.. И вот, значит, шлюпка отходит от "Цесаревича Георгия", и вдруг... -- Девочка падает в море, -- быстро вставился рыбак, -- а желтоглазый сбрасывает бурку, ниряет пирямо на дно, достает девочку, и пароход делает овация, несмотря что ограбил почту! -- Хо! Хо! Хо! -- снова заудивлялись слушатели, а рассказчик так и застыл с раскрытым ртом. Он думал, что окончательно победил рыбака, а тот, раздувая усы, снова выплыл с девочкой на руках. -- Слушай, -- грозно обратился к нему рассказчик, -- если ты будешь фантазировать, я уйду! То, что я говорю, -- история! А то, что ты говоришь, -- воздух-трест! -- У нас в Бакю так рассказывали, -- миролюбиво пожав плечами, проговорил рыбак, очень довольный, что сумел еще раз вставиться. -- У вас в Бакю, -- передразнил его рассказчик, -- кушают плов и запивают нефтью. От этого у тебя такие фантазии. Я старый мухусчанин, я знаю все, как было на самом деле... Одним словом, только шлюпка отошла от "Цесаревича", и вдруг... Рассказчик бросил свирепый взгляд на бывшего бакинца. Но тот, сложив руки на столе и изобразив на лице покорную прилежность, слушал его, как отличник. -- ...И вдруг сверху с палубы раздается выстрел... -- Я же всегда говорил, -- неожиданно вставился красивый и чернявый гуляка, -- среди абхазцев есть еще герои, как, например, Мишка Розенталь! Все, кроме рассказчика и усатого рыбака, рассмеялись. -- При чем тут абхазцы? -- Рассказчик раздраженно посмотрел на него. -- Ты же сам абхазец? Гуляка, подмигнув компании, стал разливать в стаканы вино. -- Розенталь шапошник будет? -- спросил усатый рыбак. Чик заметил, что большие усы придавали его словам глупый смысл. Все подняли стаканы. -- Какой там шапошник! Такой же пьяница, как и он! -- кивнул рассказчик на своего соседа и, уже ворча в стакан, выпил и успокоился. -- Вообще неизвестно, кто стрелял, -- продолжил он свой рассказ, -- абхазец, грузин, русский. История этого не знает. История говорит, что он ни в кого не попал. Но желтоглазый рассерчал и хотел снова пришвартоваться, чтобы наказать стрелявшего. Но капитан сверху упросил его не делать этого, потому что он сам найдет и накажет стрелявшего. Желтоглазый махнул рукой, и шлюпка ушла к берегу... И вот проходит полгода, я сижу в той же кофейне и кушаю жирный харчо из бараньих мошонок. Такое харчо сейчас наркому не подадут -- нету! И вдруг ко мне подходит молодой полицейский Барамия. "Из Одессы, -- говорит, -- пришла совершенно секретная инструкция от полковника Левдикова насчет ограбления парохода "Цесаревич Георгий". "Садись, -- говорю, -- дорогой друг. Все что хочешь закажу -- выпьем, покушаем, поговорим. Мы тоже люди, мы тоже носом воду не пьем, мы тоже хотим знать, что пишет полковник Левдиков!" И он присаживается и говорит: "Только никому ни слова! Голову с меня снимут!" "Что ты, что ты! -- говорю. -- Неужели мы, местные ребята, будем друг друга продавать! Никогда!" Я заказываю все, что надо, и мы потихоньку сидим, кушаем, пьем, разговариваем. И вот, дай бог ему здоровья, полицейский Барамия все рассказывает мне, чем дышит департамент полиции, чем дышит лично полковник Левдиков. Оказывается, по сведениям полковника Левдикова, в ограблении парохода "Цесаревич Георгий" принимал участие некий молодой человек -- маленького роста, рыжий, веснушчатый, веснушки даже на руках. И он просил все полицейские участки Закавказья искать его по этим приметам. Когда рассказчик сказал о веснушчатости, Чик рассеянно вспомнил о веснушках девочки, сидевшей напротив, и посмотрел на нее. И она вдруг с какой-то испуганной быстротой спрятала от него руки. Видно, у нее тоже были веснушчатые руки. Глупышка, мимоходом подумал Чик, если б она знала, чьи веснушки сравнивает со своими жалкими веснушонками! -- Все понимаю, -- сказал один из слушателей, -- но что означает слово "некий", не понимаю. Рассказчик кивнул головой в знак того, что это недоумение уже не раз возникало и он его всегда легко рассеивал. -- Некий, -- сказал он, -- по-русски означает "странный". -- Хо! Хо! Хо! Хо! -- удивленно заохали слушатели. Отохав, один из них спросил: -- Неужели полковник Левдиков уже тогда знал, что он странный? -- Полковник Левдиков -- это полковник Левдиков, -- важно кивнул рассказчик, -- учтите, когда он на фаэтоне проезжал по Одессе, генерал-губернатор дрожал. А теперь слушайте, что дальше происходит! Через год наша мухусская полиция задерживает молодого человека, похожего по приметам. Начальник полиции, уже зная, что наша землячка во время ограбления парохода была на борту, вызывает ее и устраивает очную ставку. -- Кого ее? -- спросил один из слушателей. -- Как кого? -- удивился рассказчик и повернулся к распахнутым дверям дома. Все повернулись к распахнутым дверям. И Чик повернулся к распахнутым дверям, хотя понимал, что это глупо. Оттуда сейчас вышли музыканты и стали приближаться к поминальным столам. Один из них вытряхнул слюну из мундштука неведомого Чику инструмента и снова ввинтил его. Чик вспомнил то чудесное, грустное, удивительное, что он испытал, когда у гроба заиграла музыка, и ему было неприятно осознавать, что музыкант вытряхнул именно слюну, но, увы, он точно знал, что это была слюна. В это время два фаэтона, отцокав по мостовой, остановились возле дома. Из одного фаэтона вышла женщина с двумя детьми, а из другого вышел плотный мужчина средних лет в белом чесучовом кителе, в темных брюках галифе и в маслянисто сверкающих сапогах. Фаэтонщик осторожно снял с сиденья венок, обвитый лентой, и поднес женщине. Женщина, подправив на венке ленту, подставила его мальчику и девочке, подтолкнув их к обеим сторонам венка. Женщина стала сзади, мужчина присоединился к ней, дети приподняли венок, и маленькая процессия стала торжественно входить во двор. -- Арутюн приехал, -- зашелестели многие сидящие за поминальными столами и обернули головы в сторону вошедших во двор. Чик сразу узнал мальчика. Это был тот самый велосипедист, который недавно обыграл его в пух и прах. Маленькая процессия поравнялась с местом, где стоял одинокий князь. Мужчина что-то сказал своим, и они остановились. Мужчина крепко пожал руку князю. Потом дети приподняли венок, и семья медленно двинулась в сторону распахнутых дверей дома. Заметив музыкантов, сидящих за столом, мужчина небрежным движением руки дал им знать, чтобы они следовали за ним. Музыканты суетливо повскакали и стали подбирать инструменты. -- Дайте перекусить, -- сказал один из них, продолжая сидеть. -- Ты что, не видел, кто зовет? -- обернулся к нему другой. -- Давай, давай! Музыканты быстро собрались и вошли в дом. Вскоре оттуда стали доноситься приглушенные звуки музыки. -- Повезло ребятам, -- восторженно кивнул рассказчик в сторону музыки. -- Чем? -- спросил рыбак. -- Дай бог мне столько здоровья, сколько он им отвалит, -- пояснил рассказчик и добавил: -- Он десять лет работает приемщиком скота на бойне и за это время ни разу не взял зарплаты. Расписывается -- и бухгалтерам на чай! Учтите, в наше время скот золотом хезает -- только подбирай! -- Хо! Хо! Хо! Хо! -- И вот, значит, -- продолжил рассказчик, -- начальник полиции вызывает ее для опознания. Так у них это называется. Она мне потом все рассказала. Мы же с ней выросли на Первой Подгорной. С детства были как брат и сестра. "Как только я вошла в кабинет, -- говорит она мне потом, -- я его сразу узнала". -- "А он?" -- говорю. "А он, -- отвечает она, -- я думаю, еще за дверью меня узнал. Ты бы только видел взгляд его желтых глаз!" -- "Какой взгляд?" -- говорю. "Ну, как тебе сказать, -- говорит и немного так задумалась. -- Начальник полиции у меня спрашивает, как тот вошел в каюту капитана, как они вышли вскрывать почту, как садились в шлюпку, как раздался выстрел. Все спрашивает. Около часу расспрашивал. А этот стоит возле стола начальника я, не поворачивая головы, -- то на меня, то на него. И ни разу не шевельнул головой!" -- "Неужели ни разу?" -- спрашиваю. "В том-то и дело, что ни разу! -- говорит. -- Знаешь, -- говорит, -- как смотрит овчарка, когда двое разговаривают в комнате?" -- "Как смотрит, -- удивляюсь я, -- что я, овчарку не видел!" -"А вот так смотрит, -- говорит, -- овчарка лежит, положив голову на лапы, и если в это время двое разговаривают в комнате, она своими желтыми глазами то на голос одного, то на голос другого, а голова как лежала на лапах, так и лежит. Вот так и этот целый час то на меня, то на начальника своими желтыми глазами, а головой ни разу не шевельнул". -- "А-а-а, -- говорю, -- теперь дошло. Вот почему ты не призналась!" -- "Еще бы, -- говорит, -- я его не признала, и полиция его отпустила". -- "А чего же они не дождались капитана?" -- говорю. Когда она мне это рассказывала, с капитаном у нее уже все было кончено. И вот она тяжело так вздохнула и говорит: "Не знаю... Может, начальник полиции его еще больше испугался... Он ведь и на него смотрел, не поворачивая головы". Вот как это было! Но дальше слушайте, дальше! Через полгода капитан узнал, что начальник полиции вызывал ее по этому делу. Он сам пошел в участок и убедился, что задержанный и отпущенный был тот самый человек. Наверное, фотокарточку показали. Но он в полиции ничего не сказал, а с ней порвал! Он же все-таки был мужчина. А желтоглазый его унизил. Я забыл сказать, что, когда он с маузером вошел в каюту, он сперва отнял у капитана пистолет. При любимой женщине отбирает оружие! Настоящий мужчина такое не забывает! И теперь, конечно, она, сделав вид, что не узнала его, фактически предала капитана. Так получается, если со стороны капитана посмотреть. И он с ней порвал! В следующий заход "Цесаревича Георгия" капитан не вышел на берег, а вахтенный матрос не пустил ее на борт. Бедная, бедная, чуть с ума не сошла! Когда пароход отошел, она бросилась в море, и боцман пристани вытащил ее еле живую. Откачали! Тут рассказчик взглянул на рыбака и, что-то вспомнив, сказал: -- Ах, вот откуда ты взял, что девочка упала в море! У вас все перепутали. Ограбление парохода, женщина в море, странный абрек! -- Килянусь детьми, как слышал, так и рассказал! -- ответил рыбак и положил обе руки на сердце. Компания выпила еще по стакану вина и закусила. Человек в белом чесучовом кителе вышел из дому вместе с женой и детьми. Распорядитель подскочил к нему и, широким жестом указывая на столы, пригласил садиться. Тот кивнул ему, а потом, повернувшись к фаэтонам, что-то сказал распорядителю. Распорядитель ринулся через двор, издали рукой показывая фаэтонщикам, чтобы они сейчас же шли к столам. Те мгновенно его поняли и вошли во двор. Человек в белом чесучовом кителе и маслянисто сверкающих сапогах благодушно и важно приближался к столам. Отвечая на приветствия, он кивал во все стороны. Он выбрал пустое пространство возле Чика. Расселись. Рядом с Чиком хлопнулся сын, дальше скрипнул стулом глава семьи, дальше его жена и дочка. В Чике шевельнулось и ожило его старое любопытство к богатым. -- Арутюн-джан, хорошо выглядываешь! -- крикнул какой-то человек и восторженными глазами посмотрел на белый китель. -- Тьфу, тьфу, не сглазить, -- ответил тот и, приподняв скатерть, постучал по деревяшке стола, -- еще один пятнадцать лет вот так хочу. Больше не надо! Растопырив руки, он погладил себя ладонями по широкой груди и посмотрел во все стороны, давая всем оглядеть свою ладную, плотную фигуру, которую он хочет сохранить в таком виде ровно пятнадцать лет. -- Еще пятьдесят лет, Арутюн-джан! -- щедро выбросив вперед руку, предложил ему тот, как бы в благодарность за внимание к его словам. -- Не, не, не... Еще один пятнадцать лет! -- повторил свои условия белый китель и, похлопывая себя по широкой груди, дал всем оглядеть свою ладность. -- Больше не хочу! После этого он плеснул себе в тарелку лобио, налил вина и выпил за упокой души умершей. -- Бедный князь, -- вздохнула его жена, оглядываясь на князя, -- как он ее любил! Говорят, он ее перед смертью носил на руках по этому двору. Она прощалась с жизнью... Ты минэ никогда не носил на руках! -- Ты начни умирать, -- спокойно предложил человек в белом кителе, окуная лаваш в лобио и отправляя его в рот, -- я тебя от Мухуса до Еревана на руках пронесу! Ты посмотри, подумал Чик, оказывается, богатые мясники иногда бывают остроумными. Чик всегда проверял остроты, которые слышал или вычитывал из книг. Как сливки в молоке, так и смешное в человеческом языке самое вкусное. Так считал Чик. Он оглянулся на маленького, одинокого князя, жалея его и радуясь его силе. Он представил, как маленький князь носит на руках статную тетю Циалу, иногда пригибаясь, чтобы дать ей понюхать цветы. Наверное, у него железные мускулы, подумал Чик, только не видно под одеждой. Девочка, сидевшая напротив него, сейчас уставилась на нового мальчика. Тот, еще садясь за стол, окинул глазами Чика, явно вспомнил, что недавно обыграл Чика, но его равнодушные глаза ничего не выразили, кроме скуки, Чик считал, что в таких случаях тот, кому повезло, должен хотя бы взглядом выразить некоторое сочувствие. Мол, игра есть игра, мол, сегодня я у тебя выиграл, а завтра, может, ты у меня выиграешь. Нет, смотрит, как будто ничего не случилось! А девочка все сияла подсолнухом своего лица и ерзала, пытаясь обратить на себя внимание этого мальчика. Конечно, Чик сам ее первый забросил, до того ему было интересно узнать историю "Цесаревича Георгия". Но теперь ему стало немного грустно. Ну отвернулся от нее во время рассказа, ну и что? Лопай себе соленые помидоры, пей лимонад! Кто тебе мешает? Глупая! Из всего рассказа только и поняла, что веснушки на руках! Но чьи, чьи веснушки, если б ты знала! Чик всегда считал, что жизнь прекрасна, но с верными людьми и раньше бывало туговато. Сейчас эта девочка те же самые гримаски, которые дарила Чику, стала направлять на этого мальчика. А он попивал лимонад, даже не глядя на нее. -- Вы и обратно на фаэтонах поедете? -- наконец спросила она. -- Ага, -- буркнул мальчик. -- На обоих? -- Ага, -- буркнул мальчик. Ужимочки, ужимочки, ужимочки. И так, словно Чика здесь нет. Чик поразился такому прямо-таки мошенническому использованию ужимочек. Ну ладно, тебе теперь интересно приманивать другого мальчика. Так давай, для другого мальчика выдумывай другие ужимочки! Нет, на глазах у Чика нахально пускает в ход те же самые! -- А я знаю тебя, -- сказала девочка. -- Откуда? -- холодно спросил мальчик. -- Ты лучший велосипедист третьей школы, -- улыбнулась девочка, -- разве нет? -- Не только третьей, -- немного смягчившись, ответил он и повернулся к Чику: -- Сыгранем? -- А разве можно здесь играть? -- удивился Чик. -- Да не здесь, балда, а на улице, -- проговорил мальчик вполголоса и, оглядывая Чика холодными, бесстрашными к проигрышу глазами, добавил; -- Сразу кинем по рубчику? Чик отрицательно покачал головой. Ему неохота было играть, да и рубля у него не было. И вдруг он услышал над собой голос тетушки: -- Чик, ты здесь? Нам пора! Твой дядя придет обедать, а нас нет! Нельзя, нехорошо огорчать дядю! Пойдем, Чик, пойдем! Чик и не собирался оставаться. По голосу тетушки Чик понял, что смерть подруги освежила в ней любовь к своему мужу. По разным причинам такое случалось и раньше. Теперь она несколько дней будет ласково жужжать, жужжать, жужжать вокруг него, а потом соскучится и ужужжит в сторону новых развлечений. Чик встал и кинул беглый взгляд на девочку. Подсолнух замер, словно не понимая, где тут солнце, а где луна. Чик пошел. -- Разве это Чик? -- услышал он сзади ее голос. -- Ну, Чик, ну и что? -- сказал мальчик. -- Я его недавно как фрайера обчесал! Больше Чик ничего не услышал. Они с тетушкой вышли на улицу. -- Бедная Циала, -- вздохнула тетушка и добавила знакомым Чику по раздольным чаепитиям голосом: -- Ох и наплакалась я вдосталь! Каблучки ее бодро застучали по тротуару. Чик задумался. -------- Чик и лунатик Красная звезда стояла в небе. Иногда, словно пробуя привязь, она вздергивалась и стремительно прорезала синеву, но через мгновение вдруг замирала и победно парила на месте. Вытянутый красный хвост подрагивал и посверкивал на солнце. Этого змея, сделанного в виде красной звезды, запустили в небо два десятиклассника -- старший сын доктора Ледина и старший брат Анести. Сейчас они, стоя рядом, гордо, как на плакате, смотрели в небо. Сын доктора держал в руке катушку. Рядом толпились Чик и его ровесники. Змей, сделанный из красной материи в виде красной звезды, казался Чику чудом техники. Чик умел делать змея, но только из газетной бумаги и в виде четырехугольника. А тут красная звезда парит в небе! -- Пошлем "телеграмму", -- важно сказал брат Анести и вытащил из кармана блокнот. Он вырвал из него один листик, надорвав со всех сторон, округлил, сделал внутри дырочку и нанизал бумажку на нить, уходящую в небо. Бумажка трепыхнулась и пошла вверх, мгновениями раздумчиво останавливаясь, словно набирая силы, и снова скользя в небо. И это было удивительно. Какая сила подымает листик? Почему, если просто так подбросить такой же листик, он поколыхается, поколыхается и падает на землю? А этот идет вверх и вверх. Почему? Чик не мог понять. Он слышал, что существуют восходящие и нисходящие потоки воздуха, и готов был согласиться, что листик подымают восходящие потоки. Но почему, почему листик всегда попадает на восходящие потоки и никогда на нисходящие? "Телеграмма" ни разу не возвращалась. -- Чик, -- окликнул его в это время Бочо, -- подойди ко мне. Бочо пришел со своей улицы и теперь стоял в тенечке напротив компании, запускающей змея. Чику не хотелось отрываться от "телеграммы". Он взглянул на Бочо и сказал: -- Подойди ты! Чик снова поднял голову. Уже мерцающий клочок белой бумаги шел и шел в сторону звезды. -- Подойди, Чик, дело есть! -- снова крикнул Бочо. Чик взглянул на него, удивляясь его упорству. Бочо сделал руками таинственные знаки, показывая, что владеет тайной, которой нельзя поделиться при свидетелях. Чик, переходя на его язык, показал руками, что ему очень интересно досмотреть, как "телеграмма" дойдет до змея. Бочо, презрительно махнув рукой, сделал вид, что сплюнул, и даже растер ногой невидимый плевок, показывая, что и запущенный змей, и "телеграмма" -- все это полная ерунда по сравнению с тайной, которой он хочет поделиться. Чик еще раз взглянул на небо и подошел к Бочо. -- Ну что? -- спросил Чик. -- Ну что, ну что! -- засопел Бочо. -- Пойдем сядем на крыльцо, и я там все расскажу. Он кивнул на толпящихся ребят, давая знать, что новость, о которой он собирается рассказать, не терпит случайных ушей. Чик понял, что дело нешуточное. Они молча отошли к парадному крыльцу Богатого Портного и сели на прохладные ступеньки. -- Чик, -- взволнованно засипел Бочо, -- мы вчера с одним пацаном с нашей улицы ходили ночью вырезать бамбуковые удилища. -- Где? -- спросил Чик. -- Ты не знаешь, -- сказал Бочо, -- на Беследке. Туда только на лодке можно подойти. Со стороны улицы собака привязана. -- Ну и что? -- Послушай дальше, потом будешь нукать. И вот мы подошли к берегу, возле которого заросли бамбука. Привязали лодку -- и в заросли. А дальше там дои стоит. Вроде вашего, двухэтажный. И вот мы выбрали себе два бамбука и вырезаем. Вдруг из дому какая-то музыка раздается. Но я даже не слушал. Подумаешь, музыка! А этот пацан с нашей улицы стал бить меня в бок, как малахольный. "Ты что,-- говорю,-- очумел?"-- "Тише, -- говорит, -- сейчас лунатик появится". -- "Где?" -- говорю. "На крыше!" -- говорит и снова толкает меня в бок. И, Чик! Я чуть не умер! Он появился, Чик! -- И что? -- спросил Чик, чувствуя, что у него волосы на затылке заинтересованно ожили. Ребята, следившие за змеем, радостно завопили. Чик понял, что "телеграмма" дошла. Но сейчас ему было неохота смотреть ни на змея, ни на "телеграмму". -- Он появился на крыше весь в белом, Чик! -- В белом ходили привидения, и то до революции, -- поправил его Чик, -- разве лунатики ходят в белом? Может, он был в нижней рубашке и в кальсонах? -- Нет, Чик! Весь в белом, как курортник на бульваре! -- Ну а дальше что? -- Он прошел по краю крыши, а потом пропал. -- Как пропал? -- спросил Чик, недовольный, что лунатик так быстро исчез. -- Он зашел за дерево. Там внизу растет дерево, и ветки в том месте нависают над крышей. Он слез с крыши на балкон второго этажа. -- По ветке, что ли? -- Не знаю, Чик. Но он слез с крыши и через балкон зашел в дом. Его из дому эта музыка приманила. -- Как так музыка приманила? -- Точно, Чик, приманила! Он идет по крыше, а она его приманивает. Он идет, а она его приманивает. Он так и идет на музыку! -- А потом что? -- А потом, когда он уже вошел в дом, приманивать его было незачем. И музыка кончилась. Приманила! Этот пацан, с которым я ходил срезать удилища, говорит, что за лето он уже три раза видел, как лунатики гуляют по этой крыше... -- В одном доме столько лунатиков! -- удивился Чик. -- Они что, стараются в одном доме жить? -- Если б из одного дома, Чик, -- горестно вздохнул Бочо, -- я бы даже не стал рассказывать тебе об этом. В том-то и дело, что они совсем не из этого дома, Чик! -- Откуда же они? -- удивился Чик. Он до сих пор считал, что лунатики гуляют по крыше собственного дома. Оказывается, у них есть любимые крыши, где они встречаются и молча прогуливаются. -- В том-то и дело, что там рядом военный санаторий, Чик! Чуешь? Военный! Чик почуял, и у него мурашки пошли по спине. Приближалось коварство врага, но Чик еще не знал, почему им выгодны лунатаки. -- А разве военные бывают лунатиками? -- спросил он, -- Еще как бывают, Чик, еще как! Это шпионская квартира. Они лунатской музыкой приманивают военного из санатория. И он по крыше к ним сходит. А они у него выпытывают тайны и отпускают: теперь иди! Лунатик как загипнотизированный. Он говорит все, о чем спрашивает шпион. -- А разве бывает лунатская музыка? -- спросил Чик, потрясенный и все-таки стараясь изо всех сил держаться здравого смысла. -- Есть, Чик! Какой-то немец составил. Пацан, с которым я срезал удилище, в музыкальную школу ходит. Он все про музыку знает. Они все время играют одну и ту же музыку. Лунатскую. Приманят военного лунатика, узнают у него военную тайну и отпускают; теперь иди! -- А почему они свет гасят? -- спросил Чик, стараясь изо всех сил держаться здравого смысла. -- Я и это разгадал, Чик! Я все время о них думал. Они гасят свет и начинают допрашивать лунатика. На всякий случай. Лунатики иногда неожиданно просыпаются. И если они будут допрашивать его при свете, он проснется и может их запомнить в лицо. А потом где-нибудь на базаре или на улице встретит и разоблачит. А так, проснулся в чужой квартире, кругом темно. "Где я?" -- говорит лунатик. "Вы в чужую квартиру залезли. Уходите, а то милицию позовем!" Лунатику стыдно. Он же знает, что сам не свой. Он к балкону. А они ему: "Куда? Вон дверь!" И он выходит. Вот как они действуют, Чик! Пойдем заявим на погранзаставу! -- Я сначала должен все увидеть своими глазами, -- сказал Чик. -- Так пошли, Чик! Сегодня тоже будет лунная ночь, если тучи не наползут. -- Нет, не наползут, -- сказал Чик, взглянув на небо. -- Пойдем, -- сказал Бочо, -- только надо достать бутылку вина. -- Для чего? -- удивился Чик. -- Сторожу-лодочнику надо дать, -- сказал Бочо, -- думаешь, он бесплатно отпускает на лодке? Чик вспомнил, что наверху у тетушки в зале рядом с письменным столом на тумбочке стоит бочонок с вином. Когда приходят гости, кто-нибудь из домашних вытягивает шлангом из бочонка в графин вино и угощает гостей. -- Бутылку вина я достану, -- сказал Чик. -- Вот и хорошо! -- обрадовался Бочо. -- Ты можешь в десять часов вечера тихо выйти из дому, чтобы родители не знали? -- Да, -- кивнул Чик, -- ровно в десять часов жди меня под этим балконом. Чик кивнул на тетушкин балкон. Он решил заночевать у тетушки. От тетушки улизнуть будет легче, чем из дому от мамы. Чик это точно знал. -- Я тебе свистну, -- сказал Бочо, -- только никому ни слова. Вспугнуть могут. -- Могила, -- сказал Чик и встал, -- значит, до вечера? -- До вечера, -- согласился Бочо и пытливо взглянул в глаза Чика, -- а ты не мандражишь, Чик? Что мы будем делать, если лунатик опять спустится к шпионам? -- Там видно будет, -- сказал Чик, -- приходи под наш балкон. -- Хорошо, -- сказал Бочо и пошел к себе домой. Чик посмотрел на ребят, глазеющих на небо, и удивился, что можно заниматься такими пустяками, когда шпионы чуть ли не каждую ночь потрошат наших военных лунатиков. Надо заняться вином. Чик вошел во двор и поднялся на второй этаж. Сумасшедший дядюшка Чика стоял на верхней лестничной площадке и, не сводя глаз с кухонной пристройки, где возилась его любимая тетя Фаина, распекал свои песенки. Бабушка сидела рядом на скамеечке и перебирала четки. Чик зашел на веранду. Тетушка ее сейчас подметала. Он прошел в столовую, оттуда в залу, где возле письменного стола на тумбочке громоздился пузатый бочонок с вином. Легкий резиновый шланг был накинут на бочонок. Надо было действовать быстро и решительно. Тетушка еще минут пятнадцать будет подметать веранду. За бабушку и дядю Колю можно было не беспокоиться. Бабушка подолгу любит сидеть на солнце, перебирая четки, а дядя, если уж тетя Фаина у себя на кухне, так и будет петь и поглядывать туда. Чик вошел в столовую и вынул из буфета пустую бутылку. Нашарил в ящике с вилками и ложками пробку. Вставил в бутылку. Подошла. Чик снова перешел в залу и подошел к бочонку. Рядом с бочонком стоял стул. Чик открыл бутылку и поставил ее на стул. Потом открыл втулку бочонка и сунул туда конец шланга. Другой конец взял в рот. Чик тысячи раз видел, как это делают взрослые, но сам никогда не вытягивал вино из бочонка. Он никогда не мог понять, какая сила заставляет вино подыматься вверх по шлангу. Он понимал, почему со вздохом подымается первая струя вина. Это как восходящий поток. Но почему потом, нарушая закон о сообщающихся сосудах, вино продолжает идти вверх по шлангу, он не понимал. Это тоже было маленьким чудом. Чик был равнодушен к вину, но делал вид, что презирает его, потому что взрослым это нравилось. Взрослые слегка гордились надежным презрением Чика к вину. Старший брат Чика уже несколько раз тайно пробовал вино, и ему за это попадало. Тем более домашние гордились стойким презрением Чика к вину. Чик втянул несколько раз воздух из шланга и вдруг почувствовал, что рот наполнился прохладным вином. Он быстро сглотнул его и вставил кончик шланга в бутылку. Вино мягко полилось. Чик прислушался к действию проглоченного вина. Никакого действия не было. Вино было, пожалуй, повкуснее воды, но похуже лимонада. Вдруг вино перестало литься в бутылку. То ли Чик не так шевельнул шлангом, то ли с запозданием задействовал закон сообщающихся сосудов. Чик снова взял в рот кончик шланга и изо всех сил втянул воздух. Снова рот его наполнился прохладой вина, он пару раз глотнул его и сунул конец шланга в бутылку. Вино снова полилось мягкой, бесшумной струей и наполнило бутылку. Чик осторожно приподнял шланг и вытянул его из бочонка. Конец шланга, побывавший в бочонке, был красным, как гусиная лапа. Все время прислушиваясь к веранде, он тщательно вытер о штаны этот конец, накинул шланг на бочонок, заткнул его втулкой, а бутылку пробкой. После этого он взял бутылку, подошел к кровати дяди Ризы и сунул ее под матрац. Дядя Риза был в командировке, и Чик собирался сделать вид, что будет спать на его кровати. От мамы сбежать было трудней. Только Чик сунул бутылку под матрац, как в столовой скрипнула дверь и тетушка загремела у буфета посудой. -- Чик, почаевничаем? -- спросила она, не видя Чика, но зная, что он здесь. Тетушка много раз в день чаевничала и кофейничала. -- Хорошо, -- сказал Чик, и ему вдруг стало ужасно весело, -- сначала почаевничаем, а потом повиновничаем. Он сам не знал, почему он так сказал. Просто ему стало ужасно весело оттого, что он так все ловко проделал. -- Я не поняла, что ты там сказал, Чик? -- спросила тетушка. Чику стало ужасно весело оттого, что он так ловко набрал вино в бутылку и так вовремя успел ее спрятать. Он подошел к бочонку с вином, несколько раз поощрительно похлопал его ладонью, а потом шлепнулся рядом на стул и запел бодрую песню: Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля. Чик вовсю распелся не хуже своего дядюшки. Ему было весело оттого, что все так хорошо получилось. Тетушка, удивленная его пением, вошла в валу. Она еще больше удивилась, увидев его поющим рядом с бочонком. -- Чик, почему ты уселся здесь и поешь? -- спросила тетушка, заподозрив, что близость бочонка как-то поощрила его петь. Чику стало еще веселей. Он продолжал петь. Тетушка подошла и, наклонившись к бочонку, приподняла шланг. Внимательно рассмотрела его. Нет, шланг сухой. Чик распелся вовсю. Тетушка склонилась над бочонком и стала внюхиваться во втулку, думая, что утечка винных паров могла подействовать на Чика. Нет, вроде утечки тоже не происходит. -- Не морочь голову, Чик, -- сказала тетушка, словно стряхивая неприятность минутного недоумения, -- пошли пить чай! Быстрой, легкой походкой, словно продолжая стряхивать минутное недоумение, она ушла на веранду. Чик допел и пошел пить чай. За чаем он вдруг с удивлением подумал: что это на него нашло? Как это он, забыв об осторожности, запел возле бочонка? Надо же дойти до такой глупости! Вечером он сказал маме, что останется ночевать у тетушки. После чая все уселись играть в лото. Чик не стал играть. Часов с девяти он стал клевать носом, но взрослые, увлеченные игрой, заметили это только через полчаса. Тетушка, не отрываясь от игры, предложила ему лечь на кровать дяди Ризы. Чик как бы неохотно встал и пошел. Обычно он старался ложиться вместе со взрослыми. -- Чик такой, -- сказала тетушка ему вслед, -- или целыми днями читает, или убегается до смерти. Чик прошел в залу, где уже спала бабушка на своей высокой кровати, а дядя Коля, лежа, вовсю распевал свои песенки. Чик снял сандалии и, не раздеваясь, лег на кровать. -- Тюри! Тюрих! Тюри! Тюри! Тюм-пам-пам! Вовсю распелся дядюшка, изредка прерывая свое пение и поглядывая на Чика, чтобы вовремя перехватить его попытку подбросить ему кошку, стащить брюки или еще что-нибудь в этом роде. Чик сейчас сожалел, что иногда дразнил дядю. Теперь тот не будет выпускать его из виду. Это затрудняло выход на балкон, откуда Чик собирался спуститься к Бочо. Сначала спустить бутылку, для этой цели он запасся шпагатом, а потом спуститься самому. Если прямо пройти на балкон, то дядя рано или поздно подымет тревогу. Умственных сил его хватало на то, чтобы сообразить: вышедший на балкон должен вернуться с балкона. Можно было туда проползти. Но если бы дядя заметил ползущего Чика, он обязательно поднял бы шум, думая, что Чик что-то затеял против него. Чтобы усыпить его бдительность, Чик не отвечал на его взгляды, когда тот, прервав пение, оглядывался, стараясь разглядеть его в полутьме. Чик не шевелился и делал вид, что заснул. Наконец раздался осторожный свист Бочо. Чик тихо встал с кровати, сложил одеяло такими складками, чтобы казалось, что под ним находится человек, сел на пол, надел сандалии, застегнул пряжки, вытащил бутылку из-под матраца и пополз к балкону. Пока он полз, дядюшка дважды прерывал пение и вглядывался в кровать, где должен был лежать Чик. Чик в это время замирал на полу. Дядюшка принимался петь, и Чик полз дальше, стараясь не стучать бутылкой. Он выполз на открытый балкон, завернул так, чтобы его из зала не было видно, и выпрямился. Бочо стоял под балконом и ждал его. Чик вынул из кармана шпагат и привязал его к горлышку бутылки. Подставив под бутылку ладонь, другой рукой тряхнул ее -- узел крепко держал бутылку. Оглядел улицу, убедился, что она пустая, и спустил бутылку на руки Бочо. Бочо поймал бутылку, и Чик бросил шпагат. Чик перелез через перила балкона и вышел на карниз. Это было очень трудное место. Надо было пробираться, цепляясь за карниз и сильно нагнув голову, чтобы из окна ее не было видно. Если бы дядюшка увидел в окне какую-то голову, он поднял бы шум, думая, что это вор. Умственных сил его хватало на то, чтобы понять -- в мире есть воры. Вернее, его научили бояться воров, сам бы он не догадался. Пройдя окно, Чик выпрямился и спустился на козырек парадного входа, а оттуда легко сошел на землю. Они быстро пошли по пыльной немощеной улице. Бочо спрятал бутылку за пазухой и снаружи придерживал ее одной рукой, как будто у него под рубашкой голубь. Над городом стояла огромная луна. Слева от луны застенчиво мерцала одинокая звезда. Из окон, с балконов, а нередко и с крыш домов доносились то арии классических опер, то джазовая музыка. В Мухусе входили в моду приемники, и владельцы их, кто от широты души, а кто желая похвастаться, старались так установить свои приемники, чтобы как можно больше людей слушали музыку. Два-три раза, пока они шли через город, из приемников вдруг вырывался голос Гитлера, грозно проклинающий и Чика, и Бочо, и все человечество. Так казалось. -- Стой! Стой! Опять! -- шептал Чик, заслышав голос Гитлера. Чик знал, что подлый голос Гитлера как бы запрещено слушать, и в то же время знал, что считается как бы молодчеством послушать этот голос две-три секунды. Включить и выключить -- нырнуть и вынырнуть из темного омута. Тоже интересно. -- Чик, когда же будет война с Гитлером? -- спросил Бочо. По голосу его видно было, что он теряет терпение, -- Будет, будет, -- успокоил его Чик. Взрослые говорили, что войны может и не быть. Но Чик, как и большинство ребят, был уверен, что война должна быть и будет. Было как-то обидно и неприятно, что Гитлер живет и живет на свете. А как ты его уничтожишь без войны? На революцию в Германии Чик уже не надеялся. Даже взрослые перестали о ней говорить. Они вышли к морю, и теперь луна стояла над морем. Было тихо. На Собачьем пляже вода еле-еле плескалась о берег. У пристани стоял теплоход "Абхазия" весь в электричестве, как праздник. Они дошли до устья Беследки, открыли калитку и вошли на территорию лодочного причала. Вода реки была мутно-желтая. Видно, в горах прошел ливень. Обычно она была спокойная, но сейчас казалась грозной и опасной. Они пошли вдоль реки и дошли до мостиков лодочного причала. Привязанные цепями и веревками, лодки стояли у причалов. В лунном свете они казались странно пустыми. -- Это ты, Бочо? -- вдруг раздался хриплый голос. Чик обернулся. В глубине причала темнел навес, где громоздились перевернутые лодки. -- Да, дядя Юра, -- сказал Бочо. Пожилой небритый человек в тельняшке заковылял из-под навеса, издали свирепо всматриваясь в Чика. Чик заволновался. Ему хотелось, чтобы Бочо поскорее вытащил бутылку, но Бочо ее не вытаскивал. Скрипнув деревяшкой протеза, человек ступил на мостик причала и приближался, свирепо всматриваясь в Чика. -- А это кто? -- кивнул он на Чика. -- Это Чик, мой товарищ, -- сказал Бочо и наконец вытащил бутылку из-за пазухи, -- он достал. Сторож взял протянутую бутылку, небрежно выдернул пробку и хищно запрокинул ее над головой. Отсосав несколько глотков, он со шлепнувшим звуком оторвал бутылку ото рта. -- Вот это, я понимаю, вино! -- сказал он и потеплевшими глазами взглянул на Чика. -- Гудаутское? -- Да, -- кивнул Чик со скромной гордостью. Бочо тоже явно взбодрился и, подойдя к краю причала, спрыгнул в одну из лодок. -- Оставь "Диану", -- прохрипел сторож. -- Почему? -- обернулся Бочо. -- Мы же на ней вчера ходили? -- Перелезай на "Оленя", -- кивнул сторож, -- у него ход легче. Чик почувствовал, что это прибавка за хорошее вино. Сторож уковылял с бутылкой в темноту навеса и вышел оттуда с веслами. Бочо перелез на "Оленя". Скрипнув протезом, сторож наклонился над краем причала и передал весла Бочо. Тот быстро и умело вдел их в уключины. Сторож ухватился за веревку и притянул лодку. -- Прыгай! -- сказал он Чику. Чик спрыгнул на переднюю банку и хотел пройти на корму, но сторож его остановил. -- Сиди там, -- прохрипел он, -- будешь следить, чтобы не напороться на корягу или бревно. Если попадется хорошая доска, тащите в лодку. Он отмотал веревку от крюка, вбитого в причал, и кинул ее в лодку. Потом, присев на корточки и ловко вытянув ногу с протезом, оттолкнул лодку от причала. Она прошла между другими лодками и стала разворачиваться по течению. Бочо повернул ее носом против течения и стал грести. Сторож, не глядя на них, ушел в темноту. Они плыли по мутно-желтой реке, озаренной луной. Было тихо. Иногда передаивались собаки с одного берега на другой. Чик следил за поверхностью воды, чтобы не прозевать какую-нибудь корягу. Бочо старался не выходить на середину реки, потому что там течение было быстрей и грести против него было труднее. Они прошли под ивами, свисающими над рекой тихим, голубеющим в лунном свете водопадом. Ветки шелестели и нежно, как руки сестры, щекотали затылок Чика. Чику хотелось, чтобы ивы никогда не кончались. Но они кончились, и лодка подошла к Красному мосту. Они прошли под мостом, и гул машин, пробегающих сверху, колотил по голове. Вскоре впереди показалась полянка, где вокруг костра в просвечивающихся лохмотьях стояли и сидели беспризорные мальчишки. Один из них только что раздобыл гуся на противоположном берегу. И сейчас голый, вместе с гусаком, под радостные вопли друзей бросился в воду. Гусак встрепенулся в воде и, брызгая крыльями, пытался улететь. Но мальчик, крепко держа его за одну ногу, плыл к своим. Гусак, громко хлопая крыльями, рвался от него. Казалось, не мальчик плывет с гусаком, а гусак тащит мальчика через реку. Проплывая мимо компании беспризорных, Бочо на всякий случай выгреб на середину реки. Но беспризорные окружили мальчика с гусаком, когда тот вышел на берег, и не обратили внимания на лодку. Вернее, один из них погрозил им вслед кулаком, но они уже были на безопасном расстоянии. Бочо продолжал грести без передышки. Чик всматривался в мутно-желтую поверхность реки. Несколько раз видел проплывающие коряги, но они проплывали в стороне. Вдруг Чик увидел на реке большой черный предмет. Покачиваясь на воде, он приближался. -- Бочо! Бочо! Что-то плывет! -- крикнул он. Бочо обернулся. Черный предмет приближался и принимал очертания маленького домика с плетеными стенами. -- Собачья будка, что ли? -- проговорил Бочо. Он смотрел, обернувшись и в то же время медленно и осторожно подгребая веслами, чтобы не столкнуться с этим странным предметом. -- Курятник! -- первым догадался Чик. Такие плетенки-курятники с крышей, покрытой дранью или папоротниковой соломой, он часто встречал в Чегеме. Курятник медленно проплыл мимо лодки. Мелькнули в дырочках плетенки тени кур. Когда курятник заплыл за лодку, они увидели в открытой дверце белого петуха. Он удрученно посматривал вокруг. -- Чик, -- вдруг заорал Бочо, -- погнались за курятником! Завтра на базаре загоним! Сколько денег будет, Чик! Он уже хотел развернуть лодку. Чика всегда поражали такие переходы. -- Ты что! -- крикнул ему Чик и добавил язвительно-отрезвляющим голосом: -- Будем кур ловить или шпионов?! -- Но, Чик... -- пробормотал Бочо, однако, вздохнув, налег на весла, -- беспризорные перехватят. -- Может, не перехватят, -- сказал Чик, -- они сейчас гуся будут зажаривать. Бочо замолчал и стал усердно грести. -- Здесь, -- наконец сказал он и повернул лодку к берегу. Лодка заскрипела килем о песчаное дно и остановилась. Чик спрыгнул на берег. Следом Бочо. Взявшись за веревку, они немного вытянули лодку и привязали к бамбуковому пню. Бочо и Чик вошли в бамбуковую рощицу. Они прошли метров десять между многолетними стволами пожелтевших бамбуков и вышли к мелким зарослям молодняка. Бочо кивнул на дом, стоявший метрах в сорока от них. Это был белый двухэтажный дом с оцинкованной и сейчас голубеющей под луной крышей. В нескольких окнах горел свет. Бочо показал рукой на левый край дома. Там стояла большая шелковица. Сквозь ее крону смутно виднелся балкон и распахнутое окно. Горел свет. -- Там, -- кивнул Бочо. Они стояли под бамбуковыми кустами и ждали. Грустно пели цикады. Чик почувствовал, что начинает все больше и больше волноваться. -- Чик, если сегодня опять придет лунатик, что мы будем делать? -- шепотом спросил Бочо. -- Пойдем на погранзаставу, -- ответил Чик, -- и там все расскажем. Было тихо-тихо. Одиноко пели цикады. Чик почувствовал, что все больше и больше волнуется. Стараясь не выдавать своего волнения, он внимательно обшарил глазами кусты бамбукового молодняка. Оглянулся на рощицу. Если там, в доме, подумалось Чику, занимаются шпионскими делами, они могут выставлять одного человека, чтобы проверять, следят за ними или нет. -- Чик, -- шепнул Бочо, словно угадав его мысли, -- а вдруг кто-нибудь из них сейчас следит за нами? -- Нет, -- сказал Чик уверенным голосом, -- этого не может быть. Он так сказал, чтобы успокоить Бочо. Чик не любил паники. Было тихо-тихо. Пели цикады. Изредка где-то за домом протарахтит машина, и снова тишина. -- Чик, -- взволнованно прошептал Бочо, -- мне один пацан рассказывал, что у китайцев есть такая казнь. Привязывают человека в бамбуковых зарослях, а там сквозь него прорастает бамбук. Представляешь, Чик? Сквозь живого прорастает! Чику стало не по себе. Но он взял себя в руки, чтобы взбодрить Бочо. -- Это сказки, -- ответил Чик и, кивнув на дом, добавил: -- Они же не китайцы. -- Нет, Чик, это не сказки, -- шепотом горячился Бочо, -- ты лежишь, а сквозь тебя прет и прет бамбук! Знаешь, как он быстро растет? За день прорастет тебя насквозь! А кричать невозможно, потому что во рту кляп. Бочо протянул руку и вдруг положил ладонь на грудь Чика. Чик от неожиданности вздрогнул. Даже волосы вздрогнули у него на затылке. -- Не имей привычки лапать! -- шепотом выругался Чик и отбросил руку Бочо. -- Я хотел посмотреть, как у тебя бьется сердце, -- виновато сказал Бочо. И вдруг из дому раздалась музыка. -- Началось, Чик, началось! -- шепнул Бочо и больно впился пальцами в руку Чика. Они замерли, прислушиваясь к музыке и не сводя глаз с крыши дома. Они смотрели, смотрели, а музыка играла, играла, выманивала, выманивала -- и наконец выманила человека. На противоположном конце крыши появился лунатик весь в белом. Он задумчиво прошел по краю крыши и скрылся за шелковицей на другом конце. Вдруг смолкла музыка, а через минуту погас свет. -- Начался допрос, Чик, начался допрос, -- засипел Бочо и снова впился пальцами в руку Чика. Чик молча отбросил его руку. Он терпеть не мог все, что напоминает панику. Сам он с ужасом представил темную комнату, в углу которой сидит резидент и резким голосом гипнотизера задает вопросы военному лунатику, а тот, бедный, сонным голосом все ему рассказывает. Они долго смотрели в сторону окна, в темноте слившегося с кроной шелковицы, и не знали, что делать. Бежать на погранзаставу или ждать, чем это все кончится? Вдруг снова зажегся свет. -- Допрос окончился, -- шепнул Бочо. Чику захотелось во что бы то ни стало заглянуть в это окно, чтобы узнать, что там делается. Слева от бамбуковых зарослей рос большой инжир. Было похоже, что с вершины этого инжира можно заглянуть в окно. -- Я залезу на инжир, -- кивнул Чик, -- посмотрю в окно. -- Не надо, Чик, не надо, -- засопел Бочо, -- нас отрежут от реки... Чик махнул рукой и, низко пригнувшись, выскочил из зарослей бамбука и подбежал к инжировому дереву. Чик с трудом вскарабкался до первой ветки и стал быстро продвигаться к вершине. Когда он почти докарабкался до вершины и, раздвинув листья, хотел усесться на самой верхней ветке, он увидел, что на ней стоит человек. Чик окаменел. Это был взрослый дядя. Горбоносое лицо его, гладко выбритое и голубоватое в лунном свете, казалось зловещим. Человек жадно смотрел в окно, куда собирался заглянуть Чик. Потом он вдруг опустил глаза и посмотрел на Чика. Взгляд его был страшен уже тем, что он ничуть не удивился Чику, как будто заранее знал, что притянет сюда Чика, и притянул. Не удивляясь Чику, он вдруг поднес палец к губам и показал, чтобы Чик молчал. Продолжая не удивляться Чику, он снова перевел взгляд на окно. А Чик все смотрел на него и не мог отвести от него глаз. Это был высокий человек в желтой хорошо выглаженной рубашке с закатанными рукавами и черных брюках клеш. Чик мог, если бы решился, дотронуться до его блестящих, хорошо начищенных черных туфель. Но он только смотрел и смотрел на него, не в силах отвести глаз. Вдруг человек снова опустил глаза на Чика и знаками показал, чтобы Чик следил не за ним, а за окном. Чик повернул голову и увидел между ветвями шелковицы распахнутое, озаренное электричеством окно. Он увидел парня в белой рубашке, сидящего за столом. Парень ел арбуз. Чик по облику его угадал, что это тот же лунатик, только теперь он проснулся и уплетает арбуз. Чику показалось, что он еще и раньше где-то его видел, но где, он никак не мог припомнить. Вроде не на крыше, но где именно, он никак не мог припомнить. Напротив лунатика сидела девушка в халате и, опершись на руку, уютно следила за ним. Потом лунатик что-то весело сказал и вскочил, девушка подала ему полотенце, он вытер рот и бросил полотенце ей на плечо. Девушка улыбнулась и, не снимая с плеча полотенца, подошла и поцеловала его. Они обнялись, а потом парень разжал объятия, и они скрылись из глаз. -- Сейчас выйдет, -- вдруг сказал человек. Чик почувствовал в его голосе какое-то дружество по отношению к себе. Чика так и обдало теплом: свой! Это переодетый пограничник следит за домом! Уже на крыше лунатик вышел из-за кроны шелковицы и пошел назад. Дошел до края, завернул, исчез. -- Почапал домой, -- вздохнул человек, стоявший над Чиком, и вдруг, протянув руку, сорвал инжир, очистил от кожуры и отправил в рот. -- Дядя, вы пограничник? -- спросил Чик. Тот перестал жевать и удивленно уставился на Чика. -- Нет, -- сказал он, -- я не пограничник и не сторож. Так что можешь рвать инжир. Я артист драмтеатра. А она артистка. Я из нее сделал актрису. Неблагодарная! Мы любили друг друга! Мы вместе играли "Коварство и любовь"! Нам аплодировал весь город! Вся Абхазия! Мы ездили летом по колхозам! Что это было за время! "Еще раз, Луиза!" Еще раз, как в день нашего первого поцелуя, когда ты прошептала -- "Фердинанд" и первое "ты" сорвалось с твоих пылающих губ!! О! Словно прекрасный майский день, простиралась вечность перед нашими взорами, золотые тысячелетия весело проносились, словно невесты, перед нашей душой... Я был тогда счастлив! О, Луиза! Луиза! Луиза! Зачем ты так поступила со мной? Зачем ты променяла меня на футболиста? Он посмотрел в сторону окна, словно дожидаясь ответа. Но там никого не было. Чик понял, что все рушится, все не то, что они думали. -- Он лунатик? -- спросил Чик, пытаясь спасти хотя бы это. -- Лунатик? -- презрительно удивился артист. -- Он даже слова такого не знает. Пиндос! Это я стал лунатиком, пока их выследил. Она сказала, что меня уже не любит, но никого у нее нет. Так я и поверил! Все лето слежу за ними. Он приходит по крыше, потому что боится соседей. Ей стыдно! Я два года ходил в их дом, как честный человек! Тогда она мне играла "Лунную сонату", а я подходил к ней и вот так брал на руки! Он вытянул руки ладонями кверху, слегка придвинул их друг к другу, словно показывая, как пристойно и точно он подымал ее и она никак не могла провалиться между его рук. -- И вот она теперь эту же музыку играет футболисту, чтобы дать знать -- родители ушли в кино или в гости. Они строгие! Родители из дому, а этот по пожарной лестнице и оттуда к ней на балкон. Они с ума сойдут, когда узнают про футболиста! О, женщины, женщины! Как тебя зовут, мальчик? -- Чик, -- сказал Чик. -- Вот так, дорогой Чик! Теперь ты будешь знать, что такое коварство и что такое любовь! Он протянул руку, дотянулся до инжира, сорвал его, очистил и съел, внимательно поглядывая на Чика, как бы стараясь определить, достаточно ли Чик проникся его грустной историей. И вдруг так мило, дружески улыбнулся Чику. -- Я знаю артиста Левкоева, -- сказал Чик, -- он у нас в школе вел драмкружок. -- Левкоев неплохой актер, -- сказал артист, -- но я тебе прямо скажу -- устарел. Так сейчас Отелло никто не играет! Провинция! Да и она, честно скажу тебе, бездарная, хотя внешние данные у нее есть. Я ее полгода учил в обморок падать. Валится, как мешок с кукурузой. А в "Коварстве и любви" несколько раз надо в обморок падать. Хотя бы один раз прилично упала! Но внешние данные у нее есть. Я из нее сделал актрису! А теперь она в руках пиндоса, весь ум которого в бутсах! -- Чик, Чик! -- раздался снизу голос Бочо. -- С кем ты там разбубнился? Слезай! Лунатик уже ушел! -- Это не лунатик, Бочо, -- внятно сказал сверху Чик, -- сейчас все узнаешь! Чик стал быстро слезать, чтобы подготовить Бочо. -- Я к ней главрежа не подпускал, а она ушла к футболисту, -- говорил сверху артист, слезая и аккуратно дотягиваясь длинными ногами с ветки на ветку. -- Тут не шпион, -- сказал Чик, спрыгнув с дерева и подходя к Бочо, -- тут совсем другое. Любовь! -- Какая еще такая любовь? -- спросил Бочо, подозрительно оглядывая дерево. Артист спрыгнул на землю. Он отряхнул свои черные, гладко выглаженные брюки клеш, плотнее заправил за пояс свою нарядную желтую рубаху и, опять не удивляясь появлению Бочо, спросил: -- Как вы думаете, мальчики, я достоин любви? -- Конечно, -- сказал Чик за обоих. -- Тогда в чем же дело? -- спросил артист, не то горько засмеявшись, не то насмешничая над горьким смехом. -- Такое у меня третий раз в жизни. Я влюбляюсь в девушку, иду на сближение, всесторонне подготавливаю, и тут ее уводят. Может, от меня дурно пахнет? -- Нет, -- сказал Чик поспешно и для полной убедительности сделал шаг к артисту и втянул воздух изо всех сил, -- никакого запаха! Все нормально! Артист рассмеялся и погладил Чика по голове. -- Как вы сюда попали, мальчики? -- наконец спросил он. -- Мы на лодке, -- сказал Чик. -- Ах, на лодке, -- вздохнул артист, -- мне все равно на ту сторону. Подбросьте! Чик почувствовал, что артисту неохота оставаться одному. Они прошли бамбуковую рощицу и вышли на берег. Бочо стал молча отвязывать веревку. -- Я ее вот так на руках носил, -- снова повторил артист и снова вытянул свои сильные руки ладонями кверху, проследив, чтобы они были вытянуты параллельно. По жесту его можно было понять, что предмет, который он носил на руках, был увесистый, но хрупкий, Артист пропустил их вперед, а сам, ухватившись за нос лодки, оттолкнул ее от берега и ловко вскочил в нее. Чик сел на весла. Артист так и остался стоять на передней банке: высокий, нарядный, одинокий. Чик повернул лодку и стал грести к другому берегу. Вдруг артист задекламировал: Как хорошо ты, о море ночное, -- Здесь лучезарно, там сизо-темно... В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно... Луна сияла вовсю, но моря отсюда не было видно, -- Кто сочинил это, мальчики, знаете? -- Вы, -- догадался Чик. -- Тютчев! -- восторженно поправил его артист. -- Но если б даже я сочинил, она бы все равно ушла к футболисту. Чик подумал, но так и не понял, какая тут может быть связь. Лодка толкнулась о берег. Артист продолжал стоять на передней банке. Чик опять почувствовал, что ему неохота оставаться одному. -- Я слишком люблю искусство, -- сказал он задумчиво, -- женщины не выдерживают это. Ладно, мальчики. Я живу на Челюскина, 12. Приходите в мою одинокую келью, я вам много чего интересного расскажу. Он спрыгнул с лодки, помахал им рукой и исчез в тени деревьев. Чик выгреб на середину реки. Лодка легко пошла вниз по течению. Бочо немного ожил. -- Чик, по-моему, этот дядька малахольный, -- кивнул он в сторону артиста. -- Нет, нет, -- уверенно ответил Чик, -- он добрый. Он просто скучает по ней. -- Зачем он на дерево полез, как пацан? Ты уверен, что он был не военный и не лунатик? -- Да, -- сказал Чик, -- это футболист. Я теперь вспомнил его лицо. У него прозвище Фундук. -- А чего он через крышу ходит, он что, псих? -- спросил Бочо. -- Он потом женится на этой девушке, у них родятся дети, а он так и будет через крышу ходить? -- Нет, -- сказал Чик, -- она сейчас боится, что соседи расскажут родителям. Они ничего не знают. Она коварная. Она им сказала, что разлюбила артиста, а то, что полюбила футболиста, не сказала. Потом скажет. Родители поругают, поругают и впустят его в дверь. Бочо, насупившись, сидел на корме. Ему было неприятно, что все сорвалось. Луна озаряла большеглазое и большелобое лицо Бочо, обросшие деревьями берега, бесшумно струящуюся воду. -- Чик, отчего так получается, -- спросил Бочо, -- только набредешь на шпиона, и вдруг какая-то глупость? Какие-то родители, какой-то футболист... Чик это и сам несколько раз испытал, но ему не хотелось разочаровывать Бочо. -- Просто нам не везет, -- сказал Чик, -- но когда-нибудь повезет. -- Лучше бы мы погнались за курятником, -- вспомнил Бочо, -- представляешь, сколько кур! Загнали бы на базаре! Сколько денег, Чик! -- А мы еще в море его можем догнать, -- сказал Чик. -- Если беспризорники его не перехватили, -- сказал Бочо. -- Могли не перехватить, -- вспомнил Чик, -- они были заняты гусем. А курятник в один миг проплыл мимо. -- Сейчас увидим, -- сказал Бочо. -- А что, выйдем на лодке в море, -- спросил Чик, -- если беспризорники курятник не захватили? -- Нет, Чик, -- подумав, сказал Бочо, -- дядя Юра меня убьет, если пограничники поймают. Ночью нельзя в море выходить. Лодка прошла мимо полянки, где сейчас перед тлеющим костром вповалку спали беспризорные ребята. Один из них проснулся и тыкал цигарку в костер. На берегу белели разбросанные перья гуся. Курятника нигде не было видно, он явно проплыл. Вскоре они подошли к причалу и привязали лодку. Сторож спал. Бочо не стал его будить, а сам отнес весла под навес. Они покинули территорию причала и вышли на Собачий пляж. Город опустел. Теплоход "Абхазия" ушел на Батум. Он горел на горизонте, как уходящий праздник. Несколько влюбленных парочек стояли внизу у самой кромки воды. Чик никак не мог найти глазами курятник, -- Вон-вон, смотри? -- показал рукой Бочо. Курятник стоял прямо на лунной дорожке. Потому-то Чик его не сразу заметил. До него было метров триста. Можно было доплыть. Но сейчас было страшновато входить в море. Да и куда деть на ночь кур? Чик и Бочо договорились встретиться в пять часов утра, так же как сегодня вечером. У Бочо был будильник, и он умел его заводить. Они знали, что утром ужасно будет хотеться спать, но ничего не поделаешь. Позже в море выйдут рыбаки, и тогда кто-нибудь из них перехватит курятник. -- Не забудь шпагат, -- сказал Бочо, когда они расставались, -- надо будет курам ноги перевязать, а то как мы их донесем до базара? Чик полез в карман. Шпагат был на месте. Расставшись с Бочо, Чик благополучно дошел до своего дома и уже под балконом услышал пение дядюшки. Чик вскарабкался на балкон и, вытянувшись на полу, дополз до кровати. Дядюшка так его и не заметил. Чик быстро разделся и лег. Дядюшка продолжал петь. Чик смутно почувствовал, что энергия песнопения как-то связана с безумием дядюшки. Ему было уютно и сладко, продрогнув от ночной прохлады, кутаться в одеяло и мягко опускаться, планировать в сон под бесхитростную песенку дядюшки. -------- Чик -- играющий судья Был жаркий солнечный день начала лета. Ребята в парке играли в футбол. Играли улица на улицу. Третья Подгорная против Четвертой Подгорной, на которой жил Чик. Девочки и малышня с обеих улиц следили за игрой. Они были болельщиками и зрителями. Среди девочек были Сонька и Ника. Они сидели на траве. На Нике был такой широкий сарафан, что он сейчас расстилался вокруг нее, как голубой парашют. Казалось, она только что с небес тихо опустилась сюда. Воротами служили сброшенные одежды мальчиков. Некоторые мальчики разделись до трусов, но Чик, пришедший сюда в майке, в коротких штанах и сандалиях, так и играл. Настоящую боевую форму футболиста носил только один мальчик, капитан команды Третьей Подгорной. Звали его Гектор. На нем была настоящая динамовская майка с закатанными рукавами и с голубой полосой на груди, настоящие динамовские трусы, сидевшие на нем, как юбка, настоящие гамаши и ботинки. Дело в том, что старший брат капитана играл в местной взрослой команде и было только не ясно, сам брат выдал ему всю эту одежду или он у него ее украл на время игры. Чик был капитаном своей команды и нападающим. Чик одинаково хорошо, а иногда и одинаково плохо, бил правой и левой ногой. Он никакой разницы не чувствовал между правой и левой ногой. Ему было все равно, какой ногой лупить мяч, что правой, что левой. Он гордился этим. Он до того удивительно не отличал правую ногу от левой, что иногда ему приходилось сравнивать ногу с соответствующей рукой, чтобы определить, какая, собственно, это нога -- правая или левая. Чик гордился таким свойством своих ног, но другие этого не замечали или из зависти делали вид, что не замечают. Сонька и Ника внимательно следили за его игрой и, если ему удавалось красиво обвести игрока или тем более забить гол, они хлопали в ладоши и кричали: -- Молодец, Чик! Браво, Чик! Но Сонька чересчур восторженно следила за его игрой. "Молодец, Чик!" -- кричала она, как только он ударял по воротам, еще не дождавшись результатов удара. Это было хорошо и уместно, когда Чик забивал гол. Это было уместно и тогда, когда вратарь ловил трудный мяч. Но это бывало довольно глупо, когда Чик промахивался, и мяч летел мимо ворот. -- Ненавижу, когда кричат под ноги! -- говорил Чик в таких случаях, взглянув на Соньку. В такие минуты ему казалось, что ее крик или ожидание ее крика помешали ему хорошо пробить мяч. Бочо, друг Чика, сейчас играл против него, потому что он был с Третьей Подгорной. Чик впервые играл против Бочо. Все знали, что Чик победил Бочо в честной драке, в невыгодных условиях, когда вокруг были одни друзья Бочо. Они не вмешались в драку, но Чик же не знал об этом заранее. Чик побеждал Бочо и в обыкновенной борьбе. Но Бочо как-то слишком быстро рос и тяжелел. Чику это было довольно обидно, тем более что сам он рос гораздо медленнее и, кажется, совсем не тяжелел. И вот во время игры в футбол, когда Чик прорывался к воротам противника, Бочо иногда его догонял и, как бы не нарушая правил, наваливался на него и оттеснял от мяча. Но ведь Чик был сильнее Бочо, куда же в этих случаях испарялась его сила? Да, Бочо был тяжелее Чика и Чик как-то смутно угадывал, что тут все зависит от тяжести Бочо. Чик, в сущности говоря, был близок к открытию закона о действии массы, помноженной на ускорение. Но Чик так и не открыл этого закона. Чик воспринимал давящую тяжесть Бочо во время борьбы за мяч как тяжесть нахальства. Но какое он имеет право на тяжесть нахальства и именно во время игры? Ведь всем известно, что Чик победил Бочо в честной драке да еще в невыгодных условиях, когда кругом были одни друзья Бочо. Неужто прямо сейчас снова затевать драку? Но это как-то глупо и даже нечестно, все поймут, что дело в том, что Бочо часто срывает атаки Чика, переигрывает его. Это было бы нехорошо. Но сам Бочо должен помнить о той драке? Не ему ли Чик тогда поставил фонарь? Нет, ничего не помнит! Пользуясь тем, что он одинаково бьет обеими ногами, Чик уходил от Бочо с правого края на левый, но тот преследовал его и там. Видно, капитан ему заранее сказал: "Твоя задача держать Чика. И мы выиграем". Вот он и прилип к нему. Да, странные вещи происходят в мире. Прошлым летом Чик отдыхал в горах в доме дедушки. И вот Чик в конце лета приезжает на школьные занятия в город и встречает на улице Бочо. И что он видит? Пока Чик бегал по горам и пил козье молоко, Бочо здесь так вырос, что перерос его чуть ли не на полголовы. Чику как-то стало больно и неприятно, как будто Бочо его обманул и предал. Да, Чик чувствовал себя преданным. Как будто Бочо должен был его предупредить, прислать в Чегем телеграмму, что ли: "Чик, принимай меры. Я очень быстро расту. Все еще твой Бочо". Да и какие меры Чик мог принять? Нажимать на мамалыгу? На копченое мясо? Или часами висеть на какой-нибудь ветке? Но ведь так только руки вытянутся? Да, Чик чувствовал, что Бочо его предал, но ему было бы ужасно стыдно в этом признаться. Чик изо всех сил сдерживался, чтобы Бочо не заметил его остолбенения. Но вдруг Бочо, глядя на Чика, стал ухмыляться. До чего же неприятная ухмылка! -- Ты чего ухмыляешься? -- дрогнувшим голосом спросил Чик. -- Да так, ничего, -- ответил Бочо, продолжая ухмыляться. -- Нет, ты скажи честно! -- Я так просто... -- Я же знаю, что ты чего-то думаешь! -- Да ничего я не думаю Чик. -- Нет, ты что-то думаешь и от того разлыбился. -- Не обижайся, Чик, но ты какой-то маленький стал. Лучше бы Чик этого не слышал! Внутри у него все похолодело. Но Чик взял себя в руки и постарался вспомнить, что по этому поводу говорят в Чегеме. -- Плохое дерево быстро растет, -- сказал Чик. -- Какое такое плохое дерево? -- просипел Бочо с некоторой тревогой. -- Например, ольха, -- пояснил Чик, -- у нее слабая древесина, и она быстро растет. А грецкий орех, дуб, самшит -- они растут медленно. Зато у них мощные мускулы. Даже топор затупляется, когда рубят самшит. -- То дерево, а то люди, -- уперся было Бочо, но усмехаться перестал. -- Хочешь, давай поборемся? -- Давай, -- согласился Бочо и усмешкой напомнил о своем теперешнем преимуществе. -- С подножкой включительно, -- предупредил Чик. -- Идет. Они вцепились друг в друга. Чик с трудом обхватил потолстевшее тело Бочо. Он сразу почувствовал, что устойчивости в нем прибавилось. Но Чик хорошо помнил и о своем преимуществе: ему все равно было какой ногой ставить подножку, что левой зацепить, что правой. А Бочо надеялся, что теперь его Чик не может свалить. Они некоторое время кряхтели, сцепившись друг с другом, и Чик пару раз для понта цеплял его ногу своей правой ногой, но Бочо успевал отцеплять. Ноги его теперь казались тяжелыми, как колонны. И когда Чику удалось отвлечь внимание Бочо на свою правую ногу, он заплел его ногу своей левой ногой и изо всех сил толкнул его назад. Бочо рухнул, как гнилая ольха. Чик сел на него, показывая, что преимущество надолго, если не навсегда, остается за ним. Чик тогда удивился, что свалил Бочо даже легче, чем раньше. Он не понимал, что обида за так неожиданно и так насмешливо выросшего Бочо придавала ему дополнительные силы. Да и горный воздух с козьим молоком, видно, не прошли даром. Но Чик тогда решил, что Бочо слишком быстро нарастил мясо и это мясо еще не приспособилось к борьбе и даже мешает старым мускулам. Но, оказалось, что Чик не совсем прав. Оказалось, в футболе эта лишняя тяжесть помогает Бочо. И главное, Бочо во время игры начисто забывал, кто победил в честной драке, в невыгодных условиях, когда кругом были друзья Бочо, и кто рухнул, как гнилая ольха, когда они в последний раз боролись. Нет, только пыхтит, догоняя Чика, и довольно удачно оттесняет его от мяча нахальной тяжестью своего тела. В сущности иногда надо было давать штрафной за грубую игру. И Чик, когда Бочо особенно нахально отбирал у него мяч, замирал на месте в полусогнутом виде, показывая судье, что любой другой мог свалиться от этого грубого толчка и только он удержался за счет одинаковой цепкости своих ног. Но судья, ради которого Чик замирал в этой неудобной позе, или не смотрел на него или руками показывал: мол, продолжайте игру, все правильно. Ничего себе -- все правильно! И это было тем более обидно, что игру судил Оник, сын Богатого Портного. Они жили не только на одной улице, но и в одном доме. И сейчас Оник форсит своей честностью, показывая всем: вот мы с Чиком живем в одном доме, а я ему не подсуживаю, я честный судья. Ничего себе честный! Да другой на месте Чика отлетал бы от Бочо, пропахав землю метров на пять! И если Чик не отлетал за счет своих ног, то значит все честно?! Да и какой Оник судья! Просто отец Оника, Богатый Портной, достал ему настоящий судейский свисток, и поэтому его в последнее время назначают судьей. Правда, Оник быстроног. Что есть, то есть. Везде поспевает, хотя то и дело свистит по поводу и без повода. А когда Бочо наваливается на Чика, как дикий кабан, он никак не может продуть в свой свисток. И Чик, продолжая играть, все сильней и сильней злился на Оника. У него сердце не кусается! Так в Чегеме называли тостокожих, равнодушных людей. Чик считал, что это метко замечено. И вдруг пришло возмездие. В парк, где они играли, явился Богатый Портной с кружкой молока и поджаристой булкой. Родителями Оника считалось, что у него слабые легкие и его надо время от времени прикармливать. Богатый Портной иногда и в школу приносил Онику пирожки с мясом или что-нибудь еще не менее вкусное. Это длилось так долго, что в классе уже к этому привыкли и почти не смеялись, когда Богатый Портной, не дожидаясь звонка, просовывал свою голову в дверь класса и предлагал Онику пирожки. Но принести булку и кружку с молоком сюда в парк, где идет непримиримая игра улица на улицу, где многие даже не знают о пирожках, годами носимых в класс, потому что учатся совсем в другой школе, а многие и вообще не знают, что Богатый Портной со своими закидонами -- отец Оника, это было слишком. -- Оник, молоко и булочка! -- крикнул Богатый Портной таким естественным голосом, как будто это общеизвестный в мировом футболе завтрак судьи. Оник быстро взглянул на отца и, махнув рукой, побежал туда, где сцепились игроки. Он делал вид, что этот курчавый мужчина с ленточкой сантиметра на шее, с кружкой молока в одной руке и с поджаристой булкой в другой, не такое уж большое отношение имеет к нему. На что он надеялся? Трудно сказать. Во всяком случае, Оник, как и все слабохарактерные люди, пытался оттянуть то, что будет ему неприятно. Чик ожидал, что Богатый Портной сейчас скажет: "Мой Оник симпатичка!" -- и все попадают от смеха. Но Богатый Портной вел себя здесь посдержанней, чем в школе или на своей улице, хотя ленточку сантиметра с себя не снял перед тем, как идти в парк. Может быть, нарочно, чтобы удивленным встречным другие люди говорили: "Как, вы не знаете его? Так это ж Богатый Портной". Видя, что Оник не сразу его признал. Богатый Портной решил немного переждать. -- Оник, пей молоко и суди отсюда! -- крикнул через некоторое время Богатый Портной, надеясь, что нашел вариант, при котором и сын будет есть, и игра не будет останавливаться. Интересно, подумал Чик, как это он будет судить, булькая свистком в молоке? -- Потом! Потом! -- резко крикнул Оник, пробегая мимо отца и продолжая делать вид, что между этим человеком с ленточкой сантиметра на шее и им, строгим судьей, большой близости нет, хотя некоторая близость, может, и существует. Чик заметил, что Оник ни разу отца не назвал папой. Все еще надеялся, что пронесет. Уже некоторые игроки и зрители стали посмеиваться Над этой странной картиной, тем более что никто не подозревал, что у Оника, бегающего, как борзая, слабые легкие. Чик вообще сомневался, что у Оника слабые легкие, просто, по мнению Чика, Богатый Портной хотел иметь более упитанного сына. Том более никому из тех, что учились в другой школе, в голову не приходило, что сына со слабыми легкими надо ловить где попало и подсовывать ему булочку с молоком. Между тем, Оник, раздраженный присутствием отца, еще чаще стал свистеть невпопад. -- Оник, хенца не было! -- вдруг громким голосом вмешался Богатый Портной в спор Оника с игроками, -- клянусь твоей жизнью! Покушай булочку с молоком и тогда точнее будешь судить! И тут стали смеяться и игроки, и зрители. Гектор, капитан Третьей Подгорной, выбрав на поле место потравянистей, повалился, как бы обессилев от смехотворности происходящего, и стал дрыгать ногами в воздухе, гордясь своими пятнистыми гамашами. -- Папа! -- крикнул Оник и, покраснев от ярости, топнул ногой: -- Сколько раз я тебе говорил: не приходи, когда я играю с ребятами! С этими словами он швырнув свисток на поле, побежал в глубь парка и через минуту скрылся за деревьями. -- Оник, -- растерянно выдохнул Богатый Портной, глядя ему вслед и уже совершенно бесплодно протягивая туда булку и кружку с молоком. Такой силы сопротивления он не ожидал. Такого не бывало. И тут Чик почти бессознательно, пользуясь его растерянностью и желая, чтобы всем снова стало смешно, подошел к нему и смиренно сказал: -- Дядя Сурен, я поем булочку с молоком. Раздался новый взрыв хохота. Богатый Портной окончательно растерялся и крепко задумался. Он до того крепко задумался, что лоб у него вспотел и он рукой, сжимающей булку, подобрал один конец ленточного сантиметра, висевшего у него на шее, и вытер лоб. Чик ясно видел, как он соображает, или ему казалось, что он это ясно видит. ...С кружкой молока и булкой в руках плутать по парку в поисках удравшего Оника глупо и бесполезно... Первая мысль Богатого Портного. ...Уносить домой кружку с молоком и булку, еще глупей, потому что это бросит тень на его прозвище, которым он тайно гордится... Вторая мысль Богатого Портного. ...Съесть эту булку самому, запивая ее молоком, на глазах у хохочущих пацанов было бы совсем глупо... Третья мысль Богатого Портного. И так как четвертая мысль, видимо, не последовала, он с ненавистью протянул кружку и булку Чику. Чик взял этот тяжелый дар. Некоторые стали снова смеяться, а некоторые даже аплодировали Чику. Чик надкусил хрусткую булку и хлебнул жирное, вкусное молоко. -- Чик, оставь сорок! -- крикнул кто-то в шутку, и все опять рассмеялись. Чик прекрасно себя чувствовал. Оник сейчас был забыт. Все смеются, но это сейчас не обидный смех, смеются молодечеству Чика. Через две минуты он умял булку и, выпив все молоко, вернул кружку Богатому Портному. Сумрачно приняв кружку, тот сильно плеснул ею, по-видимому, пытаясь выплеснуть оттуда дух Чика, потому что больше оттуда выплеснуть было нечего. После этого он повернулся и, время от времени нервно взмахивая кружкой, может, все еще вытряхивая дух Чика, вышел из парка. -- Кто же будет судить? -- спросил Гектор. -- Я буду судить! -- крикнул Чик, как бы чувствуя, что раз он съел предназначенное судье, он и должен судить. Он подбежал к свистку Оника, подобрал его и вытер о штаны. -- А кто будет за тебя играть? -- спросил Бочо своим сиплым голосом, как бы умоляя Чика дать еще потолкать себя. Видно, не натолкался. -- Я буду играющий судья! -- крикнул Чик уверенно. Столь лихо съеденная булка и выпитое молоко придавали ему уверенность в себе. Бедный Чик, он не знал, что нельзя быть судьей и игроком одновременно. Впрочем, об этом не знали и до сих пор не знают многие взрослые люди, от чего вся мировая история скособочивалась то в одну, то в другую сторону. В зависимости от того, кто кому подсуживал. -- Восемь -- восемь! Игра продолжается! -- громко закричал Чик и протяжно свистнул в свисток. Чик судил и играл. И сначала все было хорошо. Только разыгрывая комбинацию, ему приходилось жестами показывать, кому куда бежать и кому он собирается подавать мяч, потому что изо рта у него торчал свисток. Поначалу было странно свистеть самому себе и самому пробивать штрафной или выбрасывать мяч из аута. Несколько раз он, ненарочно, а от избытка чувств, свистком останавливал игру. Один раз так остановил игру, когда Гектор прорывался к воротам. Чик хотел крикнуть беку, чтобы он выбегал навстречу атакующему капитану, а вместо этого свистнул в свисток. Игра остановилась. Гектор был в ярости. С криком "Что я сделал не так?!" он ринулся на Чика с тем, чтобы подраться с ним. Но Бочо вцепился в своего капитана, чтобы избежать драки. Когда игра останавливалась, Бочо иногда вспоминал, что они с Чиком друзья. Гектор был в такой ярости, что проволок Бочо несколько шагов, истошно крича: "Что я сделал не так?!" -- За попытку драться с судьей -- последнее предупреждение! -- холодно сказал ему Чик, но в душе чувствовал смущение. Он неправильно остановил игру. Команда Третьей Подгорной подняла галдеж, и Чик с трудом оправдался, что свистнул невольно, потому что хотел предупредить бека. После этого все игроки были расставлены так, как они стояли до свистка. Игра снова началась, но теперь и защита была внимательней и разъяренный капитан действовал не слишком точно. Атака была отбита, а Гектор, подтягивая гамаши, злобно исподлобья взглянул на Чика, показывая, что это ему даром не пройдет. Через некоторое время Чик не дал себя оттолкнуть Бочо, обвел его, прорвался к воротам и долбанул мяч в правый угол. Это был верный гол, вратарь даже не успел шелохнуться в сторону мяча. Но, к несчастью, Чик в момент удара от избытка чувств опять свистнул в свисток. Черт бы его побрал! -- Офсайт! -- очнувшись, крикнул вратарь. -- Офсайт! Офсайт! -- подхватили игроки его команды. Это было чудовищной ложью. Чик вынул свисток изо рта и крикнул: -- Какой офсайт! Я же сам прорвался! Мне никто не подавал! -- Ничего не знаю -- офсайт! -- крикнул вратарь, -- ты свистнул! Я решил -- офсайт и потому не взял мяч! Чик задохнулся от возмущения. -- Ты и не мог его взять! -- крикнул Чик, -- я свистнул случайно! Гектор радостно побежал за мячом, принес его и, поставив на штрафной площадке, приготовился выбивать. -- Когда я атакую и ты свистком останавливаешь игру -- это ничего, -- ехидно сказал он, -- а когда из-за твоего свистка наш вратарь не прыгнул на мяч, ты не виноват! Это была чудовищная несправедливость, но Чик им ничего не мог втолковать. Да, он во время прорыва их капитана ошибочно свистнул. Но там еще бабка надвое сказала, забьет он гол или нет. А тут готовый гол. Ну и что, что свистнул! Ясно же -- вратарь даже не шелохнулся, он не мог взять этот мяч! Все-таки после долгих споров решили, что этот мяч будет разыгран. Отстоять розыгрыш мяча было нелегко. Чик расставил всех игроков там, где они стояли до его удара по воротам. Но за это команда Гектора потребовала, чтобы он бил в тот же угол, куда он ударил тогда. Чик до хрипоты доказывал, что это полная глупость, что, если вратарь будет ждать мяч именно в этот угол, он, конечно, его возьмет. Но на это противники дружно утверждали, что он сам говорил: тогда вратарь шелохнуться не успел. Вратарь стоит на том же месте, Чик будет бить с того же расстояния, значит, вратарь и сейчас шелохнуться не успеет. Чтобы продолжить игру, Чик вынужден был пойти на эту гнилую уступку. Чик внимательно оглядел вратаря и ворота. Он должен был бить с места, как в атаке. Чтобы окончательно затерроризировать вратаря тем, что он одинаково бьет обеими ногами, Чик то одну ногу отставлял для удара, то другую. То одну, то другую. -- Старый фраерский номер Чика, -- крикнул Гектор, -- делает вид, что ударит правой, а сам ударит левой. Чик проглотил обиду и уже вынужден был ударить правой. Чик волновался, что может опять сначала ударит, а потом свистнет. Он даже слегка обалдел от всех этих дел и про себя повторял: сначала свисток, потом удар, сначала удар, тьфу, сначала свисток, свисток! Свисток! Удар! Вратарь и на этот раз шелохнуться не успел, но, увы, теперь мяч пролетел мимо ворот. Чик слишком круто взял, но что он мог сделать, если вратарь заранее знал, в какой угол он будет бить. К тому же Гектор своим подлым замечанием заставил его изменить отработанный прием. Чик так долго терроризировал вратаря возможностью ударить любой ногой, что теперь, когда он промазал, все это со стороны могло показаться смешноватым. Чик это признавал. Но Гектор дико захохотал и, найдя глазами место на поле, которое было потравянистей, шлепнулся на него и задрыгал ногами, как бы потеряв все силы от смехотворности Чика. Кое-кто из игроком заулыбался и раздался смех со стороны зрительниц. Чик быстро посмотрел на Соньку и Нику. У Ники лицо было грустное, а Сонька рванулась ему навстречу своим веснущатым лицом и громко крикнула: -- Чик, ты все равно прав! Гектор продолжал кататься по траве, дрыгать ногами в гамашах и делать вид, что не может остановить свой фальшивый смех. -- Я умру от этого фраерского номера Чика, -- говорил он, как бы с трудом продавливая слова сквозь смех, -- этот номер уже даже в Армавире не хавают... И Чик не выдержал. Что-то лопнуло внутри. Он выплюнул свисток и громовым голосом закричал: -- Я убью тебя, гадина! Да, у Чика был голос нешуточной силы! Гектор, до этого изнемогавший от смехотворности Чика, вдруг с необычайной бодростью вскочил и, увидев, что Чик мчится на него, побежал. Чик гнался за ним, как Ахиллес за Гектором вокруг Трои! Они дважды успели обежать поле, на котором играли, причем Гектор, надо полагать в отличие от гомеровского Гектора, успевал оглянуться и показать язык своему преследователю. Это только раскаляло Чика. Расстояние между ними сокращалось, возмездие было неминуемо, но тут вдруг на Чика бросился Бочо и, проволочившись за ним всей своей тяжестью несколько метров, закричал: -- Чик, ты же судья! И Чик вдруг остыл. В конце концов, все видели, как этот герой бежал от него вокруг игрового поля. Кто-то подал ему свисток, Чик вытер его о штаны, сунул в рот и засвистел в знак продолжения игры. Игра возобновилась. Чик теперь очень боялся, как бы случайно не свистнуть в ненужном месте. Это как-то сковывало, мешало играть. И теперь иногда он опаздывал дать свисток, там, где это было необходимо. Через некоторое время два капитана схлестнулись в центре поля. Чик принял на голову мяч и так удачно, что повел его головой в сторону ворот противника. Он успел пять раз отбить мяч, подавая его себе на голову и рвясь к воротам противника! Гектор, как смешной козлик, прыгал рядом с ним, стараясь собственной головой добраться до мяча, но это ему никак не удавалось. Конечно, со стороны это выглядело красиво, и Сонька, не утерпев, закричала: -- Браво, Чик! И тут голова Чика промахнулась, мяч упал ему на грудь, отскочил и ударился о руку Гектора, все еще подпрыгивающего возле него, как козлик. Чик свистком остановил игру, взял в руки мяч, поставил его на место, где проштрафился Гектор, и приготовился бить. И тут вдруг многие начали смеяться. Даже Анести из команды Чика ехидно улыбнулся, а потом рассмеялся, что было особенно обидно. Гектор, который до этого пять раз неудачно пытался в прыжке боднуть мяч, сейчас зашелся в притворном хохоте, добежал до травянистого места и опять повалился, громко хохоча и дрыгая ногами. Такого фальшивого пацана Чик никогда не встречал. Если на тебя на самом деле напал неудержимый смечах, почему ты не падаешь там, где стоял, а ищешь место потравянистей?! Кровь опять ударила в голову Чика! Чего они смеются? Он же совершенно ясно видел, как мяч ударил в руку Гектора. Штрафной! Какого черта они смеются?! -- Хенц! Хенц! -- громко закричал Чик и, вложив в рот свисток, приготовился бить, одновременно руками показывая, чтобы его игроки шли вперед. Но они не двигались, и многие из них уже смеялись вместе с противниками. Измена! Бунт на корабле! Однако вместе с игроками смеялись и болельщицы. Чик метнул взгляд в сторону Соньки и Ники. -- Чик, ты прав! -- громко крикнула Сонька и героически рванулась к нему своим веснущатым лицом. Но Ника, Ника! Красивая Ника улыбнулась ему снисходительной улыбкой старшей сестры и покачала головой. Какое снисхождение?! Какая там старшая сестра, когда они однолетки?! Фальшь! Фальшь! Голубой парашют сарафана все еще безмятежно расстилался вокруг нее. И Чику вдруг захотелось подбежать к ней, стать ногами на ее безмятежный парашют, схватить ее под голые руки и вырвать ее из парашюта! Но Чик не мог сделать этого. Он знал, что его неправильно поймут. Чик, сдерживая себя из последних сил, вынул свисток изо рта и громко крикнул: -- Бью штрафной! Хенц! Тут к смеявшимся присоединились и те, что не смеялись до этого. Гектор, катавшийся по траве, стал делать вид, что от смеха сходит с ума и начал кусать траву. -- Чик, хенц был у тебя! -- крикнул Бочо, подскочив к нему. -- У меня?! -- взревел Чик. От возмущения он больше ничего не мог сказать. Он швырнул свисток на землю, показывая, что ни играть с этими варварами, ни судить их больше не намерен. Футбол для них слишком культурная игра! -- Да, Чик, у тебя был хенц! -- повторил Бочо умоляющим, дружеским голосом. И тогда Чик побежал к Гектору, который все еще катался по траве. Если даже все ослепли и никто не заметил, что мяч ударил его по руке, сам он, сам он никак не мог этого не почувствовать! Чик схватил его за шиворот и приподнял его голову над травой. -- Мяч тебя ударил по руке или нет?! Ударил или нет?! -- вопрошал Чик, держа его за шиворот и тряся его. Тот мотал головой и делал вид, что не может ничего сказать от душащего его хохота. Наконец, он выплюнул себе на ладонь клок травы и показал Чику. Что это могло означать? Что он сумасшедший и не отвечает за свои слова? Нет, он издевается! Проклятье! Чик тряс его, держа за шиворот, а тот, разинув рот, тянулся к траве, словно в самом деле сошел с ума и теперь жить не может без этой травы. Тут несколько игроков вместе с Бочо подскочили к Чику и стали оттаскивать от своего капитана. Они что-то объясняли ему. Чик сперва ничего не понимал, но потом до него стало доходить. Он бросил Гектора и начал прислушиваться к ним. -- Мяч сперва ударил тебя по руке, а потом отскочил и ударил по руке Гектора, -- донеслось до него сквозь шум в голове. -- Мяч ударил меня по груди! -- крикнул Чик и выпятил свою широкую грудь, показывая, что было куда попасть мячу. -- Чик, ты прав. Они врут! -- героически крикнула Сонька. -- Он сразу ударил тебя по груди и по руке! -- сиплым голосом настаивал Бочо и даже хлопнул его ладонью по груди и предплечью, показывая куда попал мяч. Он ударил его довольно увесисто, чтобы до Чика лучше дошло. -- Да! Да! По груди и по руке! -- подхватили другие ребята и каждый считал своим долгом, как можно крепче хлопнуть Чика по тому месту, куда ударил мяч. От этих однообразных, увесистых ударов Чик как-то отрезвел и с тоской подумал: а может, так оно и было? "Но почему, почему я не почувствовал, что он ударил меня по груди и по руке одновременно?" Чик вспомнил, с какой яростью иногда футболисты налетали на судью, который их штрафовал, они не понимали, что допустили нарушение правил. И он успокоился. Он только подумал, как, оказывается, трудно быть и судьей и игроком в одно и то же время. Чик поднял свисток, вытер его о штаны и сунул в рот. Гектор, забыв, что он сумасшедший, жующий траву, подбежал к мячу, чтобы бить штрафной. Только теперь в обратную сторону. Игра продолжалась. Счет был двенадцать -- одиннадцать в пользу команды Чика. Чик был уязвлен. Получалось, что он, подсуживая себе, подсуживает своей команде, а это было нечестно. Поэтому он теперь строго следил за нарушениями своей команды. Особенно строго он следил за Анести. Он помнил его ехидную улыбочку и ехидный смех, когда противники смеялись над ним. Но Чик был бы очень удивлен, если бы ему сказали, что именно этим обстоятельством вызвано его пристальное внимание к игре Анести. По слухам, которые сам же Анести распространял и поддерживал, он на Четвертой Подгорной лучше всех играл головой. Но Чик что-то не мог припомнить, чтобы Анести в атаке пять раз подряд головой ударил мяч. Стоя на месте, он и десять, и двадцать раз мог отбить головой мяч, если в это время его никто не атакует. А ты попробуй в атаке вести мяч головой, не отпуская его пять раз, когда рядом Гектор подпрыгивает, как козлик, и толкает. Но Анести больше всего на свете любил играть головой и всю игру просил, чтобы ему накидывали мяч на голову. Но его никто не слушал. Разве что с аута подадут или иногда с корнера. А он всю игру кричит по-гречески: -- Алихора со кифале! Дос со кифале! (Скорее на голову! Давайте на голову!). Он всегда об этом кричал по-гречески, делая вид, что скрывает от враждебной команды свой невероятно хитрый замысел. Но все и так понимали, что он кричит, да и в команде противника было несколько греков, не считая капитана Гектора. Игра шла полным ходом, как вдруг Анести прорвался с мячом, обвел одного защитника, обвел второго, столкнулся с третьим и упал. Анести быстро подставил ногу защитнику, который отнял у него мяч, и тот тоже упал. Анести вскочил и овладел мячом. Но тут раздался строгий свисток судьи. Чик сурово показал рукой в сторону своих ворот: вот что значит -- честный судья! Но вдруг всполошилась вся его команда. -- Судью на мыло, -- закричал Анести, -- Чик подкуплен! -- Чик, ты ошибся! -- стали кричать пацаны из его команды. Они ему объяснили, что хотя Анести лежа и подставил ногу хавбеку, но он это сделал в отместку, потому что сам хавбек, столкнувшись с Анести, сделал ему подножку, и Анести упал. А Чик проморгал этот момент. При этом самые горячие из них подходили к Чику, подставляли собственную ногу и пытались Чика завалить через нее, чтобы ему было яснее, как и почему упал Анести. Но Чик, пользуясь тем, что у него обе ноги были одинаково устойчивые, не давал себя завалить, тем самым показывая, что никакой подножки не было и Анести мог устоять на ногах. Однако, в душе он был сильно смущен. Ему вдруг показалось, что он видел, как хавбек ставит подножку Анести. Почему же он не свистнул, а свистнул тогда, когда Анести уже на земле сам подставил ногу хавбеку? Чик не мог понять, что с ним случилось: он видел, но не заметил? Или заметил, но не видел? Чик сейчас никак не мог понять, что ему очень хотелось оштрафовать Анести и поэтому так получилось. Но он этого не понимал и потому обратился к хавбеку: -- Эдик, только честно, была подножка? Хавбек блудливо опустил глаза и, пожав плечами, сказал: -- Не знаю. Я не хотел ставить подножку. Тут Анести подбежал к Чику и, дергая его за майку, стал кричать: -- Олух царя небесного! Разве судья спрашивает у нарушителя, ставил он подножку или нет? За такую наглость можно было и звездануть Анести, но Чик сдержался: нельзя, чтобы судья сам начинал на поле драку. К тому же он был виноват перед Анести. Сильно виноват. Теперь ясно, что хавбек ему первым поставил подножку, а Чик этого как бы не заметил. В конце концов решили, что этот спорный мяч надо разыграть. Спорящие игроки стали друг против друга. Чик должен был подбросить мяч между ними. Когда Чик с мячом в руке подошел к ним, Анести, как ни в чем не бывало, шепнул ему: -- Дос со кифале. Чик сделал суровое лицо, показывая, что ни при каких обстоятельствах он не отклонит мяч в сторону Анести. И в то же время он чувствовал себя перед ним виновным. Сейчас он забыл, как ехидно улыбался Анести, но помнил, как он был близко от ворот противника, когда ему сделали подножку, а Чик этого не заметил. Чик точно подкинул мяч между игроками, но мяч сам почему-то стал падать ближе к Анести. Великий игрок головой в прыжке достал мяч, но вместо того, чтобы перекинуть его через хавбека и ринуться в атаку, он попал мячом ему в грудь, и тот сам пошел в атаку. Через несколько минут Чику удалось уйти от преследующего его Бочо и забить гол. И эта была самая прекрасная минута в игре! Это был чистый и честный гол, никто даже пикнуть не посмел. Вратарь от досады так ударил по мячу, что мяч вышел на аут и застрял на мушмале. Стали камнями пытаться его сбить, он он так плотно застрял, что не падал. -- Я залезу на мушмалу и стряхну его! -- крикнул Чик. Пока Чик залезал на дерево, игроки вспомнили, что им хочется пить и все побежали к колонке. Этот парк когда-то принадлежал какому-то богачу. Сейчас это был государственный парк. Здесь было много деревьев мушмалы. Когда она поспевала, сюда ребят не пускали, боясь, что они оборвут все плоды. В это время по парку верхом на лошади ездил свирепый сторож с камчой, и редко кто осмеливался воровать мушмалу. Очень уж свиреп был этот сторож с камчой. Но сейчас урожай уже собрали, и парк никто не сторожил. Чик залез на дерево. Пробираясь по ветке в сторону мяча, Чик отодвинул руками рогатульку с кожистыми листьями и вдруг увидел под ними две великолепные двойчатки мушмалы. Ярко-рыжие плоды как бы томились от своей сахаристости. Чик осторожно сорвал одну двойчатку и с удовольствием высосал каждый плод, брызжущий сладким соком. Он выплюнул скользкие косточки. Второй двойчаткой он решил угостить девочек. Он отломал черенок, на котором они росли, и взял его в зубы, чтобы руки были свободны. Он двинулся дальше по ветке, пробираясь к мячу. Два сладких плода, странно и аппетитно щекоча его губы, торчали изо рта. Мгновеньями Чику хотелось, клацнув зубами, вобрать в рот эту сладкую и сочную двойчатку, выплюнув череночек вместе с косточками. Но Чик терпел, все время чувствуя щекочущее губы прикосновение плодов, он хотел обязательно угостить девочек. Одновременно он шарил глазами по веткам в поисках забытых сборщиками плодов. Он думал, что если ему попадутся еще две мушмалы, он эти съест, а те сорвет девочкам. Но больше ни одной мушмалы не заметил. Чик близко подполз к мячу и, сев верхом на ветку, стал ее трясти. Мяч все не падал. Рискуя вместе со сломанной веткой слететь вниз, Чик сильней и сильней ее тряс. Наконец мяч тяжело скатился с ветки и упал вниз. Чик быстро дополз до ствола. Он спешил. Он хотел успеть угостить мушмалой девочек, пока ребята не вернулись с водопоя. Он не хотел, чтобы над ним смеялись за то, что он угощает девочек. Продолжая сжимать зубами черенок с плодами, щекочущими губы, Чик соскользнул с дерева. -- Это вам, -- сказал Чик и, стараясь быть небрежным, подал двойчатку Нике. -- О, Чик, -- сказала Ника, принимая двойчатку. Она слегка покраснела и взглянула на Чика с благодарностью. -- Спасибо, Чик! -- вспыхнула Сонька всеми своими веснушками и взяла у Ники свою мушмалу. Каждая из них положила сладкий плод в рот и, разжевывая его и чувствуя, какой он вкусный, каждая из них стала оглядывать ближайшую мушмалу в поисках забытых сборщиками плодов. Если бы они нашли глазами мушмалу, Чику пришлось бы снова лезть на дерево. Чик находил такое поведение девочек не слишком приличным. Девочки вообще должны есть более сдержанно, чем мальчики. И тем более, когда их угощают мушмалой, не зыркать глазами по дереву: "Мало! Дай еще! Чик, ты только раззудил нам аппетит!" Но, слава Богу, они ничего не выискали на дереве. А то пришлось бы снова карабкаться по стволу, чтобы не портить первое угощение. Нет, девочки ничего не отыскали на дереве и, облизываясь, опустили глаза. Чику просто повезло. Те двойчатки удачно прятались за листьями маленькой веточки, и сборщики забыли отвернуть эти ушастые листья. Пришли ребята с водопоя, и игра была продолжена. Напившись воды, Бочо окончательно осатанел. Он ни на шаг не отходил от Чика. Видно, Гектор после того, как Чик забил последний гол, дал ему нагоняй и велел еще плотнее наседать на Чика. И он наседал и наседал и часто оттеснял Чика от мяча. И Чик ничего не мог поделать. Потное тело Бочо во время бега приобретало неостановимую, толкающую мощь. Но Чик удерживался на ногах и, уже устав от многих споров, не свистел, не назначал штрафной. Но обида в нем копилась и копилась. Он мрачнел и мрачнел, и ему было горько, что ни один игрок его команды, хотя бы не возмутится вслух, что с Чиком играют грубо, не дают ему прорваться к воротам. Может, дело в том, что он сам был судьей и сам должен наказывать за грубую игру? Должен-то должен, но себя защищать трудно, особенно, когда ты сам судья. И Чик пошел в последнюю атаку, пытаясь из всех сил оторваться от Бочо. Но Бочо дышал у самого уха, наседал и наседал своим тяжелым, потным телом, а Чик цепко удерживал мяч и уже был в штрафной площадке, и уже собирался ударить по воротам, безразлично, правой или левой, как вдруг Бочо его так толкнул, что Чик, отлетев на несколько метров, растянулся на пыльной траве. Обида его была столь велика, что он на мгновенье задохнулся, обо всем забыл, выплюнул свисток и закричал во все горло: -- Куда смотрит судья?! Этого уже нельзя было исправить. Смеялись обе команды, смеялись зрители. Гектор мгновенно выбрал место потравянистей, ласточкой прыгнул на него и зашелся в хохоте, цапая зубами траву. Смеялась Ника, смеялась даже всегда преданная Сонька! И лишь один Бочо не смеялся, видимо, чувствуя, что на этот раз переборщил. Но Чик его не замечал. Чик вскочил и побежал в глубь парка, куда час назад бежал Оник. Об Онике он сейчас не помнил. Добежав до самшитовой клумбы, где плотным зеленым кольцом росли корявые, густокурчавые деревца, он решил войти в это укрытие, чтобы больше никогда не видеть людей. Он вошел в клумбу и увидел Оника. Оник лежал на траве и внимательно приглядывался к чему-то на земле. -- Что ты тут делаешь? -- спросил Чик. -- Слежу за муравьями, -- ответил Оник, не оборачиваясь на Чика, -- сто раз интересней футбола. Чик подошел к нему и заметил перед ним шевелившийся муравейник. Он лег рядом с Оником и стал следить за муравьями. И вдруг все, что было на футболе, отодвинулось куда-то далеко, как будто ничего и не было. Казалось, они следят за другой жизнью на другой планете. Из муравейника в муравейник деловито шныряли муравьи. Один из них тащил дохлую осу, долго, упорно, а главное, абсолютно уверенный, что дотащит. Чику этот муравей показался похожим на его чегемского дедушку. Вот так и тот, бывало, с огромной вязанкой ореховых веток на плече -- корм для козлят, целый зеленый холм -- карабкается из котловины Сабида. Казалось, муравьи -- это люди какой-то другой планеты, где все живут дружно, каждый делает свое дело и никто ни над кем не смеется. -- Пахан ушел? -- как-то безразлично спросил Оник, не отрываясь от муравьев. -- Ушел, -- сказал Чик и положил руку на плечо Оника. Он сказал об этом, как о случившемся давным-давно, в другой жизни. Оник продолжал следить за муравьями. -- А где мой свисток? -- спросил он, не отрываясь от муравейника. -- Там, -- сказал Чик, тоже не отрываясь от муравейника. Подробней почему-то объяснять не хотелось. -- Там, -- повторил Чик, и они надолго замолкли над муравейником. -------- Страшная месть Чика Чик, уткнувшись лицом в горячую гальку, лежал на берегу моря. Хотя море было теплое и ласковое, он сильно промерз. Дело в том, что сегодня он доучивал Л?сика плавать. И это было нелегко. Чик дней десять трудился, и наконец Л?сик поплыл. Не так уж далеко он проплыл, всего метров пять, но это не имело значения. Главное -- поплыл, а еще главнее то, что он перестал бояться глубины. Он уже мог плавать в таком месте, где не доставал ногами дно. Конечно, Л?сик со своей неуклюжей рукой и хромающей ногой хорошо никогда не будет плавать. Он и ходит-то неважно, а бегать совсем не может. Зато теперь он не будет, как маленький, барахтаться на мелководье, а отплывет от берега, пусть и недалеко. Главное -- теперь он не боится глубины и не тонет от испуга. Этого Чик добивался в последние дни и наконец добился. И теперь он отдыхал в полузабытьи, прижимаясь промерзшим телом к горячей гальке. Когда учишь кого-нибудь плавать, сильно мерзнешь, потому что стоишь по пояс в воде и все время что-то показываешь и говоришь, вместо того чтобы окунуться в воду и самому поплыть. Но зато дело сделано: Л?сик плавает! Сверху пекло солнце, снизу горячая галька, и Чик быстро согревался. Чик любил праздник летнего моря. И сейчас он слышал голоса и смех людей, что были в воде. В море люди говорили и смеялись совсем по-другому, чем в обычной жизни. Они говорили и смеялись так, как будто сидят за большим веселым столом. -- Соук-су, холодная вода! -- кричал мальчишка, проходя по берегу с кувшинчиком, горлышко которого было перевязано марлей, и с кружкой в руке. -- Вареная кукуруза! -- предлагали женщины и, похрустывая галькой, проходили мимо. -- Инжир! Свежий инжир! -- взвизгивали другие продавцы, пронося в плетеных корзинах, прикрытых инжировыми листьями, свои сочные, сладкие плоды. Чик знал забавную привычку продавцов, проходящих со своим товаром по пляжу. Каждый раз, встречаясь друг с другом, они обидчиво поглядывали на соперника и спешили скорее отдалиться от него. И что было особенно смешно -- продавец инжира, скажем, встретившись с продавцом инжира, нисколько не смущаясь, проходил по пространству пляжа, уже пройденному другим продавцом. Казалось бы, чего туда идти, там только что прошел продавец инжира, и, если кто хотел купить инжир, он уж купил. Но что еще забавнее, и в самом деле вдруг находились новые покупатели, хотя за несколько минут до этого они не хотели покупать инжир. Чик еще ничего не знал о силе назойливости рекламы, но уже задумывался о ее успешных результатах. Чик вспомнил, как он вчера обедал в доме Славика, мальчика из их класса. Он много раз бывал у Славика, но обедал впервые. Это была очень интеллигентная семья. Отец Славика был профессором, и мать его была какой-то научной шишкой, но до профессора, кажется, еще не дотягивала. И отец, и мать, оба работали в обезьяньем питомнике. Чик заметил, что самые интеллигентные люди города занимались обезьянами. Чик слышал, что люди произошли от обезьян и от этого испытывал легкую обиду за человечество. Но почему самые интеллигентные люди города возятся с обезьянами? Может, они хотят вывести из обезьян новую, более удачную породу людей? Кто его знает. Войдя в столовую, Чик так и ахнул. Обедать собиралось всего четыре человека, а Чику показалось, что на столе с полтысячи тарелок. Борщ почему-то был не в кастрюле, а в какой-то белой вазе. Вилки, ножи и ложки не просто лежали на скатерти, а были разложены возле каждого под какими-то таинственными углами и напоминали римские цифры. Рядом с ложками и вилками лежали какие-то куски белой, туго накрахмаленной материи величиной чуть ли не с наволочку. Служанка, что-то туповато вычислив, взяла Чика за плечи и усадила его рядом со Славиком с тайной, как показалось Чику, настойчивостью, как если бы Чик рвался сесть во главу стола. Когда все уселись за стол, Чик старался исподтишка следить за тем, что будут делать другие, чтобы делать так самому. Он сразу же углядел в хлебнице аппетитную горбушку, но сдержал себя, не зная, в каком порядке в интеллигентн