м. Однако он был рад, что остался в живых, а мотор можно было починить, благо на складе имелся запас драгоценного алюминиевого провода. Правда, на ремонт уйдет не меньше месяца, а пароход Клеменса между тем медленно, но верно приближается. Поскольку двенадцать человек из охраны было убито, освободилась каюта для Логу. Погибших нужно было заменить, но король с этим не спешил. Потратив несколько дней на беседы с кандидатами и проведя с некоторыми психофизические испытания, он отобрал только двоих. - Спешить некуда, - говорил он. - Я не стану брать кого попало. Здесь такой народ, что и выбирать-то не из кого. Худа без добра не бывает: после десанта Иоанн полюбил Бертона, считая, что обязан жизнью главным образом ему. Назначить Бертона командиром десантников король не мог, зато назначил его своим личным телохранителем. И обещал повысить Бертона в чине, как только станет возможно. Бертон с Алисой перебрались в соседнюю с Иоанном каюту. Бертон, с одной стороны, не слишком обрадовался этому, поскольку не любил угождать никому. Зато теперь он много времени проводил со Струбвеллом и мог присмотреться к нему. Бертон внимательно вслушивался в речь первого помощника, стараясь уловить в ней посторонний акцент. Но если Струбвелл и был агентом, он вполне овладел американским среднезападным выговором. Алиса за бриджем и при иных светских оказиях следила за Подебрадом, навострив глаза и уши. Логу положила глаз на одного из предполагаемых агентов, здоровенного Артура Пала, венгерского инженера-электромеханика, и перебралась к нему, когда от него ушла подруга. Подозрения Бертона еще более возросли, когда Логу заметила, что Пал часто общается с Подебрадом. Попытки Логу уличить Пала во лжи не принесли успеха, но Бертон заверил, что со временем ей это непременно удастся. Пусть агенты затвердили свои биографии наизусть, они все же (надо полагать) люди и могут ошибаться Довольно будет одного противоречия. Алиса так и не смогла заставить себя порвать с Бертоном. Она все надеялась, что он изменит свое отношение к ней и это как-то оправдает их совместную жизнь. То, что их обязанности почти не давали им видеться, облегчало дело. В конце дня Бертон так радовался встрече с Алисой, что она смягчилась и убедила себя в ом, что былая страсть снова вернулась к ним. Во многих отношениях они походили на старую супружескую пару, у них бывали мимолетные порывы нежности, но их пересиливало взаимное раздражение, вызванное теми чертами характера, которые они когда-то охотно прощали друг другу. Да они и были стариками, хотя им вернули их молодые тела. Она дожила на Земле до восьмидесяти двух лет, он - до шестидесяти девяти. "Знаменательный возраст, если учесть мои сексуальные предпочтения", - заметил как-то Бертон. От долгой жизни костенеют не только артерии, но и привычки, и взгляды. Старикам гораздо труднее приспособиться, изменить себя к лучшему. Воскрешение из мертвых и Мир Реки поколебали веру многих и многим помогли измениться. Окостенение прошло у кого полстью, у кого частично, но много было и таких, которые совершенно не сумели приспособиться. Алиса подверглась метаморфозам во многих отношениях, хотя основа ее характера осталась прежней. Все осталось по-прежнему в глубинах души, в тех безднах, по сравнению с которыми межзвездные пространства - лишь прыжок через лужу. Так же обстояло дело и с Бертоном. И Алиса осталась с ним, продолжая надеяться, хотя и знала, что надежды нет. Временами она мечтала о встрече с Реджинальдом, сознавая, однако, что это было бы еще более безнадежно. Она ни за что не дулась бы к нему, ни к прежнему, ни к изменившемуся. Вряд ли он, впрочем, изменился. Он был хорошим человеком, но, как все хорошие люди, имел недостатки, в том числе и крупные, и был чересчур упрям, чтобы исправлять их. Беда в том, что ни одна гусеница не в силах помочь другой измениться. Если гусенице нужно превратиться в бабочку, она должна сделать это сама. Вся разница между человеком и гусеницей заключается в том, что насекомое запрограммировано заранее, а человек должен сам себя программировать. В таких раздумьях проходили дни Алисы, хотя у нее было достаточно занятий и кроме раздумий. И вот однажды, когда "Рекс" вознамерился подзарядить свой батацитор и граали на правом берегу, камень не сработал. ГЛАВА 10 Шок и паника. Пятнадцать лет назад правобережные камни уже отказывали, но сутки спустя возобновили работу. Клеменс говорил королю Иоанну, что подачу энергии прервал крупный метеорит, но линию восстановили и весь ущерб ликвидировали в вышеназванный краткий срок. Должно быть, это сделали этики, хотя очевидцы отсутствовали: все, кто жил в том районе, были усыплены - вероятно, газом - и все сутки проспали. Теперь вопрос стоял так: будет ли линия восстановлена, как в тот раз? И еще: что вызвало аварию? Снова метеорит? Или это очередной этап разрушения Мира Реки? Король Иоанн, хотя и был ошарашен поначалу, оправился быстро. Он послал офицеров успокоить команду и распорядился раздать всем смесь из самодельного спирта, воды и сушеных цветов "железного" дерева, называемую на "Рексе" грогом. Когда все как следует накачались напитком, придающим бодрость и отвагу, король приказал принять кабель с медным питающим наконечником обратно на борт, и "Рекс" двинулся к отмелям у левого берега. В батациторе осталось достаточно энергии, чтобы пароход мог идти вперед до часа следующей трапезы. За два часа до сумерек Иоанн велел остановиться и вновь протянуть кабель к камню на берегу. Как и Следовало ожидать, местные жители отказались "одолжить" свой камень "Рексу". Один из паровых пулеметов начал поливать толпу на берегу градом пластиковых пуль, и местные в панике отступили подальше на равнину. Два катера-амфибии, прежде именовавшиеся "Дракон-1" и "Дракон-2", а ныне "Элеонора" и "Генрих", с ревом подошли к берегу и стали там, пока кабель подсоединялся к камню. Через час, однако, к местным подошло подкрепление от камней, отстоящих на милю от здешнего - включая и те, что находились в предгорьях. Тысячи мужчин и женщин с громкими боевыми кликами напали на катера и на пароход. Одновременно пятьсот человек на лодках предприняли атаку с Реки. Сотни людей полегли под разрывными снарядами и ракетами "Рекса", сотни - под огнем пулеметов. - Десантники и вся остальная команда, выстроившись у бортов, палили из винтовок, пистолетов, базук и пускали стрелы. Берег и Река вокруг "Рекса" скоро стали красными от крови, покрылись трупами и кусками тел. Камень наконец разрядился, но большие и малые ракеты, пущенные местными, уже скосили многих на борту и причинили кое-какой ущерб судну. Бертон все еще передвигался с трудом, хотя его рана заживала быстрее, чем на Земле. Но он все же дотащился до борта техасской палубы и стал стрелять деревянными пулями из винтовки сорок восьмого калибра. Он поразил не меньше трети суденышек, осаждавших "Рекс" с Реки. Когда все лодки, челноки, каноэ, боевые челны и парусные лодки потонули, Бертон заковылял к другому борту. Он подоспел как раз к началу третьей и последней атаки, вражеские командиры, готовя ее, произносили зажигательные речи, барабаны гремели, рога ревели, и вот местные с криками ринулись бой. К тому времени катера расстреляли все боеприпасы и вернулись в свой док на корабле. Зато в воздух поднялись оба истребителя, разведчик, торпедный бомбардировщик и вертолет. Несколько вражеских бойцов уже почти добежали до кромки воды. Но под огнем авиации ряды дрогнули, и неприятель побежал, скоре после этого загремели и засверкали камни, и "Рекс" подзарядился. - Зубы Господни! - выругался Иоанн с безумием во взоре. - ни уже сегодня творится такое, что же будет завтра? Спаси нас Боже! Он был прав. Перед рассветом орды оголодавших правобережников хлынули на Реку. Все имевшиеся в наличии лодки, включая двухмачтовые шхуны, были до отказа забиты мужчинами женщинами. За ними следовала орда пловцов. Когда взошло солнце, стало видно, что Река, насколько хватает глаз, усеяна удами и пловцами. Первый вал, лодки, защитники встретили радом ракет и стрел Однако почти все лодки причаливали, и правобережники выскакивали из них. "Рекс", попавший меж двух огней, отчаянно сражался. Огонь с рта расчистил пространство вокруг камней, и амфибии, изрыгая пламя, двинулись на своих не оставляющих следов гусеницах к камню. Пока они сдерживали лезущих со всех сторон защитников захватчиков, подъемный кран "Генриха" водрузил наконечник на камень. Камни разрядились, тогда "Генрих" тут же снял колпак и |тянул стрелу крана обратно Когда катера вернулись на корабль, Иоанн приказал поднять якорь. - А потом - полный вперед! Эту команду легче было отдать, чем выполнить. Мелкие суда так кишели вокруг "Рекса", что он мог идти лишь на самой малой скорости. Колеса шлепали по воде, нос крушил большие парусные лодки и лодчонки помельче, а правобережники поливали "Рекс" огнем. Атакующие лезли на котельную палубу, но долго там не задерживались. Наконец "Рекс" прорвался и двинулся к другому берегу. Там он вошел в более слабое прибрежное течение и устремился вверх по Реке. На том берегу все еще кипел бой. Иоанну предстояло решить, подзаряжаться им в полдень или нет. Определившись, король велел стать на якорь у длинного причала. - Пусть поубивают друг друга, - сказал он. - У нас хватит копченых и сушеных продуктов, чтобы дотянуть до завтра. А послезавтра подзарядимся. К тому времени побоище уже кончится. Правый берег являл собой поистине странное зрелище. На "Рексе" так привыкли к шумным, говорливым, смеющимся толпам, что безлюдье казалось чем-то нереальным. Здесь не осталось никого, кроме очень немногих - слишком разумных или слишком робких, чтобы решиться набить свой живот за счет левобережников. Хижины, бараки и бревенчатые общественные здания опустели, пусто стало на равнине и в предгорьях. Животных, птиц, насекомых и пресмыкающихся на этой планете не водилось, и только ветер, шуршащий в листве редких деревьев на равнине, нарушал тишину. За Рекой воюющие стороны расстреляли уже весь порох, и до "Рекса" лишь изредка долетали слабые отголоски - одиночные и слитные крики ярости, голода, страха, боли и смерти. Потери "Рекса" за два дня составили тридцать человек убитыми и шестьдесят ранеными, из них двадцать тяжело - впрочем, все пострадавшие считали свои раны тяжелыми. Мертвых положили в мешки из рыбьей кожи с привязанным грузом и после краткой церемонии бросили в воду на середине Реки. Мешками воспользовались лишь ради того, чтобы пощадить чувства живых - рыбы раздерут мертвецов в клочья и пожрут их прежде, чем те достигнут дна. У левого берега трупы плавали тесными рядами, стукаясь друг о друга, и хищные рыбы кишели меж ними в кровавой воде. Целый месяц Реку уродовал затор из мертвых тел. Бои, как видно, шли повсюду, и нужно было долгое время, чтобы трупы исчезли окончательно. Рыба жирела, и громадные "речные драконы", всплывая из глубин, глотали раздувшиеся тела целиком, набивали желудки до отказа. Переварив и извергнув добычу, они всплывали снова, чтобы есть, переваривать и извергать. - Это Армагеддон, Апокалипсис, - со стоном говорил Бертон Алисе. Алиса часто плакала, и по ночам ей снились кошмары. Но утешения Бертона вселяли в нее чувство, что они снова стали близки друг другу. На следующий полдень "Рекс" отважился пересечь Реку, чтобы подзарядиться. Но дальше он не пошел, а вновь причалил к правому берегу Нужно было восполнить запас пороха и отремонтировать повреждения. На это ушел месяц, и за это время Бертон окончательно оправился от своей раны. Когда пароход снова тронулся в путь, несколько человек из Команды получили задание провести учет оставшихся в живых в некоторых, выборочно взятых, районах. Результат показал, что погибло около половины населения, если предположить, что столь же тяжелые бои шли повсюду. За сутки было перебито семнадцать с половиной биллионов человек. Много времени прошло, прежде чем на "Рекс" вновь вернулось веселье, а люди на берегу походили на призраков. Страшнее бойни была мысль: а что, если оставшиеся питающие камни тоже откажут? Самое время взяться за подозреваемых, думал Бертон. Но если прижать предполагаемых агентов к стенке, они могут убить себя, даже зная, что воскрешения не последует. Кроме того, возможно, что люди, жившие после 1983 года, ни в чем не повинны. Надо ждать. Ничего другого не остается. Тем временем Логу ненавязчиво расспрашивала своего сожителя, Алиса же, не столь ненавязчиво, старалась расколоть Подебрада. Бертон ждал, когда выдаст себя Струбвелл. Через несколько дней после возобновления плавания Иоанн решил, что пора пополнить команду. Во время полуденной трапезы "Рекс" остановился, и король сошел на берег объявить, что проводит набор рекрутов. Бертон, или сержант Гвалхгвинн, наравне с другими должен высматривать в толпе возможных злоумышленников. Однако позабыл на время свои обязанности, увидев явного представителя раннего палеолита, приземистого, ширококостного, похожего на монгола той эпохи, когда эта раса еще не смешалась с другими. Нгангчунгдинг не отказался вкратце преподать Бертону азы своего языка, с которым тот еще не сталкивался. Потом гон, уже на эсперанто, стал уговаривать своего собеседника записаться на "Рекс". Тот мог бы стать ценным приобретением для отряда десантников, а заодно Бертон выучил бы его язык. Нганггдинг отказался, сказав, что он нихиренит, приверженец буддистского учения, которое исповедовало не менее рьяный пацифизм, чем его главный конкурент, Церковь Второго шанса. Бертон, хотя и был разочарован, дал первобытному пацифисту сигарету в знак того, что не обиделся, и вернулся к столу короля Иоанна. Иоанн расспрашивал кавказца, которого от Бертона загораживал высокий, тонконогий, длиннорукий и широкоплечий негр. Бертон прошел мимо них, чтобы занять место позади Иоанна, и услышал, как белый говорит: - Меня зовут Питер Джейрус Фрайгейт. Бертон резко обернулся, бросился на Фрайгейта и повалил его на землю, схватив его за горло и крича: - Убью! В этот момент кто-то треснул Бертона по затылку. ГЛАВА 11 Придя в себя, он увидел, что негр и еще четверо, стоявших около, сцепились с охраной Иоанна. Сам король вскочил на стол и выкрикивал приказания, багровея от натуги. Свалка продолжалась с минуту, потом все улеглось. Фрайгейт, кашляя, поднялся на ноги, встал и Бертон, чувствуя боль в затылке. Его, как видно, съездили дубинкой, которую чернокожий носил на ремне у пояса - теперь она валялась на траве. Бертон, хотя не совсем еще обрел ясность мысли, понял, что ошибся. Этот человек действительно очень походил на того Фрайгейта, которого знал Бертон, и голос был похож. Однако это был все-таки не тот Фрайгейт, к тому же ниже того ростом. И все же... одно и то же имя? - Прошу прощения, синьоро Фрайгейт, - сказал Бертон. - Я принял вас за человека, к которому питаю вполне заслуженную неприязнь. Он причинил мне огромный вред... впрочем, неважно. Я искренне сожалею, и если могу чем-то возместить... "Да какого черта? - подумал он. - Или, точнее, кой черт?" Бертон, хотя это был не его Фрайгейт, невольно оглянулся, ища глазами Моната. - Вы меня чертовски напугали, - сказал Фрайгейт. - Ну да ничего, все в порядке. Притом вы сполна расплатились за свою ошибку. У Умслопогааса рука тяжелая. - Я его совсем легко ударил, - сказал негр. - Да уж. - И Бертон засмеялся, хотя от этого голова заболела еще больше. - Счастье твое и твоих друзей, что вас не убили на месте! - проревел Иоанн, снова усаживаясь за стол. - Ну, в чем же дело? Бертон стал объяснять, радуясь про себя, что Фрайгейт оказался не тот и, значит, не сможет назвать Иоанну настоящее имя Бертона. Иоанн, получив от Фрайгейта и его четверых спутников заверения, что они не держат на Бертона зла, велел своим людям отпустить их. Перед тем как продолжить допрос, король потребовал у Бертона рассказать, почему тот напал на Фрайгейта. Бертон тут же на месте сочинил какую-то историю, которой король, кажется, остался доволен. - Как ты объяснишь это поразительное сходство? - спросил Иоанн Фрайгейта. - Никак, - пожал плечами тот. - Со мной и раньше такое случалось. Покуда на меня, правда, никто не бросался, но я встречал людей, которым казалось, что они меня знают - хотя, лицо у меня не такое уж заурядное. Я еще мог бы это объяснить, будь мой отец коммивояжером - однако он был инженером-строителем, электротехником и почти не выезжал из Пеории. Фрайгейт, похоже, не обладал никакими особыми качествами для зачисления в команду. Он был ростом шесть футов и мускулист, но и только. Он заявил, что хорошо стреляет из лука, но таких лучников были сотни и "тысячи. Иоанн отказал бы Фрайгейту, если бы тот не упомянул, что поднимался на сто миль по Реке на воздушном шаре. И что он видел огромный дирижабль. Иоанн понял, что это был "Парсеваль", и воздушным шаром тоже заинтересовался. Фрайгейт сказал, что они с товарищами плыли по Реке, желая добраться до истока. Устав от медленного продвижения на своей парусной лодке, они, попав в местность, где имелся металл, уговорили тамошнего правителя построить им полужесткий дирижабль, - Ага! - сказал Иоанн. - И как же этого правителя звали? - Это был чех, Ладислав Подебрад, - недоуменно ответил Фрайгейт. Ответ насмешил Иоанна до слез. - Хорошее дело. Он теперь служит у меня механиком. - Да? - сказал один из спутников Фрайгейта. - У нас с ним имеются кое-какие счеты. - Этот человек был ростом пять футов десять дюймов, стройный, мускулистый, темноглазый и темно1волосый, с сильным, красивым и запоминающимся лицом На нем была ковбойская десятигаллоновая шляпа и сапоги на высоких каблуках, всю же остальную одежду заменял белый кильт. - Том Микс, к услугам вашего величества, - представился он, по-техасски растягивая слова. И, затянувшись сигаретой, добавил: - Специалист по лассо и бумерангу. В свое время я был кинозвездой, сир, если вам известно, что это такое. - Ты слышал о нем? - спросил король у Струбвелла. - Читал, - ответил тот. - Он жил задолго до меня, но был действительно очень знаменит в двадцатые и тридцатые годы. Снимался в фильмах, которые назывались вестерны. "Интересно, может ли агент это знать?" - подумал Бертон. - Мы на "Рексе" тоже снимаем кино, - улыбнулся Иоанн. - Только вот лошадей у нас нет - Что ж поделаешь. Король стал расспрашивать Фрайгейта об их путешествии. Американец рассказал, что они, заметив большой дирижабль, одновременно обнаружили течь в подогревателе водорода. Пытаясь залепить течь быстросохнущим клеем, они спустили немного газа из оболочки, чтобы быстро снизиться в более густые и теплые слои воздуха и открыть там окошки гондолы. Течь они залатали, но ветер стал относить их назад, а батареи, поставлявшие свежий водород, отказали. Решено было идти на посадку. Услышав, что Иоанн присылал катер с объявлением о наборе рекрутов, путешественники сели на парусник и поспешно вплыли вниз. - На Земле чем занимался? - Разными вещами, как и большинство людей. В середине жизни и под старость лет писал фантастику и детективы. Нельзя сказать, чтобы я был совсем неизвестен, но такой славой, как он, никогда не пользовался. - Фрайгейт кивнул на невысокого, но крепкого человека с кудрявыми волосами и красивым лицом ирландского типа: - Это Джек Лондон, великий писатель начала двадцатого века. - Я не слишком-то жалую писателей, - сказал Иоанн. - У меня их уже есть несколько на корабле, и от них, как правило, одни неприятности. А вот что это за негр, который стукнул моего сержанта по голове без моего на то разрешения? - Это Умслопогаас, свази, он уроженец Южной Африки из девятнадцатого века. Он великий воин и особенно ловко орудует своим топором, который называет "Дятел". Знаменит еще и тем, что послужил прототипом известного героя-зулуса из романа Райдера Хаггарда. - А этот? - Иоанн показал на смуглого, черноволосого и большеносого человека. Он стоял чуть поодаль, и на голове у него была большая зеленая чалма. - Нурэддин эль-Музафир, иберийский мавр и славный путешественник. Он современник вашего величества и исповедует учение суфи. Ваше величество могли видеть его при своем дворе в Лондоне. - Что? - Иоанн встал. Внимательно посмотрев на маленького мавра, он закрыл глаза и, открыв их вновь, сказал: - Да, я хорошо его помню! - Король обошел вокруг стола, раскрыв объятия, улыбаясь и быстро говоря что-то на английском языке своего времени. Все изумились, глядя, как он обнял мавра и расцеловал его в обе щеки. - Француз, да и только! - ухмыльнулся Микс. Поговорив с мавром некоторое время, Иоанн сказал: - Мне ясно одно: Hyp эль-Музафир совершил с вами долгое путешествие и по-прежнему считает вас своими друзьями. Струбвелл, запиши их и введи в курс дела. Сержант Гвалхгвинн, размести их по каютам. С тобой, мой добрый друг и наставник, мы поговорим после, когда я закончу опрос. Направляясь по коридору в каюты, они наткнулись на Логу. Она побледнела, потом покраснела и с криком: "Питер, сволочь ты этакая!" кинулась на Фрайгейта. Тот упал, а она вцепилась ему в горло. Негр и Микс со смехом оттащили ее. - Ты сегодня определенно имеешь успех, - сказал Микс Фрайгейту. - Вас опять не за того приняли. - И Бертон объяснил Логу, в чем дело. Фрайгейт, кашляя и ощупывая расцарапанную шею, сказал: - Не знаю, кто тот другой Фрайгейт, но человек он явно неприятный. Логу неохотно извинилась, все еще не совсем уверенная в том, что этот Фрайгейт - не ее прежний любовник. - Меня она могла бы хватать, когда ей угодно, - пробормотал Микс. - Только не за шею. Логу, услышав, ответила: - Если инструмент у тебя такой же большой, как шляпа, могу ухватиться за него. Микс покраснел до ушей, а когда она удалилась, покачивая бедрами, сказал: - Чересчур большая нахалка, на мой вкус. Два дня спустя они с Логу стали жить вместе. Бертону не верилось в то, что сходство обоих Фрайгейтов - всего лишь совпадение. При каждом удобном случае он вступал с американцем в разговор, стараясь копнуть поглубже. И был поражен, узнав, что этот Фрайгейт, как и тот, изучал его, Бертона, жизнь. Фрайгейт, в свою очередь, наблюдал за Бертоном, но скрытно. Бертон то и дело ловил на себе его взгляд. Однажды вечером, в салоне, убедившись, что их никто не слышит, Фрайгейт перешел прямо к делу. Говорил он по-английски. - Я видел множество портретов Ричарда Фрэнсиса Бертона. Его большое фото, где он снят в пятьдесят лет, даже висело на стене у меня в кабинете. Так что я, пожалуй, узнал бы его и без усов и раздвоенной бородки. - Да? - Я хорошо помню его фотографию в тридцатилетнем возрасте, у него были только усы, очень пышные, правда. Так вот, если их убрать... - Да? - Тот Бертон будет очень похож на одного средневекового валлийца. Этот знакомый мне валлиец именует себя Гвалхгвинн, что в переводе означает "белый ястреб". Гвалхгвинн - это старинное валлийское имя, которое много позднее стало произноситься как Гавейн. А Гавейн - это рыцарь, который, в ранних легендах о короле Артуре, первым отправился на поиски Святого Грааля. Те металлические рога изобилия, что зовутся Граалями у нас, по форме очень похожи на башню, которая будто бы стоит посреди северного полярного моря - так я слышал. Значит, ее можно назвать Большим Граалем. - Как интересно, - сказал Бертон, пригубив свой грог. - Сколько совпадений. Пристальный взгляд Фрайгейта чуточку смущал его. Черт бы побрал этого парня. Он так похож на того, другого, что мог бы быть его братом. Может, он и есть его брат. Может, они оба агенты, и этот играет с ним точно так же, как тот. - Бертон должен прекрасно знать все циклы о короле Артуре и более ранние народные предания, на которых они основаны. Было бы очень похоже на него, если бы он выдал себя за другого - а на Земле он часто к этому прибегал, - взяв себе имя Гвалхгвинн. Сам он знал бы, что это имя искателя Святого Грааля, но полагал бы, что больше никто этого не знает. - Я не настолько туп, чтобы не понять вас. Вы думаете, что я и есть тот самый Бертон. Но я никогда о нем не слыхивал и буду вам обязан, если вы оставите эту тему, как бы она вас ни занимала. Я вашего интереса не разделяю. - Бертон поднес бокал к губам и выпил. - Hyp говорил мне: этик, посетив его, сказал, что среди его избранников находится капитан, сэр Ричард Фрэнсис Бертон, знаменитый путешественник девятнадцатого века. Бертон владел собой настолько, что ухитрился не пролить напиток. Он медленно поставил бокал на стойку. - Hyp? - Вы его знаете. Мистер Бертон, остальные ждут нас в реквизиторской. Я вам открою кое-что, только чтобы показать, как я уверен в том, что вы - Бертон. Микс и Лондон тоже пользовались вымышленными именами, но теперь решили - хватит. Итак, мистер Бертон, идете вы со мной? Бертон размышлял. Вдруг Фрайгейт и его спутники - агенты? Вдруг они намерены схватить его и допросить, как он сам намеревался поступить с мнимыми агентами? Он оглядел людный и шумный салон и, увидев Казза, сказал: - Что ж, если вы продолжаете настаивать на этой чепухе, я пойду, только прихвачу с собой своего друга-неандертальца. И мы будем вооружены. Когда Бертон десять минут спустя вошел в реквизиторскую, его сопровождали также Алиса и Логу. Микс, увидев Логу, изумленно разинул рот. - Ты тоже посвящена? ГЛАВА 12 Они условились никогда не говорить об этике или о чем-то связанном с ним в своих каютах. Там может быть подслушивающая аппаратура. В следующий раз они встретились за игрой в покер. Присутствовали Бертон, Алиса, Фрайгейт, Hyp, Микс и Лондон. Логу и Умслопогаас несли вахту. Выслушав рассказы Нура и Микса о визитах этика, Бертон поверил в то, что они действительно рекруты Икса. И только тогда открыл им, кто он на самом деле, а потом рассказал свою историю, ничего не утаивая. - Добавляю до десяти, - говорил он теперь. - Нет, по-моему, не нужно ставить "жучки" в каютах подозреваемых. Может, мы и узнали бы что-то ценное, но если бы они нашли хоть один, те поняли бы, что на борту есть агенты Икса - думаю, нас можно называть так. Слишком опасно. - Я согласен, - сказал маленький мавр. - А вы? Согласились все, даже Микс, который и предложил поставить "жучки". - А как быть с Подебрадом? Когда я его вижу, он говорит мне "драсьте" и идет себе мимо, скалясь, точно пастор, который только что узнал, что его подружка не беременна. Меня это бесит. Так бы и врезал ему. - Я тоже, - сказал Лондон. - Он воображает, что, раз он оставил нас в дураках, ему это так и сойдет. - Если вы начнете сводить с ним счеты, вас просто вышвырнут с парохода, - заметил Hyp. - Кроме того, он необычайно силен. Как бы он сам вам не врезал. - Да слабо ему! - хором сказали Микс и Лондон. - У вас имеется чертовски хороший повод ему отомстить, - вмешался Бертон. - Однако на время этот вопрос снимается. Возражений нет? - Но почему он пообещал взять нас с собой на дирижабле, а потом бросил в таких обстоятельствах? - Я думал об этом, - сказал Нурэддин. - Единственное разумное объяснение в том, что он как-то заподозрил в нас агентов Икса. И это еще раз доказывает, что сам он - агент этиков. - А по мне, он просто садист, - заявил Лондон. - Нет. - Если он вас подозревает, вам следует быть начеку, - сказал Бертон. - Мы тоже будем остерегаться. Предположение Нура - открытие для меня, иначе я не стал бы предлагать собраться в салоне. - Теперь уж поздно беспокоиться, - сказала Алиса. - Если он и агент, он ничего не станет предпринимать, пока не окажется у истока Реки. Так же, как и мы. Бертон сорвал банк, имея на руках трех валетов и две десятки. Алиса сдала. Hyp думал явно о чем-то другом, а не о покере, и все-таки половина выигрышей осталась за ним. Бертон подозревал, что мавр огреб бы еще больше, если бы сосредоточился. Hyp по одному виду своих партнеров угадывал, что у них на руках. - Что ж, насладимся хотя бы прогулкой по Реке, - сказал Фрайгейт. Бертон наблюдал за ним из-под приспущенных век. Этот Фрайгейт постоянно льстил ему, как и тот - то ли притворно, то ли искренне. При каждом удобном случае Фрайгейт приставал к Бертону с вопросами - они касались в основном тех периодов его жизни, о которых биографы могли только гадать. Обоих Фрайгейтов интересовали также взгляды, верования и нравственные ценности Бертона. Например, его отношение к женщинам, к цветным, его вера в телепатию. Бертон устал объяснять, что далеко не все свои земные верования сохранил в этом мире. Что он слишком много повидал, слишком много испытал и во многом изменился. Теперь Бертон счел момент подходящим, чтобы заняться делом двойного Фрайгейта. - Такие совпадения случайными не бывают - должна быть какая-то причина. - Я тоже думал об этом; - сказал Фрайгейт. - К счастью, я всегда увлекался фантастикой и сам ее писал. Поэтому воображение у меня гибкое - придется и вам напрячь свое, ибо я уверен: тот Фрайгейт, которого знали вы, - это мой брат Джеймс, скончавшийся в возрасте одного года! Подумайте о всех детях, умерших на Земле. Рассудите: если бы они росли здесь, на планете не хватило бы места. Ведь дети, умершие до пяти лет, составили бы подавляющее большинство всего здешнего населения. Куда же этики девали их? Да просто воскресили на другой планете - возможно, такой же, как эта, возможно, и нет. Могли понадобиться даже две планеты, чтобы разместить их всех. Давайте предположим, что так все и было. Впрочем, - поднял палец Фрайгейт, - впрочем, могло быть и так, что детей по какой-то причине еще вообще не воскрешали. Возможно, их воскресят здесь, когда нас не станет. Кто знает? Во всяком случае, не я. Я могу лишь догадываться. Итак, допустим, что младенцев оживили на другой планете. Не всех сразу - должны ведь быть и взрослые, чтобы заботиться о них. Для такого количества даже Земли не хватило бы. Значит, их воскрешают постепенно, по стольку-то за такой-то срок. Они вырастают и становятся няньками, учителями, приемными родителями для следующей партии. Так оно и идет. Либо все происходит одновременно на нескольких планетах. Но в этом я сомневаюсь. На переустройство планеты должна затрачиваться колоссальная энергия. Разве что они используют планеты, которые нет нужды переустраивать. - А играть кто будет? - спросил Лондон. - Окружающие скоро заинтересуются, о чем это мы толкуем. - Я готов открыть, - сказал Микс. С минуту они занимались только игрой. Потом Фрайгейт продолжил: - Если мое предположение верно, будем рассуждать дальше. Так вот: я был старшим ребенком в семье. Старшим из тех, кто выжил. Передо мной был еще Джеймс - он умер в год, а я родился через шесть месяцев после этого. Допустим, его воскрешают. Он вырастает и становится агентом этиков. В День Воскрешения его засылают сюда, чтобы следить за Бертоном. Почему? Потому что этикам известно, что Бертон очнулся в той камере, полной плавающих тел, еще до Дня Воскрешения, в который должен был ожить. Они догадываются, что это произошло не случайно, что кто-то оживил Бертона намеренно. Об этом нам и гадать незачем. Именно так сказали Бертону на Совете двенадцати. Память об этом собирались стереть из его мозга, но Икс воспрепятствовал этому. В общем, у этиков возникли подозрения. И они приставили к Дику мнимого - вернее, настоящего - Фрайгейта. Мой брат должен был следить за Бертоном и сообщать обо всем подозрительном. Но попал впросак, как и все в долине. - Беру две, - сказал Бертон. - Очень занимательно, Питер. Гипотеза на первый взгляд безумная, однако может быть верной. Но если твой брат агент - кто же тогда Монат, этот тау-китянин, арктурианин или откуда он еще взялся? Уж он-то наверняка агент, несколько странно, конечно, но все же... - Может, он этик? - спросила Алиса. - Я это и хотел сказать, - сердито сказал Бертон, не любивший, когда его прерывали. - Не думаю, чтобы Монат был этиком, иначе он присутствовал бы на Совете... Или нет, клянусь Аллахом! Будь он там, я узнал бы его, и он бы не смог следовать за мной. Я вообще не пойму, зачем он ко мне привязался. Во всяком случае, присутствие Моната означает, что в этом деле замешаны разные виды... расы... семейства... инопланетяне, одним словом. - Беру одну, - сказал Фрайгейт. - Я как раз собирался сказать... - Извини, - перебил Лондон. - Но откуда твой брат столько знает о Бертоне? - Думаю, воскрешенные дети получают образование получше, чем на Земле. И возможно - предположим это, - Джеймс знает, что я его брат. Разве способны мы постичь объем знаний, которыми обладают этики? Вспомните фото Бертона, которое тот нашел в кармане агента Аньо. На ней Дик снят в двадцать восемь лет, когда служил субалтерном в Восточно-Индийской армии. Не доказывает ли это, что этики присутствовали на Земле в 1848 году? Кто знает, как долго они ходили по Земле, собирая информацию? И с какой целью? - Но почему Джеймс назвался твоим именем? - спросил Hyp. - Потому что я - страстный поклонник Бертона. Я даже написал о нем роман. Может, так проявилось у Джеймса чувство юмора. У меня оно тоже имеется. Вся наша семья известна... несколько странным чувством юмора. И Джеймсу показалось забавным сделаться собственным братом, тем Питером, которого он никогда не видел. Может, он хотел прожить таким образом жизнь, которой ему было отказано на Земле. Может, он думал, что сойдет за меня, встретившись с каким-нибудь знакомым Фрайгейтов. А может, верны все причины, которые я перечислил. Уверен, что он разделался с мошенником-издателем Шарко, чтобы отомстить за меня - это доказывает, что ему многое известно о моей земной жизни. - Но как отнестись к рассказу агента Спрюса? - спросила аса. - Он говорил, что явился из семьдесят второго века, и что-то толковал о хроноскопе, с помощью которого можно видеть прошлое. - Спрюс мог и солгать, - сказал Бертон. - Я лично не верю ни в хроноскоп, ни в какие бы то ни было путешествия во времени, - заявил Фрайгейт. - Впрочем, это я зря. Мы все путешествуем во времени. Но только вперед - иного пути нет. - Никто из вас не сказал, - заметил Hyp, - что детей кто-то долен был воскресить. Возможно, это были люди из семьдесят второго века, а возможно, и нет. Скорее это сделали сопланетяне Моната. Вспомните: Спрюса допрашивал в основном Монат. Может быть, это он научил Спрюса, что говорить. - Но зачем? - спросила Алиса. На этот вопрос нельзя было ответить, если не принять рассказ Икса за истину. Пока что его рекруты склонялись к тому, что он такой же лжец, как и его собратья. Hyp закончил партию замечанием, что агенты, севшие на пароход в самом начале, не скрывали, что жили после 1983 года. Агенты же, попавшие на борт позже, знают, что это подозрительно, и не прибегают к этой легенде. Так, здоровенный галл Мегалосос (что значит "великий") заявляет, что жил во времена Цезаря, но это только его слова. К тому же галл, кажется, сдружился с Подебрадом - Hyp никогда бы не подумал, что такое возможно. Есть вероятность, что Мегалосос тоже агент.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  НА БОРТУ "ВНАЕМ НЕ СДАЕТСЯ". НОВОБРАНЦЫ И КОШМАРЫ КЛЕМЕНСА ГЛАВА 13 Глаза де Марбо доказывали, что механика воскрешения не всегда работала как надо. Жан Батист Антуан Марселей, барон де Марбо, родился в 1782 году с карими глазами. И лишь долгое время спустя после Дня Воскрешения обнаружил, что их цвет изменился - когда одна женщина назвала его голубоглазым. - Sacre bleu! - выругался он. - Неужели? Он позаимствовал у кого-то слюдяное зеркальце, недавно привезенное торговцем по Реке - слюда была редкостью, - и впервые десять лет увидел свое лицо. Лицо было все то же - веселое, круглое, с вздернутым носом, улыбчивое, отнюдь не лишенное привлекательности. Только глаза светились голубизной. - Merde! - опять выругался он и перешел на эсперанто: - попадись мне только эти отвратительные создания, проделавшие со мной - я нанижу их на шпагу! Он вернулся, кипя гневом, к своей сожительнице и повторил ей свою угрозу. - Но у тебя же нет шпаги, - сказала она. - Ты все понимаешь слишком буквально! А шпага у меня когда-нибудь будет. На такой каменистой планете должно быть железо. В ту же ночь ему приснилась огромная птица с ржавыми перьями и клювом стервятника - она глотала камни и испражнялась стальными катышками. Но в этом мире не было птиц, тем более oiseau de fer [Железных птиц (фр.)] Теперь у де Марбо были сабля, кортик, шпага, стилет, длинный нож, топор, копье, пистолеты и винтовка. Он был генералом десантной бригады и вынашивал честолюбивый замысел стать полным генералом. При этом к политике он питал отвращение и не имел ни интереса, ни склонности к бесчестному интриганству. Однако командиром десантников он мог бы стать лишь после смерти Эли С. Паркера, которая очень опечалила бы его. Де Марбо любил славного индейца-сенеку. Все первобытные воины на борту ростом превышали шесть футов, а некоторые были настоящие великаны. Даже те, что были пониже, не нуждались в высоком росте, поскольку обладали мощными костяком и мускулами. Де Марбо среди них выглядел настоящим пигмеем, будучи росточком пять футов четыре дюйма, но Сэм Клеменс любил его, восхищаясь задором и отвагой француза. Сэму нравилось слушать рассказы о походах де Марбо, нравилось иметь у себя под началом бывших генералов, адмиралов, государственных мужей. - Им полезно подчинение, оно закаляет их характер, - говорил Сэм. - Этот французик - первоклассный военачальник, и я забавляюсь, глядя, как он командует своими большими обезьянами. Де Марбо, бесспорно, был опытным и одаренным воином. Вступив во Французскую республиканскую армию в возрасте семнадцати лет, он быстро продвинулся, став адъютантом маршала Огро, который командовал Седьмым корпусом во время войны 1806-1807 годов против Пруссии и России. Де Марбо сражался в Испании под началом Ланна и Массены, участвовал в русской кампании 1812 года, пережив страшное отступление из Москвы, а после принимал участие в германской кампании 1813 года. Он был ранен одиннадцать раз, при Ганау и Лейпциге тяжело. Наполеон, вернувшись с острова Эльбы сделал де Марбо бригадным генералом, и тот получил очередную рану в кровавой битве при Ватерлоо. Бурбон отправил де Марбо в изгнание, но в 1817 году он вернулся на родину. При Июльской монархии он участвовал в осаде Антверпена и несколько лет спустя получил за это чин генерал-лейтенанта. С 1835 по 1840 год де Марбо служил в алжирских войсках и в свои шестьдесят лет был ранен в последний раз. После падения короля Луи Филиппа в 1848 году де Марбо ушел в отставку и написал свои мемуары, которые так восхитили Артура Конан Дойла, что он создал на их основе "Похождения бригадира Жерара". Главная разница между вымышленным персонажем и его прототипом заключалась в том, что де Марбо был умен и проницателен, тогда как Жерар, при всей своей храбрости, умом не блистал. В семьдесят два года бравый наполеоновский солдат скончался в Париже, в своей постели. Мерой привязанности к нему Клеменса служило то, что Сэм рассказал де Марбо о Таинственном Незнакомце, этике-ренегате. Пароход стоял на якоре, и Клеменс набирал рекрутов. Со времени кровавых беспорядков после отказа питающих камней на правом берегу прошло два месяца, и Река освободилась от затора зловонных трупов. Де Марбо в дюралюминиевом шлеме с плюмажем из вздыбленных клеем полосок рыбьей кожи и в дюралюминиевой кирасе, похожий на троянского воина с картинки, прохаживался вдоль кандидатов. Ему было поручено провести предварительный опрос, чтобы отсеять неподходящих и сберечь капитану время и силы. В середине ряда де Марбо заметил четверых мужчин, которые, похоже, хорошо знали друг друга. Он остановился около первого, высокого, мускулистого и темнокожего, с огромными руками. Судя по цвету кожи и курчавым волосам, это был квартерон - так и оказалось. На вежливые расспросы де Марбо он ответил, что зовут его Томас Миллион Терпин. Родился он в Джорджии году в 1873-м - точно он не знает, - но вскоре его родители переехали в Сент-Луис, штат Миссури. Отец держал таверну "Серебряный доллар" в квартале Красных Фонарей. В молодости Том с братом Чарльзом купили себе пай на шахте "Большая луковица" близ Серчлайта, Небраска, и стали ее разрабатывать; не найдя золота в течение двух лет, они откочевали запад, но потом вернулись в Сент-Луис. Терпин обосновался в родном квартале, работая по совместительству вышибалой и пианистом. К 1899 году он стал там самым важным лицом, контролируя музыку, спиртное и игру. Его кафе "Розовый бутон", центр его маленькой империи, славилось на всю страну. Внизу помещался бар-ресторан, а наверху "отель", то есть публичный дом. Однако Терпин был не только боссом темного бизнеса. Он, по его словам, был великим пианистом, хотя и признавал, что до Луи Шовена все-таки не дотягивал. Пионер синкопированной музыки, он прославился в Сент-Луисе как отец рэгтайма, и его "Гарлемский рэг" вышедший в 1897 году, стал первым рэгтаймом, который сочинил и опубликовал негр. Терпин написал еще знаменитый "Сент-Луисский рэг" к открытию в городе всемирной ярмарки, но этот уже в свет не вышел. Умер Терпин в 1922 году и всю свою жизнь в Мире Реки бродил с места на место. - Я слыхал, у вас на пароходе есть рояль, - с ухмылкой он. - Здорово было бы побренчать по костяшкам. - У нас их десять, - ответил де Марбо. - Вот, возьми. - И он вручил Терпину дощечку длиной в шесть дюймов с буквами М.Т. - Когда подойдешь к столу, отдай это капитану. Сэм будет счастлив. Он любит рэгтайм и как-то говорил, что у них недостаточно исполнителей популярной музыки. И потом, Терпин крупный и, как видно, крутой мужчина - иначе не стал бы боссом в квартале Красных фонарей. За ним стоял свирепого вида китаец по имени Тай-Пен, ростом примерно пять футов десять дюймов, с большими горящими зелеными глазами и демоническим лицом. Его черные волосы; украшенные тремя цветками "железного" дерева, доходили до пояса. Китаец заявил пронзительным голосом, что он - прославленный фехтовальщик, любовник и поэт своего времени, то есть династии Тан, правившей в восьмом веке. - Я был одним из Шести Бездельников Бамбукового Ручья и одним из Восьми Бессмертных Винной Чаши. Я могу слагать стихи экспромтом на турецком языке, на китайском, корейском, английском, французском и на эсперанто. В сражении на мечах я скор, как колибри, и опасен, как гадюка. Де Марбо рассмеялся и пояснил, что сам рекрутов не набирает. Однако он дал китайцу табличку и перешел к следующему. Этот был мал ростом, хотя и выше де Марбо, темнокожий, черноглазый и толстый, с животом, как у Будды. У него были чуть раскосые глаза, орлиный нос и массивный подбородок с глубокой выемкой. Он сказал, что зовут его Ах-К'ак, а родом он с восточного побережья страны, которую де Марбо назвал бы Мексикой, а народ Ах-К'ака называл Страной Дождя. Ах-К'ак не знал точно, в какое время по христианскому календарю он жил, но один сведущий человек сказал ему, что это было лет за сто до новой эры. Его родным языком был майя, и он принадлежал к народу, который более поздние культуры называли ольмеками. - Да, я слышал об ольмеках, - сказал де Марбо. - У нас за капитанским столом имеются очень ученые люди. Де Марбо усвоил, что ольмеки основали первую цивилизацию в Центральной Америке, а все остальные доколумбовы племена произошли от них - и майя, и тольтеки, и ацтеки, и прочие. У этого человека, хотя он и древний майя, голова не сплющена искусственно и глаза не скошены, как было у них принято в те времена - однако де Марбо по здравом размышлении решил, что этики, конечно, все это исправили. - Давненько не встречал я такого толстяка, - сказал де Марбо. - Мы на "Внаем не сдается" ведем очень активную жизнь, и у нас нет места лодырям и обжорам. Кроме того, кандидат должен выделяться чем-то из общего ряда. Ах-К'ак ответил высоким, хотя и не таким тонким, как у китайца, голосом: - Жирный кот, когда надо, бывает сильным и скорым. Сейчас я тебе покажу. Он взял свой кремневый топор, насаженный на рукоятку из дуба восемнадцати дюймов длиной и двух в толщину и переломил эту рукоять, как леденец. Потом предложил французу прикинуть кремень на вес. - Фунтов десять, - сказал де Марбо. - Смотри! - И Ах-К'ак метнул топор, точно бейсбольный мяч. Де Марбо следил за его полетом, вытаращив глаза - топор взмыл очень высоко и упал вдали на траву. - Mon Dieu! [Боже мой! (фр.)] Никто, кроме Джо Миллера, не сделал бы такого броска! Поздравляю, синьоро. Держи. - Еще я прекрасно стреляю из лука и дерусь на топорах, - спокойно сказал Ах-К'ак. - Вы не пожалеете, если возьмете Человек рядом с Ах-К'аком был такого же роста, приземист и сложен, как Геркулес. Он даже внешне походил на Ах-К'ака орлиным носом и круглым раздвоенным подбородком. Но жира на нем не было, и он не принадлежал к американским индейцам, хотя имел почти столь же темную кожу. Назвался он Гильгамешем. - Мы с Ах-К'аком соревновались, кто кому прижмет руку, - сказал он, - и никто не смог победить. Еще я превосходный лучник и боец на топорах. - Отлично! И капитан с удовольствием послушает твои рассказы о древнем Шумере - у тебя их, я уверен, в достатке. Ему приятно будет иметь на борту царя и бога. Царей он уже встречал, хотя ему с ними, как правило, не везло. Боги - другое дело. Боги капитану пока не попадались! На, держи. Де Марбо двинулся дальше и, отойдя туда, где шумер - если он был таковым - уже не мог видеть и слышать его, со смеху повалился на траву. Потом встал, вытер слезы и продолжил опрос. Четверо этих и еще шесть других были приняты. Взойдя по трапу на котельную палубу, они увидели Моната-инопланетянина, который стоял у борта и сверлил их взором. Новобранцы испугались, но де Марбо велел им следовать дальше. Позже он объяснит им, что это за странное существо. Но вечером новичкам не пришлось познакомиться с Монатом, было задумано. Две женщины не поделили мужчину и принялись палить друг в друга. Прежде чем их разняли, одна получила тяжелую рану, а вторая прыгнула за борт с Граалем в одной руке и пожитками - в другой. Мужчина тоже решил уйти, поскольку предпочитал беглянку. Пароход остановили, и он сошел. Сэм так расстроился, что отложил церемонию презентации в большом салоне до завтра. А ночью Монат Грраутут исчез. Никто не слышал крика, никто не заметил ничего подозрительного. Осталось только кровавое пятно на кормовых поручнях палубы которое могло сохраниться по недосмотру команды уборщиков после боев за камни левого берега. Клеменс подозревал, что к исчезновению приложил руку кто-то из четырех новобранцев - однако они твердили, что ночью спали своих койках, а улик против них не было. Пока Сэм разбирал дело, жалея, что на борту нет Шерлока Холмса, "Внаем не сдается" шел вперед. Через три дня после пропажи Моната на Реке объявился Сирано де Бержерак и подал сигнал, чтобы его приняли на борт. Сэм выругался, увидев его. Он надеялся, что они пройдут мимо Сирано ночью - однако вот он, француз, и его видели человек пятьдесят из команды. Француз весело взошел на борт и перецеловал всех своих друзей: мужчин в обе щеки, а женщин неспешно в губы. Войдя в рубку, он воскликнул: - Капитан! Что я вам расскажу! "Вот разуважишь, если расскажешь", - сердито подумал Клеменс. ГЛАВА 14 Мужчина и женщина лежали рядом. Тела их соприкасались, но сны блуждали за много световых лет друг от друга. Сэму Клеменсу снова снилось, как он убил Эрика Кровавого Топора. Или, точнее, взбудоражил других, один из которых и вонзил копье в живот норвежцу. Упавший метеорит нужен был Сэму, поскольку состоял из никеля и стали. Без них Сэм не построил бы огромный пароход, который так часто виделся ему во сне. Сэм давал указания Лотару фон Рихтхофену. Джо Миллер не присутствовал - его предательски захватил в плен бывший король Англии. Неприятельский флот плыл с низовьев Реки, чтобы завладеть упавшей звездой. Король Иоанн готовил свой флот в верховьях для той же цели. Армия Сэма оказалась меж двух огней и была слабее обеих. Враги обещали размолоть ее, как жерновами. Победить можно было, лишь заключив союз с Иоанном. Союз нужен был и для того, чтобы спасти жизнь Джо Миллеру. Но Эрик Кровавый Топор, компаньон Сэма, наотрез отказался вступать в сделку. Он ненавидел Джо Миллера, единственного, человека, к которому испытывал страх - если считать Джо человеком. Кровавый Топор заявил, что его и Сэма люди встанут насмерть и одержат блистательную победу над обоими войсками. Это была глупая похвальба, хотя сам норвежец, возможно, и верил в нее. Эрик Кровавый Топор был сыном Харальда Хаарфагера (Харальда Пышноволосого), который впервые объединил Норвегию и чьи победы привели к массовым миграциям в Англию и Исландию. Со смертью Харальда, последовавшей около 918 года, Эрик стал королем. Но популярностью он не пользовался, считаясь суровым и жестоким государем даже по тем временам. Его кровный брат Хокон, которому в ту пору было пятнадцать, с годовалого возраста воспитывался при дворе английского короля Ательстана. При поддержке англичан Хокон поднял норвежское войско против своего брата. Эрик бежал в Англию, в Нортумберленд, где передал права на свое королевство Ательстану, но недолго прожил после этого. Норвежские хроники повествуют, что он погиб в 954 году, совершая набег на Южную Англию. Английская же летопись гласит, что Эрик был изгнан из Нортумберленда и убит в битве при Стэйнморе. Эрик сказал Клеменсу, что верна первая версия. Клеменс объединился с норвежцем потому, что тот владел редчайшим оружием - стальным топором - и разыскивал руду, из которой топор был сделан. Клеменс надеялся, что руды хватит и на то, чтобы построить большой пароход, на котором он доплывет до истоков Реки. Эрик был невысокого мнения о Сэме и взял его к себе только из-за Джо Миллера. Эрик не любил Джо, но признавал, что в бою титантроп незаменим. А потом король Иоанн захватил Джо в заложники. Отчаявшийся Сэм, боясь, что король убьет Джо и метеорит будет потерян, обсудил ситуацию с Лотаром, младшим братом "Красного барона". Сэм предложил убить Эрика и его викингов - тогда можно будет вступить в переговоры с Иоанном, который должен понять, что ему выгодно объединиться с Клеменсом. Вместе они могут выстоять против сил фон Радовица, идущих верх по Реке. Сэм подкрепил свои аргументы тем, что Кровавый Топор скорее сего намерен убить его самого после победы над врагом. Кто-то из их неизбежно должен умереть. Лотар фон Рихтхофен согласился с Сэмом. Расправиться с предателем не значит совершить предательство. Кроме того, логика не оставляет иного выхода. Будь Кровавый Топор истинным другом - дело другое. Однако доверять ему можно не больше, чем гремучей нее, у которой болят зубы. И злодеяние совершилось. Да, это было злодеяние, как бы ни оправдывали его обстоятельства. Сэм так и не смог избавиться от сознания своей вины. В конце концов, можно было просто плюнуть на метеорит и отказаться от своей мечты. Сэм с Лотаром и несколькими надежными людьми пришли к хижине, где Кровавый Топор занимался любовью с женщиной. Бой охраной длился всего минуту - превосходящие силы захватили викингов врасплох. Голый Эрик выскочил наружу со своим большим топором, и Лотар пригвоздил его копьем к стене хижины. Сэма чуть не вырвало, но его поддержала мысль о том, что все крайней мере кончено. И когда сильная рука схватила его за лодыжку, он едва не лишился чувств от ужаса. Сэм посмотрел вниз: умирающий Эрик держал его мертвой хваткой. - Bikkja, - чуть слышно, но ясно выговорил викинг. Это значило "сука" - Эрик часто обзывал так Клеменса, которого считал женоподобным. - Кал Рататока, - добавил Эрик. Рататок - это гигантская белка, скачущая по ветвям мирово дерева Иггдрасила - космической оси, связывающей вместе землю, обитель богов и преисподнюю. А потом Кровавый Топор предсказал, что Клеменс построит таки свой корабль. И поведет его вверх по Реке. Но и построй корабля, и само путешествие принесут Клеменсу одно только горе вместо ожидаемой радости. И когда Клеменс наконец приблизится к истокам Реки, он, Кровавый Топор, будет ждать его там. Слова умирающего врезались Сэму в память, и теперь, во сне, он слышал их опять из уст темной фигуры, которая вцепилась ему в ногу, высунув руку из-под земли. Горящие глаза смотрели из ямы на Клеменса. - Я достану тебя! Я буду поджидать тебя в лодке, а после убью. Ты не доберешься до конца Реки и не пройдешь во врата Валгаллы! Хватка ослабла, но Сэм, окоченевший от ужаса, не мог отойти прочь. Призрак хрипел в агонии, а Сэм стоял недвижимо, хотя внутри у него все ходило ходуном. - Я жду! Таковы были последние слова Эрика, отдававшиеся эхом в снах Клеменса все эти годы. После Сэм посмеялся над пророчеством Эрика. Видеть будущее не дано никому. Это суеверная чушь. Может, Кровавый Топор и живет сейчас где-то в верховьях Реки - но если это и так, это только совпадение. Такова же вероятность того, что он оказался в нижнем течении Реки. И даже если викинг ждет своего часа, чтоб отомстить, вряд ли ему представится для этого случай. Парохо, останавливается только три раза в день, если не считать редки; недельных стоянок. Скорее всего пароход пройдет мимо Эрика. Ни бегом, ни в весельной лодке, ни под парусом Кровавому Топору не догнать быстроходное судно. Эти здравые мысли, однако, не мешали Эрику являться Сэму в страшных снах. Возможно, потому, что в душе Сэм признавал себя виновным в убийстве. А виновный должен нести наказание. Владыка Снов с присущей ему легкостью сменил кадр, и Сэм оказался в хижине. Была ночь, лил дождь, гремел гром, и молния хлестала во тьме, как плетка-девятихвостка. Ее вспышки слаб освещали хижину. Рядом с Сэмом присела темная фигура в плащ" с капюшоном. - Чем обязан столь неожиданному визиту? - спросил Сэм, как тогда, при втором посещении Таинственного Незнакомца. - Мы со Сфинксом играем в покер с жеребьевкой, - ответил Незнакомец. - Не хочешь ли присоединиться? Сэм проснулся. На его стенном хронометре светились цифры 03:03. Бог троицу любит. Рядом Гвенафра простонала во сне: "Ричард". Так ей снится Ричард Бертон. Ей было всего лет семь, когда о ним познакомилась, и знала она его только год, а вот забыть не может. Детская любовь не прошла. Теперь ничто не нарушало тишины, кроме дыхания Гвенафры и отдаленного шлепанья колес по воде. От их вращения пароход слегка вибрировал. Держа руку на дюралюминиевой раме кровати, Клеменс чувствовал эту легкую дрожь. Четыре колеса, движимые мощными электромоторами, гнали судно к цели. На берегах Реки спали люди. Над полушарием стоит ночь, и около 8,75 миллиона человек спят и видят сны. Что им видится? Кому-то Земля, кому-то этот мир. А пещерный человек, быть может, стонет и мечется, видя, как саблезубый зверь крадется к огню у входа. Джо Миллеру часто снились мамонты, лохматые, с загнутыми бивнями левиафаны его времени - их мясом он набивал свой объемистый живот, из их шкур делал шатры, бивнями подпирал эти шатры, из зубов низал громадные ожерелья. Еще Джо снился его тотем, его предок - гигантский пещерный медведь; могучий и косматый, он приходил и давал Джо советы по разным трудным делам. А иногда Джо снилось, что враги бьют его палками по пяткам. Джо, весивший восемьсот фунтов, страдал плоскостопием и не мог оставаться на ногах весь день, как пигмеи гомо сапиенс; ему то и дело приходилось садиться и давать отдых своим несчастным ногам. У Джо бывали поллюции по ночам, когда ему снилась женщина его породы. Теперь он спал с красоткой ростом шесть футов семь дюймов, со славянкой-кашубкой из третьего века. Ей нравилась огромность Джо, его волосатость, его здоровенный нос, его колоссальный член и его мягкосердечие. Возможно, она получала извращенное наслаждение, предаваясь любви с тем, кто был не совсем человеком. Джо тоже любил ее, но это не мешало ему грезить о своей земной жене и других женщинах своего племени. Или скорее, как грезят все живые, о подруге, созданной Владыкой Снов, об идеале, что существует только в подсознании. "Каждый человек, как луна, имеет темную сторону, которую не показывает никому". Так писал Сэм Клеменс. И это правда. Но Владыка Снов, этот шталмейстер причудливых цирков, каждую ночь выводит на арену хищников и акробатов, канатоходцев и карликов. В своем последнем за ночь сне Сэмюэль Ленгхорн Клеменс оказался заперт в одном помещении с огромной машиной, которой управлял Марк Твен, его второе "я". Машина была чудовищная, приземистая, с круглым верхом - какой-то тысяченогий, тысячезубый таракан. Вместо зубов у нее в пасти были пузырьки с патентованным средством "змеиное масло", а вместо ног - металлические штыри с буквами алфавита на конце Она ползла на Клеменса, лязгая зубами и скрипя несмазанными сочленениями. Марк Твен сидел у нее на спине в золотом, усыпанном бриллиантами слоновьем седле и управлял ею, двигая рычагами. Это был старик с пышными белыми волосами и пышными белыми усами, и костюм на нем был белый. Сначала он скалился, а потом сердито глянул на Сэма и заработал рычагами, стараясь отрезать Сэму путь к бегству. Сэму было всего восемнадцать, и его знаменитые усы еще не отросли. В руке он сжимал ручку коврового саквояжа. Сэм бегал кругами по комнате, а машина с лязгом и скрежетом преследовала его, то наступая, то отступая. Марк Твен все время кричал ему: "Вот страничка из твоей книги, Сэм", или "Твой издатель шлет тебе наилучшие пожелания, Сэм, и просит еще денег". Сэм верещал не хуже машины, чувствуя себя мышью, которую ловит механическая кошка. Как бы быстро он ни бегал, как бы ни вертелся, ни прыгал и ни изворачивался, его неизбежно поймают. Вдруг по металлическому панцирю чудища прошла дрожь. Оно остановилось и застонало. Потом лязгнуло зубами и присело, подогнув ноги. Из заднего отверстия хлынул поток зеленых бумажек - это были тысячедолларовые купюры, скоро целая куча их выросла у стены и стала сыпаться на машину. Гора все росла и наконец обрушилась на Марка Твена, который ругал машину на чем свет стоит. Завороженный Сэм пополз вперед, настороженно поглядывая на машину, и подобрал одну из бумажек. "Наконец-то, - подумал он, - наконец-то сбылось". Но купюра у него в руке превратилась в человеческий кал. И все ассигнации, что были в комнате, тоже. Затем в глухой стене отворилась дверь. В комнату заглянул Г.Г. Роджерс. Этот состоятельный человек поддерживал Сэма в трудные времена, когда тот нападал на крупные нефтяные тресты. Сэм бросился к нему с криком: "Помогите! Помогите!" Вошел Роджерс в одних красных подштанниках - их задний клапан болтался незастегнутым. На груди у него золотыми буквами значилось: "НА "СТАНДАРД ОЙЛ" УПОВАЕМ - НА БОГА ПУСТЬ УПОВАЮТ ДРУГИЕ". "Вы спасли меня, Генри!" - выдохнул Сэм. Роджерс ненадолго обернулся к нему спиной, показав надпись на ягодицах: "ОПУСТИТЕ ДОЛЛАР И НАЖМИТЕ НА РЫЧАЖОК". Потом сказал: "Минутку" - и вытащил откуда-то сзади документ "Подпишите это, и я вас выпущу". "Но у меня нет ручки!" - ответил Сэм. За спиной у него опять зашевелилась машина. Сэм не видел ее, но знал, что она опять ползет к нему. В проеме двери за Роджерсом Сэм видел прекрасный сад. Лев и ягненок сидели там бок о бок, а рядом с ними стояла Ливи и улыбалась. На ней совсем не было одежды, а над головой она держала громадный зонтик. Из цветов и кустов выглядывали лица. Одна была Сюзи, его любимая дочь. Но что она там делает? Сэм чуял неладное. Кажется, из куста, за которым она прячется, торчит босая мужская нога? "У меня нет ручки", - снова сказал Сэм. "Я приму вашу тень в качестве расписки". "Я уже продал ее". За Роджерсом захлопнулась дверь, Сэм застонал, и на этом кошмар кончился. Где-то теперь его жена Ливи, где его дочки Клара, Джин и Сюзи? Какие сны снятся им? Является ли им он? Если да, то как? Где Орион, его брат? Недотепа, путаник, невезучий оптимист Орион. Сэм любил его. Где брат Генри, получивший такие тяжкие ожоги при взрыве парохода "Пенсильвания" и протянувший еще шесть мучительных дней в походном госпитале Мемфиса? Сэм был с ним, разделял его муки и видел, как его вынесли в палату для безнадежных. Воскрешение восстановило обгорелую кожу Генри, но его душевных ран оно не залечит, как не залечило душевных ран Сэма. А где тот несчастный проспиртованный бродяга, сгоревший во время пожара в тюрьме города Ганнибала? Сэму тогда было десять. Его разбудил набат, он побежал к тюрьме и увидел того человека - он держался за решетку и кричал, черный на фоне красного пламени. Судебного исполнителя никак не могли найти, а ключи от камеры были только у него. Несколько человек пытались высадить дубовую дверь, но безуспешно. Незадолго до того как бродягу забрали, Сэм дал ему спичек раскурить трубку. От спички и загорелся соломенный тюфяк в камере Сэм знал, что это он повинен в ужасной смерти бродяги. Если бы Сэм не пожалел его и не сбегал домой за спичками, бродяга был бы жив. Милосердный жест, минутное сочувствие - и он сгорел живьем. Где Нина, внучка Сэма? Она родилась уже после его смерти, но Сэм узнал о ней от человека, который читал ее некролог в "Лос-Анджелес тайме" от 18 января 1966 года. "ПОХОРОНЫ НИНЫ КЛЕМЕНС, ПОСЛЕДНЕГО ПОТОМКА МАРКА ТВЕНА". У того парня была очень хорошая память, да и его интерес к Марку Твену помог ему запомнить некролог. - Ей было пятьдесят пять; под вечер воскресенья ее нашли мертвой в комнате мотеля на Норт-Хайленд-авеню - номер двадцать, кажется. В комнате было полно пузырьков с лекарствами и бутылок со спиртным. Записки не осталось, и назначили вскрытие, чтобы определить причину смерти. Результатов я не видел. Она умерла через улицу от своего роскошного пентхауза С тремя спальнями в Хайленд-Тауэрс. Ее друзья сказали, что она часто селилась в мотеле на выходные, когда ей надоедало быть одной. В газете писали, что она почти всю жизнь провела в одиночестве. Она взяла фамилию Клеменс, когда развелась с художником Ратгерсом. Вышла она за него, кажется, в 1935 году, и брак продлился недолго. В газете сказано, что она была дочерью Клары Габрилович, вашей единственной дочери, - то есть единственной, оставшейся в живых. Клара вышла за некоего Жака Самоссуда после смерти своего первого мужа, то есть в 1935-м, кажется. Она была приверженкой христианской науки, как вам известно. - Мне это неизвестно! - сказал Сэм. Рассказчик, знавший, что Сэм был ярым противником христианской науки и написал памфлет о Мэри Бейкер-Эдди, ухмыльнулся: - Думаете, она хотела этим насолить вам? - Избавьте меня от вашего психоанализа, - сказал Сэм. - Клара боготворила меня. Как все мои дети. - Короче, Клара умерла в 1962 году, а незадолго до этого дала разрешение опубликовать ваши неизданные "Письма на Землю". - Неужто напечатали? И какая же последовала реакция? - Книга хорошо продавалась. Но впечатление произвела довольно слабое. Никто не приходил в ярость и не заявлял, что это богохульство. Кстати, ваш "1601-и" тоже напечатали. В мои молодые годы его можно было достать только подпольным путем, но в конце 60-х годов он продавался повсюду. Сэм потряс головой: - И даже дети могли это купить? - Купить нет, а прочесть - сколько угодно. - Как же все изменилось! - Все ваши вещи напечатаны - ну почти все. Еще в статье говорилось, что ваша внучка занималась как любительница живописью, пением и актерством. Она была также страстным фотографом и беспрестанно снимала своих друзей, барменов, официантов, даже прохожих на улице. Писала автобиографию "Одинокая жизнь" - название говорит само за себя. Бедняжка. Ее друзья говорили, что книга "весьма сумбурна", но местами в ней видны проблески вашего гения. - Я всегда говорил, что мы с Ливи слишком большие сумасброды, чтобы иметь детей. - Впрочем, от недостатка денег Нина не страдала. Она унаследовала капиталы своей матери - около восьмисот тысяч долларов. Все это выручка от продажи ваших книг. Перед смертью Нина стоила полтора миллиона долларов. И все же была несчастна и одинока. Что еще? Да. Тело отправили в Эльмиру, штат Нью-Йорк... "чтобы похоронить на семейном участке близ прославленного деда, чью фамилию она носила". - Я за ее характер ответственности не несу, - сказал Сэм. - Это все Клара с Осипом. - Но вы и ваша жена сформировали характеры ваших детей, - пожал плечами собеседник, - в том числе и Клары. - Да, но мой характер сформировали мои родители. А их создали их родители. Что ж нам теперь, взвалить всю ответственность на Адама и Еву? Не выйдет - ведь их характеры создал Бог. Вот он пусть за все и отвечает. - Я тоже верю в свободу воли, - сказал собеседник. - Вот послушайте: "Когда первый живой атом зародился в огромном море Лаврентия, первый поступок этого первого атома привел ко второму поступку - так оно и шло на протяжении всех веков, и если проследить все шаг за шагом, можно доказать, что первый поступок первого живого атома привел неизбежно к тому, что я сейчас стою тут в своем кильте и разговариваю с вами". Это слегка перефразированная цитата из моего эссе "Что есть человек?". Что вы об этом думаете? - Полная чушь. - Вы ответили так, потому что это предопределено. Вы не могли ответить по-иному. - Вы представляете собой печальный случай, мистер Клеменс, с позволения сказать. - С позволения, без позволения - не сказать этого вы не могли. Скажите, кто вы были по профессии? - Какое это имеет отношение к делу? - удивился тот. - Я занимался продажей недвижимости и много лет состоял в школьном комитете. - Позвольте мне еще раз процитировать самого себя: "Сначала Бог создал идиотов - ради практики. Затем он создал школьные комитеты". Сэм и сейчас ухмылялся, вспоминая, какое лицо сделалось у его собеседника. Сэр сел в постели. Гвен все спала. Он зажег ночник и увидел на ее лице легкую улыбку. Гвен казалась по-детски невинной, но полные губы и округлая, почти полностью открытая грудь возбуждали Сэма. Он хотел разбудить ее, но раздумал и надел кильт, накидку и высокую фуражку из рыбьей кожи. Взял сигару и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. В коридоре было тепло и горел яркий свет. В дальнем конце у запертой двери стояли двое вооруженных часовых и еще двое у лифта. Сэм закурил сигару и пошел к лифту. Поболтав минутку с часовыми, он вошел в кабину. Он нажал кнопку с буквой "Р". Дверцы закрылись, но Сэм успел заметить, что часовой звонит в рубку предупредить, что Ла Боссо, Босс, едет Лифт миновал летную палубу "Г", где располагались офицерские каюты, прошел через круглые узкие помещения под мостиком и поднялся на верхний этаж надстройки. Последовала небольшая задержка - это офицер третьей вахты проверял кабину с помощью замкнутой телесистемы. Потом дверцы открылись, и Сэм оказался в рубке. - Все в порядке, ребята. Это я решил насладиться бессонницей. В рубке несли вахту трое. Ночной рулевой дымил большой сигарой, апатично глядя на приборы. Это Аканде Эрин, крепыш-дагомеец - он тридцать лет водил пароход в джунглях. Самый бессовестный лгун, известный Сэму, а Сэм был знаком с лгунами мирового класса. Третий помощник Калвин Крегар, шотландец, сорок лет прослуживший на австралийском каботажном судне. Мичман-десантник Диего Сантьяго, венесуэлец из семнадцатого века. - Я только поглядеть, - сказал Сэм. - Занимайтесь своим делом. Безоблачное небо светилось, точно подожженное великим пиротехником - Богом. Долина здесь была широка, и в мягком свете виднелись постройки и лодки на обоих берегах. За ними стояла густая тьма. В ней горели глаза нескольких сторожевых костров. Все, кроме них, спало. На холмах темнели деревья - гигантские стволы "железного" дерева вздымались там на тысячу футов в вышину из задушенных ими собратьев. Позади чернели горы. Звездный свет лежал на воде. Сэм вышел в смотровой проход, окружающий рубку. Ветер был прохладным, но не холодным. Сэм пальцами причесал пышную шевелюру. Стоя здесь на палубе, Сэм чувствовал себя живой частью судна, его органом. Пароход бодро шел вперед, шлепая колесами, помахивая флагами - храбрый, как тигр, огромный и гладкий, как кашалот, красивый, как женщина; он шел, преодолевая течение, к стержню мира, к пупу планеты, к Темной Башне. Сэм чувствовал, как его ноги, пустив корни, превращаются в щупальца, - они пронизывают корпус, уходят в темные воды, трогают чудищ, живущих там, погружаются в ил на глубине трех миль, прорастают сквозь землю, разрастаются со скоростью мысли, пробиваются из почвы, проникают в плоть каждого человека на планете, обвиваются вокруг стен и крыш хижин, взвиваются в небеса, оплетают каждую планету, где есть животная и разумная жизнь, исследуя и познавая, а потом пускают побеги во тьму, где нет материи, где есть только Бог. В этот миг Сэм Клеменс ощущал себя если не слившимся со Вселенной, то по крайней мере родственным ей. В этот миг он верил в Бога. И в этот миг Сэмюэль Клеменс и Марк Твен слились воедино в одной телесной оболочке. Потом волнующее видение вспыхнуло, скорчилось, ушло обратно в Сэма. Он засмеялся. На несколько секунд он познал экстаз, перед которым бледнеет даже сексуальное наслаждение - высшее, что до сих пор было доступно ему и всему человечеству, хотя зачастую и разочаровывающее. Теперь он опять был сам по себе, а Вселенная сама по себе. Сэм вернулся в рубку. Эрин, черный рулевой В3глянул на него и сказал: - Тебя посещали духи. - А что, это так заметно? Да, посещали. - Что они сказали? - Что я - все и ничто. Однажды я слышал, как это сказал деревенский дурачок.  * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *  МОНОЛОГ БПРТОНА ГЛАВА 15 Поздней ночью, когда необычайно густой туман заволок вплоть до мостика, Бертон бродил по судну. Ему не спалось, и он блуждал с места на место без определенной цели - лишь бы уйти от себя. "Черт побери! Всю жизнь я пытаюсь сбежать от себя! Будь у меня хоть столько ума, как у коровы, я остался бы и сразился с собой. Но мое "я" того и гляди переборет меня, как Иаков ангела. Но я ведь и Иаков тоже. Только сломано у меня не бедро, а шестеренка. Я автоматический Иаков, механический ангел, робот-дьявол. Лестница, ведущая на небо, все еще прислонена к окну, но я не могу найти ее. Судьба - это случай. Нет, не так. Я сам строил свою судьбу. Только это был не я, а некто, кто движет мной, - дьявол, которым я одержим. Он ждет, ухмыляясь, в темном углу, и как только протягиваю руку за наградой, он выскакивает и отнимает у меня мой приз. Мой неуправляемый характер. Он надувает меня, насмехается надо мной и удирает, чтобы затаиться и опять вылезти в урочный час. Ах, Ричард Фрэнсис Бертон, Негодный Дик, Черномазый Дик, как называли тебя в Индии. Эти ничтожества, эти роботы, катящиеся по викторианским рельсам... туземцы не интересовали их, от только спали с их женщинами, ели досыта, пили допьяна и по возможности сколачивали себе состояния. Они не умели даже говорить на местном языке, проторчав тридцать лет в этой стране, украшении королевской короны. Украшение, как же! Зловонный чумной бубон! Холера и иже с ней! Черная чума и компания! Индусы и мусульмане, смеющиеся за спиной у пукка-сахиба. Англичане даже и трахаться не умели как следует. Женщины смеялись над ними и искали удовлетворения у своих темнокожих любовников, когда сахиб уходил домой. Я предупреждал правительство за два года до сипайского восстания, что восстание будет, а надо мной посмеялись! Надо мной, единственным человеком в Индии, знавшим индусов и мусульман!" Бертон задержался на верхней площадке большой лестницы. Блеснул свет, и шум пирушки хлынул в туман, не рассеяв его Это не тот занавес, что колышется от дыхания. "Черт их дери! Они смеются и флиртуют, а судьба подстерегает их. Весь мир распадается. Всадник на черном верблюде ждет их за следующим поворотом Реки. Глупцы! Да и я не умнее. Однако на этом Narboot, этом большом корабле дураков, спят мужчины и женщины, которые в часы бодрствования строят козни против меня и против всех туземных жителей Земли. Хотя мы все туземцы в этой Вселенной. Граждане космоса. Вот я плюю за борт. В туман. Там внизу течет Река. Она примет эту частицу моего естества, которая никогда больше не вернется ко мне, разве что в иной форме. Водой. Н2O. Аж два нуля. Что за странная мысль? Но разве не все мысли странные? Разве они не странствуют, словно бутылки с посланиями, брошенные в море потерпевшим кораблекрушение? И если они заплывают в чей-то ум, например мой, мне кажется, что это я создал их. А может, есть какой-то магнетизм между определенными душами и определенными мыслями и к каждому притягиваются лишь те мысли, что соответствуют его полю? Потом индивидуум приспосабливает их к себе и думает гордо - если он вообще думает, хотя бы на уровне коровы, - что это он создал их. Мои мысли - обломки кораблекрушения, а я риф. Подебрад. Что тебе снится? Башня? Твой дом? Принадлежишь ты к их числу или ты простой чешский инженер? Или одно другому не мешает? Четырнадцать лет я провел на этом пароходе, а пароход шлепает колесами по Реке вот уж тридцать три года. Теперь я капитан десантников этого взвинченного ублюдка и царственного засранца, короля Иоанна. Это ли не доказательство того, что я умею обуздывать свой характер? Еще год - и мы придем в Вироландо. Там "Рекс" сделает остановку, и мы побеседуем с Ла Виро, Ла Фондинто, папой опупелых прихожан Церкви Второго Шанса. Второй шанс, клянусь благочестивой задницей моей тетушки! У тех, кто дал его нам, больше нет ни единого шанса. Они попались в собственную ловушку! Взорвали собственную петарду - так говорят французы, желая сказать, что кто-то пукнул. Как говорит Микс, шансов у нас не больше, чем у вышеупомянутого газового облака во время шторма. Там, на берегах, спят биллионы. Где Эдвард, мой любимый брат? Блестящий был человек, но шайка тугов повредила ему мозги, и он за сорок лет не произнес ни слова. Не надо было тебе в тот день охотиться на тигра, Эдвард. Тигром оказался индус, не упустивший случая избить и ограбить ненавистного англичанина. Хотя они и со своими не лучше обходятся. Но разве это важно теперь, Эдвард? Твое страшное увечье прошло, и ты снова заговорил, как бывало. Если только не умолк опять, навеки. Лазарь! Тело твое гниет. Христос не приходит. Никто не скажет: "Встань и иди!" А мать, где она? Глупая женщина, уговорившая деда отказать ее беспутному брату, его сыну, немалую часть своего состояния. Дед передумал было и собрался к своему поверенному, чтобы переписать все на меня, но в этот самый час упал мертвым, а мой дядя спустил все деньги во французских игорных домах. Я же не смог купить себе приличного чина в действующей армии, не смог финансировать свои экспедиции, как надлежало, и потому так и не стал тем, кем мне надлежало стать. Спик! Змеиный язык! Ты приписал себе открытие истоков Нила, жалкий трус, навозная куча больного верблюда. Ты улизнул в Англию, пообещав не обнародовать наши открытия, пока и я туда не прибуду, а сам оболгал меня. Ты заплатил за это - ты сам пустил себе пулю в лоб. Совесть наконец настигла тебя. Как я плакал тогда. Я любил тебя, Спик, хотя и ненавидел тоже. Как я плакал! Если бы мы случайно встретились теперь - что произошло бы? Ты бы убежал? У тебя явно не хватило бы извращенного мужества протянуть мне руку. Иуда! А я - поцеловал бы я тебя, как Иисус предателя? Нет уж - я дал бы тебе такого пинка, что ты взлетел бы до половины горы! Африканская хворь одолела меня, впустила в меня свои железные когти. Но я поправился, и это я открыл истоки Нила! А не гиена Спик, не шакал Спик! Прошу прощения, сестрица Гиена и братец Шакал. Вы только животные и приносите какую-то пользу в мироздании. Спик недостоин поцеловать ваши грязные зады. Но как же я плакал тогда! Истоки Нила. Истоки Реки. Я так и не добрался до тех - доберусь ли до этих? Мать никогда не проявляла к нам нежности - ни ко мне, ни к Эдварду, ни к Марии. С тем же успехом она могла быть нашей гувернанткой. Нет. Наши няни проявляли к нам больше любви и отдавали нам больше времени, чем она. Мужчина есть то, что сделала из него его мать. Нет! Есть еще что-то в душе, что, презрев недостаток любви, все гонит и гонит меня... куда? Отец, если можно тебя так назвать. Нет, не отец - виновник существования. Одышливый, себялюбивый, лишенный юмора ипохондрик. Добровольный изгнанник, вечный путешественник. Где был наш дом? В дюжине чужих стран. Ты ездил с места на место в поисках здоровья, которого, как полагал, был лишен. И нас таскал за собой. С невежественными няньками и пьяными ирландскими попами в качестве наставников. Чтоб ты задохся наконец! Но нет. Тебя излечили неведомые создатели этого мира. Ведь так? Или ты все-таки изыскал предлог спрятаться в ипохондрию? Это твоя душа поражена астмой, а не бронхи. У озера Танганьика, в стране Уйийи, болезнь стиснула меня в Дьявольском кулаке. В бреду я видел самого себя, который насмехался, издевался, глумился надо мной. Того, другого Бертона, который смеется над всем миром, но больше всего надо мной. Но меня это не остановило, и я пошел дальше... нет. Это Спик пошел дальше и ушел далеко... хо, хо! Я смеюсь, хотя это пугает бодрствующих и будит спящих. Смейся, Бертон, смейся, паяц! Этот дурак янки, Фрайгейт, говорит, что это мне досталась слава великого первооткрывателя, а тебе - одно бесчестье. Я прославился, а не ты, змеиный язык! Я был оправдан, не ты. Все мое несчастье в том, что я не француз. Будь я им, не пришлось бы мне бороться с английскими предрассудками, английской чопорностью, английской глупостью. Но я не родился французом, хотя и происхожу от незаконного отпрыска Луи XIV, Короля-Солнца. Вот кровь и сказывается. Экая чушь! Сказывается кровь Бертонов, а не Короля-Солнца. Я странствовал, не находя себе покоя, по всему свету. Но omni solum forte patria. Сильному везде родина. Я стал первым европейцем, проникшим в запретный священный город Харар и вышедшим из этого эфиопского ада живым. Я совершил паломничество в Мекку под видом Мирзы Абдуллы Бушири и написал об этом подробную, правдивую, ставшую знаменитой повесть - меня разорвали бы там на куски, если бы разоблачили. Я открыл озеро Танганьика. Я написал первое руководство по штыковому бою для британской армии. Я... Но зачем перечислять вновь эти пустые победы? Не то важно, что мужчина сделал, а то, что он намерен сделать. Айша! Айша! Моя персианочка, моя первая истинная любовь! Я мог бы отречься от всего мира, от британского подданства, стать персом и жить с тобой до смертного часа. Тебя подло убили, Айша! Я отомстил за тебя, я покарал отравителя собственными руками, я медленно удушил его, выдавив из него жизнь, и зарыл его тело в пустыне. Где ты теперь, Айша? Ты где-то здесь. Но если бы мы встретились снова... Моя безумная любовь стала теперь мертвым львом. Изабел. Моя жена. Женщина, которую... да любил ли я ее? Любил, но не так, как тогда Айшу, а теперь Алису. "Расплачивайся, укладывайся и езжай за мной", - говорил я ей, отправляясь в путешествие, и она подчинялась - послушно и безропотно, как рабыня. Она говорила, что я ее герой, ее бог, и составила себе свод правил идеальной жены. Но когда я стал старым и сварливым, позабытым всеми неудачником, она сделалась моей сиделкой, моей опекуншей, моим надзирателем, моим тюремщиком. Что, если я встречу ее снова - женщину, которая говорила, что никогда не полюбит другого ни на земле, ни на небе? Правда, этот мир небом не назовешь. Я скажу: "Здравствуй, Изабел. Давненько не виделись". Где там - я удеру, как последний трус. И спрячусь. Хотя... Вот вход в машинное отделение. Несет ли Подебрад этой ночью вахту? А если да, то что? Я не могу прижать его к стенке, пока мы не доплывем до истоков. Кто-то маячит в тумане. Агент этиков? Или сам Икс, ренегат? Он всегда то здесь, то там, неуловимый, как понятие времени и вечности, несуществующего и существующего. "Кто идет?" - следовало бы крикнуть мне. Но он - она - оно уже ушло. Оказавшись между сном и явью, между смертью и воскрешением, я увидел Бога. "Ты должен мне за плоть", - сказал этот старый бородатый джентльмен, одетый по моде 1890 года, а в другом сне он молвил: "Плати". Чем платить? Сколько это стоит? Я не просил о воплощении, не требовал, чтобы меня родили на свет. Плоть и жизнь должны даваться бесплатно. Надо было задержать его. Надо было спросить, обладает ли человек свободой воли или все, что он совершает или не совершает, предопределено заранее? Записано ли во всемирном справочнике Брэдшо, что такой-то прибудет туда-то в 10.32, а в 10.40 отправится с двенадцатого пути? Если я - один из составов его железной дороги, то за свои деяния я не отвечаю. Не от меня зависит, добро или зло я творю. Да и что такое добро и зло? Без свободы воли их не существует Но он не стал бы задерживаться. А если бы и стал, понял бы я из его объяснений, что такое смерть и бессмертие, детерминизм и нондетерминизм, предопределимость и непредопределимость? Человеческий разум не способен это постичь. И в этом тоже вина Бога - если он есть, Бог. Исследуя район Зинда в Индии, я стал суфи, мастером-суфи. Но, наблюдая их в Зинде и в Египте и видя, как они в конечном итоге объявляют себя Богом, я пришел к выводу, что крайний мистицизм сродни безумию. Нурэддин эль-Музафир, тоже суфи, говорит, что я ничего не понимаю. Во-первых, есть ложные или галлюцинирующие суфи, дегенераты великого учения. Во-вторых, если суфи объявляет себя Богом, это не следует понимать буквально. Он имеет в виду, что стал един с Богом. Бог-Вседержитель! Я постигну его суть, суть великой тайны и всех прочих тайн. Я - живой меч, но до сих пор я рубил, а не колол острием. Самое смертельное в мече - его острие. Отныне я буду сражаться только им. Но, входя в магический лабиринт, я должен иметь нить, чтобы добраться до чудовища, обитающего в глубине. Где же она? И Ариадны нет. Я сам себе нить, Ариадна и Тезей, и даже... как я раньше не подумал об этом? - сам себе лабиринт. Это не совсем верно. А что верно совсем? Ничего. Но в человеческих и божественных делах близкое попадание порой не хуже прямого. Чем крупнее снаряд, тем меньше значит, попал он в яблочко или нет. А вот меч хорош лишь тогда, когда он хорошо уравновешен. Обо мне, по словам широко осведомленного Фрайгейта, писали, что природа выкинула со мной редкий фортель, одарив меня не одним, а тридцатью талантами. Пишут еще, что при этом мне недоставало уравновешенности и целеустремленности. Я был точно оркестр без дирижера, точно великолепный корабль, которому не хватает одной мелочи: компаса. Я сам отзывался о себе, как о несфокусированном пучке света. Если я не мог сделать что-то первым, я этого и не делал. Пишут, что в людях меня притягивал не божественный элемент, а все ненормальное, извращенное и дикое. Пишут, что я, несмотря на свои обширные познания, никогда не понимал, что мудрость имеет мало общего со знанием и книгами и ничего общего с образованием. И все это неправда! Хоть бы слово правды!" Бертон все бродил и бродил, сам не зная, что он ищет. В тускло освещенном коридоре он задержался у одной из дверей. Внутри должна быть Логу, если она не на танцах в салоне, и Фрайгейт. Они снова вместе, оба сменив за эти четырнадцать лет двух-трех любовников. Она долго на дух не выносила Фрайгейта, но он добился-таки ее - а может быть, она не переставала любить другого Фрайгейта - и вот теперь они живут вместе. Как бывало. Бертон пошел дальше и увидел у выхода темный силуэт Икс? Еще кто-то, мучимый бессонницей? Он сам? Бертон вышел на техасскую палубу и остановился, глядя, как часовые шагают взад и вперед. Что слышно, караульщики? Вот именно, что? Ну, пойдем дальше. Сколько же ты прошагал - но не по гигантскому Миру Реки, а по пигмейскому мирку парохода? Алиса снова жила в его каюте - в самом начале плавания она дважды уходила от него и дважды возвращалась. Теперь-то уж они, пожалуй, никогда не расстанутся. Бертон был рад, что она опять с ним. Он вышел на летную палубу и взглянул на слабо освещенную рубку. Ее часы пробили четырнадцать раз Два часа ночи. Пора вернуться в постель и предпринять еще один штурм цитадели сна. Бертон поднял взгляд к небу, и в это время холодный ветер, налетевший с севера, сдул с верхней палубы туман - всего на миг. Где-то там, на севере, в холодных и серых туманах, высится башня. А в ней живут, или жили, этики, существа, считающие, что они вправе воскрешать мертвых без их разрешения. У них ли ключи от всех тайн? Ну не от всех, конечно. Тайны жизни, создания материи, тайны пространства и бесконечности, времени и вечности никогда не будут разрешены. Или когда-нибудь будут? Может быть, в башне или ее подземельях существует машина, преобразующая метафизическое в физическое? Человек способен управлять физической материей, и что из того, что ему неведома истинная природа материи потусторонней? Истинной природы электричества он тоже не знает, однако поставил же электричество себе на службу. Бертон погрозил кулаком в сторону севера и отправился в постель.  * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ *  НА БОРТУ "ВНАЕМ НЕ СДАЕТСЯ": НИТЬ РАЗУМА ГЛАВА 16 Сначала Сэмюэль Клеменс старался по возможности избегать Сирано де Бержерака. Проницательный француз быстро подметил то, но возмущения не выказал. Если в душе он и возмущался, то легко это скрывал. Он всегда встречал Клеменса улыбкой или смехом, был всегда вежлив, но без холодности. Он вел себя так, словно Клеменс питал к нему симпатию и никаких причин для антипатии у капитана не было. Прошло несколько лет, и Сэм начал понемногу оттаивать по отношению к былому любовнику своей земной жены. У них было иного общего: острый интерес к людям и к механическим устройствам, любовь к литературе, неутихающее стремление к историческим изысканиям, ненависть к лицемерию и самодовольству и глубокий агностицизм. Сирано, хоть был родом и не из Миссури, разделял позицию Сэма, выражавшуюся в словах: "А покажите-ка мне". Кроме того, Сирано мог украсить любое общество, не стремясь при этом завладеть беседой. Так что однажды Сэм решил наедине со своим вторым "я", Марком Твеном, разобраться в своих чувствах к Сирано. В результате Сэм понял, - видимо, в душе он всегда это сознавал, - что относился к Сирано весьма нечестно. Француз не виноват, что Ливи влюбилась в него и отказалась его оставить ради своего прежнего мужа. Да и Ливи ни в чем не виновата. Она поступала так по велению своего врожденного темперамента и предопределенных заранее обстоятельств. И Сэм тоже подчинялся своему врожденному темпераменту, своей "ватерлинии" и обстоятельствам. Теперь же, следуя другим, глубоко запрятанным чертам своего характера и подчиняясь давлению новых обстоятельств, он изменил свое отношение к Сирано. Француз, в конце концов, хороший парень, тем более когда научился регулярно принимать душ, следить за чистотой ногтей и перестал мочиться в коридорах. Сэм сам не знал, верит ли по-настоящему в то, что представляет собой запрограммированный заранее автомат. Иногда ему казалось, что его вера в предопределение - лишь попытка избежать ответственности за некоторые свои поступки. Но если так - тогда это свобода воли побуждает его искать оправдания всему содеянному им, хорошему или дурному. С другой стороны, детерминизм как раз и дает людям иллюзию, что им присуща свобода воли. Как бы там ни было, Сэм принял Сирано в свой кружок и простил ему все, хотя и прощать, собственно, было нечего. Сегодня Сэм пригласил Сирано в числе других обсудить некоторые загадочные аспекты того, что называл "делом Икса". Присутствовали Гвенафра, сожительница Сэма, Джо Миллер, де Марбо и Джон Джонстон. Последний был огромен - ростом он превышал шесть футов два дюйма и весил двести шестьдесят фунтов, не имея ни унции лишнего жира. Волосы на голове и на груди у него были рыжевато-золотистые, а руки необычайно длинные и походили на лапы медведя-гризли. Голубовато-серые глаза часто смотрели холодно или отрешенно, но теплели в кругу друзей. Американец шотландского происхождения, он родился около 1828 года в Нью-Джерси и в 1843-м отправился на Запад, чтобы охотиться в горах. Он стал легендой даже среди легендарных горных жителей, хотя слава пришла к нему не сразу. Когда бродячий отряд молодых, еще не окрещенных кровью воинов сиу убил жену Джонстона, индианку из племени плоскоголовых, вместе с нерожденным младенцем, Джонстон поклялся отомстить. Он перебил столько сиу, что те послали двадцать молодых воинов выследить его и убить, запретив им возвращаться, пока они не выполнят свою задачу. Один за другим они нападали на след Джонстона, но в итоге он убивал их. Сделав это, он вырезал у них печень и съедал ее сырой, капая кровью на рыжую бороду. За это его прозвали "Пожирателем печени" и "Убийцей сиу". Но вообще-то сиу были достойным племенем - их отличала порядочность и высокие боевые качества; поэтому Джонстон решил прекратить войну с ними, оповестил их о своем решении и стал их добрым другом. Еще он был вождем в племени шошони. Умер он в 1900 году в лос-анджелесском госпитале ветеранов и был похоронен на тесном больничном кладбище. Но в семидесятых годах группа людей, понимавших, что ему не найти там покоя - ведь он привык жить в пятидесяти милях от ближайшего соседа, - перенесла его прах на горный склон в Колорадо и погребла там. "Пожиратель печени" Джонстон не раз говорил на пароходе, что ему ни разу не пришлось убить белого - хотя бы и француза. От этих слов де Марбо и Сирано сначала делалось несколько не по себе, но потом они полюбили огромного горца и прониклись к нему восхищением. Когда все выпили по нескольку бокалов, покурили и поболтали на общие темы, Сэм перешел к предмету, который желал обсудить. - Я много думал о том, кто называл себя Одиссеем, - начал он. - Помните, я говорил вам о нем? Он пришел нам на помощь, когда мы сражались с фон Радовицем, и это его лучники разделались с генералом и его офицерами. Он утверждал, что он - настоящий Одиссей, историческое лицо, чье имя позднее обросло легендами и вымыслами и чьи подвиги послужили Гомеру материалом для "Одиссеи". - Я о нем никогда не слыхал, - сказал Джонстон, - но полагаюсь на твое слово. - Да. Так вот, он говорил, что к нему тоже приходил этик и послал его вниз по Реке нам на помощь. После боя Одиссей еще немного побыл с нами, но потом уплыл вверх с торговой экспедицией и пропал, точно сквозь землю провалился. Самое главное заключается в том, что он сказал об этике одну странную вещь. Этик, который говорил со мной, Икс, или Таинственный Незнакомец, был мужчиной. Во всяком случае, голос у него был мужской, хотя голос можно изменить. А вот Одиссей заявил, что его этик был женщиной! Сэм выпустил облако зеленого дыма и уставился на медные арабески потолка, словно это были иероглифы, содержащие ответ на все его вопросы. - Что бы это значило? - Что он либо говорил правду, либо лгал, - сказала Гвенафра. - Верно! Дайте этой красавице большую сигару! Либо имеются два этика-ренегата, либо самозваный Одиссей солгал. А если он солгал, то это не кто иной, как мой этик, Икс. Лично я склоняюсь к мысли, что так и было - наш с вами этик, Сирано и Джон, солгал мне. В противном случае разве стал бы Икс скрывать, что их двое и одна из двоих - женщина? Он обязательно сказал бы об этом. Я знаю, у него было немного времени на разговоры с нами, поскольку другие этики следили за ним и дышали ему в затылок. Но уж такую информацию он не преминул бы сообщить. - Но зачем ему было лгать? - спросил де Марбо. - А вот зачем. - Сэм ткнул сигарой в сторону потолка. - Он знал, что другие этики могут схватить нас. И получить от нас эту ложную информацию. Тогда они всполошились бы еще пуще. Как? Сразу два предателя в их среде? Батюшки! Проверив нас на чем-то вроде детектора лжи, они убедились бы, что мы не лжем. Мы ведь верили в то, что сказал нам Одиссей. Точнее, в то, что сказал нам Икс. Это как раз похоже на него - запутать дело еще больше! Ну, что вы на это скажете? После короткой паузы Сирано сказал: - Но если это верно, то мы видели этика! И знаем, как он выглядит! - Не обязательно, - возразила Гвенафра. - Он, конечно же, умеет менять свой облик. - Несомненно, - согласился Сирано. - Но способен ли он изменить свой рост и сложение? Цвет глаз и волос одно дело, но... - Думаю, можно принять за основу, что он мал ростом и очень мускулист, - сказал Клеменс. - Но таких, как он, мужчин несколько биллионов. Во всяком случае, мы сейчас исключили возможность существования еще одного этика-ренегата - этика-женщины. Хочется верить, что исключили. - А может, - сказал Джонстон, - Одиссей был агент, узнавший, что мы встречались с Иксом, и желавший нас запутать. - Не думаю, - сказал Сэм. - Если бы кто-то из агентов так много знал, этики бы сцапали нас быстрее, чем конгрессмен успел бы продать свою мать за несколько голосов. Нет. Одиссей был мистер Икс. - Тогда... тогда придется копнуть поглубже, - сказала Гвенафра. - Помните, как Галбирра описывала Барри Торна? Он в чем-то походил на Одиссея. Не мог ли он быть Иксом? А тот так называемый немец, Штерн, пытавшийся убить Фаербрасса? Кто был он? Не агент, ведь он был коллегой Фаербрасса. А вот Фаербрасс мог быть агентом, и Икс взорвал его, чтобы Фаербрасс не оказался в башне первым. Фаербрасс лгал нам, говоря, что входит в число рекрутов Икса. Он... - Нет, - прервал ее Сирано. - То есть да. Похоже, он был агентом других этиков. Но если он столько о нас знал, почему тогда не уведомил этиков и не навел их на нас? - Да потому что он по какой-то причине не мог их уведомить, - сказал Сэм. - Думаю, по той, что как раз тогда в башне началось что-то неладное, не знаю что. Но сдается мне, что как раз в то время, когда исчез Одиссей или, скорее, Икс, весь проект этиков потерпел крах. Тогда мы ничего не заметили, но вскоре после этого воскрешения прекратились. Лишь когда "Внаем не сдается" прошел некоторое расстояние, мы стали получать донесения о том, что воскрешений больше нет. Будучи в Пароландо, мы тоже обратили на это внимание, но сочли это чисто местным явлением. - Хм-м, - сказал Сирано. - Хотел бы я знать, воскрес ли Герман Геринг, тот миссионер, убитый людьми Хакинга. Странный был тип. - Смутьян, - сказал Сэм. - А может, Фаербрасс и сообщил этикам, что выявил нескольких рекрутов Икса. Но этики сказали ему, что пока ничего предпринимать не станут. И поручили Фаербрассу тем временем узнать о нас все, что можно. А если бы он увидел кого-то похожего на Икса, он тоже сообщил бы этикам, чтобы те могли схватить его незамедлительно. Откуда нам знать? Может, Фаербрасс и "жучков" нам насовал, чтобы знать, когда Икс придет в следующий раз. Только Икс так и не пришел. - По-моему, - сказал Сирано, - Икс застрял в долине, уйдя от нас под видом Одиссея. - Тогда почему он не вернулся к нам, как тот же Одиссей? Сирано пожал плечами. - Потому что пропустил "Внаем не сдается", - решительно отрезал Сэм. - Мы прошли мимо него ночью. Однако Икс услышал, что Фаербрасс строит дирижабль для полета к башне. Это устроило бы Икса еще больше, чем "Внаем не сдается". Но Одиссея, древнего эллина, не взяли бы на воздушный корабль. Поэтому он преобразился в Барри Торна, опытного канадского аэронавта. - Я тоже из семнадцатого века, - заметил Сирано, - но меня ведь взяли пилотом на "Парсеваль". А Джон де Грейсток, хотя происходит из еще более ранней эпохи, был назначен капитаном мягкого дирижабля. - И все-таки, - не сдавался Сэм, - шансы Икса намного увеличились бы, назовись он опытным специалистом. Одно меня удивляет - откуда у него подобный опыт? Откуда этику знать о дирижаблях? - Если бы ты жил очень долго или был бессмертен, то, наверно, изучил бы все науки, какие есть, лишь бы скоротать время, - сказала Гвенафра.  * ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ *  ПРОШЛОЕ ГЕРИНГА ГЛАВА 17 Герман Геринг проснулся весь в поту от собственного стона. Ja, mein Furer! Ja, mein Furer! Ja, mein Furer! Ja, ja, ja! Орущее лицо поблекло. Исчез черный пороховой дым, валивший сквозь выбитые окна и проломленные стены. Исчезли сами окна и стены. Басовые раскаты русской артиллерии, аккомпанировавшие альто-сопрано фюрера, заглохли вдали Зудящий гул, сопровождавший речь безумца, тоже утих - Геринг смутно осознал, что это гудели моторы американских и британских бомбардировщиков. Мрак кошмара сменился ночью Мира Реки. Но эта ночь была мирной и успокаивающей. Герман лежал навзничь на бамбуковой койке, касаясь теплой руки Крен. Крен пошевелилась и пробормотала что-то - наверно, разговаривала с кем-то во сне. Уж ей-то не приснится ничего, что вызвало бы горе, растерянность или ужас. Она видит только хорошие сны. Крен - дитя Реки, она умерла на Земле в шестилетнем возрасте и ничего не помнит о своей родной планете. Ее первые смутные воспоминания относятся к пробуждению в этой долине, без родителей, вдали от всего, что было ей знакомо. Германа согрели прикосновение к спящей и приятные воспоминания о годах, прожитых вместе с ней. Он встал, накинул свою утреннюю хламиду и вышел на бамбуковый помост. Вокруг теснились многочисленные хижины их яруса. Чуть выше начинался следующий ярус, а за ним другой. Ниже помещалось три яруса. Все это были мостки, тянувшиеся, насколько видел глаз, с юга на север. Опорами служили обыкновенно тонкие столбы из камня или "железного" дерева; длина пролетов, как правило, разнилась от ста пятидесяти до трехсот с лишним футов. Там, где требовались добавочные подпорки, ставились дубовые или сложенные из камней колонны. Ширина долины здесь составляла тридцать миль, а Река образовывала озеро десять миль шириной и сорок длиной. Горы не превышали шести тысяч футов, к счастью для жителей - здесь был уже дальний север, и в долину поступало не слишком много света. На западном конце озера горы входили в Реку, и Река там, бурля, вливалась в узкую теснину. В теплые часы дня восточный ветер несся по ущелью со скоростью пятнадцать миль в час. На выходе он терял часть своей силы, но рельеф местности создавал там восходящие потоки, которые местные жители использовали в своих целях. Повсюду на суше высились скальные столбы со множеством вырезанных в них скульптурных изображений. Между ними на разных уровнях были переброшены подвесные мосты из бамбука, сосны, дуба и тиса. На них через равные промежутки, зависящие от выносливости моста, стояли хижины. На верхушках более широких столбов хранились планеры и оболочки воздушных шаро