етили. Комната содрогнулась от тяжелого удара, лампочка под потолком испуганно замигала. Ямадзаки оглянулся и увидел, что Скиннер сидит на полу, выставив вверх костлявые колени и чуть наклонившись вперед. - Тут у меня двадцати дюймовые бокорезы. - Старик указал левой ногой на ржавый, помятый ящик с инструментами. - Только бы их достать. Пальцы левой ноги Скиннера расширяли дыру в сером драном носке, выбирались наружу. - А и достану, так хрен я с ними управлюсь... - Он замер и взглянул на Ямадзаки. - Есть идея получше, не знаю точно, как тебе понравится. - Да, Скиннер-сан? - Посмотри на этот кронштейн. Сломать кронштейн? Нет, не получится. Грубая, небрежная сварка, незачищенные капли застывшего металла, и все же сооружение выглядит весьма солидно. Девять головок разнокалиберных болтов. Подкос изготовлен из пачки стальных пластин, стянутых внизу и вверху ржавой железной проволокой. - Я сам это сделал, - сказал Скиннер. - В подкосе три толстых ножовочных полотна. Зубья не сточены, как-то все недосуг было. Пощупай, они там кверху, чтобы портки не цеплялись. Ямадзаки провел пальцем по мелким острым зазубринам. - Давай, Скутер, работай. Отличный металл, перережет все что угодно. Почему я их и взял. - Я перепилю эту веревку? Ямадзаки поставил кисти на равном расстоянии от кронштейна и чуть натянул пластиковую змею. - Постой. Этой долбаной штуке не понравится, что ты ее пилишь. Нужно сделать все очень быстро, иначе она врежется в руки до самых костей. Да подожди ты, кому говорят! Ямадзаки застыл. - Не нужно посередине. Перепилишь в этом месте - на каждом запястье останется по браслету, и это говно будет затягиваться ничуть не хуже, чем раньше. Нужно работать прямо на стыке, перепилить один браслет и сразу же заняться вторым, пока он тобой не занялся. А я попробую открыть эту хрень... - Скиннер стукнул ногой по ящику, там что-то забренчало. Ямадзаки приблизил лицо к пластиковой змейке и повел носом; пахло чем-то медицинским. Он глубоко вздохнул, стиснул зубы и начал яростно пилить. Красные, словно игрушечные, браслеты стянулись, превратились в стальные тиски, запястья обожгло невыносимой болью. Ему вспомнилась хватка Лавлесса. - Терпи, - сказал Скиннер, - ты сможешь. Пластик распался с неожиданно громким щелчком, это было похоже на звуковой эффект какого-нибудь детского мультфильма. На мгновение он почувствовал свободу - левый браслет расслабился, вбирая в себя массу правого и перемычки. - Скутер! Расслабился - чтобы тут же стянуться с удвоенной силой. Не помня себя от боли, Ямадзаки бросился к инструментальному ящику, успел смутно удивиться, что крышка уже откинута, и в тот же момент Скиннер ударил по ржавому, облупленному боку пяткой; ящик перевернулся, на пол посыпались сотни замысловатых металлических предметов. - Синие ручки! В куче хлама мелькнули длинные, неуклюжие рукоятки, обмотанные синей изолентой. Времени было в обрез - красная удавка ушла уже в тело почти наполовину и продолжала сжиматься. Правой, свободной, рукой Ямадзаки схватил кусачки, безжалостно вонзил толстые короткие лезвия в тыльную сторону левого запястья и навалился на верхнюю рукоятку. Взрыв боли. Звонкий щелчок. Все. Скиннер шумно, с облегчением выдохнул. - Как ты там? В порядке? Ямадзаки осмотрел свои руки. На левой - глубокая синеватая борозда. Кровоточит, но не сильно, можно было ожидать и худшего. Он окинул взглядом пол; остатки наручников куда-то запропастились. - Теперь меня, - сказал Скиннер. - Только подцепи снизу, ладно? Постарайся не прихватить тело. А потом вторую руку - как можно быстрее. Ямадзаки пощелкал кусачками, встал на колени, подсунул одно из лезвий под яркое, совершенно безобидное пластиковое кольцо, свободно висевшее на правом запястье старика. Полупрозрачная, вся в коричневых пятнах кожа, вздутые, перекрученные вены. Наручник лопнул на удивление легко - и тут же захлопнул левое запястье Скиннера; он извивался, как самая настоящая змея, только что не шипел. Не дожидаясь, пока злобная тварь сольет два своих кольца в одно и начнет сжиматься, Ямадзаки подцепил ее кусачками и перерезал. Новый, четвертый уже по счету щелчок, и наручники исчезли, только что были - и нет их; Ямадзаки недоуменно моргнул. - Старуха, дверь закрой! - зычно заорал Скиннер. - Что? - Запри этот долбаный люк! Ямадзаки бросился в угол, захлопнул крышку люка, запер ее на засов. Вполне возможно, что эта массивная бронзовая пластина была когда-то частью корабля. - А девушка? - оглянулся он на Скиннера. - Постучит, если надо. Ты что, хочешь, чтобы сюда вернулся этот хрен со своим пистолетиком? Ямадзаки не хотел. Его взгляд скользнул по потолочному люку. По открытому потолочному люку. - Сбегай наверх, посмотри, как там Дон Педрила. - Простите, Скиннер-сан? - Ну тот - черный голубой, длинный. Ямадзаки не понимал, о ком (или о чем) говорит Скиннер, однако послушно полез по лестнице и высунул голову наружу. Сильный, порывистый ветер бросил ему в лицо пригоршню дождя, мост превратился на мгновение в древний корабль, в проржавевшую железную шхуну, бесцельно дрейфующую в безбрежности ночного океана: пластиковые паруса разорваны ветром, матросы - кто умер, кто сбрендил, кто попросту напился, а Скиннер, выживший из ума капитан этой посудины, все еще пытается что-то сделать, все еще выкрикивает снизу никому не нужные, никому не понятные команды. - Тут нет никого, Скиннер-сан. Дождь хлынул как из ведра, городские огни исчезли. Ямадзаки нырнул в люк, захлопнул крышку, запер на хлипкую - никакого сравнения с тем бронзовым засовом - щеколду. Спустился вниз. Скиннер сумел каким-то образом встать и шел теперь, покачиваясь, к своей кровати. - Вот же мать твою, - пробормотал он, падая на матрас, - кто-то сломал телевизор. - Скиннер? Ямадзаки наклонился над кроватью. Глаза Скиннера закрылись, дышал он часто, неглубоко и неровно. Скрюченные пальцы левой руки судорожно скребли спутанную поросль седых волос, вылезавшую из расстегнутого воротника до дыр заношенной фланелевой рубахи. Сквозь едкую вонь пороха, выбросившего пулю из короткого, тупого ствола лавлессовского пистолета, пробивался кислый запашок мочи. Ямадзаки печально вздохнул - по засаленным, серым от грязи джинсам Скиннера расползалось темное пятно. Ну и что же теперь? Несколько минут Ямадзаки не двигался, затем присел на заляпанную краской табуретку, стоявшую у того самого, на кронштейне, столика. Он благодарно провел рукой по зубьям ножовочных полотен, посмотрел вниз, увидел на полу, рядом со своей левой ногой, нечто вроде мячика и нагнулся. Нет, не мячик. Блестящий шар из алого пластика, прохладный и чуть податливый. Наручники, либо Скиннеровы, либо его собственные. Ямадзаки сидел, смотрел на Скиннера и слушал, как стонет на ветру мост. Только безымянный, почти суеверный страх не позволил ему прижаться ухом к тянущемуся вдоль комнаты ванту - источнику этих тревожных звуков. В какой-то момент Скиннер очнулся, почти очнулся, и попытался сесть. Он кого-то звал. Девушку? - Она ушла, - сказал Ямадзаки, придерживая Скиннера за плечо. - Разве вы не помните? - Давно, - пробормотал Скиннер, - давно ушла. Двадцать лет. Тридцать лет. Блядство. Время. - Скиннер-сан? - Время. Вот оно-то и есть самое блядское блядство. - Посмотрите. - Ямадзаки показал старику красный шар. - Видите, во что они превратились? - Супербол, - с неожиданной отчетливостью сказал Скиннер. - Простите? - Иди, Скутер, и выброси его на хрен. - Глаза Скиннера снова закрылись. - Зашвырни это говно далеко-далеко... 20 ПОЛНАЯ ПУСТОТА - Ты не поверишь, - сказал Найджел. - Вот только что, секунду назад, эта хрень пошевелилась. Сама. Шеветта сидела, плотно зажмурившись. Найджел пробормотал что-то еще, затем тупая сторона керамического ножа плотно прижалась к ее запястью, раздался резкий звук - вот так же примерно лопается латаная-перелатаная велосипедная камера, - и правая рука ощутила свободу. - В рот компот! Господи... Сильные пальцы бесцеремонно рванули левую руку Шеветты, она услышала второй щелчок и решилась наконец открыть глаза. По монбланам металлолома плясало ярко-красное пятнышко. Голова Найджела - он следил за этими дикими прыжками - качалась вверх-вниз, точно так же как голова гипсовой собачки из Скиннеровых запасов, которую Шеветта продала с неделю назад. Узкое помещение было загромождено металлом - куски старых велосипедных рам, пыльные банки, набитые ржавыми спицами, все что угодно. Мастерская, где Найджел мастерил свои тележки и ремонтировал как уж мог велосипеды немногих своих клиентов. Поплавок, свисавший с левой его мочки, раскачивался в противофазе движениям головы и закрутился на месте, когда резко выброшенная рука выхватила из воздуха непонятный предмет. Красный пластиковый шар. - Да-а, - уважительно протянул Найджел. - И кто же это нацепил на тебя такое? Шеветта дрожала с головы до ног, дрожь пробегала по ней, как нечто отдельное от тела, живое. Живое, как эти красные наручники. Вот так же чувствовала она себя, когда вернулась к трейлеру и обнаружила, что мать ушла, ушла насовсем, собрала вещи и ушла. Ни записки, ничего, только кастрюлька на плите да банка равиоли. И открывалка для консервов. Шеветта даже не прикоснулась к банке; с того самого дня она ни разу не ела равиоли и точно знала, что никогда не будет их есть. В тот день и пришло ощущение, проглотившее все прочие, проглотившее весь мир, ощущение настолько огромное, что убедиться в его присутствии можно было только от противного - подсчитав потери или вспомнив о лучших временах, а так его, ощущения этого, вроде и не было вовсе. Шеветта бродила внутри него бессмысленными кругами, тыкалась то туда, то сюда, пока не попала за колючую проволоку, в Бивертон, в место настолько скверное, что оно было как бритвенно-острый осколок стекла, чьи уколы проникали даже сквозь эту мутную, непомерно огромную пустоту. Но даже теперь это ощущение, проглотившее мир, было едва заметно, оно всегда таилось где-то сбоку, ускользало от прямого взгляда. Не ощущение даже, а нечто вроде газа, пара, от него першило в горле, его мертвенный холод заполнял каждую комнату, встречал Шеветту за каждым углом. - Ты как, в порядке? Найджел. Сальные нечесаные волосы, в правой руке - красный блестящий шар, в уголке рта - янтарно-желтая зубочистка. Долгое время Шеветта боялась, а вдруг оно вернется, ведь может же быть, что лихорадка не выжгла начисто какую-то там цепь в мозгу, а только слегка повредила. Однако по мере того как она привыкала к мосту, и к Скиннеру, и к работе, пустота все больше заполнялась новыми, обыденными вещами, на месте старого мира вырастал новый, за одним днем приходил другой, такой же безбедный, что бы она ни делала ночью - танцевала в "Диссидентах", трепалась с друзьями и подружками или спала, свернувшись калачиком, в своем спальном мешке, в Скиннеровой комнатушке, под завывание ветра и низкое пение тросов, уходившее по опорам моста вниз, в скальную породу, в материковую платформу, которая (это все Скиннер рассказывал) тоже плывет, как корабль в море, только это море - самое медленное на свете. А теперь все это сломалось. - Вета? Та парашютистка, девушка, которую выудили полупрозрачным пластиковым багром и втащили на борт катера, она была вся об- висшая, как макаронина, и такая же белая, ну, не белая, а вроде как бесцветная, а изо рта ее текла вода, и из носа тоже. Шлепнешься соответствующим образом, так ни одной косточки не останется целой, это тоже Скиннер сказал. Она из бара прыгала - влетела в чем мать родила, вскочила на ближний к перилам столик и сиганула головой вперед, а потом ее затащило, не ее, конечно, а тело ее затащило в эту светящуюся сеть, которую вроде как забрасывают с японских рыболовных плотов, только это все декорация, для туристов. Вот и Сэмми Сэл, он тоже сейчас так, если не попался в сети, не зацепился ни за что, выплыл уже из мертвой зоны, где вода отравлена шелупайками бессчетных слоев свинцовой краски, так что рыбы и нос сунуть боятся, выплыл и попал в течение, которое подхватывает всех мертвецов моста, проносит их мимо Мишшн-Рок, чтобы выкинуть в конечном итоге к ногам затянутых в микропору богачей, бегающих, драгоценного своего здоровья ради, трусцой по бетонным набережным Чайна-Бэйзин [Мишшн-Рок, Чайна-Бэйзин - старые прибрежные районы Сан-Франциско, где располагаются заброшенные доки и верфи. Существует план (у Гибсона он уже реализован) "освоить" район заново, застроить престижными домами.]. Не в силах сдержать тошноту, Шеветта согнулась над пустой железной банкой. - Тебе что, плохо? Да? Плохо? - неуверенно бормотал Найджел. Он порывался дотронуться до Шеветты, успокоить ее - и тут же смущенно отдерги- вал руку. Ужас какой-то. А что, если она возьмет вот сейчас и шлепнется в обморок? Или промахнется мимо так удачно подвернувшейся банки из-под грунтовки (этой густой серой замазкой Найджел выравнивал самые грубые огрехи своих ремонтных работ)? Ведь тогда предстоит нечто неслыханное, невообразимое - генеральная уборка. - Вот, выпей воды, тебе нужно, выпей. Вообще-то эта жестянка предназначалась для закаливания мелких стальных предметов; взглянув на воду с радужными пятнами машинного масла, Шеветта почувствовала новый приступ тошноты, но через секунду ей полегчало. Сэмми Сэл умер. А может быть - и Скиннер. И Скиннер, и этот студент-аспирант, или кто он там, остались наверху, связанные этими кошмарными пластиковыми червяками. - Шев? На этот раз Найджел совал ей в руку предусмотрительно открытую банку пива. Шеветта отрицательно помотала головой и зашлась долгим, мучительным кашлем. Найджел неуверенно переступил с ноги на ногу, затем повернулся к единственному в мастерской окну - треугольной дырке, забранной осколком люцита. - Льет, - удовлетворенно сообщил он. Вечерний мир продолжал жить нормальной, пусть даже не очень уютной жизнью. - Льет как из ведра. Убегая от убийцы, от его пистолета и его глаз, от жуткой, с золотым высверком, ухмыл- ки, сжимая связанными руками плоский темно-серый футляр, Шеветта заметила, что бегут и все остальные, только они бегут от начинающейся грозы, от первых, почти еще теплых капель дождя. Вот Скиннер, он, конечно же, знал о ненастье заранее, у него же есть этот здоровый, в футляре, как колесо допотопного парохода, барометр, он всегда следит за погодой. Скиннер, жив ли он там, в своем гнезде, на самой верхотуре моста? Другие тоже, наверное, знали, но это тут стиль такой - дождаться дождя, а затем от него улепетывать, задерживаться ради каких-нибудь последних дел, последней затяжки, последнего покупателя. В это время - лучшая торговля, люди покупают, почти не задумываясь, некогда им задумываться. Потом, правда, кое-кто гибнет - если гроза окажется слишком уж сильной, и не всегда это новички, никому не знакомые люди, остающиеся снаружи и цепляющиеся, вместе со своим жалким скарбом, за стены, за лотки убежавших домой торговцев, за что придется. Иногда, если ветер сильный и под каким-нибудь таким подходящим углом, в воду рушатся целые секции с обитателями и со всем; Шеветта не видела еще такого ни разу, только слышала. Странное дело, редко кто из новичков спускается на нижний уровень, где нет дождя и ветер слабее, а ничто ведь им не мешает, и никто. Шеветта провела тыльной стороной ладони по губам, взяла у Найджела банку, сделала один глоток и тут же ее вернула - теплое пиво не лезло в горло. Найджел вытащил изо рта зубочистку с явным намерением глотнуть пива, но передумал и поставил банку на стеллаж, рядом с паяльной лампой. - Что-то у тебя не так, - сказал он. - Сильно не так, я же чувствую. Шеветта помассировала запястья. На тех местах, где находились недавно пластиковые наручники, быстро вспухали красные влажноватые рубцы. - Да... - Она заметила свой керамический нож, взяла его, машинально закрыла и спрятала. - Да, сильно не так... - А что не так, что случилось? Найджел мотнул головой, стряхивая упавшие на глаза волосы, - движение лохматого встревоженного пса. Потрогал кончиками пальцев один непонятный инструмент, другой. Его руки казались чем-то самостоятельным, отдельным - бледные, грязноватые зверьки, ловкие и безгласные, способные быстро, безо всякой помощи со стороны разрешить проблемы, непосильные для самого Найджела. - Ясно, - решил он, - это японское дерьмо расслоилось, как ему и полагается, и ты... - Нет. Шеветта почти его не слышала. - Сталь. Курьеру, при его-то работе, нужен стальной велосипед.. Тяжелый. С большой корзинкой впереди. А не туалетная бумага, обмотанная каким-то там дурацким арамидом. Он же ничего, считай, и не весит, велосипед этот твой. А что, если ты столкнешься с автобусом? В-в-врежешься в-в з-заднюю стенку? У т-тебя же м-м-масса больше, ч-чем у в-ве- лосипеда, п-перелетишь ч-через руль, расшибешь г-г-г... расшибешь с-себе... Руки плясали в воздухе, изгибались и сплетались, демонстрируя кинематику придуманной Найджелом аварии. Шеветта подняла глаза и увидела, что он дрожит. - Найджел. - Она встала. - Эту штуку надели на меня просто так, ради шутки. Есть тут один такой юморист. Вот так оно все и было, ты понимаешь? - Она двигалась, - неуверенно возразил Найджел, - я точно видел. - Не очень удачная шутка, не очень смешная. Но я знала заранее, к кому нужно обратиться. К тебе. И ты все сделал, быстро и хорошо. Найджел смущенно мотнул головой, длинные лохмы снова упали ему на глаза. - Хорошо, что у тебя был этот ножик, здорово режет. - Он замолчал и нахмурился. - Только все равно ножик должен быть стальной... - Да, - кивнула Шеветта. - Мне нужно идти. Она наклонилась и взяла банку из-под грунтовки. - Выкину куда-нибудь. Извини. - Гроза ведь, - забеспокоился Найджел. - Ты подождала бы, пока кончится. - Нужно. Ничего со мной не сделается. А если бы этот, золотозубый, нашел, куда она спряталась, - что бы тогда? Он бы и Найджела убил. Или изуродовал. Или перепугал. - Я их разрезал - и вот. - В руке Найджела поблескивал красный шар. - Выброси эту штуку. - Почему? - Посмотри. - Шеветта показала свои воспаленные запястья. Найджел выронил шар, словно тот жег ему руку, и тщательно вытер пальцы о собственную грязную футболку. - Ты не мог бы одолжить мне отвертку? Простую, не крест. - Они у меня все изношенные... - Бледные зверюшки радостно заплясали по нескончаемым полкам с инструментами, Найджел мрачно за ними наблюдал. - Все эти винты со шлицем, я их сразу выкидываю и заменяю. Шестиугольная головка под ключ, вот это - самое то... - Мне и нужна изношенная. Правая рука замерла, словно делая стойку, и ловко выхватила из залежей хлама желанную добычу - чуть погнутую, с черной рукоятью отвертку. - То что надо, - кивнула Шеветта, расстегивая один из карманов Скиннеровой куртки. Отвертка лежала на почти молитвенно протянутых ладонях, глаза Найджела робко прятались в зарослях волос. - Я... Ты... Ты мне очень нравишься. - Да. - В одной руке Шеветты была гнутая отвертка, в другой - банка, полная блевотины. - Да, я знаю. Стесненная вкривь и вкось наляпанным пластиком крыш, дождевая вода пробиралась вдоль канализационных труб и силовых кабе- лей, обрушиваясь на верхнюю палубу в самых неожиданных местах, под самыми неожиданными углами - миниатюрные ниагары, струящиеся по рифленому железу, слоистому пластику и фанере. Прямо на глазах Шеветты, стоявшей в дверях Найджеловой мастерской, лопнул брезентовый навес - огромный, туго натянутый пузырь громко затрещал и раздался, обрушив на мостовую десятки галлонов серебристой воды; налетевший ветер взметнул мокрые, тяжелые лохмотья. Здесь, на мосту, ничто никогда не планировалось - в общепринятом смысле этого слова, - так что и проблемы дренажа разрешались не впрок, а по мере их возникновения. Или не разрешались. Света на мосту было мало, скорее всего потому, что люди повыключали электричество, выдернули все рубильники, какие только можно. Шагнув из дверей, Шеветта уловила краем глаза призрачную розоватую вспышку, секунду спустя со стороны Острова Сокровищ донесся глухой раскатистый взрыв. Трансформатор. Теперь пятнышки света можно было пересчитать по пальцам, темнота стала почти непроницаемой. И никого вокруг, ни души, только ветер мотает провод с жалкой стосвечовой лампочкой, вкрученной в оранжевый пластмассовый патрон. Шеветта вышла на середину моста, там было поменьше опасности запутаться в сорванных проводах. Вспомнив о банке, она откинула ее в сторону, банка звонко ударилась о бетон, покатилась, стихла. Где-то там мокнет под дождем беззащитный, с разряженными конденсаторами, велосипед. Уведут его, это точно, да и Сэмми Сэл лишится своего розового в крапинку чудовища... лишится? Жизни он лишился... Велосипед был самой важной, самой ценной вещью в жизни Шеветты, каждый доллар, выложенный на прилавок того магазина, достался ей тяжелым, в поте лица, трудом. Она думала о своем велосипеде, как о чем-то одушевленном, примерно так же, как другие люди - о принадлежащих им лошадях. Наверное, так же, ведь у нее никогда не было знакомых лошадников. Некоторые рассыльные давали своим велосипедам имена, но Шеветте такое даже в голову не приходило - именно потому, что она воспринимала его как живое существо. Двигай, сказала она себе, здесь они живо до тебя доберутся. Беги на остров, в Сан-Франциско опасно. Они - кто они? Тот, с пистолетом. Он пришел за очками. Пришел за очками и убил Сэмми Сэла. Кто его послал - те самые люди, звонившие Уилсону и Банни? Они, кто же еще. Рентакопы. Охранники. Футляр в кармане. Гладкий, округлый. И этот фантастический, как из мультика, город, гигантские башни с грибообразными верхушками. "Санфлауэр". - Господи, - простонала Шеветта. - Куда, куда мне деться? На Остров Сокровищ, в лес, к маньякам и озверевшим убийцам, изгнанным с моста? Бывшая военно-морская база, говорил Скиннер, но моровая язва покончила с этим раз и навсегда, зараза такая, от которой выпадают все зубы, а глаза превращаются в кисель. Лихорадка Острова Сокровищ выползла, наверное, из какой-нибудь пробирки, разбившейся во время землетрясения, - у военных же, у них чего только не было запасено. Поэтому теперь туда никто не ходит - никто нормальный. Ночью там видны огоньки, днем - струйки дыма, и если идешь на оклендский, консольный конец моста, то стараешься пройти мимо острова побыстрее, а люди, живущие там, на консоли, совсем не такие, как здесь, на подвеске. Или вернуться, попытать счастья с велосипедом, если его, конечно же, никто еще не спер? Час езды - и конденсаторы зарядятся. Рвануть на восток, куда глаза глядят, через пустыни, которые показывают по телевизору, мимо зеленых полей, где бродят стадами непонятные сельскохозяйственные машины, занятые какой-то своей, непонятной работой. Но затем Шеветта вспомнила дорогу из Орегона, грузовики, ревущие в ночи, как бешеные бесприютные животные, и попыталась представить себе, как это будет - ехать по такой дороге? Нет, там ведь негде приткнуться, там нет ничего нормального, в человеческую меру, ни одного огонька в бесконечных ночных просторах. Там можно идти и идти, идти до бесконечности и не найти даже места, где бы присесть. И велосипед - он тоже не сильно поможет. А можно вернуться в Скиннерову конуру. Подняться и глянуть, что там делается... Нет. Забудем. Шеветта ощутила вокруг себя полную пустоту, словно удушливый газ, и задержала дыхание. Что имеем - не храним, потерявши - плачем. Потеряв что-нибудь, только и начинаешь замечать, что оно же у тебя, оказывается, было. Только с уходом матери замечаешь по-настоящему, что она была, была рядом, прежде это воспринималось как нечто само собой разумеющееся, вроде погоды. Вот так же и со Скиннером, и с его примусом, и с масленкой, из которой нужно капать в крохотную дырочку, чтобы кожаный колпачок на поршне не пересыхал и примус накачивался. Проснувшись поутру, ты и не думаешь здороваться с каждой мелочью окружающего мира, но ведь эти мелочи - из них же и состоит мир, весь мир. И людей, которых видишь, их тоже вот так воспринимаешь, что есть они, и это - нормально, и говорить тут особенно не о чем, и никуда они не денутся. Вот, например, Лоуэлл. Когда у Шеветты был Лоуэлл - если, конечно, можно сказать, что он у нее был, сомнительно это очень, - словом, когда он был поблизости, это тоже казалось... - Шев? Это ты, что ли? Вот он, легок на помине. Сидит по-турецки на ржавом леднике с надписью: "КРЕВЕТКИ", курит и смотрит на капли, скатывающиеся с навеса. Шеветта не видела Лоуэлла уже добрые три недели, ей хотелось что-ни- будь сказать, но в голове крутилась одна-единственная мысль: "Ну и видок же у меня, наверное". Тут же сидел и этот Коудс, нахлобучил на бритую голову капюшон, втянул руки в длинные рукава и сидит. Коудс никогда не любил Шеветту - и пользовался полной взаимностью. Тусклый огонек сигареты осветил ухмылку Лоуэлла. - Ну так что, - поинтересовался он, - ты намерена сказать "здрасьте", или как? - Здрасьте, - сказала Шеветта. 21 КОГНИТИВНЫЕ ДИССИДЕНТЫ Так что же все-таки там творится, на что он похож, этот мост? И в Контейнерном городе, и потом, на обратном пути, словоохотливый Фредди рассказал уйму весьма красочных историй, однако все эти страшилки не вызвали у Райделла никакого доверия. В Ноксвилле он видел документальный фильм, и там не было ни слова ни о каких людоедах или, скажем, сатанинских культах. Врет Фредди, запугивает, интересно только - зачем? Хочет, чтобы Райделл был осторожен, когда пойдет на мост искать эту самую девицу, Шеветту Вашингтон? Теперь же, когда люди носились как очумелые, торопясь укрыть свое добро от непогоды, мост и вовсе ничем не напоминал мрачные картины, нарисованные ассистентом великого сыщика. Скорее уж нечто вроде передвижно- го цирка. Или провинциальная ярмарка - с той, конечно, разницей, что здесь, на верхнем уровне, над головой висит целая деревня, дикая мешанина самых разнообразных домиков, хижин, халуп - называйте, как хотите. Все что угодно, вплоть до целых, с колесами и со всем, жилых трейлеров; вздернутые наверх лебедками, прикрепленные к вантам огромными сгустками клея, они напоминали кузнечиков, запутавшихся в паутине. Для сообщения между уровнями моста в верхнем настиле было прорублено множество отверстий; среди стальных, деревянных и пластиковых лестниц Райделл заметил даже старый, на спущенных шинах, трап из какого-нибудь аэропорта. Наверху торговали по преимуществу едой, нижний же уровень изобиловал барами - маленькими, крошечными и совсем микроскопическими, где едва помещались четыре табуретки, а дверью служила гофрированная железная штора. Во всем этом не замечалось никакого плана, никакого замысла. В обычном молле каждый хозяин покупает один из свободных участков, ставит там свой магазинчик и внимательно следит, как пойдет торговля, если плохо - нужно менять ассортимент. Здесь же, судя по всему, происходило нечто вроде органического роста, одно заведение пристраивалось к другому, бесформенная масса расползалась вкривь и вкось, пока не заполнила все доступное пространство; более того, если клетки древесины или, скажем, гриба более-менее одинаковы, то среди клетушек, образовавших этот псевдорастительный организм, не было и двух, похожих друг на друга. Разнообразнейшие материалы - и почти все они использованы не по прямому своему назначению. Фасады, облицованные бирюзовым слоистым пластиком, плитами с имитацией под кирпич, даже зелеными с медью прямоугольниками печатных плат. Одну из стен украшали цветы, спирали и волосатые солнечные диски, выложенные из обломков разноцветного кафеля. Райделл непроизвольно улыбался всему этому буйству форм, а заодно и прохожим, ни один из которых не проявлял к нему интереса, ни гастрономического, ни сатанинского, ни еще какого. Мирная публика, такая же разношерстная, как и здешние строительные материалы. Смешение всех на свете рас, всех возрастов, всех оттенков кожи, и все эти люди бегут, подгоняемые резкими порывами ветра, спешат укрыться от неизбежной уже грозы. Райделл едва успевал уворачиваться от торговцев с тележками, от старух, волочивших непомерно тяжелые корзины. Споткнувшись о неожиданное препятствие, он опустил глаза и увидел мальчика лет шести с лицом, сплошь покрытым разноцветной, на редкость затейливой татуировкой. Мальчик пробормотал что-то на непонятном языке, перехватил ненадежнее большой, чуть не в свой рост, красный огнетушитель и смешался с толпой. Райделл остановился и вынул из кармана полученную от Уорбэйби карту, точнее - схему, показывающую, где живет Шеветта Вашингтон и как туда попасть. На самом верху, в крохотной халупе, приклеившейся к одной из опор, поддерживающих ванты этого чертова моста Схема аккуратная, без единой помарки, подписи - буковка к буковке, покажи кому, ведь и не поверят, что этот шедевр каллиграфии создан прямо в машине, на коленке, на ходу. Лестница, затем подвесная дорожка, в конце которой должно быть нечто вроде подъемника. Вот только как ее найти, эту самую лестницу? Лестниц здесь чертова уйма, хорошо если они ведут к какой-то там общей площадке, тогда можно идти по любой, а если вдруг нет? Господи, да когда же наконец я смогу поспать? И где? - неотвязно крутилось в одуревшей от усталости голове Райделла. И вообще - что все это значит? Вот уж втравил Эрнандес, так втравил... Ветер резко усилился, по настилу моста застучали крупные капли; последние, самые нерасторопные из аборигенов бросились сломя голову под укрытия. Райделл проводил счастливчиков завистливым взглядом, обреченно вздохнул и забился между двух допотопных - японских, конечно же, - торговых автоматов. Щелястое, беспорядочное нагромождение халуп и лавчонок, лестниц, площадок и переходов почти не защищало от дождя, однако обладало огромной парусностью. Под напором резкого, шквалистого ветра вся эта, с позволения сказать, конструкция жалобно стонала и поскрипывала. Огни гасли один за другим. Громкий треск, голубоватая, ослепительно яркая вспышка, еще мгновение - и откуда-то сверху упал длинный змеящийся провод; ветер смял и унес чей-то отчаянный крик. Райделл посмотрел вниз и увидел, что стоит в глубокой луже. Вода под ногами, мокрые ботинки, переменный ток - такое сочетание не сулило ничего хорошего. За правым торговым автоматом начиналась сплошная стена, к левому примыкал лоток, вкривь и вкось сколоченный из горбылей и каких-то неописуемых обрезков. Нелепое это сооружение сильно смахивало на детскую игрушечную крепость, однако имело и помост, дюймов на шесть приподнятый над бетонным настилом моста, и на удивление водонепроницаемый навес. Чтобы залезть под навес, Райделлу пришлось скрючиться в три погибели, от грязных досок воняло то ли гнилыми мандаринами, то ли еще какой гадостью, однако здесь было сухо, да и ветер почти не чувствовался. Райделл застегнул куртку до самого верха, сунул руки в карманы и предался грустным размышлениям. Он мечтал о невозможном - горячей ванне и сухой постели. Он вспомнил Map Виста, вспомнил свой надувной диван и ощутил укол самой что ни на есть взаправдашней ностальгии. Господи, сонно подумал он, этак ты начнешь еще тосковать по этим пластиковым ромашкам... Раздался громкий треск, деревянные стойки одного из соседних лотков переломились, как спички, брезентовый навес обрушился, выплеснув на мостовую несколько ведер во- ды. Райделл оглянулся, поднял голову и увидел ее, эту девушку, Шеветту Вашингтон. Шеветта стояла совсем рядом, футах в двадцати от его горбыльного укрытия. Во Флориде, когда отец переехал туда и заболел, у Райделла была такая вроде как подружка. Клаудиа Марсалис, так ее звали, приехала из Бостона, трейлер ее матери стоял на том же участке, что и трейлер Райделлового отца, прямо у залива Тампа. Райделл учился уже в Полицейской академии, но бывали ведь и выходные, и отпроситься на пару дней всегда можно, а что лететь дорого, так отец умел договориться насчет билетов со скидкой. Вот Райделл и летал во Флориду, повидаться с отцом, а уж заодно катался иногда с Клаудией Марсалис на ее, а точнее - мамашиной машине, "линкольне" урожая девяносто четвертого года. По словам Клаудии, совсем еще недавно "линкольн" был как огурчик, это когда они во Флориду переехали, но потом соль его порядком разъела. Судя по всему, там, у себя в Бостоне, они ездили только летом, берегли машину ото всей этой химической дряни, которой снег растаивают. Еще бы не беречь, коллекционный ведь был экземпляр, и номера даже не такие, как у всех, а древние, штампованные из металла и, конечно же, безо всякой подсветки изнутри, и надпись на номерах, аккуратная такая, синяя по белому: "МАСС. ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ". [Масс. - сокращение от Массачусетс.] Обстановочка в этой части Тампы была неспокойная, так себе обстановочка; дорожные, скажем, знаки все как решето, даже и не разберешь, что это за знак - местная публика использовала их как мишени, чтобы потренироваться, не терять снайперского мастерства, а то и просто захочет кто-нибудь продемонстрировать приятелю: видал, как кучно бьет моя двустволка? А уж двустволок тех, да и прочей артиллерии, хватало там за глаза и за уши - в каждом, считай, пикапе или джипе по несколько штук, на самом виду, и собаки тоже чуть не у всех - здоровенные собаки, и не по одной собаке в машине, а по две, а то и по три. Клаудиа все приставала к Райделлу насчет этих флоридских ребят в нахлобученных чуть не до подбородка шляпах: как это они так разъезжают всюду спокойно со своими стволами и волкодавами, не понимала она этого. Райделл терпеливо объяснял ей, что пусть с ними местная полиция разбирается, его тут дело телячье, он ведь из Ноксвилла, и там, в Ноксвилле, люди не разъезжают с ружьями напоказ. И в дорожные знаки не стреляют, а если кто выстрелит сдуру, так ему быстренько устроят веселую жизнь. Но Клаудиа была из этих, которые думают, что к югу от округа Колумбия нет никакой разницы, что тот штат, что другой, - везде одни и те же порядки, а может, она так и не думала, а просто поддразнивала Райделла. Ружья там или пулеметы, собаки или бегемоты, но вечерний бриз приносил в открытые окна "линкольна" запахи соли, цветущих маг- нолий и болота, а из приемника лилась музыка. Когда опускалась густая тропическая ночь, можно было смотреть на огоньки кораблей и грузовых вертолетов, эти громадины проплывали над головой медленно, с низким, утробным ревом - паралитичные НЛО, да и только. А еще - скучноватая, безо всякого энтузиазма акробатика на заднем сиденье; Клаудиа говорила, что Флорида плохо приспособлена для подобных развлечений - жарко, душно, кожа вся от пота липкая; Райделл с ней, в общем-то, соглашался. Одиночество и неприкаянность - вот, пожалуй, и все, что толкало их друг к другу. Однажды вечером какая-то там местная алабамская станция неожиданно выдала "Мы с Христом надерем тебе жопу" - такой себе пятидесятничный хэви-метал, где все насчет абортов, аятолл и так далее, по всему алфавиту, до язычников. Клаудиа не слышала прежде этой песни и чуть не обписалась от хохота. Она просто не верила, что такая песня может существовать, что кто-то может петь такие вещи всерьез. А кто-то слушать всерьез. Придя немного в себя, она вытерла слезы и спросила Райделла, как это вышло, что он захотел стать полицейским? Райделл неловко замялся. Это что же, она, значит, считает желание поступить в Академию до колик смешным - таким же смешным, как эта идиотская песенка? Да и что, собственно, можно ответить на вопрос, о котором ты прежде никогда и не задумывался, особенно если тебя спрашивают вот так, с бухты-барахты? Главной не главной, но одной из причин была передача "Копы влипли"; они с отцом смотрели ее чаще любой другой, и там в каждом выпуске старались внушить уважение к защитникам правопорядка. Показывали во всех красках, с какими проблемами сталкивается полиция. Уторчавшиеся в хлам, вооруженные до зубов бандиты - это само собой, но ведь есть еще и адвокаты этих бандитов, и трижды долбаные суды, и чего только нет. Но если так вот взять и брякнуть, что я, значит, пошел в полицейские из-за телесериала, Клаудиа снова расхохочется, как только что. Подумав немного, Райделл выдал обычную жвачку насчет возможности помогать людям, выручать их из беды. На лице Клаудии появилось откровенное недоумение. - Берри, - сказала она, - ты что, и вправду так думаешь? - Ну да, - кивнул Райделл. - Конечно. - Но ты пойми, вот ты станешь копом, и люди будут тебе врать. Они будут смотреть на тебя, как на врага, - до тех, конечно же, пор, пока сами не попадут в неприятности, тут уж они разговорятся. - А ты-то откуда все это знаешь? - поинтересовался Райделл. - Сужу по своему папаше, - пожала плечами Клаудиа, на чем разговор и закончился. Больше они эту тему не поднимали. Работа на "Интенсекьюр" очень походила на полицейскую - с той единственной разницей, что ты не был полицейским. Люди, которым ты помогал, даже не давали себе труда соврать, насрать им было на какого-то рентакопа, они же платили за его услуги. А теперь - этот мост, и нужно вылезать из вонючего фруктового лотка под дождь, выслеживать девушку, которая - если верить Уорбэйби и Фредди, а верить им нельзя ни на вот столько - зарезала в гостинице этого немца, или кто уж он такой был, если не немец. И украла очки, такие же, как у великого Уорбэйби, и очки эти нужно у нее отнять. Только если девица украла их где-то там раньше, кой хрен она потом вернулась и прикончила этого мужика? А главный вопрос - какой во всем этом смысл и как все это связано с телепередачей "Копы влипли", любимой программой покойного отца? Ответ, надо полагать, состоял в том, что надо же как-то зарабатывать деньги, а то ведь с голоду сдохнешь. Дождь не прекращался, кое-где с висячих трущоб срывались настоящие водопады. Впереди, поближе к Окленду, полыхнула розовая вспышка, через мгновение оттуда донесся сухой треск. Шеветта сделала движение рукой, словно отбрасывая что-то в сторону. Что бы это значило? Хорошо бы остановиться и поискать, но нет времени - можно потерять объект из вида. "Объект" постоял еще немного и двинулся в направлении Окленда, уворачиваясь от хлеставших сверху потоков воды. Техника наружного наблюдения преподавалась в Академии с пятого на десятое, почти без практических занятий - ну разве что ты покажешь себя жуть каким многообещающим сыщиком; подобных уникумов переводили в специальную группу повышенного уровня. Однако Райделл не пожалел денег и купил себе учебник, не только купил, но и прочитал. Многоопытные авторы книги даже не рассматривали вариант, когда наблюдение проводится в одиночку; более того, они считали само собой разумеющимся, что оперативник все время находится на связи и что он всегда имеет возможность слиться с толпой мирных сограждан. Где она, та толпа? Сейчас Райделлу оставалось одно - тишком-молчком волочиться следом за Шеветтой и молить Бога, чтобы та не обернулась. Он узнал Шеветту по этой дикой прическе, по короткому, вздернутому вверх хвостику на затылке, вроде как у борцов сумо - так они, что ли, называются? Одним словом - у неимоверно жирных японцев, которых показывают по телевизору. Только девушка совсем не была толстой, просторная мотоциклетная куртка болталась на ней, как на вешалке. (И сколько же, интересно, лет этой куртке? На какой помойке она ее подобрала?) Крепкие мускулистые ноги туго обтянуты чем-то черным, блестящим - такой же, наверное, микропорой, из которой сшиты все эти Кевиновы серфинговые костюмы. Обувь прочная, серьезная, не то короткие сапоги, не то высокие ботинки на шнуровке. Разглядывая Шеветту и стараясь не попасться ей на глаза, Райделл не особенно выбирал дорогу, а потому угодил прямо под один из водопадов; по спине потекли противные холодные струйки. - Шев? Это ты, что ли? Вот и подтверждение первоначальной идентификации. Райделл опустил глаза, увидел, что стоит в глубокой луже, но выхода не было. Проклиная все на свете, он плюхнулся на колени и укрылся за невысоким штабелем грязных, явно побывавших уже на свалке, досок. Там, впереди, о чем-то беседовали, однако монотонный плеск оставшегося сзади водопада заглушал все слова; Райделл вздохнул и начал разглядывать новых персонажей. Молодой парень в черной кожаной куртке и еще какая-то личность в чем-то черном, натянутый на голову капюшон не позволяет определить ни пол, ни возраст. Сидят на каком-то прилавке или леднике, кожаный парень курит в кулак, его волосы собраны на макушке в нечто вроде конуса - очень подходящая прическа для такого дождя. Сигарета описала в воздухе огненную дугу и потухла, кожаный спрыгнул со своего насеста, его губы шевелились. Уговаривает он ее, что ли? На что уговаривает? Парень в черном капюшоне тоже спрыгнул. Да, это точно парень, а одет он в длинную, не по росту, рубашку. Рукава дюймов на шесть длиннее рук, это потому, что ли, кажется, что движения у него какие-то паучьи? А еще он похож на тень из того старого фильма, где тени отделялись от людей, потом их ловили и водворяли на место, пришивали что ли. Саблетт, вот кто мог бы и название фильма вспомнить, и сюжет от начала до конца, со всеми подробностями. Райделл стоял на коленях в луже и старался не двигаться, а затем двинулись они, девушка посередине, а эти, в черном, по краям, и тот, который тень, оглянулся, нет ли кого сзади. Мелькнула часть мучнисто-белого лица и жесткие, осторожные глаза. Раз... два... три. Он встал и пошел следом. Через сколько-то там ярдов - или миль? - Райделл вконец потерял ощущение пространства и времени - троица исчезла, словно сквозь землю провалилась. Как же это так? Райделл протер мокрые от дождя глаза и с трудом сообразил, что девушка и ее провожатые попросту спустились по лестнице на нижний уровень; прежде он не замечал, что здесь есть такие люки. Над люком висело призрачное голубоватое сияние. Подойдя поближе, Райделл услышал обрывки музыки и увидел источник света - надпись: "КОГНИТИВНЫЕ ДИССИДЕНТЫ", выполненную паутинно-тонким" неоновыми трубками. Мокрый от дождя трансформатор вывески негромко шипел. Райделл постоял у люка несколько секунд и начал спускаться. Фанерные ступеньки были оклеены какой-то шероховатой, вроде наждачной бумаги, хренью, это чтобы не поскользнуться, и все равно он чуть не поскользнулся. Уже к середине спуска его ноздри различили хорошо знакомую смесь запахов: пиво, табак и более экзотические разновидности курева Все понятно. В баре было жарко, как в парилке. Народу - не протолкнуться. Кто-то швырнул Райделлу тугой, насквозь мокрый ком, оказавшийся при ближайшем рассмотрении полотенцем. Райделл вытер полотенцем лицо и руки, снова его скомкал и швырнул назад. Из дальнего угла донесся громкий женский смех. Райделл протолкался к стойке, нашел свободное место, выудил из мокрого кармана пару пятидолларовых монет, звонко уронил их на мраморный, с желтоватыми разводами пластик. - Пиво. Чья-то рука поставила перед ним бутылку, сгребла монеты, снова исчезла. Пиво оказалось японское, американского изготовления, в Тампе такое не пьют. Райделл плотно зажмурился, одним глотком ополовинил бутылку, поставил ее на стойку и только тогда открыл глаза. - Подкат, - произнес рядом чей-то голос. - Чего? - обернулся Райделл. У этого хмыря были маленькие розоватые очки, маленький розоватый ротик и реденькие набриолиненные мышиного цвета волосенки, зачесанные со лба назад. Подбородка у него не было вовсе. Ну, не вовсе, а почти не было. - Я сказал "подкат", - сказал хмырь. - Вот так мне и послышалось, - кивнул Райделл. - Ну и? Тебе нужен сервис? - Слушай, - вздохнул Райделл, - давай договоримся. На данный момент мне нужно это вот пиво - и ничего кроме. Ясно? - Телефон, - терпеливо объяснил хмырь. - Телефон или факс. Подкат с месячной гарантией. Тридцать дней, а иначе - следующие тридцать бесплатно. Местные звонки без ограничения. Нужны международные - можно поговорить о международных. Но сперва - базовый подкат. Три сотни. Тусклый, неразборчивый голос, не голос, а жужжание сонной мухи. Вот с такими же примерно интонациями разговаривают детские игрушки, снабженные грошовыми, бог весть в каком подвале сляпанными голосовыми чипами. - Подожди-ка секунду, - сказал Райделл. Прикрытые розовыми очками глаза несколько раз моргнули. - Ты это про карманный телефон, да? Насчет подключить его каким-то там хитрым образом и говорить на халяву, так что ли? Хмырь молчал, смотрел на Райделла во все глаза, как на чудо какое, и молчал. - Большое спасибо, только у меня нет при себе телефона. - Райделлу не терпелось закончить поскорее этот никчемный разговор. - А то бы я с радостью принял твое соблазнительное предложение. Хмырь продолжал пялиться. - Где-то я тебя вроде бы видел... - Он неуверенно смолк. - Ни в коем разе, - твердо отрезал Райделл. - Я из Ноксвилла. И тут, у вас, впервые - забежал спрятаться от дождя. Длинное, во всю стенку, зеркало, висевшее за стойкой, густо запотело, первоначальная надежда осмотреть с его помощью зал не оправдалась. Ничего не поделаешь, придется так, в простоте. Райделл повернулся и увидел японку - ту самую, что и тогда, в горах, здорово тогда Саблетт испугался. Японка стояла на небольшом, низеньком подиуме. Голая. Длинные, почти до талии, волосы - и все, никакой больше одежды. - Слышь? - не отставал хмырь. - Нет, ты послушай... Райделл встряхнулся, как мокрая, из реки вылезшая собака, но привидение никуда не исчезло. - Так ты слышь, можно и в кредит. - Снова тот же монотонный, утомительный бубнеж. - Проблемы есть? Может, ты хочешь узнать, что они имеют на тебя? Или на любого другого, если у тебя есть номер... - Подожди, - сказал Райделл. - Вот эта вот женщина, видишь? - Розовые очки развернулись. - Кто это? - Голограмма это, - сообщил хмырь нормальным человеческим голосом и удалился. - Ну ты даешь, - уважительно протянул бармен. - Отшил Билли Говнилу в рекордно короткое время, прямо хоть в книгу Гиннесса. Честно заработал себе пиво. - Бармен, черный парень с медными бусинами в волосах, весело ухмылялся. - Билли Говнила - это потому, что он и сам говно, и все его предложения - тоже. Подключит к твоему телефону какую-нибудь коробочку, без ничего внутри, без батарейки даже, понажимает для вида кнопки, навесит лапши, возьмет деньги - и поминай как звали. Говнила - он и есть Гознила. Длинные черные пальцы ловко откупорили бутылку, поставили ее рядом с той, недопитой. Райделл еще раз оглянулся. Японка так и не сдвинулась с места. - Зашел вот от дождя спрятаться, - пробормотал он, пытаясь поддерживать нечто вроде светской беседы. - Да уж, погодка, - кивнул бармен. - Слушай, - решился наконец Райделл, - а вот эта, вон там, на сцене, женщина... - Это - танцовщица, Джози ею танцует, - еще шире ухмыльнулся бармен. - Подожди чуток, вот будет подходящая песня - она сразу ее запустит. - Джози? Бармен молча ткнул пальцем в глубь зала; Райделл чуть не присвистнул от удивления. Странно, мелькнуло в его голове, и как это обыкновенное инвалидное кресло выдерживает вес такой туши? Толстая баба была одета аккуратно, даже с некоторой претензией на элегантность: ослепительно-белый свитер и синий, с иголочки, комбинезон без рукавов, сшитый на манер детских ползунков; седые жесткие волосы сильно смахивали на стальную проволоку. На жирных коленях Джози лежал какой-то продолговатый предмет из серого пластика, ее руки были спрятаны в этом предмете, как в муфте. Глаза прикрыты, на сером, словно из теста вылепленном лице - ноль эмоций. Даже и не поймешь, спит она или нет. - Голограмма, да? Японка все еще не шевелилась. Райделл отчетливо помнил ту ночь, женщину на шоссе. Серебряная корона с рожками. Волосы на лобке, подбритые в форме восклицательного знака. Ничего этого сейчас нет, но нет и сомнений. Это она. Она. - Любит Джози проецировать, хлебом ее не корми. Бармен словно извинялся за капризного, непослушного ребенка. - Из этой штуки, у нее на коленях? - Вроде того, - кивнул бармен. - Это интерфейс, а сам проектор - вон там. - Он ткнул большим пальцем через плечо. - Над знаком НЭК. Чуть повыше старинной, подсвеченной изнутри рекламной эмблемы чернело нечто вроде оптической кинокамеры, какими пользовались в прошлом веке. А что это такое - НЭК, пиво или что? Вся стена была увешана и оклеена такими значками; названия некоторых фирм вызывали у Райделла смутные воспоминания. Похоже, все это были рекламы древней электроники. Райделл перевел взгляд с черного угловатого прибора на толстуху в инвалидном кресле. Его охватила непонятная тоска. И нечто вроде злобы. Вроде как если потеряешь что-нибудь личное, дорогое для себя. - Даже и не знаю, чего я, собственно, ожидал, - сказал он не то чтобы бармену, а так, самому себе. - Тут кто хочешь ошибется, - понимающе кивнул бармен. Значит, кто-то сидел там, на склоне, чуть повыше дороги. Машины подстерегал. Вроде как они, школьниками еще, прятались за кустами на Джефферсон-стрит. А потом кидали под колеса проезжающих машин пустые консервные банки. Звук - ну точно как если ступичный колпак отвалится. Машины тормозили, водители вылезали на дорогу, смотрели, как и что, трясли головами. И там, в долине, было что-то вроде, какие-то ребята играли с дорогой игрушкой. - Хрен с ним, - сказал Райделл и начал высматривать Шеветту Вашингтон; запахи пива и дыма исчезли за густой вонью пота и мокрой одежды. А вот и они, девушка и двое ее приятелей, в самом углу, за маленьким круглым столиком. Тот, похожий на тень, скинул свой капюшон, явив изумленному миру голову, поросшую короткой белесой щетиной, с летучей мышью, а может - какой птицей, отсюда не разберешь, вытатуированной чуть повыше левого виска. Потому, наверное, и лысый - отпусти он волосы, так вся красота пропадет. Ручная работа, не компьютерная. Лысый - его маленькое жесткое личико было повернуто к Райделлу в профиль - молчал. Шеветта что-то объясняла второму, выглядела она безрадостно, еще секунда - и расплачется. И тут музыка изменилась, вступили барабаны, казалось, что их, барабанов этих, тысячи и миллионы, что за тонкими стенками бара выстроилась несметная армия барабанщиков, и на этот неумолчный грохот накатывались волны шипения и свиста, вроде помех в радиоприемнике, накатывались, и откатывались, и накатывались снова, а затем вступили женские голоса, только голоса эти звучали не по-человечески, а вроде каких-то птичьих криков, и все это искусственное, синтезированное, голоса улюлюкали, как сирены полицейской машины на пустынном шоссе, а барабаны, если прислушаться, также не были барабанами, а состояли из крошечных звуковых обрезков, или там осколков, и все это гремело, било по ушам и по нервам. Японка - голограмма, напомнил себе Райделл - вскинула руки, качнула бедрами, заскользила по сцене петлями и восьмерками медленного шаффла [Шаффл - танец с характерными шаркающими движениями ног.]. Не обращая внимания на барабаны, она подчиняла свои движения океаническому ритму шумовых волн, мерно накатывающихся на крохотный зал. Райделл оглянулся - глаза студнеобразной Джози были широко открыты, запястья рук, засунутых в пластиковую муфту, шевелились. Никто из посетителей бара не уделял танцу ни малейшего внимания, только они двое, Райделл и женщина в инвалидном кресле. Впрочем, Райделл и сам смотрел на голографическую японку вполглаза, его занимала сейчас совсем иная проблема: что делать дальше? Оперативное задание выглядело следующим образом: лучше всего, если ты доставишь очки и девицу, очки без девицы - чуть похуже, но тоже вполне удовлетворительно. Если очков нет - тащи хотя бы девицу. С шорохом отхлынула последняя волна электронного прибоя, японка замерла. Кое-кто из посетителей захлопал, прозвучало несколько пьяных, ободряющих выкриков. Джози изобразила нечто вроде поклона. Самое ужасное, думал Райделл, что вот эта втиснутая в инвалидное кресло женщина попросту не умеет толком танцевать свою голограмму. Вроде этого ноксвиллского слепого, который сидит с утра до вечера в парке и бренчит на старой, антикварной, считай, гитаре. Он, слепой этот самый, добыл где-то эту гитару, но играть на ней не умел, абсолютно. И сколько он там ни сидит, сколько ни мучает инструмент, ни одного аккорда так и не выучил. Неверно это как-то, вроде даже нечестно, только вот не понять: по отношению к кому нечестно? К старику-слепому, к ни в чем не повинным прохожим или к гитаре? Заметив, что за ближайшим к Шеветте столиком встают, Райделл прихватил честно заработанную бутылку, перебазировался на одно из освободившихся мест и напряг уши. Хрен там что услышишь, при таком-то шуме. Хорошо бы, конечно, встрять в их разговор, только как это сделаешь? Райделл не чувствовал себя в этой пивной белой вороной, чужеродным элементом; судя по всему, здесь сидела сейчас разношерстная публика, не посто- янные клиенты, а случайные люди, забежавшие спрятаться от дождя. Но он не понимал этого заведения, его духа, его идеи. Вот, скажем, название, "Когнитивные диссиденты" - ну с чем это, спрашивается, едят? Узнать у кого-нибудь? А что толку, сильно это тебе поможет? Тем временем разговор между Шеветтой Вашингтон и ее парнем заметно накалялся. Ее парень, это точно. Во всем поведении Шеветты, в каждом ее жесте чувствовалась Отшитая Подружка, а парень, так тот прямо из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать, насколько безразлична ему какая-то там быв... Мудрые эти рассуждения мгновенно утратили всякий смысл. Шум в зале смолк, Райделл поднял глаза и увидел на нижней ступени лестницы знакомую фигуру Орловского. Голову вурдалака из отдела убийств СФДП прикрывала нежно-оранжевая пластиковая шляпа с примятой посередке тульей и закрученными вверх полями; странные, не как у людей, половинковые очки зловеще поблескивали. Орловский расстегивал пуговицы потемневшего от влаги плаща, вокруг его ботинок быстро набегала лужа. Под плащом обнаружился знакомый уже Райделлу бронежилет; расстегнув последнюю пуговицу, рука Орловского легла на гладкую, цельнолитую из оливкового пластика рукоятку "хеклер и кох". На этот раз Райделл разобрал, что пистолет у этого красавца очень и очень приличный, плавающий затвор и все такие дела. Зато бляхи полицейской, висевшей в тот раз на нейлоно- вом шнуре, он не обнаружил, сколько ни старался. Весь бар молча вытаращился на Орловского. "Явление Христа христопродавцам", неизвестный художник, XIX век. Орловский неторопливо осмотрел зал. Полуприкрытые полуочками глаза отпускали каждому из присутствующих щедрую дозу Парализующего Взгляда. С его приходом даже музыка, монотонный техно-долбеж, похожий на взрывы бомб в резонансных камерах, зазвучала иначе, обрела новый смысл. На лице Джози, разглядывавшей русского из своего инвалидного кресла, появилось какое-то напряженное, непонятное Райделлу выражение. Заметив Шеветту Вашингтон, Орловский зашагал к ее столику. Он двигался с подчеркнутой, выматывающей нервы медлительностью, волосатые пальцы сжимали рукоятку пистолета. Райделл все больше и больше опасался, что русский возьмет вот сейчас и застрелит девушку. Все вроде бы к тому и шло - но разве может коп сделать такое? Орловский остановился перед столиком на точно выверенной дистанции - не слишком близко, чтобы выхватить оружие и перестрелять парней, если те дуром на него кинутся. "Кавалер" совсем обосрался, Райделл отметил это с непонятным для себя самого удовлетворением. Лысый замер, застыл, не живой человек, а восковая фигура. Его руки лежали на столе, в левой ладони чернел карманный телефон. Свет флюоресцентных ламп придавал лицу Орловского пепельно-серый оттенок, четко прорисовывал каждую морщинку. И хоть бы малейшая тень улыбки. Он пронзил девушку стокиловольтным глазным излучением, тронул левой рукой поля пластиковой шляпы и сказал: - Вставайте. Девушку била мелкая дрожь. Ни у кого не возникло сомнений, что Орловский имеет в виду ее, а не парней. Обосравшийся кавалер побледнел, того и гляди в обморок шлепнется, лысый продолжал изображать из себя восковую фигуру. Шеветта поднялась на дрожащих, подламывающихся ногах. Ее стул упал, негромкий стук показался Райделлу грохотом. - Выходи. Движением подбородка Орловский указал на лестницу. Волосатая лапа все так же лежала на рукоятке. Райделл судорожно напрягся. Его руки сжимали края столика. Снизу столик был густо облеплен засохшими комочками жевательной резинки. Свет в зале потух. "Джози швырнула на него свою голограмму, и это выглядело точь-в-точь как в конце "Затерянного ковчега", когда все ангелы, или кто уж там они были, вылетели клубком из сундука и бросились на фашистов" - в таких словах описал Райделл последовавшую сцену Саблетту, но разговор их состоялся позднее, через много дней. А тогда было не до сравнений, события развивались слишком быстро. Потух не только верхний свет, потухли все лампы, до последней, даже эти рекламные знаки на стене, и Райделл вскочил, ни о чем даже не думая, а так, автоматически, отшвырнул столик вместе с так и не допитой бутылкой дармового пива и бросился туда, где стояла Шеветта. В то же мгновение на стене - чуть повыше рекламы этой загадочной НЭК, только сейчас рекламы не было видно - вспыхнула ослепительная точка, и точка эта рванулась вниз, превращаясь по дороге в трехфутовый, а то и больше, шар света. Желтоватый такой шар, или, лучше сказать, цвета слоновой кости, одним словом, точно такой же, как кожа той японки, и весь в темных пятнах, фрагментах глаз и волос, и он вертелся волчком, как снятая со спутника Земля на экране телевизора в заставке прогноза погоды. И все это - вокруг головы Орловского и его плеч, и когда шар вращался, на нем мелькала то прядь ее волос, то глаз, то рот, разинутый в беззвучном крике, и все это - увеличенное. Каждый глаз становился на долю секунды огромным, во весь шар, и зубы тоже огромные, с руку длиной. Орловский вскинул руки, отмахиваясь от неожиданной напасти, как от роя мух, и это его задержало, чуть-чуть, но задержало, и он не успел выхватить пистолет. Убедившись (спасибо шару за освещение), что схватил в темноте именно Шеветту, а не Кавалера или Лысого, Райделл сгреб ее в охапку и бросился к лестнице; в Академии учили специальным приемам и захватам, чтобы задержанный шел с тобой и не рыпался, однако сейчас, в нужный момент, академическая премудрость вылетела у него из головы. Орловский орал вслед нечто совершенно непонятное - по-русски, наверное. Райделлов дядя - тот, который служил в Африке, - говорил, что любит смотреть на женские задницы, как они перекатываются на ходу, ну прямо тебе две росомахи в холщовом мешке. Сейчас, когда Райделл тащил Шеветту Вашингтон по лестнице, странное это сравнение наполнилось для него новым глубоким смыслом - и безо всякого там сексуального подтекста. Еле ребра уцелели. 22 НЕПРИЛИЧНАЯ ФАМИЛИЯ Шеветта не успела заметить, кто это ее схватил, да и какая, собственно, разница, что один бандит, что другой. Она брыкалась как бешеная, но без особого успеха - разве ж тут ударишь хорошенько, когда этот гад тащит тебя на вытянутых руках. А потом он споткнулся и чуть не упал, и они оказались снаружи, на верхнем уровне, и в руке высокого, здоровенного мужика был здоровенный пластиковый пистолет, или там автомат, очень похожий на детскую игрушку, их тоже делают такого вот грязно-зеленого цвета, который называется "защитный", и на мужике этом был такой же плащ, как на том, другом, который остался внизу, а шляпы не было, ни пластиковой, никакой - только мокрые волосы, гладко зачесанные назад, а еще кожа у него на роже была натянута неестественно туго, прямо как на барабане, чуть-чуть - и порвется. - Отпусти ее, мудила. Странный был акцент у этого мужика, вот так же точно говорил какой-то монстр в одном старом фильме ужасов. Тот, другой, который вытащил Шеветту наружу, поставил ее на землю, она не успела напрячь ноги и едва не грохнулась. - Только пошевелись, - сказал монстр с пистолетом, - и я тебя, мудилу... - Уор... - Тот, зацапавший ее, согнулся пополам и начал хрипло, натужно кашлять. - ...Бэйби, - добавил он, выпрямляясь, а затем ощупал свои ребра, болезненно сморщился и пробормотал: - Ну, мать твою, и лупишь ты ногами. Вот этот - точно американец, только не с Тихоокеанского побережья. Рукав дешевой нейлоновой куртки почти оторван, из дырки лезет какой-то белый пух. - Только пошевелись... Пластиковый ствол глядел этому, драному, прямо в лицо. - Уор-бэйби, уор-бэйби, - сказал драный, во всяком случае, звучало это именно так. - Уор-бэйби поручил мне найти ее и привести. Его машина припаркована у въезда, сразу за этими надолбами, он сидит там и ждет меня. С ней. - Аркадий... Ну вот, еще один явился. Старый знакомый. Теперь из-под его дурацкой шляпы торчал короткий тупой рог - объектив прибора ночного видения. В правой руке - какая-то круглая штука - аэрозольный, что ли, баллончик? Он махнул баллончиком в направлении лестницы и сказал что-то на непонятном языке. По-русски? - Нельзя поливать перцем в закрытом помещении, - заметил тот, американец. - Люди ж до смерти с носоглоткой будут мучиться. - Ты водила, да? - спросил Барабанная Рожа. И тут же махнул своему напарничку левой, свободной, рукой, чтобы тот спрятал баллончик, или что уж там у него было. - Мы пили кофе, а вы - чай. Шитов, так, что ли? Не хочет, чтобы я знала его фамилию, подумала Шеветта, поймав на себе опасливый взгляд Барабанной Рожи. Да не бойсь ты, бандюга, ничего я не расслышала, мне и вообще показалось, что этот парень сказал: "Шит-офф", а ведь такой фамилии просто не может быть. - Зачем ты ее утащил? - спросил Барабанная Рожа, Шит-офф. - А если б она смылась в темноте? Я что, знал, что у этого, твоего напарничка, есть ночные очки? Кроме того, Уорбэйби меня за ней и послал. А вот вас тут вроде и не должно было быть, во всяком случае, я так понял. - Отпусти! - заорала Шеветта. Тот, в шляпе, грубо заломил ей руку. И когда это только успел он зайти сзади? - Не бойся, - сказал американец. - Эти ребята из полиции. СФДП, отдел расследования убийств. Успокоил, называется. - Ну ты и мудила, - присвистнул Шит-тофф. - Копы? - переспросила Шеветта. - Ну да. Шит-офф громко, со злостью сплюнул. - Пошли, Аркадий. Пока эти говнюки из подвала... Шляпник снял прибор ночного видения и теперь нервно переминался с ноги на ногу, почти приплясывал - точь-в-точь как перед запертой кабинкой туалета. - Подождите, - сказала Шеветта. - Сэмми убили. Вы же копы, вы должны что-то сделать. Он убил Сэмми Сэла. - Какой еще Сэмми? - заинтересовался тот, с оторванным рукавом. - Мы с ним работаем! В "Объединенной"! Сэмми Дюпре. Сэмми. Он его застрелил! - Кто застрелил? - Рай-делл. Заткни хле-ба-ло. - Она говорит нам, что обладает-информацией-связанной-с-возможным-убийством, и ты говоришь мне: "Заткни хлебало"? - Да. Я говорю тебе: заткни на хрен свое долбаное хлебало. Уорбэйби. Он все объяснит. Они пошли в сторону Сан-Франциско, и Шеветта пошла тоже - а как тут не пойдешь, если руку тебе заломили. 23 БЫЛА НЕ БЫЛА Шитов чуть не силком заставил Райделла пристегнуться к Шеветте Вашингтон наручниками и наручники дал свои, "береттовские", точно такие же, как у ноксвиллской полиции. Сказал, это чтобы у них с Орловским руки были свободные, на случай если местные заметят, что девушку арестовали, и захотят ее отбить. Арестовали? А где же тогда "миранда"? ["Миранда" - знаменитая формула: "Вы имеете право молчать. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в качестве доказательства. Вы имеете право на совет адвоката". В 1966 г. некий Эрнесто Миранда, обвиняемый в похищении и изнасиловании, был, несмотря на признание, оправдан Верховным судом США, т. к. полицейские при аресте в спешке не зачитачи ему эту формулу. Потом он, правда, все равно сел - но за другое.] Да девице и не сказали даже, что вот, значит, ты теперь под арестом. Райделл твердо решил, что так прямо на суде и выложит, что не слышал никакой "миранды", хотя все время находился рядом, и давись они конем. Не было еще заботы - лжесвидетельствовать ради каких-то там раздолбаев. В Академии каждый, считай, день капали курсантам на мозги, что на полицейских ложится колоссальная ответственность и как они должны себя вести, так вот эти, прости Господи, крутые ковбои - хрестоматийный пример, как не нужно себя вести. А с другой стороны, именно ведь такими и представляют себе люди копов, именно тако- го поведения и ожидают от них, сознательно или бессознательно, и все это связано с мифологией - так объяснял один шибко умный лектор. Мифология, она страшная сила, взять, например, синдром преподобного Малкахи. Это когда кто-нибудь держит заложников в запертом помещении и копы решают, что же им такое делать. И все они видели этот фильм про патера Малкахи и начинают действовать соответственно. Ясно, говорят, понятно, нужно привести сюда священника. Нужно привести родителей этого парня. А я пойду туда без оружия и постараюсь его уговорить. Слово за слово, а потом какой-нибудь герой и вправду кладет ствол на землю и идет этого психа уговаривать, со всеми вытекающими последствиями. И все по одной-единственной причине - он забыл, что жизнь не похожа на кино, совсем не похожа. Но это - редкий случай, чаще бывает наоборот, живой коп начинает подражать крутым телевизионным копам, проходит какое-то время, и ему не нужно даже подражать, он и вправду становится таким вот ковбоем. Несмотря на все, чему его учили, несмотря на все предупреждения. А иностранцы, вроде тех же Шитова и Орловского, на них эта телевизионная хрень действует еще сильнее. Да хоть на одежду взглянуть - сразу видно, с кого они узоры пишут. Добраться бы до душа. До горячего душа, чтобы почти как кипяток. И терпеть, пока хватит сил - или пока вода в кране не кончится. Вытереться, надеть новые, совер- шенно сухие шмотки и сесть по-человечески, в своей комнате, в свое кресло. Уорбэйби наверняка заказал уже новому сотруднику номер в какой-нибудь гостинице, или сам заказал, или Фредди своему поручил. Позвонить, чтобы прислали пару клубных сэндвичей и пяток этих длинных бутылок мексиканского пива, в Лос-Анджелесе оно везде есть, так и здесь, наверное, тоже. В ведерке со льдом. Посмотреть телевизор. Включить, скажем, а там как раз "Влипших копов" показывают. Позвонить Саблетту, почесать языком, рассказать ему, какой тут бардак в этой ихней Северной Калифорнии. Саблетт не переносит яркого света и старается работать ночью, так что одно из двух - либо он сейчас в патруле, либо смотрит свои старые фильмы... - Смотри, куда идешь! Рывок за наручники чуть не опрокинул его на мостовую. - А? - пришел в себя Райделл. Они с Шеветтой огибали вертикальный стояк с разных сторон. - Прости. Шеветта хмуро промолчала. И все-таки - ну никак не смотрелась она на девицу, способную полоснуть мужика по горлу и вытащить его язык наружу сквозь не предусмотренное анатомией отверстие. Правда, вот нож... А что, собственно, нож? Ведь нельзя же каждого, у кого в кармане нож, так вот сразу считать за убийцу. Кроме ножа Шитов вытряс из нее карманный телефон и эти долбаные очки, из-за которых весь переполох. Точно такие же, как у великого сыщика, и футляр такой же. Теперь очки у него, во внутреннем кармане брони; увидев их, русские прямо кипятком в потолок от радости. И даже боялась она не так - душные волны страха, исходящие от пойманного преступника, не перепутаешь ни с чем, для этого и опыта никакого не надо. А тут скорее ужас затравленной жертвы - и это при том, что она с ходу призналась Шитову, что да, украла я эти очки. Прошлым вечером в гостинице этой самой, в "Морриси", во время пьянки. И никто ведь из русских ковбоев и слова не сказал про убийство, и вообще про мужика этого зарезанного, Блике он там или как. Подумать если, так они и ни в чем ее не обвиняли, ни в убийстве, ни в воровстве даже, - вообще ни в чем. А она говорила, что кто-то там убил какого-то Сэмми. Может, Сэмми - это и есть тот немец, зарезанный? А русские словно не слышали, и сами ничего не ответили, и Райделлу рот заткнули, и она теперь тоже молчит, ну разве что огрызнется иногда, прикрикнет, когда он начинает засыпать на ходу. Дождь закончился, ветер стих, но большого оживления на мосту не наблюдалось - да и то сказать, странно бы было, если бы сейчас, в невесть какой час ночи, все повыскакивали наружу и начали устранять причиненный непогодой ущерб. Однако кое-где зажегся свет, какие-то люди сгребали с мостовой воду и мусор. И пьяные - уж без них-то, конечно, никак. Круто уторчавшийся на "плясуне" му- жик - во всяком случае, он непрерывно разговаривал сам с собой, молотил языком со скоростью тыща слов в минуту - пристроился в хвост процессии и так и плелся следом, пока Шитов не развернулся и не прошипел, что, мол, уторчался, мудила, так и уматывай на хрен в Окленд, а то искрошу тебя к такой-то матери в капусту, и все это со стволом в руках. Мужик вылупил глаза и послушно, без спору, повернул назад, да и кто бы на его месте спорил, а Шитов оглушительно заржал. Участок моста, где час назад (или два? сколько же времени прошло?) стояла в нерешительности Шеветта Вашингтон, был освещен несколькими фонарями. Райделл споткнулся о какую-то доску, взглянул вниз и только теперь заметил на ногах девушки черные десантные ботинки, один к одному, как его собственные. И тоже небось с кевларовыми стельками. - Классная обувка, - уважительно прокомментировал он и тут же смутился. Шеветта взглянула на него, как на психа. На ее щеках блестели слезы. - Заткнись, мудила! - рявкнул шагавший рядом Шитов; ствол пистолета болезненно ткнул Райделл а в ямку между челюстной костью и правым ухом. - И чтобы больше ни слова! Райделл скосился на русского придурка, подождал, пока рука с пистолетом уберется, и только тогда кивнул: - О'кей. Весь дальнейший путь прошел в полном молчании. Райделл украдкой поглядывал на Шитова и решал в уме сложную задачу: когда начистить морду этому сучьему потроху - сразу, как расстегнут наручники, или чуть погодя? В тот момент, когда Шитов вытаскивал свою долбаную пушку из Райделлова уха, Райделл заметил через его плечо какого-то парня, заметил безо всякого интереса - ну парень себе и парень. Высокий, крепкий, длинноволосый, вылез из узкой, не шире фута, двери, и даже не дверь это, а щель какая-то, вылез и стоит моргает, то ли от яркого света, то ли от удивления. Райделл не относился как-нибудь там по-особому ни к иммигрантам, ни к черным, ни к голубым - пусть себе хоть зеленый в крапинку, был бы человек хороший. Это, к слову сказать, сильно выручило его при поступлении в Полицейскую академию - прогнали его через все ихние тесты, увидели, что не расист парень, ни вот на столько не расист, и взяли - несмотря на очень грустные отметки в школьном аттестате. Райделл и вправду не был расистом, только не из каких-нибудь там идейных соображений, а так, по житейскому смыслу. Ну на кой, спрашивается, быть расистом, если от этого никакой радости, одни заморочки? Ясно же, что люди никогда не вернутся назад, не будут жить, как жили когда-то; а даже и случись такая невероятная вещь - что бы в том хорошего? Тогда бы небось не по одной станции долбили пятидесятничный хэви-метал, а по всем, двадцать пять часов в сутки. И кто бы, спрашивается, ягарил монгольский шашлык? Да и вообще, что толку думать о такой бредятине, когда в Белом доме сидит черная баба? Однако сейчас, когда они с Шеветтой Вашингтон пробирались между бетонных надолб, взмахивая руками в идиотском общем ритме, ни дать ни взять детский сад на прогулке, черт бы побрал эти наручники, Райделл не мог не признать, что некоторые конкретные иммигранты и негры его достали. Сильно достали. И Уорбэйби с его вселенской скорбью и постной, как у телевизионного проповедника, харей. И Фредди этот самый, технический, в рот его и в ухо, консультант. Отец, царствие ему небесное, на дух не переносил таких вот типов, скользких и хитрожопых; "ублюдки сраные" - так он их называл, любимое папашино выражение. А уж Шитов и Орловский - посмотришь на них и сразу поймешь, что имел в виду дядя, который в Африке воевал, когда рассказывал про дубин, у которых голова хрящом проросла. И вот он, пожалуйста, Фредди тот драгоценный, - привалился задницей к радиатору "Патриота" и дергает башкой в такт какой-то там из наушников мелодии, а по краям его кроссовок бегут красные буковки, слова песни или там что. Этот-то под дождь не вылезал, в машине отсиделся, вон ведь, все у него сухонькое, и рубашка эта пистолетная, и необъятные портки. И начальничек его, Уорбэйбп, в стеганом этом пальто и в шляпе, нахлобученной почти на глаза. Почти на эти сраные ВС-очки. Широкий, как шкаф, только нормальный шкаф сам по себе стоит, а этот на тросточку опирается. Нос к носу с "Патриотом" стояла неприметная такая серенькая машинка размером с океанский лайнер; армированные покрышки и графитовая решетка на радиаторе прямо-таки кричали каждому любопытному: "КОПОВОЗКА". И любопытные были - несмотря на поздний (или уже ранний?) час, они стояли среди бетонных надолб, сидели на ящиках и продуктовых тележках. Дети, пара мексиканок - поварихи, наверное, судя по волосам, затянутым сетками. Крепкие, угрюмого вида мужики в грязных робах опирались на лопаты и швабры. Никто не подходил особенно близко, просто смотрели - и все, на лицах подчеркнутое безразличие, обычное поведение людей, наблюдающих за работой копов. На ттереднем пассажирском сиденье полицейского броненосца клевал носом еще один блюститель закона. Русские сомкнули строй, зажали Райделла и Шеветту в плотные клещи; Райделл чувствовал, что собравшаяся толпа их нервирует. А вот не хрен было выставлять свою машину на всеобщее обозрение. Теперь, когда Шитов шагал совсем рядом, стало слышно, как поскрипывает под его рубашкой броня. Он благоразумно припрятал пистолет и, как и подобает настоящему ков- бою, не выпускал изо рта китайскую "Мальборо". И куда же теперь? В полицейскую машину? Да нет, вроде бы к "Патриоту". Лучезарная улыбочка Фредди прямо напрашивалась на хороший удар каблуком, зато Уорбэйби глядел на приближающуюся процессию с чуть ли не большей, чем обычно, скорбью. - Снимите с меня эту хрень. Райделл сунул Уорбэйби под нос охваченное тонким стальным ободком запястье; рука Шевегты Вашингтон дернулась вверх. Стоило зрителям заметить наручники, как их безразличие словно ветром сдуло; послышался негромкий угрожающий рокот. Уорбэйби повернулся к Шитову. - Добыл? - Да. - Шитов похлопал себя по груди. - Здесь они, как миленькие. - Вот и прекрасно, - кивнул Уорбэйби. Он взглянул на Шеветту, на Райделла и наконец повернулся к Орловскому. - Сними с него наручники. Орловский взял Райделла за запястье и сунул в прорезь наручника магнитный ключ. - Садись в машину, - скомандовал Уорбэйби. - Они не читали ей "миранду", - запротестовал Райделл. - Садись в машину. Ты же у нас водитель, или забыл? - Скажите, мистер Уорбэйби, она что, арестована? Фредди мерзко хихикнул. Шеветта протянула Орловскому свое, все еще закованное, запястье, но тот уже засовывал магнитный ключ в карман. - Райделл, - печально вздохнул Уорбэйби, - садись в машину. Мы тут больше не нужны. Правая дверца серой машины распахнулась; полицейский (полицейский?), дремавший прежде на пассажирском сиденье, вышел наружу и потянулся. Черные ковбойские сапоги, длинный, угольно-черный плащ. Светлые волосы, не короткие и не длинные. От уголков рта - глубокие, словно стамеской вырубленные морщины. Бесцветные, водянистые глаза. Тонкие губы широко разошлись в улыбке, сверкнули искорки золота. - Это он. - Голос Шеветты Вашингтон срывался. - Он убил Сэмми. И тут высокий длинноволосый парень - тот самый, которого Райделл видел на мосту, только теперь он был на велосипеде - с разгона врезался в спину Шитова. Старый ржавый велосипед с крепким стальным багажником перед рулем тянул на добрую сотню фунтов, столько лее, а то и больше, весил металлолом, набитый в глубокую корзину переднего багажника, еще две сотни - сам лихой велосипедист. Шитов негромко хрюкнул и рухнул на капот "Патриота"; Фредди подпрыгнул, как ошпаренная кошка. Длинноволосый парень, похожий сейчас на взбесившегося медведя, перелетел через руль, упал на Шитова сверху и начал молотить его мордой о капот. Рука Орловского метнулась к пистолету, но в тот же момент Шеветта выхватила из ботинка отвертку и саданула его в спину. Бронежилет, конечно, не прошибла, но от удара коп качнулся. Безгильзовые боеприпасы и плавающий затвор обеспечивают невероятную скорострельность. Надсадный, душераздирающий вой, издаваемый современным оружием при автоматической стрельбе, ничуть не похож на ритмичный перестук древних пулеметов и автоматов. Первая очередь ушла в темное ночное небо; Шеветта Вашингтон повисла на правой руке Орловского. Орловский попытался повернуть ствол в ее сторону, но не сумел - вторая очередь полоснула в сторону моста. Из толпы раздались испуганные крики, люди хватали и прятали детей. У великого сыщика отвалилась челюсть, он явно не верил своим глазам. Орловский снова попытался вырвать руку из Шеветтиной хватки. Райделл стоял прямо за его спиной, и это было снова как тогда, с Кеннетом Тервп. Или - когда "Громила" выносил ворота шонбрунновской усадьбы. Он ударил Орловского ребром ботинка но голени, тот рухнул и третья очередь ушла вертикально вверх. Фредди попытался схватить Шеветту - и едва успел прикрыться драгоценным своим компьютером. Отвертка пробила тоненький чемоданчик насквозь; Фредди уронил его на землю, истошно завопил и отпрыгнул. Райделл поймал на лету расстегнутый наручник - тот самый, который висел недавно на его собственном запястье, - и дернул. Открыв правую дверцу "Патриота", он пролез на водительское место и втащил следом за собой Шеветту. Длинноволосый вес еще продолжал выяснять, что прочнее - русская голова или американский металл. Ключ. Зажигание. Райделл заметил на капоте радиотелефон и ВС-очки, вывалившиеся из кармана Шитова. Опустить стекло, схватить телефон и тускло-серый футляр, поднять стекло. Короткая очередь прошила длинноволосого, смела его на землю. Врубая задний ход, Райделл снова заметил того, золотозубого из коповозки. Золотозубый стоял, широко расставив ноги, и водил из стороны в сторону стволом. Правая рука сжимает оружие, левая сжимает запястье правой - все, как учили в Академии. Корма "Патриота" врезалась в какое-то препятствие, Шитов слетел с капота за компанию с ржавыми цепями и обрезками труб. Шеветта все еще рвалась наружу (и что же это она там забыла?), так что Райделлу приходилось придерживать ее за наручник и крутить баранку одной левой. Затем он выпустил наручник, чтобы перевести передачу с заднего хода на передний, и тут же вцепился в него снова. Следующим номером программы Райделл бросил "Патриота" на золотозубого; тот настолько увлекся стрелковыми упражнениями, что едва успел выскочить из-под колес. Шеветта оценила наконец ситуацию и захлопнула дверцу. "Патриот" проскочил в каком-то дюйме от края моста и едва не врезался в хвост огромного оранжевого мусоровоза. Последняя картина, которую Райделл увидел и боковом згркальцс, выглядела почти нереально, как обрывок горячечного бреда, а потому намертво врезалась в его память. Громада моста, похожая на затонувший, опутанный водорослями корабль, на заднем плане - предрассветное, чуть сереющее небо, на переднем - громоздкая фигура великого сыщика. Уорбэйби шагнул раз, другой и ткнул тростью в направлении удаляющегося "Патриота". Сейчас он сильно напоминал фокусника или волшебника, манипулирующего своим волшебным жезлом. Затем нечто, вылетевшее из трости, вышибло заднее стекло "Патриота"; Райделл заложил такой крутой правый вираж, что чуть не перевернул машину. - Господи... - Шеветта говорила медленно, недоуменно, словно только что проснулась и не совсем еще воспринимает окружающее. - Что это ты делаешь? Райделл не знал, что он делает, он просто делал. 24 ПЕСНЯ СТАЛЬНОЙ РЕПТИЛИИ Свет вырубился, Скиннерову комнатушку залила густая, чернильная темнота. Ямадзаки встал со стула, нашел Шеветтин спальный мешок, нащупал фонарик. Яркое белое пятно скользнуло по стенам, задержалось на кровати. Скиннер спал, укрывшись двумя одеялами и рваным спальником, из угла открытого рта сочилась тонкая струйка слюны. Ямадзаки осмотрел надкроватную полку. Маленькие стеклянные баночки со специями, банки побольше с винтами, гайками и шурупами, черный бакелитовый телефон с диском - живое напоминание о том, откуда взялось выражение "набрать номер". Разноцветные колесики клейкой ленты, мотки толстой медной проволоки, рыболовные снасти - или что-то на них похожее, Ямадзаки не очень в этом разбирался - и, наконец, свечные огарки, штук десять, стянутые черной резинкой, пересохшей и растрескавшейся. Зажигалка нашлась быстрее - она лежала на самом естественном месте, рядом с примусом. Ямадзаки оплавил самый длинный из огарков в пламени зажигалки, прилепил его к блюдцу и зажег. Узкий оранжевый язычок испуганно заметался и потух. С фонариком в левой руке Ямадзаки подошел к окну, закрыл его поплотнее, подоткнул две грязные тряпки - не очень эквивалентную замену утраченных сегментов витража. На этот раз свечка не потухла, хотя пламя и колебалось - по комнате все еще гуляли сквозняки. Ямадзаки вернулся к окну. Все огни на мосту погасли, и он исчез, растворился в темноте. Дождь лупил по стеклам в упор, почти горизонтально; крошечные капельки прорывались сквозь трещины и щели, холодили лицо. А ведь эту комнату, подумал Ямадзаки, можно превратить в первоклассную камеру- обскуру. Вынуть из витража миниатюрное центральное стеклышко, чем-нибудь закрыть остальные сегменты, и на противоположную стену спроецируется перевернутое изображение. Ямадзаки слышал, что центральная опора, удерживающая на себе середину моста, считалась когда-то одной из лучших в мире камер-обскур. Свет, проникавший в ее темную утробу через крошечное отверстие, рисовал на дальней стене исполинскую картину изнанки моста, ближайшего устоя и водных просторов. А теперь в этих мрачных казематах поселились самые нелюдимые обитатели моста; Скиннер настоятельно советовал воздержаться от какого бы то ни было с ними общения. - Это тебе не Остров Сокровищ, никаких таких Мэнсонов [Чарльз Мэне он глава небольшой сатанинской секты, зверски убившей актрису Шарон Тэйт (жену режиссера Романа Поланского) и всех собравшихся у нее гостей] там нет, но ты, Скутер, все равно к ним не лезь. Ребята как ребята, только не любят они гостей, не любят - и все тут. Ямадзаки подошел к стальному канату, разделявшему комнату пополам. Скиннерова халупа сидела па канате, небольшая его часть, выступавшая над уровнем пола, напоминала малую поправку, едва проглядывающую при компьютерном представлении поверхности, описываемой сложной математической формулой. Ямадзаки нагнулся и потрогал стальной горб, отполированный сотнями чьих-то рук. Каждый из тридцати семи тросов, составлявших канат, был сплетен из четырехсот семидесяти двух жил, каждый из тросов выдерживал - всегда, в том числе и сейчас, в этот самый момент - нагрузку в несколько миллионов фунтов. Позвоночник... нет, даже не позвоночник, а спинная струна, хорда исполинской реликтовой рептилии, чудом дожившей до нашего времени. И по ней, по этой хорде, струится информация, смутная и темная, как даль геологических эпох. Доисторическая тварь не совсем еще утратила подвижности - мост вибрировал под напором ветра, натягивался и сжимался при смене жары и холода, стальные когти его огромных лап цепко держались за материковую платформу, укрытую донным илом, за скалу, почти не пошевелившуюся даже при Малом великом землетрясении. Годзилла. Ямадзаки зябко поежился, вспомнив давние телевизионные репортажи. Он тогда был в Париже, с родителями. Теперь на развалинах Токио вырастили новый город. Да, кстати. Он подобрал с пола Скиннеров телевизор, поставил его на стол и начал рассматривать. Экран вроде бы в порядке, просто вывалился из корпуса и повис на короткой пестрой ленте кабеля. Ямадзаки приложил тускло-серый, с округлыми углами прямоугольник к пустой рамке, нажал большими пальцами, что-то щелкнуло, и экран сел на место. Только будет ли эта штука работать? Он нагнулся, высматривая нужную кнопку. Вот эта. ВКЛ. По экрану побежали красно-зеленые полосы, через секунду они исчезли, в левом нижнем углу вспыхнула эмблема NHK. - ...Наследник Харвуда Левина, создателя и единоличного владельца одной из крупнейших рекламных империй, покинул сегодня Сан-Франциско, где провел, согласно нашим конфиденциачьным источникам, несколько дней. Непропорционально длинное и все же симпатичное лицо. Тяжелый, лошадиный подбородок прячется в поднятый воротник плаща. Широкая белозубая улыбка. - Его сопровождает... - Прямо на камеру идет стройная темноволосая женщина, закутанная в нечто черное и - тут уж никаких сомнений - умопомрачительно дорогое, на коротких черных сапогах поблескивают серебряные шпоры. - ...Мария Пас, дочь падуанского кинорежиссера Карло Паса. Лицо Марии Пас известно каждому, кто хоть немного следит за светской хроникой. Все вопросы, касающиеся цели этого неожиданного визита, остались без ответа. Известное каждому - и очень несчастное, чуть ли не заплаканное - лицо исчезло, теперь по экрану ползли бронетранспортеры, снятые в инфракрасном свете. Японские миротворческие силы продвигаются к местному аэропорту какого-то богом и людьми забытого новозеланского городка. - ...Потери, вина за которые возлагается на запрещенный Фронт освобождения Саут-Айленда. Тем временем в Веллингтоне... Ямадзаки попробовал переключить канал. Несколько секунд красно-зеленого мелькания, и на экране проступил портрет Шейпли, заключенный в аккуратную рамочку. Документальная постановка Би-би-си. Лицо спокойное, серьезное, далее чуть гипнотичнос. После двух безуспешных попыток поймать что-нибудь другое Ямадзаки прибавил громкость, голоса британских актеров отодвинули в сторону все прочие звуки - и завывание ветра, и гудение тросов, и скрип фанерных стен. Он сосредоточился на хорошо известной истории, с хорошо известным - хотя и не очень хорошим - концом. Джеймс Делмор Шейпли привлек к себе внимание антиспидовой промышленности в самые первые месяцы нового тысячелетия. Тридцатилетняя проститутка мужеского пола, он был инфицирован уже двенадцать лет. В тот момент, когда доктор Ким Кутник, работавшая в Атланте, штат Джорджия, сделала свое открытие, Джеймс Шейпли отсиживал в тюрьме двухсотпятидесятидневный срок за непристойное поведение в общественном месте (его статус ВИЧ-инфицированного должен был повлечь за собой значительно более серьезные обвинения, однако судьи этого "не заметили"). Ким Кутник, работавшая на компанию "Шарман", филиал "Сибата Фармасьютикалс", просматривала медицинские карты заключенных. Ей были нужны личности вполне определенного - и экзотического - плана: ВИЧ-инфицированные не менее десяти лет, не проявившие за это время никаких болезненных симп- ТОМОВ и имеющие в крови нормальное (либо, как в случае Шейпли, повышенное) количество т-лимфоцитов. Шармановские лаборатории атаковали СПИД по многим направлениям; одно из них было связано с надеждой обнаружить и выделить мутантные штаммы вируса. Многие биологи считали, что высокая, практически стопроцентная летальность единственной известной на тот момент генетической разновидности ВИЧ противоречит законам естественного отбора. Вирус рубит сук, на котором сидит: распространяясь без помех, он не сегодня, так завтра уничтожит человечество, единственную свою питательную среду. Уничтожит самого себя. (Другие ученые столь же убежденно утверждали, что необычно долгий инкубационный период СПИДа не даст человечеству погибнуть.) Собственно говоря, идея выделить непатогенные штаммы вируса и применить их для подавления штаммов легальных была выдвинута лет на десять раньше, однако так и осталась идеей: "этические" соображения не позволяли проводить прямые эксперименты на людях. Шармановские исследователи опирались на идеологию этих старых работ: если вирус хочет жить, он не должен убивать своею "хозяина". Исследовательская группа, куда входила и доктор Кутник, намеревалась вакцинировать пациентов на стадии СПИДа сывороткой из крови ВИЧ-положительных индивидуумов - в надежде на вытеснение летального штамма безвредным. Поиски таких индивидуумов были поручены семерым вирусологам, в том числе и Ким Кутник. Она решила начать прямо с ближайшей тюрьмы. Первоначальный отбор выявил шестьдесят шесть заключенных, которые: а) были инфицированы вирусом иммунодефицита человека десять и более лет назад; и б) не имели никаких жалоб на здоровье. Одним из этих шестидесяти шести был Дж. Д. Шейпли. Действие переместилось в Рио-де-Жанейро, в патио [Патио - крытый двор.] загородного особняка. Доктор Кутник (чью роль исполняла молоденькая английская актриса) вспоминала свою первую встречу с Шейпли. - Трудно сказать, что поразило меня больше - количество т-лимфоцитов в крови Шейпли, значительно превышавшее норму, или его ответы на вопросник, из которых следовало, что Шейпли не больно-то следовал нормам "безопасного секса". Шейпли произвел на меня впечатление очень искреннего, отзывчивого и, как это ни странно, очень невинного человека. Мой вопрос об оральном сексе заставил его смутиться и покраснеть. Затем он рассмеялся и сказал... он сказал... - "Кутник" потупилась, ее щеки вспыхнули пунцовой краской. - Сказал, что "сосет - с хлюпом и досуха". Конечно же, - продолжила актриса, - в те дни все наши представления о путях распространения инфекции базировались на догадках и предположениях. Странно подумать: не было проведено ни одного прямого эксперимента по выявлению механизма передачи. Ямадзаки выключил телевизор. Федеральный закон о добровольных участниках экспериментов по борьбе со СПИДом и ходатайство доктора Кутник позволят Шейпли выйти из тюрьмы. "Безбожные и безнравственные" эксперименты шармановской группы, связанные с переливанием людям, умирающим от СПИДа, "нечистой крови", встретят яростное сопротивление со стороны христианских фундаменталистов. Эксперименты застопорятся - в тот самый момент, когда Ким Кутник получит первые обнадеживающие результаты. Состояние пациентов, имевших половые сношения с Шейпли, заметно улучшится, они явно пойдут на поправку. Взбешенная Кутник уволится с работы, увезет ничего не понимающего Шейпли в стоящую на пороге гражданской войны Бразилию, найдет щедрых спонсоров и продолжит свои исследования - там к таким вещам относятся просто и по-деловому. Все бы хорошо, не будь у этой истории такого печального конца. Лучше уж сидеть при свечке и слушать песню стальной рептилии. 25 ХОТЬ ВБРОД, ХОТЬ ВПЛАВЬ Он все говорил, что он из Теннесси и что он в гробу видал все эго говно. А она оставила уже всякие надежды дожить до завтра, так он гнал машину, а и доживешь, так что толку - все равно поймают копы или этот, который застрелил Сэмми. Она все еще не могла понять, как и что случилось, и ведь этот мужик, который вырубил краснорожего, - это же точно был Найджел. И его все тянуло куда-то направо от Брайанта, и тогда она сказала ему свернуть по Фолсом налево, ведь если эти суки и вправду висят на хвосте, так нужно выезжать на Хайт, лучшего места, чтобы затеряться среди людей, и не придумаешь, сама-то она точно намеревалась двинуть туда при первой же возможности. А "форд" был точь-в-точь такой же, как у мистера Маттьюза, директора Бивертонской колонии. И она пыталась заколоть этого типа отверткой, это подумать только, никогда бы от себя такого не ожидала. А потом сломала этому черному парню, который с такой мощной прической, его компьютер. И этот чертов браслет на левом запястье, а другая его половинка, открытая, болтается на короткой, в три звена, цепочке. Он оторвал правую руку от руля и схватился за пустой наручник. Что-то такое с ним сделал - вслепую, не отрывая глаз от улицы. Отпустил. И зачем это, интересно, он его защелкнул? - Зачем ты его защелкнул? - Для твоей же пользы. А то зацепишься за дверную ручку или еще за что... - А теперь сними. - Дай ключ - сниму. - Что же мне, так теперь и ходить? Она побренчала наручниками перед самым его носом. - Засунь в рукав. Это же "береттовские" наручники. Серьезная штука. Ему вроде как нравилось, что наконец-то нашлась тема для разговора, даже машину повел вроде как поспокойнее. Карие глаза. Не старый, лет двадцать с небольшим. Дешевая, насквозь мокрая одежда. Волосы не темные и не светлые, серединка на половинку, подстрижены слишком уж коротко, но не так коротко, чтобы было ясно, что это нарочно, из пижонства. А мышца на нижней челюсти все ходит и ходит, словно он жует резинку, только он ничего не жует. - Куда мы едем? - А я-то откуда знаю? - Он прибавил газа. - Это же ты сказала "налево". - Кто ты такой? - Райделл. - Его глаза на мгновение оторвались от дороги, скользнули по Шеветте. - Берри Райделл. - Барри? - Берри [Берри (англ.) - ягода.]. Вроде малины. Или волчьей ягоды. Кой хрен, это же большая улица, фонари и все такое... - Направо. - И куда же я должен... - Направо! - О'кей. - Он крутанул руль. - И куда ж это мы? - На Хайт-стрит. Ночью там много народа, а копы и носа не суют. - И бросим там машину? - Отвернись на две секунды, и от нее останутся одни воспоминания. - Банкоматы в этих краях водятся? - А то. - Ну да, вот он и есть. На поребрике "Патриот" сильно тряхнуло, из рамы заднего окна посыпались осколки пуленепробиваемого стекла. Кто же это его выбил? - удивилась Шеветта. И когда? Я же все время здесь была... Он выудил из насквозь мокрого бумажника кредитную карточку, затем - вторую, третью. - Без денег нам никак, придется попробовать. А если ты хочешь выскочить из машины и сделать ноги, так за ради бога. - Он пожал плечами. - Никто тебя не держит. А потом он вытащил из кармана куртки очки, те самые. И телефон. Как только в "Диссидентах" потух свет, она внаглую выхватила этот телефон прямо из пальцев Коудса. Ведь Лоуэлл, он всегда говорил, что в неприятности лучше не попадать, а если уж попал, нужно иметь под рукой телефон, без чего другого можно и обойтись, только не без телефона. А этот, бритоголовый, перетопчется как-нибудь. Ну а этот, бзикнутый, который машину гнал, кинул ей на колени и засранцевы очки, и телефон и буркнул: - Забирай свою хурду-мурду. А потом он хлопнул дверцей машины, подошел к банкомату и начал совать в него карточки. Банкомат чуть подумал и вылез из бронированной будки, осторожно и вроде как стеснительно, они всегда так делают, и камеры тоже высунулись - следить, чтобы клиент ничего такого не выкинул. А он стоял, прищелкивая пальцами правой руки, и рот такой, будто свистит он, но свиста никакого не было. Шеветта взглянула на футляр с очками и телефон и еще раз удивилась, чего она сидит здесь, он же, считай, хороший дал совет - делай, говорит, отсюда ноги. В конце концов он вернулся, пересчитывая на ходу толстую пачку денег, сунул деньги в передний карман джинсов, плюхнулся на водительское место, захлопнул дверцу и швырнул - окно с его стороны было открыто - одну из карточек под ноги банкомату, который задом, словно рак, втягивался в свою скорлупу. - Ума не приложу, как это они сумели с такой скоростью аннулировать эту штуку, и добро бы у Фредди был компьютер, так ты же ему его раздолбала. Чуть помедлив, он отправил следом за первой карточкой и вторую. И третью. Лексановый щит банкомата с грохотом опустился, карточки остались снаружи, лежат на мостовой в свете галогенных прожекторов и на каждой поблескивает крошечная голограмма. - Так их же кто-нибудь подберет, - удивилась Шеветта. - На что я и надеюсь, - ухмыльнулся этот. - Подберет и уедет с ними куда подальше. Лучше всего - на Марс. А потом он врубил передачу, "форд" подпрыгнул и выскочил на улицу задом, чуть не столкнувшись с какой-то другой машиной, и тут сразу визг тормозов и длинный отчаянный вой сигнала, и машина обогнула их в каком-то дюйме, и водитель ее тоже, наверное, кричал, потому что рот его превратился в большое черное "О", только крика не было слышно, и та часть Шеветты, которая все еще оставалась курьером, была в полном восторге - ведь сколько раз эти гады подрезали ее, просто не сосчитать. - Вот же мать, - сказал этот и начал дергать рычаг передач, и дергал, пока не нашел ту, что нужно, и тогда они поехали нормально. Наручник болезненно натирал воспаленное место, где висела когда-то эта красная гадюка. - Ты коп? - спросила Шеветта. - Нет. - Охранник? Вроде как эти, гостиничные? - Ага. - Ну и что ты намерен делать? Парень этот, охранник там или кто он, молчал. По его лицу мелькал свет уличных фонарей и вывесок. - Вляпался в говно, так надо выбираться. Хоть вброд, хоть вплавь. 26 "ЦВЕТНЫЕ ЛЮДИ" Райделл свернул в переулок, заглушил мотор и вылез из машины. И прибалдел. Однорукий, одноногий человек катился на роликовой доске. Инвалид лежал на ней животом и отталкивался от мостовой странными, вихля- ющими взмахами двух сохранившихся конечностей. Как недорезанная в лаборатории лягушка. Правая рука и левая нога (ступни на ноге не было) позволяли ему сохранять хоть какую-то симметрию движений. Серое, землистое лицо словно впитало цвет грязного бетона. Райделл и под страхом смерти не сумел бы ответить, к какой из человеческих рас принадлежит этот кошмарный персонаж. Все его тело было затянуто в черный резиновый чехол, сшитый, по всей видимости, из автомобильных камер, шевелюра (или лысина?) пряталась под черной вязаной шапочкой. Человек катился прямо по не успевшим еще высохнуть лужам; проезжая мимо Райделла, он взглянул вверх и сказал: - Хочешь со мной поговорить? Хочешь со мной поговорить, так заткни на хрен хлебало... Сзади и чуть справа что-то негромко звякнуло. То ли наручники, то ли цепочки многочи