оги и даже приобрели собственный велосипед, он как ни в чем не бывало приходит к вам домой, улыбается всеми своими тридцатью двумя резцами и начинается великое кумовство. Представьте себе крепыша небольшого росточка, в несгораемой кожаной тужурке, с мощным мозолистым рукопожатием. Работает в городе на бензоколонке, а живет в деревне в десяти километрах от города. Он еще крестьянин, но уже рабочий... Он воплощает в одном лице оба победивших класса. И вот стоит передо мной этот самый Ванечка Мамба, и такая сила жизни прет из каждой складки его кожаной тужурки, лучится в золотистых глазах, в плотных зубах, похожих на костяшки газырей, что кажется, захочет -- и выпьет пивную кружку бензина, закурит сигарету, и ни черта с ним не будет. -- Привет, -- говорит и жмет руку. Такое, знаете, крепкое рукопожатие волевого мужчины. -- Здравствуй, -- говорю, -- Ванечка, какими судьбами? -- Слыхал, велосипед продаешь, хочу купить. Не знаю, откуда он взял, что я продаю велосипед. Я даже не подозревал, что он знает о его существовании. Но Ванечка Мамба один из тех людей, которые знают о вас больше, чем вы сами о себе. "А почему бы не продать, -- думаю я, -- очень даже кстати..." -- А что, -- говорю, -- продам. -- Сколько? -- Сначала посмотри... -- А я уже смотрел, -- говорит он и улыбается, -- вижу, сарай открыт... Велосипед стоил рублей восемьсот старыми деньгами. Скинул сотню на амортизацию. -- Семьсот... -- Не пойдет. -- А сколько дашь? -- Триста! Ну, думаю, сейчас начнется встречный процесс. Один будет повышать, другой понижать. В какой-то точке интересы сольются. -- Хорошо, -- говорю, -- шестьсот. -- Брось, -- говорит, -- трепаться, триста рублей на улице не валяются. -- А велосипед, конечно, валяется? -- Кто же сейчас ездит на велосипеде? Одни сельские почтальоны. -- Зачем же ты покупаешь? -- Мне на работу далеко ездить, я временно, пока машину не купил. -- Покупаешь машину, а торгуешься из-за велосипеда. -- Потому, -- говорит, -- и покупаю машину, что торгуюсь из-за велосипеда. Ну что ты ему скажешь? На то он и Ванечка Мамба, человек хорошо известный в нашем городе, особенно в шоферских кругах. -- Ну хорошо, -- говорю, -- за сколько купишь? -- А я сказал. Не пойдешь же ты с ним на толчок. -- Не пойду. -- В комиссионке тоже не примут. -- Ну ладно, -- говорю, -- бери за четыреста, раз ты все знаешь. -- Ладно, -- говорит Ванечка, -- беру за триста пятьдесят, чтоб и тебе и мне не было обидно. Все же мы родственники. -- Черт с тобой, -- говорю, -- бери за триста пятьдесят. Но откуда ты узнал, что я продаю велосипед? -- А я, -- говорит, -- видел, как ты ездишь на нем. Думаю -- этот долго не наездит: или разобьется, или продаст. Ванечка хозяйственно оглядел комнату и говорит, опять же улыбаясь всеми своими газырями: -- Может, еще чего продашь? -- Нет, -- говорю, -- пока с тебя хватит. Мы вышли из комнаты. Я стоял на крыльце, а он спустился во двор и вывел из сарая велосипед. -- А где же, -- говорит, -- насос? -- Пацаны стащили. -- Ну вот, а еще торговался, -- говорит Ванечка, садится на велосипед и, объезжая двор, поучает: -- Надо повесить замок на сарай. Я тебе привезу хороший замок. -- Замок, -- говорю, -- не твоя забота. Ты мне деньги давай. -- Вот в воскресенье продам груши и привезу деньги, -- говорит Ванечка и, не слезая с велосипеда, выезжает со двора. Не понравилось мне это. Но что поделаешь, как-никак родственник, хоть и дальний. Я и раньше говорил, что лучше один близкий друг, чем десять дальних родственников. Но не все это понимают, особенно в наших краях. И вот встречаю его через неделю на улице. -- Ну как, продал груши? -- Продал, но сам знаешь, в этом году на них такой урожай, что выгодней свиньям скормить. -- Что ж, ты ничего не выручил? -- Да выручил бабам на тряпки. Сам знаешь, у меня пятеро девчонок. Да еще жена беременная. Одно разорение от этих зараз. -- Что ж ты, -- говорю, -- жену мучаешь -- хватит хулиганить. -- Мне, -- говорит, -- мальчик нужен. А деньги за мной не пропадут. Скоро виноград поспеет, а там хурма, а там мандарины. Как-нибудь выкручусь. -- Ну, -- говорю, -- давай, выкручивайся. На том и расстались. С должником приходится считаться. Должника лелеешь, иногда даже приходится распускать слухи о его честности. Но вот пришел сезон винограда, потом отошла хурма, появились мандарины, а Ванечка все не идет. Как-то узнаю стороной, что жена его опять родила дочку, и я решил напомнить о себе под видом поздравительного письма. Так, мол, и так, поздравляю с очередной дочкой. Как-нибудь заходи, я живу на старом месте. Посидим за бутылочкой вина, поговорим о том о сем. Через неделю пришел ответ. Ну и почерк, пишет, у тебя хреновый, старшая дочка едва разобрала. Спасибо, говорит, за поздравление, еще одну дочку жена родила. Совсем запутался в именах. У нас, говорит, в деревне электричество провели. За него тоже надо платить. За долг помню, но ничего, Ванечка Мамба как-нибудь выкрутится. А в конце письма еще спрашивает, купил ли я замок на сарай. Если не купил, говорит, я тебе привезу. Ну, думаю, пропали мои деньги. Так и не виделся с ним до следующего лета. Про долг почти забыл. Как-то иду по базару, слышу, меня кто-то окликает. Смотрю, стоит Ванечка Мамба за целой горой арбузов. Хрустит большущим ломтем, сверкает зубами, кричит: -- Мамбавские арбузы, налетай, пока сам не съел! Какая-то женщина спрашивает меня, что это за сорт -- мамбавские арбузы. -- Вы не знаете мамбавские арбузы? -- смеется Ванечка и, нашпилив на нож кусок мясистой мякоти, сует гражданке прямо в лицо. -- Я не хочу пробовать, я только спрашиваю, -- стыдливо отстраняется гражданка. -- Я не прошу покупать, я прошу только попробовать мамбавские арбузы! -- почти рыдает Ванечка. В конце концов гражданка пробует, а попробовав, не решается не взять. Смотрю, на каждом арбузе выскоблено, как фирменный знак, буква "М". -- Что это еще, -- говорю, -- за меченые атомы? -- Это мы с одним стариком везли из деревни арбузы, так я, чтоб не перепутать, переметил свои. А сам смеется. Не успел я ему напомнить о долге, как он сунул мне в руку довольно увесистый арбуз. Я попытался отказаться, но Ванечка взорлил: -- Родственники мы или нет? С огорода! Свои! Некупленные! Пришлось взять. С подаренным арбузом в руке говорить о долге было как-то неудобно, и я промолчал. Черт с ним, думаю, хоть арбуз получил за велосипед. Потом мне рассказывали, что он здорово накрыл этого старичка. Пока они ехали на грузовике верхом на своих арбузах, старичок заснул, а Ванечка успел переметить своим пиратским ножом два десятка стариковских арбузов. Вот они, мамбавские арбузы! Через полгода с одним приятелем я случайно заехал на бензоколонку. Товарищу надо было заправить машину. Смотрю, Ванечка мой ходит вокруг "Волги" и с такой угрюмой доброжелательностью поливает ее из шланга. -- Привет, -- говорю, -- Ванечка. Ты что, мойщиком стал? -- А, -- говорит, -- здравствуй. -- Выключает свой шланг и подходит. -- Ты что, в самом деле ничего не знаешь? -- А что я должен знать? -- Я же купил "Волгу". Это моя "Волга". -- Молодец, -- говорю, -- слов на ветер не бросаешь. -- А еще родственник, -- жалуется Ванечка, обращаясь к товарищу. -- Когда он купил велосипед, я узнал об этом. А когда я купил "Волгу", он ничего не знает. Где же справедливость? -- Про велосипед, -- говорю, -- лучше не вспоминай. -- Не, -- говорит, -- я тебе за него заплачу, хоть это был и барахлинский велосипед да еще и без насоса. Но сейчас я затеял дом строить, весь в долгах. Вот построю дом, сразу со всеми расплачусь. -- Фрукты, -- говорю, -- небось возишь? -- Не говори, одно разорение. Автоинспекция сбесилась. Или совсем не берут или берут так много, что невыгодно возить. Когда мы отъехали, товарищ мой сказал: -- Этот твой Ванечка махинации устраивает с бензином. Попадется. -- Пусть попадется, -- говорю, хотя был уверен, что он не попадется. Через некоторое время встречаю одного нашего общего знакомого. -- Слыхал, Ванечку Мамба в тяжелом состоянии в больницу свезли? -- Что случилось, -- говорю, -- бензоколонка взорвалась? -- Нет, -- говорит, -- в яму с известковым раствором упал. Он же дом строит. -- Ничего, -- говорю, -- Ванечка выкрутится как-нибудь. -- Нет, -- говорит, -- не жилец. Пролежал Ванечка в больнице с месяц. Хотел я было навестить его, да как-то неудобно стало. Думаю, решит, что пришел за деньгами. А потом слышу, -- встал, выкрутился. Я был в этом уверен. Слишком у него много дел на этом свете осталось, да еще таких, что другому не поручишь. Не справится. Прошел год. Однажды передают мне приглашение из деревни: у Ванечки двойной праздник, новоселье и сын родился. Насмотрелся я на эти празднества. Приглашают человек двести, триста, за стол начинают сажать часов в двенадцать ночи. Пока все приготовят, пока дождутся прихода начальства. А главное, приношения. Стоит посреди двора деревенский глашатай, рядом с ним сидит девочка за столиком. Она слюнявит карандаш и записывает в ученическую тетрадь, кто что принес. Подарки деньгами, но больше натурой. -- Ваза прекрасная, как луна, -- кричит глашатай, высоко поднимая ее над головой и показывая всем гостям. -- Чистая и прозрачная, как совесть дорогого гостя, -- импровизирует он. -- Одеяло русское, -- кричит глашатай, вдохновенно разворачивая стеганое одеяло. -- Под таким можно уложить целый полк, -- бесстыдно добавляет он, хотя размеры одеяла самые обыкновенные. Особенно в этом отношении отличаются бзыбцы. Они слова не могут сказать без преувеличения. Пока глашатай краснобайствует, гость с комической скромностью стоит перед ним, низко опустив голову. На самом деле он искоса следит за девочкой, чтобы она правильно записала его фамилию и имя. Потом он присоединяется к зрителям, а глашатай уже превозносит следующий подарок. -- Скатерть царская, -- кричит краснобай и жестом деревенского демона вскидывает в руках скатерть. Одним словом, это своеобразный спектакль. Конечно, если ты пришел без подарка, тебя никто не прогонит, но общественное мнение создается. В общем, я не поехал, но все же послал ему поздравительное письмо, уже без всяких намеков. Как-то стою на привокзальной площади одного из наших районных городков и думаю, как бы мне добраться домой: то ли ехать на электричке, то ли ловить попутную... Слышу, кто-то окликает меня. Смотрю -- Ванечка выглядывает из "Волги". -- Ты как сюда попал? -- В командировке был. А ты что? -- Да вот в Сочи прошвырнулся. Садись подвезу. Сел я рядом с ним, и мы поехали. В машине стоял устойчивый субтропический аромат контрабанды. После больницы я Ванечку ни разу не видел. Он почти не изменился, только лицо слегка обесцветилось, как будто его промокашкой обсушили. Но все такой же веселый, зубы блестят. -- Получил, -- говорит, -- твое письмо. Кутеж был отличный, напрасно не приехал. -- Как это ты в яму с известью попал? -- Да-а, неохота вспоминать. Чуть концы не отдал. Можно сказать, уже там был. Зато у меня сын родился через эту яму. -- Как так? -- Я думаю так, что у меня для пацана извести в организме не хватало. -- Ну, извести у тебя хватало. -- Кроме шуток, -- смеется Ванечка, -- может, я научное открытие сделал. Напиши в какой-нибудь журнальчик, -- деньги пополам. Хотя тебя не напечатают. -- Это почему? -- насторожился я. -- Почерк у тебя никудышный, -- говорит, -- не станут разбирать. -- Брось, -- говорю, -- травить. Лучше расскажи, как дела. -- Да как сказать, -- тянет Ванечка, а сам включил одной рукой радио, нащупал джаз, выровнял, отпустил. -- Порядка нет, -- неожиданно добавил он, -- вот что плохо. -- Что это ты стал заботиться о порядке? -- Вот возил в Сочи мандарины. На двести километров четыре инспектора, разве это порядок? Нет, ты не перебивай, -- добавил он, хотя я и не думал его перебивать. -- Трое берут, четвертый отказывается. Разве это порядок? Договоритесь между собой в конце концов! Или совсем не берите или берите все. Не могу же я сказать, что с троими уже поладил. Это же нечестно? -- Конечно, нечестно, -- говорю, а сам думаю: интересная вещь это, честность. Не удивительно, что каждый кроит ее по-своему. Удивительно, что никто без нее обойтись не может. -- Хорошо, -- говорю, -- Ванечка. У тебя есть машина, есть дом, есть сын. Брось ты это все, что тебе еще надо? -- Улики, -- говорит, -- еще хочу завести. -- Какие такие улики? -- Пчелы. Мой сад обжирают чужие пчелы. Лучше своих заведу. Попробую. -- Ну, -- говорю, -- пробуй. Чего ты только еще не пробовал. -- Хорошего пчеловода не знаешь? -- Нет, не знаю. Помолчали немного. Но Ванечка бесплатно молчать не любит. -- Послушай, что это за кампания пошла насчет домов? -- А что, тебя беспокоят? -- Сам знаешь, всякие завистники. Жалуются. Откуда, мол, дом, машина... Председатель уже вызывал. -- Ну и что? -- Я ему говорю, когда комиссия или там делегация -- ты их ко мне приводишь. Вот, мол, зажиточный крестьянин. А сейчас продаешь? -- А он что? -- С меня, -- говорит, -- тоже спрашивают... Мы так и не договорили. Случилось неожиданное. Мы ехали с большой скоростью, но, хотя дороги наши виражируют, я был спокоен. Ванечка и в армии пять лет просидел за рулем и вообще прекрасно чувствует машину. Сейчас мы въезжали в черту города, а он вроде и не собирался снижать скорость. И вот у автобусной остановки напротив вокзала женщина вырывается из очереди и, как очумевшая овца, бежит через улицу. "Не успеем!" -- мелькнуло в голове, и в то же мгновение раздался скрежет тормозов, шипение волочащейся резины, крик толпы. Машина ударила женщину, отбросила ее на несколько метров и остановилась. К женщине подбежали люди. Подняли ее, стали уводить в сторону. У нее было бледное одеревеневшее лицо. Но вдруг она неожиданно затрясла руками и стала гневно отбиваться от помощников. Какой-то парень подбежал к машине, заглянул в нее и заорал: -- Что стоишь, Ванечка, газуй! Ванечка дал задний ход, вырулил на привокзальную площадь, вырвался на автостраду и так газанул, что фары проносились мимо нас, как метеоры. Минут десять мы ехали с такой пожарной скоростью, и каждую секунду я ожидал, что вот-вот мы отправимся в те места, откуда Ванечка, может, и выкарабкается, но на себя я не очень надеялся. -- Ты что, сбесился, -- кричу ему. -- Тише! -- Чанкайшист присосался! Я оглянулся. За нами мчался мотоцикл автоинспектора. Ванечка завернул в переулок, и машина, вибрируя, запрыгала по булыжной мостовой. Мотоцикл исчез было, но через несколько секунд снова появился в конце квартала. Ванечка завернул в совсем глухой переулок, проехал его и вдруг так резко затормозил, что я ударился головой о дверцу, за которую держался. В двух шагах от машины зияла свежевырытая яма, рядом валялась бетонная труба. Ванечка попробовал дать задний ход, но машина забуксовала. Грохот мотоцикла нарастал, как железный рок. Через несколько секунд рядом с нами остановился мотоцикл автоинспектора. Он заглушил мотор и подошел к нам пружинистым шагом укротителя. -- Почему ехал с повышенной скоростью? Почему не остановился сразу? -- Не слышал сигнала, дорогой, -- сказал Ванечка. Стало ясно, что автоинспектор ничего не знает о случившемся на вокзале. Все-таки он упорно пытался что-то записать и что-то требовал у Ванечки. Ванечка вышел из машины. Я его впервые видел в таком униженном состоянии. Он просил, он умолял, он клялся, он называл общих знакомых, говорил, что они в сущности оба работают в одной системе. Потом я заметил, что он многозначительно кивает в мою сторону, явно превышая значение моей личности. Получалось, что он везет меня чуть ли не по заданию местного правительства. Я поймал себя на том, что незаметно для себя приосанился. В конце концов Ванечка его уговорил. Он проводил автоинспектора до мотоцикла, так в наших краях провожают до лошади верхового гостя. Я думаю, что он поддержал бы ему стремя, если б оно имелось у мотоцикла. -- Подумаешь, что он из себя представляет -- нищий! -- неожиданно сказал Ванечка, как только автоинспектор уехал. Видимо, это был новый автоинспектор, которого он не знал. Ванечка сел в машину и закурил. Я решил, что дорожных приключений на сегодня хватит, и вышел из машины. -- Спасибо, -- говорю, -- мне теперь недалеко. -- Как хочешь, -- говорит он и включает мотор. -- А насчет порядков я тебе правильно говорил. -- Каких порядков? -- спросил я, ничего не понимая. -- Улицу разрыли? Знака не поставили? Объезд не указали? Это что, порядок? Я только развел руками. Как-то неудобно было уходить, пока он не выбрался отсюда. Я еще постоял. Ванечка дал задний ход, и пока машина, буксуя, медленно отходила назад, я глядел на его твердое лицо с жесткой конквистадорской складкой вдоль щеки, четко озаренное государственным электричеством дорожного фонаря. Вот такой он, Ванечка -- хищный, наглый, веселый. Человек он, конечно, не глупый, но возить с ним арбузы на базар я бы никому не советовал. После машины особенно приятно было идти пешком. Вообще я терпеть не могу всякие автомобильные происшествия. Жалко мне как-то пешеходов. Хоть я и понимаю, что жалость унижает человека, -- но ничего с собой поделать не могу. Хорошо, что обошлось без крови. Видно, мы эту тетку не столько ударили, сколько испугали... Однажды, много лет назад, я шел по Москве, и у меня было очень скверное настроение. Я кончал институт, а кафедра не принимала мою дипломную работу. Что-то она им там не понравилась. Она даже в какой-то мере их испугала. Работа была достаточно глупая, но руководители кафедры, да и я, не сразу об этом догадались. Позже, во время защиты, это благополучно выяснилось, и я получил за нее хорошую оценку. А тогда у меня на душе было неважно. На улице холодно, скользко, на тротуарах мокрая наледь. И вот я вижу, как из узкого проема между домами выезжает задним ходом грузовая машина. На тротуаре двое малышей: один лет восьми, другой лет четырех. Увидев приближающийся кузов, старший бросил малыша и перешел на безопасное место. Я заорал, что было сил. Малыш ничего не слышал, он следил за уличными голубями и был в той глубокой задумчивости, в которой бывают только философы и дети. Он был так мал, что конец кузова уже беспрепятственно прошел над его головой. Я успел подбежать и выволочь его за шиворот из-под кузова. К счастью, машина шла очень медленно, была гололедица, и шофер боялся слишком резко вывалиться на улицу. Малыш ничего не понял. Он был тщательно укутан от холода, только парная мордочка выглядывала из-под пушистой ушанки. Но ни одна мать, ни один водитель не могут предусмотреть всех случайностей. Тут-то на помощь и приходят пешеходы. Но и пешеходам помогают такие случаи. Я окончательно понял, что смысл жизни не в дипломной работе и даже не в кафедре, а в чем-то другом. Может быть, в том, чтобы быть достойным пешеходом? В сущности, все эти машины, самолеты, паровозы -- не что иное, как детские коляски, которые мы, пешеходы, тянем за собой или катим впереди себя. После долгого сидения в чужой машине приятно и легко было идти по земле. Земля -- она всегда своя, кто бы там ее и как бы там ее ни крутил. А главное -- ощущение свободы и спокойствия. Не тебя несет какая-то сила, а ты сам себя несешь. К тому же ты ни на кого не можешь наехать. Конечно, на тебя могут наехать, но если так думать, и кирпич на голову, как говорится, может упасть. Главное, самому не швыряться кирпичами. Я шел домой, и мне приятно было думать, что я в свое время не купил машину, а потом продал велосипед. Я думаю, что лучшие мысли приходят нам в голову, когда мы передвигаемся со скоростью, не превышающей пять километров в час.