яркими языками огня. В первое мгновение Кураган ничего не понял, потом вскочил, рванулся к костру, но Сабалдай молча оттащил его и усадил рядом с собой. - Так надо, Кураган! - сказал Яшканчи твердо. - Тебя ищут на всех дорогах по этому топшуру! Теперь топшура нет, и тебя не найдут. Кураган снова вскочил: - Я сделаю другой топшур, еще больше и громче этого! На ярмарке Яшканчи был больше ротозеем, чем покупателем или торговцем. Продавать ему было почти нечего, а покупать не на что. Да и Сабалдай не нажился на своем скоте, шерсти и шкурах. Цены были низкими, но продавать пришлось - не гнать же назад по зиме истощавших овец и быков такую даль! К вечеру первого дня неожиданно повезло Яшканчи: он обменял своих овец на китайские шелковые ткани, а те продал за новые русские монеты, выпущенные после реформы*. Их охотно брали все купцы на ярмарке и ценили очень дорого, не обращая никакого внимания на разноцветные бумажные деньги. Даже Сабалдай и тот позавидовал удаче друга: * Имеется в виду реформа 1897 года, проведенная С. Ю. Витте - В купцы-чуйцы тебе надо идти, Яшканчи! Какой ты пастух? Решили сделать покупки для дома, но это оказалось еще труднее, чем выгодно продать что-либо! Все нужно для семей, а денег и на половину не хватало. Сабалдай измаялся, загибая пальцы один за другим сначала на правой, потом и на левой руке: - Ситец надо? Надо. Сапоги новые надо сыновьям и снохе? Надо. Жене новый чегедек надо? Надо. Пересчет этих "надо" остановил Яшканчи: - Лучше ружье купи. Зимой от волков будет чем отбиться. И не только от волков... Только начавшись, ярмарка шла к закату1. Уходили крупные стада и табуны, стремительно падали цены на оставшийся скот. Однажды Сабалдай и Яшканчи были свидетелями, как дородный и глупый мужик из кержаков орал на обступивших его разношерстных покупателей, уводивших стада за Курай: - Разве у вас кони энто? У вас бараны! Вота - кони! И показывал рукой на своих рысаков, которые ростом и статью ничем не отличались от обычных монголок. Покупатели посмеивались и не спешили протянуть деньги. Неожиданно в этот гомон вмешался другой кержак: - Ты поздно пригреб сюды, Кузеван! Все уже распродано и раскуплено! - Не встревай, Макар! Ты свое сгреб, теперич - моя очередь! Их мирная перебранка переросла в ссору и едва не закончилась потасовкой на потеху всей ярмарки, если бы не вмешалась крепкая русская баба, набросившаяся на Кузевана с кнутом. Курагана они нашли возле мастера и продавца музыкальных инструментов. На кайчи было жалко смотреть - перед ним лежали шооры, комузы, домбры, свистульки всех видов, но топшуров не было. Хотя покупной инструмент, сделанный хоть и мастерскими, но чужими руками, это совсем не то, что сделал бы сам кайчи. Был бы голос-помощник, а петь его кайчи всегда научит! На вопрос Яшканчи, заданный шепотом, мастер развел руками: - Был топшур! Хороший топшур был, старый... Купили. На Курагана Яшканчи смотрел виновато, но чем мог - утешал, бормоча растерянно и неопределенно: - Ты - хороший кайчи, Кураган. Ты можешь петь свои песни и без топшура. Русские кайчи все свои песни рисуют на бумаге... - На бумаге? - улыбнулся Кураган сквозь слезы и помотал головой: - песню нельзя нарисовать! Песня, как птица, должна лететь... Шла пурга. Это Яшканчи определил по замершим вдруг деревьям, их внезапно опустившимся сучьям. Медленно ползущий по земле страх начал закрадываться в душу. Пурга - это всегда плохо. Сильный ветер, мороз и снег, летящий не клочьями, а охапками в два мужских кулака, легко сбивает с ног не только путника, но и всадника. - Что делать? - спросил Яшканчи у облепленного снегом Сабалдая, подъехавшего к нему. - Замерзнем! Где Кураган? - Тут был... Пещеру надо искать, Яшканчи. Дыру в горе. - Ничего не видно, где ее искать? Яшканчи спешился, повел коня в поводу, проверяя расщелины одну за другой. И хотя их было много, ни одна из них не могла надежно укрыть не только трех коней, но и одного человека... Может, за выступом какой скалы укрыться и разжечь костер? Бесполезно: сильный ветер раскидает головни и устроит зимний лесной пожар, если вообще даст заняться первому пламени на бересте! Теперь и Сабалдай отстал. Курагана искать поехал? Настоящая пурга всегда начинается внезапно: упадет тяжелым ветровым пластом вниз, придавленная морозом, ослепив и оглушив белыми вихрями и свистом, закладывающим уши. И сейчас так - сразу померкло все, ветер стих неожиданно, как и поднялся, началась спокойная, убаюкивающая, страшная в своей монотонности круговерть: будто кто-то метет и метет большим помелом, выметая мусор из большого аила. Яшканчи стало жарко, и он понял, что замерзает. Окостеневшее лицо и негнущиеся даже в локтях и коленях руки и ноги сделали его беспомощным, почти неживым, хотя сердце стучало, а глаза застилали слезы, сразу же намерзающие на ресницах и щеках... "Нет-нет! - содрогнулся он. - Только не здесь... Только не сейчас... Ведь Кайонок еще такой маленький... О, Кудай! Помоги мне!" И тотчас произошло чудо - скалы разошлись, образовав широкую щель, в глубине которой оранжевым лохматым пятном метался в вихрях снега жаркий и спасительный костер, вокруг которого топтались люди. Яшканчи на негнущихся ногах направился на огонь, упал, споткнувшись о камень. Сильные руки подхватили его, поставили, подтащили к огню... - Ну, счастлив твой бог, Яшканчи! - покрутил головой Доможак, разгибая его ледяные пальцы, чтобы втиснуть в них стеклянный граненый стакан с белой жидкостью на самом дне. - Хорошо хранят тебя, пастух, духи гор! Подъехали Сабалдай с Кураганом, превратившиеся за эти полторы или две версты в сосульки: у старика отвис и побурел нос, а борода стала похожей на ком снега; парень непрерывно хватался за лицо, уши, нос, дрыгал ногами, будто хотел с них сбросить что-то тяжелое и липкое... - Обморозились? У меня есть жир, - сказал Хертек,- мы им часто пользуемся в наших горах... | - Жир не поможет, - буркнул Доможак, - помогут только огонь и кабак-арака!.. За обломками скал царствовала непогода, а здесь было тепло и тихо. Уютно посапывал чайник, готовый закипеть. Дымили трубки в зубах. После выпитой кабак-араки у всех на душе было спокойно и печально. - Спел бы ты нам, кайчи! - попросил Доможак. - Душа плачет по семье... - Топшура нет, - хрипло обронил Сабалдай, - сгорел топшур. А новый мы купить не успели, кто-то нас опередил... Доможак усмехнулся и протянул сверток: - На, кайчи, возьми. Дарю тебе его на память. Кураган схватил подарок, из глаз его брызнули слезы, которые он поспешно смахнул рукавом шубы. - Спасибо, дядя Домоке! - прошептал он. - Лучшая благодарность - песня! Пой, кайчи! Кураган положил ладонь на струны, сгорбился, как старик, упал головой на грудь. Сидел долго, не двигаясь. Потом выпрямился, зорко глянул куда-то вдаль... Я пощупал смерть своими руками. Она - холодна, постыла и не имеет лица. Но я не боюсь ее, глупую, Не она дает мне жизнь, хотя и отнимает ее... Люди слушали и не верили, что у топшура всего две струны: они рычали, плакали, заливались смехом, стонали и кричали от боли и ужаса, тоски и надежды... Мои черные, серые, красные горы Видели все, что могут увидеть глаза. Но они никогда не обливались слезами И не видели слез на наших глазах... Это была самая короткая песня Курагана, и Яшканчи даже не удивился, когда она кончилась: Я умру, может быть, и исчезну навеки, Но огонь моей жизни вспыхнет в душах других: По яйлю идут и текут мои овцы - По Алтаю течет и бурлит моя кровь! - Ты молодец, Кураган! - сказал Хертек глухо. - Но ты не знаешь настоящих песен. Тех песен, что заставляют браться за меч, чтобы сокрушить подлецов и паразитов! Кураган растерялся, потом взглянул на друга отца, смутился: - Я пел такие песни, но дядя Яшканчи сказал, что за них меня могут посадить в тюрьму, и сжег мой топшур! Хертек пристально и осуждающе посмотрел на Яшканчи: - Зачем мешать кайчи? Пусть поет! - Но такие песни сейчас петь опасно! Повсюду шныряют русские стражники и люди в виде Бабинаса и Хомушки! - Такие песни всегда было петь опасно! - резко сказал Хертек и коротко взглянул на жену, которая ждала его в Кош-Агаче и теперь присоединилась к мужу и его друзьям. - И стражники всегда ловили тех, кто пел такие песни! Значит, эти песни страшны для них? Они их пугают? Яшканчи хмыкнул. У него не было слов, чтобы ответить Хертеку. Но у него был жизненный опыт, и он заставлял думать, что лучше Курагану не петь опасных песен! Пурга улеглась, но мороз продолжал терзать почти голую землю. Если он продержится до вечера, то зимой пастухам можно не выгонять свой скот на тебеневку в эту долину - трава вымерзнет и даже будущей весной вряд ли поднимется снова. Слишком высоко поднята эта земля к небу, а небо всегда дышит холодом... У переправы через Катунь долго ждали паромщиков. Людей на берегу было мало, и они не хотели гонять лишний раз свою посудину по канату, не забив ее до отказа. На обоих берегах пылали костры. На них разобрали и ту русскую избу, где друзья провели первую ночь после встречи. "Вот и еще один след человека навсегда стерт с лица земли! - подумал Яшканчи, и ему стало грустно. - А разве много их оставляет человек? Когда-то аилы в долинах лепились один к одному, как ласточкины гнезда, а теперь и одного жилища на много верст не найдешь!" А что может быть драгоценнее памяти? Только сама жизнь! И хотя след человека на земле зарастает почти сразу; и хотя даже могилы его недолговечны - пока не упадет дерево или не рассыплется груда камней - память переживает века. На алтайских обжитых долинах, берегах рек и склонах гор встречаются сеоки, корни которых уходят в древнетюркские времена; есть семьи, которые помнят своих дедов и прадедов до седьмого и даже двенадцатого колена! И не только их имена, но их дела, что много важнее - только большим трудом и добрыми делами может обессмертить себя сам человек! Потому и история народа оседает в его песнях, легендах и сказаниях, причудливо переплетаясь с фантазией и выдумкой каждого кайчи и сказителя. Сразу и не найдешь, где конец одной легенды и начало другой... У каждого кайчи - свой кай, у каждого сказителя - своя сказка! Хертек прав: пусть Кураган поет свои песни, хотя это и опасно. Но, если песни Курагана подхватят другие кайчи, они никогда не умрут, хотя сам певец может и погибнуть из-за подлости и коварства того же Хомутки, того же Бабинаса, подобных им негодяев и подлецов... К Яшканчи подошел Хертек, сел рядом. Долго смотрел на пляску огня в костре, потом спросил взволнованно и глухо: - Ты не знаешь дороги к Белому Бурхану? - Нет, Хертек. Но я знаю людей, которые выполняют его волю. - Как их найти? - Их не надо искать. Они сами находят нужных им людей. Яшканчи вспомнил стычку на дороге, когда Хомушка сказал, что Хертека ловит Тува. За что может Тува ловить Хертека? На разбойника он не похож... - Почему тебя ловит Тува, Хертек? - Потому, что я не Хертек, Яшканчи. Я был батором Самбажыка. И срубил много дурных голов с жирных и толстых баранов... Яшканчи кивнул: он слышал имя Самбажыка от отца. Но что было за этим именем? Почему Адучи тогда произнес его с искренним уважением? На том берегу забеспокоились. Паромщики сняли оградительную жердь и подняли желтый флажок. - Я не знаю дороги к Белому Бурхану и хану Ойроту, Хертек, - вздохнул Яшканчи, неохотно поднимаясь с насиженного места, - но я знаю людей, которые приведут тебя к ним. Для этого тебе придется проводить меня до Терен-Кообы. Теперь все шестеро были почти одни на бесконечной дороге. Лишь иногда им попадались встречные всадники, идущие наметом. Но они вряд ли торопились к верховьям Чуи, где уже все закончилось неделю назад. К тому же, они были похожи друг на друга, как монеты: в коротких меховых куртках, перехваченных широким поясом, с неизменным ружьем за плечами, в шапках с кистями. - По-моему, - сказал Хертек, проводив очередного встречного внимательным взглядом, - это воины. Яшканчи вяло усмехнулся: воину Хертеку везде и всюду видятся только воины, как каму - духи. Просто в горах начинается охотничий сезон на пушного зверя! Стыло небо над их головами, уже подернувшееся снежной белизной. Скоро и сюда придет зима из Курайской степи! Что она принесет и кого отправит на вечный покой? Стар Сабалдай, неосторожен и горяч Кураган, страшен в гневе Хертек, тенью ходит беда за спиной Доможака... - Пора, - уронил Хертек, первым поднимаясь на ноги, - день кончается, а дороги наши только начинаются! Мужчины молча соединили руки, встряхнули их, смотря в глаза друг другу. Яшканчи поймал виноватые глаза Сабалдая: - Ты прости меня за обиду. Ты правильно сделал, что сжег топшур и спас Курагана... Я не верил в силу его песен и подумал, что он тебе просто надоел. Яшканчи улыбнулся: - Может, весной откочуешь в долину Теренг? Там хватит места и для твоего скота! - До весны надо еще дожить, Яшканчи... Сказал и тут же отвернулся. Зачем так сказал? ЧАСТЬ 4 НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ИГРЫ Тот, кто бережет себя для себя одного, никогда не узнает. что такое настоящее счастье. Алтайская пословица Глава первая НОВЫЙ НАСТАВНИК На стук никто не отозвался. Это удивило Самдана. Порядки во всех монастырях одинаковы, вряд ли их поменяли и в этой школе тибетской медицины1, открытой в столице Российской империи два года назад. К тому же, ворота и двери в дацанах только для того и существуют, чтобы ими пользоваться! Подождав для приличия минуту-другую, Самдан снова постучал подвешенным на цепь бронзовым молотком по специальной пластине с раструбом, обращенным во внутрь двора. Такие резонаторы обычно ставились в монгольских и бурятских храмах, пока не уступили место гонгам из тяжелых медных тарелок. Лязгнула щеколда, и в открывшемся крохотном оконце показалось безбородое лицо, иссеченное морщинами. - К кому вы, господин? - спросил сторож по-русски. - К ширетую Амгалану. - Кто вы? - перешел старик на бурятский. - Лхрамба Самдан. - Ширетуй вас знает, лхрамба? Он назначил вам встречу? - В этом нет необходимости. - Вам придется подождать. Я доложу о вас старшему наставнику гэцулу Лувсану. Я не задержу вас, лхрамба! Да, здесь не Бурятия, не Монголия и не Тибет! Здесь - Россия! В любом другом дацане или храме ламаистского мира вполне хватило бы одного его имени! Больше двух месяцев добирался Самдан сюда, чуть ли не на край света. Через сотни неприятностей прошел, на трех допросах побывал, в одиночной камере тюрьмы провел почти неделю и вот теперь вынужден дожидаться у ворот дацана какого-то старшего наставника! И здесь корчит свои рожи Хануман, царь обезьян! Ох, уж этот Хануман... Сначала он изгнал Самдана из "Эрдэнэ-дзу", потом познакомил с контрабандистами, которые помогли ему пробраться в Иркутск, а потом... Послышались шаги, снова лязгнул засов и ворота распахнулись. - Я вас приветствую, лхрамба! Мое имя Падма Лувсан. Ширетуй пока не может говорить с вами-занят. Он поручил вас моим заботам и... Остроконечная шапка, четки в сто восемь бусинок в руках, оранжевый с желтыми полосами халат, на румяном лице доброжелательная улыбка. Судя по выговору - человек из Гоби. Что же он делает здесь, где учат тибетской медицине? -Хорошо, гэцул,-прервал его лхрамба,-я готов говорить с вами, хотя в русской полиции меня уже допросили. Самдан перешагнул через цепь, миновал, крохотный дворик, пошел длинным и темным коридором с двумя рядами узких, окрашенных желтой краской дверей... Остальные цвета гелукпы не в чести в этом дацане? Одну из дверей Падма открыл, пропустил гостя вперед, вошел сам. Узкое окно, забранное решеткой, под самым потолком. Два этажа нар со скатками постелей. Стол, привинченный к полу с помощью толстых железных скоб. Над ним - полки, заставленные темными склянками и чугунными ступками разных размеров, груда рукописей и книг, сваленных в углу, рядом с клеенчатой кушеткой, на которой покоился муляж в рост человека, утыканный разнокалиберными и разноцветными иглами... Скорее тюремная камера, в которой Самдан отсиживался у Синеокова, чем жилая или рабочая комната ученого ламы! - Здесь живу я и еще один наставник, - пояснил Падма. - Сейчас он проводит занятия со своими учениками по сбору и определению трав... Садитесь прямо на нары, лхрамба, у нас нет другой мебели! - Почему? Неужели ваша школа так бедна, что... - Совсем нет! Таково пожелание ширетуя. Он - йог и считает, что человек должен менять вертикальное положение на какое-либо другое, когда он болен или отходит ко сну. - Хм! Какую же из четырех йог2 он исповедует? - Карма-йогу, лхрамба. - В его положении лучше бы выбрать раджа-йогу! - усмехнулся Самдан одними губами. - Иглоукалыванием кто из вас занимается? Один из хозяев комнаты-каземата несколько смутился: - Это-новинка, привезенная ширетуем год назад. Не думаю, что она достойна вашего высокого внимания, лхрамба... - Отчего же? - возразил Самдан. - Этот метод лечения мне хорошо знаком, как и прижигание. Он дает неплохие результаты, если его применять правильно... - Я в этом ничего не понимаю, лхрамба, - признался Падма.-В своем дацане я учился врачеванию травами, минералами и водой. - Сколько же вы учились? - Пять лет. - Не так много... А чему учился ширетуй Амгалан? - Вы знаете его имя? - изумился старший наставник. - Я знаю не только его имя, гэцул... Наступила неловкая пауза. Самдан ждал вопросов, но Лувсан, судя по его растерянности, ждал какой-то исповеди гостя. Хорошо зная, что высокое звание ученого ламы дается только с высокой монашеской ступенью святости, гэцул явно робел перед Самданом и, наверное, проклинал в глубине души своего ширетуя, давшего ему столь щекотливое поручение. Человек, для которого даже ступень гэлуна-полного ламы-была почти недостижимой в этой школе, не знал о чем говорить с лхрамбой, который может оказаться даже архатом3, а то и хубилганом! - Я слышал о вашей учености, лхрамба...-робко начал Падма вторую часть необходимой беседы.-Вы, кажется, учились в дацане "Сера", работали в крупных храмах Монголии? - Может быть, гэцул... - Вы прибыли к нам по поручению Тибета? - Нет, гэцул. Я прибыл по собственной воле... Я любопытен и хочу знать, зачем русским понадобилась тибетская медицина, хотя у них есть свои традиции и принципы врачевания... Если вы знаете ответ на этот мой вопрос, гэцул, я сегодня же вернусь в свой дацан "Эрдэнэ-дзу"! - Не нравится мне этот гость!-Амгалан покачал круглой и голой головой.-Он явился к нам неспроста! Что-то в Тибете произошло, кто-то на нас донес... Он не показал тебе алун кого-либо из пяти высоких лам? - У него нет алуна. - Для нас нет! Но отослать обратно мы его не сможем, это кончится плохо... Он пойдет к русским, и нас просто вышвырнут отсюда!.. Я уже служил в одном зачуханном дацане и не хотел бы в него вернуться... Он вежлив хотя бы? - Он очень вежлив, ширетуй. И очень хитер. Ни на один из вопросов не ответил, хотя о школе разузнал уже все Амгалан нахмурился: - Это плохо, Падма... Когда высокий лама вежлив и улыбается, это всегда плохо!.. Что же он узнал о нашей школе? Вы что-то разболтали ему? - Нет, ширетуй. Он знает о школе не от меня... - Делать нечего. Зови его, Падма! Амгалан хмуро прошелся от двери до окна, остановился у постели, раскатал матрац, закрывая доску, утыканную гвоздями. Подобное ложе йоги производит впечатление на русских, лхрамбу этим не удивишь... Зачем все-таки пожаловал этот знаменитый монгольский мудрец, и откуда он знает так много о школе? Слова о любопытстве - чушь! Он приехал в столицу России, исполняя чью-то волю! Кто из пяти великих лам Тибета прислал его? Узнать это - узнать все!.. Далай-лама и таши-лама отпадают сразу же. Они всегда действуют открыто. Им не надо хитрить с Россией, тем более, что наметилось некоторое сближение... Рядом с далай-ламой стоит бурят Агван Доржиев. Тот самый, что добился отправки послов Тибета к русскому царю... Он может послать своего человека... Есть свои люди и у таши-ламы... Может, он от него? Осторожно открылась дверь. Человек в безупречной европейской одежде перешагнул порог, остановился, щурясь от яркого света, бьющего в огромные зеркальные окна покоев ширетуя. Улыбнулся, склонил голову в приветствии: - Я постараюсь не отнимать у вас времени, ширетуй. Предупреждаю заранее, что я никем не послан и советую не ломать голову над причинами моего появления. Их нет, и мой визит в столицу России случаен... Более того, ширетуй, я готов остаться на службе в вашей школе в любой должности, какую вы сочтете возможным мне предложить! Даже наставником ховраков. Тирада гостя смутила Амгалана. Возьми его! Теперь можно не сомневаться, что он прислан таши-ламой! Но как быть с его просьбой? Согласен работать в любой должности... Может, сторожем у ворот? Нет, он точно знает, что должность сторожа ему не посмеют предложить!.. - Ваши знания и ваш опыт, лхрамба, так велики, что у меня и должности для вас не найдется... - Амгалан сокрушенно развел руками и покачал головой. - Разве уступить вам свою!-Он рассмеялся.-Но это уже решаю не я... Самдан снисходительно усмехнулся. Он хорошо знал, кто и что решал в этой школе. - Хорошо, Амгалан. Скажу по-другому: я послан в вашу конюшню главным наставником, и я им буду, если даже для этого придется кое-кому дать под зад!.. Что касается тебя, то кандалы давно уже звенят на твоих руках, ты их просто не видишь! Амгалан втянул голову в плечи, узнав голос. Он принадлежал переводчику в полиции, где ширетуя допрашивали по поводу смерти двух мальчиков, что умерли при испытании нового лекарства из белены. Чиновник был дотошным, разбирался в тонкостях приготовления лекарств, но не арестовал Амгалана, а отпустил его, добившись признания, что лекарство готовила лаборатория Падмы Лувсана. А вызванный другим чиновником старший наставник школы все свалил на Амгалана. - Я возьму вас на службу, лхрамба...-Амгалан отер обильный пот с голого черепа и улыбнулся горько и вымученно:-Ошибки возможны, я понимаю... Но что я сообщу в Лхасу? - В Лхасу ничего пока сообщать не надо. И не потому, что тебя немедленно заменят другим ламой. Положение Тибета сейчас тяжелое, и далай-лама не намерен ссориться с русскими... И хотя смертная казнь отменена, для тебя, Амгалан, могут сделать исключение. Доказать свою правоту ты не сможешь, а твою вину русские докажут очень просто... Думай! Иногда это полезно. Самдан вплотную подошел к ширетую, насмешливо поглядел в его испуганное и встревоженное лицо: - Я помогу тебе, Амгалан. Но - услуга за услугу! - Я слушаю вас, лхрамба. - Никто не должен знать, что я направлен в твою школу русской полицией. Еще в Иркутске, выпуская его из тюрьмы, ротмистр Синеоков, поглаживая свои щеголеватые усики и глядя на него глазами цвета бутылочного стекла, сказал на безупречном английском языке: - Все ваши сведения весьма любопытны, но они выпадают из моей компетенции. Поедете в Санкт-Петербург! Там советую вам сразу же посетить департамент полиции и лично побеседовать с его высокопревосходительством Алексеем Александровичем Лопухиным. Человек он весьма влиятельный, облечен необходимой властью и охотно использует вашу информацию. Разумеется, если вы, профессор, не будете излишне щепетильны кое в каких мелочах конфиденциального порядка. Тибет находится в сфере интересов русского правительства, как равно Китай, Монголия, Урянхай, хотя эти интересы и перекрещиваются с английскими и японскими... В общем, вы можете помочь и, естественно, помогут вам! У Самдана не было выбора и он дал согласие на сотрудничество. Ротмистр Синеоков был вполне удовлетворен, выдал гостю проездные документы, временное проходное свидетельство с ограниченным сроком действия, письмо конфиденциального содержания на имя Лопухина, немного денег, прибавив с той же официальной улыбкой на безразличном лице: - Я сделал для вас все, что в моих силах, не беспокоя понапрасну его высокопревосходительство генерал-губернатора. Думаю, что не следует втягивать в это большой круг административных лиц. Да это, мне кажется, и в ваших интересах, профессор, тоже... Самдан сделал, как советовал Синеоков. А попав на прием к Лопухину, передал и пакет от ротмистра. Не раскрывая послания, Лопухин в крайнем изумлении смотрел на ламу - такие гости его департамент посещали нечасто. Потом спросил по-русски: - Вы прямо из Тибета? Услышав знакомое название страны, Самдан кивнул, потом объяснил ему на английском суть дела. Лопухин изумленно пошевелил пальцами, прочел письмо ротмистра, более заинтересованно посмотрел на Самдана: - Вы владеете только английским, профессор? - Плохо, как и другими европейскими языками. Вам легче найти бурятского переводчика. - Бурятского? Найдем... Сейчас вас проводят на квартиру, где вы будете жить. Мы с вами скоро встретимся. - Хорошо, генерал. Вызвав дежурного офицера и поручив ему далекого гостя, Лопухин достал чистую папку с черным государственным орлом, собственноручно написал "Бурханизм в России", вложил письмо Синеокова и документы Самдана, бросил в сейф. Особого значения этому новому делу Алексей Александрович не придавал, считая его скорее информационным, чем имеющим какое-либо практическое значение для России. Потом последовала серия бесед с Самданом через переводчика-бурята, и Лопухину пришлось многое поменять в своей первоначальной точке зрения: какая-то серьезная ситуация, действительно, вызревала. Тибет все еще оставался тайной за семью печатями, хотя кое-что за последние годы и приоткрылось. Когда же внимание Лопухина переключилось с таинственной миссии, отправленной куда-то в район Алтая, на школу тибетской медицины, открытой недавно в столице, Самдан покачал головой: - Это бессмысленное предприятие. Тибетская медицина строится не столько на методах лечения и лекарствах, сколько на психологии и философии веры. Не думаю, что эта школа что-то серьезное, если только она не выполняет в России какую-то иную роль- Лопухин нашел замечание профессора справедливым: - Да, эта таинственная школа уже сделала определенный шум в кругах, близких ко двору, и иметь там своего человека нам не повредит. Если у вас есть желание, профессор, займитесь ею сами... Я дам необходимые распоряжения. Лувсан был даже не удивлен, а поражен решением ширетуя. Но тот быстро и резко осадил его: - Он послан Тибетом. И там знают о нас больше, чей мы думаем... Я ничего не мог поделать, если бы даже и захотел. Лувсан ушел обиженным. Этого и следовало ожидать- на чувство благодарности старший наставник не был способен. Самдан вставал теперь нерушимой стеной между ним и ширетуем. Это не могло не задеть самолюбия Падмы: новый наставник вправе запретить его непосредственное общение с Амгаланом. К тому же, и самому Амгалану, судя по всему, теперь было не до самолюбия и интересов Лувсана, поскольку его собственная судьба была подвешена русскими за волосок. Хорошо еще, что Самдан не отказал ему в своей помощи! А новый наставник, облачившись в белый халат и белую шапочку, осмотрел все лаборатории, мастерские и помещения для занятий, с горечью вспоминая свое хозяйство в "Эрдэнэ-дзу". Нищета и никчемность оборудования и инструментария школы были изумительны: не было даже точных весов, не говоря уже о микроскопе! Мудрено ли, что дети, на которых Падма испытывал свои лекарственные препараты, в лучшем случае становились калеками? Там, где необходима точная дозировка, действовали на глазок, отмеряя исходные препараты крупинками, щепотью, пригоршней! Кровь из вены брали не шприцем, а выдавливали из надреза и высасывали пипеткой. Готовые лекарства выдерживались неопределенное время: когда выпадет осадок, когда исчезнет муть, когда изменится цвет раствора или у него появится определенный запах... Да, генерал Лопухин имел все основания подозревать заведение Амгалана в каких-то иных делах, не имеющих никакого отношения к медицине, да еще - тибетской!.. Возвращаясь, Самдан чуть не прошел мимо своей двери - их похожесть уже не смущала, а раздражала. Падма был в комнате один и разбирал ворох бумаг, сваленных в углу. Увидев Самдана, почтительно поднялся и склонил голову: - Ширетуй отдал эту комнату нам с вами, лхрамба, и я хочу выбросить из нее все лишнее. "Много же тебе придется выбрасывать!-усмехнулся Самдан.-Куда проще будет поменять помещение..." - Хочу пригласить вас, гэцул, в город. Я еще плохо разбираюсь в русских вывесках, а мне надо где-то обменять ланы и рупии на рубли... Где это делается и как? Падма Лувсан поджал губы: - Мне не приходилось менять деньги, лхрамба. Наверное, это у русских делается в банке, я не видел у них на базарах менял... А зачем вам превращать ланы и рупии в рубли? - Надо купить лабораторную посуду и инструмент. - И на это вы собираетесь истратить свои деньги?! - изумился Лувсан. - Ну и что? - теперь уже удивился Самдан. Падма вылетел из комнаты, как будто его ошпарили кипятком. А удивление Самдана было искренним: деньги в его понимании только для того и существовали, чтобы на них покупать необходимые вещи. Сегодня ими стали реторты, колбы, градусники, весы... Он нагнулся к куче рукописей, которые разбирал Падма. Наугад поднял несколько листков, поднес к глазам. "Искусство врачевания гнойных нарывов с помощью заклинаний, написанных на скрижали благословенного махатмы Гоом-Рудана Пот", "Искусство врачевания открытых переломов берцовой кости с помощью сырой бараньей шкуры, разработанное доромбой Батбаяром и записанное с его слов сричжанге Насанжаргалом", "Искусство врачевания выпадающих волос по способу йоги Бат-Оча из Урги"... - Чепуха какая!-скривился Самдан и брезгливо отбросил листы. Похоже, что шарлатанство в этой школе в особом почете! И какому идиоту пришло в голову организовывать в столице России подобную школу? Не проще ли было пригласить в Тибет несколько русских врачей, распределить их по знаменитым монастырям и научить настоящему делу? Разве они не знают Жамсарана Бадмаева, который был в Тибете и вывез все материалы по врачебной науке и даже, кажется, перевел их на русский язык? Эмчи-лама степной думы Сультим Бадмаев тоже был крупным знатоком тибетской врачебной науки и даже помогал русскому генералу Муравьеву-Амурскому победить тиф-бугорчатку!* * Самдан рассуждает о сыновьях бурятского пастуха Засогола Батмы - Сультиме и Жамсаране, известных знатоках тибетской медицины в России во второй половине XIX и начале XX веков. Их мастерство не было признано официальной медициной того времени, хотя и давало не только практические результаты, но и широко использовалось. - Поразительно! - пробормотал Самдан. - Настоящее учение не ценится, а это, - он пнул кучу бумаг, - взято за основу! Вернулся Падма, с сияющим лицом протянул несколько синих и зеленых бумажек: - Вот! Ширетуй выдал вам на расходы из кассы школы! - Этого мало,-покачал Самдан головой, пересчитав деньги. - Один микроскоп может стоить в десять раз дороже! -Микроскоп?-закатил глаза гэцул.-Зачем вам микроскоп? - И на тигельную печь не хватит. И на вакуумный насос. И на спиртовки... Придется все-таки менять собственные деньги! Утром следующего дня Самдан был на занятиях, которые вел сам Амгалан. Двенадцать мальчиков сидели на скамьях, расставленных вдоль стен, отгороженные друг от друга фанерными экранами, окрашенными в тот же неистребимый желтый цвет. Посреди комнаты на металлические скобы был привинчен к полу огромный стол, заваленный муляжами, изображающими различные части человеческого тела. Между узкими окнами-бойницами, забранными в такие же решетки, как и окно в комнате Самдана и Падмы, висела большая аспидная доска, на которой ширетуй быстро и ловко изобразил силуэт мужской фигуры с растопыренными в разные стороны руками и широко расставленными ногами. - Человек, как и любое животное, создание космическое и устроено по образцу самого мирозданья. На него израсходован тот же материал, что на звезды, молнии и огонь... Самдан насторожился: Амгалан излагал догматы тантризма, которые имели отношение ко всем четырем йогам, но вряд ли в них нуждалось настоящее врачевание! Но, как оказалось, Амгалан, заметив усмешку на лице главного наставника, довольно ловко вернулся к сути своих занятий: - Голова - это небо, где обитает высший огонь - мысль; грудь и живот - мирская суета, питаемая водой и пищей; а таз и все остальное - ад, где мучаются грешники, пожирая смрад и гадость верхних миров... Отсюда и приемы лечения: голова и ее недуги лечатся словом и силой воли, грудь и живот - травами, а таз и все остальное - ваннами из настоев и рассолов... Большей дикости Самдан давно уже не слышал, хотя и знал, что она существует и даже поддерживается высокими ламами. Но что хорошо для споров и диспутов ученых лам, надо ли выносить в форме поучений для неискушенных? Или этот спектакль устроен специально для него? Дескать, смотри и слушай, мы тоже кое-что знаем и кое в чем разбираемся!.. Испещрив условными знаками свой рисунок на доске, Амгалан подошел к столу с муляжами: - Кто из вас сможет собрать из этих частей живот? Мальчики поежились. Никто из них не изъявил желания проделать эту бесхитростную процедуру. Тогда Амгалан начал вызывать их по именам. Мальчики шли к привинченному столу, как на казнь, и никто из них не добился успеха. Но каждый получил свое наказание от наставника: - Ты, Пурба, будешь работать до конца недели на кухне. - Ты, Чемид, будешь рубить дрова на зиму. - Ты, Очир, пойдешь в карцер до утра. Самдан заметил, что бурятских и монгольских мальчиков ширетуй наказывал более строго, чем татарских, калмыцких или русских. Может, потому, что у тех родители были далеко, а у этих - близко, возможно даже жили здесь, в столице?.. Закончились занятия Амгалана тем, что всех его мальчишек разобрали другие наставники, растащив их по своим лабораториям и мастерским, где они не только будут растирать высушенные травы, топить печи, но и, возможно, пробовать сомнительные зелья... Самдану достался прыщеватый мальчуган с быстрыми озорными глазами. Его ширетуй почему-то к своему столу с муляжами не вызывал, и он не получил никакого наказания. - Как тебя зовут? - спросил Самдан. - Меня зовут Олчон, багша. - Ты бурят? Откуда ты хорошо знаешь монгольский язык? - Нет, я уйгур. У меня отец - монгол, багша. - Если у тебя отец монгол, то и ты - монгол, а не уйгур! - Нет, я - уйгур, багша. А мать у меня - бурятка. - О! Каким же образом ты - уйгур? Разве от коровы и быка может родиться конь?-Он попытался заглянуть в глаза мальчишки, но это не удалось - они ускользали, как ящерицы.-Ладно, иди, поиграй во дворе... К Самдану подошел Амгалан, слышавший весь этот разговор: - Здесь не простой случай, лхрамба... Дело в том, что его мать, оставшись вдовой, вышла замуж за уйгура. И этот второй отец Олчона очень богат, всячески балует мальчишку... В его семье все дети - уйгуры, он один - монгол. И ему не хочется выделяться. Мы считаем его уйгуром... - Пусть будет уйгур, - кивнул Самдан. - Мне все равно. - Он, знаете, ли шалун,-замялся Амгалан.-Мы стараемся не наказывать Олчона за его шалости-щедрость отца окупает все наши утраты... И я прошу ваг, лхрамба... - Я не буду его выделять!-сказал Самдан сухо. - Провинится - накажу, будет стараться - похвалю... А ваши денежные отношения с его отцом меня не интересуют. Самдан уже начал думать, что люди Лопухина забыли о нем, когда на улице во время прогулки его остановил человек в черной рясе и, не представившись, приказал следовать за собой. Они шли какими-то переулками, проходными дворами, поднимались и опускались по наружным и внутренним лестницам. Наконец, человек в рясе толкнул дверь и посторонился, пропуская Самдана вперед. В небольшой и полутемной комнате сидели двое: сам Лопухин в партикулярной одежде и сухощавый длинноносый человек с худыми нервными руками. Он что-то чертил в блокноте, и Самдан понял, что это - художник, геше-ларива. Но зачем полицейскому генералу художник? Сухощавый человек посмотрел на Самдана, улыбка пробежала по его губам и стаяла, будто льдинка под солнцем: - Мне приказано нарисовать портреты тех людей, что ушли из монастыря на Орхоне, как вы предполагаете, на Алтай. Начнем с главной фигуры. Кто он? Художник хорошо говорил по-бурятски, хотя бурятом не был. - Он-жрец Бонпо. Зовут его дугпа Мунхийн. Но я не думаю, что это его настоящее имя... - Эти данные интересны для генерала, а не для меня! - усмехнулся геше-ларива. - Мне нужна его внешность. Постарайтесь не упустить ни одной мелочи. Это важно. Итак, рост, полнота, стройность фигуры, тип головы, черты лица... Самдан прикрыл глаза рукой от жесткого света настольной электрической лампы, освещающей только лист бумаги и толстый графитный карандаш, пытаясь воскресить в памяти образ черного колдуна. Но вспоминались почему-то только его глаза-тяжелые, мрачные, словно прибивающие человека к стене. - Сухощав, строен. Голова вытянутая... Глаза... У него - ужасные глаза! - Ужасные глаза? Мне надо точнее! Глаза убийцы? - Хуже. У него - глаза зверя, в которых светится дикий необузданный ум и железная, несокрушимая воля! Он жжет ими, уничтожает... Это даже не гипноз, а что-то более сильное, необъяснимое! - Так... Это уже лучше. - Лицо длинное, сухощавое, с выпирающими скулами и острым клинообразным подбородком. Приплюснутые к черепу уши, которые, однако, могут оттопыриваться и двигаться... Очень подвижные уши! - Так! Нос, брови, рот? Через минуту рисунок был готов. Художник протянул его Самдану, коротко взглянул на молчавшего Лопухина. - Что - похоже, что - нет? - И-похож и не похож... - Самдан повернул несколько раз рисунок перед глазами.-Если вот тут добавить складки, а губы слегка удлинить, придать им презрительный вид... Художник быстро исправил рисунок. - А теперь? На Самдана пристально, презрительно и зло смотрело лицо гостя Гонгора, жреца Бонпо, Белого Бурхана. - Он! Ловко вы это делаете, геше-ларива... - Ну, - усмехнулся художник,-без вас я бы ничего не смог сделать! - Он протянул готовый рисунок генералу, добавив по-русски: - Это главарь шайки, ваше превосходительство. Главный бурхан... Глаз у этого ламы - острый! - Отлично, Кузьма Леонардович! Нанизывайте и других на свой волшебный карандаш... Дело там закручивается, кажется, серьезное. Лишь часа через четыре, измотав и измучив Самдана, они отпустили его. Тот же черный человек вывел его на улицу и, посадив на извозчика, махнул рукой, будто взял под козырек: - Гони! В глазах у Падмы стояла растерянность, если не испуг. - Что-то случилось?-спросил Самдан равнодушно. - Пропал ваш новый микроскоп... - Пропал? Как же он мог пропасть? Через ворота школы и муха не пролетит, а в заборе нет дыр... Кто убирал мою лабораторию? - Ховрак Олчон. - Вы у него спрашивали о микроскопе, гэцул? Падма отвел глаза, забормотал: - Его отец... Он возьмет сына, если мы накажем Олчона! А он так щедр для школы и ее наставников! - Я его щедростью не пользуюсь и пользоваться не собираюсь! А мальчишка должен быть наказан. Самдан нашел Олчона в ванной комнате. Напустив полный таз мыльной воды, он выдувал через бумажную трубочку радужные пузыри и, не давая им подняться к потолку, разбивал их мокрой ладошкой и беззвучно хохотал. Самдан решительно взял его за оттопыренное ухо и притянул к себе. - Слушай, ты! Уйгур, рожденный от монгола! Где мой новый микроскоп? - Отпустите, багша,-сказал мальчик с угрозой. - Я пожалуюсь своему отцу и он заберет меня отсюда. - Прежде я оторву тебе уши и отрежу нос! У нас в Тибете с ворами поступают только так. Он взял его за второе ухо и круто развернул затылком к себе. Мальчишка дернулся, стремясь вырваться, задел таз, который с грохотом упал на каменный пол. Самдан снова развернул мальчишку лицом к себе. В глазах того стоял ужас: - Я вам принесу его, багша! - Ты его поставишь на место, где он стоял! Иди. Мальчишка отлетел от увесистой затрещины на середину комнаты и, поскользнувшись, растянулся на полу в мыльной луже. Глава вторая КОНСИСТОРСКАЯ РЕВИЗИЯ Не успел отец Никандр утрясти как следует зимние монастырские дела, как нагрянула ревизия из консистории1 во главе с давним супротивником игумена архимандритом Поспеловым. Начинать бы с устава надо, а те начали с амбарных книг, разворошив все на много раз измаранные листы, тыча строгими перстами в неразличимые знаки цифири: - Какая сумма выведена? - Каким числом итог подбит? - По какой надобности написанное ранее потом затерто? - А бог их ведает! - вздыхал отец Никандр. - Считали все, а кто итог подбил - теперь уж не дознаться! Что в амбарах сыщется, то и наличность. - А ежели воры завелись в обители? - К чему им красть? Безвыездно живут и в глуши лесной! - Сам-то - по всему Алтаю катался... Во-он откуда ветром-то подуло! Духовная миссия обеспокоилась о ревизии, что он ее мехами соболей да лис не завалил! Не добившись от игумена вразумительных ответов на свои вопросы, ревизоры пошли в амбары, склады, кладовые, погреба, сеновалы. Добра там всякого было немало, и если перемеривать да перевешивать все - до великого поста не управятся! - В ум не возьму, - развел руками казначеи епархии,- как и которым манером счесть все это! Ты-то намудрил в книгах, игумен, а мне где теперь сил достать? Тут и кислое, и пресное, и соленое, и сухое... Господи! - А ты и не трудись, святой отец, - посоветовал игумен,-что и пропало если - не воротишь... А что в излишке-присовокупить не к чему: до дыр книга затерта! - Не могу не счесть, для того и привезен!.. - Тогда - считай, - отмахнулся отец Никандр, - а я пока о братской трапезе позабочусь... Считал казначей чужое добро недолго: махнул рукой и переписал в свои бумаги то, что в книгах разобрал, а что нет-с потолка взял. Некому пересчитывать-то! Казну к проверке взял сам Поспелов. И в первую голову, опять-таки, не за бумаги и векселя с расписками ухватился, а за наличность, что была монахами с осенней ярмарки привезена. Каждую стопку ассигнаций на три раза считал и до пота в руке держал - расстаться не хотел. А уж как дело до монетной россыпи золота и серебра дошло, руки в пляс пошли у преосвященного. Сам воров в обители разыскивает, а тут за ним в оба смотри, чтобы не обворовал! -Понаблюдал эту картину игумен и тошно ему стало - своего казначея приставил для порядка и ответов на всякие дотошные расспросы и прочие его делу подлежащие заботы... С Елизаркой Поспеловым Никандр Попов учился в одной семинарии, вместе мечтали о фиолетовых камилавкам на головах, о стезе духовного подвига. Но всем этим судьба изволила одарить лишь одного из них, надев на голову другому монашеский клобук. Немилость самого Победоносцева рухнула на Никандра, не задев Поспелова, хотя грех у них на двоих был один: постыдный блуд с цыганками, озорное богохульство на попойках, обратный "Отче наш" как "Отче Бах" читаемый...* И как только уцелел-то? * Пародия на известную молитву, текст которой перевернут по смыслу и воспевает разврат, пьянство и безбожие Придумана семинаристами в незапамятные времена. А нынче-то - вон как освятился в своей консистории! В молодые лета был жадина и плут, в силу вошел - стал чуть ли не разбойником в рясе! Монету берет в подрагивающие пальцы и сожалеет, что сызнова ее на блюдо возложить надлежит, а не в собственный карман опустить. Доверь такому казну - ограбит дочиста! Или не раскусили его там, у владыки, не попробовали у благочинного на зуб?.. Весь ведь-на виду! Да и сам-то грех ровно смола - как ни мой, ни отдирай, все едино липнет... Отец Никандр ушел в библиотеку, сел в уголке, загородившись полками и сундуками с книгами, поглядывая изредка в зарешеченное окно. Возле амбаров пыхтели монахи, таская мешки с зерном и туши мороженого мяса, бочки меда и короба с вином Меж ними торчал пнем консисторский ревизор, тыча перст свой то вверх, то вниз, то вбок. Командовал, распоряжался... А того дурак не понимал, что если даже насквозь пустыми амбары у отца Никандра окажутся, то и ссылать его более некуда. Хуже Чулышманской только разве северная дыра - Соловки на Белом море! Да и то, как посмотреть... Вечерело, когда послышалась суетливая беготня по монастырским коридорам. Что еще за оказия приключилась? Игумен неохотно поднялся с насиженного места, открыл дверь в коридор, властным жестом остановил пробегающего мимо послушника, спросил строго: - Чего прыгаешь козлом? - Тебя, отче, искать бегу! - Стой, сыскал уже! Сказывай, что там опять? - Беда, отче! Утром шесть монахов ушли на конях? Только что хватились... - Куда ушли-то, зачем? - А к хану Ойроту, должно... Отец Никандр крякнул: снова повторилась недавняя история с неофитами... Раньше к Техтиеку убегали, в разбойники, теперь - к хану Ойроту, в солдаты его Шамбалы... - Кто ушел-то? - А теленгиты, что весной пришли: Аткул, Товар, Карман, Чекурак, Капшай и Качимкей... - Ладно, ступай. Трудно сказать, огорчил или обрадовал игумена этот неожиданный побег. В миссии и станах его словам о грядущей беде не поверили-ревизией вот решили наказать... Поспелов уже стоял в конце коридора и нетерпеливо поджидал игумена. Он был испуган, но вида не показывал. - Что за шум в обители? - Шесть молодых монахов из вновь обращенных к хану Ойроту ушли,-отмахнулся отец Никандр. - Погоню за ними слать - смысла нет, в этих горах они - дома... - Хан Ойрот? Местный зайсан? - Нет, Елизар. Наши-то язычники - ойроты, а он их владыка!.. Летом еще объявился вместе с Белым Бурханом... Я докладывал архиерею... Пустое все, преосвященный! Сами явятся - зима на дворе, не лето! Вызнав у игумена все, Поспелов поспешно свернул ревизию: беда, нависшая над православием, не показалась ему надуманной, как самоуверенным миссионерским попам. И Поспелов отменным нюхом иезуита почуял, что здесь можно нажить моральный капитал, стяжать славу борца с ересью нового толка, ярого защитника православия от ложных веяний каких-то могучих восточных религий, хотя бы и перенесенных лишь частично на реальную почву существующего на Алтае веками шаманизма... Консисторский архимандрит дотошно расспросил всех монахов-алтайцев о хане Ойроте и древнем боге Бурхане, записал старинные предания о ламах. Потом со всем этим сопоставил нынешние слухи о Белом Бурхане и убедился, что чулышманский игумен совсем не зря ездил в миссию и станы. И жаль, что от него просто отмахнулись Такой просчет для Алтайской духовной миссии может иметь далеко идущие последствия! Раскаленный добела собственным энтузиазмом, архимандрит был готов отослать ревизию обратно в Томск, а самому лететь скорым поездом в столицу и требовать немедленных действий против грозно и неотвратимо надвигающейся смуты, если не религиозной войны! Но его пыл охладил игумен: - Тебя не поймут, Елизарка, а доказательств нет. Сказки и слухи-пустое... Вот если бы ты приволок к Победоносцеву самого хана Ойрота вкупе с Бурханом - другое дело. - Ты не прав, Никандр! Мое главное дело - ударить в колокол, пока только чуть дымится! - Ну и бей, кто тебе мешает? А я орать не буду, уволь. Я и клобуком рисковать не хочу, а ты и камилавку не жалеешь... - Но ты же поможешь мне? - Я? Нет, Елизарка. На меня расчет не держи! - На ревизию обиделся или на то, что во главе ее я приехал? Отец Никандр стукнул кулаком по подоконнику и резко повернулся к архимандриту Поспелову: - Я не подпишу твоей бумаги! - Отчего же? - удивился тот. - Когда-то, помнится, ты не был столь щепетильным... - Тот грех мною отмолен здесь. - И далее гнить в этой глуши будешь?-рассердился Поспелов. - Обычным порядком тебе не выбраться из этой дыры! А эта бумага поможет тебе вернуть все и даже с лихвой... Я уже не говорю о миссионерской звезде, что может украсить твою рясу схимника... - Поздно, Елизарка,-сказал отец Никандр с горечью, - мой козырной туз уже выпал из колоды и затоптан... - Я на тебя доноса не писал, и моей вины перед тобой нет! - Отчего же моя судьба не разделена пополам тогда?-прищурился игумен и тут же махнул рукой:-Ладно! Между Голгофой и Страшным Судом ничего не произошло и не произойдет... Черный монашеский клобук отца Никандра блестел от оконного света, а архимандриту на мгновение показалось, что он лоснится от сала, которым заплыл этот самодовольный болван, скорбящий о том, что его за уши оттянули от пресной кутьи и сунули рылом в блюдо со свининой... Зачем ему апостольский чин? Что он ему даст, кроме хлопот, при его характере? А здесь, в этой глухомани,-неиссякаемая шахта! Недры, забитые золотом! Хочешь-россыпью его бери, не хочешь - слитками накладывай... Да если бы он, Елизар Поспелов, не шепнул пару-другую слов владыке, то гнить бы Никандру в соляных копях! Увы, неблагодарны человеки, суть! Неблагодарны... - Приложи руку, игумен, не делай еще одну глупость! - Нет, уволь. Я упреждал тебя, Елизарка, чтоб о вспомоществовании моем в сем мерзопакостном деле ты и думать не смел... - Себе яму роешь! Игумен кивнул. Он хорошо понимал игру архимандрита. Ему, Никандру Попову,-слава и почет, ему, Елизару Поспелову,-ордена и новые чины! Это в случае полной удачи, если доведется вздеть на распятие не только шептунов и певунов, но и поборников схизмы, ее потворщиков, прямых супостатов и покусителей на святые символы... А если - не удастся? Донос Елизарка, конечно, состряпал ловко (набил руку при владыке в казуистике!) - с заумью, с почтением к святым символам православия, подвергавшимся ныне попранию и хулению в устах диких язычников, сиречь - не столько духовных, сколько мирских и государственных преступников, покусителей на крест православный и трон государев! И посему не только святой крест христианский должен быть внесен спешно в края сии, но и копье!.. Убеждение, мол, убеждением, а кулак-во сто крат будет надежнее... Еще надежнее будет тот кулак, если в него копье или меч вложить! Да, Елизар все допускал, чтобы сокрушить ересь: и меч, и копье, и нагайку, и виселицу, и решетки, и кандалы... Это ведь просто: гнать к кресту страхом, и весь подвиг! - Небесный аромат ладана и земной запах смолы - едины, суть! Едины, преосвященный!-Игумен поднял перст, ткнул им в сторону сводчатого, закопченного свечами потолка. - Примешивать к ним запах крови и пороха - богохуление и осквернение святых символов, которым мы с тобой служим! Я согласен идти с крестом против ружей, но вести крестом ружья за собой - уволь! - Полно тебе, Никандр!-рассмеялся архимандрит.- Церковь состоит из четырех частей - мира, паперти, скинии и ковчега завета. И только ковчег завета - свят! И там всегда будет пахнуть ладаном!.. Блаженный Августин не боялся искоренять тогдашнюю ересь огнем и кровью! И-свят стал! Почему? Да потому только, что считал церковь выше евангелия! Жизнь ближе церкви, и ей нужна на книжная мудрость, а посконная, понятная всем! Любовь исцеляет? Верю. Но и ненависть - исцеляет тоже!.. И поверь мне: простые верующие будут бить каменьями и палками ересь, не заглядывая в евангелие! А ты иди на нее с крестом. Посмотрим, кто победит... Ты будешь не только сокрушен и растоптан, но и не заслужишь прощения Синода! - Я не буду бить богохульников силой оружия! Я даже пальцем к ним не притронусь!-вспылил игумен. - А крест веры православной подниму над головой! "Каждый господа по своей мерке, образу и подобию лепит,-думал отец Никандр с раздражением.-Вот и получается - сколько человеков, столько и богов. И для каждого его бог удобен, хорош и впору. Как ношеный сапог! А присмотрись - не бог на иконе-то его, а сам человек и есть..." Эта мысль ему понравилась: у язычника бог на самого язычника и похож; у полицейского - на полицейского, только чином выше; у царя-на царя... Потом сконфузился, перекрестился, недобрым словом помянул Поспелова, пристроив его где-то рядом с чертом... Да и что ему - Поспелов, старый дружок? Посидел, поерзал толстым задом на стульях и скамьях, помял монастырские простыни с черным крестом в правом углу да и укатил в свою епархию по хорошо пристывшему за эти дни снегу! Как-то теперь доложит по высокому начальству? Человек коварный, дарами не обласкан, словами лживыми не усыплен... - Тьфу ты, прости меня господи! Обмахнувшись широким крестом, отец Никандр снова взялся за лопату, счищая снег с крыльца. Эту потешную для себя работу он никому из послушников не перепоручал - и грудь дышит, и рукам нагрузка, и голова свежее... Три раза переписывал свой донос Поспелов, но так и не добился под своей бумагой подписи или наперстной печати игумена. С тем и уехал, обозленный и разочарованный... Так-то, старый друг-забулдыжник, выкуси! Мы хучь и мохом обросли от бороды до бровей, а умишко кое-какой тоже имеем и потому - покупным и дареным, но чужим - не живем! Шум какой-то учинился у монастырских ворот. Отец Никандр поднял голову - к нему торопливо шкандылял на деревяшке турецкий кавалер и сторож Марк. - Чего там? - Людишки какие-то прибегли пехом. Впущать? - Не на молитве монастырь! Пусть входят с богом. Снова заковылял старик-инвалид назад к воротам. И чего бегает попусту? Отпирал бы ворота перед конным или пешим, а не выпытывал каждый раз дозволенья! Зря в монастырь люди не пойдут - не ближний свет ноги бить... Покончив со снегом, отец Никандр оббил лопату о крыльцо, взялся за дверную скобу, да не вытерпел, оглянулся. Чужие пришли, незнакомые в ворота входили. Трое. А думал - те, шестеро вернулись... Неужели совсем ушли? Все трое были из разных русских деревень, все православные переселенцы, все с одной тревогой в душе пришли: слухи, мол, по горам плывут нехорошие, будто по весне местные люди из орды будут всех русских бить до смерти... Вот и приехали узнать в обители - как быть теперь и что делать? - А кроме слухов примечали что? - Ничего, вроде б... Смирно калмыки живут. - Да токмо-в тихом омуте-то!.. - Вота и дай совет, святой отец... Хмыкнул игумен: дай совет. Самому бы кто дал его! Но мужики правы: дыма без огня не бывает... И коль этих толстокожих прошибли слухи, то по староверческим и кержацким кораблям вообще страх-колотун ходит!.. Может, зря он бумагу архимандритову, к оружию православный люд зовущую, не подписал? Загорится что в горах-Поспелов первым перст в него ткнет: он добротой своей дал крамоле время лютым цветом расцвесть! Не отвертишься: грешен... И тех шестерых перекрещенцев, что при нем сбежали, вспомнит! Сам отослал к хану Ойроту, упредил разбойника! - Совета твоего ждем, благодетель... - Как ту резню понимать? Одних православных будут резать вместе с попами, церкви палить или всех русских поголовно? - Ружьишек, поди, надо подкупить? Пороха? Пуль налить? Вот привязались! Будто с ножом к горлу-вынь да положи им правду-матку! - Наши-то новообращенцы из местных пока не покидают монастырь свой, - покривил душой игумен. - Значит, резни неоткуда ждать... Да и знают власти обо всех этих шепотках и слухах в горах! Без обороны крепкой православие никто не оставит, а паче того - государь!.. А что до ружьишек, то я так скажу: в хозяйстве оно лишним никому не будет... Кивнули мужики, за шапки взялись - поняли. Встали, персты наложили на лоб, живот и плечи. Не двумя стоячими, а щепотью православной - свои! Проводил их игумен до порога, послушников крикнул, приказал одарить из припасов монастырских на долгую дорогу и по оловянному крестику-охранителю в пути выдать странникам божьим. Едва не прослезились те: - Храни тебя бог, отче! - Живи на благо всех нас! - Круши супостата в молитвах своих и братии! Оттаял душой отец Никандр. Что ему теперь доносы Поспелова, ежели вся округа за него, своего игумена, горой стоит! И только потом уже, к вечеру, отмолившись вместе с иноками, головой на каменную подушку упав, задумался: а ну как тот мужик-настырник, что про ружья, порох и пули говорил, прав? С крестом-то против ружей хорошо идти в споре со старым супротивником, а наяву-то, когда те ружья не впереди тебя, а за спиной - надежнее! - Надо было подписать Елизарке ту окаянную бумагу! Береженого - бог бережет... Глава третья РАДОСТЬ АДЫМАШ Дома у Яшканчи все было тихо и спокойно. Да иначе и быть не могло! Пока муж со своими друзьями топтал петли многочисленных чужих дорог, берег Курагана от плохих людей, его жена Адымаш выдубила бараньи шкуры и сшила новые шубы себе и Яшканчи. Получил на зиму свою обновку и Кайонок - теплую шапку и меховые сапоги. Сделал сыну подарок и отец - привез с ярмарки покупные лыжи, хотя у мальчишки и были свои, самодельные. Теперь Кайоноку нужен только лук со стрелами и он - охотник! Радостная и довольная Адымаш долго гладила свои косы в знак уважения мужа, разглядывала цветные нитки на катушках, перебирала блестящие пуговицы, ощупывала яркие шелковые ленты, любовалась настоящими стальными иголками, горящими, как солнечные лучи... Такого богатства ни у одной женщины в долине Теренг не было! С трудом дотерпев до вечера, она убежала в аил Чегата похвастаться своими сокровищами... А когда высыпали звезды, пришли Чегат и Чет, прихватив тажуур с аракой и несколько кусков прокопченного в дыме костра мяса. Раньше они обычно приносили золотые слова, а теперь сами пришли за ними: Яшканчи видел многих людей и слышал много историй во время своего торгового кочевья, ему теперь есть что рассказать! Тем более, что он приехал не один, а с гостями - угрюмым и молчаливым тувинцем, и такой же сдержанной, не болтливой его женой. К удивлению и разочарованию друзей, рассказ Яшканчи был кратким и не отличался занимательностью: дорога на ярмарку оказалась трудной, но ничего, добрался, цены были совсем плохие, хуже, чем в прошлом году, но удалось сделать выгодный обмен; с Хертеком познакомился на ярмарке; обратно они втроем добрались без особых бед, хотя и их потрепала непогода... Чегат и Чалпан переглянулись, посмотрели на гостя Яшканчи: человек бывалый, может, что и прибавит к рассказу, но Хертек, казалось, вообще ничего не видел вокруг, кроме пленки дыма, струящейся над трубкой... Не развязала языки и выпитая арака. Показалось даже, что ее действие было обратным: все четверо мужчин вообще замкнулись, а если и говорили, то о пустяках. Жена Хертека - Савык, думая, что ее присутствие мешает мужчинам, пошла к ручью за свежей водой, но, вернувшись, не заметила перемены. Первым поднялся Чалпан: - Пора домой. Да и скот посмотреть надо. Следом за ним шевельнулся Чегат, поведав о своих заботах. Яшканчи растерянно посмотрел на Хертека. Тот чуть заметно кивнул и неожиданно спросил у всех сразу: - Плохо живем, скучно. Почему так плохо и скучно живем? Чет нахмурился, опустился на свое место, и Яшканчи впервые заметил у него на лбу вертикальную складку, которой месяц назад не было. Что за заботы и тревоги вырубили ее? - Недавно я был в Кырлыке,-тихо заговорил он, - долго сидел у очага одного старого пастуха. И спросил у него о том же. Знаете, что он мне ответил? Для хорошей жизни нужна радость. А для радости мало набить живот бараниной... Он весь Алтай исходил со своими отарами и стадами, богатым алтайцем считался, зайсаны с ним за руку здоровались. А теперь-нищ и один в аиле. Зимой помрет... Вот и думай теперь-для чего жил, зачем? - Надо помочь ему,-сказал Яшканчи, пожав плечами, - в свой аил взять, пусть у огня сидит! Чет вяло усмехнулся: - Не пойдет. Зачем лишний рот, скажет! Яшканчи вздрогнул. Такие же слова он слышал и от отца! Его обдало жаром, он торопливо и гневно заговорил: - Мы - плохие люди, если старики боятся долго жить! Надо переделать все! Надо так все переделать, чтобы не было лишних людей в горах!.. Чет снова усмехнулся. На этот раз-горько и печально: - Я хотел ему сказать такие слова, Яшканчи. Но он меня опередил: Белый Бурхан, сказал, пришел на Алтай поздно. Ему мы теперь тоже не нужны. И не надо хану Ойроту вынимать меч из ножен! Я обругал его за эти слова, а сейчас думаю вот: может, старик прав? Может, не жизнь нашу надо менять, а нас самих? Расходились поздно и неохотно. Яшканчи и Хертек вышли проводить Чалпана и Чегата. Прощаясь, перекрестили руки. Хертек хмыкнул: - Хорошая примета. Новые встречи, общие дороги... Чет первым убрал свою руку: - Что толку топтаться на одних дорогах? Хертек отозвался: - А сопли распускать есть толк? Драться надо! Хан Ойрот пришел в горы не для того, чтобы утирать носы! Гости, которых так долго ждал Яшканчи, приехали рано утром, до восхода солнца. Одним из них был Ыныбас, брат кама Оинчы, другой - совсем чужой человек, не похожий ни на алтайцев, ни на русского. От мяса гости отказались, приняли только по чашке с горячим чаем. К очагу подсел Хертек, Яшканчи представил его гостям, но те только молча пожали руку тувинца, не назвав себя и ничего не спросив. Яшканчи не давал покоя незнакомец: весь в белом, чай пил по-своему, имени своего не сказал и вообще ни разу рта не раскрыл, хотя Ыныбас все время осторожно расспрашивал хозяина юрты о новостях, о ярмарке, о слухах. Потом, покончив с чаем, Ыныбас перевернул пиалу вверх донышком: - Нам пора. Чет Чалпан дома? - Где же ему быть? - удивился Яшканчи. - От скота зимой никуда не уедешь! Да и летом... - Проводи нас к нему. - Может, я схожу за ним?-обиделся Яшканчи на бесцеремонность Ыныбаса.-Вы-мои гости, а не Чета! Только теперь второй гость усмехнулся уголками рта, сказал глухо и четко: - Мы приехали к нему, а не к тебе. Проводи. Яшканчи повиновался. - Чей третий аил в долине? - спросил Ыныбас, когда они отъехали от юрты. - Чегата. Он тоже пастух. - А кто этот Хертек? - Воин. Сражался в отряде Самбажыка. - Ого! Но имени Хертек у тувинцев нет. Как его настоящее имя? - Я не знаю. - Зачем он здесь, у тебя в гостях? - Ему нужны бурханы и хан Ойрот. - Мы его возьмем с собой!-сказал незнакомец. - Нам нужны такие люди. Он один? - С женой. - Жена останется у тебя. Это приказ. - Приказ? - удивился Яшканчи. - Чей приказ? - Мой приказ. Я - бурхан. У Яшканчи потемнело в глазах, и он едва не свалился с коня. Остановились у аила Чета, и Ыныбас отправил Яшканчи обратно: - Скажи Хертеку, что мы будем ждать его у перевала. Никогда еще не была такой длинной дорога для Яшканчи от аила Чалпана до собственной юрты. Бурхан! Сам бурхан сидел у его очага! Он не помнил, как оставил седло и ушел вместе с конем в сторону, а потом с удивлением осматривал незнакомое место. Вернулся по своему следу, заметил Хертека, ждущего его у входа, спешился. - Ты им сказал, кто я? - Да. Они тебя будут ждать у перевала. Поторопись. Савык по их приказу ты должен оставить у меня. Все. Хертек долго молчал, потом хрипло выдавил: - Они - люди хана Ойрота? - Да. Поймав вопросительный взгляд хозяина аила, Ыныбас улыбнулся: - Я - брат Оинчы. Надеюсь, Яшканчи передал тебе его привет? - Ыныбас? - Чет ответно улыбнулся и протянул руки гостям: - Дочка! Корми и пои гостей! - Нет-нет!-поднял ладонь Ыныбас.-Мы только заехали погреться! Нас ждут люди за перевалом... Но Чугул уже порхала по аилу, собирая на тепши все необходимое. Ее монисто позванивало, косички прыгали по спине, а быстрые шаги слышались то за перегородкой, то у очага, то у постели больной матери. Ыныбас первым сел выше огня, принял пиалу из рук девочки: - Расти красавицей, Чугул! - Вы знаете мое имя, дядя Ыныбас?-удивилась та. - Он все знает,-сказал второй гость глухо.-И не только то, что было, но и то, что будет! Чет с сомнением покачал головой: - То, что будет не знает никто... Да и зачем знать? Хорошее будущее обрадует, плохое - огорчит, только и всего... Ыныбас вздохнул и поставил пиалу в ноги. Его примеру последовал и второй гость. - Какие новости в горах? Мы в Терен-Кообы, как в яме... Этого традиционного вопроса Ыныбас боялся больше других. Он не знал, как на него ответить, а Пунцаг вообще мог отмолчаться: бурхан, житель неба, что ему до земных забот! Тем более, что и сам их визит к Чету Чалпану - прихоть бурхана, а не какая-то необходимость... - Значит, и у вас нет новостей? - спросил Чет разочарованно и потянулся к своей пиале с чегенем. - Тогда, Ыныбас, скажи мне о цели твоего приезда, что хотел попросить Оинчы, какое дать поручение?.. Мой сосед Яшканчи говорил, что вы с братом отправили его сюда, где будут происходить какие-то события... Но пока ничего не происходит, если не считать, что травы в долине становится все меньше, и весной нам всем троим придется разъезжаться в разные стороны... Ыныбас смущенно опустил голову: слова Чета Чалпана оказались для него труднее вопроса. Но на помощь неожиданно пришел бурхан Пунцаг: - Новостей в горах много! Какие же из них тебя интересуют в первую голову? - Белый Бурхан и хан Ойрот! Что о них теперь говорят горы? - Хан Ойрот собирает воинство Шамбалы. За Алтай придется драться с русскими, и не только с ними... Чет Чалпан отпил глоток из своей чашки, кивнул головой: - Значит, Хертек был прав. Хан Ойрот пришел не для того, чтобы утирать нам носы... Прости, гость, я слушаю тебя. Но теперь взволнованно заговорил Ыныбас: - Да-да, Чет! Алтай надо обновить! Хватит ему задыхаться в нужде, невежестве и темноте! - Значит, война с русскими? Зачем? - Мы не собираемся воевать с русскими!-отрезал Ыныбас. - У нас хватит и других врагов! Баи, купцы-чуйцы, зайсаны, камы... Чет рассмеялся: - Получается, Ыныбас, что ты будешь воевать со своим братом - камом Оинчы? Ну и что вы с ним не поделили?.. Нет, гости, война Алтай не обновит! Она только увеличит нищету, темноту и мрак... Белый Бурхан несет свет разума, а хан Ойрот - оружие чести! Плохо вы слушали горы, гости! Не поняли их язык... Ыныбас и бурхан Пунцаг удивленно переглянулись. Слова Чета шли поперек всему, что они делали сейчас и собирались делать завтра! Нет, не случайно они заехали в эту долину! - Спасибо, Чет, за тепло очага! А тебе, Чугул, спасибо за угощенье!-поднялся Ыныбас.-Нам пора... А Оинчы уже не кам, он тоже служит бурханам. Но твои слова я передам ему... - И бурханам - тоже! - добавил второй гость. Яшканчи провожал Хертека до перевала. А сборы и прощание были короткими: старый воин готов был подняться в боевое седло в любой момент и, когда он наступил, заторопился больше, чем надо. Но особенно удивила Яшканчи и Адымаш Савык: не залилась слезами, не бросилась на шею, не посмотрела упрекающим взглядом. Только потупилась, кусая губы: - Я тебя буду ждать, Хертек. - Я могу не вернуться. Уезжай к своим, на Бухтарму. - Нет, Хертек. Я буду тебя ждать здесь. Она сама подвела мужа к стременам, подала повод и молча отошла в сторону. Адымаш вздохнула и отвернулась она бы так не смогла, не сумела. И никакая женщина-алтайка, будь у нее даже каменное сердце, а не живое, тоже бы не смогла проводить мужа в неизвестность, как чужого... Все жарче разгоралось небо за ребристым изломом Теректннского хребта, убегающего в бесконечность. - Я о многом не успел поговорить с тобой, Яшканчи,-сказал Хертек виновато, пряча глаза.-Ты даже имени моего не знаешь! - Да, они спрашивали у меня твое имя. - Когда-то меня звали Бузур-оолом. Это имя наводило на врагов страх, а друзьям давало надежную защиту. - Почему же ты не испугался позора и поменял свое имя? - Чтобы не болтаться на веревке, переброшенной через черную верблюдицу! У меня не осталось друзей, но еще были живы мои кровные враги! И их было много. - Свое имя ты вернешь у хана Ойрота. - Я не буду возвращать свое имя, Яшканчи. Оно умерло вместе с нашей борьбой за справедливость... И если мне суждено погибнуть в новой борьбе, то я погибну под именем Хертека! Яшканчи поник головой: Хертек выбрал трудный путь, но это - путь честного человека. И этот человек идет к хану Ойроту, чтобы взять оружие возмездия и отомстить обидчикам за обиды чужого для него народа... Много ли найдется в горах Алтая людей, которые могут поступить, как этот тувинец? Много или мало, но такие люди есть всегда! Иначе-зачем жить и во что верить? Вот и перевал. Он высок, и отсюда, снизу, казался лестницей, уходящей своими террасами-ступенями прямо и темное небо, в последние утренние звезды. Скоро оно начнет раскаляться от встающего за спинами всадников солнца... Где же гости Чета Чалпана? Яшканчи обернулся и увидел всадников, на плечах и головах которых уже лежал отсвет восхода. Они остановились в двух шагах, Яшканчи и Хертек спешились, но строгий голос бурхана сказал: - Нам нужен только Хертек! И тотчас двинулись вперед, к перевалу. Яшканчи шевельнул повод, хотел поднять руку, чтобы помахать на прощанье, но не решился. Адымаш не знала, как ей быть с Савык. Обычно женщины-алтайки тяжело переносили разлуку с мужьями, их надо было кому-то успокаивать, уговаривать, утешать, даже всплакнуть вместе с ними. А эта женщина казалась ей какой-то каменной. Увидев вернувшегося с перевала Яшканчи, она только спросила тихо: - Он мне ничего не передал, Яшканчи? - Хертек передал только деньги. Сказал, что он - воин, и деньги ему в бою не нужны. Вот, возьми. Уже к восходу солнца все было прибранным в юрте, и женщины сели за рукоделье. У Савык оказались золотые руки: она ловко действовала иголкой, нашивая кусочки цветной материи на кошму. И грязно-рыжая, валянная из негодной шерсти сармыга оживала прямо на глазах - на ней появлялись горы, облака, козлы на утесах, парящие в небе птицы... - Вот, если бы твой муж, Адымаш, сделал мне прялку... - Он никогда не видел русской прялки,-покачала Адымаш головой, - как же он ее сделает? Савык сама нашла кусочки сосновой коры и ножом вырезала из нее маленькую прялку и выточила такое же крохотное веретено из веточки тальника. Кайонок, думая, что тетя Савык делает ему игрушку, не сводил глаз с ее рук. Та, заметив это, спросила: - А хочешь, Кайонок, будем с тобой маленькие вещи делать? Мальчишка поспешно кивнул и начал запасаться корой, отдирая ее от дров, сложенных в стороне от входа. Женщины рассмеялись. - Ой, Кайонок, - всплеснула руками Адымаш, - не рано ли ты о своем аиле начал думать! Уже в сумерках вернулся с пастбища Яшканчи. Долго вертел перед глазами маленькую прялку Савык, потом спросил о размерах. Услышав ответ, кивнул... Но скоро забыл о своем обещании. Начались снегопады, забот пастухам прибавилось впятеро, и было не до поделок. Яшканчи приходил усталый и сразу же заваливался на орын, не успев даже поужинать, тем более - поговорить с женщинами или поиграть с сыном... Незаметно минул самый короткий и самый хмурый день в году, и мужчины-пастухи стали готовиться к приему молодняка: от сакмана зависел наступающий год, а значит, и вся их дальнейшая жизнь в этой или другой долине. Если раньше жены пастухов не видели своих мужей только днем, то теперь перестали их видеть и ночью. Наладившаяся, наконец, жизнь и пугала и радовала Адымаш. Впервые за много лет она почувствовала землю под ногами и увидела небо над головой. Ушли, растаяли недавние тревоги, и даже сны стали веселыми, красочными: она видела летние поляны с густой зеленой травой, с огоньками цветов; слышала, как звенят, падая с камней, хрустальные ручьи, в которых купается радуга; даже ощущала запахи парного молока, которого было много, и кисловатый аромат чегеня, желтого от плавающего в нем жира... Она сшила себе два новых чегедека из ткани, привезенной мужем с осенней ярмарки, с помощью Савык украсила их цветными нитями и оторочила мехом. Хотела подарить один из них жене Хертека, но Савык наотрез отказалась от подарка: - Без мужа мне не нужны наряды! Своего Хертека она ждала каждый день и постоянно ходила к перевалу по убродистому снегу. Но не было на каменном заснеженном гребне человеческих фигур, там постоянно клубились сизые облака и очень редко голубели кусочки чистого неба. Много раз Савык хотелось подняться на седловину перевала и посмотреть с той стороны на дорогу, по которой уехал ее муж, но она знала, что этого делать нельзя - по приметам, женщина, смотрящая с тоской и болью мужу вслед, заставляет его коня спотыкаться, а сама превращается в сову... Кайонок всегда выбегал Савык навстречу. Иногда вместе с ним была и Чугул, у которой после медленного выздоровления матери появилось немного свободного времени. Савык любила возиться с детьми - лепила с ними из снега разные фигуры, каталась с горок на обледенелых коровьих лепешках, перебрасывалась снежками, но не заигрывалась. Подступала тоска к сердцу, лицо женщины каменело, и смех застывал на губах, не став звуком: они с Хертеком не обзавелись детьми - жизнь была беспокойной, опасной, а будущее - покрыто не только туманом, но и чернотой беззвездной ночи... Адымаш старалась не замечать ее состояния, а дети воспринимали неожиданную суровость тети Савык как приказ о возвращении домой. Под сердцем Адымаш зрела новая жизнь, и она берегла ее с той особой тщательностью, которая присуща женщинам, ждущим последнего в своей жизни ребенка. На этот раз Адымаш была уверена, что ей судьба и Умай подарят дочь, из которой она постарается сделать будущую хорошую жену для мужа и настоящую хозяйку аила для семьи. Она прожила трудную жизнь, но добрую и ласковую - Яшканчи оказался хорошим мужем, и Адымаш, хотя и редко, но бывала по-настоящему счастлива с ним. И особенно - эту осень и зиму... Она выбила трубку о треножник, взглянула в дымовое отверстие юрты и заторопилась - небо начало уже темнеть, а у нее еще не был готов ужин! А Яшканчи не любил, когда казан пуст и огонь в очаге еле дышит... Вернулась Савык, напряженно и растерянно посмотрела на Адымаш: - Какие-то люди спускаются с перевала... - Гости? Может, и Хертек с ними? - Нет, моего мужа среди них я не заметила... Адымаш вышла из юрты, разгребла снег над перевернутым вверх дном котлом, опрокинула его. Вздохнула: мяса было совсем мало, а другими припасами они с осени не обзавелись. Овец до весны Яшканчи резать не будет, разве теленка... Перебор копыт послышался явственнее, хотя всадники и не могли подъехать так быстро. Она подняла голову и облегченно перевела дух: гости свернули на тропу, ведущую к аилу Чета Чалпана. Адымаш поставила котел на место, забросала его снегом и старательно оптоптала по краям. Кто же на этот раз приехал к Чалпану? Глава четвертая УЩЕЛЬЕ АРКЫТА Ущелье Аркыта похоже на каменный мешок с узким горлом. И это место Техтиек избрал для сформированных им и Анчи отрядов кезеров. Сюда, в глубину гор, ни пешему, ни конному не попасть, если не знать обходных троп, пробитых козлами и охотниками, идущими по их следам. И хотя главные события будут разворачиваться в долине Теренг, до которой отсюда надо одолеть не один перевал, воины Шамбалы должны быть подготовлены для возможных боев с русскими стражниками и солдатами здесь. Они покинут этот лагерь только в нужный момент, чтобы перекрыть дороги, оседлать перевалы и взять под свою защиту не только бурханов, но и тех, кто придет к ним. Сейчас Техтиек ехал сюда хозяином и очень удивился, когда ему преградили путь воины в коротких куртках, перехваченных широкими ремнями, в меховых шапках с кистями, с ружьями на плече, к которым примкнуты штыки. - Шамбала!-вспомнил Техтиек пароль-заклинанне бурханов. - Калагия! Войди в Шамбалу!1-отозвались воины и расступились. За очередным камнем его снова остановили. - Шамбала!-сказал уже раздраженно Техтиек. Ему навстречу шагнул пожилой воин с суровым лицом, держа руку на рукояти короткого меча. - Войди в Шамбалу, хан Ойрот! - Кто ты?-хмуро спросил Техтиек, не оставляя седла. - Я тебя что-то не помню... Кто? Откуда? - Страж бурханов Хертек! Я здесь недавно. Он жестом пригласил Техтиека следовать за собой. Тому невольно пришлось спешиться и бросить поводья одному из воинов стражи ущелья. - Куда мы идем, Хертек? - Вас, хан Ойрот, ждет бурхан. Справа и слева отвесно падали скалы, неохотно отходя в стороны, чтобы там, где синее других гряда вершин, закрыть такими же отвесными скалами и выход из долины. Техтиек неспроста выбрал эту долину и показал ее Чочушу, но само ущелье Техтиек берег для себя: Аркытская ловушка уже не раз выручала его, укрывая от погонь. Кто же привел сюда этого Хертека, которым, судя по всему, Белый Бурхан заменил Техтиека? Хертек остановился у приземистого рубленого строения, открыл дверь, предупредив Техтиека: - Здесь ступеньки, хан Ойрот... Землянка была оборудована как русское зимовье: большая глинобитная печь, полки с утварью, стол с висячей керосиновой лампой, деревянные козлы вдоль стен, забитые винтовками разных систем... За столом сидел бурхан Пунцаг, перед ним была расстелена большая самодельная карта, на которой он что-то измерял циркулем и линейкой. Техтиек опустился на левое колено, приложился губами к краю одежды бурхана, поднял виноватые глаза: - Я немного опоздал... - Ты опоздал на целую неделю!-Пунцаг бросил циркуль.-Поднимись и садись рядом! Надо что-то решать, хан Ойрот. Скоро весна!.. Ты свободен, Хертек. Страж бурханов повиновался, оставив их наедине. - Белый Бурхан тобой недоволен, Техтиек! - Пунцаг посмотрел озабоченно и тревожно. - Нет людей, нет оружия, не хватает коней для кезеров... Техтиек вымученно улыбнулся. - Кони есть, бурхан! Целый табун племенных коней! - Откуда они появились? - Купец Лапердин подарил! Сейчас они у меня укрыгы в ущелье Ак-Кема и за ними присматривают надежные люди... С оружием хуже: русские купцы не продают его и за золото. Надо посылать людей в китайские лавки Урянхая. Бурхан покачал головой: - Это долго, Техтиек! Надо отнимать оружие у горных стражников, охотников и охранников приисков. Ты же все равно там хозяйничаешь всю осень! - Оружие будет, бурхан. - А люди? Где обещанные тобой кезеры? Чем занимается этот бездельник Анчи? Почему не работает Дельмек? Хватит ему сидеть у доктора на кухне! - Анчи я казнил за нарушение приказа. Дельмек пока нужен мне у доктора. Он работает хорошо, бурхан. Его отряд из алтайцев уже собран и вооружен... - Мало людей, Техтиек! Мало. А те, что есть, ни на что не годны! Хертек требует половину из них отпустить домой, а оставшихся разбить на группы по десять-двадцать человек и обучать каждую отдельно! Он прав. - Кто такой Хертек, бурхан? Откуда он появился в ущелье Аркыта? Вы уверены, что он надежный человек? - Его привел я. Он - воин Самбажыка! Надежнее людей не бывает... Пока он страж бурханов, а потом посмотрим! Может быть, ему суждено стать главным полководцем Шамбалы! У тебя, хан Ойрот, другие задачи, и Хертек тебе никак и ничем не помешает... Люди, вот что нам сейчас нужно! Бурхан был слишком настойчив, и Техтиек насторожился: - Что-то случилось, бурхан? - Да. Россия вступила в войну с Японией. - Хорошо это для нас или плохо, бурхан? - И хорошо, и плохо. Если на Алтае будет введено военное положение-плохо, а если царь объявит мобилизацию и среди алтайцев - хорошо... - Русский царь никогда не брал алтайцев на войну, бурхан... Я завтра же пойду в горы и скажу людям, что на этот раз русский царь заставит всех воевать! Многие побегут в горы, ко мне. И люди, бурхан, будут! Пунцаг покачал головой: - Такие люди и нам не нужны... Нужны воины! Кезеры! Плоский черный камень стоял на двух чурбанах, вкопанных в землю. Он был изрисован человеческими фигурами: попами, стражниками с ружьями и полицейскими с саблями в руках, бородатыми староверами, пузатыми баями и зайсанами. Была даже фигура, изображающая бородатого человека с забором на голове. Хертек покосился на хана Ойрота и ткнул в фигуру пальцем: - А это кто? - Русский царь. - Ну и что вы с этим камнем делаете? Техтиек самодовольно усмехнулся: - Мои кезеры стреляют в него из ружей пулями и жаканами. Хертек подошел к камню вплотную, внимательно его рассмотрел: весь в выщербинах, будто его клевали птицы, в свинцовых нашлепках, похожих на помет этих птиц. Покачал головой: - Этого нельзя больше делать, хан Ойрот! Пули рикошетят от камня и могут поранить самих стрелков... Удивительно, что еще никто из них не пострадал! Мишень надо переделать. Я сам скажу воинам - как... Техтиек недовольно нахмурился: - Твою мишень, Хертек, потом нельзя будет перевернуть. - А зачем ее переворачивать?-удивился страж бур-ханов... - Мои кезеры - плохие стрелки, не все из них попадают даже в камень... Но как только они его переворачивают вверх ногами, то все их враги оказываются мертвыми... Хертек закусил нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Игра в войну? Неужели хан Ойрот думает, что колдовскими заклинаниями и какими-либо символами поругания можно уничтожить настоящих врагов? Всего два дня Хертек в этом ущелье, но и за эти два дня он понял, что хан Ойрот не только плохой полководец, но и воин никуда не годный. Да и в крепость, расположенную в труднодоступном месте, все же могли проникнуть охотники, русские геологи, горные стражники, не говоря уже о полицейских и солдатах регулярной армии. Беспечность людей, собранных в этом каменном мешке, была поразительной! И первое, что он сделал,-закрыл все входы и подъезды к ущелью сторожевыми постами. Теперь надо наводить порядок среди людей, собранных здесь и громко именуемых воинами. - Стрельбы надо проводить регулярно, хан Ойрот. Владеть ружьем должен каждый воин! И не беда, что многие из них не попадают в цель. Чтобы хорошо стрелять, надо много стрелять. - Много пусть стреляют те, кто умеет стрелять! У плохих стрелков я всегда отнимал ружья и патроны... Доставать их трудно, а переводить добро на бестолковых придурков я не могу! Хертек нахмурился: - В таком случае, надо их учить владеть холодным оружием! Сделать- фигуры из веток и снега, пусть тренируются... Хан Ойрот откровенно рассмеялся: - Ну, этому алтайцев учить не надо! Они с детства умеют резать скот! - Солдаты русских - не бараны!-угрюмо уронил Хертек. - Они тоже умеют владеть штыком, саблей и кинжалом! Техтиек почувствовал, как в нем закипает злоба на Хертека. Не будь тот человеком бурхана Пунцага, он бы узнал, как звенит клинок, молниеносно выхватываемый из ножен! - И еще, хан Ойрот... Я заметил, что среди воинов, собранных здесь, есть люди, которым место на виселице... Хотел бы я знать, как сюда попали бандиты Техтиека! Хертек коротко взглянул на хана Ойрота, и губы его дрогнули в иронической усмешке. Пунцаг хотя и был одним из бурханов, терялся в присутствии Хертека и серьезно опасался неистовства Техтиека. Ему все еще казалось, что он спит и видит страшный сон, какой часто видел в дацане: голым его преследуют псы с оскаленными мордами. И он боялся проснуться: вдруг он и в самом деле голый среди стаи псов? Он не знал, как Белый Бурхан узнал о его ночных кошмарах. Но однажды он вызвал его к себе и строго сказал: - Ты-бурхан и тебе надо забыть, что ты был ховраком и ламой! Тебе некого бояться! Ты - один из богов Алтая, и поэтому все должны бояться тебя! - Я не умею стрелять и не знаю приемов борьбы. Я боюсь оружия и не хочу брать его в руки! - А тебе и не надо этого делать. С оружием пусть хорошо обращаются те, кому это положено. Земные дела - не твои!.. Я могу тебе помочь избавиться от страха, но будет лучше, если от него ты избавишься сам... Будешь следить за Техтиеком и его бандой! Подбери себе людей для охраны и - действуй. Теперь у него есть Хертек. Хертек и Техтиек вернулись поздно, но Пунцаг еще не спал, изучал карту, врученную ему Белым Бурханом, и стараясь оставить в памяти каждый извив многочисленных рек, каждый поворот горных хребтов, название каждого большого или малого селения... Карту возить с собой не будешь, а Алтай он обязан знать! - Докладывай, страж бурханов!-кивнул Пунцаг Хертеку. - Мы с ханом Ойротом изучили все, но наши мнения разделились. Я предлагаю очистить ущелье от всех лишних людей и оставить в нем только тех, кто действительно может стать воином! Я понимаю, что бурханам нужны люди. Но нужны те люди, от которых будет толк! Бурхан кивнул. - Но моим подсчетам, бурхан, таких людей человек сто, не больше. Остальные должны уйти. Бурхан снова кивнул. - Всех, кто останется, надо разбить на четыре отряда и выбрать им командиров, способных владеть оружием. Из этих четырех отрядов на коней надо посадить два, один отряд оставить в пешем строю для охраны дорог и перевалов, последний отряд, куда я думаю отобрать самых молодых и крепких парней, сделать стражем бурханов. Его я буду обучать сам. - Ну а что предлагает хан Ойрот? - поднял Пунцаг глаза на Техтиека. - Хертек - страж бурханов, и ему, конечно, хватит четырех отрядов для того, чтобы охранять Храм Идама и долину Теренг со всеми дорогами, переправами и перевалами. А мне, хану Ойроту, нужна армия в тысячи и тысячи воинов, чтобы выгнать русских! Техтиек говорил зло, напористо, зная податливость бур-хана. Но кивка головы не дождался. - И одного ущелья Аркыта для моей армии мало! Я должен найти десятки глухих мест, где мог бы собирать и обучать моих людей! Я настаиваю, бурхан, чтобы мне было дано право распоряжаться моими людьми так, как считаю нужным я, хан Ойрот. А страж бурханов Хертек пусть работает со своими отрядами... Я даже могу уступить ему этот каменный мешок! Только теперь бурхан кивнул. А потом встал, заставив подняться Хертека и Техтиека, сказал устало, но твердо: - Хорошо. Страж бурханов пусть работает со своими людьми, а ты, хан Ойрот, создавай свою армию. Вы оба свободны в своих действиях, но я должен знать все. Стояла хорошая лунная ночь. Искрился снег, глубокие тени меняли рисунок гор, но делали белую тропу четче и приметнее, чем солнечным днем, когда все рассеивается и теряется в пиршестве белых снегов. Но особенно хорош был сейчас воздух-синий, бодрящий, с поразительной прозрачностью и какой-то стеклянной твердостью. При желании его, казалось, можно было рубить мечом на куски и он, падая на жесткий камень тропы, звенел бы, как серебряная монета на фарфоровой китайской тарелке... В долинах никогда не бывает такого воздуха даже зимой, им богаты только горы, вынырнувшие к самому небу из облаков, где плавают вершины деревьев... Когда-то, очень давно, они с Самбажыком вот так же пробирались козьей тропой к стану врагов, чтобы выкрасть часового и узнать маршрут, по которому отряды ненавистного Тырчака должны были уйти на Сарып-Сеп, где попасть в засаду. Батор Самбажык долго молчал, потом бросил повод и оставил седло, поднял руку, насторожился, будто к чему-то прислушивался. Удивленный Бузур-оол остановился, приготовив оружие. Самбажык рассмеялся: - Я только хотел услышать, как звенит луна, там, в небе! - Вы способны слушать луну, батор, когда нас ждут впереди столь суровые испытания?-поразился тогда Бузур-оол. И Самбажык сказал, что тот человек по-настоящему ничтожен, который не любуется миром перед тем, как покинуть его навсегда... Бурхан остановился и спешился. Хертек последовал его примеру, хотя и не знал, зачем тот это сделал. Тогда бурхан обернулся, и Хертек увидел на его губах непривычную улыбку: - Вам тоже, Хертек, мешает цокот копыт? - Нет, бурхан, он мне не мешает. - Это потому, что вы не знаете, что такое настоящая тишина. Та тишина, когда слышно, как стучит сердце и льется по жилам горячая кровь... Хертек удивился: всем, даже хану Ойроту, бурхан говорил только "ты" и любой форме беседы предпочитал повелительную. Может, сейчас он скажет что-нибудь похожее на ту мысль батора Самбажыка, так поразившую его, Бузур-оола? Нет, не сказал. Повел коня, низко опустив голову. Такое впечатление, что он возвращается не в свои солнечные чертоги высшей мудрости и правды, а в тюрьму, где его должны запереть на замок! Тропа начала забирать влево, потом пошла прямо вверх, опустилась, завернула вправо... Хертеку уже надоело идти пешком, но он не имел права сесть в седло, пока того же не сделает сам бурхан. А тот снова остановился и прислушался: - Кто-то едет нам навстречу. Хертек пожал плечами: он ничего не слышал. Бурхан сел в седло, и тотчас это сделал Хертек, но приготовил оружие. Конь покосился на хозяина и фыркнул - не то насмешливо, не то осуждающе... Скоро и Хертек услышал перебор копыт, а потом и увидел всадника. Решительно подав коня вперед, он обошел бурхана и встал на тропе, слегка развернувшись влево: так удобнее стрелять, если в этом будет необходимость, и так удобнее вернуться на старое место. - Не вздумай стрелять, Хертек!-услышал он голос встречного всадника и тотчас узнал Ыныбаса.-Я знаю, что ты не промахнешься! Меня послали за бурханом. Бурхан послал коня навстречу Ыныбасу, бросив на ходу: - Поезжай обратно, страж бурханов! Бурхан снова перешел на "ты". Лунная иллюзия кончилась, хотя в самой природе ничего не изменилось. Просто во взаимоотношениях богов и людей все встало на свои места! Только теперь Техтиек убедился, что с казнью Анчи он явно поторопился. Сказав о создании собственной армии и получив на это согласие бурхана Пунцага, Техтиек взвалил на себя весь груз забот о людях, собранных в ущелье Аркыта... Конечно, теперь у него достаточно денег, золота и ценных вещей в тайных схоронах-запасниках, чтобы всю эту рвань одеть, накормить, вооружить, посадить на коней. Не поссорься он с Хертеком, не отделись от него, часть забот можно было бы возложить на опытного воина, но и тут ради самолюбия Техтиеку пришлось поступиться собственной выгодой. Пусть возится со своими отрядами! Тем более, что Хертек сумел заметить то, чего не видел бурхан - головорезов, прошедших через все и ничего в жизни не боящихся, кроме гнева своего предводителя.. Они были гвардией Техтиека, и избавляться от них было еще рано. Проще избавиться от Хертека! Жаль, конечно, что это ущелье придется отдать ему. Но Техтиеку этот каменный мешок не нужен - слишком далеко от дорог и селений! Может, здесь хорошо обучать воинов, которым действовать весной в долине Теренг, но для алыпов Техтиека никакой уже выучки не нужно, а отсидеться они могут где угодно... Подошел один из стражей Хертека, доложил: - Там пришли пятеро, хан Ойрот. Пароль не знают, но называют имя бандита Техтиека... - Пошли к ним! Затея с монастырем на Чулышмане была придумана Анчи. И придумана, конечно же, не от хорошей жизни: летом он зашел в такой же тупик, как и сейчас Техтиек, - людей набрал много, одеть и накормить всех не мог, держать их в одном месте тоже. Тогда-то и стал Анчи отправлять группы своих парней в православный монастырь к отцу Никандру для прокорма, решив, что соберет их, когда будет нужно, одним сигналом... Шесть групп он отправил в послушники, но вернулась пока первая, не дождавшись обещанного сигнала. Увидев хана Ойрота, стражи медленно расступились. - Та-ак! - Техтиек оглядел всех, прищурился. - Богу русских молиться научились? А где шестой? Вас должно быть шестеро! Бывшие монахи переглянулись. Потом один из них кашлянул в кулак, хотел что-то сказать в оправдание, но получил тычок в бок, предупреждающий о молчании. - Пропустите их!-сказал Техтиек с показным равнодушием. - Не возвращаться же им на Чулышман! Шестой явится в такой же одежде, как эти, пропустите тоже. Повернувшись, Техтиек зашагал к своей землянке, где еще вчера был штаб бурхана, зная, что прибывшие давно спешились и теперь тащатся за ним. понурив повинные головы. - Остановившись, Техтиек подождал монахов, жестом уложил их животами на снег, заговорил тихо, но свирепо: - Ну? Животы нажрали, а оружием, конечно, не запаслись? По голым дорогам сюда шли, ни одного пастуха или охотника не встретили? - У меня есть нож, - сказал один из лежащих, - а дубину в любом лесу выломать можно! - У меня топор есть!-сообщил другой.-Дрова рубил, перебросил через ограду, потом поднял... Вот. - Трое других почему молчат? Встать! Где Чекурак? - У родни аракует. Ночью придет. Техтиек пружинящей походкой прошелся вдоль пятерых парней, одетых в изодранные рясы поверх телогреек, хмуро уронил: - Вот что... Сейчас вы сядете на своих коней, к утру пригоните отару овец и принесете два ружья! С пустыми руками не возвращайтесь! У меня нет аилов, набитых жратвой!.. Пошли! Он шагал по тропинке между сугробов к приземистому рубленому дому, сработанному в незапамятные времена не то охотниками, не то русскими рудознатцами. Сейчас он был обитаем, хотя его и занесло едва ли не по самую крышу- из ведра без дна, приделанного вместо трубы, валил густой дым, отдающий горелым мясом. Техтиек взял на себя закуржавевшую дверь, шагнул в комнату, едва не задохнувшись от плотного духа табака и сивухи. Увидев Техтиека, сидящие у огня вскочили. - Аракуете?-криво усмехнулся тот. - Кто из вас был три дня назад на охоте? Ты, Тоет? - Со мной еще ездил Маскан. - И все? Мы с вами давно договорились не врать друг Другу! - Я еще был,-угрюмо отозвался заметно захмелевший парень. - Брал Тонтуша, но он удрал. - Все вы удрали! Все четверо!-сказал Техтиек гневно.-А Тоет даже потерял свой нож! А ты, Тартык, шапку!.. Всем на коней! Догоните монахов и помогите им сделать то, что я приказал! Ты, Тартык, усидишь на коне, не надо тебя привязывать арканом? - Он на скамейке-то едва сидит!-хохотнул Тоет. - Закрой рот! К утру всем быть на месте. "Хорошо, если бы они догадались ухлопать одного из монахов и оставить его у разграбленного аила,-подумал Техтиек, выпроваживая своих головорезов - кого тычком в бок или в спину, а кого и ногой под зад. - Тартык бы догадался, но пьян... Ладно, Маскан сделает!" Домик опустел, только Тартык при попытке встать, свалился на пол. Техтиек равнодушно перешагнул через него и прихлопнул дверь. Он не дошел еще до землянки, как мимо пронеслись всадники. - Успеют! - усмехнулся Техтиек. - Монахи далеко не могли уйти. Белый Бурхан запретил разбой Техтиеку, бурхан Пунцаг запретил разбой воинам хана Ойрота, но ведь никто из них не может запретить разбой православным монахам!.. Глава пятая ЕДИНСТВЕННОЕ РЕШЕНИЕ Бабый ушел, шурша русской газетой, подтвердившей слухи о войне России с Японией. Итак, война!.. Таши-лама не обманул его!.. Это известие, горькое для многих, Куулар Сарыг-оол ждал с нетерпением, и именно оттяжка боевых действий там, на самом дальнем востоке, непроизвольно заставляла его тормозить развитие событий тут, в горной глуши Алтая, даже с известным риском для себя и своих помощников. Он уже достаточно оценил равновесие сил и был уверен, что прямое столкновение с миссией христианства невыгодно и не даст никаких результатов. И хотя кислота разъедает камень, молот ломает его! Надо действовать, и действовать быстро. Их миссия - миссия таши-ламы. Но во главе он поставил его, жреца Бонпо! И в этом его ошибка... Шамбала - это знамя ламаизма, поднятое над миром... Но почему, собственно, ламаизма? И что бы стоил ламаизм вообще без тибетского тантризма, лежащего в основе Бонпо? Сейчас Тибету не до Шамбалы, как и России - не до Тибета! Русские всегда едут на телеге... Еще год назад далай-лама мог бы договориться с русским царем. А сейчас - вряд ли! Тибет, опасаясь китайцев, прозевал англичан. А русские увлеклись строительством дороги в Маньчжурии, потом крепости на Ляодуне и прозевали японцев... События развели руки русского царя и далай-ламы, уже протянутые навстречу друг другу!* * Так оно и случилось Поражение России в войне осложнило миссию Ф И. Щербатского, который хотя и встретился в Урге с далай-ламой летом 1905 года, но без видимых результатов. Все изменилось! Долг перед таши-ламой? Он, жрец Бонпо, ничего ему не должен! Он ему вернул алун... Нет, Шамбала не будет знаменем ламаизма, она будет знаменем Бонпо! И он, Куулар Сарыг-оол, сделает здесь то, что задумал давно, покидая Шаругене! Чья-то тень мелькнула у входа. Но у Куулара Сарыг-оола было острое зрение. - Хан Ойрот? Ты должен был прибыть еще вчера! Техтиек вздрогнул - таким неожиданным и громким был голос тьмы пещеры. - Что у тебя происходит? Почему твои воины грабят пастухов, а убитых переодевают в русские монашеские одежды? - Это были настоящие монахи, Белый Бурхан! Мои воины обучаются военному делу в ущелье Аркыта! - Эти монахи пришли к тебе, хану Ойроту! А ты послал их грабить, как это делал Техтиек! Куулар Сарыг-оол встал в столбе света, и в первое мгновение Техтиек не узнал его. Белый Бурхан был бледен и казался больным. Он безвыходно сидел в пещере, колдуя со своими травами и грибами. И зачем ему быть белее своего имени? - Ты проглотил язык, хан Ойрот? - Мне мешают. Этот Хертек... - Хертека оставь в покое! Я и так слишком долго терпел твои выходки! Техтиека окатил страх - в глазах Белого Бурхана медленно разгорался черный огонь презрения. Техтиек покачнулся и упал на колени, явственно ощущая, как леденеет живот и становятся ватными руки и ноги: - Я все исправлю сам, Белый Бурхан... - Ты потерял много времени на пустяки, и теперь один ничего не успеешь! Где люди, нужные мне, а не тебе? Где кайчи, сказочники, пророки? Где люди, ищущие меня в горах? Где воины, идущие к тебе тайными тропами? Где знаки моего прихода? Почему нет обвалов в горах, обнажающих священные символы неба? Почему твое имя - имя великого хана Ойрота - не гремит на всех перевалах и во всех долинах? Разве я не говорил тебе, что это надо делать и как это надо делать? Может, ты забыл свою клятву, и пришло