Текст дневников за период 31 декабря 1919 г. (13 января 1920 г.) - 4 (17) апреля 1920 публикуется по: АРАН. Ф. 518. Оп. 2. Д. 11. Л. 51 об. - 91 об. (автограф; чернила, карандаш).
Электронный вариант подготовлен по изданию: В.И. Вернадский, Дневники 1917-1921. Январь 1920 - март 1921 (Киев: Наукова думка, 1997).
Текст подготовил Мингалеев С.Ф.
Дата последней редакции 21 февраля 2000.
Текст пока что плохо вычитан!
(нет под руками книги).
Сегодня приехали в Новороссийск.1 Ясная катастрофа. Это не отрицают и Пав. Ив. [Новгородцев] и Демидов.
Ехали мы в офицерском переполненном вагоне; разговор идет уже совершенно иначе по отношению к офицерам, чем раньше. Хотели выгонять из вагона офицера, нас с Тим[ошенко], которые сели в вагон с разрешения начальника станции, - вагон был служебный; выпроваживали даму, которая оказалась представительницей Комитета помощи ДА. Настроение ясно совершенно иное к офицерам. Были у инж[енера] Кричевского, к.-д. и очень яркого сторонника ДА. Вошел офицер, шикарно одетый, с двумя дамами, требовать ночлега в переполненной квартире. Когда ему отказали - он стал говорить о неправильном отношении к защитникам: прийдут красные, и т. д. А они защищают от красных. Жена Кричевского вспылила, заявив, что один сын ее погиб на войне, другой в ДА и т. д.
Видел и говорил с Пав. Ив. [Новгородцевым]. Он, по моему мнению, как-то не сознает, что причина крушения ДА не случайная. Демидов в разговоре говорил мне, что он считает своей задачей проповедовать крестовый поход против большевиков. Но правильно ли это? Большевики все-таки сейчас так или иначе восстанавливают Россию. Разговор на эту тему с Пав[лом] Ив[ановичем] и Кричев[ским].
Оказывается, что та же мысль о спасении культуры устройством русских ученых за границей явилась, по словам П. И. [Новгородцева], у Астрова и особенно у Соф. Влад. [Паниной].
Положение Демид[ова] со своей миссией2 очень трудное. Он теперь хочет ехать через славянские земли. Сейчас этот вопрос несомненно станет на очереди. Видел здесь С. К. [Гогеля]. Совершенно опростился, сильно изменился и поддался. Уезжает в Крым, не колеблется. И он мечтает об отъезде в слав[янские] земли.
Ведь культура падает не только здесь во время катастрофы - но и у большевиков. Вчера мы были депутацией (я, де Метц, Шапошников и Тимошенко) у Богаевского. Богаевский принял очень любезно. Очень откровенен. Положение мрачно. Нельзя ожидать в скором времени какого-нибудь улучшения. Защищают линию Дона - но защитят ли? Сейчас здесь очень трудное положение. Отношение Деникина с Радой очень тяжелое и неприятное.3 По поводу поляков он указывал, что поляки наступают - взят Коростень и Двинск. О Киеве не знает. М[ожет] б[ыть], Киев, м[ожет] б[ыть], опять с новой властью, менял раз 10. Он - как будто - считает и польское занятие непрочным. Указывает на перехваченное письмо Троцкого о том, что после того, как они разобьют ДА и отправят ее к горам - он перебрасывает армию против поляков и затем придет на помощь большевикам Европы. Он считает, что они на Дону спасали школу - среднюю - но сейчас невозможно сохранить. Лучше уехать в слав[янские] земли временно для сохранения культуры и потом вернуться. В этом смысле он сделал и резолюцию на нашей бумаге. Надо торопиться ехать в Новороссийск, т. к. здесь (в Екатеринодаре) могут быть в ближайшее время очень серьезные и крупные события. Все правительство устроено и он думает, что сейчас надо обращаться к Лукомскому, который пока ведет дело.4
Здесь говорят об эвакуации греков - присылаются суда. Всего здесь есть 40 000 п[удов] угля, из них 18 000 получает "Иртыш", пришедший недавно из Владивостока. Видевшие капитана, никто не расспрашивал о Колчаке и сибирских делах - абсолютно не интересует.
9 часов вечера - неожиданно гроза - гром и молния перед Новым годом!
Поместился в домике железнодорожника. На всем готовом 250 р. в день - здесь помещаются инженеры, связанные с исследованием Днепра. Устроил нас ученик Ст. Прок. [Тимошенко] - инж[енер] Томилин.
Встретил Ю. А. Кистяковского. Он говорит о полном развале, ехал из Киева поздно. Через Хар[ьков] <протиснулся>, попал в Феодосию. Всюду на станциях тысячи солдат и офицеров - но все бегут и не хотят сражаться.
Вчера разговор о кролиководстве. Большое дело на Кубани у бар. Штейнгеля в Кубанской обл[асти]. Есть описание имения. Кролики чрезвычайно плодятся. Идет в дело мясо, мех, кости. Интересно обратить внимание на это для живого вещ[ества]. Взять и размножение кроликов в природных условиях, напр[имер] в Австралии, и искусств[енное] кролиководство (литературу).
Сегодня, в отчаянную погоду, под дождем все время выяснял положение, чтобы уехать - видел Степанова, Астрова, Малинина, гр. Панину и др. Завтра уходит "Ксения" - на нее можно попасть только по особому разрешению, без билетов. Малинин обещал дать такое удостоверение с подписью Лукомского. Не знаю - удастся ли.5
С ними и о нашем деле - в слав[янские] земли. С. Вл. [Панина] берет вопрос широко - о вывозе массы лиц, по категориям. По-видимому, все руководство переходит в руки англичан. Распорядителем назначен бар. Врангель, который ведет переговоры. Англичане дадут весь тоннаж и вывезут в известной очереди - в Египет, Кипр, Мальту. При не очень хорошем отношении к русской эмиграции, очень не хочется попасть в ее ряды и связать свое дело с их делом. По-видимому, в первую очередь поставлены: 1) больные и раненые солдаты и офицеры ДА, 2) семьи офицеров и отв[етственных] служащих ДА. Все будет поставлено в известный порядок - огромный план, сложный и малоразработанный. Вчера совещание Ос[обого] сов[ещания] под предс[едательством] Н. И. Астрова, а рядом с этим, накануне, такое же совещание у бар. Врангеля, который ничего не знал об астровском. Сегодня запрещен выезд мужчин до 50 лет. Масса старается всячески найти выход. Установлены пропуска ген. Корвин-Круковского: здесь говорят, что это аппарат для взяточничества. Сегодня вечером совещание, по словам Астрова, где будет обсуждаться и вопрос о Корв[ин]-Крук[овском]. Всюду невероятная кутерьма и очень неясная. Несомненно, делают все для усложнения положения, а не для ускорения. И в самую последнюю минуту делают ряд гадостей.
Слухи о том, что англичане хотят завладеть Новороссийском, как они завладели Батумом. Сегодня известие от Степанова о занятии Ростова: известие идет от лиц, приехавших из Екатеринодара; там вывешено объявление. Лица "правительства" ничего не знают! Особое совещ[ание] фактически все время собирается, как будто оно не распущено. Новгор[одцев] и Астров, по-видимому, имеют кое-какие надежды; Астр[ов] указывает на то, что сейчас идут через англичан (приехал Макк[индер] с огромными полномочиями),6 которые добиваются согласованных действий поляков, что может изменить положение очень резко. Пав. Ив. [Новгородцев] считает, что обе армии разлагаются и достаточно небольшой организованной группы, чтобы изменить положение. Как везде - оптимисты и пессимисты. Но я все-таки думаю, что важен масштаб совершающегося процесса, и в этом смысле идейная сила большевизма, по его влиянию и размаху, несравнима с идейным содержанием ДА, в общем, тусклым и бледным, с ее реставрационной идеологией среднего ее сторонника. Думаю, что сейчас уже конец. С. Влад. [Панина] тоже [так] считает.
Здесь неожиданно встретил А. Я. Орлова, который до сих пор не мог выехать в Одессу!
"Иртыш", оказывается, 2 дня назад пришел не из Владивостока, а из Черного моря - а туда прибыл из Америки. Сведения о Колчаке у них старые.
Идя по Новороссийску, всюду встречаешь знакомых - просто удивительно, как это мал круг людей.
Вчера вечером интересный разговор с Лелявским и Бенедиктовым, инженерами, связанными со шлюзованием Днепра, об их работе.7 Они мечтают и хлопочут о перевозке их и их материала в безопасное место за границу. Перевезти надо только ответственных работников - 5-6 человек, которые работают над этой неоконченной работой 2-3 года; работа дает результаты, много сделано, но еще не окончено. Ввиду сложности и новизны вопроса. Задача, которую предстоит разрешить, является во многом единственной в своем роде. Возбуждают и ряд новых научно-технических вопросов. Благодаря хорошему составу - Николаи, стоящий во главе - подбору интересующихся молодых сотрудников, получен ряд новых данных, имеющих и научный интерес.
Перешел на пароход. Позволили в виде любезности переночевать и поместиться в кают-компании. Ветер, дождь, ужасная погода; четвертый час - скоро темнеет и я решился остаться на пароходе и провести спокойно несколько часов. Впереди сумрачно и, м[ожет] б[ыть], приходится вновь начинать новый период моей жизни, порвать не только с Киевом, но и [с] Россией.
Возвращаюсь опять к вопросу о шлюзовании Днепра. Мне вспоминаются моменты моего более реального интереса [к] этим вопросам.
Я встречался раньше с этим вопросом, как многие образованные люди в России, не вдумываясь в этот вопрос и не углубляясь в его значение. В последнюю сессию Государственного Совета этот вопрос рассматривался в Совете, когда уже удельный вес нашей группы был больше. Помню это заседание Комиссии в превосходном зале Мариинского дворца. Как все это далеко и является уже историческим прошлым. И теперь, едва ли можно сомневаться, даже близко не возвращающимся. И как никто не ожидал такой судьбы, хотя многие считали, что при возвращении с фронта солдаты наделают Бог знает что, хотя земли.8 Многие ждали ужасов, но не таких, какие произошли. В этом заседании, где, мне кажется, председательствовал Манухин, ярко подымались вопросы, связанные и с личными интересами, и с довольно фантастическими проектами морского сообщения через Днепр. Я тоже выступал в этом заседании и, мне кажется, мне тогда удалось расстроить - теперь не могу вспомнить - какое-[то] подозрительное предложение одной группы Г[осударственного] С[овета], шедшее, мне казалось, против гос[ударственных] интересов. Решение Г[осударственного] С[овета] было, мне кажется, правильным и лучше решения Г[осударственной] Д[умы]. Прошло немного времени и тот же вопрос в другой обстановке поднялся в Комиссии производительных сил, где я был председателем подкомиссии по белому углю. Разговоры об этом проекте с целым рядом лиц - С. П. Максимовым и др. Наконец, еще недавно явился тот же вопрос в Киев[ской] Акад[емии] наук, в Комиссии] прир[одных] богатств] Укр[аины], где был доклад Усатого, выступал Розов и др. По словам Лелявского, в основу работ партии Николаи лег проект Бахметева, развивающий идею Максимова. Из Екатеринослава - в виду махновцев - весь огромный необработанный] материал переведен сюда. Его хотят дальше направлять, и молодые инженеры (Николаи остался в Москве) хотят уехать за границу и увезти весь материал туда. Но едва ли это правильно? Ведь этот материал может иметь ценность для разных деловых компаний. Надо сказать, что молодые инженеры (кроме Бенедиктова?) грешны и в деловом отношении. Новый тип? Верно одно: необходимо сохранить и людей и полученный материал. Это все равно, как охрана научных данных и средств и людей. Государство, которое вынуждено будет продавать днепр[овскую] энергию, должно знать, что продает. Работа, после революции продолжалась при всех режимах, особенно при гетмане.
Еду на эвакуационном пароходе. Эвакуируют Сенат, Синод, Г[осударственный] контроль и лиц с особенным разрешением. Я имею разрешение от Лукомского - но не знаю, насколько я могу получить что-нибудь сносное. Пока сегодня впущен в кают-компанию. М[ожет] б[ыть], завтра удастся получить что-нибудь порядочное: пойду утром с А. А. Копыловым в управл[ение] воен[ного] порта. Сейчас идет буря и еще нет посадки, но народу очень много. Когда выйдем - не знаем.
Вопрос об эвакуации профессоров за границу вступает в новую фазу. Сегодня опять разговор с Н. И. Астровым уже о смете. Я себя (Нат[ашу] и Нин[у])9 вписал в список. Завтра Ст. Пр. [Тимошенко], а м[ожет] б[ыть] и я пробудем у Лукомского. Хлопочут и другие - Пио-Ульский (кажется, сам хочет в Батум, но на всякий случай хлопочет), Лебедев (пр[офессор] Горн[ого] института] СПб.) хлопочет у сербов. Я думаю, что из этого может что-нибудь выйти, но все-таки дело очень трудно.
Кругом в кают-компании разговор. Все опростились - но пробиваются зубры, и слышится французский диалект; я понимаю вполне то чувство неприятное, которое они должны вызывать у окружающих и которое так ярко чувствует Ниночка.
Чтобы уехать - идут на все. Дельцы, вроде Полонского (связан с бумажн[ой] фабр[икой], приятель Василенки) нанимают раненого офицера, везут его за границу, а сами едут в качестве провожатых!10 Распоряжение о невыезде мужчин до 50 лет вызывает в широких кругах неудовольствие. Считают, что они защищают генералов, вроде Корвин-Круковского (сейчас диктатор отъездов, известен неудачной защитой Екатеринослава от махновцев), и указывают, что генералы боятся казаков, чиновники хорошо их "защитят". Есть де заговор среди офицеров, чтобы их не выпустить в последнюю минуту. Всюду рознь. Офицерство относится скверно к чиновничеству (сегодня негодование офицера против пассажиров "Ксении" - что Сенат вывозят в каютах, а офицеры фронта - на палубе). На меня этот "офицер фронта" произвел впечатление бегущего. То же и у публики. Отношение к офицерству сейчас плохое в широких слоях населения. В самом деле, всюду здесь масса людей, но они не хотят защищать тот режим Добрармии, который выяснился. Для них это столь же чужое, как гетманство, большевизм или Директория. Все стараются улизнуть.
Несомненно, конец. Но победят ли большевики или же все-таки помощь "союзной" Англии, Польши и т. п. позволит побороть и остановить движение? Или будет взято все, вплоть до Крыма, и затем большевизм пойдет на Кавказ, Эстонию, Латвию, Польшу? Большевизм настоящим образом объединит вновь Россию?
Среди публики отмечают проникновение способа действий большевизма всюду кругом в ряды ДА. Во всех учреждениях, действиях офицерства и т. п. - в дурном и проявление активности мы видим до поразительности проявление того же. Те же осваги и та же жестокость - но над разными слоями общества. Сейчас, несомненно, широкие массы народа большевистски настроены. Не могу понять поэтому, на чем основаны предположения и убеждения или Пав. Ив. [Новгородцева] или Степ. Прок. [Тимошенко] о том, что скоро будет царь. М[ожет] б[ыть], я не вижу того, что происходит, как я в 1906 году не видел и не чувствовал (при Столыпине) быстро победившей реакции. И я помню тогда, как быстро все попрятались и множество перекрасилось. Что бы было, если бы среди Романовых был Дон Карлос или какой-нибудь из людей активной энергии, каких мы встречали среди средневековья, добивавшихся для себя власти?
Читаю Дриша, "Витализм". Мысль уходит в сторону. Тяжело, что моя рукопись "Ж[ивого] вещ[ества]" осталась в Киеве.11 М[ожет] б[ыть], удастся ее получить, если поляки возьмут Киев.
Вчера вечером в кают-компании музыка. Жена сенатора Равского и их две дочери - последние пели - (так себе - новые романсы) - мать хорошо играла на фортепьяно.
Подсел Серг. Конст. Гогель, дядя Ферсмана. С ним познакомился в Петрограде, гл[авным] обр[азом], когда был тов[арищем] мин[истра] н[ародного] пр[освещения] - по делам Психоневр[ологического] института]. Считал немцем, типичным петербургским профессором с внешним лоском аристократического бюрократа. Оказался украинцем по происхождению, умеренным по взглядам. Встретился потом в Киеве, когда он стал советоваться о своем тяжелом положении, колебался идти или нет в Укр[аинский] Сенат. В конце концов, пошел и держал себя с достоинством и после, когда стали к нему относиться - после падения гетмана - плохо с русской стороны. Во время большевиков он бедствовал, работал при Акад[емии] н[аук] и Нац[иональной] библ[иотеке]. Странный человек - несомненно неглупый, очень знающий, работящий, разбирающийся в окружающем - но чего-то нет. Я как-то мало выношу из разговора с ним по его специальности. Один раз обращался к нему по вопросу о социальном строе живого вещества и его причине. Толком ничего не мог услыхать по литературе, как я ни старался. Хочет тоже ехать в слав[янские] земли. Мечтает о социологии и видит в происходящем огромный опыт...
Он рассказывал, что сын его С. С. Гогель - публицист, один из главных сотрудников "Вечерн[его] времени", любимого органа Деникина!
Сенат тоже хотят перевозить в Югославию. Сербское посольство указывает, что найдется применение их работе. Лично для меня это облегчает выезд из Ялты.
Получил место в кают-компании 1-го кл[асса]. Все переполнено. Спать не придется, и когда-то еще выедем.
Был у Пав. Ив. [Новгородцева]. С ним прощался. Когда увидимся - неизвестно. М[ожет] б[ыть], в Крыму? П. И. говорит, что он только теперь начинает считать положение безнадежным. Шансы 1 на 10. И все же он не признает всех ошибок ДА. Сейчас у него большая критика и Деникина. Он не хочет уезжать из России - отрываться от семьи. Обдумывает, как наладить научную свою работу. И я думаю, что он молодец в этом отношении - его жизнь вся проникнута идеей и никогда не прекращалась его научная работа. Не раз вспоминаю несправедливые слова Труб[ецкого] (С. Н.), что П. И. [Новгородцев] научно не подвигается вперед и научная работа его после диссертации кончена. И когда я горячо возражал, он говорил - Вы увидите... И я помню, как я был рад, что я не ошибся. И теперь П. И. переживает все твердо. Показывал письмо Нольде к нему, в котором Н[ольде] пишет о вероятном будущем, даже при предполагаемом малом успехе Ден[икина], а не о крушении его политики: согласование деятельности национ[ально]-госуд[арственной] и попытке Ллойд Джорджа переговоров с большевиками. П. И. думает, что Ден[икин] и окружающие растерялись. С ним по поводу Польши и занятия Киева, об украинской и русской культуре. Он горячо протестует против моего указания о том, что у Федор[ова], Тырковой, Юренева я чувствую не русскую, а великорусскую точку зрения. Он допускает, что 10, даже 20 лет Украина может быть захвачена Польшей, а затем "Россия" все-таки возьмет свое. Но "Россия" ли это будет или Великороссия? Он тоже считает, что поляки будут вести резко украинскую шовинист[ическую] политику, и думает, что нам не надо возвращаться в Киев для борьбы, считая неуспех предрешенным. Я тоже думаю, что, скорее всего, будет неуспех, однако я чувствую своим долгом идти и вести эту кампанию. Мое положение облегчается тем, что я считаю, что Россия должна идти с Польшей и должна искать справедливого решения польско-русского вопроса. Я думаю, что перед лицом немцев мы должны найти у поляков русофильские течения. Конечно, против будут и поляки, и украинские националисты - но мое положение в Киеве будет борьба - и за русскую, и за украинскую культуру. Я говорю П. И., что мне придется бороться на три фронта; он говорит, что никто из русских не пойдет со мной - и я останусь один. Я этого не думаю. Я думаю, что при мало-мальски справедливом отношении к украинству, мы нашли бы огромные кадры русско-украинские и, думаю, их удастся сохранить и в новом положении страны. Сведения о Киеве имеют все основания правды. Жизнь будет все-таки легче, чем при ДА? Вот этого не понимает П. И.
Для меня сейчас не может быть лозунгом, как говорил недавно И. П. Демидов: пропаганда крест[ового] похода против большевиков. Я думаю, интересы и спасение России сейчас в победе большевизма на западе и в Азии. Необходимо ослабление "союзников".
А. К. Старицкий, которого встретил, указывает, что Мол-лов в правительстве Болгарии или играет там крупную роль. Любопытна его судьба.
Сейчас все мощно связывает нас со славянством и тут, м[ожет] б[ыть], мы найдем и правильное понимание украинского вопроса русскими. Надо будет выдвинуть идею славянского научного съезда.
Встретил Н. Н. Саввина. Умная, характерная фигура крупного инженера-дельца. У него колебались интересы власти и богатства. Ругает ДА и критикует ее беспощадно. По существу правильно. Выборы на Кубани делают положение чрезвычайно трудным. Думает, что Ден[икин] падет. Грузия будет помогать казакам. Савина не выпускают из-за лет (43). Он хочет уехать в Крым переживать большевизм, работая в огороде у себя в Алуште.
Сегодня в городе нет хлеба, по-видимому, отчасти забастовка пекарей из-за мер по окопным работам.
Утром напрасно бегал за хлебом, стоял два раза в очереди и безнадежно. Хлеба нет и не хватает для населения города. Не удалось и пообедать. Всюду очереди, везде на первом месте военные - а под их видом всякие! В булочной разговоры при внеочередной выдаче хлеба военным: на фронт не идут без очереди. Обеды можно достать - раз опоздавши к началу и то по очереди за 160-200 руб. Буду ужинать на пароходе: одно блюдо 160 руб.!
Простился с Соф. Вл. Паниной и Н. И. Астровым. Сговорился с ними о деле. Буду устраивать группу профессоров в Крыму. Переговоры с сербским правительством очень удачные. Лебедеву говорил посланник, что он не сомневается в том, что примет сербское правительство очень благоприятно организацию политехникума. Послал телеграмму. Мне надо поговорить с гр. Татищевым, губернатором. Надо, чтобы он приехал сюда лично для переговоров. Сербы согласны везти на свой счет на сербских пароходах.
Чем больше я вдумываюсь, тем больше считаю результат этой идеи большим. Думаю о теме статьи: "Значение славянской научной работы в мировой культуре".12 Если Тимош[енко] едет, то здесь останется представителем Алексей Александр. Лебедев.
С. Вл. Панина передавала о Сереже [Ольденбурге]. Очевидно, Струве его оставил. У него испанка. Госпиталь должны были переводить, но Струве сказал, чтобы Сережу оставили - он возьмет его с собой. Однако автомобиль, на который рассчитывал Стр[уве], его надул и он бросил Сережу на произвол судьбы, уехал один. У Сегони испанка, надеюсь на Ирину [Старынкевич], которая осталась...
Едут Чириковы в Бати-Лиман13 - они видели летом моего сына. Первые только сведения за месяцы. Как расстроилась жизнь.
Здесь все отрезаны. События на Кубани довольно грозны. Говорят, Новороссийск и его область присоединяют к Кубанской обл[асти]. Об этом как идее, занимавшей Кубань, мне говорил Нагорский, который пропагандировал эту идею.
Мне кажется, мы в сфере английских веяний. Настоящая власть у Маккиндера. Деникин должен видеться с Пилсудским. Астров говорит, что известное соглашение14 состоялось благодаря англичанам. Сегодня разговор о поляках с Ю. А. Кистяковским. Он говорит, что у него впечатление, что польская армия отходит не так сильно. В[о] всяких откровенных беседах с ним, его друзья поляки (помещики) считают, что польская армия не выдержит натиска большевистских сил. Большевизм там очень силен.
Обычно духовный мир человека (мир свободы Канта) отделяют от мира природы. Раз для нас ход цивилизации и духовного творчества человека отражается в определенной и неизменной по направлению с остальными проявлениями живого вещества форме в геохимических явлениях, не следует ли отсюда, что это деление двух миров только кажущееся?
С нами едет очень простой и милый израненный полковник Острокопытов. Был в плену в Германии; очень высокого мнения о немцах. Производит самое хорошее впечатление здравостию своих суждений. Его плен был ему впрок. Он теперь едет в Херсон, начальник стражи. 3 месяца назад из Совдепии; вернулся в Германию прямо из Совдепии. Жил все время в Брянске; жизнь впроголодь; комунисты, которые занимают лучшие места и имеют вдоволь продуктов - они всем верховодят. Духовенство принижено, поставлено вне всяких преимуществ, наряду с буржуазией. Никакого религиозного подъема нет. Нет ни одного более авторитетного лица среди духовенства. Нет течения религиозного и среди молодежи. Из всех гимназистов подписали прошение о преподавании Закона Божьего - 10 человек, ответа не получили. Преподавание в гимназии не идет уже со второй половины 1918 года, преподаватели получили другие места, служат и гимназисты. Крестьяне поддерживают большевиков, посколько они отдали всю землю помещиков, но недовольны комунистическим распределением продуктов. Засеяна 1/? часть земли, нет семян, все отбирают большевики по твердым ценам. Среди детей идет пропаганда большевизма, особенно в летних колониях. Сыск развит чрезвычайно. Расстрелы идут непрерывно в местных чрезвычайках (б[ольшею] ч[астью] хулиганы, грабители, "контрреволюционеры"). Евреев очень много - на первых местах они всюду. Несомненно, они проводят сейчас комунизм в жизнь. Гнет чрезвычайный. Острокопытов рассказывал такой случай (он домовладелец, инвалид, получал пенсию 1800 р. в месяц) - его арестовали и в чрезвычайку. Обвинение - что он ругал большевизм там-то: он проходил по этому месту с[о] знакомым и в разговоре действительно что-то говорил неодобрительно о большевиках. Знакомый вне подозрений в доносе. Совсем, как было при Тайном Совете в Венеции.
Развить идею о непрерывности существования живой материи (органической материи И. Мюллера) - omne vivum e vivo.15 Отсюда следует непрерывность ее геохимического эффекта. Это надо развить, ибо omne vivum e vivo, в связи с Oгромным геохимическим значением живой материи, придает жизни в концепции мира совершенно другое значение, чем мы обычно это думаем.
Поразительны большевистские приемы и большевистские настроения среди широких слоев офицерства ДА. С двух сторон озлобление. Здесь большое негодованье среди офицеров против удобств сенаторов, требование первенства раненым и больным офицерам. Казачьи офицеры очень резко и громко - a la большевики - говорят против "буржуев". По-видимому, рознь очень глубоко проникла и одновременно неприязненное чувство офицерства к "интеллигенции" и "интеллигенции" к офицерству. Я думаю, мы переживаем полное крушение реставрации. С этой точки зрения, переживаемые сейчас события, в связи с преобладанием казачества, имеют большое значение.
Стоим в Феодосии. Вышли из Новороссийска,16 к утру был сильный ветер. Ночь и день кошмарные. 90% были больны, без всяких удобств и при невероятной скученности и некультурности публики. Поражает большевизм в настроении и приемах офицерства.
Наш пароход "Муравьев-Апостол", бывший "Ксения". Разговор двух полковников (один из них более образованный, служивший при Алексееве на Дальн[ем] Востоке и видавший виды) и капитана 2-го ранга. - Один из полковников спрашивает, что такое "Муравьев-Апостол", когда пароход "Ксения". Другой отвечает, что так его перекрестили те, которые теперь за границей. А что такое "Муравьев-Апостол", никто не знает. Кажется, один из декабристов - говорит дама-учительница. "Апостол революции" - раздается из публики...
Вчера приехал, 17 встретил здесь и Наташу, и Георгия, и Нину [Вернадских]. Поселился у Бакуниной Сони, в этой самой Щели, где провел несколько недель весной 1916 года со стариками Любощинскими. Так это кажется давно и резко отлично от того, что мы переживаем теперь. Совершенно отделяет безграничная пропасть. Тут я как раз написал свои воспоминания о польском вопросе и пытался подойти ближе к польскому вопросу и его будущему.18 Возможность восстановления свободной и независимой большой Польши не рисовалась ни мне, ни одному из реальных мыслителей. Она только была предметом веры для очень немногих. Но оказались правы эти немногие.
С Георгием [Вернадским] разговор о его работах. Он сошелся с С. Н. Булгаковым и глубже уходит в формальное православие. Тут видно и влияние Нины [Ильинской], и его природы. На окружающее он смотрит во многом через призму веры. И для него верой является возрождение русской монархии.
Сегодня Соне [Бакуниной] привез деньги от М. А. Бакунина молодой офицер Влад. Ник. Александрович. Он смотрит трезво и спокойно. Считает, что при лучшем командовании они могли бы дойти до Москвы - но положение было столь же непрочно и, м[ожет] б[ыть], лучше, что это теперь разразилось. Т. к. можно исправить. Смотрит не безнадежно. Выдвигает новую идеологию: федерацию и движение на большевизм, исходя из объединения всех частей России и новообразований, стоящих на этой платформе. У себя устраиваются сами. Добровольческая армия превратилась в Добровольческий корпус. Крым думают защищать.
Решил написать о выезде в славянские земли. Георгий [Вернадский] отвезет и поведет там дело.
В Таврич[еском] унив[ерситете] вопрос об Академии в Киеве провалился, и образование новой академии признано ненужным.19 Андрусов болен, у Палладина заболела жена - он не пришел. Защищал Тарановский, Гурвич и др. Восставали Байковы и т. п. Теперь это имеет исторический интерес. Причина - страх украинства.
Ужасна болезнь Андрусова - становится инвалидом и в самом дорогом - в работе мысли. Как мой отец.20 Вот конец, которого я хотел бы избавиться. Мне кажется предвидение такого конца - оправдание самоубийства.
Самые разнообразные слухи. Газеты дают мало данных. Большинство не верит, что удастся удержать Крым: исчезла сила сопротивления.
Вчера большой разговор с Георгием [Вернадским] о его работе. Любопытно православное религиозное течение. В университете сошлись ищущие религии православные профессора - С. Н. Булгаков, Ф. В. Тарановский, Кадлубовский и мой сын. Я говорю Георгию, что невольно из этого в конце концов выйдет какая-нибудь ересь. Странен Булгаков с его апологетическим православием, связывающий его с конструкцией государства. Георгий говорит, что Б[улгаков] считает, что он поддерживает традицию того религиозного содержания масонства, которое сказалось и выявлено в книге Георгия.21
Вчера написал записку о выезде профессоров в Югославию, которую Г[еоргий] должен сообщить профессорам в Симферополе; написал письмо Кузнецову о своем согласии войти в состав профессоров университета в случае, если я не становлюсь на дороге Попову.
Днем вчера зашел Вл. С. Елпатьевский. Маленький, трусливый человечек; типичный "левый", обделывающий свои дела. Я с ним столкнулся еще в Бати-Лиманском деле, где он вел себя не первый сорт. От Чирикова, с которым я разговаривал на пароходе, он узнал о возможности ехать, м[ожет] б[ыть], в Югославию. Очень хочет, но боится взять на себя инициативу и оставить какой-нибудь письменный след своего участия. Рядом рассказывает о своих подвигах оппозиции при большевиках... Говорят, его роль при прибытии англичан после ухода большевиков была очень печальна; он в качестве городского головы протестовал против прихода крейсера и вышла целая история с капитаном, который ушел, не подав ему руки.
Здесь читаю Тэна: Les origines de la Fr. cont 22 - Сохранились остатки библиотеки П. А. Бакунина - Чаннинг, Гете, Гюйо, Лейбниц, Мальбранш, Каро и т. д., оттиски Чичерина, Корнилова и т. п. Ясно, что это обрывки. Куда-то все разошлось - но ряд книг, сохраняющих свое значение, есть и в Щели, можно и в этом отношении найти занятие. Но я сейчас чувствую себя очень свободным, т. к. моя работа всегда со мной и я могу всегда писать.
Обдумываю и сегодня начну писать для английской публики статью о живом веществе.23 Как это ни странно, нет бумаги и дорого. Можно купить исписанную бумагу (на одной стороне) Георгий [Вернадский] пишет в Симферополе на такой.
Вчера в городе довольно яркая перемена настроений. Говорят об улучшении положения. Странным образом те же сведения на базаре, хотя вчера не удалось купить хлеба - не было. Базар и здесь, как в Киеве, в общем более верно отражает положение по отношению к большевикам, чем городские другие слухи. Низы имеют сношения с большевиками и передают соответствующие настроения и предположения, хотя бы и в искаженных и преувеличенных формах. Имеет это городское настроение основание? В "Ялт[инском] курьере" указание на движение махновцев и крестьянск[ие] волнения среди большевиков, на развал их армии; на базаре сведения, что они режутся между собой. Действительно происходит что-нибудь подобное? Может быть, начинается внутренний распад в его окончательной форме. Ведь мы здесь - в Крыму, где тепло, не можем даже представить всех ужасов этой зимы в средней и северной и даже южной России.
Начал было писать статью для англ[ийского] журн[ала] - Some thoughts on living matter from geochemic point of view. Пишу по-русски. Хочу [послать] в Королев[ское] общ[ество] и попытаюсь этим путем устроить себе возможность работы. Много думаю о ней, но писать трудно - нездоровится и не свежая тяжелая голова. М[ожет] б[ыть], такая переработка и попытка изложить все в связной форме вновь очень полезна.
Читаю с увлечением Тэна. Как многое теперь понимается иначе.
Я когда-то - в молодости - читал Äncien Regime" и первые тома "La Revolution".24 Тогда все их ругали: мое отношение и тогда было иное. Для меня непреодолимым препятствием признания революции являлась ее борьба с наукой после окончательной ее победы: наука служанка народа или государства, как раньше служанка теологии. Кончаю Äncien Regime".
Вчера заходил к С. П. Попову, который потом пришел ко мне. Он в очень тяжелом настроении. Хочет уезжать за границу. Говорит, что невмоготу жить при большевиках; поднимал об этом вопрос еще больше года назад в Харькове, но тогда не встретил сочувствия. Считает русский народ никуда не годным, азиатским. Когда-то и я считал это; сейчас у меня многое изменилось: я считаю главным виновником русскую интеллигенцию с ее легкомысленным отношением к государственности, бесхарактерностью и продажностью и имущие классы. Народ хочет быть теми же имущими классами и у него те же идеалы.
Георгий [Вернадский] сегодня уехал. Вчера в разговоре со мной, он говорил то же, что и Зеньковский: считает, что в православии, в дух[овных] академиях, среди отдельных лиц духовенства и мирян была настоящая живая работа мысли в области, напр[имер], религиозно-философской, морали, богословия. Мы ее не знаем и не учитываем. В связи с занятиями своими XVIII в. он хочет ознакомиться с[о] "святителями" - Тихоном Задонским и др. Научная мысль не подходила к их изучению. Кроме своих специальных работ он читал Булгакова, Хомякова. Я вспоминаю свой интерес к Хомякову, Самарину и т. п., когда я был еще гимназистом и студентом 1-ых курсов. Мне давал тогда книги свящ[енник] Соколов - учитель 1-й гимназии, и я перечитал тогда - и не напрасно - немало. Читал стихотворения Гете.
Вчера Ниночка ходила в Кр[асный] Крест и приняла решение поступить сестрой милосердия в англ[ийский] госпиталь. Требуются знающие англ[ийский] язык и их очень мало. Едет в Каир и в восторге. У нее такое чувство, что она дезертир. Я рад, что она уедет от этих мест. Что здесь ждет всех впереди? Страшно оставлять ее одну - но пора ей идти в жизнь, а я так верю в глубину и силу ее личности, очень своеобразной и по-своему твердой и независимой от любых окружающих.
Наташа дала мне совет непосредственно обратиться к англичанам с просьбой о моем выезде в качестве почет[ного] члена Англ[ийского] керамического общества и Британской ассоциации наук. Вчера написал это письмо и начала переводить Наташа, м[ожет] б[ыть], действительно вывезут и дадут средства пережить первый момент? Чем больше я вдумываюсь в значение цикла своих мыслей и в геохимии, и в живом веществе, и в минералогии, и в силикатах - тем более я считаю, что я имею право требовать поддержки, т. к. имею сказать человечеству новое и важное. И надо уйти от политики. М[ожет] б[ыть] то, что я буду вынужден перейти в новую среду и обращаться к миру на более распространенном языке, и правильно, и расширит круг моего общения. Невольно думаешь об открывающихся возможностях в случае успеха. Я думаю, что стану на ноги на Западе скоро.
Вчера Соня [Бакунина] рассказывала свои переживания в Тамбове более года назад. Кошмар такой жизни так стоит ярко. И сейчас многие остались там жить. Узнаешь о многих, как уже об умерших - нап[ример], о М. П. Колобове. Вся моя земская деятельность в Тамбове встает передо мной, как что-[то] далекое, далекое. Мне временами хочется возобновить и зафиксировать это прошлое. Я так ярко это почувствовал, когда узнал о смерти А. И. Шингарева. В Тамб[овском] зем[ском] собрании были в это время крупные и своеобразные фигуры - князь Н. Н. Чолокаев, А. И. Шингарев, А. И. Новиков, Б. Н. Чичерин, Ю. А. Ознобишин, кн[язь] Д. Н. Цертелев, Мансуров, Игнатьев, Давыдов и т. д. Все это исчезло и теперь исторический пережиток. Что должен испытывать сейчас кн. Н. Н. Чолокаев, губ[ернский] предв[одитель] двоо[янства], окончивший Моск[овский] унив[ерситет] по естественному факультету в 1851 году! А он жив!
Кончил 1-й том Тэна и читаю 2-й. Читал Дриша, Гете. Нездоровилось вчера, повышенная to и писать с несвежей головой статью о ж[ивом] в[еществе] не мог. Красивая и глубокая мысль Ля Рошфуко "Nous n'avons pas assez de force pour suivre notre raison".25
Читал Гете, Гейне, La Rochefoucauld, Бальзака "Les prosediphs". Головная боль и недомогание мешают писать.
Гете, особенно когда пересматриваешь его мелкие вещи, наброски, путевые письма - самый глубокий натуралист. Я чувствую что-то в нем родственное и одинаково понимаю его интерес и к природе, и к искусству, и к истории.26 Время от времени к нему возвращаюсь и в него углубляюсь. Систематическое и внимательное [чтение] начал уже давно, когда жил в Теплице - тогда прочел Белыповского, комментарии к Фаусту.27
Опять хочется в свои часы досуга обращаться к изучению произведений и литературы о них, великих творцов человечества. Я много сделал для себя в этом отношении - но в философии остановился и не начал, на Мальбранше, в искусстве - на Веласкезе, в литературе - на Данте. Хочется опять войти в эту область вечного - в часы вольного и невольного досуга.
Максимы Ля Рошфуко иногда удивительны. Мораль и человеческие взаимоотношения - одни из наименее меня интересующих вопросы - но красива их форма. Стремление выразить мысль кратко и сжато. Тут ведь тоже бесконечное, и иногда человек достигает в 3-5 словах поразительной глубины. Я не раз мечтал дать своей мысли на досуге эту форму выражения, т. к. она наиболее свободно от внешних рамок позволяет выразить мысль и заставляет, отчеканивая фразу, углубляться в ее содержание, раскрывать и для себя самого глубину достигнутого. Помню, что это мне захотелось сделать, когда много лет назад, во время одной из своих поездок, читал Марка Аврелия и позже, когда переглядывал дневник Амьэля.28 Не знаю, сохранились ли и сохранятся ли среди моих рукописей листочки с набросками этого рода, которые я временами вел, - но я думаю, что среди охватывавших и проникавших меня мыслей, есть заслуживающие сохранения. Сейчас, читая "Sprache" Гете29 - неотделанные и иногда не изящные по форме и безобидно злые изящные выводы из жизни Ля Рошфуко, невольно чувствуешь и эстетическую сторону этого рода творчества - стремление к тому, что иногда достигал Гете и к чему стремился Ля Рошфуко, шедший в это время новатором - после древних? А Монтень, который одно время так меня привлекал?
Переписал письмо в англ[ийскую] миссию, но еще не отправил. Невольно пытаешься оценить, насколько верна мысль о том, что мне грозит опасность от большевиков? Я ушел в Староселье после убийства Науменко. В это время психология была подавленной. Ясно выявилась роль в этом убийстве украинских националистов - большевиков-боротьбистов и укр[аинских] с.-р. Из разговоров своих с членами этих партий и [сведений из] чрезвычайки одновременно, которые передавал мне тогда же Крымский, это было мне несомненным. Начали тогда справляться обо мне, как имеющем связи с Кривошеиным (!) и смешивали с Бернацким. Одновременно указывали, что Ак[адемия] н[аук] ведет к[онтр]рев[олюционную] деятельность и во главе стоит бывший министр Вр[еменного] прав[ительства] и крупный помещик, а Крымского убеждали, что какой я украинец, и что они не понимают, что он меня защищает... Я думаю, что те укр[аинские] группы, которые сознательно устранили Науменко как лицо, мешавшее их самостийничеству, легко могли - и еще легче - найти ненужным и меня. Такие фигуры, как Перфецкий и Кo, потерявшие всякую нравственную почву. Поэтому, доброжелательные советы тогда скрыться, может быть, и были правильны. Но все ведь это гадание.
Прочел статьи Георгия [Вернадского] в симфер[опольских] газетах. Ясно, что он как историк считает вероятным, что окончательное успокоение и воссоздание мощной России - неизбежное и неотвратимое - может произойти через годы и десятилетия. То же чувство и у П. И. [Новгородцева]. Может быть, это правильный путь мышления.
Вчера прочел "Seraphita" Бальзака. Бальзака я много раз читал и перелистывал в разные годы своей жизни - он никогда меня не привлекал, но сейчас мне хочется ближе ознакомиться с этой личностью, которая мне кажется интересной и влияние которой должно быть очень глубоко. В своих странствованиях по России, я всюду находил его романы в подлинниках или переводах, как нашел их и здесь, у Бакуниных. Мне интересно то своеобразное биение мысли, которое у него чувствуется и которое через него прошло в первой половине XIX столетия в европейское общество. В "Серафите" я встречаюсь опять с Сведенборгом. С ним я встречался не раз. Он давно намечен мною, как один из забытых и не вполне оцененных мыслителей и творцов научного мировоззрения. Еще когда я занимался историей минералогии, встречалась его фигура в той группе скандинавских ученых конца XVII - начала XVIII века, из которой вышли Гверни, Кронштедт, Валлериус, и от которых пошла новая минералогия. Роль Сведенборга здесь неясна. Роль Валлериуса преувеличена. Немного я коснулся этого в своей статье о Ломоносове,30 но не имел времени углубиться в выяснение этого явления в истории науки. Когда начали издаваться Швед[ской] Академией ученые труды Сведенборга,31 я не успел с ними ознакомиться. Но всякий, который будет писать историю науки, должен будет выяснить генезис и влияние этой плеяды шведских исследователей. О значении Кронштедта я ввел и в свою "Описа[тельную] минер[алогию]". Затем еще более он заинтересовал меня соединением религиозного и научного творчества. Во время занятий Кантом, его работа о Сведенборге в русском переводе вновь обратила меня к нему.32 Я помню до сих пор те мысли и переживания, которые я испытывал, читая в Полтаве, в саду этот небольшой и изящный трактат Канта. Еще раньше у меня были любопытные разговоры с С. Н. Трубецким о сведенборгианстве; он останавливался перед его видениями с некоторым недоумением, не решаясь идти по этому следу, но и как Кант, и как Беккер у Бальзака, ищет реального основания в этой настойчивой и упорной волевой работе духовидца. Свои видения упорный старик Сведенборг стремился сохранить для человечества. Что они из себя представляют, если обратиться к подлинникам? Жена С. Н. [Трубецкого] - Прасковья Владим[ировна], была, по его словам сведенборгианка по своим стремлениям и читала его труды. Как она соединяла это с православием? В связи с трактатом Канта, интерес у меня увеличился к Сведенборгу. Прочел работу, кажется, Ballet33 и англ[ийскую] книжку - забыл автора, которую нашел у Сергея [Ольденбурга], заинтересовавшегося Сведенборгом в связи с[о] своим пребыванием в Англии. С этой последней книжкой связано любопытное приключение. Я читал ее на железн[ой] дороге; ехал из Вернадовки на Урал или обратно, был в тяжелом настроении, искал уединения, не хотелось разговаривать. На одной из больших станций вышел и, когда вернулся, взял книжку (помню, в синем переплете) и хотел читать. Смотрю, какие-то карандашные отметки, которых на моем экземпляре не было. Оказалось, мой визави читал ту же книжку о Сведенборге, что и я. Это был какой-то господин, смахивавший на русского помещика. Я положил книгу, взял свою - но мое настроение - быть одному - было сильнее любопытства, и я ничего не сказал своему соседу, который ушел раньше меня. Но какое удивительное совпадение! Я думаю, что искатели скрытых пружин жизни не оставили бы его без внимания, но я давно положил себе не входить в этот путь исканий, который может завести меня неизвестно куда, подавлял все стремления своей личности к окружающему нас или возникающему в нас "таинственному". Сейчас Сведенборг мне интересен как яркое проявление религиозного творчества, связанного с признанием вселенности жизни. У него же и идеи Фехнера в больших зачатках? А Фехнера многие, как Гиляров, считают философом нашего времени и будущего.
Вчера были у Бутеневых-Хрептовичей, с которыми сошлась Соня [Трубецкая]. Это дочь Серг. Ник. Трубецкого. Знал ее молодой девушкой - а сейчас - мать шестерых детей. Его не было. Были Ник. Серг. Трубецкой с женой. Старая Москва. Вспоминается моя неожиданная тогда дружба с Серг. Ник. Трубецким. Так быстро она закончилась его смертью. А между тем, редко кто своими разговорами давал мне так много. И такая это была глубокая, полная творческих устремлений личность. Я помню, в начале, при первых случайных моих с ним знакомствах, он меня менее привлекал: я не чувствовал того, что считаю высшим в человеке - свободного искания. Мне казалось, что и у него, и у Лопатина, и у других русских философов Москвы того времени я вижу не свободную философскую мысль, а "служанку теологии" в рамках православия. Но потом, как-то многое мне раскрылось и я почувствовал силу и нежную красоту этой личности. Уже тогда гимназист, старший сын занимался этнографией, языкознанием, фольклором Кавказа. Сейчас он доцент Дон[ского] унив[ерситета], заменил Тимченко, читает языкознание. Уехал из Москвы, где остались - и, м[ожет] б[ыть], погибли все его материалы, результат всех лет работы. Говорит, что пропали, д[олжно] б[ыть], и бумаги отца, переписка, лежавшая в его столе в доме родных жены, куда поселился штаб. Жена считает, что, м[ожет] б[ыть], и не погибли. А переписка С. Н. [Трубецкого] должна быть очень интересна.34 Тем более что и мать Ник. Серг. [Трубецкого] была очень замечательной женщиной, еще не отмеченной в летописях нашей общественности. Из Ростова он опять бежал, бросив собранный научный материал, и сейчас переживает это все тяжело. Хочет ехать в Югославию, и я сегодня написал об этом Лебедеву, Н[иколай] С[ергеевич] в своей духовной жизни мне неясен; скорее хорошее впечатление. Он рассказывает очень тяжело о Донском университете]. Их факультет - бывший Варшавский - в мелких дрязгах, без научных интересов. Как все трудно будет воссоздавать!
Повеяло давней старой Москвой, которая начинает мне вспоминаться из дымок старого пережитого. Ольга Ник. Трубецкая спасает все, что возможно, из культурных ценностей, она осталась в Москве. Сегодня передал Трегубовой для отвоза по случаю в Новороссийск письмо в английскую миссию и к Виллиамсу.
Мои вещи: 1) в Петрограде, Вернадовке, Шишаках. В Полтаве - Старицких на чердаке и в квартире Map. Алекс. Иониной. В Киеве - сундук в кварт[ире] Добровольских и в Академии наук. В Екатеринодаре оставлен сверток книг у Ф. В. Андерсена.
Все нездоровится. Температура немного повышена и не пишется. Никак не могу написать даже введение и оно какое-то выходит у меня громоздкое.
Сейчас самые разнообразные слухи, но в общем, благоприятные. Мне кажется, как-то не сознается все значение попыток большевиков прорваться в Крым. Говорят о том, что мобилизация идет хорошо, пришли болгары и т. д. Но в душе у очень многих убеждение, что захват Крыма большевиками неотвратим. Веры нет и подъема настроения нет совершенно.
Сегодня у Тарановского собрание профессоров, присоединяющихся к поездке в Югославию (С. П. Попов, К. Г. Воблый, Л. Н. Яснопольский, пр. Филиппов, И. Г. Чарныш, Н. Н. Саввин). В сущности, все хотят выехать, никто не желает в Югославию. Савин, который раньше не хотел ехать, записался. Сейчас всюду записи всякие - и даровые, и денежные. Ялта волнуется, идут всякие слухи. Вчера Воблый, со слов кн. Барятинского, у которого обедали англичане из стоящего здесь миноносца, указывал, что Ялте не грозит опасность, и англичане их всех вывезут. Сегодня говорят о том, что через дня 3-4 в Ялте могут быть большевики.
Странно - вся жизнь - случаю. И сейчас остаток моей жизни может пойти по-иному, в зависимости от совершенно ничтожного фактора - подобно тому, как это наблюдается в сложных равновесиях - напр[имер], в наиболее простом случае, в пересыщенных растворах гидратных солей. Сегодня послал копию письма в англ[ийскую] миссию вице-консулу в Севастополь; по-видимому, и сестра Трегубова сегодня увезет мое письмо от 11/24. I в Новороссийск. Если попаду в Лондон - то я уйду в широкую научную работу, буду писать по-английски и по-французски, и мне кажется, займу видное место среди мировой научной литературы. Не в зависимости от моего собственного веса, а в зависимости от обстановки. Мои писания в России и за границей разный должны иметь резонанс. Я чувствую сейчас в себе силу и вижу, что я могу дать человечеству новые идеи. Имела ли предшественников мысль об автотрофности человечества35 и о стремлении к этому как к геологическому явлению? Конечно, м[ожет] б[ыть], я и ошибаюсь - но мне кажется возможности подобного поворота в остатке моей жизни открываются. И надо бороться для этого, т. к. занять такое положение важно и для русской культуры в эпоху унижения России. Фантазия ли это? Я совершенно не представляю своего веса в мировой научной среде, и всю жизнь относился совершенно безразлично к поддержанию этих связей и не старался создать себе это положение и укрепить [его]. Теперь попробую этого добиваться. Даже немного любопытно посмотреть что будет. - Совершенно иначе сложится жизнь, если поеду в Югославию. Я войду в центр славянских культурных интересов и опять вернусь к старым своим славянским интересам. Мне кажется, я знаю здесь больше многих и даже огромного большинства русских ученых, и думаю, что здесь я могу сделать многое. Но много моего времени уйдет от научной работы мирового масштаба на культурную организационную и буду ближе стоять к вопросам политики. Наконец, если не удастся уехать, то буду читать геохимию в Тавр[ическом] унив[ерситете] или в Новорос[сийском], и пойду по старому пути той работы, которую вел последние годы. М[ожет] б[ыть], большевики ее совсем сломают? Куда повернется - зависит от случая.
Сегодня в бесконечном разнообразии жизни явилась новая негаданная возможность. Я так подумывал о возможности эвакуации на Принц[евы] острова и оттуда пробиваться в Европу. Но сегодня Ниночка и Соня [Бакунина] принесли известие, что они записаны сестрами на первый транспорт английский и что туда берут семьи: дети, малолетние бр[атья] и сестры, пр[естарелые] родители. Завтра это выяснится у Алексинского и тогда эвакуация в Каир и через четыре дня! Оттуда придется пробиваться в Европу, там, м[ожет] б[ыть], искать специальную работу и массу увидеть нового!
Читал Guyau "La morale d'Epicure", Дриша, Вовенарга.36 Писал статью о жив[ом] вещ[естве] для Англии (R[oyal] Soc[iety]). Кончил вчера введение, начал сегодня первую главу. Постановку проблемы. Приходится писать, до невозможности экономя бумагу! Ее нет и она недоступна по цене.
Неужели удастся вырваться на вольный свет? Смогу ли найти силы для энергичной новой жизни?
Много говорят о бежавших ночью из тюрьмы 42-х большевиках во главе с кадр[овым] офицером, который должен был быть освобожден и отправлен на фронт в ДА. Он подговорил стражу и [они] бежали с оружием. Часть [их] и его поймали. Расстреляли человек 12, и все относятся к этому спокойно, как к чему-то такому, что неизбежно и морально правильно!..
Послал письмо Георгию [Вернадскому]. Думаю, что ему лучше уехать в Югославию.
Лежу с повышенной температурой. Вчера было 39o. Голова умственно ясная и свежая, но тяжелая. Вчера все время обдумывал весь состав своей работы о ж[ивом] вещ[естве], которую пишу.
У П. А. Бакунина, среди осколков сохранившейся его библиотеки (по-видимому, из времен его заграничной поездки) нашел часть работ Гюйо. И теперь с увлечением читаю его "Morale d'Epicure" и начал "La morale anglaise".37 К Гюйо внимание направляется уже не в первый раз в моей жизни. Сергей и Федор [Ольденбурги] обратили мое внимание на него, и "Vers d'un philosophic"38 имели большой успех в нашем кружке. Тогда мне читать Гюйо не хотелось. Мне казалось в это время, что вопросы морали теряют при их рационализировании, что надо к ним идти не разумом, а непосредственным чувством. Гораздо более позднее, в эпоху первой революции 1905-1906, эта сторона моральной проблемы стала передо мной в своей глубине, глав[ным] обр[азом] в области общественной морали, и я коснулся ее в одной статье в сборнике, издаваемом Струве.39 Содержание и заключение ее я забыл. Теперь я подхожу и к личной морали, хотя здесь для меня выражение Тютчева "мысль изреченная есть ложь" сохранило все свое значение и я лишь очень условно допускаю сюда вхождение разума как ищущего агента. Разум охватывает и объясняет достигнутое иным путем - путем бессознательного чувства... Летом Кушакевич в Староселье пропагандировал "Vers d'un philosophic" среди молодежи, а Зеньковский в разговоре со мной считал Гюйо одним из крупнейших мыслителей, для него живых. "La morale d'Epicure" - великолепна по языку и глубине. Интересно, что, если бы писать о его системе теперь, идея эвентуальности в природе, свободного отклонения атомов от прямолинейных движений, подчиненных непреложным законам, еще больше отвечает нашим представлениям: в идеях демонов Максуэлла,40 в тех различиях, которые существуют между законами совокупности атомов и их отдельных объектов. В общей оценке, по сравнению с тем, как бы это сделал современник, отсутствие упоминаний о Плотине. Я думаю, что традиция эпикуреизма была непрерывна: значение тайных кружков и обществ без реального отражения в документах историка было значительнее, чем мы это думаем: вся история науки на это указывает. Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой Ësquisse".41 Перед ним становилась та же мысль, как передо мной: если я не напишу сейчас своих "мыслей о жив[ом] ве[ществе]", эта идея не скоро вновь возродится, а в такой форме, м[ожет] б[ыть], никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня нет совсем.
Днем опять 39o: тиф, инфлюэнция или плеврит (легких). Голова чрезвычайно ясная при недомогании и болевых ощущениях. Против тифа. Остановить мысль не могу. Против тифа.
Читая раньше [максимы] Ля Рошфуко и теперь их изложение в системе у Гюйо, у меня неудовлетворенное чувство: 1) Ля Рошфуко дает среднюю мораль или мораль среднего человека. Берет ее в определенной среде - придворных и хищников времен фронды. Там чванство, гордость, корысть и эгоизм культивируются и являются элементами успеха в жизни. Не имеющие - отходят и скрываются в тени. Что было бы, если [бы] мы для человечества взяли среднюю мораль поступков общества разбойников, ландскнехтов, черни? 2) Его понятия гордости и самолюбия не отвечают нашим пониманиям. В них включен элемент прихоти личности, построения морали, исходя из человеческой личности, а не извне данных предписаний. При этих условиях моральная одиозность некоторых его положений меняется. 3) Ля Р[ошфуко] дает возможное объяснение мотивов поступков, а не реальное. Возможных объяснений бесконечное множество. Как философ Гиляров дает возможное объяснение нашей революции мрачной и гигантской концепцией еврейства. Но возможное - не есть реальное. Я думаю, что поступки не из разума: разум подводит в среднем их объяснения после их совершения. 4) Но я думаю, что для среднего человека много верного у Л[я] Р[ошфуко], но надо ли брать среднего? Не правильнее ли брать творцов - хотя бы бессознательных - нового?
Не писал более месяца. Перенес сыпной тиф. И сейчас нахожусь еще в состоянии выздоровления. Слаб. Пишу всего 1/2 часа - в первый раз.
Мне хочется записать странное состояние, пережитое мною во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов бытия и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти. Это не был вещий сон, т. к. я не спал - не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и так ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения. Помню, что среди физических страданий (во время впрыскивания физиологического раствора и после) я быстро переходил к тем мыслям и картинам, которые меня целиком охватывали. Я не только мыслил, и не только слагал картины и события, я, больше того, почти что видел их (а м[ожет] б[ыть], и видел), и во всяком случае чувствовал - нап[ример], чувствовал движение света и людей или красивые черты природы на берегу океана, приборы и людей. А вместе с тем, я бодрствовал.
Я хочу записать, что помню, хотя помню не все. То же советуют мне близкие - Наташа, Нин[а], Геор[гий], Пав. Ив. [Новгородцев], которым я кое-что рассказывал. И сам я не уверен, говоря откровенно, что все это плод моей больной фантазии, не имеющий реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы. Вероятно, есть такие подъемы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в нашей обыденной изо дня дневности. Кто может сказать, что нет известной логической последовательности жизни после известного поступка? И м[ожет] б[ыть], в случае принятия решения уехать и добиваться Инст[итута] жив[ого] вещ[ества], действительно возможна та моя судьба, которая мне рисовалась в моих мечтаниях. Да, наконец, нельзя отрицать и возможности определенной судьбы для человеческой личности. Сейчас я переживаю такое настроение, которое очень благоприятствует этому представлению.
Еще полгода назад я этого не сказал бы. Помню как-то в Киеве - уже при большевиках,
я поставил себе вопрос о моем положении как ученого. Я ясно сознаю, что я сделал меньше, чем мог, что в моей интенсивной научной работе было много дилетантизма - я настойчиво не добивался того, что, ясно знал, могло дать мне блестящие результаты, я проходил мимо ясных для меня открытий и безразлично относился к проведению своих мыслей окружающим. Подошла старость, и я оценивал свою работу, как работу среднего ученого с отдельными, выходящими за его время недоконченными мыслями и начинаниями. Эта оценка за последние месяцы претерпела коренное изменение. Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь - как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. Сейчас я сознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина, и в таком случае я, нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых ученых. Как все случайно и условно. Любопытно, что сознание, что в своей работе над живым веществом я создал новое учение и что оно представляет другую сторону - другой аспект - эволюционного учения, стало мне ясным только после моей болезни, теперь.
Так почва подготовлена была у меня для признания пророческого, вещего значения этих переживаний. Но вместе с тем, старый скепсис остался. Остался, впрочем, и не один скепсис. Я по природе мистик; в молодости меня привлекали переживания, не поддающиеся логическим формам, я интересовался религиозно-теолог[ическими] построениями, спиритизмом - легко поддавался безотчетному страху, чувствуя вокруг присутствие сущностей, не улавливаемых теми проявлениями моей личности ("органами чувств"), которые дают пищу логическому мышлению. У меня часто были галлюцинации слуха, зрения и даже осязания (редко). Особенно после смерти брата 42 я старался от них избавиться, не допускать идти по этому пути, ибо мне было мучительно чувство страха, когда я оставался один в комнате (даже днем). Сны мои были очень яркими, и я впервые после смерти Коли старался и достиг того, что изгнал его образ из снов. Раньше, закрыв глаза, я видел все, что хотел - теперь не мог. И когда я ограничил себя от этой области и потерял дорогие образы даже во сне - мне временами становится жаль прошлого. Я был лунатиком, также как мой отец и дед (мистик, доктор, кажется, очень выдающийся человек), и Георгий был им в детстве. У меня в детстве проявления этого рода были очень сильны. Я помню до сих пор те переживания, которые я чувствовал, когда сны состояли из поразительных картин - переливов в виде правильных фигур (кривых) разноцветных огней. По-видимому, в это время я начинал кричать (не от страха). Но когда подходили ко мне близкие, больше помню отца в халате, которых я любил, я начинал кричать от страха, т. к. видел их кверху ногами.43 Из всего этого у меня сохранялись долго сны звуков (в последнее время редко), когда я во сне слышал музыку, хотя у меня нет слуха и, особенно, музыкальной памяти, и сны полетов. Говорят, эти последние свойственны молодости, но я, правда реже, их имел и в старости - недавно в Киеве. Это приятные, возвышающие человека сны.
Когда я стал сознательно всматриваться в окружающее, я мыслью остановился на появлении у себя этой способности. Помню, что ярко пережил эти мысли во время моих дружеских бесед с С. Н. Трубецким. У меня являлась мысль, что заглушая эти стороны моей личности, я получаю ложное и неполное представление о мире, искажаю истину и суживаю силу своей собственной духовной личности.
Однако я ослабил эти сомнения тем, что я ограничил лишь тяжелое для меня сознательное проявление этих переживаний, которые бессознательно во мне несомненно остались. Это и сознательно основа моего научного скепсиса, когда я, натуралист, допускаю возможность явлений, ими обычно отрицаемых. Затем, я ярко чувствовал и чувствую, что если бы я пошел по этому пути, я весь ушел бы от точной научной работы, и не пошел бы дальше и глубже в познании истины и в то же время, м[ожет] б[ыть], сломал бы силу и рост своей личности, не справившись с вызванными мною силами, как в сказке о духе, заключенном в бутылку Соломоном. В то же время этот путь сулил мне страдания. Я не пошел бы по этому пути дальше и глубже в познании истины, ибо для меня ясно, что и эти явления являются проявлением единого вечного целого и я познаю одно и то же научным исканием, религиозным и поэтическим вдохновением, мистическим созерцанием, философским мышлением. Помню, как ясно мне это стало, когда читал Спинозу и Беркли, м[ожет] б[ыть], эти явления есть - и даже наверняка есть - но я их не буду изучать, как не стану изучать санскритский язык. А по существу, все безразлично приводит к одному познанию, какую бы форму проникновении в него я ни взял.
Это длинное отступление дает, мне кажется, объяснение тому, что я не могу отрицать и вещего значения тех переживаний, которые я перенес и которые заставляют меня остановиться на них.
Любопытно, что можно найти здесь и правильные мне указания в формах научного мышления. Во время этих мечтаний и фантазий я находил новое в научной области. Во время болезни я продиктовал кое-что Наташе. Там много нового и еще больше такого, что может быть проверено на опыте и наблюдении. Это уже и для строгого ученого реальное из реального. И отчего оно реально только вырванное из целого?..
Хочу еще отметить, что мысль образами и картинами, целыми рассказами - обычная форма моих молчаливых прогулок или сидений. Поэтому и в том, что получилось во время болезни, надо отличать случайную форму от того неожиданного содержания, которое в ней выявилось.
В двух областях шла эта работа моего сознания во время болезни. Во-первых, в области религиозно-философской и, во-вторых, в области моей будущей судьбы в связи с научным моим призванием. Кажется, в начале и затем в конце брали верх религиозно-философские переживания. Но они менее ярко сохранились в моей памяти, хотя казались мне очень ярко выражавшими мое понимание истины. На них я первых и остановлюсь.
Я не совсем ясно помню в какой форме, но одна из основных идей религиозно-филос[офского] характера заключалась в указании на необходимость ближе ознакомиться с концепцией мира английских христианских натуралистов начала XIX столетия. По-видимому, эти идеи рисовались мне на фоне моего ознакомления с их трудами в Британ[ском] музее, во время той работы над жив[ым] вещ[еством], которую я производил. Я многое хотел прочесть для этого в Брит[анском] музее, но не помню, чтобы конкретно во время работы выступили именно те лица, которые выступили здесь. Здесь выдвинулся Коленго и исследователи Австралии и Полинезии, вроде Гектора. Работы их, как и других натуралистов и миссионеров, вроде Моффата, являлись в моем сознании как глубоко проникающие в понимание Природы. Они видели во всей Природе проникновение Божества и тот элемент божественного духа, который они с последовательной христианской точки зрения признавали в каждом дикаре, принимая равенство его личности, личности всякого самого высокообразованного человека - они искали и во всей окружающей Природе. В ее предметах они видели творение Божие, каким является и человек, и потому относились с любовью и вниманием к окружающим их животным, растениям, явлениям неодушевленной природы. Признавая в ней выявление божественного творчества, они боялись исказить виденное и точно передавали в своих описаниях эти проявления божественной воли. Этим обусловлена чрезвычайная точность их естественнонаучных описаний и их внимание к окружающей природе. Мы имеем здесь любопытную религиозную основу точного научного наблюдения.
В этих представлениях о природе, которые некоторые из этих людей пытались выразить и в связной форме, а другие дали в отчетах о своих путешествиях и миссионерских трудах (в связной - Коленго, Гектор?), бросаются в глаза две стороны с точки зрения интересующих меня явлений: 1) отражение материалистического представления о мире, признание единства всего на почве духовного начала, которое представлялось им в виде христианского божества (насколько форма их представлений о божестве, как христианском Боге, отвечала их реальному объяснению проявления божественности в природных объектах, а не была внешней - не ясно) и 2) признание автономности отдельных объектов природы и их связи с божественным началом. При признании божественного промысла ими выдвигалась и свобода отдельного создания Божия, индивидуума. Это представление о его свободе отвечает нашему представлению о самостийности его, помимо каких бы то ни было иных обстоятельств, вызывающих для нас его значение в жизни. В моих фант[астических] переживаниях на почве этих двух условий - самостийности индивидуума и его духовной сущности - совершался идейный переход к другой области научных исканий. Я не могу сейчас ясно это выразить, но в моих мечтаниях я испытывал большое чувство удовлетворения, что мне удалось ясно понять, что эти достижения английских христианских натуралистов по существу представляют ту же концепцию природы, как представление о материи, состоящей из свободно движущихся мельчайших элементов. Как будто какая-то форма лейбницианства. Несомненно, о той загадке, какую представляет из себя т[ак] н[а]з[ываемое] материалистическое представление о материи, состоящей из молекул, одаренных вечным движением, я думал последнее время. Ибо вопрос о вечном движении молекул, причине инерции, неизбежно приводит к нематериальной причине и легко мирится с идеей Божества - точно так же и их "беспорядочное" движение (демон Максуэла). В Киеве к этим вопросам возвращалась моя мысль при критике материального субстрата жизни при обработке первой главы "Жив[ого] вещ[ества]", чтении Мейерсона, Максуэла, Бялобржеского. М[ожет] б[ыть], указываемый здесь путь исканий в этих двух областях, их объединение заслуживает внимания и, во всяком случае, вызывает работу мысли.
К религиозно-философ[ским] концепциям я в течение этих мечтаний вернулся еще раз - но я изложу немногое из того, что помню, в конце записи, когда буду говорить о будто бы предстоящей мне написать книге "Размыш[ления] перед смертью". Теперь же мне хочется сделать несколько сторонних замечаний, как ученому. Путь фантазии (как и сна) капризен и уловить причины возникновения тех или иных идей, проявляющихся при этом, так же трудно, как уловить их в сложных событиях жизни. Однако они все-таки, вероятно, есть, или, по крайней мере, мы можем найти их, подойдя к этим явлениям с точки зрения ученого. И вот для этого некоторые вехи. В начале болезни Нина читала мне "Свет Азии" Арнольда,44 который мог дать направление моим мечтам. К миссионерам-натуралистам я подходил в Киеве, когда прочел два труда Ливингстона и отметил его же ознакомление со старым трудом его тестя Моффата.45 Ливингстон, особенно в первом путешествии, поразил меня как натуралист - но я не вдумывался тогда в философско-религиозную сторону его личности. Проявление высокой человечности в дикарях в его описаниях меня, однако, поразили. Но откуда явились Коленго и другие? И это утверждение значительности и жизненности их понимания (бессознательного?) природы в связи с интересующим меня представлением о мире вечно и свободно движущихся мельчайших единиц как основном строении всего окружающего? Я давно, несколько лет тому назад, увидел огромную работу натуралистов-миссионеров, и не раз читал о них, собирал материал, (напр[имер], в Канаде о французских иезуитских миссионерах XVII в. как исследователях С[еверной] Америки, об иезуитах в Китае и т. д.). С Коленго встретился во время чтения еще в Москве по истории научного познания Австралии и Полинезии (в библиотеке] Об[щества] исп[ытателей природы]), с Гектором во время подготовки библиографического указателя топографической минералогии и моего "Опыта [описательной минералогии]". И тогда же мне хотелось с ними также ознакомиться, что недоступно в России, где ни в одной библиотеке нет, кажется, хорошего собрания книг в этих областях знания. Но по какому капризу случайностей вылились в моей фантазии в таком своеобразном сочетании эти старые впечатления? - несомненно, мне ясно, что я невольно попытался пойти по этому указанному мне в этих впечатлениях пути, как бы они ни были вызваны, и какой бы ни имели генезис.
О Коленго и др. я просил сына переговорить с С. Н. Булгаковым. Он ничего не знал о них. Указывает на книгу Бальфура "History of Christian Thought in England". Мне кажется, ни у Веклера, ни у Уайта нет ничего. Но нет в связи с этой христианской телеологией в области естествознания, которая в Германии расцветала до начала XIX ст. и [в] XVIII. О ней у Виндельбанда.46 Например, в связи с Сваммердаммом?
Главную часть мечтаний составляло, однако, мое построение моей жизни как научного работника и, в частности, проведение в человечество новых идей и нужной научной работы в связи с учением о живом веществе. В сущности, и здесь - особенно в начале болезни - проходили и ставились две идеи: одна - о новой мировой организации научной работы, другая - о соответствующей ей постановке исследований в области учения о живом веществе. В конце концов, однако, мысль сосредоточилась около этой последней, т. к. именно к ней как будто должна была устремиться вся работа моей личности. Основной целью моей жизни рисовалась мне организация нового огромного института для изучения живого вещества и проведение его в жизнь, управление им. Этот институт, международный по своему характеру, т. е. по темам и составу работников, должен был являться типом тех новых могучих учреждений для научной исследовательской работы, которые в будущем должны совершенно изменить весь строй человеческой жизни, структуру человеческого общества. Мои старые идеи, которые неизменно все развивались у меня за долгие годы моей ученой и профессорской деятельности и выразились в 1915-1917 годах в попытках объединения и организации научной работы в России и в постановке на очередь дня роста и охвата научными учреждениями Азии, явно сейчас потеряли реальную основу в крушении России. Не по силам будет изможденной и обедневшей России совершение этой мировой работы, которая казалась столь близкой в случае ее победы в мировой войне. Мне ясно стало - в этих фантастических переживаниях - что роль эта перешла к англосаксам и Америке.
И в начале эти настроения будущего шли по этому пути моих размышлений последних лет, попыток международных организаций, причем крупную роль в этих организациях должны были играть инженеры. Однако очень скоро картины этого рода - предварительные совещания немногих на яхте, где-то в море, международные съезды и. д. - отошли от меня. Мне как-то ясно стало, что эту форму работы для мировой организации нельзя совместить с[о] своей собственной научной работой: одна организаторская работа меня никогда не удовлетворяла, как бы широка она ни была, напр[имер], когда я был товарищем м[инистра] н[ародного] просвещения Рос[сии], ведавшим очень самостоятельно делами высшего образования и науки в России.
Я перешел к организации исследовательского Института жив[ого] вещ[ества]. В представлениях о том, как я добивался этого, мною строились целые картины свиданий и переживаний, заседаний и споров с[о] знакомыми и вымышленными фигурами, подобно тому, как это бывает во сне или в тех фантастических рассказах и сказках, которые строишь себе иногда - лично я часто перед и после сна и во время прогулок. Очевидно, при постоянном перерыве моих мечтаний, эти мелкие подробности являлись внешними продолжениями, зависящими от формы, в какой выявлялось мое сознание, а не от содержания его, не от основных идей, не от сущности выявлявшегося настроения. Они и менялись в разные периоды болезни: разным путем я достигал неизменного все время основного построения. Я оставлю в стороне эти подробности, хотя, конечно, в этом оставлении много будет произвольного.
Приехав в Лондон с Наташей, я устраивал возможность прожить для своей работы, работая в Британском музее. Я писал, Наташа переводила. Устроило возможность пережить эти месяцы Королевское общ[ество], которое дало мне помещение и возможность лабор[аторной] работы после того, как мой доклад с изложением главных результатов моего труда о живом веществе встретил горячее сочувствие в Комиссии Кор[олевского] об[щества]. Одновременно с этим я пробивался в Лондоне, обрабатывая научный каталог коллекции силикатов Бри[танского] музея и давая первую пробу таких каталогов;
в[о] введении к этому каталогу я изложил свою теорию и систематику силикатов на англ[ийском] яз[ыке]; причем, сделал обративший внимание доклад в Англ[ийском] хим[ическом] обществе. Составление каталога силикатов дало мне некоторый заработок и связи. Выступив в Корол[евском] об[ществе] с просьбой о поддержке, я одновременно поднял вопрос о необходимости ввести геохим[ическое] изучение и хим[ические] исследования живого вещества в прикладных морских биол[огических] лабораториях, и с этой целью поднял эти вопросы перед Англ[ийской] морск[ой] биол[огической] ас[социацией], причем, мне удалось возбудить интерес к этим вопросам среди химиков и биологов, и я явился консультантом морск[ой] биол[огической] станции в Плимуте, где исследование химии рыб сразу дало интересные результаты, а мой доклад с общими соображениями этим путем выдвинул эти вопросы и перед английскими] биологами. К этому времени я получил известие от М. И. Бессмертной об ее результатах над нахождением металлов. Ее результаты и результаты в Плимуте дали возможность мне возбудить перед Корол[евским] общ[еством] вопрос о создании научной организации здесь, в Лондоне, для исследования жив[ого] вещ[ества]; были получены средства на помощников (англичанин и М. И.) и было поставлено продолжение киевских работ в Фарад[еевской] лаборатории] или другой какой-то. По приглашению Брит[анской] ас[социации] выступил с огромным успехом на ее заседании с общим докладом (О свойствах жив[ого] вещ[ества]) и с изложением эксп[ериментальных] результатов в Киеве, Плимуте, Лондоне (О нахож[дении] и значении металлов в ж[ивом] вещ[естве]). Этот доклад, где я указал на необходимость и важность создания Инст[итута] жив[ого] вещ[ества], вызвал интерес и в Амер[ике]. Я указывал на необходимость создания такого института в Америке. Все это создало известную атмосферу около моей книги и когда она через несколько месяцев после - через год почти после моего приезда в Лондон - вышла в свет - она имела огромный успех. И в результате в Америке создали Комитет для организации Инст[итута] жив[ого] вещ[ества] и сбора средств. Издание книги дало и материальную независ[имость]. Она вышла одновременно и на русск[ом] яз[ыке] и была быстро переведена на другие языки. Я стал известностью.
Такова схема первых успехов. В течение болезненных мечтаний на этой почве шли разнообразные более мелкие картины, иногда очень яркие и полные подробностей: новые дружеские связи, сношения с Россией и Америкой и т. п., напр[имер], указания на то, что для выработки приборов (о которых дальше) я нашел главн[ого] помощника в Плимуте среди химиков, а среди переписки, вызванной изданием "Мыслей о жив[ом] вещ[естве] с геохим[ической] точки зрения", среди немецких зоологов - нашел друга, который явился одним из главных помощников и организаторов биологической] части будущего института в Америке. Все это ярко и очевидно, все это художественные создания той формы охвата явлений, в какие вылилось мое сознание, а не сущности этим процессом открываемого.
После выхода книги, потребовавшей новые издания, я немедленно принялся за написание курса минералогии, который переводила Наташа, и в котором я как бы переносил в мировое научное сознание всю ту работу, которую я проделал во время долгих лет московской] университетской] деятельности. Я подводил итоги своей жизненной работе, и кроме того, считал издание этой книги, которая должна была внести в мировую культуру результаты русской культурной работы, для себя обязательным и с этой точки зрения. Книга, изданная в двух томах, имела тоже большой успех, особенно в Америке, а затем я непрерывно, до 80-летнего возраста, ее изменял, дополнял и перерабатывал. Одновременно вышло русское оригинальное издание и она была переведена на другие языки.
В промежутках между изданием двух томов первого издания я отправился на несколько месяцев в Соединенные Штаты] Ам[ерики] по приглашению образовавшегося там Комитета] для создания Инст[итута] жив[ого] вещ[ества], собравшего большие средства, и прочел ряд лекций с большим успехом, особенно в Балтиморе, пропагандируя идею о необходимости изучения жив[ого] вещ[ества]. В лекциях - около 8-10 - я развивал части учения, не затронутые в моих "Мыслях", как бы заменяя этим большой труд, начатый в Шишаках, рукопись которого была доставлена мне из Киева.
Скажу сразу, что этот труд как будто был мной оставлен, кроме II тома (биогеохим[ическая] ист[ория] хим[ических] элементов]), которая была мной позже издана - а остальное вошло в "Мысли" и отдельные речи и очерки. Среди американских речей имела успех особенно одна - о ближайших задачах и целях Института] жив[ого] вещ[ества] и необходимости его создания в Америке, вызвавшая приток денежных пожертвований, позволивший довести нужный капитал до нескольких десятков миллионов долларов (до 70!). В конце концов, уже во время этой поездки, было выбрано место для создания Института и началась выработка его плана.
Место было выбрано на берегу моря, Атлантического] ок[еана], аналогично морским биологическим] станциям в южных штатах С[еверной] Амер[ики]. К постройке и организации Института было приступлено немедленно. Основы его организации были мной продиктованы Нат[аше] и я их здесь оставляю. При Институте площадь земли с лесом, которая является неприкосновенной для сохранения нетронутой культурой природы.
После возвращения в Европу, в Лондон, и издания 2-го тома "Минералогии" я отправился в европ[ейскую] поездку - в Берлин, Петроград, Москву, Киев, Прагу, Мюнхен, Париж, Лондон, как бы прощаясь с Европой и заканчивая свои дела и подбирая сотрудников, вырабатывая и заказывая инструменты. В России я прочел три речи с новыми разъяснениями уч[ения] о жив[ом] вещ[естве], причем, речь в Петрограде - "О будущности человечества" - позволила коснуться глубоких вопросов философского характера, к которым я вернулся в конце жизни.
Я сейчас не мог найти слов для логического выражения ее содержания - но во время болезни я переживал это содержание. Исходя из идеи автотрофности человечества как результата мирового - геологического - процесса, идущего с неизбежной необходимостью во времени - и непроходимой пропастью между живым и мертвым - я пытался подходить к научному изучению сознания и резко выступал против его смешения с материей. Мне не удалось в Петрограде выяснить эти мои переживания - но мне казалось, что я еще раз в Америке после десятилетия Института с большой глубиной и успехом коснулся этих вопросов. Об этом позже. Во время поездки, среди встреч и прощаний с друзьями, среди всяких успехов в отношении научных достижений, я энергично подбирал сотрудников, выговорив себе право самостоятельного решения этого подбора, не стесняясь национальностью и приглашая много немцев и славян. В Институте до 50-70 постоянных научных сотрудников.
Во время этой поездки я как бы прощался с друзьями и хорошие беседы с Сергеем [Ольденбургом], Ферсм[аном] в Петрограде, как будто с Иваном [Гревсом], хотя фигура Ивана как бы в тумане. Е. Д. [Ревуцкая] решила ехать. Линденер не решился.
Вернувшись в Лондон, я в течение ряда месяцев заканчивал свою работу - второй том каталога силикатов Британского музея, в котором дал полную монографию этой главнейшей группы минералов и издал на англ[ийском] (и русск[ом] яз[ыке]) "Основы геохимии".
Постройка Института шла усиленным темпом. Мы переехали туда, когда было все готово, месяца за два до официального открытия. Я видел каким-то внутренним зрением весь институт - огромное здание, расположенное недалеко от океана. Кругом дома для научного персонала и служащих среди парка и цветов. Для директора отдельный дом недалеко от Института. В Институте огромная библиотека. Его организацию я в общих чертах продиктовал Наташе. Неясно и спорно было для меня объединение его с геохимическим институтом, необходимость которого неизбежно вытекала по ходу работ Инст[итута] жив[ого] вещ[ества].
Когда мы переехали - все было готово; там уже был весь Инстит[ут], организовывавший соответственные отделения - из старых сотрудников и друзей - Е. Д. [Ревуцкая], Ирина [Старынкевич], М. Ив. [Бессмертная], Добржанский. Е. Д. явилась моим личным секретарем и помощником; секретарь другой - американец, с которым я уже вошел в близкие отношения несколько лет раньше, еще в момент организации. Е. Д. вела иностранную (не англо-амер[иканскую]) корр[еспонденцию] и помогала мне в моей работе. Ир. и М. Ив. - в лаборатории, Д[обржанский] - помощн[ик] у немца-зоолога. Во главе отделов стояли лица разных национальностей. Работа [с] 9-12 и от 2-5 часов, официально все, от директора - фактически совещания. Спектроск[опический] отдел - американец, т. к. Линденер отказался.
Я ясно себе представил торжество открытия; прибыло много гостей; пароход из Европы (и русские). Удивительно ярко и несколько раз рисовалось мне действие двух больших приборов, разлагавших организмы в количестве десятков тысяч кило. Описания и принципы приборов продиктовал Наташе. Первая проба была сделана над морскими рыбами (какими-то колючими) и сразу дала результаты (будто бы открыт в значительном количестве галлий). По идее работа этих приборов - одного для сухопутных, другого для морских организмов, должна была идти непрерывно, и штат химиков - по специальностям (Ир. [Старынкевич] - редкие земли) работал так, как работают астрономы в обсерваториях. Материал накапливается десятками лет.
Я не буду здесь касаться тех научных тем, которые здесь подымались. Ясно стало, что множество вопросов химического характера могут быть разрешены этим путем и многое из того, что я запомнил - продиктовал Нат[аше] (открытие хромовых,47 и др[угих] аналогичных] организмов, роль ванадия, галлия и т. д.). В течение немногих лет были получены числа состава семейств и групп организмов, подобранных по известному порядку, и, в конце концов, работа Института сразу поставила ряд новых задач для физиологии и биологии организмов, стала могущественно влиять на ее приложение - в области медицины, техники, агрохимии. К сожалению, я запомнил только часть мелькавших передо мной открытий и новых явлений, и их я продиктовал Нат[аше]. Поразительно, как быстро исчезают из сознания эти освещающие, как молния темноту, создания интуиции, и как много их помещается в единицу времени. Ясно одно - что здесь область бесконечно великая нового. В связи с подымаемыми здесь вопросами в разных отделах института все время шла непрерывная работа над отдельными задачами, причем, уже в течение ближайших лет выяснилось, что миллионные затраты окупались новыми источниками богатства благодаря открытию руд неотделимых ранее элементов (йод, редкие земли и т. д.), новым их приложениям, изложению учения об удобрении, новым средствам от болезней. Огромную область нового дало изучение автотрофных организмов 2-го рода, явившееся одним из специальных созданий Института и связанное с новыми методами микробиологии. Об этих организмах, особенно в связи с автотрофностью человечества, я много думал и многое стало мне ясным - но я не все запомнил и лишь кое-что записал через Наташу. Но работа сделана, и забытое, вероятно, выплывет позже в сознании моем. Или есть мысли, догадки, достижения интуиции, которые промелькнут, и если не будут зафиксированы, исчезают навсегда? Весьма возможно, т. к. область познания и созерцания бесконечна.
Помимо любопытнейших вопросов химического характера, одновременно велась работа и в другом направлении. Прежде всего, над весом организмов, причем пришлось вырабатывать методы и приемы. Этот вопрос вырешен. Затем, над количеством живого вещества в разных площадях земной поверхности. Тут встретилось много неожиданного и получились интересные приложения к жизни в смысле подъема урожайности и полей, и морей. Выяснилась неожиданная роль некоторых элементов в этом отношении. К сожалению, я здесь помню немногое из моих мечтаний. Луг, лес, поле были изучены с точки зрения количества жизни в разных местах. При помощи южноам[ериканских] частных средств через несколько лет, когда авторитет института стал высоко, была снаряжена специальная экспедиция в девственные места Ю[жной] Америки и для океана произведен учет скопления Саргассова моря в сравнении с обычными океаническими скоплениями живого вещества. Во время этой экспедиции много нового для биологии и систематических ее отделов. В обработке материала Саргассова моря я принимал деятельное участие, когда мне было уже за 70 лет...
В чем состояла работа в области познания энергии, вносимой живым веществом, я почему-то почти ничего не помню, хотя и эта сторона работы института стала передо мной в своих новых достижениях.
Внимание было обращено на энергетический учет сознания (работы человечества) и результаты этой работы, сравнимые с таким же учетом автотр[офных] организмов 2-го рода, составляли предмет моей речи в день первого десятилетия Института. Выдвигались и энергия светящихся организмов, и энергетический анализ разных групп строения живого вещества по классам (автотр[офность] 1[-го] и 2[-го] р[одов], пара[зиты], травоядн[ые], клещи, сапроф[иты] и т. д.), в разных сгущениях и т. д.
Жизнь шла в непрерывной работе. Институт много издавал работ и много работ моих было тут помещено. В новых открытиях и среди новых вопросов шла вся моя жизнь, постоянно стремясь вперед. А вопросов и задач, все более крупных, являлось все больше. В свободное время по окончании работ я читал по философии, общим вопросам и великих поэтов. Почему-то не раз мне представлялось, что я углубился в испанскую литературу, как новую, так и старую. Здесь я набрасывал мысли для последнего сочинения "Разм[ышления] перед см[ертью]".
Очень редко выезжал в Америку. Благодаря изданию книги, в частности "Минералогии", и содержанию в качестве дир[ектора] Инст[итута] (President of Institute) я имел возможность располагать значительными средствами, которые, м[ежду] пр[очим], тратил на подбор книг по истории науки (после смерти - в Киев[скую] библиотеку]) и приобретение] минералов (для Петрогр[адской] Акад[емии] и силикаты - в Британский] музей). Книги по минер[алогии] и геол[огии] по-прежнему - в Геол[огический] музей Акад[емии] наук.
Рисовались и частности прогулок, экскурсий, дружеских разговоров, приезда детей, друзей и т. д. - но мне кажется, это все те поэтические надстройки, которые всегда в такой форме переживания создаются фантазией. Среди событий - юбилей, 10-летний, Инст[итута], когда был съезд, речи и т. д. Очень яркая рисовалась картина.
Так шла жизнь почти до конца. Я как будто бы стал во главе Института, когда мне было 61-63 года и оставался им до 80-84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти, после моей смерти, где я в форме отдельных мыслей и отрывков (maximes) пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления. Частию это были те наброски, которые я делал в часы досуга и стороннего чтения, частию вновь написанные. Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными словами, но прочувствованными моим внутренним чувством, моим "я", и очень мне тогда ясными впечатлениями. Сейчас я почти ничего из этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того, чтобы заставить себя вспоминать. К некоторым из этих, закрытых мне теперь, но бывших, а может быть, и сейчас бессознательно для меня живущих мыслей, у меня есть какое-то внутреннее не то стыдливое, не то священное чувство уважения, и мне не хочется их касаться, а хочется их ждать, ждать того нового порыва вдохновения, когда они появятся все целиком или когда они будут понемногу выявляться в моей жизни. Такие состояния в гораздо меньшей ясности мне приходилось переживать и раньше. Я помню, однако, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов (которых я никогда не пробовал раньше писать), и в одной из мыслей я касался в переживаниях, мне думалось очень глубоко, выяснения жизни и связанного с ней творчества как слияния с Вечным Духом, в котором сливаются или которые слагаются из таких стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе и моего. Выразить ясно я это не могу, и то, что я только что написал, меня не удовлетворяет, но я не хочу глубже вдумываться в эту формулировку, по причине только что указанной. Умер я между 83-85 годами, почти до конца или до конца работая над "Размышлениями]". Я писал их по-русски и очень заботился, чтобы одновременно вышел точный английский перевод.
Заботу об издании этой книги я завещал Ниночке и еще нескольким лицам, в том числе Е. Д. [Ревуцкой] (и той англ[ийской] поэтессе, о которой будет речь ниже), с тем, чтобы был образован Комитет, который бы весь возможный доход русского] и англ[ийского] изданий, всех последующих изданий и переводов, употреблял на помощь, людям безвозвратную - но непременно личную помощь, личную в том смысле, как это делают некоторые христианские общины, стараясь поставить людей вновь на ноги или же сгладить им жизнь, если положение их безнадежное. Помощь должна была идти без различия национальности и веры, и каждый раз сумма целиком должна быть истрачена: не ожидая больших несчастий давать тем, про кого известно.
Книга будто бы имела успех, хотя она была очень пестрая - частию легкая и доступная, частию туманная местами, т. к. мысль не всегда выливалась в ясную форму; как будто из-за этого я кое-где переходил к образам (гимны).
Сейчас вспомнил об одной мысли, которая ярко выливалась мне во время болезни, но к которой я подходил еще в Киеве, во время работы над первой главой своей книги о жив[ом] вещ[естве] в связи с чтением работы Мечникова (в Полтаве) и Кащенко (в Киеве),48 но которые я тогда же не смог изложить в удовлетворяющей меня форме. Это мысль о возможности прекращения смерти, ее случайности, почти что бессмертия личности и будущего человечества. Меня интересовали последствия этого с геохимической точки зрения. Сейчас, во время болезни, целый рой идей с этим связанных прошел через мое сознание. Но здесь я их касаться не хочу и, д[олжно] б[ыть], не смог бы.
Так закончилась моя жизнь. Мне хочется здесь сказать несколько слов по поводу этих "Размышлений] перед смертью". Для меня именно это настроение является наиболее странным. Я совершенно ни о чем подобном не думал за эти долгие месяцы и годы.
Однако необходимо сказать следующее. С молодости меня привлекает форма изложения своих мыслей в виде кратких изречений, свободных набросков и отдельных, более длинных, но отрывочных размышлений. Я не раз пробовал это делать, но бросал, т. к. убеждался, как трудно уловить мысль, изложить ее так, чтобы это удовлетворяло; наконец, подымалась критика того, что стоит ли это записывать. А иногда не хотелось передавать в логических выражениях те, казавшиеся мне важными понимания сущего, которые я испытывал: как будто они были очень интимны. Были случаи, когда приходившие мне мысли, как будто верно выражавшие мое убеждение, внушали мне страх своими неизбежными логическими выводами, раз они станут общим достоянием (таковы мысли о семье и о значении половой морали). Но, как бы то ни было, стремление к такой форме книги очень меня всегда привлекало, т. к. оно давало большую свободу изложения, а чрезвычайная свобода в выборе тем и форм изложения, их чередование без всякого порядка, казались мне отвечающими естественному ходу мыслей живого думающего человека. Такая форма лучше дневника - особенно если она идет без системы, а так или иначе подобрано то, что казалось данной личности важным и нужным сказать человечеству, внести в мировую литературу. В последнее время, в связи с чтением уже здесь мыслей Ля Рошфуко, Вовенарга, Гете, очевидно, эти старые стремления вновь оживились. Но то, что они вылились в такую форму "Размышлений перед смертью", чтобы эта форма так или иначе определила их, повлияла на их состав и характер - известной строгости мысли
изложения, подбора тем - если можно сказать, элемента торжественности, лицом к лицу все время с Вечной загадкой, столь многих пугающей и столь могущественной в своем влиянии на сознание человека - это элемент совершенно для меня неожиданный. И он дает единство бесконечному разнообразию тем и форм, какие может принять творчество этого рода.
Точно также совершенно неожиданна была для меня идея употребления дохода этой книги. Как будто она хотела связать ее с интимнейшими переживаниями моего духа. Я живу всегда - при всей отвлеченности моей природы - в сознании, что рационализирование охватывает небольшую часть духовных проявлений человеческой личности, что разум охватывает далеко не все и нельзя даже считать его главным и основным решателем жизненных проявлений личности. Через всю мою жизнь проходит этот элемент и в том чувстве дружбы и братства, который так красит жизнь, и, я бы сказал, дает большую, чем что бы то ни было, возможность развернуться человеческой личности. И странным образом, эта способность дружбы, создания новых дружеских связей, глубоких и крепких - не исчезла у меня теперь, в старости, т. к. в Киеве зародились у меня глубокие дружественные связи с Васил[енко], Тимош[енко], Личк[овым]. Это все разные проявления эроса и эроса настоящего, связанного не с абстрактным человеком рационалистов, а с живой человеческой личностью. В связи с религиозными аспектами этого явления я много понял в общении с Нюточкой [Короленко], и ее идея христианской помощи - как помощи индивидуальной и личной - в отличие от социальной и государственной - целиком отразилась в этом моем потенциальном предсмертном распоряжении.
Неужели действительно охватившее меня во время болезни состояние позволило почувствовать предсмертное состояние сознательно умирающего человека, когда выступают перед ним основные элементы его земной жизни?
Любопытно, что, сколько помню, ни разу во время болезни и по сейчас, область этих переживаний не переходила в сны, и я мог засыпать и могу засыпать только тогда, когда замирают образы, связанные с этим построением моей жизни. Сон иной, не глубокий, без сновидений или с такими, где бессвязно и бессмысленно вспоминаются среди каких-то чуждых созданий фантазии, давно ушедшие близкие, в формах, чуждых их настоящей сущности.
Мне хочется еще добавить несколько впечатлений о близких среди множества картин, которые проходили тогда и которые, если бы я выразил их в словах - дали бы целый фантастический роман, где моя потенциальная будущая жизнь была бы центром.
Совершенно два разных представления о будущем Ниночки. И обе эти картины шли как бы исключая друг друга. По одной - ее брак с Ф. Т. [Сердюком], сперва жизни в Шишаках - но поездка к нам в Америку. В конце концов Ф. Т. и Нин[а] решили переселиться в Ам[ерику], т. к. условия жизни в новом аграрном строе на Украине были тяжелы и не давали простора для свободного личного агрономического строительства при огромных налогах: надо было иметь или большие творческие способности и капитал или же входить в ассоциацию с другими людьми, когда личность многих подавляется. В Америке они получили агрономическое образование, купили достаточный кусок земли и стали вести хозяйство, уходя в эту сторону человеческой деятельности. Дети - 2 сына и дочь - значительную часть были с Наташей у нас. И жили они и после на расстоянии нескольких часов езды по жел[езной] дор[оге]. Любопытно, что по отношению к одному сыну я совершенно определенно видел рост его как талантливого натуралиста-зоолога, связавшегося с Инст[итутом] еще в детстве. Он принял нашу фамилию, как бы продолжая традицию рода, который терял свое продолжение Вернадских благодаря безалаберности Н[ины] В[ладимировны], жены Георгия (см. впрочем ниже). Вместе с сыном немца, помощника по зоологии, и южноамериканца, испанца, на средства или влиянием которого была снаряжена экспедиция в Ю[жную] Америку. Эти юноши составили дружную группу будущего. Мне даже казалось, что судьба его благодаря дружбе с молодым испанцем, южноамериканцем отбросила его позже туда, где он создал свою будущую судьбу. Женившись, эти юноши приняли участие в южноамериканской экспедиции.
Рядом с этим рисовалась совершенно другая картина - опять-таки как-то чередуясь, без вс