битве у раджи. Исфахан! Бушующая восторгом площадь, и он - коленопреклоненный перед шахом Аббасом. Нет, это не мираж, это - крутая тропа. Голова Карчи-хана - завершение страшного круга жизни. Джамбаз взлетел на каменистый бугор и перепрыгнул русло с кругляками. Карчи-хан оглянулся. Ужас исказил багровое лицо. Он яростно хлестал хрипящего коня. Джамбаз ударился о седло Карчи-хана. Саакадзе приподнялся, взметнулся меч, резкий удар - рассеченный Карчи-хан свалился под копыта Джамбаза. Дикий рев сарбазов. Бешено скачет Вердибег. Отчаянный прыжок в реку, и Вердибег вынесся и скрылся за скалистым выступом. В беспорядке ринулась за Вердибегом иранская лавина. Снова ночь. По шумной Куре прыгают огненные блики. Над Мцхетским мостом пылают факелы. Черная волна поднялась на гребне гор и скатилась с отрогов. Со свирепым ревом "алла! алла!" густые толпы бросились к мосту. Квливидзе встретил кизилбашей яростным ударом азнаурских сабель. На тесном мосту поднялась невообразимая давка. Никто не мог размахнуться шашкой, дрались кинжалами, ножами, врукопашную, раздирая лица, рвали уши, кусались. Бился Нодар у подступа к мосту. Ощетинившись кинжалами, лезли за Нодаром ничбисцы. Автандил с ностевцами прискакал поздно. Он целый день вступал в стычки с отдельными группами сарбазов, бегущими по разным тропам и дорогам. В момент, когда сарбазы стеной полезли на мост и чуть было не прорвались, подоспели свежие дружины. Дато и Гиви с урбнийцами бросились в воду и, с коней цепляясь за выступы арок, вылезли на середину моста. Гиви проворно работал кинжалом, сбрасывая убитых в темную пасть Куры. - Свети сюда, Иорам! - кричал Гиви начальнику факельщиков. Откуда-то из мрака вынырнули сотни ностевских мальчишек с пылающими факелами. Увлеченные сражением, они горящими факелами в азарте били сарбазов по голове. Кинжалом Дато пробивал путь к израненному Квливидзе. - Наверное, персов двадцать тысяч, нас - едва пятьсот шашек, всех не перебьешь, надо спасать Квливидзе, - и, ловко подскочив к Квливидзе, приподнял его на руках и, перекинув через мост, передал дружинникам, ожидающим на берегу с конями. Ханы, видя невозможность прорвать заграждение, бросив мост, устремились по кахетинской дороге. Даутбек и Димитрий с дружинами преследовали бегущих, то в стычках опрокидывая многочисленного врага, то затрудняя переправу, сбрасывая кизилбашей в потоки, то в сабельном бою усеивая долины изрубленными трупами. Ночь кончалась. На утесах висели серые хлопья предутреннего тумана. Впереди чернел лес, взбирающийся на вершины. Там расплывались нестройные колонны сарбазов. Даутбек оглянулся: он слишком далеко оторвался от главных грузинских сил. - Димитрий, довольно! Пока не рассвело, повернем коней, иначе все будем уничтожены. - Как повернем?! Впереди сколько ишачьих сыновей целыми уходят! - И позади враг недобит, а наша жизнь еще нужна. Здесь хорошо накормили собак. В Кахети тоже надо веселый пилав приготовить. Тушины ждут сигнала. - И Даутбек, схватив за узду коня Димитрия, приказал дружинникам повернуть. Димитрий хотел выругаться и рванулся было вперед, но, взглянув на окровавленное лицо Даутбека, смягчился: - Рыбья у тебя кровь, Даутбек! Давай голову перевяжу. - Успеешь!.. И Даутбек поскакал обратно к мосту, за ним Димитрий и дружинники. В разгаре сражения Георгия Саакадзе с Ага-ханом, прикрывавшим бегство главных сил Вердибега, примчался Гиви. - Э-эй, Георгий! Отбили мост, в Кахети бегут шакалы! - кричал он еще издали, размахивая окровавленной шашкой. Саакадзе велел Зурабу с арагвинским войском перевалить горы, занять рубежи, разделяющие Картли и Кахети, расположить войско по линии Бахтриони-Ахмета и преградить этим дорогу Пеикар-хану - правителю Кахети. Перекинув через седла хурджини, Матарс и Пануш отправились горными тропами к Баубан-билик. Они должны были передать тушинам указания Саакадзе - занять все караванные пути, все горные тропы и не пропускать в Иран ни купцов, ни нищих, ни монахов, ни путешественников, ни гонцов. Пусть даже птица не перелетит границу Грузии. Понимал Саакадзе: в два дня не изрубить стотысячное войско. Опытный глаз его насчитывал потери у иранцев не более десяти тысяч. Но и эта неизмеримая победа - результат растянутости иранского войска и слабой связи Карчи-хана с Тбилиси и с Пеикар-ханом. И еще Саакадзе знал - из Ганджи, Еревана, Карабаха, Ширвана на скоростных верблюдах и скакунах спешат на помощь Вердибегу ханы с войсками персидского Азербайджана. Знал - Пеикар-хан вооружает кахетинских кизилбашей и переселенцев. Но также знал об отсутствии у иранцев провианта, о превосходстве хевсуро-пшаво-тушинской конницы, о разгроме тушинами шамхала, который на этот раз не сумеет оказать шаху Аббасу помощи, не оттянет тушин, не зайдет в тыл кахетинскому войску. Знал и о бессилии ханов перед запутанностью горных троп и путей и, главное, о никогда не утолимой ненависти грузинского народа к поработителям. За каждым выступом, за каждым поворотом дорог, за каждым кустом поджидали врага клинок, копье и стрела. Все это знал Георгий Саакадзе и решил победить. Мухран-батони предложил обсудить дальнейший план, но ополчение рвалось вперед, забыв о сне, о еде. Победа опьяняла. Эхо разносило по ущельям и горам торжествующие крики, и снова, как когда-то в Сурамской долине, народ бежал к Георгию Саакадзе, по дороге присоединяясь к идущим на Тбилиси дружинникам Мухран-батони, Ксанского Эристави и Квливидзе. И где бы ни проходило грузинское войско, из деревень выбегали женщины, дети, опираясь на палки, спешили старики. Несли кувшины с холодной водой, из бурдючков нацеживали вино, в пестрых платках протягивали горячие лепешки, на деревянных подносах - зелень, в чашах - густое мацони. Откинув покрывало, девушка со сверкающими глазами набросила на плечо Саакадзе белый платок и полила холодной водой большие, покрытые кровяными пятнами руки. Георгий сидел на обгорелом пне и торопливо поедал из глиняной чаши дымящееся лобио. Он два дня ничего не ел, и сейчас для привала не было времени. Народ спешил в Тбилиси. - Освободим Тбилиси! Освободим Тбилиси от шахских собак! - слышались воинственные крики. Старики, приложив ладони к глазам, долго смотрели вслед Саакадзе. До поздней ночи взбудораженные крестьяне слушали рассказы стариков об Амирани, который разорвал цепь и сейчас шагает по Картли тяжелой поступью Георгия Саакадзе. Все ближе придвигались к Тбилиси картлийские дружины. Георгий ехал, окруженный своим народом. Он улыбался в густые усы улыбкой, покоряющей сердца воинов. Пройдено Дигомское поле. Уже виднеются зубчатые стены тбилисской цитадели. В Метехском замке и крепости тревога. Персидский гарнизон спешно готовится к обороне. Шадиман, осунувшийся, день и ночь скачет по Тбилиси, руководя укреплением. Он усилил предкрепостные завалы, закрыл наглухо Метехи, поставив в бойницы опытных стрелометов. Шадиман чувствовал, он блуждает в лабиринте: все делается наизнанку, какое-то шутовство! Он, Шадиман, всю жизнь был связан с Турцией. Георгий Саакадзе под Ереваном с персами крошил турок. Значит, Шадиман сейчас должен вызвать турок и доколотить персов. А он что делает? Конечно, нужно гнать персов из Картли, а он, Шадиман, с персами укрепляет Тбилиси против картлийцев. Саакадзе шел с шахом Абассом, и церковь, проклиная Саакадзе, благословляла князя Шадимана, укреплявшего границы Картли и Кахети. Сейчас Саакадзе идет против шаха Аббаса, и церковь проклинает князя Шадимана за союз с царем-магометанином и благословляет Саакадзе, который избавляет Картли от персидского рабства. Но кто привез царя-магометанина? Георгий Саакадзе! А кто радостно встречал? Он, князь Шадиман Бараташвили! Только сатана мог такое сварить! Что же должен делать блистательный князь Шадиман Бараташвили, четверть века боровшийся за возвеличение картлийского царства? Даже любой мальчишка-факельщик знает, что. Но это невозможно. Он, Шадиман, - непримиримый враг плебеев. Саакадзе - непримиримый враг аристократов. А персидские ханы - друзья грузин-аристократов? Избиение Карчи-ханом князей Кахети - не вопиющее ли это вероломство? А разве не Георгий Саакадзе отомстил и за князей? И не с ним ли идут сейчас лучшие князья Картли? Не с ним ли идет картлийский народ, ненавидящий кровожадных персов?.. А я что, влюблен в собачьих детей? И Шадиман с пожелтевшим лицом неистово, с помощью ханов, укрепляет Тбилиси против грузин. Арбы под окрики гзири сбрасывают известь. Мулы, напружившись, подымают на Табори бревна. Нищие сгибаются под глыбами камней, ибо камненосы попрятались. Брань, хлопанье бичей, угрозы, а укрепления не растут. Сарбазы заняли все бойницы и башни на тбилисских стенах. Вооруженные, они рискуют показываться на уличках только группами. Но и грузины, обвешанные оружием, тоже не ходят в одиночку. Амкарские ряды закрыты. Не слышно оглушающего перестука молотков. На майдане не мелькают аршины, не стучат весы, не звенят монеты. Лавки наглухо заколочены. Караваны укрылись в караван-сараях. И даже в духанах примолкла зурна. И только в даба-ханэ с утренних звезд до темноты дабахчи в чанах с мыльными отходами бань дубят кожи. Женщины, разостлав ковры на плоских крышах, с утра устраиваются для наблюдения за уличками. В узких двориках мальчишки, оседлав палки, под молчаливое одобрение взрослых, играют в избиение кизилбашей. Но поднимаются споры, переходящие в настоящую драку, ибо все хотят быть Георгием Саакадзе и никто не хочет изображать Карчи-хана. На углах и перекрестках собираются амкары. Они иронически следят за мечущимся Шадиманом, насмешливыми восклицаниями провожают княжеских копьеносцев, с подчеркнутым сочувствием желают здоровья охрипшим гзири. Шадиман чувствует немое презрение и в бессильной злобе хлещет коня. Гзири стараются прошмыгнуть мимо амкаров и не попадаться на глаза правителю. Готовится Шадиман к осадному положению, и двор Симона переезжает в цитадель. Там, под защитой Исмаил-хана, царь Симон будет ждать поражения "взбесившегося" Саакадзе. По крепостному подъему беспрерывно тянутся верблюды, кони, арбы. Наконец на сером жеребце показался сам Симон с охраной и свитой. В раззолоченных носилках сидели княгини и княжны. Пожилой купец нагнулся к Вардану Мудрому, который ощупывал за пазухой ключи: - Что скажешь, Мудрый? Почему князь Шадиман так вокруг персов кружится? - Цэ! Из любви к винограду целует плетень сада! Провожаемые насмешками тбилисцев, Шадиман и царь Симон надолго скрылись за крепостными башнями. Буйно вкатилось в Тбилиси через услужливо распахнутые Дигомские ворота войско Саакадзе. Мухран-батони с мухранцами размашистой рысью въехал в широко распахнувшиеся Высокие ворота. Эристави с дружинниками обогнул Тбилиси и въехал в Речные ворота. Квливидзе с азнаурской конницей и Нодар с ополчением Ничбисского леса прошли левым берегом Куры, предупреждая возможное отступление Исмаил-хана, перерезая кахетинскую дорогу, и вошли через Авлабарские ворота. "Барсы" с хевсурами и пшавами и Автандил с ностевской дружиной подковой сдавили Сололакские отроги, на скалистом гребне которых возвышалась Тбилисская крепость. Тбилисцы ликовали скрытно, ибо католикос приказал пока не дразнить кизилбашей радостью. Саакадзе решил не тратить времени на взятие цитадели, где до его возвращения осажденные Симон и Шадиман будут себя чувствовать как малоопасные преступники в Нарикала. А сейчас нельзя давать опомниться врагу. Стремительный удар на Пеикар-хана даст возможность окружить Вердибега. "Барсы" навестили амкарства оружейников, кузнецов, и в дружины Саакадзе потекли молодые амкары, подмастерья, ученики. На конях, пешком, на верблюдах, вооруженные клинками, пиками и кинжалами своей работы, они переполняли караван-сараи и площади. Важно покручивая усы, Квливидзе размещал по дружинам городское ополчение. Дато и Димитрий отправились к дабахчи. Заткнув носы войлоком, отплевываясь и отругиваясь, они вошли в даба-ханэ. Услышав призыв, изумленные и обрадованные дабахчи выпрыгнули из чанов. Защищать Картли?! Они, дабахчи?! Тогда кто такой Георгий Саакадзе, если дабахчи тоже нужны? Семьи сыты будут? Получат лаваш и мясо?! Когда семьи дабахчи видели мясо? Пусть Георгий Саакадзе знает - дабахчи не хуже других рубят кинжалом. Их амкарство шестьсот человек имеет. Все пойдут дубить кожу врага. Здоровенный дабахчи, смахивая пот с вытянутого лба, с ожесточением плюнул в чан и помчался в серную баню, спеша смыть зловонную зеленоватую слизь. За ним гурьбой ринулись в баню Мейтара измазанные дабахчи. По приказу Саакадзе купцы спешно раздали дабахчи одежду, а амкары - оружие. Папуна, в чьем распоряжении находились отбитые и брошенные сарбазами кони, выделил дабахчи кабардинских скакунов. Невысокие, тонконогие, с короткими шеями и красивыми головами кабардинские кони не требовали особого ухода и стойко переносили жару и холод. Словно огромный котел, кипел ночной Тбилиси. Никто не спал, все вооружались. Каждый стремился уйти с Георгием Саакадзе. В Тбилиси оставался Ксанский Эристави с личным войском. Он поклялся: скорее его съедят крысы, чем хоть один кизилбаш выйдет из осажденной крепости до возвращения Саакадзе. Даже католикос улыбнулся. До глубокой ночи Саакадзе, Мухран-батони и Эристави Ксанский совещались с католикосом. Утром грузинское войско выстроилось по улицам и площадям Тбилиси. На стенах цитадели чернели точки. Видно, иранцы наблюдали за городом. Молчали колокола тбилисских храмов, но в Сионском соборе шло молебствие. Католикос, благословив Саакадзе на дальнейшую борьбу с врагами и пожелав Мухран-батони прославить новой победой Самухрано, вручил Саакадзе знамя Иверии. Под сводами взметнулся темно-красный бархат: между серебряных восьмиугольных звезд в верхнем левом и нижнем правом углу стремительно рвался вперед серебряный конь. Георгий Саакадзе сжал древко. Гордостью наполнилось сердце. Георгий почувствовал, что в своей руке он держит судьбу Грузии. ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ Вердибег оправился от удара в Сапурцлийской долине и, заменяя Карчи-хана, стал во главе войска. Толпы сарбазов стягивались к ущелью хребта, отделяющего Картли от Кахети. Вердибег решил укрепиться в Норио и ждать возвращения гонцов от Пеикар-хана. Вердибег собрал минбашей и онбашей и обругал их бесплодными баранами, бежавшими от презренных грузин. Он приказал немедленно согнать сарбазов, снова свести в тысячи и сотни, внушить им под страхом жестокой казни не отступать. Грузины должны быть уничтожены, так хочет шах-ин-шах. Войсковые муллы поддержали Вердибега, добавив, что каждый шаг при бегстве с поля битвы отдалит трусов на такое же расстояние от рая Магомета. А онбаши, допустившие бегство сарбазов, будут держать в день страшного суда "Черную книгу" с перечнем грехов. Но если они прославят "льва Ирана" победой, то аллах вручит им "Белую книгу" праведников. Накричавшись и выпроводив всех из шатра, Вердибег приказал костоправу сделать ему массаж, натереть благовониями и подать крепкий кофе. Но ложе не было хану усладой. Он рвался в Исфахан - принять наследство Карчи-хана. Он боялся жадности двадцати братьев и трех дядей - они, подобно саранче, могут растащить если не поместья, то серебряную посуду и оружие. Но он хорошо знал шаха Аббаса, и лучше остаться без посуды, чем без головы. Явиться в Исфахан можно, только победив грузин. И хан предался размышлениям о победе. Он изучил способы ведения войны Саакадзе, боялся засады в Кахети и обхвата с краев. Он ждал ганджинских и карабахских подкреплений. Они примут на себя в Кахети удар Саакадзе и дадут Вердибегу возможность вывести в Азербайджан расстроенное иранское войско. Там, вооружив и пополнив минбашами и юзбашами сарбазские тысячи, он снова вторгнется в Кахети. Он не оставит камня на камне, он вырвет с корнями горные леса, он горы опрокинет на проклятые реки, он вымостит дороги черепами грузин для триумфального возвращения в Иран. И, увлекшись, Вердибег ударил по голове костоправа, терпеливо сидевшего на корточках перед ложем. Наутро снова скакали в Исфахан к шаху Аббасу гонцы, скакали в Ереван, Ганджу, Нуху, Карабах. Скакали туда, где находились иранские гарнизоны. Вердибег, захватив Норио, в два дня укрепил местность рвами и завалами. Грузины-беглецы рассказывали в Марткобском монастыре о множестве сарбазов, преградивших все подступы к Норио. И монахам на башнях казалось, что огромная когтистая лапа вырывает дубы и грабы, со свистом падающие вокруг Норио. Им казалось, кто-то уселся на вершине и, вращая красным глазом, трясет горы и ломает скалы. Зураб Эристави осторожно вел в сторону Бахтриони три тысячи арагвинцев. Он остро вглядывался в даль, затуманенную предрассветной дымкой. На Зурабе сверкали стальной панцирь, позолоченный шлем, оружие, украшенное золотой насечкой и драгоценными камнями. Несколько отвислые губы, орлиный нос с широкими ноздрями и припухшие веки придавали лицу Зураба выражение властности. Все больше увеличивалось его сходство с Нугзаром. Теперь Зураб редко вспоминал златокудрую Нестан и чаще думал о захвате новых земель и о своем возвышении над другими князьями. Но Зураб знал: без победы Саакадзе не могут Эристави Арагвские вернуть блеск знамени. И он все теснее сходился с Саакадзе, хотя и не понимал его замыслов. Зураб остановил коня, присмотрелся и круто повернул к иорским степям. Изучив тактику Саакадзе, Зураб повторял действия своего учителя. Стремительные короткие переходы ночью и прятание днем в кустах и камышах Иори дали возможность Зурабу или осторожно обходить многочисленного врага, или нападать на отдельные отряды, уничтожая их до последнего сарбаза. Он продвигался по течению Иори, оберегая арагвинскую конницу, предназначенную не допустить соединения Пеикар-хана с Вердибегом. В молочном тумане гасли последние звезды. Розово-голубое небо отражалось в Иори. Тихо пробуждались камыши. На широком плесе виднелась белая цапля. Где-то в зарослях призывно крякала дикая утка. Пахло травами и едва уловимым запахом перегноя. Пригнувшись к седлам, в камышах осторожно пробирался отряд тушин. Впереди молчаливо ехал дозорный дружинник-арагвинец. В середине на верблюде стонали двое связанных. Тушины разыскивали Георгия Саакадзе, но, натолкнувшись на заслон Зураба, повернули к Иори. - Кахети бурлит, - рассказывали тушины. - От верховьев Алазани до теснины Упадари, от аула Белакани до низовьев Иори, от Алванского поля до виноградников Гурджаани движется народ. Пеикар-хан в тревоге: шакал узнал о Салурцлийской долине и, перепуганный, укрепляет Кахети. Зураб внимательно слушал тушин. Он удивился: кто с такой поспешностью известил Пеикар-хана о поражении иранцев? Кто мог указать персидским гонцам кратчайший путь? Никто! Тушины оберегали все горные тропы, все дороги, все заросли, все леса. Ни один красноголовый не проник из Картли в Кахети. Только у Ахмети встретили бежавших от Вердибега пастухов. - Пастухи бежали?! - приподняв бровь, сказал Зураб. - В Грузии пастухи не бросают стада, а укрываются с ними в горах. Тушины усмехнулись: они тоже не поверили клятвенным заверениям пастухов и, связав, возят их за собой, пока не встретят Саакадзе. Зураб заинтересовался, и в камышник пригнали двух неизвестных в ободранных чохах. Палочные удары и раскаленное железо не развязали языков. Пойманные вопили под пытками, стонали и неистово клялись шестьюдесятью святыми Георгиями, тринадцатью сирийскими отцами, двенадцатью апостолами и богом в трех лицах, что они пастухи и, кроме скота, никого не знают. Подумав, Зураб приказал подпалить им уши, но когда и это не помогло, он решил доставить их Саакадзе. Дождавшись прихода конницы кахетинских тушин, Зураб на путях к Бахтриони и Чатчала стал расставлять заслоны и засады. Арагвинцы придвинулись к хребту, разделяющему Кахети от Картли, чтобы не дать прорваться Вердибегу и преградить Пеикар-хану путь к Норио. Элизбар, Матарс и Пануш, прискакав к тушинам, ожидающим в лесах и долинах, передали от Саакадзе план действий в Кахети. Тушины тотчас погнали "на продажу" скот в города и деревни и тайно передавали священникам и жителям распоряжение Саакадзе: женщины и дети должны отправиться в тушинские деревни. По ночам тихо скрипели арбы и повозки. Тушины сопровождали кахетинок до Баубен-билик и там передавали проводникам. В эти предгрозовые дни Элизбар, Матарс и Пануш не знали сна. "Барсы" незаметно проникали в монастыри. Ценности, иконы и церковная утварь исчезали в тайниках. Молодые монахи сбрасывали рясы и, вооруженные саблями, кинжалами и дубинами, прятались в лесу. Старые, сопровождаемые тушинами, уходили в кахетинскую Тушети. Кто-то ночью пробил брешь в телавском укреплении, где-то обвалился завал, куда-то исчезли жители. Базары притихли, расползся товар богатых лавок, каждый день исчезал скот, потом хлеб, кто-то поджег ханский амбар. Рассвирепел Пеикар-хан, приказал устроить грузинам кровавую баню, но в одну ночь Телави опустел. Пеикар-хан сжимал в бешенстве кулаки: как рабы могли исчезнуть из укрепленного города? Трупы персидской стражи у городских ворот рассказали хану многое. Бросился Пеикар-хан с сарбазами к монастырям, но и монастыри опустели. Выйти из Телави хан не рискнул, боясь засады. Хан перестал есть: мясо барана ему казалось рыбой, лучшее вино - дождевой водой. Наконец прибыл второй чапар от Вердибега. Пеикар-хан, с раздражением выслушав гонца, спешно устроил вокруг Телави новые завалы и укрепления. Прошло пять, потом еще три дня. Пеикар-хан, запершись в Телави, гнал гонца за гонцом в Иран, но гонцы не возвращались, и помощь не приходила. Мучила неизвестность. Ни персиян, ни грузин. Запасы таяли, как лед в горячей руке. Посланные в Алазанскую долину к тушинам за скотом и хлебом не вернулись. Хан в бессильной злобе метался во дворце, ломая фаянс о скулы прислужников. Все города и деревни оторвались друг от друга, и Пикар-хан не знал - он правит страной или буйволиным пузырем? Царство Кахети вот-вот лопнет. Пока Пеикар-хан неистовствовал в Телави, горные тушины спускались по Баубан-билик в Кахети, а "барсы", тревожа ночные дороги, собирали ополчение, - с юго-востока от Тбилиси двигалось картлийское войско. Знаменосец высоко вздымал иверское знамя: серебряный конь, точно чувствуя битву, готовился к прыжку. Впереди войска ехал Саакадзе. На нем блестели мессир и латы. Крутя пушистые седые усы, подбоченясь, вел тяжелую конницу Мухран-батони. За ним его внук Кайхосро, пощипывая едва пробивавшиеся усы, вел легкую конницу. Вокруг старого князя с оглушающим лаем прыгали породистые собаки различных мастей. Они рвались в глубину леса, вспугивая зверей и тревожно кричащих птиц, точно приглашая старого Мухран-батони поохотиться. Он цыкал на них, грозил нагайкой, и псы, недовольно зевая, следовали за псарями. Эту свору Мухран-батони велел вести за собой. Он уверял Саакадзе, что после охоты на персидских шакалов они поохотятся на Дивиченском лимане. Там, на Алазани, гнездится благородная дичь. Саакадзе, во всем поддакивая князю, и тут восхитился остроумием Мухран-батони. И он не прочь поохотиться, но все же советует во время боя загнать беспокойных собак в Марткобский монастырь. Ночь была на исходе. Пройдя долину Ашкарети, Саакадзе с главными силами вышел неглубокими овражками и холмами к лощине, спускающейся к реке Марткоби. Невнятный гул разносился в глухих зарослях. Дружины шли волчьей рысью. Молодые князья и азнауры следовали сбоку колонн, чутко прислушиваясь к лесным шорохам. Весь в перевязках, но прямо держась на коне, Квливидзе вывел азнаурские дружины к чернеющему левому склону и расположил вблизи Марткобского монастыря. Гуния и Асламаз с тваладскими сотнями разместились у источника с ключевой водой. Нодар растянул ополчение Ничбисского леса на правом склоне чернеющей горы. В садах и виноградниках залег Автандил с ностевской дружиной. Он сомкнулся с центром, где Саакадзе сосредоточил хевсуро-пшавскую и картлийскую конницу. Рядом с Автандилом у скалы святого Антония стал Димитрий с триалетской дружиной. Правее, в зарослях балки, укрепился Даутбек с урбнийцами. В лесу у Норио перед ровной открытой площадью, окружностью в конную агаджа, стало войско Самухрано. Старик Мухран-батони разделил дружины и отдавал приказания сыновьям и внукам. Мирван Мухран-батони отошел с мсахурской дружиной, закованной в доспехи, на левый край. Он прикрывал махатскую дорогу, ведущую на Тбилиси. Кайхосро остался рядом с дедом. Юного князя окружали отчаянные всадники с горящими глазами и нетерпеливыми руками, сжимавшими оружие. Саакадзе не переставал любоваться Кайхосро. К полудню Норио была окружена. Саакадзе выстроил конницу ровными клиньями, выдвинув вперед под началом "барсов" азнаурские легкоконные дружины. Он приказал гонцам обскакать все стоянки и передать: коней не расседлывать, засыпать корм в торбы, на водопой водить посменно, дружинникам плотно поесть и посменно спать возле коней; поручил Дато и Гиви с отрядами беспокоить врага ночными атаками на левом краю, Ростому и Автандилу - на правом. С завала Вердибег наблюдал за равниной. В Норио нарастало напряжение. Вердибег, выстроив пехоту, продержал ее целый день в боевой готовности. Сарбазы не слезали с коней. Минбаши гневно сжимали оружие. Юзбаши, словно одержимые, мчались то к Вердибегу, то обратно к своим сотням. Онбаши, проклиная шайтана, опускали нагайки на спины сарбазов. Внезапные наскоки грузинских отрядов с правого и левого краев, молниеносный обстрел и быстрое исчезновение вносили нервозность и сеяли тревогу. К концу дня иранские войска были измучены ожиданием. Сарбазы с отчаяния сами бы ринулись на равнину, но Вердибег знал Саакадзе и не хотел повторять сапурцлийское поражение. Он твердо решил не завязывать первым битву и дождаться подхода Пеикар-хана и ханов Ганджи и Карабаха. Но на завалы уже сине-сизой волной накатывались сумерки, а помощь не подходила. Наконец Вердибег приказал усталому войску расположиться на ночлег, ибо с первым светом Саакадзе, конечно, бросится на укрепления. На другом конце равнины Саакадзе объезжая войска. За ним следовали "барсы" и Квливидзе. Дружины азнаурские, княжеские, церковные, царские, объединенные общим желанием, встретили Саакадзе клятвой верности. Саакадзе прискакал на левый фланг. Возбужденные "игрой" с Вердибегом, Дато и Гиви поднятием правой руки приветствовали его. Ростом выдвинулся вперед, представляя свою дружину. Трудно было узнать дабахчи в новых чохах, крепких цагах, высоких остроконечных папахах, заломленных набок. Лица их выражали радость и гордость. Каждый мечтал отличиться в битве, дабы не пришлось снова топтаться в зловонном чане. Саакадзе оглядел дабахчи довольным взором. - Помните, воины, вам выпало счастье биться с врагом. Покажите, что вы настоящие сыны Картли. - Спасибо тебе, Георгий Саакадзе, что вспомнил и о нас. - Смерть кизилбашам! - Клянемся с живых кожу сдирать! - Победа и мужество! - неистово гаркнули дабахчи. Кони, приподняв уши, шарахнулись. Георгий рассмеялся. Ростом недовольно покосился на необузданных дабахчи. Саакадзе отъехал и осадил коня перед хевсурами. Впереди стояли "старцы ущелья" - мужественные воины с мечами и щитами своих воинственных предков. Здесь был Алуда из орлиного гнезда Гуро, прославленный меткостью ударов меча, Умита из Барисахо, один защищавший от вторгшихся кистин вход в ущелье, Хомезура из Шатиля, прибивший к воротам крепости двести кистей вражеских рук. Были здесь витязи с верховьев Аргуна, с берегов хевсурской Арагви, ледников Чоухи, с перевала Бло. Они неподвижно стояли в боевых проволочных рубахах, в железных шлемах с сеткой, в налокотниках с серебряной насечкой, в наколенниках. За плечами в чехлах из медвежьих шкур виднелись луки. В ножнах, окованных желтой медью, вместо кинжалов дашна - коротенькие сабли. В кожаных петлях торчали пики. Железными рукавицами витязи сжимали палаши и щиты с надписями: "Сувенир", "Генуя"! "Виват, цезарь?"* ______________ * По преданию, некоторые грузины-всадники принимали участие в крестовых походах. По более точным данным, можно считать, что сохранившиеся у хевсуров клинки, мечи и щиты европейского образца с надписями знаменитых оружейников, таких, как А.Ферар, или мастеров Золингена, были в средние века завезены в Грузию венецианскими купцами. На трех красно-бурых конях застыли знаменосцы. По бокам держали знамена с изображением Белого Георгия и Лашиани - губастого Георгия. Средний хевсур вздымал дроша - воинскую хоругвь, пику, оправленную в серебро, с серебряным мечом, насаженным на наконечник. Дрошу обвивал платок сакадриси - "достойный". Георгий Саакадзе поздравил хевсур с наступающей битвой. Хевсуры ответили воинственным криком: "Лашари! Лашари!" Хевис-бери поднял руку в железной рукавице и величаво произнес: - Да наградит тебя бог, пославший нам битву! В шатер Мухран-батони вошел радостный Георгий Саакадзе. Сюда собирались начальники всех дружин и ополчения. Через открытые полы шатра виднелись темные, обступающие Тбилиси с юга скалистые вершины, подернутые серовато-прозрачным туманом. - Друзья, с разрешения князя Теймураза Мухран-батони, я собрал вас поговорить. Перед нами превосходящий нас численностью враг, но сегодняшний бой - жизнь или смерть Грузии. Время сейчас другое, одной храбростью побеждать нельзя. Кто из нас не готов умереть за Картли? Но много ли смысла, если торжествующий враг пройдет по трупам храбрецов? Умирать надо с пользой, но еще лучше самим пройти по трупам врагов. Этому искусству я всю жизнь учил "барсов", и они, слава богу, все у меня целы. Но я никогда не учил этому персов. Как достигнуть победы над многочисленным врагом? Этому искусству я сам учился много лет. Учился у великих полководцев. Многочисленность кизилбашей обернется против них же. Нельзя столько пеших колонн развернуть на Марткобской равнине. Сбитые нашей конницей, передние сарбазы повалят задних. При умелом руководстве конница всегда дает перевес, а в некоторых битвах даже решала судьбу великих стран. - Дорогой Георгий, полтора года могу тебя слушать! - не выдержал Димитрий. - После боя, дорогой Димитрий, а сейчас успокойся на полторы минуты, - улыбнулся Георгий. - Хочу еще сказать: персы всегда имели несметное войско, но не всегда побеждали. В сражении при Гавгамелле Александр Македонский имел семь тысяч всадников, а персидский царь Дарий - четыреста тысяч пеших и сорок тысяч конницы. А победил Александр Македонский и этой победой решил судьбу древней Персиды. Помните, молодые друзья, в победу надо верить, победу надо подготовлять. Я не раз повторял приемы великих полководцев в войнах Ирана с Турцией и всегда побеждал. Я уничтожал наших врагов турок руками наших врагов персов. И сейчас у Марткоби я расставил дружины с точным расчетом поразить врага. Старик Мухран-батони, положив руку на меч, изумленно смотрел на Саакадзе. Молодые азнауры и князья, подавшись вперед, взволнованно ловили каждое слово. Они и не подозревали, что опыт древних битв учит побеждать, учит мастерству полководца. В шатер словно ворвался свежий ветер. К сердцу приливала бодрость. Радовались счастью сражаться под иверским знаменем Георгия Саакадзе. И как бы ни изменились в будущем судьбы этих воинов, они навсегда запомнили Георгия Саакадзе таким, каким он был в шатре Мухран-батони на Марткобской равнине. - И еще последнее, - продолжал Георгий, - полководцу очень трудно руководить ночным боем. Поэтому беспрекословно выполняйте приказания нашего главного полководца князя Мухран-батони. - Нет, Георгий, - поднял руку старый князь, - ты воин Картли, ты можешь зажечь даже старого воина молодым огнем. Ты по праву будешь распоряжаться битвой, а я беспрекословно подчиняюсь Георгию Саакадзе. Желание победы сравнивает все возрасты, как весенняя трава поле. Ты, Георгий, взволновал старого князя! - Мухран-батони, лихо выхватив меч, поцеловал лезвие. За ним все азнауры и князья целовали лезвия клинков, скрещивая их в боевой клятве. Саакадзе дипломатично предоставлял решающее слово старому Мухран-батони, незаметно подсказывая решение и еще незаметнее все делая по-своему. Но сейчас Георгий облегченно вздохнул. Наконец он полновластно возьмет в свои руки ведение войны без опасения разгневать Мухран-батони и риска потерять важную помощь князей. Гонцы скакали в разные стороны с приказами от Саакадзе и Мухран-батони. Вокруг шатра толпились азнауры, дружинники, ополченцы, особенно ностевцы. Они по пятам следовали за Саакадзе, точно боясь потерять его. Возбуждение росло. Слышалось отдаленное жужжание, нетерпеливое постукивание копыт. Кто-то вскакивал на коня и мчался сломя голову, точно от него зависел исход боя. Кто-то на всем ходу соскакивал с коня, словно приносил необычайное известие. На самом деле он только сообщал о запасных конях, привязанных в зарослях у реки Марткоби, или о женщинах, которые разносили чуреки дружинникам. Саакадзе во все вникал, одинаково внимательно расспрашивал. Вернулись Джандиери и Андроникашвили с личными дружинами. Все кахетинские князья мечтали лично убить Вердибега за вероломство. Пришли из Тбилиси амкары Сиуш и Бежан с оружием. Пришли цирюльники, костоправы и лекари. Они сообщили, что по приказу Саакадзе удобные арбы для раненых приведены из Сагурамо и Дигоми и размещены в глубине леса. Пришли старухи-знахарки лечить раны травами. Пришли молодые женщины заботиться о пище. Прискакало горийское ополчение, вооруженное кто шашками, кто копьями, а кто просто дубиной. Примчались на осликах мальчики-факельщики. Впереди на муле гарцевал Иорам, сын Георгия. Из Тбилиси по махатской дороге беспрерывно тянулся к стану Саакадзе разный городской люд. Сумерки сгущались. Запоздалый луч солнца соскользнул с потемневшей вершины. Казалось, воздух натянут, как тетива. Густое небо налегло на Марткобскую равнину. Леса почернели и точно придвинулись к стану. Войско ждало. Дружинники пробовали оружие, подтягивали подпруги. Оборвались веселые возгласы. На миг вспомнились близкие, земля, пройденная жизнь. На лица легла суровость, и беспощадность уже светилась в глазах. Но неожиданно Саакадзе приказал всем на два часа лечь отдохнуть около своих коней. А когда луна посеребрила верхушки пихт и грабов, по колоннам забегали шорохи. Словно камень с утеса, сорвался сон. Миг - звякнули стремена, скрипнули седла; кони, чуя битву, нетерпеливо застучали копытами. Через поляну побежало ничбисское ополчение и построилось за головной колонной. Саакадзе, стоя на Джамбазе, обратился к войску: - Друзья, верные отечеству, я с вами! Пусть в Картли не останется ни одного мужа, ни мальчика, у кого бы в руках не сверкала шашка или кинжал, обнаженный во имя оскорбленной родины, во имя поруганных женщин, уничтоженных святынь. Я с вами! Вокруг Саакадзе теснились конные и пешие. В лунном свете угрожающе накатывалась темная масса. Слушали затаив дыхание. - ...Грузины, мне один итальянец рассказывал... В древности римскому воину начальники приказывали: "Одного врага побеждать, на двух нападать, от трех защищаться, а от четырех бежать". Грузины, вас Георгий Саакадзе учит не считать врагов! Нападать и побеждать! За мной, воины! С нами правда! Помните, врагов не считать! - Нападать и побеждать! - ударили, словно обвал, тысячи голосов, и подобно черным разбушевавшимся волнам, с яростью и проклятиями дружины бросились за Саакадзе на персидские укрепления в Норио. Пешее ополчение с топорами и кирками ринулось к первой линии завалов, неистово расчищая путь коннице. Дато и Гиви, выхватив клинки и привстав на стременах, вырвались вперед. За ними понеслись азнаурские дружины. Конница в сжатом строю перескакивала через срубленные и наваленные деревья. Ростом круто повернул направо и врезался в просеку. "Алла! Алла!" - раздались за завалами гортанные выкрики, и загрохотали огромные камни, преграждая подступы. С высокого завала ударила персидская пушка, и раскаленное ядро, шипя, врезалось в ополчение. Упал огнебородый, упали многие. Пользуясь замешательством, из темноты вынырнули сарбазы и с кривыми саблями бросились в битву. - Взять пушку! - загремел Георгий и, пришпорив Джамбаза, понесся к завалу. Дабахчи бросили коней и, перепрыгивая через огонь, полезли на завал, цепляясь за ветви и карабкаясь друг на друга. Напрасно Ростом выкрикивал внизу команду. Дабахчи, не слушая, метнулись к пушке. Один из дабахчи, ногой отпихнув пушкаря, схватил за колесо пушку и швырнул вниз. - Молодец! - крикнул Саакадзе. В шум боя врезался неистовый призыв Ага-хана: - Ла илла иль алла! Мохаммет расул аллах! Взметнулось знамя с солнцем и львом. Густой колонной сарбазы бросились на равнину. К хевсурам подскакал Пануш. - Бросайтесь вперед! - передал он приказание Саакадзе и понесся дальше. "Лошари! Лошари!" Хевсурская конница ветром пронеслась по равнине и вклинилась в пешую колонну Ага-хана. Началась неистовая сеча. Непривычный ночной бой сеял в иранцах страх. С левого края, незаметно обогнув Норио, вышли две ширазские тысячи. Прикрываясь складками местности, сарбазы перебегали к лесу, стремясь зайти в тыл грузинам. Мухран-батони подкрутил усы и пришпорил коня. - Эй, молокососы! Кто из вас решится рассмешить старого князя робостью! - И он вынесся из леса и врезался в ряды ширазцев. За ним с криком последовали задетые за живое конники: - Скорее черт рассмешит кошку, чем мы тебя, батоно! Заскрежетали клинки. Хрустели кости. Тяжело дышали люди и кони. Копья ломались о щиты, расплескивая лунные блики. Сарбазы дрогнули. Но из-за бугра с криками "во имя Али!" мчалась на подкрепление тысячная конница. И снова закипела сеча. Старик Мухран-батони рванулся на коне в самую гущу схватки. - Эй, молокососы! Кто хочет уксуса?! - и снова занес клинок. - Батоно, враг хочет! - ревели мухранцы, неистово рубя сарбазов. Когда минбашам уже казалось, что они теснят Мухран-батони, им в спину ударил Квливидзе. - Эй, курдюки, где у вас лицо? - по-персидски ругался Квливидзе, рубя наотмашь. Все смешалось: стоны, свист, крики, ржание, лязг. Не только люди - кони грызли друг друга. Сарбазы пытались броситься в лес, но Кайхосро шашками преградил им путь. Зажатые в мешке, они бились в одиночку, ползли в овраги, цеплялись за выступы. Луна побледнела, застыв над битвой. Небосклон задернулся розовой пленкой. Но никто не замечал наступающего утра. Саакадзе, потрясая мечом, направлял дружину, зорко следя за движением врага. Внезапно он рванулся вперед, за ним Даутбек. Но было поздно. Вердибег вонзил в грудь Нодару саблю. Увидя Саакадзе, хан скрылся за спинами сарбазов. Молодой Квливидзе, цепляясь за гриву, свалился с коня. Даутбек, подхватив Нодара и отмахиваясь шашкой, вырвался из окружения и поскакал к лесу. - Нападать и побеждать! - кричал Автандил, увлекая за собой ностевцев. Вдруг его глаза загорелись гневом. Пронзенный сарбаз, падая, вырвал из рук ностевца пику. - Чанчур! - рявкнул Автандил, подражая отцу. - Тебе что, на каждого сарбаза по копью нужно?! В лесу на разостланной бурке лежал Нодар. Отстегнутый пояс с кинжалом висел на кусте. Рядом, раскинув рукава, валялся бешмет. Сквозь разодранную рубашку лилась кровь. Старуха морщинистыми руками ловко накладывала на рану травы. Папуна, приподняв голову Нодара, силился напоить раненого вином из глиняной чаши. Вокруг Нодара в молчании стояли амкары-оружейники, сторожившие лес. Прискакал Квливидзе, извещенный Даутбеком. Соскочив с коня, Квливидзе острием кинжала разжал зубы Нодара и влил чашу вина. Нодар приоткрыл глаза и улыбнулся отцу. Старуха посмотрела на Квливидзе: - Молись богу! Молодой азнаур будет еще сто лет сражаться с нашими врагами. - Мать, вылечи мне сына, золотые браслеты надену на твои руки!.. - За лечение грузинского воина я платы не беру, - сурово ответила старуха. Нодар тихо застонал: - Отец, враг побежден? - Еще не совсем, но уж бегут, а еще больше осталось изрубленных на марткобской земле. - И это хорошо! - силился улыбнуться Нодар. - Люди, отнесите молодого азнаура в монастырь! - Квливидзе колебался, но вдруг нагнулся и осторожно поцеловал сына в лоб. Он подошел к коню Нодара, привязанному к дереву. - Какой ты конь, если такого воина не мог сберечь! Тебе не сражаться, а арбузы возить! Пинач. - И Квливидзе, погладив челку своего коня, вскочил и помчался к Норио. В грохот врезался шум воды. "Старцы ущелья" Алуда, Умита и Хомезура первые бросились с крутого ската. За ними хевсуры галопом промчались через реку Марткоби, взлетели на скат и, ломая плетни и виноградники, ворвались в Норио. Короткими ударами широких мечей они рассекали врага, кроша людей вместе с латами. Курды кинулись навстречу хевсурам, столкнулись грудь с грудью. Каждый убитый хевсур вызывал восторженный вой. Но хевсуры, расклинив курдов, уже овладели Норио. Вердибег, сжатый с трех сторон, бросил главные силы к центру. Вся равнина потемнела от нахлынувшего войска. Залпы персидских пушек багровым огнем осветили лес. Шипели ядра, носясь по полю. Клубился пороховой дым. Но грузинская ночь мешала прицелу. Вердибег воодушевлял мазандеранцев, исфаханцев и курдов. Точно стадо разъяренных быков, наваливались сарбазы на грузин. Но Саакадзе не допустил опрокинуть центр. Он на ходу перестроил дружины глубокими колоннами. Круто повернув, Саакадзе внезапно развернул колонну, бурей пронесся с тремя линиями конных дружин и опрокинул правый край Вердибега. Спасая положение, Вердибег опрометчиво растянул линию войск. Сплоченная стена сарбазов разорвалась, обнажив центр. Георгий Саакадзе с "барсами" стремительно кинулся в брешь, не давая Вердибегу сомкнуть ряды. Грузинская конница смертельным крылом развернулась в середине сарбазов. Рокотали боевые роги, гремели трубы, били в барабаны. Над равниной поднялось знамя Иверии: неистовый серебряный конь. Саакадзе, не переставая рубить мечом, направлял битву. Автандил и Матарс на лету ловили приказания Саакадзе, все глубже вклиниваясь с ностевцами и ничбисцами в ряды сарбазов. Мухран-батони с мухранцами преградил дорогу к бегству в Кахети. Сарбазская масса то наваливалась на него, то под всплеском шашек и кинжалов отскакивала. - Слава богу, грузины! Мы добрались до врага! Это был голос Трифилия, ворвавшегося на коне с обнаженной шашкой впереди монастырского войска. Рядом молодой монах высоко вздымал знамя: на черном бархате угрожающе сверкал серебряный крест. Кайхосро Мухран-батони восторженно встретил святого отца, и они наперегонки кинулись к сарбазам. Трифилий вспомнил свою буйную молодость. Что ему Кватахевский монастырь?! Что ему лисьи разговоры с царями?! Он молод, он чувствует горячую кровь в жилах! Ветер срывается с шашек... "Есть где прославить имя Христа", - оправдывал себя Трифилий, страшный в своем неистовстве: - Э-э! Святое воинство, что у вас в руках - шашки или свечи?! - Нашими свечами, святой отец, ведьма подавится! - взревели монахи, черным пламенем врываясь в гущу врагов. Упоенные долгожданной битвой, Димитрий и Дато кружились на конях, увлекая Трифилия с монастырским войском. Они выворачивали колонну сарбазов, как шкуру медведя. Димитрий облизывал губы, точно после крепкого вина. Матарс, сбросив повязку, кричал, что он видит обоими глазами. Дато обвязал рукоятку шашки платком Хорешани. Даутбек бился рядом с Саакадзе. Элизбар, Гиви и Пануш, словно одержимые, носились по полю, выкрикивая приказания Саакадзе и рубя. Где-то рядом слышались охрипший голос Ростома и дикий рев дабахчи. Упорно пробивался Автандил к Вердибегу. Вот уже близко развевается синее абу, вот он различает на кривой сабле бирюзу. Глаза Автандила и Вердибега встретились. Вердибег вздыбил коня, вскинул саблю и закричал: - За отца! - За отца! - выкрикнул Автандил и, привстав на стременах, нанес мечом резкий удар. Вердибег, выронив саблю, откинулся на круп коня. Автандил спокойно вытер меч о чепрак ханского коня. Рев взметнулся и словно повис в воздухе. Качнулась желтая масса. Упало иранское знамя. Первые опрокинутые сарбазы бежали через промежутки собственных колонн, внося хаос и увлекая за собой потерявшее управление войско. Сарбазы падали с коней, другие спешивались и отчаянно дрались. За далекими виноградниками слышалось хевсурское "Лашари! Лашари!" Оглашая равнину победными криками, грузины преследовали панически бегущего врага. На востоке заалела заря. Чашечки полевых цветов раскрылись и тянулись к небу, словно пробуждаясь от тяжелого сна. Утренняя свежесть легла на окровавленную равнину. Грудами лежали рассеченные воины, кони, перевернутые повозки. Отрубленная рука еще сжимала клинок. Тупое жерло пушки зарылось в землю. Хевсурский щит придавил кизилбашскую шапку. Ястребы кружились над изрытой равниной. В Марткобском монастыре гулко ударил колокол. Монахи с заступами спускались на равнину, издали казалось, черные крылья склоняются над павшими. Саакадзе галопом въехал на бугор и оглядел равнину: несметными толпами бежали сарбазы. Грузинская конница, размахивая клинками, гнала врага, не давая расползтись по лесам. Тяжелый гул топота коней потрясал равнину. Знамя Иверии сверкало в лучах. На кольчугах и клинках брызгами разлеталось солнце. Георгий Саакадзе, высоко подняв меч, рванулся вперед на своем Джамбазе. ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ Пеикар-хан нетерпеливо бросался навстречу гонцам. Но вести были все мрачнее. Тушины перерезали дороги Кахети. Путь к границе Ирана закрыт Зурабом Эристави. Стотысячное войско разбито в Картли и ринулось в Кахети, сметая пограничные заслоны. Карчи-хан и Вердибег убиты. Ага-хан неизвестно где. Об этом торопливо рассказывали прорвавшиеся вперед сарбазы. Они прибывали толпами, ободранные, голодные. Они сидели и лежали у стен ханского дома, молчаливые и покорные. Рядом валялись брошенные пики, ханжалы. Опрокинутый алебастровый лев с облупленной позолотой валялся под лестницей. В бассейне мокло деревянное колесо. Чей-то верблюд, поджав ноги, лежал на клумбе и равнодушно жевал розы. По Телави скакали курды. Они спешили к Гомборским вершинам. Пеикар-хан метался. Но вот наконец подходит запоздалая помощь: ширванский и ганджинский ханы с войском. Статные, бритоголовые, с сильными затылками, они вселили уверенность в Пеикар-хана. Он даже решил воспользоваться гибелью Карчи-хана и Вердибега и прослыть победителем Непобедимого. Ханы поспешили укрепить берега Турдо и Алазани. Переселенцы из Ирана, собранные со всей Кахети, вооружались и размещались на подступах к городам и деревням. Кахетинцы с ненавистью следили за ханами и переселенцами, отнявшими у них лучшие виноградники и скот. Ночью шуршали камыши, пропуская плоскодонные лодки. Грузины подвозили оружие и зерно. Прятались в горных лесах и пещерах, ожидая Саакадзе. Шептались: - Георгий Саакадзе зовет, победу обещает, всегда слово держал! Идите, люди, под знамя Иверии! Быстрые переходы, стычки на высотах, сторожевые башни в огне - это продвигается на север Кахети к Икалто Мухран-батони, уничтожая иранцев и расставляя свои посты. На юг по Иори Георгий Саакадзе шел на соединение с Зурабом Эристави. Бои не прекращались. Дороги были усеяны трупами людей, коней и верблюдов, разлагавшимися под ярким солнцем. Тревожное ржание, лязг копыт и свист нагаек нарушали спокойствие прозрачной синевы, согретой золотыми лучами. Над головами воинов черными тучами кружились огромные жирные мухи. Жужжание звенело в ушах надоедливым напоминанием о смерти. Дружинники завязывали башлыками рот и, не переводя дыхания, проскакивали зловещее место. Долина Иори была очищена от сарбазов. Саакадзе, боясь заразы, переправил войско на левый берег. Ночью, вблизи Гомборских вершин, Георгий Саакадзе встретился с Зурабом Эристави. Вспыхнули костры. Чистилось оружие, песком стиралась вражеская кровь. Громко пелись веселые песни. Зураб рассказывал Саакадзе о битвах арагвинцев о курдами. "Барсы" окружили мествире. В честь Марткобской победы он нашил на свою короткую бурку три серебряных галуна. Он следовал всюду за войском Саакадзе и в походах и на привалах вдохновлял дружинников, сравнивая боевые подвиги Георгия Саакадзе с подвигами древних грузинских витязей. И сейчас мествире раздул гуда, и дружинники подхватили: Над горой орел летает, Друг, спустись-ка к нам! Как грузин вино глотает, Расскажи врагам Хорошо поет мествире: Есть не хочет шах, Вырос на бараньем жире, В бой полез, ишак. От добычи был в восторге Кизилбашский стан, Барсом налетел Георгий, Дрогнул Карчи-хан. Карчи-кан чихал от пыли. Смерти не хотел. Шадиман Бараташвили С горя пожелтел. Не жалел персидских копий Скользкий Вердибег, Только зайцем от Марткоби Хан пустился в бег. От врага остались кости, Славу бой несет. Меч Георгия из Носте Грузию спасет. Папуна вновь наполнил кожаную чашу, навощенную внутри. Вино блестело красноватой пеной. Мествире выпил, крякнул и стал настраивать гуда. "Барсы" развеселились. Гиви раскраснелся от спора, клялся, он только мечтает уничтожить персов, потом вернется в родное Носте и займется стрижкой овец. Прибыльное и спокойное дело. Папуна поддерживал Гиви - и он, Папуна, о стрижке всю жизнь думал: - Ненавижу врагов, но по живому человеку не могу ударить шашкой. Поэтому никогда не воюю. А раз шашка не затупела, можно ею брить овец. Квливидзе, подтрунивая над шашкой Папуна, советовал лучше давить виноград, тоже спокойное дело, а главное, веселое. Веселый спор разгорался. Димитрий предложил выпить уже раздавленный виноград. Он хотел переубедить Папуна: разве живой враг не лучшее угощение для шашки азнаура? Вдруг глаза Димитрия расширились, чаша выпала из рук, он вскочил. Мерно покачиваясь на верблюде, приближался дед Димитрия. Деда сопровождали три вооруженных ностевца. На встревоженный вопрос Димитрия, как деду удалось добраться живым, если сарбазы змеями расползлись по всем тропам, дед вздохнул: кому нужна старая борода, даже шакалы отбегают. Он, дед, совсем был бы спокоен, если бы ехал один. Но Русудан приказала взять с собой парней, и вот из-за них он всю дорогу не сомкнул глаз. Дед важно вынул послание Русудан и передал Георгию. Но содержание, очевидно, деду было хорошо известно. Пока Георгий, отойдя, читал, дед рассказывал: - В Носте старая Кето гадала на воде, собранной из семи источников. Косточки, изображающие сарбазов, пошли на дно, и на поверхность всплыла черная слива. Старая Кето обрадовала Носте: Георгий одержит полную победу. Русудан вынула лучшие одежды и спешно готовится в дорогу. Хорешани тоже едет. За ними родные "барсов" вывернули сундуки. Большой караван движется на Алазани. Пока доедете, убеждала Кето, война кончится. - Старая Кето молодец! - смеялся Даутбек. - Хотя и ребенку сейчас видно, кто победит. Ростом встревожился. Но, узнав, что и Миранда едет, повеселел. - И детей везут, - продолжал ликовать дед, - твоя Дареджан с Бежаном тоже собирается, - покосился он на волнующегося Эрасти. - Все едут на верблюдах и арбах, только наша Русудан и Хорешани белых жеребцов седлают. Носте радуется хорошим приметам: накануне Марткобской битвы Фиалка, кобыла прадеда Матарса, ожеребилась. Золотистый жеребенок сразу стал сосать молоко. Потом на ветке панты, у изгиба Ностури, сели две птицы. Кузнец видел. А у бабо Саломэ белая курица двойное яйцо снесла, - говорил дед, развязывая хурджини. Вокруг столпились "барсы" и азнауры. Дед, скрывая удовольствие, бурчал: он не привык в тесноте раздавать подарки. Георгию дед протянул от Русудан войлочную шапочку под мессир, предохраняющую голову от трения стали. Димитрию - щит, обитый желтой кожей. Автандилу надел на шею талисман: засушенную лапку удода в серебряной оправе. Все "барсы" получили от близких маленькие подарки. - Большие сами привезут, - успокаивал дед. Сладости, приготовленные Русудан и ностевскими девушками, Георгий приказал раздать дружинникам. Деда усадили и предались веселой трапезе, точно не было позади кровавой сечи и впереди не ожидалась еще большая. Вдруг Зураб вспомнил о подозрительных пленниках. Он бросил кожаную чашу на персидский барабан и выругался: несмотря на палки и раскаленное железо, черти упорствуют, - они, мол, только бедные пастухи. Георгий велел привести "чертей". Пристально оглядев их, Георгий опустился на камень и, опершись на золотую саблю, спросил, уверены ли они, что когда-нибудь пасли скот. Упав на колени, они клялись: Христос свидетель - их уста изрекают истину, пусть милостивый эмир-низам отпустит бедных пастухов в Картли к стадам. - А что пасете вы? - спросил Георгий. - Коров, - проговорил первый. - А какой породы у тебя коровы? - Разные, батоно. Есть с молоком, есть пустые, бык тоже есть... - А какая особенность у картлийской породы? Молчишь? Тогда я тебе скажу: крепкие ноги, - Георгий прищурился, - а голова какая у твоих коров? "Пастух", побледнев, молчал. Георгий добродушно проговорил: - Корова в Картли низкорослая, имеет небольшую голову, шею средней длины, малые копыта. Цвет шерсти чаще беловатый или красноватый. На гору взбирается легко. Зураб засмеялся, дружинники подхватили, и хохот повис над долиной. - А ты что пасешь? - спросил Георгий другого. - Овец, батоно. - Овец? Очень хорошо! А какие в твоем стаде овцы? - Разные, батоно. Есть беловатые, есть красноватые. Есть с большой головой, есть с маленькой. Шеи средней длины. На гору взбираются... - Я тебя не про коров спрашиваю, а про овец, - под хохот проговорил Георгий. - Есть с курдюками, батоно, есть жирные... Есть молодые, есть старые. - А какая шерсть бывает у жирных? - Батоно, разная... Есть красноватая, есть беловатая... - Ты, наверно, на князя смотрел, когда овец пас. Большие овцы с курдюками имеют шерсть мягкую. Овцы малой породы шерсть имеют гладкую, но не совсем тонкую. Согласен? Димитрий вдруг побагровел. - Дай мне их, Георгий, на полтора часа, я из их лиц красноватые курдюки сделаю. - Успеешь, Димитрий... Кто вас сюда подослал? - грозно крикнул Георгий, стукнув саблей. - Подожди, Димитрий, пусть Георгий сам им головы поправит, - успокаивал внука дед. "Пастухи" с ужасом смотрели на Саакадзе и снова повалились в ноги. Они подневольные мсахури, всегда с князем в замке жили. Скот только сверху видели и на подносах. Что князь Андукапар прикажет, то должны делать. - А вы что здесь делали? - повысил голос Георгий. - Можете не говорить, я знаю: передавали сведения Пеикар-хану о войске своего народа. Вы под нагайкой Андукапара сами превратились в скот. Мсахури валялись в ногах, умоляя о пощаде. - Идите, таких я не боюсь. Скажите князю Андукапару, что Саакадзе скоро с ним увидится. Мсахури, потрясенные, стояли не двигаясь. Внезапно первый разрыдался: - Прими, великодушный батоно, в азнаурское войско, в бою докажем благодарность. - Прими, батоно, к князю больше не вернемся. - Не вернетесь? Ваше дело. Мне вы тоже не нужны. Разве честный дружинник захочет сражаться рядом с вами? - Батоно! Батоно! - стонали мсахури. Георгий задумался. - Хорошо, сегодня каждый грузин может принести пользу своей земле. Если честно хотите искупить свою вину, отправляйтесь в Телави, передайте Пеикар-хану от князя Андукапара, что Георгий Саакадзе повернул на север. А ночью, когда мы подойдем, проберитесь к погребу у западной башки и подожгите персидский порох. Тогда прощу. Дружинники и ополченцы одобрительно перешептывались. Андукапаровские мсахури клялись отдать за Саакадзе жизнь. Наутро Саакадзе и Зураб выступили в глубь Кахети. Пока Саакадзе освобождал западную Кахети, Мухран-батони выбил иранцев из северной Кахети и расположил войско Самухрано у Икалто. Анта Девдрис, получив указания Саакадзе у Баубан-билик, двинул горных тушин к Алаванскому полю. Хевис-бери кахетинских тушин повел конницу вдоль тушинских гор на Лихи и Лопоти. Вскоре четыре войска обхватили Кахети подковой. Зураб Эристави вывел арагвинцев к низовьям Иори, защищая подступы к Картли через перевалы Карадхунанисского хребта. Анта Девдрис шел на ширванского хана, который защищал Телави с севера. Разбив ширванцев, Анта должен был очистить восточную Кахети от иранских переселенцев. Буйным потоком ринулась тушинская конница на Алазани. Впереди в чешуйчатой кольчуге скакал старый Анта. Рядом - Иетэ с боевым знаменем Алами. За ним - Мети, размахивая франгулой с вырезанным волчонком на крестообразной рукоятке*. И на горных скакунах в четыре ряда - тушинские витязи. ______________ * Герб французской фамилии Монморанси: волчонок с поднятым хвостом. Один из Монморанси - Генрих - участвовал в крестовых походах. Грузины, по словам историка Мишо (возможно, использовавшего предания), посылали в Иерусалим свою дружину на помощь крестоносцам. Захватив Кварели, они сомкнутым строем надвигались на деревни северной Кахети, захваченные иранскими войсками. Отчаянное сопротивление сарбазов только множило славные победы старого Анта. С яростью выкрикивая "месть за Датвиа и Чуа!", тушины, сметая заслоны, ворвались в Греми. Бой начался с первыми лучами солнца, и уже в вечерней мгле пал последний изрубленный сарбаз. Оставив в Греми небольшой отряд для охраны трофеев, горные тушины двинулись на Белакани, охватывая Алазанскую долину с востока. Перебравшись на левый берег Алазани у брода Турдо, тушины бросились к укреплениям на полуостровке и были осыпаны тучей стрел. В стремительном натиске витязи овладели крутым берегом и показались перед Белакани. Рассеяв ошеломленный иранский гарнизон, тушины захватили Белакани, заняли деревни Джары и Кахети, кинулись на переселенцев и загнали их в трясины и болота. Уничтожая мужчин, тушины погнали толпы женщин и детей через Чари на Илису к иранской дороге, по которой два года назад шах Аббас угонял в Иран народ Кахети. И за слезы и кровь, пролитые тогда кахетинцами, тушины сейчас мстили кровью и слезами иранцев. Они гнали их к низовью Алазани через Бахчатлу и Месабруци, присоединяя все новые толпы ненавистных переселенцев. Сопротивляющиеся сарбазы сметались, как соломинка ураганом. Кожаные сумки тушин распухли от отрезанных кистей. Орды переселенцев заполнили теснины Упадари. Плач, стоны, мольба потрясали ущелье. На привале ниже Курмуха Мети с передовыми тушинами наткнулся на отряд Папуна. Он разыскивал Анта для передачи просьбы Георгия выбить засевшего в Загеми ганджинского хана. Папуна оглядел ободранных и изнуренных персиянок и укоризненно покачал головой: - Э, тушины, разве Георгий Саакадзе с женщинами и детьми воюет? Почему повозки отняли? Папуна поднял худенькую девочку со спутанными кудрями и черными заплаканными глазами. Сердце Папуна сжалось, он вспомнил маленькую Тэкле: "Брат, мой большой брат, не трогай маленьких девочек, они не виноваты". Взял Папуна при молчаливом одобрении Мети из обоза три арбы, скинул торбы с кормом и разместил в арбах детей. Пошарив в карманах, Папуна отдал все абазы и марчили женщинам. Когда зеленоватый свет луны залил упадарские вершины, переселенцы уже были изгнаны в моваканские степи. Отсюда начались владения Ирана. Очистив восточную Кахети от переселенцев и иранского войска, тушины повернули за Анта Девдрис на Загеми. В упорных битвах отвоевывая деревни и города, горные тушины прошли Сарыляр, Кясаман, Караагач, обратили под Гибани в бегство ганджинцев и бросились в Загеми... После двадцатидневной борьбы с шахскими войсками и погони за бегущим то в одну, то в другую сторону врагом грузины расположились в Лочини, на последнем привале перед Телави. Дружинники по нескольку суток не слезали с коней, многие падали от усталости. Саакадзе объявил: "Две ночи и день отдыха. Впереди предстоит бой с прижатым к Телави войском Пеикар-хана". Рассвет. Глубоким сном дышит лощина. Только часовые, сменяющиеся каждые два часа, чутко прислушиваются к шорохам леса. Даутбек, Дато, Димитрий, Гиви и Папуна всю ночь оберегали Лочини от внезапного нападения врага. - Ложитесь, ваша бодрость больше всего нужна, - сказал Саакадзе, оглядывая молчаливые сторожевые башни, с которых сползал белый туман. - Там, наверно, Мухран-батони. - Такой бодрости давно не испытывал, Георгий! Врагов гоним, а?! Сколько лет томились таким желанием! - И Даутбек хлопнул по рукоятке шашки. - Дураки дружинники, носы затыкали, разве от живого врага не хуже падалью несет? - возмутился Димитрий. - Может, и хуже, но только не замечаем, и кони не волнуются, - проговорил под общий смех Гиви. Саакадзе не дал увлечь себя веселостью друзей и приказал зайти в шатер и немедленно заснуть. Охрану лощины до вечера Георгий поручил Зурабу Эристави, накануне подошедшему с низовья Иори, где арагвинцев сменили кахетинские тушины. Саакадзе перекинул через седло сумку со стрелами и в сопровождении Эрасти и десяти арагвинцев выехал на охоту в ближайший лес. - Уединился, на коне ему лучше думается, - сказал Даутбек, растягиваясь на бурке. - На коне человек в полтора раза умнее, - ответил Димитрий, устраиваясь поудобнее. - Дорогой Гиви, прошу тебя, никогда не слезай в коня, - пошутил Дато. - Что ж, с детства мечтал умереть на коне, - сквозь сон проговорил Гиви. На этот раз никто не рассмеялся. Папуна тихо вздохнул. "Барсы" угадали: Саакадзе ехал в глубокой задумчивости, не замечая ни зайцев, шнырявших под ногами коня, ни насмешливо улыбнувшуюся ему вслед взъерошенную лисицу, ни оленя, озадаченно смотревшего на него из зеленой листвы. Саакадзе обдумывал взятие Телави. "Врагов с приходом ширванцев и ганджинцев опять стало не менее ста тысяч. Позади тоже не друзей оставили, но Шадиман не допустит сейчас своих приверженцев ударить нам в спину. Князь царствовать собирается, значит, против церкви не пойдет. Конечно, осведомлен о моей беседе с католикосом. Да, хорошо вышло... Спасибо Трифилию: два года церковь подготовлял к моему возвращению. Теперь сколько идет за мной? Десять тысяч дружинников и народное ополчение, семь под началом Мухран-батони, четыре с кахетинскими князьями и три у Зураба. Значит, двадцать четыре тысячи. Неплохо! Потом тушины, хевсуры и пшавы, там тоже не меньше десяти. О-о, Саакадзе, как ты разбогател!" Георгий вдруг повеселел. Он подкрутил усы и похлопал по шее Джамбаза. "В бою незачем считать врагов, сколько добрый бог послал, столько и рубить. Но когда обдумываешь план, всегда, как купец, лишнее надо накинуть. Своих, напротив, лучше уменьшать, могут опоздать, попасть в засаду, или князья надумают повторить Ломта-гору... Все надо предвидеть... Значит, у меня с хевсуро-пшавами и тушинами двадцать тысяч, а на четырнадцать княжеских буду рассчитывать, но не слишком. Так лучше. Но главная моя сила - ярость народа". Саакадзе осадил коня, прислушался. Взглянув на Эрасти, он свернул с тропинки в лесную чащу. Эрасти проворно вскарабкался на дерево. - Батоно, перс скачет, - и натянул тетиву, но Саакадзе остановил Эрасти. Всадник, нахлестывая коня, приближался. "Гонец", - решил Георгий и наперерез вынесся на дорогу. - Стой! Взмыленный жеребец шарахнулся. Всадник в черном абу поспешил опустить забрало, но Саакадзе успел разглядеть лицо гонца. Это был верный кизилбаши шаха Аббаса, не раз посылаемый в Турцию по тайным делам. И кизилбаши узнал Саакадзе. Он выхватил шашку, но тотчас упал с рассеченной головой. - Обыщите собаку! - крикнул Георгий, вкладывая меч в ножны. И на груди убитого Эрасти нашел грамоту шаха к Пеикар-хану. Саакадзе развернул свиток. "Аллах всевышний, о аллах! Во имя аллаха милосердного и милостивого, раб веры шах Аббас" требовал от Пеикар-хана головы Георгия Саакадзе, требовал окончательно разорить Кахети, сжечь до корней тутовые рощи, дабы навсегда уничтожить производство шелка, требовал истребить кахетинцев. Саакадзе повернул коня. План наступления окончательно созрел. В полдень грузинские дружины двинулись по трем направлениям, окружая телавские завалы. Мухран-батони и Зураб Эристави заняли берега Алазани, преграждая иранцам путь в глубь освобожденной тушинами Кахети. "Барсы" с боем овладели западными укреплениями Телави. Саакадзе с десятитысячной конницей перешел на правую сторону Турдо. Три дня грузинское войско бросалось на приступ Телави. Три дня звенело железо и лилась кровь. Минбаши с сарбазами теснились к городу, отстаивая вторую линию укреплений. Ночью Саакадзе отдал приказ, и тысячи зажженных стрел перелетели через телавские стены. Город загорелся. Багровые клубы подымались над домами. Сарбазы метались в дыму. Горели амбары с хлебом и мясом. От огня раскалился камень, почернели сады. Ханы решились, наконец, прорваться к иранской границе. Они выстроили на крепостной стене одиннадцать медных пушек. Одновременный залп должен был отбросить грузин от западных ворот. Туда и намеревались устремиться ханы с сарбазами. Но нигде не могли найти правителя. Воспользовавшись суматохой, Пеикар-хан бежал через потайной ход за Турдо, к каменной балке. Ширванский хан, проклиная правителя, стал во главе войск и велел открыть крепостные ворота. С яростными выкриками, потрясая знаменами и кривыми саблями, высыпали тысячи сарбазов. Онбаши навели пушки. Но внезапно раздался оглушающий взрыв. На воздух взлетела западная башня, окутывая Телави пороховым дымом. Обломки камней, бревен посыпались на оглушенных сарбазов. - Пастухи Андукапара все же немало поджарили персов, - засмеялся Саакадзе и, подняв меч, ринулся вперед. Дружины ворвались в Телави. Иранские войска покатились на юг, к границе. Медленно подползал рассвет. Покраснела вода в Алазани. Кони без седоков, взъерошив гривы, неслись по долине. Георгий отправил Пануша к Анта Девдрис с просьбой ждать его в Греми. По дороге к Греми двигался странный караван. На трех верблюдах громоздились в богатых одеждах трупы ханов. На переднем верблюде раскинул окоченевшие руки мертвый Ага-хан. Мествире, восседая на коне, украшенном цветами и зеленью, перечислял под звуки гуда злодеяния ханов на грузинской земле. Впереди ехал Саакадзе. "Барсы", развевая знамя Иверии, следовали за ним. В Греми Саакадзе торжественно встретился с Анта Девдрис. Георгий собрал тушин у дуба, на котором два года назад качались тринадцать повешенных тушинских витязей. Георгий подал знак. Дружинники, перекинув веревки, повесили на ветвях тринадцать мертвых ханов. Тушины, окружив дуб, со зловещим восторгом смотрели на повешенных. Поднял Даутбек две кожаные чаши, наполненные красным вином. Анта вынул серебряную монету и кинжалом настругал в чашу серебро. Саакадзе и Анта подняли чаши. Они обменялись приветствиями и до дна выпили вино с серебром. Так был скреплен по тушинскому обычаю братский союз полководца и хевис-бери. Георгий отыскал глазами мрачного тушина. - Ты отомщен, Гулиа, отомщены и тысячи грузин, пролившие кровь в дни нашествия шаха Аббаса. И, подойдя к дубу, Саакадзе повесил на шею Ага-хана дощечку и начертал на ней: "Не потому, что персы, а потому, что собаки". Тушины, вскинув франгулы, трижды выкрикнули воинственный клич... Усеивая трупами леса, балки и лощины, бежало иранское войско. Народ ликовал. Забыв сон, день и ночь мчались ополченцы с конницей Саакадзе за врагом. Страшная сеча в теснинах Упадари - и вот жалкие остатки грозного войска шаха Аббаса устремились к степям Мовакани. Много полегло храбрецов-грузин, но павших сарбазов и ханов не счесть. Настал день, когда в Кахети не осталось ни одного врага. Высохнет кровь. Поле битвы зарастет травой. Унесет Алазани покрасневшие воды. И снова под жарким солнцем нальется веселым соком виноград. Расстелется шелк, и по долинам разнесутся песни о славных боях Георгия Саакадзе. Ликует народ в Алазанской долине. Гремят пандури, бухают дапи, рокочут дудуки. Съехались родные воинов. На устроенном из досок возвышении, покрытом коврами, сидят Георгий, Мухран-батони с сыновьями и внуками. Сидит Зураб Эристави, рядом молодые князья. Сидят Анта Девдрис, Квливидзе, дед Димитрия. На мутаки облокотились Русудан и Хорешани. Вокруг разместились Асламаз, Гуния, боевые начальники дружин и родные "барсов". Сами "барсы" не могли усидеть и, обнявшись, втискивались в гущу пирующих, угощая всех, а особенно красивых кахетинок. Пенятся чаши, несут целиком зажаренных на вертелах коров и баранов. Пряный пар навис над кострами. Георгий точно стряхнул с плеч глыбы тяжелых лет. На губах торжествующая улыбка. Подпевая хору, Георгий посоветовал тамаде долины Квливидзе выкатить настоящее вино. Под хохот и шутки дабахчи волокли за лапы буйволиные бурдюки и старые квеври. На разостланные бурки падали азарпеши и роги. Долина гудела от восторга. Подъезжали все новые арбы, даже из далеких картлийских деревень. Подкручивая усы, Мухран-батони любезно подносил княгине Хорешани на острие драгоценного кинжала сочное мясо. Хорешани смеялась: да, она по рождению княгиня, но церковь сделала ее азнауркой. Мирван Мухран-батони оживленно беседовал с разодетой Русудан. Он и Трифилий упрашивали Русудан показать народу, как танцует она, жена Георгия Саакадзе. Русудан, откинув лечаки, чуть иронически смотрела на подвыпивших Трифилия и Мирвана. Вокруг поля выстраивались семьсот дружинников в земкрело - двухэтажный хоровод. Низкорослые взбирались на плечи высоких. Обгорелые лица, перевязанные тряпками головы, впалые глаза, но счастливый, веселый смех. Среди воинов - мсахури Андукапара, взорвавшие в Телави пороховой погреб. Саакадзе наградил их серебряными шашками. Верхние твердо стоят на плечах у нижних. Опустив руки, дружинники медленно двигаются кругом. Но вот быстрее забили дапи. Плотнее сдвинувшись, дружинники переплелись руками и понеслись, подпрыгивая так сильно, что земля задрожала под их ногами. Саакадзе оглянулся: где же Папуна и Эрасти? И обеспокоенный Георгий быстро направился в шатер. Папуне рассердился. Он нигде не может укрыться от назойливых "барсов". Улыбнулся Георгий, с любопытством рассматривая маски, приготовляемые Папуна и Эрасти для ночного шутовства. На бурке лежали уже готовые маски ослов, оскаленных вепрей, лисиц, смеющихся обезьян, коней, выкативших глаза зайцев и хищных птиц. Эрасти особенно гордился масками свиньи и шакала, похожими на Исмаил-хана и Али-Баиндура. Похвастал и Папуна. Он откинул голубой платок, и Георгий увидел маску дракона со свирепыми глазами и красными вывороченными ноздрями. Рядом лежал желтый тюрбан с нарисованным львом. В искаженной морде дракона Саакадзе без труда узнал черты шаха Аббаса. Георгий хохотал, расхваливал мастеров, и вдруг обернулся. В шатер просунулся человек с желтым высохшим лицом. На его худых плечах висела грузинская чоха. Он бесстрастно сказал: - Георгий Саакадзе, прими подарок от шаха Аббаса. К ногам Георгия упал грязный мешок. Что-то глухо стукнуло. Пришелец исчез. Его не пытались остановить. В шатре оцепенели. Саакадзе дрожащими руками дернул веревку и отшатнулся. Посиневшая голова сына его, Паата, выглянула из мешка. Эрасти упал. Папуна застыл, сжав маску дракона. За шатром бушевали зурна, пандури. Кто-то танцевал, кто-то пел, кто-то кричал: - Где наш Георгий Саакадзе? Где Великий Моурави? - Сюда! Сюда! Словно окаменевший, стоял Саакадзе посередине шатра. Голова Паата с прилипшими ко лбу волосами как будто молила о чем-то. Саакадзе опустился на колени, ему померещилось лицо Чуа. И Георгий, как тогда, отбросил со лба Паата черную прядь. Не отрываясь, смотрел Георгий на лицо сына. Он взял в руки голову и прильнул к запекшимся губам. - Георгий, Георгий! - в шатер почти вбежал Даутбек. - Вся долина зовет тебя... - и, вскрикнув, покачнулся. Ему казалось, он слышит стук сердца Георгия, но это стучало его, Даутбека, бесстрашное сердце. - Где, где Георгий?! - слышались крики. "Надо что-то сказать", - думал Даутбек. - Георгий!.. Дорогой друг!.. Народ зовет тебя! Саакадзе осторожно завернул голову Паата в голубой платок и положил около Эрасти. Подойдя к Даутбеку, Георгий близко заглянул другу в глаза и обеими руками повернул к себе его лицо. - Георгий, слышишь ликование народа?! Кто дал Грузии такую радость?! Слышишь смех, танцы, песни, слышишь восторг?! Но сколькие из пирующих лишились отцов, сыновей, братьев в священной войне? Лишились во имя родной земли и ликуют... - Георгий, почему спрятался? Какое время отдыхать в шатре?! Элизбар евнуха поймал! Проклятый, грузинское платье надел. Наверно, лазутчик! Хотел ускользнуть, но Гиви узнал исфаханскую собаку, на куски изрубил. - Идем, дорогой Георгий, народ ждет. - Идем, друзья! Папуна, дай Эрасти воды... Папуна шагнул, кувшин выпал у него из рук. Схватившись за сердце, Папуна выбежал из шатра. - Ничего, батоно... от всех я... сам... спрячу, - едва слышно простонал Эрасти, протянув руку к голубому платку. - Что с ними?! - изумился Димитрий. - Ничего. Идем, друзья! Народ ждет! - Саакадзе обнял Димитрия и Даутбека и поспешно вышел с "барсами" из шатра. Дапи гремели, отбивая лекури. Автандил схватил барабан и яростно забил по натянутой коже. Мухран-батони и Трифилий, вторя всем, хлопали в такт ладонями. В кругу двухэтажного хоровода Русудан словно плыла, изгибая белые руки. Вокруг нее неистовствовал в пляске Мирван. "Паата, мой Паата!" - шептала Русудан, и лицо ее то розовело, то покрывалось смертельной бледностью. Остановился Георгий: "Когда в последний раз танцевала Русудан? Да, в Носте, когда в первый раз Паата вскочил на коня". Заздравные крики встретили Саакадзе. Как пламя, взметнулась песня. Взлетели роги. "Поминки моему Паата", - подумал Георгий. "А может, Тинатин и Сефи спасут Паата? Наверно, спасут!" - и не то плачут, не то смеются глаза Русудан. Квливидзе, отбросив рукава чохи, потрясал азарпешей. - Твое здоровье, Великий Моурави! - Будь, здоров, Георгий Саакадзе! - Великий Моурави! - Мужество! - Э-э, Георгий! - Победа! - неслось отовсюду. Вновь пришедшие наваливались на дружинников, желая увидеть Саакадзе. - Георгий, подымись на башню, пусть вся Алазани тебя видит! - бушевал Димитрий. - Вспомним, "барсы", Носте! - И Димитрий положил руки на плечи Даутбека. "Барсы" вмиг образовали пирамиду. Георгий Саакадзе взобрался по спинам и плечам "барсов". Он стал одной ногой на плечо Даутбека, другой на плечо Димитрия. Долина рукоплескала. Восторженно вокруг пирамиды кружили воины в земкрело. - Скажи нам слово, Георгий Саакадзе! - кричал народ. Саакадзе поднял руку, и долина смолкла. - Грузины! Мы празднуем победу, большую победу! Но борьба не кончилась, нам еще предстоят битвы во имя счастья и гордости грузинского народа... Будьте готовы к битвам и победам... Грузины!.. Помните: счастлив тот, у кого за родину бьется сердце!.. Конец второй книги СЛОВАРЬ-КОММЕНТАРИЙ Аба (арабск.) - плащ из белого сукна, обшитый золотом. Абиб-ибн-Маслам - знаменитый арабский полководец, вторгся в Грузию в 643 году. Авред-базар - рынок в Стамбуле, где производилась торговля невольницами. Ага (тур.-перс.) - господин. Албания - так древние географы (Страбон, Птоломей) называли сопредельную с Картли область, территорию современного Советского Азербайджана. Алп-Арслан - султан сельджуков; вторгся в Грузию в 1065 году. Аманат (татарск.) - заложник. Амаран (перс.) - наместник и губернатор шаха. Амбал - носильщик. Ахмети - большая древняя грузинская деревня с крепостями и башнями; лежит на противоположном от Бахтриони берегу Алазани. Багадур - монгольский полководец; вторгся в Грузию в 1235 году. Батман (перс.) - мера веса в Иране и средневековой Грузии, от четырех до восьми килограммов. "Шахский батман" равнялся четырнадцати русским фунтам (5 кг 400 г). Баубан-билик - тропа, высеченная тушинами по хребтам гор на трехдневное расстояние пути. Бахтриони - возвышенность на берегу кахетинской Алазани. Беглербег (тур.), или бейлербей - буквально: "бей над беями" - генерал-губернатор. Везир (арабск.) - паша высшего ранга, министр. Векиль - доверенное лицо шаха при хане или полководце. Велизарий (505-565) - знаменитый византийский полководец. Был обвинен в заговоре против императора Юстиниана I и, по преданию, ослеплен. Верхняя конюшня, Нижняя конюшня - деревня Ахур-и-пала, Ахур-и-паин в Иране. Газель - строфа восточного стихосложения, особенно известная по персидским образцам. В персидской поэзии газелями называются лирические стихотворения с особым расположением рифм. Применяются в европейской поэзии. Галгойское общество - горные чеченцы, говорящие на кистинском языке. Гамалыки - носители тяжестей в Турции. Гебры - персияне-язычники, не признающие ни крещения, ни храмов, ни жрецов. Жены их ходят с открытыми лицами, мужчины носят длинные бороды. Отличаются честностью и верностью слову. Гонио - грузинский город-крепость на левом берегу Чороха, к западу от Батуми. Гурджи (перс.) - грузин. Дауд-хан - брат царя Картли Симона I. Дербник - маленький пернатый хищник. Джонджоли (груз.) - особая зелень, остро замаринованная. Долма, шоршори (груз.) - восточные блюда. Думбеки (перс.) - барабан, обтянутый только с одной стороны сырой оленьей кожей. Загеми - крупный торговый центр Кахетинского царства. Иншаллах! (арабск.) - Если угодно аллаху (богу)! Мусульманская фаталистическая формула. Ирак, Луристан, Бахтияры - в XVII веке - западные провинции Ирана. Каламаны (груз.) - обувь из сыромятной кожи, род лаптей. Карави (груз.) - собрание народных представителей. Карбонат - разновидность алмаза буровато-черного цвета. Кейф (арабск.) - наслаждение, удовольствие, веселье, легкое опьянение. Кериго - хребет, разделяющий землю пирикительских тушин. Кизяк - спрессованный кирпичиками подсушенный навоз рогатого скота, идущий на отопление. Коди (груз.) - старинная мера веса, 54 килограмма. Коши (груз.) - банные сандалии с деревянной подошвой. "Ла илля иль алла, Мохаммет расул аллах!" (арабск.) - "Нет, бога, кроме бога, и Магомет пророк его!", мусульманская религиозная формула. Лекури - старинный грузинский танец. Лело (груз.) - грузинская игра в мяч. Марткобский монастырь - Марткопели ("уединенно пребывающий") - расположен в горах, в двадцати километрах северо-восточнее Тбилиси, в пяти километрах от деревни Норио. Марш-ихвало (тушинск.) - приветствие - "здравствуй!", дословно: "ходи невредимым". Мегой (тушинск.) - злой дух. Мейтара баня - старейшая серная баня в Тбилиси, построена в первой половине XVII века. Мерван-Абдул-Казим - вождь арабов, прозванный грузинами "Кру" - глухим; вторгся в Грузию в 736-738 гг. Мравалдзале - местечко в Имерети, где находится икона святого Георгия и золотой крест. Муштеид - высшее духовное лицо в шиитской иерархии. Муэдзин (арабск.) - служитель мечети, возглашающий с минарета часы молитвы. Набат - ударный музыкальный инструмент вроде барабана. Навтики (груз.) - бурдючные плоты, делались из надутых буйволиных шкур. На них устраивался настил из ивовых прутьев. Накерали - гора между Душети и Кахети. Одалиска (тур.) - султанская наложница. Ормо (груз.) - яма для хранения зерна. Оровела - грузинская трудовая крестьянская песня. Панта (груз.) - лесная мелкая груша. Пашалык (тур.) - в Оттоманской империи - область, управляемая пашой. Пехлеван (перс.) - богатырь. Пинач (груз.) - презрительная кличка, соответствует - размазня. Рамазан - мусульманский религиозный праздник, пост. Реза-Аббаси - придворный художник шаха Аббаса. Ростем - герой эпоса Фирдоуси "Шах-намэ". Сабуртало - сейчас городской район Тбилиси. Садразам, или садр-и-азам - верховный везир. Сардали-куль (перс.) - главнокомандующий. Свинтри ("Соломонова печать") (груз.) - растение, в отваренном виде - лакомство и лекарство от золотухи. Сераль (тюркск.) - султанский дворец в Стамбуле, его внутренние покои и гарем. Сераскер - турецкий командующий войсками - военный министр. Сердолик - по-грузински сардиони - излечивает, по поверью, от ран, опухолей и пр. Серхенг (перс.) - полковник. Сипахи - всадник, кавалерист - военный ленник; название одного из корпусов оттоманской армии. Табори - название скалы Тбилисской крепости. Тархун (груз.) - съедобная трава; на тонком стебельке узенькие листики. Торбаши - турецкий офицер. Улемы (тур.) - буквально - "ученые", высшее мусульманское духовенство. Урмули (груз.) - песня грузинских аробщиков. Фазиана - Поти, город-порт на Черном море (Западная Грузия). Фазис - река Риони (Западная Грузия). Ферейдан - округ в Иране, где были поселены шахом Аббасом грузины, угнанные им из Кахети. Ферман (тур.) - приказ, указ. Ферраш-баши (перс.) - начальник шахской стражи; ферраши - "исполняющий волю шаха", шахская стража. Франгула - шашка-меч работы франков-европейцев. Хабарда! - Берегись. Хаджи (перс.-тур.) - магометанин, посетивший Мекку. Хазары - вторглись в Грузию в 764 году. Ханжал - персидский кривой кинжал. Ханум (перс.) - госпожа, дама. Хатибы - священнослужители. Хевис-бери - "глава ущелья", возглавляющий общество тушин, хевсуров или пшавов. Хелхой (тушинск.) - судья. Цезарь - в данном случае император священной Римской империи. Цминда (груз.) - святой. Чапар (татарск.) - гонец с особыми полномочиями. Чахар-Багх - район Исфахана, носящий то же название, что и знаменитое медресе (религиозная школа) Чахар-Багх. Чехель-сотун (перс.) - шахский дворец "сорока колонн" в Исфахане. Читы - обувь тушин. Шаури (груз.) - пять копеек. "Шах-намэ" - знаменитый эпос Фирдоуси. Шах-севани - "друзья шаха", шахская гвардия, состоящая из добровольцев. Шахсей-вахсей - религиозный обычай самоистязания у мусульман во время поста в память мученической смерти Хусейна, внука Магомета, убитого в 680 году н.э. Шах-тахти (перс.) - "трон шаха" - название башни Тбилисской крепости. Руины этой башни сохранились до наших дней. Шейх-уль-ислам - глава высшего мусульманского духовенства, имеющий право разбирательства тяжебных дел. Шиизм (шииты) - мусульмане, ярые противники суннитов, представители одного из двух подразделений ислама, признают только коран и отвергают устные предания. Шиитство возникло в VII веке как политическое движение халифа Али в его борьбе с халифской династией Омайядов. С XV века шиитство стало государственной религией Ирана. Эмир-низам (перс.) - "повелитель войска", фельдмаршал. Эфенди (тур.) - господин, сударь; форма обращения к духовным лицам и вообще ко всем невоенным в Оттоманской империи.