амы установили походный алтарь и зажгли священные лампады. Потом один из них взял в руки трубу дунчхэнаму, другой - раковину, отливающую нежным розовым цветом, и оба стали выдувать хриплую и нудную мелодию, под которую сразу же начали медленный, тягучий танец с молитвой. В ней не было ничего от храмовых молитв и песнопений, слова сливались вместе, как вода в ручье, и медленно, тоскливо струились, нагоняя сон: у-ааа, и-эээ, ы-ооо... Уже душа не принимала этот вой, но именно на это и было рассчитано вступление, одинаковое, чуть ли не каноническое, для всех мистерий! Главное действо занимало обычно считанные мгновения, а отрабатывать всякую оплату надо было сполна... Затем один из лам (уже знакомый Пунцагу Десрид) вынул из-за опояски халата длинную бронзовую иглу и начал протыкать ею правую щеку. Скоро кожа вдавилась, лопнула, выделив капельку крови. Но игла пошла дальше, пока не образовала на левой щеке бугорок и снова не прорвала кожу. Десрид протянул черную нитку через обе щеки, завязал ее узлом и открыл рот, чтобы показать язык, который тоже был проткнут иглой и прошит ниткой... Пунцагу стало не по себе: чего ради мучает себя этот неглупый и суровый человек? Неужели ради нескольких монет сомнительной ценности и облезлого измученного верблюда, которого только чудом удалось вытащить из трясин Цайдама? Лама-фокусник выдернул нитку, и мистерия продолжилась. Но теперь мелодия, выдуваемая из трубы и раковины, стала более резкой и ритмичной, как и сам танец. Десрид рывком сдернул пестрое покрывало, расстеленное на песке и закрывавшее длинный ряд мечей, вкопанных рукоятками в песок и поблескивающих на солнце бело-голубыми полосками лезвий. Ритм еще ускорился, и ламы, продолжая танец, начали один за другим опрокидываться на эти мечи, полосуя свои тела не то кровью, не то красной краской... Пунцаг закрыл руками лицо. Ему хотелось закричать во весь голос: "Прекратите! Хватит и того, что мы уже видела!" Но спазма стиснула ему горло. К тому же оказалось, что все это было только первой частью представления, главное им еще предстояло увидеть... Разом застыв в танце и еще не остановив игру исполосованных мечами мускулов, Десрид рухнул на горячий песок и начал корчиться, выкрикивая что-то по-тибетски. Двое лам поспешно накрыли его тем же пестрым покрывалом и начали колотить большими черными палками, пока третий лама, отложив трубу, не приставил к своей голове рога козла и не помчался большими кругами по поляне, истошно блея и дрыгая ногами с привязанными к ним копытами. Ламы с палками оставили Десрида в покое и бросились к козлу. Эта погоня продолжалась довольно долго, пока козел, обежав несколько кругов, не зацепился копытами за покрывало, не запутался в нем. Под покрывалом никого не оказалось - только песок. Ужаснувшись, козел и его преследователи упали на колени, воздев горестно руки к небу. Песок зашевелился, и из ямы выбрался живой и невредимый Десрид с белой лилией в руке3. Пунцаг первым закричал что-то и бешено заколотил в ладони, не жалея рук... Поза Будды, погруженного в нирвану, доступна любому ламе. Но чем выше ступень его святости, тем большее количество обетов и запретов он берет на себя, тем глубже должна быть его медитация и сосредоточенность в молитвах, тем дальше отдаляются от него земные дела и заботы. У гэлуна Жамца 253 запрета, и потому, садясь в позу нирваны, он обязан отключаться от всего земного и уходить к небесному на долгие часы и даже сутки. Но у него ничего не получалось - мысли о земном и греховном никогда не покидали его, как бы он ни старался сосредоточиться на святом и высоком. Пока никто не знал этой его тайны, но таши-лама, которого он должен увидеть через три перехода, может прочесть эту греховность высокого ламы в его глазах. И хотя к архатству ведет долгий путь перерождений и молитв, оно не является столь почетным, как хубилганство. И от сознания этой своей неполноценности Жамцу всегда становилось не по себе, когда на нем останавливался взор кого-либо из великих лам Лхасы... Жамц знал, что в монастыре Кандро Сампо, вырубленном в скале, есть ламы, которые могут помочь человеку достичь столь глубокой медитации, что она будет равнозначна нирване. Но туда надо идти не гэлуном, а ховраком и прожить не менее пятидесяти лун. А кто скажет, что ему, Жамцу, отпущены небом эти лишние луны из всех лун жизни? И, если быть честным перед самим собой, он вообще зря пошел на этот раз в Лхасу. Его не звали, и таши-лама будет рад ему меньше, чем обычно. Хотя и не покажет ничем, что недоволен и осуждает самовольный приезд ширетуя... За стенами палатки перекликались стражи каравана: - Ки хохо! И кто-то невидимый и далекий отвечал им глухим эхом: - Хой-хэ! Жамц вышел наружу, осмотрелся. Тускло горели караванные костры. Погонщики свежевали очередного павшего верблюда и, слегка поджарив его мясо на костре, ели почти сырые кровоточащие куски, запивая провезенной тайно от гэлуна и ховраков аракой, а может, и приготовленной за долгий путь из кумыса или айрана. Вернувшись в палатку, он откинулся на мягкие подушки и полузакрыл глаза. Дорога хороша уже тем, что не утомляет душу, хотя и терзает тело. Таши-ламу, великого путешественника, можно понять, он давно познал вкус длинных дорог и неожиданных событий. Жаль, что у Жамца на руках этот полуховрак, полулама из Алтая! Не будь его, можно было уйти в Сикким. И не только для того, чтобы послушать его исполинские трубы! Но без Пунцага Жамцу нечего делать в Лхасе - тот товар, что везет его караван, немного стоит, да и нашелся бы другой лама в дацане, чтобы справиться с обязанностями караван-бажи! Пунцаг нужен Панчену Ринпоче, и тут уже не поспоришь... Но, может, и он сам пригодится таши-ламе? В палатку бесцеремонно заглянул кто-то из ховраков охраны каравана. Увидев ширетуя на отдыхе, не спрятался, а остался стоять, ожидая вопроса. Жамц вскочил, неожиданно испугавшись: - Чего тебе? Эй, Цулунбат! - Я знаю, что вы отдыхаете, ширетуй, - пролепетал ховрак, падая на колени. - Но меня прислали погонщики... Только теперь Жамц узнал своего второго хранителя: - Ах, это ты, Чимид?.. Что-то случилось еще? - Исчез один из наших погонщиков. Бурят Цыбен Дог-домэ. С ним ушли четыре ховрака из новых. Все взяли по верблюду с продовольствием и льняными тканями. Унесли оружие, кое-что из теплой обуви и одежды... - Погоню, надеюсь, отправили? - Нет, ширетуй. Никто из караванщиков не знает, в какую сторону они ушли. Говорят только, что этот погонщик-бурят подбивал некоторых ховраков на побег: "В священную Лхасу одна дорога, а из Лхасы - сто!" Жамц махнул рукой, и Чимид исчез. Ширетуй потянулся к кобуре с наганом: рано он еще оттаял душой и обмяк сердцем! Бывало, что и на пороге священной Лхасы находили накорп с перерезанной глоткой... Вот и Лхаса! Как только сверкнули ее золоченые крыши, караван замер без команды. Еще бы ему не замереть! Ведь прибыли они с такими муками и потерями не просто в священную страну, а в страну живых богов! Здесь, в ее монастырях и храмах, жило и славило небо 25 тысяч лам - четверть всех лам мира Цзонхавы! Легенды утверждали, что первый царь Тибета спустился с неба на землю на горе Ярлхашампо и принес людям просветление - ваджраяну. Буддийский тантризм охотно приняли жрецы Бонпо, хозяева душ и жизней местных пастухов и земледельцев. Но потом явился царь Лангдарма - ярый противник буддизма, и страна богов начала раздираться противоречиями, что скоро стало нетерпимым. И нашелся храбрец - монах Лхалунг Палчжэ-Дорчжэ, который, переодевшись лугоном*. убил опасного царя. Лангдарма был навеки проклят, и его образ - злая маска ежегодного обряда изгнания козла отпущения. Теперь и не все помнят, с чего началась все, но тибетцы знают, что горные духи и божества Маченпомра, Каченджунга и Тхантон охраняют от злых сил покой благословенной Лхасы**. И все знают, что пушки палят в сторону черной скалы на другом берегу реки тоже не для украшения новогодних праздников, а изгоняя навеки проклятого царя-святотатца, посмевшего поднять руку на буддизм! *Лугоны - исполнители одной из главных ролей в многодневных празднествах по случаю Нового года, одетые в карнавальные маски и костюмы, имеющие свой статус и свои правила игры. ** Высочайшие горные вершины Гималаев в окрестностях Лхасы. Много веков минуло с той поры, и стала Лхаса не городом в обычном понимании людей, а громадным монастырем, составленным из храмовых комплексов, частью слитых вместе, а чаще обособленных друг от друга, где каждый из них - сам по себе был городом с многочисленным населением, своими храмами, мастерскими, святынями, законами, порядками и укладом жизни. И главным из всех монастырей была Потала - роскошный дворец-город самого далай-ламы! Попасть в Поталу и видеть живого бога можно, но это стоит больших трудов, терпения и денег... - Хватит любоваться! - негромко сказал Жамц, снова вступивший в свои права караван-бажи. Караван начал спускаться в Лхасу... Отыскав на окраине постоялый двор своего дацана, купленный еще покойным Баянбэлэгом, Жамц приказал остановиться на ночлег и сразу же распустил всех своих спутников: пускай смотрят, удивляются и ужасаются!.. А удивляться и тем более ужасаться было чему... Заполучив от гэлуна несколько монет из своего мешочка, Пунцаг побрел по городу, сбросив осточертевшее покрывало из темной ткани: одежды ламы могли ему дать не только пристанище, но и пропитание, даже если бы в его кармане и не позванивали монеты. Но в этом своем расчете он жестоко ошибся - на каждом шагу ему встречались сонмы нищих и калек, чьи протянутые руки были красноречивее слов. Скоро он опустошил свой карман, и ему нечего было сунуть в протянутые руки, а количество тех рук ничуть не уменьшилось. Нищета в Лхасе не считалась предосудительной. На каждое "дай" здесь далеко не всегда отвечали "на", а это угнетало: Пунцаг был добр и всегда делился тем, что у него было. Побродив еще немного, он вернулся на постоялый двор и сразу же наткнулся на гэлуна, сидящего в большой круглой чаше с водой. Судя по его довольному виду, Жамцу удалось удачно пристроить товар. Жестом подозвав Пунцага, он подал ему нож: - Побрей мне голову. Ну как, поразила тебя Лхаса? - Слишком много бедных, гэлун. - Не больше, чем всюду. Может, чуть больше. Узнав, что Пунцаг был не в меру щедр, нахмурился: - Ты поторопился истратить свои деньги. Эту рать не прокормишь! Деньги в Лхасе надо тратить умно и расчетливо. Скупость здесь лучше щедрости! - Это я уже понял. Едва Жамц закончил свой туалет и облачился в золотистый халат, пришли какие-то люди, о чем-то снова торговались и спорили, потом ушли, оставив длинные листы бумажных китайских денег и несколько мешочков с серебром. Настроение гэлуна резко упало: выгодная утренняя сделка обернулась убытком. - Тяжелые времена, тяжелые времена... Можно подумать, что когда-то они были легкие в Лхасе!.. Одна надежда на бурханы, которые еще не проданы... Без меня больше никуда не ходи. Утром они вместе вышли в город. Нищих стало больше, чем вчера: очевидно, слух о том, что в Лхасе появился невиданно щедрый лама, с быстротой молнии облетел все их скопища. Но Жамц и Пунцаг равнодушно проходили мимо протянутых рук, высоко подняв головы. Неожиданно им преградила путь толпа обнаженных людей, чьи лица были обернуты тканями, а впереди себя каждый из них держал метелку, похожую на опахало, которой расчищал себе путь. - Кто они? - спросил Пунцаг испуганно. - Почему - голые? - Дигамбары, преданные ахимсе, - равнодушно отозвался Жамц, не опуская головы, но, почувствовав, что молодой лама его не понял, прибавил уже с усмешкой: - Джайны4! О джайнах Пунцаг слышал, но видел их впервые. Они боялись повредить всему живому - поэтому закрывали рот и нос, чтобы нечаянно не заглотить при вдохе какую-нибудь мошку, а подметали путь перед собой, чтобы не задавить ногами какую-либо букашку. Сами джайны питались только растительной пищей, но и ту не срывали, не выкапывали, не срезали... - Хороша Лхаса5, - вздохнул Жамц, - но нам нельзя здесь застревать надолго... Накладно! Ты был в Храме Большого Будды? - Нет, гэлун. - Значит, ты еще ничего не видел в Лхасе! - Он секунду подумал и снова вздохнул. - В Храм Большого Будды сходи один. И возьми все свое серебро. Это чудо, как и всякое другое, в Лхасе бесплатно никому не показывают, даже ламам. Золотые крыши храмов хороши только сверху, с последнего перевала. А тут, внизу, Лхаса поражала не столько святой роскошью, сколько грешной грязью: по щиколотку, по колено, по пояс... Больше всего удивляло и возмущало то, что возле мендангов и храмов валялись дохлые собаки, что священные надписи изгажены. Повсюду стояли изуродованные стелы, за одно оскорбление которых в недавние времена грозил эшафот... Может, потому и запрещалось паломникам идти к Потале с открытыми глазами, чтобы они не видели всего этого срама? Завершая прогулку, Жамц привел Пунцага к тому месту, где рассекались трупы и бросались на съедение хищным птицам и животным. На этих останках принято было кататься в обнаженном виде "для сохранения здоровья" и "для укрепления святости духа". Рассказывали, что даже сам далай-лама не избежал этого ритуала. Жамц требовательно посмотрел на Пунцага. Тот вспыхнул от омерзения и брезгливости, но послушно начал снимать свои одежды. Присутствие Будды может отображаться и его атрибутами: лотосом, тюрбаном, конем, деревом, колесом... Да и знаки величия Будды известны всем: третий глаз мудрости во лбу, удлиненные мочки ушей, бугор на темени... Так и выглядит главная статуя Храма Большого Будды - главной святыни Лхасы! Говорят, что и сама Лхаса стала расти на том месте, где появился первый храм, от которого сейчас не осталось даже фундамента. А статуя Будды "возникла сама по себе", выросшая из серого камня в одну короткую ночь... Сейчас эта статуя была так богато украшена, что не хотелось верить, не верилось в нищего монаха с чашей для подаяний в руках! Рано утром, в полдень и вечером двери Храма Большого Будды открывались для богомольцев, стекающихся сюда со всех концов мира. Встав цепочкой, они продвигались друг за другом, заходили во все многочисленные комнаты со статуями богов, будд и святых. В самом храме и шага нельзя было ступить без серебряной или золотой монеты. Накорпы несли с собой зажженные светильники, их фитили горели тусклым коптящим пламенем, который в полумраке храма казался зловещим. Нечем было дышать. Люди потели, от них волнами шло зловоние, некоторые из них падали без чувств не столько от умиления, сколько от голода и усталости, но толпа все равно двигалась вперед, топча в полумраке тех, кто не смог подняться. Некоторые опрокидывали свои светильники, и горячее масло опаляло спины и головы впереди идущих. Но здесь нельзя было кричать, стонать, изрыгать проклятия. Здесь надо было только молчать или шептать молитвы... В коридорах и бесчисленных залах Храма горели большие светильники, пожиравшие только сливочное масло. Его можно было купить, чтобы долить в светильник. И за этим строго следили ховраки и жрецы. Попробуй быть скупым или нерасторопным! На твою голову сразу же опустится дубина, ты будешь выкинут из помещения, и фанатики затопчут тебя насмерть у святых стен... Обалдевшие от мрака, духоты, тусклого блеска золота, серебра, слоновой кости и бронзы, паломники выталкивались напором толпы из храма туда, где стояли огромные барабаны хурдэ. Один поворот серебряного цилиндра - одно прочтение всех молитв, заложенных в него, - и сразу из твоего кармана или кошелька вынуты десять серебряных рупий, второй оборот - снова десять рупий... Еле живой выбрался Пунцаг из Храма Большого Будды. Жамц не стал его ни о чем спрашивать - он и сам несколько десятков лун тому назад пережил такое же чувство - испуг и отвращение одновременно. - Что бы ты еще хотел увидеть в Лхасе, баньди? - Только далай-ламу! - В Поталу мы не пойдем. Нам там нечего делать. Рано утром Жамц ушел с бородатым тибетцем по имени Ладен-Ла, но скоро вернулся - хмурый и расстроенный. Пунцаг невольно сжался: плохое настроение гэлуна так или иначе отражалось на нем и ховраках-охранителях ширетуя. Оказалось, что таши-лама еще не прибыл в Лхасу, и скорый его приезд сюда пока никем в Потале не ожидался. И, значит, чтобы встретиться с ним, надо было ехать, не откладывая, в Таши-Лумпо, где, по слухам, Панчен Ринпоче пробудет еще дней десять. - И мы поедем, гэлун? Сегодня? - простодушно спросил Пунцаг, не скрывая радости, новая перемена в их жизни была ему явно по душе. - Не спеши, - отозвался Жамц мрачно. - Нам еще предстоит побывать с тобой в самой Потале... Далай-лама изъявил желание видеть нас и говорить с тобой лично, баньди. - Со мной?! Сам... далай-лама?! - обмер Пунцаг. Жамц кивнул, и по его губам поползла знакомая змеиная улыбка, так хорошо знакомая всем ховракам и ламам дацана: - Да, ты теперь стал неприкасаемым, баньди... Обидеть тебя - обидеть самого далай-ламу! - И тут же вздохнул: - И чего он лезет в дела таши-ламы? Шамбала - не его забота, его забота - только вера и Тибет! Пунцаг непроизвольно прикрыл глаза веками: слова гэлуна были кощунственными и опасными... Кто в мире смеет осуждать живого бога и открыто сомневаться в его мудрости?! - Значит, мы увидим его? Жамц шевельнул петушиным гребнем своей желтой шапки. Он не любил, когда ему надоедали глупыми расспросами, и Пунцаг замолчал. Хоть он теперь и неприкасаемый, как гость самого далай-ламы, но тот далеко, а гэлун близко. Жамц, может быть, не тронет вчерашнего ховрака даже словом, но что ему стоит вызвать сейчас кого-либо из караванщиков и намекнуть, что бывший ховрак слишком высоко вознесся и неплохо бы пощипать немного его карму... Но гэлуну было явно не до этого. Он думал о далай-ламе, которого хорошо знал как смертного человека, а не бога. И этот человек в те времена не блистал умом и не удивлял твердостью характера. Да и сейчас про него в Лхасе ходили не только злые сплетни, но и не менее злые пророчества... В Поталу можно идти в рубище, но можно и в праздничных одеждах. Подумав, гэлун решил, что на этот раз ему больше подойдет одеяние накорпы... К тому же, грязное рубище на святом теле - всегда было символом чистоты и благости! А это Жамцу сейчас особенно необходимо... Странную картину представляли Жамц и Пунцаг, направляясь к Потале! Гэлун - в лохмотьях, баньди - в необносившихся еще священных одеждах. Нищий, у которого не только полны карманы серебра, но и золота; святой лама, у которого не было с собой даже монеты в четверть шо... К Потале ползли на животах накорпы, раскачивая белыми, полосатыми и пестрыми повязками на головах, по-змеиному изгибая спины, затянутые в пыльные и рваные халаты. Не больше тысячи шагов до священного дворца, и их сейчас ведет к его стенам не столько фанатизм, сколько лютый страх перед стражниками Поталы, всегда готовыми обломать палки о святотатцев... Видя все это, Жамц остановился в растерянности: он учел воздействие своего рубища на далай-ламу, но не учел, что стражники священного дворца примут его за простого накорпу, и ему не избежать наказания за нарушение ритуала, а ползти по грязи и пыли следом за паломниками он не хотел. Можно было еще вернуться, но к ним уже приближался рослый детина с приготовленной дубиной: - Эй ты, оборванец! Ложись и ешь святую землю! Ну! На Пунцага в одеянии ламы он даже не взглянул. Жамц послушно лег и приложился губами к отпечаткам следов, которые только что оставили гутулы баньди. Только возле правительственного дзонга Жамц поднялся, чтобы отвесить три поясных поклона высокому камню, густо обмазанному жиром, - мольбищу официального оракула. Когда-то этого камня не было. Значит, его установили по распоряжению далай-ламы, склонного к мистицизму и тантрическим обрядам! Жамцу хотелось плюнуть на каменное воплощение кощунства, но возле него стоял стражник, и гэлуну ничего не оставалось, как приложиться к камню губами. Неодобрительно взглянув на серебряную монету, положенную в чашу для подаяний, жрец оракула нахмурился: - Твоя щедрость, накорпа, могла бы быть и большей. - Я не накорпа, я - гэлун! И я призван! Второй жрец что-то шепнул на ухо первому, и лицо того озарилось лучезарной улыбкой: - Вы - Жамц, ширетуй? - Да. Со мной баньди Пунцаг. Он тоже призван. - Идите за мной. Обычно паломники медленно и долго поднимались с этажа на этаж по бесконечным лестницам дворца. И с каждого этажа их могли выгнать в шею. А в верхние этажи можно было войти только с закатом солнца. Их же провели за считанные минуты по узким винтовым лестницам, где непрерывно сновали жрецы и служители с грудами серебра и золота на подносах - выручкой за театрализованные чудеса Поталы. Когда Жамца и Пунцага ввели в зал, где стоял трон далай-ламы, его телохранители с бичами в руках выгоняли замешкавшихся паломников, так и не успевших вкусить чая и риса из рук самого бога: далай-лама прекратил ритуал, чтобы принять призванных для важной беседы. Гэлун и баньди растянулись у ног далай-ламы. Тот встал, сверкнув золотыми одеждами, и благосклонно кивнул головой, украшенной высокой тиарой: - Я ждал вас, встаньте. Жамц и Пунцаг поднялись, но остались стоять на коленях. - Когда вы начинаете миссию таши-ламы? - Об этом знает только таши-лама. - Почему же? Вы же - посвящены!.. Идите в дацан "Эрдэнэ-дзу". Хубилган Гонгор там все приготовил. И человек, который возглавит его миссию, придет туда. Далай-лама лениво и почти беззвучно хлопнул в ладоши, и к высокому трону бога желтой тенью скользнул один из жрецов, спросил одними губами: - Да? - Дайте им по алуну. Им надо спешить. Жрец подал знак телохранителям, и перед глазами Жамца и Пунцага появилось фарфоровое блюдо китайской работы, на дне которого лежали два плоских кольца с монограммами далай-ламы. Гэлун вспыхнул: о большей милости он не мог даже мечтать! - Желаю вам счастливой дороги, бурханы! - улыбнулся живой бог и поднял, благославляя, руки. Глава девятая ДВА МУДРЕЦА И вот Бабый у стен "Эрдэнэ-дзу" - в десяти священных шагах, которые для истинно верующего преодолеть не менее трудно, чем совершить паломничество в благословенную Лхасу. Священные десять шагов. Их можно пройти с закрытыми глазами, как это делают накорпы. Их можно проползти на животе, как поступают грешные ламы. Их можно преодолеть уверенной походкой, перебирая четки и бормоча молитвы по примеру архатов... Бабый был бессилен отвести взор от стены, сложенной из ста восьми четырехгранных, суживающихся кверху башен-субурганов, каждая из которых была посвящена важному историческому событию или чем-либо прославившемуся ламе... Мелодичный перезвон колокольчиков заставил Бабыя прийти в себя и двинуться навстречу музыке неба. Он остановился у ворот монастыря, покосился на стремительно загнутые углы крыши, похожие на крылья священных га-руд. Серебряная мелодия лилась оттуда, из-под карнизов, и породил ее набежавший ветерок. Бабый протянул руку к мешочку, в котором был зашит песок, ударил в медный гонг, разом спугнув ласточек и серебряную песнь колокольчиков. Лязгнул засов, и ворота распахнулись. - Что вам угодно, доромба? - свирепого вида стражник смотрел не на гостя, а как бы мимо него. - Я - лхрамба. - Что вам угодно, лхрамба? - так же безучастно повторил свой вопрос стражник. - Мне надо говорить с хамбо-ламой Гонгором. - Он вас знает, лхрамба? - Я по его делу! - вскинул Бабый голову. - Проходите, лхрамба. Стражник закрыл ворота и зевнул. Ему не хотелось провожать знатного гостя в покои хубилгана. Обведя воловьими глазами двор монастыря, он заметил мальчишку-ховрака, бегущего с каким-то поручением, пальцем подозвал к себе. Ховрак, явно досадуя, что не успел вовремя убраться, подошел к стражнику и потупил голову, ожидая и ругани, и удара плетью, а может, того и другого одновременно. - Проводи лхрамбу к хубилгану! Да смотри, не вздумай клянчить милостыню у гостя! Запорю насмерть! Мальчишка втянул голову в плечи и с досадой посмотрел на Бабыя, как бы говоря: "Ходят тут без всякого дела, а мне дубят шкуру за вас!" В другой раз Бабый ободряюще улыбнулся бы сорванцу, но сейчас надо было держать мину солидности и многозначительности, чтобы самому не угодить под пытливый взор кого-либо из лам, а затем и под плети стражников, как неучу и самозванцу. Ховрак вел Бабыя по камням, где когда-то, сотни лет назад, цвела и блистала столица древней Монголии Каракорум1, удивительно точно вписывающаяся в долину Орхона, по песчаным холмам которой рассыпались красивые сосновые рощи. Тогда их было куда больше, а значит, и сама река была многоводнее и стремительнее в своем божественном течении... Почти точно на месте дацана "Эрдэнэ-дзу" в те времена сверкал невиданным великолепием и сказочным богатством дворец хана Угэдэя, третьего сына Чингисхана. Тогда он был центром и сердцем столицы, по нему судили заезжие люди о силе и могуществе великой страны и ее богатырского народа, покорившего мир от восхода и до заката солнца. А о том, что мир был покорен раз и навсегда, свидетельствовали каменные черепахи - символы бессмертия и вечности. На них ставились каменные плиты с указами владык Каракорума - столицы Вселенной. Все в этом великом городе создавалось на тысячелетия. Одно и осталось от зыбкой той вечности - человеческая гордыня, бросившая вызов самому небу, и сейчас вызывающая только ироническую усмешку богов, по-настоящему оставшихся незыблемыми и бессмертными... - Пришли, лхрамба, - сказал мальчик-ховрак, указывая на узорчатую массивную дверь. - Входите сами, мне запрещено показываться на глаза высоким ламам дацана... Бабый кивнул: в монастырях всегда много запретов, особенно для ховраков и низких лам. Им нельзя проявлять излишнее любопытство, появляться на глаза высоким ламам без вызова и особой надобности, задавать вопросы, ответы на которые могут затруднить ламу или занять его драгоценное время, принадлежащее целиком и полностью только небу. Мальчишка убежал, радостно пощелкивая по каменному полу подошвами деревянных гутулов. Бабый не решался открыть дверь, за которой была его судьба, его будущее, жизнь и смерть, величие и ничтожество. Он почувствовал, как вспотела рука, взявшаяся за ручку, как предательски забегали глаза по серебряным узорам двери. Но он собрал все свое мужество и вошел. Хамбо-лама Гонгор сидел у окна, забранного узорной решеткой, уложив ноги на узкую скамеечку, покрытую дорогим ковром с серебряным и золотым шитьем, и медленно переворачивал листы книги. По цвету шелковых тканей, в какие был обернут раскрытый том, и по раскраске полей каждого листа, Бабый понял, что хубилган штудирует бессмертный труд великого Цзонхавы "Лам-рим чэн-по". Это было хорошим знаком для Бабыя: перед уходом в странствие, он сам перечитал эту благословенную книгу. И если Гонгору придет в голову проверить его познания по этому труду. У новоявленного мудреца не будет никакой осечки... - Недостойный вашего высокого внимания скромный служитель мудрости лхрамба Бабый приветствует вас, хубилган. Гонгор вздрогнул: с такой фразой от таши-ламы к нему должен был прибыть старый сричжанге Мунко, которому много лун назад он вручил монету со знаками лотоса и Идама - пропуск в Кайлас. Но почему пришел не сам Мунко, а какой-то лхрамба?! Великий мудрец передумал или этот ученый лама прислан ему в помощники? Хамбо-лама стремительно обернулся, задев книгу. Том свалился со столика, и тяжелые листы древнего манускрипта рассыпались по полу. - Лхрамба Бабый? А где сричжанге Мунко? - Он умер, хубилган. Луну назад. Бабый положил на ладонь монету и протянул ее Гон-гору: - Вот ваш идам, хубилган. Мне его отдал Мунко. Буддизм явился как бы черной плитой из драгоценного мрамора, на которой великий Цзонхава высек свой первый узор. Четыре грани этой плиты - четыре благородных истины: жизнь есть зло, рождена она желанием, отказ от жизни есть отказ от желаний, а путь к этому отказу лежит через учение, предлагающее всем людям восьмеричный путь, который и идет через восемь углов этой символической плиты. А сама плита - Вселенная: лицевая ее сторона - мир небожителей, обратная - земной мир. Гонгор собрал рассыпанные листы, сложил их стопой, придавил одним из литых бурханов. Вздохнул: за тяжелый и опасный труд брался мастер Цзонхава, меняя стороны плиты и ее узоры, покушаясь на святая святых буддизма! Всегда находились и найдутся фанатики и просто глупые люди, чтобы обвинить в безбожии даже святого. И хотя уже тогда он был известным жрецом, основателем и настоятелем знаменитого храма, ему нужны были слава и почет, чтобы стать недосягаемым не только для черни, но и для сильных владык того времени! С чего же, как и почему он начал свой узор по плите? Главным в учении Будды является призыв к самоусовершенствованию как основе движения вперед, к будущему. Это будущее видел его третий глаз. И Майя - мать Будды - передала ему свою непостижимую силу, чтобы земной сын ее стал владыкой мира. Не зря, когда она носила его под сердцем, ей казалось, что она носит в своем чреве пылающую головню! Владеть небом - владеть будущим. А небо - для избранных! Значит, Цзонхава начал там, где буддизм остановился? Да! Он сказал, что владеть небом имеет право только тот, кто полностью оторвался от земли! Оторваться от земли - оторваться от всех ее дел, от ее мелочных забот и страстей. А для этого надо переродиться, уйти от самого себя, достичь нирваны, познав истины неба... Выходит, что Цзонхава призывал всех повторить подвиг Будды, но по-своему? Он возвысил учение, сделал его равным небу, зачеркнув его простоту, будничность и приземленность. Зачем - понятно: он хотел пойти дальше и выше Будды! Но как и почему Цзонхава осмелился оспорить главное: небо не для избранных, а для всех, кто праведной жизнью своей и бесконечной цепью перерождений достигнет нирваны и сольется с вечностью? Дальше... Идти к Истине можно одному, а можно вести к ней других, жаждущих ее познания. Будда шел один, но лам - носителей его учения - много. Если все они достигнут нирваны и станут богами, то не слишком ли густо будет заселено небо? Гонгор рассмеялся: сейчас в пантеоне махаяны их больше шести тысяч! Как же Цзонхава сумел перешагнуть через это святотатство и наложить на свой первый след-узор - второй, еще более дерзкий? По-видимому, он рассуждал так: свой путь Будда прошел один, но это не значит, что при желании и воле его нельзя повторить! И потому повторить его может каждый, освободивший себя от земного. Но это - хинаяна: малая колесница, везущая к небу одного святого! Мастер же выбрал другую колесницу - большую, везущую к небу многих!2 Гонгор потер лоб. Если стоять на каноне буддизма неколебимо, то путей для колесниц Цзонхавы на небо нет и быть не может! Но ведь Великий Учитель их нашел! И не только нашел для себя и своих избранных, но и для всех людей! - Надо во всем разобраться самому, подсказки мудрецов мне не помогут! - Гонгор прошелся по келье, подбрасывая и ловя монету, доставленную от Мунко лхрамбой Бабыем. - Таши-лама торопит, иначе не было бы посланца... Поняв путь Цзонхавы, проложенный им по буддизму, Гонгор легко проложит свой путь по ламаизму, создав каноны новой веры на основе двух старых - каноны Шамбалы. Таши-лама дал опасное задание. Опасное и трудное! Если он, Гонгор, запутается и исказит основу основ, ему не сносить головы... Панчен Ринпоче ничего не возьмет на себя, кроме славы! Он только даст имя новой религии и отошлет миссионеров ее на запад. - Надо спешить! Этот лхрамба Бабый не может ждать долго. К тому же, Самдан... Это было самое неприятное - если Самдан узнает, над чем работает он, Гонгор, неизбежно вмешается, и тогда таши-лама будет иметь дело только с ним! А потерять доверие Панчена Ринпоче много опаснее, чем вызвать гнев Тубданя Джямцо, далай-ламы... Гонгор снял тяжелого бурхана с книги Цзонхавы и снова начал поиск тайны Великого Мудреца. Лхрамба "Эрдэнэ-дзу" Самдан пришел с караваном в пять верблюдов через три дня. Выгрузив мешки на складах своей лаборатории, сняв пыльные одежды и обмыв тело, он вызвал Нанжина. - Говори о новостях в дацане. - Приехал лхрамба от таши-ламы. Имени я не знаю. - Что он делает? - С ним все время беседует сам хубилган. С другими гость разговоры не ведет и все свободное время читает книги. - Что же, он приехал в дацан, чтобы книги читать? - криво усмехнулся Самдан. - Постарайся разузнать о нем все, что нужно! - Слушаюсь, гэлун. Самдан почувствовал неясную тревогу в душе, но не дал ей разрастись в озабоченность. "От таши-ламы мудрецы приезжают по серьезным делам! Но почему к Гонгору, разве он занимается обучением лам?" Их отношения с ширетуем дацана давно уже были натянутыми. А ведь когда-то жили душа в душу и хорошо понимали друг друга! Причиной подозрительности, а потом и раздора стал нездоровый интерес Гонгора к научным делам Самдана. - Может, прямо спросить у Гонгора, что за гость живет в дацане? - произнес Самдан вслух и рассмеялся: - Так он и скажет! Впрочем, что-то он все равно скажет... Заперев дверь лаборатории, Самдан не спеша, с достоинством, соответствующим его рангу и значению в "Эрдэнэ-дзу", двинулся к покоям хубилгана. По пути он заглянул в библиотеку, чтобы взять последний том "Махабхараты"3. Заходить к хамбо-ламе ученому ламе без книги было не принято, как и без приспособлений для письма. Не четки же ему перебирать, как какому-нибудь зачуханному баньди, типа Нанжина! В библиотеке Самдан увидел незнакомого ему ламу в чалме, склонившегося над листами книги Цзонхавы. Прижав ладонь к сердцу, Самдан поклонился, прилепив к губам вежливую улыбку. Незнакомец ответил таким же кивком, но на лице его была растерянность, если не испуг. Странно, от чего бы это? - Извините, что помешал вам. - Это я должен извиниться перед вами, что занял помещение, которое принадлежит всем ламам дацана! Незнакомец говорил на хорошем тибетском 'языке, но с каким-то неуловимым акцентом, не похожим на бурятский, тем более монгольский. Уж не китаец ли он? - Я сейчас уйду, но должен вам заметить, что в дацане имеется лучший Цзонхава, чем тот, который читаете вы. Это - копия, к тому же плохая: много пропусков, неточностей и просто ошибок. - Оригинал читает хамбо-лама Гонгор. - Гонгор? - удивился Самдан. - Читает Цзонхаву? Это была вторая неожиданная новость! Гонгор, который вообще равнодушен к книгам, вдруг взялся за "Лам-рим чэн-по"! С чего бы это вдруг?! Уж не связано ли это как-то с поручением таши-ламы и странным гостем? - Послушайте, уважаемый... Вы и есть тот лхрамба, что прибыл с каким-то поручением к Гонгору? - Да, я - лхрамба Бабый. - Очень странное имя для монгола... - Я - бурят по матери и калмык по отцу. Отсюда - имя и акцент. Извините. - Очень рад был с вами познакомиться, хотя ваше имя мне ничего не говорит. А я знаю многих ученых лам... Я - лхрамба дацана Самдан, лекарь. Бабый вздрогнул: имя было громким. Уж не тот ли это Самдан, который по пульсу мог определить 300 болезней? Лхрамба дацана прошел к одному из дальних шкафов и, взяв какую-то книгу, склонился в прощальном поклоне: - Мы еще увидимся с вами, лхрамба, и обо всем более обстоятельно поговорим! В том числе и о благословенном Цзонхаве... Самдан ушел, но тяжесть не снялась с души Бабыя. Она удесятерилась. Не сегодня, так завтра этот лхрамба невзначай устроит ему экзамен, и если он его не выдержит... О своем позоре самозванца Бабый думать не хотел. Он теперь думал только о побеге из дацана. Но это был первый порыв. Успокоившись, Бабый пришел к мысли, что лхрамба-лекарь не так и страшен для него, как, если бы ему подвернулся лхрамба-богослов... Впрочем, покровительство хубилгана Гонгора тоже ведь что-нибудь стоит? Решительно отодвинув том Цзонхавы, Бабый прошел к тем шкафам, где выбирал себе книгу лхрамба Самдан. Но здесь были не медицинские и не богословские сочинения, как он предполагал, а записи древних индийских и китайских легенд... Он что, еще и поэт, этот лекарь Самдан? А лхрамба Самдан и не подозревал даже, что так напугал гостя. В общем-то Бабый ему понравился, и, судя по первому впечатлению, со стороны нового лхрамбы ему никакая опасность не грозила. Выполнив поручение, он уедет. А вот Гонгор останется. И останутся их натянутые отношения, медленно, но неуклонно переходящие во вражду. Хамбо-лама стоял у окна и о чем-то мучительно думал, держа в левой руке, бессильно опущенной вниз, длинный лист из книги Цзонхавы. Гость сказал правду: Гонгор, действительно, зачем-то читал знаменитую книгу реформатора буддизма! Кивнув на вежливое приветствие лхрамбы, он вяло поинтересовался его самочувствием и снова кивнул, не выслушав ответа до конца. Потом оживился, прошел к столику, положил прочитанный лист на стопку других, пригласил сесть и тихо заговорил о Цзонхаве: - Великий учитель сумел использовать догматику буддизма для построения ламаизма - в тогдашних условиях совершенно нового религиозного течения4 - и избежал при этом участи других богохульников. Как и почему это случилось, лхрамба? Самдан нахмурился, побарабанил пальцами по шелковому переплету своей книги, лежащей у него на коленях, заговорил не спеша, обдуманно, зная по опыту коварство Гонгора: - В то время, когда Цзонхава взялся за обновление буддизма, он почти не исповедывался даже в Индии. Больше того, зарождались другие религии, где Будде отводилась довольно скромная роль. В частности, индуизм, набравший силу уже на основе брахманизма5, вводил свой пантеон божеств: Брахму, Вишну и Шиву. Эта новая троица имела свои законы и своих богов-помощников. И ламаизм хорошо ложился на буддизм, который уже был растворен в индуизме и не имел своих фанатичных поклонников. Цзонхава больше рисковал, когда обряжал статую Большого Будды, чем вводя институт лам, хубилганов и ботисатв... Тем более, что первые богослужения по новому образцу отличались вызывающей пышностью, красочностью, массовостью... Буддисты, какие еще оставались, были убеждены, что Цзонхава возвеличивает их угасающую религию, а индуисты верили, что Цзонхава делает поклонения их богам более удобными и понятными для тибетцев, где прочно сидели секты Бонпо и не поддавались никаким влияниям... - Так просто все? - удивился Гонгор. Самдан ответил уклончиво: - Не совсем просто, были свои трудности и у Цзонхавы, но само время помогло ему - время брожения умов и непокорства черни, разногласий между сильными мира, неопределенность и бесформенность государственных границ, войны... Удовлетворенный Гонгор опустился на сиденье, отыскивая ногой скамеечку. - Нового лхрамбу видели, Самдан? - Гонгор заглянул своему мудрецу в глаза и рассмеялся. - Можете попросить его помочь вам в лаборатории с лекарствами, чтобы не скучал! - У меня есть хорошие помощники, - отказался Самдан. - Да и не совсем удобно загружать гостя работой... Тем более, что у него, наверное, есть и более важные дела в дацане? Сейчас Гонгор или скажет правду или опять уйдет от ответа. Если второе, то Нанжину придется потрудиться на совесть, чтобы все разнюхать! - Он ждет, когда я выполню поручение таши-ламы, чтобы уехать с нужными бумагами в Таши-Лумпо. Думаю, дня через три-четыре его не будет в дацане! - Гонгор покосился на книгу, лежащую у Самдана на коленях, и почти весело закончил: - И вы сможете пользоваться библиотекой, лхрамба, когда хотите и сколько хотите! Вечером Нанжин пришел сам. - Ну? - спросил его Самдан строго. - Что ты узнал? Соглядатай слегка замялся: - Вы же сами, гэлун, говорили с ним сегодня... Самдан схватил его за ухо, притянул к себе, спросил свистящим шепотом, не забывая одновременно выворачивать ухо своего соглядатая: - Ты и за мной шпионишь, подлый? Для кого? - Помилуйте, гэлун! - взвыл Нанжин. - Что вы такое говорите мне?! Да разве бы я, ничтожный, посмел?! Самдан неохотно отпустил ухо баньди: - Пока ты не доказал обратного! Ты ничего не узнал, даже его имени! Говори, не сопи, как теленок! - Он не выходит из библиотеки и почти не говорит со своими ховраками Монгушем и Шаиром, которых ему дал хубилган... Но они думают, что он не гэлун, как вы, а гэцул. даже - баньди... - Баньди?! - удивился Самдан. - Где ты видел баньди, который читает книги, а не крутит хурдэ? Но Нанжин-уже понял, что угодил: - Он молится как баньди! И ест как баньди! И ведет себя с ховраками как баньди! Самдан рассмеялся: - Не дает затрещин и не выгоняет их пинками из библиотеки? Он же - гость, чужой человек! Какой чужой лама будет обижать чужих ховраков? А добрый - не беда, многие высокие ламы отличаются добротой и скромностью, не то, что ты... - Виноват, - потупился Нанжин. - Я думал... - Ты не выполнил моего поручения! - строго сказал Самдан, хотя мысленно и отметил наблюдательность своего соглядатая. - Ты плетешь всякую нелепицу и хочешь меня убедить, что заслужил награду? Придется тебя отправить к Чижону... Уж он-то знает, что приказать своим стражникам-головорезам! Нанжин побледнел: - Дайте мне еще день, гэлун! Только день! - Я тебе даю два дня. Два! Потому, что через три дня гость уезжает из дацана! Два дня и две ночи, понял? Нанжин попятился к выходу, но у самого порога споткнулся о железную кочергу и едва не упал. Когда за ним закрылась дверь, Самдан задумчиво щелкнул пальцами и пробормотал: - Баньди... Но если он баньди, то он не может быть лхрамбой, а только сричжанге! Что-то тут не то и не так... И тут же вспомнил вопрос Гонгора о Цзонхаве. Хубилган, а - неуч! Мало ли их, скороспелок? Может, и этот Бабый - настоящий лхрамба из выскочек... Впрочем, какое ему, Самдану, дело до всего этого? Ему нужен Гонгор и только Гонгор! В дверь робко постучали. Вошли Байыр и Монгул - ученики и помощники Самдана. Хорошие, знающие парни, которым давно пора носить не только коричневые и красные, но и желтые одежды лам. Но Гонгор и тут не торопится - нет, говорит, знатоков, которые могли бы проверить их, а ты, лхрамба, их наставник, потому не можешь задавать свои вопросы. Для чего он учил тогда их своему мастерству? Чтобы Гонгор или другой высокий лама дацана отправил их чистить конюшни? Байыр и Монгул втащили два больших мешка, вытряхнули их содержимое в сушильный шкаф, составленный из крупных и мелких решет с подогревом горячей водой и раскаленным воздухом от специального рукава, соединенного с печью. Повернулись, чтобы уйти на склад за новым грузом, но Самдан остановил их: - Садитесь, я хочу поговорить с вами... Ховраки переглянулись - грозный и требовательный Самдан не очень-то баловал их своим вниманием в последнее время, занятый тяжбой с хубилганом. Но он их по-своему любил, и они об этом знали, отвечая ему привязанностью и терпением. Они робко присели на скамью, потупились, не зная, куда девать не отмытые от грязи ладони. - Вы умеете делать лекарства от смерти, - начал Самдан сухо и негромко. - Теперь я вас буду учить делать лекарства от жизни. Мы привезли достаточно трав, собранных в горах и степях, для изготовления этого лекарства. Оно делается только из весенних и осенних трав, а также кореньев, переживших зиму и накопивших достаточное количество лечебных веществ. Лекарство от жизни не менее ценное, чем и лекарство от смерти... И Самдан рассказал своим ученикам, что в Тибете есть целые семьи, знающие тайны ядов и считающие отравление людей и животных своей профессией, которая передается по наследству. Эти мастера достигли многого в своем искусстве - они умеют отравлять не только пищей и чаем, но и дорогими подношениями - кинжалами, кольцами, четками, тканями... Предосудительной эта профессия не считается, поскольку отравить человека высокого положения даже выгодно... И хотя сама по себе эта профессия опасна, она нужна многим людям, а значит, она - полезна! У Байыра и Монгула сами собой распахнулись рты от удивления и радости: если они овладеют искусством изготовления хороших лекарств от жизни, то они станут всесильными! Самдан перебрал специально отложенные травы, показал некоторые из них: - Вот блекота, или бешеная трава. Лишает человека памяти, вызывает удушье и бесноватость... А это - чистуха, или собачье мыло. Вызывает судороги и удушья... Этот корень - пьяная трава, от которой человека рвет кровью и он лишается разума... До позднего времени продолжал Самдан свои занятия. Он словно торопился передать ученикам все то, что знал и умел сам. А потом, отпустив ховраков, долго сидел в оцепенении, стиснув голову руками... Ничего еще не случилось, но Самдан чувствовал - все рушится! Гонгор раза четыре приглашал Бабыя к себе, советуясь по мелочам, связанным не столько с идеологией нового вероучения, сколько с укладом жизни скотоводов и землепашцев, пастухов и охотников, живущих на Алтае. Бабый мало чем мог ему помочь, поскольку общался с этими людьми только у себя в Бурятии. А записи сада Мунко, которые он нашел в дугане, были непонятны: знаки, символы, имена, цифры... Может, ссылки на какие-то книги, может, условное письмо, предназначенное только для таши-ламы, задания которого старик так и не успел назвать... У Бабыя была смутная надежда, что хубилган Гонгор сам спросит что-нибудь о записях сада Мунко, но тот молчал, интересуясь пустяками, которые вряд ли могли бы ему помочь при составлении документов для Шамбалы... Однажды он даже поставил Бабыя в тупик: - Вы знакомы с русскими противниками православия? - Да, в Бурятии их много. - Как вы думаете, раскольники чем-то отличаются друг от друга? Или все они молятся Христу? - Да, они молятся Христу, но по-своему. - Как вы думаете, лхрамба, эти русские раскольники могли бы принять какие-либо каноны буддизма? - Я плохо их знаю, хубилган, - растерялся Бабый. - Почти не общался с ними, но я знаю, что у них есть свои святыни: обо, могилы, праздники с огнем, свои жрецы и древние книги, их девушки занимаются тантрическими обрядами перед зеркалом, среди зимы некоторые из них кулают свою молодежь в ледяной воде, и почти все они мечтают о благословенной земле, называя ее Беловодией и Синегорией, которая по своим общим признакам чем-то напоминает нашу Шамбалу, и все они ждут прихода своего мессии, который спасет мир от беды, воздаст праведникам и сурово накажет святотатцев... Вот, пожалуй, все. Гонгор долго думал, отвернувшись в окно, потом вздохнул: - Благодарю вас, лхрамба. Я почему-то так и думал... Шамбала будет принята всеми, она отвечает всем желаниям людей... Бабый ушел в библиотеку со смешаным чувством растерянности и досады: Гонгор делал что-то не то и не так, а он не мог вмешаться и помочь ему по той простой причине, что не знал сути поручения сада Мунко. Вряд ли старик занимался изучением жизни русских раскольников-семейских6! У него было более важное задание, которое он перепоручил Бабыю, но не успел объяснить его сути... Но ведь о чем-то говорили его степени мудрости, о которых он поведал перед смертью! И как все это связывалось с монетой, с нелепыми вопросами Гонгора, с непонятным ожиданием каких-то бумаг для таши-ламы? В какую игру высоких лам он втянут? До самого вечера Бабый не находил себе места, без дела перебирал манускрипты, не замечая даже, что некоторые из них написаны китайскими иероглифами. Успокоился он только после того, как нашел монгольскую рукопись и углубился в нее, разом забыв о дацане, о Гонгоре, о самом себе... А вечером в гости к Бабыю пришел Самдан. Разговор лхрамба начал издалека, с пустяков, стараясь никак и ничем не обеспокоить гостя. Потом начал потихоньку прощупывать Бабыя, очерчивая незримые круги дозволенных и недозволенных тем, грани которых пересекались, давая направления новым мыслям, рождающим неожиданные, порой нелепые обобщения. Но Бабый легко выбрался из дебрей казуистики, в которой поднаторел еще в "Велик сайхана", чем, похоже, немало удивил Самдана, ждавшего легкой победы и почти уверенного в ней. Подумав, лхрамба дацана заговорил о "Ганджуре", но Бабый, уже не очень церемонясь, перебил его: - Я читал "Ганджур", лхрамба, и нашел, что он устарел для нашего времени настолько, что превратился в нелепость... - Где же вы читали "Ганджур"? Он ведь довольно редок! Но с вашей оценкой я согласен, хотя и не совсем: пятый и двадцать шестой тома еще живы и интересны, а вот тома Абхидхармы и Дулвы... Впрочем, вы правы в главном: новое время требует новой волны мудрости и новых мудрецов, которых пока нет! Дальше разговор пошел легче: о знакомых монастырях и высоких ламах, пока не подступили к главному. - Вы здесь по поручению таши-ламы? - вкрадчиво спросил Самдан. - Вы его видели и говорили с ним? - Не совсем так, но я выполняю его волю. - А какое отношение к воле таши-ламы имеет хубилган Гонгор? - Самое прямое - он выполняет его поручение. - Какое поручение? - насторожился Самдан. Бабый пожал плечами: - Это - тайна хубилгана, а не моя. Самдан ушел ни с чем и сразу же вызвал своего соглядатая. Едва Нанжин переступил порог лаборатории, как лхрамба прошипел зловеще: - Значит, гость - баньди? Ах ты, червяк! - Виноват, но ховраки сказали... - Эти недоноски? Да он - настоящий лхрамба! А ты - фальшивый лама! И тебя пора поставить на твое настоящее место! Он пнул Нанжина под тощий зад и захлопнул за ним дверь. Подошел к постоянно горящему очагу, поправил дрова, отшвырнул кочергу прочь - Бабый не выдал Гон-гора! А Бабый в это время стоял перед хамбо-ламой дацана. - У меня все готово, можете спокойно ехать. Если, разумеется, это не нарушает ваших личных планов. Я найду кого послать, если вы останетесь в "Эрдэнэ-дзу". У меня есть кое-какие планы в отношении вас, лхрамба... - Я поеду в Таши-Лумпо, хубилган. Эта поездка никак и ничем не вредит моим планам. И у меня долг перед Мунко! - Другого ответа я от вас и не ждал - вы взяли на себя заботы покойного, и для вас они священны! Гонгор открыл шкатулку черного дерева с замысловатым перламутровым узором, достал свиток голубого шелка, исписанный гребенчатыми монгольскими буквами, протянул Бабыю: - Это вы отдадите самому таши-ламе. Никто не должен видеть текста рукописи! - Никто ничего не увидит, хубилган. Я буду осторожен. - Не сомневаюсь в вашей преданности! - Гонгор отошел к окну, долго стоял там, рассматривая бессмысленным взором узор решетки, впечатанной в синее небо, потом повернулся к Бабыю, вздохнул: - Не думаю, что я сделал все, как надо, но в рукописи есть мысли, которые заинтересуют таши-ламу... Движение Белой Шамбалы - только начало! - Гонгор резко оборвал себя, дернул за мочку уха, скривился от боли. - Об этом потом, когда вы вернетесь... Ваши знания, лхрамба, очень пригодились... - Гон-гор улыбнулся вымученно, будто кто заставлял его, а ему не хотелось быть вежливым. - Самдан собирается покинуть дацан, я знаю, хоть он и молчит об этом своем решении... Вчера ушел последний караван Агинского дацана, но я вам дам хорошего коня, и вы его нагоните в Нагчу... Вам нужны деньги? - Да, хубилган. У меня осталось несколько монет, но... - Деньги вы получите вместе с моим алуном у дарги стражников Чижона. Он вас уже ждет. Счастливого пути, лхрамба! Глава десятая ГОСТИ ЮМ-БЕЙСЕ Таши-лама спешил: в монастыре Юм-Бейсе его ждал человек, настоящее имя которого знал только он - алун с красным камнем Панчен Ринпоче вручил ему пятьдесят лун назад, и настало время получить его обратно. Дело человек сделал (не мог не сделать!), и недостающее звено в цепь дел, воскрешающих полузабытое понятие Шамбалы1, которое еще недавно успешно путали с западной землей Сукавати, вставлено на свое место! Совсем недавно таши-лама посетил монастырь Мору-линг, известный своими мудрецами на весь Тибет. В нем мало лам, живут они в аскетизме хинаяны, и каждый из них стоит сотен тех бездарностей, что способны лишь перебирать четки и более или менее четко произносить священное заклинание "Ом мани падме хум!". Три дня прожил Панчен Ринпоче в их среде, говорил со многими с глазу на глаз и убедился, что пора мудрецам Морулинга расходиться по своим тропам, нести свою мудрость людям... Теперь - Юм-Бейсе. Он будет последним монастырем, где таши-лама еще не был! За эти пять лет он хорошо потрудился, отыскивая в пещерах Кайласа отшельников и делая из них пророков Шамбалы, выводя из тайных монастырей лам, обладающих большой нервной энергией и способных придать движению новые формы. Теперь его считают чудотворцем, окружают легендами, пытаются разгадать его тайну, которой нет! Таши-лама неожиданно протянул руку, останавливая портшез. - Отдохнем немного. В десяти шагах отсюда должно быть озеро. Его спутники недоуменно переглянулись: отдыхать посреди раскаленных камней и идти к озеру, которого нет и быть не может в этих местах? Одни посчитали: живой бог чудит; другие, что таши-лама не знает дорогу на Юм-Бейсе и потому думает об удовольствиях путешествия. Но здесь их нет! Каменное плато, низины - разломы в нем, а если когда-то и была тут вода, то ранней весной... Каково же было их изумление, когда в десяти шагах от дороги, обогнув мрачную скалу, они действительно увидели озеро, обросшее молодой травой, усыпанной цветами! Но каждый из его спутников готов был поклясться, что в этих унылых местах никогда не было оазиса! Они были правы: озеро появилось несколько дней назад, еще через несколько дней оно исчезнет, как только солнце выпьет всю его воду, а ручьи, породившие его, иссякнут. Панчен Ринпоче знал то, чего не знали его спутники: такие озера иногда появляются на плато. Зима была многоснежной, весна плохой и холодной, лето пришло поздно, и разломы дальних скал были забиты льдом, который только сейчас начал по-настоящему таять... Проследив глазами сеть горных складок, таши-лама определил места скоплений этой талой воды, а одно из них просто увидел с портшеза... Так произошло еще одно чудо, породив еще одну легенду... Солнце стояло высоко, но таши-лама приказал разбить палатки. Спутники повиновались с радостью: впереди был еще долгий и нелегкий путь, которому одно маленькое удовольствие не только не повредит, но и поможет его скрасить. Куулар Сарыг-оол ждал таши-ламу уже два дня. И все это время провалялся на постели, что было совершенно необычным для него, пропуская в каморку только Чочуша, вежливо, но достаточно настойчиво отклоняя все приглашения хамбо-ламы Юм-Бейсе. Его отношения с Дондогом разладились сразу же, как только он постучал бронзовым молотком в ворота монастыря и предъявил алун таши-ламы. Стражник грубо закрыл ворота: - Для красных и черных лам Юм-Бейсе закрыт! - Кто распорядился? Дарга стражников? - мрачно спросил Куулар. - Пусть выйдет! Я - гонец таши-ламы. - Сейчас я ему доложу... Услышав удаляющиеся шаги, Куулар кошкой вскарабкался на стену, спрыгнул с нее вниз, распахнул ворота, пропуская коней и Чочуша, снова задвинул засов. Увидев приближающихся стражника и даргу, подмигнул: - Сейчас они у меня по-другому заговорят! Не доходя нескольких шагов, дарга и стражник как-то обмякли и рухнули на колени. Дугпа Мунхийн снова подмигнул Чочушу: - Видел? Приказывай! - Я не умею говорить по-вашему, а теленгитский они не поймут, дугпа... Лучше уж вы сами... - Тот, кто не умеет повелевать, никогда не научится подчиняться! Эй, вы! Возьмите коней и отведите на место! Стражник и его начальник с неожиданной резвостью бросились исполнять приказание, а вернувшись, заняли прежние позы. - И долго они так будут стоять? - спросил Чочуш испуганно. - Пока сам Дондог не упросит меня простить их. А я торопиться не буду... Хамбо-лама не заставил себя ждать, но Куулар отказался говорить с ним: - Твои стражники оскорбили самого таши-ламу! - Я накажу их, гонец... - Это уже сделано. Спокойной ночи, хубилган! Пожав плечами, Дондог ушел, чтобы прислать ховраков. Но их дугпа Мунхийн тоже выгнал. Потом отправил Чочуша сторожить входную дверь со строгим приказом ни с кем не разговаривать и никого близко не подпускать: - Мычи как немой! Пусть думают, что и на тебе мое заклятие! Ховраки и свободные от службы стражники возились во дворе монастыря, пытаясь увести с собой оцепеневших, но те вырывались и вновь возвращались на прежнее место, где их поставил на колени черный колдун. И только насладившись устроенным переполохом, Куулар вышел к наказанным и вывел их из транса. Возвращаясь в свою келью, хотел нанести визит Дондогу, даже остановился у его дверей, но потом передумал. Остаток дня и ночь Куулар не сомкнул глаз и не дал спать Чочушу: боялся нападения. А утром к нему снова постучал хамбо-лама и был впущен, но разговора у них не получилось. - Мне приказано быть в Юм-Бейсе, хубилган, и я здесь. Когда будет таши-лама и с какой целью - не знаю. Накормите моего ховрака, а я сыт... Слова черного колдуна устроили новый переполох - монастырь стал срочно готовиться к приезду высокого ламы: все скребли и чистили, молитвы и трубы гремели по три раза на день, а у ворот Юм-Бейсе дежурили не только стражники, но и полные ламы - гэлуны. Всех ховраков, баньди и гэцулов переселили в другие помещения, запретив им даже появляться поблизости от главного храма... А к исходу третьего дня в дверь кельи Куулар а снова постучали. Чочуш вопросительно взглянул на дугпу Мунхийна и, поймав его кивок, отодвинул засов. Дверь широко распахнулась, за ней стоял улыбаясь Панчен Ринпоче, таши-лама. Черный колдун побледнел и кулем свалился к его ногам: - Бог Амитаба, я вернулся... Приезд таши-ламы в любой монастырь - событие. Многие чтут таши-ламу даже выше далай-ламы: Панчен Ринпоче, хоть и живой бог, бодисатва Амитабы, все же ближе к людям - с ним можно говорить, как с простым смертным, к нему легче проникнуть, от него всегда исходят доброта и справедливость. И хотя земля Сукавати - место перевоплощений - его западная страна, к которой теперь Прибавилась и Шамбала, таши-лама не обладает административной властью. И как бы человек ни стремился к хорошим перерождениям, эта жизнь для него важнее, чем та, будущая! Потому и праздник в честь его приезда готовился в Юм-Бейсе не столь пышно, как он бы готовился, надумай заглянуть в этот далекий монастырь далай-лама! Гремят трубы монастыря. Дондог из шкуры вон лезет, чтобы убедить высокого гостя в святости своих бездельников, истекающих сейчас мучительным потом на вынужденной молитве. Они и не догадываются, что на этот раз не святость и мудрость их приехал проверять Панчен Ринпоче, а кладовые! Со святостью дацана и его жителей как-нибудь управится и далай-лама через своих помощников и доверенных лам! Наконец-то явился и сам хамбо-лама Дондог в сопровождении трех рослых ховраков. Приложил ладонь к сердцу, опускаясь на колени, чтобы поцеловать полы одежды драгоценного гостя. Таши-лама удивленно оглядел ховраков, похожих на каменотесов, подумал с иронией, что Дондог, пожалуй, уже самого себя боится, сидя на своем золоте. Кто ему угрожает за высокими стенами монастыря, какие такие разбойники объявились в этих глухих местах? - Отпусти ховраков, хубилган. Нам надо поговорить наедине. - Слушаюсь, бодисатва. Дондог сделал знак, и парни ушли - медленно и величественно, раскачивая задами. Таши-лама усмехнулся: - Не слишком ли ты раскормил их, ширетуй? - Я не повар, бодисатва, - пожал Дондог плечами. - Я не готовлю для них обедов. К тому же, все они из богатых китайских семей, промышляющих золотом в русской тайге за Байкалом. Панчен Ринпоче знал об этом. Китайские старатели давно уже проникали к Колыме, Юм-Бейсе не был единственным монастырем, превращенным ими в постоялый двор, но его ширетуй - единственным, кто брал непомерную дань с этой разбойной братии. - Я знаю, что ты сделал дацан притоном, и за нарушение святости тебе платят золотом! Сколько золота в твоих кладовых, Дондог? Хамбо-лама вздрогнул, переступил с ноги на ногу, лихорадочно соображая: донес кто-то или таши-лама все понял сам? А может, вмешался этот черный колдун? - Не ломай голову, ширетуй! - сказал Панчен Ринпоче жестко. - У меня нет в твоем дацане осведомителей и наушников. Я знаю и так, что ты - вор! Ты скрываешь от Тибета, от Лхасы, от Поталы то, что принадлежит только небу! - Сколько я должен дать Потале золота, бодисатва? - Все, что ты накопил! Волна радости захлестнула сердце Дондога: не знает! Не проболтались, выходит, ламы и стражники! Значит, можно откупиться, не отдавать все ключи... Поздно вечером таши-лама пришел к Куулару Сарыг-оолу, и они проговорили чуть ли не до утра. - Верни алун, архат, и выстави своего ховрака вон. - Он не ховрак, бог Амитаба. Он - теленгит с Алтая. - Настоящий? - Самый настоящий. Он ни слова не знает ни по-монгольски, ни по-тибетски, и при нем можно говорить все. - Нас могут подслушать другие... - Пусть только попробуют! - буркнул Куулар, но отослал Чочуша в коридор, приказав: - Смотри в оба! И не вздумай спать! Если кто-то подойдет к тебе, заговорит - пнешь в дверь. Иди! Таши-лама подозрительно осмотрел келью жреца Бонпо, неуверенно пошевелил пальцами: - Все стены имеют уши. Может, пойдем ко мне? - В ваших покоях, бог Амитаба, уши непременно торчат везде! - засмеялся черный колдун. - А здесь - вряд ли. Я нарочно выбрал помещение для ховраков, гостей которых не подслушивают. В соседних помещениях тоже никого нет, а окно я заткнул одеялом... Панчен Ринпоче сел на стул, положил на колени усталые ладони, вздохнул: - Не будем терять времени, архат. Готовы ли там, на западе, принять нашу миссию Шамбалы? - Да. - Сильны ли там наши противники? - Их нет, хотя православие на севере Алтая достаточно сильно. - Север нам не нужен. К тому же, России скоро будет не до Алтая. - Война с Японией? - нахмурился Куулар. - Не рано ли говорить об этом, бодисатва? - Война назревает и без нашего нажима на жрецов Синто2 и дзэн! Хорошо бы вклиниться в тело Алтая до ее начала... Там знают о ламах? - Да, во многих их легендах поминаются ламы-мудрецы3, знающие будущее. К ним идут за советом, ищут защиты и покровительства даже герои. Ламы всесильны у алтайцев! Но настоящего союза с ламами Халки у Алтая нет, только случайные встречи охотников и скотоводов, хотя урянхайцы живут рядом... - Ты прав, архат. Ламаизм Тувы менее активен, чем Бурятии и Монголии. Но ведь калмыки - тоже выходцы из Джунгарии! - Это было давно, бодисатва. И хотя калмыки и алтайцы - кровные родственники, связей друг с другом у них нет. Панчен Ринпоче вздохнул и обескураженно развел руками: - Я не устаю говорить о союзе всех буддистов, о их особой роли в истории востока, но порой мне кажется, что я говорю это шепотом и меня не слышат... Даже далай-лама! А ведь укрепление веры - прямая его обязанность! - Не надо о нем, бодисатва, - попросил Куулар. - Нам нельзя ждать! Если война зреет, то я хотел бы знать причину и сроки. - Сроки мне неизвестны, о причинах я могу только догадываться. Япония ищет повод, а может, его ищет Россия... И как только такой повод будет найден, все встанет по своим местам. - Разве плохим поводом был случай с русским императором в Японии, где он получил удар мечом по голове? - удивился Куулар. - Тогда он еще не был императором. Да это и не может быть поводом! - Оскорбление не может быть поводом? - изумился жрец Бонпо. - Какой же тогда повод нужен для войны? Таши-лама рассмеялся: - Деньги, архат! Деньги. Мы вступили в век иных ценностей, где мерилом является не честь, а чистоган. Главным лицом теперь становится торговец и фабрикант! И не только в Японии... Восток загнивает, архат, как и запад... Война остановит этот распад, но ненадолго. Нас ждут трудные времена, и поэтому нам нужны силы, которые еще спят... Тебе придется вернуться на Алтай, архат. Куулар покачал головой: * - Я покинул Алтай его врагом, бог Амитаба. - Ты боишься? - удивился Панчен Ринпоче. - Куулар, который не боится богов и который считает себя равным небу, испугался русских попов? - Я не боюсь. Но мне не нравится соседство Шамбалы с землей Сукавати! Шамбала должна воссиять на востоке! И богиня Аматэрасу-омиками4 поможет ей. Да и русский император помнит удар японского меча, если он даже и был нанесен ему плашмя, что еще оскорбительнее! Таши-лама встал: - Нет, архат. Шамбала будет провозглашена на западе! И, если это не сделаешь ты, то белым бурханом на Алтай поедет другой архат или хубилган! Подумай. Гнев таши-ламы был понятен, но непонятны были его слова. О каком белом бурхане он говорил? Бурхан - это статуя бога или бодисатвы, которую можно изготовить из белого материала: серебра, дерева, слоновой кости, каолина... Но ведь он сказал - поедет! Значит, Панчен Ринпоче имел в виду человека? Человека, которому будут даны права бога, который будет воплощением бога на Алтае? Куулару стало не по себе. Не следовало навязываться таши-ламе в советчики и настаивать на Шамбале, которой должно воссиять на востоке! Если он решил, что Шамбала должна быть провозглашена на западе, то его уже никто не переубедит... Шамбала... Шамбала - это легенда и рождена легендами древности. В ней воедино собрано все сверхъестественное и чудесное, что есть в мире, и видится Куулару Сарыг-оолу, как золотая паучья сеть, накинутая на весь буддийский и ламаистский мир, в которую непременно должны угодить все, кто воспринял это звучное песенное слово неравнодушным слухом. Шамбала необходима Тибету, чтобы слить воедино все философии и легенды, чтобы взрастить на ней своих вождей и пророков, вооружив их не только идеей и знаменем, но и огнем настоящей мысли. Когда-то тайное бесформенное понятие, Шамбала сейчас навязла в зубах у многих, и ее имя перестало быть великой тайной Тибета. И, если идти и дальше в открытую, то можно переиграть самих себя: идея мессии, каким мыслится Майтрейя, второе пришествие спасителя - идея всех религий, даже самых древних, и в эту идею повсюду вложен чисто человеческий смысл - тот, кто проиграл, всегда стремится к реваншу! Вот почему такая мысль и не могла прийти к богам: они - объективны. Тысячи религий исчезли, и не все они мечтали о возрождении... Таши-лама рвется в те края, где умы и души людей спят. Но он уже опоздал, а скоро опоздает окончательно... Надо спешить! Надо скупать умы и души, пока русские попы топчутся на месте, не решаясь продвигаться к южным границам; пока старые верования глохнут, теряя своих былых приверженцев, а грозные имена богов уже ничего не говорят людям! Ореол Ойрот-хана в горах Алтая велик, хотя и возвеличивают его только зайсаны. Эрлик-хан превращен ими же в орудие запугивания непокорных, которым они не всегда правильно и умело пользуются. Потому и Эрлик-хан уже пугает не всех, как и не всех воодушевляет хан Ойрот! И если русские попы остановятся на левом берегу Катуни и не пойдут дальше, то место Эрлика и Ойрота займет пустота. Фактически исчезли оба кумира. Но Ойрот-хан еще имеет живую плоть: ради него мужчины носят косичку, не моют тела и не меняют одежд, объясняя все это очень просто - мы не должны быть похожими на других людей, чтобы хан Ойрот, когда он вторично придет в наши горы, легко узнал своих подданных! Хана Ойрота они примут. Но примут не как мессию новой веры, а как героя-законодателя, спасителя гибнущего народа... Куулар мотнул головой: "Надо было выслушать таши-ламу до конца! Кто же тот белый бурхан, что поедет на Алтай?" Не скоро успокоился и Панчен Ринпоче. Он столько вложил в свою идею Шамбалы на Алтае, столько возлагал надежд на умного и энергичного жреца Бонпо. а тот не нашел терпения даже выслушать его. Но так просто он не вернется в Шаругене, чтобы занять место Темного Владыки у его алтаря! Он слишком много знает и не в меру своеволен, чтобы отпустить его с миром... Да и кем заменишь его? Гонгор - глуп, нетороплив и чересчур исполнителен; Мунко - стар и немощен, излишне долго жил в удалении; на урянхайских лам вообще нет надежд... Остается Куулар, единственный, кому по плечу тяжесть миссии белого бурханизма! Надо поговорить с ним еще раз, но пока надо дать ему время подумать... Может, провозгласить его хубилганом, чтобы оракул далай-ламы назвал его имя на весь Тибет? Нет! Тайна миссии должна быть сохранена! Раскрыв связь, раскроешь смысл... Назвав миссию белым бурханизмом" таши-лама и так многим рискует. Этот риск будет оправдан, если в основе его - большая политика не сегодняшнего дня, а завтрашнего! А то, что устремлено в будущее, всегда имеет шанс выжить и утвердиться! В пантеоне алтайских шаманистских божеств есть несколько имен, на которые можно было бы опереться; Ульген, Юч-Курбустан, серебряный бог Бурхан, хан Алтай... Все они олицетворяли доброту и мудрость. Пожалуй, одно божество с разными именами... Добрый бог, мудрый седой бог, серебряный бог... Белый цвет только здесь, на юге, траурный. Там, на севере, он - цвет чистоты, свежести, святости! Так и сложилось имя нового божества - Белый Бурхан... Солнце только взошло, а трубы Юм-Бейсе уже .затребовали лам монастыря на молитву. Таши-лама нахмурился: подозрительно упорно Дондог убеждает высокого гостя в святости своего дацана! Конечно, три моления для лам обязательны, прославление трех сокровищ ламаизма необходимо, но ведь сегодня не середина и не конец месяца, чтобы так усердствовать*! * 15 и 30 числа каждого месяца в монастырях были дни, которые следовало проводить в посте и покаянии. Богослужение в такие дни шло почти круглые сутки. В обычные же дни - трехразовое. Панчен Ринпоче поднялся с ложа, прошел в умывальню, плеснул розовой ароматной водой в лицо. Вздохнул: надо готовиться к отъезду. Но предварительно завершить начатое. Осушив лицо и руки о поданную ему простыню, таши-лама вежливо поблагодарил прислуживавшего ламу, попросил тихо: - Сообщите хубилгану Дондогу, что я жду его. - Хубилган на молитве, бодисатва. - Его усердие похвально, но он мне нужен. Лама ушел с ненужной поспешностью, огорчив взглядом недоумения. Вот и близкие люди уже с трудом понимают его... Может, он действительно делает что-то не так? Дондог вошел, вытирая пот со лба. Молитва только началась, а он уже изнемог? - Прости меня, хубилган, но ты не доложил о готовности золотого каравана! - Таши-лама покосился на массивную золотую цепь на груди хамбо-ламы, поморщился:- Я уйду вместе с ним. - Какой караван, бодисатва? - спросил Дондог плачущим голосом. - В дацане есть золото, но его мало! - Если его мало, то почему ты, хамбо-лама, позволяешь себе носить золотое гау, мыть грешное тело в чане с золотыми обручами и есть только на золотом подносе? Лам украшают лохмотья, а не роскошь! Панчен Ринпоче сорвал цепь с Дондога и бросил ее на пол. Потом хлопнул в ладоши, вызывая сопровождающих его в поездках лам. Но вместо них на пороге появился жрец Бонпо. - Я слышал ваш разговор с хубилганом, бог Амитаба, и хочу вам помочь. Мне нужен хороший габал, разрешите я сделаю его из головы Дондога! - Я еще не умер! - вздрогнул тот. - Этому легко помочь, хубилган. - Но тогда моя голова не подойдет для габала*! * Габал мог быть изготовлен только из черепа человека, который умер ненасильственной смертью. Это же касалось и использования берцовых костей непорочных девушек для труб монастырского оркестра. - Не беспокойтесь. Вы умрете естественной смертью. Дондог умоляюще взглянул на таши-ламу. Тот улыбнулся: - Ты что-то решил, архат? - Да. Я согласен. - Хорошо, архат. Я сегодня покидаю Юм-Бейсе и возьму тебя с собой... Да, кстати! Как ты думаешь, сколько золота в Юм-Бейсе? - Много, бог Амитаба. Очень много! - А Дондог говорит, что он - нищ. - Он лжет! - Куулар резко повернулся к хамбо-ламе монастыря, строго и медленно сказал: - Грузи караван за воротами. После молитвы мы с таши-ламой покинем дацан. Дондог вздрогнул и распростерся у ног жреца Бонпо. Глава одиннадцатая ТЕНЬ ЦЗОНХАВЫ После отъезда Бабыя лхрамба Самдан почувствовал, что он начал проигрывать Гонгору по всем позициям. И хотя внешне их отношения как бы уравновесились, слежка усилилась: бумаги оказывались перепутанными, вещи в сундуках перерытыми, а сосуды и коробки с готовыми лекарствами наполовину опустошенными. Вряд ли со всем этим мог справляться один Нанжин, служивший лхрамбе и хамбо-ламе одновременно. К тому же, у кого-то был еще один ключ от лаборатории. Уж не включился ли в опасную игру еще и дарга Чижон, постоянно преследующий ховраков Самдана? А сегодня хубилган вызвал своего лхрамбу через ховрака Монгуша (можно ли оскорбить больше!) и сказал, не скрывая угрозы: - Ты плохо работаешь, лхрамба! Уже зенит лета, а у тебя не готов товар! Не отправлять же мне обязательный караван в Лхасу только с мешками четок! - Для созревания лекарства нужно время. Я не могу ни ускорить, ни замедлить процесс. Это вам скажет любой знающий лама. - Отправляй то, что уже готово. А травы дозреют в пути. - Для трав тоже нужны определенные условия, хубилган. В пути их не будет, и мы привезем лекарям Лхасы негодный товар. - Мне кажется, что ты просто тянешь время, Самдан, - вздохнул Гонгор и неожиданно проболтался: - а сейчас занялся ядами. Зачем они тебе в таком количестве и разнообразии? Кого ты собираешься травить в дацане? Воры прячут краденое, а вор Гонгор не стеснялся им хвастаться! Самдан опустил глаза: - Вы никогда не интересовались моей работой. Я делал лекарства те, какие считал необходимыми: летом от малярии, зимой от простуды... Лекарства от жизни нужны, как и лекарства от смерти... К тому же, на них можно хорошо заработать, хубилган! Раньше, когда дело касалось дохода дацана, Гонгор был покладист и снисходителен. Но не на этот раз. - Согласен, что и за яды нам будут платить золотом. Но не они - главный товар! Если хочешь, занимайся ядами сам, а другие лекарства пусть делают Байыр и Монгул! Если же тебе нечем занять своих ховраков, то я сам найду им работу. От кого Гонгор все знает? Байыр и Монгул умеют молчать... Значит, есть кто-то еще, кроме дурака Нанжина и тупицы Чижона? Кто же? Ховраки мало разбираются в травах и лекарствах, выходит, в лаборатории побывал кто-то из знающих лам-лекарей? - Я жду еще четверть луны, Самдан. В голосе Гонгора была угроза, но Самдан только улыбнулся. Что он сделает с ним, если приказ не будет выполнен? Лишит сана, отлучит от дацана? Не так уж и велика утрата! Обидно, что Байыру и Монгулу ничем не помог... - Я свободен, хубилган? - Да, я все сказал. А может, и нет таинственного умного соглядатая, а все гораздо проще? Гонгор вызвал к себе его ховраков, пообещал им первые ступени святости, и те, по простоте душевной, все ему рассказали, показав записи и рецептуру, образцы лекарств? Вернувшись, Самдан сел за рабочий стол, заставленный весами, склянками, микроскопами. Обхватил голову руками, крепко и серьезно задумался... Когда-то эту лабораторию открыл при дацане сам лхрамба, приняв приглашение Гонгора. Потом изготовил партию лекарств из местных трав. В Тибете их опробовали знатоки, похвалили. Гонгор посоветовал расширить производство, чтобы снабжать лекарствами не только лам дацана, но и продавать их. Самдан отложил свои научные опыты и занялся этим: дацан нуждался в деньгах, и просьба хамбо-ламы была понятной - хлеб, мясо и овощи тоже надо было за что-то покупать... Теперь же Гонгор вошел во вкус и требует, чтобы он окончательно забросил все свои дела и занялся только лекарствами, на которые хороший спрос!.. Фабрикантом решил заделаться? Мастерских ему мало, нужны заводы! А кто будет искать составы для красителей, изучать плесень, которая портит книги и танки, кто будет искать новые лекарства и учить лам распознавать болезни? Может, за это возьмется сам Гонгор? - Я - лхрамба! - застонал Самдан. - Мне не нужны караваны и погонщики верблюдов, не нужны бесконечные ящики, мешки и коробки с лекарствами! Я не хочу делать одно и то же каждый день! Не хочу считать деньги и думать о том, как их заработать больше! Я вообще ничего больше не хочу! На закате солнца в ворота "Эрдэнэ-дзу" постучали Жамц и Пунцаг, предъявив стражникам алуны далай-ламы Опережая гостей, дарга Чижон молнией полетел к Гонгору: - Гости с алунами Поталы, хубилган! - Что? - Гонгор отложил вилку и нож, отодвинул мясное блюдо. - Помоги мне переодеться! Выходит, Панчен Ринпоче уже начал поход на запад? Но почему у его посланцев алуны далай-ламы? Неужели бог Тибета сам решил возглавить движение бурханов? А кто будет заниматься делами государства, которые совсем плохи? "А я-то думал, что у меня еще есть время! - Гонгор запахнул полы халата, дрогнувшей рукой принял шапку.- Значит, сам Панчен Ринпоче не будет говорить со мной? Кого же он выбрал главой миссии?" Жамц и Пунцаг уже входили в покои хамбо-ламы. Замерли на пороге в полупоклоне, приложив правые ладони к сердцу. А должны были опуститься на колени! Впрочем, посланцы самого далай-ламы имеют право и на большее: они неприкасаемы и стоят выше всех других лам. Любое их слово - приказ самого далай-ламы! Гонгор растерянным жестом показал гостям на зеленый бархатный диванчик, мотнул головой Чижону. Тот исчез, а изо всех дверей покоев пошли ховраки и ламы с угощеньями на подносах и с разноцветными хадаками1 в руках. Жамц покачал головой: - Только ванна, одежда и отдых, хубилган. - Вы по делу Шамбалы? - спросил Гонгор. - Да. Но об этом, хубилган, потом. - Жамц пожевал тонкими сухими губами. - Должны прибыть еще трое. Тогда и разговор будет обо всем! У Гонгора отлегло от сердца. Значит, время еще у него есть, и он дождется ответа таши-ламы! - Кто во главе миссии? - Потом, хубилган. Обо всем, что касается Шамбалы, потом! Да, этот не разговорится. Старый монастырский сухарь! А с молодого вообще ничего не спросишь: он и сейчас смотрит в рот своему гэлуну... - Вы не говорили с таши-ламой? - Нас отправил в "Эрдэнэ-дзу" сам далай-лама! Больше вопросов у Гонгора не было. Поздно ночью пришедший в себя Самдан через подвернувшегося ему под руку какого-то ховрака вызвал Нанжина к себе. - Кто эти новые люди? - Я не знаю, гэлун! - перепуганный Нанжин затряс головой. - У них алуны Поталы! О-о... У Самдана сладко заныло сердце: если к Гонгору приехали из Лхасы с проверкой, то этим непременно надо воспользоваться! Он знает про дела и делишки Гонгора такое, что далай-лама не оставит своего любимчика без наказания! - Узнай все! Я тебе простил лхрамбу Бабыя, этих же гостей не прощу! Нанжин изменился в лице: - Они живут в покоях самого хубилгана! - А у хубилгана нет ховраков? Пошел вон. Потрескивали дрова в очаге, который никогда не гас. Огонь в нем поддерживал сам лхрамба, не доверяя этой ответственной работы никому, даже своим ховракам: они не умели определять температуру по цвету пламени и могли испортить все травы еще во время их сушки. Да и с выпаркой растворов они не умели справляться... Каким бы ни был добросовестным наставник, что-то важное из своих секретов он всегда оставляет при себе! А Байыр и Монгул и так знают достаточно, чтобы работать самостоятельно... Прибытие новых гостей мало беспокоило Самдана. Вот если бы у них были алуны таши-ламы - другое дело! А далай-лама - больше чиновник, его дело выгонять одних ширетуев и ставить на их место других; одних оглашать хубилганами, других - отлучать от церкви... В хубилганы Самдан не рвется, в ширетуи - тоже, а вот стать по правую руку от таши-ламы - другое дело! Но, похоже, что он уже упустил свой шанс - с бумагами Гонгора и его алуном уехал Бабый. Дурак Нанжин прозевал его, а сам Самдан поверил Гонгору, что гость пробудет в монастыре еще три дня. Утешает одно, что Бабый не доехал до Таши-Лумпо или труды Гонгора не понадобились таши-ламе: идет время, а ничего не меняется. Меняются только гости "Эрдэнэ-дзу"... И эти, с алунами Поталы, не хуже и не лучше обычных караван-бажи или бродячих лам: у всех свои цели и свои дороги, которые не пересекаются ни с целями, ни с дорогами Самдана. Успокоившись, он начал приводить свои записи в порядок, переписывая их собственным шифром в крохотную книжицу, которую отныне постоянно держал при себе. Что же касается черновиков, пусть их читает Гонгор! Надо быть готовым к любым неожиданностям: через пять суток у него потребуют ответа. И он ответит, как задумал - коротко, ясно и жестоко. Чочуш с любопытством осмотрелся: после дворцов-монастырей и величественных храмов Лхасы "Эрдэнэ-дзу" выглядел скромно, как аил рядом с русской избой. Но и он был хорош! И хотя последнее время парень вообще не переставал удивляться разного рода чудесам, больше их всех он удивлялся самому дугпе Мунхийну, который в роскошных дворцах-храмах чувствовал себя так же уверенно, как и в грязных юртах кочевников. Вот и сейчас: не успели за ними закрыться ворота монастыря, как он куда-то ушел, наотрез отказавшись от услуг стражника, в ладони которого молниеносно исчезла золотая монета: - Я сам знаю, куда и к кому мне идти! Стражник кивнул и указал Чочушу место, где он может на время поставить коней, а самого хотел отвести в помещение для ховраков, но это не понравилось дугпе: - Он будет ждать меня здесь! Стражник кивнул и отвернулся к воротам, в которые должен постучать еще один человек: из пяти ожидаемых дацаном гостей прибыли уже четверо... Дугпа Мунхийн так и не пришел, хотя солнце уже начало клониться к закату. Вместо него к Чочушу подошли два молодых парня в синих одеждах, и один из них, дотронувшись до плеча гостя, спросил что-то по-монгольски. Чочуш отрицательно покачал головой - за лето скитаний с дугпой Мунхийном он успел выучить десяток слов на разных языках, чтобы попроситься на ночлег и пробормотать при прощании благодарственную фразу. Ховраки перекинулись между собой несколькими словами и знаками объяснили ему, что дугпа Мунхийн не придет, что их лама распорядился о еде и ночлеге гостя по своему усмотрению. Чочуш заколебался - уже было поздно, и он, действительно, устал с дороги, хотел есть и пить, но боялся рассердить дугпу Мунхийна. Уж лучше оставаться голодным и ночевать в полыни, густо растущей у высокой каменной стены, раскрашенной желтыми и красными полосами. Утром дугпа выйдет к нему и скажет, что делать дальше и куда теперь надо идти или ехать! Но парни настаивали и, поколебавшись еще немного, Чочуш нехотя двинулся за ними, рассудив, что стражник, который видел их приезд и знал, куда его повели, сам все скажет дугпе Мунхийну. В монастыре просто так спрятаться и затеряться невозможно, как и уйти из него без разрешения или хорошей взятки стражнику. Парни в синем вели его долго - темными и узкими галереями с обшарпанными ступенями и ободранными занозистыми перилами, через грязные и захламленные дворы, какими-то пустынными коридорами, уводя все дальше и дальше от сказочно красивых дворцов с фигурными решетками в окнах, позолоченными крышами и резными карнизами. Там жили богатые и знатные ламы, которых обслуживали те, что ютились на задворках знаменитого на весь восток монастыря. Наконец они втиснулись в мрачную комнатушку с коптящими факелами, бросили в угол полусгнившую циновку для гостя, поставили глиняную кружку с перекисшим молоком, накрытую большим куском пресной лепешки, о которую легко было обломать даже молодые зубы. Чочуш долго не мог уснуть. Впервые за все это время он остался один, окруженный чужими людьми, у которых вызывал только любопытство: к нему подходили, в упор рассматривали, что-то у него спрашивали на разных языках, но ни разу Чочуш не услышал знакомого и родного слова, хотя смысл некоторых вопросов понимал и, пожалуй, поднатужившись, смог бы ответить. Но он знал, что не заживется здесь, и устанавливать какие-то новые знакомства без ведома дугпы не хотел и боялся. В конце концов Чочуш задремал, но тут же проснулся от чьих-то осторожных прикосновений. Он раскрыл глаза - человек в темной одежде улыбался щербатым ртом и звал его, помахивая рукой на выход. Чочуш поднялся, двинулся за ламой, повторяя недавний путь с ховраками в обратном порядке: коридоры, дворы, галерея... Лама остановился возле резной двери, приоткрыл ее и сделал знак рукой - входи, мол... Чочуш шагнул через порог и отшатнулся - на низкой скамье, покрытой ковром, сидели два знатных хубилгана в расшитых драгоценных одеждах, между ними сновали в постоянном поклоне молодые парни, подавая серебряные чаши с кумысом, ломтиками белоснежного сыра и тарелочки с горками дымящегося риса с мясом. В одном из хубилганов Чочуш с изумлением узнал дугпу Мунхийна и, не поверив себе, протер глаза грязными кулаками. Он повернулся к ламе, чтобы по жестам того узнать, что же ему теперь делать, но того уже не было... - Проснись, грязнуля! - засмеялся дугпа и протянул ему свою недопитую пиалу. - Сейчас тебе зададут несколько важных вопросов, на которые ты должен ответить без вранья и ничего не скрывая! Они касаются твоих родственников и друзей, оставшихся там, на Алтае... Ты меня понял? Чочуш кивнул. Конечно, он расскажет все. Да и чего ему от дугпы Мунхийна скрывать? Разве только историю с зайсаном Токушевым, из которой он выпутался благодаря Техтпеку. Спрашивал второй хубилган, дугпа Мунхийн только переводил его вопросы, дополняя их угрозами и дотошными мелкими расспросами, говорящими о том, что он не только хорошо знал Алтай, но и что именно больше всего интересовало хозяина монастыря или одного из его хозяев. - Кто такой Техтиек, почему ты раньше ничего не говорил мне о нем? - нахмурился дугпа, когда Чочуш, запутанный вопросами, проболтался. - Почему он так всесилен, что его испугался даже твой зайсан? - Техтиек - нехороший человек, разбойник, - смутился Чочуш, готовый откусить себе проклятый язык. - Очень страшный человек: людей режет, как баранов! - Какой же он нехороший человек для тебя, если спас твою шкуру? - удивился дугпа Мунхинйн. - Вот и помогай тебе после этого! Расскажи о нем подробнее, все, что знаешь!.. Закончив свои вопросы и выслушав ответы Чочуша, черный колдун замолчал, долго растирал лицо, будто сдирал шерсть дикого зверя, что наросла на нем, мычал, пока не спросил глухо и пугающе: - Ты хотел бы вернуться домой, на Алтай? - Нет-нет, дугпа! - испугался Чочуш. - Нет! - Не спеши. Ты можешь вернуться домой не кайчи и не нищим бродягой, как сейчас, а всесильным и знатным зайсаном! Чочуш потупился: - Я хочу быть только с вами, дугпа. Нанжин - лама. И он никогда не забывал об этом. Забывать, что он лама, его заставляли два человека в дацане: хубилган Гонгор и лхрамба Самдан. И Нанжин забывал - он был червь, их раб, их собственность. Но с ховраками Нанжин был лама - говорил как лама, ругался как лама, наказывал как лама!.. Доложив Самдану о приезде еще двух незнакомцев, Нанжин покинул лабораторию, не получив на этот раз ни нагоняя, ни денег. Лхрамба просто отмахнулся от него, как от назойливой мухи: "Все это уже неинтересно и не имеет смысла!" Едва за ним закрылась дверь лаборатории, как Нанжин выпрямился во весь рост, вынул четки, медленно и величественно двинулся по коридору... Счет своим грехам Нанжин начал в тот черный день, когда, будучи еще ховраком, попался на удочку Самдана. Вернее еще раньше, украв золотой сосуд с алтаря и продав его караванщикам. Сделано это было так ловко, что на него не пало подозрений, а наказан был другой ховрак, попавшийся вообще на мелкой краже. Но Нанжина выдал Самдану караванщик, у которого лхрамба заметил чашу с клеймом "Эрдэнэ-дзу". Лхрамба тотчас пригласил Нанжина к себе, определил его погонщиком в свой караван, идущий в Тибет за травами, заставив по дороге сделать еще несколько краж. При возвращении в дацан, Самдан добился для Нанжина одежд ламы, пропустив его на экзамен вне очереди, а потом избил его до полусмерти, приказав быть соглядатаем. На этом беды не кончились, и скоро сам Гонгор поймал его за ухо, когда он шарился в одеждах гостивших в дацане караванщиков. Увел в подвал, допросил и отпустил лишь после того, как Нанжин пообещал ему сообщать о всех занятиях лекаря, приносить на просмотр его бумаги и образцы лекарств. Так круг замкнулся, и отныне по этому кругу должен был бегать, высунув по-собачьи язык, лама Нанжин, опасаясь одновременно гнева лхрамбы и хамбо-ламы, обходя стороной Чижона, который сторожил подвал, когда его допрашивал Гонгор. Где бы и как бы он ни оступился - Чижон обязательно будет его палачом! Но сегодня он решил услужить самому себе. И потому решил быть предельно осторожным и аккуратным: сорвись - никто не заступится! Выследив Самдана, который ушел в библиотеку и надолго засел там за свои книги, Нанжин не стал терять времени, тем более, что Байыра и Монгула он не опасался: лхрамба задал им работы на весь день и половину ночи. Осторожно прокравшись к двери лаборатории, Нанжин повернул в замке свой ключ, проскользнул в помещение, пробежал глазами по полкам, но примеченной им ранее склянки не нашел - или Самдан переставил сосуды по-новому, или совсем убрал яды из лаборатории, получив нагоняй от хамбо-ламы. Огорченный неудачей, он уже собрался уходить, когда увидел кинжал, лежащий на дне плоской коробки, залитой какой-то зеленоватой жидкостью. Для чего мочить кинжал, если он и так хорошо убивает? Значит, Самдан оставил его, чтобы тот пропитался ядом!.. Больше не раздумывая, баньди взял коробку, закутал ее в клочок ткани, висящей на гвозде, толкнул дверь. Уже поворачивая ключ в замке, услышал шаги где-то на нижних ступенях галереи. Вжавшись спиной в одну из ниш. Нанжин ждал, когда стихнут шаги, но те становились все громче. Человек шел в лабораторию... А если - нет? Проходя мимо, он непременно увидит Нанжина и спросит, что он тут делает и от кого прячется! Отступать было некогда и некуда... Нанжин запустил руку под ткань, достал мокрый кинжал и снова замер, подняв оружие над головой. По шумному дыханию он уже узнал толстяка Чижона. Что ему надо от Самдана? Постучав в двери лаборатории, дернув ее за ручку, дарга стражников выругался: - И где его носит, колдуна? Шаги начали стихать и скоро смолкли. Нанжин выбрался из ниши, сунул кинжал обратно в коробку, вытер мокрую руку о халат, поднес к лицу, понюхал: - Гнилью пахнет... Как мертвец... И тут же похолодел от ужаса: ведь в коробке - яд! И не сам ли он теперь пахнет мертвечиной? Оставив седло, Бабый сразу же прошел к хамбо-ламе Гонгору. Стражники его уже знали и пропустили беспрепятственно, даже не потребовав алуна хубилгана. Гонгор встретил посланника, не скрывая удовлетворения: - Хоть вы и задержались, лхрамба, но ваш приезд радует. Вы были в Таши-Лумпо? - Да, хубилган. Таши-лама благодарит вас. Вот его послание, написанное в моем присутствии. Гонгор поспешно развернул лист, прочел, бессильно опустил руки: - Он пишет, что и вы, лхрамба, включены в состав миссии... Значит, вы и есть тот пятый бурхан, которого ждут? - Ждут? - удивился Бабый. - Кто меня может ждать, хубилган? Кому я нужен в "Эрдэнэ-дзу"? Я выполнил поручение, и я свободен! - Разве вы не прочли послания таши-ламы? - Оно написано вам, хубилган. И я не читаю чужих посланий. Гонгор улыбнулся и дружелюбно взял своего гонца за руку: - Я хотел бы оставить вас в "Эрдэнэ-дзу", лхрамба. А бурханам отдать Самдана, который стал невыносим... Вы понимаете толк в травах? - Да, я учился делать лекарства восемь лет. Пять из них - в Тибете. Я знаю четыре основы тайного учения благословенного Манлана и все его тантры*. * Бабый говорит о царе тибетских медиков и авторе знаменитого трактата по медицине, положения которого легли в основу практики лам-лекарей всех степеней и рангов. Гонгор вздохнул: - Вы мне нужны, Бабый. И я не хочу отдавать вас бурханам... Я сумею спрятать вас, а когда миссия уедет, вы станете официальным лхрамбой "Эрдэнэ-дзу"! Бабый склонил голову: его тоже устраивало такое решение. В дацанах не любят чужих людей. Если они и появляются, то сроки их пребывания зависят от того, как щедры они для монастыря и его лам. Самые уважаемые гости - караван-бажи и купцы-чуйцы или усинцы; менее уважаемые - скотоводы и чиновники, которым нужны ламы для проведения различного рода гурумов и абаралов; совсем неуважаемые - ламы из других дацанов, с которых нечего взять... Сейчас в "Эрдэнэ-дзу" гостили только чужие ламы со своими ховраками, которые ни с кем не говорили, кроме хамбо-ламы, на моления не ходили, от других лам и ховраков прятались в своих комнатах. И это не могло не стать причиной догадок и разного рода шепотков, о которых Гонгору постоянно докладывали его прислужники и осведомители. Но хамбо-лама не спешил с отправкой миссии. И виной этому было письмо таши-ламы, доставленное Бабыем, где Панчен Ринпоче поручал Гонгору все заботы о миссии и называл бурханов поименно, кроме самого главы западного движения, который "прибудет в "Эрдэнэ-дзу" в нужный час". Самым обидным было то, что самого Гонгора таши-лама даже не включил в состав миссии, хотя и знал, что именно он разработал идею белого бурханизма и обосновал ее... Никто из прибывших в дацан главой миссии себя не назвал, хотя активно работали над подготовкой миссии все, включая и "черного ламу" - жреца Бонпо Куулара, которого Гонгор знал давно. И это вселяло надежду: "в нужный час" таши-лама мог прислать гонца с последним посланием, где будет названо имя Белого Бурхана. Кто поручится, что им не будет сам Гонгор?! Хубилган не знал и не мог знать, что письмо таши-ламы было написано до встречи Панчена Ринпоче и Куулара Сарыг-оола в монастыре Юм-Бейсе, когда вопрос о главе миссии, действительно, оставался еще открытым. Сам Куулар был об этом предупрежден и потому не считал себя обязанным открываться Гонгору, функции которого сводились только к подготовке всего необходимого: карт, документов, коней, оружия. И еще Куулар ждал мудреца миссии, задержавшегося в пути, хотя Бабый давным-давно был в "Эрдэнэ-дзу" и укрывался его ширетуем. По сути дела, Гонгор и Куулар топтались друг возле друга, оттягивая сроки. И хотя оба знали, что таши-лама своих решений никогда не менял, надеялись на благополучное разрешение ситуации, поглядывая на ворота дацана. Один ждал Белого Бурхана, другой - мудреца. И скоро ситуация разрешилась, хотя и не совсем так, как этого оба ожидали... Куулар заканчивал сверку карт, приготовленных Гонгором, когда в дверь его комнаты постучали. Он шагнул от стола, отодвинул засов и изумленно уставился на бледного и насмерть перепуганного Жамца. - Что-то случилось? Что с вами, гэлун? - Нас только что хотели отравить! - Отравить? Кто? - Ховрак, который прислуживал нам за обедом. Я заставил его попробовать еду. - Надеюсь, он мертв? - Да, к сожалению. - К сожалению? - нахмурился Куулар. - Вы бы хотели, чтобы мертвым оказался кто-либо из нас? - Я только хотел сказать, что теперь мы ничего не узнаем... - Узнаем! Проводив Жамца, Куулар хмыкнул: случайность, глупость или расчетливо нанесенный удар? Уж не начала ли бродить по "Эрдэнэ-дзу" тень Цзонхавы, ревнуя рождение новой ветви буддизма и нового бога к своим канонам ламаизма?! Уж не самому ли Гонгору захотелось в новые реформаторы? Такое уже было. Сронцзан Гамбо, став воплощением Амитабы, принес буддизм в Тибет, который был гонимым учением повсюду. Потом за дело взялся знаток буддийского- тантризма Падма Самбхава, укрепив его основы, опираясь на Бонпо, переделав в религию тантризма и надев на своих лам красные шапки. И, наконец, явился Лобзан Цзонхава - отец ламаизма. Все его предшественники были сокрушены, хотя их основные идеи и были новым реформатором взяты для построения своих храмов и учений. Теперь Цзонхаве мешает Белый Бурхан? Куулар легко читал чужие мысли и еще легче разгадывал тайны. У него всегда появлялась настороженность и тревога, как только что-то выходило не так, как надо. Он чуял беду, как зверь! Сейчас же этого чувства надвигающейся опасности не было... - Случайность? Ошибка? Черный жрец усмехнулся: ни в случайности, ни в ошибки он не верил... Удар нанесен точной рукой, хотя и мимо цели!.. Нанжин торопился. А яд, которым он все-таки запасся и теперь постоянно носил с собой, все не находил применения. Нанжин искал подходящего ламу первой ступени святости или полного ламу, чтобы перевоплотиться в него. Легенда, слышанная им давно, говорила, что отравитель знатного получает от неба его знатность; отравитель сильного - получает его силу; отравитель мудрого - его мудрость! Гэцулов и гэлунов в дацане было много, но ни один из них не устраивал Нанжина: один глуп, другой болен, третий не пользуется доверием и расположением хубилгана... Нанжину был нужен доброкачественный лама! Узнав от ховраков, что хубилган особенно вежлив и осторожен с новыми гостями, а некоторых из них даже побаивается, Нанжин обрадованно схватился за сердце: это было то, что ему нужно! Но как подобраться к гостям? Помог случай. В одной из проходных галерей он наткнулся на ховрака Базара, прислуживавшего гостям. Подав мальчишке знак, баньди двинулся в свою каморку, не оглядываясь по сторонам, убежденный, что ховрак следует за ним на должном удалении и постучит в дверь, когда поймет, что его заждались. - Вас двое у гостей? - Трое, баньди. Кроме меня и Монгуша им прислуживает еще и конопатый Самбугийн. - Где они сейчас, что делают? - Монгуш у коней, а Самбугийн занят уборкой. - Вот что, Базар... - Нанжин нащупал склянку, и сладкая дрожь прошлась по его пальцам. - Наши гости приехали издалека и любят свои приправы к еде, они - тибетцы... - Он нахмурился и резко заговорил: - Вам троим, конечно, и в башку не стукнет угодить гостям! - Мы стараемся, баньди. - Они - стараются! Попробовали бы вы не стараться!.. Вот что, Базар... Я попросил у нашего лхрамбы немного приправы к мясу из тибетских трав... - Нанжин достал заветную склян