головой. - Слезы сами текут из
глаз... Он был так добр ко мне!

     Хертек  скрипнул  зубами,  сел в седло.  Как  бы  ни было велико  горе,
мужчина не имеет  права  раскисать! Он должен ненавидеть и мстить!  Мстить и
ненавидеть!

     Монашеский отряд отца Никандра шел горными тропами,  стараясь не терять
из виду охотников-проводников, которых нанял на три дня игумен. Они уверенно
шли по тропе к истокам Аксаазкана и Кадрина. Но потом, оставив их на высокой
тропе, спустятся  вниз, и на  правый берег Катуни монахам  придется выходить
самим... Этот путь намного сокращал дорогу и  время, но  грозил  измотать до
изнеможения.

     Первый же перевал Таныс, а потом и Чакрык показали игумену, кто  из них
чего  стоит  - монахи  шли  тяжело, пыхтя  и  отдуваясь  даже  на  небольших
подъемах, а охотники  и с ноги не сбивались, и самокрутки смолили, и байками
пробавлялись в дорожной скуке...

     Хорошие ходоки  всегда  презирают  тех,  кто  не умеет  легко  и весело
одолевать петли троп, независимо от того, где они  вьются - по горам, снегам
или лесу. И потому охотники не скупились на насмешки - сначала беззлобные, а
потом и раздраженные, злые.

     На   первом  же  привале,  строго  оглядев  иноков,  игумен   сказал  с
осуждением:

     - Разъелись? Отяжелели? Так дело не  пойдет... Ежли  <b>вы и</b> дальше будете
тащиться этаким манером,  то мы  сегодня и  до Самуралу не дойдем, а в самую
долину Теренг только к троице и поспеем!

     - Дорога шибко чижолая!-вздохнул один из монахов. - Наказанье господне,
а не дорога!

     - А тута  ишшо  ружье проклятущее,  - поддержал  его другой. - Лупит  и
лупит прикладом по заднице! Спасу
     уже нет...

     "Да уж  воинство!  - подумал  отец  Никандр.-С  таким  святым воинством
хорошо только братскую трапезу править, а не врагов православия бить!"

     <b>Он</b>  спустился  к  проводникам,  пристроившимся  со  своим костерком под
скальным навесом, спросил, отводя глаза:

     - Сколько мы одолели с утра-то?

     - Поднимемся на Чакрык, игумен, десяток верст с дороги скинем!

     - А всего сколько идти?

     - Сорок  две версты с хорошим гаком... Игумен вернулся к своим  инокам,
грозно притопнул ногой:

     - А ну, поднимайтесь!

     Монахи, кряхтя и постанывая, хватаясь попеременно то за поясницу, то за
онемевшие икры ног, начали  вставать  с продавленных  до воды  подушек  мха.
Охотники-проводники,  загасив  свой костерок, сразу же ушли вперед, поджидал
своих  ведомых только на сомнительных изломах тропы... Скорее бы к  Самуралу
их притащить да загнать в воду!

     Нет, надо было все-таки идти старой дорогой, натоптанной...

     Хриплый рык  послышался  за  спиной  отца  Никандра,  и  он  недоуменно
обернулся. Ничего не случилось: монахи хором пели псалом Давида.

     Наутро  некоторые  начали  покидать  священную  долину,  но с перевалов
кезеры  Хертека  возвращали  их  обратно.  Потом   поползли  слухи,   что  в
Терен-Кообы идут  русские войска, и потому хан Ойрот будет формировать  свою
армию прямо  здесь, среди пастухов,  скотоводов и охотников. <b>И,</b> наконец, эти
слухи сменились откровенным страхом:
     пророк Чет Чалпан, покинув  свой  аил, сам объехал все большие сеоки  и
объявил  о новом  приходе богов  в долину, которые  будут казнить  тех,  кто
виновен перед небом, и награждать тех, чья святость осталась нерушимой...

     Это подлило масла в огонь, и люди снова устремились к перевалам. Хертек
метался  между охранными отрядами, но  люди упрямо рвались из долины, сминая
ряды кезеров:
     слушать  и  внимать Ак-Бурхану они были  не  против, а держать за  свои
поступки и проступки ответ перед ним - нет!

     - Нас дома ждут, алыпы! Пропустите!

     - Сколько можно проживаться здесь? Скоро своих коней есть придется!

     - Пропустите! Мой сеок - дальний, неделю уже потеряли в дороге, три дня
здесь сидим!..

     Совершая  очередной рейд с Ябоганского перевала на  Ян-Озекский, Хертек
наткнулся на Дельмека, выслеживающего Кучука с братьями, попросил его:

     - Выручай! Люди в долине точно взбесились! Скажи Чету, чтобы он вышел к
людям и сказал им несколько  слов: он пророк, ему поверят! К тому же, он сам
заварил всю эту кашу!

     Дельмек с сомнением покачал головой, но к Чету поехал.

     Тот был в смятении:  паническое настроение людей передалось и ему, да и
разговоры, бурлящие в долине, не проходили мимо его  ушей, и все они  сейчас
были кощунственными.  Люди устали от ожиданий  и их действительно ждали свои
неотложные дела!

     Выслушав Дельмека, Чет испуганно заморгал:

     -  Эйт!  Разве я могу говорить  с народом, как  Белый Бурхан? У меня  и
белых  одежд нет...  Ыныбас  обещал привезти  их, да забыл об  этом!.. Как я
пойду к народу, с чем?

     Дельмек сдержанно рассмеялся:

     -  Русские  попы с крестом  ходят,  ты со знаком  Идама пойдешь! Сейчас
нарисую!

     Он попросил Чугул  принести ему  кусок чистой  белой тряпки  и углем из
очага  начертил круг, обведя снятую с  казана крышку, внутри круга нарисовал
косой крест, сломав каждый  из его  четырех лучей три раза  и опустив  их  к
центру рисунка. Поднял этот самодельный флаг, встряхнул его:

     - Ну, как?

     Чет вздохнул и кивнул головой:

     - Пойдем к людям, ярлыкчи! Надо помочь стражу бурханов.

     Кара  Таин  и  Уйбала, предупрежденные Дельмеком,  уже  выстроили живой
коридор  из своих парней, идущий к  большому камню,  зачем-то  поставленному
бурханами  в одну из  ночей торчком  Заметив что-то  необычное, люди со всей
долины начали стекаться к этому месту.  Даже те, Что пробивались с криками и
руганью на перевал, повернули обратно.

     Чет   огляделся,   развернул   плечи   и   уверенно   зашагал   вперед,
сопровождаемый Дельмеком. Издали был виден знак Идама на груди пророка и его
поднятая вверх правая рука. Возле камня он остановился, строго посмотрел на
     Дельмека:

     - Надо закурить арчин, ярлыкчи!

     Кара  Таин, поймав требовательный  взгляд Дельмека, поторопился к аилу.
Скоро из него вышла Чугул, неся в чаше огонь очага.

     Скоро у подножия камня закачался голубовато-белый
     дымок.

     Чет Чалпан,  поднятый  на вершину камня  руками парней  Уйбалы,  поднял
руку, призывая к тишине. Потом сказал:

     - Люди! Белый Бурхан обещал вам прийти снова!

     Неожиданно его голос окреп:

     - И он пришел!

     Кезеры Хертека шли клином  от перевала, раздвигая толпу. Следом за ними
гарцевали на белых конях три блистающих всадника с посохами в руках.

     Проводники-охотники бросили монахов на второй день пути прямо на тропе,
круто срывающейся вниз.

     -  Теперь  не  заблудите,-сказал  один  из  них, ткнув рукой куда-то  в
сторону сизой дымки лесов, - вон она, Катунь!

     И, махнув товарищам, исчез среди густых и занозистых колючек жимолости,
уходя  направо  своей  охотничьей тропой  в дебри  Чемала. Монахи  испуганно
переглянулись, потом уставились на игумена:

     - Каво теперь делать-то будем?

     - Идти!-рявкнул отец Никандр.-Вниз, к реке, на переправу!

     Не оглядываясь, он  начал  осторожно  спускаться  вниз, обходя  большие
камни и подозрительные зыбкие осыпи.

     "Только бы выбраться! - исступленно думал он. - Я бы вам потом,  иноки,
всем  показал кузькину  мать!  Каменный  пол  будете лбами  долбить денно  и
нощно!"

     Внизу игумен  опустился на раскаленный солнцем камень,  перевернулся на
спину, свирепо глядя  на  круто  падающую  извилистую тропу,  где пыхтели  и
обливались  потом  вконец  измотанные  монахи. Одышка,  а  следом, за  ней и
злость, медленно отпускали его...

     "Ничего,  пусть  попыхтят! Сбросят лишний жирок и злее в долине драться
будут!.."

     Доплелся первый  монах. Не сел, а прямо упал рядом  с игуменом,  полами
рясы красное лицо утирает, дышит, как кузнечный мех:

     - Крута горка! Кручей других будет...

     -  Ты теперь, Ничипор, головным пойдешь. Эти места ты должон лучше всех
нас знать! Сам-то эдиганский? Монах мотнул кудлатой головой:

     - Мальчонкой ходил с отцом, перезабыл, поди, все... Одно и помню, что и
далее  - лес  да  шеломы, пупы да косогоры, зазубри да  шиши... А идти через
чернь да урывы, с подыма на урыв...* Одно окаянство, а не дорога!

     * Местные названия складок местности и лесов.

     Прилез  второй  монах,  покосился   на  игумена,   распластался  рядом,
обескураженно помотал лохматой нечесаной бородой:

     - И кто токмо такую страхоту понаставил кругом? Мочи нет!

     - Господь понаставил, Гаврила,-глухо рассмеялся  Ничипор. - Сам господь
эти горы для нас понаставил и реки меж ими напустил! Молись - и лезь!

     Игумен  молчал. Он уже  в  мыслях  своих  был на Ябоганской  дороге, до
которой еще идти да идти.

     Бурхан Пунцаг взметнул вверх сияющий жезл:

     - Слушайте  последний наказ  неба!  Второй бурхан  - Чочуш -  развернул
розовый свиток, увенчанный золотыми печатями на серебряных шнурах:

     - Я, Белый Бурхан, ухожу  от  вас,  люди Алтая, оставляя вам  Шамбалу -
страну  света, правды,  чести  и справедливости.  Храните и берегите  ее  от
врагов и ложных друзей ваших! Ключ от этой страны в руках людей, оставленных
мной.  Имя  этому ключу  - честь,  правда,  трудолюбие и  мужество. В нужный
момент эти люди придут к вам и скажут: "Калагия! Приди в Шамбалу!"

     Люди слушали молча, боясь шелохнуться.

     -  Будьте  мудры,  неподкупны и счастливы,  щедры и  неустанны в трудах
своих! Небо не оставит вас - святой  огонь Агни Йоги переливается в божестве
очага От-Эне, он вечно будет пылать и в ваших сердцах, люди! Отметайте прочь
от  себя ложь и заблуждения! Ваш бог  Белый  Бурхан дарит вам  новую веру  -
Ак-Дьян...

     Дельмек переглянулся  с  Четом Чалпаном, отвел глаза.  Не  надо,  чтобы
изумление пророка передалось и ему.

     - Я отменяю все старые законы и традиции, мешающие вам быть свободными.
Отныне только  Заповеди Неба-ваши законы! Я отменяю деньги русских и заменяю
их идамами,  которые вы сейчас получите из рук моих посланцев! Все символы и
знаки я заменяю знаком Идама, который вы  видите на золотых жезлах бурханов,
посланных к вам!

     Дельмек  почувствовал  разочарование.  И  новый  указ  Белого   Бурхана
повторял старые истины, сказанные еще ханом Ойротом со скалы Орктой.

     - Я требую  строгого наказания  тех,  кто порочит мое имя, поминает его
попусту,  не  исполняет моих законов и распоряжений, девять Заповедей  Неба,
оскорбляет моих помощником на земле, моих пророков и ярлыкчи, оскверняет мои
символы!

     Бурхан  Пунцаг резко  опустил жезл, а  бурхан Чочуш не спеша скатывал в
трубочку свиток послания.

     - Да будет так!-сказал Чет  Чалпан, и его слова подхватила отошедшая от
массового гипноза толпа:

     - Да будет так!

     Дельмек  изумленно  взглянул на бурханов.  Его поразило, что в послании
Белого Бурхана не было ни одного слова о хане Ойроте!.. Может, Чочуш  просто
пропустил эти слова?

     Воины Хертека  и  парни  Кара Таина  и Уйбалы незаметно замкнули кольцо
вокруг бурханов, отделив их от  людей  долины плотной стеной. Дельмек понял,
что время  пророчеств,  уговоров и  пожеланий  бурханов кончилось, и в  дело
вступает  оружие.  Так  оно и  вышло -  Пунцаг  снова  поднял  свой  жезл  и
возгласил:

     -  Пришло время исполнять волю неба!  Объявляю  людям Алтая  о  раздаче
даров и наказаний! Привести и поставить передо мной виновных!

     Снова  появившийся в  долине  Хертек подал знак воинам.  Они  подошли к
камню, поставленному  дыбом, раскачали его и уронили на землю, подняв облако
золы,  пыли  и сажи  от  сгоревшего арчина и вытоптанной  травы.  Под камнем
обнажилась черная плита с выбитым на ней знаком Идама - изломанным крестом в
замкнутом  круге сансары. Другие  воины подвели и поставили на  колени перед
Четом Чалпаном трех связанных веревками мужчин.

     В  первое  мгновение Дельмек  не узнал их, украшенных кровоподтеками  и
синяками, в  изодранных в  клочья  одеждах, согнутых страхом  и  собственной
виной.

     - Кам Яжнай!-назвал  бурхан Пунцаг  первое  имя.- Подними  голову перед
ликом неба, которое  ты осквернил!  Ты виновен  в обмане  пастухов  долины и
соседних урочищ, в насмешках над святыми символами  новой  молочной веры,  в
ругательствах Заповедей Неба! Ты уличен в краже скота, два раза задерживался
стражами бурханов на горных тропах с оружием... Назови свое наказание сам.

     Вместо  ответа Яжнай взвыл на высокой ноте, проклиная всех собравшихся,
воинов  на  перевале и  самих бурханов, которых никто не звал в  горы и  чьи
законы никому не нужны.

     - Сечь его! - крикнул чей-то голос.

     - Жечь! - настаивал другой. - Камов, их бубны и шубы надо жечь вместе с
русскими попами, их иконами и книгами! Жечь!

     - Сечь!-неистовствовала толпа.-Жечь!

     - Пусть наказанье каму назовет сам пророк! - крикнул Дельмек. - Говори,
Чет!

     - Пророк!-загудела толпа.-Пусть скажет пророк!

     - Я  знаю Яжная,-сказал Чет глуховато.-Какой  он  кам?  Он обыкновенный
болтун и вор! Хватит с него и десяти нагаек!

     Жезл Пунцага упал вниз:

     -  Да будет так!  Кто  возьмет на  себя  тяжесть  наказания  кама?  Кто
согласен очистить его душу от вины?

     Желающих не нашлось. Да их и не могло быть среди этой толпы - каждый из
них охотнее ругает кама  за глаза, может даже выбранить  и  наказать  его за
плохое камлание, но поднять плеть на кама решится не каждый.

     Неожиданно из толпы выкарабкался Чегат, упал перед белым  конем бурхана
Пунцага:

     - Разреши мне,  бурхан!  Он украл у  меня шесть  овец, обжора! Я мог бы
получить за них два золотых империала!

     - Подайте ему плеть! - приказал Хертек.
     Взвилась плеть, упала на  грузное тело, которое сразу  же расслабилось,
вжалось в плиту.

     - Десять!-отсчитал Пунцаг.-Уберите его!
     Двое  воинов  из  числа  тех, что строили  с  Яшканчи  тюрьму,  подняли
бесчувственное тело Яжная и унесли. Жезл бурхана ткнулся в следующую жертву:

     - Бандит и убийца Кучук! Ты грабил тех, кто шел в Терен-Кообы, в долине
задержан с оружием ярлыкчи  Дельмеком, которому хотел оказать сопротивление!
Уходя с перевала, ты вступил  в драку с  воинами Кара  Тайна,  они вынуждены
были  применить  оружие,  убив твоих братьев и  ранив тебя  самого...  Люди!
Назовите его наказание! Небо лишает его права на это.
     Дельмек выкрикнул первым:

     - Смерть Кучуку!

     - Смерть! - подтвердила толпа.

     - Смерть! - подытожил пророк.

     - Да будет так! - взметнулся жезл.

     К Кучуку подошли парни Кара Таина, с которыми он дрался, рывком подняли
его,  подвели  к  черному   коню,  прикрытому  рыжей  рваной  кошмой,  густо
измазанной сажей, через которую была  переброшена  такая же грязная от  сажи
веревка.  Дельмек невольно  содрогнулся  -  такой  позорной  казни  когда-то
подвергали  в горах убийц. Кто же  из  стариков  напомнил  бурханам об  этом
обычае?

     Кучук взвыл, заорал что-то, но Кара Таин уже набросил ему на шею петлю,
а Уйбала  захлестнул  другой конец веревки  на  специально вкопанном,  грубо
отесанном и также измазанном сажей столбе, пустил коня по кругу. Наматываясь
на столб, веревка  натянулась, поволокла  тело  по  земле, а потом  медленно
втащила дрыгающего ногами Кучука на кошму позора...

     Третий раз пришел в движение жезл Пунцага:

     -  Вор, бандит и убийца кам Учур! Ты виновен в кражах коня  и оружия, в
сговоре с бандитской шайкой  Кучука, в  убийстве  ярлыкчи  Яшканчи,  мирного
пастуха и друга всех честных людей Алтая,  доверенного человека бурханов! Ты
осквернил  Терен-Кообы  своим  присутствием  и  своим поступком! Небо решило
избавить тебя от всех последующих благ и не дает тебе никакого прощения!

     -  Смерть! - строго  и внятно сказал Чет Чалпан, не слыша криков людей,
только вчера присутствовавших на похоронах Яшканчи.

     - Смерть!-гремела долина.
     К Учуру подошел Хертек, сгреб за шиворот, скрипнул зубами:

     - Я обещал посадить тебя на кол и поджарить?
     Учур тонко по-щенячьи заскулил.

     - Идем! Агни Йога ждет свою жертву!

     - Жечь  его!  - спохватился запоздалый  голос. - Всех  камов надо  жечь
живьем!

         Глава одиннадцатая
      ВОИНСТВО ШАМБАЛЫ
     Самдан  неуверенно  протиснулся  в  одну половинку  дверей, не  решаясь
распахнуть другую. Эта  искусственная приниженность ученого ламы, равного по
званию профессору  и, значит,  статскому советнику, армейскому  генералу, не
понравилась  Лопухину.   Будто   демонстрацию   устраивает!  Он  поморщился,
отвернулся, нехотя спросил на своем плохом английском:

     -  Как вы думаете, Куулар послал к таши-ламе  в Тибет  своего курьера с
отчетом?

     - Вряд ли, генерал.  Сейчас  в Тибет так  просто не пройдешь, да  и сам
таши-лама  не  любит  сидеть  на  одном  месте.  Из  Урги  прямой  дороги  в
Таши-Лумпо1  нет, да и в курьере  нет  никакой необходимости,  если говорить
честно!  Чтобы передать  информацию  в Тибет, совсем  не обязательно кого-то
посылать туда, есть более простые и надежные методы, проверенные веками...

     Лопухин удивленно взглянул  на  Самдана,  кашлянул, переложил папки  на
столе:

     - Методы? Проверенные веками?

     - Да, генерал.  В Тибете  есть  свои  способы связи. Скажем, с торговым
караваном  или  военным обозом  тех же англичан или  китайцев послать птичье
перо, подсунув его  под веревки, какими всегда обвязан каждый тюк. Тибетские
стражники  или  доверенные ламы,  проходя  мимо  такого каравана или  обоза,
обнаружат этот условный знак и передадут  его адресату, которого укажет само
перо:  орла,  ворона,  филина  или  утки.  По  цвету  пера  совсем  нетрудно
определить содержание  сообщения. Красное или желтое - все в порядке, черное
- работа не завершена, пестрое - требуются  люди, белое  -  беда или  провал
акции, и так далее...  К тому  же,  есть  целый  набор предметов  и условных
знаков, которые читаются так  же просто теми, кто  посвящен, как и письмо на
бумаге!..

     -  Ну   и   какие   же  это  знаки?  -  в  голосе   Лопухина  появилась
заинтересованность. - Кресты, круги, стрелы?

     - Перо-это всегда отчет о  проделанной работе,  генерал. Стрела в любом
виде  - знак войны или ссоры. Лишний узел специальной  формы  на  веревке  -
отправлен  требуемый  человек.   Пятно  на   тюке  -  сигнал   тревоги   или
предупреждения.  Все они зависят  от формы и цвета...  Их очень много, таких
знаков!..

     - Недурно придумано!

     -  Это  придумано давно,  генерал. Очень  давно. Лопухин  рассмеялся  и
показал Самдану на кресло:

     -  С вами интересно беседовать... Значит,  если  вам  придет  в  голову
сообщить что-нибудь Куулару, вы это можете осуществить?

     - Да, но для  этого  непременно нужна оказия! Военный караван, лодка на
реке, верховой...

     - Караван, говорите?-Лопухин задумался.-А этот ваш  прохвост Амгалан не
собирается на восток за травами? Вы можете настоять, чтобы такой караван был
отправлен?  Но не  из Томска  на  Бийск, а из  Семипалатинска на Зайсан и  с
Зайсана на Алтай?

     - Да, я  могу настоять  на таком  караване. Мне уже  сейчас не  хватает
сырья для лекарств...

     Лопухин встал, прошелся по кабинету, рассмеялся:

     - Попробуем  убить двух зайцев, профессор! Вы избавитесь от Амгалана, а
я  направлю Куулара на ложный след и загоню его в  пески Урумчи, где  мы его
возьмем живым и тепленьким!.. Идете на такую игру?

     - Охотно, генерал!

     Сияющая белыми одеждами женщина подошла к черной плите и ударила по ней
нагайкой.  Воины Хертека  подняли плиту, поставили ее  на ребро, с  грохотом
уронили. В яме, оказавшейся под  плитой, живым огнем сверкнула груда золота.
Толпа ахнула и двинулась к бурханам, но кезеры и воины не дрогнули.

     Пунцаг взметнул жезл:

     -  Первыми будут награждены те, кто  согласен  стать  воином  Шамбалы и
пойти за ханом Ойротом!

     Чейне склонилась над ямой, зачерпнула  пригоршню тяжелых  монет, звонко
рассыпала их, улыбнулась:

     - Я жду, герои Алтая!

     Толпа загудела, потом из нее выбрался крепкий парень в облезлой шапке и
рваной шубе, поклонился бурханам:

     - Я согласен служить хану Ойроту!

     Чейне снова зачерпнула пригоршню золота, засмеялась:

     - Подставляй шапку, алып!

     Парень, шатаясь  как пьяный,  отошел в сторону, держа в вытянутых руках
никогда им ранее не виданное чудо - богатство, делающее  его  равным русским
купцам и собственным баям!

     Толпа  заколыхалась,  забурлила,  пропуская  все  новых и новых  алыпов
Шамбалы. Потом кто-то истерично хохотнул, тыча грязным пальцем в Чейне:

     -  Такое чудо  любой дурак сделает! Наложил кучу золота, закрыл его  до
поры камнем, натащил  людей, хлопнул плетью  -  и  готово! Получайте, глупые
люди, клад богов, упавший с неба!

     - Взять крикуна!-сдавленно приказал своим парням Дельмек.

     Невзрачного человека с плешивой  головой  и серыми  ушами выдернули  из
толпы и поставили перед Чейне.

     -  Дай  ему  свою плеть! -  приказал Пунцаг, опуская жезл к  ногам коня
Чочуша.

     Женщина  протянула ему плеть с  серебряным черенком, украшенным золотой
змейкой.

     - Ударь  по  камню,  алып! Если под ним окажется золото - возьмешь  его
себе, нет - оголишь спину! Человек покрутил плеть, вернул ее хозяйке:

     - Я не ребенок. Я и так знаю, что  под  этим камнем нет и не может быть
золота! Камень на глазах у всех упал на голую землю!

     И он начал послушно расстегивать черные костяные пуговицы своей шубы.

     -  Не  спеши!-рассмеялась  Чейне  еще  звонче и чуть-чуть задела плетью
только что перевернутую плиту.

     Воины снова подняли ее, поставили, уронили  с тем же грохотом, взметнув
пыль. И на том месте, где только что в пожухлой траве лежала каменная глыба,
снова сверкнула золотая груда.

     Глаза у человека остекленели, а руки взялись дрожью:

     - Этого не может быть!

     - Перевернуть плиту еще раз?-обозлился  Дельмек, не обращая внимания на
хохочущую толпу.-А потом  тебя, тастаракай, посадить на кол, как кама Учура?
Они же - бурханы! Они в любом месте  этой долины открою г для  Шамбалы груды
золота!.. Иди, не морочь голову себе и людям!

     Он  сам нагнулся над второй ямой, достал золотую  монету, взвесил ее на
руке,  протянул  все   еще   не  пришедшему  в  себя   простаку,   решившему
продемонстрировать невиданную мудрость:

     - На, пощупай! На зуб попробуй, глупый торбок!*

     * Торбок - теленок, символ озорства и глупости.

     -  Мне  не  надо   чужого  золота,  алып.   А  в  воины  Шамбалы  я  не
гожусь-стар... Да и кто поручится, что завтра это золото не станет глиняными
черепками?


     - Вот и проверь!

     Дельмек насильно  сунул  ему монету в руки, развернул  и  дал  хорошего
пинка под зад:

     - Пошел отсюда!

     - Хан Ойрот!-прокатилось по долине.-К нам снова пришел хан Ойрот!

     Дельмек вздрогнул и поднял  глаза  на скалу Орктой.  На ней снова стоял
сияющий всадник.

     Отец Макарий  вздохнул и  жестом  отпустил полицмейстера.  Что  с  него
теперь взять? У него и для своего дела людей не хватает, не то, чтобы в дела
миссии встревать... Да и команды по начальству не поступало! А без приказа -
тот же бунт полицейских чинов, только навыверт... Вот и вся его позиция.

     А  вчера и  управляющий  имением  царской  фамилии  Булавас  разводил с
прискорбием  холеными  руками:  рад  бы  помочь  богоугодному  делу,  да  со
стражниками недостача - порубщиков вязать некому,  с  рудников и шахт нельзя
солдат снять  никак  - все разворуют и  разбегутся  по лесам...  Сами,  мол,
обходитесь как-нибудь...

     Сами!

     Около  ста  церквей  в  епархии.  Если  всех священнослужителей  вместе
собрать  с  их  причтами - армия  будет!  Но  когда  их  собирать и где?  По
горам-долам рассованы,  в какой  набат ни бей -  не услышат пастыри! А еще и
такие сыщутся, что  уши воском зальют:  не вняли, мол,  преосвященный, ты уж
прости за малый грех сей...

     Бурханы пока хозяйничают на юге среди алтай-кижи ч теленгитов, но скоро
запустят  свои  щупальца и дальше -  на  север, восток, запад - к  телеутам,
кумандинцам и тубаларам. Хан Ойрот не сегодня,  так завтра будет собственную
армию иметь!..

     Смело  работают,  супостаты!  Нагло,  напористо,   с  немалым  умом!  А
партикулярные и военные  вторую неделю не  могут друг с другом договориться,
чтобы падающее православие поддержать!..

     Да и сами пастыри хороши! Благочинный сиднем сидел всю зиму и весну,  а
нынче  взял да  и укатил в  епархию.  Дела  там у него  неотложные  в управе
объявились! Только перед опальными иереями крут и храбр...

     Отец  Макарий нервно зевнул  и  перекрестил рот, бормотнув не для чужих
ушей, а себе в утешение:

     - В тундры проситься надобно...

     Застрял  служка в  дверях, замялся нерешительно.  Что, и  этот собрался
удрать куда подальше?

     - Иереи с Чемала и Улалы - отец Софроний и отец Ипполит...

     - Впусти, коли приехали.

     Не успел служка  и шага отступить, как дверь  распахнулась во весь мах,
выставив  сначала  сухощавого и  рослого, бородой  похожего на цыгана,  отца
Ипполита,  вторым  закатив круглого  и румяного отца  Софрония.  На  плечах,
выходит, сидели  у служки?  Их-то  что припекло? От них  до  тех бурханов  в
долине Теренг - версты да версты!

     Но один из них уже забасил, а другой рассыпался тенорком:

     - Укажи путь, преосвященный!

     - Дай команду, отец Макарий!

     Бухнулись враз на колени за благословением.

     Оттаял  на  миг душой отец Макарий - сам  к  иереям  подошел, с коленей
поднял. Не все, выходит, как благочинный - в кусты?

     Запорный камень своей  кельи  Куулар  Сарыг-оол  больше  не поднимал, а
потом и обрезал ножом сигнальные шнуры. Собираясь уходить в дальний путь, он
ничего не брал с собой, зная по опыту, что в дороге и лишняя пуговица - груз
немалый.  Теперь он ждал  только  Хертека, открыв  для  него  одного верхний
лаз...

     Белый Бурхан  свое дело сделал,  выполнив задание таши-ламы. Жрец Бонпо
Куулар  Сарыг-оол  свое  клятвенное обещание  Агни Йоге и другим своим богам
тоже сдержал, оставляя на  их жертвеннике никому  не нужных  теперь нелепого
мудреца-недоучку Бабыя  и  глупого монастырского бонзу  Жамца -  в  их Храме
Идама, который теперь тоже никому из бурханов не нужен, а Техтиеку, ставшему
ханом Ойротом, тем более!

     Вопросов  Хертека Куулар  не боялся, да тот и не будет их  задавать. Он
знает свои обязанности и дальше их пойти не посмеет. От  него можно  ожидать
лишь одну просьбу -  оставить его здесь, с новыми  друзьями и выпестованными
им кезерами.

     Куулар Сарыг-оол понимал, что Шамбала, провозглашенная им в заброшенной
и глухой долине Алтая,-сооружение иллюзорное  и непрочное. Но люди, на плечи
которых он возложил ее, выдержат все, в  том числе  и военный разгром. Белый
всадник  обрел  бессмертие, и эти горы,  как и многие другие, еще много  раз
увидят его, если и не наяву, то в воображении! Всякое действо, затрагивающее
глубины человеческой души,-всегда легенда, обладающая способностью шириться,
расти  и  крепнуть.  И  в  этом  глазная  сила  и поистине  исполинская мощь
соединенных в знаке Идама земных и небесных энергий!..

     Сверху посыпались мелкие камешки, отверстие лаза перекрыла человеческая
фигура,  скользнула  по  веревкам вниз. Склонившись на  одно  колено, Хертек
поднял лицо и встретился глазами с хозяином каменной кельи.

     - Ты пришел один, Хертек?

     -  Нет,  я  пришел  с  воинами.  Охрана   Белого  Бурхана  должна  быть
надежной!.. На рассвете мы будем на переправе, а вечером у Чибита. Мои парни
хорошо знают эту дорогу.

     - До Чибита ты пойдешь со  мной один. Твои воины проводят нас только до
переправы через Катунь. Пойдем, Хертек!

     Он цепко ухватился за веревку, кошкой влез наверх,  исчез в  дыре лаза.
Хертек поднялся следом.

     Звездная ночь разлеглась  на  горах  величественно и  безмятежно.  Было
начало новолуния, и темнота скрывала все. Но зоркие глаза Куулара Сарыг-оола
уже пересчитали воинов, а рука поднялась для повелительного жеста:

     - Надо закрыть лаз вот тем обломком скалы! Хертек покачал головой:

     - Его не сдвинуть руками, Белый Бурхан... - Он тут же снова скользнул к
лазу,  исчез   в   дыре,  выбросил  наверх  связку  веревок,  вылез  сам.  -
Привязывайте к коням!

     Скоро  скальный обломок со скрежетом  сдвинулся с места, наполз на дыру
лаза, плотно закрыл ее.

     Куулар Сарыг-оол усмехнулся, подошел к своему белому коню, похлопал его
по крутой и упругой шее, повернулся к Хертеку:

     <b>- Он</b> слишком приметен. Дай мне другого коня!
     Техтиек вывернул  на  седловину перевала и натянул  повод. Далеко внизу
лежала долина, где бурханы завершали свое последнее действо. Он был доволен,
что прошел свободно, что кезеры Хертека  и сам Хертек не задержали его. Лишь
у входа, ведущего на скалу Орктой, ему навстречу поднялись два воина и молча
склонились головами.

     - Почему  снята охрана перевала?-спросил Техтиек строго. - Ведь бурханы
и ярлыкчи еще не покинули долину!

     -  Охрану снял дарга Хертек. Он сказал, что  бурханы  уходят в  горы  и
охранять долину больше не надо.

     - А вы здесь зачем?

     - Мы ждем бурханов, ярлыкчи и семью пророка.

     -  Идите вниз,  здесь вам больше  нечего  делать!  Перевалы  займет моя
армия!

     - Это приказ дарги Хертека, хан Ойрот?

     - Это мой приказ!

     - Мы  будем  ждать  приказа дарги  Хертека.  Техтиек сверкнул глазами и
сдвинул коня. Воины расступились.

     Долина уже  заметно  опустела, но народу  в ней было  еще много. Сейчас
бурханы раздают золото оставшимся. Его золото!

     И вдруг  долина взорвалась  криками  -  его увидели <i>и</i>  узнали!  Техтиек
приосанился, поднял руку:

     - Воины Шамбалы! Кто получил золото, идите на перевал!

     Очевидно, бурханы подтвердили его  слова  -  у всех трех ям шла  теперь
выдача идамов, люди цепочкой шли к перевалу, ведя  коней  в поводу. Надо  их
встретить на седловине, пока не ушли вниз, где их уже не остановишь!

     Он их опередил. Первые, кто уже поднялись, обнажили головы:

     - Ты звал нас, хан Ойрот? Веди! Ухмылка тронула губы Техтиека и застыла
на них. Бурханы  оказались  глупы  и  неосторожны,  передав  ему одному  всю
полноту и мощь власти над Алтаем. Они не знают, что людьми правят не слово и
вера, а золото и  страх!  Золото у  них  есть теперь, а за страхом  дело  не
станет...

     - Подтянуться!  Встать по три в ряд! За мной! Техтиек развернул  коня и
пошел вниз, чувствуя  по равномерному и осторожному перебору копыт у себя за
спиной, что никто не осмелился ослушаться его первого приказа.

     Он решил увести свою золотоносную  армию в Чергинские урманы,  где были
базы со всем необходимым и даже лишним, где  еще  бродили  его люди, которым
удалось  бежать из каменного мешка Аркыта, когда Хертек железной рукой начал
наводить  свой  порядок, отличный от  разбойной  вольницы, к  которой  легко
привыкнуть, но трудно отвыкать.

     Дождавшись, когда  люди угомонятся и усядутся на первом привале в круг,
Техтиек  медленно  обошел  их,  вглядываясь   в  лица  и  давая  возможность
присмотреться  к нему. У него была цель выбрать во временные командиры групп
тех, кому можно довериться. Человек пять для начала... Вот этот  подойдет. И
этот тоже.  Эти двое  смотрятся крепкими  и сильными,  в глазах  не  угасший
восторг... Еще один... Теперь хватит. Подал знак, подзывая к себе.

     - Вас назначаю полководцами  Шамбалы! Подберите себе  людей и поставьте
их вместе  с конями там! - Техтиек  показал  концом нагайки в сторону тропы,
ведущей к первому таежному складу. - В каждый свой отряд подбирайте не более
ста человек! И только тех, кто согласен взять на себя нелегкий труд создания
нового Алтая!

     Потом  вернулся  к  оставшимся на привале.  Заговорил спокойно,  четко,
громко:

     -  Воины!  Выбранные мной  люди  -  ваши  командиры!  Их приказ  -  мой
приказ!.. А  сейчас я должен объявить вам, что  мне нужны настоящие алыпы  и
кезеры. Кто не чувствует в себе силы для большого дела, которое мы начинаем,
может вернуться к своим семьям, отдав полученное от бурханов золото, оставив
себе  по одной монете. Идам  возместит все ваши расходы и потери! Полководцы
Шамбалы! Принять золото у тех, кто уходит!

     Техтиек  был уверен, что  его приказ будет  выполнен  и он избавится от
людей, которые лишние сейчас, а  скоро будут просто мешать  и  путаться  под
ногами. Но случилось неожиданное - послышались голоса протеста:

     - Нам это золото дали боги, а не ты, хан Ойрот!

     - Ты не имеешь права отнимать дар неба!

     - Разреши нам уйти с нашим золотом, хан Ойрот! Техтиек взметнул голову,
положил  ладонь на рукоять меча.  По  твердым губам  его поползла  злорадная
усмешка, за которой обычно следовала гримаса озлобленности:

     - Дар неба? Подарок богов? Идамы предназначены для воинов  Шамбалы! Для
тех, кто будет строить новый Алтай! Посмотрите,  какой знак  стоит на каждой
монете! Знак Идама! А  знак Идама  -  герб  и  символ Шамбалы!  Ваши  деньги
действительны только в Шамбале, которую надо еще завоевать!

     Разочарование  прошло волной по лицам людей, заставляя их прятать глаза
от  жгущего взора хана Ойрота. Еще немного - и созреет мысль уйти  от него с
золотом бурханов  в свои сеоки и  нищие аилы,  к  голодным семьям и гаснущим
очагам... Но ведь еще утром все они были искренни и хотели обрести в  борьбе
свою свободу, а вместе с ней и счастье для всех людей гор!

     - Золото неба - не милостыня и не праздничный дар богов! - гневно и зло
заговорил Техтиек. - Золото неба должно и  будет служить новому Алтаю, вашим
детям и внукам! Это Белый Бурхан и назвал Шамбалой! Служить всем людям, а не
брюху  каждого из вас  в отдельности! И  оно  остается  золотом, пока служит
Шамбале! В грязных и жадных руках оно превратится в простые черепки...

     Люди молчали, поглядывая на него злобно и недоверчиво.

     Будь сейчас рядом с ним  хотя  бы один  человек, что  проверен огнем  и
кровью!  Они  бы нашли способ,  как  совладать  с этой безмолвной  толпой  и
заставить ее повиноваться...

     Еще немного, и эти стиснутые кулаки начнут шарить под ногами, отыскивая
палку  или  камень, а  подрагивающие  ноги бросят тела вперед, на острие его
меча, пока еще не обнаженного...

     - Я жду! - сказал Техтиек спокойно и сделал шаг вперед.

         Глава двенадцатая
     ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

     Три отряда встретились у Ябоганского перевала.

     Первыми пришли монахи отца  Никандра,  потом  иереи Улалы  и  Чемала со
всяким городским сбродом  и, наконец, откуда-то  со  стороны Тураты притопал
разношерстный  отряд из кержаков,  вооруженных чем попало,  включая  дубины,
вилы-тройчатки, косы и топоры. Не решаясь приблизиться к  скопищу монахов  и
попов, кержаки остановились чуть поодаль.

     Из  всех  трех   групп   хорошо  вооружены  были  только  чулышманцы  и
полицейские, пришедшие с отцом  Ипполитом  и  отцом Софронием. Что  касается
чиновников, лабазников и кучеров, то одни из них надеялись на кнуты и палки,
а другие на свои голые руки.

     Увидев отца  Никандра,  иерей  Ипполит крупно  шагнул ему  навстречу  и
забасил, отвалив цыганскую бороду:

     - Эк ты их экипировал, игумен! Поди, и пушка есть у кого под рясой?
     Отец Никандр отмахнулся:

     - Хватит для орды и дробовиков!

     Отец  Ипполит заторопился  к своим, развернувшись  на  половине второго
шага,  а  отец Софроний  затеял бестолковый и несвоевременный  спор с чинами
полиции о том, кому первыми идти  на перевал, круто беря сторону чемальского
иерея:

     - Чины полиции пусть пробивают нам дорогу! По
     службе!

     - Вас  больше,  вы  и  лезьте  на  тот  перевал!-отмахнулся длинноногий
урядник. - Не мочало жевать пришли!

     Игумен хмыкнул: то ли  один перевал и ведет в долину? Хорошо  поискать,
так десять дорог сыщется в Терен-Кообы!..  Он  подошел  к  кержакам, вежливо
поклонился:

     - Храни вас бог, мужики! Не из местных будете?

     -  Разные мы! - загудели голоса.-По путю сколотились...  Топчемся, вот,
из-за их... Надо было б раньше их прийти!

     Игумен поджал губы, сдерживая усмешку:

     -  Их спор  пережидать - вовек  в долине не  бывать! Есть  у вас кто за
старшего, мужики?

     Отозвался угрюмый, ободранный до голого тела детина:

     - Берестянский  я. А энтих,  вота, всех по дороге насбирал... С бору по
сосенке,  язви  их совсем!  Ровно  цыцошные,  кажный  рот -  настежь,  ровно
ворота!.. Бить надо орду!

     - На  бой людей ведешь, а лаешь!  -  покачал головой игумен. -  Злой-то
почему?

     - Лапердин я, Серапион! Братьев моих  бурханы те порешили, в  однове  я
остался...  Вота  и горит  душа!  Зараз  надо кой-кому ребрышки помять! - он
потряс увесистой дубиной. - Токмо с перевала их не возьмешь тута без боевого
ружья, зазря попы галдят...

     - Сам знаешь, видел? - нахмурился игумен. - Обходные тропы знаешь?

     - Сыщу. Не все позасыпаны!

     - Проведешь моих иноков?

     Серапион угрюмо, из-под насупленных бровей, тяжело глянул  в глаза отца
Никандра:

     - Ружье с патронами дашь?

     - Тебе одному дам.

     - Тогда с богом!

     Но  бог  не заспешил  на помощь отцу  Никандру с братией. Не  успели  и
версту обратно  оттоптать, как махнул Серапион направо, полез ящерицей между
камнями, цепляясь то за  кусты, то за ветки. А здесь не то что  тропы, но  и
намека на нее  не было!  Отец Никандр только покрутил  головой,  торопясь за
кержаком и не сдерживая крепкого на бранное слово Ничипора, пыхтящего сзади.

     От камня к кусту, от куста к дереву, от дерева - между камней по осыпи,
летящей из-под ног на головы тех, кто в самом низу застрял...

     "Заведет  окаянный  кержак  к  самому Макару, который  тут где-то своих
телят  пасет!  -  уже  с  тревогой  и  досадой  думал игумен, перетаскиваясь
непослушным телом  через очередной камнелом, рухнувший с высокого  скального
карниза,  что  и сейчас своими останками  висел над головой, закрывая добрую
половину неба. - Его-то, окаянного, злость  ведет, он и по облакам  грозовым
полезет!"

     Теперь  отцу Никандру и та закрученная по  горам  тропа, на которой  их
бросили охотники-проводники, "показалась райской дорогой.

     Все выше путь,  все глуше место. Уж не собрался ли этот кержак прямиком
перевалить через сами горы?

     Тяжелыми  паровиками   пыхтели  за  спиной   игумена  монахи,   открыто
постанывая  и  поругиваясь  и  тут  же  торопливо  крестя  рты:  в  таком-то
богопротивном месте и самого Сатану в утробу запустить не мудрено будет!

     Кончился, как  оборвался,  обрубленный скалами,  лес-урман,  что шел за
ними   по  левую  руку.  Отдельные   кедры  отплясали  кривыми  ногами  свою
непостижимую для  человека  радость на  голых камнях, потом  и кустарниковая
мелочь сошла на нет, мхи и лишайники слиняли пятнами один за другим, поплыла
перед глазами песчано-каменная осыпь, будто  бреднем ловя ноги, голые  камни
пошли с острыми бритвенными краями, рвущими одежду и ранящими тело.

     Осторожно  глянул  через левое плечо игумен и обомлел  - такой скальный
срыв  вниз падал, что на душе стало тошно, и по спине не мурашки, а тараканы
поползли...

     Круче и круче голый камень, раскаленный, как  сковорода. Хоть брюхом на
него ложись и глаза пяль: одно небо перед носом  без конца и края, а внизу -
желтизна съеденной скотом до земли долины с людским муравейником, вползающим
тоненьким  ручейком на  Ябоганский перевал  и  катящимся отдельными клубками
людей  я  лошадей  к  Ян-Озеку...  Вывел-таки  кержак,  не   соврал!  Теперь
пришла-подкатилась забота не легче - на" дно долины сойти.

     Пригляделся  отец  Никандр - та же тошнота, что  и за спиной  осталась!
Рядом лежит на камне Серапион Лапердин, поводя боками, как загнанная лошадь.
Поди, и  в долине самой  слыхать  теперь  тот  его запаленный дых!..  Башкой
мотает,  слово пояснительное не может  на бороду уронить, только рукой тычет
куда-то влево.

     Да, там настоящая пологая  тропа,  по которой они  все скатятся легко и
привычно. Чего тогда ждать?

     -  Вота, - выдавил наконец Серапион,  - все тут, как  на ладошке... Ух.
мать их, и покуражусь жа!..

     Чегат  плакал,  закрыв лицо руками.  <b>Он</b>  ничего не успел. Возвращаясь с
пастбища, увидел, как какие-то люди вышли из его аила с горящими головнями в
руках, сунули огонь под  скаты  жилища,  подождали, когда  займется  хорошее
пламя,  не спеша двинулись к тропе, ведущей к  юрте Яшканчи  и аилу Чалпана,
гогоча и помахивая дымящимися в их руках головнями.

     - Собачьи  зады!-заорал  Чегат  и  во  весь  опор полетел  на  людей  с
факелами, раскручивая  до  свиста нагайку  над головой.  -  Что  вы делаете,
вонючие барсуки? Разве вас этому учил Ак-Бурхан?

     Один из  факельщиков снял с плеча винтовку, выстрелил, убив под Чегатом
лошадь. Она грянулась прямо на камни, подмяв всадника под себя, вывернув ему
ногу до хруста в кости.  Чегат  закричат от лютой боли и потерял сознание. А
когда очнулся и  пришел  в себя, аил уже догорал, и из  него не слышалось ни
криков, ни стонов, только потрескивала лиственничная <i>кора,</i>  раскалываясь  от
нестерпимого жара.

     Чегат схватился за голову, и тотчас руки прилипли, а когда он отнял  их
и поднес  к лицу, то увидел, что  это кровь. Он попробовал встать, выпростав
здоровую  ногу,  но  невыносимая  боль  снова  заставила   его  забыться   в
беспамятстве.

     Раскрыв  глаза  во  второй  раз, он  увидел  только  пепелище,  посреди
которого  лежал  вспухший  и черный труп его жены, а чуть  подальше от него,
рядом со сгоревшим и рассыпавшимся орыном, два обезображенных трупика детей.
Чегат пополз к дымящимся останкам своего дома, своей семьи и своей жизни, но
снова упал головой на камни без мыслей, чувств...

     Слезы пришли, когда он очнулся в  третий раз. Это не были слезы  горя и
отчаяния, это были слезы бессилия и презрения к  самому себе - самые горькие
слезы на свете...

     Он  нащупал нож на  опояске, достал  его и изо  всей силы вонзил себе в
горло.

     Сегодня Ыныбас, Кураган и Чейне должны были проводить Адымаш и Кайонока
из долины, помочь им выйти на  тропу к Куюсу, где  пасет  свои стада и отары
Сабалдай.
     Семью Яшканчи старый пастух в беде не оставит, поможет. А там...

     Ыныбас поднял пиалу, коротко взглянул на Чейне:

     - Дай Адымаш немного золота!
     Жена Яшканчи покачала головой:

     - Нет, Ыныбас, я не  возьму  этого золота. Даже  ту монету, что  принес
Яшканчи,  я  отдала Чегату... Бурханы отняли у меня  все, я у  них ничего не
хочу и не буду брать!

     Кураган  не  вмешивался в  разговор  старших.  Его дело -  отвечать  на
вопросы, если спросят. Да  и мысли его  были  о другом - о Шине, которую  он
видел мельком в долине с ее отцом, но не решился подъехать: ссора не  ссора,
а какая-то змея проползла между ними... Конечно, он сейчас легко может стать
богатым - стоит только взять несколько этих больших золотых монет, которых у
Ыныбаса и  Чейне целая груда...  Но ведь он не старик, чтобы  покупать  себе
жену за серебро и золото!

     А  тетю Адымаш он сам отвезет в аил отца. И Кайонок. вырастет  вместе с
племянником Курагана, сыном Орузака, будет мальчугану старшим братом... Ну а
если  отделится Орузак, то  и  в одном аиле с  отцом и  матерью  им не будет
тесно!

     Неожиданно  в  глубине  долины захлопали  выстрелы,  послышались крики,
стоны и ругань, какой-то дикий вой и рев многих глоток. Мужчины выскочили из
юрты и сразу же попали в мешанину людей и коней, через которую черным клином
шла вооруженная группа бородатых и  волосатых  людей, все крушащая  на своем
пути. В левом дальнем углу долины полыхал аил Чегата,  факельщики  рвались к
дому  Чета  Чалпана, защищенного  парнями  Кара Таина и  Уйбалы. Они  еще не
стреляли, а только  теснили винтовками с примкнутыми к ним штыками  какую-то
рвань, размахивающую топорами и палками

     Из-за юрты выскочила группа  всадников во главе с Дельмеком и пустила в
ход  плети, но  вместо  разогнанных  бродяг  наплыли  хорошо  вооруженные  и
организованные монахи,  впереди которых шел "черный поп", высоко  подняв над
головой  серебряный крест.  Неожиданно  они остановились,  упали  на колени,
взметнув стволы ружей.  Раздался не совсем  дружный  залп, и  парни Дельмека
посыпались с коней, упали несколько телохранителей Чета Чалпана.  Факельщики
было снова кинулись к аилу, но их остановил властный голос отца Никандра:

     - Именем Христа! Не смейте трогать это жилище!
     "Хотят взять пророка живым,-подумал Ыныбас и
     нырнул в юрту, отыскивая взглядом ружье Яшканчи. -Да
     где же оно? Кураган взял?.."

     - Где ружье, Адымаш? <b>Оно</b> висело здесь, на мужской половине!

     Чейне побледнела, отшатнулась к очагу:

     - Ты будешь стрелять в русских, Ыныбас?

     - Я буду стрелять в бешеных собак! Ружье, Адымаш!

     Жена  Яшканчи подняла край  постели, достала длинный сверток, торопливо
размотала его. Потом подала мешочек с патронами.

     Уходя к двери, Ыныбас заметил, как Кайонок со всех ног бросился к Чейне
и сунулся головой ей в колени:

     - Я боюсь русских!

     Услышав  выстрелы и крики  в  долине, Пунцаг понял,  что какой-то отряд
русских  обошел  охраняемый  кезерами  Хертека опасный Ян-Озекский перевал -
широкий  и низкий.  Но как могли эти люди пройти через горы, когда все тропы
Хертеком были взорваны заранее и старики из местных в один голос утверждали,
что теперь в  долину Терен-Кообы нельзя попасть ни с какой  стороны. Правда,
один из них вспомнил, что когда-то был проход по подошве сухого бома и через
длинный язык осыпи, но потом  скала сама рухнула  и завалила тропу... Пунцаг
собирался съездить на то место,  но так  и не выбрал времени. Выходит, камни
не завалили ту тропу, а упали мимо, в пропасть?

     - Чочуш! Ты был хорошим кайчи, теперь постарайся стать таким же хорошим
воином! Ты умеешь стрелять?

     - Когда-то я стрелял неплохо...

     - Бери  кезеров и  спускайся  в долину. Не думаю, что по  тропе у бома,
если она каким-то чудом  сохранилась, мог пройти  большой отряд... Действуй!
Кара Таину и Уйбале  передай, чтобы они отбивали  семью пророка и уходили на
запасную тропу,  мы прикроем отсюда  их отход  к перевалу.  Там, в пещере за
осыпью, есть  запасной склад  оружия... Хорошо  бы раздать  его  пастухам  в
долине! Где Ыныбас?

     <b>- Он</b> хотел увести из долины жену и сына Яшканчи.

     - Тогда найди Дельмека  и отправь его ко мне! Не  успел Чочуш со своими
кезерами сделать и нескольких шагов вниз, как послышались выстрелы сверху, с
седловины перевала.  Чочуш остановился в нерешительности, но Пунцаг успокоил
его:

     - Все в порядке!  Это принял  бой хан  Ойрот. Чочуш с кезерами поспешил
вниз, одолевая одну  террасу за  другой Выстрелы  в  долине становились  все
гуще, и толпы людей и коней уже неудержимо хлынули к перевалу. И в эту самую
минуту с его седловины начали сползать кезеры Пунцага.

     - Что случилось? - удивился Чочуш, не зная, как ему теперь поступить.

     Этот же вопрос задал своим кезерам, очевидно,  и Пунцаг -  нерешительно
потоптавшись, он приказал им залечь и приготовить к бою оружие.

     Чочуш закусил губу: никакой армии хана Ойрота на той стороне не было  -
на перевал ползли отряды русских, запирая их в долине, как в мышеловке.

     Дельмек  рвался  к аилу  Чета Чалпана,  к высокому монаху  с крестом  в
руках,  но  ему все время мешали  русские бородачи с дрекольем  и топорами в
руках,  продирающиеся к  Кара Таину  и его  парням, чтобы вырвать  из их рук
винтовки  и вооружиться самим. Как  ни отпихивали  их прикладами  и стволами
своих ружей монахи, они все равно  настырно лезли вперед, карабкаясь чуть ли
не поверх монашеских ермолок.

     "Черный поп" первым заметил обходной маневр Дельмека и  теперь старался
держаться  за  спинами своих монахов,  пихая  крестом  их  в шею  и  басисто
приказывая:

     -  Кончай возню,  иноки! Вовнутрь идите!  Хватайте тех,  кто схоронился
там!.. С остальными мы завсегда поспеем с божьей помощью!

     На помощь Дельмеку бросился Ыныбас, выбрав русобородого и голубоглазого
детину,  вооруженного  винтовкой,  но не  стреляющего из  нее, а  орудующего
грозным оружием как простой дубиной. Вскинув ружье, Ыныбас выстрелил,  почти
не  целясь,  и, не  обратив внимания на поверженного врага, поплыл мушкой за
клобуком отца Никандра.  Но  тот  пригнулся, кинулся в образовавшуюся щель в
цепи телохранителей, которая тотчас снова сомкнулась.

     Монахи напирали все  больше, разорвали цель, полезли в аил, толкаясь  и
мешая друг другу. И  Ыныбас  понял,  что они  с  Дельмеком ничего не  успеют
сделать  -  Чет Чалпан  все равно обречен...  Неожиданно удивил  Кара Таин -
вырвавшись из цепких рук оборванцев, уже безоружный и раздетый почти донага,
он прыгнул в  самую гущу монахов сбив с ног игумена и отняв  у  него  крест.
Орудуя этим  оружием как тупым кинжалом, он  расшвырял монахов, застрявших у
входа в аил, но тут же выгнулся дугой от удара дубиной по голове.

     Дикая ярость  овладела Ыныбасом.  Он подскочил к поверженному игумену и
занес тяжелый приклад над его головой:

     - Расступитесь, христопродавцы! - заорал он по-русски. - Иначе я сейчас
же прикончу отца Никандра!

     Монахи попятились, и этим воспользовался Дельмек. Ринулся к аилу, крича
прямо в лицо Ыныбасу:

     - Уходи, ярлыкчи, и уводи женщин! Я тут сам справлюсь!

     Чьи-то  сильные  руки  схватили  Ыныбаса за пояс, потащили  к юрте. Но,
отступая, он все же успел опустить приклад ружья, зацепив голову игумена.

     -  Уводи  Адымаш,  Кайонока  и  Чейне,  Кураган!-захрипел  он.-Туда,  к
перевалу! Там бурханы! Они помогут тебе!

     Кураган  отпустил  пояс  Ыныбаса.  Тот  вытащил  из  стволов  сожженные
патронные гильзы и всунул на их место новые. К нему кинулись два вооруженных
монаха, но Ыныбас  успел выстрелить  первым. Снова  перезарядив  двустволку,
поискал  глазами  Дельмека -  тот  продолжал  неистовствовать  у входа в аил
Чалпана.

     Горькая  складка  разрубила лоб Пунцага. Хорошие игры  сменились совсем
плохими... Да и  были ли они, хорошие игры, с той поры как гэлун Жамц вызвал
его к себе в покои там, в дацане?

     Кезеры неудержимо отступали. Обученные Хертеком, хорошо знающие тактику
боя, они прятались за каждый  камень, за любой  скальный выступ. Пули их еще
не доставали - полицейские стреляли снизу вверх, пули рикошетили от камней и
могли поранить только случайно. Воины же бурхана Пунцага били прицельно, как
только над близкой линией горизонта показывались головы врагов.

     А  из долины на перевал сплошной  стеной шли люди и кони! Шли навстречу
пулям и  смерти... Зачем Чочуш пропустил  их,  не остановил там, внизу,  где
есть возможность спрятаться и просто ускакать к Ян-Озеку?

     Ранило  одного  из  кезеров. Он  расстегнул куртку,  выпростал рубашку,
оторвал  большой  кусок,  замотал рану, снова  прильнул к прицелу  винтовки,
поджидая первую голову... Молодец!

     Пунцаг пробрался к нему:

     - Спускайся вниз! Перевал нам все равно не удержать!

     - Там тоже стреляют, бурхан. Надо держать перевал.

     Спустился последний воин, лег, положив винтовку на каменный зазубренный
излом, чтобы бить в  упор.  Его патронные коробки, привязанные к поясу, были
уже  пусты  и расстегнуты... Опять отрикошетила пуля,  взвизгнув,  ударила в
камень где-то  за спиной Пунцага, заставив его пригнуться...  Прав тот воин,
перевал  надо держать! Как  только  освободятся воины Чочуша там, внизу, они
тоже поднимутся сюда, к этим камням...

     Почему бы Техтиеку не ударить сейчас в спину тем, кто ползет на перевал
с  той  стороны?  Ведь  там,  на  тропе,  развернуться невозможно!  Нет,  он
предпочел удрать, как  только  его  алыпы набили  карманы  и  подсумки коней
золотом!..

     Показалась  форменная фуражка  полицейского,  и  Пунцаг нажал на курок,
убежденный,  что  не  промахнется  с  упора. Но  промахнулся.  Раненый кезер
удивленно посмотрел на  него  и выстрелил  сам. Полицейский ткнулся  носом в
песок.

     Пунцаг  смущенно передернул затвор, выбрасывая  стреляную  гильзу.  Что
делать, если он так и не научился стрелять?

     Упрек Пунцага был несправедливым  - Чочуш и его воины пытались удержать
людей,  рвущихся на  перевал.  Но  те быстро  оттерли кезеров в  сторону, не
обращая  внимания даже  на белые одежды  бурхана. Пришлось махнуть  рукой  и
прорываться к Дельмеку и  Ыныбасу  с Кураганом,  выводить в безопасное место
Чета Чалпана с семьей, вдову Яшканчи с сыном,  Чейне. Но мешали кони и люди,
даже камни, когда-то давно сорвавшиеся с самой верхотуры  и вросшие в  землю
здесь, неподалеку от юрты Яшканчи.

     Ждать, когда схлынет эта толпа? Нет, ждать больше нельзя!

     Протискиваясь между конями, расталкивая  плачущих женщин и  насупленных
мужчин, Чочуш  со своими воинами  пробирался  к  аилу Чалпана,  где  все еще
кипела  схватка, медленно  рассасывая небольшую группу дерущихся  в пешем  и
конном строю храбрецов.

     Подход  вооруженных  кезеров  во  главе  с  самим  бурханом был  полной
неожиданностью  для  ворвавшихся  в  долину: монахи  растерянно затоптались,
стали  отходить левым крылом к юрте Яшканчи,  но  их остановил неистовый рев
отца Никандра:

     - Бурхан! Бурхана брать живым!

     Голова игумена была разбита прикладом Ыныбаса, по рясе  текла кровь, но
руки, из которых вырвали святой крест, были воздеты к небу:

     - Крест! Где мой крест? Только перед святым символом дрогнет и отступит
Сатана!

     Кто-то из оборванцев поднял валяющийся под ногами  у монахов крест отца
Никандра, подал ему. Игумен  судорожно схватил его, облобызал и взметнул над
головой:

     - Бей Антихриста! Хватай Сатану!

     Вся толпа кинулась на кезеров, но те встретили их штыками. Откатившись,
монахи снова открыли беспорядочную стрельбу, не давшую ощутимых результатов:
мелкая дробь  не пробивала  одежду, а  жаканов у них  не было. Чочуш  принял
решение и резко взмахнул рукой:

     - Отсекать монахов огнем! Залп!

     Дельмек понял маневр бурхана и начал заходить  монастырскому воинству в
тыл, сообразив, что серьезного вреда людям, одетым в  толстые бараньи  шубы,
их ружья причинить не могут. Но здесь он опять вынужден был сменить винтовку
на  нагайку,  запутавшись среди кержаков.  Он узнавал знакомые  по Горбункам
лица, слышал выкрики:

     - Дубиной его, Софрон! Кулаком в лоб - он у тебя пудовый!

     - Топором работай, Панфил! Без башки-то он к своему доктору не побежит!

     - Вилами его, Фаддеюшко!

     Похоже, что они в ожесточении не чувствовали даже боли - наскакивали на
верховых, стаскивали с коней и тупо, яростно добивали на земле...

     По  команде Чочуша, кезеры дали второй залп, свалив несколько монахов и
кержаков. Но те плотно облепили  аил, скаля  зубы... Как стрелять? По аилу -
перебьешь семью пророка, угадаешь по своим  же верховым... Чочуш снова начал
обходить аил справа.

     А  Дельмек  со  своими  парнями  никак  не  мог отбиться  от  кержацкой
остервенелой  рвани из  Горбунков! Наконец,  пробился  к юрте Яшканчи, вывел
женщин и  мальчишку, что-то  прокричал  Ыныбасу с Кураганом, тыча нагайкой в
сторону перевала, уже наполовину забитого  людьми  из долины... Чочуш понял,
что им не справиться.

     Кезер  на  взмыленном коне, посланный Чочушем к  Ян-Озекскому перевалу,
успел только крикнуть:

     - Русские в долине!

     Десятка три всадников сразу же взметнулись в седла, оставив на перевале
лишь небольшую группу заслона. Кезер Чочуша скатился  с седла, на негнущихся
ногах подошел к ним, спросил хрипло:

     - Где дарга?

     - Дарга Хертек еще вечером был вызван к Белому Бурхану.

     - И до сих пор не вернулся?

     -  Нет.  Мы послали  гонца  к Храму  Идама, но тот  закрыт и охрана его
снята...

     Это  было  странно  и  непонятно.  Зачем  Хертек  Белому Бурхану?  Ведь
половина бурханов здесь, в долине!

     - Мне надо возвращаться.

     -  На коне,  которого ты загнал? Возьми  свежего!  Но кезер  Чочуша уже
сидел в седле.  Оставшиеся воины переглянулись и  тоже, взяли своих коней за
повод.

     - Подожди, Кейлюк! Мы с тобой.

     От юрты Яшканчи отъехали четверо  всадников,  обошли тропу,  ведущую на
перевал, круто взяли влево...

     Упала  дубина  у  ног Чочуша,  не долетев  какой-нибудь  аршин.  Бурхан
усмехнулся: не его ли решили оборванцы брать в плен?

     Он  лег  за  мертвым  конем,  прицельно  выпустил  несколько  пуль   из
трехлинейки по разбегающимся  бородачам,  полез в коробку за новой  обоймой.
Скосил глаза на  своих кезеров - лежат,  отстреливаются, не  подпуская банду
кержаков к парням Дельмека, теснящего монахов от аила Чалпана.

     Дельмек крутился среди  них, как волчок, работая нагайкой. Но пробиться
к  дверям  не мог. А  монахи  уже вытащили из  аила визжащую Чугул, плачущую
Занатай,  повели упирающегося Чета. Тут же  прыгали факельщики,  раздобывшие
огонь в очаге пророка...

     Чочуш закрыл глаза и упал лицом на приклад винтовки.

     Зря рискует Дельмек! Здесь он семью пророка не отобьет...

     Чочуш снова поднял  голову. Пленники  шли в  гуще  монахов, двигаясь  к
перевалу. Только бы не  попали к кержакам! Те церемониться не станут:  у них
свои боги и свои пророки...

     Надо отходить!..

     Задерживаются воины с Ян-Озека! Или Кейлюк не успел, или Хертек отменил
распоряжение бурхана...

     - Отходим к перевалу! По одному.

     Дельмеку  удалось рассеять  кержаков  -  после  ухода  монахов  они уже
никакой силы не представляли. Но табунятся, бросая свои измочаленные дубины,
сломанные  вилы и косы, вооружаются брошенными винтовками.  А сам Дельмек  с
оставшейся горсткой опять пытается прорваться сквозь кольцо монахов...

     Спустил своих кезеров с перевала Пунцаг, перестроил повел к монахам. Но
те уже успели закрыться остатками толпы, уходящей из  долины... Не надо было
Пунцагу уходить с перевала!

     Вот  и  запасная  тропа, закрытая  от  перевала скальными  обломками  и
каменной  осыпью,  идущей  длинным  языков чуть ли  не  с  самой ступенчатой
вершины Ябогана. Спасет ли  это ненадежное укрытие крохотную группу кезеров,
оставшуюся после боя в долине?

     - Скорее!

     Чочуш  поднял голову, отыскивая глазами каменную площадку,  за  которой
вход  в  расщелину, перегороженный завалом из бревен. Как  все-таки далеко и
высоко до нее отсюда!  Может, потому  и  послал Дельмек Ыныбаса и Курагана с
женщинами и  мальчишкой в обход  осыпи, что боится за них? Человека, который
ползет по осыпающейся тропе вверх,  пристрелить  отсюда, снизу,  во сто крат
проще, чем на ровном месте!.. Не заблудятся ли в солончаках? Знает ли Ыныбас
ту обходную тропу по каменному плато?

     Подошли кезеры Пунцага,  смешались с остатками воинов  Чочуша. Как мало
их осталось!

     Пунцаг лег рядом с Чочушем за обломком  скалы, спросил  хрипло,  отводя
глаза:

     - На Ян-Озек послал за подмогой?

     Чочуш кивнул, не сводя  глаз с  издырявленной пулями юрты Яшканчи,  где
Дельмек снова сцепился с кержаками. Эти-то дураки за что дерутся?

     - Ты почему ушел с перевала, Пунцаг?

     - Тебе хотел помочь...

     -  Идут! - крикнул кто-то  из воинов за спиной Чочуша. - Кезеры Хертека
идут!

     -  Поздно, -  вздохнул Пунцаг,  - монахи  с Четом  уже на  перевале, не
отбить.

     Но лавину всадников заметили и монахи. Заспешили, пробиваясь прикладами
к седловине.  Со всех  ног  начали удирать от Дельмека и  оборванцы-кержаки,
теряя последние клочки своей домотканины.

     Показался  и  сам  Дельмек,  лишившийся в  последней  потасовке коня  и
винтовки.  Не доходя нескольких шагов до каменного  укрытия бурханов,  упал,
отбросив нагайку, от которой остался один черенок.

     - Чет...-хрипел он.-Отбивайте Чета!.. Не спеша,  равнодушно день шел  к
зениту.  Солнце палило нещадно, и голубой купол  неба был высок и безбрежен.
Хорошо  там, наверху, под самым куполом!.. Чочуш  нехотя встал,  взглянул на
Пунцага:

     -  Займись  Дельмеком, его нельзя  здесь  оставлять!  -  и повернулся к
воинам: - Выходить на тропу! По одному!

     И  тотчас вжикнула пуля  рядом с его  головой, запорошив глаза каменной
пылью. Чочуш инстинктивно  пригнулся, протер глаза, осторожно выглянул из-за
боковой  грани камня.  Во  весь  рост, подняв в руке крест,  шествовал  отец
Никандр, ведя за  собой героических иноков в изодранных рясах и  захваченных
пленных.

     Чочуш  прицелился,  но  Пунцаг  положил  ладонь на затвор его винтовки,
сказал тихо, но внятно:

     - Не надо стрелять, бурхан. Он безоружен.

     <b>- Он</b>-поп! Начальник над монахами!

     - Все равно не надо стрелять.

     Куулар  Сарыг-оол уходил от  Чибита один, отпустив Хертека. Встреченный
им караван  купцов-чуйцев  принес сигнал  приказа:  волнистую  линию с  чуть
отставленными  тремя точками  на одном  из  тюков с мануфактурой.  Таши-лама
назначал ему встречу в Урумчи.

     На душе  его было  спокойно, глаза зорко и пристально смотрели  вдаль и
видели то, что не суждено увидеть никому из смертных, даже самым зрячим...

     Он  видел  бесконечные  каменные  ступени  монастыря  Шаругене,  слышал
небесные громы  труб и улыбался главному Хранителю Огня, склонившемуся перед
ним, великим жрецом Бонпо, в  уничижительном поклоне... Его духовный двойник
Ка, посланный  Агни  Йогой к центру  мира - горе  Меру, передал  прану героя
чудесным путем  к  родным  алтарям,  где в его честь должны взвиться золотые
столбы  огня!..  Но  Шаругене  пока  подождет,  и  главный  Хранитель   Огня
поторопился со своим решением.

     Куулара Сарыг-оола ждала Лхаса,  куда они прибудут вместе с таши-ламой,
решившимся ради него на трудную дорогу в Урумчи...

     И  никто в целом мире  не узнал бы сейчас в этом  благообразном и сухом
старике вчерашнего  сияющего белизной одежд  и  сверкающего  драгоценностями
могущественного бога  алтайцев Ак-Бурхана! Он  удовлетворенно  рассмеялся  и
поднял голову, чтобы, не мигая, взглянуть в ослепительный лик солнца.

       <i>Так  надобно  ли  нам, червям и тлям ничтожным и гнусным, уповать  на
благо лона господня?</i>

     <i>Из проповеди Иоанна Крондштадского</i>

        Глава первая
     НОВЫЙ ДРАКОН

     Надвигалась ночь,  а Техтиек не знал еще,  как и где  он  ее  проведет.
Своей армии он больше не верил, с опаской посматривал на полководцев, больше
похожих  на  конокрадов, жуликов  и убийц,  чем  на  честных и действительно
преданных ему  людей.  Они слишком долго  колебались,  а взяли  его сторону,
когда вопрос был поставлен прямо и  жестко: обнажать хану Ойроту меч или еще
подождать? Лишь тогда они дрогнули  и надвинулись на  толпу следом за ним...
Да, в других условиях  он бы  охотно  затянул  на шее у  каждого  из пятерых
хорошую моченцовую  веревку из  конского волоса, заставив предварительно под
страшными пытками вывернуться наизнанку!..

     Кто-то ведь успел уже пустить змеиное  шипенье  в их ослиные  уши! Если
есть змеиное шипенье,  значит,  есть и  змея?  Где  же она?  Как найти ее до
наступления ночи, чтобы  заставить на  глазах у  всех подавиться собственным
жалом?

     - Великий хан! Не пора ли поставить людей на отдых? Темь.

     - Небо еще полно солнца!

     - Да, великий хан. На чистом месте-светло, а здесь, в лесу, уже темь!

     Теперь  люди  шли  за Техтиеком  не бесформенной толпой,  как утром,  а
разбитые  на пять  колонн, во главе со  своими  командирами,  повинуясь ходу
белого коня хана Ойрота, как нить повинуется  движению стальной иглы  сквозь
ткань или кожу.

     - Привал был недавно. Люди не могли устать так быстро.

     - Так темь же! Скоро лбы начнут расшибать о деревья!

     Далась ему эта темь! Темь... Такого и слова нет у теленгитов! Но где-то
он эту сокращенную монгольскую форму слышал... Где же?

     Техтиек  знал  много способов  проверки  людей,  но  не один из них  не
годился сейчас для поимки шептун... кому из них может мешать посланец самого
неба? Зайсанам,  баям,  попам,  чиновникам,  полицейским, некоторым  русским
купцам и алтайским камам...  И - много, и  - мало! Значит, если в его войско
пробрался соглядатай врагов, то  он непременно  должен чем-то  отличаться от
всех остальных.  Что  говорил хан Ойрот о  заповедях неба, чего требовал  от
Чугул и Чета  Чалпана, от всех алтайцев?  Уничтожения оружия насилия,  всего
чужого и чуждого, изгнания  кошек, сохранения  родов,  отторжения русских от
алтайцев... Стоп! Значит, если  соглядатай послан врагами из  русских, то он
вряд ли будет носить косу на затылке; если врагами из алтайцев, то его ничем
от других не отличишь! И все-таки надо их  всех заставить  обнажить головы и
склонить их! Перед ним, ханом Ойротом!

     Сейчас должна открыться поляна. Нет, чуть дальше.

     -  Солнце садится, великий хан! Люди ропщут Техтиек скосил глаза. Опять
этот  добровольный  телохранитель!  А где  же  второй?  Их  же  было  двое -
услужливых,  заискивающих,  готовых  на  все и вся... Еще там, на  спуске  с
перевала, они начали активно и старательно опекать  его, покрикивая на всех,
кто закрывал крупами своих коней спуск: "Дорогу! Дорогу хану!"

     - Еще рано.

     Солнце, действительно, уже перекатилось через Ануйский хребет. Ну и что
из того? Понадобится - и  ночью идти  будут!  Лишь бы уйти от русских  и  от
бурханов!

     Интересно,  и  зачем этим двоим позарез  нужен  привал, когда настоящая
темнота еще не наступила? И полководцы Шамбалы молчат. Кто же тогда ропщет?

     - Пусть прибавят шаг! Не на тропе же становиться. Вот и поляна, кедры с
затесами. Кажется, склад не тронут...

     Техтиек  остановил  коня,  развернулся  навстречу  своей  армии,  пятью
колоннами входящей на поляну по лесной тропе. Полководцы оторвались от своих
колонн,  спешились, подошли  к  своему небесному и земному  вождю,  склонили
обнаженные головы. У всех - косички.

     -   Разрешаю  зажечь  ночные  костры!  Отпустив  повелительным   жестом
полководцев, подозвал своих назойливых телохранителей:

     - Ну а что будете делать вы, алыпы?

     - Сторожить  вас, великий хан! -  поспешно  отозвался  первый,  который
постарше.

     Искренен. Не подобострастен и не лукав.

     - Прислуживать вам, хан Ойрот!-гордо расправил
     широкие плечи второй.

     Самоуверен, а в голосе - вина и страх.
     Техтиек вытянул руку в сторону кучи земли и камне",
     поросших мелким кустарником и густой травой:

     - Там склад Техтиека, алыпы. Надо  его вскрыть. Телохранители изумленно
переглянулись и разом упали с седел.
     - При-и-и-и-вал!!!

     В  считанные мгновения безмолвная,  глухая поляна в глубине Чергинского
урмана  превратилась  в  человеческий  муравейник:  трещали  сучья, ломаемые
мускулистыми руками  для постелей;  хрустел  валежник и выдирался  из  земли
сушняк для костров; ножами срезалась  трава,  обнажая землю; глухими ударами
тяжелых камней вгонялись в неподатливую почву колья для  очагов; ржали кони,
радуясь отдыху и знакомясь друг с другом...

     Техтиек  медленно отступил конем  за стволы  деревьев, на  которых  уже
гасла вечерняя  позолота  ушедшего на покой солнца, добрался  до подлеска  и
пошел знакомой ложбинкой вниз, к  реке, где вскоре его ноздри  уловили дымок
костра, щедро приправленный запахом хорошо проваренного баданового чая. Если
он не  набредет на  парней Анчи, то будет гостем у костра таежных охотников,
что тоже в его положении неплохо!

     Он забыл  о своем одеянии,  о  мече, усыпанном драгоценными  камнями, о
белом коне и богатом убранстве его, о своем громком имени... В былые времена
Техтиек не боялся подходить к людям у любого костра, где  чаще его принимали
за купца-чуйца, реже величали зайсаном или баем,  и только  очень у немногих
он  вызывал подозрение  и  страх.  Но  сейчас  ему  следовало  бы  опасаться
случайных  встреч: голова  хана Ойрота оценена русскими властями куда дороже
головы разбойника  Техтиека!  Впрочем,  об этом он  тоже  забыл  -  тоска по
нормальным людям, усталость от бурханов, от непривычной и слишком уж грозной
роли  окончательно выбили его из колеи. Еще немного, ион  начнет вздрагивать
от каждого резкого звука!

     Сверкнул далекий  огонь  между  деревьями. Техтиек сдержал  размеренную
поступь  коня. Кто хозяева  костра,  кто  зажег  его?  Русские  солдаты  или
стражники Булаваса, спешащие в долину  Терен-Кообы? Православные дубиноносцы
или   двуперстники?  Монашеский   чулышманский  отряд,  сбившийся  с   пути?
Заплутавшие в урмане охотники, которым завтра выходить на первую  добычливую
зорю? А  может, самые  желанные  для него люди  -  парни Анчи,  сбежавшие из
Аркытской западни?!

     Техтиек  спешился,  решительно  зашагал  на  огонь  костра.  Он  хорошо
вооружен -  кого ему  бояться? И,  наконец,  у него -  армия, которую  легко
вызвать сюда, разрядив наган!..

     Кончился лес, пошел подлесок, за ним - кустарник. А там - пологий берег
реки,  посыпанный мелкой  галькой. Отсюда как на ладони видны люди,  сидящие
вокруг костра. Техтиек  сосчитал их: восемь. Значит,  их - девять! Один, как
положено, сторожит коней  в лесу и не сводит глаз  <i>с</i> тропы, на которой может
объявиться любая неожиданность. Может, с того, девятого, и начать?

     Своих людей Техтиек знал. Кому бы ни выпал жребий быть ночным сторожем,
один на  один  со  своим бывшим предводителем он  непременно  развяжет язык,
выложив  все разом... Но может и сподличать - дать сигнал тем, кто у костра,
или, улучив момент, ударить ножом в пах или печень...  Нет уж! Если играть с
ними, то играть открыто! К тому же, они могут оказаться и не парнями Анчи, а
бродягами-неудачниками, сколотившимися  в свою банду до зимы... Обычно такую
мелочь Техтиек подбирал щепотью, даже не пригибаясь, как ягоду с куста.

     Потоптавшись  еще  немного, он вернулся  к коню,  сел в седло,  ринулся
напролом через кусты: если  уж  и появляться перед  этой  нищей и  разбойной
братией, то  во всем блеске хана Ойрота! Чему другому, а этому Белый  Бурхан
его научил!
     Его расчет оказался верным: парни покойного  Анчи опешили, увидев перед
собой великолепного  всадника, забыв об  оружии  и о  том,  что они умеют им
пользоваться. Вскочили, заорали, разом взяв  в плотное кольцо своего бывшего
предводителя, замахали руками, смеясь и плача одновременно. А ведь  обсуждая
свои невеселые дела еще минуту  назад,  они мечтали о расправе над предавшим
их
     Техтиеком и его новыми друзьями, худший из которых - Хертек!

     Как только поугасли первые страсти, Техтиек спешился, пожал  поочередно
все протянутые к нему руки, бегло, но  зорко оглядывая каждого в отдельности
и всех разом. Поизносились, поистрепались,  потеряли не только вид  батыров,
но и бродячих таежных охотников, утративших свои аилы и ночующих там, где их
застанут ночь или непогода.

     - Что, плохо без меня? - спросил он. весело.

     - Плохо, Техтиек!

     - Хуже не бывает...

     Замолчали, переглянулись, начали рассаживаться  вокруг огня, с завистью
поглядывая на царственные одежды Техтиека,  но не  враждебно и настороженно,
как  мог  бы он ожидать, а виновато и скорбно, как будто не Анчи похоронили,
зарубленного Техтиеком, а самих себя завалили тяжелыми камнями...

     Да, Хертек сумел завязать судьбу каждого из них узелком! И оказался для
разбойной братии пострашнее, чем былые облавы и  полицейские погони. Покинув
ущелье Аркыта, где  их берегли  сами  горы, они  оказались на положении рыб,
выброшенных из воды на песчаный берег: и дышать  было нечем, и плыть некуда,
и чешуя сохнет...  Попробовали выбирать себе вожаков, но ни один из  них  не
годился  для  большого  разбоя  -  у них не было  хитрости и  гибкости Анчи,
бесшабашности  и  наглости  самого Техтиека. И  они, в общем-то, не  столько
действовали,  сколько подъедали  старые  припасы,  вскрывая  один за  другим
тайники,  заложенные  еще  Техтиеком.   Завтра  утром  должны  были  вскрыть
последний  из  них  -  на  той  поляне, где хан Ойрот поставил на  ночь свою
золотоносную армию...

     Выслушав  до   конца  грустную  исповедь   Чекурака  -  беглого  монаха
Чулышманского монастыря, ставшего временным главарем останков банды, Техтиек
укоризненно покачал головой:

     - Получается, что без  меня у вас и  дороги нет,  поводырь  нужен,  как
слепым?

     Головы опустились еще ниже, а глаза надежно упрятались в землю, в пепел
костра,  в  подергивающиеся   серой  пленкой  остывающие  угли,  на  которые
давным-давно плескалось никому из них теперь не нужное варево.

     - Да, так. Тебе врать не будем.

     - Кого убили пастухи зимой? - спросил Техтиек неожиданно.

     - Тоета. А Маскан разозлился и убил Кичимкея...

     - Дураки! Надо было и Тоета в рясу одеть!

     - Не успели...

     - Вот и все, Чекурак, - вздохнул Техтиек. - Весь ответ! Ни мозгов у вас
нет,  ни порядка...  Своих  всегда  надо забирать. Даже мертвых!  А  если уж
оставлять, то переодевать, уродовать... Сами за собой собак тащите! Потому и
забились в эту глушь.

     - Ты прав. Мы многое делали не так.

     - Ладно!-встал Техтиек. - Все пойдете со мной! Кто у коней?

     - Товар.

     - Тащите и его к костру! Разговор есть.

     - А если... Головы лишаться, куда ни шло, но коней!..

     - Ничего не случится,-рассмеялся Техтиек, - там, на  поляне, стоит  моя
армия в тысячу человек!

     - Армия?-не поверил Чекурак.-У тебя есть армия?!

     - Мне ее  за  верную службу и преданность небу подарил сам  бог Алтая -
Белый Бурхан! -  нахмурился Техтиек.-Он не мог дать  ей оружия, зато дырявые
карманы каждого из моих алыпов набиты золотом!

     - Золотом? - переспросил Чекурак и жадно облизнул губы.

     - Я хочу, чтобы вы помогли мне. И забудьте, что я Техтиек!

     - Кто же ты теперь?

     - Я - хан Ойрот!

     Чекурак  икнул  от  неожиданности  и  в суеверном  ужасе  отшатнулся от
Техтиека.

     Исчезновение   хана   Ойрота   первыми   заметили   его  телохранители,
откапывающие  вход в  тайник Техтиека Выворотив очередной  камень, сразу  же
расширивший дыру  до  таких  размеров,  что в  нее уже  мог  бы  просунуться
человек,  первый из них повернулся к  своему повелителю, заранее  подготовив
для  хана  подобострастную улыбку. И  онемел,  судорожно  рыская  глазами по
поляне, пытаясь  найти среди многочисленных серых  фигур белоснежные  одежды
хана. Потом резко повернулся к своему  напарнику,  занятому работой,  ударил
его кулаком в спину, заорал испуганно:

     - Где хан, Чичкан?

     - Что?-удивился тот, уставившись в перекошенное злобой лицо монгола.-Ты
что-то спросил, Хомушка?

     -  Вонючий сурок!-отозвался  тот, брызгая во все стороны слюной гнева и
растерянности. - Правильное у тебя имя, кошачий корм*!

     * Имя переводится, как "Мышь".

     Вытянув лицо, Хомушка по-волчьи, трусцой, обежал поляну, сунулся было в
урман, но тут же вернулся,  сел на груду камней и земли, вывороченных ими из
тайника,  обхватил  голову руками,  застонал  сквозь зубы,  раскачиваясь  из
стороны в сторону:  все его надежды на  большую  награду  за голову военного
вождя бурханов,  в  котором он без  особого труда узнал разбойника Техтиека,
рухнули разом, раздавив в душе остатки веры в свою звездную судьбу, которая,
по  преданию, поворачивает свой светлый лик только  в сторону тех, кто много
страдал и многим жертвовал!

     Пять  лет охотился в Урянхае за Кууларом Сарыг-оолом и потерял его. Три
года шел по горячему  следу Бузур-оола и тоже потерял Больше года выслеживал
Техтиека, и вот, когда осталось только-только руку протянуть и взять его, он
таинственно  исчез!..  А ведь все взвесил, все  продумал, все  учел! И  люди
есть, и чины полиции ждут в условном месте, и Техтиек один, без своей банды!
Бери голыми руками его, вяжи  крепкими узлами, сади на коня  - и наметом, по
самой короткой дороге,  невзирая на ночь  и кишащую разгромленными остатками
бурханов Чергу!.

     - Может, послать за ним погоню?-робко предложил  Чичкан,  чувствуя себя
особенно виноватым в  случившемся  - ведь именно на  его  физическую силу  и
рассчитывал  Хомушка! А он  начал  ковыряться в  этой норе,  где,  возмож<i>но,</i>
вообще, кроме земли и камней ничего нет!

     - Погоню! Иди, ищи его теперь! Хомушка сник - безмозглый баран Чичкан и
не подозревал даже, что теперь Техтиек для любой погони  недосягаем! В Черге
человека найти так же трудно, как в навозе  самого Чичкана золотой империал!
Сейчас  им, пожалуй,  надо опасаться не того, что  Техтиек от  них скроется,
почуяв неладное, а что он вернется со своей вечерней прогулки не один, а  со
своими головорезами!

     - Лезь в нору, бестабунный! - закричал Хомушка. -  Надо успеть очистить
тайник и убираться отсюда!

     Чичкан послушно полез в развороченную ими яму.

     Техтиек вышел из леса на поляну в тот момент, когда полководцы Шамбалы,
назначенные им, шли к развороченной яме, а один  из телохранителей за что-то
отчитыват другого, а  потом они  оба чуть ли  не с  кулаками набросились  на
пришельцев.

     - Убирайтесь! Этот тайник Техтиека хан отдал нам!

     -   Нам   не  нужен  ваш  тайник,  -  с  презрением   уронил  один   из
полководцев.-Нам нужен сам великий хан!

     - Ну и ищите его, если он вам нужен! И тотчас, увидев вышедшего из леса
белого всадника,  испуганно дернулся, будто  кто из полководцев вытянул  его
плетью вдоль спины, втащил голову в плечи, закрутился на месте.

     - Подойдите ко мне! - приказал Техтиек, стараясь не ерзать в седле и не
говорить  громко,  чтобы  Чекурак  с  парнями,  поняв  его  неправильно,  не
разрядили свои винтовки в полководцев и телохранителей.

     Первыми приблизились полководцы, замерли  в  трех шагах. Следом за ними
от ближайшего костра  отделился щуплый и неказистый  человек с лисьим лицом.
Он направился было в  сторону телохранителей,  но на полпути  круто повернул
влево и стал поодаль.

     - В чем дело, зачем вы меня ищите?- еще холоднее спросил Техтиек, следя
краем глаза  за телохранителями, почему-то на этот раз не проявляющими своей
обычное прыти.

     -  Мы ждем  твоих распоряжений,  великий  хан!-четко  доложил  один  из
полководцев,  делая  шаг  вперед,  тогда как,  по  ритуалу, ему следовало бы
опуститься на колени и обнажить голову.

     У  Техтиека все клокотало внутри, и он  сдерживал свой рвущийся  наружу
гнев только чудовищным усилием воли.

     - Тот,  кто обращается  ко мне  в  пешем строю,  - сказал  он с ледяным
спокойствием, -  должен стоять на коленях!  Я  - хан, посланный к вам  самим
небом  и  его  богами!  Полководец  послушно  опустился на правое колено  и,
повторив просьбу, прибавил озабоченно:

     - Уже поздно, и надо выставить посты.

     -  Охрана  подождет.  Пока  возьмите  этих,-Техтиех  кивнул  в  сторону
телохранителей-самозванцев,  -  и  подведите  их  ко  мне!  Кажется,  у  них
почему-то отнялись языки и не  слушаются  ноги!-И тут  же он  всем  корпусом
повернулся к человеку с лисьим лицом, терзающим собственную  шапку: - Кто ты
такой и почему стоишь рядом с командирами? Мне не нужны лишние люди!

     - Меня зовут Паслей,  великий  хан. Я  хочу  перед  тобой  покаяться  и
повиниться.

     - Замолчи, глупый  баран! - взвизгнул барахтающийся в руках полководцев
Хомушка. - Откуси и проглоти свой длинный язык, дохлая ящерица!

     - Говори, Паслей. Я разрешаю тебе.

     Тот  рухнул пластом,  пополз,  извиваясь  телом,  к  копытам коня  хана
Ойрота, то взвизгивая, то завывая на одной ноте, то еле слышно шепча:

     - Великий  хан! Хомушка и Чичкан, которых ты  приблизил  к себе, плохие
люди!  Они  хотели  схватить  тебя  еще  на  горе,  чтобы  передать  русским
полицейским.  Там  ты был  совсем один,  но они не  знали, что  на  перевале
остались  воины  Хертека. Они  заставили  меня служить им, но я  не  хочу...
Покарай меня ты, посланец неба!

     - Заткни глотку!-орал Хомушка, которому  уже нечего было терять. - Тебе
все равно выпустит кишки этот поганый хан, который совсем не хан!

     -  Отпустите  его,-сказал  Техтиек,  укладывая  ладонь на рукоять  меча
-Говори, кто ты и кем послан!

     Хомушка, отпущенный полководцами, рванул нож с опояски, кошкой бросился
на Паслея, но  кто-то из полководцев подставил ногу, и он упал, чтобы тут же
вскочить и  повторить  свой  прыжок.  Но тот же полководец жестко  и зло, не
соизмеряя удара, пнул Хомушку в живот. <b>Он</b> сразу же согнулся дугой, покатился
по земле...

     - Принесите огня. Здесь темно.

     Дальний  отсвет  костров, действительно, плохо  освещал поляну. Но  его
приказ   запоздал  -  к  ним   уже  бежали  люди  с  факелами,  привлеченные
душераздирающими воплями  Хомушки,  все еще корчившегося  на  земле. Потом к
хану Ойроту  подвели Чичкана  -  покорного,  готового  говорить  и  плакать,
валяться в  ногах и  ради спасения своей жизни, как и Паслей, предать всех и
вся.

     Но Техтиек не торопился говорить  с ним, следя глазами, как  корчится и
катается по  земле  Хомушка,  как мнет лицом  грязь Паслей, как покорно ждет
смерти Чичкан. Хомушка был для него наиболее ценной добычей, но похоже он не
оправится.  Такой  удар разрывает  кишечник и  желудок, отрывает  почки  или
печень, расплющивает мочевой пузырь. При таком ударе не выживают...

     -  Что с ними со всеми делать, великий хан? -  спросил  тот, кто ударил
Хомушку в живот.

     Техтиек не ответил. Он ждал, когда  хотя бы  немного придет в себя тот,
самый главный виновник. Но Хомушка явно агонизировал: лежал, скрючившись  на
земле, выкатив налитые болью и ненавистью глаза, пачкая кровью, сочившейся у
него изо рта, траву и собственную одежду. Тот, кто ударил его ногой в живот,
знал свое дело хорошо. И теперь Техтиек обязан" вольно или невольно, думать:
не с заведомой ли целью он нанес свой смертельный удар?..  Анчи знал  много,
Техтиек больше его, но все знал только Белый Бурхан, а может, и не он!..

     - Казнить всех троих!

     Чекурак и восемь его батыров, притаившихся в подлеске, ждали  условного
жеста Техтиека,  но тот не  торопился обнажать свой меч,  занимаясь ханскими
делами с помощью своих людей...

     Еще подъезжая к поляне, Чекурак, увидев море огней,
     ужаснулся:

     - Сколько их! Зачем тебе, Техтиек, такую прорву народа?

     - Чтобы выгнать из Алтая всех русских!

     - Русских? Разве они тебе мешают?

     - Они всем мешают!

     - А мы тебе зачем, если у тебя столько воинов?

     - Алтайцы знают двух драконов - Дельбегена и того, что  живет в Урумчи.
Я  хочу  быть третьим драконом, и вы  будете  моими  головами! Девятиглавого
дракона Алтай еще не знает!-и Техтиек громко и сочно рассмеялся...

     Люди  с факелами  осветили  всю поляну, где на земле корчился  человек,
второй лежал плашмя у ног коня Техтиека, а третий рвался из рук держащих его
воинов и что-то тихо говорил.

     Потом Техтиек  обнажил меч и  все парни  Чекурака разом нажали на курки
винтовок, сбивая выстрелами всех, кто еще смел стоять перед их предводителем
даже на коленях...

     Новый дракон лязгнул челюстями!

         Глава вторая
      ПЕПЕЛ НА ВЕТРУ

     Заметив поданный  Ыныбасом  знак,  Кураган придержал  коня,  чтобы дать
возможность трем женщинам с ребенком  уйти вперед, затеряться среди деревьев
- опасность возможной погони была еще слишком велика...

     -  У Тележихи  мы  должны  разъехаться  с  тобой,  кайчи,-сказал Ыныбас
тихо.-Я и Чейне не имеем права подвергать тебя и твоих спутниц опасности.

     Кураган  кивнул. Он  и раньше догадывался,  что в  сердце Ыныбаса  была
какая-то  тайна, тщательно оберегаемая от всех, кроме  Чейне. Но ведь она  -
женщина-бурхан, и Кураган  собственными глазами видел, как Чейне пригоршнями
раздавала людям золотые монеты! Сам кайчи тоже получил от нее несколько этих
больших монет: для себя, отца и тети Адымаш - жены покойного Яшканчи.

     <b>- Они</b>  вам всем пригодятся, когда Шамбала восторжествует!-сказала тогда
Чейне шепотом.-А если  и нет, то золото всегда в цене! Ты можешь переплавить
их во что-нибудь другое и продать купцам за меха, скот, русские деньги...

     -  Вам есть  куда уехать  с Чейне,  дядя Ыныбас? -  спросил  Кураган, с
трудом воспринимая, что он попал в самое окружение богов, которых воспевал в
своих песнях.

     - Да, мы с Чейне уедем к ее отцу Кедубу. Его аил стоит в урочище Маймы.
Но мы там не будем долго. Нам нужен свой аил.

     - Урочище Маймы далеко отсюда, - вздохнул Кураган. - Путь туда трудный,
и белый конь, как и белые одежды Чейне...

     -  Мы можем поменяться с тобой конями, Кураган. А у  Шины есть запасная
одежда. Чейне уже говорила с ней. К тому же, они одного роста  и... - Ыныбас
смутился, но тут же взял себя в  руки. - Надо сделать так, чтобы  мы с Чейне
исчезли незаметно для твоих женщин и чтобы ты не вздумал нас искать!..

     Кураган снова кивнул. Он уже устал от потерь и прощаний. Погиб Яшканчи,
исчез Хертек, не удалось найти отца Шины, который  ринулся на перевал, забыв
о дочери...

     Чего так напугался Езен? Неужели того, что, разгребая  пепелище Чегата,
своего знакомого, нашел под перевернутым казаном несколько монет?

     Женщины сделали вид, что не заметили отлучки своих мужчин. Да и мало ли
по какой нужде  они могут отлучиться!  Ыныбас говорил, что за  ними возможна
погоня русских полицейских... Вот и проверяли.

     Ыныбас старался держаться ближе к Чейне, не обращая внимания на Шину. И
не  столько  боясь  выдать себя как старого  знакомого, сколько  поставить в
неловкое положение  сразу  двух  молодых  женщин  и, конечно  же,  Курагана,
который с этой девчонки глаз не  сводил... Встреча с Шиной была для  Ыныбаса
полной неожиданностью:
     девчонка храбростью не отличалась и вдруг приехала в самое пекло! Скоро
он догадался, что сделало ее такой храброй.

     Только слабый  всплеск  грусти почувствовал Ыныбас на самом  дне  души.
Шина была его юностью, а юность ушла, как ей и следовало - догонять молодых.
А в жизнь Ыныбаса  вошла молодая жена  старшего брата, и все встало  на свои
места: юность заменила  молодость,  а невинная влюбленность уступила мужской
любви к женщине.

     Да,  две  пары  так  или  иначе,  но  нашли  себя!  И, по  эгоизму всех
счастливых людей,  меньше всего думали о третьей  паре  - Адымаш и Кайоноке,
потерявших вообще все, что только можно потерять в этой жизни...

     Ыныбас, как и обещал Курагану,  исчез тихо и  незаметно. Только  поздно
вечером, когда настало время становиться на ночлег, Шина дернула Курагана за
рукав,
     шепнув:

     - А Ыныбаса и Чейне нет. Отстали.

     Кураган натянуто улыбнулся:

     - Они счастливы вдвоем, зачем им мы?

     У Шины отлегло от сердца: значит, Ыныбас ничего  не сказал  Курагану! И
отлучался с ним только  для того, чтобы предупредить  о  том,  что их дороги
расходятся в разные стороны?.. Какой он все-таки умный, этот Ыныбас!
     Умный и хитрый...

     Она положила  Курагану руки на плечи, ласково заглянула в его усталые и
печальные глаза:

     - Я хочу стать твоей женой, кайчи. Сегодня ночью.

     У  Курагана  и его спутниц  давно уже  кончились  все припасы, взятые в
бросаемой на  произвол  судьбы юрте,  и оставалась только слабая  надежда на
ружье  Яшканчи,  отданное  Ыныбасом,  и последние  десять патронов.  И  если
взрослые еще как-то терпели голод и  жажду,  то Кайоноку приходилось  совсем
плохо, и он постоянно хныкал, что хочет  есть и пить, что ему надоело тесное
седло Адымаш ехала на  одном коне вместе с  сыном), что он не хочет спать на
голой  земле и у лесного негреющего  костра, стреляющего  искрами... Мать не
отвечала  на  эти  жалобы,  а  только  молча плакала.  И  Курагану  с  Шиной
приходилось постоянно успокаивать не только мальчишку, но и саму Адымаш:

     - Потерпите немного... Что-нибудь придумаем! Но ни в этот день,  ни  на
следующий ничего придумать так и не удалось - в Ильинке и Кукуе кержаки были
такими же  неприступными,  как и в других оставленных ими  за спиной селах и
деревнях...

     Пройдя на рысях  кержацкие поселения и  обойдя стороной  обе Черги, где
могли быть полицейские заслоны,  на  седьмой день  пути вышли к Сему, левому
притоку Катуни. В Чергинском урмане Курагану  удалось  подстрелить  одну  из
бездетных  самок красавца-курана,  и до самой большой  воды они  шли сытыми.
Даже мальчишка немного повеселел... Но Камлак встретил их неприветливо, хотя
хозяин  первого  дома, в ворота  которого постучала  Адымаш,  хорошо говорил
по-алтайски и знал обычаи, а все же в ночлеге отказал наотрез:

     - Весь дом провоняете  своими шубами, а взять с вас нечего... Выспитесь
у костра - лето! Вам не привыкать...

     Кураган хотел дать ему золотой идам, но Шина шепнула:

     - Увидит золото,  ночью  нас всех  передушит, а  потом  бросит в  реку!
Глаза-то у него - разбойные!..

     Гости не уходили, и хозяин, потоптавшись у калитки,  пошел в дом, вынес
каравай  черствого  хлеба,  подернутого   зеленоватой  плесенью,  и   кринку
прокисшего молока:

     - Чем богат, тем и рад!

     Богат  он был,  конечно, не  только прокисшим  молоком, но голодные рты
были рады и этой милостыне...

     Кураган  прошел  к  лодкам,  надеясь на какое-нибудь чудо. Камлак  хоть
деревня  и маленькая, но рыбаков в  ней много - можно попытаться разжиться у
них хотя бы рыбой. Но как ее есть и готовить? Да и какое мясо - рыба?

     Берег реки пустовал.  Рыбаки  свою добычу  взяли утром, и  мокрые сети,
развешенные на кольях, еще  не  обрели своей обычной  упругости. Длинный ряд
лодок был неприступен - каждая посудина сидела на толстой цепи, пристегнутой
амбарным замком к железному крюку, намертво вбитому в скальный берег.

     -  Как  собак на цепь посадили!-невесело рассмеялся Кураган, пнув ногой
несколько замков.

     Да, перебравшись на тот берег, они бы раза в два сократили свою дорогу!
Но разве кого из рыбаков упросишь? Да и бумажных денег ни у кого нет...

     Потоптавшись  без толку у  воды, он вернулся и,  присаживаясь к костру,
уронил виновато:

     - Придется на лошадях через паром...

     Он хотел прибавить, что дорога  им предстоит трудная,  берегом  и через
урманы, но промолчал: что зря расстраивать женщин!

     Вяло  и виновато  горел  тусклый  костер, изредка сухо  потрескивая  не
совсем  хорошим топливом, с трудом собранным  женщинами среди голых и мокрых
прибрежных камней.  Кураган  прислушался,  и  ему  показалось,  что  От-Эне,
живущая в нем, на что-то жалуется людям, рассказывая о своей невеселой жизни
под этим  холодным  даже летом  небом, изо всех  сил стараясь утешить людей,
сидящих вокруг, и дать им новые силы, пожертвовав своими:

     - Даже этот плавник, подаренный рекой, кормит меня! А у вас все впереди
-  вы  люди!  Все-хорошее  и  радостное, грустное и печальное -  у  вас  еще
впереди! Это я говорю вам, мать огня, ваша От-Эне...

     - Новое горе у нас, - сказала Шина тихо, - Кайонок заболел.

     Кураган испуганно поднял голову; только этой беды им и не доставало!

     - Что с ним?

     - Молоко было плохое. И хлеб старый.

     Кураган посмотрел  в сторону дома,  где  жил жадина русский,  с сердцем
плюнул:

     - Чтоб тебе сгореть от грозы, вонючий барсук!
     Барагаа  пришла  в Абайскую степь пешком,  в  лохмотьях, исхудавшая  до
черноты.  Во время одного из ночлегов на берегу Урсула за  Теньгой, какие-то
люди  в русских  монашеских  чегедеках, вышедшие  из  соседнего урмана на ее
огонь, силой овладели ею, ограбили и увели коня:

     - У нас один батыр погубил свою  лошадь, твой конь ему подойдет! А ты и
пешком дойдешь, молодая...

     Целый день после этого кошмара Барагаа отлеживалась в кустах, приходя в
себя, пока  не  почувствовала, что может  идти. Подкрепившись зеленью, какая
нашлась поблизости, она двинулась берегом на Ело, надеясь добыть там немного
мяса или курута,  а  если повезет, то  и  коня. Содрав с  нее шубу и меховую
шапку, разбойники не догадались сдернуть  плетеный из кожи пояс, в который с
изнанки были пришиты  золотые и серебряные монеты-все ее богатство,  нажитое
за годы замужества.

     Ее надежды  на доброту и участие людей развеялись сразу же,  как дым: в
Ело  Барагаа  приняли за нищенку и  гнали от каждого аила,  бросая  вслед не
только обидные, злые, слова, но и дурацкие советы, ни один из которых не мог
дать ей кров, накормить и обогреть.

     Абайская,  а  потом  и  Уймонская степи,  о которых так  много  и часто
говорили ей  встречные  пастухи  по пути  сюда, к  Коксе, оказались  сухими,
выжженными и почти безлесными на десятки верст. Позднее  Барагаа узнала, что
последние  отары  ушли  отсюда на крохотные  пастбища  в  горы, спасаясь  не
столько  от  бескормицы, сколько от людей,  хлынувшись из Терен-Кообы во все
стороны Они-то и повытоптали своими конями траву...

     Конечно, первые же дожди воскресят эти степи, снова придут сюда стада и
отары,  но пока что  дожди  не  спешили на  выручку людям, обходя Катунский,
Бащелакский и Тигирецкий хребты стороной, сбивая  в небе большие отары туч у
Холзуна  и  на  юге  -  по  предгорьям  Ульбинского  хребта, где  не то  что
непроходимые, но и непролазные места  - аюкечпесы*... А зачем скалам да мхам
дожди? Дожди нужны людям и скоту!

     * Аюкечпес - глухомань, буквально - медведь не пройдет

     Так  Барагаа  добралась  до  Сугаша,  где  надеялась  отыскать  дальних
родственников покойного отца. И здесь ей впервые повезло-люди в урочище были
непуганые, особой  роскоши и сытости  не знали, и потому  лохмотья пришедшей
издалека женщины не очень удивили их. За серебро они охотно  продали Барагаа
две старых шубы, кое-что  из тряпья, несколько полусырых и не  выделанных до
конца кож, десяток овец, треног и казан для очага. Теперь она могла выбирать
себе место и ставить жилище, но сначала надо было найти пастбище для овец. В
этих поисках она набрела на нищий пастушеский домик из жердей, крытых корой,
а  потом  повстречалась и с  самим  хозяином,  оказавшимся двоюродным братом
отца. Звали его Тадыжек, он был старше Барагаа лет на семь-восемь.

     Барагаа даже смутно помнила его - Тадыжек приезжал в  родительский  аил
молодым парнем, когда она была совсем девчонкой. Но сейчас Тадыжек  выглядел
стариком, прожившим 600 лун, измученным жизнью и болезнями.

     У него  было десятка два овец,  корова и конь, по  сравнению с  Барагаа
настоящий  богач! Его аил стоял на удобном месте, но  был таким ветхим,  что
мог  завалиться при любом ветре. Хорошие хозяева в таких жилищах не остаются
на зиму, а строят  новые, а  эти,  изношенные временем  и  непогодой, просто
бросают.

     Трудно  сказать,  обрадовалась  или  огорчилась   Барагаа,  встретившая
наконец-то хоть какого-то родственника. Но Тадыжек был неназойлив, почти  ни
на  что не  жаловался, и когда она пригласила  его к своему костру на  чашку
чая,  согласился не  сразу, но  пришел с  подарком:  дырявым и  надтреснутым
казаном с  толстым  слоем  ржавчины  и грязи на дне  и  стенках. Но и  такой
подарок  женщина приняла с благодарностью -  без утвари не  проживешь, и так
просто ее не  купишь. Дырку  в  казане можно забить  деревянными пробками, а
грязь и ржавчину отчистить горячей водой с песком или золой.

     Тадыжек  долго сидел и у ее огня, неторопливо рассказывая историю своей
жизни, полной невзгод и бедствий, а потом неожиданно предложил:

     - У меня нет жены и детей. Мой аил стар,  а  у тебя и такого  пока нет.
Давай построим новый аил вместе?

     - Но мы же с тобой родственники!-удивилась Барагаа.

     - Родственники дальние. Я - брат твоего отца не по матери, а по отцу. К
тому же, не родной брат... Нам можно жить вместе и даже иметь своих детей...
Мы не нарушим никаких обычаев.

     Барагаа  посмотрела  на  него  более  внимательно - теперь  уже глазами
женщины, а  не родственницы.  Нет,  он не стар, он просто измучен жизнью. И,
если его  хорошо откормить, приодеть  и обогреть женским теплом и лаской, от
него можно иметь даже детей.

     - Не  знаю, Тадыжек,  - назвала она его по имени, хотя это и осуждалось
обычаями.  - В наши с  тобой годы  не об  этом  надо думать!  Да  и  поздно,
наверное, что-то начинать заново...

     - Обновить жизнь,  Барагаа,  никогда  не  поздно! -  рассмеялся  тот  и
осторожно привлек ее к себе. Женщина не сопротивлялась.

     Тадыжек проводил  Барагаа до самого леса, а потом  спешился  и протянул
повод:

     - На коне ты обернешься  в  оба конца  скорее. Да и не внесешь все свое
добро на плечах - в дороге  и нитка тяжела. А тут еще и овец придется  гнать
одной...

     Она кивком  поблагодарила,  но садиться в  седло  не стала. Дорога была
хорошей,  через  лес, и можно было  спокойно подумать о новом повороте в  ее
судьбе, который, быть может, и не сулил Барагаа настоящего женского счастья,
но был более привлекательным, чем неопределенность... Жизнь свою она сломала
сама, и  винить тут  некого, и,  как знать, может  оно и к лучшему,  что  ее
дочка-первенец умерла, не осознав и не испытав  горького  и  соленого  вкуса
жизни женщины-алтайки...

     Учура она  давно  простила, но до сих пор не могла  простить себя, что,
ведомая  ложным  чувством   стыда   опозоренной   девушки  и   слабой  нитью
привязанности  к мужчине со своим полудетским желанием его,  которые приняла
за любовь, сама пришла к нему в  аил, и за то еще, что не ушла из него сразу
же, утром, когда с  горечью убедилась в  своей  ошибке.  А ведь еще был  жив
отец, и место дочери у очага не занимала чужая женщина...

     Сегодня  ночью  размягший и оттаявший Тадыжек много и горячо говорил ей
об их новой жизни у домашнего очага, в которую верил, как ребенок, не видя в
темноте ухмылку женщины, которая давным-давно стала взрослой. Так давно, что
иногда ей  казалось,  что она  и  родилась сразу же  такой  -  оскорбленной,
униженной и несчастной.

     Потом  Тадыжек  начал  говорить  о  будущих  детях,  и это  было  самое
забавное! А он говорил едва ли не стихами: какой теплый и просторный аил они
построят вместе, как Барагаа будет ловко и умело хозяйничать в нем и бережно
носить каждый год сладкую для обоих ношу под сердцем, как, наконец, они всей
семьей превратят их  дом  в настоящее  богатое жилище,  где будет весело  от
смеха детей и ее, любимой жены, бесконечных песен!

     Она очень торопилась  и вернулась в тот  же день  до заката солнца,  но
Тадыжек  не  встретил ее, как обещал.  Барагаа нашла  его в  сгоревшем аиле,
упавшим лицом прямо в очаг. Женщина молча опустилась на колени перед трупом,
поникла головой, не в силах  больше плакать. Судьба  снова догнала ее, чтобы
выпроводить и из этой долины, к которой она так трудно и так долго шла...

     Барагаа вспомнила, как наступило  сегодняшнее утро-золотое, душистое от
трав, изменившее землю,  но  не  изменившее  Тадыжека. Он  нежно и  трепетно
ласкал ее,  говорил милые глупости, и в его  выцветших от  времени и невзгод
серых глазах  светилось настоящее,  а  не поддельное  счастье... Он искренне
верил, дурачок, что судьбу можно как-то обойти или перехитрить!
     Кайонок умер  на рассвете, измучив женщин и Курагана,  измучившись сам.
Взрослые были бессильны помочь мальчику -  рвота и дикие боли в животе ничем
нельзя  было унять:  ни горячим чаем с солью,  ни нагретыми на огне камнями.
Мутило и  Шину с Адымаш, съевших  по кусочку  хлеба  и запивших  их  горьким
чегенем  из  кринки.  И  только  один  Кураган,  не  притронувшийся  к  еде,
чувствовал себя здоровым.

     Насыпав горку щебня1, он долго стоял над этой самой  маленькой  и самой
печальной  могилой в его  жизни. Потом он снова ушел на берег реки, чтобы не
видеть  испепеленных горем глаз Адымаш  и  виноватых перед  всем миром  глаз
Шины. Пусть уж женщины поплачут сами в одиночестве, глядя в огонь крохотного
и коптящего костерка, и пожелают душе  ребенка благополучной дороги в лучший
мир, если он только существует на самом деле, а не выдуман камами...

     Через три дня добрались  до  Куюса. и здесь снова их  встретило горе  -
умер  старый  Сабалдай.  Умер в  ту  ночь,  когда женщины  и  Кураган тщетно
пытались спасти младшего сына  Яшканчи.  Их  встретил Орузак  -  смущенный и
немного  растерянный,  все время  уводящий  глаза в  сторону  от  прямого  и
открытого взгляда Курагана. Потом нехотя заговорил:

     - Вышли все сроки твоего возвращения, и я решил, что ты тоже умер в той
долине...  Я  не  стал  делить  имущество  отца на три части, а разделил его
по-другому... Скот я продал, ухожу  к русским в деревню, буду шить шубы... В
Мунах  я  уже  купил  избушку  и  достал  у  чуйцев  "Зингер"...  Скотом  не
проживешь...

     Рваная, трудная, беспокойная  речь  брата дала Курагану понять,  что он
просто-напросто  ограбил  его Конечно,  по  закону гор, старший  брат всегда
имеет больше прав, чем младший. Но зачем же он забрал себе и его права, а не
передал  их  матери,  которая  еще  жива?..  Сроки  возвращения...   Кто  их
устанавливал для  алтайцев  и  кто знает  их  длительность?  Даже  мертвого,
которого любят и уважают, ждут обратно все годы.

     - Ты поспешил похоронить меня, - сказал Кураган с горечью. - Значит, по
приметам, я проживу дольше  тебя на много лет! Ты поторопился уничтожить все
дела отца, похоронив его два  раза!..  Куда и  зачем ты спешишь, Орузак? Что
тебе даст твой "Зингер", на котором ты собрался  шить шубы  на продажу, если
ты  лишился  скота,  став  бестабунным?  Шкуры тоже  надо  будет  за  что-то
покупать!.. Или ты так богат,  что можешь позволить себе разбрасывать деньги
по ветру? А как ты решил поступить с матерью?

     - Я  ей оставил десять  овец, коня и корову! Хотел дать денег, а  потом
подумал:  зачем  они ей? Аил теплый. вещей много... И еще, Кураган, я  боюсь
русских стражников и полицейских! Ведь многие бурханы были у нас в гостях, а
ты сам был в  долине Теренг, слушал  богов и пел свои опасные песни!  Сейчас
везде идут аресты, многих пастухов русские отправляют в тюрьму...

     Кураган невесело рассмеялся:

     - Тебе-то чего было бояться, Орузак!  Ты даже  абызу* понравился, что у
нас в гостях был: крещеный... В Чулышман бы съездил за бумагой с крестом - и
все!

     · Абыз - священник. В данном случае Кураган <b>имел</b> в виду игумена.

     Братья спорили,  укоряя друг друга,  а  женщины стояли, как оплеванные.
Орузак  даже не пригласил их в  аил, не подал пиалы  с чаем... Потом из аила
вышла старая Тиндилей, вытянула вперед руки, как слепая двинулась к младшему
сыну, упала ему головой на грудь:

     - Ты все-таки жив, сыночек? Тебя все-таки не убили русские кезеры?.. Не
ругайся с Орузаком, пусть живет, как знает...

     - Я - живой, не  кермес! Кермесом  стал  Орузак!  Я привез с собой тетю
Адымаш и жену Шину... У них у двоих больше горя на душе, чем у нас  с тобой!
Радость только у  одного  Орузака - избушку в Мунах купил, "Зингер" достал у
купцов!

     - Я не рад смерти отца!-вспыхнул старший брат.- Зачем так зло говоришь?

     И тогда заговорила Тиндилей, тихо и горько:

     - Сын, покидающий  в  горе свою мать, хуже  мертвого сына. Я похоронила
троих сразу-мужа и  двух сыновей. Но  младший из них  вернулся живым.  А  ты
умер, ты - кермес! Уходи куда хочешь...

     Она  завела  Курагана  в  аил,  посадила  выше  огня  и  протянула  ему
раскуренную трубку, признав его  главой семьи. Орузак потоптался еще немного
у порога, потом сел на коня и уехал, ни разу не оглянувшись...

     Все правильно: кермесу нечего делать среди живых людей.


         Глава третья

     ЗАПОЗДАЛЫЙ ВИЗИТ

     Два дня Федор  Васильевич упаковывал вещи, которых неожиданно набралось
много. Видимо, не зря говорится в народе,  что на одном месте и камень мохом
обрастает... Работа