Ведь  вождь  --  это  тот,  кто
отличает толпу от собрания людей.
   Его  слова,  глубина его знаний, тот факт, что он обращается
не только к ней, но и к тем, кто слушает его тайно, заставил ее
взглянуть на  него  по-другому.  "Он,  несомненно,  фигура!  --
подумала  она.  --  Где  он научился сохранять такое внутреннее
достоинство?"
   -- Закон, который требует нашей формы выбора вождя,  --  это
только  закон. Но из этого вовсе не следует, что справедливость
-- то, что требуется нашим людям. Что нам нужно сейчас, так это
время для роста наших  сил  и  распространения  их  на  большую
территорию.
   "Кто его предки? -- подумала она. -- Откуда пошло их племя?"
А вслух она сказала:
   -- Стилгар, я тебя недооценивала.
   --  Каждый  из  нас,  вероятно, недооценивал другого. Мне бы
хотелось, чтобы с  этим  было  покончено  и  чтобы  между  нами
установились  отношения  дружбы  и  доверия.  Мне  бы  хотелось
достичь того уважения, которое возникает без зова секса.
   -- Я понимаю.
   -- Ты доверяешь мне?
   -- Я слышу искренность в твоем голосе.
   -- У нас те, кто не  является  вождем  по  закону,  занимают
почетное  место.  Они  учат.  Они  сохраняют  божественную силу
здесь, -- он коснулся своей груди.
   "Я должна выведать у него тайну их Преподобной  матери",  --
подумала она.
   -- Ты говорил о вашей Преподобной матери... Я что-то слышала
о легенде и пророчестве, -- сказала она.
   --  Говорят,  что школа Бене Гессерит и ее питомицы держат в
своих руках ключ к будущему.
   -- Ты веришь, что я одна из них?
   Она наблюдала за  выражением  его  лица  и  думала:  "Нежные
ростки доверия так легко погубить!"
   -- Мы этого не знаем.
   "Он  --  честный  человек,  --  подумала  она.  --  Он хочет
получить от меня знак, но он не станет давать взятку  судьбе  и
говорить мне об другом".
   Джессика  обернулась  и  посмотрела  на долину, окрашенную в
золотые тона. Внезапно она прониклась хитрым благоразумием. Она
знала    лицемерие    Защитной    миссионерии,    знала,    как
приспосабливается   техника   легенды   к   условиям,   но  она
чувствовала здесь необычные изменения -- как  будто  кто-то  из
Свободных извлекал из этого выгоду.
   Стилгар  прочистил  горло. Она почувствовала его нетерпение.
Она понимала, что время идет и люди ждут, когда эта брешь будет
закрыта. Для  нее  настала  пора  смелого  выступления,  и  она
сознавала, что ей нужно: школа правды, которая дала бы ей...
   -- Адаб, -- прошептала она.
   Ей  показалось, что это слово заполнило все ее сознание. Она
полностью отдалась нахлынувшим чувствам, как бы  пропуская  это
слово сквозь себя.
   --  Ибн  киртаиба,  --  сказала она. -- Место, где кончается
пыль.  --  Она  высвободила  из-под  плаща  руку,   видя,   как
округляются глаза Стилгара. Она слышала в глубине пещеры шелест
многих плащей.
   --  Я  вижу  Свободного  со  священной  книгой  в  руках, --
заговорила она. -- Он читает ал-Лат, взывая к солнцу, чтобы оно
покарало врагов. Он читает Садус Триал: "Мои враги подобны  тем
поникшим  былинкам,  что  стояли  на  пути  бури. Неужели вы не
видите деяний вашего Бога? Он наслал на них мор за то, что  они
затеяли  против  нас  недоброе.  Их  планы  подобны отравленным
шарикам, от которых все отвращаются".
   Дрожь прошла по ее телу. Она уронила руку. Из глубины пещеры
донесся шепот многих голосов:
   -- Их дело потерпело поражение!
   -- Огонь божий зажегся в моем сердце, -- произнесла она.
   -- Запылал божий костер, -- пришел ответ.
   -- Враги ждут, -- сказала она.
   -- Би-ла кайфа, -- отозвались голоса людей.
   Во внезапно наступившей тишине Стилгар склонился перед ней.
   -- Сайадина! -- сказал он. -- Если позволит Шаи-Хулуд, то ты
сможешь пройти внутрь и стать Преподобной матерью.
   Пол стоял рядом с Чани во  внутренней  пещере.  Он  все  еще
чувствовал  вкус  еды,  которой  накормила  его  Чани, -- кусок
птичьего мяса и лепешка с примесью спайсового меда. По вкусу он
понял, что никогда раньше не ел такой еды  с  концентрированной
спайсовой  эссенцией,  и  на  мгновение  почувствовал страх. Он
знал, что эта эссенция может привести к  спайсовому  изменению,
которое толкнет его сознание к предвидению.
   -- Би-ла кайфа, -- прошептала Чани.
   Он  смотрел  на  нее,  видя  благоговейный  страх, с которым
Свободные внимали голосу его  матери.  Лишь  человек,  которого
называли  Джемизом,  не  принимал  в  этом  никакого  участия и
держался поодаль, скрестив руки на груди.
   -- Дай якха хин манге, -- прошептала Чани.  --  У  меня  два
глаза, у меня две ноги.
   Она не сводила с Пола изумленных глаз.
   Пол  глубоко  вздохнул, пытаясь унять в душе бурю. Слова его
матери оказались вовлеченными в ту  работу,  которую  совершала
спайсовая  эссенция,  и  теперь  он  чувствовал,  как  ее голос
возвышался и опадал в нем,  словно  тени  огромного  костра.  И
несмотря  на  все это, он чувствовал в ней крайний цинизм -- он
так хорошо ее знал! Но ничто уже  не  могло  остановить  в  нем
процесс, начатый кусочком пищи. Ужасное предназначение!
   И снова он почувствовал в себе расовое сознание, от которого
не мог  убежать.  В его мозгу возникла удивительная ясность, он
наполнился потоком данных, несущих  в  себе  холодную  точность
знания.
   Он  опустился  на пол, прислонился спиной к каменной стене и
целиком отдался своим ощущениям. Знания хлынули в те  временные
напластования,   которые  позволяли  ему  видеть  время,  ветры
будущего...
   Существовала опасность,  он  это  чувствовал,  перейти  свои
границы,  и  он был вынужден сдерживать свои знания настоящего,
чувствуя, как расплывается угол познания.
   Предвидение, как он это себе  представлял,  было  освещением
объединенных пределов, которые его скрывали. Он видел временные
связи внутри этой пещеры, кипение сфокусированных возможностей.
   Видение   заставляло   его   искать   полной  неподвижности.
Бесчисленные временные линии разбегались от этой  пещеры,  и  в
одной  из  них  он увидел собственное мертвое тело, воткнутый в
него нож и кровь, льющуюся из раны.

        x x x

   <i>Моему отцу, падишаху-императору, было семьдесят два года,
хотя он выглядел не старше, чем на 35 лет, когда  он  обрек  на
смерть  герцога  Лето  и  отдал  Арраки  Харконненам.  Он редко
показывался на люди одетым иначе, чем в форму  сардукаров  и  в
черный  шлем  с  имперским  головным  львом  на  кресте.  Форма
являлась открытым указанием на то, где лежал источник его силы.
Но он не всегда был таким  ужасным.  Когда  он  хотел,  он  мог
излучать  очарование  и  искренность,  но  в те последние дни я
часто задумывалась, был ли он таким на самом деле,  или  только
казался.  Теперь  я  думаю,  что  это  был  человек, никогда не
перестававший  сражаться,  дабы  избежать   прутьев   невидимой
клетки.
   <b>Принцесса Ирулэн.
   В доме моего отца.</b></i>

   Джессика  проснулась в темноте подземелья, чувствуя движение
Свободных  вокруг  нее.  Кисло  пахло  стилсьютами.  Внутреннее
чувство  времени  подсказало ей, что скоро ночь, но пещера была
погружена  в  темноту,  защищенная  от   пустыни   пластиковыми
чехлами, что позволяло сохранить влагу их тел.
   Она  осознала,  что позволила себе расслабиться, признав тем
самым, что уверена в том, что со стороны людей Стилгара  ей  не
грозит  никакая  опасность. Она повернулась в гамаке, сделанном
из ее собственного плаща, спустила ноги на пол и  сунула  их  в
башмаки.  "Я  должна  узнать,  что  надо делать, чтобы во время
ходьбы движения тела помогали движениям ног, --  подумала  она.
-- Как много всего нужно запомнить!"
   Она  все  еще  чувствовала  во  рту  вкус утренней еды, и ей
пришло на ум, что время  здесь  использовалось  в  перевернутом
виде:  ночь  была  наполнена  деятельностью,  а  день  -- время
отдыха.
   Она  отцепила  свой  стилсьют  от  крюков  в   нише   скалы,
повозилась с ним в темноте, пока не нашла, где низ, а где верх,
и  скользнула в него. "Как же передать сообщение Бене Гессерит?
-- раздумывала она. -- Следовало бы сообщить о двух отклонениях
в арракинском святилище".
   В глубине пещеры загорелись глоуглобы. Она видела движущиеся
там  фигуры  людей,  различила  фигуру  Пола,  уже  одетого,  с
откинутым  на  спину  капюшоном,  что  позволяло  ей видеть его
орлиный профиль Атридесов. "Как странно он вел себя перед  тем,
как  они  отправились  на  отдых!  --  подумала  она. -- Он был
подобен человеку,  вернувшемуся  к  жизни,  но  не  вполне  еще
осознавшему  свое  возвращение.  Глаза его были полуприкрыты, и
взгляд был устремлен в себя". Все это заставило ее вспомнить  о
его предупреждении насчет спайсовой пищи.
   Какой эффект дает ее употребление? Помнится, он говорил, что
здесь имеется какая-то связь с его способностью предвидения, но
он молчал о том, что видел.
   Справа  из  тени  вышел  Стилгар  и  подошел к группе людей,
стоявших под глоуглобами. Она заметила,  как  он  теребит  свою
бородку,  каким  по-кошачьи  вкрадчивым  он выглядит. Внезапный
страх  током  прошел  по  спине  Джессики,  чувства  ее   снова
обострились,  воспринимая  напряжение в собравшихся вокруг Пола
людях -- скупые движения, ритуальные позы.
   --  Они  пользуются  моей  поддержкой!  --  прогремел  голос
Стилгара.
   Джессика  узнала  человека, к которому обращался Стилгар, --
это  был  Джемиз!  По  неестественной  напряженности  плеч  она
догадалась,  что  Джемиз  в  гневе.  "Джемиз  сердится, что Пол
одержал над ним верх", -- подумала она.
   -- Ты знаешь закон, Стилгар? -- спросил Джемиз.
   -- Кто знает его лучше? -- ответил Стилгар, и она услышала в
его голосе умиротворяющие нотки, попытку что-то смягчить.
   -- Я выбираю единоборство, -- проворчал Джемиз.
   Джессика подошла к Стилгару и схватила его за руку.
   -- Джемиз требует своей доли в проверке легенды,  --  сказал
Стилгар. -- Это закон амтал.
   --  Она  должна быть защищена, и если ее защитник побеждает,
тогда это -- правда, -- сказал Джемиз. -- Но... --  Он  оглядел
напряженные  лица  людей.  --  Ей  не  понадобится  защитник из
Свободных, а это означает, что она приведет защитника с собой.
   "Он говорит о битве с  Полом  один  на  один",  --  подумала
Джессика. Она убрала руку с руки Стилгара и шагнула вперед.
   --  Я  всегда защищаю себя сама, -- сказала она. -- Значение
этих слов можно понять, если...
   -- Ты не  должен  говорить  о  своих  путях!  --  воскликнул
Стилгар.   --   Не  говори  о  них,  пока  я  не  получу  новых
доказательств!
   -- Стилгар мог рассказать тебе утром, то, что можно сказать.
Он мог полностью изменить  ход  твоих  мыслей,  чтобы  ты,  как
птица, повторила его слова нам, надеясь посеять ложь среди нас!
-- сказал Джемиз, злобно глядя на Джессику.
   "Я  могу  с  ним справиться, но при их интерпретации легенды
это могло бы привести их к столкновению", -- подумала Джессика.
И снова она  удивилась  тому,  какие  причудливые  всходы  дали
семена, посеянные здесь Миссионерией.
   Стилгар  посмотрел  на  Джессику  и  тихо, но так, чтобы все
слышали, сказал:
   -- Джемиз -- тот, кто несет в себе злобу, сайадина. Твой сын
одержал над ним верх и...
   -- Это была случайность! -- проревел  Джемиз.  --  В  долине
Туоно действовали чары колдуньи!
   -- ...и я сам одержал над ним верх, -- продолжал Стилгар. --
Он жаждет,  чтобы  вызов обратился и на меня. В Джемизе слишком
много жестокости, чтобы  из  него  когда-нибудь  вышел  хороший
вождь. Свой язык он отдает законам, а сердце -- ненависти. Нет,
из него никогда не выйдет хороший вождь. Я долго сдерживал его,
потому  что  он  полезен в битвах, но когда он позволяет своему
гневу взять над собой верх, он становится опасен.
   -- Стилгар! -- прохрипел Джемиз.
   И  Джессика  поняла,  что  делает   Стилгар:   он   пытается
переключить  его  злобу  на  себя,  отвлечь внимание Джемиза от
Пола.
   Стилгар посмотрел Джемизу прямо в  лицо,  и  Джессика  снова
услышала умиротворяющие нотки:
   -- Джемиз, он ведь еще мальчик, он...
   -- Ты сам назвал его мужчиной, -- сказал Джемиз. -- Его мать
говорит,  что  он  прошел испытание Гомом Джаббаром. Его полная
воды плоть... Те, кто несли  его  мешок,  говорят,  что  в  нем
литерьон  воды.  Литерьон!  А  мы  наполняем наши пакеты, когда
выпадает роса.
   Стилгар посмотрел на Джессику.
   -- Это правда? В вашем мешке есть вода?
   -- Да.
   -- Литерьон?
   -- Даже два литерьона.
   -- И что вы собираетесь делать с этим богатством?
   Чувствуя холодок в его голосе, она покачала головой.
   -- Там, где я родилась, вода падала с неба и бежала по земле
широкими реками, -- сказала она.  --  Там  были  океаны,  такие
огромные,  что, стоя на одном берегу, вы не увидели бы другого.
Я не воспитывалась в законах вашей водной дисциплины, я никогда
раньше не думала о подобных вещах...
   Вздох вырвался из груди стоявших рядом людей:
   "Вода, падающая с неба, бегущая по земле..."
   -- Разве ты не знаешь, что среди нас есть  те,  кто  потерял
воду из-за несчастного случая и теперь будет томиться жаждой до
нашего возвращения в Табр?
   --  Как  же я могла это знать? -- Джессика покачала головой.
-- Если им нужно, дайте им воды из нашего мешка.
   -- Ты так намеревалась распорядиться своим богатством?
   -- Я намеревалась употребить его для спасения жизни людей.
   -- Тогда мы принимаем твой дар, сайадина.
   -- Ты не подкупишь нас водой, -- проворчал Джемиз. -- И тебе
не удастся озлобить меня против тебя самого, Стилгар.  Я  вижу,
ты  пытаешься  заставить  меня бросить вызов тебе, прежде чем я
докажу свои слова.
   Стилгар посмотрел на Джемиза.
   -- Ты решил драться с ребенком? -- голос его был  тихим,  но
полным гнева.
   -- Она должна быть защищена!
   -- Даже при том, что она пользуется моим расположением?
   -- Я взываю к закону, -- сказал Джемиз -- Это мое право.
   Стилгар кивнул.
   --  Тогда,  если  мальчик  тебя не сразит, ты ответишь перед
моим ножом. И на этот раз я не отдерну клинка,  как  делал  это
раньше.
   --  Ты не можешь так поступить, -- сказала Джессика. -- Ведь
Пол совсем...
   -- Ты не должна вмешиваться, сайадина, -- сказал Стилгар. --
О, я знаю, что  ты  можешь  победить  меня,  но  ты  не  можешь
победить всех. Это необходимо!
   Джессика  смотрела  на него, видя в зеленом свете глоуглобов
непоколебимую твердость, застывшую на его лице. Она  обернулась
к  Джемизу,  прочитала  упрямство в его глазах и подумала: "Мне
следовало бы понять это раньше. Он из тех, кто не  прощает.  Он
из  молчаливых,  из тех, кто решает все про себя. Мне следовало
бы приготовиться".
   -- Если ты причинишь вред моему сыну,  --  сказала  она,  --
тебе  придется  иметь  дело  со мной. Я вызываю тебя заранее. Я
раздроблю тебя...
   -- Мама, -- Пол подошел к ней и потянул за рукав.  --  Может
быть, если я объясню Джемизу, как...
   -- Объясню?! -- фыркнул Джемиз.
   Пол  ничего  не ответил, лишь молча посмотрел на него. Он не
чувствовал страха: Джемиз казался  таким  неуклюжим,  и  тогда,
ночью,  его  удалось так легко обезоружить. Но Пол еще ощущал в
атмосфере  присутствие  временных  связей,  он  еще  помнил  то
пророческое  видение,  в  котором лежал мертвым на полу пещеры,
пораженный ножом. И чтобы избежать этого, в жизни  существовало
несколько путей.
   Стилгар сказал:
   -- Сайадина, ты теперь должна отойти туда, где...
   -- Перестань называть ее сайадиной! -- сказал Джемиз. -- Это
еще нужно доказать. Да, она знает молитву, ну и что? Ее знает у
нас каждый ребенок.
   "Он  сказал достаточно, -- подумала Джессика. -- У меня есть
к  нему  ключ.  Я  могла  бы  остановить  его   Голосом".   Она
колебалась. "Но остановить их всех я не могу".
   --  Ты  мне  за  это  ответишь, -- сказала Джессика, изменив
голос так, чтобы интонация его была жалобной в начале  фразы  и
твердой в ее конце.
   Джемиз молча смотрел на нее. Лицо его выражало явный испуг.
   -- Я научу тебя страдать, -- продолжала она тем же тоном. --
Помни   об   этом,  когда  будешь  драться.  Ты  узнаешь  такое
страдание, по сравнению с которым воспоминания о Гоме  Джаббаре
покажутся  тебе  счастливыми. Все твое существо будет корчиться
от боли...
   -- Она пытается меня околдовать!  --  задыхаясь,  проговорил
Джемиз.  Он  поднес к своему уху руку, сжатую в кулак. -- Пусть
на нее падет молчание!
   -- Да будет так! -- сказал  Стилгар  и  бросил  на  Джессику
предостерегающий взгляд.
   --  Если  ты,  сайадина,  заговоришь,  мы  подумаем,  что ты
занимаешься колдовством, и ты за это поплатишься.
   Он знаком велел ей отойти.
   Джессика почувствовала, как чьи-то, далеко не дружеские руки
отталкивают ее в сторону. Она увидела, что Пол отделен  от  нее
толпой,  что  к  нему  склонилась  Чани.  Люди стали так, что в
центре их оказалась свободной круглая площадка. Были  принесены
дополнительные глоуглобы, и все они светили на полную мощность.
   Джемиз шагнул в круг, снял с себя плащ и кинул его кому-то в
толпе.  Он  оказался  в плотном сером стилсьюте, запятнанном во
многих местах. На мгновение он припал ртом  к  трубке,  глотнул
воды  и  тут  же  выпрямился. Потом он освободился по частям от
стилсьюта и, бережно передав его в толпу, застыл в  ожидании  с
крисножом  в  руке.  Теперь  на  нем  осталась лишь набедренная
повязка -- плотная ткань, опоясывающая чресла.
   Джессика видела, что Чани помогает Полу: она  сунула  ему  в
руку  нож,  а  он  взял  его  и  примерился к его рукоятке. Она
подумала, что Пол владеет прана и бинду, нервными клетками, что
он прошел самую сложную школу борьбы, что  его  учителями  были
такие  люди,  как  Гурни  Хэллек и Дункан Айдахо, люди, ставшие
легендой при жизни. Мальчику были  известны  хитроумные  приемы
Бене Гессерит, и выглядел он довольно уверенно.
   "Но  ему  только  пятнадцать лет, -- подумала Джессика. -- И
при нем нет защитного поля. Я должна это прекратить! Должен  же
быть  какой-нибудь способ..." Она подняла голову и увидела, что
Стилгар зорко наблюдает за ней.
   -- Ты не сможешь это остановить, -- сказал он.
   Она  закрыла  себе  рот  рукой:  "Я  посеяла  страх  в   уме
Джемиза...   Если   бы   только   я  могла  молиться!  Молиться
по-настоящему..."
   Теперь и Пол стоял в кругу. В руке он держал  криснож,  ноги
его были босы. На уроках борьбы Айдахо не уставал предупреждать
его:  "Когда  ты сомневаешься в поверхности, на которой стоишь,
лучше всего драться босиком".
   Он повторил про себя слова, которые успела ему шепнуть Чани:
"После того как Джемиз уклоняется от  удара,  он  делает  выпад
вправо.  Мы  все  знаем  эту его привычку. И он будет стараться
ослепить тебя блеском своего ножа, чтобы после  этого  ударить.
Он умеет драться обеими руками, следи за сменой рук".
   Но  самым сильным ощущением Пола было ощущение инстинктивной
настройки,  воссоздание  того,  что  он   постигал   во   время
тренировок день за днем, час за часом.
   Память  услужливо  подсказала ему слова Гурни Хэллека: "Тот,
кто хорошо владеет ножом, должен знать  возможности  любой  его
части:  и  острия,  и  лезвия,  и  щеки. Острие умеет и резать,
лезвие  может  и   колоть,   щека   может   поставить   ловушку
противнику".
   Пол посмотрел на криснож.
   Джемиз  стал  продвигаться  по  кругу  -- с тем чтобы встать
напротив Пола.  Пол  пригнулся,  осознав,  что  он  не  защищен
защитным  полем,  хотя  был  приучен  сражаться, окруженный его
невидимой пеленой, с неуловимой быстротой  реагировать  на  его
изменения. Несмотря на постоянные предупреждения своих учителей
о  том,  что  он не должен зависеть от влияния поля на скорость
атаки, ощущение присутствия поля, он  это  знал,  вошло  в  его
плоть и кровь.
   Джемиз выкрикнул ритуальный клич:
   -- Нож может ломать и крушить!
   "Тогда  он  затупится",  --  подумал Пол. Он успокаивал себя
тем, что у Джемиза тоже нет защитного поля. Но он ведь и не был
приучен им пользоваться.
   Пол пристально посмотрел на Джемиза. Его тело было похоже на
скелет, обтянутый узловатой веревочкой. В свете глоуглобов  его
нож отливал молочно-желтым.
   Страх  пронизал  все естество Пола. Внезапно он почувствовал
себя  одиноким  и  голым  в  кольце  чужих  людей.  Предвидение
обогатило   его   знания   бесчисленными  факторами,  питаемыми
сильнейшими  токами   будущего.   Над   неопределенным   числом
неизведанных путей висела смерть!
   На  будущее  может  повлиять  все, что угодно, размышлял он.
Кашель кого-то из наблюдающих, отвлечение внимания, изменения в
освещении... "Я боюсь", -- сказал себе Пол.
   Он двинулся по кругу, навстречу Джемизу,  медленно  повторяя
про себя заклинание Бене Гессерит против страха: "Страх убивает
разум..."  Как  будто струя холодной воды обмыла его тело, и он
почувствовал готовность к слаженным действиям мускулов.
   -- Я окуну свой нож в твою кровь!  --  выкрикнул  Джемиз.  В
середине последнего слова он сделал выпад.
   Джессика  видела  это  движение  и  едва  не  задохнулась от
внутреннего крика... Там, куда человек нанес удар, теперь  была
пустота.  Пол же стоял за спиной Джемиза, и эта спина перед ним
представляла собой отличную мишень.
   "Ну же, Пол, ну!" -- мысленно выкрикнула Джессика.
   Движения Пола были четкими и красивыми, но замедленными. Это
дало Джемизу возможность обернуться и отскочить в сторону.  Пол
отдернул руку и низко пригнулся.
   -- Сначала ты должен найти мою кровь!
   Джессика  узнала в движениях сына ту медлительность, которую
развивает защитное поле, и с  горечью  подумала  о  том,  какой
двоякий смысл несет в себе это поле.
   Реакция  мальчика  была реакцией юноши, а такой манеры вести
бой эти люди никогда не видели. Его тактика была отработана для
проникновения за барьер. Поле слишком быстро отбрасывало  удар,
пропуская  лишь  медленное  маневрирование.  Чтобы пробиться за
поле, нужна была ловкость и самоконтроль.
   "Понимает ли это Пол?" -- спросила она себя.  --  Он  должен
это понимать..."
   И  снова  Джемиз,  блестя угольно-черными глазами, ринулся в
атаку. Тело его в свете глоуглобов казалось желтым. И снова Пол
увернулся, чтобы нанести удар. Слишком медленно...
   И снова...
   Каждый раз Пол опаздывал на какую-то долю секунды.
   И Джессика видела то, что, она надеялась, не увидел  Джемиз.
Защитные  движения  Пола были автоматически быстрыми, но каждый
раз он совершал их под тем точным  углом,  который  понадобился
бы,  если  бы  часть удара Джемиза должна была помочь отклонить
защитное поле.
   -- Твой сын что, играет с этим глупым беднягой?  --  спросил
Стилгар.
   Прежде чем она успела ответить, он знаком велел ей молчать.
   -- Прости, ты не должна говорить.
   Теперь  обе  фигуры  крутились  одна  против  другой. Джемиз
держал нож, чуть выдвинув его вперед и вверх,  так  что  кончик
ножа   казался   приподнятым.   Пол   пригнулся  и  держал  нож
направленным вниз. Джемиз снова прыгнул  вперед,  на  этот  раз
точно туда, где стоял Пол.
   Вместо  того, чтобы отпрянуть назад и в сторону, Пол отразил
удар  лезвием  своего  ножа.  Потом  мальчик  отпрянул   влево,
мысленно благодаря Чани за предупреждение.
   Джемиз  отступил  на  край  круга,  потирая  руку, в которой
держал нож. На мгновение из пореза показалась кровь и тотчас же
пропала. Глаза Джемиза были широко раскрыты  и  смотрели  прямо
перед собой, не мигая. Два иссиня-черных провала изучали Пола с
появившейся только сейчас осторожностью.
   -- Он ранен, -- пробормотал Стилгар.
   Пол,  пригнувшись  и  готовясь  к  новой атаке, крикнул, как
учили его учителя:
   -- Будешь просить пощады?
   -- Ха!
   В толпе возник сердитый ропот.
   -- Тише! -- крикнул Стилгар.  --  Парнишка  не  знает  наших
правил. -- Потом, повернувшись к Полу, он пояснил:
   -- При тахадди пощады не бывает. Только смерть...
   Джессика   видела:   Пол   содрогнулся.   "Ему   никогда  не
приходилось  вот  так  убивать  человека...  горячим  от  крови
лезвием. Поднимется ли у него рука?" -- думала она.
   Следуя   движению   противника,   Пол   повернулся   вправо.
Предвидение  возможного  исхода  вернулось  к  нему  с  прежней
навязчивостью.  Его  новое  знание  говорило  ему, что для этой
борьбы  существовало  слишком  много  возможностей,   мгновенно
сжимающихся решений, чтобы впереди открылся некий просвет.
   Вероятность  накладывалась  на  вероятность,  вот почему эта
пещера лежала на его пути узловатым пятном, подобно гигантскому
порогу на реке, создающему многочисленные течения.
   -- Кончай это, парень! -- прошептал Стилгар. -- Не  нужно  с
ним играть.
   Пол  двинулся  дальше  по  кругу,  полагаясь  на  свое чутье
времени.
   Теперь Джемиз, казалось, начинал понимать, что перед  ним  в
кольце  зрителей находится совсем не нежный пришелец из другого
мира, не легкая мишень для крисножа.
   Джессика видела, как по его лицу пробежала  мимолетная  тень
отчаяния. "Вот когда он стал опаснее всего, -- подумала она. --
Теперь  он  способен  на  все.  Он  видит,  что имеет дело не с
ребенком, но с машиной, с детства настроенной на беспроигрышную
драку. Теперь расцвел тот страх, который я в нем посеяла".
   Она обнаружила, что в ней шевельнулось нечто вроде жалости к
Джемизу.  Она  подавила  это  чувство,  памятуя  об  опасности,
которая угрожала ее сыну.
   "Джемиз  способен на все, на самое, невероятное", -- сказала
она себе.  Она  подумала,  удалось  ли  Полу  схватить  видение
будущего,  и  если  да, то использует ли он свои знания. Она не
переставала отмечать каждое движение сына, видела каждую  каплю
пота  на  его  лице, замечала проглядывающую за его активностью
осторожность. И впервые с тех пор, как она узнала о даре  Пола,
она подумала, что этот дар несет в себе и неуверенность.
   Теперь  движения  Поля  сделались более активными. Он кружил
вокруг своего противника, но не атаковал его: он заметил в  нем
страх. В ушах Пола зазвучал голос Айдахо: "Когда твой противник
начинает  бояться,  дай ему возможность развить это чувство, --
пусть поработает время, пусть страх поработает над  ним,  пусть
перейдет  в  ужас.  Человек,  объятый  ужасом,  сражается сам с
собой. Конечно, он и нападает безрассудно -- это самое  опасное
в  такой  период,  но  можно  рассчитывать  на  то, что ошибка,
которую он при этом сделает, будет для него смертельной. Ты  же
обучаешься  тому, чтобы распознать эту ошибку и воспользоваться
ею".
   В толпе поднялся ропот.
   "Они думают, что Пол жесток, что он играет с  Джемизом",  --
подумала  Джессика.  Она  почувствовала  в восклицаниях людей и
возбуждение,  вызванное  удовлетворением  от  наблюдаемого  ими
спектакля.  Она видела, что напряжение Джемиза все растет, и ей
было ясно, что недалек тот момент, когда он  больше  не  сможет
сдерживать себя.
   Джемиз  высоко  подпрыгнул  и взмахнул правой рукой, но рука
была пуста: криснож был переброшен в  левую  руку.  У  Джессики
перехватило  дыхание.  Но  Пол  получил предупреждение от Чани:
"Джемиз дерется обеими руками". В то же время память, выбрав из
его   обширных   познаний,   подсказала   ему,   что    делать.
"Сосредотачивай  внимание  на  ноже,  а не на руке, которая его
держит", -- любил  говорить  ему  Гурни  Хэллек.  "Нож  гораздо
опаснее руки".
   И  Пол  увидел ошибку Джемиза. Его ноги работали плохо, и он
раньше времени вышел  из  состояния  прыжка,  которым  надеялся
смутить Пола и скрыть перемену рук.
   Если   не   считать   низкого  желтого  света  глоуглобов  и
чернильных  глаз  окружающих,   все   остальное   походило   на
тренировочное сражение, к которым Пол так привык.
   Молниеносным  движением  Пол  перебросил  свой  нож в другую
руку, скользнул в сторону и выбросил нож вперед, как раз  туда,
где оказалась грудь приземлившегося Джемиза, и тут же отпрянул,
глядя на то, как обмякает тело.
   Джемиз  рухнул ничком, точно срубленное дерево. Он вскрикнул
один только раз, а потом приподнял лицо, посмотрел  на  Пола  и
застыл.   Его   мертвые   глаза  казались  темными  стеклянными
пуговицами.
   "Убийство  острием  лишено  артистизма,  --  сказал  однажды
Айдахо  своему  питомцу. -- Но пусть тебя это не останавливает,
если плоть, раскрываясь, сама себя предлагает".
   Люди сломали круг  и  устремились  вперед,  оттолкнув  Пола.
Вокруг Джемиза поднялась суета, и вскоре группа людей торопливо
отступила  в  глубь  пещеры, унося с собой что-то, завернутое в
плащ.
   Джессика начала пробираться к сыну.  Ей  казалось,  что  она
плывет  по  морю,  среди  странной  тишины.  "Наступила ужасная
минута,  --  думала  она.  --  Он   убил   человека,   которого
превосходил  умственно  и  физически.  Он  не  должен  выражать
радости от такой победы".
   Она заставила себя  пробраться  сквозь  последнюю  группу  и
оказалась   на   маленьком   открытом  пространстве,  где  двое
бородатых Свободных помогали Полу надеть стилсьют.
   Джессика пристально посмотрела на сына. Глаза Пола сияли. Он
тяжело дышал и, казалось, оказывал  милость  своим  помощникам,
принимая их помощь.
   --  Он  сражался  с  самим  Джемизом,  а на нем нет ни одной
царапины, -- прошептал один из бородачей.
   Чани стояла в стороне, не сводя глаз  с  победителя.  На  ее
миниатюрном личике был написан восторг.
   "Нужно  сделать  это  сразу и быстро", -- подумала Джессика.
Нахмурившись и придав  своему  голосу  печальный  оттенок,  она
сказала:
   -- М-да!.. Ну, и как ты себя чувствуешь в роли убийцы?
   Пол  застыл,  словно сраженный невидимым ударом. Он встретил
устремленный  на  него  холодный  взгляд  матери,  и  его  лицо
потемнело   от   прилившей  к  нему  крови.  Бессознательно  он
посмотрел на то место, где еще недавно лежало тело Джемиза.
   Стилгар, вернувшийся из той части пещеры, куда  унесли  тело
Джемиза, пробился сквозь толпу и встал рядом с Джессикой. Очень
сдержанно он сказал Полу:
   --  Когда  наступит  для  тебя  время испытать мое бурда, не
думай, что ты будешь  играть  со  мной  так,  как  ты  играл  с
Джемизом.
   Джессика  почувствовала,  что  ее  слова  и  слова  Стилгара
проникли  в   сознание   Пола,   открыв   ему   суровый   смысл
происшедшего.  Ошибка, совершенная этими людьми, служила теперь
цели воспитательной. Подобно тому, как это сделал Пол, Джессика
оглядела лица стоящих рядом людей и увидела то же,  что  и  он:
восхищение,  да...  и  страх. А на некоторых -- отвращение. Она
посмотрела на Стилгара,  поняла  его  фатализм,  поняла,  каким
виделось ему это сражение.
   Пол посмотрел на мать.
   -- Ты же знаешь, как это было! -- сказал он.
   Она  услышала  в  его  голосе сожаление и поняла, что к нему
вернулась способность мыслить  здраво.  Джессика  обвела  людей
взглядом и сказала:
   -- Пол никогда раньше не убивал человека ножом.
   Стилгар посмотрел ей в лицо. Взгляд его выражал недоверие.
   --  Я  не  играл  с  ним,  --  сказал  Пол. Он встал рядом с
матерью, надел плащ и посмотрел на темное пятно,  оставшееся  в
том месте, где на каменный пол пролилась кровь Джемиза. -- Я не
хотел его убивать.
   Джессика   увидела,   что   Стилгар   начинает  верить  ему,
напряженность  мало-помалу  исчезла  с  его  лица  и  сменилась
выражением  облегчения.  Судя  по репликам окружающих их людей,
понимание коснулось и их.
   -- Так вот почему ты спрашивал Джемиза, не попросит  ли  тот
пощады?  --  сказал  Стилгар. -- Теперь я понимаю. У вас другие
обычай, но вы видите в них смысл. -- Поколебавшись, он добавил:
-- Я больше не стану называть тебя мальчиком.
   Чей-то голос крикнул:
   -- Нужно дать ему имя, Стилгар!
   Стилгар кивнул, теребя бороду рукой, оплетенной сетью вен.
   -- Я вижу  в  тебе  силу,  подобную  той,  что  поддерживает
колонну.  --  Он  опять помолчал и потом добавил: -- Тебя будут
звать среди нас Узулом. Узул означает  основание  колонны.  Это
будет  твоим  тайным именем в отряде. Мы в сьетче Табр можем им
пользоваться, но больше никто... Узул!
   Среди людей послышался ропот одобрения:
   -- Это хороший выбор. Узул -- значит сильный... Он  принесет
нам счастье.
   Джессика   почувствовала   удовлетворение;   в  этих  словах
скрывалась ее победа. Теперь она была настоящей сайадиной.
   -- А теперь выбери себе сам мужское имя, которым мы могли бы
называть тебя открыто.
   Пол посмотрел на свою мать, потом  на  Стилгара.  Мельчайшие
детали   этой   сцены   были   зарегистрированы   его   памятью
предвидения, но сейчас они казались ему овеществленными, такими
плотными, что он с трудом мог протиснуться  сквозь  них,  точно
сквозь узкую дверь.
   -- Как вы называете ту маленькую мышь, что умеет скакать? --
спросил Пол, вспоминая быстрые скачкообразные движения зверька,
виденные  им  в  долине Туоно... Он проиллюстрировал свои слова
движением руки.
   В толпе людей послышались смешки.
   -- Мы называем ее Муаддиб, -- сказал Стилгар.
   У Джессики перехватило дыхание: именно  это  имя  назвал  ей
Пол,  когда  рассказывал,  как  примут  его Свободные и как его
назовут. Внезапно она почувствовала страх перед своим сыном  --
и за него.
   Пол чувствовал, что играет роль, бесчисленное количество раз
сыгранную  им  в  своем  сознании.  И все же были различия. Ему
казалось, что его  вознесли  на  головокружительную  высоту  те
глубокие  знания  и  опыт, которыми он обладал, а все остальное
было отделено от него пропастью.
   И снова ему вспомнилось видение  легионеров,  фанатиков  под
зеленобелыми   знаменами  Атридесов,  рыскающих  по  Вселенной,
грабящих и поджигающих с именем их пророка Муаддиба на устах.
   "Этого не должно быть!" -- сказал он самому себе.
   -- Ты хочешь получить это имя? -- спросил Стилгар.
   -- Я -- Атридес, -- прошептал Пол. Потом добавил уже громче:
-- Я не могу  сказать,  что  я  совсем  отказываюсь  от  имени,
данного  мне  отцом.  Нельзя  ли  мне  носить среди вас имя Пол
Муддиб?
   -- Отныне ты -- Пол Муаддиб, -- сказал Стилгар.
   И Пол подумал: "Этого не было в том, что я видел,  я  сделал
по-другому".
   Но он чувствовал, что та пропасть по-прежнему окружает его.
   Снова в толпе раздался шепот:
   --  Мудрость  и сила... Большего и желать нельзя... Конечно,
это -- легенда... Лизан ал-Гаиб...
   -- Я скажу тебе, что я думаю о твоем новом имени, --  сказал
Стилгар.  -- Твой выбор радует нас. Муаддиб мудр, он знает пути
пустыни;  Муаддиб  создает  свою  собственную   воду;   Муаддиб
прячется  от  солнца  и  путешествует  в  ночное время; Муаддиб
плодовит и размножается над землей.
   Мы   называем   Муаддиба   учителем   мальчиков.   Это    --
могущественная  опора,  на  которой будет строиться твоя жизнь.
Пол  Муаддиб  Узул  среди  нас!  И  мы  говорим  тебе:   "Добро
пожаловать!"
   Стилгар  тронул  лоб  Пола  ладонью,  потом  обнял  юношу  и
растроганно пробормотал:
   -- Узул...
   Когда Стилгар отпустил его, к Полу стали подходить  один  за
другим члены отряда. Каждый из них обнимал его, повторяя:
   -- Узул... Узул...
   Чани  тоже  прижалась к его лицу щекой, шепотом повторив его
новое имя.
   Потом Пол вновь оказался рядом со Стилгаром, и тот сказал:
   -- Теперь ты принадлежишь к Ичван-Бедвинам,  теперь  ты  наш
брат.  --  Его  лицо сделалось серьезным, и он сказал тоном, не
допускающим  возражений:  --  А  теперь.  Пол  Муаддиб,  потуже
застегни  свой  стилсьют!  --  Он посмотрел на Чани. -- Носовые
зажимы Пола Муаддиба настолько плохи, что хуже и быть не может!
Мне казалось, что я велел тебе смотреть за ним.
   -- У меня не из чего их сделать,  --  ответила  девушка.  --
Есть, конечно, те, что принадлежали Джемизу, но...
   -- Только не это!
   -- Тогда я отдам ему один из моих, -- сказала она. -- Я пока
могу обойтись и одним.
   --  Не можешь, -- сказал Стилгар. -- Я знаю, что у некоторых
наших людей есть запасные зажимы. Отряд мы или банда дикарей?
   Из  группы  людей  протянулись  руки,   и   каждая   держала
волокнистые  предметы.  Стилгар  выбрал  из них четыре зажима и
протянул их Чани.
   -- Вставь их Узулу и сайадине.
   Из задних рядов послышался голос:
   -- А как насчет воды,  Стил?  Как  насчет  литерьонов  в  их
мешке?
   --  Я  знаю  твою нужду, Фарок, -- сказал Стилгар. -- Открой
один из них для тех, кому  нужно.  Хозяин  Воды...  Где  Хозяин
Воды?  Позаботься,  Шимум, о том, чтобы отмерить ровно столько,
сколько необходимо. Вода --  дар  сайадины,  будет  оплачена  в
сьетче по местной цене.
   -- Что значит "по местной цене"? -- спросила Джессика.
   -- Десять к одному, -- ответил Стилгар.
   -- Но...
   --  Это мудрое правило, и ты сама в этом скоро убедишься, --
сказал Стилгар.
   В задних рядах началось движение  людей,  направляющихся  за
водой. Стилгар поднял руку, и наступила тишина.
   --  Что  касается  Джемиза, -- сказал он, -- то я приказываю
совершить полную церемонию на заходе солнца. Джемиз  был  нашим
товарищем  и  братом -- И и ван-Бед вином. От того, кто защищал
наше наследие способом тахадди, нельзя отворачиваться. Я требую
соблюдения обряда...
   Услышав эти слова, Пол  осознал,  что  снова  погружается  в
бездну.  Видение  будущего  не  показывало  ему  тропы  в него,
кроме... Он все еще различал трепет знамен Атридесов...  где-то
впереди...
   "Этого не будет! -- твердо сказал он сам себе. -- Я этого не
допущу".

        x x x

   <i>Бог создал Арраки, чтобы развивать чувство верности.
   <b>Принцесса Ирулэн.
   Мудрость Муаддиба"</b></i>

   В  тиши  пещеры  Джессика  слышала  шорох  песка на скале --
признак движения людей -- и птичьи крики, которыми, как  сказал
ей Стилгар, перекликались наблюдатели.
   Пластиковое  покрытие  было  снято  со  входа  в пещеру. Она
различала не совсем еще ушедший дневной свет и чувствовала, как
он уносит с собой жару. Она знала, что  ее  утонченные  чувства
дадут   ей  то,  чем  владели  эти  Свободные,  --  способность
чувствовать даже самые слабые изменения во  влажности  воздуха.
Как  поспешно  они  закрыли  все  отверстия в своих стилсьютах,
когда вход в пещеру был открыт!
   Глубоко в пещере кто-то запел:
   Има трава около!
   И коренья около!
   Началась церемония похорон Джемиза.
   Она смотрела  на  арракинский  закат,  на  буйство  небесных
красок. Ночь уже начала окутывать тенями дальние холмы и дюны.
   Жаркий  воздух  заставлял  ее  думать о воде, и она мысленно
отметила  тот  факт,  что  всех  этих  людей,  вероятно,  долго
приучали чувствовать жажду только в определенное время.
   Жажда... Она вспомнила облитые лунным светом волны Каладана,
плещущиеся  о скалистые берега, напоенный влагой воздух. Теперь
же ветер иссушал кожу ее щек и лба. Носовые  зажимы  раздражали
ее,  ей  мешала  трубка,  пересекавшая  ее лицо и уходившая под
костюм, трубка, которая собирала воду выдыхаемых ею паров.
   Сам костюм был ловушкой. "Костюм станет  удобнее,  когда  вы
оставите  в  своем теле минимальное количество воды", -- сказал
Стилгар.
   Джессика знала, что он был прав, но знание это  не  принесло
ей  даже  секундного облегчения. Она устремилась мыслями к воде
-- это была озабоченность  влагой.  Но  существовала  еще  одна
проблема, более деликатная и глубокая...
   Она   услышала   звуки   шагов   и,   обернувшись,   увидела
приближающегося Пола, который в сопровождении Чани появился  из
глубины  пещеры.  "Вот  еще  одно,  -- подумала она. -- Следует
предупредить его насчет этой женщины. Ни одна  женщина  пустыни
не  годится  в  жены герцогу. В наложницы -- да, но не в жены".
Потом она удивилась про себя: "Была ли я заражена его планами?"
И она поняла, насколько хорошо  полученное  ею  воспитание.  "Я
могу  думать  о  брачных  узах,  не  принимая  во  внимание мое
собственное положение наложницы. И все же... я была больше, чем
простая наложница".
   -- Мама!..
   Пол остановился рядом с ней. Чани стояла рядом.
   -- Мама, ты знаешь, что они там делают?
   Джессика посмотрела на темный провал капюшона,  из  которого
сверкали его глаза.
   -- Думаю, да.
   --  Чани  мне показала, потому что считает, что я должен был
видеть это и дать мое... согласие на смешение воды.
   Джессика посмотрела на Чани.
   -- Он получил воду Джемиза, -- сказала Чани. -- Таков закон:
плоть принадлежит человеку, но его  вода  принадлежит  племени,
кроме тех случаев, когда он пал в битве.
   -- Они говорят, что эта вода -- моя.
   Джессика  удивилась  тому,  что  подобное могло так быстро и
легко ее встревожить.
   -- Вода павшего в битве принадлежит победителю,  --  сказала
Чани.  -- Это потому, что битва происходит на открытом воздухе,
без стилсьютов. Победитель должен вернуть  себе  ту  воду,  что
потерял в битве.
   --  Я  не  хочу его воду, -- прошептал Пол. Он почувствовал,
что стал частью многих изображений, задвигавшихся  одновременно
и  хаотично.  Это  указывало  на  расстройство  его внутреннего
зрения. Он не был уверен в том, что знает, что ему надо делать,
но одно  было  очевидным:  он  не  хотел  брать  воду,  которую
перегнали из тела Джемиза.
   -- Это -- вода! -- строго и недоуменно сказала Чани.
   Джессика  отметила  то  выражение,  с которым она произнесла
слово "вода". Столько разных чувств было вложено в эти  простые
звуки! В памяти Джессики всплыла аксиома Бене Гессерит: "Умение
выжить  -- это способность плавать в чужой воде". Она подумала:
"И Пол, и я -- мы оба должны определить течение и  законы  этих
чужих вод... если мы хотим выжить".
   -- Ты примешь воду, -- сказала она.
   Она  произнесла  эти  слова  особым  тоном,  тем  самым, что
использовала однажды в разговоре с Лето,  когда  говорила  ему,
теперь  уже навсегда потерянному ею герцогу, что он обязательно
должен принять крупную сумму,  предлагаемую  ему  за  поддержку
сомнительной  операции.  Она  знала: деньги поддерживают власть
Атридесов.
   На  Арраки  деньгами  была  вода,  и  Джессика  хорошо   это
понимала.
   Пол промолчал, зная, что вынужден поступить так, как она ему
приказала.  Не потому, что это был приказ, а потому, что тон ее
голоса заставил его произвести переоценку фактов: отказ от воды
пошел бы вразрез с воззрениями Свободных.
   "Вся жизнь начинается в воде" -- так было сказано в  библии,
которую когда-то подарил ему Уйе.
   Джессика  пристально посмотрела на сына. Откуда ему известно
это выражение? Ведь он не изучал Тайны.
   -- Так написано в Шахнаме,  --  сказала  Чани.  --  Вода  --
первое, что было создано.
   По  причине,  которую  она  не  могла бы объяснить, Джессика
внезапно  вздрогнула.  Она  отвернулась,  чтобы   скрыть   свои
чувства,  и  увидела  закат. Солнце нырнуло за горизонт, и небо
озарилось яростным свечением красок.
   -- Время!
   Голос, раздавшийся из пещеры, принадлежал Стилгару.
   --  Оружие  Джемиза  было  убито.  Джемиз  был  призван  Им,
Шаи-Хулудом,  кто предопределяет фазы для лун, исчезающих днем.
-- Стилгар понизил голос. -- Так и с Джемизом.
   Молчание облаком заволокло пещеру. Джессика  увидела  фигуру
Стилгара,   маячившую   на   фоне  провала,  как  призрак.  Она
оглянулась на долину и почувствовала прохладу.
   -- Друзья Джемиза, приблизьтесь, -- сказал Стилгар.
   Мужчины подошли к  отверстию  и  закрыли  его.  Единственный
глоуглоб  горел  далеко  в  глубине  пещеры. В его желтом свете
замаячили человеческие фигуры. Джессика услышала шорох  плащей.
Чани,  как  будто  увлекаемая  светом,  отступила в ту сторону.
Джессика наклонилась к Полу и проговорила на знакомом только им
двоим коде:
   Подражай их вождю.  Делай  то,  что  делают  они.  Это  лишь
обычная  церемония, она проводится для того, чтобы умиротворить
тень Джемиза.
   "Она  означает  и  что-то  большее",  --  подумал  Пол.   Он
почувствовал  щемящую  тоску  в  своем  сознании, как будто оно
задыхалось от того, что ему не дали выйти наружу.
   Чани, снова оказавшаяся рядом с  Джессикой,  тронула  ее  за
руку.
   -- Идем, сайадина, мы должны сесть в стороне.
   Пол  наблюдал  за тем, как они исчезли в тени. Он чувствовал
себя покинутым.
   Люди, устанавливающие запоры на вход  в  пещеру,  подошли  к
нему.
   -- Пойдем, Узул.
   Он  позволил  провести  себя  вперед.  Его протолкнули через
кольцо людей, собравшихся вокруг Стилгара,  который  стоял  под
глоуглобом  рядом  с  чем-то  бесформенным, угловатым, покрытым
плащом.
   По  знаку  Стилгара  члены  отряда  припали  к  земле.   Пол
последовал  их  примеру, наблюдая за Стилгаром, отмечая, какими
темными кажутся промежутки его глаз, как ярко отливает  зеленью
ткань  у  него на шее. Потом Пол перевел взгляд на бесформенную
груду у ног Стилгара и увидел выступающую  из-под  ткани  плаща
ручку бализета.
   -- Дух оставляет воду тела, когда появляется первая луна, --
заговорил  Стилгар.  --  Так  говорят.  Когда  мы  увидим,  что
поднимается первая луна этой ночи, к кому мы взовем?
   -- К Джемизу, -- ответили голоса.
   Стилгар медленно обвел взглядом собравшихся в круг людей.
   --  Я  был  другом  Джемиза,  --   сказал   он.   --   Когда
самолет-ястреб  налетел  на нас у скалы, то Джемиз тащил меня в
безопасное место.
   Он наклонился над грудой вещей и снял покрывавший ее плащ.
   -- Я беру этот плащ как друг Джемиза -- это право вождя.  --
Он взял плащ и накинул его себе на плечи.
   Теперь  Пол  увидел  все  остальные  вещи: тускло отливающий
серым стилсьют, помятый литерьон,  шейный  платок  с  маленькой
книжечкой в нем, криснож с очищенной от крови рукояткой, пустые
ножны,  паракомпас, дистранс, тампер, кучка металлических хуков
и бализет.
   "Так, значит, Джемиз играл на  бализете",  --  подумал  Пол.
Инструмент  напомнил  ему  о Гурни Хэллеке и обо всем, что было
навсегда потеряно. Воспоминание  о  прошлом  сказало  ему,  что
некоторые  линии  обещают ему встречу с Хэллеком, но линий этих
было мало. Они озадачивали его: "Означает ли  это,  что  нечто,
что  я  сделаю... что я могу сделать, может уничтожить Гурни?..
Или вернуть его к жизни?" Полу оставалось только гадать.
   Стилгар снова склонился над грудой вещей.
   -- Для женщины Джемиза и для охраны, -- сказал он. Маленькие
камешки и книга исчезли в складках его плаща.
   -- Вождь прав, -- нараспев проговорили люди.
   -- То, в чем Джемиз готовил кофе, -- сказал Стилгар и поднял
плоский Круглый сосуд из зеленоватого металла. --  Он  будет  с
соблюдением  особой  церемонии передан Узулу, когда мы придем в
сьетч.
   -- Вождь прав, -- нараспев проговорили люди.
   Теперь Стилгар поднял рукоятку крисножа и держал ее в руке.
   -- Для равнины похорон.
   -- Для равнины похорон, -- отозвался отряд,
   Джессика, сидевшая в кругу  напротив  Пола,  кивнула,  узнав
древний  обычай,  и  подумала: "Соединение невежества и знания,
соединение дикости и культуры -- не начинается ли  оно  с  того
чувства  достоинства,  с  которым мы относимся к своей смерти?"
Она посмотрела на Пола, гадая: "Понимает ли он это?  Поймет  ли
он то, что должен сделать?"
   --  Мы друзья Джемиза, -- сказал Стилгар. -- Мы не причитаем
над нашими мертвыми, как скопище дикарей.
   Слева от Пола встал седобородый старик и сказал:
   -- Я был другом Джемиза. -- Он подошел к груде вещей и  взял
дистранс.  --  Когда  в засаде у Двух Птиц запас нашей воды был
ниже минимума, Джемиз делился со мной  последним,  что  у  него
оставалось. -- Человек вернулся и сел на свое место.
   "Ожидают  ли  от  меня,  чтобы я тоже сказал, что был другом
Джемиза? -- подумал Пол. -- Ожидают ли  от  меня,  что  я  тоже
подойду  и  возьму  какую-нибудь  вещь?"  Он  заметил, что люди
смотрят на него и отводят глаза. "Ожидают!"
   Еще один человек встал, вышел в круг и взял паракомпас.
   -- Я был другом Джемиза, --  сказал  он.  --  Когда  патруль
захватил  нас  у Скалистой бухты и я был ранен, Джемиз увел их,
чтобы раненые могли спастись. -- Он вернулся на свое место.
   Снова к Полу повернулись  лица  людей,  и  он  увидел  в  их
взглядах  ожидание.  Он опустил глаза. Стоящий рядом подтолкнул
его и прошептал:
   -- Ты хочешь накликать на нас беду?!
   "Как я могу сказать, что был его другом?" -- подумал Пол.
   Еще одна фигура вышла из круга, и  когда  свет  упал  на  ее
закрытое  капюшоном  лицо.  Пол  узнал мать. Она взяла из груды
вещей платок.
   -- Я была другом Джемиза, -- сказала она. -- Когда  его  дух
увидел  правду,  он  удалился  и  пощадил  моего  сына.  -- Она
вернулась на свое место.
   И Пол вспомнил скорбь в ее голосе,  когда  она  сказала  ему
после поединка: "Как ты чувствуешь себя в роли убийцы?"
   Снова он увидел обращенные на него лица, почувствовал гнев и
страх   отряда.  Отрывок  из  книги  "Культ  мертвых",  некогда
показанный ему матерью, всплыл в его памяти.  Теперь  он  знал,
что делать.
   Медленным  движением  Пол  встал  на  ноги.  По  рядам людей
пронесся вздох.
   Идя к центру круга. Пол почувствовал уменьшение своего  "Я",
как  если  бы  он  потерял  часть  себя  и  искал  ее здесь. Он
наклонился над кучей вещей и взял бализет. Когда он  вытаскивал
его из груды, одна струна издала слабый звук.
   --  Я был другом Джемиза, -- прошептал Пол. Он почувствовал,
что слезы обжигают ему глаза, и постарался вложить в свой голос
побольше  силы.  --  Джемиз  научил  меня  тому,  что...  когда
убиваешь...  то  платишь  за  это.  Я  хотел  бы узнать Джемиза
получше.
   Ничего не видя вокруг, он вернулся на свое место и опустился
на каменный пол.
   Чей-то голос прошептал:
   -- Он плачет...
   В кругу людей поднялся шепот:
   -- Узул дает воду мертвому!
   Он чувствовал, как пальцы касались его влажных  щек,  слышал
полный благоговения шепот.
   Джессика,  слыша голоса, всем своим существом ощутила, каким
строгим должен быть здесь запрет на слезы. Она  сосредоточилась
на  словах  "Он  дает воду мертвому". Это был дар миру теней --
слезы. Они, вне всякого сомнения, должны считаться священными.
   Ничто прежде не указывало ей с такой очевидностью, как ценна
вода на этой планете: ни продавцы воды, ни  высохшие  тела,  ни
стилсьюты,  ни  правила  водной  дисциплины.  Сейчас речь шла о
более ценных вещах: о самой жизни, о составляющих ее ритуалах и
символах.
   Вода.
   -- Я трогал его щеку, -- прошептал кто-то. -- Я почувствовал
дар.
   Вначале прикосновения чужих пальцев испугали Пола. Он крепче
сжал гриф бализета, чувствуя, как струны  впиваются  в  ладонь.
Потом  над  чужими  руками  он  увидел лица, а на них -- глаза,
широко раскрытые, полные изумления.
   Церемония похорон шла своим путем.  Но  теперь  вокруг  Пола
образовалось пустое место, как будто члены отряда возвеличивали
его этой почетной изоляцией.
   Церемония закончилась тихой песней:
   К полной луне призывы...
   Шаи-Хулуд поднялся, чтобы ее увидеть;
   Красная ночь, сумеречное небо,
   Кровавая смерть -- ты погиб.
   Возносим молитвы луне: она круглая...
   Счастье всегда будет с нами,
   Потому, что мы нашли то, что искали,
   В стране с твердой землей.
   У  ног  Стилгара  остался наполненный мешок. Он наклонился и
положил на него ладонь. Кто-то подошел к  нему,  присел  у  его
локтя, и Пол узнал Чани.
   --  Джемиз  носил  тридцать три литра, семь драхм и тридцать
три малых драхмы воды племени, -- сказала Чани. -- Я освящаю ее
сейчас  в  присутствии  сайадины.  Эккери-акаири,   это   вода,
филлисмн-фолласи  Пола  Муаддиба!  Киви  акави, никогда больше,
накелас! Накелас!  Будь  измеренной  и  сосчитанной,  укаир-ан!
Биение сердца джан-джан-джан нашего друга... Джемиза.
   В  глубокой  и полной тишине Чани обернулась и посмотрела на
Пола. Потом она сказала:
   -- Там, где я пламя, будь  углем.  Там,  где  я  роса,  будь
водой.
   -- Би-ла кайфа, -- нараспев произнесли остальные.
   --  Полу Муаддибу пойдет эта мера, -- сказала Чани. -- Пусть
он хранит ее для племени,  охраняет  от  бессмысленных  потерь.
Пусть  он тратит ее с умом во время нужды. Пусть он пронесет ее
свое время и оставит для племени.
   -- Би-ла кайфа, -- повторили члены отряда.
   "Я должен принять эту воду", --  подумал  Пол.  Он  медленно
встал  и  подошел  к Чани. Стилгар отступил, давая ему место, и
бережно взял у него бализет.
   -- На колени! -- сказала Чани.
   Пол опустился на колени.
   Она положила его руки на мешок с водой и плотно прижала их к
его поверхности.
   -- Племя оказывает тебе доверие,  вручая  эту  воду.  Джемиз
ушел из нее. Владей ею в мире. -- Она встала и подняла Пола.
   Стилгар  вернул  ему  бализет  и  протянул  на ладони стопку
металлических колец. Пол посмотрел на них, отмечая разницу в их
размерах.
   Чани взяла самое большое кольцо  и  подержала  его  в  руке,
показывая.
   -- Тридцать литров, -- сказала она. Одно за другим она брала
кольца и, показывая их Полу, пересчитывала их:
   -- Два литра, один литр, семь счетчиков воды по одной драхме
каждый,  один счетчик тридцати трех малых драхм. Вот они все --
тридцать три литра, семь драхм и тридцать три малых драхмы.
   Она держала кольца в руках так, чтобы Пол мог их видеть.
   -- Ты принимаешь их? -- сказал Стилгар.
   -- Да.
   -- Позже я покажу тебе, как связать их в платок, --  сказала
Чани, -- чтобы они не попортились и не подвели тебя, когда тебе
понадобится тишина. -- Она протянула руку.
   --  Ты  не могла бы... хранить их вместо меня? -- спросил ее
Пол.
   Чани обернулась и бросила на Стилгара испуганный взгляд.  Он
улыбнулся и сказал:
   --  Пол  Муаддиб  или  Узул  еще не знает наших путей, Чани.
Держи пока счетчики воды у себя, а позднее покажешь ему, как их
хранить.
   Она кивнула, достала из-под плаща кусок ткани, уложила в нее
кольца, замысловато укутывая каждое в отдельности, поколебалась
мгновение и сунула себе под плащ.
   "Я что-то сделал не так",  --  подумал  Пол.  Он  чувствовал
добродушную  насмешку  во  взглядах  окружающих, и его сознание
соединило  это   с   памятью   предвидения:   "Счетчики   воды,
предложенные женщине, -- ритуал ухаживания".
   -- Хозяева воды! -- позвал Стилгар.
   Люди  встали,  шурша  плащами.  Двое  мужчин  вышли вперед и
подняли мешок с водой. Стилгар снял глоуглоб и двинулся с ним в
глубь пещеры.
   Пол, идя следом за Чани, отметил,  как  ярко  блестят  стены
пещеры,  как  пляшут  на  них тени. Он чувствовал подъем духа у
людей, и в этом было некое ожидание.
   Джессика шла в хвосте отряда,  подталкиваемая  нетерпеливыми
руками,  окруженная  теснящимися  людьми.  Ее  не  удивляло это
внезапно возникшее  оживление.  Она  понимала,  что  это  часть
ритуала,   узнавала  снова  чакобзы  и  бхотани-джиб.  Ей  было
известно, какие дикие вспышки могут возникать в такие минуты.
   "Джан, джан, джан! -- подумала она. -- Иди, иди,  иди!"  Все
это  походило  на  детскую  игру,  потерявшую  в руках взрослых
элементы запретного.
   Стилгар остановился возле желтой каменной стены. Он нажал на
выступ, и стена медленно отошла в сторону, открыв  отверстие  с
неровными  краями.  Он  прошел  в  него  и двинулся мимо частой
желтой решетки, от которой на Пола пахнуло сыростью.
   Пол обернулся и вопросительно посмотрел на Чани.
   -- В воздухе чувствуется влага, -- сказал он.
   -- Тес... -- прошептала она, приложив к губам палец.
   Человек, шедший за ними, сказал:
   -- Сегодня в ловушке  много  влаги.  Джемиз  этим  дает  нам
знать, что он удовлетворен.
   Джессика  прошла  сквозь  потайную  дверь и услышала, как та
закрылась за ней. Она видела, как, проходя мимо  решетки,  люди
замедляли  шаги,  и почувствовала сырость в воздухе, когда сама
прошла мимо.
   "Ветровая ловушка! -- подумала она. --  Они  прячут  ловушки
где-то   на   поверхности,  направляют  воздух  сюда,  в  более
прохладное место, и получают из него влагу".
   Они прошли через другую дверь в скале с частой решеткой  над
ней,  и  дверь  за ними закрылась. Поток воздуха ударил в спину
идущим, и Пол с матерью отчетливо ощутили его влажность.
   Шагающий во главе отряда Стилгар опустил глоуглоб так низко,
что тот почти касался голов идущих за ним людей. И тут  же  Пол
почувствовал  ступеньки  под ногами, идущие вниз и налево. Свет
озарял головы в капюшонах,  поток  спускающихся  людей  казался
длинной изогнутой спиралью.
   Джессика  почувствовала,  как растет напряжение в окружающих
ее людях; тишина становилась невыносимой.
   Спуск закончился, и отряд  прошел  сквозь  следующую  низкую
дверь. Огромное помещение со сводчатым потолком сразу поглотило
свет глоуглоба.
   Пол  почувствовал  в  своей  руке  руку  Чани,  услышал звук
капающей  воды,  отчетливо  слышный   в   прохладном   воздухе,
почувствовал благоговейный трепет, обуявший Свободных.
   "Я  видел  это  место в своем сне", -- подумал он. Эта мысль
ободрила его и одновременно расстроила.  Именно  на  этом  пути
далеко  впереди  орды  фанатиков прокладывали себе путь огнем и
мечом во Вселенной с его именем  на  устах.  Зеленые  и  черные
стяги Атридесов должны были стать символом ужаса. Дикие легионы
кидались в битву с воинственным кличем: "Муаддиб!"
   "Этого  не  должно  случиться!  --  подумал он. -- Я не могу
допустить,  чтобы  это  случилось".  Но  он   чувствовал,   как
угрожающе растет в нем расовое сознание. Он предчувствовал свою
ужасную   цель  и  знал,  что  ничто  не  сможет  противостоять
неодолимой безжалостной силе, сметающей все  на  своем  пути  и
требующей от служащих ей слепой веры и полноты самоуничтожения.
Это  мгновение вобрало в себя всю его сущность. Умри он сейчас,
и она перешла бы на его мать или  на  нерожденную  еще  сестру.
Ничто,  если  только  не  смутить  сейчас решимость собравшихся
здесь, не могло остановить проявления этой сущности.
   Пол оглянулся и увидел, что все члены отряда  выстроились  в
шеренгу. Его вытолкнули вперед, к низкому каменному барьеру. За
ним  в  свете  глоуглоба  Пол  увидел гладкую поверхность воды.
Глубокая и темная, она убегала в темноту  --  к  дальней,  едва
видимой стене, находящейся в сотне метров от него.
   Джессика   почувствовала,  как  присутствие  влаги  смягчает
сухость ее щек и лба. Бассейн был глубок, она ощущала это, и  в
ней билось настойчивое желание погрузить в него руки.
   Слева  от  нее  послышался  всплеск. Она посмотрела на строй
Свободных, слабо различимый во мгле, увидела Стилгара  и  Пола.
Стоящие  рядом с ними Хозяева Воды выливали через регистратор в
бассейн  содержимое  мешка.  Отверстие  регистратора   казалось
круглым  серым  глазом на фоне кромки бассейна. Она видела, как
качнулась и двинулась по кругу блестящая стрелка,  когда  поток
воды устремился вниз. Стрелка остановилась на отметке: тридцать
три литра, семь драхм и тридцать три малых драхмы.
   "Какая  изумительная  точность!"  --  подумала Джессика. Она
отметила, что стенки измерителя не оставляли на себе  ни  капли
влаги.  Здесь  не действовали силы сцепления. Этот простой факт
показал ей качество технологии Свободных: она была совершенной.
   Джессика подошла к барьеру и стала рядом со Стилгаром. Ей  с
подчеркнутой  вежливостью  давали дорогу. Она вскользь отметила
отсутствующий взгляд Пола, но тайна этого бассейна  возобладала
в ней над всем остальным.
   Стилгар посмотрел на нее.
   --  Среди нас были такие, кто нуждался в воде, -- сказал он.
-- И все же они не тронули бы этой воды. Ты знаешь об этом?
   -- Я верю в это, -- сказала она.
   Стилгар поднял глоуглоб и заглянул ей в глаза.
   -- Это больше, чем богатство, -- сказал он. -- У нас  тысячи
таких   тайников,   и   лишь   некоторым  из  нас  известно  их
местонахождение. -- Он склонил  голову  к  плечу.  Глоб  бросал
блики желтого света на его лицо и бороду. -- Слышишь?
   Они прислушались.
   Звуки   падающей   воды,  доносящиеся  от  водяной  ловушки,
заполняли все помещение. Джессика увидела, что все члены отряда
обратились в  слух.  Только  Пол,  казалось,  находился  далеко
отсюда.
   Для  Пола этот звук казался тиканьем часов, уносящим с собой
мгновения. Он чувствовал, как время струится сквозь  него,  как
улетают его частички.
   -- Было подсчитано, сколько нам нужно воды. Когда мы получим
это количество, мы изменим лицо Арраки.
   Отряд отозвался шепотом:
   -- Би-ла кайфа.
   --  Мы  покроем  дюны  густыми травами, -- сказал Стилгар, и
голос его окреп. -- Мы напитаем водой почву, и на ней  вырастут
леса.
   -- Би-ла кайфа, -- нараспев подхватили люди.
   -- С каждым годом будут отступать полярные льды.
   -- Би-ла кайфа, -- пропели воины...
   --  Мы превратим Арраки в уютную планету -- с тающими льдами
на полюсах, с озерами в умеренных широтах,  и  только  песчаная
пустыня останется для Создателя и его спайса.
   -- Би-ла кайфа.
   -- И ни один человек никогда не будет испытывать жажды. Вода
будет  ждать  его  в  родниках,  озерах и реках. Она побежит по
каналам и оросит наши поля. Каждый  человек  сможет  зачерпнуть
ее, стоит лишь протянуть руку.
   -- Би-ла кайфа.
   Джессика  догадалась,  что  его  слова  --  составная  часть
обряда, и отметила, что она инстинктивно отзывается  на  них  с
благоговением.  "Они  в  союзе с будущим, -- подумала она. -- У
них есть вершина, которую нужно покорить. Это мечта  ученого...
и эти простые люди, эти крестьяне полны ею".
   Она  обратилась  мыслями к Льету Кайнзу, экологу императора,
принявшему обычаи и образ жизни туземцев, и удивилась ему.  Эта
мечта  была  из  тех,  что  пленяют  человеческие  души,  и она
чувствовала в ее создании участие эколога. Мечта была из  числа
тех,  за  которые  отдают жизнь не раздумывая. Это был еще один
необходимый ингредиент, в котором  так  нуждается  --  она  это
чувствовала  --  ее  сын. Люди, видящие перед собой цель. Таких
людей легко превратить в фанатиков. Ими  можно  управлять,  как
собственным оружием, и они добьются ради Пола чего угодно.
   --  Теперь  мы  уходим,  -- сказал Стилгар, -- и будем ждать
появления первой луны. Когда путь Джемиза станет безопасным, мы
пойдем домой.
   Подтвердив свое согласие с вождем, люди двинулись за ним  и,
оставив позади водный бассейн, начали подниматься по лестнице.
   Пол,  идя следом за Чани, почувствовал, что миновал жизненно
важный  момент,  что  он  упустил  возможность  принять  важное
решение  и теперь находится в плену собственного мифа. Он знал,
что видел это  место  раньше,  детально  изучал  во  фрагментах
пророческих  снов  на Каладане, но сейчас всплыли такие детали,
которых он не видел раньше. Он ощутил новое  для  себя  чувство
удивления  перед  ограниченностью своего дара. Это было подобно
тому, как если бы он  путешествовал  на  волне  времени,  то  в
глубине  ее,  то  на  поверхности,  а вокруг него поднимались и
опадали другие волны, показывая и скрывая то, что рождалось  на
их поверхности.
   И  над  всем  этим,  точно  утес над волнами прибоя, впереди
смутно маячил дикий джихад, насилие и кровопролитие.
   Отряд прошел через последнюю дверь в  главную  пещеру.  Огни
были  потушены, покрытия у входа сняты, и в пещеру вошла ночь и
звезды, воцарившиеся над пустыней.
   Джессика подошла к уступу скалы  перед  входом  в  пещеру  и
посмотрела  на  звезды.  Они  были  яркими и низкими. Вдруг она
услышала звуки бализета и голос Пола,  напевающего  мелодию.  В
его голосе была насторожившая ее меланхолия.
   Из глубины пещеры послышался голос Чани:
   -- Расскажи мне о воде твоего родного мира, Пол Муаддиб.
   И ответ Пола:
   -- В другой раз, Чани, -- я тебе обещаю.
   "Откуда эта грусть?" -- удивилась Джессика.
   -- Это хороший бализет, -- сказала Чани.
   --  Очень  хороший,  --  согласился  Пол. -- Как ты думаешь,
Джемиз не возражает против того, что я на нем играю?
   "Он говорит о мертвом  в  настоящем  времени",  --  отметила
Джессика. Ее беспокоил скрывающийся за этим смысл.
   -- Джемиз любил музыку, -- вставил чей-то мужской голос.
   -- Тогда спой мне одну из твоих песен, -- попросила Чани.
   "Сколько  женского  кокетства  в  этом  девичьем  голосе, --
подумала  Джессика.  --  Я  должна  предупредить  Пола   насчет
коварства женщин... и как можно скорее".
   --  Это  песня  моего друга, Гурни, -- сказал Пол. -- Боюсь,
что его уже нет в живых. Он называл эту песню "вечерней".
   Все затихли, слушая голос Пола -- приятный юношеский  тенор,
сопровождаемый аккордами бализета:
   Это чистое время последних затухающих угольков...
   Золотое сияние солнца, тонущее в ранних сумерках.
   Эти сумасшедшие чувства, неистовые ласки
   В воспоминаниях супруги.
   Джессика  почувствовала  вербальную  музыку в своей груди --
языческую, несущую звуки, которые внезапно и властно встряхнули
ее, принеся ощущение собственного тела и его нужд. Она  слушала
в напряженном молчании:
   Ночь, развесившая хрустальные кадильницы...
   Это для нас?
   Для нас эти игры...
   Свет твоих глаз...
   Эти искры любви,
   Вспыхивающие в наших сердцах...
   Эти искры любви,
   Наполняющие наши желания.
   Джессика  слышала,  как замирают звуки последнего аккорда...
"Почему мой сын поет этой девчонке любовную песню?" -- спросила
она себя. Ей вдруг стало страшно. Она почувствовала, как  кипит
вокруг  не жизнь и она не имеет над ней никакой власти. "Почему
он выбрал эту песню? -- удивилась она. -- Интуиция подсказывает
мне, почему он сделал это..."
   Пол тихо сидел в темноте, а в голове его билась одна и та же
мысль: "Моя мать -- мой враг. Она сама не знает об этом,  но  я
знаю:   она  олицетворяет  собой  джихад.  Она  родила  меня  и
воспитала, но она -- мой враг".

        x x x

   <i>Понятие    прогресса    служит    защитным    механизмом,
отгораживающим нас от ужасов будущего.
   <b>Принцесса Ирулэн.
   Собрание высказываний Муаддиба.</b></i>

   В  свой  семнадцатый  день рождения Фейд-Раус Харконнен убил
сотого  в  своей  жизни  раба-гладиатора   из   числа   борцов,
принадлежавших  их  семье.  Наблюдатели императорского двора --
граф и леди Фенринг, прибывшие ради  этого  события  во  дворец
Харконнена  на  Гьеди  Прайм,  были приглашены на места рядом с
членами семьи барона в золоченой ложе над треугольной ареной.
   В  честь  дня  рождения  отпрыска  баронской   ветви   и   в
напоминание  всем  остальным  Харконненам  о том, что Фейд-Раус
является наследником, на  Гьеди  Прайм  был  устроен  праздник.
Старый  барон  распорядился,  чтобы  все  были  освобождены  от
работы,  и  было  потрачено  много  усилий,  чтобы  создать   в
фамильном  городе  Харко  иллюзию веселья: на домах развевались
флаги, стены вдоль дороги, ведущей во  дворец,  были  выкрашены
заново.
   Но  в  стороне  от  главной  магистрали  граф  Фенринг и его
супруга заметили груды мусора,  обшарпанные  коричневые  стены,
отражающиеся в грязных лужах унылые фигуры людей.
   В  обнесенных  голубой оградой владениях барона било в глаза
пышное великолепие, но и граф, и его люди видели,  какой  ценой
оно  было  куплено:  повсюду охрана, орудия, сияющие тем особым
блеском,  который  сообщал  внимательному  взгляду   о   полной
готовности  к  бою.  Походка  и  выправка  слуг,  их постоянная
настороженность и слежка за  всем  и  вся  с  головой  выдавали
людей, специально обученных для ведения охраны.
   -- Механизм давления пришел в действие, -- сказал граф своей
супруге  на их кодовом языке. -- Барон начинает ощущать на себе
истинную цену, заплаченную им за избавление от герцога Лето.
   -- Как-нибудь я расскажу тебе легенду о фениксе, --  сказала
она.
   Они  стояли  в холле, ожидая, пока соберутся все, кто должен
был присутствовать на семейном ристалище. Холл  был  небольшой,
метров  сорок  в  длину  и  вдвое меньше в ширину, но фальшивым
опорам вдоль стен была придана коническая форма, а потолок имел
форму свода -- это создавало иллюзию большого пространства.
   -- Вот идет барон! -- сказал граф.
   Барон  вступил  в  холл,  двигаясь  с   той   неестественной
легкостью,  которую  придавали его движению суспензоры, буграми
выступающие под оранжевого  цвета  плащом.  На  пальцах  барона
блестели золотые кольца, драгоценные камни украшали плащ.
   Рядом с бароном шел Фейд-Раус, Его темные волосы были завиты
в мелкие   легкомысленные   локоны,   составляющие  разительный
контраст с мрачными глазами.  На  нем  была  плотно  облегающая
фигуру  черная  куртка  и столь же тесные черные брюки, немного
расширяющиеся книзу. Маленькие ноги прятались в мягких туфлях.
   Леди Фенринг, отметив подтянутую фигуру юноши, его  играющие
под   курткой   мускулы,   подумала:  "Этот  не  позволит  себе
растолстеть".
   Барон остановился перед ними и,  покровительственным  жестом
взяв Фейд-Рауса за руку, сказал:
   --   Мой  племянник,  баронет  Фейд-Раус  Харконнен.  --  И,
повернув к нему свое лицо, толстое и розовое, как  у  младенца,
представил гостей:
   -- А это граф и леди Фенринг.
   Фейд-Раус   наклонил   голову   с   приличествующей   случаю
вежливостью. Его взгляд остановился на леди Фенринг.
   Это была золотоволосая красавица, гибкая и стройная.  Платье
без  всяких  украшений  мягко  облегало ее фигуру. Серо-зеленые
паза  смотрели  на  него  изучающе.  В  ней  было   безмятежное
спокойствие  Бене  Гессерит,  и  молодой человек нашел, что она
могла бы заинтересовать его.
   -- М-да! -- произнес граф, внимательно изучая Фейд-Рауса. --
Э... аккуратный молодой человек, -- граф посмотрел  на  барона,
--  Мой  дорогой  барон,  вы сказали, что говорили о нас с этим
молодым человеком? Что же вы ему сказали?
   --  Я  рассказал  моему  племяннику  об  огромном  уважении,
которое  питает  наш  император к вам, граф Фенринг, -- ответил
барон. Про себя он подумал: "Убийца с манерами кролика -- самое
опасное, что только может быть".
   -- Это, разумеется, само собой, -- сказал граф  и  улыбнулся
своей супруге.
   Фейд-Раус  нашел  манеры  и  вид  графа отвратительными. Они
приоткрывали нечто, что требовало самого пристального изучения.
Молодой  человек  сконцентрировал  свое  внимание   на   графе:
маленький  и  с  виду  слабый человечек. На остром, лисьем лице
огромные  черные  глаза,  седина  на  висках.   И   необычность
движений:  он поводил рукой или головой в одну сторону -- и тут
же бросал их в другую. Следить за ним было трудно.
   -- Гм, вы пришли с редкой пунктуальностью, --  сказал  граф,
обращаясь к барону. -- Я... э... поздравляю вас с превосходными
качествами   вашего   наследника...   с   повзрослением,  можно
сказать...
   -- Вы слишком добры, --  сказал  барон  с  легким  поклоном.
Однако   Фейд-Раус   отметил,   что   выражение  глаз  дяди  не
соответствует этому жесту вежливости.
   -- Когда вы... гм... ироничны, то это... э...  предполагает,
что...  гм-м...  в  вашей  голове  рождаются глубокие мысли, --
изрек граф.
   "Опять начинается... -- подумал Фейд-Раус. -- Похоже на  то,
что он оскорбляет нас, а в ответ ему ничего не скажешь".
   Манера  речи  этого  человека  --  все эти гм-м, мд-а и э...
вызывала у Фейд-Рауса такое чувство, как будто его  ударяли  по
голове  чем-то  мягким... Фейд-Раус переключил внимание на леди
Фенринг.
   --  Мы,  кажется,  слишком  злоупотребляем  вниманием  этого
молодого  человека,  --  сказала  она.  -- Насколько я знаю, он
должен сегодня появиться на арене.
   "Она -- одна из очаровательнейший гурий имперского  гарема",
-- подумал он, а вслух сказал:
   --  Сегодня  я  посвящаю убийство вам, моя госпожа. С вашего
разрешения, я скажу посвящение с арены.
   Она  устремила   на   него   взгляд,   полный   безмятежного
спокойствия, но голос ее прозвучал словно удар хлыста:
   -- Я не даю вам своего разрешения.
   --  Фейд!  --  с  укором  сказал барон, а сам подумал: "Ну и
бесенок! Он, видно, добивается, чтобы граф вызвал его".
   Но граф только улыбнулся и произнес свое неизменное:
   -- М-м...
   Фейд-Раус, чье лицо потемнело от обиды, произнес:
   -- Все будет так, как вы желаете, уверяю вас,  дядя.  --  Он
кивнул  графу Фенрингу: -- Сэр! -- И дальше: -- Моя госпожа! --
Потом  он  повернулся  и  вышел  из  холла,  едва  взглянув  на
представителей малых домов, стоявших возле двойных дверей.
   -- Он еще так юн, -- вздохнул барон.
   -- Гм-м... действительно... -- промямлил граф.
   А леди Фенринг подумала: "Может ли этот юноша быть тем, кого
имела  в  виду  Преподобная мать? Та ли это генетическая линия,
которую мы должны сохранить?"
   -- До того, как отправиться на представление, у нас есть еще
час,  --  сказал  барон.  --  Возможно,  мы  могли  бы  немного
побеседовать  с  вами,  Граф  Фенринг. -- Он склонил набок свою
массивную голову. -- Нам следует обсудить много неотложных дел.
   При этом барон подумал: "Посмотрим теперь, как поступит этот
императорский мальчик на посылках. Ведь прямо  говорить  он  не
сможет".
   Граф повернулся к леди.
   -- Гм-м... ты извини нас, дорогая...
   -- Каждый день, а иногда и каждый час несет разнообразие, --
ответила она.
   И  прежде  чем  удалиться, она ласково улыбнулась барону. Ее
длинные юбки зашуршали, и она, держась очень прямо, направилась
к двойным дверям в конце холла.
   Барон отметил, как при  ее  появлении  стих  разговор  между
представителями  малых домов, как все они провожали ее глазами.
"Бене Гессерит! -- подумал барон. -- Вселенной было бы лучше от
них избавиться!"
   -- Между двумя опорами справа от нас есть конус  тишины,  --
сказал  барон.  --  Мы  можем  поговорить  там,  не  боясь быть
услышанными.
   Своей переваливающейся походкой он направился к зоне тишины,
чувствуя, как стихают все внешние звуки, становясь  тусклыми  и
отдаленными.
   Граф  шел  рядом  с  бароном. Они повернулись лицом к стене,
чтобы то, о чем они говорили, нельзя было прочесть по их губам.
   -- Нас не устраивает то, как вы распорядились сардукарами на
Арраки, -- сказал граф.
   "Прямой разговор!" -- подумал барон.
   -- Сардукары не могли больше оставаться там. Был  риск,  что
другие узнают о том, как помог мне император.
   -- Однако не похоже, чтобы решение проблем Свободных слишком
утруждало вашего племянника Раббана.
   --  Чего желает император? -- спросил барон. -- Свободных на
Арраки не больше горстки. Южная  пустыня  необитаема.  Северная
пустыня регулярно прочесывается нашими патрулями.
   -- Кто говорит, что Южная пустыня необитаема?
   -- Так утверждает ваш собственный планетолог, граф.
   -- Но доктор Кайнз мертв.
   -- Ах да... к несчастью, это так.
   --  У  нас  есть отчеты экспедиций, совершивших полеты вдоль
южных окраин, -- сказал граф. -- Там  есть  следы  растительной
жизни.
   --   Согласен   ли   Союз  при  этих  обстоятельствах  вести
наблюдения из космического пространства?
   -- Вам прекрасно известно положение вещей, барон:  император
не может установить за Арраки открытое наблюдение.
   --  И  я не в состоянии это сделать, -- сказал барон. -- Кто
совершил эту экспедицию?
   -- Э-э... контрабандисты.
   --  У  вас  ложные  сведения,  граф,  --  сказал  барон.  --
Контрабандисты  не могли осмотреть южные границы лучше, чем это
делают люди Раббана.  Штормы,  движение  песков  и  все  прочее
хорошо   вам  известно.  Тех,  кто  Совершает  полеты,  сбивает
быстрее, чем они успевают сесть.
   -- Различные формы помех мы обсудим потом.
   -- Так, значит, вы нашли ошибку в моих расчетах?
   -- В том, в чем вы  предполагаете  ошибку,  вам  не  удастся
оправдаться.
   "Он  намеренно  пытается рассердить меня", -- подумал барон.
Чтобы успокоиться, он сделал два глубоких вдоха, после чего  он
почувствовал  запах  собственного  пота и тело под суспензорами
внезапно зачесалось.
   --  Смерть  наложницы  и  мальчика  не   должна   беспокоить
императора, -- сказал барон. -- Они полетели через пустыню. Был
шторм.
   -- Да, произошло слишком много несчастных случаев...
   -- Мне не нравится ваш тон, граф, -- сказал барон.
   -- Ненависть -- это одно, насилие -- другое, -- сказал граф.
-- Позвольте  мне  предостеречь  вас:  если  несчастный  случай
постигнет меня, все Великие дома узнают о том, что вы совершили
на  Арраки.  Они  уже  давно  подозревают,  каким  образом   вы
обделываете свои дела.
   -- Единственное недавнее дело, которое я могу припомнить, --
сказал  барон,  -- это переброска на Арраки нескольких легионов
сардукаров.
   -- Вы собираетесь шантажировать императора?
   -- Вовсе нет!
   Граф улыбнулся.
   -- Командиры сардукаров все, как один, будут утверждать, что
действовали  без  приказа,  поскольку  жаждали  драки  с  этими
подонками Свободными.
   --  Подобное утверждение могло бы у многих вызвать сомнения,
-- сказал барон, однако угроза возымела действие.
   -- Император желает проверить ваши книги.
   -- В любое время.
   -- У вас... э... нет возражений?
   --  Абсолютно.  Мои  деловые  отношения  с  компанией  СНОАМ
выдержат  любую,  самую  тщательную,  проверку.  А сам подумал:
"Пусть выдвигает против меня ложное обвинение и выставляет  его
напоказ.  Я  буду  держаться  твердо,  как  Прометей, повторяя:
смотрите на меня, я оклеветан. Пусть  тогда  выставляет  против
меня  любое  обвинение,  даже истинное. Великие дома не поверят
второму  нападению  обвинителя,  чье  первое   обвинение   было
ложным".
   -- Вне всякого сомнения, ваши книги будут подвергнуты самому
тщательному изучению, -- пробормотал граф.
   -- Почему император так интересуется Свободными?
   --   А  вы  бы  хотели,  чтобы  он  переключил  внимание  на
что-нибудь другое? Ими интересуются сардукары, но не император.
Им нужно практиковаться в убийствах, и они  терпеть  не  могут,
когда работа остается недоделанной.
   "Чего  он  добивается, напоминая о том, что его поддерживают
кровожадные убийцы?" -- спросил себя барон.
   -- Дело всегда требовало определенного количества убийц,  --
сказал  он  вслух.  -- Но здесь Получился явный перебор. Кто-то
должен быть оставлен для работы со с пай сом.
   Граф коротко хохотнул.
   -- Вы думаете, что сможете использовать Свободных?
   -- Они никогда от этого не отказывались, -- сказал барон. --
Но убийства ожесточили остаток моего населения. Здесь я подхожу
к другому варианту решения арракинской  проблемы,  дорогой  мой
Фенринг.   И,  должен  признаться,  я  надеюсь,  что  он  может
вдохновить императора.
   -- Вот как?!
   -- Видите ли, дорогой граф, меня интересует тюремная планета
императора -- Салуза Вторая.
   Граф пристально посмотрел на него.
   -- Какая же связь существует между Арраки и Салузой Второй?
   Барон увидел тревогу в глазах графа и сказал:
   -- Связи пока нет.
   -- Но?..
   --  Вы  должны  допустить,  что  здесь  кроется  возможность
пополнения  рабочей  силы  на  Арраки, если использовать ее как
планету-тюрьму.
   -- Вы предвидите увеличение числа заключенных?
   --  На  Арраки  были  волнения,  --  сказал  барон.  --  Мне
приходилось  жестоко подавлять их. В конце концов вам известно,
какую цену мне пришлось заплатить  этому  треклятому  Союзу  за
транспортировку  объединенных  сил  на  Арраки.  Откуда-то ведь
должны были взяться деньги.
   -- Я не советую вам использовать Арраки  в  качестве  тюрьмы
без разрешения императора.
   --   Конечно   нет,   --  сказал  барон,  удивляясь  ледяной
холодности в тоне графа.
   -- И еще одно, -- сказал граф. -- Нам известно,  что  ментат
герцога  Лето,  Зуфир  Хават,  не  умер,  а  находится у вас на
службе.
   -- Я не мог позволить себе упустить его.
   -- Вы солгали нашему командиру сардукаров, что Хават мертв.
   -- Это была ложь во спасение, дорогой граф. Мой  желудок  не
позволяет мне выносить долгих споров с этим человеком.
   -- Хават действительно был предателем?
   --  К  счастью,  нет.  Им  был  доктор  Уйе,  -- барон вытер
выступившую на шее испарину. --  Лжедоктор.  Вы  должны  понять
меня,  Фенринг, ведь я остался без ментата, и вам это известно.
Мне никогда еще не приходилось оставаться без  ментата.  Это  в
высшей степени неудобно.
   -- Как же вам удалось уговорить Хавата переменить хозяина?
   --  Его  герцог умер, -- барон выдавил из себя улыбку. -- От
Хавата нельзя ждать неожиданностей,  мой  дорогой  граф.  Плоть
ментата  насыщена  смертельным  ядом.  Мы  добавляем  ему в еду
противоядие. Без противоядия яд подействовал бы, и  Хават  умер
бы через несколько дней.
   -- Уберите противоядие!
   -- Но он нам полезен.
   --  Он  знает слишком много из того, чего не должна знать ни
одна человеческая душа!
   -- Вы сказали, что император не боится разоблачения...
   -- Не нужно со мной играть, барон.
   -- Когда я получаю приказ от императора, я  подчиняюсь  ему,
-- сказал барон.
   -- Вы считаете, что это моя собственная прихоть?
   --  А  что  же  еще?  Император  облек  меня своим доверием,
Фенринг. Я избавил его от герцога.
   -- С помощью некоторого количества сардукаров.
   -- Где бы еще император нашел дом,  который  предоставил  бы
ему свою форму для сокрытия его участия в этом деле?
   --  Он  задавал  себе  тот же вопрос, барон, и интонации его
голоса при этом были несколько иными.
   Барон внимательно изучал лицо Фенринга: плотно сжатые  губы,
напряженность во взгляде.
   --  Вот  оно  что! -- сказал барон. -- Надеюсь, император не
верит в то, что сможет действовать в полной тайне от меня?
   -- Он надеется, что до этого не дойдет.
   -- Император не может верить в то, что  я  угрожаю  ему!  --
барон  позволил  себе  возвысить  голос,  вложив  в него гнев и
скорбь. При этом он подумал: "Пусть себе так  считает.  Пока  я
бью  себя  в  грудь  и  каюсь в грехах, я могу возвести себя на
трон!"
   Голос графа был сух и сдержан, когда он сказал:
   -- Император верит в то, что ему подсказывают чувства.
   -- Осмелится ли  император  обвинить  меня  в  предательстве
перед  Советом  ландсраата? -- В ожидании ответа барон задержал
дыхание.
   -- Императору не нужно "осмеливаться"!
   Барон отвернулся, чтобы скрыть выражение своего  лица.  "Это
может  случиться  еще  при  моей жизни, -- подумал он. -- Пусть
император обманывает меня! Я тоже не буду  сидеть  сложа  руки.
Великие  дома  соберутся  под  мои  знамена  подобно  тому, как
крестьяне сбегаются под гостеприимный кров.  Они  больше  всего
боятся, что имперские сардукары уничтожат их одного за другим.
   --  Император  искренне надеется, что вы не дадите ему повод
обвинить вас в предательстве.
   Барон испугался, что  не  сможет  удержаться  от  иронии,  и
потому позволил себе лишь обиженное выражение лица. Он преуспел
в своем намерении.
   --  Я  был  самым  лояльным подданным императора. Ваши слова
обидели меня так, что даже выразить трудно.
   -- М-да! -- сказал граф.
   Барон повернулся к гостю:
   -- Пора идти на арену.
   -- В самом деле...
   Они молча вышли из конуса тишины и бок о бок миновали  строй
представителей  малых  домов  в  конце  холла. Где-то прозвенел
звонок, предупреждая о том, что представление начинается.
   -- Малые дома ждут, когда вы их поведете, -- сказал граф.
   "Он вкладывает в  свои  слова  двойной  смысл",  --  подумал
барон.
   Он  посмотрел  на новый талисман, висящий над входом в холл,
-- голову быка  и  написанный  маслом  потрет  старого  герцога
Атридеса.  Их  вид  наполнил  барона  предощущением  беды, и он
подумал о том, что же могло побудить герцога  Лето  повесить  в
обеденной  зале  своего дворца на Каладане, а потом и на Арраки
портрет отца и голову убившего его быка.
   -- У человечества есть... только  одна...  мм...  наука,  --
сказал  граф, когда они вместе с присоединившимися к ним людьми
вышли из холла в  комнату  ожидания  --  узкое  пространство  с
высокими окнами и потолком.
   -- И что же это за наука? -- поинтересовался барон.
   --  Это...  мм...  наука  о... неудовлетворенности, -- изрек
граф.
   Представители  малых  домов  за  их  спинами,  угодливые   и
льстивые,  рассмеялись  как  раз  в нужном ключе, -- чтобы дать
понять, что они оценили фразу. В смехе их появилась, однако,  и
фальшивая нота, когда в него внезапно вплелся шум моторов. Пажи
распахнули  двери,  и  все  увидели ряд машин с трепещущими над
ними вымпелами.
   Барон, перекрывая шум, сказал:
   --   Надеюсь,   представление,   даваемое    сегодня    моим
племянником, не разочарует вас, граф!
   --  Я...  весь...  мм...  ожидание, да, -- сказал граф. -- В
протоколы... всегда полагается...  м-мда...  включать  указание
на... изначальный мотив.
   Барон  споткнулся на подножке машины: "Протоколы!.. Ведь это
-- отчеты о преступлениях!"
   Но граф усмехнулся, давая понять, что это шутка, и  потрепал
барона  по  плечу.  Тем  не  менее  барон,  сидя  на выложенном
подушками сиденье, всю дорогу до арены исподтишка поглядывал на
графа, удивляясь, почему императорский  "мальчик  на  посылках"
счел  необходимым  в  присутствии представителей от малых домов
отпустить такую шутку. Было очевидно, что Фенринг  редко  делал
то,  что не считал полезным, и столь же редко произносил фразы,
не содержащие двойного смысла.
   Они сидели в золоченой ложе, расположенной  над  треугольной
ареной.  Трубили  рога.  Ярусы  над  ними  и  вокруг  них  были
переполнены, повсюду развевались флаги.
   -- Дорогой мой барон, -- сказал граф, наклонившись к  самому
его  уху, -- вы ведь знаете, что император не давал вам санкции
на выбор наследника...
   На этот раз барон оказался  в  конусе  молчания,  вызванного
шоком.  Он  уставился  на  Фенринга,  не заметив даже, как леди
графа  прошла  мимо  строя  охраны,  чтобы   присоединиться   к
собравшемуся в золоченой ложе обществу.
   --  Вот  почему  я,  собственно,  здесь,  -- сказал граф. --
Император  желает,  чтобы  я  сообщил  ему,  стоящего   ли   мы
наследника  выбрали.  Что лучше обнажает сущность человека, как
не арена, не правда ли?
   --  Император  обещал  мне  не  стеснять   меня   в   выборе
наследника, -- ответил сквозь зубы барон.
   --   Посмотрим,   --   неопределенно   отозвался  Фенринг  и
отвернулся, приветствуя свою  леди.  Она  уселась,  улыбнувшись
барону,  потом устремила свой взгляд вниз, на посыпанную песком
арену,  на  которую  вышел  ФейдРаус,  собранный  и  готовый  к
действию.  В  правой  руке, одетой в черную перчатку, он держал
длинный нож, в левой, одетой в белую перчатку, -- короткий.
   -- Белое -- для яда, черное -- для чистоты, -- сказала  леди
Фенринг. -- Любопытный обычай.
   -- М-да! -- произнес граф.
   С  галерей послышались приветственные крики, и, принимая их,
Фейд-Раус остановился, поднял голову и обвел взглядом  ряд  лиц
--   кузин   и   кузенов,   полубратьев,   наложниц  и  дальних
родственников -- целое  море  кричащих  ртов,  ярких  знамен  и
одежд.  И  Фейд-Раус подумал о том, что эти люди смотрели бы на
его кровь с такой же жадностью, с какой будут смотреть на кровь
раба-гладиатора. Конечно, сомневаться в исходе этой  борьбы  не
приходилось, опасность была лишь номинальной, но все же...
   Фейд-Раус поднял вверх ножи и по древнему обычаю отсалютовал
трем  углам  арены.  Короткий  нож  в  руке,  затянутой в белую
перчатку (знак яда), первым исчез в ножнах. Потом исчез  нож  с
длинным лезвием, с чистым лезвием, которое сейчас было нечистым
--  его  тайное  оружие.  Сегодня  оно должно было принести ему
особую победу, ни на что не похожую: яд на черном лезвии.
   На включение защитного поля ему понадобилось всего несколько
секунд, и он замер, ощущая, как напрягается кожа на лбу -- знак
того, что он защищен.
   Держась с уверенностью человека, привыкшего  быть  в  центре
внимания, Фейд-Раус кивком подозвал к себе слуг, которые должны
были   отвлекать   внимание,  и  проверил  их  цепи  с  острыми
блестящими шипами, крючьями и  цепочками.  Потом  он  дал  знак
музыкантам. Зазвучала торжественная мелодия старинного марша, и
Фейд-Раус   повел   свой   отряд  к  тому  месту,  над  которым
располагалась   ложа   его   дяди,   --   для   церемониального
приветствия. Все шло согласно обычаю.
   Музыка  смолкла.  В воцарившейся внезапно тишине он отступил
на два шага назад, поднял руку и воскликнул:
   -- Я посвящаю эту схватку... -- он сделал паузу, зная, что в
этот момент дядя подумает: "Юный дурак, несмотря на  риск,  все
же  собирается  посвятить  ее  леди  Фенринг"...  моему  дяде и
повелителю, барону Владимиру Харконнену!
   Он с  удовлетворением  наблюдал,  как  его  дядя  облегченно
перевел дух.
   Музыканты  заиграли  быстрый  марш,  и Фейд-Раус повел своих
людей  туда,  где  находилась  потайная  дверь,  через  которую
пропускались   только   люди  с  особыми  повязками.  Фейд-Раус
гордился тем, что никогда  не  пользовался  этой  дверью  и  не
нуждался   в   отвлекающих   маневрах.  Но  сегодня  не  мешало
удостовериться в том, что все в порядке, -- особые планы таят в
себе и особые опасности.
   И снова над ареной воцарилась тишина. Фейд-Раус повернулся и
посмотрел на высокую красную дверь, находящуюся напротив  него.
Именно через нее обычно появлялись гладиаторы.
   Особый  гладиатор...  План Зуфира Хавата, подумал Фейд-Раус,
отличался восхитительной  прямотой  и  простотой.  Раб  не  был
одурманен  наркотиками -- в этом заключалась главная опасность.
Вместо этого в сознание человека было  введено  слово,  которое
должно  было  в  критический  момент  парализовать его мускулы.
Фейд-Раус повторил про себя это слово, беззвучно прошептав его:
"Мерзавец?" Для всех присутствующих оно должно  было  означать,
что  на  арену  удалось  проникнуть  рабу,  не находящемуся под
влиянием наркотиков, и что  цель  этого  заговора  --  убийство
отпрыска  ветви Харконненов. Все было подстроено таким образом,
чтобы улики указывали на начальника рабов.
   Половинки двери плавно разъехались  в  разные  стороны.  Эта
первая минута была критической. Внешность гладиатора могла дать
тренированному взгляду много важной информации. Предполагалось,
что  все  гладиаторы  ввергаются  наркотиком элакка в состояние
готовности к смерти,  однако  можно  было  отличить  их  манеру
держать  нож, их защитную реакцию, а также определить, осознают
ли они присутствие людей на трибунах. Один поворот головы  раба
мог дать ключ к тому, как следует вести борьбу.
   В  дверях  появился  высокий  мускулистый  человек  с бритой
головой и  темными  запавшими  глазами.  Его  кожа  имела  цвет
моркови,  как  это  и  должно было быть при действии элакка, но
Фейд-Раус знал, что это просто краска.
   На рабе было зеленое  трико  и  красный  полузащитный  пояс.
Стрела  на  поясе  указывала  влево, давая понять, что защищена
левая половина тела. Он держал нож, как  держат  шпагу,  слегка
пригнувшись вперед, в стойке опытного бойца.
   Раб медленно вышел на арену, повернувшись защищенным боком к
Фейд-Раусу и группе его людей, стоящих у потайной двери.
   --  Мне  не  нравится  его вид, -- сказал один из помощников
Фейд-Рауса. -- Вы уверены, что он под действием наркотика,  мой
господин?
   -- Кожа у него нужной окраски, -- возразил Фейд-Раус.
   --  И  все  же  он держится как боец, -- засомневался другой
помощник.
   Фейд-Раус сделал два шага вперед и пристально  посмотрел  на
раба.
   -- Что это он сделал со своей рукой? -- спросил помощник.
   Фейд-Раус  посмотрел  на  руку раба, на то место под локтем,
где на ней виднелся  след  кровавой  ссадины,  потом  скользнул
взглядом  вниз,  к  ладони,  ярким  пятном выделяющейся на фоне
зеленой туники: на тыльной  стороне  руки  виднелись  очертания
ястреба.
   Ястреб!  Фейд-Раус  посмотрел  на темные ввалившиеся глаза и
увидел в них необычную настороженность и собранность. "Это один
из людей герцога Лето, один из тех, кого мы вывезли с  Арраки!"
--  подумал  ФейдРаус. Это не простой гладиатор! Холодная дрожь
пробежала по его телу, и он подумал, уж не  было  ли  у  Хавата
другого плана -- плана внутри плана, по которому лишь начальник
рабов должен был нести наказание.
   Главный помощник Фейд-Рауса сказал ему на ухо:
   --  Мне  не  нравится  его  вид, мой господин! Позвольте мне
всадить зубец в его руку, которой он держит нож!
   -- Я всажу в него мои собственные зубцы, -- возразил тот. Он
взял пару длинных изогнутых зубцов и, проверяя, взвесил в руке.
Эти зубцы,  как  предполагалось,  тоже  должны  были  содержать
наркотик, но только не в этот раз, за что предстояло умереть их
хранителю. И это тоже было частью плана. Хавата.
   "Вы  выйдете  из  этой  схватки  героем, -- сказал Хават. --
Несмотря на предательство, вы убьете  гладиатора,  как  мужчина
мужчину.  Начальник  рабов будет казнен, а его место займет ваш
человек".
   Фейд-Раус сделал еще пять шагов по арене, выжидая  и  изучая
раба.  Он  знал,  что  знатоки  на  трибунах  уже почувствовали
неладное. Кожа гладиатора была именно такого  цвета,  какой  ей
полагалось  быть  при отравлении наркотиком, но он твердо стоял
на своем месте и  не  дрожал.  Теперь  они,  должно  быть,  уже
шепчутся:  "Смотрите,  как  он  стоит!  Он  должен был проявить
волнение, напасть или отступить. Смотрите, как он сдержан!"
   Фейд-Раус чувствовал, как в нем растет волнение. "Даже  если
Хават  и  замыслил  предательство,  -- думал он, -- я все равно
смогу справиться с этим рабом. На  этот  раз  яд  находится  на
клинке моего длинного, а не короткого ножа. Даже Хават не знает
об этом".
   -- Эй, Харконнен! -- крикнул раб. -- Ты готов?
   Над  ареной  повисла  мертвая  тишина: рабы не бросают такой
вызов!
   Теперь глаза гладиатора были ясно  видны  Фейд-Раусу,  и  он
видел  в них холодную ярость отчаяния. Он отметил то, как стоит
этот человек -- свободно и уверенно, с  мускулами,  готовыми  к
победе.  На  нем  как  бы  стоял отпечаток послания Хавата: "Ты
получишь возможность убить Харконнена". Вот каков был  истинный
план.
   Губы  Фейд-Рауса  искривились  в  жесткой усмешке. Он поднял
свой трезубец, видя успех своих планов в том, как стоял раб.
   -- Хай! Хай! -- крикнул гладиатор и сделал два шага вперед.
   "Теперь уже никто из сидящих на  галерее  не  ошибется",  --
подумал Фейд-Раус.
   Раб   должен   был   быть   частично  парализован  вызванным
наркотиками ужасом. Каждое его движение должно было бы выдавать
его понимание того, что у него нет никакой надежды  на  победу.
Он  должен  был  бы  намертво  держать в памяти истории о ядах,
которыми баронский  наследник  насыщает  клинок  того  кинжала,
который  держит  в  руке,  обтянутой белой перчаткой. Наследник
барона никогда не убивал сразу. Он доставлял себе  удовольствие
показать  действие  крепкого  яда,  он  мог  стоять  в стороне,
демонстрируя любопытные  аспекты  действия  яда,  корчащуюся  в
мучениях жертву. На этот раз, однако, раб был другой: в нем был
страх, но не было паники.
   Фейд-Раус  высоко  поднял  трезубец  и  качнул  им  в  почти
приветственном жесте. Гладиатор двинулся вперед.
   Его манера защиты и нападения  была  лучшей  из  всего,  что
приходилось  когда либо видеть Фейд-Раусу. Боковой удар опоздал
всего лишь на какое-то мгновение,  иначе  бы  наследник  барона
получил ранение в сухожилие ноги.
   Фейд-Раус  отскочил  в сторону, оставив трезубец воткнутым в
правое предплечье ребра, так что зубцы полностью погрузились  в
плоть,  откуда  человек  не  мог  бы  их  вытащить, не разорвав
сухожилия. У сидящих на  галерее  вырвался  единодушный  вздох.
Этот звук ободрил Фейд-Рауса. Он знал, что испытывает его дядя,
сидящий  наверху рядом с Фенрингом, наблюдателем императорского
двора. Эта схватка не допускала никакого вмешательства. Все  ее
перипетии  должны  были  пройти  перед  свидетелями,  и  барону
оставалось лишь молча скрежетать зубами.
   Раб отступил, держа нож в зубах и ударив рукой по трезубцу.
   -- Мне твоя игла не нужна! -- крикнул он.  И  снова  кинулся
вперед   с   ножом   наготове,   держась  к  противнику  левой,
защищенной,  стороной  и  несколько  изогнувшись  назад,  чтобы
придать телу большую площадь защиты.
   Этот  его прием тоже не укрылся от внимания зрителей. Из лож
послышались выкрики. Помощники Фейд-Рауса спросили, не нужна ли
ему помощь. Он знаками приказал им скрыться за потайной дверью.
   "Я покажу  им  такое  представление,  какого  они  сроду  не
видывали,  --  подумал  он.  -- Никакого примитивного убийства!
Сегодня они могут насладиться зрелищем классного боя. Я  покажу
им  нечто  такое, что заставит их забыть обо всем. Когда я буду
бароном, они вспомнят этот день и все как один будут  трепетать
передо мной".
   Фейд-Раус   медленно   отходил  перед  наступавшим  на  него
гладиатором. Песок арены скрипел у него под ногами.  Он  слышал
тяжелое  дыхание  раба,  чувствовал  запах  собственного пота и
слабый запах крови.
   Наследник  продолжал  отступать,  повернув  вправо  и  держа
второй  трезубец  наготове.  Раб отскочил в сторону. Фейд-Раус,
казалось, споткнулся, и с галерей послышались крики. Раб  снова
прыгнул. "Боже, что за боец!" -- подумал Фейд-Раус, отклоняясь.
Его  спасла только юношеская живость. Второй трезубец остался в
дельтовидной мышце раба. Галерея разразилась воплями.
   "Теперь они меня подбадривают",  --  подумал  Фейд-Раус.  Он
услышал  в  голосах  ту  дикость,  которую предвещал ему Хават.
Раньше ни одному семейному бойцу не доводилось получать  такого
одобрения,  и  он  угрюмо  повторил  про  себя фразу, сказанную
Хаватом: "Врагу, которым восхищаешься,  легче  вселить  в  тебя
ужас".
   Фейд-Раус  быстро  вернулся  в  центр арены, откуда все было
ясно видно. Он вытащил кинжал с длинным  клинком,  пригнулся  и
стал ждать приближающегося раба. Тот потратил лишь мгновение на
то,  чтобы  ударить по второму острию, плотно засевшему в руке,
затем быстро заскользил вперед.
   "Пусть вся семья  увидит,  как  я  это  сделаю,  --  подумал
Фейд-Раус.  --  Я  их  враг,  так пусть меня знают таким, каким
видят сейчас!"
   Он выхватил кинжал с коротким лезвием.
   --  Я  не  боюсь  тебя,  харконненская  свинья!  --  крикнул
гладиатор.  -- Твои пытки не причиняют боли мертвецу. Я умру от
собственного клинка раньше, чем твои  помощники  дотронутся  до
меня. Но еще раньше я убью тебя!
   Фейд-Раус  усмехнулся,  работая  теперь  кинжалом  с длинным
лезвием -- тем, который был отравлен.
   -- Попробуй теперь вот это, -- сказал он и сделал выпад  той
рукой, в которой был зажат кинжал с коротким лезвием.
   Раб  поменял положение ножей, отпарировал оба удара и сделал
выпад против ножа с коротким лезвием, который  держала  рука  в
белой  перчатке,  ножа,  который, согласно традиции, должен был
быть отравлен.
   -- Ты умрешь, Харконнен! -- рявкнул гладиатор.
   Борясь,  они  кружили  по  песку.  Там,  где  защитное  поле
Фейд-Рауса  встречалось  с  полузащитным полем раба, вспыхивали
голубые искры. Воздух вокруг них был насыщен озоном.
   -- Умри от собственного яда! -- крикнул гладиатор.
   Он пытался заставить руку в белой перчатке развернуть лезвие
ножа в другую сторону,  внутрь.  "Пусть  они  это  увидят",  --
подумал  ФейдРаус.  Он  послал вперед длинное лезвие и услышал,
как  оно  беспомощно  звякнуло  о  зубцы   раба,   торчащие   в
предплечье. На мгновение Фейд-Раус почувствовал отчаяние. Он не
думал, что зубцы станут для раба преимуществом, однако они дали
рабу  подобие  защитного  поля.  Что за сила в этом гладиаторе!
Короткое лезвие меняло свое  направление,  заставив  Фейд-Рауса
вспомнить о том, что человек может умереть и не от отравленного
клинка.
   -- Мерзавец! -- крикнул Фейд-Раус.
   Мускулы  гладиатора  отозвались на ключевое слово мгновенной
расслабленностью. Фейд-Раусу этого было достаточно.  Он  открыл
достаточное  для  проникновения длинного ножа пространство, его
отравленное острие вспыхнуло, оставив на  груди  раба  кровавый
след.  Яд  был  мгновенного действия. Раб пошатнулся и отступил
назад.
   "Пусть теперь она полюбуется, моя драгоценная семейка! Пусть
помнят о рабе,  который  пытался  повернуть  против  меня  нож,
считая  его отравленным. Пусть удивляются, как на эту арену мог
проникнуть гладиатор, способный на такое. И  пусть  знают,  что
никогда  не  следует  быть  уверенным наверняка в том, какая из
моих рук несет яд!"
   Фейд-Раус стоял молча и следил  за  замедленными  действиями
гладиатора.  Они  сделались  теперь  неуверенными,  а лицо было
отмечено печатью смерти. Раб понимал, что произошло и  как  это
случилось: яд таился на другом клинке.
   -- Ты!.. -- выдохнул человек.
   Давая  место  смерти, Фейд-Раус отступил назад. Парализующее
действие яда все  еще  не  показало  себя  в  полной  мере,  но
замедленность движений человека говорила о его присутствии.
   Раб  кинулся  вперед  медленными, неуверенными шагами, будто
его тащила невидимая веревка. Казалось,  земля  уходит  у  него
из-под  ног.  Он  все  еще  сжимал  в  руке  нож, но лезвие его
смотрело в песок.
   -- Придет день... один... из нас...  тебя...  настигнет!  --
выдохнул он.
   Печальный  стон  сорвался  с  его губ. Он сел и завалился на
бок.
   Фейд-Раус прошел по затихшей арене, подсунул ногу под голову
гладиатору и перевернул его на спину,  давая  возможность  тем,
кто  сидел на галерее, видеть, как действие яда искажает черты.
Но гладиатор успел вонзить себе в грудь свой нож,  и,  несмотря
на   обескураженность,   ФейдРаус   почувствовал   нечто  вроде
восхищения перед рабом за то  усилие,  которое  он  сделал  над
собой, чтобы преодолеть действие паралича. Вместе с восхищением
к нему пришло понимание: "Вот что делает человека суперменом --
ужас!"
   Сосредоточившись на этой мысли, Фейд-Раус начал воспринимать
шум,   доносившийся  с  галерей.  Присутствующие  радовались  с
показной непринужденностью. Фейд-Раус обернулся и посмотрел  на
них.
   Веселились  все,  исключая  барона,  который  сидел, опустив
голову на грудь, и графа с его леди. Они смотрели молча, на  их
лицах, словно маски, застыли улыбки.
   Граф Фенринг обернулся к жене и сказал:
   --  М-да!..  Изобретательный  молодой  человек...  Правда...
м-мм... моя дорогая? Его... синтетические чувства очень остры.
   Барон  посмотрел  на  нее,  потом  на  графа,  потом   опять
уставился  на арену, думая: "Кто-то смог так близко подобраться
к одному из нас!" Потом страх уступил  место  гневу.  "Этой  же
ночью  я заставлю начальника рабов умереть на медленном огне...
И если граф и его жена замешаны в этом деле..."
   Фейд-Раус не слышал сказанного в ложе  барона,  ибо  голоса,
приветствующие его, окрепли и слились в едином вопле:
   -- Голову!
   Барон  нахмурился, у видя тот взгляд, который бросил на него
ФейдРаус. Медленно, с трудом сдерживая гнев, барон сделал  знак
молодому  человеку,  стоящему  на арене над распростертым телом
раба. "Дадим  мальчику  голову,  он  заработал  ее,  разоблачив
начальника рабов".
   А  Фейд-Раус подумал: "Они считают, что оказывают мне честь.
Пусть узнают, что думаю я!"
   Он  увидел  своих  помощников,   приближающихся   с   ножами
наготове,  и  махнул  им  рукой,  приказывая удалиться. Видя их
нерешительность, он махнул еще раз. "Они думают, что  оказывают
мне  честь,  отдав мне мертвую голову!" Нагнувшись, он скрестил
руки раба вблизи того  места,  откуда  торчала  рукоятка  ножа.
Потом,  вытащив  нож, он вложил его в руки гладиатора. Проделав
все это, он подозвал помощников.
   -- Похороните его вот так, с ножом в руках, -- приказал  он.
-- Этот человек заработал такую честь.
   В золоченой ложе граф наклонился к барону и сказал:
   --  Широкий жест, вызов традициям. Ваш племянник обладает не
только смелостью, но и стилем.
   -- Я боюсь, что он рассердит толпу.
   -- Вовсе нет! -- возразила леди Фенринг.  Она  обернулась  и
посмотрела вверх, на окружающие их трибуны.
   Барон отметил линию ее щек -- великолепная цепочка девически
упругих мускулов.
   -- Им нравится то, что сделал ваш племянник.
   Наблюдая   за   тем,   как  поступок  Фейд-Рауса  становится
известным на самых дальних ярусах, как помощники уносят мертвое
тело гладиатора, барон начал сознавать, что  женщина  правильно
оценила  реакцию  зрителей.  Люди пришли в неистовство, хлопали
друг друга по плечам, кричали и топали ногами. Барон  рассеянно
сказал:
   --  Я  должен  распорядиться  о чествовании. Нельзя посылать
людей домой, когда их  энергия  не  нашла  выхода.  Они  должны
видеть,  что  я  разделяю  их  чувства. -- Он сделал знак своей
охране,  и  слуга  над   ними   взмахнул   оранжевым   знаменем
Харконненов. Раз, два, три -- сигнал к празднеству.
   Фейд-Раус  пересек  арену  и  встал под золоченой ложей. Его
оружие было спрятано в ножны, руки опущены по швам.  Перекрывая
непр