, я не разделяю вашего энтузиазма. -- Джентльмен
судорожно закашлялся в скомканный носовой платок, потом вытер им рот. --
Этот лондонский воздух когда-нибудь меня прикончит.
-- И тем не менее, я благодарю вас, сэр. Жаль, конечно, что никто нас
не познакомил...
-- Ките*, -- представился джентльмен. -- Мистер Ките. -- Он вытащил из
жилетного кармана серебряный хронометр, прибор размером с небольшую
картофелину, и взглянул на один из многочисленных циферблатов. -- Мне не
очень знаком этот район, -- неуверенно сказал он. -- Я думал поймать для вас
кабриолет, но в такой час...
-- О, нет, мистер Ките, благодарю вас, я прекрасно доеду подземкой.
Глаза джентльмена удивленно расширились. Ни одна респектабельная
женщина не поедет подземкой без провожатого.
-- Но вы так и не назвали мне свою профессию, мистер Ките, -- сказала
Сибил в надежде отвлечь его от своего грубого ляпа.
-- Кинотропия, -- ответил Ките. -- Приемы, использованные в сегодняшнем
шоу, крайне интересны. При том, что разрешение экрана более чем скромно, а
скорость замены просто черепашья, удалось достичь воистину замечательных
эффектов, надо думать -- посредством алгоритмического сжатия... Боюсь, я
утомляю вас техническими вопросами. -- Он убрал хронометр. -- Так вы
решительно отказываетесь от моих услуг в поисках кэба? Вы хорошо знаете
Лондон, мисс Джонс? Я мог бы сопроводить вас к ближайшей остановке омнибуса
-- это такой безрельсовый экипаж...
-- Нет, сэр, благодарю вас. Вы были исключительно добры.
-- Всегда к вашим услугам, -- с плохо скрываемым облегчением сказал
мистер Ките и придержал перед Сибил створку стеклянных дверей. В то же
мгновение откуда-то сзади появился тощий мальчишка; он проскользнул мимо них
и выскочил на улицу. На плечах мальчишки болтался длинный грязный
брезентовый плащ, вроде рыбацкого. Странная одежда для лекции, подумала
Сибил, хотя на бедных можно увидеть и не такое. Рукава дождевика свободно
болтались, как будто мальчишка обнимал себя руками -- может быть, от холода,
да и шел он как-то странно, согнувшись в три погибели, словно пьяный или
больной.
-- Эй! Молодой человек!
Мистер Ките извлек монету, и Сибил догадалась, что он хочет послать
мальчишку за кэбом. Мальчишка обернулся -- влажный блеск испуганных глаз на
бледной маске лица -- и тут же рванул вперед, явно не настроенный выполнять
какие бы то ни было поручения. Не успел он пробежать и нескольких шагов, как
из-под грязного дождевика вывалился некий темный круглый предмет --
вывалился, весело запрыгал по мостовой и завершил свой путь в сточной
канаве. Мальчишка настороженно оглянулся на Сибил и мистера Китса.
-- Да это же шляпа! -- догадалась Сибил. -- Цилиндр.
Мальчишка потрусил назад, по-прежнему не спуская с них глаз, подхватил
цилиндр, сунул его за пазуху и растворился во тьме, хотя на этот раз не
столь поспешно.
-- Ну надо же, -- с отвращением проговорил мистер Ките. -- Да этот
малец -- вор! Его макинтош набит шляпами зрителей!
Сибил не нашлась что ответить.
-- Надо думать, мошенник воспользовался суматохой, которую вы учинили.
-- В голосе Китса проскальзывало подозрение. -- Жаль! В наше время никогда
не знаешь, кому доверять.
-- Сэр, по-моему, вычислитель уже разводит пары для кинотропа...
Мистер Ките нырнул в двери театра столь поспешно, что даже не
попрощался с дамой.
"Вытяжная вентиляция,-- писала "Дейли Телеграф",-- заметно улучшила
воздух в метрополитене, однако лорд Бэббидж придерживается мнения, что
современная подземная дорога должна работать исключительно на принципах
пневматики, без сгорания какого бы то ни было топлива, подобно тому, как в
Париже передается почта".
Сидя в вагоне второго класса и стараясь не дышать слишком глубоко,
Сибил думала, что все это чистый треп, по крайней мере в том, что касается
"улучшения", ну а насчет будущего -- там дело другое, радикалы способны
сотворить любые чудеса. Только разве не в их газетах печатались статьи
продажных врачей, что, мол, сернистый дым полезен от астмы? Дым... а тут
ведь не только паровые машины дымят, тут еще и зловоние сточных вод,
просачивающихся в туннель, и утечки из резиновых баллонов, питающих эти вот,
в стеклянных абажурах и проволочных сетках, газовые рожки, да чего тут
только нет.
Странное это дело, подземка, если думать о ней, сидя в громыхающем
поезде, который несется сквозь тьму под Лондоном, где работяги наткнулись на
свинцовые трубы римского водопровода, на монеты, и мозаики, и подземные
ходы, и слоновьи бивни тысячелетней давности...
А проходка продолжалась -- сегодня, как и во все прочие ночи, -- потому
что, стоя рядом с Миком на тротуаре Уайтчепела, она слышала пыхтение
огромных машин. Экскаваторы работали беспрестанно, выкапывая новые, все
более глубокие линии под лабиринтами канализационных и газовых труб, под
изгнанными с поверхности в глубь земли, превращенными в улицы речками. Новые
линии одеваются сталью, и скоро бездымные поезда лорда Бэббиджа заскользят
по ним беззвучно, как угри, хотя в этом было что-то нечистое.
Резкий толчок потревожил подачу газа, и все лампы вагона вспыхнули
разом; лица пассажиров вынырнули из полумрака: смуглый господин, чем-то
похожий на удачливого трактирщика, круглощекий старый квакерский священник,
пьяный денди в пальто нараспашку, канареечный жилет густо забрызган
кларетом...
Женщин, кроме нее, в вагоне не было.
"Прощайте, милостивые господа! -- мысленно воскликнула Сибил. --
Оставайтесь в своем Лондоне". Отныне она авантюристка, присягнувшая на
верность учителю, она на пути в Париж, пусть даже первый этап этого пути --
будничное, за два пенни, возвращение в Уайтчепел...
Священник поднял голову, заметил Сибил и брезгливо скривился.
Холод стоял собачий, у Сибил зуб на зуб не попадал; по пути на улицу
Флауэр-энд-Дин она успела сто раз пожалеть, что вышла из дома не в привычной
теплой накидке, а в этой щегольской шали. В лужах газового света
свежезаасфальтированная мостовая искрилась злым, колючим инеем.
Из месяца в месяц булыжник лондонских улиц исчезал под липкой черной
массой, которая раскаленным вонючим потоком извергалась из утроб огромных
фургонов; чумазые рабочие разравнивали ее граблями, затем приезжал паровой
каток.
Мимо пронесся смельчак, в полной мере использующий преимущества новой
шершавой поверхности. Парень полулежал в поскрипывающей раме
четырехколесного велосипеда, ботинки его были привязаны к педалям, изо рта
вырывались белые клубы пара. Он был с непокрытой головой, в защитных очках и
в костюме из толстого полосатого джерси, за спиной трепетал длинный вязаный
шарф. Изобретатель...
Лондон прямо кишел изобретателями; те, что победнее и побезумнее,
сходились на площадях, чтобы, разложив чертежи и модели, изводить прохожих
своей болтовней. За последнюю только неделю Сибил успела полюбоваться на
зловещего вида приспособление для завивки волос электричеством, детский
волчок, игравший Бетховена, и устройство для гальванического серебрения
трупов.
Свернув с асфальта на булыжную мостовую Рентон-пасседж, она различила
вдалеке вывеску "Оленя" и услышала дребезжание пианолы. Это миссис
Уинтерхолтер устроила ей комнату над "Оленем". Сам по себе этот паб был
местом вполне приличным, женщины в него не допускались. Приказчики и клерки,
составлявшие основную массу посетителей "Оленя", стекались сюда ради
новомодного развлечения -- игральной машины.
Жилые комнаты располагались над трактиром, к ним вела крутая лестница,
не освещенная ничем, кроме окна в крыше, покрытого толстым слоем копоти.
Выходила лестница на площадку с парой совершенно одинаковых дверей; правая
квартира сдавалась жильцам, левую мистер Кэрнз, домохозяин, оставил для
себя.
Сибил вскарабкалась по ступеням, выудила из муфты коробок и щелкнула
люцифер* о стенку. Здесь, на площадке, Кэрнз держал свой двухколесный
велосипед, приковав его цепью к железным перилам; в свете горящей спички
ярко блеснул латунный висячий замок. Сибил потушила люцифер, надеясь, что у
Хетти хватило ума не закрывать замок на защелку. Хватило -- ключ гладко
повернулся в замке.
Тоби чуть не сшиб хозяйку; он выписывал восьмерки, бесшумно ступая по
некрашеным доскам пола, отирался о ее ноги то с одной, то с другой стороны и
оглушительно мурлыкал.
Масляная лампа, стоявшая в прихожей на столике, едва горела, над ней
вился широкий язык копоти. Нагар нужно снять, подумала Сибил. И зря это
Хетти оставила горящую лампу в таком месте, вот прыгнул бы Тоби, и что
тогда? Но все-таки как приятно приходить в освещенную квартиру. Она взяла
кота на руки и почувствовала запах рыбы.
-- Так, значит, Хетти тебя покормила?
Тоби тихонько мяукнул и тронул лапой ленту ее капора.
Свет лампы плясал на стенах. В прихожей не было окна, сюда никогда не
проникало солнце, и все же цветы на обоях поблекли, почти сравнялись по
цвету с пылью.
В комнате Сибил было целых два окна; к сожалению, они упирались в
глухую, заросшую копотью кирпичную стену, упирались почти буквально: только
заколоченные оконные рамы мешали потрогать стену рукой. И все же погожим
днем, когда солнце стояло высоко, сюда проникало немного света. Комната
Хетти попросторнее, зато окно там всего одно. Или спит уже Хетти, одна, безо
всяких гостей, или дома ее нет -- вон же, ни лучика света из-под двери.
Приятно было иметь собственную комнату, хоть какое-то уединение. Сибил
опустила протестующего Тоби на пол и перенесла лампу в свою комнату. Там все
было так, как она оставила перед уходом, хотя Хетти, похоже, заходила: на
подушке лежал последний номер "Иллюс-трейтед Лондон Ньюс". На передней
полосе -- гравюра, горящий город. Опять Крым. Сибил поставила лампу на
потрескавшуюся мраморную крышку комода и задумалась, что делать дальше. Тоби
вился вокруг ног, словно надеясь получить еще рыбы.
Тиканье большого жестяного будильника, казавшееся иногда невыносимым,
теперь успокаивало; по крайней мере, часы идут, да и время на них вроде бы
правильное, четверть двенадцатого. Сибил подзавела будильник -- просто так,
на всякий случай. Мик придет в полночь, а предстоит еще многое решить, он
посоветовал не брать с собой слишком много вещей.
Она достала из комода щипцы для нагара, сняла с лампы стекло и привела
фитиль в порядок. Свет стал получше. В комнате было очень холодно; Сибил
сменила шаль на старую теплую накидку, откинула крышку черного жестяного
сундучка и взялась перебирать свои богатства. Две смены белья, а что еще?
Чем меньше возьмешь с собой, тем больше вещей купит ей в Париже Денди Мик,
так и только так должна рассуждать начинающая авантюристка!
Но были в сундучке и некоторые самые любимые вещи, расставаться с
которыми просто сил не было; одна за другой все они отправились туда же,
куда и белье, -- в гобеленовый саквояж с разошедшимся швом ("Ну сколько раз
я себе говорила: почини, почини!"). Хорошенький флакончик розовой
портлендской воды, наполовину полный, брошка с зелеными стразами (подарок
мистера Кингсли), набор щеток для волос с ручками под черное дерево,
миниатюрный пресс для цветов с видом Кенсингтонского дворца, немецкие щипцы
для завивки, прихваченные как-то в парикмахерской. Чуть подумав, она
добавила к ним зубную щетку с костяной ручкой и жестяную коробочку
камфорированного зубного порошка.
Покончив со сборами, Сибил взяла крохотный посеребренный выдвижной
карандашик, подарок мистера Чедвика, и присела на край кровати, чтобы
написать записку Хетти. На карандаше была гравировка: "Корпорация столичной
железной дороги"; из-под вытертого серебра начинала проглядывать латунь.
Писать пришлось на рекламке растворимого шоколада, другой бумаги в комнате
не было.
"Моя дорогая Харриет, -- начала Сибил, -- я уезжаю в Париж..."
Тут она помедлила, сняла колпачок карандаша, прикрывавший резинку, и
стерла два последних слова.
"...уезжаю с одним джентльменом. Не тревожься. Со мной все в порядке.
Бери из моей одежды все, что хочешь. Позаботься, пожалуйста, о Тоби, корми
его рыбой. Искренне твоя, Сибил".
С каждым написанным словом Сибил чувствовала себя все тревожнее, а
затем она посмотрела на Тоби и чуть не заплакала: "Предательница я, самая
настоящая предательница". Следом за мыслью о собственном предательстве
неожиданно пришла полная уверенность в предательстве Мика.
-- Нет, он придет, -- яростно прошептала Сибил; поставив лампу на узкую
каминную полку, она придавила ей сложенную вдвое записку.
На каминной полке лежала плоская яркая жестянка с названием дорогой
табачной лавки на Стрэнде. Сибил знала, что там турецкие сигареты.
"Попробуй, вот увидишь, тебе понравится", -- убеждал ее в прошлом месяце
один из молодых джентльменов Хетти, студент-медик. Вообще-то Сибил
сторонилась медиков -- изучают всякие гадости да еще этим гордятся, -- но
сейчас, в сильном нервном возбуждении, она открыла коробочку, вытащила
хрусткий бумажный цилиндр и вдохнула резкий пряный запах.
Мистер Стэнли, хорошо известный среди модной публики адвокат,
беспрестанно курил сигареты. Во времена их с Сибил знакомства Стэнли часто
говаривал, что сигарета для игрока -- первое дело, нервы укрепляет.
Сибил вставила сигарету меж губ, в точности как это делал Стэнли, и
чиркнула люцифер, не забыв, что нужно переждать, пока сгорит шарик серы на
конце, и уж только потом поднести палочку к сигарете. Она опасливо
затянулась, получила в награду порцию едкого, отвратительного дыма и
судорожно закашлялась. "Да выбросить нужно эту гадость", -- думала Сибил,
вытирая брызнувшие из глаз слезы. Но упрямство оказалось сильнее: она встала
перед камином, время от времени затягиваясь сигаретой и сбрасывая хрупкий
бледный пепел на угли, точно так же, как это делал Стэнли.
Нет, решила Сибил через пару минут, долго я такого не вынесу, да и где
же, кстати, обещанный эффект? И тут ей стало совсем плохо, к горлу
подступила тошнота, руки стали ледяными. Задыхаясь от кашля, она уронила
сигарету на угли; та вспыхнула ярким пламенем и мгновенно рассыпалась в
пепел.
Будильник тикал, тикал и тикал... Биг Бен прозвонил полночь. Где же
Мик?
Сибил проснулась в темноте, исполненная безликого, безымянного страха.
Потом она вспомнила о Мике. Масло в лампе кончилось. Камин потух. С трудом
поднявшись на ноги, она нащупала коробок Люциферов; жестяное тиканье
будильника привело ее к комоду.
Освещенный серной спичкой циферблат качнулся и поплыл куда-то в
сторону.
Половина второго.
Может, он приходил, пока она спала, постучал, не достучался и ушел?
Нет, только не Мик, уж он-то что-нибудь придумал бы, не ушел бы так просто,
не проверив, дома она или нет. Так, значит, он попросту ее кинул, кинул как
дуру последнюю -- а кто же она еще, если не дура? Развесила уши,
размечталась -- Париж, Париж, поедем в Париж!
Ее охватило странное спокойствие, все приобрело безжалостную, как в
свете калильной горелки, отчетливость. Перед глазами встали маленькие цифры
в углу билета -- дата и время отправления парома. Мик отплывает из Дувра
завтра вечером, так что спешить ему особенно некуда. Лекция кончается
поздно, трудно поверить, что они с генералом Хьюстоном сорвутся с места
глухой ночью -- безо всякой к тому необходимости. Нужно идти в "Гранд",
найти там Мика и поговорить с ним напрямую. Просить, угрожать скандалом,
разоблачениями -- да все что угодно.
Деньги лежат в муфте. В Майнориз возле Гудменс-Ярда есть стоянка кэбов
-- туда-то и нужно идти. Разбудить кэбмена и ехать на Пикадилли.
Как только дверь за Сибил закрылась, из опустевшей квартиры донеслось
жалобное мяуканье. Притаившийся в темноте велосипед больно ободрал ей
лодыжку.
На полпути к Гудменс-Ярду она вспомнила о забытом саквояже, но
возвращаться не стала.
Сибил отпустила кэб за квартал от "Гранда" -- не было ни малейшей
надежды, что ночной швейцар, мрачный тяжеловес с ледяными глазами, длинными,
до подбородка, бакенбардами и негнущейся ногой, встретит ее с распростертыми
объятиями. Она заметила его издалека -- здоровенный, весь в галунах громила
околачивается на мраморных ступеньках парадного входа под затейливыми, с
коваными дельфинчиками фонарями. Сибил знала швейцаров как облупленных --
они играли в ее жизни весьма заметную роль.
Одно дело -- войти в "Гранд" днем, под руку с Денди Миком. А вот нагло
заявиться туда ночью, без провожатого -- это уже совсем другое. Так
поступают одни только шлюхи, а шлюху швейцар не пропустит ни под каким
видом. Надо что-то придумать, историю какую-нибудь. Может, что и получится,
если вранье будет звучать достаточно убедительно, а этот тип или глуп, или
беспечен, или носом клюет, потерял бдительность. Или подкупить его, только
вот денег после кэба осталось всего ничего. Еще слава Богу, что одежда
вполне пристойная -- в ярких, как у потаскухи какой-нибудь, тряпках и
надеяться было бы не на что. А может, отвлечь его как-нибудь? Рассадить окно
булыжником и проскочить, пока он там выясняет, что и почему. В кринолине не
больно-то побегаешь, так ведь и он не самый главный спортсмен, с калечной-то
ногой. А чтобы бегать поменьше, найти какого-нибудь оборванца, заплатить, и
пусть он бьет окна, а самой притаиться рядом со входом...
Сибил стояла в тени у высокого ограждения строительной площадки,
увешанного огромными, с простыню рекламными плакатами. "ДЕЙЛИ НЬЮС"
РАСХОДИТСЯ ПО ВСЕМУ МИРУ -- сообщали отсутствующим в такое время суток
прохожим яркие, несколько пострадавшие от дождя буквы. "ЛЛОЙД НЬЮС" -- ВСЕГО
ЗА ОДИН ПЕННИ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА, РЕМСГЕЙТ и МАРГЕЙТ 7/6. Вынув
руку из муфты, Сибил принялась грызть пропахший турецким табаком ноготь и
лишь немного удивилась, что пальцы ее посинели от холода и отчаянно дрожат.
Спасла ее чистая удача, а может, на небесах кто-нибудь сжалился, --
из-за угла донеслось громкое "чух-чух-чух", и к "Гранду" подкатил сверкающий
паровой экипаж. Одетый в ярко-синюю ливрею машинист спрыгнул на мостовую и
опустил складную подножку. На улицу вывалилась шумная толпа пьяных французов
в подбитых алым плащах, парчовых жилетах и с вечерними тросточками,
украшенными кистями, двое из них -- с подружками.
Сибил подобрала юбки и бросилась вперед. Словно пехотинец, умело
использующий рельеф местности, она пересекла улицу под прикрытием
сверкающего лаком экипажа, затем обогнула высокие, с деревянными спицами и
резиновыми шинами колеса и смело присоединилась к компании. Французы
парлевукали друг с другом, поглаживали усы и гоготали; Сибил они даже не
заметили, а может, заметили, но только им было до фонаря, кто там к ним
присоседился и зачем. Сибил благочинно улыбалась всем и никому в частности,
стараясь держаться поближе к длинному, в драбадан пьяному парню. Гуляки,
пошатываясь, взобрались по мраморным ступеням, а длинный с беспечной
легкостью человека, не знающего цену деньгам, сунул в руку швейцара фунтовую
банкноту. Тот ошалело сморгнул и почтительно тронул рукой раззолоченную
фуражку.
Все прошло без сучка без задоринки. Вместе с не умолкающими ни на
секунду французами Сибил пересекла пустыню полированного мрамора до конторки
портье, где они разобрали ключи и, зевая и ухмыляясь, побрели вверх по
плавно изгибающейся лестнице, оставив Сибил у конторки одну.
Ночной портье, понимавший по-французски, похохатывал над какой-то
случайно услышанной фразой. Отсмеявшись, он скользнул вдоль сверкающей,
красного дерева конторки.
-- Чем могу служить, мадам? -- На этот раз улыбка предназначалась лично
Сибил.
-- Не могли бы вы сказать мне, мистер Майкл... -- Слова давались с
трудом, она почти заикалась. -- Или скорее... генерал Сэм Хьюстон еще
проживает у вас?
-- Да, мадам. Я сам видел генерала Хьюстона в начале вечера. Но сейчас
он в курительной комнате... Может быть, вы оставите для него сообщение?
-- В курительной?
-- Точно так, мадам. Это вон там, за акантом. -- Портье кивнул в
сторону массивной, украшенной растительным орнаментом двери в углу
вестибюля. -- Разумеется, дамы не ходят в курительную... Прошу прощения,
мадам, я вижу, что вы несколько расстроены. Если дело важное, я могу послать
к нему рассыльного.
-- Да, пожалуйста, -- кивнула Сибил. -- Это было бы чудесно.
Портье услужливо предложил лист роскошной кремовой бумаги с эмблемой
отеля и собственную, с золотым пером, самописку.
Поспешно набросав несколько строк, Сибил сложила записку и накарябала
на обороте: "Мистеру Майклу Рэдли". Портье звякнул колокольчиком, поклонился
в ответ на ее благодарности и вернулся к своим делам.
Через минуту унылый, судорожно зевающий мальчишка водрузил записку на
выложенный пробкой поднос и потащился нога за ногу к резной двери.
-- Это для личного секретаря генерала, -- догнала его Сибил.
-- Не бойтесь, мисс, я его знаю. -- Одной рукой он потянул дверь
курительной.
Пока дверь за рассыльным медленно закрывалась, Сибил успела разглядеть
багровое, лоснящееся от пота, совершенно пьяное лицо Хьюстона и его ногу,
бесцеремонно закинутую на стол; подошва тяжелого ботинка находилась в
опасной близости от хрустального графина. Генерал сосредоточенно сосал
трубку и что-то рубил большим складным ножом... нет, строгал -- пол вокруг
кожаного кресла был усыпан стружкой.
Высокий бородатый англичанин, сидевший напротив Хьюстона, что-то
негромко говорил. Правой рукой он разминал нераскуренную сигару, левая
покоилась в белой шелковой перевязи; виду незнакомца был печальный,
благородный и очень значительный. Стоявший рядом с ним Мик был занят
извлечением огня; чуть сложившись в талии, он чиркал по стальному огниву,
прикрепленному к концу резиновой газовой трубки... -- и тут дверь
захлопнулась.
Сибил присела в шезлонг; в гулком мраморном вестибюле было тепло,
облепленные грязью туфли немного подсохли, онемевшие пальцы ног согрелись и
мучительно ныли. Наконец тяжелая дверь распахнулась, первым из курительной
вышел сомнамбулический рассыльный, следом за ним -- широко улыбающийся Мик.
На пороге Мик обернулся и взмахнул рукой, словно говоря кому-то: "Подождите
немного, я сейчас ненадолго". При виде Сибил его узкое лицо помрачнело.
Он быстро пересек вестибюль и схватил вскочившую на ноги Сибил за
локоть.
-- В бога душу! -- Великий авантюрист говорил тихо, почти шепотом. --
Что это еще за новости? Ты что, совсем сдурела?
-- Но почему? -- взмолилась Сибил. -- Почему ты не пришел за мной?
-- Непредвиденные осложнения. Тот самый случай, когда собака кусает
собственный хвост. Было бы смешно -- не будь все так паскудно. Но раз ты
здесь, все может повернуться иначе...
-- Но что случилось? И что это за однорукий клиент?
-- Британский трижды сучий дипломат, который, видите ли, не одобряет
планы генерала собрать армию в Мексике. Да ты не бери в голову. Пусть о нем
думают те, кто остается в Лондоне, а мы завтра уже будем во Франции.
Хотелось бы надеятся, вот только генерал... Надрался в стельку и опять за
старое. В пьяном виде этот тип -- настоящее, прости Господи, говно. Друзей
забывает.
-- Так он что, -- догадалась Сибил, -- надул тебя? Хочет от тебя
отделаться?
-- Он спер мои кинокарты, -- бросил Мик.
-- Но я же отправила их в Париж, пост-рестант, -- удивилась Сибил. --
Все, как ты велел.
-- Да я не про те. Кинокарты к речи!
-- Твои театральные карты? И он их украл?
-- Он знал, что мне нужно будет упаковать их вместе с другими вещами,
чтобы везти во Францию, разве ты не понимаешь? Подсматривал, наверное, а
потом взял да спер их из моего багажа. Говорит, что я ему больше не нужен,
что он наймет какого-нибудь лягушатника и тот будет гонять ему кино по
дешевке. Так прямо и говорит.
-- Но это же воровство!
-- Он предпочитает термин "заимствование".Говорит, что снимет копию и
тут же отдаст мне колоду обратно. И что я вроде как ничего не теряю,
представляешь?
Сибил была ошарашена. Может, он шутит?
-- Но ведь это все равно воровство!
-- А вот ты объясни это Сэмюэлю, мать его, Хьюстону! Он тут как-то спер
целую страну -- обобрал до нитки, подчистую!
-- Но ты же -- его человек! Ты не позволишь, чтобы он тебя обокрал!
-- Ну, если уж на то пошло, -- оборвал ее Мик, -- ты могла бы
поинтересоваться, на что я заказывал эту хитрую французскую программу. Ведь
я, так сказать, позаимствовал на это деньги генерала. -- Он хищно оскалился.
-- Первый, думаешь, раз мы друг другу такие сюрпризы устраиваем? Это ж вроде
проверки на прочность. Нашему драгоценному генералу палец в рот не клади;
чтобы иметь с ним дело, нужно быть ой каким шустрым...
-- Господи милосердный, -- выдохнула Сибил, падая в шезлонг. -- Мик,
если б ты знал, чего я только не передумала...
-- Так возьми себя в руки. -- Мик выдернул ее из шезлонга. -- Мне нужны
эти карты, а они у него в комнате. Ты их отыщешь и заберешь, а я вернусь
сейчас к ним, как ни в чем не бывало. -- Он рассмеялся. -- Сам же и виноват,
организовал эту комедию на лекции, иначе он десять раз бы подумал, прежде
чем выкинуть такой финт. А так послушал старый прохвост вас с Корни Симпсом,
и взбрело в его тупую башку, что он и вправду здесь что-то значит и может
крутить всеми как хочет и поплевывать. Ничего, мы с тобой его сделаем, еще
как сделаем, он у нас волком выть будет...
-- Мик, мне страшно, -- сказала Сибил. -- Я не умею воровать!
-- Умеешь, умеешь, все ты прекрасно умеешь.
-- А давай ты тоже пойдешь со мной и поможешь.
-- Ни в коем случае! Он тогда сразу обо всем догадается. Я сказал им,
что это один мой приятель из газеты. Если я задержусь тут слишком долго, он
нюхом почует, что тут что-то не так.
-- Ладно, -- уступила Сибил. -- Дай мне ключ от его комнаты.
-- Ключ? Нет у меня никаких ключей!
-- Ну тогда и говорить не о чем, -- облегченно вздохнула Сибил. -- Ведь
я же все-таки не взломщица.
-- Тише ты, не ори на всю гостиницу, -- яростно прошипел Мик.
Да он же пьяный, сообразила Сибил. Она никогда еще не видела Мика
по-настоящему пьяным, сейчас же он был под крупным, очень крупным градусом.
Это не сказывалось ни на голосе, ни на походке, однако придавало ему наглую,
безумную смелость.
-- Я достану тебе ключ. Подойди к конторке, поговори с этим типом.
Займи его чем-нибудь. Только на меня не смотри. -- Он подтолкнул ее в спину.
-- Действуй!
Охваченная ужасом, Сибил подошла к конторке. В дальнем ее конце стоял
телеграфный аппарат, мерно тикающий латунный механизм на низкой мраморной
подставке, украшенной гирляндами позолоченных виноградных листьев. Блестящая
стрелка, вертящаяся под невысоким стеклянным колпаком, указывала то на одну,
то на другую букву расположенного по кругу алфавита. С каждым ее
подрагиванием в мраморном основании что-то методично щелкало, и устройство
выпускало новые четверть дюйма аккуратно перфорированной желтой бумажной
ленты. Портье, пробивавший дыроколом стопку бумаг, оставил свое занятие,
нацепил на нос пенсне и направился в ее сторону.
-- Да, мадам?
-- Мне нужно послать телеграмму. Это довольно срочно.
Портье без спешки, но быстро изготовил к работе откидной латунный
перфоратор, пододвинул к себе маленькую коробочку с перфокартами и
разлинованный телеграфный бланк. Затем он извлек самописку, ту самую,
которой пользовалась недавно Сибил.
-- Слушаю вас, мадам. Гражданский индекс?
-- О... Чей индекс, мой или его?
-- Это зависит от ваших намерений, мадам. Вы планируете платить через
национальный кредит?
-- А можно выписать счет на мою комнату? -- увильнула от прямого ответа
Сибил.
-- Разумеется, мадам. Номер комнаты? Сибил замялась:
-- Пожалуй, я лучше заплачу наличными.
-- Очень хорошо. Гражданский индекс адресата?
-- Боюсь, я его не знаю. -- Сибил нервно прикусила костяшку пальца.
-- Но ведь вы знаете имя и адрес? -- терпеливо спросил портье.
-- О да, -- обрадовалась Сибил. -- Мистеру Чарльзу Эгремонту, Ч.П. *,
"Буки", Белгрейвия *, Лондон. Клерк не торопясь вывел на бланке адрес.
-- Посылать телеграмму по одному адресу, без индекса, заметно дороже,
мадам. Вам есть прямой смысл направить ее через Центральное статистическое
бюро.
Сибил не смотрела на Мика. Не позволяла себе смотреть. Теперь же углом
глаза она увидела, как через вестибюль мелькнула темная фигура. Мик бежал,
согнувшись чуть ли не вдвое, ботинки он снял, связал шнурками и повесил на
шею. Добежав до высокой, по пояс, конторки, он схватился за нее обеими
руками, взметнулся в воздух и исчез.
И все это -- без единого звука.
-- Это связано с тем, как машина обрабатывает сообщения, -- объяснял
портье.
-- Понятно, -- кивнула Сибил. -- Но индекса у меня нет, так что
придется заплатить побольше. Это очень важно.
-- Да, мадам. Нисколько не сомневаюсь. Продолжайте, пожалуйста, я
запишу все под вашу диктовку.
-- Думаю, мне не обязательно указывать свой адрес и сегодняшнюю дату? Я
хочу сказать, телеграмма -- это ведь не письмо, не так ли?
-- Да, мадам.
-- Или повторять в тексте его адрес?
-- Краткость -- суть телеграфии, мадам.
А Мик пробирается сейчас к доске с ключами. Сибил ничего не видела,
однако ей казалось, что она слышит шорох его движений, почти что чувствует
его запах, и портье стоит только взглянуть вправо, чтобы обнаружить, что к
нему подползает полубезумный, скорчившийся, как обезьяна, вор.
-- Запишите, пожалуйста, следующее... -- Сибил на секунду смолкла. --
Дорогой Чарльз. -- Портье прилежно записывал. -- Девять лет назад вы
подвергли меня худшему бесчестью, какое только может выпасть женщине.
Портье в ужасе уставился на свою ручку; из-под тугого крахмального
воротничка поползла к щекам красная краска.
-- Вы обещали спасти моего несчастного отца, а вместо того развратили
меня душой и телом. Сегодня я покидаю Лондон в обществе влиятельных друзей.
Им прекрасно известно, как вы предали Уолтера Джерарда и меня. Не пытайтесь
отыскать меня, Чарльз. Это будет бесполезно. Я всем сердцем надеюсь, что вы
и миссис Эгремонт уснете сегодня спокойно. -- Сибил передернуло. -- И
подпись: Сибил Джерард.
-- Да, мадам, -- выдавил клерк.
А Мик снова перепрыгнул конторку, низко присел за ней, прячась от глаз
портье, и заковылял прочь, как огромная, карикатурная утка. Мгновение спустя
он скрылся за парой пухлых кресел.
-- Сколько я вам должна? -- вежливо осведомилась Сибил.
-- Два шиллинга шесть пенсов. -- Портье заикался и не смел поднять
глаза.
Она вынула из муфты кошелек, отсчитала деньги и отошла, оставив
красного, как рак, портье пробивать телеграфные карточки.
Мик лениво, словно в задумчивости, пересек вестибюль и остановился
возле газетной стойки. Тут он наклонился и сделал вид, что завязывает
шнурки; в руке его блеснуло что-то металлическое. Не потрудившись даже
поймать взгляд Сибил, Мик засунул ключ за бархатную подушку шезлонга,
выпрямился, поправил галстук, смахнул с рукава невидимую соринку и прошел в
курительную.
Сибил подошла к шезлонгу, присела, делая вид, что просматривает
толстый, с раззолоченным корешком том ежемесячника "Доклады Королевского
общества", и осторожно, кончиками пальцев, поискала за спиной ключ. Вот он,
с номером 24 на медном овале головки. Устало -- и, по возможности,
благопристойно -- зевнув, она встала и направилась по лестнице наверх --
леди, заскучавшая над чрезмерно унылым журналом, удаляется к себе в номер.
Ноги у нее отчаянно ныли.
По пути к номеру Хьюстона в пустом, ярко освещенном коридоре Сибил
изумилась своей нечаянной смелости, почти жалея об отправленной телеграмме.
Нуждаясь в каком-нибудь драматичном послании, чтобы отвлечь портье, она
вспомнила Чарльза Эгремонта и выплеснула наружу вскипевшую неожиданно
ярость. Странно, даже неприятно -- ведь она считала, что давно выбросила
этого человека из головы.
Легко представить себе страх на лице Эгремонта, когда тот будет читать
телеграмму. Она слишком хорошо помнила это пустое напыщенное лицо, лицо
благостное, которое всегда извинялось, всегда поучало, и хныкало, и
клянчило, и плакало -- и делало гадости. Дурак, тупой беспросветный дурак.
Он-то дурак, а кто такая ты? Раскисла, поддалась на уговоры Мика и вот
теперь крадешься по коридору -- очень правильное слово, именно крадешься,
чтобы не щипцы какие-то там со столика в парикмахерской взять, а совершить
самую настоящую кражу. Будь у тебя хоть на грош ума, вышла бы ты сейчас из
этой гостиницы, затерялась в Лондоне и навсегда забыла бы про Мика, пусть
ищет. Да и не стал бы он тебя искать. Клятва? А что клятва! Ну нарушила бы
ты ее, добавила бы еще один грех к списку прочих, ничуть не меньших. Ну
почему, почему ты здесь, почему ты позволяешь, чтобы он крутил тобой как
хочет?
Она остановилась перед нужной дверью, оглядела пустынный коридор,
повертела в пальцах украденный ключ. Почему она это делает? Потому что Мик
сильный, а она слабая? Потому что ему известны тайны, неизвестные ей? Только
сейчас у Сибил появилось подозрение, что она влюбилась. Может быть, она
действительно испытывает к Мику нечто вроде любви, а если да, то это многое
объясняет, можно успокоиться и не изводить себя. Если это любовь, она вправе
сжечь за собой все мосты, парить в небесах, жить, повинуясь сердцу, а не
уму. И если она любит Рэдли, у нее есть наконец что-то, что она знает, а он
нет. Тайна, принадлежащая ей, только ей.
Сибил опасливо оглянулась, вставила ключ в скважину и повернула.
Проскользнув внутрь, она тихо прикрыла дверь и привалилась к ней спиной.
Света в номере не было.
В воздухе явно ощущался запах гари -- верное свидетельство, что где-то
здесь стоит масляная лампа.
Прямо напротив двери проступали контуры квадратного окна, из узкой
щелки между неплотно сдвинутыми шторами сочился тусклый газовый свет. Сибил
вытянула перед собой руки, оторвалась от двери и осторожно пошла по комнате;
через несколько шагов она наткнулась на что-то громоздкое (бюро, как
выяснилось позднее) и тут же заметила слабый отблеск света на ламповом
стекле. Осторожно, чтобы ничего не уронить, она взяла лампу, встряхнула ее и
услышала негромкое бульканье. Заправлена, так что теперь дело за Люцифером.
Сибил ощупала бюро, немного удивилась, что все ящики выдвинуты, и
начала их обшаривать. Бумага, канцелярские принадлежности. Ничего полезного.
И сильно пахнет чернилами -- пролили их тут, что ли?
Коробку Люциферов она узнала не столько наощупь, сколько по
характерному погромыхиванию. Пальцы почти не слушались. Первый люцифер
затрещал и с шипением погас, заполнив комнату гнусным запахом серы. Второй
осветил лампу. Левой, отчаянно дрожавшей рукой она подняла стекло и поднесла
пламя к черной полоске фитиля.
Из трюмо на Сибил широко раскрытыми от страха глазами уставилось ее
собственное освещенное лампой отражение, потом оно повторилось в зеркальных
дверцах шкафа. На полу, и на кровати беспорядочно валялись груды одежды и
словно огромный, окутанный тенью ворон...
На подлокотнике кресла сидел человек -- с длинным, зловещего вида ножом
в руке.
Скрипнула кожа, человек медленно поднялся -- как большая деревянная
кукла, годами пылившаяся на чердаке. Он был закутан в длинный темно-серый
плащ. Нижнюю часть его лица скрывал черный платок.
-- Только без шума, мисс. -- Страшный человек чуть приподнял свой
тяжелый, вроде тех, какими мясники рубят мясо, клинок. -- Сэм идет?
Сибил наконец обрела голос:
-- Только не убивайте меня! Пожалуйста!
-- Ну надо же, этот старый козел все никак не уймется. -- Тягучий
техасский говорок цедил слова, как вязкую патоку, Сибил едва их разбирала.
-- Ты его подружка?
-- Нет! -- еле выдавила Сибил. -- Нет, клянусь вам, нет! Я... я
собиралась его обокрасть, честное слово! Человек с ножом зловеще молчал.
-- Да ты посмотри, -- процедил он наконец, -- что тут делается.
Сибил в страхе оглянулась. Кто-то неленивый перевернул весь номер вверх
дном.
-- Здесь нечего красть, -- сказал незнакомец. -- Ты знаешь, где он?
-- Внизу, -- голос Сибил срывался. -- Он пьяный! Но я его не знаю,
честное слово! Меня послал сюда мой любовник, вот и все! Я не хотела, он
меня заставил!
-- Стихни, -- прервал ее излияния незнакомец. -- Я не стану без нужды
обижать белую женщину. Потуши лампу.
-- Отпустите меня, -- взмолилась Сибил. -- Я уйду и никому ничего не
скажу! Я... я не хотела сделать ничего плохого!
-- Плохого? -- В тягучем голосе -- зловещая, не оставляющая надежды
уверенность. -- Плохо будет только Хьюстону, но это воздаяние по заслугам.
-- Я не брала карты! Я даже их не трогала!
-- Карты? -- Он рассмеялся -- сухой, из горла идущий звук.
-- Эти карты, они не его. Он сам их украл!
-- Хьюстон много чего украл, -- сказал незнакомец; было заметно, что он
озадачен, не знает, что делать со свалившейся ему на голову девицей. -- Как
тебя звать?
-- Сибил Джонс. -- Она хватила глоток воздуха. -- Я -- британская
подданная.
-- Ну надо же, -- прищелкнул языком незнакомец.
Его лица не было видно. По верхнему краю дочерна загорелого лба
тянулась полоска бледной кожи, усеянная бисеринками пота. След от шляпы,
догадалась Сибил. Широкополой шляпы, защищающей от техасского солнца.
Техасец шагнул вперед, забрал у нее лампу и прикрутил фитиль. Его пальцы
были сухими и жесткими, как дерево.
В темноте, наполнившей номер, Сибил слышала отчаянный стук своего
сердца и с ужасом ощущала присутствие этого человека.
Тишина становилась невыносимой.
-- Вам, наверное, очень одиноко здесь, в Лондоне? -- попытала удачу
Сибил.
-- Может, Хьюстону и одиноко. У меня совесть почище. -- Голос техасца
звучал резко, неприязненно. -- Ты хоть раз его спрашивала, одиноко ли ему?
-- Да я его даже не знаю, -- настаивала Сибил.
-- Ты -- здесь. Женщина, которая пришла в его номер одна.
-- Я пришла за кинокартами. Это такие картонки с дырочками. Вот и все,
честное слово! Никакого ответа.
-- Вы знаете, что такое кинотроп?
-- Хрень какая-то железная, -- устало отозвался техасец.
Снова молчание.
-- Не ври мне. Ты -- шлюха и ничего больше. Ты не первая шлюха, какую я
вижу, и... -- Он зашелся мокрым, болезненным кашлем.
-- Нос виду ты вроде и ничего. -- В темноте, когда не видно ножа и
маски, этот человек не казался таким уж страшным. -- В Техасе ты могла бы
выйти замуж. Начать все сначала.
-- Вот бы здорово было, -- вздохнула Сибил.
-- У нас там мало белых женщин, на всех не хватает. Нашла бы себе
приличного мужика, а не какого-то там сутенера. -- Он отхаркался на пол. --
Ненавижу сутенеров. -- Слова падали холодно и ровно, безо всякого выражения.
-- Ненавижу, как ненавижу индейцев! Или мексиканцев. Мексиканских
индейцев... Французско-мексиканские индейцы, три сотни вооруженных ублюдков,
а то и четыре. На лошадях, добыли где-то заводные винтовки, сущие дьяволы.
-- Но техасцы ведь герои, -- рискнула вставить Сибил, отчаянно пытаясь
вспомнить название из лекции Хьюстона. -- Я слышала о... об Аламо.
-- Голиад. -- Голос упал до сухого шепота. -- Я был в Голиаде.
-- Про это я тоже слышала, -- поспешила сказать Сибил. -- Вы покрыли
себя неувядающей славой. Техасец откашлялся и снова сплюнул.
-- Мы сопротивлялись два дня. Не было воды. Полковник Фаннин сдался.
Нас взяли в плен, все было мило и вежливо. А назавтра вывели за город и
хладнокровно расстреляли, всех. Выстроили в шеренгу и начали. Это была
бойня, настоящая бойня.
Сибил молчала.
-- Бойня в Аламо. А трупы они сожгли... Расстреляли отряд Мейера.
Заставили их тянуть бобы. Маленький глиняный горшочек, тянешь жребий,
вытащишь черный боб, и они тебя убивают. Вот что такое мексиканцы.
-- Мексиканцы, -- повторила она.
-- Команчи еще хуже.
Откуда-то из ночи донесся визг тормозов, а затем глухое ритмичное
постукивание.
Черные бобы. Голиад. У нее кружилась голова. Бобы, и расстрелы, и этот
человек с продубленной солнцем и ветром кожей. От него пахло, как от
поденщика, -- лошадьми и потом. Как-то на Нил-стрит она заплатила два пенни,
чтобы посмотреть диораму какой-то огромной американской пустыни, ужас
искореженного камня. Слушая техасца, который, судя по его виду, родился и
вырос именно в такой пугающей обстановке, Сибил вдруг осознала, что
первобытные просторы из речи Хьюстона, все эти дикие дебри с их невероятными
названиями и в самом деле реальны, что там действительно живут люди. Мик
говорил, что Хьюстон украл когда-то целую страну, -- и вот теперь за ним
пришел ангел мщения. Она с трудом поборола идиотское желание расхохотаться.
Потом ей вспомнилась та старуха, торговка каменным маслом в Уайтчепеле,
и как она смотрела на Мика, когда тот ее расспрашивал. Возможно, он, этот
ангел Голиада, и не один. Как удалось столь странной личности попасть в
"Гранд", проникнуть в запертую комнату? Как может спрятаться такой человек
даже в огромном Лондоне, даже в бессчетных толпах оборванных американских
беженцев?
-- Пьяный, говоришь? -- снова подал голос техасец.
-- Что? -- вздрогнула Сибил.
-- Хьюстон.
-- Хьюстон? Да. Он в курительной. Очень пьяный.
-- Пусть выпьет напоследок. Он один?
-- Он... -- Мик. -- Он там с каким-то высоким человеком. Я его не знаю.
-- Бородатый? Рука сломана?
-- Я...Да.
Техасец втянул воздух сквозь стиснутые зубы и пожал плечами; скрипнула
кожа.
Слева что-то звякнуло. В слабом свете зашторенного окна Сибил уловила,
как блеснули, сдвинулись с места грани дверной ручки. Техасец вскочил на
ноги.
Одной рукой он плотно зажал ей рот, в другой у него был устрашающего
вида кинжал, нечто вроде тесака, только с заостренным концом. Кинжал
находился так близко от лица Сибил, что она разглядела медную накладку на
тупой стороне клинка и зазубрины на этой накладке. А потом дверь стала
медленно открываться, и внутрь проскочил Мик, его голова и плечи -- черный
силуэт на фоне льющегося из коридора света.
Техасец отшвырнул ее в угол между бюро и стенкой, и Сибил, похоже,
ударилась головой. Она стояла на коленях, окруженная смятым кринолином, и
смотрела, как огромная рука хватает Мика за горло, поднимает в воздух,
прижимает к стенке, как ноги Мика судорожно бьются, выстукивают по
деревянной панели барабанную дробь, а потом в живот Мика косо, снизу вверх,
вошел длинный блестящий клинок, вырвался и вошел снова, и в ноздри ударила
жаркая вонь Мясницкого ряда.
Все потеряло реальность. Теперь Сибил воспринимала происходящее как
сон, или театральный спектакль, или кино -- кино, где бальзовых кубиков так
много, и они такие крошечные, и программа, ими управляющая, так умело
составлена, что экранная реальность даже реальнее обычной, настоящей
реальности. Техасец аккуратно опустил Мика на пол, прикрыл и запер дверь;
двигался он неспешно и методично.
В глазах у Сибил поплыло, она обмякла и привалилась к стене. Техасец
взял Мика за воротник и потащил поглубже в тень, к зеркальному шкафу.
Каблуки Мика неприятно скребли по полу. Потом техасец встал на колени,
послышался шорох одежды, шлепок отброшенного в сторону бумажника, потом
зазвенела мелочь, одна монета упала на паркет, покатилась, еще раз звякнула
и стихла.
А от двери доносились скребущие звуки, брякал металл о металл -- чья-то
пьяная рука пыталась вставить ключ в замочную скважину.
Хьюстон настежь распахнул дверь и ввалился в комнату, тяжело опираясь
на свою трость. Потом громко рыгнул и потер живот, место старой раны.
-- Сучьи дети... -- Хриплый, совершенно пьяный голос.
Генерала качало, заносило в сторону, каждый его шаг сопровождался
резким стуком трости.
-- Рэдли? Где ты там спрятался, недоносок? Вылезай!
Тяжелые башмаки прошаркали рядом с бюро. Сибил еле успела отдернуть
пальцы. Техасец прикрыл дверь.
-- Рэдли!
-- Здравствуй, Сэм.
Здесь, в этой темноте, где пахло бойней и незримо двигались великаны,
комната над "Оленем" казалась далекой, как первые воспоминания детства.
Хьюстон пошатнулся, ударил тростью по шторам, сорвал их, и тут же свет
уличного фонаря зажег морозные узоры на забранных решетчатым переплетом
стеклах, хлынул в комнату, выхватил из тьмы фигуру техасца, и черный платок,
и мрачные глаза над краем платка, глаза отрешенные и безжалостные, как
зимние звезды. Хьюстон попятился, полосатое одеяло соскользнуло с плеч на
пол, тускло блеснули ордена.
-- Меня прислали рейнджеры, Сэм. Многоствольный пистолет Мика казался в
руке техасца детской игрушкой.
-- Кто ты, сынок? -- спросил Хьюстон. В его низком голосе не осталось
вдруг и следа опьянения. -- Ты Уоллес? Сними эту тряпку. Поговорим, как
мужчина с мужчиной...
-- Ты, генерал, никем больше не командуешь. И зря ты взял то, что взял.
Ты ограбил нас, Сэм. Где они? Где деньги казначейства?
-- Тебя ввели в заблуждение, рейнджер. -- В тягучем и приторном, как
патока, голосе -- бесконечное терпение, абсолютная искренность. -- Я знаю,
кто послал тебя, мне известны их лживые поклепы. Но клянусь тебе, я ничего
не крал. Эти деньги находятся в моих руках по праву, это неприкосновенный
фонд техасского правительства в изгнании.
-- Ты продал Техас за британское золото. Нам нужны эти деньги на
оружие. Мы дохнем с голоду, а они нас убивают. -- Пауза. -- И ты еще
собирался им помочь.
-- Республика Техас не может бросать вызов могущественнейшим державам
мира, рейнджер. Я знаю, что в Техасе плохо, и мне больно за мою страну, но
мира не будет, пока я вновь не стану у руля.
-- У тебя ведь не осталось денег, верно? -- В голосе рейнджера
клокотала ненависть. -- Я все проверил, здесь их нет. Ты продал свое
роскошное поместье... Ты все спустил, Сэм, спустил на шлюх, на выпивку, на
хитрые спектакли для иностранцев. А теперь ты хочешь вернуться на штыках
мексиканской армии. Ты -- вор, пропойца и предатель.
-- Да шел бы ты на хрен! -- загрохотал Хьюстон и рванул на груди
сюртук. -- Трусливый убийца! Грязный сукин сын! Если ты такой смельчак, что
можешь убить отца своей страны, целься сюда в сердце. -- Он ударил себя в
грудь кулаком.
-- За Техас!
Дерринджер Мика выплюнул оранжевое с голубой оторочкой пламя, отшвырнул
Хьюстона к стене. Генерал рухнул на пол, а мститель налетел на него,
согнулся, чтобы ткнуть стволами маленького пистолета леопардовый жилет.
Следующий выстрел прогремел у самой груди Хьюстона, затем еще один. Вместо
четвертого выстрела с громким щелчком сломался курок.
Рейнджер отшвырнул пистолет в сторону. Хьюстон лежал навзничь, без
движения, по леопардовому жилету катились красные бусинки.
Из соседней комнаты послышались сонные встревоженные крики. Схватив
трость Хьюстона, техасец принялся молотить ею по окну. Стекла разлетались
вдребезги, одно за другим, на тротуар сыпались осколки, затем не выдержал и
решетчатый переплет. Мститель взлетел на подоконник и на мгновение замер.
Ледяной ветер взметнул полы его плаща; оцепеневшая Сибил невольно вспомнила
первое свое впечатление: огромный черный ворон.
Качнулся вперед и пропал -- мститель, убийца Хьюстона, черный ангел
Голиада, -- и пропал, оставив ее один на один с тишиной и подступающим к
горлу ужасом. Сибил на четвереньках поползла по заваленной хламом комнате,
поползла наугад, безо всякой цели. Сильно мешал кринолин, но тело ее
двигалось будто само по себе. Под руку попалась тяжелая трость; золоченый
набалдашник в форме ворона отломался и лежал рядом.
Хьюстон застонал.
-- Тише, пожалуйста, -- проговорила Сибил. -- Вы убиты.
-- Кто вы? -- спросил он и закашлялся.
Острые осколки стекла впивались ей в ладони. Как ярко они блестят.
Трость, как она теперь разглядела, была полой внутри, из нее выпал плотный
комок ваты, в котором сверкали... Бриллианты. Ее руки собрали камешки в
горстку, обернули их ватой и запихнули добычу за корсаж.
Она повернулась к Хьюстону. Генерал так же лежал на спине, по
леопардовому жилету медленно, словно в страшном сне, расползалось красное
пятно.
-- Помогите мне, -- прохрипел Хьюстон. -- Я не могу дышать.
Он дернул пуговицы жилета, и тот распахнулся, открыв внутренние
кармашки из черного шелка, а в них -- аккуратные свертки, заклеенные в
плотную коричневую бумагу. Колоды перфокарт, загубленные пулевыми
отверстиями... И кровь -- по крайней мере, одна из пуль пробила картонную
броню и вошла в тело.
Сибил встала и, пошатываясь, побрела к двери. Проходя мимо зеркального
шкафа, она услышала под ногами хлюпанье, недоуменно опустила глаза и увидела
красную лужу. Рядом, почти невидимый в тени, валялся сафьяновый, тоже
красный, футляр для визитных карточек. Сибил подняла футляр, раскрыла его и
увидела два билета, зажатые большой никелированной скрепкой.
-- Помогите мне встать. -- Заметно окрепший голос Хьюстона звучал
раздраженно и настойчиво. -- Где моя трость? Где Рэдли?
Пол качался, словно палуба корабля, однако Сибил продолжила свой путь к
двери, вышла в коридор, плотно прикрыла за собой дверь и чинно, как
благовоспитанная барышня из хорошей семьи, засеменила по ярко освещенным и
до крайности респектабельным коридорам "Гранд-Отеля".
Вокзал Лондон-бридж Юго-Восточной железнодорожной компании,
грязно-серый чугун и черное от копоти стекло. Внутри -- огромный, продутый
сквозняками зал. Вдоль бесконечных рядов скамеек расхаживают квакеры,
предлагая сидящим пассажирам брошюры. Ирландские солдаты в красных мундирах
и с красными от выпитого за ночь джина глазами провожают бритоголовых
миссионеров хмурыми взглядами. Французские пассажиры все как один
возвращаются домой с ананасами, сладкими экзотическими дарами лондонских
доков. Даже пухленькая актриса, сидящая напротив Сибил, везла ананас --
сквозь материю, обтягивающую верх ее корзины, торчали зеленые колючки.
Поезд пролетел Бермондси, дальше замелькали маленькие улочки,
двухэтажные кирпичные, крытые красной черепицей дома, все новенькое как с
иголочки, чистенькое. А еще дальше -- мусорные кучи, огороды, пустыри.
Туннель.
Тьма пахла пороховым дымом.
Сибил закрыла глаза.
Когда она открыла их снова, то увидела ворон, хлопающих крыльями над
пустошью; провода электрического телеграфа то опускались почти до края окна,
то взмывали вверх, мелькал столб с белыми чашечками, и провода вновь
устремлялись вниз. Вниз-вверх, вниз-вверх, и каждый промежуток между
столбами приближал ее к Франции.
На дагерротипе, заснятом сотрудником отдела полиции нравов Сюрте
Женераль 30 января 1855 года, -- молодая женщина, сидящая за столиком на
террасе кафе "Мадлен", дом No 4 по бульвару Малешерб. Перед сидящей в
одиночестве женщиной -- фарфоровый чайник и чашка. Увеличение выявляет
некоторые детали костюма: ленты, оборки, кашемировую шаль, перчатки, серьги,
изысканную шляпку. Одежда женщины -- французского производства, новая и
высокого качества. Ее лицо, слегка размытое из-за длинной выдержки, кажется
задумчивым.
Увеличение деталей фона позволяет увидеть дом No 3 по бульвару
Малешерб, принадлежащий Южноатлантической судоходной компании. В витрине
конторы помещается крупная модель трехтрубного пироскафа. Судно --
французского производства и спроектировано для трансатлантической
колониальной торговли. Пожилой человек, лица которого не видно, погружен в
созерцание модели. Фигура этого случайного персонажа выделяется на фоне
смазанных быстрым движением силуэтов парижских прохожих. Голова его
непокрыта, плечи ссутулены, он тяжело опирается на трость, судя по всему -
из дешевого ротанга. Он не замечает молодой женщины, как и она -- его.
Она -- Сибил Джерард.
Он -- Сэмьюэль Хьюстон.
Их дороги расходятся навсегда.
ИТЕРАЦИЯ ВТОРАЯ
ДЕРБИ
Он застыл на полушаге, готовый исчезнуть в гуще воскресной толпы.
Объектив выхватил часть лица: высокая скула, густая, темная, коротко
подстриженная бородка, правое ухо; между вельветовым воротником и полосатой
кепкой -- случайная прядь волос. И тяжелые кованые ботинки, и обшлага брюк,
забранные в короткие кожаные гетры, густо заляпаны известковой суррейской
грязью. Левый погончик поношенного плаща надежно застегнут над ремнем
полевого бинокля. Под распахнутым по жаре плащом поблескивают надежные
латунные пуговицы в виде коротких палочек. Руки человека глубоко засунуты в
карманы.
Его зовут Эдвард Мэллори*.
Мэллори пробирался среди экипажей, лошадей в шорах, меланхолично
хрустящих травой, среди томительно знакомых запахов детства -- упряжи, пота,
навоза. Его руки проверили содержимое карманов. Ключи, портсигар, бумажник,
футляр для визитных карточек. Толстая роговая рукоять шеффилдского складного
ножа. Полевой блокнот, это -- самое ценное. Носовой платок, огрызок
карандаша, несколько монет. Будучи человеком практичным, доктор Мэллори
знал, что в собравшейся на скачки толпе непременно шныряют воры и по виду их
отличить невозможно. Вором здесь может оказаться любой. И от этого никуда не
денешься.
Какая-то раззява неосмотрительно заступила ему дорогу, и сапожные
гвозди зацепили край ее кринолина. Женщина обернулась, болезненно сморщилась
и рывком высвободила ткань; кринолин громко скрипнул, а Мэллори учтиво
коснулся кепи и прибавил шагу. Типичная фермерша, громоздкая, неуклюжая
краснощекая баба, домашняя и английская, как корова. Мэллори была привычнее
иная, более дикая порода женщин: смуглые низкорослые скво племени шайенов с
их десятками блестящих от жира косиц и расшитыми бисером ноговицами.
Кринолины казались ему каким-то странным вывертом эволюции; неужели дочерям
Альбиона доставляет удовольствие таскать на себе эти птичьи клетки из
китового уса и стали?
Бизон, вот на кого похожа женщина в кринолине. У американского бизона,
сраженного пулей крупнокалиберной винтовки, резко подламываются ноги, он
оседает в траву, превращается в такой же вот бугор. Великие стада Вайоминга
встречают смерть совершенно неподвижно, лишь недоуменно поводят ушами на
отдаленные хлопки выстрелов.
Теперь Мэллори пробирался через другое стадо, про себя удивляясь
загадочному всесилию моды. На фоне своих дам мужчины казались существами
иного биологического вида: никаких крайностей во внешнем облике -- за
исключением разве что блестящих цилиндров. Впрочем, Мэллори органически не
мог считать какой бы то ни было головной убор экзотичным, слишком уж много
знал он о шляпах, о тусклых, прозаичных секретах их изготовления. Вот эти,
скажем, цилиндры, разве не ясно, что все они -- за крайне редким исключением
-- откровенная дешевка. Массовый фабричный раскрой, машинная формовка.
Смотрится, надо признать, вполне пристойно, немногим хуже, чем настоящие,
вышедшие из рук опытного мастера, а стоят раза в два дешевле. Мэллори
помогал когда-то отцу в его маленькой мастерской в Льюисе: орудовал шилом,
простегивал фетр, натягивал заготовки на болванки, шил. Отца, опускавшего
фетр в ртутную ванну, ничуть не беспокоил жуткий запах...
Неизбежная кончина отцовского ремесла не вызывала у Мэллори ни тени
сентиментальности. А потом он и вовсе выбросил эти мысли из головы, увидев
полосатый парусиновый навес, стойку и небольшую толпу, полностью состоявшую
из мужчин. Это зрелище вызвало у него острый приступ жажды. Обогнув троицу
джентльменов со стеками, оживленно обсуждавших шансы фаворитов, он
протиснулся к стойке и призывно постучал серебряным шиллингом.
-- Что желаете, сэр? -- осведомился бармен.
-- Хакл-бафф*.
-- Сэр родом из Сассекса?
-- Да. А что?
-- Я не смогу подать вам настоящий хакл-бафф, сэр, -- нет ячменного
отвара. -- На багровом лице появилось крайнее сожаление, тут же, впрочем,
исчезнувшее. -- За пределами Сассекса его почти не спрашивают.
-- А я два года не пробовал хакл-баффа, -- вздохнул Мэллори.
-- Если желаете, я приготовлю вам первоклассный бамбу*. Очень похож на
хакл-бафф. Нет? Тогда хорошую сигару. Всего два пенни! Прекрасный виргинский
табак.-- Бармен извлек из деревянного ящичка кривоватую черуту.
Мэллори покачал головой:
-- Я очень упрям в своих пристрастиях. Хакл-бафф или ничего.
-- Вас не переубедить, -- улыбнулся бармен. -- Сразу видно истинного
сассексца! Я и сам оттуда родом. Примите эту прекрасную сигару безвозмездно,
сэр, как савенюр.
-- Очень мило с вашей стороны, -- удивился Мэллори, тронул пальцами
кепи и зашагал дальше. Вытряхнув на ходу из портсигара люцифер, он чиркнул
палочкой о подметку, раскурил черуту и беспечно заткнул большие пальцы за
проймы жилета.
По вкусу сигара напоминала отсыревший порох; после первой же затяжки
Мэллори поспешно выдернул ее изо рта. Скрутку из паршивого
черновато-зеленого листа опоясывала полоска газетной бумаги с маленьким, в
звездах и полосах, иностранным флажком и надписью: "ВИКТОРИ БРЭНД". Все
понятно, армейский хлам этих самых янки. Отброшенная сигара угодила в бок
цыганской кибитки, выбросила фейерверочный сноп искр и тут же оказалась в
чумазых ручонках черноголового оборвыша.
Слева от Мэллори ипподромную толпу рассекал роскошный, темно-вишневого
цвета паровой экипаж. Высоко вознесенный над людским морем возница потянул
за рычаг тормоза, громко затрезвонил медный колокольчик, и толпа неохотно
раздвинулась. На высоких бархатных сиденьях разместились пассажиры;
шарнирная крыша была сложена гармошкой назад, чтобы пропускать солнце.
Ухмыляющийся старый бонвиван в лайковых перчатках смаковал шампанское в
компании двух юных девиц -- то ли дочерей, то ли содержанок. На дверце
экипажа гордо красовался герб -- скрещенные серебряные молотки на лазоревой
шестеренке. Какая-то неизвестная Мэллори эмблема радикалов. Он знал гербы
всех лордов-ученых, но слабо ориентировался в геральдике капиталистов.
Машина катила на восток, к гаражам дерби; Мэллори шел следом по
расчищенной от людей дороге, легко поспевая за медлительной машиной и
улыбаясь тому, как ломовые извозчики стараются унять перепуганных лошадей.
Он вытащил из кармана справочник, оступившись при этом в колее, выбитой
толстыми колесами брума*, и перелистнул пестрящие яркими иллюстрациями
страницы. Издание было прошлогоднее, лазоревой шестеренки с серебряными
молоточками в нем не нашлось. Удивляться особенно нечему, теперь что ни
неделя, то новый лорд. А все эти ихние светлости прямо без ума от своих
паровых шарабанов.
Машина держала курс на клубы сероватого пара, поднимающиеся над
трибунами Эпсома*; она неуклюже перевалила через поребрик мощеной подъездной
дорожки, и тут Мэллори увидел гараж, длинную несуразную постройку в так
называемом современном стиле -- железный наружный каркас, крыша из луженой,
на болты посаженной жести. Все это уныние малость расцвечено пестрыми
вымпелами и жестяными колпачками вентиляционных труб.
Пыхтя и отдуваясь, машина заползла в свое стойло. Возница открыл
клапаны, раздалось громкое шипение, взлетело и тут же рассосалось облачко
пара. Гаражные механики забегали с масленками, господа же тем временем сошли
вниз по складному трапу. Направляясь к трибуне, лорд и две его спутницы
прошли мимо Мэллори; свежеиспеченная, из грязи да в князи, британская
аристократия, они не сомневались, что этот мужлан смотрит на них во все
глаза, -- и высокомерно его игнорировали. Возница с увесистой корзиной
потащился следом за ними. Мэллори коснулся пальцем своей полосатой, точно
такой же, как у водителя, кепки и подмигнул, но не был удостоен ответом.
Шагая вдоль гаражей и сверяя гербы на пароходах по справочнику, Мэллори
удовлетворенно помечал каждую новую находку огрызком карандаша. Вот Фарадей,
величайший физик Королевского общества*, вот -- Колгейт*, мыльный
магнат. А вот поистине находка -- инженер-провидец Брюнель. Очень немногие
кареты могли похвастаться древними гербами, гербами землевладельцев, чьи
отцы были герцогами и графами в те дни, когда еще существовали подобные
титулы. Кое-кто из поверженного старого дворянства мог позволить себе пар;
другие обладали некоторой предприимчивостью и прилагали все усилия, чтобы
остаться на поверхности.
Подойдя к южному крылу гаража, Мэллори обнаружил, что оно окружено
баррикадой из чистеньких, пахнущих смолой козел. Этот участок,
зарезервированный для гоночных пароходов, патрулировался отрядом пешей
полиции в полном обмундировании. Один из полицейских был вооружен
самострельным, с пружинным заводом, карабином "каттс-модзли" знакомой
Мэллори модели -- шесть таких входили в снаряжение вайомингской экспедиции.
Хотя шайены относились к короткоствольному бирмингемскому автомату с
полезным для нужд экспедиции благоговением, Мэллори знал, что эта игрушка
капризна и ненадежна. К тому же стреляет куда угодно, кроме цели, так что
толку с нее кот наплакал, разве что если выпустить все тридцать патронов
очередью в настигающую тебя свору преследователей -- что и проделал однажды
сам Мэллори через кормовую амбразуру самоходного форта экспедиции.
А вот этот молоденький розовощекий фараон, разве имеет он хоть малейшее
понятие, что такое очередь из "каттс-модзли", выпущенная в толпу? В
английскую, например, толпу. Мэллори поежился и постарался стряхнуть мрачные
мысли.
По ту сторону заграждения каждое стойло было укрыто от вездесущих
шпионов и букмекеров отдельной брезентовой ширмой, туго натянутой на
вкопанные в землю столбики. Мэллори не без труда протолкался сквозь
оживленную толпу зевак и энтузиастов пара; когда же у самых ворот его
бесцеремонно остановили два фараона, он предъявил свое регистрационное
удостоверение и гравированное приглашение от Братства паровых механиков.
Тщательно записав номер, полисмены сверили его со списком в толстом
блокноте, показали, где находится указанный в приглашении гараж, и
настоятельно рекомендовали идти прямо, не шляться по охраняемой территории
без дела.
В качестве дополнительной предосторожности Братство поставило и
собственного часового. Грозный страж, примостившийся на складном стуле возле
брезента, угрожающе щурил глаза и сжимал в руках увесистый разводной ключ.
Мэллори снова показал свое приглашение; отогнув узкий брезентовый клапан,
часовой просунул в щель голову, крикнул: "Твой брат, Том!" -- и пропустил
гостя в гараж.
Свет дня померк, в нос ударила резкая вонь смазки, металлической
стружки и угольной пыли. Четверо паровых механиков, все в одинаковых
полосатых кепках и кожаных передниках, изучали какой-то чертеж. Резкий свет
карбидной лампы играл на изогнутых, покрытых эмалью поверхностях странной
машины.
В первое мгновение Мэллори решил, что перед ним лодка, маленький
пироскаф -- алый корпус, нелепо подвешенный между двух огромных колес, но
затем, подойдя поближе, он понял, что это -- ведущие, а не гребные колеса;
бронзовые, безукоризненно отшлифованные штоки уходили в пазы неправдоподобно
тонкой обшивки. Нет, не лодка, а паровой экипаж, только экипаж необычный,
напоминающий по форме... каплю? Нет, скорее уж огромного головастика. Третье
колесо, миниатюрное и даже немного смешное, было установлено на конце
длинного узкого хвоста, в шарнирной стойке.
На тупом полукруглом носу машины прямо под огромным изогнутым листом
великолепного свинцового стекла (предназначенным, надо понимать, для защиты
машиниста от встречного потока воздуха), четко виднелись черные с золотом
буквы: "ЗЕФИР".
-- Иди сюда! -- махнул рукой Том. -- Что ты там стоишь как неродной.
Остальные встретили его слова сдержанным смехом.
Ну и нахалюга же, внутренне улыбнулся Мэллори; его подкованные сапоги
громко скребли по цементному полу. Ишь, и усы у маленького братика
появились, да какие роскошные -- кошка лизнет и ничего не останется.
-- Мистер Майкл Годвин, сэр. -- Мэллори протянул руку своему давнему
другу, а ныне -- наставнику девятнадцатилетнего Тома.
-- Доктор Мэллори, сэр! -- отозвался Годвин, невысокий и кряжистый, лет
сорока от роду механик с изрытыми оспой щеками, соломенными волосами,
длинными густыми бакенбардами и острым блеском глубоко посаженных глаз. Он
собрался было поклониться, но вовремя передумал и, несильно хлопнув Мэллори
по спине, представил его своим товарищам. Последние звались Элайджа Дуглас,
старший подмастерье, и Генри Честертон, мастер второй ступени.
-- Весьма польщен, -- коротко кивнул Мэллори. -- Я ожидал от вас
многого -- и все равно поражен увиденным.
-- И что вы думаете об этом красавце, доктор Мэллори?
-- Трудно заподозрить его в родстве с нашим фортом.
-- "Зефир" не предназначен для работы в Вайоминге, -- улыбнулся Годвин,
-- чем и объясняется прискорбная нехватка брони и оружия. Форма определяется
функцией -- так, кажется, звучит любимая ваша присказка?
-- Маловат он вроде для гоночной машины, -- осторожно заметил Мэллори.
-- Да и форма, как бы это получше сказать, своеобразная.
-- В основу нашей конструкции положены научные принципы, сэр. Новейшие
принципы. Тут, кстати, очень интересная история, причем история, связанная с
одним из ваших коллег. Вы помните покойного профессора Радвика?
-- Да, разумеется, Фрэнсис Радвик... -- Мэллори растерянно смолк. -- Но
только Радвик и новые принципы?.. Не вяжется это как-то.
Дуглас и Честертон смотрели на него с откровенным любопытством.
-- Мы оба -- палеонтологи. -- Мэллори чувствовал себя очень неловко. --
Но этот малый воображал себя вроде как аристократом. Задирал нос,
придерживался каких-то допотопных теорий. Не умел логически мыслить -- хотя
это, конечно же, мое личное мнение.
Было видно, что механики воспринимают его слова весьма скептически.
-- Я не из тех, кто дурно отзывается о мертвых, -- поспешно добавил
Мэллори. -- У Радвика была своя компания, у меня -- своя, и хватит об этом.
-- Но вы ведь помните, -- настаивал Годвин, -- его гигантскую летающую
рептилию?
-- Кецалькоатлус*, -- кивнул Мэллори. -- Серьезное открытие, тут уж не
поспоришь.
-- Кости отослали для изучения в Кембридж, -- продолжал Годвин, -- в
Институт машинного анализа.
-- Я сам собираюсь там поработать по бронтозаврусу, -- кивнул Мэллори.
Ему очень хотелось сменить тему.
-- Так вот, -- продолжил Годвин, -- у них там в институте лучшие
математики Британии, и они день за днем гоняли свои исполинские машины, пока
мы с вами мерзли в топях Вайоминга. Долбили дырки в карточках, чтобы
разобраться, как могла летать такая громадина.
-- Я знаком с проектом, -- кивнул Мэллори. -- Радвик опубликовал по
этой теме пару статей. Но воздушная динамика -- не моя специальность. Честно
говоря, я не ожидаю от нее серьезных теоретических результатов. Слишком уж
она, простите за каламбур, воздушна.
-- А вдруг она может дать серьезные практические результаты? --
улыбнулся Годвин.-- В анализе принимал участие сам лорд Бэббидж.
Мэллори задумался.
-- Надо думать, что в пневматике все же есть какой-то смысл, раз уж она
привлекла внимание великого Бэббиджа. Развитие искусства воздухоплавания?
Армия очень интересуется воздушными шарами, а на военные науки у нас денег
не жалеют.
-- Нет, сэр,я имел в виду практическое конструирование.
-- Конструирование летающих машин? -- Мэллори помедлил. -- Но вы же не
станете меня убеждать, что эта ваша таратайка летает?
Механики вежливо рассмеялись.
-- Нет, -- успокоил его Годвин. -- К тому же все эти священнодействия с
машиной так и не решили поставленной задачи. Зато теперь мы кое-что понимаем
в воздушных потоках, начинаем осознавать принципы атмосферного
сопротивления. Принципы совершенно новые, не получившие еще широкой
известности.
-- Но мы, механики, -- с гордостью вставил мистер Честертон, -- уже
использовали их практически, при конструировании "Зефира".
-- Мы называем это "обтекаемая форма", -- подал голос Том.
-- Значит, вы придали своей машине "обтекаемую форму", да? Вот почему
она так похожа на... гм...
-- На рыбу, -- подсказал Том.
-- Вот именно, -- воскликнул Годвин. -- Рыба! И все это связано с
поведением текучих сред. Вода. Воздух. Хаос и турбулентность! И все это
поддается расчету.
-- Поразительно, -- отозвался Мэллори. -- Так, значит, эти принципы
турбулентности...
Соседнее стойло взорвалось оглушительным грохотом; стены задрожали, а с
потолка посыпалась сажа.
-- Это итальянцы, -- крикнул Годвин. -- В этом году они привезли нечто
чудовищное!
-- И воняет эта гадость соответственно, -- пожаловался Том.
Годвин склонил голову на бок и прислушался.
-- Слышите, как стучат штоки на обратном ходе поршня? Плохая подгонка.
Ну чего еще ждать от этих нерях иностранцев! -- Он отряхнул припорошенную
сажей кепку о колено.
Голова у Мэллори раскалывалась от шума.
-- Давайте я куплю выпить! -- прокричал он.
-- Что? -- непонимающе приложил руку к уху Годвин.
Мэллори поднес ко рту кулак с поднятым большим пальцем. Годвин
ухмыльнулся. Он крикнул что-то Честертону, получил ответ и вытащил Мэллори
из гаража на свет божий.
-- Штоки у макаронников ни к черту, -- радостно сообщил часовой.
Годвин кивнул, отдал ему свой кожаный передник, накинул неприметный
черный сюртук и сменил полосатую кепку на соломенную, с низкой тульей и
широкими полями шляпу.
Они вышли за барьер.
-- Я могу урвать лишь пару минут, -- извинился Годвин, -- за ними же
глаз да глаз. -- Он надел дымчатые
очки. -- Кое-кто из этих энтузиастов знает меня в лицо, могут увязаться
следом... Да ладно, ерунда это все. Рад видеть вас снова, Нед. Добро
пожаловать в Англию.
-- Я вас надолго не задержу, -- успокоил его Мэллори. -- Просто хотел
перекинуться парой слов наедине. О мальчике, о его успехах.
-- О, Том -- отличный малый, -- отозвался Годвин. -- Учится, старается.
-- Надеюсь, у него будет все в порядке.
-- Я тоже надеюсь, -- кивнул Годвин. -- Искренне вам сочувствую, Том
ведь рассказал мне о вашем отце. Что он тяжело болен и все такое.
-- Старый Мэллори, он не уйдет, пока у него есть дочки на выданье, --
процитировал Мэллори с густым сассексским акцентом. -- Вот что отец всегда
нам говорит. Он хочет иметь полную уверенность, что все его девочки
благополучно вышли замуж. Упорный старик.
-- Думаю, он счастлив иметь такого сына, как вы, -- заметил Годвин. --
Ну а как вам показался Лондон? Вы приехали воскресным поездом?
-- Я еще не был в Лондоне, просидел все время в Льюисе, с семьей. Сел
там на утренний поезд до Лезерхеда, а остаток пути прогулялся пешком.
-- Пешком из Лезерхеда? Это же миль десять, если не больше!
-- Вы что, забыли, как я искал окаменелости? -- улыбнулся Мэллори. --
Двадцать миль в день, без дорог и тропинок, по вайомингским валунам и
осыпям. Меня потянуло вновь побродить по дорогам старой доброй Англии. Я
ведь только-только из Торонто, верхом на наших ящиках с загипсованными
костями, а вы уже который месяц дома, варитесь во всей этой каше. -- Он
повел рукой вокруг.
-- Да, -- кивнул Годвин, -- но как вам все-таки эта страна, на свежий
взгляд, после долгого отсутствия?
-- Антиклиналь* Лондонского бассейна, -- пожал плечами Мэллори. --
Палеоценовые и эоценовые меловые отложения, чуть-чуть голоценовой кремнистой
глины...
-- Все мы -- голоценовая кремнистая глина, -- рассмеялся Годвин. -- Ну
вот и пришли, эти ребята продают вполне приличное пойло.
Они спустились по пологому склону к подводе с бочонками, окруженной
плотной толпой жаждущих. Хакл-баффа тут, конечно же, не было, и Мэллори
купил пару пинт эля.
-- Рад, что вы приняли наше приглашение, -- сказал Годвин. -- Я знаю,
что вы, сэр, человек занятой. Все эти ваши знаменитые геологические
дискуссии и...
-- Не более занятой, чем вы, -- возразил Мэллори. -- Серьезная
конструкторская работа, практичная и полезная. Завидую я вам, честное слово.
-- Нет, нет, -- настаивал Годвин. -- Ваш брат, он считает вас настоящим
гением. И мы, все остальные, тоже! У вас, Нед, большое будущее, ваша звезда
еще только восходит.
-- Да, -- кивнул Мэллори, -- в Вайоминге нам очень повезло, и наше
открытие не осталось незамеченным научной общественностью. Но без вас и
вашего самоходного форта эти краснокожие быстренько бы сделали нам
типель-тапель.
-- Не такие уж они оказались и страшные, глотнули виски и размякли.
-- Туземцы высоко чтят британское оружие, -- возразил Мэллори. -- А
разглагольствования о старых костях не производят на них ровно никакого
впечатления.
-- Ну не скажите, -- ответил Годвин, -- я преданный сторонник партии, а
потому согласен с лордом Бэббиджем: "Теория и практика должны быть едины,
как кость и мышцы".
-- Это следует обмыть, -- подытожил Мэллори. -- Прошу вас, позвольте
мне, -- добавил он, видя что Годвин лезет в карман. -- Я ведь еще не
истратил свой бонус за экспедицию.
Годвин с кружкой в руке отвел Мэллори подальше от остальных пьющих.
Осторожно оглянувшись, он снял очки и поглядел Мэллори в глаза.
-- Нед, вы верите в свою удачу?
Мэллори задумчиво взялся за подбородок:
-- Продолжайте.
-- Букмекеры расценивают шансы "Зефира" очень низко, ставки -- десять к
одному.
-- Я не игрок, мистер Годвин, -- хмыкнул Мэллори. -- Дайте мне надежные
факты и доказательства, вот тогда я приму решение. Я же не какой-нибудь
заполошный дурак, чтобы надеяться на не заработанные в поте лица богатства.
-- В Вайоминге вы рисковали -- рисковали жизнью.
-- Да, но тогда все зависело от моих собственных способностей и
способностей моих сотоварищей.
-- Вот именно! -- воскликнул Годвин. -- Я стою в точности на тех же
позициях! Если вы никуда не торопитесь, я хотел бы рассказать вам о нашем
Братстве паровых механиков. -- Он понизил голос. -- Глава нашего профсоюза,
лорд Скоукрофт... Лорд, а в недобрые старые времена простой Джим Скоукрофт,
один из лучших наших агитаторов. Но мало-помалу Джим примирился с
радикалами, теперь он богат и уже посидел в парламенте и все такое прочее.
Умный мужик, очень умный. Когда я пришел к нему с планами постройки
"Зефира", он ответил мне точно так же, как вы сейчас: факты и
доказательства. "Мастер первой степени Годвин, -- сказал он, -- я не могу
субсидировать ваш проект из заработанных тяжким трудом взносов нашего
Братства, если вы не сможете показать мне черным по белому, какую это
принесет нам выгоду". Тогда я сказал ему: "Ваша светлость, личные паровые
экипажи -- предмет роскоши, а их изготовление -- одна из самых выгодных
отраслей производства в империи. Когда мы выйдем на Эпсом-Дауне и наша
машина оставит конкурентов далеко позади, вся аристократия встанет в очередь
за знаменитой продукцией паровых механиков". И так оно и будет, Нед.
-- Если вы выиграете гонку, -- охладил его пыл Мэллори.
Годвин серьезно кивнул:
-- Я не даю твердых обещаний. Я -- механик; мне ли не знать, как железо
может гнуться и ломаться, рваться и ржаветь. Вы тоже знаете это, Нед, ведь
сколько раз чинил я у вас на глазах этот проклятый форт, чинил, пока мне не
начинало казаться, что еще чуть-чуть и я сойду сума... Но я полагаюсь на
факты, на цифры. Я знаю перепады давления и мощность двигателя, вращательный
момент и диаметр колес. Если не случится какой-нибудь дурацкой поломки, наш
маленький "Зефир" промчится мимо соперников, как будто они вкопаны в землю.
-- Звучит великолепно. Я рад за вас. -- Мэллори отпил из кружки. -- Ну
а что будет, если поломка все-таки произойдет?
-- Тогда, -- улыбнулся Годвин, -- я проиграю и останусь без гроша за
душой. Лорд Скоукрофт был весьма щедр -- по своим меркам, -- но в таком
проекте, как наш, не обойтись без непредвиденных расходов. Я вложил в эту
машину все -- и бонус за экспедицию от Королевского общества, и даже
небольшое наследство, оставленное мне незамужней тетушкой, да будет земля ей
пухом.
Мэллори был потрясен.
-- Как, абсолютно все?
-- За исключением того, что я знаю, уж это-то, слава Господу, никто у
меня не отберет, -- криво усмехнулся Годвин. -- Прокормлюсь ремеслишком.
Если что, снова завербуюсь в экспедицию Королевского общества, платят там
вполне прилично. Но я рискую всем, что у меня есть в Англии. Или грудь в
крестах, или голова в кустах -- безо всяких промежуточных вариантов. Мэллори
снова помял подбородок.
-- Я поражаюсь вам, мистер Годвин. Вы всегда казались мне таким
практичным.
-- Доктор Мэллори, сегодня на меня будут смотреть сливки британского
общества. Премьер-министр здесь. Принц-консорт здесь. Леди Ада Байрон здесь
и, если верить слухам, делает крупные ставки. Ну когда еще представится
второй такой шанс?
-- Да, я понимаю вашу логику, -- задумчиво кивнул Мэллори, -- хотя и не
совсем с ней согласен. Но, с другой стороны, в вашем положении подобный риск
вполне допустим. Насколько я помню, вы не женаты.
Годвин отхлебнул эля.
-- Как и вы, Нед, -- Годвин приложился к кружке, -- как и вы.
-- Да, но у меня сидят по лавкам восемь младших братьев и сестер, мой
старый отец смертельно болен, а мать еле ходит. Ревматизм. Я не могу
рисковать средствами к существованию своей семьи.
-- Ставки десять к одному, Нед. Это же просто смешно! И какой идиот их
назначил! Тут бы вернее было пять к трем в пользу "Зефира".
Мэллори промолчал.
-- Жаль, -- вздохнул Годвин. -- А мне так хотелось, чтобы кто-нибудь из
друзей выиграл на этих скачках, выиграл по-крупному. Сам-то я этого сделать
не могу. Очень хотелось бы, но потратил на "Зефир" все, до последнего фунта.
-- Пожалуй, я сделаю небольшую ставку, -- осторожно сказал Мэллори. --
Во имя дружбы.
-- Поставьте десять фунтов за меня, -- вскинул голову Годвин. -- Десять
фунтов, в долг. Если вы проиграете, я найду со временем способ рассчитаться.
Если выиграете, мы разделим сто фунтов поровну. Ну, что скажете? Вы
согласны?
-- Десять фунтов... Большие деньги.
-- Я сумею рассчитаться.
-- В этом-то я ничуть не сомневаюсь...-- Отказаться было невозможно.
Этот человек дал Тому место в жизни, и Мэллори чувствовал себя перед ним в
долгу. -- Хорошо, мистер Годвин. Только для вас.
-- Вы не пожалеете. -- Годвин сокрушенно отряхнул засаленные рукава
сюртука. -- Пятьдесят фунтов мне совсем не помешают. Удачливый изобретатель,
уверенно поднимающийся и так далее, не должен одеваться как священник из
глухой деревушки.
-- Вот уж не подумал бы, что вы станете сорить деньгами на такую
ерунду.
-- Это не ерунда -- одеваться в соответствии со своим положением. --
Годвин окинул Мэллори цепким взглядом. -- Это ведь ваш старый, еще
вайомингский плащ, верно?
-- Весьма практичная одежда, -- кивнул Мэллори.
-- Только не для Лондона. Не для того, чтобы читать лекции светским
дамам, воспылавшим любовью к естественной истории.
-- Я не стыжусь того, что я есть, -- набычился Мэллори.
-- Ну да, -- кивнул Годвин. -- Простецкий парень Нед Мэллори является
на скачки в кепке механика, чтобы ребята не робели, встретившись со
знаменитым ученым. Я знаю, почему вы так сделали, Нед, и мне это очень
нравится. Но помяните мое слово, когда-нибудь вы станете лордом Мэллори, это
уж как Бог свят. У вас будет шелковый фрак и ленточка в петлице, ордена и
медали
ото всех научных обществ. Это же вы откопали сухопутного левиафана,
сумели разобраться в неразберихе его окаменелых костей. Так что, Нед, пора
взглянуть правде в глаза.
-- Все не так просто, как вы думаете, -- возразил Мэллори. -- Вы не
знакомы с политикой Королевского общества. Я -- катастрофист*. А когда дело
доходит до раздачи должностей и наград, заправляют всем униформисты*. Люди
вроде Лайелла* или этого проклятого дурака Радвика.
-- Чарльз Дарвин -- лорд. Гидеон Мэнтелл* -- лорд, а его игуанодон --
просто креветка по сравнению с вашим бронтозаврусом.
-- Не говорите дурно о Гидеоне Мэнтелле! Он -- величайший ученый, каким
когда-либо славился Сассекс, и он был очень добр ко мне.
Годвин заглянул в свою пустую кружку.
-- Прошу прощения, -- сказал он. -- Мне не следовало высказывать свое
мнение так откровенно, я и сам это понимаю. Здесь не дикий Вайоминг, где все
мы сидели у лагерного костра, не зная чинов и различий, и чесали языками о
чем ни попадя.
Он снова надел дымчатые очки.
-- Но я хорошо помню ваши теоретические рассуждения, как вы объясняли
нам смысл этих костей. "Форма определяется функцией". "Выживают наиболее
приспособленные". Новые формы идут в авангарде. Сперва они могут выглядеть
необычно, но природа испытывает их в борьбе против старых, и если они устоят
и победят, то их потомки унаследуют мир. -- Годвин поднял взгляд. -- Если вы
не понимаете, что эта ваша теория имеет самое прямое отношение к моим
конструкциям, то вы -- совсем не тот человек, каким я вас считаю.
Мэллори снял кепку.
-- Это мне следует просить у вас прощения, сэр. Простите мне мою
дурацкую вспыльчивость. Надеюсь, вы всегда будете говорить со мной
откровенно, мистер Годвин, будут у меня на груди ленточки или нет. И да не
стать мне никогда настолько ненаучным, чтобы закрывать глаза на честную
правду. -- Он протянул руку.
Годвин ее пожал.
На ипподроме запели фанфары, и тут же шум толпы стал громче,
напряженнее. Люди устремились к трибунам, словно гигантское стадо -- на
водопой.
-- Пойду сделаю ставку, о которой мы тут спорили, -- сказал Мэллори.
-- А мне пора к ребятам. Зайдете к нам после гонок? Чтобы разделить
выигрыш?
-- Непременно.
-- Позвольте, я отнесу буфетчику вашу кружку, -- предложил Годвин.
Отдав механику кружку, Мэллори зашагал прочь.
Расставшись со старым другом, Мэллори тут же пожалел о своем
неосторожном обещании. Десять фунтов -- огромные деньги, в университете ему
хватало такой, ну, может, чуть большей суммы на год.
И все же, размышлял он, шагая к палаткам букмекеров, Годвин --
великолепный механик и честнейший человек. Нет никакой причины сомневаться в
его оценках исхода гонки, а человек, крупно поставивший на "Зефир", может
покинуть этим вечером Эпсом с суммой, равной доходу за несколько лет. Если
рискнуть тридцатью фунтами или сорока...
У Мэллори было в банке почти пятьдесят фунтов -- большая часть его
экспедиционного бонуса. Еще двенадцать фунтов он держал при себе в
пропотелом парусиновом поясе, надежно затянутом под жилетом.
Ему вспомнился несчастный отец, одержимый безумием шляпника,
отравленный ртутью, трясущийся и бессмысленно бормочущий в кресле у камина.
Часть денег была заранее отведена на покупку угля для этого камина.
И все же... получить четыреста фунтов... Нет, он сохранит выдержку и
поставит только десять, выполнит свое обещание Годвину -- вот и все. Десять
фунтов -- потеря тяжелая, но не фатальная. Мэллори просунул пальцы правой
руки между пуговицами жилета и нащупал клапан парусинового пояса.
Он решил сделать ставку в наисовременнейшей фирме "Дуайер и К°", а не в
почтенной и, возможно, чуть-чуть более респектабельной "Таттерсоллз".
Мэллори нередко проходил мимо ярко освещенного заведения Дуайера на
Сент-Мартинз-лейн, из ярко освещенных окон которого непрестанно доносился
глухой, прерывистый рокот трех вычислительных машин. Он поостерегся делать
такую крупную ставку у кого-нибудь из десятков букмекеров, вознесенных над
толпой на высоких табуретах, хотя они были -- по необходимости -- почти так
же надежны, как и крупные фирмы. Мэллори однажды стал свидетелем того, как в
Честере едва не линчевали проштрафившегося букмекера. Он еще не забыл, как
над толпою взвился вопль: "Жулик!", пронзительный, как "Грабят!" или
"Горим!", как озверевшие игроки бросились на человека в черной шапочке,
сбили его с ног и долго, остервенело пинали. Под поверхностным добродушием
посетителей скачек таилась первобытная жестокость. Лорд Дарвин выслушал
рассказ об этом инциденте с большим интересом и провел аналогию с поведением
вороньей стаи...
Очередь к кассе паровых заездов продвигалась медленно, и Мэллори начал
думать о Дарвине. Он считал нелюдимого лорда одним из величайших умов
столетия, был давним и страстным его поклонником, однако начал последнее
время подозревать, что тот считает своего младшего коллегу излишне
торопливым -- хотя и ценит его поддержку. Так оно или не так, но помощи от
Дарвина не дождешься, проблемы профессиональной карьеры кажутся ему мелкими,
не заслуживающими внимания. Иное дело Томас Генри Гексли* -- видный
социальный теоретик, прекрасный биолог и оратор.
В соседней, справа от Мэллори, очереди скучал светский хлыщ с последним
номером "Спортинг Лайф" подмышкой; над его нарочито неброской одеждой явно
трудился кто-то из лучших модельеров Лондона, если не Парижа. На глазах у
Мэллори хлыщ подошел к окошку и поставил сто фунтов на Гордость Александры,
это бывают же у лошадей такие клички.
-- Десять фунтов на "Зефир", на выигрыш, -- сказал Мэллори, протягивая
в окошко одну пятифунтовую банкноту и пять фунтовых.
Пока кассир методично пробивал перфокарту, Мэллори изучал подвижное, из
кинокубиков, табло соотношения ставок, вывешенное за глянцевой, под мрамор,
стойкой. Фаворитами были французы -- "Вулкан" от "Компань женераль де
траксьон"", пилот -- некий мистер Рейнал. Мэллори отметил для себя, что
итальянцы стоят немногим выше, чем "Зефир" Годвина. Это что же, все уже в
курсе про штоки?
Кассир протянул ему синий листок, копию пробитой карточки.
-- Очень хорошо, сэр, благодарю вас. -- Он уже глядел мимо, на
следующего клиента.
-- Вы примете чек, выписанный на Сити-бэнк? -- спросил Мэллори.
* Compagne Generale de Traction (фр.) -- Всеобщая компания тяги.
-- Разумеется, сэр, -- ответил кассир, вскинув бровь; можно было
подумать, что он только сейчас заметил кепку и плащ Мэллори. -- При том
условии, что он будет помечен вашим гражданским индексом.
-- Тогда, -- к собственному своему изумлению сказал Мэллори, -- я
поставлю на "Зефир" еще сорок фунтов.
-- На выигрыш, сэр?
-- На выигрыш.
Мэллори любил наблюдать и анализировать поведение людей и считал себя
довольно приличным в этом деле специалистом. Он обладал, как заверял его
Гидеон Мэнтелл, острым, ничего не упускающим глазом натуралиста. И
действительно, теперешним своим положением в научной иерархии Мэллори обязан
был тому, что без устали обшаривал этим самым своим глазом монотонный
отрезок каменистого берега вайомингской реки и в конце концов вычленил из
кажущегося хаоса форму.
Однако сейчас потрясенный безрассудством сделанной ставки,
чудовищностью последствий в случае проигрыша, Мэллори не находил ни
малейшего утешения в пестроте собравшейся на скачки толпы. Алчный,
многоголосый рев, взорвавшийся, как только лошади взяли старт, окончательно
переполнил чашу его терпения.
Он ушел -- едва ли не сбежал -- с трибуны в надежде стряхнуть нервное
напряжение. У перил, огораживавших финишную прямую, скопились десятки
повозок и сотни людей, вопивших во всю глотку, когда мимо них проносились
лошади. Здесь толпились люди победнее, не желавшие выкладывать шиллинг за
место на трибунах, а заодно и те, кто честным или бесчестным способом
зарабатывал на них деньги: наперсточники, цыгане, карманники. Мэллори
принялся протискиваться к краю толпы, в надежде немного отдышаться.
И тут его ни с того ни с сего пронзила пугающая мысль: не потерялись ли
квитанции; он застыл как вкопанный и начал судорожно рыться в карманах.
Нет, вот они, эти синие листочки, его билеты к катастрофе.
Мэллори двинулся дальше -- и чуть не попал под копыта двух запряженных
в открытую коляску лошадей. Взбешенный и негодующий, он схватился за упряжь
ближайшей лошади, устоял кое-как на ногах и начал на чем свет стоит честить
раззяв, которые едут прямо на людей.
Рядом с его головой щелкнул кнут. Встав на козлы, возница пытался
выбраться из толпы. Синий, до рези в глазах яркий костюм, большой
искусственный рубин в узле шелкового, цвета лососины галстука -- возница
явно принадлежал к племени ипподромных пижонов. Под уродливо вздутым лбом,
чью мертвенную бледность еще более подчеркивали темные растрепанные волосы,
беспокойно бегали мрачные, лихорадочно поблескивающие глаза -- колоритный
малый словно смотрел всюду сразу. Всюду -- кроме беговой дорожки,
приковавшей к себе внимание толпы. Странный тип, странный возница двух не
менее странных пассажирок.
Лицо первой было скрыто вуалью, одета она была в темное, почти мужское
платье и держала в руках длинный деревянный ящик, нечто вроде футляра для
инструментов. Когда коляска застряла, эта женщина поднялась на ноги,
уцепилась, пьяно пошатываясь, за дверцу и попыталась выйти; ящик свой она
перехватила под мышку. Намерение осталось неосуществленным -- спутница
рванула ее за локоть и усадила на место.
Мэллори изумленно наблюдал за происходящим. Дело в том, что второй в
коляске была рыжеволосая девица в аляповатом наряде, уместном разве что в
трактире или того похуже. Ее хорошенькое размалеванное личико было отмечено
печатью мрачной, неколебимой решимости.
Прямо на глазах у Мэллори рыжая девка ударила даму костяшками согнутых
пальцев под ребра, ударила умело, жестоко и почти незаметно. Таинственная
дама сложилась пополам и рухнула на сиденье.
Безобразная сцена взывала к немедленному действию. Мэллори бросился к
коляске и распахнул лакированную дверцу.
-- Что это значит? -- гневно воскликнул он.
-- Мотай отсюда, -- нежно посоветовала девица.
-- Я видел, как вы ударили эту даму. Да как вы смеете?
Коляска дернулась, едва не сбив Мэллори с ног, однако он быстро
оправился, рванулся вперед и схватил даму за руку. Под темной вуалью
угадывалось округлое, нежное -- и неестественно сонное, почти летаргическое
лицо.
-- Немедленно остановитесь!
Не совсем, видимо, сознавая, что коляска движется, дама поднялась на
ноги, снова попыталась выйти -- и снова пошатнулась. Взглянув на свои руки,
она увидела ящик и передала его Мэллори, передала легко и естественно,
словно госпожа -- слуге.
Мэллори споткнулся, обеими руками сжимая неудобный ящик. В толпе
раздались возмущенные возгласы -- восседавший на козлах пижон гнал, не
разбирая дороги, прямо на людей. Коляска снова остановилась, лошади
всхрапывали и тянули постромки.
Дрожа от ярости, пижон отбросил кнут, спрыгнул на землю и двинулся к
Мэллори, бесцеремонно расталкивая привлеченных скандалом зевак. По дороге он
выхватил из кармана квадратные розовые очки и нацепил их на скрытые
напомаженными волосами уши. Остановившись перед Мэллори, пижон расправил
покатые плечи и приказал:
-- Верните эту вещь.
Рука, повелительно указывающая на ящик, была затянута в
канареечно-желтую, под стать остальному наряду перчатку.
-- А в чем, собственно, дело? -- возмутился Мэллори.
-- Отдай, или хуже будет.
Мэллори окинул плюгавого наглеца изумленным взглядом. Он бы, пожалуй,
рассмеялся, если бы не заметил в бегающих за квадратными очками глазах
сумасшедшего блеска, присущего рабам лауданума.
-- Мадам, -- сказал Мэллори, неторопливо устанавливая ящик на землю
между заляпанными грязью ботинками, -- вы можете сойти с коляски без
малейших опасений. Эти люди не имеют права принуждать вас...
Пижон сунул руку под умопомрачительно синий сюртук и рванулся вперед.
Мэллори отбросил его толчком ладони и тут же почувствовал, как что-то
обожгло ему левую ногу.
Пижон едва не упал, взвыл от ярости и снова пошел в атаку; в руке его
узко блеснула сталь.
Мэллори принадлежал к практикующим последователям системы научного
боксирования мистера Шиллингфорда. В Лондоне он еженедельно спарринговал в
одном из гимнастических залов Королевского общества, а за месяцы,
проведенные в дебрях Северной Америки, успел близко познакомиться с самыми
грязными приемами драки.
Ребром левой ладони он отбил держащую стилет руку, а правым кулаком
ударил противника в зубы.
Сверкнул, падая на утоптанную землю, узкий обоюдоострый клинок с
рукоятью из черной гуттаперчи. Коротышка сплюнул сгусток крови, но все же не
утратил боевого задора; дрался он агрессивно, но, по счастью, неумело.
Мэллори принял первую стойку Шиллингфорда и встретил ипподромного жучка -- а
кем, собственно, мог еще быть этот тип? -- ударом в голову.
Теперь толпа, отпрянувшая при первом обмене ударами и блеске стали,
сомкнулась вокруг дерущихся; внутреннее кольцо состояло по преимуществу из
рабочих и жуликов. Народ крепкий и веселый, они были в восторге от
неожиданного развлечения. Когда Мэллори достал противника своим любимым
прямым в челюсть, болельщики подхватили того под руки и толкнули назад,
прямо под следующий удар. Пижон рухнул на землю, нежно-оранжевый шелк его
галстука был залит кровью.
-- Я тебя уничтожу! -- прохрипел поверженный герой. Один из его зубов,
верхний глазной, торчал окровавленным осколком.
-- Берегись! -- послышался чей-то крик.
Мэллори повернулся. Рыжеволосая стояла прямо у него за спиной, глаза ее
бешено расширились, а в руке что-то блестело -- стеклянный, вроде бы,
пузырек. Заметив, что взгляд девицы метнулся вниз, Мэллори мгновенно
заступил между нею и продолговатым деревянным ящиком. После нескольких
секунд игры в гляделки, когда девица, казалось, взвешивала шансы, она
поспешила к нокаутированному пижону.
-- Я тебя уничтожу! -- повторил тот и снова сплюнул кровь.
Рыжая девица помогла своему дружку подняться на ноги. Толпа свистела,
обзывала его трусом и пустобрехом.
-- Попробуй, -- предложил, показывая кулак, Мэллори.
Сильно помятый красавчик взглянул на Мэллори со звериной, бездонной
ненавистью, тяжело оперся о плечо девицы и исчез вместе с ней в толпе.
Мэллори торжествующе подхватил ящик, повернулся и стал проталкиваться сквозь
кольцо хохочущих мужчин; кто-то от полноты души шарахнул его по спине.
Он подошел к коляске и шагнул внутрь, в потертый бархат и кожу. Шум
толпы стихал -- заезд закончился, победитель известен.
Дама обвисла на обтрепанном сиденье, ее вуаль чуть колыхалась. Мэллори
быстро оглянулся, опасаясь нападения, но увидел только равнодушную толпу;
окружающее странным образом преобразилось, мгновение застыло, будто он видел
дагерротип, запечатлевший малейшие оттенки светового спектра.
-- Где моя компаньонка? -- Голос дамы звучал тихо и почти безразлично.
-- А кто она такая, эта ваша компаньонка, мадам? -- Голова у Мэллори
немного кружилась, левая штанина насквозь пропиталась кровью. -- Не думаю,
чтобы ваши друзья сколько-нибудь подходили для сопровождения леди...
Он тяжело опустился на сиденье, зажал рану ладонью и попытался
разглядеть скрытое вуалью лицо. Замысловато уложенные локоны, светлые и,
похоже, тронутые сединой, свидетельствовали о неустанных заботах хорошей
камеристки. И было в этом лице что-то до странности знакомое.
-- Я вас знаю, мадам? -- спросил Мэллори. Ответа не последовало.
-- Могу я вас проводить? -- предложил он. -- У вас есть здесь приличные
друзья, мадам? Кто-нибудь, кто мог бы о вас позаботиться?
-- Королевская ложа, -- пробормотала женщина.
-- Вы желаете пройти в королевскую ложу?
Потревожить королевскую семью, свалив им на голову эту сумасшедшую, --
подобная идея выходила за рамки разумного, но затем Мэллори подумал, что там
непременно дежурят полицейские, каковые, собственно, и обязаны заниматься
подобными историями. Так что не будем спорить с этой несчастной.
-- Прекрасно, мадам. -- Мэллори сунул ящик под мышку, другую же руку
галантно предложил даме. -- Мы немедленно проследуем в королевскую ложу.
Идемте.
Слегка прихрамывая, Мэллори повел странную незнакомку сквозь бурлящий
людской поток к трибунам. По дороге дама немного пришла в себя. Ее рука
покоилась на его локте легко, как паутинка.
Мэллори ждал, пока царящий кругом гвалт хоть слегка поутихнет. Такой
момент представился, когда они совсем уже подошли к белой колоннаде трибун.
-- Разрешите мне представиться, мадам? Меня зовут Эдвард Мэллори. Член
Королевского общества, палеонтолог.
-- Королевское общество, -- рассеянно повторила женщина, голова ее
покачивалась, как бутон на стебле. Затем она пробормотала что-то еще.
-- Прошу прощения?
-- Королевское общество! Мы обескровили все тайны мироздания...
Мэллори слегка ошалел.
-- Фундаментальные соотношения науки о гармонии, -- голос очень
культурный, очень спокойный и безмерно усталый, -- допускают механическое
отображение, что дает возможность создавать нетривиальные научные
музыкальные произведения любой степени сложности и продолжительности.
-- Конечно, конечно, -- попытался успокоить ее Мэллори.
-- Я полагаю, джентльмены, -- прошептала женщина, -- что результаты
моих изысканий вас не разочаруют. Мои стройные, послушные войска смогут --
на свой манер -- достойно служить правителям земли. Но из какого же
материала должны состоять мои армии? Огромные множества чисел.
Она лихорадочно схватила Мэллори за руку.
-- Мы неудержимо двинемся под звуки музыки. -- В ее голосе звучала
странная горячечная убежденность.-- Тайна сия велика есть. Разумеется, мои
войска будут состоять из множества чисел, иначе невозможно. Но что же это
должны быть за числа? Есть такая загадка...
-- Это ваш ларец, мадам? -- спросил Мэллори в надежде, что вид
знакомого предмета вернет незнакомку в реальный мир.
Однако боевой трофей рыцарственного палеонтолога не вызвал у нее
ничего, кроме легкого недоумения. Если бы не полное отсутствие резьбы и
прочих украшений, этот аккуратный, с латунными накладками ящичек из
полированного розового дерева и вправду мог бы служить ларцом для перчаток.
Узкая длинная крышка запиралась на пару крохотных латунных крючков. Странная
особа провела по крышке пальцем, словно убеждая себя в физическом
существовании этого объекта и явственно вздрогнула. Судя по всему, ящичек
напомнил ей о недавних -- и совсем еще не завершившихся -- неприятностях.
-- Вы сохраните его, сэр? -- Это была не просьба, а мольба.-- Вы
возьмете его себе, на время?
-- Разумеется! -- не мог не растрогаться Мэллори. -- Разумеется,
сохраню. Пусть эта вещь лежит у меня сколько угодно.
Они медленно пробирались к лестнице королевской ложи. Ногу Мэллори
обжигала резкая боль, штанина стала липкой от крови, голова кружилась
сильнее, чем следовало бы при такой пустячной ране -- что-то в странных
словах и еще более странном поведении женщины вышибло его из равновесия.
Или, мелькнула неприятная мысль, стилет был намазан каким-то ядом. Мэллори
уже жалел, что не прихватил его для анализа. Быть может, эту женщину тоже
накачали какими-то наркотиками, чем объясняется ее кажущееся безумие. Быть
может, он расстроил какой-то план похищения...
Внизу расчищали дорожку для гонки пароходов. Пять массивных машин -- и
крошечный "Зефир" -- занимали свои места. Мэллори остановился, не в силах
оторвать глаз от стального головастика, с которым он по собственной глупости
связал свою судьбу; в тот же самый момент женщина выпустила его руку и
устремилась к сверкающим свежей побелкой стенам королевской ложи.
Удивленный Мэллори бросился, прихрамывая, в погоню. У входа женщину
притормозили охранники -- двое полицейских в штатском,