куски мяса, медленно поворачивая их в огне, обжарил. Жаль, конечно, что нет и крошки теертпека с собой, но конину и без хлеба есть можно... Он далеко и надежно ушел от возможной погони. Теперь даже временный аил - чадыр - можно поставить, заняться охотой в горах. Конской туши ему на неделю хватит, если мясо заранее приготовить, чтобы не протухло. Конечно, коня жалко, но ведь рано или поздно, а его все равно бы пришлось бросить или подарить кому-нибудь. В алтайский аил хорошо приезжать на коне, а в русскую деревню лучше входить пешком, потому хотя бы, что идешь за милостыней, а не гордыню свою показать... Да и ружье придется бросить или спрятать в камнях... Ружья Дельмеку совсем не жаль - назад к охотничьему ремеслу он теперь уже возвращаться не собирался: и годы не те, и охоты особой нет по горам лазить... Да и понял уже бывший лекарь, превратившийся в бездомного бродягу, что легче и проще прожить среди людей на обмане, если совести не иметь ни капли! Теперь Дельмек не хотел никаких встреч со своими старыми знакомыми. Его след должен навсегда затеряться в горах, а имя исчезнуть из памяти Сапары, Учура, Кучука и других неприятных для него людей... Как имя этого вот коня, сорвавшегося в пропасть... В горах мало торных дорог. В жизни их еще меньше. И у каждого человека может быть множество дорог, но всего одна жизнь, которая и есть самая главная дорога человека! И слишком дорого ему обходится уступка другим хотя бы одного вершка этой дороги: там постоял, здесь переждал, начнешь вспоминать и получится, что только и делал, что пропускал мимо себя другие жизни! Уже пора было думать о ночлеге, а Дельмек все не мог расстаться со своими мыслями, которые текли и текли, подобно реке, ударяясь волнами то о правый берег, то о левый... Догорал костер, росла горка жареного мяса, лежащая поверх подсохшей шкуры коня. Надо подняться и еще сходить за сушняком, но на это уже не было ни сил, ни желания. - Кто такой? Почему очаг зажег, а аил не поставил? - Сейчас поставлю, - равнодушно отозвался Дельмек, как бы отвечая на свои мысли. Вздрогнул от собственного голоса, выронил палку с куском мяса. Она шлепнулась в огонь и сразу же вспыхнула коптящим пламенем. Дельмек выхватил ее из огня и только теперь поднял голову. - Э-э, кто тут? Рослый серый аргымак в молодых яблоках. Хорошая сбруя с серебряными мгами. Стальные кованые стремена русской работы. Высокие черные сапоги. Штаны из синего плиса. Кожаная куртка, перехваченная ремнями. Румяное усатое лицо с желтыми рысьими глазами. Лисья шапка с малиновой кистью, опушенная мехом выдры... Зайсан! - Кто ты такой? Почему молчишь? - Дельмек. Охотник. - На собственного коня охотился? - рассмеялся великолепный всадник. - Молодец! - Так получилось, - смутился Дельмек, - не пропадать же мясу! - А ты скуп, Дельмек! Или - расчетлив? - Просто, я два дня ничего не ел, зайсан. - Охотник и - голодный? На кого же ты охотился? Может, на людей? Сидишь-то рядом с тропой! Добычу ждешь? Дельмек вскинул голову: - Охота на людей - не мое ремесло! Всадник сдержанно рассмеялся: - Отчего же? Ремесло довольно почтенное в наше время! - У вас ко мне какое-то дело, зайсан? - нахмурился Дельмек. Нахмурился и всадник: - Извини, Дельмек. Я пошутил... Где твой дом? Дельмек опустил глаза: - У меня нет дома. Был, теперь нет! Ничего у меня нет... - Это плохо. Даже у зверя есть нора! Всадник уже начал раздражать незадачливого охотника. Хорошо скалить зубы, когда ты сыт, хорошо одет, вооружен и под тобой отличный конь, который не оступится на предательски уползающей из-под ног тропе и не сорвется в пропасть! Впрочем, со стороны он, действительно, смешон, и встреться в хорошие времена Дельмеку такой же бедолага, как он сейчас, то и сам он вряд ли бы удержался, чтобы не понасмешничать! - Мне больше нечего сообщить вам, зайсан. Желаю счастливой и благополучной дороги! - Я думаю, что мы пройдем ее теперь вместе. Я - Техтиек! У Дельмека дрогнули колени, но он все-таки встал, чтобы поклониться. Зайсанов в горах много, а Техтиек один! - Прости, что говорил с тобой дерзко. Но я не виноват. Тебе надо было назвать свое благословенное имя сразу! - А я тебя и не виню... Техтиек спешился, подошел к Дельмеку, будто нечаянно наступил на ружье, свистнул. Тотчас возле костра, пускающего голубые пленки, оказались еще двое всадников, подъехавшие с разных сторон. - Ну? - спросил Техтиек весело. - Будешь и дальше врать о своей несчастной судьбе или сразу скажешь всю правду? - Всю правду я тебе уже сказал, Техтиек. - Взять его! Глава восьмая ТАИНСТВЕННЫЕ ГОСТИ Для алтайца жить - жечь костры. И каждый алтаец- большой мастер по этой части! Он разложит костер в любую погоду и в любом месте. Да и сам костер каждый раз другой, не похожий на предыдущий. Один годится только на то, чтобы приготовить пищу; другой - просушить одежду и обувь; третий - отогнать гнус и дикого зверя; четвертый - для ночлега в холодную погоду; пятый - ритуальный, с большим и высоким пламенем... Да разве их все перечислишь, эти костры! Сколько хозяйственных забот у скотовода, пастуха или охотника - столько у него и костров. Сейчас у Яшканчи забот вдвое прибавилось. А вместе с ними - и костров. Он уходил с Кайоноком на рассвете, выводя овец на пастбище и внимательно присматривая за ними, чтобы шли веером, а не топтали без толку корм, которого и без того мало. Позарез были нужны хотя бы еще две собаки - старый верный пес Дьедер уже не справлялся со своими обязанностями: почти не видел, плохо бегал, сипло лаял и все больше походил на соседа по яйлю Торкота. Наверное, так же старательно готовился к смерти, как и тот. Сдавал и баран-вожак, которому Яшканчи доверял, как себе, и не раз угощал его той же лепешкой, что брал и себе с сыном на обед. Надо было где-то доставать собак и растить нового барана-производителя - вожака отары. И то и другое было для Яшканчи пока несбыточной мечтой. Полная и сильная луна стояла над юртой Яшканчи, обещая для ее обитателей счастье, когда Адымаш разожгла очаг. Да и самую юрту хозяин разбил в яркий солнечный день, что так же сулило счастье. И первый дым из тулги пошел столбом, предвещая удачу на новом месте. Заметно повеселевшая Адымаш сразу же начала готовить вкусный и сытный ужин. Кайонок в меру своих мальчишеских сил помогал и отцу и матери: таскал хворост, выдирая его из кустов; поминутно поднимал крышку котла, обжигая руки, жадно втягивая носом запахи давно уже не бывавшего в их желудках мяса; выбирал репьи из шерсти овец и хвоста собаки... А Яшканчи не сиделось на месте. Он уже обследовал ближнее пастбище и решил, что дней на десять корма хватит, а там снова придется откочевывать ближе к горам. Но прежде, чем сызнова сниматься с места, надо посмотреть своими глазами, на что еще можно рассчитывать хотя бы здесь... И он не стал дожидаться ужина, а, воспользовавшись светом полной луны, доехал до самых камней, наткнулся на ручей, летящий с вершины, напоил коня, спешился, присел на камни. Ручей был говорлив и откровенен, но его язык понятен не всем людям. А Яшканчи нужен был совет, и совет мудрый. Нет больше отца, тот бы дал такой совет. Разумное слово мог бы обронить и Сабалдай, но и его аил далеко теперь от юрты Яшканчи. Один он теперь в этой долине, если не считать бедолагу Торкоша. Но тому самому нужен совет, как и чем дальше жить, в какие обильные края подаваться! Отыскать местного кама и поговорить с ним? Но все камы одинаковы: любят брать, но не любят давать. Даже совета. Выслушает твою жалобу, почмокает губами и скажет: камлать буду - смотри, все, что я делаю в танце и голосом, имеет смысл и может навести тебя на мудрые мысли. И непременно прибавит: если ты будешь щедр на дары и скуп на язык! Вот и выходило, что надеяться Яшканчи не на кого, и все дела свои ему надо решать самому... Кайчи говорят, что есть на свете волшебная белая шаль, воскрешающая мертвых. Но у кого она сейчас, кто ею владеет, кто ее возит по горам в своих тороках? Много бы дал Яшканчи, чтобы подержать эту шаль в руках, воскресить отца и сына... Яшканчи поднялся, повел коня в поводу. Вышел к небольшой каменной площадке. Остановился. Вокруг лежали белокорые полуистлевшие жерди с гнилыми шкурами коней, принесенных когда-то в жертву Эрлику. Что просили кам и люди у духов и их грозного повелителя? А что всегда просят у судьбы алтайцы? Только удачи и счастья, здоровья и процветания роду!.. Не выпросили, выходит, если ушли с насиженного места? Столько шкур за одно лето не скопится! Лет десять не кочевали из этой долины и все-таки поднялись... Он вернулся в юрту еще более мрачным, чем ушел. Возле очага уже сидел Торкош и потягивал чай с талканом. Пришел один, без жены. Значит, больна всерьез и подняться больше не сможет... Плохи дела у соседа, совсем плохи! Кивнув Торкошу, Яшканчи опустился на другую сторону очага, чтобы всегда были под руками жена и сын, чтобы хорошо видеть лицо гостя. Торкош тотчас отставил в сторону недопитую пиалу, заговорил глухо и неуверенно: - Я умею пахать землю, выращивать не только ячмень для муки и талкана, но и картошку, огурцы, морковь, горох, которые мы не едим... Может, андазын, которым ковыряют землю северные алтайцы, меня лучше прокормит, чем скот? Яшканчи с сомнением покачал головой: - Для того, чтобы ковыряться в земле, надо родиться русским. - Я жил у русских. В Тулате. - В Тулате? - удивился Яшканчи. - Это очень далеко! Как же ты угодил в те холодные края, каким ветром тебя туда занесло? Торкош уловил насмешку в голосе Яшканчи, но не обиделся, а только вздохнул: нищего и мышь имеет право оскорбить своим писком... - Я не кам, чтобы летать, - сказал он виновато, широко разводя руками, - кочевал!.. Сперва до Бухтармы дошел, потом до Тулаты, снова к Бухтарме двинулся и вот, застрял тут... - Зачем так много кочевал? - Сам не знаю. Искал свой счастливый перевал, наверное... - Не ищи! - нахмурился Яшканчи, недовольный собой за невольную насмешку, которой причинил Торкошу боль. - Нет счастья на земле. И перевала счастливого нет. - Э-э, Яшканчи! Для меня одного его и нет! Яшканчи поморщился. Похоже, что его гость даже хвастается тем, что он нищий! Такие люди всегда умирают раньше, чем для них, действительно, придется пригибать дерево или браться за лопату... А может, он просто-напросто бездельник, у которого все и всегда струится между пальцев, как вода в ручье между камней? - Давай объединим скот и будем пасти его вместе, - предложил Яшканчи. - Одному мне трудно справляться, а ты все равно на пороге аила сидишь... - Я - неудачник, Яшканчи. Проклят духами, помечен Эрликом! Я могу принести тебе только горе и вред... С того первого вечера со своим соседом Торкошем Яшканчи почти не виделся и не очень сожалел об этом: нытиков и хлюпиков он не любил и сторонился. Да и кто их любит в горах и долинах, где даже жить нормально - немалый подвиг! Алтай - страна суровая, и слабых духом она пожирает без всякого сожаления. Торкош сам приговорил себя к смерти, ну и пусть умирает, никто ему в этом мешать не будет! Даже пиалу с чегенем гостю протягивают один раз, а потом уже приглашают к огню или указывают на выход: ступай своей дорогой, если не хочешь быть хорошим гостем и добрым другом хозяина! Целыми днями Яшканчи на пастбище, исследует горы, расщелины, ищет любую возможность, чтобы досыта накормить отару. А Торкош в аиле сидит, Кайонок или Адымаш носят ему курут, теертпеки, мясо, чтобы тот мог не только сам пропитаться, но и накормить свою больную жену. Берет все, ни от чего не отказывается - на подаяние его гордости хватает, а вот помочь Яшканчи он не хочет. А ведь сам пастух, сам скотовод, сам хозяин своего аила! Яшканчи смотрел пастбища, что лежали внизу. Хорошая там трава будет, если пройдет дождь! До осени без опаски можно будет продержаться, если пасти аккуратно и с умом... Давно уже прислушивался Яшканчи к бурундуку, живущему в леске, неподалеку от верхней границы яйлю: ждет не дождется, когда тот закашляет! Но пока бурундук молчал и, значит, скоро дождя не будет... Прямой стояла всю ночь и еловая сухая ветка за стенкой юрты, не гнулась. А дождь так нужен! По утрам, скрываясь от жены, Яшканчи тихонько ощупывал кошму над орыном, надеясь, что она охладит его ладонь влагой. Ничего... Все было сухо, все грозило неминуемой бедой! Яшканчи и раньше не очень-то баловал разговорами Адымаш, а теперь и вообще рта не раскрывал: буркнет что-нибудь себе под нос и тем носом - в подушку. Спал плохо, метался, проклинал Учура и Дельмека, как будто те больше самого Эрлика были виноваты в смерти сына и отца. Как-то утром Адымаш не выдержала, спросила: - Может, другого кама позвать, муж? - Все они - жулики! - отмахнулся Яшканчи. Медленно и лениво ползли вверх овцы. Это - хорошо. Значит, есть еще для них корм! Но с каждым днем все ближе и ближе каменистая осыпь. Яшканчи уже ездил туда, прикидывал так и эдак, но так и не понял толком - на сколько же дней еще может хватить этого крохотного пастбища, и даже поглядывал на каменистый перевал, за которым лежала долина реки Чарыш. Земли там много, но вся она распахана кержаками, а если и остались какие пастбища, то на них хозяйничал Аргамай... Не к солнцу надо было кочевать Яшканчи, а от солнца, в долину Куюма! В кедровые леса, на берега многочисленных рек и речек, текущих в Катунь и Бию, к хребту Иолго... Впрочем, кочевнику всегда кажется, что долина, где кочуют его соседи, во много раз лучше, богаче травами, чем его долина! Во второй половине дня, когда солнце только начало клониться к тем тропам, по которым Яшканчи не провел еще своего коня, на пастбище охлябью прискакала Адымаш. - Что случилось, жена? - спросил Яшканчи неласково. - У тебя в юрте перевелись женские дела? Адымаш вспыхнула и отвела глаза: - У Торкоша жена ушла. Совсем, на долгий отдых. - Что же утром он мне сам ничего не сказал? Адымаш пожала плечами и отвернулась, размазывая слезы. Яшканчи понурил голову. Горе всегда горе. И неважно, чье оно - твое собственное или твоего соседа. А в горе и беде надо помогать друг другу. Таков закон гор! И он, оставив отару на попечение Кайонока, собаки и барана-вожака, поехал к аилу Торкоша. Торкош сидел на корточках в ногах своей мертвой жены и молча смотрел на ее застывшее лицо, по которому спокойно и деловито разгуливали слепни. Увидев соседей, нехотя встал: - Вот, померла жена... Яшканчи кивнул и глазами приказал Адымаш взяться за необходимые приготовления. Та быстро обследовала нищий аил, подошла к мужу, шепнула в самое ухо, что ничего не нашла. Яшканчи снова кивнул: он уже знал, что у Торкоша ничего нет. Даже табака для трубки. - Одни мы не управимся, надо бы соседей позвать. Яшканчи вздохнул. Где они, соседи? За каким перевалом и в какую сторону? Сколько трубок надо искурить, пока доедешь до первого? Да, рубить свадебные дрова для веселого костра всегда приятнее, чем таскать хворост для погребального. - Лопата есть? - спросил Яшканчи. - В земле хоронить будем. - Нет лопаты, - невозмутимо отозвался Торкош, - ничего у меня теперь нет, на старом становище все оставил... По скулам Яшканчи прошлись желваки. Торкош был не только нищ, но и подл - перекочевывая сюда, он бросил все, что могло еще пригодиться в хозяйстве! А может, продал и проараковал? - Топор есть, - сказала Адымаш глухо, - я видела. - Принеси. Топор был старый, выщербленный и тупой. Таким не работать по дереву, а только колья забивать его обухом! По глупой башке хватить бы Торкоша таким топором! Совсем дурак... - Я поеду, жена, - отбросил ненужный кусок железа на палке Яшканчи, - привезу все, что надо. До ночи проводим Карану... Когда-то, возможно, Торкош набедокурил и сильно перепугался. А потом и обозленный на его скупость или насмешку кам предсказал Торкошу и его семье неминуемую гибель в конце лета... Такое случалось. И случалось, что приговоренный камом человек, действительно, умирал... Правда, далеко не каждого кам может погубить своим черным пророчеством - его зловещие силы действуют только на тех, кто сломлен судьбой, истерзан бедами и несчастьями. Такого человека, как Торкош, сейчас мог бы приговорить к смерти даже кам Учур!.. Доехал до своей юрты Яшканчи скорее, чем думал. Конь, изучивший за эти дни яйлю вдоль и поперек, сам выбрал кратчайший путь. Спешившись, хозяин не сразу вошел в юрту - присел на камень, что приволок прошлым вечером сюда от ручья для домашних нужд. Выкурил трубку, крепко потер лоб, хотя раньше такой привычки не имел, но замечал ее у отца. "Совсем дурак! - думал он о Торкоше. - Ведь и смерть в горах - личное дело каждого алтайца! На кого надеялся? Не мог же знать, что в его долину кто-то приедет!" Помочь Торкошу теперь можно только одним - купить весь его скот и скарб, дать коня и отправить в долину к русским, где он сможет найти хоть какую-то работу для себя. Небольшие сбережения на черный день у Яшканчи были. И он не уверен, что этот черный день для него уже наступил. Но он наступил для Торкоша. Его сейчас и не надо подталкивать к могиле жены, сам в нее упадет. Только оставь открытой, не зарывай... - Что же мне делать? О, кудай... Условия Яшканчи Торкош принял охотно, запросив сверх десяти бумажных рублей и коня еще и старую шубу. И вот теперь, обряженный в нее, перехваченный синей опояской, на которой висели ремешки с медными бляшками, он гордо держал коня в поводу и выглядел почти счастливым. Ему предстоял путь к русским, путь в батраки, но он радовался, что освободился от всего разом - от больной жены, потухшего очага, осточертевшего скота. Он был уверен, что ловко обставил своего соседа, отдав ему то, что все равно бы бросил, получив взамен коня и шубу, шапку и десять рублей деньгами. Торкош не понимал всей глубины своего падения и всей безвыходности своего положения. Деньги он сразу же пропьет, кабатчику отдаст коня и шубу, станет жить хуже бродячей собаки, перебираясь из одного чужого двора в другой. Да и не уживется он с русскими - они не переносят табачного дыма, не любят пьяниц и лежебок... Плохо придется Торкошу. Ох как плохо ему придется! Торкош охотно опорожнил чашку араки, кивком поблагодарив жену Яшканчи за дорожный припас, приготовленный на скорую руку. Яшканчи предложил проводить его до ручья, но Торкош отказался: - Сам дорогу знаю. Они долго провожали его взглядом, пока он не слился с серой тропой... - Завтра передвинемся с юртой к горам, - сказал Яшканчи. - Овцы съели весь корм, не считая клина Торкоша. Но пока я туда своих овец не поведу: Торкош может передумать и вернуться! Яшканчи и сам не верил тому, что говорил: такие, как Торкош, никогда не возвращаются! А если теряют, то непременно все... День уже кончался. Блекло небо, гасла позолота на теле гор, ленивые сумерки крались из кустов. Завтра долина снова опустеет и останется только один нелепый аил Торкоша - приют для богатырей и бродяг. Но чаще в бывшем жилище человека будет гостить непогода, заливая дождем золу, холодные угли и насыпая сугроб снега там, где когда-то пылал негасимый семейный очаг. Яшканчи добрался до отары, ведя коня в поводу - ничего нет труднее, как ехать в гору: и себя мучаешь, и коня, который, чтобы не опрокинуть всадника, вынужден держать передние ноги полусогнутыми. Когда Яшканчи опустил повод, конь неуверенно двинулся на правую сторону пастбища, остановился, подрагивая телом - не было знакомых запахов овец, а, значит, трава здесь для него может быть и запретной. А к отцу во весь опор летел Кайонок. и правда, как зайчик*! Остановился, задрал голову. * Имя мальчика переводится как "Зайчик". - Ты чего испугался? - спросил Яшканчи без улыбки. Мальчишка боязливо покосился на темную гриву леса: - Там кто-то все время кашляет... - Бурундук кашляет, - улыбнулся Яшканчи, дождь обещает. Он уже знал, что дождь будет. Если не ночью, то утром. И многие приметы, вчера еще молчавшие, говорили об этом: к вечеру стало теплее, чем было с утра, дым от очага пошел, вывалившись из дымохода, книзу, красная заря зажглась на вершинах сопок, одуванчики сжали свои полупрозрачные шары... А вот и бурундук подал долгожданный голос! Может, и не надо теперь никуда кочевать? Овцы толпились у самой осыпи и жалобно блеяли. Чувствуя их тревогу, беспокоилась собака. Баран-вожак стоял на камне и вопросительно смотрел на появившегося хозяина - травы больше не было, а мох и заячью капусту овцы не едят. Яшканчи ковырнул носком сапога землю: высохла совсем, а местами даже растрескалась и стала похожей на старческое лицо в морщинах. - Давно кричат овцы? - спросил Яшканчи у сына. - Они у меня всегда кричат, - потупился тот, - ме да ме... - Не пастух ты, - вздохнул Яшканчи, - не алтаец! Баран-вожак топтался на своем пятачке, поглядывая с вожделением на зеленый кусок яйлю, но не решаясь нарушить неписаный закон пастбища - увести овец на чужую траву. Овцы кольцами толпились за ним, повторяя все движения барана-вожака. - Как бы ягнят не подавили! - забеспокоился Яшканчи. Овец соседа-неудачника он еще утром прибил к своей отаре. Но и сейчас они еще держатся особняком, недоверчиво потягивая ноздрями воздух и повернув головы в сторону аила их бывшего хозяина. Ничего, дня через три-четыре привыкнут! Приковылял Дьедер, лег у ног Яшканчи, вывалив лиловый язык, с которого струилась тоненькая ниточка слюны. И ему жарко. Всем сейчас жарко и плохо, хотя дневное пекло и пошло на убыль, уступив место духоте... Яшканчи подозвал к себе барана-вожака, крепко ухватился за его крутые рога, повел вниз, на клин Торкоша, отпустил. Но баран остался стоять у ног хозяина. Не пойдет на чужую траву и овец не поведет! - Вот кермес! - рассмеялся Яшканчи. - А за конем пойдешь? Что-то закричал Кайонок, размахивая еловой веткой, отбиваясь от комаров. Яшканчи поднял голову. - К нам гости, отец! Через каменистую осыпь брели усталые измученные лошади, покачивая в седлах истомленных и опаленных солнцем всадников. Бывшего кама Оинчы Яшканчи узнал сразу, а его спутник был ему незнаком. И хотя он тоже был алтайцем, но по русской одежде и срезанной косичке пастух определил безошибочно: орус. Гости были странными - бывший кам и крещеный алтаец, но Яшканчи встретил их со всем радушием, на которое только был способен. Оинчы чувствовал себя в чужом жилище, как в своем собственном аиле - деловито осмотрел шкуры и ковры, пощупал подушки, помял в кулаке занавеску, разделяющую юрту на две половины - мужскую и женскую, хлопнул ладонью по гулко отдавшемуся пустому казану, поискал глазами кермежеков. Не найдя их, удивленно взглянул на Адымаш, но не спросил. Мало ли что могло произойти! Долго нет дождя, пастбище выгорело... За одно это хозяин мог наказать их - бросить в огонь или, раздев донага, сунуть головами в землю, чтобы одумались... Кермежеки - не духи, хозяин волен с ними поступать свободно, как ему заблагорассудится! Ыныбас смотрел на брата во все глаза и не узнавал его: исчезли обычная молчаливость и угрюмость Оинчы, он хорошо и весело шутил с хозяйкой и мальчишкой, давал дельные и обстоятельные житейские советы самому Яшканчи... Когда ударил первый гром и небо разорвала ветвистая молния, Оинчы рывком поднял расписной чочой и сказал громко, торжественно: - Пусть будут обильны твои стада, хозяин! Пусть цветет вечной молодостью твоя жена! Пусть богатырями растут твои сыновья и красавицами дочери! И сам живи столько, сколько захочешь и сможешь! Яшканчи привстал и поклонился дорогим гостям: - Благодарю вас, добрые люди! Пусть ваш путь к избранной цели будет прямым, как полет стрелы! И тотчас, нарушая обычай, привстала с полной чашей Адымаш: - Пусть благословят вас ваши боги и духи! Яшканчи крякнул: молодец, жена! И каму пожелание высказала, и оруса не обидела! Оинчы поставил выпитый до дна сосуд, спросил громко и строго: - Нет ли у вас печалей и забот на душе, люди? Я сниму их, как пушинку с воротника шубы! - Есть, - сказала осмелевшая Адымаш, опережая мужа, который собрался было отрицательно мотнуть головой. - И только ты, Оинчы, снимешь их! Твое слово - всегда золото. - Говори, женщина, если молчит твой муж! - Ты - великий кам и пророк. Скажи нам с мужем правду, Оинчы: прекратились ли все наши несчастья или они только начались? - Они миновали вас. - Значит, нас ждет счастье? - обрадовалась Адымаш. - Где, за каким перевалом? Оинчы думал долго. Потом твердо сказал: - Ваше с мужем счастье, женщина, не в этой долине. Оно ждет вас за перевалом, путь к которому неблизок... - Назови мне этот перевал, Оинчы! - попросил Яшканчи взволнованно и торопливо. - Я пойду к нему, если он даже на краю земли! - Нет, этот перевал гораздо ближе... Ыныбас замер. Теперь он понял, как и какими приемами действовали все камы его семьи! И не нашел в себе сил, чтобы осудить брата и отца. Каждый из них давал людям надежду, а вместе с ней и силы для борьбы! Это - много... Оинчы мог назвать долину, которую выбрали бурханы. Но она - для посвященных! Неужели Оинчы возьмет на себя смелость и назовет вслух священное место? - Иди в долину Теренг, за Ябоганский перевал, - сказал, наконец, Оинчы, стремительно обменявшись взглядами со своим спутником. - Там ты найдешь и счастье, и правду, и дружбу. - И там хорошие пастбища? - не донес Яшканчи пиалу до рта. - Там хорошие пастбища, - кивнул Оинчы, - и места много. - А люди там какие? - задала свой вопрос Адымаш. - Дружно живут, не ссорятся из-за травы? Оинчы опять задумался. Потом сказал: - Люди везде одинаковые, женщина. Но там есть один человек, который нужен тебе и которому нужен ты, Яшканчи. Ты можешь назвать ему только меня, этого хватит... - Кто он? Я знаю его? - Чет Чалпан. Яшканчи расплылся в улыбке: - Знаю Чета! Как же мне его не знать? Кочевали... Он прислушался к шуму дождя и прикрыл глаза. Теперь трава пойдет! Может, и не надо пока кочевать? Глава девятая НОЧНОЙ РЕЙД Друзья всегда опаснее врагов - они держатся за душу человека и безразличны к его телу, а врагам нужно только тело, как носитель жизни, и совсем не нужна душа. И потому любой враг для Техтиека желаннее, чем друг! С врагом проще - торопись убить его сам, не жди, когда он убьет тебя. А вот с друзьями... Не слишком ли их много крутится сейчас возле хана Ойрота? А началось все глупо и просто для Техтиека... На условной тропе он услышал призывной свист, знакомый только его людям, натянул повод, сдерживая коня. Из леса вышел исчезнувший больше года назад кайчи Чочуш. - Ты? - поразился Техтиек. - Я снова пришел к тебе. - Правильно сделал. Говори, что тебе теперь нужно? Или ты забыл уговор? Кто приходит ко мне второй раз - приходит навсегда! - Я знаю, Техтиек. Но я пришел не один. - Тем лучше! Твои друзья - мои друзья! Техтиек узнавал и не узнавал старого знакомого. Куда делся тот загнанный и смертельно напуганный парнями зайсана мальчишка? Сейчас перед ним стоял спокойный, уверенный в себе алып, заменивший топшур на боевое оружие. И Техтиек протянул ему руку, как равный равному: - Я рад тебя видеть живым, Чочуш! - Я тоже рад видеть тебя живым, Техтиек... Чочуш повторил разбойничий посвист и на тропе появились четверо великолепных всадников в белых одеждах. - Вот мои друзья. Бурханы. Техтиек восхищенно прищелкнул языком: - Какие у них кони! А? - Мне и бурханам нужен приют, Техтиек. - Будет! Все будет, алыпы! Он привел их в свою пещеру, хотел закатить пир, какого еще не видели горы, но старший из гостей сказал: - Не надо шума. Ничего не надо. - Вы - гости, а я - хозяин! И мне самому решать, как встречать дорогих гостей! - Техтиек был горд, и ему хотелось, чтобы гости узнали еще и о его щедрости, о его богатствах и его могуществе. - Говори, Чочуш, что нужно! Вместо Чочуша ответил старший из гостей: - Ничего не нужно. Уймись, ничтожный человек, если не хочешь, чтобы я тебя прихлопнул, как муху. Это было неслыханным: его, грозного Техтиека, хотят прихлопнуть! И кто?! Рука Техтиека рванулась к кинжалу и тут же пристыла к его рукояти, не в силах выдернуть оружие из ножен. - На колени! - тихо, но требовательно сказал Белый Бурхан. И Техтиек опустился на колени. Чочуш не поверил своим глазам: перед дугпой Мунхийном стоял в униженной позе человек, одно имя которого наводило ужас на чинов полиции и горной стражи, на караванщиков Монголии и Китая, на любого алтайца, кем бы он ни был - нищим кайчи или знатным зайсаном! Человек, перед которым дрожали его соратники по разбою, сами не знающие страха и жалости! Человек, по которому плакали не только тюрьмы Томска и Кузнецка, но и тюремный эшафот! - Я навсегда отнимаю у тебя позорное имя Техтиека и даю тебе имя славного хана Ойрота, владыки этих гор и всех людей, которые в них живут! Повторяй за мной! Клянусь своей жизнью и кровью своей, своей памятью и своей смертью, что буду преданно и самозабвенно служить Белому Бурхану - посланцу неба, а также всем его приближенным, как находящимся тут, передо мной, так и тем, имен которых я еще не знаю, но все они помечены святостью неба... Техтиек слово в слово повторил все, что потребовал Белый Бурхан. Потом ему оголили левое плечо и поставили игольчатое клеймо из перекрещенных молний. - Встань! Теперь в руках Белого Бурхана дымилась бронзовая чаша, которую он протягивал Техтиеку. - Пей! Это - кровь хана Ойрота, в которого ты отныне воплотился! Теперь этим именем ты можешь казнить и миловать открыто, гласно, при любом скоплении людей. Это право дал тебе я, Белый Бурхан - посланец неба! Техтиек медленно опорожнил чашу, не чувствуя ничего, кроме отвращения и ужаса. Он вернул чашу, и она тотчас растаяла в воздухе, а по лицу Белого Бурхана прошла гримаса и застыла маской спокойствия и умиротворения... Но не было отныне спокойствия и тем более умиротворения в самом Техтиеке! Белый Бурхан сумел на время парализовать его волю, превратив в своего раба. Потом вызвал к себе, подал чашку с каким-то напитком, отдающим плесенью, а когда Техтиек послушно ее опорожнил, сказал почти ласково: - Тебе будут нужны помощники, хан Ойрот. Ищи их сам. Тебе потребуется много золота, чтобы купить оружие. Ищи его сам. Тебе надо построить свой военный лагерь в самом неприступном месте Алтая. Строй его сам. Все бурханы будут тебе помогать, но подчиняться отныне ты будешь только мне. Иди. И на всю осень, зиму и весну Белый Бурхан забыл о Техтиеке, хотя приказы и распоряжения передавал ему через своих помощников постоянно - будто держал его в невидимой, но хорошо ощутимой узде. Теперь настал момент, когда он снова потребовал его к себе, послав с этим приказом Чочуша, которого наконец-то Техтиек мог упрекнуть в нарушении законов дружбы. Упреки Чочуш выслушал, улыбнулся: - Ты прав как человек. Но теперь ты - хан Ойрот и служишь небу! Техтиека больше нет, а значит, и нет обид между нами. Чочуш привел его в пещеру, которую Техтиек не узнал. Белый Бурхан изменил и переделал ее так, что она стала походить на каменный дворец. - Сколько же мастеров работало тут! - удивился он. - Мастеров не было. Все сделали мы, бурханы. Техтиек с сомнением покачал головой, но Чочуш уже остановил его, указав рукой в левый угол пещеры, где раньше была выбита ниша для награбленных его людьми сокровищ: - Там тебя ждет Белый Бурхан. Иди один. Первые шаги Техтиек сделал уверенно, но потом непонятное оцепенение овладело им и, увидев Белого Бурхана, он снова упал на колени и склонил голову: - Слушаю и повинуюсь! - Есть ли у тебя помощники, хан Ойрот? - Да. Я их нашел сам. - Есть ли у тебя золото, хан Ойрот? - Есть, но его пока мало. - Строишь ли ты военный лагерь для своих воинов Шамбалы? - Я нашел место, Белый Бурхан. Одно из ущелий Аркыта. - Ты работаешь медленно, хан Ойрот! - Брови на лице Белого Бурхана шевельнулись, поползли навстречу друг другу. - Я тобой недоволен! Если ты не можешь справиться сам, тебе помогут бурханы! - Я все сделаю сам. - Нет, ты снова все затянешь! Людьми и строительством военного лагеря будут заниматься бурханы. Ты должен собирать золото для монет Шамбалы! Наши монеты должны быть самыми крупными и включать в себя стоимость сотен золотых рублей, тысяч серебряных ланов и десятки тысяч тугриков! Вот образец монеты в один идам. Их нужны тысячи! Белый Бурхан протянул узкую плоскую ладонь, на которой лежала крупная золотая монета, не уступающая по размерам конской подкове. Техтиек взял ее, взвесил на руке: - Я займусь золотом. - И помни, хан Ойрот, наши идамы должны быть несокрушимы! Они тоже наше оружие! Иди. Техтиек вышел из пещеры, сел на камень, вырезанный бурханами где-то в толще горы, подбросил и несколько раз поймал гигантскую монету. Уронил под ноги, она зазвенела от удара о камень, покатилась, тяжело упала, сверкая уже знакомыми гранями скрещенных молний. Техтиек поднял монету: - Он прав. Такой монетой можно убить человека наповал! Где же мои люди? Они всегда ждали его и никуда не уходили, если даже и была необходимость: гнев Техтиека был страшнее. Но сейчас никого из них нет. Значит, и его людьми теперь командуют бурханы? А ведь все они преданы ему от косички на затылке до мозолей на пятках! И он убежден, что любой из них скорее умрет, чем выдаст или не выполнит его приказа! Но теперь, после всего случившегося с ним, он не верил никому: всегда на силу найдется другая сила, чтобы ее сокрушить! И таганьрига, прочитанная вдвоем, может перекрыться другой, более страшной клятвой*! * Таганьрига - парная клятва, читаемая друг другу. Возле камня кто-то остановился. Опять Чочуш? Не доставало еще Техтиеку, чтобы за ним ходили по пятам! Он поднял голову. Козуйт, свой. - Где остальные? Почему вас никого нет на месте? - Тебя увел бурхан. А те, кого они уводят к себе в пещеру, пропадают надолго. - Козуйт спохватился и поспешно склонил голову: - Я слушаю тебя, приказывай! Техтиек протянул ему монету, полученную из рук Белого Бурхана. Козуйт недоверчиво взял ее, подбросил на руке, попробовал на зуб, удивленно взглянул на Техтиека: - Неужели настоящая? Никогда не видел таких! - Это - идам. Мы должны раздобыть золота на тысячу таких монет! Надо брать прииски. Козуйт отшатнулся: - Но их же охраняют русские стражники! - У которых есть ружья? - усмехнулся Техтиек. - Эх, вы! Я еду к Анчи, его кезеры будут решительнее... Да и рудники у них под боком... Передай всем нашим: только золото нужно мне теперь! Он отобрал монету у Козуйта и резко встал. - Коня! Техтиеку было жаль пещеру, ютившую его не один год. Теперь в ней хозяйничают бурханы, превращая ее в крепость. Об этом когда-то мечтал и он, но кто в горах умеет управляться с камнем? Только русские! Не к ним же идти с поклоном... А бурханы управляются сами, будто у них тысяча рук и все они не простые люди, а богатыри, подобно строителю Сартакпаю! Вот и не верь после того, что они тут наворочали, в их небесное происхождение... Пещеру Техтиек получил в подарок от одного отшельника, который жил в ней много лет, пока не надумал вернуться к своим единоверцам, пристроившись к китайскому каравану, попавшему в лапы парней тогда еще совсем молодого Козуйта. В живых они оставили только этого старика, клятвы и заверения которого им показались забавными, а длинная белая борода внушала прочно забытое почтение. Техтиек поговорил с отшельником, посадил его на коня и тот привел к этой пещере. "Это не простая дыра в горе! - уверял старик. - Это - дыра, через которую ушла в землю чудь белоглазая, напуганная приходом в горы Чагань-хана из северных снегов и белыми стволами берез, появившимися вдруг и сразу!"* * Чудь - полумифическое племя мастеров, населявшее когда-то Алтай до прихода русских (Белого Царя - Чагань-хана), таинственно исчезнувшее, хотя и оставившее многочисленные следы. Техтиек тогда посмеялся над словами старика, зарубленного по его приказу парнями Козуйта. Но первый же осмотр пещеры показал, что не такую уж и ерунду говорил отшельник. В глубине пещеры попадались многочисленные ниши, вырубленные руками человека, встречалась каменная кладка, сделанная мастерами высокого класса. Казалось, что люди трудились в брюхе горы не один год, а потом бросили все и ушли... Неровный перебор копыт на повороте тропы заставил Техтиека насторожиться и он, сделав знак сопровождающим его кезерам, отступил конем в заросли кустарника. Дорога в этих горах была наезженная, и встретиться можно было не только с пастухом или охотником, но и русскими полицейскими, которые нередко стреляли без предупреждения. Но всадников было двое, и одного из них Техтиек узнал сразу - тот самый упрямый орус, что все-таки пришелся бурханам по душе... Не рано ли он возвращается? Мог бы подождать Техтиека и у своего брата кама! Техтиек выехал на тропу и поднял руку с нагайкой: - Стой, Ыныбас! Техтиек подъехал почти вплотную, бегло окинул взглядом старика, съежившегося в седле, перевел взгляд на ярлыкчи: - Ты был у Анчи? Передал ему мой приказ? - Да. Я привез брата Оинчы. Можешь поговорить с ним. - Мне кам не нужен, - криво усмехнулся Техтиек, - мне нужно его золото! - Золото у брата в тайниках. Мы не могли рисковать. Техтиек удовлетворенно кивнул. Он любил, когда его люди поступали осмотрительно и разумно. - Хорошо, я возьму его золото сам. Ты знаешь тайники? - Да, Оинчы показал их. - Ты поедешь со мной, ярлыкчи. А твоего брата мои парни отвезут к бурханам! - Я бы хотел это сделать сам. Техтиек нахмурился: - Ты знаешь, как я отношусь к людям, не понимающим приказ? - Я выполняю приказ бурхана Бабыя. Техтиек вздохнул и уступил Ыныбасу с братом дорогу. Техтиек был по натуре воин и верил только в силу мускулов и оружия, ума и воли. И когда бурханы говорили о завоевании Алтая с помощью воинов Шамбалы, он их понимал. Когда же они начинали рассуждать о силе слова, знаний и доброты, веры и мысли, он только посмеивался. Меч всегда был и всегда будет сильнее книги! Когда-то лишь чашка с похлебкой была предметом мечтаний молодого Техтиека. У него, бродяги, не было даже этой чашки, в которую можно было бы налить густой бульон с жирным бараньим мясом. В лучшем случае ему перепадал теертпек, выгнувшийся от старости, да кусок курута, не уступающего по твердости красному камню кремнию. В худшем он, как и сотни его сверстников, питался по весне кореньями, вылитыми из нор сурками да травой. Вторым желанием молодого Техтиека было жилье, где он мог бы сидеть выше огня и распоряжаться женой. Тогда он спал среди овец в жердяном загоне или на куче полусгнившего тряпья в каком-нибудь заброшенном аиле, который хозяева поленились разобрать. Третья душевная тоска молодого Техтиека - кыс с черными, как ночь, глазами и черной змеей косы до самой земли, усыпанной серебряными монетами и кроваво-красными камнями, у которой гибкий стан, атласная кожа и жаркие руки!.. А досталась ему старая подслеповатая жена старшего брата с тремя малышами у подола... Прошло много лет, и сейчас Техтиек легко мог бы осуществить все эти желания, но они уже ушли босыми ногами по тропам детства и юности, и нет им пути назад, как нет обратной дороги у жизни! Если раньше он любое свое желание мог высказать, ссылаясь только на сон, то сейчас может сказать прямо: дай мне это, потому что оно мне нравится и нужно! И на всем Алтае не нашлось бы человека, который посмел ему отказать! - Звездный конь вокруг прикола обежал, хан Ойрот,- сказал Ыныбас глухо, чуть ли не шепотом, - светать скоро будет... Техтиек взглянул на небо. Кончается его время - время хозяина ночи. Света солнца Техтиек не любил и боялся его. Особенно, когда этот свет заставал его на опасной дороге... Через час-другой надо будет искать место для дневки. Сейчас, когда Техтиека за неудачный налет на золотой прииск в Байголе особенно усиленно ищут, болтаться днем в горах - смертельно опасно. Тем более, в этом месте, где горные стражники хорошо освоились и не плутают на тропах! А все испортили парни Козуйта, напоровшиеся на стражников и затеявшие с ними бестолковую перестрелку. Самое скверное, что одного из них стражникам удалось поймать и передать полиции, где кезер признался, что люди, напавшие на прииск, посланы известным в горах бандитом Техтиеком. Совсем не исключено, что он и подсказал удобное место для засады! Знать бы - где... Сейчас Техтиек бродил по Теректинским горам, под самым носом у полицейских, и вряд ли кому пришло бы в голову искать его именно здесь! Но осторожность - всегда выгодна и сотни раз выручала Техтиека из неминуемой беды... Да и ярлыкчи Ыныбас, хорошо знающий русские порядки, настаивал все время именно на осторожности, хотя у него могли быть и свои причины на это. Главное, что он прав. Конечно, сам Техтиек мог бы и не ехать в этот опасный ночной рейд - золото из тайников Оинчы и самую Чейне доставил бы и ярлыкчи, да и к Анчи можно было послать другого человека - мало ли их под рукой, ждущих только знака или слова! Но он сам настоял на этой поездке перед бурханами: - Я заставлю их шевелиться всех! А то попрятались по горам и долинам, нос высунуть боятся! Хватит с меня неудачи Козуйта... Пунцаг кивнул головой, соглашаясь с доводами хана Ойрота, а Чочуш решительно воспротивился: - Всегда лучше переждать беду, чем идти ей навстречу! Нет нужды хану Ойроту везде и всюду быть самому! Да и зачем? Но и эти слова отвел Техтиек: - Здесь, на слиянии Чуй и Катуни, мне сейчас оставаться опаснее, чем там, в Теректинских горах! Там полицейские не будут меня искать... Кто я для них? Грабитель и вор! Я могу быть только на дорогах, по которым идут караваны купцов-чуйцев... Подумав, Чочуш согласился с Техтиеком. Он тоже неплохо знал русских полицейских! У них вся надежда на кулак в перчатке: сжатым - морды бить, распрямленным - честь отдавать... - Пусть едет! Техтиек родился там, где пять речек Громотух вытекали из горного гребня, носившего название "Пять братьев". До десяти лет Техтиек переплыл все пять Громотух и побывал на заколдованном гранитном гребне, но не нашел там пяти потоков воды и понял, что не всему надо верить, что считается очевидным. Услышав про гору Уженю, что внутри ее стоит чугунная юрта Эрлика, он съездил к ней, но никаких железных дверей не нашел и хозяина горы не встретил - ни в образе зверя, ни в виде духа или человека. Уженю была просто гора, как все, - такая же серая, голая и неуютная, на ее камнях грелись ящерицы, а между камнями рос зеленый мох и разводистый сине-розовый чебрец... И второй вывод сделал для себя Техтиек: легенды, как и цветы, существуют только для того, чтобы развлекать ими людей. Легендами - взрослых, цветами - детей!.. Занималась заря за спинами всадников, отсвечивая на вершинах гор червонным золотом. Техтиек обернулся к спутникам, дал знак поторопиться: версты через три будет заброшенная старательская избушка, где можно пересидеть долгий августовский день, выспаться, поесть и все приготовить к очередному ночному переходу. Над избушкой вился дымок. Приложив ладонь козырьком к глазам, Техтиек долго разглядывал стоянку старателей-золотодобытчиков, но ни коней, ни других примет, что в избушке расположился отряд полиции или горной стражи, не обнаружил. И все-таки идти вниз было опасно. Ыныбас осторожно дотронулся до плеча Техтиека и показал пальцем влево от домика. Там кривлялся в танце босой оборванный человек, размахивая содранной с головы шапкой. Техтиек усмехнулся: такие пляски он уже видел не раз. - Золото нашел. Фарт, - сказал он по-русски. - Что же нам делать теперь? - Ыныбас не скрывал тревоги. - Сам-то он уже отсюда не уйдет! - А я его и не отпущу! - криво усмехнулся Техтиек и ловко сбросил винтовочный ремень с плеча. Ыныбас даже не успел сообразить, что собирается делать Техтиек, как грохнул винтовочный выстрел, утонув в горах, как в тюке с шерстью. Пляшущий человек замер на мгновение и тотчас рухнул на каменистый берег реки, раскинув руки. - Зачем ты его убил, хан Ойрот? - спросил Ыныбас недоуменно. Техтиек спокойно передернул затвор, выбрасывая дымящуюся гильзу и досылая второй патрон: - Счастливчика всегда убивают, ярлыкчи. Или убивает он. Ыныбас молча опустил голову. Он сам был среди золотоискателей и знал их нравы. Пожалуй, Техтиек прав. Этот счастливчик им всем бы горло перегрыз, чтобы отстоять свой фарт! Осмотрев домик и загасив никому не нужную печь-каменку, растопленную старателем для того только, чтобы вскипятить воду и простирнуть свои пожитки, Техтиек и Ыныбас подъехали к трупу. Счастливчик выплясывал зря: на золотую жилу он не наткнулся, а в руке сжимал небольшой самородок, принесенный Ануем с далеких отсюда гор - самородок был хорошо обкатан и давным-давно потерял свою первоначальную форму. Но золото всегда ослепляет человека, и этот бедолага не покинул бы счастливого места до тех пор, пока не перерыл весь песок на берегу и не уморил себя голодом. - Похоронить надо, - обронил Техтиек. - Я не люблю оставлять следы... - Он сделал знак своим кезерам и искренне вздохнул: - Жаль дурака! Ыныбас кивнул, не отрывая взгляда от лица покойного. Ему казалось, что где-то он уже видел этот шрам на левой щеке и эти серые глаза, но так и не мог вспомнить. Чейне ойкнула, увидев Ыныбаса, и всем телом прижалась к нему, не обращая внимания на Техтиека и его воинов. - Ты приехал! - ворковала она. - Я знала, что ты приедешь ко мне! Я видела сон! Я просила Ульгеня, чтобы он прислал тебя, и добрый бог меня не обманул! Ты за мной приехал, да? Ты теперь отвезешь меня в свой большой и новый аил, да? Ыныбас осторожно высвободился из ее объятий и повернулся к Техтиеку, сказал смущенно: - Это и есть Чейне, которая нужна бурханам. Тот кивнул и, спешившись, сам подвел коня к аилу, но привязывать его не стал, давая понять хозяйке, что гостить он здесь не собирается и со всеми сборами придется поторопиться. - Собери самые необходимые вещи в арчмак2, - сказал Ыныбас озабоченно, - мы должны уехать до рассвета. - Ты не хочешь поговорить с моим отцом? - удивилась Чейне и сделала шаг назад. - Мне не о чем говорить с твоим отцом! - Как? Разве ты не берешь меня в жены? - Когда я буду брать тебя замуж, я буду говорить с твоим мужем! Собирайся, меня ждут люди. Неожиданно Чейне заупрямилась - Муж меня вернул моему отцу, и я теперь живу в его а иле! К ним подошел Техтиек, кашлянул в кулак: - Вот что, ярлыкчи. Уговаривать эту козу тебе придется долго, а мы не можем ждать. Возьми Идам, а мы едем к Анчи! Когда вернемся, вы оба должны быть готовы в дорогу! С ней или без нее - все равно... Ты меня понял? Красивую молодую женщину, нужную бурханам, мы найдем в любом аиле.. - Он вложил в ладонь Ыныбаса колючий брусок и сел в седло. - Помни: с ней или без нее! - Куда же вы, гости? - всполошилась Чейне. - У нас с отцом есть арака и мясо! - В другой раз! - буркнул Техтиек и взмахнул плетью. Ыныбас влепил Чейне пощечину и взял повод: - С тобой не в куклы играют! Чейне упала лицом в ладони: - Прости меня, я совсем потеряла голову от счастья... - Я подожду, когда ты ее найдешь! - зло бросил Ыныбас. Он не терпел упрямства и капризов. Особенно - женских. Уступи Чейне сейчас - завтра она заставит его сесть в седло ынырчак*! * Деревянное седло особой формы для перевозки незначительных грузов, в том числе и забитых на обед овец Сидеть в нем считалось унизительным - Догони их! Верни! - Я ухожу с ними. Ыныбас занес уже ногу в стремя, когда Чейне подскочила к нему, повисла, из ее глаз полились слезы. Еще мгновение - и она завоет в голос. Ыныбас резко повернулся, схватил ее за узкие плечи, сильно встряхнул. - Мне не нужна похотливая и глупая жена! Иди к отцу, и пусть он ищет тебе такого мужа, который нужен одной тебе! - Ты мне нужен! Ты! Услышав крики и разговоры, из аила, не выдержав, вышел Кедуб. Вынул трубку изо рта, кашлянул: - К нам гости, Чейне? Почему ты не ведешь их к очагу? Ыныбасу ничего не оставалось, как бросить повод Чейне и пойти на голос старика. - Здравствуй, Кедуб. Это я, Ыныбас. - Здравствуй, - насмешливо отозвался тот. - Разве столько шуму наделали только вы двое? А мне показалось, что к нам приехало много горластых гостей! - Они только проводили меня до твоего аила, Кедуб. - Тогда входи. В аиле стало наряднее - появились новые ковры, блестела лунными шарами на спинке высокая железная кровать, попыхивали бронзовыми и серебряными заклепками сундуки, составленные горкой, венчал которую пузатый медный самовар. Старик выжидательно взглянул на гостя: что скажет этот орус? Не хуже, чем в русской избе, теперь у них с Чейне в аиле! Но, видимо, особой гордостью старика Кедуба было зеркало, подвешенное над кроватью, в которое он поминутно смотрелся, чмокая губами от восторга. Ыныбас сел выше огня, взял протянутую ему пиалу с чегенем, выжидающе поглядывая на вход. Когда же его откроет рука Чейне, чтобы он смог посмотреть в ее глупое и заплаканное лицо при свете хорошего огня в очаге? - Какие новости в горах? - спросил Кедуб, явно огорченный, что гость не вскинул восхищенно при виде его богатств руки и не покачал изумленно головой. - Много новостей! Хан Ойрот вернулся, сейчас народ собирает под свою руку. Белый Бурхан несет людям слово правды и меч возмездия его врагам... Кедуб охнул, едва не выронив трубку: - Зачем пугаешь старика? Зачем так зло говоришь? - Боишься, что хан Ойрот спросит с тебя за измену горам? - Я не ты! Я не изменял своим горам, не обрезал свою косичку! Ыныбас сдержанно рассмеялся: - Ты считаешь, что, сохранив косичку на затылке, ты остался верным и преданным сыном Алтая? Почему тогда дочь продал за деньги старику? Кедуб смутился, забегал глазами, не зная, чем и как возразить гостю. В эту трудную для старика минуту вошла Чейне, смущенно улыбаясь и виновато поглядывая на Ыныбаса. Она была в новом сиреневом чегедеке, перехваченном гарусным поясом, в пушистой беличьей шапочке с шелковой кисточкой, в ладных китайских сапожках, расшитых бисером. Судя по новому убранству аила и по роскошному наряду Чейне, добрая половина золотых и серебряных монет, оставленных жене Оинчы, мигом перекочевала в карманы чуйцев! Кедуб ездил за покупками, сама Чейне?.. Теперь понятно, почему это она почувствовала вдруг какую-то ценность и значимость собственной персоны! Богатство дает людям чувство самоутверждения, оно же рождает гордыню... Она уже имела все, о чем только может мечтать молодая женщина, теперь захотела получить готовеньким любящего и любимого мужчину! - Завтра Чейне уедет со мной, Кедуб. - Оинчы разрешил тебе забрать ее у меня? - Мне не нужно его согласие. Твоего, Кедуб, тоже. - Но Оинчы - ее муж! В голосе старика чувствовался страх. Ведь по закону гор и людей, живущих в этих горах, жена, переходящая от старшего брата к младшему, переходит вместе со всем его имуществом и детьми! Детей у Чейне нет, но у нее есть имущество и деньги, к которым старик уже привык и в глубине души считал своими... Вместо ответа Кедубу Ыныбас взял Чейне за косы и, посадив рядом, грозно свел брови: - Корми, жена! Я не чегенем сюда наливаться приехал! И снова Кедуб едва не выронил трубку изо рта: - Э-э, парень... Или Оинчы уже умер? - Ты много говоришь лишнего, Кедуб! Почему бы тебе и не дать мне свою трубку покурить? Кедуб развел руки: - Ты не гость, а родственник... Кури свою трубку3! Чейне рассмеялась и сдернула крышку с котла, выбирая для Ыныбаса самый крупный и жирный кусок баранины, обходя очередностью отца. Кедуб цепко загреб большую желтую шубу и направился к выходу из аила: - Душно стало спать у очага... Грудь болит. Ыныбас скупо улыбнулся и подмигнул Чейне. Техтиек вел своих людей по Журавлиной дороге*, которая к утру должна остановить их у стойбища Анчи. Серебряная пыль неба, щедро рассыпанная над их головами уходящим летом, и на четвертую ночь пути не стала скупее. Сотрет ее только осень, что уже дышала с ледяных вершин недалекой отсюда Черги. Такой же вот серебристой пылью рассыпалась и душа Техтиека, когда он увидел смущение всегда серьезного Ыныбаса и искренность женщины, встретившей своего любимого, пахнула неожиданным жаром в его остывшее сердце. И эта минутная слабость сурового и не знающего жалости человека подарила им несколько дней и ночей счастья... Да и какой убыток от этого, нельзя же все время держать себя и других в кулаке! * Журавлиной дорогой южные алтайцы называли Млечный Путь. Он и сам не знал еще, как поступит с Анчи, пренебрегшим его наставлениями, что граничило с нарушением приказа. Пастухом был Анчи, им и остался: воинов не учит, а пасет, откармливая у чужих котлов! Вряд ли это могло ойти парням на пользу - обленились и отупели, загороженные чужой спиной от всех забот, бед и невзгод... Все хорошо в меру! Людей легко распустить, а собрать их в кулак, выжав лишний жир и пот, трудно - и время для этого нужно, и силы... Да и хватит Техтиеку Козуйта с его щенками! Повторись такая история с прииском у кезеров Анчи - сама собой полезет голова Техтиека в петлю! Ведь если его сейчас схватят, то уже не стальные браслеты наденут на ноги и руки, а пеньковую веревку на шею... За ним столько числится даже по полицейским бумагам, что и суда не будет, а только приказ генерал-губернатора о казни преступника, не требующий высочайшего утверждения! Начался пологий спуск в долину. Где-то там, в середине ее, на берегу небольшого озерка с ручьем, полном рыбы, стоял аил Анчи. Место хозяин выбрал удачное: со всех сторон горы, а он - между ними, как в пригоршне. Хоть на брюхе ползи, а незаметно не подберешься... Но то, что хорошо для самого Анчи, то было плохо сейчас для Техтиека и его людей. При свете луны вся поляна казалась перламутровой и безлюдной, лишними и ненужными были на ней черный треугольник аила и трепещущая малиновая искорка костра возле него. Техтиек подозвал одного из парней: - Проверь, Борлай! Парень осторожно сдвинул коня, и тот, неслышно перебирая по земле копытами, не пошел рысью, а поплыл лодкой по перламутру поляны, все более и более уменьшаясь, но не теряясь в лунном полумраке. Когда Техтиека ловили всерьез, а это время от времени случалось, то сеть раскидывали гуще, чем обычно, в такой и маленькая рыбка была добычей. Но маленькую рыбку - парня Козуйта - они уже поймали, и она могла разжечь их аппетит! Не доезжая до аила, Борлай развернул коня и скоро был возле Техтиека. - Ну? - Никого нет. Сестра Анчи у огня одна сидит. - Поехали! Глава десятая ЧЕТ ЧАЛПАН Много видел перевалов Яшканчи, но через такой высокий и красивый кочевал впервые... Когда-то, очень давно, Яшканчи был в этих местах, но шел снизу, а не сверху, как сейчас. И все-таки узнавал: хребет Ламах, по другую сторону от него - гряда Ян-Озека. Там тоже, кажется, есть перевал, через который тогда отец уводил отару... Долина Теренг лежит как бы в котле. Она усыпана могильниками, осыпями и сбросами камней, изрисована проплешинами солончаков и большими кусками зеленого ковра травы... Две-три отары во всей долине потерялись, как горсть ячменя, брошенная на прибрежный песок... Нет Оинчы не обманул его! С уступа на уступ спускал вниз свой небольшой караван Яшканчи. Каждый уступ - каменное плато, на котором можно разбить не только аил, но и оборудовать жертвенник для коня, чтобы задобрить Эрлика. С этих уступов летели вниз ручьи, разбиваясь на мелкие брызги, и потому казалось, что в долине всегда идет дождь при ярком солнце... Хорошее место! Повеселели овцы, предчувствуя сытую и вольготную жизнь на новом яйлю; принюхивались к запахам быки и коровы, широко раздувая мокрые ноздри; присматривались и стригли ушами кони. Повеселел даже Кайонок, хотя и оказался этот последний кочюш необычно тяжелым. Пожалуй, если все сложится благополучно в новой долине, то можно и перезимовать... Спустившись с последнего уступа вниз, Яшканчи откочевал на два ружейных выстрела от перевала и остановился неподалеку от дикого нагромождения камней, между которыми бился, клокотал, исходя пеной и брызгами, чистый прозрачный ручей, в нем купалось солнце, поднимая над камнями цветистую радугу. - Хорошее место, Адымаш? - спросил он у жены. - Не верю я в хорошие места больше, - вздохнула та. - За лето третий раз с тобой кочуем, а где на зимовку станем - и сами не знаем еще... Яшканчи был согласен с женой, но решать ему, а не ей! - Здесь и станем. Чего еще искать? Яшканчи закреплял последнюю решетку, когда из-за поворота тропы, ведущей в глубь долины, показался верховой в голубой монгольской куртке, казахском малахае с тремя отворотами и тупоносых тувинских сапогах. Поздоровавшись кивком головы, верховой остановился, спешился, подошел к новоселу с протянутыми руками и пожеланиями счастья на новом месте. Потом назвал свое имя: - Чегат. Из рода майманов. - Мы - родственники! Яшканчи крепко стиснул широкую огрубевшую от мозолей и грязи сначала одну, а потом и другую руку соседа, заглянул в глаза: - В Кырлыке живешь? - Жил в Онгудае. Второй год здесь живу, в Терен-Кообы. - Как трава? Чегат развел руками широко, как и улыбнулся: - Дождь есть - трава есть, дождя нет - выгорает. - Как везде, - нахмурился Яшканчи. - Вечнозеленых яйлю нигде нет. Разве что там, на небе! - Там тоже нет! - рассмеялся Чегат. - Вечнозеленых пастбищ нигде нет, ты прав... А по небу только овцы Ульгеня ходят - тучи. Вдвоем с Чегатом они быстро закрыли юрту, расставили утварь по своим местам, набили трубки, задымили. Дело пастушье - трудное, и два пастуха всегда найдут о чем поговорить, подумать и посоветоваться. Особенно, если и аилы их рядом, и по одним травам стада ходят, и одни беды идут по пятам... Трудным лето оказалось и для Чегата: половину молодняка потерял, мать-старуху отправил на вечный отдых, последние деньги спустил на поминки. Два года пытается поправить дела, и два года ничего не получается. Может, к этой осени как-то сведет концы с концами? Поздно ушел первый гость, от всех угощений отказавшись и слушая только новости. Хозяин проводил его до границ пастбища, на обратном пути осмотрел его, траву пощупал, остался доволен. Если зимой в долине не будет глубокого снега, можно до кандычного месяца* пасти скот, не запасаясь травой впрок, как это делают теперь не только русские, но и некоторые алтайцы. Не понимал их Яшканчи! Живая трава - жир, молоко, мясо, живые, вкусные, а что может дать мертвая трава? Только скот уберечь от голода? * Кандычный месяц, или месяц первых цветов - май. Вернулся к очагу довольным: - Много травы, жена. Густая! Жить можно... Медленно и лениво полз вверх дым, закручиваясь у выхода в белую спираль, в которой весело плясали звезды. Примета снова была доброй, только перестал Яшканчи верить в приметы! Вот траву видел сам, щупал ее, на вкус пробовал - знает, а дым и звезды - сказка! Если верить ей, то звезды - это богатыри, откочевавшие на небо и подающие оттуда свои советы тем богатырям, что спят на земле, превратившись в горы. И этот их разговор может подслушать человек и повернуть себе на пользу... Одна беда - язык их неслышим, и не всякий смертный его поймет, если даже и услышит! Хитрая сказка. - Завтра в Кырлык съезжу, - решил Яшканчи, - поговорю со стариками, совета попрошу. Да и Чета Чалпана надо разыскать, передать ему привет от Оинчы... Адымаш не отозвалась - она уже крепко спала. Кырлык - это горстка разбросанных как попало чадыров и аилов, два-три деревянных домика с плоскими крышами, над которыми торчали длинные и кривые трубы, слепленные из глины и мелких камней, разбитых казанов и дырявых ведер. Позади некоторых жилищ тянулись полоски ячменя и табака. Но в Кырлыке жил свой кам, что уже само по себе давало этому стойбищу вес не только у алтайцев, но и у русских, которые называли его деревней. Новый человек здесь-событие. Лишь стоило Яшканчи появиться у первого аила, как к нему устремилась ватага ребятни и свора собак, следом за которыми вышагивали строгие старики с узловатыми палками в руках. Яшканчи спешился, повел коня в поводу, заранее вытянув руку, которую торжественно и с готовыми приветами на сухих губах сразу двумя руками начали пожимать те, кому по старшинству положено приветствовать гостя. - Какие новости в горах? - Как орусы свою дорогу строят и зачем она Алтаю? - Почему бы ту дорогу через Кырлык на Карагай не пустить? - А правда ли, что на той дороге можно денег на целую отару заработать и сразу стать богатым? Удовлетворив первый пласт любопытства, Яшканчи начал отвечать на второй его пласт - более тяжелый. - Не жену ли ищет себе гость? - Не купит ли гость скот на мясо? - Кого из знакомых в Кырлык искать приехал? И тут Яшканчи, отмахнувшись от других вопросов, ответил на самый последний: - Я ищу Чета Чалпана*. К нему приехал. Тотчас все притихли: имя пастуха пользовалось уважением. Но зато истошнее заголосила ребятня и свирепее залаял и одуревшие от шума и суетни собаки. - На яйлю он! Утром уехал! И вдруг все расступились: к Яшканчи шел кам. Остановился, бесцеремонно осмотрел гостя, точно он был не человек, и диковинный зверь, спросил хрипло: - Меня ищешь? - Нет, кам мне не нужен. Ядовитая ухмылка дрогнула на тонких потрескавшихся губах грозы и пророка затерянного в горах стойбища: - Я - кам Яжнай! Меня все горы и долины знают! - Я не знаю. Из всех камов знал только Оинчы. И тотчас будто маска слетела с лица Яжная: улыбка стала заискивающей, глаза забегали, на щеках заиграл легкий румянец, обе руки поспешно поплыли навстречу гостю: - Как же, как же! Оинчы - знаменитый кам! Это у него на камлании ржут целые табуны лошадей, летают птицы над головами, роняя перья в огонь, скалы разваливаются от одного его взгляда, люди деревенеют и не чувствуют боли, если даже у них горят сапоги... Как же! Кам Оинчы - великий кам!.. Он будет у тебя в гостях? - Он уже был у меня в гостях! И сказал, чтобы я кочевал в Терен-Кообы к Чету Чалпану, которого выбрало само небо для великого дела! Переглянулись старики, двинулись, постукивая палками, к Яжнаю, тесня его от гостя, который сам отказался от кама. Теперь каждый из них спешил зазвать гостя в свой аил, к своему очагу: человек, которому великий кам доводится не только хорошим знакомым, но и дает таинственное поручение - особый человек! И новостей у него много, и послушать его рассказы - праздник... Подумав, Яшканчи все-таки выбрал кама Яжная: - Может, совет хороший дашь? - Слышали? - строго спросил кам Яжнай у собравшихся. - Друг самого кама Оинчы приехал ко мне за советом! В его глазах горела нескрываемая радость: как бы ни презирали вы меня, своего кама, здесь, в Кырлыке, чужие люди более почтительны ко мне! - Будь моим гостем! У Яжная не было ни араки, ни мяса. Только чашку перекисшего чегеня мог он предложить гостю. А когда тот отказался, начал жаловаться: - Плохой народ в Кырлыке! Эрлика забыли даже старики, которым завтра уходить за горькой солью и пить воду из реки Тойбодым*. Кермесов даже сопливые мальчишки не боятся! Духам не жертвуют, обо обходят стороной, будто это простые груды камней... Разврат и срам кругом! Женщины мужчин своего сеока по именам называют!.. Кермежеков и тех не угощают аракой и не окуривают дымом из трубки... Даже мне, своему каму, лишней горсти ячменя не дадут! * Подземная река горя и несчастий. На самом видном месте у Яжная висел бубен - лунный диск с рукоятью в форме головы с немигающими медными пуговицами вместо глаз. Если судить по толстому слою пыли и копоти на коже, Яжнай уже и сам не помнил, когда брал его в руки последний раз. Оттого и жалуется на людей, что те отвернулись от него? - Может, ты плохой кам? - равнодушно спросил Яшканчи, поняв, что никакого совета от Яжная он не получит. - Тебя боятся и потому не любят. Я знал одного такого кама... - Я - хороший кам! - обиделся хозяин аила. - Я не потакаю им, не поддакиваю, не заглядываю в рот и за это они меня не любят! Ты, вот, кама Оинчы знаешь... Любят его? - Любят и уважают. - А он сам уважает кого-нибудь? - прищурился Яжнай. - Чета Чалпана уважает, к нему и послал меня. - Сам Оинчы уважает? - ужаснулся Яжнай. - За что же его, подлого, Оинчы уважать?! Он же против всех камов и всякой власти! Собака, говорит, жиреет, когда скот болеет и дохнет, а кам всегда богато живет среди нищих аилов! С собакой меня сравнил! А разве я богато живу? Я беднее всех в Кырлыке! - Да, - согласился Яшканчи, - богатым тебя не назовешь... - А я что говорю! - обрадовался Яжнай. - Я - честный кам, настоящий! Потому и живу бедно, что ругаю и всех... Яшканчи вздохнул: - Может, не ругать надо людей, а помогать им? Чего люди от кама ждут? Ласкового слова и совета! А тот кам, который только ругает и грозит всеми карами, - плохой кам! Настоящий кам - друг и учитель, советчик и помощник, заступник перед Эрликом в трудном деле жизни! А ругать людей и без тебя есть кому... Яжнай насупился, капризно оттопырил губы, прикрыл глаза веками, только узкие щелки в упор уставились на Яшканчи - будто просвечивая или прожигая его: - Я - кам! Меня должны бояться люди и духи! Яшканчи уже надоел этот спор: - А знаешь, почему Оинчы - великий кам, а ты - нет? Глаза Яжная широко раскрылись, вспыхнув зеленым кошачьим огнем: - Скажи! - Кам Оинчы верит всем людям. - Врешь ты все! - сказал Яжнай зло и устало - И кама Оинчы ты в глаза не видел, и к Чалпану он тебя не посылал! Яшканчи хотел ответить шуткой, чтобы смягчить гнев Яжная, но не успел - дверь-эжик аила распахнулась, и вошел моложавый подвижный алтаец в теплом стеганом халате, перехваченном широким кожаным ремнем, в войлочной шляпе с вислыми краями и широких казахских сапогах с кошемным чулком. Минуя взглядом хозяина аила, шагнул к его гостю: - Здравствуй, Яшканчи! Мальчишки прискакали на яйлю и сказали, что ты привез мне какие-то новости от Оинчы. Яшканчи встал, крепко стиснул ладони Чета: - Я бы не узнал тебя, Чет... - Постарел, да? - он рассмеялся. - Парнями ведь с тобой встречались! Сколько гор истоптали после того? - И вдруг нахмурился: - А что ты делаешь тут, у Яжная? Разве ты не заметил, что у него раздвоенный змеиный язык? - Он только начал меня ругать. - Тогда ты у него не загостился! Пошли отсюда. - Он мой гость! - взвизгнул хозяин. - Сам пришел! Яшканчи и Чет сидели уже в седлах, когда из аила вывалился Яжнай, потрясая бубном, с которого сыпались зола и сажа: - Беду наживешь, Яшканчи! Позови меня! Я очищу место! - Ты криклив, как кедровка, - нахмурился Чет снова. - Плохая птица всегда похожа на плохого человека... Не нужен Яшканчи кам! Яжнай опустил бубен и стоял, глядя исподлобья, пока всадники не развернули коней. Потом поднял руку и погрозил грязным пальцем: - Я еще наведу на вас порчу, косоротые! По легенде, первый огонь людям принесла ласточка, похитив его в чугунной юрте Эрлика, где на волшебном горне он калил и тяжелым молотом отковывал небесные молнии. Устав от трудов, Эрлик задремал. Ласточка подкралась к горну, схватила уголек и выпорхнула в одну из шести распахнутых настежь дверей. Эрлик проснулся от шума ее крыльев, увидел, что его волшебный огонь горит в клюве птицы, схватил медный топор и запустил его в ласточку. Но она уже успела взвиться над вершиной горы, и топор Эрлика лишь слегка зацепил ей хвост, разрубив его пополам. Теперь все ласточки летают с разрубленными хвостами и живут вблизи человека, которого спасли от вечного мрака и холода. И если легенда права, то самый первый огонь ласточка принесла в аил Чета Чалпана: эти птицы не только все лето вились вокруг дымохода, но и, наверное, вили гнезда среди лиственничной коры, которой был покрыт аил. - Пять лет стоит мой аил здесь, и все пять лет ласточки не улетают! Хотя и у Чегата аил точно такой же, - Чет распахнул дверь. - Входи, Яшканчи! Дорогим гостем будешь! Эй, дочка, угощай нас. Молодая угловатая девушка захлопотала у очага. Яшканчи смотрел на ее ловкие руки, узнавая и не узнавая ту запуганную и зареванную девчушку в лохмотьях, что семь лет назад он увидел в аиле Курума, умершего от простуды - Неужели ты и есть Чугул2? - спросил он неуверенно. - Я, дядя Яшканчи, - потупилась девушка, - я вас тоже помню. Чет вынул трубку изо рта и вздохнул с искренней скорбью: - Время благосклонно к детям и совсем не щадит взрослых. Вот и моя Занатай слегла... - Что с ней? - От скота заболела. Возил ее к русскому доктору, помог. Порошки дал. К зиме, сказал, встанет. Чугул принесла чашки с аракой, протянула первую отцу, вторую - гостю. Арака была теплой и отдавала приятной горчинкой. - Мир и счастье твоему дому, Чет! - Радости и достатка тебе, Яшканчи! Чугул снова наполнила чашки, достала из казана два куска горячей, исходившей парком баранины, положила на деревянное блюдо, прибавила горку лепешек. Яшканчи не выдержал и, ласково потрепав девушку за тугую и румяную щеку, спросил лукаво: - А когда мы с твоим отцом будем рубить свадебные дрова? Чугул звонко рассмеялась: - Как только подрастет ваш Кайонок, дядя Яшканчи! - Эйт! - удивился Яшканчи. - Вы уже познакомились? - Да, мы вместе собирали хворост для очага. И с тетей Адымаш я познакомилась! Хорошая она у вас, ласковая... Яшканчи самодовольно усмехнулся: - А плохая жена мне не нужна! - И, покосившись на орын, спросил тихо: - А твоя мама разве не ласковая? - Что вы, дядя Яшканчи! Моя эне - самая лучшая мама! Чет щурился на огонь, как сытый кот, и в его темных глазах прыгали веселые и счастливые бесенята. Они о многом уже переговорили, но главного так и не затронули. А главным было то, что от имени бурханов поручили передать на словах Оинчы и Ыныбас. Но все не получалось этого главного разговора... Яшканчи ждал вопросов Чета, а их не было. Начинать же самому было плохо: от слов нежданных вечерних гостей остался какой-то зыбкий туман, сквозь который с трудом просматривалось, что лежало на земле, рядом, а что было выше тумана и ближе к небу, хорошо и отчетливо виделось, называлось красивыми словами, которые не повторить, настолько они забылись людьми... - Почему молчишь, Яшканчи? - спросил Чет. - Я думаю. - Как ты можешь думать, - рассмеялся Чет, - если твоя трубка давно погасла? При мертвой трубке и мысли не могут быть живыми! О чем думал-то? - Понимаешь, Чет... Когда Оинчы, а потом Ыныбас, его брат, сказали мне, что человек сильнее богов и если захочет, то и богатырей разбудит, как бы долго и крепко они ни спали своим каменным сном, я вспомнил одну сказку... И Яшканчи тихо и медленно, старательно подбирая слова, рассказал Чету о боге Бурхане с серебряными глазами, о его друге хане Ойроте, о нашествии врагов и крушении счастья людей, пока не закончил словами об отречении светлых богов и торжестве Эрлика с его черным зеркалом. Чет удивленно посмотрел на него: - Я тоже слышал эту сказку. Светлый бог Бурхан и хан Ойрот отреклись от людей за их грязные дела и еще более грязные мысли. Ну и что? При чем здесь спящие богатыри и люди, которые могут стать сильнее богов, если захотят? - Ты не знаешь конца этой сказки! - вскинул голову Яшканчи. - Я тоже его не знал... Оинчы рассказал его мне. Белый бог Бурхан проснулся, открыл свои серебряные глаза, смахнул горы, которые выросли вокруг его коня и седла... Они вернулись, Чет! К его удивлению, тот спокойно выбил погасшую трубку о каблук и охотно кивнул головой: - Да, в горах давно поговаривают об этом... - Теперь слушай, что мне сказал Оинчы. Он не бросил камлать, как об этом думают все. Он вынужден был отдать бубен Учуру, чтобы пойти навстречу богу Бурхану и хану Ойроту, которые пришли в горы и теперь хотят, чтобы люди забыли свои обиды, подали руки друг другу и разбудили спящих богатырей, которые помогут им обновить Алтай! - А что он просил передать мне? - Чет все еще возился со своей трубкой, ковыряя ее сухой былинкой, поднятой с земли. - Он просит тебя сказать об этом людям. Только теперь Чет поднял голову, и Яшканчи увидел в его глазах удивление: - Почему я? Об этом людям можешь сказать и ты! - У тебя есть непорочная дочь, которой небо может подать свой знак! Ыныбас сказал, что хан Ойрот в горах и многие люди его видели... Почему бы его не увидеть и Чугул? Чет вздохнул: - Что ему делать в Терен-Кообы? Есть сотни других долин! - Хан Ойрот - хозяин Алтая! - пожал Яшканчи плечами. - Какая ему разница, где и кому показаться? - Слухи в горах разные ходят. Да и люди появились чужие. - Чет медленно набил трубку табаком, воткнул ее в рот и тут же вынул: - Чегат тебе ничего не рассказывал? - Мы о многом говорили с ним... - Три дня назад к нему зашли двое, купили мяса и ушли. Чегат говорил, что никогда не видел таких охотников. Скорее, они были воины: одеты одинаково, косичек нет, в руках винтовки... - Воины?.. Что ж, если хан Ойрот собирает воинство Шамбалы, то почему в горах не появиться воинам? Ведь русские Алтай так просто никому не отдадут!.. - Где воины, - вздохнул Яшканчи, - там всегда война... - Война нас не касается! - отмахнулся Чет. - Алтайцев даже русский царь не берет на войну!..* Да и не умеют алтайцы воевать! * Впервые алтайцев, как и представителей других малых народов России, призывать в армию начали в 1916 году и только на тыловые работы, хотя вопрос об этом поднимался накануне русско-японской я первой мировой войн. - Умеют... Дед деда Адучи говорил, что были времена, когда Чеча с монголом Чадаком воевал, потом с китайцами зайсан Менко воевал... Много было войн в наших горах, Чет! Они долго еще сидели на камне, выкуривая каждый свою трубку и набивая свежим табаком, но так и не могли наговориться. Прощаясь, Чет сказал задумчиво: - Кто бы ни был этот хан Ойрот, которого привел наш древний бог Бурхан, но хорошо, что он пришел! Может, в головах кое у кого рассветать начнет... Хан Эрлик силен и грозен только для простых людей. Для богатырей он - ничтожество. Они всегда проникали к нему под землю, выламывали двери его чугунной юрты, выволакивали сильнейшего из князей тьмы вместе с его шулмусами-оборотнями на солнечный свет и ставили им всем на лбы свои раскаленные на огне клейма. Но никогда не решались убить - людям нужны силы, которых бы они боялись, страх перед которыми держал бы их в узде повиновения... У богатырей все не так, как у людей! Стало им темно- хватают молнию с неба и зажимают ее между скал; надо им куда-то срочно съездить - садятся верхом не на аргымака, а на птицу Каан-Кэрэдэ3; пришла нужда одному богатырю с другим поговорить - вырывает из хвоста коня длинный волос и по нему передает свои слова и мысли... Богатырям - хорошо! Они все могут и все умеют! А как жить простым людям? Чегат вздохнул и, сложив кнут, вынырнул из аила. Вовсю полосовал дождь, гром раскалывал горы, молнии разрывали небеса... То не было дождей все лето, а то зачастили вдруг, чуть ли не каждый день! Теперь до первого снега не дождешься сухих солнечных дней! Как все-таки слаб человек... Ни горы местами поменять, ни тучи разогнать, ни реки в нужные русла направить. Потому и придумали люди себе богатырей-заступников, что сами бессильны не только перед Эрликом, но даже и перед этим вот дождем... Сквозь густую сетку воды, льющуюся с неба, замаячила фигура всадника. Кто бы это в такую погоду? Кому приспела нужда? Чегат сложил ладони, подставил их ко рту, крикнул: - Левее бери! На солонце скользко, можешь коня уронить! Всадник послушно свернул в сторону, а когда подъехал ближе, Чегат узнал Чета. Гость был желанным, хотя и неожиданным. - Что-то случилось, Чет? - встревожился Чегат. - Ничего не случилось. Подумать приехал, поговорить. - Подумать? - переспросил Чегат недоуменно. - Проходи. Ветвистыми рогами переплетаются друг с другом узоры на сармыге - глазами ведешь по ним, а хочется провести пальцем! Так и сейчас Чегату захотелось провести пальцем по морщинистому лбу Чета, чтобы стереть непривычные борозды, разгладить их. Раньше Чалпан чаще улыбался, чем хмурился, а за последние две недели совсем переменился и стал чем-то похож на своего мрачного друга Яшканчи... Что за тайна связала их? Что Оинчы поручил Яшканчи передать Чету? Жена Чегата - Кюдейим - подала гостю араку, но Чет отказался и попросил горячего чая. Потом, сняв халат, протянул его хозяйке: - Повесь куда-нибудь, чтобы подсох немного-Синяя сатиновая рубаха, которую Чет не снимал с себя с весны, выцвела и побурела под мышками, засалилась до черноты у ворота. Значит, оттуда, сверху, и расползаться начнет... А рубаха - хорошая, новая, мог бы и поберечь! Но он ничего не бережет и не ценит, кроме собственной совести. - Ты доволен своей жизнью, Чегат? - спросил он глухо. - Сейчас доволен, - ответил Чегат с достоинством. - Овцы сытые, кони бойкие, коровы дают молоко, козы - пух... Чет поморщился: - Я не об этом у тебя спросил! - А что еще? Жена у меня хорошая, дети растут умные, аил новый и теплый, зимняя одежда есть, ружье с патронами тоже... - И лучше жить не хочешь? Чегат развел руками: - Эйт! Что с тобой? Кто же из алтайцев лучше жить не хочет! Лицо Чета замкнулось. Чегат не понял его главного вопроса и не скоро еще поймет. А может, и вообще никогда не поймет... - А что бы ты еще хотел иметь, Чегат? - Шелковую шубу. Как у зайсана Эрчима и других баев. Ответил не задумываясь. Значит, рано или поздно, но купит себе шелковую шубу! А там и бляху к этой шубе заслужит! - Кончился дождь? Хозяин поднялся, открыл и снова закрыл дверь-эжик: -Нет еще. - Все равно надо ехать! Подай мой халат, Кюдейим... От коня шел пар, будто он не стоял с подветренной стороны аила, а варился в большом казане. Значит, похолодало, и жди теперь раннего снега в горах... - Прости меня, Чегат, - подал руку Чет, - не то я спрашивал. - Спрашивал ты правильно, - отвел глаза Чегат. - Плохо я тебе отвечал. Чет улыбнулся: понял его вопрос Чегат, не знал только что ответить, не хотел перед женой дураком выглядеть... Что ж, пусть подумает! Жить надо, не только об одном брюхе думая... Да-да, не только о брюхе... ЧАСТЬ 3 СКВОЗЬ СТРАХ - К НАДЕЖДЕ Если хочешь отомстить обидчику, не поднимая руки на него, нарисуй его вниз головой. Так священная книга судеб изображает мертвых... Уйгурское сказание Глава первая КЕЗЕР-ТАШ1 Худой бородатый человек в длинной поношенной шинели, в проголодавшихся сапогах, подвязанных бечевой, в истерзанной шапке-монастырке и с увесистой дубиной в руке шел по суглинку напрямик, выдирая пласты бурой грязи. Сизый его нос взялся испариной, глаза сощурились до щелей, а рот расползся вширь, будто привязанный чем-то за оттопыренные синеватые морщинистые уши. По всему было видно, что человек отшагал уже немало, но шагать да шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть, а то в горах они падают рано и. прошивают землю морозом сразу на аршин. Но человек был спокоен - знал, что дойдет! Вот он подставил ладонь козырьком к глазам, чертыхнулся без всякой злости, с удивлением: - Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка? И сам же себе ответил, присмотревшись: - Каменюка. Плюнул, утерся, дальше пошел. Остановился у серого камня, подравнялся с ним ростом: идол оказался выше. Человек отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит на страже своих владений - в одной руке чашу держит, вторую на пояс положил. Меч у пояса пока недвижим. Лицо хоть и строгое, но доброе. Хороший ты гость - иди в Курайскую степь с миром, испив из чаши дружбы, а если худой - меч для брани припасен! - Ишь ты! - покачал человек головой. - Каменюка, а будто живым языком разговаривает с тобой! - И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку, вздыбив редкие седоватые волосы. - С миром я! С добрым словом иду! И снова человек зашагал солдатским строем, будто и не лежали за его плечами сотни чужих и недобрых верст. Но теперь каждая верста была его собственной: отпустили вольнонаемных со строительства дороги в сибирской глухомани для зимовки дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись по своим тропам - потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и Родион Коровин. Семьи у него не было, а избушонка, которую он срубил шесть лет назад, за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях и лютых весенних паводках. Можно было, конечно, и не топать такую даль несусветную - одинокому человеку у любого куста осесть можно, но в том-то и дело, что Родион не просто шел в свою деревню зимовать, а шел умирать - заработанного до весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не имел и никогда не содержал. Хорошо нажать, с пути не сбиться - к вечеру можно и дымок пустить из трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал. Его пройдет - поляна будет, за поляной - снова лес, за ним - опять поляна до самого озера. Где-то в тех местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого глазами Родион? Да только - навряд ли! Отошел в горах сенокос... Да и дожди, вон, вовсю захлестали раньше времени... Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные с камнем да лесом. А речушек всякого рода, болот - не счесть. Через большие - паромные переправы ставили, на малых - броды да мостки ладили. Долго ли простоят? И вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом и чашей. Такого сечь - не пикнет! Суровый и крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом забытых... Раздвинул последние кусты Родион - и, на тебе, поляна! Давно шел по этим местам, а из памяти ничего не выпало и не потерялось. И он зашагал веселее, твердо зная, что в лоб ему не дадут, если какие люди встретятся, а варева какого чашку перед носом, поди, выставят... И точно - потянуло дымком. Где-то люди костер жгут - после дождей лес сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать... - А ну, глянь! Эй, Кузеван! Оглох, что ли? Чучел какой-то к твоему балагану навострился! Сграбит! Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся: - Мимо идет. Что ему мой балаган! Макар обтер литовку пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как, мол, теперь Кузеван-темноверец крутиться будет, если прохожий человек и впрямь в его шалаш нырнет да на голбец его с иконкой наткнется? Обмирщит ведь ее, в грех смертный введет Кузевана! А тот уже и сам обеспокоился - за бороду себя сгреб всей пятерней, книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно: - Эй, хожалый! Можа, на покос свернешь? Родион остановился, ногу поменял и прямиком - к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь: - Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином? - Да откосились уже, - буркнул Кузеван, не поднимая глаз на гостя, остановившегося рядом с ним. - Неудобицы одне остались... А ты куда эт? - К домку моему путь, - осклабился ходок, - на дымок и свернул, водичкой вареной губы погреть. - ан уже и ссохлись? - охмурел Кузеван. Родион вздохнул. Ясней ясного - и сырой воды не даст, не то что вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо чествовал! - С каких мест дорогу-то топчешь? - Из дальних, Кузеван. Отсюда не видать! Услышав свое имя, пристыл Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз острее оказался - не по кустам елозил, а по самому гостю. А когда всмотрелся, то и руками всплеснул: - Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой! Отшатнулся Кузеван, с лица слинял: единоверца срамотил перед ликом господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как? - Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя. - Поторопились! - хохотнул Родион. Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но опередил его Макар, облапив со спины своими длинными ручищами, по гулкой спине кулаком долбанул: - Не сгиб, выходит, на царевой работе? - Сдюжил, вот... - Оно и видать, что озолотился! Как же ты, Кузеван, одноверца-то отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его языком с земли слизнуть, ровно ягоду: дармовой работник ведь притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим живорезом останешься? - С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана. - Вот и ладно! - кивнул Макар. - Поможешь толком - в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то? - А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась... Лучше уж тут, на людях! - Вот и ладно, - снова кивнул Макар, - становись в рядок! - Он протянул ему свою литовку. - Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе? - Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана. Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше: - Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана! Потому, видно, что у Кузевана они - христовой веры, а у калмыков - эрликовой! Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю - направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит - пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой... Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил: - Отлепись, Кузеван! Довольно уж... Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала. Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу. На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме - свой бог, у каждого в душе - свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и Отец Небесный! И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому - покладистее? И хотя, само собой, святой душе - ущерб, хозяйству от того веротерпения - прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех. Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие - где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится.. Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов - дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и - молись! Не крещен ежели - сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью... С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала - чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели... Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван: - Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду! - Работать и жить с ним веселее, - усмехнулся Родион, - ас тобой - тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар... За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком: - Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному - где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть? - Родион - человек вольный, - отмахнулся Макар,- как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог - и спасибо на том... Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку: - А коли я ему скотинку подешевше продам, а? - Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит. - Борони, господь! - перепугался Кузеван. - Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве! Посуровел Макар, брови напустил на глаза: - Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б... Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион - ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет. А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел... Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми... Воды там текут белые, потому - Беловодия! Горы там стоят синие - Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть... Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой- там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней - ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо! Чихнул Родион, в себя пришел - и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара: - Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь - вся ночь наша! Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено - и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах... Может, и балагурил дед Матвей от скуки! Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар - не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху! В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком... Богатей, что ему! - Значит, сызнова в путь-дорогу? - спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. - В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю? Родион только усмехнулся: про такое разве спрашивают? Хочешь - дари, не хочешь - не дразни попусту! Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя - сточилась вся. Новую не купит! Жаден. - Может, свою литовку дашь завершить косьбу? - Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал! - У меня и скотинки поболее... Да, жаден Кузеван... До безбожия жаден! - Уйдет этот бродяг? - спросил тот, не бросая работы. - Его воля. - А ты не пускай! - К ноге привязать, что ли? - рассердился Макар. - Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы - по нонешным ценам и на порты добрые не хватит... - Лих, бродяг! - покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. - Не всяк так-то может: встал - да пошел... - Тебе-то что за печаль? - удивился Макар. - Если б не хозяйство... - вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет. У Макара враз встали уши топориком: - С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет? - Тянет, Макар... - признался Кузеван. - Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть! Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то - что вшей в исподней рубахе! Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то - баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами. Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, - чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках... Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица - и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить... Жена, что божья пчела в доме - муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает! Встретили его соседи душевно - самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная... - Ну, чего порешил? - спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. - Идешь аль тут зимуешь? - Не пошел бы, да нужда гонит! - вздохнул Родион, примеряя обновку. - Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь - зима ляжет за спиной, а там - тепло, завсегда лето! - Эт - как? - удивился Макар. - Без снегу, что ли? - Само собой, ежли - лето! Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко - не жмут и слабины нету. - Ну, бог тебе помогай, Макар! - отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. - И тебе, хозяйка, тож. - К Кузевану пойдешь? - насупился Макар. - Мало ль? Мои пути не запечатанные! - К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую! - Меня не ограбит! - глухо уронил гордые слова Родион. - Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня - сама красненькая! Потому - трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!.. - Хочешь, напрямик все скажу? - насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку: - Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком... - Возьмешь нас в свой путь с Акулиной? - Эх, Макар... Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет? - Зачем дразнишь его? - спросила Акулина и осуждающе покачала головой. - Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят - пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось? Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать... Люди - не камни, мохом обрастать не любят! - На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном*? * Монета с глухим звоном - фальшивая. - Кто тебя держит? - вздохнула Акулина. - Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине! - Не могу я на него ярма надевать! - вспылил Макар. - Не из тех он, не из безгласных! Язык - бритва, ничего не боится... Сам не пойму - не то из святых он, не то из придурков... Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло. Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть... Вот Родиону - есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там - издавна... От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой... А может, и не один! Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью: а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали - не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке с