трируя беспредельную преданность Цезарю и свое презрение и пренебрежение ко всем остальным; это были люди очень деловые и энергичные, но с довольно сомнительной репутацией. В-пятых, нужно избегать примеров и глупого стремления подражать другим, когда считают, что то, что легко одним, должно обязательно быть таким же и для других, нимало не задумываясь над тем, сколь велико может быть различие в природных способностях и складе характера подражателей и тех, кого они берут себе за образец ^ Именно такую ошибку явно допустил Помпей, который (по словам Цицерона) имел привычку повторять: "Сулла смог, почему же я не смогу?" "" Но в этом он чудовищно ошибался, ибо характер и образ действий Суллы отличались от его собственных как небо от земли, так как Сулла был жесток, необуздан и его интересовала чисто практическая сторона дела. Помпей же был строг, уважал законы, в любом поступке заботился прежде всего о своем величии и добром имени, а поэтому не мог так успешно, как первый, достичь исполнения своих замыслов. Существуют и другие советы аналогичного характера, но достаточно для примера и тех, которые мы привели здесь. Но человеку недостаточно познать самого себя, нужно найти также способ, с помощью которого он сможет разумно и умело показать, проявить себя и в конце концов изменить себя и сформировать. Что касается умения показать себя, то как часто приходится видеть людей, не отличающихся большими достоинствами, но умеющих создать видимость обладания ими и добиться внешнего эффекта! Поэтому о немалом уме свидетельствует способность искусно и с достоинством показать себя перед другими с лучшей стороны, умело подчеркивая свои достоинства, заслуги и даже удачливость (однако не выражая при этом ни заносчивости, ни пренебрежения к другим) и, наоборот, искусно маскируя свои пороки, недостатки, неудачи и поражения, подробно останавливаясь на первых, выставляя их в выгодном свете и стараясь скрыть или найти подходящее оправдание для вторых и т. п. Тацит, например, так пишет о Муциане, одном из умнейших и энергичнейших людей своего времени: "Он обладал особым искусством показать все, что он говорил и делал" ^. И это, конечно, требует особого искусства, чтобы не вызвать у других отвращения и презрения к своему хвастовству; однако же стремление показать себя с наилучшей стороны, даже если это и граничит иной раз с фанфаронством, является пороком скорее с точки зрения этики, чем политики. Ведь как обычно говорится о клевете: "Клевещи смело, всегда что-нибудь останется!", так, пожалуй, можно сказать и о хвастовстве (если оно, разумеется, не становится уже совершенно неприличным и смешным): "Хвастайся смело, всегда что-нибудь останется!" Останется, конечно, только в сознании толпы, а люди поумнее будут про себя смеяться, но приобретенное таким способом расположение большинства с лихвой компенсирует брезгливое пренебрежение одиночек. Так что это умение показать себя, о котором мы здесь говорим, безусловно, в немалой степени способствует нашей репутации, если только оно осуществляется достойно и разумно, например: если человек не скрывает какой-то врожденной своей душевной чистоты и благородства; или если приходится говорить о своих достоинствах в таких обстоятельствах, когда либо угрожает опасность самой жизни (как, например, военным людям на войне), либо человек становится жертвой зависти других; или если создается впечатление, что слова, в которых мы хвалим сами себя, случайно сорвались с языка, когда мы были заняты совсем другим делом и сами не придали им никакого серьезного значения; или если кто-то хвалит себя так, что при этом не боится и осудить себя в чем-то или подшутить над собой; или, наконец, если он делает это не по собственной воле, а его вынуждают к этому нападки и оскорбления со стороны других. Но конечно, существует немало таких людей, которые, будучи по своей природе людьми весьма основательными и отнюдь не ветреными, именно по этой самой причине не владеют искусством самопрославления и расплачиваются за свою скромность потерей какой-то части своего авторитета. Быть может, какой-нибудь не очень умный или слишком нравственный человек осудит такого рода демонстрацию добродетели, но во всяком случае никто не станет отрицать, что нужно по крайней мере приложить максимум усилий, чтобы добродетель из-за нашей беспечности не утратила своей настоящей ценности и не стала бы ставиться ниже того, чем она на самом деле является. Эта постепенная потеря добродетелью своей ценности обычно совершается тремя путями. Во-первых, это случается тогда, когда кто-нибудь настойчиво предлагает свои услуги и помощь в деле, хотя его никто не звал и не приглашал: ведь вознаграждением за такого рода услуги обычно является уже то, что от них не отказываются. Во-вторых, когда кто-нибудь в самом начале предприятия слишком злоупотребляет своими силами и то, что следовало делать постепенно, делает сразу; это в случае успеха приносит ему минутную популярность, но под конец надоедает. В-третьих, когда кто-нибудь слишком легко и быстро в награду за свою добродетель испытывает похвалы, рукоплескания, почет, благодарности и получает от этого удовольствие. На этот счет существует мудрое предостережение: "Смотри, как бы не показалось, что ты плохо знаком с вещами важными, если тебе доставляют удовольствие такие пустяки" ^. Но не менее, чем умная и искусная демонстрация достоинств, важно тщательное сокрытие недостатков. Существуют три основных способа скрыть наши недостатки, так сказать, три убежища, в которые можно их упрятать. Это -- предосторожность, приукрашивание и наглость. Предосторожностью мы называем способность благоразумно воздержаться от того, что мы не в состоянии выполнить, тогда как, наоборот, беспокойные и дерзкие умы безрассудно и легко берутся за незнакомое им дело и тем самым обнаруживают собственные недостатки и по существу сами оповещают о них. Приукрашиванием мы называем умение предусмотрительно и благоразумно проложить себе надежный путь для пристойного и удобного объяснения наших недостатков, пытающегося доказать, что они имеют совсем иное происхождение или приводят к иным последствиям, чем обычно считают. Ведь об убежище пороков хорошо сказал поэт: Часто таится порок в близком соседстве с добром '°°. Поэтому если мы заметим в себе какой-нибудь недостаток, то должны постараться заимствовать у соседней с ним добродетели, в тени которой он мог бы скрываться, ее облик и тем самым найти предлог для его оправдания. Например, медлительность следует объяснять важностью, малодушие -- мягкостью и т. д. Полезно также найти какую-нибудь убедительную причину, которая будто бы мешает нам использовать все наши силы, и рассказывать всем о ней для того, чтобы создалось впечатление, что мы не столько не можем, сколько не хотим сделать что-то. Что касается наглости, то хотя это средство, конечно, постыдно, однако же оно и самое надежное, и самое эффективное. Оно состоит в том, чтобы заявлять о своем полном презрении и пренебрежении к тому, чего на самом деле мы не в состоянии достичь, как это делают умные купцы, у которых существует обычай расхваливать свои товары и ругать чужие. Есть и другого рода наглость, еще более постыдная, чем эта. Речь идет о том, чтобы вопреки сложившимся представлениям выставлять всем на показ свои недостатки, как будто бы ты обладаешь выдающимися достоинствами в том, что является твоим самым слабым местом; а для того, чтобы легче внушить эту мысль остальным, следует изображать себя неспособным даже в том, в чем на самом деле ты являешься достаточно сильным. Так обыкновенно поступают поэты: ведь если при чтении поэтом своих стихов вы отзоветесь чуть-чуть неодобрительно хотя бы об одном-единственном стихе, он тотчас же скажет, что один этот стих достался ему труднее, чем множество других, и приведет вслед за этим какой-нибудь другой стих, который будто бы представляется ему неудачным, и будет спрашивать ваше мнение о нем, хотя ему прекрасно известно, что это один из лучших его стихов, который не может вызвать никаких замечаний. Но для того, о чем мы сейчас говорим, т. е. для умения показать себя перед другими с самой лучшей стороны и во всем сохранить заслуженное уважение, нет ничего более опасного с моей точки зрения, чем в силу особой доброты и мягкости своей природы оказаться безоружным перед нападками и оскорблениями со стороны других. Наоборот, нужно при всех обстоятельствах время от времени пускать в ход стрелы ума свободного и благородного, способного быть не только сладостным, но и ядовитым. Впрочем, этот надежный образ жизни и постоянная душевная готовность дать отпор всякому оскорблению для некоторых являются результатом каких-то привходящих обстоятельств и неизбежной необходимостью, как, например, для людей с физическими недостатками, для незаконнорожденных и вообще для людей чем-то обиженных и обесчещенных. В результате все такого рода люди, если они при этом обладают какими-то способностями, как правило, становятся счастливыми. Что же касается проявления себя, то это нечто совершенно отличное от той демонстрации своих достоинств, о которой мы сейчас говорили. Потому что в данном случае речь идет не о тех или иных человеческих достоинствах и недостатках, но о тех или иных действиях человека в жизни. И в этом отношении нет ничего разумнее, чем придерживаться некоей мудрой и здоровой середины в раскрытии или сокрытии своего отношения к тому или иному частному поступку или действию. Ведь хотя умение хранить глубокое молчание, скрывать свои замыслы и тот метод действий, который все предпочитает совершать потихоньку, незаметно и, как теперь говорят, "под сурдинку", -- вещь, несомненно, полезная и замечательная, однако нередко случается, что, как говорится, "обман рождает такие ошибки, в которых запутывается и сам обманщик". Во всяком случае мы знаем, что самые выдающиеся политические деятели не боялись свободно и открыто объявлять во всеуслышание те цели, к которым стремились. Так Луций Сулла открыто заявил, что он хочет сделать всех людей или счастливыми, или несчастными в зависимости от того, друзья они ему или враги. Точно так же Цезарь, отправляясь впервые в Галлию, не побоялся заявить, что "он предпочитает быть первым в глухой деревне, чем вторым в Риме" ^. Тот же Цезарь, когда уже началась гражданская война, ни на минуту не скрывал своих намерений, если верить словам Цицерона о нем: ""Другой", -- говорит он, имея в виду Цезаря, -- не только не отказывается, но даже в какой-то мере требует, чтобы его называли тираном, каковым он и является" ^. Опять-таки из одного письма Цицерона к Аттику мы узнаем, как мало пытался скрывать свои замыслы Август Цезарь. Уже в самом начале своей карьеры, когда он еще пользовался благосклонностью и симпатиями сената, он тем не менее, обращаясь к народу на сходках, всегда клялся следующей формулой: "Пусть удастся мне достичь почестей родителя" ^. А это было, пожалуй, равносильно самой тирании. Правда, для того чтобы хоть немного смягчить зависть, он обычно протягивал в то же время руку к статуе Юлия Цезаря, стоявшей на рострах. Люди кругом смеялись, аплодировали, удивлялись и говорили друг другу: "Видали? Каков юноша!" Они, однако же, не предполагали никакого коварства в том, кто столь откровенно и честно говорит то, что думает. И все эти люди, которых мы здесь назвали, сумели благополучно достичь всех своих целей. Наоборот, Помпей, стремясь к тем же целям, шел более темными и тайными путями (как говорит о нем Тацит: "Он был более скрытен, но не более честен". И точно так же о нем отзывается Саллюстий: "На словах -- честен, в душе -- бесстыден") '°*. Он прилагал все усилия, использовал бесчисленные средства и приемы для того, чтобы как можно глубже запрятать свои страсти и свое честолюбие, а тем временем привести республику в состояние полной анархии и смуты, чтобы она была вынуждена броситься под его защиту и чтобы таким образом ему досталась вся полнота власти, которой он будто бы не хотел и от которой даже отказывался. Но когда он уже достиг этого, поскольку он был избран консулом без коллеги (а этого до сих пор не случалось еще ни с кем), он не смог пойти дальше, потому что даже те, кто, вне всякого сомнения, был готов помогать ему, не понимали, чего он хочет. В конце концов он вынужден был пойти по обычному, исхоженному пути и под предлогом защиты от Цезаря набрать себе войско. Вот насколько растянуты, подвержены случайностям и по большей части неудачны бывают те планы, которые готовятся в глубокой тайне. Тацит, по-видимому, разделяет это мнение, ставя искусство притворства как бы на более низкую ступеньку мудрости по сравнению с политическим искусством, приписывая первое Тиберию, а второе -- Августу Цезарю. Ведь упоминая о Ливии, он говорит, "что она в равной мере владела и искусством своего супруга, и притворством сына" ^. Что же касается направления и формирования нашего душевного склада, то нужно всеми силами развивать в нашем духе способность приспособляться и подчиняться обстоятельствам и ни в коем случае не оставаться перед их лицом жестким и негибким. Ведь трудно представить себе большее препятствие в любом деле достижения удачи и счастья, чем то, что выражается словами: "Он оставался все тем же, но требовалось уже иное" ^, т. е. когда люди остаются теми же и следуют своим прежним наклонностям, хотя обстоятельства изменились. Так, Тит Ливий, изобразив Катона Старшего опытнейшим зодчим собственной судьбы, очень удачно замечает, что он обладал гибким умом ^". Именно поэтому люди, обладающие умом серьезным, строгим и неспособным менять свои убеждения, по большей части добиваются уважения, но не счастья и успеха. Этот недостаток у некоторых существует от природы, и такие люди уже в силу своего негибкого характера совершенно неспособны измениться. У других же он существует в силу привычки (а она -- вторая натура) или какого-то убеждения, которое легко овладевает умами людей, и они считают, что ни в коем случае не следует менять того метода действия, в достоинствах и удачных результатах которого они убедились еще раньше. Поэтому Макиавелли очень умно замечает о Фабии Максиме, что "тот настойчиво хотел сохранить свой старинный привычный метод медлительной и затяжной войны, хотя природа войны была иной и требовала более энергичных решений '^. В других же вообще этот порок появляется от недостатка ума, когда люди не умеют выбрать подходящего времени для действия и берутся за дело только тогда, когда благоприятный момент уже упущен. Нечто подобное ставит в вину афинянам Демосфен, говоря, что они похожи на крестьянских парней, которые, участвуя в состязаниях, всегда прикрываются щитом только после того, как их уже ударят, а не до этого "". У иных этот недостаток является результатом того, что им жалко тех усилий, которые пришлось потратить на ранее избранном пути, и они не умеют дать сигнал к отступлению, но чаще всего рассчитывают, что сумеют своим упорством преодолеть сложившиеся обстоятельства. Но эта негибкость и упрямство ума, из какого бы корня они в конце концов ни произрастали, приносят огромный ущерб делам и успехам людей, и нет ничего более умного, чем заставить колеса собственного ума вращаться вместе с колесом фортуны. Итак, о двух наставлениях общего характера, относящихся к искусству строить свое счастье, сказано достаточно. Частных же предписаний существует великое множество. Мы, однако, приведем здесь лишь очень немногие, только в качестве примера. Первое предписание: человек -- мастер своей судьбы -- должен умело пользоваться своей линейкой и правильно прилагать ее, т. е. заставить свой ум определять значение и ценность всех вещей в зависимости от того, насколько они способствуют достижению им своих целей и своего счастья, заботясь об этом непрестанно, а не от случая к случаю. Удивительное дело, и тем не менее это неоспоримый факт, что существует очень много людей, у которых логическая часть ума (если можно так выразиться) действует хорошо, математическая же -- очень плохо, т. е. эти люди способны достаточно умно судить о тех последствиях, которые могут вытекать из того или иного поступка или действия, но они совершенно не знают цену вещам. Поэтому одни приходят в восторг, считая, что они достигли вершины счастья, если удостаиваются личных и интимных бесед с государями, другие -- если им удастся завоевать популярность среди народа, хотя и то и другое чаще всего рождает зависть и чревато немалой опасностью. Иные измеряют вещи по степени их трудности и по тем усилиям, которые они на них затрачивают, считая, что результат обязательно будет равняться затраченному труду; как иронически сказал Цезарь о Катоне Утическом, рассказывая о его невероятном трудолюбии, усердии и неутомимости, которые, однако, не всегда приносили должный результат: "Он все делал с огромной серьезностью" "°. А это часто приводит людей к самообману, и они приходят к убеждению, что все у них будет прекрасно, если они пользуются поддержкой какого-нибудь значительного и почтенного лица, тогда как истина состоит в том, что для успешного и быстрого исполнения какого-нибудь дела требуются самые подходящие, а не самые большие инструменты. С точки зрения истинного математического образования души прежде всего важно точно знать, что должно стоять на первом месте для достижения и приумножения счастья каждого, что на втором и т. д. На первое место я ставлю исправление нашей души, потому что, устраняя и сглаживая неровности и шероховатости характера, легче открыть путь к достижению счастья, чем пытаясь исправить недостатки нашего душевного склада и надеясь при этом на помощь самой фортуны. На второе место я ставлю материальные средства и деньги, которые многие вероятно поставили бы на первое место, поскольку они имеют столь большое значение буквально во всем. Но я не могу согласиться с этим мнением по той же самой причине, что и Макиавелли, хотя он говорит о другом, но весьма близком к нашему, предмете. Вопреки старой пословице: "Деньги -- это главная сила войны" -- он утверждал, что главная сила войны -- это сила храбрых воинов '". Точно так же с полным правом должно утверждать, что главным для счастья являются не деньги, а скорее душевные силы: талант, мужество, отвага, стойкость, скромность, трудолюбие и т. п. На третье место я ставлю общественное мнение и уважение, тем более что они знают свои приливы и отливы, в если не суметь правильно оценить их и правильно использовать, то будет нелегко восстановить положение. Ведь очень трудно вернуть назад убегающую славу. На последнее место я ставлю почести, ибо, конечно же, легче достичь их одним из трех вышеназванных путей, а еще лучше -- всеми тремя одновременно, чем, обладая почестями, надеяться добыть себе все остальное. Но подобно тому как весьма важно соблюдать определенный порядок в делах, так не менее важно и соблюдение порядка в последовательности действий; а ведь именно здесь особенно часто люди совершают ошибки: или торопятся скорее достичь конечного результата, тогда как прежде всего следует позаботиться о первых шагах к нему; или, сразу же обращаясь к самым большим и трудным проблемам, легкомысленно проходят мимо того, что подводит к ним. Действительно, очень верно требование: "Будем же делать то, что нужно делать сейчас" "^ Второе предписание требует, чтобы мы, увлекшись, не брались самоуверенно за слишком трудные и недоступные нашим силам дела и не пытались плыть против течения. Ведь есть прекрасные слова, сказанные о человеческой судьбе: "уступи судьбам и богам" '". Поэтому нужно внимательно оглядеться по сторонам и посмотреть, где дорога открыта, а где загромождена и непроходима, где путь пологий, а где крутой, и не тратить попусту свои силы там, где нет удобного доступа к цели. Если мы выполним эти требования, мы и избавим себя от поражений, и не будем слишком долго задерживаться на каком-нибудь деле, и не причиним много обид, а, кроме того, нас все будут считать счастливыми людьми, ибо даже' то, что произойдет случайно, люди будут приписывать нашему опыту и энергии. Третье предписание может показаться в какой-то мере противоречащим только что названному, но если посмотреть глубже, то между ними нет никакого несогласия. Это предписание требует, чтобы мы не ждали постоянно счастливого случая, но сами иной раз искали и создавали его. Именно об этом несколько высокопарно говорит Демосфен: "И подобно тому как принято, чтобы войском командовал полководец, так и умные люди должны руководить обстоятельствами, дабы они имели возможность делать то, что сами находят нужным, а не были вынуждены лишь подчиняться ходу событий" "^ Ведь если повнимательнее присмотреться, мы сможем заметить две непохожие друг на друга категории людей, которые тем не менее считаются одинаково опытными в разного рода делах и предприятиях. Одни прекрасно умеют пользоваться представившимися им возможностями, но сами совершенно не способны что-либо придумать или создать, другие же целиком ушли в поиски и изобретение всяческих комбинаций, но не умеют как следует воспользоваться удачным для них моментом. Каждая из этих способностей, если она не соединена со второй, должна быть признана во всех отношениях односторонней и несовершенной. Четвертое предписание запрещает нам предпринимать что-либо такое, что неизбежно потребовало бы слишком большого времени, советуя постоянно вспоминать известную строчку: Так, но бежит между тем, бежит невозвратное время "^ Ведь все те, кто посвятил себя трудным и сложным профессиям, например юристы, ораторы, теологи, писатели и т. и., именно потому оказываются беспомощными в устройстве своего личного счастья, что им не хватает времени на всевозможные житейские мелочи, на то, чтобы уловить какой-то удобный случай или придумать какое-нибудь хитроумное средство, которое помогло бы им улучшить их благосостояние, ибо они тратят время на другие вещи. С другой стороны, во дворцах государей, да и в республиках можно встретить людей, обладающих исключительными способностями в том, что касается умения устраивать свое собственное счастье и благосостояние и разрушать чужое. Они не заняты никакой общественно полезной деятельностью, но все свои усилия целиком сосредоточили на том самом искусство жизненного преуспевания, о котором идет речь. Пятое правило предписывает нам в какой-то мере подражать природе, которая ничего не делает напрасно. Мы без большого труда сможем выполнить это требование, если будем умело согласовывать и соединять между собой все виды нашей деятельности. Во всех наших действиях мы должны так внутренне настроить и подготовить себя, так расставить в своем уме и подчинить друг другу все наши намерения и цели, чтобы в случае, если нам не удастся в каком-нибудь деле добиться высшей степени успеха, мы могли бы, однако, вплотную приблизиться к ней или в крайнем случае занять хотя бы третью от вершины успеха ступеньку. Если же мы вообще не сумеем добиться никакого, даже частичного, успеха в деле, тогда уж придется, отказавшись от первоначальной цели, поставить перед собой какую-нибудь другую, используя при этом уже затраченные на достижение первой усилия. Если же мы не в состоянии сорвать какой-то плод в настоящее время, то следует по крайней мере извлечь из этого хоть какую-нибудь пользу в будущем; ну а если вообще невозможно ни в настоящее время, ни в будущем извлечь из этого ничего основательного и серьезного, то придется удовольствоваться на худой конец тем, чтобы хоть немного увеличить свое значение в глазах других, и так далее в том же роде. Мы должны постоянно следить за тем, чтобы каждое наше действие и каждое наше решение приносили нам тот или иной полезный результат, ни в коем случае не позволяя себе прийти в отчаяние, пасть духом и сразу опустить руки, если вдруг окажется, что мы не можем достичь нашей основной цели. Ибо политическому деятелю менее всего подобает стремиться к достижению одной-единственной цели. Тот, кто поступает так, неизбежно поплатится за это потерей бесчисленного множества возможностей, которые всегда попутно возникают в деловой практике и которые, пожалуй, смогут оказаться более благоприятными для чего-то другого, что лишь позднее раскроет свою пользу, чем то, что уже находится у нас в руках. Поэтому нужно хорошенько запомнить следующий принцип: "Это необходимо сделать, но не следует забывать и о другом" "^ Шестое предписание требует не слишком сильно связывать себя с каким-нибудь делом; хотя на первый взгляд оно может быть и не таит в себе никаких опасностей, но всегда нужно иметь наготове либо открытое окно, чтобы выпрыгнуть, либо какую-нибудь потайную дверь, чтобы скрыться. Седьмое предписание -- это в сущности старинный совет Бианта, только речь идет здесь не о вероломстве, а об осторожности и сдержанности: "Любить друга, помня при этом, что он может стать врагом, и ненавидеть врага, помня, что он может стать другом" ^". Ведь тот, кто слишком отдается дружбе, приносящей ему лишь несчастье, или бурной и тягостной ненависти, или пустому ребяческому соперничеству, неизбежно наносит непоправимый ущерб всем своим интересам. Приведенных примеров вполне достаточно для того, чтобы охарактеризовать учение о жизненной карьере. И здесь необходимо еще раз напомнить читателям, что те беглые указания и наброски, которые мы делаем, говоря о науках, до сих пор еще не созданных или не получивших развития, ни в коем случае не должны приниматься за подлинные исследования этих вопросов, но должны рассматриваться лишь как своего рода лоскутки или кайма, по которым можно судить и о всем куске ткани в целом. С другой стороны, мы не настолько наивны, чтобы утверждать, что невозможно достичь счастья и благосостояния без всех тех тягостных усилий, о которых мы здесь говорили. Ведь мы прекрасно знаем, что иным счастье как бы само идет в руки, другие же добиваются его только благодаря упорству и старательности, да еще, пожалуй, некоторой осторожности, не нуждаясь ни в какой сложной и тяжелой науке. Но точно так же как Цицерон, изображая совершенного оратора, не стремится к тому, чтобы каждый из юристов был или мог быть таким же, и точно так же как при изображении совершенного государя или придворного (а некоторые писатели предприняли попытку создать такие трактаты) этот образец создается исключительно на основе отвлеченных представлений о совершенстве, а вовсе не реальной действительности, так поступаем и мы, давая советы политическому деятелю, но лишь в том, повторяю, что касается его личного преуспевания. Однако мы должны напомнить, что все отобранные нами и приведенные здесь предписания принадлежат к числу тех, которые называются честными. Что же касается нечестных средств, то если кто-нибудь захочет учиться у Макиавелли, который советует "не слишком большое значение придавать добродетели, но заботиться лишь о том, чтобы создать впечатление добродетельного человека, ибо молва о добродетели и вера в то, что вы ею обладаете, полезны для человека, сама же добродетель только мешает", а в другом месте предлагает политическому деятелю "положить в основу всей своей деятельности убеждение, что только страхом можно легко заставить людей подчиниться воле и замыслам политика я поэтому последний должен употребить максимум усилий на то, чтобы, насколько это от него зависит, сделать людей послушными себе, держа их в постоянной тревоге и неуверенности" "^ так что его политик оказывается тем человеком, которого итальянцы называют сеятелем колючек; или если кто-то соглашается с той аксиомой, на которую ссылается Цицерон: "Пусть гибнут друзья, лишь бы враги погибли" "^ как поступили, например, триумвиры, заплатившие за гибель врагов жизнями ближайших друзей; или если кто-нибудь вознамерится подражать Катилине и попытается сеять смуту и волнения в собственном государстве для того, чтобы лучше половить рыбу в мутной воде и легче устроить свое благосостояние, следуя словам того же Катилины: "Если дело мое охватит пожар, то я погашу его не водой, а развалинами города" T, или если кто-то захочет повторить известные слова Лисандра, который обычно говорил, что "детей следует привлекать к себе пирожками, а взрослых -- обманом" ^, и последовать множеству других такого же сорта бесчестных и пагубных советов, которых, как это бывает и в любом другом деле, значительно больше, чем честных и разумных; если, повторяю, кому-нибудь подобного рода извращенная мудрость доставляет удовольствие, то я не стал бы отрицать того, что этот человек (поскольку он полностью освободился от всех законов милосердия и добродетели и посвятил себя целиком заботам об устройстве собственного благосостояния) может более кратким путем и быстрее упрочить свое положение и богатство. Ведь в жизни происходит то же самое, что и в путешествии, где самый короткий путь всегда грязнее и неприятнее, а лучший путь оказывается, как правило, окольным. Но люди ни в коем случае не должны прибегать к такого рода бесчестным средствам; скорее им следует (если только они владеют собой, способны сдерживать себя и не дают вихрю и буре честолюбия увлечь себя в противоположную сторону) представить перед глазами не только эту общую схему мира, согласно которой все "есть суета и страдание духа" '^, но и более специальную, показывающую, что само бытие без нравственного бытия есть проклятие, и, чем значительнее это бытие, тем значительнее это проклятие; и где самой высокой наградой добродетели является сама добродетель, точно так же как самой страшной казнью за порок является сам порок. Ибо прекрасно сказал поэт: ...о, какою же вам, какою наградою, мужи, Можно за подвиг воздать? Наградят вас прекрасно, во-первых, Боги и ваша же честь... '^ С другой стороны, не менее правильно говорится и о мерзавцах: "И ему отомстят его нравы" ^. Более того, даже во всех своих волнениях и беспрестанных заботах и мыслях о том, как лучше и вернее устроить и обеспечить свое благосостояние, даже среди всех этих метаний ума люди должны обращать свои взоры к божественной воле и вечному провидению, которое всегда опрокидывает и сводит на нет все махинации негодяев, все их подлые, хотя иной раз и хитроумные замыслы; согласно словам Писания: "Зачавший несправедливость родит суету" '^. И даже если они не будут прибегать к несправедливости и нечестным средствам, однако же вся эта беспрерывная, безостановочная, не знающая ни минуты покоя, ни единого дня отдыха лихорадочная погоня за счастьем не дает человеку ни малейшей возможности воздать господу как полагающуюся ему дань часть нашего времени. Ведь, как известно, господь требует от нас и берет себе десятину от наших способностей и седьмую часть нашего времени. Так зачем же гордо поднимать голову к небесным высям, когда дух простерт по земле, подобно змию, пожирающему прах? Это не укрылось даже от язычников: Пригнетая к земле часть дыханья божественной силы! ^. Если же кто-нибудь льстит себя надеждой, что он сможет честно пользоваться своим богатством и могуществом, какими бы нечестными способами они ни были добыты (подобно тому как всегда говорили о Цезаре Августе и Септимии Севере, что "они должны были или никогда не родиться, или никогда не умирать" '^ -- столько зла совершили они, прокладывая себе путь к вершинам могущества, и, наоборот, -- столько добра, достигнув их), то он должен тем не менее понять, что такого рода компенсация добром за причиненное зло получает одобрение лишь впоследствии, сама же мысль об этом с полным основанием заслуживает осуждения. Наконец, не будет лишним, если мы во время этой напряженной и бешеной погони за счастьем несколько охладим свой пыл, вспомнив о довольно удачном замечании императора Карла V '^, сделанном им в наставлениях своему сыну, где он говорил, что счастье подражает женщинам, обычно презрительно отвергающим тех своих поклонников, которые слишком ухаживают за ними. Но это последнее касается только тех, чей вкус испорчен болезнью души. Скорее люди должны опираться на тот камень, который является как бы краеугольным и для теологии, и для философии, поскольку они утверждают в сущности почти одно и то же о том, к чему прежде всего следует стремиться. Ведь теология заявляет: "Прежде всего ищите царство божье, а все остальное -- приложится" '^. Но и философия утверждает нечто подобное: "Прежде всего ищите душевное благо, остальное же или придет, или не принесет вреда". Впрочем, этот фундамент, если его закладывают люди, иной раз строится на песке; именно об этом говорит возглас М. Брута, вырвавшийся у него перед самой его гибелью: Чтил я тебя добродетель -- ты же лишь имя пустое '"°. Но тот же самый фундамент, заложенный Богом, всегда зиждется на незыблемой скале. На этом мы завершаем рассмотрение учения о жизненной карьере и одновременно общего учения о деловых отношениях. Глава III Разделение науки о власти, т. е. о государстве, здесь не приводится. Мы укажем путь к созданию только двух наук, не существующих в настоящее время, а именно: учения о расширении границ державы и учения о всеобщей справедливости, или об источниках права Теперь я перехожу к искусству власти, или к учению об управлении государством, куда я включаю и экономику ^', поскольку семья составляет частицу государства. Как я уже говорил выше, в этой области я решил хранить молчание. При этом, однако, я вовсе не считаю, что совершенно не способен сказать на эту тему что-нибудь, что могло бы оказаться полезным и разумным: ведь я обладаю большим и длительным опытом на этом поприще. Занимая последовательно множество почетных государственных должностей, хотя и не имея на то никаких заслуг, лишь благодаря безграничной милости и благоволению ко мне Вашего Величества я достиг самого высокого положения в королевстве, занимал эту высшую должность в течение целых четырех лет и, что гораздо важнее, беспрерывно в течение восемнадцати лет постоянно беседовал с Вашим Величеством и выполнял Ваши поручения (а это даже из любого бревна могло бы сделать политика), наконец, из всех наук я уделил больше всего внимания и времени изучению истории и права. Обо всем этом я говорю не для того, чтобы похвастаться перед потомками, а потому что, как я полагаю, имеет некоторое отношение к достоинству и значению наук тот факт, что человек, рожденный скорее для научной, чем для какой бы то ни было другой деятельности, оказавшись какой-то неведомой судьбой, вопреки склонностям своего характера на поприще практической деятельности, был, однако, при мудрейшем короле удостоен права исполнять весьма почетные и трудные обязанности. Но если даже после всего этого я, воспользовавшись свободным временем, попытаюсь родить что-нибудь на тему политики, то такое произведение, вероятно, окажется либо недоноском, либо мертворожденным ребенком. Между тем, чтобы не оставалось вообще незанятым столь возвышенное место (ибо все остальные науки уже размещены на своих местах), я решил отметить здесь как недостающие и нуждающиеся в развитии лишь два раздела гражданской науки, не затрагивающих тайн государственной власти, но являющихся достаточно общими по своему характеру, и, как мы это обычно делаем, привести примеры их исследования. Искусство власти складывается из трех политических задач, а именно: сохранить державу, сделать ее счастливой и процветающей и, наконец, расширить ее территорию и как можно дальше раздвинуть ее границы. Однако только две первые задачи прекрасно раскрыты в основных своих чертах рядом авторов, последняя же задача обходится молчанием. Поэтому мы считаем необходимым отнести ее к числу наук, требующих развития, и, как мы это всегда делаем, приведем здесь образец ее изложения. Этот раздел науки мы будем называть "Консул в военном плаще", или "Наука о расширении границ державы". Пример общего трактата о расширении границ державы ^ Слова Фемистокла, если их применить лишь к нему самому, конечно, звучат дерзко и высокомерно, но если их употребить в отношении других и в более общем смысле, то они, как мне кажется, безусловно, выражают весьма разумное и очень важное наблюдение. Когда Фемистокла на пиру попросили сыграть что-нибудь на кифаре, он ответил: "Я не умею играть на кифаре, но зато могу маленький городишко превратить в великое государство" '^. Действительно, эти слова, если их рассматривать в политическом смысле, великолепно показывают различие, существующее между двумя абсолютно несовместимыми друг с другом способностями, которыми обладают те, кто стоит у кормила власти. Ведь если внимательно присмотреться ко всем когда-либо жившим королевским канцлерам, сенаторам и остальным, посвятившим себя государственной деятельности, то, конечно, можно найти (хотя и довольно редко) среди них некоторых, способных превратить маленькое и слабое королевство или иное государство в обширное и богатое и, однако, совершенно не умеющих играть на кифаре. Наоборот, есть множество других, удивительно хорошо и мастерски играющих на кифаре или лире, т. е. отлично владеющих искусством дворцовых интриг, но настолько неспособных увеличить мощь государства, что создается впечатление, что они скорее самой природой предназначены расшатывать и колебать счастливое и цветущее его состояние. Конечно же, все это низкое и призрачное искусство, с помощью которого всякого рода советники и влиятельные люди весьма часто стремятся снискать милость к себе государей и популярность у толпы, не заслуживает никакого другого названия, кроме посредственного умения играть на музыкальном инструменте; ибо все это приятно только в данную минуту и скорее украшает самих мастеров, чем приносит пользу и способствует росту и величию государств, слугами которых они являются. Без сомнения, мы встретим и других канцлеров и правителей государств, весьма дельных, способных к государственной деятельности и умеющих разумно управлять делами страны и спасти ее от очевидных опасностей и неприятностей, которые, однако, совершенно не обладают данными, необходимыми для того, чтобы возвысить государство и увеличить его силу. Но какими бы в конце концов ни были работники, посмотрим и на само их произведение, на то, каким же должно быть подлинное величие королевств и республик и какими путями можно его достигнуть. Этот предмет поистине достоин того, чтобы правители государств постоянно обращались к нему и тщательно размышляли над ним, дабы не переоценить свои силы и не оказаться втянутыми в безнадежные и слишком трудные предприятия, и, наоборот, чтобы, слишком невысоко оценивая свои возможности, не унизиться до принятия решений малодушных и трусливых. Величина территории державы может быть измерена, доходы ее могут быть подсчитаны, численность населения можно узнать по переписи, а число городов и их размеры по карте. Однако среди всех вопросов политики нельзя найти другого, более подверженного неверным и ошибочным решениям, чем вопрос о правильной и глубокой оценке истинных сил и возможностей какой-либо державы. Царство небесное уподобляют не желудю или какому-нибудь более или менее крупному ореху, по горчичному зерну -- самому маленькому из всех зерен '^, которое, однако, обладает каким-то внутренним свойством, каким-то врожденным духом, благодаря которым оно способно произрасти, подняться и широко раскинуть свои листья. Точно так же можно встретить королевства и другие государства, достаточно обширные по своей территории, которые, однако, не способны раздвинуть еще дальше свои границы или распространить еще шире свою державу; и, наоборот, другие государства, очень маленькие по своим размерам, оказываются вместе с тем достаточно прочной базой, на которой могут возникнуть величайшие монархии. 1. Укрепленные города, полные оружием склады, породистые кони, вооруженные колесницы, слоны, осадные машины, всевозможные военные орудия и т. п. -- все это, вместе взятое, есть не что иное, как овца, одетая в шкуру льва, если сам народ по своей природе и по своему характеру не является ни мужественным, ни воинственным. Более того, сама по себе численность войска окажет не слишком большую помощь там, где воины не годны для сражения и трусливы. Ибо, как правильно заметил Вергилий: "Волк не заботится о числе овец" ^. Персидское войско на полях Арбелы предстало перед македонцами как огромное людское море, так что полководцы Александра, немало потрясенные этим зрелищем, уговаривали царя начать сражение ночью, и тот ответил им: "Я не хочу красть победу" ^. А она оказалась значительно легче, чем об этом думали. Тигран, царь Армении, расположившись лагерем с четырехсоттысячным войском на каком-то холме и глядя на двинувшийся против него римский отряд, не превышавший четырнадцати тысяч, самодовольно заметил: "Этих людей слишком много для посольства и слишком мало для битвы". Но не успело зайти солнце, как он на опыте убедился, что их было достаточно много для того, чтобы нанести ему неисчислимые потери и обратить его в бегство '^. Бесчисленны примеры, свидетельствующие о том, сколь неравны по своим силам множество и мужество. Поэтому, во-первых, следует принять как несомненнейший и безусловно доказанный факт, что самое главное и основное для достижения величия королевства или другого государства -- это воинственный по своей природе и по своему характеру народ. Второе же -- скорее избитая, чем правильная сентенция, гласящая, что "деньги -- это главная сила войны", впрочем, так и есть, если у народа слабого и изнеженного не хватает сил в мускулах. Правильно ответил Солон Крезу '^, который хвастался перед ним своим золотом: "Но если, царь, явится кто-нибудь, кто лучше тебя владеет оружием, то ему, конечно, и достанется все это золото". Поэтому любой государь или государство, чьи подданные по своей природе и характеру недостаточно мужественны и воинственны, должны весьма трезво оценить свои возможности; и, наоборот, государи, правящие мужественными и храбрыми народами, должны быть вполне уверены в своих силах, если в остальном они достаточно надеются на себя. Что же касается наемных войск (а к этому средству обычно прибегают тогда, когда не хватает собственных), то здесь множество примеров с полной очевидностью и ясностью показывает, что любое государство, опирающееся на наемников, сможет, вероятно, на короткое время раскинуть пошире крылья над своим гнездом, но очень скоро эти крылья сломаются. 2. Благословения Иуды и Иссахара никогда не встречаются вместе, и никогда один и тот же народ или племя не бывает одновременно и "львенком" и "ослом", гнущимся под тяжестью поклажи '^. И никогда народ, задавленный налогами, не станет мужественным и воинственным. Не подлежит сомнению, что налоги, установленные со всеобщего согласия, не так угнетающе и тягостно действуют на подданных, как те, которые вводятся по произволу правителя. Это можно ясно увидеть на примере так называемых акцизов, формы налогового обложения, существующей в Нидерландах, и отчасти на примере того, что в Англии называют субсидиями '^. Ведь нужно иметь в виду, что речь идет о моральном состоянии людей, а не о достатке. Налоги же, которые платятся с общего согласия, и те, которые устанавливаются повелением власти, будучи с материальной точки зрения равнозначными, обладают, однако, совершенно различным моральным воздействием на психологию подданных. Поэтому нужно сделать вывод, что народ, обремененный налогами, не способен повелевать. 3. Если государства стремятся достигнуть величия, то им следует принять самые тщательные меры для того, чтобы помешать чрезмерному росту численности знати, патрициев и тех, кого мы называем благородными. Ведь такой рост знати приводит к тому, что простой народ находится в унижении и презрении, становясь лишь рабами знати и рабочей силой. Нечто подобное происходит при порубках леса: если оставить больше, чем нужно, пней и старых деревьев, то здоровый и чистый лес здесь не вырастет вновь, но большая часть его выродится в чахлый кустарник. То же самое происходит и с народами: там, где знать становится слишком многочисленной, простой народ будет слабым и малодушным, и дело в конце концов дойдет до того, что даже один человек из ста не будет способен носить оружие, особенно если иметь в виду пехоту, составляющую, как правило, основную силу войска. В результате население большое, а военные силы ничтожны. Яснее всего сказанное мною подтверждается на примере Англии и Франции. Хотя Англия значительно меньше Франции и по территории, и по численности населения, однако в военных столкновениях с пей она почти всегда оказывалась победительницей; и это происходило именно по той самой причине, что английские йомены и люди низшего сословия способны к военной службе, французские же крестьяне нет. В этом отношении удивительно мудрым и глубоким было введение Генрихом VII, королем Англии (о чем мы более подробно говорили в истории его жизни), порядка, устанавливавшего небольшие имения и земледельческие фермы с примыкающим к ним небольшим участком земли, который не мог быть отчужден от них '^ Это делалось для того, чтобы можно было иметь достаточные средства для более или менее зажиточного существования, и для того, чтобы земля обрабатывалась ее собственниками или в крайнем случае арендаторами, а не наемными работниками, или батраками. Именно таким путем любая страна сможет заслужить те слова, которые говорит Вергилий о древней Италии: Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем '". Не следует обходить вниманием и ту часть населения, которая специфична, пожалуй, только для Англии и, насколько я знаю, не встречается больше нигде, за исключением, может быть, только Польши; речь идет о барской челяди. Даже самые последние из этой категории населения ничем не уступают крестьянам в том, что касается службы в пехоте. Поэтому совершенно несомненно, что все это великолепие и пышное гостеприимство, множество слуг и всяческой челяди, столь обычные у английской знати и дворянства, в конце концов значительно способствуют увеличению военного могущества страны. Наоборот, замкнутый, скромный, стремящийся не привлекать к себе внимание образ жизни знати подрывает военные силы страны. 4. Нужно при любых обстоятельствах приложить все усилия к тому, чтобы это Навуходоносорово древо монархии имело достаточно толстый и крепкий ствол, дабы иметь возможность поддерживать свои ветви и листву, т. е. чтобы число полноправных граждан было вполне достаточным для того, чтобы держать в повиновении жителей покоренных стран '^. Поэтому вполне готовы и способны достигнуть величия те государства, которые легко и свободно предоставляют другим права гражданства. Во всяком случае не имеет никакого основания убеждение в том, что манипул воинов, сколь бы мужественными и умными они ни были, может обуздать и держать в повиновении огромные и обширнейшие области. Это, может быть, и возможно на какое-то короткое время, но долго продолжаться не может. Спартанцы очень скупо и с большим трудом принимали новых граждан. Поэтому, до тех пор пока они осуществляли свое господство на маленькой территории, их положение было прочным и устойчивым, но, как только они начали расширять свои границы и стремиться господствовать на более обширном пространстве, чем то, на котором коренные спартанцы могли легко подавить волнения иноземцев, их могущество сразу рухнуло. Никогда ни одно государство не открывало такого широкого доступа новым гражданам, как римская республика. Поэтому и счастливая судьба государства вполне отвечала этому столь мудрому установлению, ибо Рим превратился в самую могущественную и обширную державу в мире. Римляне очень легко и широко предоставляли права гражданства в их полной форме, т. е. не только право торговли, вступления в брак и наследования, но и право избирать и быть избранным на почетные должности; и эти права опять-таки предоставлялись не только отдельным лицам, а целым семьям, даже городам, а иной раз и целым государствам. Сюда нужно прибавить и обычай основывать колонии, благодаря которым насаждалось римское начало на чужеземной почве. Если сопоставить эти два института, то можно без колебания утверждать, что не римляне распространились по всему миру, а, наоборот, весь мир слился с римлянами, а такой путь расширения власти и влияния державы является самым надежным и безопасным. Приходится довольно часто удивляться тому, что Испания, обладая таким малочисленным коренным населением, смогла распространить свою власть на столько провинций и государств. Но сама Испания во всяком случае должна считаться стволом достаточно большого дерева, поскольку она занимает несравненно более обширные пространства, чем Рим и Спарта в начале своей истории. И хотя испанцы обычно очень скупо предоставляют права гражданства, они делают нечто очень близкое к этому -- свободно принимают к себе на военную службу любого иностранца, мало того, нередко поручают им даже верховное командование армией на войне. Однако, как мне кажется, в последнее время они обратили внимание на то, что им явно не хватает коренного населения, и стремятся теперь исправить положение, как об этом можно судить на основании опубликованной в этом году Прагматической санкции '^ 5. Точно доказано, что ремесла, которыми занимаются сидя в закрытом помещении, а не на открытом воздухе, все эти тонкие и точные работы, требующие скорее ловкости и искусства пальцев, чем физической силы, по своей природе несовместимы с воинственным складом характера. Вообще воинственные народы предпочитают праздный образ жизни, и для них опасности на войне куда менее страшны, чем труд. Если мы хотим поддерживать в них этот воинственный дух, мы не должны слишком сильно подавлять их природный характер. Поэтому Спарте, Афинам, Риму и другим древним государствам очень сильно помогло то, что все подобного рода работы осуществлялись не свободными, а главным образом рабами. Однако с принятием христианского закона рабство почти полностью отмерло. Остается в таком случае передать развитие всех этих ремесел исключительно в руки одних чужеземцев, которых и следует поэтому привлекать в страну или по крайней мере не чинить препятствий к их переселению. Коренное же население должно состоять из трех групп людей: земледельцев, свободных слуг и ремесленников, занимающихся простым физическим трудом, требующим сильных и крепких мускулов, например кузнецов, каменотесов, плотников и т. п., не считая находящихся на военной службе. 6. Но более всего способствует достижению величия государства особая любовь и пристрастие народа к военному делу, которые становятся для него его славой и честью, основным делом жизни, пользующимся особым почетом. Все, что было нами сказано до сих пор, относится лишь к способностям и склонностям к военным занятиям; но зачем были бы нужны способности, если их не применять на практике и не приводить в действие? Рассказывают, что Ромул (хотя, может быть, это и выдумка) завещал своим гражданам превыше всего ставить военное дело, предсказывая, что это сделает их город столицей всего мира ^. Вся структура спартанского государства, хотя, может быть, и не слишком разумно, однако же весьма тщательно, была построена так, что вела к одной единственной цели: сделать из граждан воинов. Так обстояло дело и в Персии, и в Македонии, хотя, быть может, не столь последовательно и не такое продолжительное время. Британцы, галлы, германцы, готы, саксы, норманны и некоторые другие народы на определенное время целиком посвящали себя военным занятиям. Турки, которых в немалой степени поощряет к этому и их религиозный закон, до сих пор сохраняют аналогичную практику, однако в настоящее время их военные силы пришли в значительный упадок. В христианской Европе существует лишь один народ, до сих пор сохраняющий и поддерживающий такую практику, -- это испанцы. Но мысль о том, что человек добивается наибольшего успеха в том деле, которым он больше всего занимается, настолько ясна и очевидна, что вообще не нуждается в словах. Достаточно будет сказать, что народ, не занимающийся специально военным искусством, не отдающий ему все свои силы и помыслы, должен вообще оставить всякую надежду на то, что сколько-нибудь значительное усиление величия державы явится само собой, без всяких усилий с его стороны; наоборот, совершенно очевидно, что те народы, которые посвятили изучению военного искусства значительное время (а именно так обстояло дело у римлян и турок), достигли удивительного прогресса в усилении могущества своей державы. Более того, даже те народы, военная сила которых процветала в течение одного только века, достигли тем не менее за это единственное столетие такого величия государства, что смогли сохранить его и спустя много лет после того, как их военное мастерство и опыт уже ослабели. 7. С предыдущим предписанием тесно связано другое, требующее от государства таких законов и традиций, которые бы всегда могли предоставить ему законную причину или по крайней мере предлог для применения вооруженной силы. Ведь какое-то врожденное чувство справедливости, заложенное в душе человека, не разрешает начать войну, которая несет с собой столько страданий, если нет на то важной или по меньшей мере благопристойной причины. Турки всегда располагают готовой причиной, которая в любой момент дает им возможность начать войну: такой причиной для них является требование распространения их религиозного закона. Хотя у римлян полководцы удостаивались величайшей славы, если им удавалось расширить границы империи, однако сами римляне никогда не начинали войну только по одной этой причине -- чтобы расширить территорию. Так пусть же всякое государство, стремящееся к господству над другими, возьмет себе за правило остро и живо реагировать на любое враждебное действие, будь то по отношению к пограничному населению, или к купцам, или к государственным чиновникам, немедленно, не мешкая, отвечая на первую же провокацию. Точно так же оно должно всегда быть готовым немедленно послать военную помощь любому из своих союзников. Именно так всегда поступали римляне: если иной раз на тот или иной союзный им народ, находившийся одновременно в оборонительном союзе с другими государствами, нападали враги и он вынужден был просить помощи у нескольких государств, римляне всегда приходили раньше всех, не желая уступить никому славу и честь этого дела. Что же касается войн, которые велись в древности ради поддержки государств с более или менее сходной политической организацией (а среди таких государств всегда существует какое-то молчаливое согласие), то я не знаю, какие законные основания они имели. Таковы были войны римлян во имя того, чтобы восстановить свободу Греции; таковы же были войны, предпринимавшиеся лакедемонянами и афинянами во имя того, чтобы устанавливать или свергать демократии и олигархии '^; таковы же были и вторжения в другие государства, предпринимавшиеся в разное время республиками или государями под предлогом защиты их граждан или освобождения их от тирании. Для той цели, которую мы преследуем в настоящее время, вполне достаточно установить, что ни одно государство не должно надеяться на усиление своего могущества и величия, если оно постоянно не будет готово немедленно выступить с оружием в руках по любому справедливому поводу. 8. Никакой организм, будь то естественный или политический, не может сохранить своего здоровья, если он остается в бездействии. Для любого государства таким целительным упражнением является справедливая и почетная война. Правда, гражданская война -- это лихорадочный жар, но внешняя война подобна теплу, вызванному движением тела, в высшей степени полезному для его здоровья. Ленивый и сонный мир ослабляет и изнеживает дух, развращает нравы. И какое бы влияние ни оказывал мир на благополучие того или иного государства, для величия последнего, без всякого сомнения, важно, чтобы оно всегда было вооружено и готово к бою. К тому же старое, заслуженное войско, продолжая свою службу, хотя и требует, несомненно, больших расходов и затрат, однако же является для государства своего рода арбитром в его спорах с соседями или по крайней мере придает ему во всех его делах особый вес. Это особенно хорошо можно увидеть на примере испанцев, которые уже в течение 120 лет содержат войска ветеранов в некоторых частях страны, хотя и не всегда в одних и тех же. 9. Господство на море -- это залог прочности монархии. Цицерон, говоря в письме к Аттику о подготовке Помпея к войне с Цезарем, пишет: "Замысел Помпея полностью воспроизводит мысль Фемистокла: он считает, что тот, кто господствует на море, господствует над всем" ^. И вне всякого сомнения, Помпей сумел бы измотать и полностью разбить Цезаря, если бы он из пустой самоуверенности не отказался от своего плана. Множество примеров показывает нам, какую важную роль могут сыграть морские сражения. Битва при Акции определила, кому будет принадлежать власть над миром, битва при Курсоларских островах обуздала зарвавшихся турок '^. Сколько раз победы в морских сражениях приносили и окончательную победу в войне, но это случалось лишь тогда, когда от их исхода зависела судьба всей войны. Во всяком случае не вызывает ни малейшего сомнения, что тот, кто господствует на море, может действовать совершенно свободно и получить от войны столько, сколько он захочет; тогда как, наоборот, тот, кто одерживает победу с помощью сухопутных сил, несмотря на это, часто оказывается в очень сложном и затруднительном положении. И если в наши дни у нас, европейцев, морское могущество, являющееся наследственным достоянием нашего Британского королевства, имеет огромное значение для достижения господствующего положения в мире (гораздо большее, чем это где-нибудь или когда-нибудь имело место), то это прежде всего потому, что большинство европейских государств не являются чисто континентальными, но в значительной мере окружены морем;. а кроме того, сокровища и богатства обеих Индий достаются тому, кто господствует на море. 10. Можно считать, что современные войны приносят, мало славы и почета их участникам сравнительно с тем, что выпадало обычно в древние времена на долю воинов. В паше время существует несколько почетных военных орденов, предназначенных, очевидно, для того, чтобы поощрять мужество, однако ими стали теперь награждать не только на войне, но и в мирное время. Точно так же у нас существуют и различные изображения на родовых гербах, и дома призрения для старых, заслуженных воинов и инвалидов и т. п. Но древние в тех местах, где были одержаны победы, сооружали трофеи, воздвигали величественные памятники павшим в бою, произносили хвалебные речи на похоронах, награждали воинов гражданскими и военными венками '", наконец, сам титул императора, который позднее величайшие государи заимствовали у военных вождей, и торжественные триумфы в честь полководцев после победного окончания войны, а кроме того, щедрые награды и подарки воинам, которые они получали по окончании службы, -- все эти награды и поощрения были столь многочисленны, столь велики и приносили такой блестящий почет и славу, что могли разжечь страсть к воинской службе и к боевым подвигам даже в самых холодных и ледяных сердцах. И среди всех этих, в высшей степени разумных и благородных, установлений на первое место нужно поставить обычай справлять триумф, который для римлян не был каким-то пустым, помпезным зрелищем, а заключал в себе три важных момента: славу и почет вождей, обогащение государственной казны за счет добычи, захваченной у врагов, и денежные награды для воинов. Однако тот почет, который приносит с собой триумф, может быть неприемлем в условиях монархии, за исключением того случая, когда он оказывается самому государю или его сыновьям; именно так обстояло дело в императорском Риме, ибо императоры только за собой и своими сыновьями оставляли право триумфа за победы в войнах, в которых они лично участвовали, предоставив другим полководцам лишь право на триумфальные одежды и отличия. Приведем в заключение следующие слова Священного писания: "Никто, как бы он ни старался, не прибавит себе роста ни на один локоть" ^°; но здесь речь идет о ничтожных масштабах человеческого тела; в огромных же масштабах целых государств и республик короли и владыки имеют возможность увеличить могущество державы и раздвинуть ее границы. Ибо если они будут мудро вводить в действие те законы, установления а порядки, которые мы назвали здесь, равно как и другие, аналогичные им, то они смогут заложить основы величия государства, плоды которого достанутся их потомкам и грядущим поколениям. Но об этом редко говорят во дворцах королей, оставляя, как правило, эту задачу на волю судьбы. Вот что мы считали нужным в настоящее время сказать о расширении границ державы. Зачем же мы стали рассуждать об этом, если, как считают, римская монархия была последней мировой державой? Но ведь если мы решили быть верными поставленной нами цели и нигде не отклоняться от намеченного пути, то, поскольку задача усиления и возвеличения державы была названа нами третьей среди трех основных задач политики, ее нельзя было вообще оставить без рассмотрения. Таким образом, остается рассмотреть второй неисследованный вопрос из двух, намеченных нами, а именно вопрос о всеобщей справедливости, или об источниках права. Все те, кто писал по правовым вопросам, рассматривали их либо с философской, либо с юридической точки зрения. Философы говорят много прекрасных, но весьма далеких от практической пользы вещей. Юристы же, подчиняясь требованиям законов своей страны, а также римского или канонического права, не могут высказать независимого, свободного мнения, а говорят так, как будто они закованы в кандалы. Совершенно очевидно, что подлинное изучение этой области доступно, собственно, только политическим деятелям, которые прекрасно знают природу человеческого общества, общественного блага, естественной справедливости, знают нравы различных народов,: различные формы государства и поэтому могут выносить' суждение о законах на основе принципов и положений' как естественной справедливости, так и политики. Поэтому ' обратимся сейчас к исследованию источников справедливости и общественной пользы и в каждой отдельной области права постараемся выявить некий символ и идею справедливого, на основании которой всякий, у кого есть желание и время, смог бы оценить достоинства законов ^ того или иного отдельного государства и попытаться их. исправить. По установленному нами порядку мы приведем' пример такого исследования. ОБРАЗЕЦ ТРАКТАТА О ВСЕОБЩЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ, ИЛИ ОБ ИСТОЧНИКАХ ПРАВА, В ОДНОЙ ГЛАВЕ, В ФОРМЕ АФОРИЗМОВ Вступление Афоризм I В гражданском обществе господствует или закон, или насилие. Но насилие иногда принимает обличье закона, и иной закон больше говорит о насилии, чем о правовом равенстве. Таким образом, существуют три источника несправедливости: насилие, как таковое, злонамеренное коварство, прикрывающееся именем закона, и жестокость самого закона. Афоризм II Основание, на котором держится частное право, таково. Кто совершает несправедливость, получает в результате пользу или удовольствие, но создает опасность прецедента. Остальные не получают от этого действия ни пользы, ни удовольствия, но в то же время считают, что опасность прецедента касается и их самих. Поэтому они легко приходят к выводу о необходимости законов для того, чтобы предохранить себя от несправедливостей и обид, которые могут поочередно коснуться каждого. Если же в результате определенных условий эпохи и общего характера преступлений окажется, что какой-нибудь закон угрожает интересам более значительной и более могущественной группы людей, чем та, интересы которой он охраняет, то эта группировка уничтожает закон, и это случается довольно часто. Афоризм III Частное право находится под покровительством и опекой общественного права. Ведь закон заботится о гражданах, власти же -- о законах. Авторитет властей зависит от величия державы, от всего политического строя и основополагающих законов. Поэтому, если устои государства крепки и здоровы, законы принесут немало пользы, в противном случае они мало смогут помочь гражданам. Афоризм IV Но общественное право существует не только для того, чтобы быть своего рода стражем частного права, охранять его от нарушения и положить конец несправедливостям; оно распространяется также и на религию, армию, общественный порядок, благоустройство, богатство, наконец, вообще на все, что имеет отношение к благу государства. Афоризм V Главная и единственная цель, которую должны преследовать законы и на достижение которой они должны направлять все свои постановления и санкции, -- это счастье граждан. Эта цель будет достигнута, если благочестие и религия поставят их на правильный путь, если будут процветать достойные нравы, если армия будет надежной защитой от врага, если законы будут охранять граждан от несправедливости отдельных лиц и от мятежей, если граждане будут повиноваться приказаниям властей, если они будут жить и процветать в достатке и изобилии. Главной силой и орудием для достижения этих целей являются законы. Афоризм VI Лучшие законы достигают осуществления этой цели, большинство же из них оказываются неспособными к этому. Ведь законы удивительно резко различаются между собой: одни из них превосходны, другие посредственны, третьи вообще никуда не годятся. Поэтому мы хотим по мере наших возможностей показать, что некоторые законы должны стать своего рода "законами законов", и определять, что в каждом отдельном законе хорошо и что плохо. Афоризм VII Прежде чем перейти к самому своду законов частного права, мы хотим в нескольких словах перечислить достоинства и значение законов вообще. Закон можно считать хорошим в том случае, если смысл его точен, если требования его справедливы, если он легко исполним, если он согласуется с формой государства, если он рождает добродетель в гражданах. О ГЛАВНОМ ДОСТОИНСТВЕ ЗАКОНОВ -- ИХ ТОЧНОСТИ Афоризм VIII Точность настолько важна для закона, что без этого он не может быть справедливым. Ведь "если труба издаст неверный звук, кто поднимется на сражение?" '^. Подобным же образом, если неверный голос издаст закон, кто станет повиноваться ему? Поэтому, прежде чем нанести удар, закон должен сначала предупредить об этом. Ведь правильно сказано, что "лучшим является тот закон, который оставляет как можно меньше решению судьи" ^. Именно этому способствует точность закона. Афоризм IX Неточность законов бывает двоякого рода: во-первых, когда вообще не существует никакого закона; во-вторых, когда закон двусмыслен и неясен. Прежде всего следует сказать о случаях, о которых ничего не говорится в законе, чтобы и здесь найти какую-то меру точности. О СЛУЧАЯХ, НЕ ОГОВОРЕННЫХ В ЗАКОНЕ Афоризм Х Человеческая мудрость слишком ограниченна и не может предусмотреть все случаи, которые могут возникнуть с течением времени. Поэтому не так уж редко возникают новые и не оговоренные в законе случаи. В таких ситуациях возможны три выхода: либо обращение к аналогичным случаям, либо использование прецедентов, хотя еще и не зафиксированных законом, либо решение, выносимое уважаемыми людьми по их усмотрению и здравому суждению, будь то в преторских или цензорских судах. ОБРАЩЕНИЕ К АНАЛОГИЧНЫМ СЛУЧАЯМ И РАСШИРЕНИЕ СФЕРЫ ДЕЙСТВИЯ ЗАКОНОВ Афоризм XI В тех ситуациях, которые не оговорены законом, юридическая норма должна выводиться из аналогичных случаев, но делать это следует осторожно и обдуманно. Здесь следует придерживаться следующих правил: "Пусть разумные соображения будут плодотворны, обычай же бесплоден и неспособен создавать прецеденты". Поэтому то, что принято вопреки законным основаниям либо на неясных основаниях, не должно иметь последствий. Афоризм XII Великое общественное благо привлекает к себе случаи, не оговоренные законом. Поэтому если какой-то закон эффективно и ощутимо заботится о благе государства, то необходимо дать ему возможно более широкое и всеобъемлющее толкование. Афоризм XIII Жестоко терзать законы для того, чтобы получить возможность терзать людей. Поэтому не следует распространять действие уголовных законов, а тем более законов, требующих смертной казни, на новые проступки. Если же мы имеем дело с давно известным и оговоренным в законе преступлением, но его преследование создает новый казус, не предусмотренный законом, то следует скорее отойти от требований права, чем оставить преступление безнаказанным. Афоризм XIV В постановлениях, которые прямо отвергают общее право (особенно в случаях, часто встречающихся и давно имеющих место), не следует по аналогии переходить к случаям, обойденным в законах. Ведь если государство могло долго существовать без полного закона, к тому же, когда речь шла об очевиднейших вещах, то не так уж страшно, если случаи, не нашедшие отражения в законе, подождут некоторое время, пока не будет издан новый законодательный акт. Афоризм XV Постановления, заведомо временные и явившиеся результатом особых обстоятельств, в которых находилось тогда государство, при изменении этих обстоятельств должны привлекаться лишь в тех случаях, которые в них предусмотрены; и было бы неправильно пытаться так или иначе применить их к случаям, не упомянутым в законе. Афоризм XVI Решение, основанное на прецеденте, не .должно само служить прецедентом, но следует ограничиться лишь самыми близкими ситуациями. В противном случае мы постепенно скатимся к ситуациям, не имеющим ничего общего с первоначальной; и произвол, остроумие и изворотливость юристов будут иметь большее значение, чем авторитет закона. Афоризм XVII Следует свободнее давать расширительное толкование законам и постановлениям, выраженным в сжатых и кратких формулах. В тех же случаях, когда законы и постановления перечисляют отдельные случаи, такое расширительное толкование должно применяться осторожнее. Ведь подобно тому как исключение укрепляет силу закона применительно к случаям, не составляющим исключения, точно так же и перечисление конкретных случаев ослабляет эту силу применительно к случаям, не перечисленным в законе. Афоризм XVIII Постановление, разъясняющее предыдущий закон, закрывает пути его распространения, после чего становится невозможным дальнейшее расширение смысла и того и другого. И судья не должен давать "сверхрасширительного" толкования закона там, где расширительное толкование уже осуществлено в самом законе. Афоризм XIX Традиционные формулы и акты не могут быть распространены по аналогии на другие случаи. Ведь переход от действия, освященного обычаем, к действию произвольному приводит к утрате самой природы формального акта, а введение новых элементов разрушает величие старого. Афоризм XX Весьма легко распространить закон на случаи, возникшие после его принятия и не существовавшие в то время, когда закон создавался. Ведь если какой-то случай не мог получить законодательного выражения, поскольку он тогда вообще не имел места, то опущенный случай приравнивается к выраженному законом, если он близок к нему по своей сущности. Но о распространении закона на случаи, не оговоренные в нем, сказано достаточно. А теперь нужно сказать об использовании прецедентов. О ПРЕЦЕДЕНТАХ И ИХ ИСПОЛЬЗОВАНИИ Афоризм XXI Теперь необходимо поговорить о прецедентах, которые служат источником права, когда положения закона оказываются недостаточными. В своем месте мы будем говорить и об обычае, который является определенным видом закона, и о прецедентах, которые благодаря частому повторению стали обычаем и своего рода неписаным законом. Здесь же мы говорим о тех прецедентах, которые встречаются редко и случайно и еще не приобрели силы закона; о том, при каких обстоятельствах и с какими оговорками следует искать в них юридическую норму, когда положения закона оказываются недостаточными. Афоризм XXII Следует искать прецеденты в счастливых и спокойных эпохах, а не в эпохах господства тирании, борьбы партий и полной распущенности и произвола. Прецеденты, заимствованные из таких эпох, незаконны по своему происхождению и скорее вредны и опасны, чем поучительны. Афоризм XXIII Следует признать более надежными прецеденты из более близких к нам времен. Ведь нет никаких оснований не повторить то, что произошло незадолго перед этим, не вызвав никаких неприятных последствий. Однако прецеденты из недавнего прошлого не обладают достаточным авторитетом. Когда же дело касается изменения к лучшему, новейшие прецеденты оказываются в гораздо большей степени проникнутыми духом своего времени, чем подлинным разумом. Афоризм XXIV Прецеденты же более древние следует принимать весьма осторожно и разборчиво, поскольку время многое меняет, так что, если по времени нечто кажется древним, по своему возбуждающему действию и расхождению с настоящим оно оказывается совершенно новым. Поэтому лучшими оказываются прецеденты, заимствованные из времени промежуточного между древностью и новой эпохой или из такого периода, который больше всего похож на настоящий, а они подчас встречаются не в ближайших к нам временах, а в более отдаленных. Афоризм XXV Нужно держаться в границах прецедента или лучше около них и ни в коем случае не выходить за их пределы. Ведь там, где не существует установленных законом критериев, все должно вызывать подозрение. Поэтому, подобно тому как это происходит в сложных и неясных случаях, следует продвигаться с величайшей осторожностью. Афоризм XXVI Нужно быть очень осторожным с отрывочными и сокращенными изложениями прецедентов, следует рассматривать каждый прецедент целиком и во всем процессе. Ибо если неразумно судить о части закона, не изучив его весь целиком, то уже тем более должны быть основания применить тот же принцип к прецедентам, использование которых может быть весьма двусмысленным, если они не точно соответствуют данной ситуации. Афоризм XXVII Чрезвычайно важно знать, через чьи руки прошли прецеденты и кем были санкционированы. Ведь если это всего лишь творчество писцов и секретарей, если они приняты в повседневном судопроизводстве явно без ведома высших инстанций или если они обязаны своим существованием народу, учителю всех заблуждений, их следует отвергнуть как не имеющих никакой ценности. Если же они рассматривались сенаторами, судьями или в верховных судах, так что неизбежно получили хотя бы молчаливое одобрение судей, то они имеют больше авторитета. Афоризм XXVIII Следует признать более важными те прецеденты, которые были обнародованы, даже если они и не нашли достаточного применения на практике: ведь они все же были предметом дискуссий и обсуждений. Те же прецеденты, которые остались как бы погребенными на полках архивов и преданы забвению, имеют меньше значения. Ведь прецеденты подобны воде: они полезны тогда, когда не застаиваются. Афоризм XXIX Прецеденты, касающиеся законов, не следует искать в сочинениях историков; гораздо плодотворнее обращение к публичным актам и достаточно подробным и достоверным сообщениям. Ведь у историков, даже самых лучших, к несчастью, вошло в обычай не задерживаться достаточно долго на изложении законов и юридических актов; и если даже почему-то кто-нибудь проявит в этом деле больше честности и добросовестности, он все равно бывает очень далеким от истины. Афоризм XXX Следует с большой осмотрительностью принимать те прецеденты, которые были отвергнуты их же эпохой или эпохой, непосредственно следующей за ней. Ведь этот факт свидетельствует не о том, что люди когда-то их использовали, но, наоборот, о том, что, познав их на опыте, они отказались от них. Афоризм XXXI Прецеденты должны давать советы, а не приказывать и повелевать. Поэтому их следует использовать так, чтобы авторитет прошлого применялся к нуждам настоящего. Но о том, что дают нам прецеденты, когда закон оказывается недостаточным, сказано достаточно. А теперь нужно сказать о преторских и цензорских судах. О СУДАХ ПРЕТОРСКИХ И ЦЕНЗОРСКИХ Афоризм XXXII Когда закон недостаточен, необходимы постановления и решения, выносимые достойными людьми по здравому размышлению и своему усмотрению. Ведь закон (как было сказано выше) не может удовлетворить всем случаям, но учитывает лишь те, которые встречаются особенно часто. А время, мудрее которого, как говорили древние, нет ничего, ежедневно создает все новые и новые случаи. Афоризм XXXIII А между тем новые случаи возникают как в уголовной практике, где они требуют наказания, так и в гражданской, где речь идет уже о помощи. Суды, разбирающие уголовные дела, мы называем цензорскими, разбирающие же гражданские дела -- преторскими. Афоризм XXXIV Цензорские суды должны обладать правом и возможностью не только наказывать за новые проступки, но и усиливать установленные законом кары за старые проступки, если случай окажется из ряда вон выходящим и чудовищным (только это не должна быть смертная казнь). Ведь все необычное -- тоже, по-своему, новое. Афоризм XXXV Подобным же образом преторские суды должны иметь возможность как оказывать помощь в борьбе с жестокостью закона, так и восполнять недостатки закона. Ведь если нужна помощь тому, кого закон обошел, то тем более нужно помогать тому, кого он ранил. Афоризм XXXVI Эти преторские и цензорские суды вообще должны сосредоточиться на рассмотрении случаев исключительных и необычных и не заниматься заурядными делами, чтобы случайно не опрокинуть закон, желая его дополнить. Афоризм XXXVII Пусть рассмотрение этих вопросов происходит только в судах высшей инстанции и не передается в низшие. Ведь право дополнять закон и расширять границы его применения или же смягчать его действие мало чем отличается от права издавать законы. Афоризм XXXVIII И эти суды должны состоять не из одного человека, а из нескольких. Решения их должны быть гласными, и судьи должны объяснять причины своего приговора; это необходимо делать открыто, в присутствии публики, чтобы свободу, вытекающую из самой власти, все же ограничить страхом перед общественным мнением. Афоризм XXXIX Не должно быть статей, требующих пролития крови, и пусть ни один суд не произносит смертного приговора, если у него нет на это известного и определенного закона. Ведь сам Бог сначала объявил о смерти, а уж потом навлек ее. И лишать жизни можно лишь того, кто уже заранее знал, что его проступок угрожает его жизни. Афоризм XL В цензорских судах следует дать третью возможность судьям, чтобы перед ними не стояла необходимость либо оправдать, либо осудить; они должны получить возможность не выносить решения, если обстоятельства дела не ясны. Кроме того, цензорские суды должны не только налагать наказания, но и делать порицания, т. е. выносить решения, не требующие наказания, а либо ограничивающиеся выговором и поучением, либо просто заставляющие обвиняемых краснеть от стыда за свой поступок. Афоризм XLI В цензорских судах должны наказываться и сами попытки совершить какое-то значительное преступление, и преступные акты, не доведенные до конца, даже в том случае, если они не имели определенного результата; это должно стать практикой и важнейшей задачей этих судов, так как строгость требует наказывать преступления еще в зачатке, а милость -- мешать их свершению, наказывая преступные действия еще тогда, когда они только готовятся. Афоризм XLII Особенно следует позаботиться о том, чтобы в преторских судах не оказывалась помощь в тех случаях, которые закон не столько упустил, сколько пренебрег ими как слишком незначительными, или посчитал недостойными исправления как слишком отвратительные. Афоризм XLIII Самое важное для точности законов (о которой мы ведем сейчас речь) -- не позволить преторским судам возомнить о себе так много и так зазнаться, чтобы под предлогом смягчения строгости законов подорвать или ослабить их силу и прочность, ставя все в зависимость от воли судьи. Афоризм XLIV Преторские суды ни под каким предлогом осуществления справедливости не должны обладать правом выносить решения вопреки существующим законам. Ведь если это произойдет, судья целиком превратится в законодателя и все будет зависеть от его произвола. Афоризм XLV Некоторые считают, что решение дел, основанное на справедливости и совести, и решение, основанное на точном соблюдении права, должны принадлежать одним и тем же судам, другие же считают, что такого рода решения должны быть достоянием различных судов. Вообще я считаю, что необходимо провести разделение судов, иначе мы не сможем предотвратить смешение юридических казусов; а если произойдет смешение их юрисдикций, то произвол подчинит себе закон. Афоризм XLVI Не случайно у римлян получили распространение преторские альбы '^, на которых были записаны и выставлены к общему сведению те принципы, которыми претор собирается руководствоваться в своей судебной деятельности. Следуя этому примеру, судьи в преторских судах должны составить для себя определенные (насколько это возможно) правила и выставить их ко всеобщему сведению. Ведь самый лучший закон тот, который как можно меньше оставляет на собственное решение судьи, а лучший судья тот, кто как можно меньше берет на себя. Однако мы поговорим более подробно об этих судах тогда, когда подойдем к тому месту, где речь идет о решениях судов. Здесь мы коснулись этого вопроса вскользь, насколько это помогает понять и дополнить то, что было обойдено в законе. ОБ ОБРАТНОЙ СИЛЕ ЗАКОНОВ Афоризм XLVII Есть и другой род дополнения тех случаев, которые были обойдены в законе, а именно когда один закон вносит поправки в предыдущий и одновременно рассматривает опущенные в нем случаи. Это имеет место в законах или постановлениях, которые, как обычно говорят, обладают обратной силой. Такого рода законы следует применять редко и с большой осторожностью: ведь Янус среди законов никому не приятен. Афоризм XLVIII Тот, кто хитростью и путем всяческих уловок пытается обойти и перетолковать и букву, и дух законов, достоин того, чтобы самому попасться в западню другого закона. Поэтому в таких случаях обмана и хитрых уверток справедливость требует, чтобы законы имели обратную силу и приходили друг другу на помощь, дабы тому, кто хитростью и коварством замышляет ниспровергнуть существующие законы, по крайней мере грозило наказание от будущих. Афоризм XLIX Законы, подкрепляющие и поддерживающие истинные цели актов и подлинный смысл документов против нарушения формальности и традиции, с полным основанием распространяются на прошлое. Ведь основной недостаток закона, имеющего обратную силу, состоит в том, что он нарушает установившийся порядок. Законы же, подобные только что названным, старающиеся поддержать и укрепить истинный смысл актов, стремятся к спокойствию и незыблемости того, что уже было совершено в прошлом. При этом не следует отменять уже принятые решения. Афоризм L Следует обратить внимание на то, что не только те законы, которые ослабляют действие принятых раньше постановлений, распространяются, как это считают, на прошлое, но и те законы, которые устанавливают какие-то запрещения или ограничения на будущее, неизбежно связанное с прошлым. Например, если бы какой-нибудь закон запретил некоторым ремесленникам продавать в дальнейшем свои изделия, то он, имея в виду будущее, действовал бы и на прошлое, ибо у этих людей нет возможности иным путем добывать себе средства к существованию. Афоризм LI Всякий объяснительный закон, хотя он и не упоминает о прошлом, все же, безусловно, имеет отношение к прошлому в силу самого факта объяснения. Ведь истолкование начинается не с момента объяснения, а оказывается как бы современным с самим законом. Поэтому следует вводить объяснительные законы только в тех случаях, когда они могут с полным основанием иметь обратную силу. На этом мы заканчиваем ту часть трактата, которая толкует о неопределенности юридических норм там, где вообще нет закона. Теперь нужно сказать о другой части, где речь идет о тех случаях, когда закон существует, но оказывается запутанным и неясным. О НЕЯСНОСТИ ЗАКОНОВ Афоризм LII Неясность законов может проистекать из четырех источников: она может быть результатом либо чрезмерного изобилия законов, особенно если сюда примешиваются устаревшие; либо двусмысленного или невразумительного и не очень отчетливого их изложения; либо небрежного или неумелого истолкования законов; либо, наконец, противоречивости и несовместимости судебных решений. О ЧРЕЗМЕРНОМ ИЗОБИЛИИ ЗАКОНОВ Афоризм LIII Пророк говорит: "Он обрушит на них сети" '^. Нет худших сетей, чем сети законов, особенно уголовных; они бесчисленны, с течением времени стали бесполезны, не освещают путь, а запутывают ноги путника. Афоризм LIV Существуют два способа создания нового закона. Первый -- усилить и подкрепить прежние законы аналогичного содержания и затем кое-что прибавить или изменить. Второй -- полностью уничтожить созданное до этого и поставить на его место совершенно новый закон. Последний способ, несомненно, лучше. Первый способ порождает сложные и запутанные решения, и хотя он вполне отмечает непосредственным нуждам, однако же наносит ущерб всему своду законов. Во втором случае, безусловно, необходимы значительно большая осторожность и внимание, тщательное размышление о самом законе; прежде чем внести закон, необходимо внимательно рассмотреть и взвесить все предшествующие законодательные акты. Но результатом этого явится в будущем прекрасная гармония всех законов. Афоризм LV У афинян существовал обычай ежегодно поручать комиссии из шести человек пересмотр противоречивых статей законов (называемых антиномиями). Те положения, которые было невозможно примирить между собой, передавались на обсуждение народного собрания, которое должно было вынести о них какое-то определенное решение. По этому примеру те, кто в том или ином государстве обладает властью издавать законы, должны раз в три года или в пять лет, или как это будет удобнее, пересматривать подобные антиномии. Предварительно они должны быть изучены специально избранными для этого людьми, которые должны будут представить затем свои рекомендации парламенту для того, чтобы принятое решение было утверждено и закреплено голосованием. Афоризм LVI Не следует слишком усердно прилагать излишних забот для того, чтобы с помощью тонких и изощренных логических операций примирить противоречащие друг другу статьи законов и, как говорится, "спасти все". Ведь это будет лишь умозрительная ткань, и, какой бы скромной и почтительной к существующим установлениям она ни казалась, ее придется все же признать вредной, ибо она делает весь свод законов пестрым и непрочным. Несомненно, лучше совершенно отбросить худшее и оставить только лучшее. Афоризм LVII Устаревшие и вышедшие из употребления законы, подобно антиномиям, должны по предложению тех же комиссий отменяться. Ведь если изданный в свое время закон вовремя не отменяется как вышедший из употребления, то такое пренебрежение к мерам против устаревших законов впечет за собой известную потерю авторитета и остальных законов, так что в результате происходит что-то подобное мучениям Мезенция '^: живые законы погибают в объятиях мертвых. И вообще необходимо остерегаться возникновения гангрены в законах. Афоризм LVIII Более того, преторские суды должны обладать правом выносить решения против устаревших законов и постановлений, не употребляющихся больше на практике. И хотя в свое время было неплохо сказано, что "никто не должен быть умнее закона" '^, однако не нужно забывать, что речь здесь идет о бодрствующих, а не о дремлющих законах. Право же устранять нежелательные последствия новых законов, в случае если эти последствия противоречат общественному праву, должно принадлежать не преторским судам, а государям, более авторитетным советам и другим высшим властям, которые должны своими эдиктами и актами, дабы не подвергать опасности благо государства, приостановить действие этих законов до тех пор, пока не будет созван парламент или какой-то иной орган, наделенный полномочиями отменять их. О НОВЫХ СВОДАХ ЗАКОНОВ (ДИГЕСТАХ) Афоризм LIX Если законы, нагромождаясь один на другой, выросли в огромные тома или если они так смешались и перепутались между собой, что необходимо рассмотреть их заново и свести в разумный и удобный для пользования свод, то эта работа должна быть выполнена прежде всего. Этот труд будет поистине героическим, а те кто возьмется за него, заслуженно и с полным правом будут считаться подлинными законодателями и реформаторами. Афоризм LX Для такого рода очищения законов или создания новых дигест следует выполнить следующие пять вещей. Во-первых, необходимо отбросить устаревшие законы, которые Юстиниан называл старинными сказками. Далее, необходимо, рассмотрев все антиномии, оставить наиболее разумные законы, противоречивые же уничтожить. В-третьих, рассмотрев гомойономии, т. е. законы, имеющие одинаковый смысл и по существу лишь повторяющие одно и то же, сохранить лишь те из них, которые наиболее полно и совершенно выражают мысль. В-четвертых, если какие-то из законов не дают четких определений, а лишь ставят вопросы, оставляя их нерешенными, то их также нужно исключить из свода. В-пятых, необходимо сократить и сжать текст законов слишком многословных и пространных. Афоризм LXI Вообще в новом своде законов было бы очень полезно поместить отдельно те, которые составляют общее право и существуют как бы во все времена, и, с другой стороны, постановления, присоединяемые к ним время от времени. Ибо в большинстве случаев в судебной практике существует большое различие между толкованием и применением общего права, с одной стороны, и отдельных постановлений -- с другой. Именно это сделал Требониан в "Дигестах" и в "Кодексе" ^. Афоризм LXII Предпринимая такого рода попытку возрождения законов и создания нового свода, необходимо точно сохранять выражения и формулы старинных законов и юридических сочинений, хотя бы это пришлось делать с помощью цитат и небольших фрагментов, которые затем нужно соединить в необходимом порядке. Ведь хотя, вероятно, было бы удобнее и даже, если смотреть на существо дела, лучше сделать это с помощью нового текста, не прибегая к такого рода сшиванию старых фрагментов, однако в законах важнее не стиль и манера изложения, а авторитет и древность, поддерживающая и создающая их. Иначе такого рода произведение может показаться скорее каким-то схоластическим творением -- всего лишь методом, а не сводом повелевающих законов. Афоризм LXIII Было бы разумно, составляя новый свод законов, не уничтожать совершенно старые сборники и не обрекать их на полное забвение, но сохранить их по крайней мере в библиотеках, не разрешая, однако, широкого и вольного их использования. По крайней мере в более или менее серьезных случаях было бы полезно проследить и изучить обновление и последовательную смену прежних законов. И несомненно, чрезвычайно важно придать новым законам величие древности. Однако этот новый свод законов должен быть обязательно утвержден теми, кто наделен в государстве законодательной властью, чтобы под предлогом пересмотра старых потихоньку не вводились новые законы. Афоризм LXIV Было "бы желательно, чтобы реформа законов предпринималась в такие эпохи, которые превосходят по уровню образования и науки древние времена, деяния и творения которых они пересматривают. Как раз деятельность Юстиниана свидетельствует о противоположном. Ведь нет ничего печальнее, чем уродовать и переделывать творения древних, основываясь на суждениях и интересах эпохи гораздо менее культурной и образованной. Однако часто бывает необходимым то, что не является самым лучшим. Итак, о неясности законов, вытекающей из чрезмерного и беспорядочного их нагромождения, сказано достаточно. А теперь нужно сказать о двусмысленном и неясном изложении законов. О СЛОЖНОМ И НЕЯСНОМ ИЗЛОЖЕНИИ ЗАКОНОВ Афоризм LXV Неясность изложения законов возникает или из их многословия и пространности, или, наоборот, из чрезмерной краткости, или из-за того, что преамбула закона противоречит самому закону. Афоризм LXVI Сначала нужно сказать о неясности законов, вытекающей из плохого изложения. Я не одобряю болтливости и растянутости в изложении законов, получивших теперь распространение. Они ни в коем случае не дают возможности достичь ясного выражения целей и намерений законов, скорее наоборот. Когда, например, такой закон стремится рассмотреть и изложить каждый отдельный случай в соответствующих ему словах и выражениях, надеясь, что этим удастся достичь большей точности и определенности, на деле возникает множество вопросов относительно значений слов; в результате истолкование закона, исходящее из его смысла (а именно такое истолкование и самое здравое, и самое правильное), становится весьма затруднительным из-за словесной трескотни. Афоризм LXVII Но на этом основании не следует отдавать предпочтения и чересчур утрированной краткости и лапидарности стиля, будто бы придающей закону особое величие и повелительность; тем более этого следует избегать в наше время, а иначе может появиться закон, похожий на "Лесбосскую линейку" '^. Следовательно, нужно стремиться найти такие общие и в то же время достаточно определенные термины, которые, не излагая бы слишком подробно всех относящихся к закону случаев, достаточно ясно исключали все случаи, не относящиеся к нему. Афоризм LXVIII Однако в обычных законах и эдиктах политического содержания, где, как правило, не требуется консультации юристов, но каждый доверяет собственному пониманию, нужно все разъяснить более пространно, приспосабливаясь к пониманию простого народа и как бы показывая все пальцем. Афоризм LXIX И если бы мы могли следовать старинным обычаям, мы во всяком случае тоже не относились бы с одобрением к преамбулам законов, которые некогда считались бессмысленными, ибо в таком случае закон начинает спорить, вместо того чтобы приказывать. Но в наше время такого рода преамбулы чаще всего необходимы в тексте закона не столько для того, чтобы разъяснять его, сколько для того, чтобы убедить парламент принять закон и, с другой стороны, удовлетворить народ. Однако, насколько возможно, следует избегать введения преамбул и начинать текст закона сразу же с постановления. Афоризм LXX Хотя цель и смысл закона иной раз можно неплохо понять из вступлений и так называемых преамбул, однако они ни в коем случае не должны использоваться для расширительного его толкования. Ведь преамбула часто останавливается на некоторых из наиболее типичных и характерных примеров, тогда как сам закон охватывает гораздо более многочисленные случаи. Или наоборот, закон что-то уточняет и ограничивает, но основания для такого рода ограничения нет необходимости включать в преамбулу. Поэтому объем материала и границы применения закона следует искать в самом тексте закона, поскольку преамбула часто выходит за его пределы или слишком сужает его. Афоризм LXXI Существует один весьма порочный метод изложения закона. Речь идет о том, когда случай, ради которого издан закон, подробно излагается в преамбуле, а затем с помощью слова "таков" или какого-то другого в том же роде текст закона обращается вновь в преамбулу; и, таким образом, преамбула смешивается и сливается с самим законом, что приводит к его неясности и ненадежности, потому что обычно текст преамбулы изучается и взвешивается не столь внимательно, как текст самого закона. Мы подробнее поговорим об этом разделе, посвященном неточности законов, вытекающей из их плохого изложения, когда будем несколько позднее говорить об истолковании законов '^. О неясном же изложении законов сказано достаточно. Теперь следует сказать о способах разъяснения закона. О СПОСОБАХ РАЗЪЯСНЕНИЯ ЗАКОНА И УСТРАНЕНИИ ЕГО ДВУСМЫСЛЕННОСТИ Афоризм LXXII Существует пять способов разъяснения закона и устранения сомнений относительно его смысла. Это могут быть описания процессов, сочинения аутентичных авторов, вспомогательная литература, лекции, ответы или консультации юристов. Если все это будет достаточно хорошо организовано, то в нашем распоряжении окажутся надежные средства избежать неясности в толковании законов. ОБ ОПИСАНИЯХ ПРОЦЕССОВ Афоризм LXXIII Прежде всего приговоры, вынесенные на заседаниях верховных и королевских судов в особенно серьезных, а тем более спорных случаях, по делам в чем-то сложным и необычным, должны собираться самым тщательным и добросовестным образом. Ведь приговоры -- это якори законов, точно так же как законы -- якори государства. Афоризм LXXIV Собирать такого рода приговоры и заносить их в книги нужно следующим образом. Необходимо подробно описать сам случай, точно изложить принятое решение, приведя и те доводы в пользу данного приговора, которые были высказаны судьями. Не следует смешивать значение случаев, приводимых в качестве примеров, со значением главного случая. О речах же адвокатов не следует упоминать, если только в них нет каких-то исключительных фактов и мыслей. Афоризм LXXV Составителями такого рода описаний процессов и приговоров должны быть наиболее опытные и образованные адвокаты, которые должны получать за это щедрое вознаграждение за счет государства. Сами же судьи не должны браться за такие изложения, чтобы из пристрастия к собственному мнению и авторитету случайно не перейти границы простого доклада. Афоризм LXXVI Все эти процессы и приговоры должны излагаться в строго хронологическом порядке, а не систематизироваться по темам. Такого рода описания являются как бы своеобразной историей законов. И не только сами акты, но и время их возникновения могут многое сказать умному судье. ОБ АУТЕНТИЧНЫХ АВТОРАХ Афоризм LXXVII Весь свод права в своей совокупности должен складываться, во-первых, только из тех законов, которые составляют общее право; во-вторых, из основополагающих законов или статутов; в-третьих, из сборников описаний процессов и приговоров. Никакие другие сочинения, кроме названных выше, за очень небольшими исключениями