -  сказал
Илларион  и показал рукой на струйку белого дыма, поднимавшуюся
из трубы нашего дома. Я сорвался с места и  с  криком  помчался
вниз по косогору:
     - Бабушка! .. Бабушка-а-а! ..
     Из  дома,  повязывая  на  ходу выцветший платок, вышла моя
сгорбленная бабушка.
     - Бабушка-а-а!
     Бабушка приложила ладонь козырьком ко лбу. Несколько минут
всматривалась вдаль, потом  вдруг  встрепенулась,  засуетилась,
что-то закричала и, раскинув руки, бросилась мне навстречу.
     - Зурикела!   Сыночек!..   Мы  крепко  обнялись.  Потом  я
подхватил бабушку на руки и понес к дому.
     - Сынок! Дорогой мой! Наконец-то! Боже  мой,  на  кого  ты
стал  похож? ! Кожа да кости! Говорила ведь я: ученье хоть кого
в бараний рог свернет! О господи...
     - Как живешь, бабушка?
     - Ты лучше о себе расскажи! Закончил учебу?
     - Что ты, бабушка! Учеба только начинается!
     - Бедная  твоя  бабушка!  Ты  что,  один  за  всех  должен
учиться?  Черт  бы  побрал  твоего учителя! О чем он думает? Ты
растолкуй ему,  скажи  -  бабушка  у  меня  больная,  одинокая,
старая,  истомилась  в  ожидании,  -  авось  сжалится,  изверг,
ускорит твое обучение!
     - Скажу,  бабушка,  обязательно  скажу,  -  успокаиваю   я
бабушку.  Илларион  стоит  за  моей  спиной,  качает  головой и
терпеливо ждет, когда я спущу бабушку на землю.
     - Здравствуй, Ольга! - говорит он наконец.
     - Илларион, родной,  извини  меня,  ради  бога!  Совсем  я
обалдела от радости! Ну, как ты поживаешь? Как твой глаз?
     - Какой глаз, Ольга? Нет больше у меня глаза!
     - Ну тебя, старый черт!
     - Ей-богу, Ольга!
     - А это что? Разве это не глаз?
     - Гм...  Конечно,  глаз...  Такой,  как у того высушенного
ястреба, что висит на стене у Илико...
     - Неужто стеклянный?
     - Да!
     - Боже ты мой! Но ты не печалься, Илларион...  Мы  ведь  с
тобой,  дорогой! .. Да что же это вы стоите на дворе? Заходите,
заходите в дом! Небось проголодались с  дороги!  -  засуетилась
вдруг бабушка и потащила нас в дом.
     Позавтракав,    мы   перебрались   к   Иллариону,   заняли
наблюдательные посты у окна и стали ждать появления Илико.  Его
долго не было. Наконец скрипнула калитка и во двор вошел Илико.
Мы затаили дыхание.
     - Илларион! - крикнул Илико.
     - Встречай  кривого!  -  прохрипел Илларион и потянулся за
кувшином с водой. Я вьшел на балкон.
     - Здравствуй, дядя Илико! Заходи, пожалуйста!
     - Здравствуй, профессор!  -  ответил  Илико,  поднялся  на
балкон,  крепко  обнял  меня,  потом  отступил  назад  и долго,
критически разглядывал с ног до головы. Наконец  он  сокрушенно
покачал головой и снова полез целоваться.
     - Прохвост   ты,   мой  дорогой!  Ну-ка,  выкладывай,  как
поживаешь, как твои дела? Небось с ума свел профессоров? А  это
что?  Усы!  -  удивился  вдруг  Илико  и  дернул  меня за ус. -
Настоящие?
     - Настоящие!
     - Врешь, не может быть!
     - Говорю, настоящие!
     - Такому подлецу - усы? Нет на свете справедливости, иначе
ты родился бы безбородым  и  безусым!..  А  где  Илларион?  Эй,
носатый, выйди, покажись!
     - Коли  пришел  в гости - заходи, а нет, так проваливай! -
отозвался Илларион. Илико вошел в комнату.
     - Здравствуй, Илларион!
     - Здравствуй, Илико!
     Они обнялись и долго целовали друг друга.  Потом  Илларион
пригласил  нас  к низенькому столику, вынес вино и маринованный
лук-порей. Разговор не клеился. Илико курил,  я  поглядывал  на
Иллариона, а Иллариов сидел насупившись и вздрагивал при каждом
движении Илико. Наконец тишину нарушил Илико:
     - Ну,  рассказывайте, что нового в городе? Какие там цены?
.. Воблу привез? - вдруг обратился он ко мне.
     - Забыл!
     - О чем же ты помнил, сукин сын?.. Илларион,  что  он  там
делает? Занимается или нет?
     - Не  знаю...  По  крайней  мере  книги  я  в его руках не
замечал...
     - Наизусть, наверное, занимается...  На  каком  ты  сейчас
курсе, прохвост?
     - Ты  сюда  зачем  пришел?  -  разозлился  я. - Чтобы меня
допрашивать?
     - О чем же мне с тобой говорить, сукин сын, как не о твоей
учебе! А если ты носильщик, скажи  прямо.  Тогда  поговорим  об
этом.
     - Да, носильщик.
     Илико  искоса  взглянул  на  меня,  налил  в стакан вина и
сказал обиженно:
     - Ну, выпьем, что ли, за  ваш  приезд...  Бессовестный  вы
народ!  Мчался  я к вам, спешил, - вот, думал, приехали друзья,
новостями   поделятся,   посидим   поболтаем...   А   вы   что?
Ощетинились, как волки. Да .ну вас! Что этот носатый ни друзей,
ни  врагов не различает - это я давно знал. Но от тебя, сопляка
этакого, я, честно говоря, не ожидал такой подлости. Мне  стало
стыдно. Я подошел к Илико и поцеловал его.
     - Илико,  не  обижайся,  дорогой! Просто мы очень устали с
дороги.
     - Замолчи, пожалуйста! Мне ведь с вами увидеться  приятно,
а  не  что-нибудь  другое...  Или вы думаете, что я пришел сюда
ради этого прокисшего вина?!
     - Знаю я, зачем ты пришел! - пробормотал Илларион.
     - Ну, договаривай, язвительный ты старикашка!
     - Радуешься, кривой черт?! Что ж, теперь я в твоих  руках!
Ну,  давай,  кусай, рви, терзай меня! Здесь я!.. Никуда от тебя
не убегу!..
     - Да что с тобой, старик?  Рехнулся?  Взбесился?  Чем  они
тебя  отравили  в  городе?  Уехал  золотой  человек, а вернулся
какой-то ненормальный!
     Я  и  Илларион  недоуменно  переглянулись.  Неужели  Илико
ничего  не  замечает?  Неужели он ни о чем не догадывается? Да,
похоже, что стеклянный глаз Иллариона выдержал экзамен! "Все  в
порядке!  "  -  решили  мы наконец и сразу повеселели. Илларион
поднял стакан:
     - За наш приезд и за встречу с тобой, дорогой мой Илико!
     - Давно бы так! - обрадовался Илико. - А то чуть с ума  не
свели  бедного  одноглазого  старика! .. Кто мне дороже и милее
вас на всем белом свете? Дай бог вам здоровья! -  И  он  крепко
расцеловал нас. После третьего стакана Илико затянул песню:
     Потоплю   я  в  турьем  роге  Горечь  сердца,  злое  горе,
Повстречаюсь я с любимой, Погуляем на просторе.
     - Илико, дорогой, ты ведь знаешь,  как  я  тебя  люблю!  -
Илларион обнял друга за плечи.
     - Знаю,  знаю, мой Илларион, знаю, что ты любишь меня пуще
собственного  глаза!  -  улыбнулся  Илико.  При  одном   только
упоминании  о  глазе  Илларион насторожился. Но Илико продолжал
как ни в чем не бывало:
     Наливай вина - и выпьем, Выпьем, чтоб оно пропало!
     - За здоровье Илико!
     - За нашего прохвоста!
     - За носатого Иллариона!
     Дайте мне,  играя  в  лело,  Завершить  победный  путь  И,
представ пред вами, смело в очи ясные взглянуть!
     продолжал Илико.
     Илларион  снова  навострил  уши, но Илико, словно невинный
агнец, невозмутимо запел новую песенку;
     Выйду в поле на гулянье, Поморгаю черноокой...
     Илларион поперхнулся. Откашлявшись, он испытующе  взглянул
на  своего  мучителя.  Но  Илико,  не  обращая на нас внимания,
самозабвенно пел:
     Пусть сияет в ночи темной Глаз твоих прекрасных пламя...
     Наконец Илларион окончательно убедился,  что  ему  удалось
провести  Илико.  Он  осмелел  и до того разошелся, что называл
Илико не иначе как "кривым". Илико ничуть не обижался.
     Был уже поздний вечер, когда мы стали  расходиться.  Обняв
друг  друга  за плечи, мы с песней спустились во двор. Илларион
проводил нас до  ворот.  Очутившись  за  оградой,  Илико  вдруг
обернулся.
     - Илларион! - громко позвал он.
     - Чего тебе, кривой? - откликнулся тот.
     - Не забудь ночью положить глаз в стакан!
     - Что? ! - прохрипел ошеломленный Илларион.
     - Ничего!  ..  Теперь можешь подмигивать мне, сколько тебе
угодно!..
     - Илико Чигогидзе! - завопил Илларион.
     - Повторяй почаще мою фамилию, а то еще забудешь! ..  А  в
общем повезло тебе: охотиться ты любишь, даже закрывать глаз не
придется, разгуливай себе на здоровье по селу и бей собак!
     - Илико  Чигогидзе!  Избавь  меня  от  греха!  -  завизжал
Илларион, срываясь с места.
     - Спокойнее,  Илларион!  Побереги  лучше  свою  стекляшку!
..предупредил Илико взбесившегося друга.
     Илларион  вдруг  обмяк.  С минуту он тупо глядел на Илико,
потом повернулся, медленно побрел к дому и присел на  ступеньку
лестницы.
     Илико  некоторое  время  стоял  на  дороге,  затем  открыл
калитку, вернулся к Иллариону и  сел  рядом.  Потом  достал  из
кармана  кисет,  скрутил самокрутку и протянул табак Иллариону.
Тот даже не оглянулся.
     - Возьми, - тихо сказал Илико.
     Илларион взял кисет. Закурил.
     - Сердце у меня оборвалось, когда я узнал  о  твоей  беде,
начал  Илико.  -  Видит  бог,  правду говорю... Мы же с тобой -
одно, Илларион... Твое несчастье - это и мое несчастье...  И  я
вовсе  не думал обидеть тебя... Я же не обижаюсь, когда ты меня
кривым  называешь!  ..  Подумаешь,  лишился  одного  глаза!  ..
Кутузов  тоже  был  одноглазым,  однако  дай  бог каждому такое
зрение: землю насквозь видел!.. Ну,  потерял  глаз,  что  же  с
того? Да если мы с тобой потеряем и по второму глазу, все равно
не  погибнем. Возьмемся за руки и будем шагать по белу свету. А
не сможем идти, так Зурикела нас  поведет.  Эх  ты,  старик!  -
Илико  хлопнул  по  плечу  Иллариона.  Илларион  встал, вошел в
комнату и вернулся с каким-то свертком в руках.
     - Илико! - тихо позвал Илларион.
     - Что тебе, Илларион? - еще тише сказал Илико.
     - Тут немного воблы... Подмчади и "изабеллу" хорошо...
     - Уважаю воблу! - сказал Илико.
     - Для тебя привез, - сказал Илларион.
     - Я знал, что привезешь... - Илико взял сверток,  встал  и
не спеша направился к калитке.
     - Погоди, я провожу тебя...
     - Проводи...
     Они  вышли со двора и медленно зашагали по дороге. Я долго
смотрел им вслед, пока их фигуры не растворились в темноте...

        ЦИРА
     Студенческие годы - счастливейшая пора в  жизни  человека.
Нужно   несколько   лет   прожить  жизнью  студента,  чтобы  по
достоинству оценить  прелесть  корки  черного  хлеба,  натертой
чесноком;   понять   психологию  трамвайного  "зайца";  вкусить
сладость   потом   заработанной   тройки;   испытать    радость
восстановления   стипендии;  почувствовать  противную  дрожь  в
коленях перед экзаменом; насладиться прохладой  рассвета  после
бессонной  ночи,  проведенной  над  конспектами  и  учебниками;
познать цену настоящей дружбы и, наконец, пережить гордость  от
того,  что  ты, вчерашний босоногий сельский мальчуган, сегодня
являешься  полноправным,  уважаемым  гражданином  -   студентом
Государственного университета... Впрочем, как я ухитрился сдать
приемные  экзамены  и стать студентом, - это навсегда останется
необъяснимым чудом  для  Илико,  Иллариона,  моих  лекторов  и,
пожалуй,  для  меня  самоro.  Единственный  человек, который не
сомневался  в  моих  феноменальных  способностях,  -  это   моя
бабушка.
     Замечательные  порядки  в  университете!  Студент  может в
течение месяца не  заглядывать  в  книгу  -  никто  за  это  не
поставит  ему двойку в зачетной книжке; студент может прогулять
пять, десять, пятнадцать лекций - никто за  это  не  вызовет  в
деканат его родителей... На уроках, или, как их здесь называют,
лекциях  присутствуют  сто-двести человек. Часть присутствующих
пишет, часть -  рисует,  одни  мирно  беседуют,  другие  решают
кроссворды.  Здесь  можно встретить и мечтателей: они не пишут,
не рисуют, не разговаривают они сидят молча и предаются мечтам.
Почему они не делают это у себя  дома  или  в  парке  -  трудно
понять.  А  многие сладко спят... Короче говоря, лекции созданы
для таких людей, как я, и меня вполне устраивают. Но у  лекций,
как  и  у  всего на свете, есть один серьезный недостаток: рано
или поздно  они  приближаются  к  концу.  Программа  исчерпана.
Лектора   иронически  улыбаются  студентам.  Великая  опасность
надвигается на стан  студенчества.  Наступает  эра  тропической
лихорадки - сессия.
     Тогда  мы  собираемся  на  квартире  одного из нас, грызем
карандаши  и  конспекты,  заучиваем  наизусть  целые  главы  из
учебников,    готовим    шпаргалки,    набиваем   свои   головы
приобретенными в трехдневный срок обрывками знаний, бессонные и
изможденные выходим на экзамены,  отдуваемся,  пыхтим,  дрожим,
что-то  лепечем,  потом,  вытянув шеи, с ужасом всматриваемся в
экзаменационный лист ("A вдруг двойка"?!), увидев же  заветную,
долгожданную,   милую   сердцу  тройку,  улыбаемся  до  ушей  и
шатающейся походкой покидаем комнату...
     ...Вот и сейчас я и мои друзья  сидим  в  моей  комнате  и
готовимся   к   экзамену   по   экономической  географии.  Роль
экзаменатора сегодня поручена Цире. Нестор, Отар, Хвтисо и Шота
- экзаменационная комиссия.
     - Студент Вашаломидзе! В каких  странах  света  добывается
олово,  и  у  кого  имеются  наибольшие запасы этого металла? -
грозно вопрошает Цира.
     - Олова или меди?
     - Олова!
     - Наибольшее количество олова, насколько я помню, у нашего
сельского лудильщика Али, а где он  его  добывает,  -  это  мне
неизвестно.
     - Ну  вот,  опять  он  дурака  валяет!  Если  ты не хочешь
заниматься, можешь уйти, а нам не мешай! сердится Нестор.
     - Куда я уйду? Я за эту комнату  двести  пятьдесят  рублей
плачу.
     - Чтоб ты провалился сквозь землю, бесстыдник!
     О  каких  деньгах  ты говоришь, когда за целый год я гроша
медного от тебя не видела?! - подает реплику из  своей  комнаты
тетя Марта.
     - Вашаломидзе! Переходите ко второму вопросу!
     Первого вопроса вы не знаете! - улыбается Цира.
     - Уважаемый лектор, прошу вас...
     - Зурико,  перестань  паясничать!  -  выходит  из терпения
Отар.
     - Ладно... Второй вопрос -  машиностроение  в  Соединенных
Штатах  Америки... Соединенные Штаты Америки состоят из штатов.
Не подумайте только, что это - учрежденческие штаты, которые то
раздувают, то сокращают...
     - Зурико, ну что ты в самом деле!  Рассказывай  дальше!  -
обижается Цира.
     Я продолжаю:
     - В   Соединенных  Штатах  Америки  машиностроение  сильно
развито. Только за один год Форд выпускает... Я точно не помню,
сколько,  но,  говорят,   на   одного   человека   пять   машин
приходится...  Стоит, оказывается, на улице машина, подходишь к
ней, открываешь дверцу...
     - Дверца открывается автоматически! - поправляет Шота.
     - Да.  Потом  нажимаешь  кнопку,  и  выскакивает   сигара,
нажимаешь   вторую   кнопку  -  выскакивают  спички,  нажимаешь
третью...
     - И  выскакивает  жареный  поросенок!   продолжает   Шота.
Нажимаешь  еще - выскакивает горячее гоми, потянешь из шланга -
и пойдет то вино, то ткемали. Нажмешь  одну  педаль  -  получай
крем-соду  и  шоколад.  Нажимаешь  вторую - польется задумчивая
"Мравалжамиер"...а
     - И не жаль  ему  продавать  такую  машину!  -  удивляется
Нестор.
     - Ничего не поделаешь - нужда! - говорит Шота.
     - Не надоело вам балагурить! - злится Цира.
     На минуту все умолкают. Потом я продолжаю:
     - Говорят, если переплавить все золото Форда и выковать из
этого золота пояс, то можно было бы опоясать весь земной шар.
     - Эх,  мне  бы  застежку  от того пояса... Какие бы зубы я
себе вставил! - произнес мечтательно Нестор, показывая в улыбке
свои черные зубы.
     - Гм, зубы! - ухмыльнулся Шота. - Вот если  бы  то  золото
дали мне...
     - Что бы ты сделался - спросил Нестор.
     - Прежде  всего  -  порвал  бы  все конспекты и тетради...
Затем пошел бы к нашему декану, выложил бы перед  ним  на  стол
зачетную  книжку  и студенческий билет, вежливо попрощался бы и
ушел...  Впрочем,  нет,  перед  уходом  можно  оставить  ему  с
килограммчик  золота - на марки, если соскучится, пусть напишет
мне письмо... А потом - пардон, гуд бай, адье, будьте  здоровы,
шапку на голову и - прощайте.
     - А еще?
     - Что - еще!
     - Не   одолжишь  мне  тысячу  рублей?  Видишь,  мне  нечем
расплатиться за комнату, - попросил я.
     - Вот еще! А мне-то какое дело!
     - Тетя Марта! Слышишь?
     - Слышу, сынок, - отзывается тетя Марта. - Все  вы  одного
поля ягоды - жулики и бездельники! ..
     - Отвечайте на третий вопрос, - напоминает Цира.
     - К третьему вопросу я не готов... - смущаюсь я.
     - У   кого  есть  вопросы?  -  обращается  Цира  к  членам
комиссии.
     - Разрешите! - говорит Отар.
     - Пожалуйста!
     - Прошу прощения у уважаемой комиссии, но меня  интересует
- на  самом  ли  деле  этот  дегенерат  собирается  послезавтра
сдавать экзамен?
     - Я отказываюсь отвечать! - возмущаюсь я. - Такого вопроса
нет в программе! Потом наступает черед следующего.
     ...Мы расходимся поздней ночью. Отар, Нестор и Шота  живут
в студгородке, Цира - на улице Мачабели, Каждый раз провожаю ее
я.  Цира  -  красивая девочка, голубоглазая, бледная и высокая.
Почти все ребята нашего курса влюблены в Циру, но она никого не
любит и ни с кем, кроме меня, не ходит. Мы часами просиживаем в
саду, говорим, говорим без умолку или молчим. И тогда мы похожи
на влюбленных - так по крайней мере говорят товарищи.
     ...Мы медленно идем по проспекту  Руставели.  Дремлющие  у
магазинов ночные сторожа, вскинув голову, подозрительно косятся
на  нас  и  тут же снова засыпают, Они даже не подозревают, как
прекрасен ночной Тбилиси. Кругом тишина. Лишь изредка  слышатся
далекий   скрежет  колес  трамвая  и  сонные  свистки  постовых
милиционеров...
     - Зурико!
     - Что, Цира?
     - Ты любишь гулять ночью?
     - Люблю.
     - Тебе не страшно?
     - Нет. А тебе?
     - Мне страшно.
     - Чего же ты боишься?
     - Вдруг нас... разденут?
     - Меня разве только одеть могут...
     - Ну, а если меня разденут?
     - Тогда я закрою глаза!
     - Только и всего! Хорош кавалер!
     - Пожалуйста, буду смотреть на голую. Устраивает?
     - Не шути, пожалуйста!  Я  знаю,  вы,  деревенские  парни,
сильные, но ужасные трусы!
     - Я боюсь только ножа.
     - И я. И револьвера тоже.
     - А мышей ты не боишься?
     - Боюсь!.. Зурико! Видишь? Двое мужчин! Они идут сюда!
     - Вижу.
     - Они пьяны. Перейдем на другую сторону.
     - Стыдно!
     - Перейдем, прошу тебя! - Цира крепко прижалась ко мне.
     - Не глупи! Стыдно!
     Мужчины  остановились перед Кашветской церковью, обнялись,
долго целовали друг друга. Потом один свернул  вниз  по  улице,
второй направился прямо к нам.
     Мы  остановились.  Цира дрожала словно в лихорадке. У меня
подкашивались колени. Мужчина подошел к нам вплотную,  взглянул
исподлобья сперва на Циру, потом на меня, засунул в карман руку
и вдруг рявкнул:
     - Эй, есть у тебя закурить?!
     - Конечно,  есть!  Пожалуйста!  - пролепетал я, протягивая
ему пачку папирос.
     - Спички!
     - Пожалуйста! - Я зажег дрожащими руками спичку  и  поднес
ее к самому носу незнакомца.
     - Вчера  я  бросил курить, - заявил мужчина, - и с тех пор
папиросу в рот не брал... И сейчас не стану курить, так просто,
побалуюсь... Человек должен  быть  хозяином  своего  слова!  Он
прикурил и несколько раз сильно, с наслаждением, затянулся.
     - Ты куришь? - вдруг спросил он меня.
     - Нет, что вы!
     - Молодец! Я курил двадцать лет, а теперь бросил.
     И  никто  не  заставит меня взять в рот папиросу! - сказал
он, положил мои папиросы себе в карман и, пошатываясь, ушел. Мы
медленно двинулись дальше. Цира вдруг повеселела. Она  прыгнула
через  тень  чинары,  потом через другую, третью, пятую... Так,
прыгая, добежала она  до  гостиницы  "Интурист"  и  тут  начала
скакать на одной ноге.
     - Ну-ка, лови меня!
     Я погнался за Цирой, настиг ее и крепко схватил за плечи.
     - Уф, устала!
     Цира  опустила голову мне на плечо. Я одной рукой обнял ее
за шею, другой приподнял подбородок и заглянул  в  ее  огромные
голубые глаза.
     - Эх, если б ночь длилась бесконечно... - вздохнула Цира.
     - Почему, Цира?
     - Так... ночь лучше дня...
     Цира сбросила мою руку, закинула голову назад и уставилась
в усеянное звездами небо. Потом снова взяла меня под руку.
     - Ты, наверное, любишь кого-нибудь, Цира. Скажи, кого?
     - Я  люблю  небо, люблю звезды, вот этого сторожа люблю, и
это дерево люблю! .. - Цира подбежала к чинаре.  -  Не  веришь?
Хочешь, поцелую?
     Она  прижалась к дереву, стала целовать и раскачивать его.
Спавшие на дереве воробьи встрепенулись и тревожно  защебетали.
Цира прислушалась к гомону птичек, потом обернулась ко мне:
     - И воробьев я люблю!
     - Чудачка ты!
     - Может быть. А ты кто?
     - Кажется, я тоже чудак!
     - Нет, ты просто глуп!
     - Благодарю!
     - Впрочем,  глуп  -  это не то слово. Ты слеп и глух! Цира
подошла  ко  мне,  схватила  за  воротник,  привлекла  к  себе,
пристально взглянула в глаза и спросила:
     - Видишь меня?
     - Представь себе - вижу!
     Цира  взяла  мою  руку,  прижала  ее к своей груди и опять
спросила:
     - Слышишь?
     Я  почувствовал  учащенное  биение  сердца  девушки,  меня
обожгло  ее  горячее дыхание... И вдруг я обнял Циру, привлек к
себе и поцеловал...
     И снова мы идем по аллее чинар.
     - Зурико!
     - Да, Цира?
     - Я люблю тебя!
     - Врешь!
     - Нет, это правда, Зурико.
     - Врешь, Цира, и давай не будем про это...
     Цира умолкла, прислонилась к дереву.  Я  тоже  замолчал  и
прислонился  к стене. Мы долго стояли и смотрели друг на друга.
Цира подошла ко мне, застегнула воротник, поправила мне брови и
медленно двинулась по улице. Я  поплелся  за  ней.  Вдруг  Цира
обернулась  -  в  глазах  ее  блестели слезы. Она приблизилась,
поцеловала меж и убежала.
     ...Я долго, не двигаясь, стоял на месте и прислушивался  к
шелесту листьев красавиц чинар...
     ...Домой я возвращался пешком. У Театра юного зрителя меня
нагнал запоздалый трамвай. Я вскочил в задний вагон. Пассажиров
не было. Дремавший кондуктор вздрогнул, приоткрыл глаза и велел
пройти  вперед. Я прошел вперед. Потом кондуктор крикнул, чтобы
я вернулся назад и приобрел билет. Я вернулся и сказал,  что  у
меня  денег  нет.  Кондуктор  не  поверил.  Я  вывернул  пустые
карманы.  Тогда  кондуктор  сказал:   "Как   вскочил,   так   и
соскакивай". Я соскочил и очутился в объятиях милиционера.
     - Здравствуйте! - глупо улыбнулся я ему.
     - Гражданин, предъявите документы!
     - Для чего вам мои документы?
     - Гражданин!   Вам   говорят   -   предъявите   документы!
Посмотрим, что ты за птица...
     - Что значит - птица?
     - Разговоры! !
     - Почему вы кричите?
     - Плати штраф!
     - У меня нет денег...
     - Тогда ступай со мной в отделение. Там заплатишь!
     - Ты что, думаешь, мне в дороге зарплату выплатят? Говорю,
нет денег!
     - Разговоры! !
     В отделении милиции сидели четыре человека.  Увидев  меня,
дежурный прищурил глаза и спросил:
     - Ого, опять попался?
     - Что вы, батоно, я впервые в милиции!
     - Разговоры!
     - Вот  такой  он мерзавец, начальник! Всю дорогу по матери
меня ругал!
     - Неправда, батонo! Никого я не ругал!
     - Молчать! Вот закончу с  ними,  потом  займусь  тобой!  -
сказал  дежурный  и  обратился  к  сидевшему на лавке небритому
красноносому мужчине: - Сколько  раз  я  должен  брать  с  тебя
расписку, а?!
     - Ва!  Сколько раз скажешь, столько раз напишу. Не буду же
сопротивляться!  Носатый  встал.  Я  занял  его  место.   "Мой"
милиционер ушел.
     - Ладно, ладно... Скажи, какую ты там еще натворил беду?
     - Кто?  Я?  Что  ты,  начальник!  Ты его слушаешь? Он себя
педагогом называет! Какой он педагог? Ему даже  овчарку  нельзя
доверить! Педагог!..
     - Прошу  вас оградить меня от оскорблений этого пьяницы! -
привстал   высокий,   худой   мужчина.   -   Об   уровне   моей
профессиональной  подготовки  можете  запросить отдел народного
образования!
     - В самом деле, выражайся приличнее! - прикрикнул дежурный
на пьяницу.
     - Ва! А почему он задевает мою профессию?
     - Что вы, он не заикался о вашей профессии, - вмешался я.
     - Как это  -  не  заикался!  Только  что  он  назвал  меня
пьяницей!
     - О-о, это нехорошо! - сказал я педагогу.
     - Молодой  человек,  вы не можете себе представить что это
за тип!
     - Сам ты тип! - обиделся носатый.
     - Не будем говорить о том,  что  он  избивает  свою  жену,
продолжал  педагог,  -  это  в конце концов его личное дело. Но
ведь он беспробудно пьет, орет, шумит, Покоя соседям не дает!
     - Это правда? - строго спросил я носатого.
     - Что значит - правда? А как бы ты поступил на моем месте?
Двадцать лет, понимаешь, двадцать лет  этот  господин  называет
меня  пьяницей!  Ba!  Разве  я сам этого не знаюсь Зачем он мне
напоминаете Ты, говорит, хулиган! А что, я без  него  не  знаю?
Мало  ему  этого,  так он нашел новое слово: аккредитив... Нет,
креп... крен... крендель!..
     - Кретин! - подсказал педагог.
     - Да, кретин! Ну это еще ничего.  Но  -  аферист!  -  Как,
неужели вы назвали его аферистом? - спросил я у педагога.
     - О,  вы  его  не  знаете,  молодой  человек! Он хоть кого
выведет из терпения!.. Извел, измучил соседей!
     - Каких соседей? Почему никто, кроме тебя, не жалуется?
     - Боятся тебя!
     - Не боятся, а любят, уважают!
     - Вот,  извольте,  у  меня  заявление.   Подписано   всеми
соседями!
     - Все  они  аферисты!  Вроде  тебя!  -  Носатый повернулся
спиной к дежурному и  обратился  ко  мне:  -  Давай  поговорим,
рассудим!  Почему  человек напивается? С горя! А раз у человека
горе - значит, он нервничает! А когда  человек  нервничает,  он
кричит.  Послушать его - так человеку нельзя в собственном доме
ни выпить, ни покричать! .. Что же это получается?
     - Нет, почему, выпить, конечно, можно, но...
     - Слава богу, наконец-то нашелся один нормальный  человек!
- обрадовался носатый.
     - Да  разве  он пьет? Он поглощает вино ведрами! Да черт с
ним, пусть хоть крысиный яд лопает, но почему  должны  страдать
мы,  соседи?  Нет, вы только взгляните на него, видите, какой у
него красный нос?
     - Слышишь, да? При свидетелях  оскорбляет!  -  пожаловался
мне носатый.
     - Нет,  что  правда,  то  правда,  нос у тебя в самом деле
красный! - сказал я.
     - Что же тут  такого!  Кому  какое  дело  до  моего  носа?
Захочу, выкрашу его в зеленый цвет! Что, запрещено?
     - Уважаемый,  -  обратился  ко  мне  педагог,  - разрешите
узнать ваше имя...
     Я  не  успел  ответить:  кулак  дежурного  со  всей  силой
опустился  на стол. Звякнули стекла в окне. В комнате наступила
гробовая тишина.
     - Как ты смеешь, сопляк,  устраивать  здесь  допрос?  !  -
рявкнул дежурный. - Встань сейчас же и сними фуражку!
     - Почему вы сердитесь, батоно? Я же помогаю вам!
     - Не  нуждаюсь  я  в  твоей помощи! А ты, - обернулся он к
носатому, - убирайся отсюда, и чтоб больше не  смел  беспокоить
соседей!
     - Сию минуту, начальник! Но у меня просьба одна к вам... Я
человек  тихий,  спокойный,  за  всю  свою  жизнь  даже мухи не
убил... Пусть он не называет меня аферистом!
     - Убирайся!
     - Иду, иду!
     Пьяница направился  к  двери.  Поравнявшись  со  мной,  он
нагнулся ко мне:
     - Я подожду тебя на улице... Выйдешь - угощу на славу!
     - Убирайся,  пока  я  не  передумал!  -  заорал  дежурный.
Носатый мигом выскользнул  из  комнаты.  Педагог  положил  свое
заявление  на  стол  дежурного, вежливо кивнул головой и вышел.
Вдруг дверь с шумом распахнулась и  в  комнату  ворвалась  тетя
Марта. Изумленный дежурный вскочил, вышел из-за стола и подошел
к ней:
     - Тетя Марта, в чем дело? Что тебе тут понадобилось?
     - Мальчик пропал! Пропал мой мальчик!
     Я притаился в своем углу.
     - Какой мальчик, тетя Марта?
     - Мой   квартирант,   Зурико   Вашаломидзе!   Ушел   и  не
вернулся!.. Все больницы, все милиции обегала!.. Словно в  воду
канул!  ..  Помоги,  сынок, позвони куда-нибудь! .. Если с моим
мальчиком случится беда, я сойду с ума!  ..  Зурикела,  дорогой
мой  мальчик,  куда  же  ты  делся? .. Горе мне, несчастной! ..
Позвони, позвони, сынок! ..
     Я молча сидел в углу,  прислушивался  к  причитаниям  тети
Марты,  и  сердце  мое  замирало от радости. Меня Ищут, обо мне
беспокоятся! Тетя Марта, старая, ворчливая женщина,  бегает  по
городу,   разыскивает   меня,  словно  я  ей  сын  или  близкий
родственник! Я не вытерпел, вышел из своего угла и обнял ее.
     - Тетя Марта! Я здесь!
     - Боже мой! Откуда ты взялся? Ах ты, бесстыдник! Прохвост!
Я всполошила  весь  город,  а  он  сидит  здесь  и   болтает!..
Негодяй!.. Как ты сюда попал, разбойник? Отвечай!
     - Просто так, тетя Марта... Зашел мимоходом...
     - За   что  вы  его  арестовали,  сынок?  -  спросила  она
дежурного.
     - Не знаю, тетя Марта... Милиционер привел...
     - Не знаешь? Что же ты в таком случае знаешь?
     Зачем тебя здесь посадили? Привели к тебе  ребенка,  а  ты
даже  не  поинтересовался - за что? Да разве он похож на убийцу
или грабителя? Или на хулигана?
     - Тетя Марта...
     - Я тебе покажу тетю!..  А  ты,  бесстыдник,  марш  домой!
Извинись  перед  начальником  и  выкатывайся вон! Я с тобой еще
поговорю!..
     Тетя  Марта  вытолкала  меня  из  комнаты.  Я  успел  лишь
помахать   рукой   дежурному,  который  стоял  с  разинутым  от
удивления ртом.
     Всю дорогу тетя Марта молчала. Подойдя к  своей  двери,  я
повернулся и поцеловал ее в щеку.
     - Убирайся,  босяк!  -  сказала  она  и утерла щеку. Потом
прошла в свою комнату и повернула в замке ключ.
     Спать я не ложился.
     Над древней Нарикала занималась заря...

        ШИОМГВИМЕ
     Председатель  профбюро  нашего  факультета,  помимо  сбора
членских  взносов,