о должен делать правитель. Его визирь - хороший и мудрый человек, но его вытеснил этот молодой маг, Зафра. Ты знаешь, что он убил мага, у которого был подмастерьем? "Нет, - подумал Конан, - и я не знал, что есть что-то плохое в том, чтобы быть молодым". - В темницах замбулийского дворца, - продолжал Джелаль, - люди умирают бесцельно, беспричинно. В глазах говорящего отразилось изумление, когда Конан, внезапно оживившись, задал вопрос.- Каким образом погибла шанкийская девушка? - Ты многое знаешь, - сказал Джелаль и, когда Конан никак не отозвался, продолжил.: - Она была убита. Она жестоко уязвила гордость Актер-хана: какая женщина не пожелает взойти на ложе с человеком, облеченным властью? И, однако, он убил ее не в порыве ярости. В один из дней в темнице были убиты два шпиона из Иранистана; убиты Зафрой и Актер-ханом, которые оставались там наедине после того, как Зафра совершил некие... странные обряды над мечом. За девушкой-шанки послали, и она была приведена к ним. Не под арестом, разумеется; просто приведена к своему господину, который находился в темнице, и оставлена там. При этом были только она. Актер и Зафра. Вскоре Актер вышел - один. Зафра и девушка остались. Больше ее не видели. Никто не видел ее трупа. То, что я тебе сейчас рассказал, - это факт, Конан. В том, что я скажу дальше, мы не можем быть уверены: некоторые считают, что она была зверски убита и что это именно ее тело вызвало такой переполох в Переулке Захватчиков, где его обнаружили. Расчлененное тело молодой женщины или девушки, аккуратно упакованное в несколько свертков, - это настолько ужасающая находка, что она была чрезвычайной даже в такой дыре, как Переулок Захватчиков, - который, кстати, Балад собирается вычистить. Конан пропустил мимо ушей последнюю фразу. - Ты сказал, что ее убийство - это факт. - Да. - Откуда ты это знаешь? - Я не могу сказать тебе, Конан. То есть я не смажу тебе. - У тебя есть шпион во дворце? - У Балада, конечно же, есть. Очень и очень многие считают, что Актер-хан не годится в правители, Конан, - и видят в Зафре страшную опасность для всех нас. - Но тогда почему Балад? Устраивайте заговоры, ибо это происходит везде, и нет правителя, который не убивал бы и у которого не было бы темниц. Убейте Актера и посадите на трон его сына Джунгира. Дайте ему надежных советников - возможно, даже Балада. - Джунгир - всего лишь мальчик, Конан, но он будет знать, что случилось с его отцом, и в конце концов, достигнув зрелости и укрепив свою власть, он будет искать мести. Балад - сильный человек, отпрыск старой и благородной семьи - и либерал. К тому же, он осознает судьбу Замбулы. Мы не можем оставаться просто так, задыхаясь и загнивая под властью "правителя", который не делает ничего, кроме как напивается каждый вечер до потери сознания. Через некоторое время киммериец понял, что на этот раз Джелаль не собирается продолжать, пока он, Конан, не заговорит. Он заговорил. - Я слышал твои слова, Джелаль. Они были интересными. Я сомневаюсь, чтобы в них было что-то новое: всегда существовали плохие правители и те, кто устраивает против них заговоры. Даже при хороших правителях - я слышал, такие бывают, - существуют люди, которые устраивают против них заговоры. Я не расскажу об этой встрече Актер-хану или кому бы то ни было еще. Помни, что я не замбулиец и не собираюсь оставаться здесь. Дела Замбулы меня мало касаются. - Ты мог бы нам пригодиться, Конан. - Без сомнения. Как я мог бы пригодиться и Актер-хану. Испарана д его капитан Иабиз думают, что он вполне может предложить мне какую-нибудь должность, соответствующую моим занятиям, - должность воина. - Тех, кто служит Актер-хану, редко .уважают и никогда не любят, Конан. Ты - человек отважный и молодой, у тебя нет состояния. Если бы Балад стал правителем Замбулы, ты, несомненно, получил бы командование. - В моем возрасте? Джелаль вздернул подбородок. - А сколько тебе лет? - Неважно. Это интересно, Джелаль. Однако пока что я получил свою награду и пользуюсь благосклонностью Актер-хана. В Киммерии люди говорят, что зимой, когда у тебя пустой желудок и ты убил хорошего лося, не следует тосковать по пряностям и вину. Джелаль, словно припомнив, повернулся, чтобы налить вина. Жестом предложив выпить Конану, он осушил свой кубок, глядя поверх его края на чужестранца. - В Замбуле люди говорят, что человек, который стремится к чему-то, но не предпринимает никаких действий, - это непогребенный труп. Конан пожал плечами. - Конан, - Актер-хан падет. Балад будет править. Туран примет его, ибо королю-императору нужен только сильный человек на здешнем троне и та дань, которую Замбула посылает в Аграпур. У нас в Аграпуре есть друзья... - Агенты? - Назовем их друзьями. Мы считаем, что те, кто противостоит Актеру, - друзья Балада. Те, кто помогает ему, могут рассчитывать на его благосклонность. Ему нужны сильные, отважные люди. - Чтобы сражаться. Твой Балад собирается залить Замбулу кровью? - Вряд ли. Никто в Замбуле не станет сражаться за Актер-хана! Может быть, придется вести бой за дворец, - ровным голосом ответил Джелаль. - Я имею в виду его собственную охрану - Шипов Хана. Конан кивнул. - Я не сказал "нет", Джелаль. Я сказал, что ты не убедил меня в том, что мне следует соединить свою судьбу с Баладом. Для меня это только имя. Я не знаю его и почти ничего не знаю о нем. - Ты можешь встретиться с Баладом, Конан. Мы считаем, что те, кто знает о нем и не вместе с ним, - против него. Желудок Конана сжался, его губы - тоже. Это был уже второй раз, что он слышал подобные слова, а в некотором смысле он слышал их трижды. В них была скрыта угроза. "Присоединяйся к нам, или мы будем считать, что ты против нас, и тебе придется поплатиться за это, когда мы добьемся своего". У него было чувство, что подобные слова очень употребительны во всем мире и что он еще услышит их снова, прежде чем умрет. Размышляя над ответом - и не выпуская из виду правую руку Джелаля, потому что тот был заговорщиком и человеком крупного сложения, которое скрадывалось этой коричневато-желтой мантией, и потому что заговорщики очень хитры, и потому что Джелаль держал кубок с вином в левой руке, - он услышал звук, который не был словами. Кто-то поднимался по лестнице за дверью и не беспокоился о том, чтобы идти украдкой. Потом два голоса обменялись возбужденными словами у самой двери. Конан увидел, как лицо Джелаля изменилось, как его рука потянулась за правое бедро, где был спрятан от посторонних глаз кинжал. Конан сделал несколько шагов влево и только потом повернулся; таким образом он занял положение, из которого мог видеть и Джелаля, и дверь. Джелаль, несмотря на свои опасения, которые, без сомнения, заставили его сердце биться чаще, заметил этот маневр искусного бойца. Дверь распахнулась внутрь от сильного удара; Конан и Джелаль выхватили оружие; вошел проводник, один. - Не менее двадцати стражников из дворца только что покинули "Королевский Туран". Они искали тебя, Конан, и Испарану. В эту минуту они как раз уводят ее. Конан уставился на него; по лицу киммерийца было заметно, что он искренне удивлен и потрясен. Все еще сжимая в руке обнаженный меч, он рывком повернулся к окну и выглянул в него. Немного дальше по другой стороне темной улицы из открытой двери "Королевского Турана" лился наружу свет. На ступенях таверны стояли небольшой группой завсегдатаи и глазели в противоположный конец улицы. Конан не мог видеть, на что они смотрят. "Наблюдают за тем, как ее уводят", - подумал он, страшно помрачнев. Он и не мог бы ничего увидеть, потому что угол обзора не позволил бы ему этого, даже если бы он распорол пленку выскобленных свиных внутренностей, затягивающую прорезь окна. Он повернулся, и двое замбулийцев увидели, как юношеское лицо может стать безобразным и зловещим, а глаза - превратиться из кусочков неба в осколки льда. - Измена, - прорычал он, и по двум спинам пробежали мурашки; причиной было не само слово, а то, как по-звериному прозвучал голос северянина. - Этот вероломный боров... я покажу ему, что он мо... Двадцать. Ты сказал, двадцать человек. - Да. Стражники в доспехах. Лучшие воины Актер-хана. Шипы. Конан все еще, казалось, был в нерешительности, словно в любую минуту мог выбежать на улицу и попытаться отбить Испарану у ее охранников. Меч, торчащий из кулака, превращал его руку в инструмент убийства длиной почти в шесть футов. - Конан, - спокойно сказал Джелаль, который уже спрятал в ножны свой длинный клинообразный кинжал. - Возможно, ты один стоишь пятерых. Я слышал кое-что о тебе и о твоей доблести, и ты, конечно же, крупнее любого человека в Замбуле. Но ты не сможешь справиться с двадцатью. Они только убьют тебя - или ранят, и потом у них в руках окажешься и ты, и твоя женщина, - а не одна она, как сейчас. Пока ты жив и свободен, у нее есть надежда. И у тебя... у тебя есть друзья в Замбуле, Конан. Эти слова вызвали вопросительный взгляд ледяных голубых глаз из-под нависших черных бровей. - У тех, у кого есть причины быть врагами Актер-хана, - сказал ему Джелаль, - есть и причины быть друзьями между собой. Конан моргнул, и его взгляд застыл, словно на него снизошло откровение. Он только что услышал перефразированные прежние слова Джелаля, и однако, насколько же лучше они звучали в такой формулировке! Угроза исчезла, и теперь в них было лишь успокаивающее обещание! Едва двигая застывшими губами над стиснутыми зубами, он сказал: - Я бы хотел встретиться с Баладом. И протянул руку к вину. 17. КОНАН-ВОР Дай ему плащ, - сказал Джелаль. - Бывший проводник тут же начал стаскивать с себя это длинное коричневато-серое одеяние, и Конан осознал, что они хорошо все спланировали. Без сомнения, они не могли знать, что солдаты придут за ним и Испараной; они лишь надеялись, что этой ночью им удастся возбудить его интерес к себе. Да, и они спланировали все даже еще лучше. - Турт! - позвал Джелаль. В открытую дверь вошел третий человек; дозорный, понял Конан. Под крупным носом Турта кустились черные усы, свисающие ниже уголков рта. Приближаясь к Конану, он поднес руку к этим усам - и, дернув лицом, сорвал их. - На чем они держались? - спросил киммериец, которому Турт протянул усы; как он увидел, это были действительно волосы, и они казались человеческими - недостаточно грубыми для того, чтобы быть вырванными из гривы или хвоста лошади. - На том самом воске, который будет удерживать их под твоим носом, Конан, - сказал Джелаль. - Когда на тебе будут усы и плащ, а синеву твоих глаз скроет уличная темнота, тебя никто не узнает. Ты можешь побиться об заклад, что люди Актера будут искать тебя, вооруженные твоим описанием. Ну-ка, позволь мне. Конан застыл в неподвижности, чувствуя себя не совсем в своей тарелке, а Джелаль примерился и осторожно прижал усы к нужному месту. Конан дернул носом и, забрав у бывшего проводника плащ, накинул его на себя. Его действия были вызваны возбуждением, хлынувшим в кровь адреналином; теперь он припомнил: - Моя комната! Мои вещи! Худощавый человек, на котором теперь не было плаща, покачал головой. - Несколько людей хана остались в таверне, готовые к бою. Они искали тебя в твоей комнате в таверне. Они будут ждать твоего возвращения - не на виду. Конан выругался. Сузив глаза и продолжая бормотать проклятия, отчего его усы подергивались, он вернулся к узкому окну и задумчиво посмотрел на "Королевский Туран" по другую сторону улицы и на здания с обеих сторон от таверны. - Как далеко нужно идти, чтобы попасть к Баладу? - спросил он, не оборачиваясь. - Неблизко, - ответил Джелаль. - Прекрати изображать передо мной невразумительного оракула! Я хочу знать, как далеко! - Порядочный путь. И еще мы предложим тебе гостеприимство здесь. Тебе теперь нужно какое-то пристанище, Конан. Конан отвернулся от окна. Замбулийцы на краткий миг увидели этот страшный звериный оскал, который заставил бы ребенка с криком броситься к своей матери. - Тогда в путь. У меня на этот вечер есть кое-какие другие планы! Тем не менее Джелаль вышел первым; несколько минут спустя двое других повели вслед за ним теряющего терпение киммерийца. Даже ночью и в этом чужом для него городе Конан старательно замечал путь, по которому они шли; его едва ли цивилизованные инстинкты брали верх. "Собаки!" - думал он, сжимая зубы. Они водили его кругами, и он понял, что они пытаются преднамеренно скрыть от него путь и расстояние до дома Джелаля. Дважды они задавали ему вопросы, но он был так же хитер, как и они: он так и не сказал им, какими были его "планы на этот вечер". Водяные часы вполне могли заполниться один раз, прежде чем они покинули район стоящих вплотную друг к другу зданий и начали подниматься на Холм Одинокого Быка среди вилл замбулийских богачей. Проводники вели Конана мимо растянувшихся по склонам холма поместий, и он видел там охранников и фонари. Лаяли собаки, слышались оклики дозорных и ответы. Они шли дальше вверх по склону холма, мимо дерева, на котором висело объявление, приколотое арбалетной стрелой: оно гласило, что всех проходящих будут считать ворами. Они прошли мимо него, и поднялись еще выше, и остановились между двумя высокими каменными столбами. Джелаль договорился с ними о пароле, и теперь Турт произнес его: - Свободная Испарана! Ему ответил свист; троица зашагала вперед. Из горшков, поставленных на плоские верхушки вкопанных в землю толстых столбов, вырывались языки пламени и поднимался к небу маслянистый дым. Конана и его проводников окликнули снова, и на этот раз дозорные вышли им навстречу. Огни плясали в ночи. У этих людей были арбалеты. Их облаченный в доспехи командир кивнул, узнав спутников Конана, и внимательно изучил голову и лицо, поднимающиеся над плащом, который едва ли был на Конане таким же длинным и полностью окутывающим, как на посыльном Джелаля. - Ну и большой же он, - сказал одетый в шлем и стальные латы начальник охраны. - А еще, - негромко отозвался Конан, - он не любит, когда о нем говорят так, как будто его тут нет. Стражник, по-видимому, посчитал за лучшее не отвечать или проглотил язык от неожиданности. Они вошли в украшенную портиком виллу с огромной, толстой, обитой железом дверью. - Повар оставил тебе хорошего мяса, Джелаль, - сказал начальник охраны поместья. - О, прекрасно. Я с полудня ничего не ел, - это произнес человек, который выступал в роли посыльного и проводника. - Джелаль? - требовательным тоном повторил киммериец. - Ты тоже Джелаль? - Только я, - улыбаясь, ответил худощавый проводник. - Тогда кто же... - Я Балад, Конан. При звуках этого голоса Конан обернулся и оказался лицом к лицу с человеком, который при первой встрече назвался Джелалем. Конечно же, он пришел сюда прямой дорогой и поэтому оказался здесь задолго до них; одежду он не сменил. - Прости. Заговорщики бывают вынуждены лгать, ты же понимаешь. - Черт! - сказал киммериец, сердито сбрасывая плащ настоящего Джелаля на сверкающий мраморный пол. - Если бы ты сказал мне это больше часа назад вместо того, чтобы играть со мной в игры и кружить, как змея, по половине Замбулы, мы оба могли бы избавить себя от многих хлопот! - Я - человек меченый, - сказал Джелаль-Балад, - и эти игры и змеиное кружение так же необходимы, как охрана снаружи и слова пароля. Ты заметил дорогу, по которой тебя вели, не так ли? - Я понял, когда сделал три поворота в сторону левой руки, вскоре за которыми последовали еще четыре в правую сторону. Балад улыбнулся - глава заговора против замбулийского трона. - Ты действительно опасный человек, Конан из Киммерии. Мы сожалеем, что причинили тебе беспокойство. Но каким образом то, что мы привели тебя прямо сюда, могло избавить меня от хлопот? Нашим намерением было обеспечить мою безопасность - нашу безопасность. - А теперь нам придется проделать весь обратный путь в город за ключом к твоему успеху, Балад, - за человеком по имени Хаджимен. - Хаджимен? Шанки? Мы, естественно, прощупали его, когда обдумывали, как подойти к тебе... - И мне будет нужно, либо чтобы меня отвели, - продолжил Конан так, словно Балад не произнес ни слова, - либо самому найти дорогу обратно в "Королевский Туран". - "Королевский Туран"! Ты что, не понимаешь, что ты не можешь возвратиться туда? Солдаты Актер-хана ждут тебя! - Я не останусь там надолго, - сказал Конан! Киммериец не отрывал взгляда от своего рослого собеседника. - Балад, я возвращаюсь. И я должен быть один. Не пытайся помешать мне. Балад долго смотрел на своего предположительного нового рекрута, гиганта-чужестранца, который отвечал ему мрачным, свирепым взглядом самых, без сомнения, странных глаз во всей Замбуле. - Конан - почему? Фальшивые усы киммерийца дернулись в слабейшем подражании улыбке. - Ты знаешь о моем умении обращаться с оружием, - сказал он. - Я хорошо владею и еще одним ремеслом. * * * Длинный серо-коричневый плащ образовывал бесформенную кучу у подножия стены здания, соседнего с Королевской Таверной Турана. Под плащом лежала пара башмаков гигантского размера. А по почти плоской крыше этого здания, низко пригибаясь, шел босой человек. Его меч был привязан к спине; рукоять была надежно закреплена ремешком, пропущенным в кольцо у отверстия ножен. Человек был очень большим. На вершине пологого ската крыши он приостановился, чтобы обмотать вокруг пояса веревку, с немощью которой поднялся наверх, а потом задумчиво посмотрел на крышу таверны, отделенную от него расстоянием в пять футов. Она была плоской и находилась примерно на том же уровне, что и гребень, на котором он стоял. Свет опускающейся к горизонту луны блеснул на его зубах; его улыбка была волчьей. Закрепив веревку вокруг пояса, он спустился обратно к краю крыши, пригибаясь, словно в низком поклоне. Здесь он остановился и выпрямился, а потом снова присел с плавной гибкостью крадущейся кошки; мышцы его икр вздулись. Затем, несмотря на свой громадный рост, необычайно широкие плечи и массивное сложение, он легко пробежал вверх по крыше и оттолкнулся от ее гребня. Он не засучил ногами в воздухе, а лишь слегка подтянул их кверху, пролетая через пустоту на крышу близлежащего здания. Когда он приземлился, обе ноги сложились пополам, так что его голые пятки ударились о ягодицы. Глухой шлепок от его приземления был неправдоподобно тихим для человека его сложения. На крыше "Королевского Турана" не оказалось ничего, к чему можно было бы привязать веревку. Человек знал, какое окно ему было нужно; единственным способом, какой он смог придумать, чтобы дотянуться до него и до его верхнего наличника, было повиснуть на краю крыши спиной к стене и удерживаться коленями. Он сделал это. Вот так через несколько часов после полуночи Конан попал в свою собственную комнату в "Королевском Туране". В ней было темно и пусто, как и должно было быть. Он отвязал меч, пристегнул его к поясу и ослабил ремешок, удерживающий рукоять. Затем он привязал свою веревку к одной из балок и вытравливал ее в окно, пока она почти не коснулась земли. Затем на ощупь нашел свою длинную, позвякивающую кольчугу. Меч он отстегнул, но прислонил его к стене так, что мог во мгновение ока схватиться за рукоять. Не обращая внимания на темную, слишком узкую тунику, которую ему одолжил Балад, он, извиваясь, влез в кольчугу и снова пристегнул меч. Превосходного качества плащ, подарок Актер-хана, лежал там, где Конан его оставил, - сложенный на чрезвычайно удобной кровати. Киммериец развернул его и начал собирать свои сокровища: монеты и золотой кубок, который скатился с плаща и с кровати и со звоном ударился об пол. - Черт! Не заботясь больше об осторожности, Конан присел на корточки, схватил кубок и бросил его к вещам, разложенным на плаще, который он затем быстро связал в узел. Когда он повернулся с ним к окну, дверь, ведущая в переднюю, отворилась, и в темноте ярко вспыхнул желтый мерцающий свет факела. К тому времени, как головня и одна нога несущего ее человека оказались в комнате, меч Конана уже был в его руке. - Кто здесь? Человек вошел - это был солдат в шлеме. Он прищурился, вглядываясь в темноту, и высоко поднял свой факел. Его желтый свет превратил его лицо в странную, жуткую маску - и обнаружил Конана. Киммериец стоял, слегка согнув ноги и пригнувшись, с самодельным мешком в левой руке и мечом в правой, с непокрытой головой, и, хоть и вооруженный, с ничем не защищенными руками. Его неподвижный взгляд был ужасающе злобным. - Ха! Вор, да? Я тебя по... Это этот Конан! - Горлодер, - прорычал Конан и прыгнул; его меч взлетел по дуге вверх. Снаружи, в коридоре, послышались другие голоса, и чьи-то ноги тяжело затопали вверх по ступенькам. Еще несколько солдат показались в дверном проеме. Первый споткнулся о своего павшего товарища, злой рок которого заставил его обнаружить киммерийца и закричать, не успев еще вынести руку с мечом из-за двери, которая открывалась в комнату. Второй и третий солдаты с живостью отскочили с пути ревущего огненного шара, который полетел в них, истекая струями пламени, со свистом пронесся сквозь дверь и врезался в противоположную стену коридора. Оба солдата, а теперь и третий, снова торопливо разбежались, когда огненный шар запрыгал по полу, угрожая обжечь им ноги. Один из них подхватил его: это был факел, ранее принадлежавший солдату, стоявшему на посту у двери комнаты чужестранца. Стражник поднял его над головой и повел своих товарищей за собой в комнату. Первый солдат, не издавая ни малейшего стона, лежал в луже собственной крови, второй стоял у окна, выглядывая наружу и вниз. Туго натянутая веревка шла от балки за его спиной мимо его плеча и уходила через подоконник. Солдат обернулся. - Он вылез в окно! Один из его товарищей оказался достаточно смышленым, чтобы рубануть мечом по веревке, но та только прогнулась: она уже повисла свободно. - Я возьму его, - сказал стоящий у окна и высунулся наружу. - Нет' Закум, подожди! Я перерубил... Но Закум уже героически выскользнул за окно, сжимая руками веревку, подрубленную клинком его товарища. Когда обутые в сапоги ноги Закума столкнулись со стеной здания, ослабевшая веревка не выдержала. Она лопнула и вылетела в окно, как нападающая змея. Вслед за криком Закума последовал звук удара его тела о плотно утоптанную землю переулка. - Дьяволы Ханумана! - с этими словами еще один солдат выглянул наружу и вниз. Закум дергался и извивался на земле, держась обеими руками за ногу. - Моя нога, моя нога... - Эта безмозглая задница! Он сломал себе ногу! Быстрее отсюда и вниз по ступенькам, парни! Если мы позволим этому чужестранцу ускользнуть, то наверняка пострадает нечто худшее, чем наши ноги, - он нужен хану! Они бросились вон из комнаты, пронеслись вниз по ступенькам с грохотом, напоминающим раскаты летней грозы, и через главный зал выбежали наружу. Не увидев никаких следов Конана, они разделились и стали искать его по всем окрестным улицам. Полчаса спустя недовольный солдат приближался к двери по противоположной стороне улицы и чуть дальше от таверны, возвращаясь назад без преследуемой жертвы. Из мрака прихожей за дверным проемом внезапно появилось видение. Солдат, чуть было не вскрикнув, выхватил меч, прежде чем понял, что это человек; высокий согнутый пополам горбун в тусклом плаще серо-коричневого цвета и с драным куском тряпки на голове вместо каффии. Большая дрожащая рука вынырнула из-под плаща. - Монетку, капитан? - Проклятье, я не капитан, и ты об этом знаешь! Иди хныкай где-нибудь в другом месте, чертов попрошайка! Солдат пригнулся, чтобы вглядеться в лицо горбуна, на которое падала густая тень от "каффии". - Черные дьяволы Сета! И попроси кого-нибудь подровнять тебе эти смехотворные усы, приятель! Солдат вернулся в "Королевский Туран" с пустыми руками. Конан - на спине которого под плащом Джелаля был спрятан мешок, а голову покрывала полоса ткани, оторванная от туники, подаренной Баладом, - ухмыляясь, пошел своей дорогой. Солдату повезло, что он медленно соображал и был тугодумом; другая рука Конана под плащом Джелаля сжимала рукоять вынутого из ножен кинжала. Сгорбившись, Конан направился к Холму Одинокого Быка. 18. КЛЮЧ К ЗАМБУЛЕ У Балада была поддержка. У Балада была организация и были последователи; Балад чувствовал себя готовым ("Я и народ Замбулы!", как он выражался) выступить против Актер-хана. Ему нужен был только ключ: происшествие или хитрость, которая еще не пришла ему в голову или не подвернулась под руку. Большой отряд солдат был размещен в бараках в восточной части Замбулы. Широкая мощеная дорога обеспечивала быстрый проезд через город ко дворцу. Там, в самом королевском доме и в прилегающих к нему бараках, похожих на таверны, были расквартированы еще две сотни солдат. Некоторые называли их избранными; официально они именовались Хан-Хилайим, или Шипы Хана. Предполагалось, что они должны оставаться верными Актеру, невзирая на оскорбления с его стороны или на настроения некоторых или даже большинства людей. У Шипов была хорошая плата, хорошие квартиры и хорошая еда. Их в достаточном количестве снабжали солью, превосходным пивом и женским обществом. Любой дворец - это твердыня, легко обороняемый дом правителя и последнее пристанище и крепость для его народа; дворец Замбулы не был исключением. Две сотни избранных могли выдержать долгую осаду значительно превосходящих сил противника. К тому же конные подкрепления из бараков, находящихся по другую сторону города, могли подняться по тревоге, вооружиться, оседлать лошадей и прибыть на место действия в течение часа; это время от времени подтверждалось учебными тревогами и построениями. Таким образом хан готовился к атакам из-за стен города - и принимал меры предосторожности против восстаний, от которых не застрахован ни один правитель. Хотя шпионы во дворце могли и открыли бы двери войскам Балада, им, как и нападающим, пришлось бы пройти мимо Шипов. Поэтому Баладу, не имеющему армии или внешних союзников и магии под стать той, которой обладал ханский волшебник, - Баладу нужна была хитрость или случай, который он называл Ключом. Нужно было нечто, что отвлекло бы отряд, расквартированный в бараках, армию - и, возможно, оттянуло бы из дворца некоторых из Хан-Хилайим. Голубоглазый чужестранец с далекого севера понял, что он сможет дать Баладу такой ключ. Конан никогда не присоединился бы к Баладу. Замбула вряд ли была его городом, и эти люди вряд ли были его народом. У него не было намерений помогать или мешать их действиям. Эти люди не имели никакого отношения к Конану. Если бы ему дали пост среди Шипов Актер-хана, он сохранял бы верность и, без сомнения, применил бы свой ум и мастерство против Балада и компании. Вместо этого Актер-хан пригласил его на обед, угостил вином, наградил, осыпал похвалами, выслушал его историю, а потом проявил свое вероломство по отношению к человеку, который оказал ему крайне важную услугу, который считал его другом и достаточно хорошим правителем, принимая во внимание то, что этот человек знал и предполагал о правителях вообще. Неважно, имел ли Глаз Эрлика для Актер-хана какую-то ценность или нет, но Актер-хан верил, что имел, и именно это придавало амулету ценность. Предположительно было правдой, что Глаз можно было использовать против Актера - сам факт, что амулет был украден, привел его в состояние, близкое к ужасу. - Жаль, что я сразу не отдал амулет тебе, Балад, - проворчал киммериец. - Мне тоже, Конан, - не без некоторого сожаления ответил заговорщик и вновь вернулся к практической стороне составления заговора. Неважно, что Конан все это время служил своим собственным интересам и вряд ли впутался бы во всю эту длинную цепь событий с какой-либо мыслью о том, чтобы помочь Актер-хану из Замбулы. Киммериец выбросил это из головы, заменив на праведные горечь и гнев. Он потратил много сил, чтобы сослужить службу этому вероломному и неблагодарному человеку. По сути дела, он отдал Актер-хану несколько месяцев своей жизни - полгода, если бы он отправился теперь в обратный путь к Заморе. И Испарана тоже отдала многое, пожертвовала многим. А хан, ее хан, оказался поистине вопиюще неблагодарным властелином! Теперь Испарана была его узницей где-то внутри дворца, - если она еще была жива, - а Конан оставался на свободе только благодаря случаю и Баладу. Поэтому он испытывал горечь, и гнев, и разочарование в самом себе за то, что не заподозрил ничего со стороны Актер-хана. Ему необходимо было удовлетворение - месть. Поэтому он присоединился к Баладу. И ему не понадобилось много времени, чтобы узнать о стоящих перед заговорщиками проблемах. Он поможет Баладу. И таким образом - ему не было необходимости говорить себе об этом - благородно и героически поможет народу Замбулы. Актер не был достойным правителем - если таковые вообще существовали, в чем Конан сильно сомневался; Актер, в любом случае, был даже хуже, чем многие из тех, у кого костенели мозги и размягчались задницы от долгого сидения на тронах. Вообще-то хан сам предоставил Баладу его ключ. Конан просто увидел, как его использовать. Актер совершил более чем предосудительное преступление, убив девочку-подростка, которая была подарком вождя шанки. Как оказалось, это убийство было еще и глупостью. Оно обеспечило ключ. Не кто иной, как киммериец Конан сделал так, чтобы Хаджимена из племени шанки проводили в крепость революционера Балада, с которым Конан уже договорился; Хаджимен и Конан поговорят наедине в этой комнате. Они негромко разговаривали - одетый в шаровары житель пустыни и киммериец в только что сшитой тунике из простой домотканой материи коричневого цвета. - Ты знаешь, что шанки не могут надеяться завоевать Замбулу, - сказал Конан сыну Ахимен-хана, - или даже пробить брешь в ее стенах. У шанки недостаточно сил. - Один молодой воин шанки стоит пятерых иоггитов, - Хаджимен сплюнул, - и троих замбулийцев, несмотря на все их доспехи из железных колец! Конан кивнул: - Правда. Я знаю. Этого недостаточно. Лучшие воины среди замбулийцев превышают число лучших воинов среди шанки в соотношении, гораздо большем, чем три к одному, - и, кроме того, они сидят за этими стенами. Хаджимен вздохнул, встал, походил по комнате, вернулся и опустился на подушку рядом с той, на которой сидел Конан. Киммериец решил провести разговор с шанки в манере шанки, хотя его раздражение, вызванное этим окольным способом обращения, проявлялось все более явно. Вообще-то усилия Конана в отношении этого молодого ханского сына увенчались некоторым успехом: Хаджимен уже был в состоянии время от времени обращаться к киммерийцу, говоря "ты" и "Конан". Однако не в этот раз. - Конан знает, что я знаю истинность того, что он сказал, - произнес Хаджимен, который выглядел мрачно, словно жрец на похоронах государственного масштаба. - Тем не менее, здесь идет речь о чести шанки и о гордости моего отца. Знает ли он, что было бы глупо атаковать этот город? - Суть в том, сможет ли он понять и принять, что не Замбула, а Актер и его маг убили твою сестру? Вам не нужно воевать с замбулийцами, которые не любят и не уважают своего хана. Это счеты между шанки - нет, между твоим отцом и Актером с Зафрой. - И мной, Конан! Да, я вижу это. Я знаю это. Мне лучше не рассказывать об этом отцу. Мне лучше остаться здесь и самому отомстить за свою сестру - как-нибудь, - безрадостно добавил он, - а потом одновременно сообщить шанки подробности о ее смерти и о нашей мести Хану. Конан покачал головой. - Это не лучший выход. Это смело и глупо, и мы оба знаем это. Хаджимен сердито посмотрел на человека, сидящего вместе с ним в этой комнате виллы князя Шихрана; виллы, принадлежащей теперь заговорщику Баладу, которому хотелось быть Балад-ханом. Спустя какое-то время Конан протянул руку, чтобы тепло коснуться руки шанки; гордый воин пустыни отстранился. Мысленно вздыхая при виде такого поведения, которое он считал глупым, Конан узнал кое-что о самом себе и о гордости и чести. - Ну ладно, Хаджимен. Ты знаешь, что я имею в виду. Ни ты, ни я не верим, что тебе удастся подойти к Актеру так близко, чтобы иметь возможность убить его. И даже если бы тебе это удалось - как-нибудь, как ты сказал, - ты никогда не дожил бы до того, чтобы рассказать об этом своему отцу. Тогда он лишится не только дочери, но и сына. Ты знаешь, что он сделает потом. Пойдет в атаку и погибнет. Хаджимен с подергивающимся лицом уставился на него. Потом он резко отвернулся и подошел к открытому узкому окну. - Конан мудр. Во имя Тебы - сколько тебе лет, Конан? Киммериец улыбнулся. - Достаточно много, чтобы давать советы, которые, возможно, у меня не хватило бы благоразумия принять. Хаджимен, стоя к нему спиной, фыркнул. - И что Конан хочет, чтобы мы делали? Вели себя так, словно вообще ничего не случилось? Этот человек принял мою сестру в дар от нашего отца и убил ее, словно она была воровкой или иоггиткой! Хаджимен сплюнул, продолжая демонстрировать Конану свою широкую спину в желтой рубашке. - Нет. Послушай теперь меня. Самое величайшее, что человек может сделать, это хранить все про себя, чтобы помешать своему отцу в ослеплении честью и гордостью совершить глупость, - зная все это время, что месть невозможна, но может стать возможной в один прекрасный день. Я знаю, что ни Хаджимен, ни Конан не настолько велики! Нет, Хаджимен, сын Ахимена, я обращаюсь к тебе прямо. Слушай меня внимательно. Даже солдаты Замбулы не поддерживают Актер-хана. Мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел смерть своей сестры отмщенной, Хаджимен! В то же самое время, шанки могут героически помочь замбулийцам избавиться от того недостойного существа, которое живет в их дворце. Хаджимен! Послушай! Я бы хотел, чтобы ты... я хотел бы попросить тебя, чтобы ты как можно быстрее поскакал к отцу и вернулся с отрядом воинов. Пусть они будут снаряжены для битвы, пусть под ними будут самые быстрые ваши верблюды. Они должны будут остановиться на большом расстоянии от городских стен и посылать стрелы в стены, а не поверх них в Замбулу. И все это время выкрикивать обвинения и вызов Актер-хану! Хаджимен резко повернулся, чтобы взглянуть в лицо рослому человеку с голубыми глазами. - А! - на лице воина пустыни отразились возбуждение и надежда; однако в его глазах под племенным знаком свирепого и вдвойне гордого шанки таился вопрос. - Но... такой человек не выйдет нам навстречу! - Нет, не выйдет. Он будет сидеть у себя во дворце, зная, что его солдаты вскоре отобьют эту смехотвор... эту глупую атаку. Против вас выступят солдаты из гарнизона; они будут радоваться возможности действовать и жаждать крови. И тогда шанки должны сделать нечто отважное и благородное... и трудное. Вы должны будете обратиться в бегство. - Бегство! - Хаджимен с ужасом выплюнул это слово, чуждое его природе. - Да, Хаджимен! - Конан позволил своему голосу возбужденно повыситься; ему необходимо было завербовать шанки для осуществления этого плана. - Да! Пусть они выйдут из-за стен и атакуют вас. Сражайтесь с ними, убегая. Бегите все дальше и дальше. Когда они наконец перестанут вас преследовать, а это должно случиться, остановитесь, перестройтесь и наблюдайте за ними, пока они не отойдут от вас на значительное расстояние, возвращаясь в город. Тогда бросайтесь за ними в погоню! А! И потом мы настигнем этих шакалов, и навалимся на них сзади, и перережем их на скаку! Так мы сможем изменить соотношение сил в нашу пользу. Конан тяжело вздохнул, позаботившись о том, чтобы Хаджимен это заметил. - Они не шакалы, Хаджимен, друг мой. Это молодые люди и юноши, как мы, отважные и служащие плохому хану. Нет, они повернутся и перестроятся, чтобы встретить вашу атаку. Тогда вы должны будете развернуться и снова, не замедляя бега, ускакать прочь, так, чтобы они последовали за вами. Если это будет возможно, небольшой отряд шанки должен будет подъехать к городским воротам. Это несколько нагонит страху на тех, кто будет наблюдать за вами со стен. Может быть, они вызовут подкрепление - из дворца. - Во всем этом я не вижу чести, и шанки так не поступают, Конан. Какова цена этих безобидных скачек по равнине за пределами этих стен? - А! Хаджимен, ты действительно великий человек! Ты спрашиваешь, вместо того, чтобы впадать в неистовство, - это верная примета! Ты действительно станешь преемником Ахимена, Хаджимен, и у шанки будет хороший вождь! Подумай. Шанки могут вооружить и посадить в седло... сколько? Возможно, три сотни человек, если мы включим сюда мальчиков, только что вышедших из детского возраста, и тех, для кого расцвет жизни уже далеко позади? - И сотню женщин и девушек! Наши женщины - это не слабенькие игрушки, как те, которых я видел в этом лагере, окруженном стенами! - ...в то время, как здесь расквартировано более двух тысяч солдат. Такая армия перебьет вас всех, включая девушек и женщин, а Актер в это время будет сидеть в безопасности в своем дворце, а позже прикажет уничтожить шанки всех, до единого. Таким образом, я показываю тебе. что ты должен объединиться с теми, кто одолеет Актера. Они смогут сделать это только с помощью шанки, Хаджимен! Хаджимен, сын хана, задумчиво посмотрел на него. - Конан и Балад. - Да, и другие, - энергично кивая, ответил Конан. - Я могу пробраться во дворец. Я проберусь туда. Балад может пойти в наступление, и победить, и свергнуть Актер-хана... если ханские воины будут заняты погоней за призраками в пустыне. - Призраки? Шанки! - Да! - вскричал Конан; он видел и слышал возбуждение Хаджимена и начал говорить быстрее и громче, чтобы подстегнуть это возбуждение. - И тогда Балад отзовет войска и откроет им, что шанки - союзники.. и твой народ будет пользоваться любовью в Замбуле и будет союзником ее нового правителя. - Ха! Замбулийская конница гоняется за шанкийскими призраками, пока наши друзья Конан и Балад занимают дворец! Балад завоевывает корону, и замбулийцы получают нового, лучшего правителя, - а Конан и Хаджимен добиваются мести, справедливости! Ухмылка Конана была не из тех, что делали его лицо красивым. - Да, воин. Хаджимен подошел к нему и внезапно застыл в неподвижности с каменным лицом. - А Актер-хан, если он останется в живых, должен быть выдан шанки для наказания! Конан знал, что не может давать подобного обещания, и знал также, что может попасть в беду. Он нашел слова, чтобы высказать это: - Хаджимен! Тебе следовало бы прямо сейчас скакать к шатрам твоего племени! А вместо этого... разве шанки выдали бы Актер-хана для наказания замбулийцам, если бы он совершил против тех преступление, неважно, насколько тяжкое? Подумай! Актер-хан совершил больше преступлений против своего народа, чем против твоего. Замбулийцы должны покарать его. Он принадлежит им, он один из них. У меня нет никаких сомнений в том, что он будет казнен... если останется в живых после нашей атаки. И, конечно же, союзники Балад-хана будут присутствовать при том, как Актер умрет! После долгого молчания Хаджимен кивнул. - Тебе не обязательно было говорить все это. Ты мог просто сказать "да" и попытаться убедить меня позже. - Это так. Я что, должен лгать моему другу, сыну моего друга? Не прошло и часа, а Хаджимен и его отряд уже выезжали из Замбулы. Вместе с ними, переряженный в шанки, отправился Джелаль - человек Балада. Его собственная одежда была в одном из тюков на его вьючной лошади, а шанкийская каффия скрывала лицо, которое кто-нибудь из охраны ворот мог распознать. Через несколько дней, когда шанкийские передовые отряды окажутся меньше чем в дне пути от Замбулы, Джелаль должен будет вернуться - на лошади и в своей собственной одежде - чтобы доложить Баладу. Таким образом отвлекающий маневр из пустыни будет скоординирован с настоящей атакой изнутри стен Замбулы. После отъезда Джелаля и шанки Конан провел большую часть дня, совещаясь с Баладом и с его товарищами-заговорщиками. Это было не очень-то по душе киммерийцу, который страдал недостатком терпения, свойственным как юности, так и варвару, и предпочитал поменьше заговоров и более прямой подход, выражающийся в решительных действиях. В данном же случае Хаджимен, упрямо настаивающий на том, чтобы проявить глупое благородство, заставил Конана выступить в новой для того роли более вдумчивого и умеющего убеждать человека. Тому, кто в один прекрасный день будет возглавлять группы, потом отряды, потом армии, а потом - целые народы, не было еще и восемнадцати, и он учился - и взрослел. Часть его дерзкого плана так же мало пришлась по душе Баладу, который, вместе с другими, указал киммерийцу на то, что его желание - решение, но они сказали "желание", - пробраться во дворец, там освободить Испарану и атаковать изнутри было глупым упрямством. Тот, кто подавал мудрые советы настойчивому Хаджимену и сумел переубедить его, продолжал стоять на своем и не поддавался никаким убеждениям. Так несколько ночей спустя один опытный вор, в последнее время живший в Шадизаре, и Аренджуне, и Киммерии, перелез через две стены и пробрался во дворец Актер-хана. Менее чем через два часа он был пленником того, кто стал реальным правителем Замбулы: мага Зафры. 19. "УБЕЙ ЕГО!" Он помнил пытки. Он помнил их смутно, как в тумане, словно его дурманили или околдовали. Он помнил настойчивое прикосновение острия меча к своей спине - в центре, над копчиком. Он помнил, как его заставили втиснуться между двумя вбитыми в пол столбами, отстоящими друг от друга менее чем на два фута. Острие меча продолжало касаться его спины, пока второй человек привязывал его ноги - щиколотку и бедро - к столбам, каждый из которых был толщиной с его икру. Острие меча прикасалось к его спине постоянным напоминанием, и он не шевелился, пока ему связывали запястья впереди. Кожаные ремни были завязаны множеством узлов. Нажатие в точку на его спине усилилось, заставляя его продвинуться вперед. С привязанными ногами он не мог никуда идти, он мог только сгибаться в поясе. Острие меча вызвало к жизни струйку теплой крови. Он почувствовал ее. Он перегнулся в поясе, наклоняясь вперед. Его связанные запястья были пропущены меж ду его расставленными, привязанными к столбам ногами. Он согнулся еще больше. Длинная веревка, прикрепленная к ремням, стягивающим его запястья, была перехвачена сзади и натянута вверх за его спиной. Он глухо заворчал. Веревка была привязана к железной жаровне, вмурованной в стену в семи-восьми футах позади него. Пол леденил его босые ноги - или это было раньше; он помнил, что потом этот пол стал приятно холодным. Его заставляли нагибаться все дальше вперед; мышцы на его широкой спине лопались от усилия, кровь жарким потоком приливала к голове, заставляя лицо багроветь. В глазах у него помутилось; все стало красным. Прочие узы удерживали его в одном положении. Он не мог милосердно упасть вперед, потому что крепкие веревки притягивали его щиколотки и бедра к столбам. Его рот был забит кляпом, и это оказалось очень унизительным: поскольку он вынужден был стоять, низко нагнувшись вперед, он никак не мог удержать слюну, капавшую вокруг кляпа. Он помнил, что чувствовал ненависть. Он видел все в еще более красном свете, а его голова, казалось, была налита свинцом. В висках у него стучало. В конце концов его голова налилась кровью, и его сознание провалилось. Он помнил, как просвистел бич, внезапно и резко опускаясь, чтобы стегнуть его поперек спины. Он помнил, как ловил ртом воздух, потому что удар бича заставил его задохнуться, и как пот мгновенно выступил на его лице и потек струйками по бокам из-под мышек. Это продолжалось. Бич скользнул назад, пропел в воздухе, обрушился на его тело. Черное жало бича беспощадно рвало и полосовало плоть. Он знал, что на спине вздуваются рубцы. Его глаза жгла яростная ненависть к змееподобному бичу и к тому, кто держал этот бич в руках. Его грудь - которую стягивающие его тело веревки сделали тугой, как барабан, и твердой, как у медведя, - судорожно вздымалась; его ноздри раздувались и дрожали. Бич шипел и хлестал по его телу. Он не помнил, чтобы они задавали какие-либо вопросы; они просто причиняли ему боль. Он знал, что у него вырывались стоны, и прилагал все усилия, чтобы не закричать вслух Все было мутным, туманным. Это мог быть сон. Он крепко сжал зубами губу. Было больно. Это не было сном. Он не мог сдержать конвульсивного вздрагивания своего связанного тела, раскачивания своих узких бедер, судорожного стягивания небольших валиков мышц на спине. Он был обнажен. Пот ручьями стекал по его спине, бокам, капал с лица, забрызгивая пол где-то внизу. Это была автоматическая реакция на угрозу и удары бича - неумолимый взмах и рывок, и готовность, и взмах, и резкий удар, и ужасающую тревогу, и обжигающую боль. Но он подавлял в себе даже стоны и ни разу не вскрикнул. Они вытащили кляп у него изо рта и смочили его рот водой, чтобы иметь возможность послушать его крики. Они не услышали ничего, в этом он был уверен. Ведь был? Он помнил жгучую мазь. Он помнил, или ему казалось, что он помнит, жуткий спектакль: будто бы меч, не направляемый ничьей рукой, убил его товарища по плену. Случилось ли это на самом деле? Он не был уверен. Могло ли это случиться? Слышал ли он этот тихий, мягкий голос, сказавший: "Убей его", - и в самом ли деле меч понял и повиновался? Он не мог быть уверен в этом. Он помнил, или ему казалось, что он помнит. Боль от того, что его хлестали крапивой, была слабой; начавшийся вслед за этим зуд был самой худшей из всех пыток. Он был связан и не мог почесать те места, которые жгло, как огнем. Его били по животу. Звук от удара широким ремнем был очень громким. Он помнил, что ему сказали, что завернут его в свежесодранную коровью шкуру и выставят наружу, лицом к утреннему солнцу. Он не думал, что это случилось. Он был уверен в том, что ему на голову надели шлем и пристегнули его так, что узкий кожаный ремешок впился ему в подбородок. Кто-то колотил по шлему молотком до тех пор, пока он не начал спрашивать себя, что наступит раньше: смерть или безумие. Ни то, ни другое. Он выдержал, и ему казалось, что он не закричал, хотя он впоследствии не был уверен в том, что не всхлипывал. Он бы скорее согласился, чтобы его избили или распяли на кресте. Возможно, кое-что из этого было колдовством Зафры: без сомнения, что-то было волшебством и не произошло на самом деле. И так же точно, кое-что из этого несомненно случилось. Конан впоследствии никогда не мог сказать с полной уверенностью, что было реальным, а что - нет. Он в самом деле укусил себя за губу; об этом свидетельствовал гладкий болезненный участок распухшего мяса. И у него болела голова и звенело в ушах. Он проснулся затем, несколько часов или несколько дней спустя, с этим ужасным смутным чувством неуверенности, не зная, спал ли он или был одурманен, или колдовским образом лишен ясности ума; его голова начала проясняться, и ему казалось, что он не связан. Он лежал неподвижно, пытаясь почувствовать, стянуты ли у него запястья и щиколотки, и таким образом понять, связан он или нет. Сначала он не мог быть уверен. Он лежал неподвижно, пытаясь оценить себя и свое положение. О! Он был во дворце. Его схватили. Где он? Во дворце - где? Он не мог полностью осознать это. Его мозг был вялым и неповоротливым, а тело, казалось, постарело на несколько лет. Сознание вернулось к нему и разрослось в нем, словно пламя, медленно разгорающееся в комнате, где чувствуется лишь ничтожно слабое движение воздуха. В мозгу у него начало все больше и больше проясняться, словно его осветила эта тонкая, отважная свеча. Он знал, что очень ослаб, но почувствовал, как возрастают его силы - или, по меньшей мере, исчезает слабость. Конан открыл глаза. Он лежал наполовину на ковре и наполовину на вымощенном плитами полу - серое и бледно-красное с тонкими прожилками белого и черного. Красивый пол из уложенных в шахматном порядке мраморных плиток. Он увидел стол и предмет на нем... он вспомнил Зеленую Комнату, логово Хисарр Зула, бывшего колдуном сначала в Заморе, затем в Аренджуне, а теперь - в аду, куда отослал его Конан. Это были такие же точно вещи. Тогда это, должно быть, комната Зафры, мага Актер-хана. Да. Рядом с тронным залом, кажется? Возможно, вон та дверь... Конану не нравилось, как пахло в этой комнате. Химикалии, и травы, и омерзительный запах паленого волоса. Он согнул и разогнул пальцы, потом обе руки. Он был прав: он не был связан. Несколько импульсов, посланных вниз по ногам, показали, что ноги тоже свободны. Он лежал наполовину на боку, наполовину на животе. Он глубоко вдохнул воздух, хотя ему не очень-то нравился запах или вкус этого воздуха в комнате колдуна. Он успел наполовину подняться, прежде чем увидел Зафру. Маг мудро встал в таком месте, где его можно было увидеть лишь в результате сознательно направленного движения; таким образом он уловил момент, когда Конан начал приходить в себя. Конан замер на одном колене, опираясь об пол костяшками пальцев одной руки. - А, - улыбаясь, сказал Зафра. - Очень мило. Однако это обнадеживает: ты почтительно преклоняешь колено. Конан с исказившимся от злобы лицом вскочил на ноги. Зафра быстро показал ему, что держит в руках меч. - Ты ведь рассказал нам свою историю, помнишь, варвар? Я знаю, что ты за наглый, дерзкий мальчишка. Я так и думал, что ты можешь попытаться сделать то, что ты сделал: пробраться сюда, как вор, чтобы найти Испарану и снести парочку голов, ведь так? Хорошо я тебя поймал, да? Понимаешь, ты ведь варвар, и тобой движут те же самые инстинкты, что заставляют действовать собаку, или кабана, или медведя. У меня есть цели, определенные цели. В состяза нии между двумя такими, как мы, человек, руководствующийся разумом и стремящийся к цели, должен восторжествовать Как ты видишь; я и восторжествовал. И я буду жить, в то время как ты вернешься в ту грязь, которая втолкнула тебя в чрево какой-то варварской сучки. Не пройдет и года, как я буду править в Замбуле Еще через несколько лет я буду править в Аграпуре Зафра, король-император Турана! Да! Не так уж плохо для крестьянского мальчишки, которого хозяин бил. потому что он недостаточно быстро усваивал уроки.. уроки колдовства, которые я усваивал гораздо быстрее, чем думала эта старая свинья! Пялься на меня этими своими злобными звериными глазами, сколько хочешь - но попробуй только напасть, варвар, и ты всего-навсего умрешь быстрее. - Тогда пусть будет быстрее, - сказал Конан, делая длинный-длинный шаг в сторону и хватая тяжелую бронзовую напольную лампу высотой с него самого, с украшенным резьбой стержнем, который в самом узком месте был толщиной с его запястье. Лампа была тяжелой, а он был не в лучшей форме; он глухо заворчал и рывком перевернул ее. Кипящее масло выплеснулось на пол. В течение какого-то мгновения Зафра смотрел на Конана с изумлением и чем-то близким к ужасу; потом он приподнял брови и усмехнулся. - Ты помнишь этот меч? Я показывал его тебе, варвар. Я показывал тебе, как он подчиняется. Стоит приказать ему, и он не остановится до тех пор, пока не убьет. Что ж, двигайся быстрее, варвар... Убей его. На затылке Конана зашевелились волосы, а по обнаженной спине словно пробежали крошечные ледяные ножки: Зафра разжал руку. Меч, который он держал, не упал на пол. Его острие опускалось до тех пор, пока застывшие глаза Конана не оказались на одном уровне с ним и с перекрестием рукояти позади него, - и тут меч ринулся на киммерийца. Конан, охваченный единственным страхом, который был ему по-настоящему знаком, - страхом перед колдовством, - тем не менее не застыл на месте, что означало бы для него смерть. Вместо этого он бросился на пол - и в тот самый момент, когда меч, свернув вслед за ним, понесся вниз, наобум ударил по нему лампой. Резной бронзовый стержень ударился о сверкающее стальное лезвие с оглушительным воинственным металлическим звоном, и меч отлетел в другой конец комнаты. Тяжесть Конанова оружия - или оборонительное движение - увлекла за собой руки киммерийца, и он распластался на полу, услышав при этом, как меч со звоном отлетает от стены за его спиной. Он кое-как поднялся на ноги, сжимая бронзовый стержень обеими руками, и прыгнул на Зафру, глаза которого широко раскрылись. Потом взгляд мага скользнул мимо Конана, и киммериец уронил свое тело наземь, поворачиваясь в падении и ударяя лампой вверх. Его бок пронзила острая боль, и он заворчал. Но снова его металлическая дубинка ударилась о нацеленный для убийства, никем не направляемый меч. Конан внезапно ухмыльнулся, припомнив, что сказал Зафра, и эта его гримаса вызвала у мага страх и даже ужас, потому что это была жуткая, свирепая ухмылка хищного зверя. Конан, качнувшись, вскочил на ноги и бросился бежать - и не к Зафре. Он побежал к двери, ведущей в дворцовый коридор! Секунды, отсчитываемые капельками воды, казались ему минутами; по его спине бегали мурашки. Он пробежал три шага, четыре, еще один - и швырнул лампу вправо, а сам нырнул влево. Он был всего в двух шагах от большой, обшитой панелями двери; он решил, что ни за что не успеет добежать до нее, ибо этот ужасный безмозглый клинок должен был лететь острием вперед ему в спину. Так оно и было. И на этот раз меч подлетел так близко и преследовал свою убегающую жертву с такой скоростью, что не повернул в воздухе вслед за ней. Вместо этого он вонзился в дверь с такой силой, что острие клинка полностью ушло в дерево: на дюйм или даже больше. Конан, молча и даже не взглянув на Зафру, снова вскочил на ноги - и пока жуткий, наводящий суеверный ужас меч высвобождался из потрескивающего дерева, киммериец схватился за бронзовую ручку, рванул на себя дверь - и выскочил в коридор. "Ну что ж, меч не остановится, пока не убьет?" - подумал он с ужасной мрачной ухмылкой и дернул дверь к себе. Она с грохотом захлопнулась. Он стоял, тяжело дыша, держась за ручку, прислушиваясь к тому, как бурчит в его пустом животе - и ожидая крика из комнаты колдуна. А потом послышался вопль, закончившийся хриплым горловым бульканьем, и Конан понял, что карьера молодого волшебника пресеклась задолго до того, как у того появилась возможность состариться в своем ремесле, не говоря уже о захвате тронов. - Эй, стой! Этот голос и взгляд, брошенный в ту сторону, откуда он раздался, и показавший приближающегося дворцового стражника, помогли Конану принять решение. Он раздумывал, хватит ли у него смелости войти в комнату мага и попытаться завладеть мечом - теперь, когда тот уже нашел себе жертву. "Что ж, - подумал он, - теперь мне остается либо это, либо бегство нагишом по коридорам королевского дворца, - где я буду почти таким же неприметным, как слон в медвежьей яме!" Он распахнул дверь, влетел в комнату и захлопнул дверь за собой. Прошло всего лишь несколько секунд, прежде чем об нее ударилось чье-то тело: Шип Хана ускорил свой бег! Конан не остановился, чтобы вглядеться в худощавое тело, неуклюже распростершееся на красивых плитках пола. Оно не шевелилось. Не шевелился и стоящий над ним торчком меч, глубоко вонзившийся в грудь Зафры. - Чуть влево от середины, - пробормотал Конан, чувствуя, как его рука покрывается "гусиной кожей", но тем не менее протягивая ее к рукояти этого заколдованного клинка. - Действительно, прекрасный меч! - его ладонь сомкнулась на рукояти. Та не шелохнулась. Казалось, это всего-навсего обыкновенный меч. - Что ж, Зафра, он не смог послужить тебе так, как ты ожидал, - возможно, он послужит Конану! Действительно, прекрасный меч; он так глубоко вонзился в нижнюю часть груди Зафры, что Конану пришлось упереться ногой в тело лежащего навзничь мага, чтобы вытащить клинок. Дверь распахнулась, и в ее проеме появился коренастый солдат в шлеме, латах и с мечом в руке; от того, в чем можно было узнать труп Волшебника Замбулы, к нему обернулся обнаженный человек, в чьем огромном кулаке тоже был зажат меч и чьи глаза и рычащий рот были глазами и ртом несущего смерть зверя. * * * Конан, облаченный в шлем и надетые поверх кожаной туники латы одного из Хан-Хилайим, шагал по внутреннему коридору замбулийского дворца. На боку у него висел меч Зафры - несмотря на то, что его клинок распорол принадлежавшие охраннику ножны из тисненой кожи, натянутой на тонкую, легкую деревянную рамку. В руке Конан держал половину буханки хлеба, умело стащенную с проносимого мимо подноса, - так, что несшая поднос служанка даже ничего и не заметила. Это был хлеб из перебродившего теста - хлеб для изнеженного обитателя дворца в изнеженном городе, - и Конан был рад этому, потому что такой хлеб можно было проглотить за один присест, а его невесомость не позволила той, у кого он был украден, что-либо заподозрить. "Или, возможно, она поняла, но ей было наплевать, - думал Конан. - Хан-Хилайим, без сомнения, очень часто делают именно то, что им хочется. Что ж... вам недолго осталось, вы, подонки, которые служат подонку! А! Это, должно быть, та самая дверь". Это действительно была она, и ее никто не охранял. Она открывалась в подземелье, и изнутри, рядом с ней, горела на стене единственная головня. Внутри и внизу была Испарана, как он и ожидал. Или, возможно, он помнил; без сомнения, именно здесь Зафра пытал его самого. Теперь он... К несчастью, Испарана была не одна. При виде ее Конан на мгновение забыл об осторожности, и когда он шагнул через площадку к лестнице, ведущей в подземелье, где лежала Испарана, он услышал судорожный вздох и, рывком повернувшись, увидел двух Шипов Хана. Они стояли, глазея на нее, - сволочи! - здесь, наверху, слева от двери, а он, направляясь вперед и вправо, прошагал как раз мимо них. Сгибая колени в боевую стойку, он схватился одновременно за рукояти меча и кинжала и изготовился к атаке. Двое Шипов казались озадаченными. - Что это ты, по-твоему... - начал один из них, но Конан забыл, что на нем их форма. Он сделал то, что было крайне неожиданно для них и совершенно нормально и даже характерно для него: он атаковал этих двоих солдат. Тот, кто начал говорить, более молодой, потерял половину плеча при встрече со взлетающим мечом Зафры, а второй получил удар кинжалом в живот прежде, чем успел взмахнуть своим клинком. Первый, без сомнения, остолбенев от шока, нашарил и вытащил свой собственный меч, - хотя его лицо было белым, а перерубленная рука повисла, как потрепанное алое знамя. - Ты отважный сторожевой пес недостойного хозяина, - сказал Конан, - и это меня почти огорчает. Он сделал обманный выпад мечом - удар, который солдат отразил своим клинком, - и взмахнул вперед левой рукой. Кинжал переломился, ударившись о кольчугу. Конан проклял хана, который одевает своих избранных стражников в прекрасные одежды и доспехи, одновременно вооружая их оружием, непригодным даже для разрезания запеченной курицы, и сердито лягнул противника в пах. Бедняга застонал, согнулся пополам, потеряв равновесие, когда его искалеченная рука качнулась вперед, и свалился с края площадки, ударившись о плотно утоптанную землю в двадцати, или около того, футах ниже. Конан, не торопясь, вгляделся в распростертое тело. Оно не шевелилось. Киммериец повернулся, торопливо подошел к лестнице и спустился по двадцати и пяти ступенькам в эту мрачную камеру, обитель невыразимого ужаса и разложения. Только приблизившись к обнаженной, связанной женщине, Конан обнаружил, что Испарана в подземелье не одна. Хозяин этого продымленного, забрызганного кровью царства боли отдыхал от своих трудов, прикорнув на подстилке у задней стены. Теперь Конан увидел его в первый раз; палач Балтай был человеком такого же мощного телосложения, как и сам Конан, с такими же длинными руками и, возможно, таким же сильным, но с более заметным животом. Как и киммериец, он был вооружен и мечом, и кинжалом. Разница была в том, что его большой нож не был сломан. - А ты здоровущий, - сказал он гортанным и в то же время странно высоким голосом, - так ведь? Конан не подумал о том, чтобы отдать приказ волшебному мечу Зафры. Не стал он и ждать, пока хозяин камеры пыток нападет на него. Он подбросил сломанный кинжал в воздух и воткнул меч в земляной пол как раз вовремя, чтобы поймать кинжал правой рукой. Плевать ему на порезы; он взмахнул рукой назад, вперед, и рукоять и около трех дюймов неровно обломившегося клинка все еще были в воздухе, когда его ладонь опустилась на рукоять меча. Весь странный маневр длился какие-то секунды. Это был акт отчаяния; Конан не хотел тратить время, встретившись лицом к лицу с человеком такой силы, с такими длинными руками, и к тому же лучше вооруженным, чем он сам. Он бросил кинжал не в голову Балтая, а в его грудь, предположив, что палач не сможет двигаться настолько быстро, чтобы успеть увернуться, - не с этим хорошо откормленным брюхом. Он оказался прав. К тому же палач Актера сделал неверное движение: он нырнул вниз, подставляя таким образом лицо летящему снаряду. Рукоять сломанного кинжала тяжело и с громким звуком ударила его в рот. Палач зарычал от боли и потрясения; его губа была разорвана, и один зуб сломан; из обоих глаз потекли слезы, вызванные не рыданиями, и он ослеп, пусть всего на мгновение. Этого хватило. Меч Конана, выдернутый из земли согнутой вбок рукой, взлетел вертикально вверх и распорол брюхо Балтая от пупка до грудины. Разрез был неглубоким, но болезненным, длинным и кровоточащим. Клинок, оставляя за собой кровавый след, продолжал двигаться. Не задев лица палача, он взлетел над его головой, и Конан шагнул вперед, обращая свое движение и опуская клинок вниз. Великолепный меч Зафры рассек череп замбулийского мастера пыток. - Слишком плохо, - пробормотал киммериец. - Было бы приятно испробовать на тебе твои собственные штучки, жирная свинья! - Прекрати... разговаривать с покойником, - с некоторым трудом выговорила связанная женщина, пытаясь освободиться, - и разрежь на мне веревки. Я достаточно долго ждала тебя, ты, ворующий верблюдов кимрийский пес-варвар с куриными мозгами. - Киммерийский, черт возьми, киммерийский, - отозвался Конан, разрезая веревки и восхищаясь про себя ее мужеством. Ей пришлось кое-что вытерпеть, и ничто из этого не было приятным. - У тебя довольно-таки ужасный вид, Спарана, любовь моя, - хотя я клянусь, что даже покрытая рубцами и грязью и с этим клеймом на теле ты все равно лучше выглядишь обнаженная, чем десять любых других женщин. Она неуверенно села, морщась и растирая ободранные веревкой запястья. - У этой толстой свиньи там, около подстилки, есть немного мяса и вина, - сказала она. - Как мило ты разговариваешь, возлюбленный, с бедной, нежной и невинной девушкой, которую ты оставил в таверне Актеровым свиньям и псам. О-о... Конан... прости, но, по-моему, я сейчас потеряю сознание. - У нас нет на это времени, Спарана. И вообще, это у тебя просто кровь отхлынула от головы, - как давно ты не стояла на ногах? Он принес вино, встряхивая кувшин и улыбаясь плещущим звукам, и дал ей сделать первый долгий глоток, а потом помог ей встать на ноги, и внезапно она неистово сжала его в объятиях. - Ох, - вырвалось у нее тут же, и она отшатнулась. - Я понимаю твою благодарность и неумирающую любовь, Спарана, но я бы ни за что не стал обнимать человека, одетого в кольчугу. Она подняла глаза и взглянула на него исподлобья. - Ты действительно варварская свинья с мелкой душонкой, Конан. Ты знаешь об этом? Его лицо напряглось. Все это ни к чему не вело; может быть, лишь слегка снимало напряжение; однако время не стояло на месте, а кроме того, ее голос начинал звучать слишком уж серьезно. - Возможно, моя милая дама из Замбулы, но я только что убил Зафру, троих Шипов Хана и весящего несколько сот фунтов палача, чтобы прийти и вытащить тебя отсюда. - О-о... о, Конан, - сказала она, сжимая его предплечья - липкие от чужой крови, - и опуская взгляд. - Не нужно ни с того ни с сего обращаться со мной так серьезно; ты знаешь, что я благодарна тебе и что я люблю тебя. Он ничего не ответил, и через мгновение она взглянула на него блестящими глазами. - Зафру?! - Да. Его собственным мечом - вот он. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз. Ты готова снова стать женщиной-воином, Спарана? - Нагишом? - У мастера пыток очаровательная, мягкая и душистая подстилка... Похоже, она состоит из одежд и других женщин, кроме тебя. Хотя я. узнал то красивое красное воздушное платье, которое было на тебе в ту ночь, когда они пришли за тобой. - Уф... Я бы предпочла не носить то, на чем он спал... - она оглянулась вокруг. - Однако, похоже, у меня нет выбора. Только бы у этой мрази не было вшей, - она скрылась нагишом в полумраке в той стороне темницы, где раньше спал Балтай. - Я не могу описать тебе, Конан, как я рада тому, что ты сказал насчет Зафры, - и как мне жаль что ты подарил этой свинье Балтаю такую быструю смерть. Знаешь, они сделали гораздо больше, чем просто попользовались мной. Конан кивнул. Он знал, что "просто попользовались" означало бы несравненно больше для другой женщины - или девушки, которой Испарана не была. Возможно, ей удалось получить от этого хоть какое-то удовольствие. Он надеялся на это. Он был рад, что он мужчина и что ему никогда не придется говорить о том, что им вот так "просто попользовались". - Ты воин, Испарана, - негромко сказал он. - Ты внезапно заговорил так церемонно. - Ты произвела на меня впечатление, - ответил Конан. - А как бы ты отнеслась к окровавленной кольчуге? - Хорошая идея, - отозвалась она, одеваясь. - Ты не мог бы немного вытереть ее его туникой или еще чем-нибудь? Конан как раз снял тунику с более молодого покойника с искалеченной рукой и сломанной шеей, когда боковое зрение сообщило ему о каком-то движении высоко наверху. Он поднял глаза и узнал Фаруза, одного из телохранителей Актер-хана. Плотный, средних лет стражник улыбнулся ему сверху вниз. - Прекрасно. Я в любом случае всегда чувствовал отвращение к этому подонку Балтаю. Конан, опускаясь на корточки, обхватил ладонью рукоять лежащего рядом меча и мрачно уставился на Фаруза, который стоял у самой двери. Стражник успел бы выскочить за дверь и запереть ее за собой гораздо раньше, чем Конан смог бы добраться до него. - Хорошее место для тебя, варвар. Я просто закрою эту дверь, пока мой господин Хан не решит, что он пожелает сделать с вами обоими! Конан вытащил меч. - Иог бы тебя побрал, Фаруз, надо же было тебе прийти именно сейчас! Ты уверен, что не готов поменять хозяина? - Вряд ли. Обо мне хорошо заботятся, Конан. Увидимся с вами обоими позже - и нас будет несколько. Необъяснимым образом едва заметная улыбка приподняла уголки губ киммерийца. Он направил меч на человека, стоящего в двадцати футах над ним, пробормотал: "Убей его", и разжал руку. Меч Зафры упал на дно темницы. Фаруз расхохотался. - Ага, я так и думал, что это... Значит, для варвара это не работает, а, варвар? - Черт! - рявкнул Конан. - Этот пес Зафра... заклятие работало только для него! Это просто меч! Когда он опускался на корточки, чтобы поднять меч, из полумрака в неосвещенном углу темницы, крадучись, высунулась изящная рука и подобрала кинжал Балтая. Конан подхватил меч Зафры и в отчаянии швырнул его вверх в тот самый момент, когда Фаруз начал отступать за дверь. Клинок со звоном отлетел от каменной стены. Фаруз рассмеялся и насмешливо помахал рукой в знак прощания - и кинжал, брошенный Испараной, доказал, что для оружия, летящего снизу, кожаная пола туники стражника не была достаточно длинной. Кинжал Балтая вонзился в пах Фаруза, и тот, хрипя и давясь блевотиной, с огромными, остекленевшими в агонии глазами, опрокинулся на спину. Конан резко повернулся к Испаране. Она вышла на свет в наряде, который был смехотворно разношерстным даже для этой камеры. - Я не знал, что ты можешь бросить нож таким манером дважды! - К счастью для тебя, могу. Много раз я с удовольствием бросила бы кинжал в тебя, мой дорогой, если бы только у меня была такая возможность. Я не сделала этого - опять же к счастью для тебя. Они с наслаждением обгрызали мясо с большой жирной кости. Конан смотрел на нее, припоминая все те разы, когда она легко могла убить его - в то время, когда ей еще этого хотелось, - если бы у нее был кинжал, уравновешенный для метания. Эта спокойно жующая женщина убивала с душевной непринужденностью и самоуверенностью киммерийца! - Уф! Хвала всем богам за то, что все, что ты когда-либо использовала против меня, - был меч! Надо бы не забыть поговорить об этом - как-нибудь в другое время. А этот кинжал был еще и тяжелым. - Да. Меня нельзя назвать слабой. Однако мне пригодится твоя помощь, когда я буду надевать эту кольчугу. - О! Пока он помогал Испаране натянуть через голову и копну черных волос, - которые в данную минуту были грязными и слипшимися от пота, - тридцать, или около того, фунтов сработанной без единого шва кольчуги, она задала ему нескромный вопрос: - А что это была за странная история с мечом? Ты сказал: "Убей его" - и уронил меч на пол? Он коротко рассказал ей, как Зафра использовал меч, и что он сказал о нем, и как меч гнался за ним, Конаном, - и как пронзил того, кто его заколдовал. - Клыки Иога, - слегка вздрогнув, сказала женщина, - какое ужасное волшебство! Я рада, что он умер и что меч теперь у нас, - а ты думаешь, что он был заколдован так, чтобы подчиняться только приказу Зафры? - Ну, - сказал Конан, направляясь вместе с ней к лестнице, - моему приказу он не повиновался! И бросил я его отнюдь не удачно, - если бы не ты, мы были бы пленниками и ждали бы появления полчищ вооруженных стражников. - Двоих было бы вполне достаточно, - заметила Испарана, - с луками или арбалетами. Значит, Зафра собирался захватить все, - а Актер-хан непременно потребовал бы себе такое оружие, как этот меч, если бы он знал о нем! Конан мрачно усмехнулся и кивнул. Несколько минут спустя они ногами спихнули Фаруза в подземелье пыток, а сами надели доспехи и взяли по паре мечей и кинжалов. Испаране не подошел ни один из шлемов - у нее было слишком много волос. Беглецы повернулись к открытой двери, и тут Испарана поймала Конана за руку. - Я не могу поверить, что мы когда-нибудь выберемся из дворца живыми, Конан. Я хочу сказать тебе, что... - Тогда пойдем искать себе помощь, - сказал он и широко распахнул дверь. - Подожди... Конан! Я хотела сказать... искать помощь? Что ты имеешь в виду? Конан! Он не остановился, чтобы подождать ее, и она с угрожающим выражением лица поспешила вслед за ним в коридор. - Что ты имеешь в виду - "искать помощь", черт бы тебя побрал? - Ты, без сомнения, права в том, что мы никогда не сможем вырваться с боями из дворца, и, конечно же, мы не сможем выскользнуть отсюда украдкой. Ни один человек, видевший нас больше, чем мельком, не поверит, что мы - Хан-Хилайим! Так вот, здесь есть один человек, который может помочь нам выбраться наружу, - тем, что будет нашим пленником! Мы найдем его в тронном зале. У нее перехватило дыхание. - Но ты же не можешь иметь в виду, что собира ешься похитить Ак... - она замолчала на полуслове, и по ее лицу медленно расползлась улыбка. - Можешь! Ты это и имеешь в виду! И если кто-нибудь вообще и может сделать это - то это мы, Конан! - Ты могла бы попробовать называть меня Фузл, или как-нибудь еще, - сказал он, выйдя из себя. - Нет нужды трубить повсюду мое имя, чтобы проверить, сколько внимания оно может привлечь! - Прости, Фузл, - отозвалась она, и они зашагали по залам дворца так, словно были здесь хозяевами. Одна, потом вторая, а вскоре и третья служанка бросилась бежать при виде того, как они приближались с суровыми лицами - одетый в доспехи гигант и одетая в доспехи женщина со спутанными волосами, чье лицо и ноги были измазаны грязью и жиром. Еще одна, четвертая служанка увидела их, заколебалась и пустилась наутек. Двоим солдатам из Хан-Хилайим следовало бы сделать то же самое. Конан и Испарана оставили одного мертвым, а второго - стонущим в луже собственной крови, а сами приблизились к дверям, ведущим в королевский зал Замбулы. - Как мило с его стороны, что он не поставил здесь охрану, - сказал Конан со скверной ухмылкой. - Готова? - Готова. Конан и Испарана рывком распахнули две огромные створки и вошли в широкий и длинный тронный зал. Почти в пятидесяти футах от них сидел на троне Актер-хан в царственных одеждах и алых туфлях. Между ним и двумя незваными гостями стояло одиннадцать стражников. Они были изумлены; Конан и Испарана были хуже, чем изумлены. На них уставились двенадцать пар глаз. Над глазами одного из них был шлем, из которого торчали желтые перья, именно этот человек заговорил: - Взять их. 20. МЕЧ НА СТЕНЕ - Стойте! Этот контрприказ был отдан Актер-ханом, и десять его Шипов замерли наготове, держа руки на рукоятях оружия. Хан наклонился вперед на своем отделанном серебром троне из фруктового дерева. и на лице его отразилось возбуждение. - Конан, - продолжал он, - Испарана, отойдите в сторону - оба. Освободите проход к двери. Капитан Хамер - выведи своих людей в коридор. Всех. Я желаю поговорить с этими двумя. Человек в шлеме с перьями, не поворачиваясь, рывком обратил лицо к Актеру. - Господин Хан! Это враги - и они вооружены! Конан внимательно наблюдал за сатрапом и капитаном. Он не заметил, чтобы они обменялись каким-либо знаком. Офицер вроде бы искренне был в ужасе о" кажущегося безумия своего повелителя. Актер взглянул поверх его плеча на Конана. - Ты сдашь свое оружие? Я не собираюсь обманывать тебя, Конан. Я действительно хочу, чтобы мы трое остались одни в этом зале. - Зачем? Это единственное слово, произнесенное киммерийцем, пронеслось, словно рык, сквозь тишину огромного зала. - Я скажу тебе, - ответил Актер-хан, удивляя всех, кроме Конана. - Возможно, ты кое-что знаешь о том, почему небольшой отряд воинов на верблюдах в эту самую минуту доставляет столько беспокойства моей армии. Я помню, что ты прибыл в Замбулу в сопровождении некоторых из этих шанки... и мне искренне не хочется уничтожать их всех до единого, хотя и ты, и я - оба знаем, что я могу это сделать. Я буду говорить с тобой и с Испараной наедине. Испарана еле слышно произнесла: - Не верь ему! Конан сказал вслух: - Я ему верю. - Господин Хан... - начал капитан Хамер умоляющим тоном. Актер взмахнул рукой, выказывая некоторые признаки гнева. - Довольно! Вы покинете этот зал и останетесь поблизости в коридоре, капитан, ты и твои люди. Я готов стерпеть некоторое неуважение со стороны этого могучего воина, Хамер, который считает, что я предал его. Но я не стану спорить с тобой, человеком, которого я назначил на пост только потому, что он - брат одной из бывших шл... любовниц. Помни: оставайтесь рядом за дверью; и так уже достаточно моих Шипов покинуло дворец, чтобы помешать этим крысам пустыни на их паршивых верблюдах внезапно атаковать ворота! И Актер-хан снова перевел взгляд с Хамера на Конана. - Ваше оружие? Ты же понимаешь, что я не могу позволить вам остаться здесь наедине со мной и с оружием в руках. - Я понимаю. Ни один чужестранец не должен приближаться к королю в его палатах, имея при себе оружие. - Ко-нан... - сделала еще одну попытку Испарана. Конан обратил на ее увещевания не больше внимания, чем Актер на мольбы Хамера. Восседающий на троне сатрап империи Турана и семнадцатилетний юноша-горец из Киммерии, словно два могущественных властелина, пристально глядели в глаза друг другу - пока Конан нагибался и клал на пол оба своих длинных клинка. Он некоторое время поколебался, не отводя взгляда от глаз Актера, потом положил туда же и оба кинжала. Хан и двенадцать замбулийцев наблюдали за ним, затаив дыхание; воздух в просторной комнате, казалось, сгустился от напряжения. - Испарана, - сказал Конан. - Конан... мы только что... Он оторвал взгляд от лица Актера на достаточно долгое время, чтобы дать ей почувствовать жар этих вулканических голубых глаз, пылающих на его суровом лице. Она уставилась на него в ответ и попыталась выразить взглядом разумную мольбу. - Я безоружен, Хан Замбулы, - произнес он, не отрывая глаз от Испараны. - Поскольку эта замбулийка отказывается, пусть она покинет зал вместе с Хамером и его колючей командой. Теперь ее взгляд был исполнен мрачнейшей угрозы - и она, медленно и с неохотой, повторила действия киммерийца. Четыре меча и четыре кинжала лежали на гладких плитах пола. Конан оставался в полусогнутом положении, готовый подхватить длинный и короткий клинки. Хамер снова взглянул на своего хана - с надеждой. Его люди были наготове. Слово, знак - и они выхватят мечи и бросятся, чтобы пролить кровь этой бывшей воровки из их города и этого громадного, рычаще-мрачного, надменного чужестранца, от которого их хан принимал намеренное пренебрежение. Конан, вдруг осознав, что сдерживает дыхание, выдохнул, снова втянул в себя воздух, выпустил его; ему потребовалось направлять эти действия усилием воли. - Капитан Хамер, - сказал Актер-хан, и мускулы Конана напряглись - как и мускулы свирепо глядевших на него охранников, - оставь нас. Конан заставил себя расслабиться - чуть-чуть. - Ты пойдешь последним, капитан, - продолжал Актер-хан. - Возьмешь эти их клинки. Десять человек колонной промаршировали мимо Конана и Испараны; все их движения были настолько проникнуты контактом ненавидящих глаз и напряжением, что казалось, будто они длятся целые часы. Глаза киммерийца встретились с глазами Хамера. - Будь так добр, отойди в сторону, Конан, - крикнул хан. - Нет. Сначала ее клинки. Испарана запротестовала. Конан, не отрывая взгляда от шемитского стражника, продолжал настаивать. Теперь он стоял, выпрямившись; если бы капитан начал сейчас вытаскивать меч из ножен, внезапный бросок и сокрушительный удар коленом и предплечьем заставили бы его распластаться на полу. И тут бы все началось: его люди, толпясь и пихаясь, бросились бы обратно в зал... - Испарана! - рявкнул Конан. - Отойди! Испарана с подергивающимся лицом повиновалась. Капитан, приблизившись на два шага, поставил ногу на ее кинжалы и разделил их. Потом этой же ногой он один за другим отправил их в коридор. За ними последовал ее меч. Второй ее меч. Ожидающие не отводящие от этой сцены глаз вооруженные люди подняли их; двое при этом спрятали в ножны свои собственные клинки. Хамер посмотрел на Конана, и их глаза встретились. Киммериец отступил на один шаг в сторону. - Мои кинжалы, - сказал он и проследил за тем, как шемит делает осторожный шаг и потом толчком ноги посылает один из ножей вслед за остальными клинками. Второй кинжал последовал за первым - раньше он принадлежал Балтаю. Прошла целая минута, прежде чем оба меча Конана оказались в коридоре. Он был уверен в том, что Испарана и Хамер почувствовали в эту минуту, как возрастает их напряжение. Для него самого это был критический момент; его собственное напряжение уменьшилось. Только он знал, что если Актер произнесет слова предательства и Хамер начнет вытаскивать свой меч, то пах капитана пронзит боль, а его лицо окажется разбитым всмятку. Конан ждал. Капитан ханской охраны, опустив руку на рукоять меча и отступив на два шага, повернулся и вопросительно взглянул на своего повелителя. Конан, слегка позвякивая доспехами и едва слышно ступая по полу обутыми в башмаки ногами, сделал два шага вперед, по направлению к Хамеру. - Капитан Хамер... убирайся... вон. Прежде чем хан успел договорить последнее слово, Конан промчался на десять шагов вправо, потом вперед и остановился. Теперь он был на таком же расстоянии от хана, что и Хамер, и далеко от одетых в мундиры шемитов. Капитан - на лице которого дурные предчувствия смешивались с желанием убить, заявлявшим о себе блеском глаз, - проследовал за своими Хилайим прочь из зала. - Закрой двери, - скомандовал Актер-хан. - Мой господин Хан... Актер-хан вскочил на ноги и ткнул пальцем: - Закрой двери! Казалось, хан в конце концов сошел с ума. Возможно, виной тому было его хорошо всем известное пьянство. Он отдал приказ, и тринадцать человек были тому свидетелями. Его действия граничили с самоубийством - и это после того, как он жестоко оскорбил и унизил Хамера перед его собственными солдатами и врагами. Хамер мысленно пожал плечами. Если этот проклятый пьяница, его хан, которого называют Заколотым Быком, желает совершить самоубийство... пусть. Он сделал знак. Капитан Хамер самолично принял участие в закрывании дверей. Это было сделано. Двое воров были одни в тронном зале с Ханом Замбулы. Они были безоружны, и оба полностью отдавали себе отчет и в этом, и в том, что совсем рядом, по другую сторону этих открывающихся дверей, толпятся вооруженные солдаты. Конан сосредоточился на своем дыхании, упорно не позволяя своему взгляду перескакивать на меч с красиво отделанной самоцветами рукоятью, висящий на стене слева от трона. О да, он знал, что этот меч висит там. Возможно, Актер-хан думал, что он забыл о нем или не заметил его. Возможно, он думал, что Конан отметит положение меча и утратит бдительность. Но Конан был не из таких; он помнил, что Актер-хан - левша. Напряжение висело над тишиной просторного зала, словно смертоносный орел, парящий над своей осторожной жертвой. Хан сообщил Конану, что его план вступил в силу. Все началось. За стенами города шанки выполняли свою часть плана. Солдаты из гарнизона преследовали их; люди из дворца стояли у ворот, далеко отсюда. Неизвестно где Балад и его войско двигались по направлению ко дворцу. А во дворце - Конан и Испарана стояли перед Актер-ханом, наедине с Актер-ханом, и Конан знал о мече, на который он не смотрел. Не смотрел на него и Сатрап Замбулы. "Ему никогда это не удастся", - думал киммериец. Он, Конан, будет там прежде, чем Актер успеет наполовину вытащить меч из его богато украшенных ножен. Если уж на то пошло, то киммерийцу лучше было бы самому придвинуться поближе к оружию. Возможно, Актер спрятал какой-нибудь меч в этом своем парадном троне с высокой спинкой. А эта расширяющаяся книзу мантия шахпурского пурпура могла скрыть под собой какой угодно кинжал. "Нет, - думал Конан, - мне не нужно бояться этого меча на стене; если кто-то и пустит его в дело, то это буду я". Конечно, стражники все еще ждали совсем рядом с высокими дверьми... - Испа, - позвал Конан, не отрывая взгляда от хана, - опусти перекладину на двери. Актер-хан только улыбнулся и откинулся назад, и Испарана опустила огромный, снабженный противовесом брус в скобы, прикрепленные к дверям по две с каждой стороны. Теперь слегка улыбнулся Конан, пытаясь представить себе лицо капитана и то, что будет твориться в его мозгу, когда он услышит, как его полностью отрезают от его хана. Да, в эту самую минуту славный шемитский капитан должен быть как нельзя более обеспокоен! Вопрос был в том, почему улыбался Актер-хан. Знал ли он о том, что бурлило у Конана в уме? - Итак, киммериец. Ты видел меч Зафры. - Я видел его. Я смог ускользнуть от него и победить его. Я использовал его. Брат твоей прежней потаскухи только что вытолкнул его в коридор. Пальцы хана сжались на подлокотниках трона Это инстинктивное движение не ускользнуло от взгляда Конана. - Этот меч, - выдохнул Актер-хан. - Ты... Конан кивнул. - Ах, так. - сказал Актер, - И Зафра... - ...направил его против меня. Я уклонился от него, и выскочил из комнаты, и закрыл за собой дверь, - сообщил Конан, отмечая без особого беспокойства, что здесь у него под рукой не было ничего похожего на светильник, который он использовал, чтобы отразить направляемую волшебством сталь. - Пока я держал дверь, чтобы она не открылась, меч Зафры продолжал свое дело. Он выполнял то, что ему было приказано. Зафра сказал, что он должен был убить. Он и сделал это... в то время, когда был в комнате наедине с Зафрой. Услышав о смерти своего подопечного, своего советника, своего высокоценимого молодого мага, которого он сделал Волшебником Замбулы, Актер-хан зажмурился и заскрипел зубами. В конце концов ему удалось овладеть собой, и он открыл глаза и рот. Его голос был очень мягким. - Очень... ловко с твоей стороны. У Зафры не было способа защитить себя от своего собственного заклинания? - Об этом я ничего не знаю, - пожимая плечами, ответил Конан. - После того как я выскочил из комнаты, там остался только один человек - и меч, которому был отдан приказ. Зафра сказал, что меч не остановится, пока не убьет. Он приказал: "Убей его". Зафра, а не я, стал "им". Актер-хан вздохнул. - Мне будет не хватать его, хотя это был человек, которому я никогда не мог доверять. Полностью - никогда. Без Испараны - которой мне не следовало доверять, - я прекрасно могу обойтись. - Попробуй пройти мимо меня, чтобы добраться до нее, Хан Замбулы. - Да, это я, - многозначительно, нараспев протянул Актер. - Я - Хан Замбулы. Некто по имени Балад, и с ним кучка недовольных изменников противостоят мне, и им никогда не одержать победы. Ты там, в пустыне, подружился с шанкийскими варварами, и теперь они выступили против Замбулы. Я - Хан Замбулы. Конан внимательно следил за тем, чтобы его лицо оставалось бесстрастным. "Да, ты - хан, Актер, в этот час, в эту минуту. Ты еще не связал воедино Балада, меня и "атаку" шанки, ты связал только шанки и меня. Продолжай тратить время на меня, Хан Замбулы, - продолжай оставаться глупцом". Актер-хан улыбнулся. - Да, я - Хан Замбулы. А ты... бедный варвар. Как мало ты знаешь. Это просто хорошо развитые мускулы и умение владеть мечом, ведь так? - Это правда, гением меня не назовешь. Всего несколько дней назад я уставал и злился, когда вы, выросшие в городах шакалы, которые думают, что стены вокруг собранных в кучу домов создают нечто, именуемое ими "цивилизацией", - когда все вы называли меня варваром. Теперь я совершенно не зол; я горд. Называй меня варваром. Я убиваю в честном бою, но никогда - из-за угла. Ты, Хан Замбулы, убиваешь исподтишка. Как видишь, я учусь. - Ты учишься, парень с холмов... чего бы там ни было. Но, Конан, ты узнал недостаточно - и недостаточно быстро. Без тебя я преспокойно обойдусь. Конан только посмотрел на него свирепым взглядом. Он заставлял себя расслабиться и быть готовым ко всему. Он не смотрел на Испарану. Независимо от того, в какую сторону сделает движение Актер, он, Конан, прыгнет прямо к мечу на стене. Ему незачем было бояться этого меча; бояться нужно было хану, считает он так или нет. - Зафра сказал тебе, Конан, что меч не разбирается ни в родах, ни в местоимениях и не останавливается до тех пор, пока не убьет, - после чего нужно только приказать ему снова? Для него и Испарана, и ты - это "его". Киммериец дерзко пожал плечами. - Что бы это все ни значило - какая от этого польза? Меч не прорвался бы сквозь эти двери, даже если бы Зафра был жив, чтобы отдать ему приказ. Но Зафра мертв. Конан не видел причин говорить Актеру, что меч, вероятно, повиновался - повиновался и в тот раз, не заботясь о том, кем была его жертва, - только покойному колдуну. А между тем... почему Актер был так уверен в себе, почему казалось, что он торжествует? "Что он планирует? Что знает он такое, чего не знаю я?" Конан глянул на стену справа от себя. Он знал, что эта дверь вела в комнату Зафры. Возможно, капитан собирался... - нет. Конан был уверен, что хан и Хан-Хилайим не обменялись никаким сигналом; и у них не было оснований полагать, что он и Испарана, вырвавшись с боем из подземелья, направятся к этому залу, а не к ближайшему выходу. Тем не менее, киммериец подошел на шаг ближе. К Актер-хану. К мечу на стене. Он попытался послать свои мысли на поиски. Он не мог внимательно осмотреть комнату, потому что не осмеливался отвести глаза от вероломной кровожадной мрази, оскверняющей трон, который она занимала. Что придавало Актеру такую уверенность в себе? Почему он улыбался? Почему он был в состоянии улыбаться? Он хотел остаться здесь наедине с Конаном и Испараной не для того, чтобы спросить об атаке шанки, как он сказал; он не боялся этой атаки и не подозревал, что это был обманный маневр, результат трехстороннего плана, составленного Конаном, Баладом и Хаджименом. Конан и Испарана были нужны ему здесь по другой причине. По какой? Почему он улыбался? Это была торжествующая улыбка. Почему-и как? Конан не знал. "Актер прав", - думал киммериец. Он молод и знает недостаточно. Его ум недостаточно изворотлив, хотя он считал себя блестящим стратегом, составляя план, который должен был опрокинуть этого пьянствующего, вероломного правителя. Актер был прав. Оружием Конана были быстрота, и сила, и меч, а не мозг. Ему оставалось только ждать - напряженно приказывая своему телу не напрягаться, - пока он узнает, какая хитрость может быть в запасе у Актер-хана. Что он прячет за спиной... может быть, в буквальном смысле? Кинжал? Неважно. Этот человек не сможет бросить его быстрее, чем может двигаться киммериец. К тому же практически невероятно, чтобы он умел метать кинжал так же, как Испарана; и он не был в достаточной степени мужчиной, чтобы попытаться вступить в бой с рослым и мускулистым юношей, которого он так бойко называл "варваром". Терпение Конана было далеко не безграничным, далеко не таким, каким оно станет в более зрелые годы, - если он переживет нынешний день. Он начал медленно подходить к возвышению, и к стоящему на нем трону из мерцающего серебром фруктового дерева, и к сидящему на этом троне человеку в фиолетовой мантии. - Ах, Конан, Конан! Видишь ли, варвар... видишь ли, Зафра наложил заклятие Скелоса на два меча. И хан улыбнулся, почти сияя. - Конан! - встревоженный крик Испараны. Взгляд Конана немедленно метнулся к висящему на стене спрятанному в ножны мечу и застыл на нем. В этот миг киммериец понял, что он пропал, что он погиб, а в следующий - подумал, что может спасти хотя бы Испарану. Меч ведь не различает родов и местоимений, а? Значит, он убьет их, одного за другим, получив два приказа... если только она не откроет двери, и стражники капитана Хамера не ворвутся толпой в зал, окружая ее со всех сторон. Станет ли тогда меч, убив Конана, набрасываться на них, словно коса на заманчиво раскинувшееся хлебное поле? - Спарана! Открой дверь! - Конан! Меч... - Убей его. На теле киммерийца выступил пот и побежал по его бокам, заструился по лбу. Глаза Конана не отрывались от прикрепленного к стене меча, окутанного заклятием меча, который должен был стать его окончательной погибелью, пережив человека, заколдовавшего его и встретившего свою собственную погибель. Конан смотрел на меч. Голубые глаза киммерийца были словно прикованы к усаженной самоцветами рукояти тяжелыми цепями. Миг жгучего напряжения растянулся. Конан ждал, и все его тело дрожало мелкой дрожью. Он смотрел на меч. Тот не шелохнулся. Это был просто меч, висящий в ножнах на золотых скобах на стене тронного зала. Как висят тысячи других во всем мире... - Убей его! - на этот раз хан заговорил немного громче. Его требование граничило с просьбой. Испарана стояла, застыв в неподвижности у огром ных запертых дверей, подняв руки на уровень противовеса, повернув голову, устремив взгляд на меч. Меч не шелохнулся. Ладони Актер-хана стиснули резные львиные головы на подлокотниках его высокого трона, и, когда он резко обернулся, чтобы взглянуть на меч, костяшки его пальцев были белыми. - Убей его! Убей его! - Опусти брус, Испарана. Брус с грохотом упал на свое место. Хан уставился на того, кто бросил ему вызов. Меч продолжал висеть на стене. - Актер-хан - собственный меч Зафры повиновался ему, но не мне. Пот затекал Конану в глаза и заставлял его жмуриться и дергать головой. Киммериец жалел, что не может присесть. Он чувствовал озноб. Напряжение оставляло его; пот улетучивался. - Либо заклятие потеряло-силу вместе с его смертью, либо... - Эта вероломная собака! По залу раскатился нервный женский смех. - Господин Хан? Тебе не приходит в голову, что, хотя ты превосходно судишь о людях, но, тем не менее, ты учишься чересчур медленно? Ты мог бы доверять нам. Получив награду, мы были бы счастливы и преданны. Зафре ты доверять не мог! Актер припомнил... в подземелье, когда он подозвал к себе Балтая... и направил меч на эту аквилонийскую девушку, Митралию. Зафра отступил назад, встал рядом с ним, но за его спиной. Актеру показалось, что он услышал его быстрый свистящий шепот, но тут чудесный меч бросился вниз, в подземелье, чтобы выполнить его, Актера, повеление - так он думал, - и он, восхищенный, окрыленный, перестал обращать внимание на что бы то ни было. Его повеление? Нет! То, что он слышал, должно было быть голосом, тихо произносившим: "Убей ее"... или "его". Теперь он смотрел на двоих, вторгшихся в его тронный зал, двоих, которых он приказал оставить наедине с собой, двоих, которым он даже в своей самонадеянности и уверенности в Мече Скелоса позволил запереть двери, - и внезапно он почувствовал себя очень одиноким на своем троне и словно ссохся под своей мантией. - Не зови своих людей, Актер-хан, - сказал Конан, приближаясь при этом к трону. - Ты будешь задушен и начнешь разлагаться к тому времени, как им надоест пытаться разрубить дверь мечами и они пошлют за топорами или тараном. И что это даст тебе? Конан шагал к восседавшему на возвышении хану, и в этот момент по другую сторону громадных запертых дверей послышались звуки: крики и лязг оружия. 21. ТРОН ЗАМБУЛЫ Конан остановился на расстоянии двух длин своего тела от возвышения, на котором стоял трон Замбулы, и уставился на огромные двери, как уставились на них Испарана и Актер-хан. Снаружи, в коридоре, люди выкрикивали проклятья, предупреждения, угрозы. Люди кричали и громко стонали, получая ранящие их удары. Доспехи бряцали и лязгали. Острые клинки со звоном отлетали от шлемов, доспехов и других острых клинков. Один с глухим стуком врезался в дверь: кто-то собирался нанести могучий удар, а его предполагаемый получатель увернулся. Опыт Конана подсказал ему, что дерево, из которого сделана эта дверь, удержало клинок, и киммериец решил, что тот человек, который нанес этот несчастливый удар, уже мертв или ранен, потому что в бою нескольких секунд беспомощности было достаточно. Возгласы и лязганье стали продолжались. Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше криков боли или тревоги и - да, слышит меньше ударов клинков, А потом их стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком звук, который он услышал потом: безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей на пол. И потом наступила тишина. Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него. - Балад, - пробормотал он. Кулак - нет, определенно рукоять меча - забарабанила по двери, которая почти не заметила этого благодаря своей толщине, высоте и мощи. Огромная перекладина даже не задребезжала. - Актер! - взревел чей-то голос, и Конан узнал его. - Твои стражники убиты или сдались, Хан-Хилайим больше не существует. Хамер лежит тяжело раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить мне! Это Балад, Актер; помнишь меня, твоего старого друга? Дворец наш. Открой двери, Актер-р-р! В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя на резные двери. Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись, а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по розовым и красным плиткам пола и остановился в нескольких футах от запертой входной двери. Актер даже не взглянул на киммерийца. Он смотрел на двери, по которым снова с грохотом ударила рукоять меча. Наконец, очень тихо, он сказал: - Открой двери. Испарана, не так тихо, сказала: - Нет. И зашагала прочь от высокого портала и лежащего перед ним меча в ножнах. Актер какое-то время смотрел на нее, потом повернул изнуренное лицо к Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него. - Конан... - Нет, Актер-х... Актер. Ты сам поднимешь перекладину. То, что ты причинил зло девочке-шанки, было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил зло Испаране и мне, - предпоследней. То, что все твои надежды основывались на вере в этот заколдованный меч, - последней. Я понятия не имею, скольким людям ты причинил зло, скольких ты убил в дополнение к девушке-шанки или скольких разорил. Но... пришло время тебе расплатиться. Ты перестал быть сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом - перестал править. Ты сам откроешь двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами. В течение долгого времени Актер продолжал смотреть на Конана. В этих темных глазах не пылала ненависть или гнев; казалось, они умоляли. Потом голова в короне медленно повернулась снова к деревянному порталу, отделяющего его от тех, кто сверг его. И опять множество долгих секунд поползло улитками, пока он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись обеими руками от подлокотников своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии, он прошагал - почти проскользил эти пятьдесят футов. Поколебавшись всего несколько мгновений, он поднял небольшой рычаг, который, в свою очередь, заставил подняться огромный брус, перекрывавший створки дверей. Потом Актер повернулся, взглянул на Конана и Испарану и на лежащий на полу поблизости меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом проследил за тем, как он поднимается по ступенькам походкой старого, усталого человека, поворачивается и тяжело опускается на свой высокий трон. Спустя еще мгновение Актер поставил ступни ног вместе, опустил локти на подлокотники кресла и выпрямился. Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. "Правда, сам я поднял бы этот меч и встретил бы их, как воин, чтобы пасть в бою, - п