телей. Но все трое держали себя как равные, и равенство это было превыше знатности и происхождения, -- равенство аристократии Рода Человеческого. Люди эти были истинными патрициями, каждый в своем роде. Предки Ронаро были правителями, Брула -- бритоголовыми бойцами, Кулла -- могли быть и рабами, и вождями. Но в каждом из троих мужчин содержался тот загадочный элемент, который выделяет личность из толпы. -- Ну что ж, -- глаза Брула заволокло пеленой воспоминаний. -- Случилось это в пору моей юности... Да-да... Тогда я впервые отправился в военный поход, хотя и до того мне уже случалось убивать людей -- в ссорах, на рыбалке и на пирушках, где собиралось все племя. Но я еще не украсил себя шрамами, отличающими членов клана воинов. -- Он указал на обнаженную грудь, и слушатели увидели три небольших горизонтальных линии -- татуировку, еле различимую на бронзовой от загара коже пикта. Ронаро смотрел на рассказчика во все глаза. Ах, эти варвары, они с их первобытной энергией и буйным темпераментом завораживали юного принца. Годы, проведенные в Валузии в качестве одного из сильнейших союзников империи внешне изменили пикта, покрыв его легким налетом культуры. Но под этим внешним лоском продолжала бурлить неприрученная, слепая черная дикость древности. Куда значительнее подобные изменения затронули Кулла, -- некогда воина из Атлантиды, ныне царя Валузии. -- Так вот, Кулл, и ты, Ронаро, -- продолжал пикт. -- Мы, жители Островов, люди одного народа и одной крови, но разных племен, каждое с характерными только для него одного традициями и обычаями. Своим верховным правителем мы признавали Найела с Татели. Власть его была необременительной. Он не вмешивался во внутренние дела племен и родов, и даже не взимал, как это делают валузийцы, подати и налоги ни с кого, кроме кланов, живущих на острове Татель -- Нарги, Дано и клана Китобоев. За это он помогал им, если они начинали войну с другими племенами. Но ни мой клан Борни, ни другие не платили Найелу дань. Он не вмешивался, когда племена принимались воевать друг с другом -- до тех пор, пока они не задевали интересы тех, с кого он взимал налоги. Отгремела очередная война, и он становился третейским судьей и его решения считались окончательными -- сколько вернуть захваченных женщин, сколько прислать лодок с платой за разрушения и пролитую кровь и все такое. А когда лемурийцы, кельты или иной заморский народ, а то и просто банды безродных грабителей нападали на Острова, он собирал кланы вместе и отправлял их в бой, заставив забыть о распрях и сражаться плечом к плечу... Но Найел был непрочь усилить и расширить свою власть и знал, что во главе своего, очень сильного, клана и при поддержке союзной Валузии он мог бы покорить одно за другим все островные племена. Но знал он и то, что при этом он лишился бы мира и покоя до той поры, пока остается в живых хоть один из Борни, Сунгара или из Волков-Убийц... Дети ночи Помню, как-то собрались мы вшестером в причудливо оформленном кабинете Конрада, заполненном экзотическими реликвиями со всего света и длинными рядами книг. Чего тут только не было -- от Боккаччио в издании "Мэндрейк Пресс" до "Missale Romanum", напечатанного в Венеции в 1740 году и заключенного меж двух дубовых дощечек с застежкой. Клементс и профессор Кирован тут же жарко заспорили по поводу одной, давно занимавшей обоих антропологической проблемы. Клементс отстаивал теорию особой, в корне отличающейся от других, альпийской расы, профессор же утверждал, что эта так называемая раса не что иное, как просто одно из ответвлений исконного арийского древа, -- возможно, результат смешения каких-то южных средиземноморских народов и нордических племен. -- Но как вы объясните их брахицефалитизм [брахицефалы (лат., букв. "короткоголовые") -- антропологический тип, отличающийся равной шириной и глубиной черепной коробки. У доликоцефалов череп вытянутой, некруглой формы. (Прим. переводчика)]? -- спросил Клементс. -- Средиземноморцы имели черепа вытянутые, равно как и арийцы Севера. Так могло ли смешение доликоцефалов породить широкоголовый промежуточный тип? -- Особые условия вполне могли внести изменения в изначально длинноголовую расу, -- огрызнулся Кирован. -- Например, Болз продемонстрировал, как формы черепа иммигрантов в Америку претерпевали существенные изменения на протяжении всего лишь одного поколения. И Флиндерс Петри на примере ломбардцев показал, как за несколько поколений люди из длинноголовых превращались в брахицефалов. -- Но что было причиной этих перемен? -- Науке еще многое неизвестно, -- напыщенно ответствовал Кирован, -- и потому не хотелось бы выглядеть догматиком. Никто не знает, почему переселенцы британско-ирландского происхождения в районе австралийской реки Дарлинг имеют явно выраженную тенденцию к необычно высокому росту -- их еще прозвали за это Кукурузными Стеблями -- и почему за несколько столетий, проведенных в Новой Англии, у них разительно изменилось строение челюстей. Вселенная полна необъяснимого. -- Что означает: неинтересного, если верить Мэчену, -- засмеялся Тэверел. Конрад покачал головой с самым серьезным видом: -- вынужден с вами не согласиться. Для меня неизведанное всегда таит в себе огромную притягательность и мучительное очарование... -...Которое, без сомнения, и объясняет присутствие всех этих работ по колдовству и демонологии, которые я вижу на ваших полках, -- произнес Кетрик, поведя рукой в сторону книжных залежей. Тут позвольте мне пару слов сказать о Кетрике. Все мы шестеро были, если можно так сказать, одного и того же племени -- англичане и американцы британского происхождения. При этом под британцами я подразумеваю исконных обитателей Британских островов. Мы принадлежали к различным родам английской и кельтской кровей, но основа у них единая. Только Кетрик выглядел в нашей компании чужеземцем. Внешние отличия сильнее всего проявлялись в его слегка раскосых глазах, янтарного, почти желтого цвета. Порой, под определенным углом зрения, разрезом глаз он чрезвычайно походил на китайца. Неудивительно, что окружающим сразу бросалась в глаза эта черта, столь необычная в человеке чистейших англо-саксонских кровей. Семейные легенды приписывали эту странность некоему дородовому влиянию (что было, на мой взгляд, весьма спорным), а профессор Хендрик Брулер как-то раз назвал проявившийся в Кетрике каприз природы атавизмом и причудливой реверсией к далекому предку монголоиду, хотя, насколько было нам всем известно, никто из его родственников и ближайших предков не имел подобных отклонений. Кетрик был родом из уэльсской ветви сассекских Кетриков и его родословная нашла свое отражение в Книге Пэров. Там вы можете проследить долгую линию его пращуров, тянущуюся едва не с допотопных времен. И ни малейшего следа какого-либо смешения с монголоидами вы в этой генеалогии не найдете. Да и откуда ему взяться в старой саксонской Англии? Имя "Кетрик" было модернизированной формой от "Седрик". Семья эта обосновалась в Уэльсе еще до вторжения датчан-викингов и ее наследники-мужчины последовательно вступали в браки только с представительницами английских семей, что сохраняло чистоту крови знатных и могущественных Седриков Сассекских, стопроцентных англосаксов. Единственным отклонением от нормы стал Кетрик с его странными глазами. Сам же он был интеллектуалом и верным товарищем, привыкшим скрывать под маской напускного равнодушия и отстраненности пылкую и чувствительную натуру... В ответ на его слова я, смеясь, заметил: -- Конрад гоняется за всем устрашающим и таинственным подобно тому, как обычные смертные -- за романтическими переживаниями и острыми ощущениями. Его книжные полки ломятся от самого разного рода восхитительнейших кошмаров. -- Да, -- кивнул хозяин, -- и некоторые из них -- настоящие раритеты. По, Блэквуд, Матурин... а вот, взгляните, редкостная вещица: "Страшные таинства" маркиза Гросского, подлинное издание восемнадцатого века. Тэверел придирчиво исследовал ряды книг: -- Любопытно, беллетристика о сверхъестественном будто соперничает с серьезными монографиями о колдовстве, вуду и черной магии. -- Верно. Но ученые и хронисты бывают порой невыразимо скучны, беллетристы же -- никогда, я имею в виду, разумеется, мэтров. То же жертвоприношение вудуистского ритуала можно сухо и педантично описать, изъяв из него все таинственное и фантастическое, и оно будет выглядеть просто подлым и мерзким убийством. А произведения некоторых весьма уважаемых мною, мастеров литературы ужасов -- такие, как "Падение дома Ашеров" По, "Черная печать" Мэчена или "Зов Ктулху" Лавкрафта -- ничуть не уступая в реалистичности документальным и даже научным работам, куда более экспрессивны и впечатляющи. Вместе с ними читатель с замирающим сердцем погружается в сумрак тайн и неоткрытые миры воображения... Но вот вам и совершенно противоположный пример, -- продолжал он. -- Словно начинка в сэндвиче из страшных историй Гюисманса и Уолполовским "Замком Отранто" притаились "Безымянные культы" Фон Юнцта. Будучи далеко не беллетристикой, эта книга не даст вам спать спокойно ночь напролет! -- Я читал ее, -- сказал Тэверел. -- И убежден: автор -- сумасшедший. Его трактат -- нечто напоминающее монолог маньяка, то нагромождение конкретных фактов, выстреливаемых со скоростью пулемета, то невнятный и бессвязный лепет. Конрад тряхнул головой: -- И только на основании его странной манеры изложения вы готовы считать автора психопатом? Но что, если он просто не мог отважиться доверить бумаге все, что знал, и все эти недомолвки и двусмысленности -- туманные намеки, ключи к загадкам для тех, кто знает? -- Вздор! -- встрял в разговор Кирован. -- Не думаете же вы, что описываемые Фон Юнцтом кошмарные религии и секты уцелели доныне, если признать, что они вообще существовали где-либо еще, кроме перенаселенного призраками мозга помешанного поэта и философа? -- Он не первый прибег к иносказаниям. Вспомните великих поэтов древности. Люди издавна, сталкиваясь с космическим знанием, намекали на него миру в зашифрованных строках. Помните странные слова Фон Юнцта о "городе в опустошении"? А что вы думаете о строках Флеккера Петри: "Вниз нет пути! В пустыне каменистой Где роза зацвела, как люди говорят, Но не алеют лепестки, и дивный Цветок не источает аромат."? -- Но, в отличие от иных, приобщившихся к секретам этого мира, Фон Юнцт с головой погрузился в запретные таинства. К примеру, он один из немногих людей, читавших "Некрономикон" в оригинальной греческой версии. Тэверел пожал плечами и затянулся трубкой. Профессор Кирован никак не отреагировал на последнюю реплику, хотя ему, равно как и Конраду, довелось покопаться в латинском переводе книги, где он нашел немало вещей, которые, как объективный и беспристрастный ученый, не мог ни объяснить, ни опровергнуть. -- Ну хорошо, -- сказал он после некоторой паузы. -- Я готов допустить, что в прошлом существовали культы таких непостижимых и жутких божеств как Ктулху, Йог-Сагот, Цатоггуа, Голгорот и им подобных, но ни за что не поверю заверениям, будто пережитки этих культов притаились в темных закоулках сегодняшнего мира. -- К нашему общему изумлению, -- ответил ему Клементс. Это был высокий худощавый мужчина, до крайности молчаливый, выглядевший старше своих лет по причине жестокой борьбы с бедностью в юные годы. Он занимался литературной деятельностью, ведя -- что характерно для людей искусства -- странную двойную жизнь: ради хлеба насущного плодил романы в мягких обложках, а свое подлинное артистическое "я" выражал в публикациях редактируемого им "Раздвоенного копыта" -- новаторского поэтического журнала, чьи причудливые изыски не раз повергали консервативную критику в шоковое состояние. -- Помнится, однажды вы с Тэверелом обсуждали так называемый культ Брана, упоминаемый в книге Фон Юнцта, -- проговорил Клементс, набивая трубку листовым табаком, на удивление вонючим. -- И насколько можно было понять из его недомолвок, -- фыркнул Кирован, -- Фон Юнцт считал, что он существует до сих пор. Абсурд! -- Так вот, -- кивнул Клементс, -- я как-то, еще совсем мальчишкой, работал в одном университете и моим соседом по комнате был парень столь же бедный и амбициозный, как я сам. Сегодня это очень известный человек, и назови я вам его имя, вы были бы поражены. Он принадлежал к шотландскому роду из Гэллоуэя, но при этом был совершенно не арийского типа... Все это строго между нами, вы понимаете... Сосед мой разговаривал во сне. Я стал прислушиваться и сводить воедино его бессвязные речи. Тогда я впервые услыхал о забытом древнем культе, упоминаемом Фон Юнцтом; о короле, правившем Темной Империей, ставшей преемницей державы еще более древней и таинственной, уходящей корнями в каменный век; и об огромной пещере, где высится Темный Человек -- изваяние Брана Мак Морна, с потрясающим правдоподобием высеченное из камня рукой безвестного мастера еще при жизни великого короля и к которому каждый из почитателей Брана совершал хотя бы раз в жизни паломничество. Да-да, культ этот и сегодня жив среди потомков народа Брана. Они словно тайный подземный поток, текущий в великий океан жизни, в ожидании дня, когда статуя Брана внезапно задышит и оживет, явится миру из гигантской пещеры и возродит свою забытую империю. -- И какой народ населял эту империю? -- спросил Кетрик. -- Пикты, -- отозвался Тэверел, -- несомненно, этот народ, известный позднее как дикие пикты из Гэллоуэя, преобладавший некогда над кельтскими племенами. То была, вероятно, помесь гэлльской, уэльсской, тевтонской и еще невесть какой кровей. Взяли они свое имя от более древней расы или, напротив, дали ей свое собственное, это вопрос, который еще предстоит разрешить. Фон Юнцт, говоря о пиктах, имеет в виду низкорослый темнокожий народец средиземноморских кровей, который принес в Британию неолитическую культуру. Первые обитатели этой страны, послужившие впоследствии фактической основой для создания легенд о Маленьком Народе: духах земли, гоблинах и им подобных. -- Не могу согласиться с последним утверждением, -- заявил Конрад. -- Предания и мифы приписывают подобным персонажам нечеловеческий внешний вид и патологическое безобразие. Их никак нельзя связать с пиктами, хотя они и внушали ужас и отвращение арийским народам. По моему мнению, средиземноморцам предшествовало племя монголоидного типа, чрезвычайно низкоразвитое, о котором эти легенды и... -- Правдоподобно, -- перебил его Кирован. -- Но с чего вы взяли, что они и эти, как вы их называете, пикты столкнулись именно в Британии? Мы находим истории о троллях и гномах повсюду на континенте и куда логичнее было бы предположить, что и средиземноморские и арийские племена принесли эти легенды с собою на острова уже в готовом виде. А они должны были иметь весьма премерзкую внешность, эти монголоиды, а? -- Тогда вот вам кремневый молот, -- парировал Конрад, -- найденный шахтером на возвышенностях Уэльса и переданный мне. Посмотрите и постарайтесь мне объяснить, почему он столь миниатюрен, в отличие от большинства орудий той эпохи? При этом, выглядя почти детской игрушкой, он на удивление тяжел и, без сомнения, мог наносить смертоносные удары. Я взялся самолично приладить к нему ручку, но вы бы знали, насколько непросто оказалось подогнать ее и сбалансировать орудие! Мы во все глаза рассматривали находку. Она была тщательно обработана и отполирована, подобно прочим неолитическим артефактам, которые мне доводилось видеть, и все же, как и сказал Конрад, разительно отличалась от них. Несмотря на малые размеры, предмет вызывал необъяснимо тревожные ощущения и зловещие ассоциации с жертвенным кинжалом ацтеков. Конрад сделал дубовую рукоять с таким мастерством, что она казалась неотъемлемой частью молота, изначально ему принадлежащей. Он даже повторил прием оружейников каменного века, зафиксировав молот в расщепленном конце рукоятки полосками сыромятной кожи. -- Бесподобно! Эх, -- Тэверел сделал неуклюжий выпад к воображаемому противнику и едва не разнес вдребезги бесценную вазу. -- Э-э, ну, баланс у этой штуковины ни к черту. Готов довести ее до ума. Все мои знания по механике к вашим услугам. -- Позвольте мне взглянуть, -- Кетрик взял молот и повертел его в руках, словно пытаясь разгадать секрет правильного с ним обращения. И вдруг, скривившись от беспричинного раздражения, размахнулся и нанес сильный удар по щиту, висящему на стене. Я успел заметить, как чертова штука взвилась в его руке словно взбешенная кобра, потом рука Кетрика пошла вниз. До ушей моих донесся предостерегающий тревожный крик -- а затем пришла темнота, вместе с ударом молота по моей голове. x x x Я медленно выплывал из небытия. Сперва пришло ощущение слепоты и полное непонимание, кто я и где; потом смутное осознание собственного бытия и боль от чего-то твердого, вдавившегося мне в ребра. Наконец туман перед глазами рассеялся и я полностью пришел в себя. я лежал спиной на траве, наполовину скрытый низким подлеском, голова нещадно болела. Волосы спутались и слиплись от крови, словно с меня пытались снять скальп. Глаза прошлись сверху вниз по обнаженному (если не считать набедренной повязки из оленьей шкуры и грубых кожаных сандалий) телу и не обнаружили ни одной раны. А ребрам досаждал мой собственный топор. Тут ушей моих достигло отвратительное бормотание и подстегнуло мои чувства и память. Звуки эти напоминали какое-то наречие, но скорее не человеческий язык, а многократно повторяющееся на разные лады шипение клубка больших змей. Я осмотрелся. Меня окружала мрачная чащоба леса. Поляну, где я лежал, скрывала такая глубокая тень, что даже в дневном свете здесь царил вечерний полумрак. Лес -- гигантский, непроницаемо-темный, холодный -- замер. Вокруг стояла мертвая тишина. Поляна вокруг напоминала бойню. Я ощутил щемящую боль в груди, разглядев страшно изувеченные тела пятерых людей. А вокруг них собрались... существа. Наверно, это были люди какого-то иного племени, но я бы не решился назвать их таковыми. Низкорослые, коренастые, с широкими массивными головами, слишком большими для их приземистых тел. Свалявшиеся в паклю вьющиеся волосы обрамляли плоские квадратные лица с приплюснутыми носами и глубоко посаженными раскосыми глазами. Их безгубые рты напоминали резаные раны. Как и я, они были одеты в звериные шкуры, но худшей выделки, вооружение их состояло из небольших луков и стрел с кремневыми наконечниками, каменных ножей и дубин. Эти твари общались между собой на отвратительном, шипящем языке рептилий, столь же мерзостном, как и они сами. О, как я ненавидел их! Теперь, когда я вспоминаю, в моем мозгу снова разгорается ярость... Мы отправились на охоту, шестеро юношей из Народа Мечей и заплутали в сумрачном лесу, который наш клан обычно избегает. Утомленные охотой, мы остановились на отдых, -- мне выпало первому нести караул, ведь ночевать без часового в этих местах было небезопасно. Я безмолвно закричал от стыда и отчаяния. Ведь я заснул, предал своих товарищей! И теперь они лежали там, изрубленные и изрезанные на куски, зверски убитые во сне тварями, которые никогда не отважились бы выступить против них открыто. Мои спутники доверили мне свои жизни, а я, Арьяра, их предал... Да... Как же болезненны могут быть воспоминания... Я задремал и пребывал в окружении грез об охоте, когда вдруг искрящийся огонь вспыхнул в моей голове и я провалился во тьму, где не бывает снов. Как я наказан! Враги подкрались сквозь непролазные лесные заросли, оглушили меня и даже не задержались, чтобы добить, решив, что я мертв, они поспешили скорее свершить свое грязное дело. А потом, наверно, и вовсе забыли про меня. -- Я сидел в стороне от других и, оглушенный, упал в кусты, скрывающие меня и доныне. Но скоро они могут обо мне вспомнить и тогда уж больше мне не охотиться, не участвовать в плясках войны, любви и охоты, не видеть плетеные хижины племени Мечей. Но я и не горел желанием бежать назад к своим соплеменникам. Могу ли я вернуться, неся бремя предательства и позора? Сумею ли выслушать слова презрения, которые мой народ бросит мне в лицо, снести насмешливо-ненавидящие взоры девушек, тычущих пальцами в парня, который проспал и отдал своих товарищей на растерзание кремневым ножам гнусных тварей. Слезы жгли мне глаза и где-то глубоко внутри росла ненависть, вскипая в моей груди. Мне не суждено было никогда больше носить меч, как подобает воину, не суждено ощущать триумф победы над достойным противником или пасть с честью под стрелами пиктов, топорами Волчьего Народа и Народа Реки. Нет, я погибну от рук тошнотворных отродий, которых пикты давным-давно загнали вглубь дикого леса. Переполняющая меня ярость осушила слезы, превратив меня в берсерка. Я осторожно повернулся, обхватил рукоять своего топора, вскочил и, громогласно взывая к Иль-Маринену, тигриными прыжками бросился к тварям. И вот так, скача как тигр среди врагов, принялся крушить плоские черепа, подобно тому, как человек давит каблуком скользкую змеиную голову. Отродья дико заверещали от неожиданности и ужаса, но уже через несколько мгновений они сомкнулись кольцом вокруг меня и принялись размахивать каменными ножами. Один из них чиркнул по коже на груди, но что за дело было мне до того, -- красная пелена колыхалась перед моими глазами. Я не понимал, что делаю, но руки, ноги, тело действовали в удивительном согласии. С диким рычанием рубя и круша, я возвышался тигром среди рептилий. Еще секунда и они бежали, оставив меня стоять среди полудюжины уродливых приземистых тел, разбросанных по земле. Но я не был удовлетворен такой победой и бросился следом, наступая на пятки самому рослому из них (мне он едва доставал головой до плеча), который, похоже, был их вожаком. Он, отчаянно визжа, мелко семенил впереди, полусогнувшись, более всего напоминая чудовищную отвратительную ящерицу, а когда я совсем было нагнал его, вдруг, вильнув по-змеиному, он скользнул в густой кустарник. Но я был не менее ловок и, вломившись в кусты, что было силы рубанул его топором. Кровь оросила листву. В густых зарослях я разглядел тропинку, к которой он так стремился -- едва различимая, она была настолько узка, что человек нормальных размеров мог только с большим трудом двигаться по ней. Одним ударом я снес мерзкую башку своего врага и, ухватив ее левой рукой за волосы, пустился вперед по змеиной тропе, сжимая в правой руке окровавленный топор. Кровь из перерубленной шеи убитой мною твари брызгала мне на ноги при каждом шаге. И я вновь подумал о случившемся несчастье. Мы так мало внимания обращали на племя, к которому принадлежала моя жертва, что средь бела дня затеяли охоту в лесу, принадлежавшем этим тварям. Как они называли себя, нам было неведомо, ибо никто из нашего народа не взял на себя труд изучить проклятое шипение, которое они использовали в качестве речи. Мы же нарекли их Детьми Ночи. Они и вправду были ночными тварями, тихо крадущимися в глубинах темных лесов и выбирающимися из своих подземных нор в холмы лишь когда люди, загнавшие их туда, спали. Грязные свои делишки они тоже проделывали всегда по ночам, -- будь то кража заблудившегося в лесу ребенка или убийство взрослого человека исподтишка короткой стрелой с каменным наконечником. Но не только этому были они обязаны своим прозвищем. Народ Ночи пришел из тьмы ужасающей древности как остатки некогда могущественной, но выродившейся расы. Прежде эта земля кишмя кишела подобными созданиями, пока их не загнали в леса свирепые пикты, которые теперь враждовали с нами. Но ненависть и отвращение к Детям Ночи и они, и мы испытывали одинаковые. Пикты несколько отличались от моего народа по внешнему виду, были меньше ростом, имели темные волосы, глаза и кожу, тогда как мы были выше и мощнее, с волосами цвета пшеницы и глазами синими, как небо. И все же, народы наши произошли от одних предков. Иное дело -- Дети Ночи. С их деформированными телами, желтой кожей и отвратительными харями они казались не людьми, а необычными пресмыкающимися, мерзкими скользкими чудовищами. Новая волна бешенства накатила на меня, стоило мне подумать о том, с какими тварями я имею дело. Ба! Невелика заслуга -- давить змей или самому погибнуть от их ядовитых укусов. Багровый туман разочарования пришел на смену раскаленной опустошительной ярости, и я поклялся всеми богами, каких знал, излить его, прежде чем погибну, на головы врагов, дабы навсегда остались страшные воспоминания в сознании тех из них, кто уцелеет. Мое племя не станет гордиться и чтить мою память. Мы слишком сильно презирали Детей Ночи. Так пусть память эта хотя бы заставит содрогаться самих тварей. Так я клялся богам, судорожно стиснув в руке бронзовый топор, сидящий на дубовой рукояти и прихваченный для надежности кожаными ремнями. Внезапно я услышал впереди отвратительные шипение и гортанные выкрики, учуял гнусный запах, который, пройдя через фильтр зеленой листвы, казался почти человеческим и все же недостоин был называться таковым. Несколькими секундами позже тенистый лес неожиданно оборвался и я оказался на широком открытом пространстве. Никогда прежде мне не доводилось видеть поселение Детей. Это было хаотичное скопление землянок с низкими входными отверстиями, ведущими вглубь земли. Убогие жилища, больше походили на звериные норы. Из рассказов старых воинов, немало повидавших на своем веку, я знал, что все эти землянки сообщались подземными коридорами так, что вся деревня превращалась в подобие муравейника или змеиных нор. И наверняка существовали туннели, ведущие за пределы деревни на достаточно большие расстояния. Перед землянками толпились существа, тараторящие на змеином языке в лихорадочном темпе. Я ускорил шаг и вынырнув из своего укрытия, побежал, как были способны люди моей расы. Дикий крик пронесся над толпой, когда твари заметили несущегося к ним из леса мстителя, громадного, окровавленного, со сверкающими бешеными глазами. я закричал оглушительно и свирепо, замахал отсеченной головой и как взбесившийся тигр врубился в самую гущу врагов. Теперь им некуда было бежать! Конечно, они могли укрыться в своих хижинах, но я последовал бы за ними и туда... Да что там, хоть в самые глубины ада. Они поняли тоже, что такого врага тяжело будет убить, и окружили меня кольцом, чтобы поскорее сделать это. Не знаю, скольких я убил. Знаю только, что они облепили меня извивающейся, корчащейся массой и я разил их, пока лезвие моего топора не затупилось и не погнулось. Тогда оружие мое стало не больше, чем дубиной, и я крушил черепа, разбивал лица, дробил кости, плющил мышцы, разбрызгивал кровь и мозги, устроив грандиозное кровавое жертвоприношение Иль-Маринену, божеству Народа Мечей. Истекающий кровью от полусотни порезов и ран, полуослепший от удара, хлестнувшего по глазам, я вдруг почувствовал, как кремневый нож вонзился мне глубоко в пах, и в ту же секунду дубина рассекла кожу на голове. Я упал на колени, но тотчас, шатаясь, поднялся, различая сквозь багровый туман множество злобных косоглазых морд. Я дрался отчаянно, как умирающий тигр, превращая эти рожи в кровавое месиво. Сделав яростный выпад, я потерял равновесие и стал падать. В это время когтистая лапа схватила меня за горло, а под ребра вошел кремневый нож. Он мучительно провернулся в ране. Под градом ударов я опускался на землю, подмяв под себя человека с ножом. Я нашарил левой рукой его шею и сломал ее прежде, чем мой противник осознал, что с ним произошло. Жизнь все быстрее вытекала из моего тела. Сквозь шипение и вой Детей Ночи мне слышался громоподобный глас Иль-Маринена. И, собрав остатки сил, я поднялся на ноги, наперекор урагану ударов дубин и копий. Я больше не в состоянии был видеть своих врагов, но продолжал ощущать их удары и знал, что они кишат вокруг меня. Я пошире расставил ноги, обеими руками обхватил рукоять топора, воздел его над головой, еще раз воззвав к Иль-Маринену, и обрушил вниз в последнем сокрушительном ударе. Я хотел умереть, гордо стоя на ногах, и достиг желаемого. До самого конца у меня не возникло ощущения падения. И последним чувством, посетившим меня одновременно с дрожью агонизирующего тела, было удовлетворение от того, что я убил еще одного врага... Череп твари треснул под моим топором, а ко мне пришли темнота и забвение. x x x Я пришел в себя. Я полулежал в большом кресле, а Конрад брызгал водой мне в лицо. Голова раскалывалась от боли, на лице запеклась струйка крови. Кирован, Клементс и Тэверел озабоченно склонились надо мной и один только Кетрик стоял в стороне, все еще сжимая в руке молот, и старался изображать на лице вежливое беспокойство, которого и в помине не было в его глазах. Стоило мне взглянуть в его глаза, как во мне вновь красной волной поднялось бешенство. -- Ну вот, -- удовлетворенно произнес Конрад, -- я же говорил, что он в момент очухается... Просто легкая царапина. С ним случались и куда худшие вещи. Ведь с вами теперь все в порядке, О'Доннел, не так ли? Я обвел взглядом собравшихся, а потом, тихо зарычав, кинулся на Кетрика. Остолбенев от неожиданности, он даже не пытался защититься. Мои руки сомкнулись у него на горле и мы рухнули на обломки дивана. Остальные закричали от изумления и ужаса и бросились разнимать нас, или, вернее, отрывать меня от моей жертвы. Раскосые глаза Кетрика закатились. -- Бога ради, О'Доннел! -- воскликнул Конрад, ища, как бы разжать тиски моих рук. -- Что на вас нашло? Кетрик не нарочно ударил вас. Да отпустите его, вы, идиот! Страшный гнев обуял меня, и был он направлен на этих людей, принадлежавших к единой со мною расе и считающих себя моими друзьями. Я проклинал их и их слепоту, когда они наконец сумели вырвать из моих цепких пальцев горло Кетрика. Он, сидя на полу, потрясенный, исследовал синяки, оставленные моими руками, пока я бушевал и ругался, пытаясь вырваться. -- Вы глупцы! -- орал я. -- Отпустите меня! Не мешайте мне выполнить мой долг! Вы просто слепые болваны! Мне и дела никакого нет до его удара, -- это просто комариный укус по сравнению с теми, какие я вынес в прошлых веках. Слепцы, да он же отмечен клеймом чудовищ, тварей, которых мы истребляли века тому назад! Я должен уничтожить его, растоптать, избавить Землю от скверны! С трудом удерживая меня, бьющегося в исступлении, Конрад, задыхаясь, прокричал Кетрику: -- Уходите, быстро! Он не в себе! сошел с ума! Не дразните его, уходите! В это время я вспомнил древние холмы и долины, дремучие леса и задумался. Каким-то образом удар чертова молота послал меня в другое время и в другую жизнь? Пока я был Арьярой, то не чувствовал в себе присутствия другой личности. -- То не был сон или бред, но случайно вырванный из реальности кусок жизни, где я, Джон О'Доннел жил и погиб, и куда я вернулся, преодолев бездны времени и пространства. Я -- Джон О'Доннел... И я же был Арьярой, грезившим битвами и охотой, подвигами и пирами и погибшим в кровавой схватке в какой-то забытой людьми эпохе. Но что за эпоха и что за место? Насчет последнего я был почти уверен. За века разрушились горы и по-новому потекли реки, изменились ландшафты, но те холмы -- нет... Глядя на мир не только глазами Джона О'Доннела, но и Арьяры, я все больше убеждался, что именно здесь, на этих возвышенностях юный воин жил и любил, сражался и погиб. Кирован был неправ. Маленькие свирепые смуглые пикты были не первыми людьми на Британских островах. А до них там обитали Дети Ночи. И нашим предкам много веков назад приходилось встречаться с ними. Эти встречи нашли отражение в мифах и легендах... Пикты не истребили полностью змеиный народ. Точно определить время, когда жил Арьяра, я не могу. Одно несомненно, он был арийцем и его племя участвовало в одной из тысяч нигде не зафиксированных миграций, в результате которых племена русоволосых людей с голубыми глазами рассеялись по всему миру. Не кельты первыми пришли в Западную Европу. Наш род был куда древнее, и язык, на котором разговаривал Арьяра, оказался для древне-кельтского тем, чем древне-кельтский -- для современного гэльского наречия. Иль-Маринен! я запомнил бога, к которому взывал в сумрачном лесу, древнейшего из древних, которого искони связывали с обработкой металлов (в те времена это была бронза). Иль-Маринен был одним из богов древних арийцев, которых позднее сменили иные божества. В Железном Веке он трансформировался в Виланда и Вулкана. Но Арьяра знал его под настоящим именем. Конечно, не один лишь Народ Мечей пришел в Британию и осел там. Несколько раньше нас там поселилось племя Реки, а следом пришел Народ Волков. Они были, как и мы, арийцами, светлоокими рослыми блондинами. И мы сражались между собой по тем же неведомым причинам, по которым со времен седой древности враждовали арийские племена -- ахейцы с дорийцами, кельты с германцами, эллины с персами. Разумеется, будучи Арьярой я не знал, да и не задумывался об истории и судьбах моей расы. Знал я лишь то, что мой народ был народом-завоевателем, затеявшим великое переселение на запад из первоначальных мест своего обитания далеко на востоке. Он огнем и мечом сокрушал все встречающиеся на его пути племена, невзирая на цвет волос или кожи. Джон О'Доннел был гораздо более осведомлен и мог, например, поведать о том, как быстро стали деградировать арийские кланы, предпочтя скитаньям оседлую мирную жизнь. Превратившись из кочевников в земляных червей, они сами положили начало собственному краху. Арьяра помнил рассказы стариков-ветеранов о деревнях земледельцев, белокожих и русоволосых, как они сами, о том как мягкотелы и слабы были эти люди и как легко пали под бронзовыми мечами Народа Мечей. Взгляните: разве не теми же путями пролегла вся история сынов Ариана? Вспомните, как быстро за мидийцами последовали персы, за персами греки, за греками римляне, за римлянами германцы. И германские племена, позволив себе разжиреть и облениться за столетие мира и праздности, растранжирив добычу, добытую в южных странах, в свою очередь стали жертвами, -- на сей раз, скандинавов. Но я хотел бы вернуться к Кетрику. Теперь при одном упоминании этого имени волосы у меня на затылке встают дыбом (ха! тоже атавизм, коль скоро мы заговорили об атавизмах). Давным-давно суровые датчане стерли с лица земли остатки монголоидных племен, которых мы прозвали Детьми Ночи. Но видно, остатки этой расы затаились в холмах Уэльса и гораздо позднее, в средние века, неведомым путем ядовитая кровь аборигенов нарушила чистоту кельтско-саксонского рода. Если уже во времена Арьяры они едва напоминали людей, можно себе представить, что сделала последующая тысяча лет деградации и упадка с теми из Детей, кто пережил свое время в мрачных земляных норах в глубине холмов. Прокралась ли такая мерзкая тварь в замок Кетриков одной ненастной ночью или подловила женщину из этой семьи, заплутавшую в холмах?.. На этот счет можно лишь гадать, хотя самый факт случившегося у меня не вызывает сомнений. Но видимо к моменту переселения Кетриков в Уэльс подобные твари еще существовали. Может, они и поныне там, прячутся от дневного света в своих подземных жилищах?.. Но сам Кетрик -- отродье ночи, этот кошмар, ублюдок ползучих тварей... Пока пульсирует в нем змеиная кровь, пока он не уничтожен, не будет мне покоя. Теперь, когда я знаю, кто он на самом деле, я всем своим нутром ощущаю, как отравляет он чистый воздух и оставляет склизкий змеиный след на земле. Звук его шипящего голоса наполняет меня отвращением, взгляд раскосых глаз приводит в бешенство. Для меня, представителя белой расы, такие как он, являются постоянной угрозой и оскорблением, как змея под ногой. Пусть столетия кровосмешения окрасили мои волосы в черный цвет и сделали смуглой кожу, я продолжаю считать себя арийцем. Как мои предки, как Арьяра, так и я сам, Джон О'Доннел, должен истреблять ползучих тварей, чудовищ с клеймом змеи на челе, затаившееся в древнем саксонском роде. Друзья решили, что рассудок мой помутился от того удара, но я-то знаю -- удар молота лишь раскрыл мне глаза. Где-то бродит по земле мой давний враг, но настанет день (или скорее, это будет ночь), когда мы встретимся с ним, на вересковых пустошах, под которыми некогда скрывались от людских глаз и мечей его предки. И тогда я голыми руками сломаю его мерзкую шею. Потом, вероятно, меня схватят и на моей шее затянется петля. Что ж, пусть! Зато я не слеп, подобно моим друзьям. И если я не найду понимания у окружающих меня слепцов, то древний арийский бог и люди Народа Мечей поймут и одобрят это убийство... Бракан-кельт Некогда я был кельтом и звался Бракан. Если вы спросите, откуда я это знаю, отвечу вопросом на вопрос: а как вы узнаете, что происходило с вами вчера или в прошлом месяце, или в прошлом году? Вряд ли вам удастся объяснить, но что это меняет? Факт все равно остается фактом. Так же и я не могу сказать, каким образом и почему помню мириады личностей, в которых возрождался мой дух в долгой цепи реинкарнаций. Эти воспоминания не имеют ничего общего с тем, что мы привыкли считать реальностью, и материальным существованием. Я Джеймс Эллисон и я был Браканом. Удовольствуйтесь этим. Произошло это давным-давно. Весьма неточное определение, но ничего лучшего я, увы, предложить не могу. Сколько тысячелетий прошло с тех пор, когда Бракан скитался по свету, мне неведомо, ибо нет в моих воспоминаниях ориентиров, связывающих жизнь Бракана с точными историческими датами. Могу лишь сказать, что жил он очень давно, когда мир, каким мы его знаем, был еще очень молод. Я, Бракан, был рослым, мускулистым, русоволосым представителем одной из древних человеческих рас, ныне исчезнувшей с лица Земли. Я говорю "исчезнувшей" потому, что в сегодняшнем мире не осталось чистокровных арийцев. Но в дни Бракана эта раса существовала еще в первозданном виде. Возможно, именно Бракан и стоял у истоков смешения рас и путаницы народов, Бракан и его супруга Тарамис. Из их чресел брали начало племена и нации. Я родился и вырос далеко на востоке большой степной страны у берегов великого внутреннего моря, которое в те смутные времена простиралось от Арктического океана до Индийского моря, отделяя первобытных арийцев от первобытных монголов. Многочисленные племена моего народа, жившие на западном побережье этого великого моря, вели кочевой образ жизни, передвигаясь по тучным зеленым лугам-пастбищам к северу летом и на юг -- зимой. Нет, мы не были пастухами и не бродили следом за огромными стадами травоядных -- диких бизонов и лошадей, еще не знающих седла и удил. Мы были охотниками, рыболовами и грабителями, и уже успели разделиться на кланы, жившие каждый собственной жизнью. В результате скитаний мы расселились по грандиозной равнине. В памяти моей встают неясные картины бескрайних пространств колышущейся травы. Еще маленьким ребенком меня взяли в долгий поход на запад к берегам далекой Атлантики... Я уже слышу силящийся ропот историков, жаждущих опровергнуть мои слова. Что ж, я хорошо осведомлен о той странной ошибке, что допускают они, датируя первую волну арийского нашествия в Западную Европу и наступления бронзового века. По их мнению, мы путешествовали в неуклюжих кибитках, запряженных волами, ведя за собою прирученных собак и одомашненных лошадей. И зачатки цивилизации, считают они, существовали в то время только на побережье Средиземного моря и в долинах великих рек юга. Со своей стороны я могу лишь рассказать то, что помню. Я был ребенком в первом арийском клане, достигшем Западной Европы, пустынной земли рек и лесов, где жили только небольшие разрозненные группки темнокожих аборигенов. Они прозвали нас кельтами, но это было просто слово, определяющее людей нашего клана, ибо в то время мы ни внешним видом, ни языком не отличались от родственных племен на далеком Востоке. Мы не умели приручать животных, не ездили верхом, не знали колеса. Мы двигались пешком и путешествовали уже лет десять. Чем мы владели, так это оружием и инструментами из бронзы, да еще искусством плетения камышовых корзин и изготовления тканей из льна. Если эти данные как-то противоречат общепринятым представлениям и установившимся научным теориям, мне очень жаль. Но тут я поделать ничего не могу. Историки, без сомнения, перепутали первое арийское нашествие с миграцией галлов, происшедшей через несколько столетий. Галлы, тоже принадлежали к арийским народам, и прийдя в Европу, столкнулись с немногочисленным кельтским кланом, разросшимся во множество племен, расселившихся по множеству стран. Языки наши различались примерно так же, как саксонский отличается от современного английского; люди наших народов вступали в браки, смешивая кровь, пока мы не стали единым народом и понятия "кельт" и "галл" не стали синонимами. И все же, повторюсь, первыми изо всех арийцев в Европу вступили кельты. Мне помнятся круглые холмы, поросшие дубами и елями, и зеленые долины между ними, протянувшиеся до самых берегов, о которые непрерывно разбивало громадные валы синее море. Там я провел детство и юность, пока, став уже молодым мужчиной, не покинул пределы земель своего клана и не отправился на юг. Туда, где далеко за спящими в туманной дымке голубыми холмами у самого горизонта меня ждала любовь Тарамис и ужас, принявший обличье Косматого. Почему я решил оставить родные места, не имею представления. Быть может, меня гнала вперед неутолимая жажда странствий, уже позабытая моими соплеменниками. Современный человек, попади он в Европу тех лет, не узнал бы ее. Там, где теперь катит валы Средиземное море, раскинулась страна озер и рек, а гористая перемычка не давала водам океана хлынуть на обширную равнину, которую представлял собой бассейн Средиземного моря в те дни. Шло время, море подтачивало камни перешейка и наконец прорвало его, -- но это случилось не при жизни Бракана, а много позже, и уже в другой ипостаси я стал свидетелем катаклизма, стершего с лица Земли развитую цивилизацию и породившего целый ряд преданий о мире, уничтоженном потопом... Прошу простить мне столь долгие отступления от темы, -- но во мне теснятся воспоминания такого множества личностей и жизней, что то и дело поневоле я начинаю петлять в лабиринте воплощений, которые я помню так же, как вы помните дни, оставшиеся за плечами. О, каким долгим было мое путешествие! Но и ему однажды пришел конец, когда я достиг поселения амелиан. Я странствовал пешком, в полном одиночестве, охотясь, убивая и спасаясь от врагов. Путь мой не был ни легок, ни безопасен. Там, где сегодня высятся мегаполисы Европы, раньше бродили львы, гигантские животные куда крупнее и свирепее любых, существующих ныне. Там водились пещерные медведи и саблезубые тигры, громадные буйволы и лоси, пантеры... но, как водится, самым безжалостным охотником, самым лютым и кровожадным зверем был человек. Так или иначе, в Амелии, деревне бревенчатых хижин с соломенными крышами я нашел радушный и теплый прием. Не знаю, что побудило правителя Амелии Джогаха по-доброму отнестись к чужестранцу и почему он не приказал своим воинам нашпиговать меня стрелами, когда я вышел из леса и зашагал через ячменные поля к тяжелым воротам. Возможно, причиной тому было обычное человеческое любопытство, -- ведь в Амелии не то, что отродясь не видывали похожего на меня человека, но даже в ночных грезах не могли представить, что в мире существуют такие как я. Волна кельтского нашествия еще не докатилась до этих долин. Хотя обитатели Амелии были крепкими и жилистыми, им все же было далеко и до моего роста, и до моей мускулатуры. Это были люди белой расы с черными волосами и темными глазами. Кожа их имела легкий оливковый оттенок. Старейшины носили бороды, бывшие предметом большого уважения и зависти более молодых мужчин. Но как мне рассказать о Тарамис? Я могу долго говорить о ее теле -- изысканной поэме линий и форм, о ее коже цвета спелых оливок, ее черных локонах, сверкающим густым потоком ниспадавших на изящные плечи, ее прекрасных глазах, полных жизненной силы, плавных изгибах конечностей, наливающихся грудях, -- но я не способен даже попытаться воссоздать очарование и прелесть девушки, звавшейся Тарамис, дочери короля Джогаха. Стоило мне только раз увидеть ее, цветущую как весна, и я полюбил, я возжелал ее со всей дикой страстностью, присущей моему народу. И по меркам собственного народа Тарамис была прекрасна, а уж для меня она и вовсе стала идеалом красоты и воплощением желания. Я смотрел на нее и голова моя кружилась, а в ушах колотили боевые барабаны. Любовь? Страсть? О, да. Но что понимает в этом Джеймс Эллисон? Разве доступна любовь хилым современным людишкам? Вам достались лишь руины страсти, пылавшей, когда Земля была юной; бледные отсветы пламени, некогда сотрясавшего миры; страсти, что опрокидывала королевства, сметала племена и народы, разрушала города и цитадели... так было в эпоху юности Земли. И я, мужчина из юного мира, любил так же, как жил, как убивал и странствовал. Я готов был ради завоевания своей избранницы свергать королей и низвергать империи, крушить врагов в жестоких схватках -- и пусть кровь неприятелей струится по моим пальцам и отдаются в ушах отчаянные крики умирающих! Но довольно. Тот далекий век был суров, бесхитростен и прост, а для меня он стал временем любви Тарамис и ужаса Косматого. Когда я научился говорить на языке Амелии -- а это не заняло много времени, ибо язык был прост, а кельты всегда, даже в те смутные времена, были полиглотами -- то я попросил ее руки... Попросил? Нет. Кельт никогда, никого ни о чем не просит, даже у собственного вождя. Я потребовал ее, и если бы ее отец высмеял меня как безродного бродягу, немедля учинил бы кровавую бойню в его дворце-хижине, прежде, чем его охрана успела спохватиться. Жажда обладания Тарамис раскаленной головней жгла мне грудь. Но старый король Джогах не смеялся. Он теребил свою длинную бороду и смотрел то на меня, то на своих воинов. Наконец он сообщил мне о своем решении. И надо сказать, пройдоха устроил так, что в любом случае не оставался в проигрыше, ведь если я потерплю поражение, он избавится от беспокойного, буйного гостя, а если я сумею победить, настанет конец ужасу, раскинувшему свои крылья над его страной с незапамятных времен. Будучи Джеймсом Эллисоном, я часто удивлялся, в каком далеком краю обосновались амелиане. У них сохранились малопонятные древние легенды о долгом путешествии с востока. В своих странствиях я встречал людей родственной им крови, но уже основательно отличающихся от них. А в современном мире и вовсе не осталось народа, который впитал бы их черты, даже среди тех помесей, в которые превратилось большинство наций современности. В общем, с точностью нельзя сказать, что же это за племя. Предки их пришли в долины Амелии за сотни лет до описываемых событий и встретили там мрачную вырождающуюся расу волосатых существ,несколько напоминающих людей, но ужасающе безобразных. Война была долгой и кровавой, но в конце концов люди победили, а человекоподобные чудища укрылись в неприютных бесплодных холмах, откуда еще целое столетие устраивали вылазки. Представители деградирующей расы принимали все более странные кошмарные формы. Апофеозом этих мутаций и метаморфоз стал Косматый. -- Так звали его жители Амелии. Последний из своего народа, он обитал где-то в зловещих холмах. Страшилище из страшилищ. Даже в лучшие свои годы недосягаемо отстававших от людей по развитию. Из своего логова высоко в холмах он время от времени обрушивался в долины, унося людские жизни, дьявольски жестокий и по-звериному хитрый. Отряды, посланные уничтожить его, не возвращались назад, если не считать редких несчастных, сошедших с ума от пережитого ужаса. Голова этого доисторического демона и была той ценой, которую я должен был заплатить за Тарамис. С первым лучом нарождающегося рассвета я простился с деревней и тронулся в путь, а юноши выдували из камышовых флейт печальные трели погребальных песен. Но я, Бракан-кельт, не собирался умирать, я уже побывал во многих жарких схватках и теперь весело смеялся, когда ворота поселения захлопнулись за моей спиной. Всю свою жизнь я пользовался одним и тем же оружием -- мечом, который люди прозвали Крушителем черепов. О, я мог бы спеть целую сагу об этом сверкающем клинке! Он блистает сквозь толщу истории звездой ратной брани и кровавой сечи. Не было на свете мечей, равных ему, нет и никогда не будет. То был меч Голиафа, -- и именно им Давид снес с плеч его гигантскую голову на залитом кровью поле. То был обоюдоострый меч ислама, играющий с солнечными лучами в руках пророка Мухаммеда. Странными путями он опередил мусульман в Европе. С этим клинком в руках погиб Роланд в Ущелье Ронсеваль. Ричард Львиное Сердце обладал им, даже не подозревая, что владеет тем самым знаменитым мечом Дюрандаль, о котором слагал песни Блондин. Акбар прорубил себе с его помощью путь к имперскому трону. Это был меч Аттилы, и ныне он украшает стену дворца одного афганского принца, дожидаясь того дня, когда Судьба позволит ему снова выскользнуть из ножен и всласть напиться хмельного вина человеческой крови. я сам лично выковал его, я, Бракан-кельт, соединив бронзу с кровью людей и тигров, и, пройдя многие стадии превращений, которые невозможно ни описать, ни повторить, бронза обрела твердость и прочность дамасской стали, став клинком меча, несокрушимого и вечного, как само Время. В ладонь шириной у гарды, клинок сужался к острию, лезвие его было волнистым, а навершием рукояти служил тяжелый бронзовый шар... Словом, Крушитель Черепов был мечом из мечей и мне так же не хватает слов, чтобы рассказать о его красоте и изысканности, безукоризненном балансе и потрясающей скорости, как и для описания другой моей любви, Тарамис. Я добрался до холмов и начал подъем, Крушитель Черепов висел на ремне за плечом. Через лабиринт откосов и оврагов пролег мой путь и наконец я достиг крутого утеса и высоко вверху увидел зев пещеры. Снизу по скале к пещере вели ступени, вырубленные в камне, вероятно, кремневым топором, зажатым в волосатой лапе чудовища. (Я, Джеймс Эллисон, не устаю поражаться непоколебимому спокойствию Бракана, необычному даже для кельта.) Вверх, вверх по головокружительной лестнице, по кровавой цепочке следов твари-убийцы... Я не знал, что ждет меня впереди, спит чудовище или бодрствует! На цыпочках прокрался я в пещеру, поигрывая в руке Крушителем Черепов, и увидел чудовище, до ужаса напоминающего человека и в то же время до отвращения на него непохожего. Существо спало на громадной каменной плите, подложив руку под голову. Одно мгновение я стоял, застыв от потрясения и разглядывая его. На первый взгляд Косматый выглядел большущей уродливой обезьяной, и все же он был обезьяной не больше, чем я или вы. Он был значительно выше меня, -- уверен, подымись он на своих кривых выгнутых ногах, то возвышался бы на семь футов с лишком. Голову его покрывали невероятно густые черные с проседью волосы. Странного, гротескного вида, она все же не была головой обезьяны. Лоб очень низкий и покатый, крепкий и хорошо развитый подбородок, плоский нос с вывернутыми ноздрями, широкий рот с толстыми обвислыми губами. Тесно прижатые к черепу уши подергивались во сне. И вдруг он начал просыпаться... Но прежде, чем Косматый сумел подняться, я размахнулся и срубил своим мечом кошмарную голову с гигантских покатых плеч. Голова скатилась на каменный пол пещеры, а обезглавленное тело поднялось вертикально -- из перерубленной шеи толчками хлестала кровь. Но вот тело зашаталось и через несколько томительных секунд опрокинулось навзничь с жутким грохотом, гулким эхом отразившимся от стен. Я не стал задерживаться в пещере, этом логове мерзости и страха. Мертвый Косматый был еще более ужасен, чем живой. И часть этого ужаса я вынужден был унести с собой. Я взял отсеченную голову и бросил в припасенную для этой цели кожаную торбу, после чего направился обратно, в Амелию. Я пришел в деревню и потребовал в награду Тарамис, принадлежащую мне по праву. И был великий свадебный пир, устроенный королем Джогахом...