ним, была убеждена, что такие же чувства к своим мужьям испытывают все женщины. Ыныбас первым доказал ей, что это не так, что в близости двух людей может быть самое настоящее счастье... Вся ее жизнь здесь, в пещере, была похожа на какой-то сладостный сон, и ей не хотелось просыпаться, не хотелось дышать чистым воздухом гор и любоваться цветами, слышать другие голоса и видеть другие лица... Но она знала, что сон не бывает бесконечным, что придет утро, когда она проснется окончательно и вместо ярких красок ночных видений увидит серость и убогость своего жилища, неопрятность постели, услышит чужой раздраженный голос... Но, если это будет, то не сейчас и не сегодня! И поэтому она была счастлива в своем колдовском сне. Пунцаг смотрел на спящую и блаженно улыбающуюся женщину с жалостью. Она была убеждена, что ее только что оставил Ыныбас, хотя любила и ласкала его, бурхана. Куулар Сарыг-оол внушил ей это чувство и надолго, может быть навсегда, закрепил его сильнейшим наркотическим напитком, приготовленным из ядовитых грибов и трав еще летом. У черного колдуна было много таких напитков, вызывающих галлюцинации и яркие сны, делающих человека счастливым и жизнерадостным, но они же неизменно подтачивали силы, иссушали мозг и изнашивали тело. Вот и Чейне в тридцать лет станет старухой, если не умрет от паралича сердца раньше, чем выдернет первый седой волос из своих замечательных черных кос. И они, бурханы, входили к ней тоже не по своей воле. Каждому определил свое время Белый Бурхан, и как только оно наступало, зов плоти становился неодолимым. Шевельнулась Чейне, сбросила с себя мягкое и теплое одеяло из верблюжьей шерсти, томно потянулась обнаженным телом, улыбнулась ласково и спокойно, найдя глазами Пунцага: - Ты уже покинул меня, милый? Ну, приди же ко мне еще! Пунцаг послушно сел на постели, Чейне обвила его за шею руками потянулась трепетными и мягкими губами к его губам. Он сделал неуклюжую попытку освободиться, но женщина еще плотнее прильнула к нему: - Ну, что ты? Неужели я тебе уже надоела, Ыныбас? Я тебе стала неприятна, ты опять будешь бить меня по щекам и обзывать похотливой дурой?.. - Мне надо идти, Чейне. У меня дела... Поспи одна. - Я не хочу спать одна! У меня есть муж! У меня есть ты, Ыныбас!.. И какое дело мне до твоих противных бур-ханов?.. Иди же! Вот так она говорила всегда и, наверное, всем: какое мне дело, Ыныбас, до твоих противных бурханов, если я люблю только тебя?.. Она смотрела в чужое лицо влюбленными глазами и была в своей нежности откровенной до бесстыдства... Как все-таки жесток черный колдун, если даже в этом малом он лишил невинную женщину правды, заменив подлинность иллюзией, а любовь и привязанность к мужчине - бесконечным сном наяву!.. Как разбудить ее? Как и чем доказать ей, самой несчастной из всех женщин, что он и другие - не Ыныбас, а чужие, равнодушные и, может быть, даже неприятные люди, и она одаривает их своей любовью только лотому, что так надо ему, Куулару Сарыг-оолу, бессильному каждого из замурованных в горе мужчин, наградить своей женщиной? Много раз говорил ей он эту правду, убеждал и доказывал, но она только смеялась и еще нежнее была с ним: - Дурачок! Разве бы я перепутала своего Ыныбаса с каким-то другим мужчиной?! Ниша, выделенная ему в пещере, была больше и уютнее других. Но она все равно не годилась для жилища, хотя ч могла служить временным ночлегом или убежищем... Бывало и раньше, что Техтиек отсиживался неделями в своей каменной крепости, но он всегда знал, что выйдет из ее полумрака в любой миг, когда только этого захочет. А сейчас? Часами он ходил по своей нише, как затравленный зверь. Иногда не выдерживал, отодвигал каменный запор и гулкими шагами мерял пустой зал, куда Жамц выгрузил мешки с золотыми монетами. Сейчас их не было, и зал казался еще более пустынным и давящим исполинской тяжестью той горы, что была его потолком... Иногда он устраивал иллюминацию в этом зале, зажигая все факелы и добавляя новые из своей ниши. Но потом кто-то убрал факелы со стен зала, как до этого убрал мешки с золотыми идамами. И это тоже давило. И рождало ощущение, что кто-то незримый медленно, но постоянно вытаскивает у него из-под ног опору, заставляя качаться и балансировать, чтобы не упасть и не размозжить голову о каменный пол... Самым же страшным в этой попытке было то, что Тех-тиек совсем не ощущал хода времени и даже не представлял, сколько дней или ночей он уже прожил в этой пещере, что там, наверху: весна в полном разгаре или лето в ярком цвету? Сорок девять дней... Будьте вы прокляты, все эти сорок девять дней! Глава одиннадцатая ДОНОС Вернувшись, отец Капитон более внимательно разобрал все бумаги покойного священника из Горбунков и пришел к выводу, что по ним можно было бы составить неплохой донос на покойника... Да только кому тот донос будет нужен? Вот если бы раньше, еще до опалы Широкова!.. Но опять-таки вопрос: какая выгода от подобных стараний? Куда вернее дело с Лапердиными! Сами головой в петлю лезут, друг дружку от очереди отпихивая... Совсем было собрался берестовский иерей засунуть в дальний ящик стола добытые им бумаги, как пришла депеша из миссии, присланная с полицейской оказией. Пакет был огромен, а в нем всего одна бумажка в четвертушку листа: "Сообщите свои сведения о брожении среди местного населения, связанные со слухами о хане Ойроте и Белом Бурхане. Что вами примечается нового, не беспокоятся ли вновь обращенные в православие." - Зело борзо! - хмыкнул отец Капитон удовлетворенно и снова потянулся к бумагам покойного Широкова - Может, что и выскоблю? Взял чистый лист, снял колпачок с чернильницы, обмакнул перо, вывел первую фразу, поморщился: - Не совсем складно, да сойдет!.. "По разумению моему,-шло перо, выводя закрученные завитушки на букве "у", - а также по имеющимся разного сорта сведениям, священнослужитель о. Лаврентий был умерщвлен и подвергнут унижению со снятием и возможным уничтожением священнических одежд фанатиками из местных язычников, поклоняющихся своему новому богу Ак-Бурхану..." Остановился, покрутил головой. Отложил перо, удовлетворенно потер руки: - Сострою я вам, благодетели мои, веселый кураж на сей прискорбной истории! Выложитесь сотенными, чтобы очиститься!.. Как только бы Игнашку сюда поаккуратнее вляпать?.. Снова взял перо, весело щелкнул пальцами и застрочил: "Предполагаемым убийцей мог стать работник местного купца из раскольников Игнатия Лапердина некий Торкош Тондоков, крещенный мною в православие, но осквернивший храм своим полнейшим равнодушием... При осмотре тела названного Торкоша были обнаружены клейма буддийского происхождения... До того тот Торкош угнал табун племенных коней купца и продал оный людям хана Ойрота... Деньги им были пропиты в скором времени, и потому на убийство священнослужителя о. Лаврентия оный Торкош мог пойти свободно за малую мзду за сие прегнуснейшее дело..." - Недурственно складывается все! - отец Капитон перечел написанное. - Теперь прибавить надо про Игнатовых перекрестов пару гнедых, або вороные уже ускакали! Хе-хе! Сумбурный донос отца Капитона обескуражил начальника духовной миссии, но с полицией он все же нашел нужным связаться, чтобы находящийся по делам в Бийске купец Игнатий Лапердин был вызван и допрошен с должным пристрастием по всем пунктам, помеченным в бумаге берестянского иерея... А на следующий день в миссии послышался звон шпор, и полицмейстер Богомолов предстал перед отцом Макарием. - По вашей просьбе, преосвященный, купец Лапердин мною допрошен лично... - Пристроив форменную фуражку на подоконник, полицмейстер раскрыл папку с государственным орлом и зашуршал бумагами. - Выяснено, что упоминаемый язычник Тондоков был взят купцом на службу для исполнения личных поручений и кучером, как знающий русский язык. Своими обязанностями манкировал, пьянствовал напропалую. Деньгами его снабжал Техтиек, которому язычник Тондоков продал племенных коней. Лаперднн не исключает вины этого язычника и в смерти иерея из Горбунков о. Лаврентия... - И что же?-нахмурился отец Макарий.-Вы послали полицейских чинов для ареста этого язычника? - Никак нет! Неделю назад этот язычник был схвачен работниками старшего сына купца Лапердина во время поджога его собственного дома и самосудом ими убит!.. Виновные в самосуде оштрафованы, акт о поджоге составлен, протокол дознания в деле имеется... Отец Макарий снял очки и начал играть ими, смотря на полицмейстера из-под мохнатых бровей, надвинутых на самые глаза, насмешливо и сердито. Он вспомнил донос берестянского иерея, от которого вчера еще небрежно отмахнулся, как от мешанины нелепиц и домыслов... А полицмейстер с завидным усердием все по-своему переставил с ног на голову... Уж не за самоваром ли он снимал тот допрос с купца Лапердина? - Отчего же вы этого Тондокова язычником понужаете, Кирилл Аркадьевич? Сам священник из Берестов в своем письме признает, что крестил этого Тондокова добровольно... Вы лучше бы прознали у своего купца, как это случилось, что он дозволил своему работнику креститься в православном храме, хотя всех остальных крестил сам в корабле? Заранее готовил работника к преступному действу?.. Не хотел своей ложной веры пачкать, а на истинно православную легко и просто покусился?.. Полицмейстер перебрал ногами, покраснел, как рак, вынутый из кипятка, гулко кашлянул в кулак: - Я так думаю, ваше преосвященство, что все это Техтиек и подстроил! - Что именно? - удивился отец Макарий. - Помогать православным миссионерам?.. Ну знаете!.. Всему есть мера... Ступайте с богом, а то и до полнейших нелепиц договоритесь! Поспелов ждал подтверждений отсюда и про то повторял многократно, когда собирался ехать в столицу: - Я уж постараюсь, ваше преосвященство, для вас! Владыку в митрополиты московские прочат, а свято место пусто не бывает... Отчего бы вам его и не занять? Хитер... В точку попал, была такая думка у отца Макария. Ладно уж, коли обещал! Он затребовал все бумаги по назревающему бунту, просмотрел их. Многое совпадало с донесениями других иереев и сведенное вместе выглядело убедительным. Во всяком случае, для маркониграммы Поспелову фактов хватит. Отец Макарий признавал несомненную заслугу архимандрита в том, что тот понял опасность назревающих волнений раньше других и к словам чулышманского изгнанника отнесся с полной серьезностью, не отмахнулся. И сейчас, обивая пороги Синода, делает себе карьеру при Победоносцеве. Пусть делает! Из его столичных далей многое видится по-другому... Горы тоже хороши и пригожи, когда на них смотришь издали. А подойдешь поближе, присмотришься - и горы самой нет, а есть только невзрачные камни и грязный песок, из которого лишь кое-где и кое-как торчат изжеванные и растоптанные травы... Потому и не до высоких материй пастырям, бродящим с крестом по горам, лесам, солончакам и болотам; говорящим с людьми, которые их не понимают и понимать не хотят; ночующим где попало и как попало; насыщающим живот свой тем, что и скотская утроба не потерпит... Высокие материи хороши, когда нет низких, когда живешь духовностью и благочестием, а не добычей хлеба насущного, когда уют и тишина в твоей келье, а не бурный и клокочущий дикий край, где всего в достатке и ничего нужного нет! Пусть взлетает на те выси Поспелов! Только - поднимет ли орлиные крылья свои, если епархия и миссия не помогут? Вот не сообщи ему сейчас двух-трех фактов, подкрепляющих его словеса, - и все! В Синоде не только не станут говорить с ним, но еще и накажут за своеволие и непотребное усердие в архипустом деле, выеденного яйца не стоящем... Победоносцев не глуп, но и не отличается ангельским терпением - дела с ним вести, быть около, команды исполнять - тяжко, хуже каторги его гнев и лютость! Да и неизвестно еще, подпустит ли до себя Константин Петрович обычного в его понимании консисторского чиновника? По лености или небрежности может отмахнуться: "Мне государем поручено решать наиглавнейшие задачи государственной религии, а вы, преосвященный, провинциальные пустячки, высосанные с великим старанием из пальца, изволите подносить!" Да и резолюцию на доклад или донос может такую наложить, что и себя забудешь! Почерк у Победоносцева мелкий, плохо читаемый и во всем похожий на своего хозяина. А читает он только те бумаги, что выписаны крупно, каллиграфично!.. Учтет ли все эти мелочи осчастливленный временной удачей архимандрит? А обещанье его о протекции - пустое... Кто будет слушать далеко отставленного, а не близко приставленного к обер-прокурору? Хотя бывает, конечно... Ладно, поглядим- увидим! И отец Макарий начал составлять текст маркониграммы, марая и перемарывая не только каждую фразу, но и каждое слово.  ЧАСТЬ 5 СХВАТКА В ДОЛИНЕ ТЕРЕНГ Копье и крест - орудия казни Христа - символизируют духовную власть. Из миссионерского устава Глава первая ПОГАСШИЕ ОЧАГИ Глухой, будто задавленный стон женщины, остановил Кузьму. Значит, в аиле кто-то жил? Справа от Кузьмы, там, за аилом, торчала из кустов голова Фрола, и борода его - грязная и всклокоченная - напоминала бесформенный ком ила, нанесенный талой водой на прибрежный камень-валун, выползший из песка под напором зимних, морозов. Кузьма невесело усмехнулся - сам-то он вряд ли выглядит сейчас красивее и благолепее! Такими рожами только людей пугать! Сунешься сейчас в жилище, а они в эту рожу - из ружья... Стон повторился. "Рожает баба, что ли? - темноверец обеспокоенно затоптался на одном месте. - Вот еще напасть!" Фрол ждал за кустами, готовый в любой миг задать стрекача. Да, он - не Родион, он не выручит... Будет только о своей шкуре думать, ее, родимую, спасать! Перекрестившись, Кузьма поднял дверь и головой вперед нырнул в полумрак, как в ледяную воду. Огонь в очаге уже погас, но угли еще тлели. Если на них бросить сухую ветку, то пламя займется и осветит затхлое и уже выстывшее жилище. Кузьма переломил через колено свою палку, потом доломал половинки уже руками, искрошил их едва ли не в щепу, сунул между кривыми, расползающимися в разные стороны ножками треножника, держащего черный котел с какой-то едой. Скоро дерево задымило, вспыхнуло, разогнав полумрак. Кузьма поднялся и увидел женщину, связанную веревками. - Господи!-изумился он.-Да кто это тебя? Вместо ответа женщина снова застонала. Кузьма распутал веревки, тронул ее за плечо. Женщина открыла глаза, истошно заорала и полезла под кровать, дрыгая ногами. - Да не трону я тебя!-испугался Кузьма.-Вот шалая дура! Того, кто вязал и рот затыкал, не боялась, а меня забоялась... Он сокрушенно махнул рукой и присел у огня. Обломки палки, быстро прогорев, превратились в продолговатые рассыпающиеся угольки, подернутые белым налетом. Пошарив вокруг себя, Кузьма наткнулся на хворост и сунул на угли ветку, которая сгорела еще быстрее. - Так и топки не напасешься!-проворчал он, стараясь не смотреть на кровать, под которой копошилась женщина. - Еда-то хоть какая есть у тебя? - Не понимай. - Поговорили... Ты меня не понимай, я тебя не понимай! Кто тебя связал-то, за что? - Не понимай! Женщина выползла из-под кровати, села на другую сторону огня, сунула в рот трубку, прижгла крохотным угольком, задымила, покачивая головой и роняя беззвучные слезы. Наломав хворосту, распалив костер поярче, Кузьма оглядел нищий аил и понял, что у этой женщины ничего нет. Не приди он ей на помощь, что бы с ней стало? Умерла бы с голоду и замерзла, так и не выпутавшись из веревок... Кто же это с ней так управился? Муж, брат, отец? Женщина что-то обиженно проговорила, но Кузьма только пожал плечами. Потом встал, поднял деревянную крышку котла... Нет, это варево из муки и жира не для его желудка! Женщина опять что-то сказала и невесело усмехнулась. - Все понятно, - буркнул Кузьма. - Ничего у тебя нету, как и у нас, горемычных... Чем-то жить будешь до весны? Женщина вздохнула и сунула трубку в рот. Глаза у Фрола были не столько вопросительные, сколько ждущие: - Ну, как тама? - Как и у нас - пусто. - А баба чего орала? - Связал ее кто-то. И рот заткнул. - Во как! Фрол помотал бородой, попытался ухмыльнуться, но это у него получилось горько и жалко. Сел на снег, зашарил по нему, ища чего бы в рот затащить - хоть веточку, хоть шишку сосновую. - На главную дорогу выходить надо,-вздохнул Кузьма, - в деревню ближнюю топать. - Христорадничать? - А тут чего?-разозлился Кузьма.-На снег ложиться и ноги протягивать? Мы жрать токмо мастаки, а не добывать еду! Фрол испуганно вскочил. После бегства Родиона он стал побаиваться, что и Кузьма бросит его посреди леса одного. - Куды иголка, туды и нитка,-пробормотал он. - Совсем пропаду в однове-то! Ты уж меня не кидай. Он по-собачьи взглянул в глаза Кузьме. Был бы хвост - завилял. - Пошли. - Куды эт? - Там поглядим. По кромке леса они обошли поляну, вышли на хорошо пробитую тропу, двинулись по ней, ковыляя и спотыкаясь на каждом шагу. Весна давала о себе знать повсюду, но она не радовала бедолаг-темноверцев, поскольку вела новые хлопоты и заботы, не менее мучительные, чем и зимой. Версты через три Фрол снова сел на снег: - Бросай меня тута. Сил моих больше нет никаких... Сил было немного и у Кузьмы, но идти надо - только люди, к которым вела эта тропа, могли спасти их от голодной и лютой погибели. Когда ушел этот страшный русский, освободивший ее от веревок, Барагаа, заглянула в тот же казан, подхватила его рукавицами за ушки, сняла, вынесла из аила, перевернула в снег. Горячая коричневая жижа заструилась между вылезших из снега камней, пропиливая себе дорогу уже по мерзлой земле... Учур появился неожиданно. Пошатываясь от араки, прошел выше огня, сел, требовательно взглянул на брошенную им осенью жену: - Корми. Я домой приехал. - У меня ничего нет. Ты все увез Сапары. - Сама же ты что-то ешь! Он недоверчиво оглядел аил. Хмыкнул, вышел наружу, долго шарился в кустах и камнях, ища земляную яму с мясным припасом, крайне удивился, когда ее не нашел. Вернулся злой, непривычно озабоченный: его не устраивала нищета Барагаа - от нищеты он и уехал из аила Сапары! - Я тебе оставлял деньги. Пять монет. - Надо же было как-то прожить зиму! Он снова не поверил и опять устроил обыск. Затем повалил Барагаа, сопя и изрыгая проклятия, прямо на ней обшарил одежду. Женщина отбивалась, кусалась, но он не успокоился, пока не убедился, что и в одежде Барагаа нет монет. Потом снова сидел насупившись у огня, сосал пустую трубку и поминутно хмыкал. Где-то за полночь решил ехать дальше. Она не стала его провожать, и Учура снова охватил гнев: - Ты стала хуже русских баб! Он вытащил из-под орына связку веревок и скрутил ее, как овцу. Она закричала, хотя и знала, что никто не придет на помощь. Учур нащупал какую-то тряпку и заткнул ей рот. - Через три дня буду ехать обратно. Если останешься живой, сам сожгу тебя вместе с аилом! Жена, не признающая своего мужа, женщина, не исполняющая долга гостеприимства, - не должна жить!.. Барагаа вычистила казан, набрала в него чистого снега и поставила на треножник. Усмехнулась беззлобно: Учур плохо искал земляную яму и плохо искал монеты. И монет у нее не пять, а гораздо больше - уже после того, как Учур уехал жить к Сапары, Оинчы и Ыныбас были у нее в гостях, расспросили обо всем и оставили ей не только монеты, но и бумажные деньги... Учур вернется раньше. Он думал, что аил Оинчы стоит на прежнем месте и, конечно, надеялся погостить у отца. Но давно уже нет ни аила, ни самого Оинчы, ни его молодой жены Чейне. Учур слишком долго гостил у Сапары! Жаль, что у нее нет коня, но до Едигана недалеко, как-нибудь дойдет пешком. А может, лучше уйти в урочище Ороктой, где Учур ее наверняка искать не будет? Пока варилось мясо, Барагаа зашила монеты в пояс, оставив бумажные Деньги на расходы в дороге. Увязала и платок свои вещи, поцеловала кожаный треугольничек с зашитой в него пуповиной умершей дочери, оглядела постылое жилище теперь уже чужими и холодными глазами. Потом плотно пообедала, выкурила прощальную трубку и, натащив в аил хвороста, бросила внутрь его пылающую смоляную ветку. Уходя, даже не оглянулась на гудящее за ее спиной пламя. Опоганенное место надо покидать без всякого сожаления! Ржание коня выгнало Сапары из-под одеяла, сшитого из овчин. "Неужели Учур вернулся?" - испугалась она. Услышав знакомое покашливание брата, встревожилась еще больше, но постаралась не подать и вида, когда тот вошел. - Кучук? Как же ты вспомнил в конце зимы, что у тебя есть сестра? Или ты пригнал моих овец? - Я не к тебе, я к Дельмеку! - отмахнулся тот, присаживаясь у огня и оглядывая жилище.-Что, его опять нег? Вари мясо, Сапары! Я уехал голодный... Сапары недоверчиво посмотрела на Кучука, откинула дверь и удивленно уставилась на какой-то тюк, притороченный к седлу. Отвязала, внесла в аил, развернула: тажуур с аракой, большой кусок баранины, стопка лепешек... Что это с ним случилось? Довольный произведенным эффектом, Кучук широко растянул губы, подмигнул сестре: - Поараковать решил с Дельмеком... Весна идет, заботы ведет! - С Дельмеком?-спросила Сапары растерянно. - Уехал Дельмек! - К обеду, может, вернется? - Н-не знаю... Да зачем он тебе? - Должок за ним, - вздохнул Кучук, - и - немалый! - Ничего он тебе не должен больше! - Э-э, сестра... Об этом я не с тобой говорить буду! За всю зиму - ни скота, ни денег... Разве так можно с родственниками? У меня тоже свои убытки, понимать надо... Зима крутая была, для скота голодная... Поправлять теперь мне мои дела надо! - С зайсана Марыша получи!-зло бросила Сапары, устанавливая казан на огонь. - Сам меня послал к нему чегедеки его женам шить! Хотя и знал, что не мастерица ему была нужна, а наложница! Кучук недовольно заворочался. Есть, конечно, маленькая вина его в том, что сделал Марыш с сестрой... Но ведь дело-то прошлое. Да и Марыш в долгу не остался: двух коней подарил и барана-вожака, денег бумажных толстую пачку... По нынешним-то ценам не за всякую девку столько дают, когда замуж берут! - Ладно, - сказал он миролюбиво, - не прикручивай ремнем двери к железной скобе... Чего старое вспоминать?.. За коня мне Дельмек еще остался должен. - - Ничего он тебе не должен! Ты ему должен! - И та-тай! - покачал головой Кучук. - Кричишь, как кедровка! Тебе что, трудов твоего мужа жалко?.. Все наживете! - Уехал Дельмек,-вздохнула Сапары.-Совсем от меня уехал! Еще летом. У Кучука выпала трубка изо рта. Аил догорал, когда Учур подъехал к нему. Обхватив голову руками, он опустился на корточки и замычал, как смертельно раненый марал-сыгын. Потом ударил себя кулаком по колену, выругался... Все сыпалось, как камни с горы! Отец исчез, Чейне увез Ыныбас, Сапары опротивела, а теперь вот и Барагаа, которую он сам оставил связанной, сгорела. Он резко встал. Звякнули колокольчики на шубе. Покосился на бубен, привязанный к седлу. Может, самому себе покамлать и отогнать от души Барагаа злых духов? Учур шагнул к коню, снял бубен, шлепнул ладонью по его твердой коже. Он глухо и обиженно зарокотал, требуя, чтобы его нагрели... Подземные чудовища ютпа еще прячутся. Вызовут ли их голоса девяти светлых дев, что спят в колокольчиках? Бубен нагрелся от огня аила, и голос его стал громким... И тотчас какое-то неистовство овладело Учуром: померк свет дня, а пламя от горящего аила разрослось до неба. Он издал вопль боли и отчаяния, затоптался, захрипел, колотя изо всех сил по гулкой коже, заклейменной священными знаками вселенной. Быстрее и громче... Еще быстрее... Еще громче!.. Все замелькало у него перед глазами, в душе родился и запел во весь голос какой-то неосознаваемый и непонимаемый им ранее восторг, который овладевал во время камланий отцом и дедом... Учур прыгал, падал, снова вскакивал. Потом бросил бубен на землю и стал яростно топтать его ногами, крича что-то невообразимое, брызгая во все стороны пенной слюной и слезами... Учур не помнил, когда он свалился от усталости. И сколько лежал в обмороке, тоже не помнил. Когда же очнулся и сел, стояла ночь, в темном небе подрагивали звезды. Аил сгорел, и только робкие пленки дыма поднимались от дотлевающего тряпья и кошемных ковров. Он обошел пепелище, наткнулся на куски обгорелого мяса и костей, пошатнулся... У Барагаа ведь не было мяса! У нее ведь из еды вообще ничего не было! Значит, это все, что от нее осталось? Шатаясь, как будто он только что опорожнил целый та-жуур араки, Учур вернулся к месту своего недавнего камлания, поднял порванный бубен, покачал головой: теперь ему Эрлика ничем не ублажить и никакого снисхождения от него не дождаться... - Учур загреб ногами дымящиеся остатки аила, добавил к ним вязанку хвороста, сверху положил сломанный бубен, содрал с головы шапку с перьями филина. Дождался, когда разгорится хороший огонь, снял шубу, начал срывать с нее лягушек и змей, заплетенных в косицы, шкурки дятлов, колокольчики...1 Он сломал бубен, он больше не может и не будет камлать! Пока не очистится!.. Пока не вернет все то, что так быстро и бездумно растерял!.. Взял коня за повод, повел за собой. Куда, на какую тропу? На этот вопрос учур не знал ответа. Узнав от сестры всю правду, Кучук поморщился и уныло покачал головой: - Мало я попользовался от твоего мужа-лекаря!.. Что же ты мне не призналась еще тогда, после непогоды? Я уже нашел тебе нового мужа и только не знал, как отобрать тебя у Дельмека!. Сапары горько усмехнулась. А она-то думала, что он ее плетью вдоль спины вытянет! А он... - У него много скота? - Много. Его стада больше моих, но он еще держит пуховых коз. А это сейчас выгодно. Я бы тоже хотел завести себе пуховых коз! - Ну и сколько пуховых коз мой новый муж даст тебе за меня? - Договоримся. Я постараюсь не прогадать! - Да, ты не прогадаешь, Кучук. Сапары потемнела лицом и упала на орын, кусая подушку. Ничего ее брат не понял! Но теперь она знает хотя бы, почему Кучук так люто не любит остальных своих братьев - их нельзя продать, за них не дадут даже облезлой кошки! Его бы больше устроило, если бы все они были женщинами! Женщина в его глазах - товар ходовой, его всегда можно выгодно пристроить!.. Успокоившись, Сапары вернулась к очагу. - Он кто, мой новый муж? - спросила она тихо. - Старик? - Какая тебе теперь разница? - рассмеялся Кучук. - Главное, что он богач! - А что мне пользы от его богатства? Я буду сыта, у меня будет много одежды, я буду спать на шелковых подушках и чесать мужу пятки, когда он храпит? Кучук опять ничего не понял. Пожал плечами: - Ну, о подушках я ничего не знаю, а вот пару новых чегедеков он тебе сделает! Я его заставлю! Сапары достала трубку, набила ее табаком, протянула брату: - Возьми. Больше у меня ничего нет. - Зачем мне твоя трубка? У меня своя есть! Сапары вздохнула: - Но ведь ты не привык уезжать из моего аила с пустыми руками! А сегодня я даже у тебя в долгу - мяса привез, лепешки, араку... Как же мне теперь быть? Может, отработать у тебя за это? Кучук пробормотал что-то, не то ругаясь, не то оправдываясь. Потом начал озабоченно шарить по карманам. - Ты что-то потерял? - Монету хотел тебе дать, да обронил где-то в дороге... Если не хочешь снова замуж, то можешь и у меня пожить. До лета. - Я хочу сама у себя жить! В своем аиле! - Так не бывает, сестра. Если нет отца, то сестру должен пристроить старший брат... Нельзя женщине жить одной! У нее должен быть хозяин!2 - Этот закон знают только мужчины, Кучук. А женщины знают другой закон: нет рядом любимого мужчины, живи одна, жди, когда он придет!.. Женщина не продается и не покупается! Она - не корова и не овца! - Нет такого закона! - Есть. Ак-Бурхан привез его в горы. Кучук вздрогнул - о белом боге Бурхане и хане Ойроте он слышал, но о таком законе - нет. Что-то путает Сапары! Голову ему морочит! Он хрипло рассмеялся: - Такого закона нет и не может быть! Поедешь со мной, сестра. У нового мужа тебе будет хорошо, я позабочусь об этом... О белом боге Бурхане вспомнил и Учур, повернувший коня к аилу Сапары. Что делать, если сама судьба толкает его к этой женщине! Еще парнем приметил ее, потом силой взял в аиле, дождавшись, когда уснет измученная Барагаа, а после и сама Сапары охотно открывала ему эжик своего аила, как только Дельмек уезжал по следу, проложенному камом... А у кама и тогда уже дела шли неважно. А во время одного из камланий обезноженный старик, сидевший в глубине аила, сказал с необъяснимой злостью: - Сердце дикого козла съешь, кам! Скоро вас всех будут жечь на огне по приказу Ак-Бурхана, Ульгеня, Алтай-Кудая и других добрых богов! Хватит вам поливать жертвенной кровью землю и дурить головы таким, как мой сын! Капшай, кам! А то и до весны не доживешь, нищим подохнешь... Будто Яман-Куш накричал... Осенью два раза позвали на камлания, зимой - один раз... Мальчишки дразнились, высовывая языки, а девчонки поворачивались к Учуру спиной и, делая вид, что поправляют косы, хлопали себя по заду... А про стариков и говорить нечего! Только и слышал от них: "Ак-Бурхана на тебя нет, кам!", "Подожди, придет Ак-Бурхан, зажарят тебя люди!" Выходило, что своего последнего коня Учур разорвал на камлании у Яшканчи... Места кочевий освящали теперь молоком, а не жертвенной кровью; кермежеков выкинули из аилов или бросили в огонь, пожертвовав От-Эне; от услуг камов отказывались3, ссылаясь на ярлыкчи, который у них уже побывал, научив молиться по-новому... Сапары, конечно, примет его. Но кто его кормить будет? Кто кусок мяса даст и глоток араки плеснет в пиалу? Одно и остается - идти в наем к могучему зайсану или хитрому баю, чтобы пополнить ряды их прихлебателей и головорезов, рабов и сорвиголов...4 Кто он сейчас для всех? Алмыс! Человек, который вышел из леса, чтобы вредить всем! Глава вторая АЛМЫСЫ И ИЗГОИ Тропа шла под уклон, все время огибая то один колок белоствольных берез и сизых осинок, то другой... "Эх, и покосы, поди, тута! - подумал Кузьма, и тотчас сладкой истомой зашлось сердце - деревенские сейчас весной живут, только они, как дуроломы или изгои какие, по лесам бродят, высматривая, что плохо лежит и криво стоит.-У хорошего хозяина все присмотрено, ничего попусту валяться не будет! И эта землица не сама по себе, а непременно чья-то!" - Балаган!-услышал он восторженный вопль Фрола. - Пра слово, балаган с покоса остался! Верно, балаган. Только радоваться-то чему? Балаган - жилье летнее, от жары да от мух только и спасает... Не сговариваясь, повернули с тропы на целик. Подошли к строению, осмотрели его: добротно, ладно сработано, даже дверь привешана на ременных петлях. В таком балагане, если печку-каменку сложить, то и зимовать Можно! Аилы-то у некоторых калмыков похуже - живут... Кузьма дернул дверь, она неохотно подалась и где-то на полпути застряла, упершись в снег. - Может, пролезешь? - повернулся он к Фролу. - Ты хилый. Тот боязливо поежился: - А вдруг тама... - Вота горе луковое!-чуть не заплакал Кузьма. - Да какого лешака ты все время пугаешься? Снег-то - нетоптанный, разуй глаза! Фрол перекрестился и робко просунулся в узкую щель. - Мать моя!-послышался его голос.-Да тута изба прямо! И посудешка есть, и лежаки, и припасен кой-какой! И сразу же зачавкал, снимая пробу с обнаруженной еды... Скоротав день до вечера, переночевав в натасканном сене от ближайшей копны, Кузьма и Фрол начали с утра обживаться в чужом балагане, как в собственной избе. Но уже к вечеру следующего дня приехали русские мужики за сеном, оказавшиеся хозяевами балагана, вытурили их, пригрозив, что пожалуются приставу, если варнаки не уберутся на все четыре стороны... - Без житья мы!-попробовал разжалобить мужиков Фрол.-Из кутузки турнули, а до дому - идти да идти! До тепла хучь дай перебыть! Все едино - без надобности стоит! - Всю вшивоту не обогреешь! - решительно отмахнулся бородач. - Да и балаган по дури спалить можете! Кузьма первым откачнулся от чужого добра и пошел тем же целиком к тропе, благодарный уже тому случаю, что хоть на две ночи да приютились где бог послал и подкормились солониной и сухотой, что обнаружилась в балагане. Фрол догнал его уже На тропе, гордо показывая ломоть хлеба, выпрошенный Христа ради. - Во! А ежели бы на пару с тобой перед имя ни колени стали, то и в балагане бы за сторожей оставили! - Вота и до побирушки с тобой докатились! - скрипнул Кузьма зубами. - А в деревню к ним придем - со-баками травить станут! - В божьи люди перекинемся!-деловито отозвался Фрол, ущипывая ломоть. - Я песни играть могу, под Лазаря: "Мимо рая прохожу, горько плачу и тужу..." А? - Уволь от такого чину!-обозлился Кузьма. - В наем пойду, в работники самые черные, а срамотиться более не буду! Лазаря он запеть решил!.. Тьфу! - Я не могу бросить свой аил. Я должна дождаться. - Кого? - обозлился Кучук. - Кого из этих паршивых баранов ты хочешь дождаться? Развела мужей, как мышей!.. Я тебе так скажу, сестра: и Дельмек, и Учур забыли и твой аил и твое имя! И не жди, что они тебе пригонят табуны коней шестидесяти мастей... Ты - блудливая кошка! Кто помнит имя ее? Сапары вспыхнула, но тут же опустила голову. Ей нечем было ответить на оскорбление. Она вряд ли даже стала сейчас сопротивляться, подними на нее брат плеть, которой торопят коня... Он прав: ей некого ждать к своему очагу! И не ей теперь выбирать себе мужа, ей надо принимать того, кого предложат. - Я поеду с тобой,-вздохнула она.-Что делать? Сама во всем виновата! Кучук кивнул, не скрывая торжествующей полупьяной ухмылки: - Ты правильно решила, сестра. Хуже, чем есть, уже не будет! Он встал и начал готовить аил к перекочевке: сам скатал шкуры и постель, собрал в кучу и запихнул в один мешок всю утварь. Неожиданно замер, сраженный какой-то внезапной мыслью: - Эйт! Слушай, сестра... У Барагаа есть деньги? - Учур говорил, что он оставлял ей пять золотых монет. - Зачем нам тогда возиться с перекочевкой? Продадим ей все эти вещи - и дело с концом! За половину цены кто не возьмет? - Она их у меня и даром не возьмет!-сказала Сапары сдавленно. - Если я даже к своим вещам сама доплачу ей пять золотых монет, которых у меня нет. - Ха! А я на что? Сейчас съезжу и договорюсь! Он выскочил из аила, и сразу же оторвалась и растаяла на тропе перебористая дробь копыт его коня. Сапары опустилась на увязанный братом тюк и снова уронила пылающее лицо в ладони. Слез больше не было, прошла недавняя злость на брата, заставившего ее сказать все, теперь ею владели только стыд и отчаяние. К сердцу подступила такая безысходность, что было все равно, как сложится и в какую сторону повернет судьба, многократно обманувшая и насмеявшаяся над ней... Вернись сейчас Дельмек - ноги бы ему целовала! Кучук поехал зря: если даже у Барагаа будет полный мешок денег и она не будет знать, куда их девать, то и в этом случае оскорбленная жена Учура не притронется к вещам и тряпкам своей соперницы!.. Ох как плохо ее благоразумный и хитрый брат знает женщин! Может, бросить все и уйти, куда глаза глядят, пока он не вернулся, злой и разочарованный? Конь у нее резвый, за зиму отстоялся и отъелся... Но от судьбы разве ускачешь на коне? Тут и крылатый аргымак не поможет! Яжнай вошел в юрту Яшканчи, как в собственный аил. Не обращая внимания на женщин и мальчишку, прошел к очагу, сел выше огня, бережно уложив нагайку на острое колено. - Мне нужен Яшканчи! - Яшканчи на пастбище,-отозвалась Савык, глядя на гостя с тревогой и недоумением. - Что делать мужчине у очага в разгаре дня? Только бездельникам да бестабун-ным... - Ну ты, женщина! Попридержи язык! Я - кам Яжнай! Меня все горы знают!.. Позови мужа и подай гостю пиалу чегеня, чая или араки! Обычаев не знаешь? Адымаш направилась было к каму с наполненной чашкой, но Савык остановила ее: - Подожди. Я сейчас с ним сама разберусь! Она подошла к сидящему каму, толкнула его рукой в плечо: - Тебе нужен Яшканчи? Вот и ищи его сам! Яжнай вскочил: - Как ты смеешь называть своего мужа по, имени? Да еще при мне! Совсем стыд потеряла? Но Савык уже прошла к двери и открыла ее: - Уходи, кам. - Ты меня выгоняешь?-изумился тот. - И ты не боишься, женщина, что я напущу на тебя порчу и ты никогда не сможешь больше рожать детей? - Я ничего не боюсь. Уходи! Яжнай выскочил, из юрты как ошпаренный, торопливо влез на коня, погрозил плетью: - Я найду твоего мужа, женщина! Он тебе покажет, как меня выгонять!.. Отпустив дверь и вернувшись к очагу, Савык коротко взглянула на застывшую в испуге Адымаш, фыркнула: - Он подумал, что у Яшканчи две жены! Теперь рассмеялась и Адымаш. Учур проводил взглядом проскакавшего мимо него брата Сапары Кучука и торопливо сел в седло. Надо отвернугь на другую тропу, пока тот не вернулся, сообразив, что проскочил мимо цели. Лес был светлым, приветливым, полным гомона птиц и острой, бьющей в нос, прели. А еще совсем недавно он пах свежемороженной рыбой, которую таскали из отдушин, пробитых во льду реки, русские бородатые мужики, искренне удивлявшиеся, что местные жители ее не едят... Откуда появился Кучук? Может, Сапары сама за ним съездила и он прибыл сюда, чтобы свести счеты с ним, Учуром? - За что? - буркнул он, торопя коня. - Я поднял только то, что валялось! Дельмек сам отдал мне Сапары уже тем, что бросил ее. И откуда он узнал все? Может, Барагаа проболталась, пока он спал пьяный? Лес расступился, повел дорогу по правому крылу. Где-то вдалеке брели, спотыкаясь, две человеческие фигуры. Вряд ли это алтайцы! Алтаец пешком ходить не любит. Он быстро догнал их, заранее приготовив плетку. Весело, с озорством, стеганул по спине и плечам, умчался дальше, беззвучно хохоча широко распахнутым ртом... Потом осадил коня, развернул его, удивился, что дорога снова опустела, хмыкнул: - Зря я их ударил! Встретят Кучука, расскажут. Учур выплюнул горький сгусток слюны и, свернув с дороги, снова углубился в лес; за которым была большая русская деревня купца Лапердина. Разговор с Яшканчи у Яжная не получился, да и не было никакого разговора. Выслушав его обиду, пастух молча уставился на кама, спросил, не скрывая равнодушия: - А зачем ты приезжал ко мне? Мне кам не нужен. - Люди какие-то бродят в горах! Вчера ночью я ехал с камлания, тропа была чистая, луна хорошо светила... Вдруг - они! Табуном, как овцы... Цок-цок!.. А впереди - белый человек на белом коне! Совсем белый как снег!.. Чок-цок-цок!.. Думал - кермесы, испугался... А они - люди! - А откуда шли? -спросил Яшканчи спокойно, не взметая вверх рук в страхе и изумленьи. - С гор шли! Верхней тропой! От Ело!.. Проткни меня Эрлик огненным пальцем, если вру!.. Цок-чок... - Приснилось тебе, Яжнай. Араки много пил. Там ночью не пройдешь! На том и разговор весь: не поверил Яжнаю! И своих жен не пообещал наказать! Такой же стал, как и все в Кырлыке!.. Скоро кам успокоился, добрался до конца долины, оглянулся на два аила и юрту, разбросанных по бурому, кое-где тронутому зеленью полю, вздохнул: - Испортился народ. - Ему снова стало обидно. Еще обиднее въезжать в Кырлык с пустыми тороками. Теперь и старики будут с ухмылкой провожать своего кама. Все горы, скажут, объехал, а даже барана себе на еду не привез!.. Потоптавшись, он повернул коня влево, к каменистой осыпи, за которой шел в самое небо перевал. - В Ябоган съезжу, - решил он, - уряднику все расскажу! Не должны люди ночами по горам ходить отарами, не овцы! Известие брата было ошеломляющим для Сапары: - Барагаа сожгла себя в аиле вместе с Учуром! Сам видел их обгорелые кости, остов бубна и колокольчики с шубы кама... Напоила, видать, аракой, облила весь аил жиром и запалила... Совсем тронутая! И тут же испуганно посмотрел на сестру. Ведь и она может научить свою келин, жену брата, такой же страшной мести!.. Что ей теперь терять? Но Сапары только побледнела и потупила глаза. Она бы не смогла и не сумела поступить так, как Барагаа... Погубить себя ради смерти ненавистного мужчины? Стой г ли так дорого женская обида? - Увезем только то, что сможем. Остальное придется бросить! Выехали, когда солнце начало клониться на вторую сторону неба. Кучук весело посвистывал: сестру уломал, мужа ей выгодного нашел, что горевать-то? То, что его, то при нем и останется! Версты через три нагнали двух путников, еле передвигающих ноги. Кучук остановил своего коня, натянула повод и Сапары. Брат коротко посмотрел в ее сторону и хмыкнул: русские, идут издалека, с виду - совсем нищие... А может, золотоискатели? Ходили по горам, мыли песок в реках, истрепались... - Куда ты? Кто? - спросил Кучук по-русски. - Калики перехожие, тово. Пристанище себе ищем. - Куда? - повторил свой вопрос Кучук. - К купцу идем. В батраки к Лапердину наниматься. Кучук кивнул: Лапердин - богатый русский бай, его все знают. Но отсюда до Бересты - три перевала, не дойдут, по другой дороге надо было - по той, что уже прошли! Врут, выходит? - Золото копал? Фарт брал? - Откуда? - удивился один из бородачей. - Ив глаза такую страсть не видывали! - Ни копья за душой! - подтвердил другой. - Ладно, - махнул Кучук рукой,-иди. Тронув коня, Кучук осторожно стащил ружье с плеча, положил на колени. Потом резко развернулся и двумя выстрелами сразил обоих бродяг. Спешился, подошел к убитым, начал терзать их жалкие лохмотья. Ничего не нашел, выругался: - Тьфу, кермесы!.. Совсем ничего нет. Он схватил за ногу одного из них, оттащил к обрыву реки, сбросил. Вернулся за вторым, который оказался жив и слабо стонал. Снова выругался, наступил на горло. Сапары подняла на брата глаза, полные страха: - Зачем ты их убил, за что? - Думал, золото несут... Ладно, поехали! Пусть тут лежит. Савык после долгих колебаний решила ехать к родным, на Бухтарму. Сообщив об этом пока только одной Адымаш, прибавила: - У Хертека свое дело, и я не имею права мешать ему даже своим ожиданием! Он знает, что я его жду, и плохо делает то, что надо... Жена не должна быть для мужа обузой! -Адымаш передала эти слова Яшканчи, который покачал головой и строго посмотрел на жену: уж не ее ли злые слова повторила Савык? А может, женщины поссорились?.. Адымаш отрицательно мотнула головой, поняв немой вопрос мужа: - Я ничего ей не говорила. - Да, у Хертека сейчас много дел,-согласился Яшканчи. - Но он найдет время и для семьи. Ей никуда не надо уезжать! Потом решил поговорить с самой Савык. Но его слова не убедили жену Хертека: - Я знаю, что делаю правильно. Я из рода аргын, а в этом роду казахов все упрямые - и мужчины, и женщины! - Он приказал ждать его. И я обещал Хертеку, что не отпущу тебя никуда, пока он сам не скажет тебе о своем решении или не передаст его с другими людьми... Савык улыбнулась: - Я знаю его решение, Яшканчи. Пастух развел руками - у него больше не было возражений. - Я провожу тебя до перевала, Савык. Ей предстоял неблизкий и трудный путь. Адымаш сказала ей об этом. Но Савык только улыбнулась: - Мы с Хертеком уже прошли этот путь. У перевала Савык остановила коня, попросила осторожно: I - Хертек будет скоро меня искать, Яшканчи. Скажи ему, чтобы не беспокоился зря. Я буду ждать его дома. - Я все сделаю для тебя и твоего мужа. - Я буду помнить тебя, Яшканчи, и твою жену Адымаш... Белый Бурхан пришел к таким, как ты. И только таким людям он нужен. Остальные не хотят перемен в горах или их боятся! Она легко, по-мужски, села в седло и твердой рукой взяла повод. - У тебя нет плетки? - зашипел Кучук. - Поторопи копя! Злится - значит, боится. Кого боится? Тех, что убил в смутной надежде поживиться? Вот и аил Кучука. Хороший аил, новый. А старый куда дел? Братьям отдал?.. Не-ет, Кучук ничего и никогда но отдает даром! Келин Яманай была искренне рада приезду Сапары. Первой протянула ей чашку чегеня. Но Кучук будто не заметил ее радости: - Коров подоила? А то проспала, поди, весь день! - Подоила и завела чегень. Спать некогда было. Только теперь Кучук взял из ее рук чашку, отпил половину, вернул Яманай: - Допей. Я не хочу больше. Увидев, что жена вторично наполняет пиалу сестры, нахмурился: - Хватит! Сапары - не гостья. Чабанить с тобой и братьями будет, пока к новому мужу в аил не уйдет... Да и тебе будет помогать по хозяйству, если на яйлю женского дела не найдется... - Это у тебя-то не найдется? - грустно усмехнулась Яманай. - Три жены заведешь, всех работой замаешь! - Ну, ты!-прикрикнул Кучук.-Не распускай язык при сестре! Ты еще и половину не отработала того, что я отдал твоему отцу Сандрашу! Сапары застыла с пустой чашкой в руках. Завтра Кучук и ее будет попрекать за каждый глоток и кусок!.. Может, заступиться за невестку, укоротить Кучука? - Пять лет в твоем аиле живу, работаю день и ночь и все должна тебе за это? Кучук наотмашь ударил ее плетью по лицу: - Замолчи, косоротая! Не нравится - уходи, я не держу! Яманай схватилась ладонями за лицо, закричала: - Не бей! У меня же ребенок будет!.. Но Кучук снова замахнулся плетью: - Не нужен мне лишний рот! Сапары кошкой прыгнула на него, вырвала плеть. Кучук ошарашенно посмотрел на нее: - Ты чего, сестра?.. Я-муж, и мое дело учить жену! - Вспомни Барагаа, Кучук! Ты тоже хочешь такой смерти? - Что?! - Кучук взметнулся в седло.-Я еду к Отхону! Пусть он сегодня же забирает тебя в свой аил! Сапары подошла к невестке, отняла ее руки от лица: багровый припухший рубец рассекал Яманай лоб, нос, губы, подбородок. Умело ударил, привычно, опытной рукой! - Как же ты, келин, не увернулась-то от него? - Не ждала и потому не успела. - Брат часто тебя бьет? Яманай кивнула: - Я не знаю, чем ты его припугнула, но он и тебя бить теперь будет... И спать с тобой будет, как с женой... Все будет! - Ты что, келин? - побледнела Сапары. - Я же его сестра! - Ему все равно... Он озверел совсем, как с братьями рассорился и разделился... Все ему кажется, что много им отдал! А что отдал-то? По десятку овец, по два коня и по четыре коровы!.. - А сейчас куда поехал? - К горбуну Отхону. Он договорился с ним о пуховых козах. Сказал, что привезет ему молодую жену... - Уж не меня ли он привез Отхону? - поразилась Сапары. - Он что, совсем у тебя спятил, Яманай? Нет-нет! Отхона он в зятья не получит!.. Глава третья БЕЛЫЙ ВСАДНИК Наконец наступило утро, когда Хертек с двумя воинами подняли запорный камень, открыв главный вход Храма Идама. В затхлый воздух пещеры ворвался и заиграл ветерок, пахнущий травами, засверкал яркий солнечный свет, живой волной пошло тепло весны. Техтиек рванулся к выходу, но там уже стоял Белый Бурхан и молча оглядывал синий гребень далеких гор. Услышав шаги, обернулся. Слабая улыбка тронула его бескровные губы, проскрипел сухой и негромкий голос: - Ты рвался на свободу, хан Ойрот? Ты свободен. - Я могу уйти куда захочу? - Да. Глаза Техтиека с непривычно сузившимися зрачками метнулись к вершинам Теректинских гор, на которые смотрел Белый Бурхан. Там, за ними, долина Теренг, где будет провозглашена Шамбала. Там, в Терен-Кообы Техтиек знает каждую тропинку и каждый ручей! И он бы хоть сейчас мог уйти туда, как, впрочем, мог уйти и в любое другое место Алтая... Но как можно уйти теперь, когда, может быть, уже завтра начнется самое главное? Ну нет! Он пошел за бурханами по принуждению, это верно, но теперь он пойдет с ними до конца по своей собственной воле! Он тоже один из них, он тоже переродился за эти сорок девять дней!.. И там, где говорят Ак-Бурхан, люди называют и второе его имя: Ойрот-Каан! Техтиек спокойно посмотрел на Белого Бурхана. И хотя ничего не сказал вслух, тот все-таки ответил на его мысли. - Ты принял правильное решение, хан Ойрот. - Что мне делать? - Работать! У вас в руках целая страна - Алтай! По первому же вашему зову, хан Ойрот, под знамена Шамбалы придут тысячи фанатиков и десятки тысяч воинов! Мы посеяли семена и дождались всходов! Теперь пришло время сбора плодов! - Вы считаете, что это время пришло, Белый Бурхан? - Да. Горы наполнены нашими именами, люди ждут, когда мы явимся перед ними и позовем в бой! Они ждут своего Ойрот-Каана! Техтиек зябко поежился. Он был уверен, что начнут бой за Шамбалу сами бурханы! Почему же люди ждут не богов, а его, отца народов Алтая? - Ты-хан! Тебе легче предстать перед людьми, чтобы сказать им то, о чем они знают по слухам в горах или только догадываются в своей мечте и в своих песнях! Глубокая и бездонная синева неба, чуть тронутая Кудряшками белых облаков. Теперь хорошие дни установились надолго! Специально ждал такую погоду Белый Бурхан или создал ее сам, по своей воле и желанию? - Когда я должен быть на скале Орктой? - Завтра. В полдень. Куулар Сарыг-оол был уверен, что игра началась хорошо: лето, осень и зима сделали нужное ему дело - весть о хане Ойроте ожила и обновилась, белый бог Бурхан с серебряными глазами воскрес во всем своем величии и мудрости. Кайчи повсюду запели нужные песни, старики и старухи вспомнили древние сказки и легенды, в горах выстроен алтарь, на котором в нужное время вспыхнут цветные огни великого Агни Йоги. То в одном, то в другом месте гремели громы при ясном небе, сбрасывая с вершин снег; на торных дорогах прямо на глазах изумленных путников раскалывались камни и скалы, расширяя путь; полтора месяца появлялся и исчезал мираж - белый всадник, летящий по вершинам гор; вспыхивали цветные огни в лесной и горной глухомани... Все это делалось по указаниям Куулара Сарыг-оола воинами Хертека, ярлыкчи Ыныбаса, самими бурханами, покидавшими время от времени свои жилые ниши в пещере... И только один Техтиек не участвовал в создании собственной славы... Куулар Сарыг-оол учел психику и характер предводителя чуйских разбойников и сломал его, измотав до бессилия... Но если и этот урок не пойдет ему на пользу, славу хана Ойрота возьмут на себя знаменосец Шамбалы Амыр-Сан, главный глашатай и полководец ее- Калдан-Цэрэн1... Пока их время не пришло, они станут необходимы позднее, когда Техтиек, упившись властью, начнет сворачивать на старую тропу... Хотя Бабый и долго возился с Техтиеком, пытаясь воспитать в нем черты большого полководца и мудрого правителя, Куулар Сарыг-оол не уверен, что из него получится хотя бы внешнее подобие хана Ойрота. Бабый и Хертек даже советовали Белому Бурхану вообще вывести Техтиека из сложной, опасной игры как бесполезного и ни на что негодного человека. Но выбирать уже было не из чего, да и поздно... Куулар Сарыг-оол хотел даже применить гипнотическое внушение, но сам же отбросил эту мысль. Хан Ойрот будет действовать на Алтае не месяц и не год, а многие годы, быть может, десятилетия!.. И он должен действовать сам, а не исполнять внушенные ему команды! Возглашение Шамбалы должно быть молниеносным - только сконцентрированная энергия в состоянии раздробить любой камень! Несколько часов, может, дней! Не больше. Остальное должны доводить до конца другие... Куулар Сарыг-оол знал, что никакое хорошо подготовленное массовое движение не исчезает бесследно, не уничтожается никакими гоненьями и не может заглохнуть само по себе или по чьей-то воле. Оно неизменно будет видоизменяться, перетолковываться, но обязательно - развиваться и жить! Будут исчезать и забываться одни громкие имена, им на смену будут приходить другие, но это уже неуничтожимо и неостановимо! Бабый осторожно кашлянул за спиной Белого Бурхана: - Текст обращения хана Ойрота у меня готов. - Заповеди Неба тоже? - Да, Белый Бурхан. Вот и Ябоганский перевал, уходящий в самое небо. Здесь Техтиек давно уже не был. Да и зачем ему и его баторам был нужен этот перевал? Караваны купцов здесь не ходили, а с нищих пастухов здесь просто нечего взять! Разве овцу на обед? Но для этого не надо лезть в самое небо!.. Спешившись, Техтиек начал подъем - долгий, изнурительный, неизбежный. Встретят его там, на седловина, а здесь, на слиянии дорог, негде укрыться тем, кто его ждет. А все-таки - кто его ждет? Кому Белый Бурхан поручил его охрану, если приказал всех, кто его сопровождает, оставить в Караколе или Теньге?.. Много перевалов в горах, но только два из них воспеты в песнях - Семинский и Ябоганский. Оба они высоки и прекрасны, с любого из них путник, поднявшийся к самому небу, видит половину Алтая и попирает ногами облака!.. Вот и седловина... Техтиек, снова превратившийся в хана Ойрота, присел на камень и опустил голову, равнодушно разглядывая мелкий щебень под ногами и глубокими вдохами выравнивая сбившееся дыхание. Раньше этого не было: сказалось длительное сидение в пещере, ее сырой воздух. А может, годы? Ну, ерунда! Ему всего тридцать шесть, в эти годы еще можно обзавестись семьей и растить сыновей! - Мы вас ждали утром, хан Ойрот. Хан Ойрот поднял голову. Хертек! В короткой кожаной куртке, перехваченной широким кожаным ремнем. На ремне - кобура нагана, меч-акинак в ножнах. Позади три воина с винтовками. Лица незнакомые и совсем молодые... Значит, приведены в эти горы не Анчи. - Еще не полдень! - Да, еще не полдень. Но времени все равно мало, хан Ойрот. - Успеем! Хертек держал дистанцию в разговоре с ним. Это хорошо Знает разницу между даргой воинов и ханом! - Может, у вас плохое настроение, хан Ойрот? Встречу можно перенести на завтра. - У меня хорошее настроение, страж бур ханов! - Вам надо выпить это, хан Ойрот!-Хертек протянул ему плоскую бутылку. Что в ней? Зелье черного колдуна, которое может прибавить ему сил и уверенности? Нет, он обойдется и без приправы! Его выносливости хватит и на три таких перевала! - Спрячьте этот сосуд, страж бурханов. Он мне не нужен. Хертек улыбнулся: - Я не сомневался в вашем ответе, хан Ойрот! Техтиек легко поднялся, взял коня за повод: - Куда мне ехать? - Мы проводим, вас, хан Ойрот. - Мы? Мне хватит и тебя одного, страж бурханов! Но Хертек спокойно повторил: - Мы проводим вас, хан Ойрот. Садитесь в седло. Возражать, видимо, бесполезно. У них давно все распределено, все воины расставлены по своим местам. И в этом железном порядке отведено свое место даже ему, хану Ойроту. Они не стали спускаться вниз, как ожидалось, а вышли на тропу, двинулись по первой верхней террасе, слегка наклоненной в сторону долины. Где-то здесь вершины гор разорвутся, и все они окажутся на отвесной скале, освещенной ярким солнцем, будто вышедшие из облаков или взлетевшие на утес прямо из глубины неба. Но Хертек и его парни остановились. - Дальше вы пойдете один, хан Ойрот. Внизу увидите девушку. Ее зовут Чугул. - Все? - Остальное вы знаете, хан Ойрот. - Подними голову к небу, Чугул! Она вздрогнула - так громко и властно прозвучал суровый мужской голос, легко перекрывавший звон падающего водяного потока. Девушка обернулась, посмотрела по сторонам и только тогда взметнула вверх свой остренький подбородок. На скале, под самым куполом синего неба, стоял прекрасный и величественный всадник на белом коне, блистающий золотом и серебром, драгоценными камнями и зеркалом стали2. - Я - хан Ойрот! Владыка и повелитель всех этих гор и долин, рек и ручьев, отец алтайцев всех сорока главных сеоков!3 Ты хорошо слышишь меня, Чугул? - Я слышу вас, великий хан! - Слушай мой приказ, который надо передать всем! - Я слушаю твой приказ, великий хан! - Собери свой сеок, избранный небом, и скажи всем о моем приходе в долину Терен-Кообы! Завтра будь на этом месте и в это время! Я буду говорить с тобой, Чугул. Только с тобой одной... - Я буду одна, великий хан! Она нагнулась, чтобы поднять наполненный тажуур с водой, а когда выпрямилась, то изумительного всадника уже не было на скале. Чугул опрометью кинулась вниз, прыгая с уступа на уступ, схватившись рукой за сердце, заколотившееся вдруг часто и тревожно... Она не помнила, как добежала до юрты Яшканчи и упала возле очага. Все ее тело била мелкая дрожь. - Что с тобой? - всполошилась Адымаш.- Кто тебя так напугал у родника? - Там, там...-задыхалась девушка,-там... сам... Сам хан Ойрот!.. На скале!.. Белый как снег!.. На белом коне!.. Он назвал меня по имени и приказал... Теперь пришло время перепугаться самой Адымаш: - Хан Ойрот? Весь белый? Говорил с тобой? Приказал? И тотчас сложила руки на груди, опустилась на колени: - О, кудай!.. От мужа Адымаш уже знала, что в горах Алтая появился хан Ойрот, но чтобы видеть его и говорить с ним, надо быть чистым сердцем и не иметь никаких плохих дел за плечами... И она ждала этого появления хана Ойрота, как все. И он появился именно здесь! Женское любопытство всегда сильнее страха - прошла совсем немного времени и она начала тормошить Чугул, засыпая ее вопросами: какой он был, что он говорил, почему он знает ее имя, когда он обещал прийти снова?.. - Он пришел со стороны перевала?-задала Адымаш свой последний вопрос. - Нет, тетя Адымаш! Он пришел с неба и ушел в небо. Адымаш не находила себе места. Как некстати уехал Яшканчи! Дались ему, Чегату и Чету Чалпану эти дальние пастбища, будто здесь нет хорошей молодой травы! Жена Чета, Занатай, к которой прибежала Адымаш, оставив Чугул с Кайоноком в юрте, сразу же согласилась с ней: - Нельзя всем мужчинам из долины уезжать! Мало ли кто надумает спуститься с перевала! Только и разговоров что о воинах, которые ходят в горах днем и ночью! Мужчины приехали поздно - усталые и невеселые. И дальние и ближние пастбища не радовали травой. Как ни крутись теперь с отарами и табунами, а кому-то надо откочевывать. Первым повесил нос Чегат: он уже не одно лето подъедал своим скотом чужую траву и остаться еще на одно лето у него не хватило бы совести. - Я откочую. Чет, - угрюмо уронил он. - И уведу с собой Яшканчи... Твоя долина тебя одного прокормит! - Подождем, - кивнул Чет, - тепла еще хорошего не было, траве рано идти в рост. Через неделю-другую решим, кому кочевать, кому оставаться. Заметив у своего аила всех женщин долины, удивленно поднял брови, торопливо оставил седло. Спешились и Яшканчи с Чегатом. - Что случилось? - спросил Чет озабоченно. - Почему вы все собрались вместе и что с вашими лицами? Кто вас напугал? - Хан Ойрот пришел, - сказала Чугул и испуганно показала пальцем на скалу Орктой, залитую закатным солнцем. - Там я видела его и говорила с ним, отец! Яшканчи улыбнулся: бурханы работают точно. Хорошо еще, что Чалпан не упрямился, как обычно, когда он и Чегат его в дорогу позвали! Мог бы и не пустить Чугул к источнику - Занатай уже выздоровела и могла сама управиться со всеми делами... Но Чет понял улыбку Яшканчи по-своему и отозвался на нее ответной усмешкой: - И-та-тай! Стоило только мужчинам уехать ненадолго по делам, как нашим женщинам стали сниться другие мужчины! У Чугул брызнули слезы обиды: - Я говорю правду! Я сама видела его там, на скале! И говорила с ним! Он был весь белый и на белом коне! С неба упал! Чет помрачнел: - Белый, говоришь? М-м... Да, в горах видели белого всадника! Даже кама Яжная выгнали с перевала какие-то воины... Еле живой от страха приехал!.. Ну, и что тебе сказал хан Ойрот? - Он не сказал, а приказал!- фыркнула обиженная Чугул. - Сперва - смеешься, а потом - спрашиваешь!.. Не буду говорить! Яшканчи осуждающе покачал головой: - Зря ты обидел дочку, Чет... Чугул никогда никого не обманывала! А хан Ойрот - хозяин Алтая! Почему бы ему и не посетить по пути долину Терен-Кообы? Чет смущенно погладил Чугул по голове: - Прости меня, дочка... Расстроился я. - Хан Ойрот велел собрать сеок и всех известить о его приходе,-сказала она тихо. - Завтра он снова будет на скале Орктой и будет говорить со мной. Только со мной. Так он сказал. Чет сунул погасшую трубку в рот, вздохнул: - Легко сказать: собери сеок! Не то время, чтобы по гостям ездить!.. Да и не управишься за ночь. - Собери, кого сможешь! - посоветовал Яшканчи. - Стариков из Кырлыка пригласи, в Яконур и Ябоган пошли кого-нибудь из молодых, в Усть-Кан... Приказ хана Ойрота нельзя нарушать! Чет Чалпан покачал головой и снова вздохнул: - Не нравится мне все это! Хертек появился накануне. И не один, а с тремя воинами, сопровождавшими его. Адымаш хотела усадить долгожданного гостя на белую кошму, но он отказался: - Нет времени. Но пиалу из ее рук принял. Потом попросил Яшканчи проводить его до перевала. У Адымаш горестно опустились руки: - Савык уехала, не дождавшись тебя. Теперь и ты сам уезжаешь! Совсем совести у тебя не осталось, Хертек... Хоть бы посидел с нами! Хертек вежливо улыбнулся: - И насидимся еще, и наговоримся! А Савык я видел и сам проводил ее до Коргона. Дальше не мог, не имел права... Воины держались на почтительном удалении. Яшканчи понял, что его случайный знакомец по ярмарке стал какой-то крупной фигурой у бурханов. Но спрашивать о новой его жизни не стал, подчинившись жесту держать коня вровень со своим. - Хан Ойрот будет говорить с Чугул со скалы Орктой завтра Надо сделать так, чтобы она оказалась у ручья одна, а все мужчины долины куда-нибудь уехали... Яшканчи кивнул: - Мы хотели посмотреть траву и решить, кому откочевывать из Терен-Кообы4. Она весь наш скот не прокормит. - Тебе никуда кочевать не надо. Чету - тем более! Ты теперь будешь нужен бурханам постоянно! Я не могу посылать за тобой людей или приезжать сам... У меня много работы, но и не это главное!.. Вот там, - Хертек показал концом нагайки куда-то влево от тропы, идущей на перевал,- есть каменистая осыпь, неодолимая для коня, но проходимая для человека. По ней ты можешь попасть в пещеру, где тебя будут ждать мои воины или бурханы. Они знают о тебе все, Яшканчи, и считают тебя своим человеком! Береги Чета Челпана от случайностей! Его семья в горах объявлена святой... Яшканчи изумленно взглянул на Хертека и снова кивнул. Об осыпи он знал, о пещере ему говорил Чегат... Выходит, Хертек все время был рядом и Савык не зря ездила так часто к перевалу? Почему же она молчала? - Бурханы привели своих людей в горы? - Да. Зачем ты спрашиваешь об этом, Яшканчи? Это - тайна. - Эту тайну знает даже Яжнай, - усмехнулся пастух. - И, конечно, раструбил ее уже по всем горам! Хертек хмыкнул, ковырнул концом нагайки луку седла, рассмеялся: - Это не тот кам, которого я выгнал с перевала? - Он. Опасный человек! - Пусть сидит в своем Кырлыке. - Из Кырлыка легко уйти на Сугаш, Усть-Кан, Яко-нур! Кроме дороги через Перевал есть еще одна дорога - в Абайскую степь!.. - Мы перекрыли все дороги. Как только солнце встало над хребтом Ламах в двойной рост аила, Чугул снова пошла к ручью. На этот раз ей самой хотелось увидеть, как белоснежный всадник падает с неба на скалу Орктой. Но оцепенение и страх - не помощники любопытству. Они заставляют соскальзывать глаза с грани утеса на привычные изломы нижних камней или на струю воды, над которой вот-вот должна вспыхнуть радуга. Сколько раз Чугул хотела поймать мгновение, когда струя воды начинает играть разными цветами, и каждый раз это ей не удавалось. Так случилось и сейчас - не успела разгореться и засиять радуга над струей воды, как с неба послышался знакомый голос: - Подними голову, Чугул! Я пришел. "Опять прозевала! - мелькнуло в голове. - И радугу, и хана!" - Я тоже пришла, хан Ойрот! Одна пришла! - Ты выполнила мой приказ, Чугул? - Да, отец поехал за родственниками... - Теперь слушай меня внимательно. Постарайся все запомнить, чтобы точно передать своему сеоку мой приказ! - Я слушаю тебя, великий хан! - Все мирные скотоводы должны закопать оружие. Оно им не нужно. Оружие нужно только охотникам. Чугул пригнула палец: - Закопать оружие. - Нужно прогнать всех камов, отобрать и сжечь их бубны и шубы. Ваш бог отныне один - Ак-Бурхан! Чугул пригнула второй палец: - Прогнать камов. Бог - Белый Бурхан! - Убить всех кошек, живущих в аилах. В них скрыты черные силы Эрлика, а Эрлик проклят Ак-Бурханом. - Убить кошек, - пригнула Чугул третий палец. - Не жертвовать коней Эрлику, а все жертвы приносить только Ак-Бурхану, обрызгивая при освящении землю, людей и вещи молоком. - Жертвовать не кровь, а молоко. - Не пользоваться ничем фабричным. Вещи эти нечистые! - Фабричные вещи нечистые. - Не ковырять зря землю и не рубить сырой лес. Не мучить животных и не есть сырое мясо. Забой скота должен быть бебкровным. - Не мучить животных и не рубить сырой лес. - С русскими нельзя есть и пить из одной посуды. На пускать их в свои аилы и не давать им пасти скот там, где пасется ваш скот! Не загрязнять свою кровь их кровью. Браки разрешены только между алтайцами сорока основных сеоков. - Не смешиваться с русскими. - Быть вежливыми друг с другом и любить только членов своих семей и своего сеока, всех других людей Алтая уважать. Помогать друг другу в любой беде. Уважать старших, женщин и детей. - Любить друг друга. У Чугул были пригнуты уже все пальцы на одной руке и три на другой. Она показала эти два торчащих пальца хану Ойроту. - Семь и девять - священные числа, Чугул! Последняя заповедь неба - не верить никаким богам, отвергать все другие религии и вероучения, молиться только Ак-Бурхану! Он придет к людям сам, пусть они его терпеливо ждут! - Ждать Ак-Бурхана и не верить другим богам!55 - Чугул пригнула девятый палец и оттопырила оставшийся мизинец левой руки.-А что мне делать с этим пальцем, великий хан? Но на срезе скалы уже никого не было: только курились высоко в небе легкие облака да играла над струями воды разноцветная радуга. Чугул подождала еще немного и стала спускаться вниз, не решаясь разжать пальцы рук и держа у себя перед глазами оттопыренный мизинец. Потом подняла глаза и увидела, что навстречу ей идут женщины долины и между ними крутится ничего не понимающий Кайонок. - Мы видели!-закричал мальчишка и бросился к ней. - Мы все видели, Чугул! Глава четвертая ЗАПОВЕДИ НЕБА Всадники не щадили коней. Всадники подлетали на полном ходу к юртам, аилам, мчались по пастбищам, по долинам и охотничьим тропам в горах. Всадники несли людям Заповеди Неба, переданные самим ханом Ойротом через непорочную приемную дочь пастуха Чета Челпана: - Закопать оружие в землю! - Не рубить сырой лес и не мучить животных! - Жить мирно и дружно друг с другом! - Не верить камам и не приносить жертв Эрлику! - Не смешиваться с русскими! - Ждать Ак-Бурхана! Летят с юга на север Алтая всадники. Летят с востока на запад Алтая всадники. И солнечным днем. И темной ночью. - Ойрот-Каан пришел со своими законами в горы! - Ак-Бурхан идет навстречу людям гор! - Долой кровавую веру Эрлика! - Слава молочной вере Ак-Бурхана! Летят кони как птицы. Летят кони быстрее птиц. Никак Ыныбас не хотел этой встречи, но она все же случилась. Увидев открытую коляску, он взял в сторону, уступая дорогу, но тройка, едва поравнявшись с ним, замерла. В коляске поднялся отец Никандр, спросил по-алтайски, забыв поздороваться: - Эйт! Добрый человек! Смогу ли я попасть по этой дороге в урочище Кузя? Или мне вернуться на ту дорогу, что ушла влево? - Попадете, святой отец! - усмехнулся Ыныбас, узнав чулышманского игумена. - Чуть дальше - камнепад, тропа совсем узкая, вашей тройке не проехать. Надо будет подняться вверх и обойти сухой бом слева... Русская речь удивила "черного попа": - Жил с русскими, что ли? - Да, святой отец. В вашей обители - тоже. - Постой-постой... Ты - Назар? - Да, этим именем был назван при крещении. Игумен поспешно покинул коляску, направился к встречному с протянутой рукой: - Мы же обыскались тогда тебя! С ног сбились! - Зачем?-удивился Ыныбас.-Я же сказал вам, святой отец, что ухожу из обители. И ушел. - Ты трусливо бежал! Через забор! - Отец Никандр опустил протянутую руку, которую Ыныбас так и не заметил. А может, не знал, что с ней делать - поцеловать, пригибая колени для благословения, или протянуть навстречу свою руку. - Разве обитель - тюрьма, святой отец? Забор, сторож у ворот с ружьем... Я пришел в нее сам и ушел из нее сам! Послушник, не принявший обет монашества, свободен. - И что теперь? - усмехнулся игумен. - Теплый угол ищешь и хорошую службу? - Истину ищу, святой отец. - Истину? - изумился игумен и посмотрел в сторону своего монаха-возницы, как бы ища поддержки у него. - Истину только Христос и нашел, за что поплатился Голгофой! - Это меня не страшит. Страшит, что не там ищу ее! - К Белому Бурхану уходи! Там найдешь! - Найду, - кивнул Ыныбас и взял повод. - Счастливого пути, святой отец! Не забудьте про осыпь - колеса поломаете... Незажившую рану задел игумен! Его первой дорогой, действительно, была дорога с русскими. Он вышел на нее сам. И встретил понимание. С ним соглашались, что его народу нужна культура, образование, что алтайцам пора стать оседлыми, а не бродить по горам и долинам, что их надо учить пользоваться не только дарами природы, но и производить самим эти дары... Священник с миссионерской серебряной звездой на коричневой рясе хорошо говорил по-алтайски и слушал Ыныбаса жадно и заинтересованно. Такому человеку нельзя было не верить И парень поверил архиерею Соломину, как когда-то верил покойному отцу - каму Челапану. Но, оказалось, у отца Алексея была своя цель, и он достиг ее, не затрачивая никаких усилий: чтобы просвещать, надо самому быть другим, а для этого необходимо принять православие и пойти учиться в миссионерскую школу, которая даст не только грамоту, но и правильное понимание жизни. Остальное дополнят книги... Школа дала Ыныбасу только грамоту и знание русского языка, что само по себе было не так уж и мало, зато запутало и усложнило все остальное. Но Соломин не оставлял своего новообращенца без внимания и опеки, мечтая сделать из него национального священнослужителя, каким был Чевалков... Потому когда отец Алексей умер и Ыныбас попал под влияние других попов, он понял, что все они лгут и не знают дорог к счастью людей, хотя и постоянно твердят об этом верующим! И он ушел от них. Второй тропой стало монашество. В монастырь на Чулышмане его приняли охотно, заметив его наклонности к рисованию, определили в иконописную мастерскую. Но Ыныбас бросил кисть - канонические лики были похожи друг на друга и не несли в себе даже следов жизни. Да и с игуменом монастыря, отцом Никандром, не получилось той доверительности старшего и младшего, какие были с отцом Алексеем Игумен был прям, как палка: Эрлик - сатана, камы - враги православия, а сами алтайцы должны идти только к православному кресту, не сворачивая никуда с этого натоптанного пути. Если же они сопротивляются этому - их надо вести силой для их же блага! Это было совсем в стороне от цели, к которой стремился молодой алтаец! И он махнул через забор и ушел на Байгол, преодолев по льду Алтын-Келя десятки нелегких верст... Здесь и началась его третья дорога - скитаний, голода, работы в артели золотодобытчиков, а потом и казенного прииска. Там он и узнал впервые, как свистит плеть Стражника, опускаясь на спину провинившегося или непровинившегося бергала. И этот свист, и эта боль, и эта несправедливость в один миг заглушили сладкоголосие церковных хоров и умиленное бормотание молитв в монастырских кельях. Закрыв слух, эта плеть раскрыла ему глаза. И хотя сама плеть не очень-то разбирала, на чью спину она опустилась - на русскую, качинскую, тубаларскую или теленгитскую, хозяева этих спин разбирались в ее злом языке неплохо... И пришло то восторженное время, когда плеть, вырванная из руки стражника рукой Ыныбаса-Назара, прогулялась уже по спине, затянутой в казенное сукно и перекрещенной казенными ремнями! Сейчас он встал на четвертый путь - путь Белого Бур-хана, Хертека и хана Ойрота Неужели и он окажется ложным, как три предыдущих? Сабалдай откочевал к Куюсу, но через Катунь перебираться не стал - в урочище Ороктой поднялись хорошие травы, и он надеялся продержаться здесь со своим скотом до середины лета, а к осени уже придется уходить к Урсулу. Новая перекочевка обрадовала сыновей, подняла настроение у женщин: старое зимовье надоело всем, да и жить здесь было уже трудно. Как только сошел последний снег, в долине появились еще две семьи, бежавшие от бескормицы из сухих степей Тавды и Каянчи. Медлительные и жуликоватые новоселы стали теснить старожилов, не считаясь с тем, что они, по обычаю, хозяева долины. Даже затеяли драку с Орузаком из-за поймы, поросшей осинником, где вольготно себя чувствовали быки и коровы Сабалдая. Распрей всякого рода старик не любил и обычно уступал нахалам, твердо следуя родовому завету: если нельзя жить мирно соседями, то и не живи - кочуй дальше! Во время перекочевки Кураган похудел, вытянулся еще больше и почти совсем разучился разговаривать. Да и к топшуру не притрагивался с зимы, все время думал о чем-то, и даже в гости к своей Шине перестал ездить. Зато все увереннее чувствовал себя Орузак, оттирая от хозяйственных забот не только брата, но и отца. О разделе скота и имущества разговор не заводил, но было ясно, что и эту беду Сабалдаю скоро придется расхлебывать пригоршью... На новом месте начались старые хозяйственные заботы, и постепенно все улеглось, вошло в свои берега: мужчины пасли скот, женщины возились в аиле, внук начал подниматься на ноги, открывая для себя мир трав, цветов, ящериц, лягушек, букашек и таракашек. Но в один день все лопнуло и рассыпалось, как раскаленный на огне камень, опущенный в казан с холодной водой. Кураган вернулся с пастбища возбужденный, взъерошенный и, отказавшись от еды, сразу же потянулся к топшуру. Орузак коротко хохотнул, подмигнув жене: - Наш тронутый новую песню петь будет! Сабалдай хмуро посмотрел на старшего сына, но Орузак и бровью не повел, продолжая зубоскалить. А Кураган уже рывком щипнул струны: - Эту песню и тебе не вредно будет послушать, великий скотовод, рвущийся в баи! - Да ну?-сделал тот круглые глаза. В долине Теренг, за Ябоганом, Где горы в небо ушли снегами, Рождая реки, что землю поят - Чарыш с Урсулом, их сто притоков - Простой аил стоит, как все аилы. Но в том аиле живут пророки, Которым волей Бурхана-бога, Которым словом Ойрот-Каана Дано сказать вам, глухие люди: - Живите честно, любите землю, Гоните камов из мирных гор!.. - Ого! - покрутил Орузак головой. - Да за такие песни Эрлик... - Помолчи! Ты не кедровка!-прикрикнул на него Сабалдай. Четом Чалпаном зовут пророка, Его устами вещает бог: - Сплетайте руки в одном объятьи, Сердца сжигайте в одном огне! Гоните камов, ломайте бубны, Бросайте ружья, любите мир! - Чет Чалпан? - переспросил Сабалдай. - Знаю Чета из Кырлыка! Он что, стал пророком молочной веры? Кураган кивнул. - О Кудай! Да ему же теперь русские стражники голову снимут! Огни пылают в горах Алтая, В сердцах пылает призыв веков, И вспоминают седые люди О том, что было давным-давно! В любви и дружбе трудились люди, Не знали горя, не знали смерть... Скала Орктоя - престол Ойрота, С нее вещает он людям всем: - Живите честно, забудьте ссоры, Гоните русских попов долой! Кураган отложил топшур и медленно провел ладонями по лицу. - Значит, Ойрот-Каан все-таки пришел? - спросил Орузак испуганно. - Ты его видел? - Я видел ярлыкчи Белого Бурхана. Он сказал, что хан Ойрот пришел в долину Терен-Кообы и говорит с людьми со скалы Орктой! Мне надо ехать, отец! - Поезжай, - согласился Сабалдай. - Ты нужен хану Ойроту! Заодно и Яшканчи передашь мой большой привет... "Смелый растет парень! - подумал старик с гордостью. - Побольше бы таких парней Алтаю..." Бурхана Дельмек выслушал молча. - Нужны очень надежные парни! - предупредил Пунцаг, настороженный его молчанием. - Парни у меня надежные, бурхан. Все сделают. В Горбунках о событиях в долине Теренг узнали через два дня. И сразу же Дельмек пошел по аилам: "Ждите приказа! На яйлю не выезжайте, к родственникам не торопитесь..." И вот приказ бурхана об охране тропы от Сугаша до Кырлыка. Еще бурхан сообщил, что Хертек опасается удара в спину со стороны Бересты. - Там у меня нет людей. И там - Лапердины. - Потому и отдана тебе эта тропа! - Я не пущу их. Бурхан встал первым, поколебавшись, протянул по-алтайски обе руки: - Встретимся в долине. Через три дня. Дельмек кивнул, взял ружье, прислоненное к камню, медленно подошел к коню, погладил по морде. После убийства Торкоша, обвиненного в поджоге, а потом и убийства попа, полицейские и стражники зачастили по всем дорогам и тропам, торопя стада и отары, уходящие в горы. Им, пожалуй, хотелось бы вообще очистить от алтайцев все русские деревни, а для этого нужен был повод. С началом весны все улеглось и успокоилось. Исчезли и вооруженные русские, разбрелись по приискам и казенным рудникам, запрудив солдатскими и полицейскими мундирами миссионерские центры и большие села по Чуйской дороге... Белый Бурхан выбрал самое удобное время! А хан Ойрот выбрал самое недоступное и глухое место для своего появления! Погасла трубка. Дельмек пососал ее, полез за спичками, но передумал. Хорошо, что бесконечное ожидание наконец-то кончилось. Добрую часть пути отец ехал молча, попыхивая короткой трубкой, с которой теперь почти не расставался. Заговорил с Кураганом, когда аил и скот скрылись за очередным поворотом тропы, загороженные лесом и отодвинутые расстоянием: - Если Яшканчи еще в долине, пусть осенью приезжает попрощаться. К новой зиме умру. Кураган удивленно посмотрел на отца и покачал головой - каждую весну собирается умирать отец, будто старую плохую шутку шутит... Зачем? Человек не знает, дня своей смерти! - Я бы поехал с тобой на Ак-Бурхана посмотрегь и Ойрот-Каана послушать, но не поднимусь на перевал. Да и Орузака нельзя оставлять одного со скотом... Совсем плохой стал сын: матери грубит, со мной спорит, на тебя волком глядит... - Хозяином ему пора быть, отец! - Я уже думал об этом. Скота мало, как делить его? - А делить надо, отец. - Надо. Вернешься из Терен-Кообы - решать будем. У старого, поросшего мохом менгира отец остановил коня: - Дальше поедешь один. За урочищем Ороктой будет долина. Там пасет свои стада Мендеш. Он всегда любил тебя. Не откажись выкурить со стариком трубку, не обижай его... Кураган насторожился: что это с отцом? Никогда еще и никого он не провожал с такой печалью в глазах... Может, не шутит и на самом деле собрался за горькой солью? - Я заеду к Мендешу, отец. Передам ему твой привет. Но лучше бы тебе самому съездить к нему до стрижки! - Нет, Кураган. Я отъездился по гостям! И Сабалдай круто повернул коня. И опять с охоты Дельмек вернулся с пустыми руками. Галина Петровна покачала головой совсем по-алтайски, переняв этот жест от своего помощника и ученика: - А я слышала, что ты - хороший охотник - Кто сказал?-улыбнулся Дельмек.-Я не говорил! - Твой друг сказал. Учур. - Кам Учур?! - Он уже не кам. Если я правильно его поняла, то он почему-то сжег свой бубен, когда погибла его жена. Дельмек покосился на пустующий табурет у погасшей на все лето печки. Если к нему приехал гость, то, по обычаю, он должен сидеть возле очага. - Где же Учур? - Пошел к соседям. Сказал, что должен поискать родственников или знакомых. - У него здесь нет родственников! "Ыныбаса ищет, - понял Дельмек. - А через дядю - молодую жену своего отца. Значит, он уже знает, что Оинчы погиб в южных горах Тарбагатая?" Пойти и поискать Учура? А зачем? О чем им говорить сейчас, когда от их дружбы и золы не осталось? - Ты не рад своему гостю?-удивилась Галина Петровна. - А он называл тебя своим лучшим другом! Дельмек скупо и вымученно улыбнулся: - Я рад гостю, но он приехал не вовремя. - Гости всегда появляются не вовремя, Дельмек... Из кабинета выглянул Федор Васильевич: - Вернулся? Зайди ко мне. Дельмек понял, о чем собирается говорить с ним доктор уже по сердитому выражению его лица и не хотел бы вести разговор именно сейчас, когда объявился этот бывший кам... Завтра бы он сам пришел к Федору Васильевичу. Но сегодня рано еще! Доктор стоял у окна и смотрел на пустынную улицу, раскачиваясь с носка на пятку и с пятки на носок. Услышав шаги Дельмека, не обернулся, а только повел плечом, как будто вместе с вошедшим в комнату ворвался ледяной ветер. - Твой друг Учур сказал, что хан Ойрот приказал... - Учур врет. Хан Ойрот приказал другое! Федор Васильевич резко обернулся: - Но ты даже не выслушал меня! - Я хорошо знаю Учура. Он всегда и всем врет. Дельмек сел на кушетку, уперся в скользкую клеенку руками, готовый вскочить в любой момент, чтобы поддержать падающего в обморок доктора, когда тот услышит то, что ему скажет сегодня его санитар. - И вы не будете выгонять русских из Алтая? Не будете крушить церкви, магазины и школы, размахивая дубинами направо и налево? - Вас это не касается. Это касается только русских попов, купцов, солдат и полицейских! - Вот как?! Ну спасибо!.. Я так рад, что даже и высказать не могу... Нет уж, батенька, если приказано гнать русских, то надо их гнать всех до единого! Даже тех, кто родился на Алтае и живет здесь уже вторую сотню лет!.. Это будет более разумно, чем любая половинчатая акция! Ну-с, что же ты молчишь? Дельмек поднялся с кушетки, сказал хмуро: - Не надо на меня кричать, доктор. Я не хан Ойрот. - Ты один из людей хана Ойрота!.. Думаешь, я совсем отупел и не понимаю, чем ты занимаешься и на какую охоту ходишь?.. Вот и передай этому своему хану, будь добр, что я думаю о его новых законах!.. Они - глупы к тупы, как зад его коня!.. С такими законами ему надо было заявляться на Алтай лет триста назад! А может, и четыреста!.. Их никто не примет, даже тебе, человеку хана Ойрота, они не по душе! И ты исправляешь их!.. Хан говорят о русских вообще, не разделяя их по рангам и чинам!.. Что-с? Опять молчите, милостивый государь? - Я думаю... - Поздно, батенька мой! Поздно! Хан Ойрот огласил- за-ко-ны! Над законами не думают, их исполняют!.. Что же ты не приказываешь мне и Гале убираться из Горбунков ко всем чертям? Дельмек побледнел, отчаянно мотнул головой: - Я не буду исполнять такие законы! - Тогда хан Ойрот посадит тебя на кол, подвесит за ребро, отрубит башку... Какие там еще у него есть казни средневекового набора?.. Да и, скажи на милость, имея такие законы, зачем вам врачи, учителя, агрономы, инженеры, ветеринары? Зачем вам высоты мировой культуры - музыка, книги, живопись?.. Выгоняйте русских, выбрасывайте фабричные вещи, закапывайте в землю оружие и начинайте ловить кошек - своих главных врагов!.. Дельмек сдержанно рассмеялся. Чочуш приехал в тот день, когда тетка Курагана Алтынай хоронила мужа, дождавшегося-таки первого голоса кукушки. Глаза женщины были сухи, только глубже стали складки у губ да сильнее обычного ввалились глаза. - Как он умер, Алтынай?-спросил Чочуш тихо. - Он умер счастливым. Он и сейчас улыбается. Чочуш взглянул на покойного и тут же отвел глаза. Что там ни говори, а улыбающийся мертвец - довольно неприятное зрелище... К удивлению гостя, провожать Челюжека на долгий отдых пришли чуть ли не все жители деревни. Даже древние старики покинули свои шкуры у очага и отложили в сторону инструменты для мелких поделок. По всему чувствовалось, что покойного не только уважали, но и по-настоящему любили. И на поминках о муже Алтынай говорили только хорошее... К вечеру гости разошлись, оставив вдове подарки: кто доброе слово, кто монету, кто тряпичный лоскут, кто мешочек с мукой или курутом. Никто ничем не попрекнул вдову, только у одной скрюченной болезнями старухи вырвалось: - Кама не позвала!.. Чочуш снял со стены топшур Алтынай и с удивлением обнаружил, что она срезала с него струны. - Песни должны литься ив сердца, - сказала женщина, поймав его вопросительный взгляд. - А мое сердце навеки умерло для песен! Чочуш кивнул и повесил топшур на место. Алтынай права: песни поет сердце. И этому главному она научила своего племянника Курагана. И потому он стал хорошим кайчи, а скоро станет лучшим кайчи обновленного Алтая, превращенного Белым Бурханом в Шамбалу! - Я буду помогать тебе, Алтынай. Твои дети должны вырасти счастливыми... - Чочуш осторожно погладил женщину по плечу. - И, если ты захочешь, я останусь для них вместо Челюжека... Алтынай коротко взглянула на него и опустила голову. Не летят больше птицами кони. Не торопят их больше плети всадников. Не спешат навстречу гостям занятые своими хлопотами и заботами люди, не хотят терять попусту золотое время. Затих в горах недавний восторг. Потускнела и начала лупиться недавняя позолота на Заповедях Неба, объявленных ханом Ойротом в долине Теренг со скалы Орктой. Мучают, терзают людей сомнения... Родились в умах и никак не сходят с языка проклятые вопросы, вертятся, как змея под вилами... Может, сам Ак-Бурхан ответит на них, если захочет? А если не захочет? Не дымят трубки, воткнутые в запечатанные рты. Тускло смотрят глаза на остывший пепел очагов. Испуганно вздрагивают люди, когда кто-то слишком громко произносит имя Ойрот-Каана... Не того ждал Алтай от слухов и легенд! Глава пятая САМООБОРОНЦЫ Игнат Лапердин вернулся из Бийска разбитым физически, опустошенным духовно, разочарованным морально и крепко напуганным тем, что начало нарастать на их семью, как гриб-чага на здоровое тело дерева. Во всех своих планах он потерпел крушение!.. Деньги уплыли, как весенние льдины по половодной воде; торговые дела почти не сдвинулись с места, куда их загнал своими хвастливыми посулами проклятущий Винтяй; репутация самого старика Лапердина, как честного и лояльного по отношению к властям человека, разлетелась в пух и прах! А обратная дорога превратилась вообще в какой-то сплошной кошмар, сотканный из слухов, страхов, небылиц и совершенно невероятных кривотолков. Одно было ясно Игнату до жути: старое золотое время кончилось! Еще там, в Бийске, отирая пороги всякого рода канцелярий, куда никак не закатывались круглые купеческие рубли, догнал Игната новый вал слухов о явлении хана Ойротова и об ожидаемом скором приходе поганого бога Бурханова... И хотя шептунам купец по старой привычке не очень-то доверял, эти разговоры в полный голос окончательно выбили старика из колеи... - Чем черт не шутит, когда бог спит! - вспомнил он старую срамную поговорку и по-своему перетолковал теперь ее горький смысл. - Ко всему надо быть готовым, на дожидаясь крепкой заступы от властей и начальников! В тот же день, будучи в гостях у знакомого купца, продающего охотникам ружья и огневой припас к ним, затеял невиданный торг на всю партию разом. Купец изумился и скинул гривенник с каждого ружья. Столковались быстро, и Игнат забил до отказа свой, сменивший полоз на колеса, экипаж, вооружившись не только до зубов, но и до ногтей. А изумленному купцу пояснил: - Пастухов хочу вооружить. Воруют скот, окаянные! Прошлой осенью варнак Техтиек целый табун племенных коней угнал... Дорога показала, что сделку он выгадал с любой стороны: дела в горах заворачивались столь круто, что скоро за каждый ружейный ствол будут давать тройную цену, а то и пятикратную! Шутка сказать: войной хан Ойротов решил идти на всех русских!.. Не успел закатиться в собственные настежь распахнутые ворота, как ошарашил выскочивший на крыльцо Феофил: - Вота и хорошо, что возвернулся быстрым спехом! У нас тута не сегодня, так завтрева - резня пойдет! В обед повстречал Игнат старшего сына и воочию убедился, что поиссяк на роже Винтяя издевательский ухмыл - от него уже сбежало к хану Ойротову несколько работников, прихвативших не только коней и оружие, но и потаенную кубышку с золотишком, зарытую на огороде... А вечером, уже после молитвы, на которую Игнат все свое семейство поставил, Винтяй заявился с мировой: - Покуражились и - будет! Совместно нам теперич господь велит держаться... - Не трогай господа!-притопнул Игнат ногой. - Не товар он у нас, не в продаже! Дело говори. - Ладно! - отмахнулся Винтяй от его строгости. - Что-то нам с ордой, мужики, делать надо... На цепь с замком кажного не посадишь-от! Игнат не отозвался - только бровями шевельнул. - Люди сказывают, - осмелел Винтяй, - ружьишки ты привез... Уступи половину в двойной цене! Игнат опять не отозвался. Попробовал было поддержать разговор старшего брата Серапион, но отец прицыкнул на него. Феофил же вообще смотрел мимо головы Винтяя и только ждал момента, чтобы сгрести его за шиворот и вышвырнуть на этот раз в распахнутое кухонное окно. Но заговор молчания не обескуражил Винтяя: - Не волки жа мы в лесу, родня в деревне! Али не так? Ну, посерчали друг на дружку, показали карахтеры и - хватит! Не глоть жа нам друг другу рвать! Теперь всех и кажнова одна беда гнет-от! И снова никто уст не раскрыл в ответ на его речь. - Аль позапечатали уста? Онемели?.. Я жа с душой к вам-от, ей-богу... - Бога не трожь! - снова не выдержал старик. - У нас он свой - чистый, а у тебя - лжа, щепотниками выдуманная!.. Винтяй махнул рукой и ушел как побитый. Игнат строго взглянул на сыновей: - Замириться вам всем приспичило с ним? Миритесь! А меня, вота, от срама такого - отставьте... Я одних штанов на двух базарах ишшо не продавал! Он удалился в келью и допоздна простоял на коленях перед иконами, но внутренний голос опять не отозвался на его искренность. "Злопамятен стал, гнев содержу! От того все. - Игнат привычно повернул ключ, закрывая келью. - А в том ли истинная стойкость веры-то?" Спал Игнат плохо, и снились ему пни в лесу. Много-много пней, будто лес кто литовкой косил, а не топором рубил. Рассказал свой сон жене. Ульяна сразу же заревела в голос: - Ой, беда грядет, батюшка! Это же мы сами с тобой повырубили-повыкосили наш лесок-то!.. Ой, быть черной беде, чует мое сердце! Как кипятком обдала! Игнат выскользнул из-под одеяла, босой, в одних кальсонах побрел через весь дом к келье и только тут, у запертых дверей, вспомнил, что при нем нет ключа. "Вот и господа стал на замок закрывать! А хорошо ли это, не великий ли это грех?.." Мысли текли липкие, чужие какие-то, будто взятые у кого в долг. Игнат понял, что это - страх. Долго ломал голову отец Капитон, как бы ему сподручнее подступиться к старику Лапердину, прибывшему из главного миссионерского центра с ворохом новостей и прелюбопытных покупок. У иерея сверлила мозг одна идейка, которая никак не могла быть реализована без главы кержацкого корабля. Вообще-то идейка была даже и не его- она вытекала из очередной епархиальной бумаги, но велик был соблазн угадать в тех строках больше, чем написано... Случай выдался нежданный. Игнат Лапердин сам пожаловал к православному попу! Но не взошел на крыльцо, а постучал батогом в глухо застегнутый ставень: - Выйди на миг, Капитон! Разговор у меня к тебе есть... Отец Капитон занозы выдавил наружу, распахнул окно вместе со ставнем: - Помилуй бог, Игнатий Селиванович! Зачем на уд удице-то? В дом заходите! Не турок я - христианин! - Нет, Капитошка. Дело у меня - греховное, срамное, при образах про него глаголить никак не могу... Выйди до ветра! Иерей благодарно обмахнулся на домовой иконостас, едва не подмигнув апостолу Иоанну со скрижалью в руках. Выметнулся на крыльцо, поклонившись чуть ли не в поя: - Рад, зело рад, Игнатий Селиванович! "Ишь ты!-ухмыльнулся в седую бороду старик Лапердин. - Даже навеличивает от радости! Не трепещи, Капитошка, не в православие твое перекрещиваться пришел, по нужде проклятущей осрамился!" - Вот я зачем к тебе, поп... Надобно с паствой твоей на весь сурьез поговорить о калмыках наших. Гнать они собрались нас с тобой в пески, к китайцам... И Бурхан-басурман этот со своим новым ханом Ойротовым на веру христианскую и власть давят! От них крестом да кадилом не отмашешься... Дубье, а то и посильнее что пришла крепкая нужда в руки брать! - Ваша правда, Игнатии Селиванович!-вздохнул иерей.-Прямая смертная беда грядет! Епархия и та умнее писать стала приходам своим о той беде... - Твоя епархия мне не указ!-отрезал Игнат.-Я пока что, слава господу, своим худым умишком живу, а не чужим богатым умом!.. Мои людишки с сынами идут днями отбивать христову веру у хана Ойротова, сукинова сына!.. Ну а ты, поп, как знаешь... Можешь теперич свою артель сколачивать, можешь с людишками к нашей артели прибиваться... Дубье и ружьишки, само собой, сыщем. Не с голыми руками воины пойдут в бой тот! - Приход, у меня сам знаешь, Игнатий Селиванович,- отвел глаза в сторону отец Капитон, - на одних подаяниях маюсь... Не то, что на ружьишки - на вилы-тройчатки не сыщу капиталов в моей скудной наличности! Игнат понял: и тут нужен рубль-колесо, чтоб дело покатилось-поехало! Он усмехнулся лукаво в бороду: никак продается поп-то? Можно и купить!.. И тотчас стер рукой ту не к месту пришедшую улыбку: - В святом деле помочь-не грех! Ладно, подошлю к тебе свово Яшку... Токмо и ты, Капитошка, не сиди в лопухах, а жару поддавай с амвона своим православникам! Завтра же заглаголь, что положено! И с Винтяем, сыном моим окаянным, потолкуй... Тебе сподручней, ты не в раздоре с ним... Хучь и супротивник он мой во всем, а токмо и он святое дело веры нашей порушить супостату не даст! Иерей с поклоном проводил гостя и удовлетворенно потер руки: - И его крепость размочили Бурхан с Ойротом!-Он прошел к окну, закрыл ставень, вернулся на крыльцо. - Сокрушу желтую ересь, за кержаков примусь! Пора... Говорил поп с Винтяем или нет, но только тот снова пришел, так подгадав, чтобы отец на молитве стоял и ничего, кроме огоньков плошек да темных ликов никем не обмирщенных икон, не видел и, кроме внутреннего голоса своего, не слышал. Дверь открыла мать. - На молитве, отец? - Да. У Спаса в гостях. - Ну и слава господу! Братья где? - Посейчас кликну. Зябко кутаясь в платок, ушла, шаркая ногами. Острая волна жалости подкатила к сердцу: остарела мать! Забрать бы ее к себе, в новый дом, да разве супостат отпустит?.. Всю жизнь не замечал Винтяй мать - недосуг было в трудах да сварах с отцом. Да и сама она на глаза никому понапрасну не лезла. Ради них жила. Да и жила ли вообще? Первым вошел Серапион, за ним боком протиснулся Феофил, неслышно скользнули младшие. Феофил, знающий в доме свою власть и силу, заслонил спиной Серапиона, насупился, тяжело вздыхая, будто воз в гору впер, а смыть пота не успел: - Ну? Каво сейчас скажешь? - Мириться с вами пришел,-вздохнул Винтяй, оглядывая братьев. - Не до ссор-драк, когда беда лютая пришла... - И тебе приспичило, выходит?-ухмыльнулся Феофил. - А вам всем не приспичило? Вы в ту окаянную долину потемну богу молиться ихнему двинетесь? - Не твоя печаль-забота, каво мы там делать будем! - Да я смекалистый, сам понимаю... Феофил с Серапионом переглянулись: откуда узнал, кто из братьев проболтался? Винтяй отвел глаза на окно, через которое зимой вылетел, поморщился: - Отец был у попа вечор. Сам сказывал ему про вашу задумку. - Врешь! - Вины на вас нет, темных. Яшка знает. Спросите его Феофил скалой двинулся на лавочника: - Ну?! Врет Винтяй? - Посылал меня отец к попу,-пролепетал Яшка, - деньги ему прибитого Винтяем калмыка отнес. На ружья. Феофил грязно выругался. - Вона как!-дернул себя Серапион за отвисшую в удивлении губу.-Нам, значит, рты на замок, а - сам?.. - Мы отцу не указ! -отрезал Феофил. - Дураки вы,-сказал Винтяй с горечью.-В седой волос скоро входить, а вы за его порты держитесь, ровно клещуки какие... - Не лай отца!-взревел Феофил, не столько злой на Винтяя, сколько на его правоту.-Зашибу! Он рванул тяжелую скамью на себя, задрал ее к самому потолку, но тут же с грохотом уронил - братья повисли на нем, как шишки на кедре. - Тьфу на вас! - плюнул Винтяй себе под ноги. - Что воду толочь в ступе, что с вами толковать!.. Своей силой обойдусь. Разложив веером двенадцать новеньких десяток, принесенных приказчиком Яшкой от Игнатия Лапердина, отец Капитон удрученно думал о том, что купец-кержак охотно швыряет деньги, оплачивая свой страх, рожденный реальной угрозой. А когда была прямая нужда храму помочь и Бересте, и пальцем не шевельнул! Что это - очередная причуда человека, которому некуда деньги девать, или первый робкий шаг примирения с православием? Предпочтительнее было бы второе, но - вряд ли! Кержацкие корабли от страха чаще огнем полыхают, чем смиренно к паперти идут... Остановилась попадья Анна за спиной, сопит. Что за манера, ей-богу! Надо что - спроси голосом, чего в ухо-то дуть? - Что тебе, матушка, надобно? - Боюсь я этого Брюхана, Капитоша! А ну и тебя привезут, как отца Лаврентия, убиенным по дороге басурманами? - Нет, матушка, меня так не привезут... Широков сам себя запутал в окаянстве, за что и поплатился гневом отца Макария, а засим - и головой! Потому в лукавство непотребное влез... Православию сейчас, матушка, нужны не апостолы и пророки, а ломовые лошади!.. Иди, матушка, читай свои романы и не мешай мне думать. Попадья ушла. - Распечатал я эту кубышку или еще не распечатал?-вопросил отец Капитон вслух.-Похоже, токмо крышку поднял на