ма Багратиони. Но "жестокий" сын продолжал упрямиться,
и она, повелительница Картли, "богоравная", вынуждена была познать не только
бессмысленную скуку, но и унизительные ограничения, урезывая себя в нарядах.
     Раньше Саакадзе хоть скудно,  но аккуратно дважды в  год присылал ей из
"сундука царских щедрот" бисерные кисеты с  кисточками,  наполненные звонкой
монетой,  а настоятель Трифилий -  дары, особенно из трапезной Кватахевского
монастыря,  радующие взор прислужников:  корзины с  вином,  маслом,  медом и
сыром.  Да  и  как же могло быть иначе?!  Ведь она царица!  Твалади наполнен
слугами,  телохранителями, охотниками. Нари сетует: "Всех надо кормить, дабы
не меркнул блеск восхищения в глазах подданных".
     Так день за днем текла тягучая,  отвратная,  но спокойная жизнь.  Потом
исчез Саакадзе,  а  за ним сгинули в преисподнюю кисеты с кисточками.  Потом
пропал Трифилий - говорят, не надеясь на защиту католикоса, бежал в Русию, и
словно в облаках растворились корзины со снедью и виноградным соком. Правда,
католикос  не   обошел  ее   своим  святым  вниманием,   но  разве  возможно
существовать по-царски  на  одни  церковные щедроты?  Тут  невольно  и  сама
превратишься в  фреску!  Хорошо еще,  что вовремя прибыл Хосро-мирза,  иначе
совсем  бы  потускнел  Твалади,   некогда  роскошная  резиденция  утонченных
Багратиони.
     Но теперь довольно с  нее милостивых забот и благодеяний!  Отныне пусть
ее  верные слуги живут,  как умеют.  Она соизволила оказать честь Эристави и
год прогостит у  княгини Нато.  Да,  именно "оказать честь",  так и  написал
Зураб...   А  его  богатые  преподношения!  Их  хватит  потом  на  три  года
беззаботной жизни в  Твалади.  Кроме двух прислужниц,  Нари взяла еще десять
слуг и  столько же коней.  В Твалади еще оставлено лишь десять мужчин и пять
женщин,  пусть  мучаются;  Нари  наказала им  сеять  просо,  сушить  фрукты,
запасать мед и умножать скот и птиц.  Хосро известил, что предстоит веселье.
Давно пора! Скука надоела - это не удел цариц!
     Внезапно Мариам отскочила от окошка, приятные мысли испарились, подобно
утреннему туману: в ворота караван-сарая гуськом въезжали закутанные в бурки
всадники.
     Не предусмотренный августом градобой настиг и азнауров в лесу.  Они уже
разделились на  группы.  "Барсы"  свернули влево,  где  в  условленном месте
должны были  встретиться с  Саакадзе.  Квливидзе с  ополченцами направился в
Бенари - там, в замке Моурави, он произведет раздачу трофеев. Нодар, Гуния и
Асламаз  повернут  в  Гори;  по  дороге  предстояло,  по  просьбе  крестьян,
кратковременное посещение  деревни,  где  бесчинствовали сарбазы,  посланные
Мамед-ханом  добывать продукты.  О  странном караване с  закрытыми носилками
"барсам" донес дозорный из Мухрани.
     Понятно,  Саакадзе и  все "барсы" не  хуже арагвинца умели распознавать
шалости неба.  И не успело невинное облачко зацепиться за острый луч солнца,
как  "барсы"  помчались  к  караван-сараю.  Где-то  внизу  Эрасти  разглядел
несущихся арагвинцев.  Тем лучше, встреча произойдет как бы случайно. С кем?
Наверное, не с друзьями.
     Отряхивая град со своих бурок, "барсы" оживленно переговаривались.
     - Прямо скажу,  -  с  притворной озабоченностью ощупывая лоб,  произнес
Пануш, - наши головы из камня, иначе как уцелели?
     Перешагнув порог,  Саакадзе  быстрым  взглядом  окинул  помещение  и  в
изумлении остановился.  Все  можно было  предположить:  бегство мегрельского
придворного,  переселение напуганного картлийского князя,  даже  отступление
хана.  Но отставная царица Мариам!  Но арагвинцы,  которые, словно окаменев,
неподвижно стояли посреди комнаты!
     Поймав  устремленный на  нее  взгляд  страшного  Моурави,  Мариам  дико
вскрикнула:  "Спасите!  Спасите!".  Но никто не услышал ее протяжных криков,
как  и  воплей Нари  и  мольбы служанок.  Град с  нарастающей силой,  словно
каменный,  бил по крыше, по подоконникам, подпрыгивал на деревянном балконе.
Разинутые рты  арагвинцев и  полные ужаса глаза женщин развеселили "барсов".
Сдерживая  улыбку,   Саакадзе  рукояткой  плетки   поднял  подбородок  низко
склоненного перед ним хозяина.
     - Ты что, пыльный бурдюк, с ума сошел? Как принимаешь царицу Мариам?
     Каравансарайщик, с трудом преодолевая робость, промямлил:
     - Батоно!  Откуда мог  знать,  что царица она?  Сколько ни  спрашивал -
голоса не подавала.  Только ты можешь перекричать гром!  Разве,  батоно, бог
позволил святому Илье швыряться ледяными орехами осенью?  Где  весну провел?
Почему тогда града не сбросил, а...
     - Хорошо,  -  засмеялся Саакадзе,  -  иногда и  пророки любят пошутить.
Принеси лучшие ковры, бархатные мутаки. Наверно, для князей припас?
     - Для Великого Моурави тоже.
     - Столик арабский поставь, наверно, для богатых купцов держишь.
     - Для знатных "барсов" тоже.
     - Лучшие кушанья подай. Скажи повару - царица в гости к Зурабу Эристави
едет, должен угодить, иначе Арагвский князь голову каравансарайщику снимет.
     Мариам не могла опомниться от изумления.  Она тоже сквозь раскаты грома
и  град слышала Моурави,  а  в горле у Нари не переставало что-то клокотать.
Служанки кинулись помогать хозяину.  И  вскоре Мариам,  вновь  обретшая свой
сан,   величественно  восседала   на   мягких   подушках,   разбросанных  на
разостланном ковре.  Расстелили ковер  на  полу  к  близко  к  ногам  Мариам
придвинули арабский столик. Забегали слуги с подносами, кувшинами, появилось
блюдо с фруктами, запахло пряными яствами.
     Но  когда  хозяин,  не  переставая кланяться,  обратился с  просьбой  к
Саакадзе оказать честь кипящему чанахи и  прохладному вину,  то,  к радости,
услыхал,  что  "барсы" спешат и,  как  только пророкам надоест игра в  лело,
выедут. А вино пусть подаст всем азнаурам.
     Переглянувшись с Даутбеком и Ростомом,  Саакадзе подошел к Мариам и еще
раз отдал почтительный поклон.
     Совсем  растерявшись,   Мариам  стала  его  расспрашивать  о  семье,  о
Хорешани,  которая,  "да простит ей бог",  совсем забыла царицу, воспитавшую
ее, как дочь.
     Град  утихал,  и  уже  можно  было  говорить не  надрываясь.  Саакадзе,
развлекая царицу, учтиво сидел на поднесенном ему табурете.
     Увидя    приближающихся    Даутбека    и     Ростома,     "трехглазый",
предусмотрительно расположившийся с  арагвинцами на  противоположной стороне
длинного помещения, незаметно приблизил руку к оружию. "Барсы" усмехнулись.
     - С каких пор азнауры приветствуют друг друга оружием?
     - Какой я азнаур?  Сам знаешь,  уважаемый Даутбек, доблестный Нугзар из
мсахури перевел.
     - А мы, по-твоему, из царей вылупились?
     - Хоть не  из  царей,  уважаемый Ростом,  все  же  царские азнауры выше
княжеских, выше даже церковных.
     - Большую новость сообщил!  Все же знай:  азнаур есть азнаур -  высший,
низший, все равно одно сословие. Значит, амкары по оружию.
     Польщенный арагвинец подкрутил ус и предложил выпить.  Ростом сейчас же
велел подать лучшего вина.
     - Нарочно сюда  свернули,  -  начал Ростом,  чокаясь с  арагвинцами.  -
Госпожа Русудан о матери беспокоится.
     - Княгиня Нато совсем здорова.
     - Не о том... Персы кругом, как рискнула вернуться в Ананури?
     - Персы уходят.
     - Как так?!  -  изумился Ростом. - Разве Хосро больше не опасается, что
хевсуры, пшавы и мтиульцы прорвутся к Моурави?
     - Не знаю, как мирза, но мой князь...
     - Не опасается,  -  хитро прищурился другой арагвинец.  -  Разве до вас
дошло, что почти все ушли в Тушети?
     - Не  совсем  все,  -  едва  скрывая  волнение,  проговорил Даутбек  и,
оглянувшись, придвинулся к арагвинцу, - царь Теймураз, пока не соберет вдвое
больше войска, чем у Исмаил-хана, не нападет на Кахети.
     - А  вы  откуда  узнали,  что  царь  Теймураз в  Тушети?  -  воскликнул
пораженный арагвинец.
     Незаметно переглянувшись с Даутбеком, Ростом понизил голос:
     - Не очень кричи, Миха, еще до Хосро-мирзы дойдет.
     - Уже дошло, потому больше о Тбилиси думает, чем об Ананури. Все же мой
князь Зураб, для спокойствия княгини Нато, настоял, чтобы тысяча дружинников
Андукапара охраняла горы. Уже цепью стоят от Пасанаурского ущелья до верхней
тропы.  -  Арагвинец ехидно прищурился: - Выходит, все равно ни горцы к вам,
ни вы к горцам в гости не пожалуете.
     - Какое  время  гостить?  -  снаивничал Даутбек.  -  Сейчас важно всеми
мерами   способствовать  победе  царя   Теймураза,   неутомимого  воителя  с
проклятыми персами.
     Арагвинец недоверчиво покосился,  ему хотелось обелить Зураба и кое-что
рассказать, но он сдержанно произнес:
     - А какой грузин, а не собака, иначе думает?!
     - Э-э,  азнаур, осторожней над крутизной! Разве князь Зураб не в гостях
у Хосро-мирзы?! - Даутбек и Ростом многозначительно засмеялись.
     - Почему...  почему думаете, в гостях? - растерялся арагвинец. - Может,
этим Ананури спасает.
     - От кого?
     - От... от...
     - Хочешь сказать - от Моурави?
     - Нет... Зачем от благородного Моурави? Разве Мухран-батони не опаснее?
А Ксанские Эристави?
     "Барсы" нарочито задорились:
     - Что  ж,  теперь спокойно может Зураб на  помощь царю Теймуразу пойти:
царица Мариам со своей Нари едет оборонять Ананури.
     - Кто  такое сказал?  -  арагвинец беспокойно поглядывал на  "барсов" и
вдруг  решительно  заявил:  -  Князь  Зураб  Арагвский  не  верит  в  победу
Теймураза, потому не пойдет на помощь царю.
     - А кто из грузин, а не собак, иначе думает?!
     - Арагвинец густо покраснел.  Рука  его  снова потянулась к  шашке,  но
Даутбек поднялся,  спокойно потянулся за  мушкетом и,  не целясь,  выстрелил
вверх.
     - Нехорошо,  когда в  приличном караван-сарае пауки заводятся:  вон  на
своде мокрое пятно.  -  И так выдохнул дым, что синеватые струйки его обдали
арагвинца.  - Извини, доблестный азнаур, невольно потревожил. - Обернувшись,
он громко крикнул:  -  Может,  выедем, Георгий? Вот азнаур согласен передать
княгине Нато приветствие госпожи Русудан.
     - Приветствие?   Какой  любезный!   -  Саакадзе  поклонился  Мариам  и,
пересекая помещение,  подошел к  арагвинцам.  -  А разве я бы затруднял себя
ради  встречи с  волчьей стаей?  Госпожа Русудан желает послать княгине Нато
письмо  и  подарки.   Выбери,   бывший  любимец  доблестного  Нугзара,  двух
арагвинцев, пусть за нами следуют как гонцы от владелицы Ананури.
     - Великий Моурави, - арагвинец с беспокойством озирался, - как прибуду,
тотчас княгиня гонцов пошлет.  Дорога опасная!  Тут и медведь, и рысь, через
агаджа лес  заколдованный,  паутина от  скалы  до  скалы,  и  вместо паука -
кудиани жертву сосет.  А дальше два потока:  один с коней копыта сбивает,  а
другой -  недаром на клинок похож -  у всадников самое ценное отсекает.  Как
смею двух воинов лишиться? Сам видишь, царицу сопровождаем.
     - Прямо  скажу,  Миха,  ты  дурак!  Кудиани от  черта  привет передай -
укротит потоки.  А раз я сказал, сейчас возьму двух, ты должен пожалеть, что
не пять.  Зачем дразнить кудиани? Для охраны, - Саакадзе чуть понизил голос,
- потерявшей ценность совы и устарелой жабы хватит и тех, кто останется. Так
вот,  гонцов выбери,  а  сам продолжай с почестями сопровождать высокочтимую
царицу. И поживей! - Круто повернувшись, Саакадзе вышел.
     Через несколько минут азнауры уже выезжали из  ворот.  Хозяин,  стоя на
пороге,   с  благодарностью,   не  скрывая  радости,  низко  кланялся.  Опыт
подсказывал ему,  что  мог произойти кровавый бой.  А  на  что брызги крови?
Лучше монеты от проезжих!  А караванбаши-арагвинцу придется развязать лишний
кисет   князя,   ибо   Моурави  остроумно  велел  подать  все   дорогое,   а
расплачиваться заставил врага.
     Гроза прекратилась так  же  внезапно,  как и  началась.  Еще воздух был
насыщен прохладой снеговых вершин,  еще  за  горами  нехотя затихали раскаты
грома,  а с выступов звонко падали запоздалые льдинки,  но уже,  разодранные
горячими лучами,  убегали облака,  омытое  небо  приветливо распростерло над
умиротворенной землей  голубой  шатер.  Два  арагвинца  хмуро  и  беспокойно
поглядывали  на   Эрасти  и   Матарса,   которые  сопровождали  их,   словно
арестованных, тесно придвинув коней.
     Даутбек и Ростом сразу поняли, что Саакадзе не желает говорить о важном
в пути, ибо ветерок не хуже лазутчика подхватывает тайные слова и доносит до
уха  врага.  И  они  притворно-весело  обсуждали перепуг  царицы  Мариам  от
приятной встречи с грозным "барсом".
     Димитрий уверял,  что встреча с шакалами Зураба возбудила в нем жажду и
он не дождется первой деревни,  в  которой сумеет дать волю клинку,  слишком
залежавшемуся в ножнах. На это Эрасти хмуро заметил:
     - О жажде следовало думать в караван-сарае.  С утра голодные скачем,  а
вкусный чанахи почему-то предоставили врагам.
     - Э-э, недогадливый верблюд! Разве чанахи не превращается в сено, когда
рядом нечисть копошится?
     - Я  так  думаю,  Ростом.  Полторы жабы им  на  закуску.  Откуда только
взялись?
     Задумчиво вглядывался Саакадзе в слегка тронутый желтизной горный лес и
вдруг повернулся к Даутбеку:
     - Странный день,  мы  возвращаемся после  большой победы над  кичливыми
врагами, а вместо успокоительного дождя - гром и град.
     - Весенний гром, Георгий. Это хорошее предзнаменование.
     - А  встреча  с  "совой" тоже  к  весне?  Нет,  друг,  не  нравится мне
сегодняшний день.  Ты знаешь,  я не суеверный, но... какой-то тайный замысел
чувствуется в его неожиданных ходах.
     - Это судьба!  Давай, Георгий, поработим негодную! - И Даутбек внезапно
выхватил ханжал и резко обернулся.
     Кони, навострив уши, шарахнулись и пронзительно заржали. Среди обломков
скал,  сливаясь с ними, распласталась тигрица, но яркие поперечные полосы ее
меха не укрылись от зоркого глаза Даутбека.  Послышался низкий горловой звук
"а-о-ун",  и хищница, почуяв, что она обнаружена, приготовилась к прыжку. Но
Автандил мгновенно скинул с плеча высеребренный лук,  с силой оттянул тетиву
по индусскому способу - к правому уху, согнул лук вдвое и отпустил стрелу.
     Орлиные  перья,  вставленные  в  хвост  древка,  мелькнули  в  воздухе,
указывая лет свистящей стрелы. "Хуаб!" - громко вскрикнула в испуге тигрица,
рванувшись вниз со  скалистого выступа.  И  в  тот же миг острие наконечника
вонзилось в ее правый глаз.
     Ни  персидская кольчуга,  ни  турецкий щит не  в  силах были остановить
боевую стрелу "барсов",  на  сто  шагов пробивали они дубовую доску в  палец
толщиной. И тигрица рухнула наземь у ног Автандила, пораженная насмерть, так
и не достигнув обидчика.
     Блестела  на  солнце  золотистая полосатая шкура,  беспомощно свисая  с
седла победителя.  "Барсы" продолжали путь  так  спокойно,  словно мимоходом
подбили не коварного зверя,  а невинного ягненка. Автандил, вытащив из глаза
хищницы стрелу,  чистил куском сафьяна наконечник и  что-то  нежное мурлыкал
себе под нос.
     Арагвинцы, косясь на огромную шкуру, совсем приуныли.

     Тревога не оставляла князя Газнели. Князь нервно крутил белый ус, чутко
прислушивался:  не  возвращается ли  Саакадзе,  и  еще  ниже  склонялся  над
изголовьем детской постели,  готовый в  любой миг броситься на защиту внука,
его ни с чем не сравнимого сокровища.
     Напрасно Русудан уверяла:  в  случае  опасности потайной ход  -  лучшая
защита.  Тщетно доказывала Хорешани,  что не  так-то безопасно вторгаться во
владения Сафар-паши,  хотя, с согласия паши, наполовину и охраняемые воинами
Георгия Саакадзе.
     Острый нос  у  князя побелел,  что  выдавало его волнение.  Он  сердито
напомнил  о  вероломстве князей,  враждовавших с  Газнели,  о  их  внезапном
нападении на сильно укрепленный замок, где они истребили благородную фамилию
Газнели и  завладели ее  богатством.  И,  стервенея от  своих  воспоминаний,
князь,  голосом,  не допускающим возражений, настаивал на немедленном вывозе
внука в одну из бухт Абхазети, где и море близко, и горы под рукой.
     Но вот неожиданно в  один из мглистых вечеров за стеной замка зарокотал
ностевский рожок.  Нетерпеливый топот копыт прозвучал как  праздничная дробь
барабана.   В   широко   распахнутые  ворота   шумно   проскакал  Квливидзе,
сопровождаемый азнаурами и ополченцами,  а за ними потянулся конный караван,
навьюченный трофеями.
     Размахивая папахой,  к  которой  уже  были  приколоты осенние,  алая  и
оранжевая,   розы,  Квливидзе,  стоя  на  стременах  и  освещаемый  факелами
выбежавших слуг, отдавал короткие распоряжения.
     - На целую агаджа за нами ползут арбы,  нагруженные ценностями персов и
приспешников персов!  Клянусь  бородой  пророка,  все  пригодится азнаурам и
ополченцам! - задорно выкрикнул кто-то в темноту.
     - Сюда не напрасно притащили,  -  вмешался высокий ополченец,  слезая с
коня, как с табурета, - справедливее "барсов" никто не разделит.
     Особенно  волновали  ополченцев тонконогие горячие  кони  и  клинки  из
серого,  черного  и  желтого  булата.  Отборное зерно  и  вино  в  бурдючках
предназначалось в  подарок  женщинам  и  детям,  лепешки  и  пенящиеся вином
глиняные чаши внесут веселье в темные землянки. И все же ополченцы теснились
вокруг великолепного табуна и вьюков с оружием.
     Не  без усилий удалось Квливидзе убедить ополченцев отойти от  коней и,
отведав обильное угощение обрадованной Дареджан, отдохнуть от бешеной войны.
     - А  притащатся арбы,  -  гремел  Квливидзе,  сорвав  с  папахи розы  и
передавая их Дареджан,  -  выборные от азнауров и  ополченцев распределят их
беспристрастно...
     Наутро прискакали "барсы".
     Увидя двух арагвинцев,  Квливидзе мгновение обалдело оглядывал их,  как
бы не доверяя своим глазам, и вдруг гаркнул:
     - Шакалы! Шакалы! Бейте их, собачьих детей!
     - Стойте! - засмеялся Ростом. - Это гонцы от княгини Нато.
     Всех удивило,  что арагвинцев оставили на свободе и кормили, к великому
неудовольствию азнауров, совместно с дружинниками.
     Арагвинцы пробовали шутить, напоминая, что когда дерево опрокидывается,
все на него бросаются - и с топором и без топора.
     Дружинники мрачно отпарировали:
     - Как бы верблюд ни упал, горб все-таки заметен.
     Лишь один Арчил бесстрастно поглядывал на  арагвинцев:  он был спокоен,
ибо,  незаметно для остальных, приставил к арагвинцам двух своих разведчиков
и  вдобавок усилил стражу у  ворот,  -  баз  разрешения Арчила никто не  мог
выходить за пределы замка.
     Едва закончилась веселая еда, как Саакадзе, ссылаясь на бессонную ночь,
удалился в свою башенку. Туда незаметно пробрались и все "барсы".
     Внимательно  выслушав  Даутбека  и  Ростома,   Саакадзе  несколько  раз
прошелся по комнате, поправил на коврике шашку Нугзара и опустился на тахту.
     - Разгадать нетрудно, шакал укрепил свой замок, сделав его неприступным
для моих дружин.  И стража малая -  всего одна княгиня Нато! А ведь она дала
слово без совета Русудан не возвращаться в Ананури.
     - Шакалу в  ловкости отказать нельзя.  Только если  Теймуразу помогает,
почему в  Метехи первым после  Шадимана стал?  И  еще  -  разве Андукапар не
выследил бы? А Шадимана не так легко обмануть!
     - Не так легко, мой Даутбек, а обманывает. Конечно, горцы ушли в Тушети
с  молчаливого  согласия  Зураба,  о  чем  Иса-хан  в  неведении.  Арагвское
княжество от  сарбазов очистил с  согласия Хосро-мирзы;  для  какой  цели  -
Шадиман не догадывается.  Потом вывел из Тбилиси половину войска Андукапара,
который тоже не знает подлинную причину.  Что затевает шакал?  Думаю, обещал
меня уничтожить, потому в Метехи все ему угождают. Но...
     - Я тоже мучаюсь: почему два великих советника, Ростом и Даутбек, держа
Миха в руках -  полтора ишачьего хвоста ему на закуску!  - не выжали из него
признания?
     - Если бы  даже тебя на  помощь пригласили,  и  тогда больше того,  что
узнали, ничего не прибавилось бы, - невозмутимо возразил Ростом.
     - А  разве речной черт  не  готов сам  с  себя  шкуру снять ради своего
Зураба?  -  возмутился Даутбек,  ударяя нагайкой по пыльным цаги.  - Что ты,
длинноносый дятел,  нас в глупости упрекаешь?  Сам мог убедиться, как предан
подлый мсахури отвратному князю. Пощади ишака, пусть сам трудится с хвостом.
     - Не  спорьте,  мои  "барсы",  скоро  узнаем от  Папуна все.  Ведь  два
арагвинца,  вовремя отпущенные,  поспешат не в Ананури - передать от Русудан
послание и подарки, а в Метехи.
     - Почему думаешь, Георгий? - удивился Пануш.
     - Не сомневаюсь,  что,  увидя Дато и Гиви,  которые вот-вот вернутся из
Стамбула,  арагвинцы помчатся к  шакалу предупредить,  что султан нам помощь
пришлет.
     - А если не пришлет? - слегка ошеломленный, спросил Матарс.
     - Все  равно -  для  Метехи выгоден слух,  что  пришлет.  Как  только с
верхней башни страж увидит Дато, ты, Ростом, незаметно поскачешь навстречу и
предупредишь друга,  но вернешься, конечно, один, так же незаметно. Помните,
что арагвинцы зурабовой выучки - значит, все равно что нашей.
     - Теперь понимаю,  - расхохотался Димитрий, - какая хатабала произойдет
в Метехи, полторы змеи им под хвост! Даже Хосро потеряет сон.
     - Я на подобное надеюсь.  Помнишь,  я дал слово тушинам изгнать персов.
Здесь, друзья мои, большая игра. Надо, чтобы и Теймураз узнал, - осмелеет.
     - А я,  Георгий,  голову ломал,  все думал, на что тебе два прожорливых
арагвинца?  И  почему на  свободе,  как  почетных гонцов,  держишь?  Видишь,
сколько около тебя ни  нахожусь,  ничему не  научился!  Вот  Дато,  Даутбек,
Ростом, Димитрий...
     - Ты  что,  ишак,  полтора часа о  моей учености поешь,  как персидский
соловей?
     - А  разве не так?  Я-то одному лишь научился:  выполнять волю Великого
Моурави.
     - Не мою, а Картли. И... мой Матарс, ты верный обязанный перед родиной,
немало  отдал  ей.  Вспомни Жинвальское сражение.  Ты  показал себя  знатным
воином. И еще скажу: где твой дом? Где жена, дети?
     Пануш виновато потупился.
     - О чем беспокоишься, Георгий, разве так не свободнее?
     - Мой Матарс, ты раньше иначе думал.
     - Раньше?  Наверно,  тогда еще  не  носил черной повязки,  потому плохо
видел.
     - Такого,  как ты,  и  с  одним глазом грузинская девушка сильно любить
станет.
     - Выходит,  Пануш,  у тебя вместо глаза - стекло, раз не замечаешь, как
подле тебя краснела Кетеван, внучка Сиуша...
     - Может, нарочно пока не замечаю. Где жену держать должен? В хурджини?
     - У отца пока не можешь?
     - Для отца не стоит жениться.
     Скрывая любовь и сочувствие к друзьям, громче всех засмеялся Даутбек.

     Иногда человек любуется звездами, и кажется ему - нет прекраснее их. Но
неожиданно  на  небесный  простор  плавно  выплывает  серебристая  луна,  и,
восхищенный,  он забывает о звездах и весь отдается созерцанию недосягаемого
корабля.
     Так и  сегодня:  хотя со сторожевых башен и уловили скрип с нетерпением
ожидаемых ароб, но приближение трофеев никого не взволновало, ибо неожиданно
появились два всадника на  взмыленных конях,  сверкающих лунным серебром,  и
понеслись к замку, а за ними поспевали двое дружинников.
     Бешеный  крик  одного,  смех  другого и  торжествующее ржание  скакунов
взбудоражили ополченцев.  Сон  как  ветром  выдуло из  замка,  даже  дряхлый
садовник, звякая ножницами, семенил по двору.
     Азнауры рванулись к  воротам;  Дареджан едва  успела накинуть на  плечи
платок;  старший повар,  вытирая о  фартук  руки,  перегонял Омара;  стрелой
неслись Иорам и Бежан.
     На балконе показались Русудан,  Георгий, заметно обрадованный Газнели и
Хорешани, высоко поднявшая маленького Дато.
     А со сторожевой башни на весь замок продолжал кричать Автандил:
     - Дато и Гиви! Ваша! Из Стамбула-а-а! Э-эй... Друзья!
     Едва влетев в распахнувшиеся ворота, Гиви неистово крикнул:
     - Победа,  "барсы"!  Победа, азнауры! - и, вдруг оглянувшись, накинулся
на двух дружинников:  -  Осторожнее, пожелтевшие дубы! Не смешайте хурджини!
Или вам неведомо,  что в одном,  кроме драгоценностей,  хрустальный кальян -
подарок Моурави от самого султана. Э-э!.. Русудан! Дареджан! Победа! Смотри,
Дато, кого Хорешани держит!
     "Барсы", ополченцы, азнауры, дружинники и слуги тесным кольцом окружили
Дато и Гиви, не давая им спешиться.
     - Что?.. Что ответил султан? - взволнованно выкрикнул Нодар.
     А за ним, словно эхо, вторили ополченцы:
     - Что? Что?
     - Во имя Георгия Победоносца! Что?
     - Что ответил султан?
     Дато загоготал:
     - Турецкий  султан  ответил  арабской мудростью:  "Если  у  вернувшихся
"барсов" грузинский аппетит,  накормите их хоть задом персидского барана.  -
И,  видя,  что спешиться ему все равно не дадут, Дато встал на седло. - Ваше
нетерпение мне  знакомо,  и  я  так  в  зале ожидания Сераля встретил везира
Осман-пашу.  -  Выхватив из-за куладжи ферман, Дато развернул его. - Главное
прочту. Надеюсь, потом пустите сойти с коней? Вот, слушайте:
     "...Кто  может отказать Георгию,  сыну  Саакадзе?  Пусть исконные враги
золоторогого  Стамбула  и  зеленоликого  Гурджистана  трепещут  перед  мечом
Моурав-бека!  Я, повелитель вселенной, привратник аллаха, открываю двери рая
достойному.  Да воссияет вновь Моурав-бек в  блеске славы и богатства!  И да
будет ему известно:  шакалы на то и существуют,  чтобы выть.  И не забудется
им,  что  власть подобна поводьям:  выпустишь -  и  конь  поскачет в  другую
сторону.  Мудрецы уверяют:  звезды сверкают -  пока не гаснут; солнце - пока
его не затмевает луна; а властелин силен - пока стоит на вершине. И я помогу
неосторожному Моурав-беку вновь взобраться на вершину и  схватить поводья...
Повелеваю моему везиру Осман-паше оказать..."
     Дато  вдруг  оборвал чтение  и  с  изумлением уставился на  арагвинцев.
Гневно свернув ферман,  он зашептался с Ростомом,  пожал плечами, недовольно
крикнул:
     - Эй,  Гиви,  ты  что,  прирос к  коню?  -  и,  перемахнув через седло,
спрыгнул перед расступившимся народом.
     А Ростом поспешно подошел к Омару,  стоявшему неподалеку от арагвинцев,
и  с  притворным неудовольствием спросил,  почему  он  не  удалил гонцов при
въезде Дато.  Разве все для чужого уха? Будто смутившись, Омар оглянулся, но
арагвинцы поняли, что их хотят удалить, и куда-то исчезли.
     Ликование длилось  до  поздней  ночи.  Дружинники выкатили  огромнейшие
бурдюки и  расположили их  по кругу.  Повара уже вертели на пылающих кострах
баранов,  козлят и  свиные туши.  Дурманил запах  перца,  вина,  сала.  Плыл
клубами дым.  На  паласах и  скамьях появились чаши,  чуреки,  сыр,  зелень,
фрукты.  В  начищенных до  ослепительного блеска  медных  котлах  вздувалось
сладкое тесто, начиненное орехами.
     По  переднему двору в  честь Моурави неслось "Мравалжамиер".  Автандил,
Иорам и  Бежан перебегали от группы к группе,  угощая и чокаясь с пирующими.
Арагвинцы, стараясь не попадаться на глаза азнаурам, тоже пили и попутно все
высматривали.
     Даже  Газнели повеселел;  исчезли страхи,  опасения,  и  он  добродушно
усмехался,  когда Дато то бурно целовал маленького Дато,  то подбрасывал его
до густых ветвей деревьев, то сажал на коня, дав в руки шашку.
     Гиви  не  терпелось раздать женщинам подарки,  но  Ростом  шепнул,  что
неловко перед многочисленными гостями:  ведь  придется всех  оделять.  Скоро
разъедутся, тогда как раз будет время.
     Вздыхал Гиви, хватал то Матарса, то Пануша, заставляя повторять рассказ
о захвате Гори,  о Биртвиси,  о Квели Церетели,  и неизменно сожалел о своем
отсутствии.  Хотя  "на  скорый  язык"  "барсы"  рассказали  Дато  и  Гиви  о
молниеносной войне, все же хотелось еще и еще слушать.
     А  Квливидзе беспрестанно вздымал  рог  с  пожеланием князьям проводить
каждую ночь так же весело, как помогли им провести добросердечные азнауры.
     Отвечая старому азнауру оглушительным "Ваша!",  Димитрий клялся, что он
полтора года  готов не  спать,  лишь бы  почаще радовать князей своим ночным
посещением.
     С  трепетом слушали  арагвинцы шутки,  похожие  на  угрозы.  В  течение
нескольких  дней  гонцы  просили  отпустить  их:  "Княгиня  Нато,  наверное,
беспокоится,  ведь госпожа Русудан пожелала отправить послание".  Но Русудан
все  еще  не  могла написать письма.  А  теперь,  когда необходимо разведать
побольше,  Арчил часа три назад хмуро объявил,  что послание готово, подарки
тоже.
     Арагвинцам не улыбалось,  что от них,  как от единственных чужих в этом
замке,  хотят поскорее отделаться.  Желая использовать день, они, снуя между
подвыпившими дружинниками и  ополченцами,  незаметно  выпытывали сведения  о
турках. И один из дружинников, сопровождавший Дато и Гиви в Константинополь,
совсем  опьяневший,  заплетающимся языком  хвастливо уверял,  что  султан  и
Осман-паша  осыпали подарками посланцев Моурави,  а  также  немало  прислали
госпоже Русудан драгоценных украшений и  материй и  вдобавок обещали бешкеш:
много войск для изгнания персов и  еще кого-то.  О,  скоро в  Тбилиси звонко
забьют  в  колокола,  ибо  Моурави не  поскупится устроить кровавый праздник
врагам...
     Наутро  Русудан позвала арагвинцев,  передала для  матери  письмо  и  в
особом хурджини подарки.  Вручив гонцам по кисету с марчили,  она просила не
задерживаться в  пути  и  как  можно  быстрее  достичь Ананури,  ибо  только
нездоровье вынудило ее задержать арагвинцев на два лишних дня.
     Скрыться с  "барсами" в  башенке удалось Георгию,  только когда  покров
новой ночи  опустился над  замком.  И  тут  полилась откровенная беседа,  то
терпкая,  как  старое вино,  то  сладкая,  как  гозинаки,  то  горькая,  как
созревший перец.
     - Нет, Георгий, янычар из Стамбула не жди. Султану и везиру не пришлась
по вкусу твоя просьба.  Без пашей,  эфенди и мулл отправить к тебе янычар им
невыгодно;  но и отказать невыгодно, ибо султан, помня о шахе Аббасе, крепко
решил склонить тебя к Стамбулу.  Поэтому,  затуманивая истинные цели, султан
отдельным ферманом,  переданным мне  везиром,  повелел пашам  во  владениях,
сопредельных Картли,  оказать Моурав-беку помощь. - Дато вынул из маленького
хурджини ферман и положил на стол.  -  Выходит,  свора пашей,  грабящих свои
пашалыки вблизи Вардзии и Ахалкалаки,  наша!  О!  О! Святой Антоний, большое
спасибо за такую щедрость!
     - Спрячь подальше собачий ферман, полтора хвоста им в рот!
     - Не  придется,  Димитрий,  думаю  "Падишах  вселенной" отдельно послал
повеление пашам: не быть слишком щедрыми на янычар и не очень торопиться.
     - Разве  трудно разгадать хитрость султана?  Но  напрасно рассчитывает,
что, потерпев неудачу получить янычар без пашей, соглашусь впустить турецкое
войско.  Еще  не  забыл  солнце на  спине  "льва Ирана",  чтобы обрадоваться
полумесяцу на голове "дельфина Стамбула".
     - Я,  Георгий,  притворился,  что не понимаю намерений султана поскорей
вторгнуться   со   своими   торбашами   и   со   звероподобными   янычарами,
подкрепленными новыми пушками,  в наше царство, и смиренно спросил: "Сколько
"повелитель османов"  в  своей  всепокоряющей доброте  пожелает  отправить в
Картли войска, если Моурав-бек снова припадет к подножию трона правоверных с
просьбой о  помощи?"  Султан  и  везир  переглянулись,  помолчали,  шевелили
губами,  подымали глаза к потолку,  опускали головы к четкам. Наконец султан
пропел:  "То,  чего аллах пожелает,  неизбежно должно свершиться!"  Видя мое
недоумение,  везир благоговейно протянул:  "О Мухаммед,  о  пророк пророков!
Предстань между аллахом и султаном Мурадом Четвертым посредником,  - ибо без
совета властелина неба не будет ответа властелина земли!"
     Может,  властелин  Четвертый  пятнадцать  дней  советовался  бы,  но  я
поспешил тайно  преподнести подарок Осман-паше  и  просил поторопить аллаха,
ибо наслаждаться великолепием Константинополя, когда каждая шашка дорога, не
пристало "барсу".  Прождав не  более двух базарных дней,  я  выслушал из уст
везира совет аллаха: "Если наступит у азнауров тяжелый час, да не будет скуп
Мурад Четвертый на  милосердие и  да  отправит он Моурав-беку войско пеших и
конных без счета".
     - Что ж,  друзья,  спасибо и  за желание посоперничать с шахом в умении
зажигать города в чужой стране.  Притворимся и мы непонимающими.  Отдохнешь,
Дато,  придется посетить пашей, пребывающих в приятном ожидании наживы. Арбы
пришли.  Разделим  трофеи,  и  пусть  ополченцы разъедутся по  домам.  Но  и
азнаурам не все скажем.
     - Ты, Георгий, прав. Прошлое показало: нередко откровенность превращает
близких в далеких.
     - Кстати,  Дато,  вспомнил о близких.  Что предпримет шакал, получив от
своих лазутчиков известие о жажде султана помочь нам?
     - А вдруг арагвинцы поскачут прямо в Ананури?
     - Если бы так думали,  не притащили бы их сюда.  Не сомневайся, Матарс,
прямо на Тбилиси повернули коней.
     - Еще бы,  полторы лягушки им в рот! Разве пропустят случай без участия
Миха выслужиться перед шакалом!
     - Никак не пойму,  -  Ростом развел руками,  - почему Хосро, имея более
пятнадцати тысяч войска, все же не нападает на нас?
     - Князья не допускают.  Еще больше изумитесь,  мои "барсы", если скажу:
Зураб в последнее время, сам того не подозревая, способствует нашим победам.
Чем?  Своими промахами.  Этот зазнавшийся шакал так  напугал князей властным
требованием  предоставить  в   полное  его  подчинение  княжеские  войска  и
выступить всем фамилиям под Арагвским знаменем на  ностевского "барса",  что
вызвал негодование даже тупоумных князей. Волки заподозрили шакала в желании
ослабить замки в  своих злокорыстных целях.  Коршуны и  змеи  последовали их
примеру.  Поэтому,  зная, как неохотно я иду на разрушение замков, владетели
теперь устрашаются не  столько моих посещений,  сколько в  будущем нападений
Арагвского князя. Видите, на каких качелях мы качаемся?
     - Ты  ошибаешься,  дорогой Георгий.  Останавливает шакала и  персидских
захватчиков не только княжеское упорство, но и твои победы.
     - Заблуждаться,  мой Дато, всегда опасно. Соль в глаза врагам кидаем, а
на  деле  то  Мамед-хан  у  нас  отнимает слабо защищенные крепости,  то  мы
прогоняем его -  тоже из плохо защищенных крепостей.  Это игра, а не победа.
Одно несомненно: мы держимся на растерянности князей. И пока игра нам нужна,
следует как можно чаще радовать Метехи неожиданностями.
     - Такое нетрудно,  можно Фирана Амилахвари угостить,  кажется, вместе с
Квели Церетели старался.
     - Нет,  Даутбек,  не  время.  Неожиданность уже ждет Метехи.  Арагвинцы
расскажут о  возвращении Дато из Константинополя с большой удачей.  Выходит,
Хосро-мирзе и Иса-хану придется или напасть на нас раньше, чем придут турки,
или исчезнуть раньше, чем мы... бросимся с турками на Тбилиси.
     - А разве нам выгодно сейчас нападение Хосро?
     - Нам выгоден поспешный уход персов,  что они и  сделают.  А пока всеми
мерами удержать за азнаурами Гори -  путь к  Тбилиси,  и  Хертвиси -  путь к
Турции. А вдруг султану вздумается пожаловать к нам раньше, чем мы попросим?
     - Что ты, Георгий? - изумился Гиви так, что даже полуоткрыл рот. - Ведь
Дато громко сказал: когда попросим. Что, султан - ишак?
     - Не мешай разговаривать. Много ты в султанах понимаешь!
     - Может, в султанах не много, но в ишаках - лучше султана.
     Саакадзе обрадовался возможности закончить беседу  и  уверил  "барсов",
что ночь сеет сомнение и раздумье, а утро - бодрость и надежды.
     Только теперь почувствовали "барсы", что едва не падают от усталости.
     Да,   мудрость  подсказывает  остерегаться  сомнений  и   стремиться  к
надеждам...


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Давно не был так оживлен Шадиман. Он вновь ощущал в своем сердце биение
жизни. Четырнадцатый круг хроникона породил неустойчивость, почва колеблется
под ногами. Не верны люди! А горы верны? А реки? Звездный мир и то мираж! Но
значит ли это,  что и  князь Шадиман мираж?  Нет!  Он реален,  как скала над
бездной.  По-прежнему он  на  страже  знамен  владетелей Верхней,  Средней и
Нижней Картли.  Игра в  "сто забот" открывает новые пути к  достижению цели,
увиденной им еще на рубеже двух столетий,  шестнадцатого и  семнадцатого.  И
сейчас бело-черные квадраты готовы к  предстоящим ходам.  Что способствовало
ему в  выполнении миссии,  возложенной на  него богом -  патроном княжеского
сословия?   Что  утвердило  его  незыблемым  стражем  фамильных  привилегий?
Конечно, постоянство во взглядах и оценках!
     Чубукчи внес  в  покои  свежий  черенок лимона.  Пусть  в  вечнозеленых
листьях зреет  плод,  рождаемый солнцем,  вскормленный его  чаяниями.  Пусть
восторжествуют закон,  власть и  сила!  Взглянув на  выхоленных им питомцев,
каждый воскликнет: "Жив железный князь".
     Итак, единоборство продолжается.
     Свершилось!  Долгие  споры  закончились благополучно.  Иса-хан  доверит
пятьдесят сарбазов и  двух  юзбашей начальнику марабдинских дружин,  который
ведет за собой пятьдесят марабдинцев. Зураб также пошлет опытного начальника
вместе  с  пятьюдесятью арагвинцами.  Сначала  сводный  отряд  направится по
подземной  дороге  до   "волчьей  тропы",   через   которую  Шадиман  провел
Хосро-мирзу с  войском.  Этот  тайный путь знают только марабдинцы.  Выйдя в
овраг,  начальник марабдинцев поведет всех через обходную,  трудно доступную
тропу к  отрогам,  а  дальше отряд возглавит арагвинец.  Эту  дорогу еще при
Марткобской битве указал Зурабу Моурави, дабы князь Эристави без опаски смог
перебраться в Кахети.  Кроме "барсов", лишь несколько арагвинцев посвящены в
тайну  скалистых извивов и  лесистых вершин,  вот  почему теперь не  следует
опасаться засады.  Ведь  Саакадзе  уверен,  что  Зураб  из  преданности царю
Теймуразу никогда не  укажет безопасный путь в  Кахети и  обратно,  особенно
персидским войскам.
     "Это было бы так,  -  угрюмо подтверждал Зураб, - если бы царь Теймураз
совместно  с  Саакадзе  не  противился моей  заветной  мечте  воцариться над
горцами. А сейчас у Арагвского владетеля одна дорога с правителями Метехи. И
он ручается,  что преданный арагвинец проводит из Кахети до подземного входа
десять тысяч сарбазов с минбашами, юзбашами, онбашами и караваны верблюдов с
пушками и едой.  Еще не следует забывать, что арагвинцы слишком хорошо знают
хитрые ходы саакадзевцев".
     На  полуденной  еде  у  царя  Симона  было  шумно.  Повеселел  даже  не
перестававший хмуриться Андукапар.  Еще бы,  у  него на этот раз не вымогают
дружинников.  Итак,  в  Тбилиси осталась только  одна  тысяча.  И  Андукапар
внезапно поднял чашу за счастливое царствование Симона Второго.  Царь совсем
размяк:   "Иса-хан,   Шадиман,   Хосро-мирза,  Андукапар  и  Зураб  Эристави
несомненно уничтожат Саакадзе!  А  разве это не  главное?  Гульшари говорит:
когда католикос увидит, что последняя надежда на помощь Саакадзе исчезла, он
больше  не  осмелится  откладывать венчание  на  царство  Симона  Второго  в
Мцхетском соборе".
     Так,  в  сладких  мечтах  об  истреблении опасного  врага,  наслаждался
полуденной едой блаженный царь. Как вдруг...

     Папуна, продолжавший кейфовать в домике Арчила, едва успел опрокинуться
на мутаку и притвориться задремавшим.  Вбежавший царский нукери,  задыхаясь,
прокричал:
     - Сколько тунги вина поставишь за новости из замка Моурави?
     - Лучше спроси,  сколько поставлю, если найдешь лечебные травы вылечить
меня от проклятой трясучки. А новость о Моурави, наверно, сам выдумал.
     - Выходит, и двух арагвинцев, прискакавших из Бенари, тоже я выдумал? И
подарки от госпожи Русудан княгине Нато тоже выдумал я? Может, послание тоже
сам писал?
     - Постой!.. Э-э, куда торопишься? Разве княгиня Нато в Метехи?
     - Даже тени ее здесь нет.  Только арагвинцы хитры, как речные черти! Не
в Ананури, а сюда прискакали.
     - А ты откуда знаешь, что сюда, а не в Ананури?
     - Азнаур  Папуна,   приятнее  тебя  мой  глаз  никого  не  заметил,  но
простодушнее тоже не видел!  Я слежу... тебе можно сказать, ведь князь Зураб
твой враг.  Царь велел...  В  покоях князя есть незаметная щель -  и  вижу и
слышу,  что  надо.  Арагвинцы свиток  ему  передали,  хурджини  тоже;  потом
иверской божьей матерью клялись, будто вернулся азнаур Дато и султан большую
помощь Моурави обещал.
     - А какие подарки, богатые?
     - Подарки не видел.  Князь зашитый хурджини чуть приоткрыл и рукой, как
тесто,  все  там  перемесил,  потом  выудил другое послание,  быстро прочел,
расхохотался,  велел убрать хурджини в  сундук с тайным замком,  о сам,  как
арабский конь, поскакал к Шадиману.
     - И ты за ним?
     - Опять удивляюсь.  Сколько лет князя Шадимана помнишь,  а его сатану -
чубукчи -  забыл! К покоям Шадимана даже муха незамеченной не подлетит. Царь
обещал  меня  азнауром  сделать,  если  подслушаю ночной  разговор  князя  с
Хосро-мирзою,  часто вдвоем совещаются.  Эх-хэ, только царь мог обещать меня
князем сделать, все равно ничем не рисковал.
     - Э,  э...  Храбрый человек,  разве больному не все равно, сегодня или,
скажем, через пять дней княгиня Нато подарок получит.
     - Пресвятой  Евстафий!   Неужели  не   сказал,   что   азнаур  Дато  из
Константинополя вернулся?  Потому у Моурави полный замок ополченцев. Слыхал,
к нападению на Тбилиси готовятся.
     - Раз готовятся, могут и приготовиться.
     - Пчела мед собирала всю весну,  а медведь в один день съел.  Уже утром
за войском в Кахети проводники идут.
     - Засады задержат.
     - Засады? Через обходную тропу ананурский мсахури проведет; сам знаешь,
там засады нет.
     Папуна вздрогнул:  "Надо помешать!  Большое несчастье, если персы тропу
узнают. Проклятый шакал предательски, во вред Картли действует!"
     Желая скрыть волнение,  Папуна застонал,  бормоча что-то несвязное. Так
обычно действовал он, выведав то, что следовало выведать.
     Нукери тихо вышел,  решив вечером наведаться,  ибо тунги вина неизменно
ожидала посетителей больного.
     Едва скрылся нукери,  Папуна три раза каркнул. Не спеша появился Арчил;
прикрыв дверь, тихо спросил:
     - Уже слыхал?
     - Наверное,  не  все.  Арчил,  поспеши на майдан,  пусть Нуца незаметно
придет, как будто с целебными травами. Необходимо Георгия уведомить.
     - Поздно,  дорогой,  до  утра Метехи наглухо закрыт,  Андукапар во  всю
длину стен своих дружинников расставил,  пообещав:  если кто выйдет,  голову
шашкой смахнет.
     - Такое,  волчий хвост,  непременно исполнит,  любит укреплять руку  за
чужой счет. А твой тайный выход?
     - Не хочу рисковать. Для более важного дела берегу.
     - Какого?
     - Для спасения твоей жизни.
     - Э, важнее Картли спасать, а я как-нибудь без жизни обойдусь. Привык с
того дня, как моя Тэкле... Пойдешь?..
     - Или моя голова тебе больше надоела,  чем мне? Нет? Тогда не проси. До
утра из  Метехи не  выйду!  -  Покосившись на помрачневшего Папуна,  конюший
примирительно добавил:  - Скоро гости соберутся, обещал Гурам зайти. Сегодня
Андукапар опять его  плетью ударил.  Готов убить князя.  Может,  еще новости
узнаем,  утром пойду к Вардану и без тебя важное скажу.  Уже месяц собираюсь
чоху купить,  конюхи смеются: "Арчил! Наверно, через тридцать пасох за чохой
поскачешь!"
     В  эту  безлунную ночь Метехи жужжал,  как  в  улье растревоженные осы.
Шушукались  у  Шадимана.   В  царских  покоях  Гульшари  нашептывала  брату:
"Необходимо  выступать!   Но  кому?   Разве  престарелый  Шадиман  похож  на
воинственного Андукапара?"
     Тревога охватила замок. Даже в псарне Андукапара перегрызлись охотничьи
псы из-за кем-то брошенной кости.
     Старый псарь суеверно покачивал головой:
     - Кто осмелился собак портить? Я от дверей не отходил.
     - Ты не отходил, а летучий черт через окно угощение бросил.
     - Ты видел?
     - Не все глазами видишь, иногда умом больше зрячий.
     - Опять князь Андукапар арапником изобьет Гурама.
     - Почему думаешь?
     - Старший над слугами.
     - А княгиня Гульшари сегодня полкосы у Нато вырвала.
     - Чтоб таким князьям Моурави все зубы мечом выбил!
     - Тише!  С  ума сошел?  Пока Моурави прискачет,  от твоей бороды плевел
останется.
     - Плевать я хочу на бороду, которую каждый день дергают.
     - Ты, важкаци, сбрей бороду.
     - Давно хотел, князь запретил.
     - Хорошо сделал - иначе за что дергать будет?
     - Найдется.
     - Чтоб  тебя черти за  язык дергали!  Только одно помните:  "Мышь рыла,
рыла и дорылась до кошки".
     - Мой дед служил еще доблестному Нугзару.  Я  не отхожу от Ананури -  и
дня  не  вспомню,  чтобы князь Зураб руку на  дружинника поднял.  Как можете
терпеть оскорбления? Почему не бежите к другому князю?
     - Ты что,  арагвинец,  из рук ангела выскользнул?  Мы убежим,  а  нашим
женам, детям князь Андукапар гозинаки на серебряном подносе преподнесет?
     - Разве холостых мало?  Почему унижаются? Почему хорошенько не проучите
строптивого князя и княгиню тоже?
     - Я  неженатый,   так,   по-твоему,  подвергну  отца  ярму?  А  мать  -
непосильной работе? А сестру - позору?
     - Арагвинцам хорошо подстрекать.
     - Кто подстрекает?  Жалеем!  А если нравится добрый господин Андукапар,
кушайте на здоровье.
     Дружинники молчали.  Не  впервые  арагвинцы заводят  подобный разговор.
Почему?  Пусть Зураб дружинников любит, а в деревнях у него как народ живет?
Может,  хуже  Андукапара податью душит.  Может,  дети как  высохшие обезьяны
ходят? Князья все издали хороши. Вот если бы Моурави...
     - Завтра в Кахети идем, - прервал молчание арагвинец.
     - Когда дойдете, расскажете, много ли жареных баранов по дороге съели.
     - Ты думаешь, водой будем сыты?
     - Если саакадзевцы угостят, похоже, и бешеного буйвола попробуете.
     - О! О! За такое пожелание скорпиона не жаль к заду приставить!
     - Эй, Гурам! - вдруг вырвался из темноты голос.
     - Нет Гурама, наверно спит.
     - Какое время спать? Князь его в Кахети посылает.
     - Одного?
     - Может, с тобой, - засмеялся из темноты зовущий.
     - Чтоб на твой язык паук сел!  -  испуганно отмахнулся парень.  - Разве
для меня мало здесь персов?
     В боковом окне блеснул свет свечей,  мелькнула тень.  Невольно спорщики
повернули головы,  но,  сколько ни  вглядывались,  сквозь опущенные занавеси
ничего нельзя было разглядеть.

     Зурабу этого казалось мало. Он приказал мсахури задвинуть второй, более
прочный, занавес и из сундука вынуть хурджини.
     Целый  час  Зураб  сидел в  раздумье:  неожиданное сообщение арагвинцев
перевернуло все его планы.  Сейчас надо не десять, а двадцать тысяч сарбазов
привести из Кахети.  А  что,  если Саакадзе при помощи турок победит?  Зураб
поежился.  Нет!  Раньше  трех  недель  не  подоспеют османы.  За  этот  срок
благодаря подземной дороге, сокращающей путь, из Кахети прибудут сарбазы.
     Зураб вынул из хурджини два свитка.  В одном,  который Русудан передала
гонцам, ничего особенного не значилось. Русудан приветствовала мать, просила
принять скромные подарки и  беречь здоровье,  сообщала о здоровье всей семьи
Саакадзе.  Но в другом, глубоко запрятанном в склады розово-оранжевой парчи,
слишком много значилось.
     В  нем  негодовала Русудан:  "Как осмелился ты,  Зураб,  принудить мать
покинуть безопасный Ксанский замок и  переселиться на зыбкую ладью?  Разве у
любимой внучки Маро не  сидела за  скатертью княгиня Нато на  главном месте?
Или не ей снимали лучшие куски с шампура? Или не стелили ей атласные одеяла?
Или давали ей скучать?  Но если в  Ксани надоело,  почему,  как обещала,  не
отбыла к Мухран-батони? Или вторая внучка, Хварамзе, прогневила ее? Не слала
гонца за гонцом с просьбой пожаловать в замок?  Потом, на что ей престарелая
сова,  которая всю  жизнь приносила дому доблестного Нугзара Эристави только
неприятности? Сейчас время беспокойное. Георгий готовится к большой войне не
только с  персами.  Он  решил очистить Картли от  предателей.  Турецкие орты
янычар прибудут без  пашей,  беков  и  торбашей,  всецело во  власть Георгия
Саакадзе.  Во  главе станут "барсы" и  преданные азнауры.  Значит,  народ не
пострадает.  Конечно,  султан недаром подобрел.  Но  такое  не  пугает,  ибо
Георгий не собирается щадить изменников.  В тревожное время женщинам следует
находиться под крепкой защитой. Пусть дорогая мать найдет предлог избавиться
от ненужных гостей.  Пусть скажет: "Хварамзе, да живет она вечно, заболела".
Об этом очень просит и Георгий..."
     Злобная гримаса исказила лицо Зураба.  Он скомкал вощеную бумагу, потом
поднес к  свече,  сжег,  сдунул пепел  за  окно  и  проводил взглядом черные
бабочки.  Тщательно пересмотрев подарки,  он отложил оранжево-розовую парчу:
"Немолодая,  потом без мужа,  незачем такой одеждой украшаться! Парча больше
пойдет  моей  возлюбленной.  Да,  моей!  Если  даже  каджи  преградит дорогу
колдовским топором... Но придется заслужить счастье, к которому так рвусь я,
преданный ей Зураб.  С победой следует торопиться! А если сатана спросит: "С
какой победой?"  Я  закричу!  "С моей!"  О  нечистый,  ты слишком любопытен!
Напрасно Моурав-бек стремится захватить Ананури,  тщетно надеется уничтожить
князя Зураба и властвовать,  как властвовал. Нет, несравнимо сильнее! Видно,
решил  кончить игру  в  сказочного глупца и  на  самом  деле  захватить трон
Багратиони!  Не бывать такому!  Нет,  великий Моурави,  не бывать!  Я  лучше
придумал! - Зураб ухмыльнулся. - Друг Шадиман будет мною доволен. Надеюсь, и
царь  царей  Симон  Второй  тоже.  Андукапар наконец перестанет рычать.  Как
перепугались они турок!  Даже храбрый Хосро побледнел.  А  Иса-хан?!  Только
"змеиный" князь не замедлил уверить, что турки больше повредят Саакадзе, чем
ему, Шадиману".
     Еще  долго  бушевал в  ночной тиши  Зураб,  обуреваемый жаждой власти и
мести.  Но  вот преданный мсахури напомнил о  его повелении двум арагвинцам,
прибывшим от Саакадзе,  завтра с  рассветом выехать в Ананури.  На рассвете,
добавил мсахури, он сам с пятьюдесятью арагвинцами уходит в Кахети.
     - Хорошо.   Не  забудь  повторить  гонцам,  чтобы  Миха  и  его  десять
разведчиков без промедления прибыли сюда.  И  чтобы княгиня Нато каждый день
со скоростным гонцом о здоровье извещала. Хурджини зашей, а первое послание,
как наказано,  в руки отдашь. - Зураб отложил парчу. - Спрячь в сундук, пока
я  о  ней  не  вспомню.  Пусть  Миха  такое повеление мое  передаст старшему
Каршенидзе: если княгиня забудет послать гонца, сам пусть посылает.
     Уже  ночь,  как  путник,  нашедший золотые  монеты,  торопливо собирала
звезды  в  невидимый кисет,  отчего  быстро  светлело небо.  Так  почудилось
Зурабу;  он зевнул,  растянулся на медвежьей шкуре, положил около себя меч и
прикрыл глаза.
     Мсахури,  старательно осмотрев покои, примыкавшие к опочивальне, позвал
слугу,  который опустился у  порога.  Старший дружинник сменил у всех дверей
стражу.  "Не  у  друзей  гостим",  -  постоянно  повторял  он  арагвинцам  и
приказывал не прикрывать век, как бы глаза ни устали вглядываться в темноту.
     Это не было хмурое утро,  хотя и на солнечное оно не походило. Утро как
утро,   но  Шадиман  проснулся  в  самом  радужном  настроении.   Хвала  его
серебряному терпению!  Вот  и  ханы двинулись из  замкнутого круга.  Спасибо
туркам  -  помогли.  Какой  непростительный промах Саакадзе в  игре  в  "сто
забот"!
     Обыкновенное было утро, но почему-то Шадиман заметался по опочивальне и
тут же почти упал на мутаки.  Он ждал,  когда влетевший, как стрела, чубукчи
обретет дар речи.  Но чубукчи замер с  выпученными глазами и  открытым ртом,
тщетно пытаясь разомкнуть челюсти.
     Наконец Шадиману надоело созерцать истукана.
     - Начнешь разговор или  прикажешь шашкой  выбить  из  твоего фаянсового
горла нужную речь?
     - Го...го...с...по... све...е...тлы... кня...я...я..,
     - Даю  тебе  минуту  на  поимку сбежавшего голоса,  -  Шадиман зачем-то
перевернул песочные часы: "Странный песок! На глаза рыб похож". - Молчишь? -
Шадиман схватился за шашку.
     - Го...го...лос...   ту...у...т  ни...ни...  при...и...чем,  -  выдавил
чубукчи;  и вдруг,  словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не
воды,  то  слов.  Захлебываясь,  задыхаясь,  давясь  собственным языком,  он
визгливо выкрикнул: - Все, все завалено! Хода нет!
     - Какого хода?  Да начнешь ты разговор?!  - и Шадиман хватил чубукчи по
спине ножнами.
     - Под...зе...ем...ны...ый...                хо...о...д                у
Га...а...а...нджи...ин...ски...их во...о...о...рот...
     Шадиман изумленно взирал на чубукчи.  "Змеиный" князь и  представить не
мог,  что  подземный ход,  прорытый марабдинцами и  так тщательно охраняемый
стражей,   разрушен  "барсами"  Ростомом  и  Арчилом-"верный  глаз"  еще  до
переселения Саакадзе в замок Бенари.
     Этот подземный ход  имел исключительное военное значение,  ибо соединял
через  Волчью  лощину  и  непроходимый Телетский лес  подступы к  Тбилиси  и
Марабде.  И  вот  рухнула  надежда  на  спасительный выход  из  безнадежного
положения. И, точно не в силах осознать случившееся, Шадиман воскликнул:
     - Повтори, безмозглый чурбан, что завалено?!
     - Под...земный ход!  -  вновь обретя дар речи,  завопил чубукчи.  - Там
даже  палке  не  пролезть!  Пробовали копать.  Три  аршина откопали,  дальше
нельзя.  Где стены?  Где потолок?  Камни,  железо,  балки -  все в одну кучу
смешалось...  -  Чубукчи вдруг осекся:  уж  не  лишился ли князь ума?  Глаза
восторженно блестят и словно кому-то он посылает воздушный поцелуй!
     "Да будет свидетелем мне резвый сатана!  - мысленно воскликнул Шадиман.
- Я восхищен! Неповторимый ход в игре "сто забот".
     - Смешалось?  - неожиданно ударил Шадиман рукой по столику, сбивая вазу
с  фруктами.  "Странные плоды!  На  тюрбаны ханов похожи".  -  Глупый козел!
Смешали балки,  железо, камни ловкие саакадзевцы, а тупые шадимановцы день и
ночь перед кучей... копьями сверкали.
     Сам  удивляясь своей прыткости,  Шадиман,  не  соблюдая правил царского
замка, ворвался к Хосро:
     - Царевич! Надо менять ход. Саакадзе снял с доски всех коней! Игра пока
за ним!
     И Хосро,  предчувствуя необычайное,  также без всяких правил, опустился
на  тахту.  Беспокойный взгляд  его  соскальзывал с  хрустального кальяна на
шахматную доску,  раскрытую перед ним и полную тайн,  потом на возбужденного
Шадимана. Только что Гассан рассказал ему сон, будто Хосро хотел вскочить на
коня белоснежной масти. Конь фыркнул и сбросил его прямо в дорожную пыль. Но
с  неба слетел Габриэл,  держа под уздцы золотистого жеребца.  "Не подвергай
себя опасности,  -  поучительно сказал ангел.  -  О Хосро-мирза!  Зачем тебе
траурная лошадь,  когда твой удел скакать на  царском коне?  О  Хосро-мирза,
выбирай дорогу, не взрыхленную шайтаном, а застеленную бархатом. О Хосро..."
     - Мирза,  -  живо подхватил Шадиман, - нам предстоит испытание, если...
если не найдем выхода.
     Нельзя сказать,  чтобы завязавшаяся беседа была веселой,  но казалось -
конца ей не будет.  Оба собеседника не знали,  как закончить разговор и  как
разойтись или как остаться.
     Выручил Иса-хан.  Он вошел,  давясь от смеха:  "О,  он узнает остроумие
Непобедимого! Это веселые шайтаны "барсы", ибо только они способны заставить
княжеских дружинников охранять котел с  пилавом для  жен  одряхлевшего дэви.
Аллах видит, хищникам сейчас незачем тревожиться: помощь турок подоспеет как
раз вовремя..."
     Давно Метехи не  переживал такого волнения.  Даже  царь  Симон вышел из
блаженного состояния и без устали гонял в покои Шадимана молодых князей.
     Два дня совещались ханы и князья. Андукапар злобствовал, грозно сдвигал
брови,  похожие на  колючие щеточки,  доказывал,  предупреждал:  "С Саакадзе
нельзя медлить!.."
     Зураб почти не  говорил,  напряженно обдумывал что-то:  "Неужели он  не
всему выучился у Саакадзе?", потом ворвался в разговор, как волк в овчарню.
     - Ты,  князь,  подобен дятлу -  только долбить умеешь!  А почему сам не
действовал?   Почему  сам  медлил?  Знаю  почему!  Все  мы  немало  лишились
дружинников, а ты хоть одним пожертвовал?
     Ссору никто не поддержал, но и не пресек.
     Назревало что-то решительное, тревога до предела натянула тетиву.
     Как-то  само собой вышло,  что  Иса-хан,  обогнав собеседников,  первый
пришел к  самому острому выводу:  он  заявил,  что  время бесед закончилось,
пусть завтра каждый советник предложит твердое решение.
     Ночь  не   всегда  должна  служить  усладе,   иногда  она  способствует
углублению в мудрость. Лучше всех это знал Зураб, ибо вот уже третью ночь он
предается раздумью.  Будто  все  взвешено,  все  предрешено.  Снова раскрыта
шахматная доска.  Игра продолжается!  Власть над  горцами -  меньшего он  не
желает!..  Большего добьется!  Если выйдет задуманное,  то,  может быть, уже
случившееся - к лучшему!
     Едва  собрались советники,  разговор  их  словно  заскользил по  острию
бритвы.  Выслушав предложение Андукапара:  "Немедля послать гонцов  обходной
дорогой в Кахети, самим же в замках Верхней, Средней и Нижней Картли собрать
дружины,  а  из  деревень  отозвать  праздных  сарбазов  и,  объединив силы,
врасплох напасть на Саакадзе", - Иса-хан насмешливо бросил:
     - Да  сохранит тебя Мохаммет!  Чем  прогневил ты  ночь,  снисходительно
укрывающую под своей шалью и  злодеяния и  милосердие?  Почему не подсказала
тебе  новую мысль,  сотканную из  солнечных лучей и  лунных сияний?  Или  ты
неучтиво заснул у  сосуда,  не утолив жажды трепещущей розы?  Или уподобился
петуху,  горланящему  над  воркующими  голубками,  когда  учтивость  требует
притвориться уснувшим?
     - Твои слова,  о  Иса-хан,  восхитили мое сердце,  ибо жемчуг остроумия
сверкает в них. Но не удостоишь ли ты наш слух беседой об удаче твоей ночи?
     - Удостою,  о  Хосро-мирза,  ибо сладка беседа с  умеющим схватывать на
лету даже то, что тобою не высказано. Довольная моей учтивой бодростью, ночь
подсказала мне выравнивать коня с днем, предначертанным небом, а не обгонять
ветер.  Да не будет сказано,  что я уподобился петуху. Сулейман свидетель, я
счел полезнее, убавив спесь, не искушать больше нашими набегами Моурав-бека.
Еще  опаснее выводить из  Кахети хорошо сохранившееся войско,  ибо Теймураз,
когда  на  нем  горят  шарвари,  спешит усладить ночь  приятными на  слух  и
ядовитыми на  вкус  шаири...  вдобавок приправленными яростью  схваченных за
горло горцев и ревом войск трехликих князей.
     - О Иса-хан,  твое определение подобно янтарю в руке слагателя песен! Я
лицезрел,  как  один  князь трепетал перед "барсом" Носте,  пел  хвалу "льву
Ирана" и осушал рог за здоровье "кабана" Кахети.
     Чтобы  скрыть  тревогу,   Зураб,   опираясь  на  парчовый  подлокотник,
преувеличенно заносчиво вскрикнул:
     - Кого,  благородный Иса-хан, и ты, Хосро-мирза, подозреваете? Клянусь,
что не устрашусь даже гурийского владетеля! Обнажу меч и против дракона!
     - Ты,  князь  Зураб,  можешь без  риска прибавить к  сонму воображаемых
противников и владетеля Самегрело, ибо он тоже тут ни при чем.
     - Но,  благородный мирза,  -  поспешил  Шадиман  повернуть разговор  на
интересующую его тему, - выходит, мы заперты в Тбилиси?
     - О  князь из князей!  О болеющий за царство Шадиман!  Зачем осквернять
свой  слух уродливой правдой?  Не  разумнее ли  притвориться,  что  нам  так
удобнее?  Ведь тот,  кто заперт,  свободен от того,  кто запер.  И неужели я
забыл сказать,  что  ночь дала последний совет?  А  вновь назойливо щекотать
истину,  все равно что облизывать уже вылизанное блюдо.  Да  будет известно:
как бы вам,  князья,  ни не терпелось погладить против шерсти "барса", я без
повеления шах-ин-шаха не направлю против турок огонь мушкетов.
     - Не  замахнусь и  я  саблей,  ибо  шах-ин-шах  с  трудом  сговорился с
султаном.  А  час войны с криволунным Стамбулом еще не наступил.  И разве не
всем известно,  чем угощает ослушников ниспосланный нам аллахом шах Аббас? И
не опрометчиво ли полководцам возвратиться в Исфахан без войска?
     - О  аллах,  не хочет ли Хосро-мирза вступить в  Исфахан с воскресшими,
подобно христианскому аллаху, сарбазами?
     - Ты угадал,  мой остроумный Иса-хан.  Вернемся с  уцелевшими,  вымолим
повеление, выпросим новое войско и, подобно львам, ринемся на турок.
     - Да  обогатится мой  слух твоими мыслями!  Тебе ночь подсказала или ты
сам  придумал,  как  избегнуть  саакадзевских бешеных  собак  и  разъяренных
буйволов?
     - Избегнем,  иншаллах,  с  помощью  меча.  Клянусь  чалмой  праведника,
всепредусматривающий Иса-хан, разметать хищников по лесам!
     - О храбрейший!  Это лучший подвиг воина,  но не считаешь ли ты удобным
впредь больше не уменьшать наше войско? Ибо путь из Арша слишком щедро усеян
сарбазами и юзбашами.
     - Мудрейший Иса-хан, с тобою беседа сладка, ибо ты, как ловкий охотник,
на  лету ловишь мои мысли.  Кто не знает,  что разумнее въехать в  Исфахан с
двумя живыми сарбазами, чем с тысячью мертвых.
     - А  почему хоть  один сарбаз должен сейчас погибнуть?  Не  полезнее ли
оставить Саакадзе наедине с  его  клыкастыми помощниками?  Пусть друг  друга
растерзают! - рявкнул Зураб.
     - Ты,   князь,  знаешь  лечебные  мази,  которыми  мы  должны  натереть
сарбазов?
     - Нет.  Но  вы  забыли,  что  я  знаю  дорогу,  которой вы  невредимыми
прибудете в Кахети, если твердо решили покинуть Картли.
     - Ты хочешь, чтобы мы доверились твоим пяти десяткам проводников?
     - Да  сохранит меня  бог  от  такой мысли,  вас  должны сопровождать не
меньше двух тысяч дружинников, ибо сказано: драгоценности не вези открытыми.
     - А чьих дружинников,  Зураб, ты наметил? - благодушно спросил Шадиман,
откидываясь на спинку кресла.
     - Раньше всего тысячу арагвинцев,  как  уже рыскавших по  этим дорогам,
потом пятьсот марабдинцев, как змееподобных разведчиков, и пятьсот аршанцев,
как отъявленных храбрецов.
     - Опять моих увидел?  Разве не знаешь:  у  меня остается в Тбилиси лишь
тысяча.
     - А разве ты собираешься в Тбилиси сражаться? К кому еще шах-ин-шах, да
продлится его жизнь до конца света, так благосклонен, как к тебе, Андукапар?
     Еще что-то кричал Андукапар,  еще о  чем-то спрашивал Иса-хан,  а Зураб
уже  обеспокоенно думал:  "Неужели догадываются,  что веду двойную игру?  Но
помочь царю Теймуразу вернуть свой трон я должен, ибо это приблизит и меня к
сокровенным  целям.   Или  я,  подвергая  себя  смертельной  опасности  быть
разоблаченным Шадиманом и,  что еще хуже,  Иса-ханом,  торчу здесь,  подобно
ржавому гвоздю в подгнившем бревне,  ради блага глупого Симона?  Нет, я всех
их  обману!  Пусть  персы в  сладком неведении рассчитывают,  что  арагвинцы
великодушно помогут им  добраться до Телави;  а  на самом деле персы помогут
моим тысячам добраться до царя Теймураза.
     Шадиман,  мягко  проводя  пальцами  по  надушенной бороде,  в  раздумье
смотрел на  повеселевшего Зураба:  "Странно,  снова  мучают  подозрения.  Но
почему? Своих почти всех уводит..."
     Ханы встрепенулись -  намекнули,  что  после совместного разгрома турок
Зураб  получит новые земли и  богатые трофеи,  и  заверили,  что  шах  Аббас
никакой ценою не позволит султану овладеть Картли и  Кахети,  которые служат
Ирану заслоном от Московии.
     - Как  же  ты  без  дружинников  останешься?  -  не  в  силах  побороть
подозрение, спросил Шадиман.
     - Неужели  подобная  глупость  сорвалась с  моего  языка?  Нет,  мудрый
печальник, и я не простак! На смену придут мои арагвинцы из Ананури.
     - Значит,  выхолащиваешь замок для Саакадзе?  -  испытующе уставился на
Зураба Андукапар.
     - Саакадзе на Ананури не пойдет.
     - Почему? - изумился Андукапар, больше обращаясь к Иса-хану.
     - В  Ананури сейчас моя мать,  княгиня Нато,  -  с  нежностью в  голосе
проговорил Зураб.
     Иса-хан,    подавив   крик,   спокойно   принялся   разглядывать   свои
нашафраненные  ногти  и  вдруг  поднялся,  ссылаясь  на  усталость.  Выразив
удовольствие встретиться завтра, хан покинул Метехи.
     Наутро неожиданно от Иса-хана прискакал к Хосро-мирзе и Шадиману онбаши
с  приглашением прибыть в крепость,  ибо хан чувствует боль в ноге от старой
раны и  хочет решить малые дела:  кому из  князей следует оставить ферман на
охрану замков.
     Андукапар, а тем более Зураб не поверили предлогу и возмутились: почему
их  обошли?  Андукапар свирепо  ругался,  но  упоминал главным  образом  имя
Шадимана. А Зураб, полный тревоги, угрюмо заперся о своих покоях.
     Ненавистной казалась и полумгла,  притаившаяся в углу,  и голова бурого
медведя с застывшими глазами,  и потухший бухари - черные угли словно вещали
исход любой борьбы: раньше огонь - потом зола. Зураб сел за треногий столик,
схватил сереброгорлый кувшин и жадно отпил.  Он стал рассуждать, ожесточенно
ударяя ладонью по инкрустированной поверхности стола.
     "Иса-хан что-то заподозрил.  Шадиман - тоже. Конечно, Андукапара только
для отвода глаз не пригласили, вонзить бы ему кинжал в глотку! Теперь важнее
всего убедить трех лисиц в  моем желании помочь им  выбраться из  цепких лап
"барсов".  А главное:  духовенство только царя Теймураза признает -  значит,
всеми  мерами  попытаюсь задобрить церковь  и  убедить  в  моей  преданности
Теймуразу. А может, разумнее скрытно ускакать в Ананури? Где, как не в своих
владениях,  можно чувствовать себя в  безопасности?  Но тогда распрощаться с
троном?..  Нет! Тысячу раз нет! А постоянно ускользающая красавица? Не время
поддаваться даже  мимолетным сомнениям.  Слишком  долго  плелась мною  сеть,
чтобы отказаться от улова золотой форели! Все задуманное да исполнится!"
     Позвав  арагвинца,  Зураб  приказал скакать  к  архиепископу Феодосию и
просить  немедля  пожаловать в  Анчисхатский собор:  Зураб  Эристави намерен
исповедаться, слишком тяготят его грехи, малые и большие.
     Потом,  облачившись в  праздничные одежды,  скрыв под куладжей стальную
панцирную рубашку, Зураб с десятью телохранителями выехал из Метехи.
     "Странно, - думал дорогой Зураб, - почему я так долго не исповедовался?
Кто  лишил  меня  святой  благодати?  Кто  отвратил меня  от  божьего  дома?
Саакадзе?  Нет,  он  полностью никогда мне  не  доверял и  осторожно избегал
разговора о  церкови.  А  сейчас,  притворщик,  без церкови не  дышит,  даже
католикоса озадачил.  Тогда кто же? Э-о! Победа, дорогой Папуна! Это ты, как
искуситель,  убеждал меня,  что церковь и есть ад,  - недаром бог со свитой,
бросив скучное небо,  расположились среди чертей в  парчовых ризах.  Потом к
народу ближе  -  значит,  выгоднее...  Сколькими тунги  запивали тогда смех!
Особенно Дато,  этот незаменимый уговоритель.  А  Папуна в доказательство...
Черт!  Совсем забыл: Папуна продолжает болеть! И почему недоверчивый Шадиман
не  замечает,  какими  здоровыми  глазами  следит  за  Метехи  больной?  Или
"змеиный" князь опасается Хосро?  Ведь  рыцарь дал  слово Хорешани оберегать
лазутчика Великого Моурави.  Одно  хорошо -  скоро  мечтающий о  кахетинском
троне  умчится,  и  тогда  мечом укажу веселому прославителю чертей короткую
дорогу в ад".
     В таких думах Зураб свернул в боковую уличку и подъехал к Анчисхати. То
ли  любопытство съедало Феодосия,  то  ли встревожила внезапность,  но когда
Зураб,  войдя  в  пустую церковь,  с  жаром осенил себя  крестным знамением,
служка подошел к нему и шепнул, что архиепископ ждет князя в ризнице.
     Разговор начался сразу, и не о святом таинстве.
     - Отец  Феодосий,  -  торжественно возвысил голос  князь,  -  ты  понял
причину моего спешного прихода?
     - Думаю,  снедали тебя большие и малые грехи.  Кайся,  сын мой,  кайся!
Милостивец не откажет раскаявшемуся в отпущенье грехов.
     - Каюсь, отец Феодосий! Хосро-мирза и Иса-хан со всеми персами покидают
Картли.
     - Уже?!  -  Феодосий чуть не  выронил крест,  которым собирался осенить
Зураба.
     О грехах было забыто.  Феодосий то краснел,  будто нырнул в кипяток, то
белел, словно вымазался мелом. Следя за бегающими глазами князя, архиепископ
притворно заволновался:
     - О господи,  пути твои неисповедимы!  Почему же,  князь, медлишь? Ведь
царь Теймураз в Тушети томится?
     - Я  полон  беспокойства.   Царь  может  опрометчиво,  раньше  времени,
спуститься с гор и попасть прямо в пасть Хосро-мирзы!
     - Силы небесные!  Поспеши отослать гонцов.  Или пути из Картли в Тушети
для тебя запретны?
     - Лазутчики  Шадимана  за  каждым  вздохом  моим  следят.  А  для  мною
задуманного необходимо полное доверие ко  мне  Метехи.  Мыслилось:  церковь,
желающая видеть царем только Теймураза...
     - Поспешит залезть,  яко кролик,  в пасть Иса-хану? Неразумно, сын мой,
думал,  неразумно!  Или  тебе не  ведомо,  что  алчущие богатства монастырей
подстерегают, яко сатана грешников, нашего промаха?
     - Но монаха, собирателя на нужды церкови, кто остановит?
     - Персы. И, выведав пытками, за каким подаянием в Тушети монах направил
стопы,  обрушатся на головы монастырских мудрецов,  жаждущих вновь лицезреть
князя Зураба с царем Теймуразом.
     - Но,   отец  Феодосий,   нельзя  допустить  гибели  царя,   всю  жизнь
сражающегося за  христианскую веру!  -  Зураб  устремил взор  к  своду,  где
изображения  святых  угодников  поражали  аскетичностью ликов  и  богатством
одеяний.
     - Где правда в  твоих речах,  князь?  Печалишься о Теймуразе Первом,  а
продался Симону Второму!
     - Хитрый  обход  врага  не  есть  предательство по  отношению к  другу.
Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель
иверской божьей матери, собирался водрузить знамя "льва Ирана" на колокольне
ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских
князей,  за что обещал защитить меня от Саакадзе и  от "льва Ирана".  И вот,
спрятав улыбку  в  усы,  я  въехал в  Метехи.  О  благочестивый Феодосий,  я
поступил,  как мудрец.  Сейчас,  облеченный доверием Метехи,  я  знаю все их
коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
     Доброжелательно  кивнув  князю,  Феодосий  пухлыми  пальцами  пригладил
пушистую бороду. "Любимой Дареджан! - мысленно возмутился он. - А ты спроси,
шакал из шакалов,  кого сейчас любит Дареджан,  кроме имеретинского царевича
Александра?" Но вслух он елейно протянул:
     - Церковь благословит твое желание помочь царю.
     - Отец!  -  с  отчаянием выкрикнул Зураб.  -  Если бы  сам  мог,  разве
беспокоил бы церковь?
     Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и
не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:
     - Отец!  Ради святого евангелия и  во имя креста пошли гонца!  Теймураз
объят  нетерпением.  И  пусть  тушины в  пять  раз  будут отважнее Иса-хана,
Хосро-мирзы и Исмаил-хана,  владеющих вместе сорока тысячами сарбазов,  - не
устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!
     - Не погибнет, князь!
     - Не погибнет? - Зураб еле сдерживал скрежет зубов. - А если...
     - Успокойся,  князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с
гор.
     Некоторое  время  Зураб  оторопело смотрел  на  Феодосия,  одной  рукой
благодушно гладившего крест, а другой евангелие, потом прохрипел:
     - Саакадзе верить опасно, он враг Теймураза.
     - И то известно,  князь. Но не о царе беспокоится Моурави: с тушинами в
дружбе,  боится - цвет гор погибнет. Так и сказал нам гонец, прискакавший от
Анта   Девдрис  с   просьбой  не   венчать  Симона   Второго  в   Мцхета  на
царствование... ибо недолго ждать благословенного небом часа.
     - Выходит, Саакадзе посылал гонца в Тушети?
     - Сам ездил... тушины просили.
     - Сам? - Зураб, подобно разъяренному медведю, урчал и ерзал: - Сам?..
     Точно не замечая неистовства князя, Феодосий спокойно продолжал:
     - С божьей помощью!  Обещал, как только укажет мечом и хитростью дорогу
в  Иран  Хосро-мирзе и  Иса-хану,  подать знак  к  спуску в  Кахети.  Тушины
поклялись ждать.
     Зураб чувствовал,  как  ледяной холод подкрадывается к  его сердцу.  Он
сжался, готовый к прыжку, и хрипло выкрикнул:
     - Отец, почему сразу мне не сказал?
     - Для церкови и для тебя, князь, выгоднее, чтобы не меч Саакадзе изгнал
персов, а... крест святой церкови.
     Зураб вскочил,  рванул ворот и едва сдержал поток брани.  Багровея,  он
сожалел,  что евангелие,  на котором уже лежал крест,  не скребница, а то бы
стоило уподобить пухлые щеки Феодосия крупу кобылы, и неожиданно взревел:
     - Аминь!
     Прошел  час,   другой.  Арагвинцы  нетерпеливо  поглядывали  на  плотно
прикрытые  створы.  Внезапно  массивная  дверь  распахнулась,  и  Зураб  так
стремительно выскочил из базилики,  что оруженосец не успел поздравить его с
принятием святого таинства, а конюх подвести коня.
     Примчавшись в Метехи,  Зураб легко взбежал по лестнице и крепким ударом
кулака приветствовал стража, не успевшего отсалютовать ему копьем.
     Узнав,   что  Шадиман  и   Хосро  еще  не  вернулись,   Зураб  злорадно
расхохотался,  залпом  выпил  кувшин  вина,  растянулся на  медвежьей шкуре,
положив, как всегда, рядом меч.

     Не  до отдыха было Иса-хану.  Слишком тревожно хлопала крыльями судьба.
Слишком липкой оказалась придорожная тина:  засосет с конем,  и сам Мохаммет
не  укажет,  где  стояло иранское войско.  А  Зураб?  Кто  из  наивных может
поверить в  добросердечность зверя?  Но  -  тысяча шайтанов!  -  он  дает  в
проводники тысячу арагвинцев. Не тут ли кроется западня? Может, сговорился с
Саакадзе  вывести  на   незнакомую  дорогу,   и   там  их  почетно  встретит
Непобедимый?
     Бархатные подушки,  мутаки,  сине-белые кальяны,  кувшины с  шербетом и
узорчатый поднос с дастарханом мало соответствовали разговору, длившемуся на
персидском языке в этом грузинском дарбази уже не первый час.
     - Не  думаешь ли ты,  храбрейший Иса-хан,  что я  не рискну сразиться с
Саакадзе?
     - Да сохранит меня аллах от подобной мысли, храбрый мирза!
     - Благородные советники, доверимся Зурабу, но не иначе, как спрятав под
халатами ханжалы.  А  если  тысяча арагвинцев сильнее десяти тысяч сарбазов,
тысячи марабдинцев и  аршанцев...  то  лучше нам  вступить немедля в  бой  с
Саакадзе, чем карабкаться над пропастью, убегая от него.
     - Это ли не мудрость! - польстил Шадиман. - А дальше что предполагаешь,
высокочтимый Хосро-мирза?
     - Две  тысячи  грузинских  дружинников  оставим  в  Телави  для  охраны
Исмаил-хана и еще десять с минбашами. Позволим Исмаил-хану скрыть от нас еще
десять тысяч,  донесем до жемчужного уха шах-ин-шаха:  "Аллах свидетель,  мы
поступили  осмотрительно,   оставив  Исмаил-хану  большое  войско",   и   из
пятидесяти тысяч  приведем в  Иран  только  тридцать.  Выслушав о  коварстве
турок,  "лев Ирана" сочтет своевременным предоставить нам стотысячное войско
и  повелит  пощекотать ханжалами стамбульские пятки.  Тут  султан,  "дельфин
дельфинов",  "низкий из низких", "повелитель халвы", сочтет уместным взвыть,
а шах,  царь царей,  великий из великих, повелитель Ирана, окажется в полном
неведении о наших самовольных действиях...  впрочем,  вызванных самовольными
действиями пашей. Разгневанный султан, "средоточие рахат-лукума", "хранитель
слюны  верблюда",  повелит пашам  оставить рубеж  Гурджистана.  Разгневанное
"солнце Ирана",  властелин властелинов, повелит нам оставить турецкие рубежи
и закрепить грузинские!
     - Пусть святой Хуссейн отвернет от меня свое лицо, если я не догадался,
что дальше. Уничтожив Непобедимого, мы примемся за приспешников его - князей
Мухран-батони и Ксанских Эристави.  Или истребим,  или склоним их на сторону
царя Симона.
     - Зураба  Арагвского,  самого  опасного из  князей,  советую уничтожить
последним, когда его услуги станут одной ценности с выжатым лимоном.
     - Ты   угадал,   мой   Шадиман,   а   освобожденные  горцы  поспешат  с
благодарностью склонить  головы  к  стопам  грозного,  но  милостивого  шаха
Аббаса. И солнце Ирана засияет над мирной страной Картли-Кахети.
     - Благородные Иса-хан и  Хосро-мирза!  Я  восхищен!  Но  не удивится ли
шах-ин-шах,  почему,  имея сорок,  скажем, или пятьдесят тысяч войска, вы не
сочли лучшим раньше уничтожить Саакадзе, а потом вернуться в Иран?
     - Как  раз,  князь  из  князей,  мы  и  поступили  так!  Мы  на  коране
поклянемся,  что все сказанное нами истина. Кто из правоверных не знает, что
любимец неба шах Аббас рубит головы и тому,  кто его обманывает, и тому, кто
верит  обману?  Да  будет  известно каждому:  Саакадзе разбит  и  бежал  под
покровительство  вассала  султана,   Сафар-паши,  который  из  страха  перед
султаном не  выдает Саакадзе.  Не помогли ни угрозы,  ни обещание богатства.
Аллах  свидетель,  это  правда!  Вся  Картли  и  Кахети  у  бирюзовой  стопы
шах-ин-шаха.  Князья обоих  царств платят богатую дань  "льву  Ирана".  Царь
Симон,  окруженный мудрыми советниками,  преданно служит "солнцу Ирана". Что
так, то так! Даже святой Аали не найдет в моих словах зернышка лжи...
     "А ведь и правды не больше,  - заметил про себя Шадиман, удивляясь, как
тонко могут быть  переплетены ложь и  правда.  -  Нет,  не  докопаться "льву
Ирана" до  норы,  где скрыта истина.  Но  благодаря тонкой политике царевича
Картли  обошлась  без  кровавых ужасов,  обычных  при  нашествиях персов,  -
значит,  твердо рассчитывает воцариться в  Кахети?  Что ж,  лучшего и желать
нельзя! И от Зураба избавиться неплохо. Надоела эта тяжесть! Предупрежденный
Георгием Саакадзе, я все меньше доверяю арагвскому князю..."
     - Если о Саакадзе все, - прервал молчание Иса-хан, - не благоразумно ли
тебе, о Хосро-мирза, придумать подходящую притчу и о Теймуразе?
     - В военных делах шах-ин-шаха придумывают только безголовые, ибо им уже
незачем дорожить несуществующим...  -  Хосро-мирза  величаво коснулся своего
лба.  -  Да  скользнет мой  язык  сам  в  пасть шайтана,  если  о  Теймуразе
всемогущий "лев  Ирана"  не  узнает только истину.  Разве  царь  кахетинский
Теймураз не бежал позорно по знакомой лесной тропе в Имерети?  Бежал! Бросив
царство,  бросив богатство и замки своих князей! Возмущенные, они прибегли к
стогам  грозного,  но  милостивого шах-ин-шаха.  Сейчас  тайные  приверженцы
Теймураза уверяют о его пребывании в Тушети.  Все горы от подножий до вершин
обшарили наши лазутчики, но, кроме сбивчивых разговоров, ничего не выведали.
Может,  Теймураз и  спрятался в расщелинах,  подобно ящерице,  но там он сам
себя не найдет.  А если найдет его изменник Саакадзе, то это будет последний
час Теймураза...
     Очевидно,  от  многоречивости у  Хосро  пересохло горло.  Он  долго пил
шербет из глубокой чаши, но одним глазом следил за Иса-ханом.
     "Вот,  -  размышлял Шадиман, играя чубуком сине-белого кальяна, - почти
полный,  наглый обман,  но...  события верны, точно вымеренные аршином, лишь
немножко  растянуты,   как  ткань  в   руках  опытного  купца.   Нет  причин
сомневаться: шах Аббас наградит обоих за... победу над Саакадзе. Но на турок
войной не пойдет,  -  сейчас занят другим.  Кахети защищена Исмаил-ханом,  а
Картли может сама защищаться. Так я и сделаю. Ловкость Хосро приблизит его к
кахетинскому трону..."
     - Если  аллах  не  лишил меня  догадливости,  -  прервал снова молчание
Иса-хан,  -  мы выедем в  Исфахан не из запертого Непобедимым Тбилиси,  а из
царственного города  Картли,  покоренного  шахом  Аббасом.  -  И  он  весело
подкинул на  ладони  засахаренный персик,  словно получил в  дар  знаменитый
алмаз "Звезда Шираза".
     Но Хосро сурово оборвал веселье хана:
     - Крепко  запомни,  жизнерадостный Иса!  Ты  ведь  близкий  родственник
шах-ин-шаха и  сам передашь ниспосланную тебе аллахом спасительную мысль.  И
еще,  склонившись ниц,  передашь "льву Ирана", что церковь готова венчать на
царство Симона Второго в  Мцхета;  но  сам  царь  говорит,  что  уже  венчан
жемчужной рукой всемогущего шаха Ирана.
     - О аллах! Он говорил подобное?
     - Сегодня скажет!
     - Сегодня? - изумился Шадиман, зная, как мечтает о Мцхета царь.
     - Вернее, напишет, по совету Иса-хана, нашему повелителю.
     Шадиман все больше поражался:  значит, Хосро охраняет и церковь, отводя
от  нее  гнев шаха за  непослушание его  воле?  Но  князь старался сохранить
бесстрастный вид.  Он  приподнял кальян  на  уровень глаз  и,  прищурившись,
смотрел  на  свет:  "Хороший  фаянс!  Все  представляет в  синевато-молочном
тумане. Хуже, когда подобный туман в словах".
     - Тысячу сарбазов оставим для охраны царя, - помолчав, сказал Иса-хан.
     - Тысячу? - пожал плечами Шадиман. - От кого охрана?
     - От церкови!
     - Церкови? Я думал - от Саакадзе.
     - От Саакадзе и десяти будет мало,  но, слава аллаху, хищник не поведет
на Тбилиси гиен, предпочтет оставить сердце Картли святому отцу католикосу.
     - Позволь,  мудрый Хосро-мирза,  повторить мое  восхищение,  -  Шадиман
изящно поклонился.  - Все тобою высказанное точно начертано в атласной книге
судеб.  Шах-ин-шах  будет  доволен.  Картли и  Кахети снова принадлежат ему.
Пусть  благосклонно примет  под  свою  высокую руку  грузинские царства.  Но
тысячи сарбазов слишком мало для святого старца, оставь две.
     - Видит пророк,  ни одного сарбаза больше! Католикосу скажешь: вернемся
со ста тысячами и  изгоним собак янычар,  а заодно наступит конец и "барсу".
Но  если  святые отцы  по-прежнему непокорство будут предпочитать выполнению
воли царя Симона,  то  придется выщипать у  них  крылья,  дабы не  летать им
слишком высоко...
     Наконец все  было  досказано.  Мирзе и  хану  пришлась по  сердцу мысль
Шадимана:  путем  угроз  и  с  помощью  Зураба  собрать  княжеское войско  и
продержаться до того часа,  пока ханы не вернутся из Исфахана или не пришлют
скоростного гонца с повелением шаха, что делать дальше. В заключение Шадиман
выразил надежду,  что шах Аббас не замедлит напомнить султану о его договоре
с могучим Ираном и потребует не вторгаться в Картли-Кахети.  Выяснилось, что
то же самое полагали Хосро и Иса-хан.
     Довольные  друг  другом,   хитрецы  взошли  на  первую  стену  крепости
полюбоваться заходом солнца.  Как ни  были озабочены вершители дел Восточной
Грузии,   они  не  забыли  о  роскошном  обеде,  устраиваемом  гостеприимным
Иса-ханом своим единомышленникам.
     В большом зале для еды уже ждали гостей плясуны и фокусники.  Музыканты
тихо коснулись струн.
     Под шум взлетающих разноцветных палок,  тут же  превращающихся в  струи
фонтана,  любуясь  причудливыми цветами,  вспоминал Шадиман  свои  беседы  с
князьями Квели Церетели или Джавахишвили, как отзвуки далекого детства.
     Вместе  с  веком  вырастали  говоруны,  полководцы,  стяжатели славы  и
богатств,  покорители пространств и властелины душ. Старинных средств борьбы
уже явно не хватало. Приходилось изощряться, с двойной ловкостью подмешивать
к золоту яд,  удары незримого меча направлять лишь в сердце,  усложнять ходы
лабиринтов, доводить до совершенства мастерство строить козни.


        ГЛАВА ПЯТАЯ

     Возлежа  на  мраморной скамье,  окутанной нежно-молочным  паром,  Зураб
блаженствовал,  ему казалось,  что он парит в облаках, нависших над высотами
Ананури.
     Из пасти медного льва падали капли, и на темно-зеленой воде расходились
круги,   рождая  у   Зураба  земные  желания.   В  сладостной  полудреме  он
представлял,   как  приятно  было  бы  увидеть  в  бассейне  не  своенравную
Нестан-Дареджан, - ибо для царевны это непристойно, а целомудренную Магдану,
- ибо  для  дочери  Шадимана  лучшего  не   придумаешь:   "Магдана!   Нагая!
Соблазнительная!"  Он  вглядывался в  зыбкие  водяные круги,  надеясь в  них
увидеть  чарующий  овал  женского  лица,  украшенного серьгами с  жемчужными
подвесками,  изъятыми из ларца князя Шадимана Бараташвили. И сразу же жгучая
ненависть охватила его.  Он вскинул руку,  словно намереваясь схватить князя
за горло,  но коснулся воды, сплюнул и перевернулся на другой бок. Перед ним
фонтан вздымал струю, узкую, как меч. Это сравнение пришлось по душе Зурабу,
он опрокинулся на спину и,  созерцая матовый свод, скупо пропускающий свет в
"оазис очищения", стал обдумывать новый девиз, который собирался вырезать на
клинке: "Мой меч - моя совесть!".
     Терщик некстати оборвал думы Зураба,  -  дернув его за  уши и  прищемив
пальцами нос,  он еще раз надул бычий пузырь, подпрыгнул, как акробат, и изо
всей силы ударил пузырем по  упругим плечам.  Зураб от удовольствия фыркнул,
снова перевернулся на  бок,  играя мускулами,  будто вылитыми из  бронзы,  и
предоставил терщику возможность выворачивать ему руки, ноги, вертеть голову,
плясать на  спине,  мять живот и  окатывать от лба до пят зеленоватой серной
водой.
     Дышать  становилось  все  легче,  будто  пригубил  чашу  с  живительным
эликсиром.  Безжалостная расправа возвращала мыслям гибкость,  а  застывшему
телу,  как  в  эллинском  мифе,  энергию,  а  главное  -  ничуть  не  мешала
действовать и  распоряжаться.  И  Зураб  то  и  дело  вызывал телохранителя,
отдавая  распоряжения,  которые вмиг  исполнялись арагвинцами,  заполнившими
предбанник.  Несколько раз телохранитель сам появлялся в купальме и сообщал,
что нетерпеливый Хосро-мирза многократно присылал за  арагвским князем,  что
Иса-хан удивлен его отсутствием.  Зураб ухмылялся,  он было хотел уже отдать
новое повеление,  но как раз в этот миг терщик довольно бесцеремонно швырнул
князя в малый бассейн под серную воду,  льющуюся через трубу непосредственно
из подземного источника.
     Зураб  облегченно вздохнул  и  оглядел  мозаичные  бело-синие  стены  и
конусообразный свод.  Скрипнула дверь,  и на мраморные плиты ступила тяжелая
нога телохранителя.
     - Благородный князь!  Миха прискакал из Ананури. Как изволил приказать,
уже послал за ним.
     - Пусть войдет сюда  в  доспехах Адама!  -  Зураб захохотал,  подмигнул
арагвинцу и дружески наградил его подзатыльником.
     - Страже тоже  прикажи снять  с  тела  избыток грязи.  Терщиков возьми,
пусть месят ногами их натруженные спины.
     Сколько   старший   телохранитель   ни    протестовал,    ссылаясь   на
недружелюбность народа к ним, арагвинцам, что особенно опасно в общих банях,
где все голые и потому не знаешь,  к кому лицом становиться, а к кому задом,
Зураб  со  свойственной ему  заботой  о  своих  дружинниках  велел  посменно
сторожить вход только двум,  а  остальным немедля,  черт их возьми,  вкусить
серное удовольствие земли,  которое не  уступает яблочному удовольствию рая:
пусть спросят у Адама... или лучше у Евы.
     Не  успел Миха,  опоясавшись полосатой тканью,  войти под  матовый свод
купальни,  как Зураб ударил в ладоши.  Терщик правильно оценил выразительный
взгляд  князя  и,  уложив  на  скамью,  принялся выворачивать наизнанку тело
пришельца.  Вновь  заработала жесткая  ковровая киса  и  шелковая наволочка,
извергающая горы горючей мыльной пены.  От удовольствия Миха охал,  стонал и
под  одобряющие шутки  Зураба  и  хруст  собственных суставов вопил:  "Руку,
правую руку,  банный черт,  не  сломай!"  Но  терщик,  на  бесстрастном лице
которого не  дрогнула ни  одна жилка,  обращал столько же  внимания на вопли
Миха,  сколько на крик осла. Окатив торопившегося азнаура кипятком из шайки,
он  обмыл  мраморную лежанку и  уложил князя,  предварительно закутав его  в
пушистую простыню,  а Миха, как тюк, сбросил в бассейн, только что покинутый
Зурабом.
     Услав терщика в  соседнюю харчевню заказать для  всех арагвинцев сыр  и
зелень,  фасоль с  ореховым соусом,  люля-кебаб  с  двойной порцией перца  и
пряностей,  горячий тонкий лаваш и шесть тунги лучшего вина,  Зураб окликнул
старшего телохранителя и повелел никого даже в предбанник не впускать.
     - Здесь,  мой верный Миха,  можно говорить свободно.  Не сомневаюсь,  в
Метехи неотступно за  мною  следят,  недаром слышу  в  стенах мышиную возню.
Иса-хан и Хосро только болтают об уходе,  а медлят,  как черепахи...  Завтра
прибудет из Ананури гонец?
     - Пять  гонцов укрыл  поблизости,  ежедневно прибывать станут;  каждого
научил,  что  притвориться должен,  будто  прямо  из  Ананури  прискакал.  В
ананурском замке для охраны княгини Нато сто дружинников оставил.
     - Около замка Мухран-батони тоже только сто настоящих оставь,  пусть на
виду впереди торчат.  А  триста бурок и  папах натяни на  длинные деревянные
кресты.  Понял?  Да  расположи их  в  лесу  между  деревьями так,  чтобы  из
сторожевых башен лишь папахи виднелись. У крепости Ксанского Эристави так же
поступи.  Для охраны горных проходов растяни пятьсот дружинников,  -  некого
подстерегать, все к царю Теймуразу ушли. Напрасно Саакадзе рассчитывает - ни
одного не дождется!  На Тбилиси мне необходимо бросить полторы тысячи шашек,
- осторожно к Душети оттяни, когда дам знать побыстрее гнать коней. Понял?
     - Все понял, мой князь. Первый гонец утром прискачет, второй...
     - А  пятому гонцу напомни,  чтобы тряпку в бычью кровь опустил,  голову
обвязал и  так  пожаловал.  Пусть  хоть  на  иконе  клянется,  что  в  рядах
саакадзевцев видел янычар.  Всеми хитростями я  должен перебросить в  Кахети
две тысячи легкоконных дружинников. Понял?
     - Все понял,  мой князь: вместе с арагвинцами переправить Хосро-мирзу и
Иса-хана...
     Звучно расхохотался Зураб:
     - И хана и мирзу!  - и так шутя хватил по плечу Миха, что тот, крякнув,
присел.
     Хотя  уже   дважды  являлся  гонец  из   Метехи,   но   Зураб,   удобно
расположившись в  предбаннике,  продолжал  с  аппетитом  уничтожать огромное
блюдо с форелью,  запивая вином из высокого кувшина.  Здесь только один Миха
разделял с князем поистине трапезу великана, а в общем помещении, на скамьях
вокруг бассейна,  расположились арагвинцы и  с  неменьшим усердием поглощали
люля-кебаб, осушая огромные чаши за здоровье князя Зураба Арагвского.
     Когда  освеженные арагвинцы последовали за  Зурабом,  они  готовы  были
ринуться за князя хоть в огонь.
     У  моста осторожный Миха и  два арагвинца свернули в сторону и скрылись
за узкими извивами уличек.
     Необычайная тишина царствовала в  Метехи.  "Будто в заколдованный замок
вступил!" -  поразился Зураб и, придерживая рукоятку меча, быстро направился
в личные покои.  Нарочито громко -  для лазутчиков, если они подслушивали, -
Зураб спросил сторожа, застывшего на пороге, что означает молчание в замке.
     - Светлый князь,  уехали  все  на  дневной пир  к  Иса-хану.  Радостное
известие получил хан: его царственная жена, сестра шаха Аббаса, подарила ему
дочь,   ибо  два  сына  уже  у  него  есть.   Царь  надел  лучшие  одежды  и
драгоценности; княгиня Гульшари - трудно сказать, больше алмазами и жемчугом
сверкала или глазами.  Она повезла подарки Иса-хану и  его женам.  Андукапар
тоже  в  праздничной чохе  выехал,  еще  уже  стал.  Хосро-мирза золотой меч
прицепил, словно молния. Только князь Шадиман скромную куладжу обновил мехом
цвета лимона - совсем не для пира.
     Зураб терялся в догадках.  Еще вчера не было разговора о пире.  Правда,
за ним в баню любезно посылали, но никто не повторил приглашения последовать
в крепость.  Что-то от него скрывают,  надо быть настороже.  Может, умыслили
заманить в крепость и там запереть? Неспроста так обрядился Шадиман.
     "Лицемеры!" От отвращения Зураб передернулся,  полуобнажил меч и ударом
кулака вогнал его обратно в ножны. И вдруг приказал собрать в Метехи пятьсот
арагвинцев:  он хочет проверить,  согласно ли его приказу одеты они и держат
ли наготове оружие.
     А когда дружинники собрались во втором дворе Meтехи и,  бряцая шашками,
выстроились в  две  линии,  князь  тщательно осмотрел их  и  велел  на  ночь
расположиться под окнами его покоев:  утром он хочет показать своих отборных
всадников Хосро-мирзе.

     Не  один  Зураб,  весь майдан всполошился.  Изнемогшие от  беспрерывных
распрей  горожане  почти  радовались  пышной  роскоши  метехского  поезда  и
встречали  царя  приветственными возгласами и  пожеланиями долголетия.  Чуть
было не поддались ликованию и мелкие торговцы; "Может, торговать начнем?"
     Но  презрительные улыбки  амкаров  и  недоверчивое покачивание  головой
Вардана Мудрого тотчас охладили их  пыл.  Все же  майдан,  как единое сердце
торговли,  чувствовал назревание каких-то  событий.  Особенно  встрепенулись
купцы,  когда вдруг исчез Шадиман: вот только что ехал рядом с Хосро-мирзою,
о чем-то говорил, щурился - и вдруг исчез. Даже не успели удивиться простоте
его  одежды,  как он  с  конем,  жарким,  как мангал,  и  со  своим чубукчи,
скользким,   как   лягушка,   точно   в   преисподнюю   провалился!   Многие
перекрестились: "Уж не черт ли услужливо разверз перед конем Барата землю?"
     Почти то  же предположил Шадиман,  въезжая в  ворота резиденции святого
отца.  В палате,  предназначенной для мирских дел,  было прохладно, отблески
синих и малиновых лампад падали на пол, как подкрашенные льдинки. Но Шадиман
приложил платок  к  вспотевшему лбу:  "Словно  в  раскаленную печь  лезу!  -
иронически усмехнулся он. - И то правда, разговор предстоит решительный".
     По суховатой церемонии встречи Шадиман понял: ни в чем не уступят. И он
решил не просить ни о  венчании Симона в Мцхета,  ни о помощи в прокормлении
войска: ведь другие важные причины привели его к вратам небесного царства.
     - Святой отец,  - начал с главного Шадиман, и глаза его затуманились, -
нашей многострадальной Картли предстоит великое испытание.
     - Хуже,  чем есть, не будет, - угрюмо проговорил католикос, откинувшись
на спинку черного кресла.
     - Будет,  ибо  Саакадзе выпросил у  султана Мурада  войско.  Нечестивых
агарян, как глаголете вы.
     - Об  этом  известно  мне,  -  против  персов  турки  придут.  Саакадзе
клянется:  "Картли от  янычар  не  пострадает!"  Да  благословит бог  узреть
истребление турками персов и обратное!  Так,  во славу господа, глаголем мы.
Да  сложат  нечестивцы головы  на  нашей  раскаленной ненавистью к  исконным
врагам земле.
     - Аминь! - прозвучало точно из стены.
     - Но,   святой  отец,  -  возразил  озадаченный  Шадиман,  -  разве  не
пострадают от звериной драки наши города,  деревни? И не падут ли монастыри,
эти оазисы света в пустыне бытия?
     - В  юдоли плача уж  не осталось кому страдать,  а  уцелевших церковь в
милосердии своем  предупредит:  пусть забирают скот  и  скроются в  горах по
примеру просветителей сирийских.
     - А разве, святой отец, храмы в безопасности? Ведь персы лишь благодаря
Хосро-мирзе божье владение не тронули.
     - Давно  умыслил  я,   что  Хосро  выгодно  защищать  церковь.   Уж  не
вознамерился ли  кахетинец занять трон Теймураза?  Или из преданности Христу
обороняет святые обители?
     - Насчет трона не слышал, а верность Христу, думаю, сохранил. Ты в этом
не ошибся,  святой отец. Но, как известили серебряные трубы ангелов, царевич
Хосро уходит в Иран.
     Католикос вопросительно вскинул  на  Шадимана  глаза,  затаившие хитрые
огоньки.
     - Испугался турок? А Иса-хан?
     - Тоже уходит,  -  конечно, не из-за испуга. Прозорливый царевич Кахети
полагает:  если  не  будет  сарбазов,  Саакадзе не  осмелится открыть города
янычарам, подобным кровожадным хищникам.
     Молитвенно сложив  ладони,  католикос молчал,  обратив взоры  к  своду.
Присутствующий   Феодосий,    архиепископ   Голгофский,   и   тбилели   тихо
перешептывались.  Феодосий упорно скрывал разговор с Зурабом,  - так повелел
католикос.
     - Понял ли я верно тебя? Хосро уводит голубям подобных сарбазов?
     - Не всех. Необходимых для охраны Тбилиси, и царя оставляет.
     - А если церковное войско станет на защиту Тбилиси?
     - А царя? Ведь ты, святой отец, не признаешь Симона?
     - Не  признаю.  Его  могут оберегать твои дружины и  Андукапара,  да  и
арагвинец поможет вам.
     - Еще  есть  причина:   царский  "сундук  щедрот"  пуст.  Амбары  тоже,
шерстопрядильни и  шелкопрядильни похожи на  кладбище.  Торговля замерла,  у
амкаров нет работы,  пошлин не  с  кого брать.  А  персы Тбилиси не трогали,
монастыри обходили, но все же войско царское кормили.
     - Да обрушится адово пламя на разбойников! - воскликнул Феодосий. - Все
деревни "обстригли",  яко овец!  Народ желуди ест,  мужчины вместо цаги кору
носят,  изнуренные женщины  с  трудом  прикрывают наготу,  дети  мрут,  скот
расхищен, из амбаров даже мыши сбежали! Прости и помилуй меня, о господи!
     - И  я  скорблю об  этом,  отцы церкови,  но истина сильнее самообмана:
уйдут персы - чем дружины царские содержать?
     - Церковное войско, даст господь, монастыри прокормят.
     - А царское?
     - Да благословит святая дева Мария мои слова!  И царское прокормят.  Но
знай,  князь Шадиман:  еще больше сотворим,  если...  если ни одного перса -
слышишь, ни одного! - не останется. Вся Картли должна очиститься от скверны!
В  крепость,  после их окропления святой водой,  мои войска войдут.  А также
чтоб  не   осталось  ни  одного  советника-перса  или  хотя  бы  при  Симоне
телохранителя в тюрбане!  Вымести,  вымести железной метлой нечисть из удела
иверской  божьей  матери!   Тогда  многое  сотворим...  В  княжеские  замки,
оставшиеся верными церкови, тоже монастырские дружины войдут.
     - С благоговением внимаю тебе,  святой отец, но возможно ли такой мерой
заставить Саакадзе отказаться восстановить свое могущество и былую власть?
     - Об этом,  сын мой,  не беспокойся,  -  вдруг,  словно четки рассыпал,
заговорил Феодосий, - церковь заставит отказаться.
     - Чем?
     - Во  всех  храмах городов и  деревень,  во  всех  монастырях служители
святого алтаря оповестят народ о  том,  что персы изгнаны из Картли великими
трудами верных сынов,  и если кто еще осмелится для своих выгод прибегнуть к
помощи персов или турок, то будут прокляты те, кто пойдет за изменником!
     - Мудрость святого отца озаряет меня!  -  восхитился Шадиман.  - Но, по
моему  разумению,  надо  тогда изменником назвать Саакадзе,  готового сейчас
призвать  турок,  как  некогда  привел  персов,  разоривших Картли-Кахети  и
избивавших неповинных женщин и детей.
     - Так  открыто для  народа опасно глаголать,  ибо  Саакадзе привел -  и
Саакадзе уничтожил,  спасая Грузию от гибели.  Потом и ты,  Шадиман,  провел
персов через подземную дорогу в сердце царства,  - спокойно произнес тбилели
и, взяв со скамьи четки, подал их католикосу.
     - Я не для войны старался, - сузил глаза Шадиман.
     - Нам ведомо,  что для воцарения магометанина Симона!  - Феодосий резко
отбросил рукав  рясы,  снял  с  отсвечивающей воском руки  четки и  застучал
черными агатами. - Имя Саакадзе пока не следует произносить.
     - А  если взамен увода всех сарбазов поголовно Иса-хан потребует выдачи
Саакадзе? Таково желание шаха Аббаса...
     Воцарилось безмолвие,  тяжелое,  как  медная гора.  Оно нарушалось лишь
дружным  стуком  четок.  Священнослужители знали,  чего  хочет  добиться  от
католикоса Иса-хан. Наконец католикос медленно проговорил:
     - Если шаху нужна голова Саакадзе,  пусть Иса-хан, раболепствуя, сам ее
достанет. Это не во власти церкви.
     Выпрямившись возле  киота,  епископ  Самтаврский  воинственно  коснулся
нагрудного креста, словно сабли.
     - Неосмотрительно  ты,  князь,  толкаешь  нас  на  поступок,  противный
церкви. Не устроим мы ловушки Георгию Саакадзе, не вызовем хотя бы в Мцхета,
якобы на разговор,  чтобы потом предать кизилбашам. Говори, как на исповеди,
об этом думал?!
     - Так. Если для целости царства необходима жертва... А разве настоятеля
Кватахеви также не требует шах? Зная, как церковь дорожит отцом Трифилием, я
всячески убеждал Хосро-мирзу.
     - Передай Иса-хану: Трифилий бежал в Русию, и его оттуда не выманишь. -
"Ложь, приносящая пользу вере, та же истина", - подумал католикос. - Но если
вернется - выполним повеление шаха, знай, мой сын...
     Шадиман  осклабился,  хотелось  удержать  приятное  мгновение,  -  ведь
католикос впервые сказал ему:  "мой  сын".  Он  низко склонился и  поцеловал
рукав тяжелой шелковой рясы.
     Католикос задумчиво продолжал:
     - ...если,  как сказал, персы до одного уйдут, о многом можешь просить.
И с того же священного дня в церквах начнутся проповеди против Саакадзе.  Не
ему бог предначертал занять престол Багратиони.
     Едва  за  Шадиманом закрылись ворота,  как  снова их  открыли для  двух
отъезжающих монахов,  получивших разрешение Хосро-мирзы  совершать поездки в
Мцхета и обратно.
     Монахи, понукая лошаков хворостинками, выехали из Тбилисских ворот, но,
обогнув Мцхета,  свернули в  лес и  стали медленно углубляться в  чащу.  Они
предвкушали, как отведают иорскую форель, ибо им поручал католикос пробиться
в Тушети и проверить, здоров ли царь Теймураз.
     Полный дум  возвращался в  Метехи Шадиман.  Некогда в  горах Имерети он
видел  кипучий  поток,  целеустремленно несущийся вдаль,  одержимый каким-то
затаенным желанием.  Но  сколько роковых преград становилось на  его бурном,
извилистом пути!  Вот уже, чудилось, вырывается он на солнечный простор, вот
еще лишь одно движение -  и,  торжествующий,  он познает тайну достигнутого,
вечную власть моря.  И неизменно каждый раз огромный валун становился на его
пути и  поток белой грудью разбивался о  камень,  вздымая на  мрачные уступы
тысячи водяных брызг... Водяных? А может, кровавых?
     Казалось,  огромная победа, одержанная им в палатах католикоса, сулила,
наконец,  спокойствие царству и  должна была его радовать,  но  почему-то он
ощущал не радость, а, увы, томительную усталость.
     "Конечно,  церковь  без  всякого  оружия  уничтожит  Великого  Моурави.
Уничтожать и возвеличивать в ее власти. А кто останется? Эти себялюбцы Зураб
Эристави?  Андукапар Амилахвари?  Цицишвили? Разве все они скопом стоят хотя
бы изношенных цаги Саакадзе?  Кто лучше меня знает,  что теряет Картли?  Кто
может  еще  заслонить своей богатырской грудью царство?  Так  почему же  ты,
"змеиный" князь Шадиман,  добивался его гибели?  Я... я добивался? Кто такую
подлость про меня осмелился помыслить?  Добивался не я,  а  глава княжеского
сословия,  ибо  иного  выхода  нет!  Спасение княжеских знамен  -  в  гибели
Великого Моурави.  Меч  может заржаветь,  но  не  истина!  А  в  чем она?  В
единоборстве!  В том единоборстве,  в котором я,  Шадиман Барата,  и Георгий
Саакадзе пребываем уже многие годы.  Тяжело терять того, кто тебя достоин...
Каждая мысль с  ним  связана.  Хотя бы  еще раз увидеть,  поспорить,  отпить
вместе старое вино из серебряных чаш и пошутить над... над шутовским Метехи.
Увы, Саакадзе погиб... наверно знаю. Шахматная доска захлопнулась. Последняя
его  ставка -  на  церковь -  рухнула,  и  на  пути  исполина пыль,  камни и
обломки...  обломки надежд.  А что на моем пути? Роковые преграды! Валуны! И
тысячи водяных брызг. Водяных? А может, кровавых?"
     Тихо,  почти крадучись,  проскользнул Шадиман в  свои  покои,  приказал
чубукчи подать на  шахматный столик две  серебряные чаши,  старое вино и  до
утра никого к нему не впускать.

     Чуть  приоткрыв глаза,  Гульшари  откинула  бирюзовый шелк  и  оглядела
опочивальню:
     "Не  успело солнце окунуться в  синеву,  уже  убежал.  Что,  его  чинка
щекочет? Сколько ни учи, все князем остается. А разве трудно понять, что для
жены-царицы другое нужно!  Да,  я должна стать царицей, иначе не родилась бы
дочерью Баграта.  Симон? Слишком слаб. Шадиман за него думает, поэтому и сам
поглупел.  Но...  когда от Саакадзе избавимся,  то и  Шадиман может отбыть в
Марабду и  желтеть в  своей усыпальнице,  как  лимон.  Нам  он  надоел,  как
одноцветный бархат.  Хорошо вчера старшая жена минбаши сказала:  "Если аллах
лишает женщ