тило у него сил отвинтить фасонные с барашками гайки и скинуть с краев иллюминаторной крышки. В отсек ворвался ветер с брызгами воды. Офоня стал жадно хватать свежий ночной воздух. В лицо плескало волной, захватывало дух, но моторист, когда волна опадала, снова и снова ловил воздух ртом. Стало полегче. Перед глазами перестали мельтешить синие расплыв- чатые пятна, сердце забилось ровнее. Офоня закрыл иллюминатор и подо- шел к двигателю, проверил уровень масла, опять взялся за ветошь. Ди- зель работал по-прежнему на малых оборотах: иной команды не было, До- рофей не подавал через дверь условленных сигналов, и Офоня подумал, что судно все так же борется со штормом вдали от берега. Меж тем болтанка поулеглась. Завизжали, заскрежетали выдираемые гвозди. Дорофей отворил дверь, шагнул в машинное. - Ух ты! Не задохся? Живой? - Живой пока, - ответил Офоня. - Мы, Патокины, двужильные. В ил- люминатор отпышкивался... Как там, наверху? - Шторм стихает. Скоро пойдем к берегу. Отдохни маленько, да и прибавь оборотов. Офоня сел на порог у раскрытой двери. Достал часы, а они стоят: кончился завод. - Который час? - спросил у Дорофея. - Седьмой утра. Знаешь, сколько ты сидел взаперти? Ровно двенад- цать часов! - Ну, а мне показалось часа три... - Патокин озабоченно посмотрел на двигатель. - Придется осенью мотор в капитальный ремонт. Совсем разрегулировался. Неполное сгорание топлива... А я-то надеялся на не- го. Вот что значит проверка непогодьем, да еще с забитой дверью... - До осени-то поработает? - спросил Дорофей, подойдя к мотористу и положив руку ему на плечо, на потную замасленную робу. - До осени протянет, - невесело сказал Офоня, недовольный собой и своим дизелем. - Ладно. Спасибо тебе за эту трудную вахту. Молодец! Мотор у тебя не так уж плох, как тебе кажется, - похвалил Дорофей приунывшего Офо- ню. На море стало спокойнее. Волнение поулеглось. И только мокрая па- луба бота и остатки рваных, темных облаков, уползавших за горизонт, напоминали о недавнем шторме. Судно подошло к причалу в устье реки Шойны. Дорофей пошел на рыбоприемный пункт договориться о разгрузке "Вьюна". Едва он перешагнул порог маленькой тесной конторки, заведую- щий пунктом с необычно суровым, сумрачным выражением на небритом лице сказал ему, будто картечью в упор выпалил: - Война, Дорофей! Весть эту привез посыльный из Чижи, проскакавший охлюпкой без седла на лошади по болотистой тропке на побережье больше семидесяти верст... 5 В первые же дни войны почти все рыбаки призывного возраста, ока- завшиеся поблизости от Унды, ушли в армию. Старенькая и немощная Сера- фима Мальгина проводила в солдаты своего сына Бориса, прибывшего с се- мужьей тони на моторной доре с призывниками, собранными со всего Абра- мовского берега. Сонька Хват, засидевшаяся в девках из-за конопатинок на лице, провожала Федьку Кукшина, который из долговязого нескладного парня превратился в видного мужика. Была назначена у них предстоящей осенью свадьба, но все планы рухнули. Еще когда-то кончится война, еще неизвестно, вернется ли домой Федор. Оставил он в деревне невесту, стареющего отца с матерью в трехоконной избенке да гармонику-трехряд- ку. "Вернусь - допою и доиграю все песни, что не допел и не доиграл, и женюсь на Соне. Вы берегите ее да привечайте!" - наказывал Федор роди- телям на прощанье. Вскоре от канинских берегов пришел дорофеевский бот "Вьюн". Из его команды взяли в армию вначале четырех рыбаков, в том числе Родиона и Григория Хвата. А несколько позже призвали и Дорофея вместе с суд- ном. Родион провел дома только одну ночь, но и за эту ночь было выпла- кано море слез. Густя, собирая мужу походный вещевой мешок, из-за слез не видела штопальной иглы, не раз обжигалась о "духовой" с горячими угольями утюг. Плакала украдкой, чтобы не огорчить мужа да чтобы мало- летний Елеся не видел. Парасковья, проклиная Гитлера и всех немцев, заперла дверь в горницу, засветила лампаду перед иконой божьей матери и всю ночь вымаливала жизнь своему сыну, чтобы вернулся с войны целым и невредимым, и поскорее бы кончилась эта война, и все другие ундяне тоже бы вернулись к своим матерям, женам, детям. Раньше Парасковья не отличалась большой набожностью, но в последнее время все чаще и чаще обращалась к своей "заступнице". Сказывались, видимо, старость да бо- лезни, а теперь к этому еще прибавился страх перед войной, боязнь по- терять сыновей. Тихона, судя по всему, призыв в армию тоже не миновал, раз обещался в отпуск, да не приехал... Морем в Архангельск идти было небезопасно, и призывников отправи- ли на карбасах в Долгощелье, а оттуда на лодках по Кулою и Пинеге в областной центр. Опустело село. На этот раз мужчины ушли не на зверобойку, не на рыбную путину. Панькин, не взятый в армию по состоянию здоровья, был озабочен тем, как восполнить образовавшееся малолюдье в хозяйстве. Морские суда - боты тоже были мобилизованы, по мере возвращения с про- мысла их направляли в определенные пункты для перевозки военных гру- зов. Правлению колхоза приходилось теперь налаживать промыслы с учетом военного времени. Кто бы мог подумать, что затерянное далеко на Севере, на "краеш- ке" материковой земли, глядящее окнами в океанские просторы старинное рыбацкое село окажется в прифронтовой полосе! Неподалеку от него про- легали морские пути в горло Белого моря, к форпосту России на северных морях Архангельску. Просторы Баренцева и Белого морей стали районом военных действий. С аэродромов Северной Норвегии и Финляндии с первых же дней войны немецкие самолеты летали над водами моря Баренца и се- верной частью Белого моря. Авиация фашистов бомбила пункты погрузки и выгрузки советских судов - Титовку, Ура-губу, Мурманск, Полярный. На подходах к Кольскому заливу и горлу Белого моря шныряли вражеские под- водные лодки. Эскадренные миноносцы вермахта подстерегали конвои1 и отдельные суда между островом Кильдин и Святым Носом. 1 Конвой - караван транспортных судов с грузами под охраной воен- ных кораблей и авиации. Во время Великой Отечественной воины с помощью конвоев доставлялись различные грузы и военная техника, выделенная для Советской Армии союзниками СССР ПО антигитлеровской коалиции. Иногда самолеты фашистов прорывались сквозь кольцо противовоздуш- ной обороны к Архангельску и бомбили его. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Оставшись вдвоем на тоне, Фекла и Дерябин с грустью ощутили удру- чающий неуют избушки: свободные нары с голыми досками, где спали уе- хавшие рыбаки, лишние миски, ложки, стаканы на полочке, забытый впопы- хах Борисом запасной ватник, взятый им из дома на случай холодной по- годы, начатая пачка папирос завзягого курильщика Николая Воронкова... "Так и не свиделся с женой рыбак, - подумала Фекла. - Как она доберет- ся домой с юга в это суматошное военное время?" Фекла никак не могла заполнить пустоту, образовавшуюся в душе после отъезда Бориса. Он все стоял у нее перед глазами - статный, за- горелый, по-своему привлекательный в своей мужицкой сдержанности и немногословии. Вспоминала, как радостный мимолетный сон, немногие счастливые минуты, проведенные с ним в пустынной тундре, среди неярко- го разноцветья убогих травок и мхов. Как она теперь сожалела, что не сблизилась с Борисом раньше! Ведь он уже два года жил одиноко после смерти жены... "Ах, почему я не замечала его, не искала с ним встре- чи!" - упрекала она себя. Теперь он заслонил собой Родиона Мальгина, которым она раньше увлекалась, даже больше - любила его. Однако дороги в жизни у них были разные. Теперь к ней пришла зрелость и принесла умение разбираться в своих чувствах и увлечениях, различать, что мимо- летно, несбыточно, а что всерьез и надолго, быть может, на всю жизнь. Конечно же, это Панькин помог Фекле сойтись с Борисом, это он, руководствуясь мужицкой смекалкой, отправил Феклу на Чебурай, где на- ходился Мальгин. Фекла об этом догадывалась, зная характер председате- ля, и была ему благодарна. "Жаль только, что поздно", - думала она. А может, все обойдется? Вернется Борис, они женятся и будут жить благополучной семейной жизнью? Фекла выходила из избушки, подолгу смотрела на море и слушала, как внизу, под обрывом, кидаясь на отлогий песчаный берег, шумели вол- ны. В свисте ветра чудился ей прощальный наказ Бориса: "Жди!" И она будет ждать. Что же ей остается еще делать? С трепетным замиранием сердца, с волнением она вспоминала жаркий и какой-то отчаянный прощальный поцелуй Бориса. Губы у него были сухие и очень горячие. Они чуть вздрагивали, и весь он был напряжен, словно туго скрученный трос... Спешил на дору... Он должен вернуться. Если есть на свете справедливость, то она непременно восторжествует. - Как же мы теперь управимся с неводами-то? - сокрушался Дерябин. - Каждому придется работать за двоих, - сказала Фекла. - Там, на фронте, не легче. Но легко сказать - за двоих, да нелегко сделать. Под берегом в приливной полосе стояли три больших ставных невода. Время отлива неп- родолжительно, надо осмотреть каждую снасть, поправить колья, очистить ячеи от водорослей, собрать и отнести наверх улов. Что происходит там, за пределами этой одинокой, пустынной тони, в Унде, во всей стране? Ни газет, ни радио, ни людей из села. Сплошное неведение, оторванность от всего белого света. Панькпну сейчас не до рыбаков-семужников, забот и в деревне хватает. Исправно, в одно и то же время на тоню приезжал с рыбпункта Ермо- лай. На второй день после отъезда Бориса и Николая Фекла и Семен глаза проглядели, ожидая его с мухортой норовистой лошаденкой. Завидев нако- нец возчика, заторопились навстречу. - Как там? Что про войну слыхать? - нетерпеливо спросил Семен, забыв даже поздороваться с Ермолаем. Тот остановил лошадь, поправил седелку, подтянул подпругу и толь- ко тогда отозвался: - Надо быть, воюют. Ерманец враг сурьезный. Туго, верно, прихо- дится, ну да ничего, выдюжим. Семен с досадой махнул рукой: - Из села-то нету вестей? - Нету, - вздохнул Ермолай виновато. - Никто оттуда не был. Кто знает, может, ерманец-то уж близко? А мы тут сидим... - Мели, Емеля, - рассердился Дерябин и пошел с Феклой за вчераш- ним уловом в сарайку. Вскоре они вернулись, неся за спиной семгу в мешках. - Ого! - одобрительно сказал Ермолай. - Вдвоем-то вам больше ве- зет... И умолк, поймав себя на неуместном слове. Как всегда, старательно взвесил пружинными весами каждую рыбину, осторожно уложил все в дере- вянный кузовок, запер его висячим замком и попрощался. На этот раз он не напрашивался завтракать, не рассыпал обычных своих шуточек и за по- возкой шел ссутулясь, будто с тяжелым грузом. Едва вода в отлив отступала, обнажая песок, Семен надевал бахилы, притоптывая по дощатому полу, подпоясывался ремнем и, глянув на Феклу, выходил из избушки. Она тоже не задерживалась и выбегала следом. Боль- шой, с крепким кованым клинком рыбацкий нож висел у нее на ремне не у бедра, а за спиной, чтобы не мешал. Когда надо, Фекла привычно, на ощупь заводила руку за спину и выхватывала его из ножен ловким и быст- рым движением. И совала потом обратно тоже не глядя, на ощупь. Они шли вдоль "стенки", натянутой под прямым углом к берегу, в горловину невода, затем, почти не сгибаясь, шагали в огромный сетный обвод "котел". На обсохшем песке, чуть пошевеливая жабрами, лежали красивые серебряные семужины. Если их было немного - Фекла собирала их в охапку, словно дрова, и тащила к избе, если много, клала в мешок. Семен тем временем осматривал колья, на которых держалась сеть. Заме- тив расшатанный волной кол, кряхтя, подтаскивал к нему тоньскую скамью - помост на конусообразно сколоченных жердях, и, взяв тяжелый, окован- ный железом деревянный молот - киюру, взбирался по перекладинам на- верх. Там, удерживая равновесие, принимался бить киюрой по макушке ко- ла, всаживая его поглубже в песок. Фекла тем временем возвращалась, и к следующей опоре скамью они подтаскивали уже вдвоем. Тяжела эта скамья! На вид легкая, ажурная, она была сбита из прочных жердей с широко расставленными ногами-ходулями. Семен быстро уставал, все-таки ему за пятьдесят, да и простуженная на путине пояс- ница у него часто побаливала, и он носил на ней привязанный мехом к телу кусок овчины. Видя, что напарник выдыхается, Фекла отбирала у не- го киюру и сама влезала наверх. Семен, стоя внизу, придерживал шаткую скамью и кричал: - Ой, девка, не упади! Не оступись... - Не говори под руку, - раздраженно роняла Фекла сверху, и под ее сильными ударами кол, словно гигантский гвоздь, влезал в песок. Много возни было, когда кол ставили заново. Тогда гнездо в грунте пробивали для него пробойником - коротким колом с железным наконечни- ком. Фекла била по макушке пробойника, а Семен, прикрепленной к нему вагой, поворачивал его вокруг оси. При вращении пробойник лучше входил в песок. Подготовив гнездо, ставили высокий кол, приносили скамью, и Семен на этот раз держал кол, а не скамью, и Фекла карабкалась наверх без подстраховки. Семей смотрел снизу на Феклу с напряженным ожиданием и опасением и видел широкие бедра, обтянутые ватными брюками, и ноги, крепко и надежно расставленные на площадке, словно вросшие в нее. Уда- ряя по колу, Фекла по-мужски крякала, будто с каждым ударом выбивала воздух из своей груди. А за сетным обводом плескались волны, и, если было солнечно, вода в ячейках блестела стеклышками. Чайки кружились над неводом, высматри- вая в нем рыбу на песке и не решаясь спуститься: боялись запутаться в сетях... И от досады чайки кричали пронзительно и недовольно. Семен думал: "Золотая работница! Цены тебе нет, Фекла. Иному му- жику с тобой еще потягаться надо". И открыто любовался ее ловкостью, смелостью, силой. Каждый осмотр ловушек стоил им немалых трудов, и от усталости они чуть не валились с ног. Однажды они долго возились с двумя неводами, и когда перешли к третьему, начался прилив. Поспешно собрали рыбу, скидали со стенки морскую траву. Увидев, что один из кольев покосился, стали поправлять его. Вода подступала к ножкам скамьи. Фекла, глянув вниз, заметила, что и Семен стоит по колено в воде. - Иди на сухое! Одна управлюсь, - крикнула она. - Скамья поплывет. Свалишься в воду, - отозвался Семен. - Иди, говорю. Я уж кончаю. Семен, видя, что вода вот-вот польется ему за голенища, выбрел на песок и, подойдя к карбасу, вытащенному за приливную черту, стал стас- кивать его к воде. Карбас был тяжелый и плохо поддавался его усилиям. - Надорве-е-ешься! - услышал крик Феклы. Она, закончив забивать кол и спустившись к воде, секунду колебалась и решительно прыгнула вниз. Вода - выше пояса, скамья скособочилась, упала рядом и поплыла. - Вот отчаянная! Как только голову уберегла! - сказал Семен, го- товый кинуться к ней на помощь. Фекла выходила из воды, таща одной рукой на плаву скамью, в дру- гой руке - молот. Семен перехватил у нее скамью, выволок на берег. Вся мокрая, с растрепанными косами Фекла подошла к Семену: - Для чего толкал карбас? - К тебе хотел в случае чего... Вдруг воды нахватаешься. Вместе с приливом разыгралась волна. Брызги обдавали обоих с ног до головы. - Спасибо, - сказала Фекла. - Карбас-то тяжел. Не надорвался? - Да нет. Иди скорее в избу, - Семен схватил ее за руку и потащил наверх по тропке в сером талом снегу. Поднявшись на угор, Фекла села на чурбак, на котором недавно Бо- рис колол дрова, и стала стаскивать с ног бахилы. - Разжег бы плиту пожарче. - Я сейчас, сейчас, - торопливо пробормотал Семен и, набрав из поленницы дров, скрылся в избе. Едва он успел растопить плиту, как Фекла ввалилась в избушку бо- сая, в одной нательной рубахе с выкрученной одеждой в охапке. Села к печке, протянула руки над раскалившейся плитой, погрелась. Развесила одежду на жердочке. - На-ка, выпей маленько, - Семен подал ей стакан с водкой, кото- рую держали про запас на такой случай.- Согреешься. - Спасибо, - Фекла взяла стакан, посмотрела на водку. - А, была не была! - выпила ее, зажмурясь, вернула стакан. - Никогда ведь не пи- ла водки... - Вот теперь и разговелась. Фекла протянула к Семену руку: - Дай мой мешок. Там сухое белье. Он с готовностью подал мешок, Фекла сказала: - Отвернись. Семен отвернулся, стал смотреть в оконце, слыша за спиной возню и потрескивание дров в печке. - Долго ли будешь в окно глядеть? - спросила Фекла. Семен обер- нулся. Она сидела возле плиты с разрумяненным от жара и водки лицом, отжимая и досуха вытирая полотенцем длинные волосы. На ней синяя юбка, желтая, в темный горошек кофта, на ногах - белые шерстяные чулки до- машней вязки. - Заварил бы чаек, хороший мой, - ласково сказала она, и Семен встал и принялся заваривать чай. Заметил на кофточке возле сосков крупные и темные пятнышки от воды. Фекла поймала его взгляд. - Кофта нравится? - прищурилась она, сверкнув влажными глазами в темной опуши ресниц. - Баская кофта. Согрелась теперь? - Вино греет. Да и сама я горячая. От меня и вода закипит, - ска- зала она со спокойной горделивостью.- Вино вот в голову кинулось. Сей- час песню запою... Обниматься начну. Что со мной делать будешь? - А то, что мужики делают, - ответил Семен, приняв ее шутку. Фекла обернулась, шутливо погрозила пальцем и запела тихонько, с каким-то надрывом в душе: Снежки пали, снежки пали, Пали и растаяли. Лучше б братика забрали, Дролечку оставили... Она умолкла. Семен подумал: "О Борисе тоскует, Знать, завязалась у них любовь. Прямым узелком. Чем больше тянешь, тем крепче затягива- ется..." Фекла вздохнула, подняв руки, стала подсушивать волосы утиральни- ком. Потом, опустив его на колени, запела снова: Отвяжись, тоска, на время, Дай сердечку отдохнуть. Хоть одну бы только ноченьку Без горьких слез уснуть. Долго сидела молча. Семен подошел, тихонько опустился рядом на низенькую скамейку возле плиты. - Грустишь? Фекла посмотрела на него задумчиво, отрешенно. Поели, напились чаю. Фекла забралась в свой закуток за занавес- кой, улеглась. - Спокойной ночи, Семен Васильевич! - Спи спокойно... С того дня Семен стал ее называть уважительно и ласково Феклушей. Так и жили они на тоне в привычном круговороте: избушка, берег, нево- да, избушка... И над этой избенкой на юру во все стороны разметнулось серенькое, необъятной ширины северное небо. 2 Семен и Фекла совсем потеряли надежду услышать какие-нибудь но- вости из села. Там рыбаков словно забыли. В часы ожидания отлива, до выхода к неводам сидеть в пустоватой избенке было тоскливо. Мучила не- известность: как там на фронте? На улице - куда ни посмотришь - пусты- ня. Хорошо, что хоть ночи светлы. Если надоест валяться на нарах в тя- гучей бессоннице, можно выйти на берег, послушать прибой, поискать среди волн пароходный дымок. Прибой шумел, он казался вечным, как все- ленная, но пароходов не видно. Будто заброшены теперь морские пути-до- роги мимо Воронова мыса. В первой половине дня ненадолго вносил оживление на тоне возчик Ермолай. Однако он решительно ничего не знал вразумительного о военных действиях, а лишь высказывал насчет "ерманцев" разные легкомысленные и необоснованные предположения, от которых Феклу кидало в страх, а Семе- на в отборную мужицкую брань. Откуда старому человеку знать новости, когда на рыбпункте ровным счетом ничего не было известно ни о войне, ни о деревенских делах. У заведующей пунктом Елены Митрохиной радиоприемника нет, у засольщика да бондаря - тем более. Не чайки же принесут на крыльях вести! Наконец около полудня вдали показался знакомый силуэт колхозной мотодоры, и Семен с Феклой повеселели, выйдя в нетерпеливом ожидании к самой кромке обрыва. Казалось, торфянистый закраек вот-вот обрушится и они свалятся вниз. На доре объезжал тоньских рыбаков бухгалтер Дмитрий Митенев, изб- ранный недавно секретарем партийной организации. Митенев привез на Че- бурай подкрепление - Немка да Соньку Хват. - Вот вам еще рыбаки, - сказал он, похлопав по крутому налитому плечу заневестившуюся Соню и, кивнув на скромно стоявшего в стороне Немка в фуфайке, треухе и заношенных, латаных-перелатанных на коленках знаменитых штанах с отвисшим середышем. - Теперь на Чебурае, Фекла Осиповна, будет два мужика. Считайте, что повезло. На других тонях - и по одному не на всех. Призыв, как вам известно, взял могутных мужчин в армию. В селе почти всех подмели, кроме разве что дедка Никифора да Иеронима. Те еле бродят. Были рыбаки, да все вышли... - За пополнение спасибо, - сказала Фекла, поскольку Митенев обра- щался почему-то к ней, хотя старшим на тоне был Дерябин. Звеньевой не обиделся на это. И, повеселев, пригласил всех в избу пообедать. Митенев достал из кармана кировские, на черном ремешке ча- сы, глянул на них, подумал. - Ладно. В моем распоряжении есть полчаса. Проведу с вами полит- беседу - и дальше, - сказал он со спокойной обстоятельностью пожилого уравновешенного человека. - Соня, давай твой мешок, - сказала Фекла. - Я понесу. Как хоро- шо, что ты приехала. Вдвоем нам будет веселей, - Я ведь на тонях еще не бывала, - призналась Соня. - Ничего, привыкнешь. Что слыхать про войну? - Вести худые. Наши отступают, немец жмет, - Соня сразу погруст- нела, лучистый взгляд померк, шадринки на лице проступили отчетливее. - Нам от бати ничего нету, никакой весточки... Мама плачет. И от Феди ничего... Живы ли? - А от Бориса Мальгина есть ли что, не знаешь? - нетерпеливо спросила Фекла с затаенной надеждой. - Вчера видела его мамашу. Нету вестей. Фекла вздохнула и пошла к избушке. Усадив всех за стол, она взялась было за миски, чтобы накормить свежей ухой, но Митенев попросил с обедом подождать. Он достал из пот- репанного портфеля блокнот и, заглядывая в него, начал рассказывать о военных действиях. Сводки Совинформбюро были нерадостны, и Фекла с за- миранием сердца слушала, как Митенев говорит о том, что немцы наступа- ют по всему фронту и нашим войскам пришлось оставить много городов и сел... Все, боясь пошевелиться и пропустить что-либо мимо ушей, ловили каждое слово Митенева. Даже Немко замер в неподвижности, внимательно глядя на губы бухгалтера, стараясь угадать по ним, о чем идет речь. - Партия зовет народ сплотиться и приложить все силы к разгрому врага. Теперь лозунг такой: "Все для фронта, все для победы!" Работа у неводов теперь пошла живее: четверо - не двое. Соня Хват молода, здорова, силы не занимать. Не хватало только ловкости да сно- ровки. Но скоро она присмотрелась ко всему, обжилась, и дела стали спориться. Она быстро усвоила нехитрую науку "пассивного" лова. "Пас- сивным" на языке рыбмастеров тоньской лов назывался потому, что кол- хозники сидели на берегу, ожидая, когда рыба сама зайдет в невода. Немко поначалу озадачил рыбаков. На другой день после приезда ис- чез. Куда - неизвестно. Рыбаки хватились его, когда стали собираться к неводу, Фекла вышла из избы, принялась кричать: - Немко-о-о! Семен, высунувшись в дверь, спросил: - Ты что, тронулась? - А чего? - Да ведь он глухонемой. - Я и забыла совсем, - рассмеялась Фекла. - Куда же он запропас- тился? - Ладно, найдется. Обойдемся пока без него. Осмотрели невода, вернулись в избушку - Немка нет. Ждали-пождали до вечера - пропал человек. Отправились на поиски в разные стороны. Ходили-ходили, высматривая Немка среди тундровых кочек и бочажков с водой, обследовали внизу берег на добрых две версты, и все понапрасну. Долго не ложились спать. Встав после полуночи, когда пришло время опять спуститься к ло- вушкам, Фекла увидела Немка. Он спал на своем месте не раздетый, в фу- файке, шапке. Только снял запачканные илом сапоги. Рядом с койкой Нем- ка, у двери, стояло ведро, полное глины. Семен, видя, что Немко спит как убитый, видимо, порядком убродив- шийся, не велел его будить. Утром, когда еще все спали, Немко потихоньку принялся за работу. Развел на улице глину с песком, замазал все щели и трещины в плите и дымоходе и стал посреди избы, прикидывая, что бы еще обмазать, потому что глина в ведре осталась и выбрасывать ее было жаль. Он ходил за ней верст за семь в овраг, к ручью. В береговом обрыве глины было сколько угодно, но она, видимо, не подходила мастеру по качеству. Так, с ведром в руке и увидели его проснувшиеся рыбаки. Немко по- казывал на глину, на печь и вопросительно посматривал на всех. Видя, что его не понимают, он взял из ведра влажный ком и показал, какая это хорошая глина. Что бы еще ею залепить? - Господи! Как малый ребенок! - добродушно сказала Фекла. У неводов Немко работал весело, красиво, расторопно. Когда Фекла взялась было за киюру, он, подбежав к ней на коротких, быстрых ногах, отобрал у нее молот и полез сам вбивать кол. С той поры он никому не позволял выполнять эту операцию и всегда карабкался наверх с видимым удовольствием. 3 Мобилизационные заботы вскоре сменились другими. Каждый день из района и области раздавались требовательные телефонные звонки. Началь- ство беспокоилось о плане. Из рыбакколхозсоюза пришла срочная телег- рамма, в которой Панькину предписывалось: "...использовать все тони, организовать, если нужно, дополнительные звенья, пополнить бригады ры- баков женщинами и стариками". И начал Панькин со своими немногочислен- ными помощниками собирать старые рыбачьи елы, доры и карбаса, приво- дить их в порядок, срочно чинить и смолить днища, латать паруса. А в команды на эти суденышки пришлось назначать тех, кто еще мог держать в руках шкот и румпель. Довольно рыбачкам проливать слезы в избах по ушедшим воевать мужьям. Пора старикам покидать теплые углы на печках и браться за снасти и весла. Колхозники и сами понимали, что теперь надо работать в полную ме- ру сил, и даже сверх сил, потому что трудоспособных в Унде осталось очень мало, а карбаса и елы в положенное время должны уходить от при- чалов. Рыбаки не ждали, когда председатель пошлет за ними курьера - уборщицу Манефу, а сами являлись в контору, готовые немедленно выйти на путину. Приходили девчата, женщины, старики, пожилые поморы, не подлежащие пока мобилизации по возрасту. Явился и дед Игроним Пасту- хов. Когда его глуховатый голос послышался в бухгалтерии и сам он, приоткрыв дверь председательского кабинета, вошел и снял шапку с седой головы, Панькин опять держал в руках телефонограмму, не ту, где гово- рилось о создании бригад, а другую - о необходимости сократить адми- нистративно-управленческий персонал с целью экономии средств. - Здравствуй, Тихон Сафоныч, - сказал Иероним. - Здравствуй, дедушко! С чем пришел? - спросил Панькин, положив на стол бумагу. - Проходи, садись. Дед озабоченно вздохнул и сел на стул, порядком расшатанный каж- додневными посетителями. - Поскольку ныне война, - начал Пастухов, - то, надо понимать, в колхозе людей нехватка. А тебе требуется бригады отправлять на сельдя- ной лов... Можешь и меня снарядить. Я хоть и в возрасте, и не в преж- них силенках, однако места знаю и елой править не забыл. Панькин остановился, положил руку ему на плечо, обтянутое ватни- ком. От Иеронима пахло свежей рыбой - видимо, недавно ездил на лодке трясти сеть. - А как у вас со здоровьем, Иероним Маркович? - поинтересовался председатель. - Поскольку ныне война - считай здоровым. Быку голову на сторону, конечно, не заверну, а с румпелем управлюсь. Здоровье мое соответс- твенно возрасту и чуть получше... Панькин, кажется, впервые за эти дни улыбнулся тепло, облегченно. - Значит, хочешь селедку ловить? Ладно. Дадим тебе двух женщин. Будешь вроде кормщика при них. Они пусть работают, а ты управляй. Пастухов подумал, поднял на председателя внимательные глубоко по- саженные глаза. - А управлять - разве не работать? Панькин расхохотался и развел руками. - Конечно, работать. - Ладно. Спасибо, что уважил старика. Когда идти? - Завтра. Сегодня получи снасти, такелаж, продукты, а завтра и выходи. - Панькин открыл дверь в бухгалтерию и сказал, чтобы Иерониму Марковичу, как звеньевому на еле, выписали все необходимое со склада. Потом он назвал женщин, с которыми деду предстояло рыбачить: Варвару Хват да Авдотью Тимонину. Дед одобрил выбор председателя. - Варвара - сильная, а Авдотья - горячая, напористая. Ладные жен- ки. Парусную елу, которую Панькин хотел отдать Иерониму Марковичу, еще накануне заместитель председателя колхоза отправил на промысел с другой командой, и Пастухову снарядили старенькую тресково-ярусную до- ру, - небольшое шестинабойное суденышко грузоподъемностью чуть поболь- ше полутонны, с двумя парами весел и косым парусом. До крайности озабоченная жена, снаряжая Иеронима в путь, увещева- ла: - Сидел бы, старый, дома. Какой из тебя рыбак? От ветра шатаешь- ся! - А о ветер и обопрусь, ежели падать стану, - невозмутимо отвечал супруг. - Война идет, дома сидеть грешно. Схожу, встряхнусь, свежим ветерком обдует, волной обдаст, - глядишь, и помолодею. И спать будем не порознь... - Греховодник! - в голосе жены звучали миролюбивые, заботливые нотки. - Оденься потеплее-то! - жена даже всплакнула, смахнув кончиком ситцевого платка слезинку, когда Иероним в старых, давно не надеванных бахилах, в ватнике и ушанке закинул мешок с продуктами за спину и нап- равился к выходу. - Гладкой тебе поветери! Береги себя! - Жди. Скоро вернусь, - сказал Иероним, открывая низенькую, оби- тую мешковиной дверь. Женки ждали его на берегу у доры. Утро было раннее, ясное, чуть обогретое солнцем. У них оттаяли языки. Еще издали Иероним услышал бойкий разговор двух подружек. - У Олены-то, жены Косоплечего, вчера от сына письмо пришло, - высоким тенорком говорила пухлая румяная Варвара Хват, озабоченно вздернув маленький носик меж тугих щек. - Жив-здоров, пишет, и нахо- дится на Западном фронте. - Слава богу, что жив! - грубоватым баском отозвалась тощая и длинная Авдотья. - Тебе-то ничего нет? - Нету ничего от Гришеньки, - вздохнула Варвара. - Куда он попал, на какой фронт? Может, уж и нет в живых... Наши-то везде отступают! Там, верно, такое творится, что не до писем. Тебе-то спокойно, у тебя Николай дома... - Так ведь возраст! И вовсе не дома, на тоню отправили, на Проры- вы. - На тоне - не на войне. Ну ладно, не всем воевать. Гляди-ко, наш капитан идет-переступает. Да еще и мешок тащит. Здоровущий! - Варвара обернула разговор шуткой, видя, как по обрыву берега осторожно спуска- ется старенький Иероним Маркович, сгорбившись под тяжестью мешка. А в мешке-то и всего ничего: две буханки хлеба, соль в узелке да алюминие- вая миска с ложкой. - Здорово, кормщик! - С добрым утром, бабоньки, - дед подошел к доре, опустил в нос ее мешок. - Парус-от починили? - Зашили парус. - Заплатки наложили суровыми нитками. - Добро, добро. А сетку-то хорошо ли уложили? - дед с трудом пе- ревалился через борт, пошел в корму проверять сеть, уложенную на стла- ни так, что ее в любой момент можно было начинать ставить. - Вода-то в анкерке?1 1 Анкерок деревянный бочонок для хранения питьевой воды. - В бочонке вода. Да ведь там на берегу ручей есть. - Ручей ручьем, а запас воды надо иметь. Морской закон! Ну что, отчалили с богом? - Ты сиди. Мы сами управимся. Варвара и Авдотья ухватились за борта и принялись стаскивать су- денышко с отмелого берега. Приналегли, столкнули дору, сели. - Парус-от теперь ставить или позже? - спросила Авдотья. - Сперва на веслах. Выйдем на ветер, тогда уж и поставим. Весла на воду! - скомандовал дед, сев на кормовую банку к рулю. Обхватил румпель обеими руками, сощурился, впился взглядом в зеленоватые, позо- лоченные солнечными лучами волны Унды. Варвара и Авдотья перегляну- лись, поспешно вложили весла в уключины. - Экой молодецкий у нас кормщик! Верно говорят, старый конь... - Правым, правым табань! - прервал Авдотью Иероним. - Теперь обе- ими, Выплыли на стрежень, вода забурлила под носом, поставили мачту, расправили парус, подали конец шкота деду. Он подтянул, намотал его на утку. Дору подхватило ветром и понесло в простор губы, синеющей вдали среди широко разведенных на обе стороны высоких обрывистых берегов. Августа очень тревожилась. В Унду начали приходить письма с фрон- та, а от мужа все еще вестей не было. Он обещал, как прибудет на мес- то, сразу же написать или дать телеграмму. Но прошло две недели, нас- тупила третья - ни письма, ни телеграммы. Каждый день поутру она бежа- ла на почту за корреспонденцией для клуба, и всякий раз на вопрос о письме почтовый работник Котцова отрицательно кивала головой, увенчан- ной тяжелой короной рыжеватых волос. Положение на фронтах было тяжелым - Августа знала об этом из га- зет и радиопередач, - в клубе имелся ламповый батарейный приемник. В боях гибли тысячи людей. А вдруг Родион попал в самое пекло, под пули? При мысли об этом Августе делалось нехорошо, у нее замирало сердце, и она плакала. Свои переживания она старалась не выказывать Парасковье, но та и сама думала о сыновьях днем и ночью. Привыкли поморки ждать. Но это ожидание было куда как тягостнее прежних. Когда в Архангельск ушел бот "Вьюн", к беспокойству за Родиона и Тихона прибавились опасения за жизнь Дорофея. Да и что там говорить! Переживания за родных и близких, ушедших воевать, цепкой паутиной оп- лели все село. Августа была беременна. Может быть, и не время теперь носить под сердцем ребенка, когда один еще не успел вырасти, а время военное, трудное и полуголодное. Но ничего не поделаешь. Парасковья это приняла как должное: - Против природы не пойдешь. С двумя ребятами и в избе станет ве- селее. Каждый вечер к Мальгиным заходила мать Августы Ефросинья, жалова- лась, что плохо одной жить в пустой избе. Ночами одолевают разные страхи: то в трубе подвывает ветер, то по чердаку кто-то бродит до са- мого утра. Все чудится. А однажды ей приснилось, что бот Дорофея вмес- те с командой потопили фашисты... Ефросинья с трудом удерживалась от слез, занимаясь Елесей и тем успокаивая себя. Узнав о беременности до- чери, она сказала: - Две-то бабки да не выходим малого? Пусть прибывает нашего по- морского роду! Наконец в Унду пришли сразу три письма: от Родиона, Дорофея и Хвата, находившихся в Архангельске. Августа нетерпеливо вскрыла кон- верт еще по дороге от почты к дому. Родион писал, что служит в Архан- гельске, в одной части с Григорием Хватом. Скоро им, видимо, предстоит отправка на фронт. Встречали в городе Дорофея, бот которого стоит в Соломбале в ре- монте. Скоро команда поведет его в море, а куда, Дорофею пока неиз- вестно... Августа посмотрела почтовый штемпель на конверте письмо шло во- семь дней. Удлинились почтовые пути-дороги с началом войны. В тот же вечер она и Парасковья написали Родиону обстоятельный ответ. В конце письма Августа сообщила мужу, что ожидает второго ре- бенка... 4 Промысловая дора Иеронима Марковича Пастухова возвращалась из гу- бы в устье Унды на вторые сутки после выхода на прибрежный лов сельди. У старого рыбака и рыбачек сначала все шло хорошо: прибыв на место, поставили дрифтерную сеть на якоря с буйками, выгребли к берегу, от- дохнули в старинной постройки щелястой избушке, вздув огонек в камель- ке. Женщины все подшучивали над своим бравым капитаном: "Что один-то будешь делать с двумя дамами около ночи? Хотя бы прилег, отдохнул, сил набрался". Иероним Маркович бодрился и вполне серьезно отвечал, что с "дамами" будет миловаться по очереди, а спать среди бела дня он не привык - человек трудовой, и лучше пойдет пособирает дров на берегу. Он и в самом деле отправился искать плавник, памятуя, что в избушке придется и заночевать. Три раза они выезжали к сетям и осматривали их. Пастухов был до- волен, что удачно попали на подход селедки, и был рад, что женская ко- манда доры не подкачала. Прожив долгую жизнь, он не раз убеждался в том, что в ундянках природой заложены большой запас выносливости, и неистощимый оптимизм. В иную минуту, когда у Авдотьи вдруг по како- му-либо поводу появлялось раздражение, Варвара гасила огонь шуткой: - Чего завелась-то? Скипидаром, что ли, тебя мазнули в неподобаю- щее место? Иероним звонким тенорком командовал: - Правым табань, правым! Стоп, хватит. Держите так, против ветра. Работайте, работайте веслами-то, похлопывайте! Он тянул руку за борт, ловил буек, перехватывался за полотно сети и высвобождал из ячей трепещущую серебристую сельдь. Дору мотало на волне, удерживать ее возле сети было трудно, но рыбачки скоро приноровились, и деду все реже приходилось наставлять их. На вторые сутки, нагрузив суденышко уловом чуть ли не до верхней набоины, рыбаки собрались домой. Но тут им не повезло: ветер сменился на встречный. Пришлось свернуть парус и убрать мачту. - Ну, бабоньки, теперь придется нам попотеть, - сказал Иероним. - Будем держаться близ берега. Ишь волну какую разводит! Женщины вздохнули, переглянулись, принялись энергичнее работать веслами. Ветер крепчал, и вот уже нос доры стал то проваливаться вниз, то взлетать на гребни. "Матросов" с непривычки мутило, и хотя стара- лись они вовсю, дора едва-едва продвигалась вперед. Тяжелая, непово- ротливая, она медленно плыла вдоль берега к устью реки, плохо слушаясь руля на малом ходу. Иероним, видя, что Авдотья совсем выбилась из сил, посадил ее к румпелю и принялся грести сам. Однако продержался он не- долго: ухватка была уже не та, что в молодые годы, сил совсем не оста- валось, и он сразу выдохся, хватая широко открытым ртом холодный воз- дух с мелкими, словно пыль, капельками воды, сорванной с гребней волн. Старик был вынужден вернуться к рулю. Мало-помалу Варвара и Авдотья втянулись в изматывающую работу веслами, и движения их стали более спокойными, ритмичными. Так бывает с конем на новой для него малоезженой дороге: поначалу идет неровно, спотыкаясь, то шагом, то рысцой, а потом привыкнет, "ляжет" в хомут и побежит уверенно, размашисто, с запасом сил на долгий путь. - Эх, мотор бы! - сказал Иероним. - Да где там!.. - На всех моторов не наберешься, - отозвалась Варвара и с ка- кой-то отчаянной веселостью запела: Дайте лодочку-моторочку, Моторочку-мотор, Перееду на ту сторону, Где милый ухажер. Волна подкатила, подкинула суденышко и, словно в наказание за не- уместную песенку, обдала певунью холодной водой. Удар весла Варвары пришелся вхолостую по воздуху, и откинувшись назад своим небольшим, крепко сбитым телом, она чуть не упала с банки. Авдотья, размеренно работая длинными жилистыми руками, словно шатунами паровика, расхохо- талась: - И силы в тебе - чуть сама себя не свалила! Откуда что берет- ся... Иероним тоже сморщился от улыбки, замигал глазками. Он цепко дер- жал румпель. Пальцы немели, но он боялся перехватить руку: волна мигом повернет дору бортом к ветру и захлестнет перегруженное суденышко. Так они шли часа два-три. Когда уже совсем выдохлись, решили при- вернуть к берегу. Пристали, вышли на мокрый песок, сели на поливные камни1, отдышались. Поели хлебушка, запили водой из анкерка и поплыли дальше. 1 Поливные камни - валуны, покрываемые водой во время прилива и обсыхающие в отлив. Слева - высокий, обрывистый, неуютный в своей древней пустоте берег, Свободнее вздохнули, когда втянулись со своей дорой в устье Унды. Ветер здесь был не столь свиреп, волны помельчали. Однако пока добра- лись до рыбпункта, прошло еще немало времени. Когда дора глухо стукну- лась бортом о низкий лодочный причал, у всех троих сил едва хватило, чтобы выйти из нее. Взобравшись на причал на непослушных ногах, занемевших от долгого сидения на банке, Варвара услышала детский голос, рвущийся издали: - Те-е-етя Ва-а-аря! Те-е-етя Ва-а-аря! По неровному, в выбоинах ржавого цвета берегу, под уклон стреми- тельно, словно чайка к воде, неслась девочка лет двенадцати, племянни- ца Варвары, размахивала маленьким серым конвертом: - От дядя Гриши письмо! Вернувшись домой, Иероним Маркович узнал от жены о смерти своего старинного друга Никифора Рындина. Он болел до этого застарелой почти неизлечимой болезнью, часто и подолгу лежал в постели, и фельдшерица медпункта лишь героическими усилиями поднимала его на ноги. И вот Ни- кифора не стало... Это тягостное известие подействовало на Пастухова самым удручающим образом. Смерть товарища он воспринял как дурное предзнаменование: Иероним и Никифор были почти одногодки, и этим ска- зано все. Пастухов упал духом, будучи уверенным, что скоро придет и его черед отправляться в дальнее путешествие на Гусиную Землю2. 2 Гусиная Земля- легендарная северная земля, где, по поверью, по- коились души храбрых людей.справа - вода, взлохмаченная широким вет- ром-побережником. Поход в губу за селедкой стоил Иерониму больших усилий, и он полдня лежал на кровати, отдыхая. Жена заботливо отпаивала его моло- ком, потому что, кроме него, дед ничего не мог есть - смертельная ус- талость отбила всякий аппетит. Отлежавшись, он надел чистую рубаху, старый матросский бушлат и тихонько отправился в дальний конец села к избенке Рындиных, проститься с другом, который, как сказали Иерониму, лежал под образами перед тем как отправиться на старообрядческий по- гост. Семья Рындиных издавна придерживалась старой веры. Поморов-нико- ниан хоронили на другом кладбище. Оба погоста были рядом, их разделяла только неширокая полоска земли. Сгорбленный, опечаленный, словно и не был он еще вчера в море, не командовал женками, тихонько шел дедко Пастухов прощаться с другом. Вспоминал холодноватое, как здешние края, малорадостное детство, моло- дость, плавания с Никифором по Студеному морю, зимовки на Новой Земле. Много, много пережито вместе, немало похожено на парусниках, не счесть, сколько выловлено рыбы, бито тюленей, моржей, нерпы. И вот Никифор Рындин лежит на столе в своей старой избе под ико- нами. Жена безмолвно бродит тенью в глубокой скорби, в черном платке. Старостиха Клочьева, изрядно постаревшая, высохшая, как сухостойная можжевелина, приходит к ночи читать при свечах псалтырь. Иероним, обнажив голову, долго стоял перед Никифором, прощаясь. Потом не выдержал, заплакал и бочком вышел из избы. Первая смерть в первом военном году подействовала на пожилых ун- дян. В том, что убрался Никифор, они видели дурной знак: "Потянет Рын- дин за собой в могилу и других..." Предсказанию сбыться было нетрудно: вскоре рыбацкие жены, матери, сестры стали получать с фронта похорон- ные. Во многих семьях оплакивали павших на войне мужчин... ГЛАВА ПЯТАЯ 1 Лето шло под закат. Белые ночи кончились. Вечерами солнце сади- лось где-то за Вороновым мысом в воды Студеного моря. Юго-западная стена избенки на Чебурае некоторое время излучала чуть ощутимое, если потрогать щелястые бревна рукой, тепло и, как только пряталось солнце, тотчас остывала. С моря надвигалась холодная мгла с пресноватым запа- хом тумана. В сизую поволоку сливались небо и вода. Далеко у горизонта вспыхивал, словно маячный огонь, отблеск зари и таял у нижней кромки облаков. Все становилось неопределенно-серым - косогор, изба, облака и море. В полутьме, будто ощупью, плескались волны внизу. От их непонят- ного плеска и бормотанья на душе становилось знобко и неуютно. Однажды после свирепого наката с Баренцева моря на поливном песке рыбаки увидели обломок борта от шлюпки. Они подошли к нему. Края пок- рашенных в стальной цвет, крепко сбитых досок наборной обшивки были свежими на изломе. От кромки свисал измочаленный водой конец. Дерево наискосок рассечено чем-то острым. Немко склонился над обломком, хо- зяйственно осмотрел, как бы прикидывая, на что он мог сгодиться, потом вынул нож и выковырял из шва какой-то маленький предмет. Подал его Де- рябину, тот определил. - Осколок. От снаряда... - И снял шапку. Немко вздохнул и тоже снял треух, опустив голову. - Души их переселились в розовых чаек... - задумчиво сказал Деря- бин. Потом, словно в упрек людям, море выложило на песок поврежденный спасательный круг с наполовину выкрошившейся пробковой набивкой. Рыба- ки смогли разобрать надпись "Аргунь"1. 1 "Аргунь" - название советского парохода, торпедированного фа- шистами в 1941 г у мыса Городецкого. И круг, и обломок шлюпки рыбаки положили возле избушки, как па- мять о моряках и о войне, которая грохотала не так уж далеко, у Коль- ских берегов. По ночам в шуме прибоя обитателям Чебурая чудились неяс- ный и далекий гул канонады и взрывы... Опять приехал Ермолай. Лошадь послушно остановилась у большого поливного камня, потянулась губами к нему, но, фыркнув, отвернулась и, подняв морду, стала глядеть на море. Ветер лохматил на ней гриву. Приняв улов, Ермолай потер озябшие корявые руки, достал кисет с махоркой и газетную бумагу, свернутую маленькой гармошкой. Долго слю- нявил краешек самокрутки, склеив ее, повернулся спиной к ветру, прику- рил и сказал: - Вести нерадостные по тоням катятся: похоронки стали прихо- дить... Слышал, что не дале как вчера Серафиме Мальгиной пришла весть о гибели сына... Дерябин спросил: - Неужто Борис? - Выходит, так. Один ведь у нее сын-то. - А правда ли? - усомнился звеньевой. - С такими вестями не шутят. Дерябин опустил голову. - Жаль. Добрый рыбак был. Честный, прямой парень, - он медленно, словно нехотя стянул с головы шапку. За спиной у себя услышал всхлипы- вания. Обернулся: Фекла стояла прямо, вытянувшись, как солдат, и без- вольно опустив руки, а по щекам и подбородку ее текли слезы. Она стоя- ла будто закоченев, и было странно видеть, как она так необычно и го- рестно плачет, не утирая слез, не поднимая рук. Они у нее будто отня- лись, и ноги не могли переступить. Она смотрела сквозь слезы на Ермо- лая с жалостливым упреком: "Зачем ты привез такую недобрую весть?" Де- рябин подошел к Фекле, взял ее под руку: - Пойдем, Феклуша. Тут студено. Ветрено... Ермолай покачал головой, сделал глубокую затяжку. Цигарка на вет- ру дотлевала быстро, ее уже с трудом можно было ухватить пальцами, и он обжег губы. Сморщился, бросил окурок. Лошаденка опять потянулась мордой к камню, понюхала его и замотала головой так, что забренчали удила. Ермолай взял вожжи. - Н-но! Поехали! Прощевайте, - сказал он рыбакам, и двуколка мяг- ко заскрипела колесами по влажному песку. Поднимаясь на гору, Дерябин все время поддерживал Феклу за локоть и молчал. Она все плакала и не могла выговорить ни слова. У избы она остановилась, утерла лицо рукавом ватника и наконец вымолвила: - Эх, Боря, Боря! Судьба моя, горе-горькая! - Что поделаешь... Не он ведь один, - неуверенно успокаивал ее Дерябин. - Такой выпал ему жребий. - Да когда же это кончится-то? - в отчаянии воскликнула Фекла. - Сколько еще убивать-то будут? - Эх, Феклуша, не скоро кончится. Много еще падет мужиков. Война идет лютая... Пойдем, что ли, в избу? - Я тут побуду. Дерябин ушел в избушку. Фекла долго стояла над обрывом возле по- ленницы дров, уложенной Борисом, и все смотрела на море. Оно словно встало на дыбки и все шумело, шумело: опять разгуливал взводень, и над морем в серых облаках ни одного просвета. На ветру край юбки Феклы пу- зырился и хлопал о голяшки сапог. Опять подошел тихонько Чебурай и, сев на задние лапы, посмотрел на нее. Фекла не заметила пса. Тогда он, подняв лапу, царапнул когтем по голенищу бахилы и тихо заскулил. Фекла склонилась, погладила пса, как и прежде, ласково по голове. Чебурай потянулся к ее лицу, лизнул подбородок. - Чебурай ты, Чебурай! Горе у нас с тобой... - сказала она нег- ромко и побрела от берега прочь. Чебурай тихо плелся следом. Фекла отыскала ложок, где прежде сидела с Борисом и перебирала цветки. Постояла, посмотрела вокруг. Везде однообразная буроватая зем- ля, увядшие жесткие травы, мхи, высохшие за лето до шершавого хруста. Словно крупные капли янтаря замерли на коричневых тонких ножках яго- ды-морошины. И такая пустота кругом, будто Фекла пришла на край света. Ей ста- ло не по себе, и она повернула обратно к берегу, где все-таки не было такой, как в тундре, тревожащей тишины и неуюта. Тут плескалось море, этот неизменный рыбацкий собеседник, язык которого дано понять лишь тем, кто живет и кормится возле него. Тут было вечное движение: упруго бил в заснеженный обрыв ветер, с шумом набегали волны, и после них мутная холодная вода стекала по песку обратно в море. От непрерывного движения волн на мелководье у самого берега перекатывалась галька. Чебурай, отстав от Феклы, принялся как угорелый носиться по коч- кам, видимо, почуял мышей или какую-нибудь другую живность. Рыба ему тоже приелась. Фекла остановилась над обрывом. Море волновалось, плескалось вни- зу. Холодные мелкие брызги иной раз долетали с ветром до ее лица. При- щурясь, она остроглазо посмотрела вдоль берега. Кромка его уходила вдаль, в холодный простор кипящих волн и неторопливо плывущих облаков. Древний беломорский берег, неулыбчивый, однообразный! В этом его одно- образии было что-то величаво-многозначительное. Утром она видела, как над ним суетились серебристые чайки. Посидев? белогрудой стаей на бе- регу, они вдруг срывались с мест и бросались с обрыва, раскинув широ- кие сильные крылья, навстречу ветру и волнам за добычей. Сейчас они куда-то попрятались, а быть может, перелетели на другое место, и на берегу не осталось ни одной живой души. Но вот возле кромки берега Фекла увидела одинокую птицу. Она пок- ружилась невысоко над землей и села на сухой и жесткий мох. Фекла присмотрелась к этой одинокой чайке. Она была какая-то странная, даже диковинная. Таких Фекла еще не видывала. Цвет оперения у нее был розо- вато-теплый, словно ее облили лучи заходящего солнца, какое пылает у горизонта иной раз в ветреные вечера. Фекла посмотрела в небо. Оно бы- ло неприступно-хмурым, затянутым облачным пологом. Он надежно прятал солнце, которое стояло еще довольно высоко, и таким розовым отблескам взяться тут сейчас было неоткуда. А чайка выделялась живым розовым пятном среди блеклой зелени берега. Фекла тихонько сделала к ней несколько шагов и замерла, опасаясь вспугнуть. Приметила, что спинка у чайки сизая, грудка и бока неж- но-розовые и на шейке виднеется тонкий черный поясок, словно ожерелье. "Да это же розовая чайка! - мелькнула у Феклы догадка. - Это про нее я в детстве слышала от отца. Он говорил, что такие чайки в наших местах появляются редко. Вместо того чтоб улетать на юг, они отправляются зи- мовать в Ледовитый океан. Так и есть, залетная розовая чайка!" И еще Фекла подумала, что с этой чайкой связано какое-то грустное рыбацкое поверье, и стала вспоминать поговорки: "Чайки ходят по песку, моряку сулят тоску...", "Если чайка лезет в воду - жди хорошую пого- ду...", "Если чайка плывет над угором и крылом не махнет - хорошая по- года придет..." И так далее, но розовая, именно розовая чайка в них не упоминалась. Она опять поглядела на птицу и тут еще вспомнила, что не- давно Семен Дерябин сказал о погибших моряках: "Души их переселились в розовых чаек..." Сказал, когда прибоем вынесло на берег обломок шлюп- ки. А старики говорили, что если души погибших моряков переселяются в чаек, то в розовых птиц перебираются особенно добрые, правдивые и светлые души. И бывает, что розовая чайка своим прилетом неожиданно подает скорбную весть родным и близким моряка... Фекла не была особенно суеверна, однако все же подумала: "Не в этой ли розовой чайке живет теперь светлая и правдивая душа Бориса Мальгина? Не мне ли чайка принесла весть о его гибели на войне?" Розовая чайка взмахнула крыльями, тяжело поднялась против ветра и полетела к морю. Но вскоре опять вернулась на то же место, Фекла все не уходила, наблюдая за ней. Ей, залетной, было, наверное, холодно и грустно тут, на пустом берегу, ветер тормошил ее хвостовое оперение, и, чтобы удержаться на месте, она часто переступала ногами... Фекла назяблась и пошла к избушке. Сделав несколько шагов, огля- нулась - чайки не было. 2 Семен Дерябин сидел у окна. Несколько дней назад он нашел на бе- регу в полосе прибоя обломок дубовой дощечки, принес его в избу, высу- шил. Дерево было еще крепким, и он стал вырезать из него иглу для вяз- ки сетей. Фекла и застала его за этим занятием. - Помнишь, ты говорил, что души погибших моряков переселяются в розовых чаек? - спросила она, сев рядом. - Ну, говорил... - Так я сейчас видела такую чайку. Розовая, вся будто светится среди темных кочек. А может, я ошиблась? - А на шейке-то у нее есть темный поясок? - Есть, есть! Видела поясок. Будто ожерельице. - Ну, ежели поясок есть, так она. Розовые чайки сюда залетают редко. Считай, что тебе повезло, раз ее увидела, - добродушно, с теп- линкой в голосе сказал Семен. - А между прочим, и я тоже видел такую птицу. Только давно. Здесь, на Чебурае. - Семен взял точильный брусок, стал аккуратно править на нем лезвие ножа. - И вот какая штука, - он перестал ширкать ножом по бруску, - тогда ведь тоже была война... В четырнадцатом году. Помню, утром мы осмотрели невода, поднялись на го- ру, - тогда другая изба была, меньше этой и топилась по-черному. Мужи- ки ушли чай пить, а я, уж и не помню зачем, задержался на берегу. Иду вдоль обрыва, гляжу вниз и вижу: на поливном камне чайка сидит и пе- рышки чистит. Розовая. Я удивился что за птица такая? Спросил у мужи- ков. Потом вернулся на берег - она улетела, и больше я ее не видел. А может, и прилетала она без меня: через два дня я был забрит в солда- ты... - Выходит, красивая птица приносит плохую весть? - спросила Фекла разочарованно. Семен потрогал острие ножа большим пальцем с темным, в трещинках ногтем и уточнил: - Весть она приносит, верно. Только лучше сказать - тревожную. Вроде как знак дает: беда пришла, люди. Кто знает, почему появилась здесь эта залетная чайка. Может быть, война пришла и туда, в места ее гнездовья, на какой-нибудь безымянный островок в Ледовитом океане, и своим грохотом испугала ее? Или она просто отбилась от стаи при перелете? Птица эта крепко врезалась Фекле в память. На другой день она долго ходила по берегу, надеясь снова увидеть чайку. Она прилетела под вечер, сделала круг над угором с избенкой, побродила возле кромки обрыва и улетела. Больше в то лето Фекла ее не видела. Но берег возле тони Чебурай она с тех пор стала называть Бере- гом Розовой Чайки - в память о Борисе. Перед вечером Фекла куда-то засобиралась. В небольшую холщовую торбу сунула кусок хлеба, бутылку воды и сказала Дерябину: - Отпусти меня, Семен Васильевич, в деревню, Завтра к вечеру вер- нусь. Очень мне надо туда сходить. Соня Хват забеспокоилась: - Да куда ты на ночь глядя? И дождик на улице. Дерябин тоже принялся уговаривать: - Подождала бы до утра. Ведь без малого пятьдесят верст! Погода худая, дождит. Ночи стали темными... - Одна ведь тропка-то в деревню. Не собьюсь. Все край моря иди да иди. - Ну, как хочешь. Чего в деревне-то понадобилось? - Серафиму Егоровну навещу. Одна ведь она там в своем горе. Ста- рая уж... - Ладно. Иди с богом, - разрешил звеньевой. И вот она идет "край моря" по тропинке, петляющей, как след прес- ледуемого зайца, среди кочек, поросших осокой и карликовыми березками с мелкой, точно грошики, листвой. Слева под высоким обрывом шумит мо- ре, широкий и сильный ветер упруго бьет ее в бок. Мелкий дождик сеется на плечи, на голову, закутанную в тонкий старенький полушалок. Ноги то увязают в черной или бурой болотине, то выбираются на твердую почву и бегут, бегут, не ведая устали. Тоска по бывшей любви гонит ее в дерев- ню. Под ногами пружинят кривые ветки березок, словно мелкий хворост. "Неужели правда, что убит Борис? - думала Фекла. - Может, ошибка произошла? Может быть, другим пришло письмо? Пока слух до тоней добе- рется, обрастет небылью... Вон еще в начале путины говорили, что у Ев- фалии Котцовой двойня родилась, а оказалось - не у нее, а у Екатерины Митеневой. Так и сейчас: вдруг да похоронка пришла в другой дом, а сказали, что Серафиме..." Думая так, Фекла притупляла чувство безысходной тревоги, оставляя себе хоть какую-нибудь, хоть крошечную надежду. Но ведь Ермолай сказал, что такими вестями не шутят! Весть, види- мо, верная. Нет Бориса, и ждать его не придется, и надеяться теперь не на что. Не вернется он, и жизнь ее не направится в новое русло. С каж- дой почтой в селе прибавляется вдов, и она теперь вдова, хоть и невен- чанная... "А мать у него стара, здоровьем слаба. Вынесла ли такой удар?" Долог, долог путь до села однообразной пустынной равниной, обре- занной с одного края морем. Иногда блеснет в потемках на берегу огонек в избушке на тоне и потеряется. Фекла решила не приворачивать на тони, хотя их по берегу было больше десятка - незачем, да и некогда. Рыбаки, верно, спят, а ей надо торопиться. И бежит, бежит она, легкая на ногу, отдавая дальней и трудной дороге неизрасходованные силы, всей грудью дыша влажным холодным воздухом, изредка замедляя шаги перед какой-ни- будь подозрительной топкой ложбинкой. Иной раз осторожно, чуть ли не на ощупь, пробирается по хилому мосточку из жердей, перекинутых через мутный ручеек, пробившийся из тундры к морю. А то вдруг, оскользаясь и цепляясь за мелкие кустики, спускается в размытый овраг, тяжело дыша, взбирается на другой его склон и опять спешит, спешит по ровной глади, и ветер все толкает и толкает ее в бок, силясь сбить с верного пути. Думы назойливо толклись в голове. Вся жизнь казалась ей безра- достной, лишенной солнечного проблеска, словно эта августовская ночь в приполярье без луны, без звезд, без жилого тепла. Так вот и существует она, как былинка под ветром на мерзлой осен- ней кочке. Теперь и последняя надежда устроить жизнь обрушилась. Вой- на, сколько она еще принесет горя? Фекла шла всю ночь и наконец к утру добралась до Слободки - не- большой деревеньки на левом берегу, напротив села. Зашла в избу знако- мого старого рыбака. Тот, зевая спросонья, перевез ее на унденский бе- рег. В зимовке, пустовавшей больше двух месяцев, было студено, жилой дух выветрился. Цветы на подоконниках засохли и, казалось, совсем по- гибли. Фекла принесла дров, затопила печку, сбегала за водой, полила цветы: "Может оживут?" Поставила греться чайник. Выдвинув из-под кро- вати сундук, достала чистое белье, темное платье. В дороге одежда про- мокла на дожде вплоть до нижней рубашки. От плиты по избе распространялось ровное тепло. Стекла в рамах сначала отпотели, потом быстро высохли. Кто-то прошел мимо избы, стуча каблуками по дощатым мосткам. Фекла задернула занавеску, быстро оде- лась, переплела косы, умылась из рукомойника, заварила чай и, достав из торбы чуть примокший на дожде хлеб, перекусила. От тепла и чая ее разморило, веки потяжелели, так и тянуло бух- нуться в мягкую чистую постель после тоньских жестких нар. Но Фекла поборола сонливость, надела полусапожки, выходной плюшевый жакет, ко- торый стал ей тесноват и чуть не лопнул под мышками; достала из сунду- ка черный материнский полушалок, накинула его на голову и вышла из до- ма. Изба у Серафимы была приземистая, узкая и длинная. Когда-то отец нынешней хозяйки поставил маленький домик в два оконца по фасаду - на большее не хватило ни лесу, ни денег. Потом он зажил получше и сделал к нему пристройку. Года через три прирубил к постройке еще хоромину с поветью и хлевом для овец. Постройка все удлинялась, и мужики шутили: "У Семена Мальгина изба, что рюжа, только живности в нее попадает ма- ло". Теперь в переднем конце не жили - вконец обветшал, и чтобы доб- раться до жилой зимовки, надо было пройти вдоль избы через весь двор. Фекла задержалась на узких в две доски мосточках. Дом казался вы- мершим. Весь он будто врос в землю. Но крылечко в глубине двора, пристроенное к зимовке, было новым - его сделал Борис. Ступеньки чисто вымыты с дресвой до желтизны. Фекла взошла на крылечко, миновала сенцы и отворила дверь в зимовку. Она не вдруг заметила Серафиму Егоровну, сидевшую на лавке. На ногах у нее валяные обрезки, на голове черный платок, на худых плечах такая же кофта. "Вся в черном, - подумала Фекла. - Значит, правда". - Кто тут? - старуха подслеповато вгляделась в полумрак и, увидев белое большеглазое лицо соседки, удивилась: - Феклуша? Откуда тебя бог послал? - С тони пришла, - сказала Фекла, садясь на лавку. - Далеко тоня-то. Видно, дело какое привело? - Кое-какие дела. А вы что, сеть вяжете? - Вяжу. - Старушка опять принялась за работу. Деревянная остроко- нечная игла сновала в ее руках быстро и ловко. - Третий день вяжу. Конца нет... А боле ничего не могу. Без дела нет моченьки сидеть. Ноги не ходят, ой, не переставляются ноженьки! Как похоронную получила - будто паралик хватил. Борю-то у меня убили! Ой, убили... А я сеть вя- жу, потому что за этим делом мне легче. Слеза не так одолевает... - Она опустила иглу на колени, посмотрела на Феклу синими глазами - гла- зами Бориса - и махнула рукой. - Да и слез-то нет больше. Не-е-ету бо- ле слез, все выплаканы... Серафима, опустив руки, замолчала, глядя перед собой в угол, где красноватым огнем светилась перед иконой лампадка. Фекле стало не по себе, ястребиной лапой вцепилась в самое сердце тоска. Изба не прибрана. У печи лежал ухват, на столе - самовар, давно не чищенный, с потускневшими латунными боками. В устье печи не было заслонки, на шестке чернел пустой чугунок. Серафима Егоровна поднялась с лавки, придерживаясь за стол, про- шаркала валяными обрезками к полке с посудой и достала какую-то бумаж- ку. - Вот похоронная-то, - подала листок Фекле. Фекла боязливо взяла бумагу, пересела поближе к свету и, прочтя похоронку, уронила ее на стол... Серафима Егоровна снова взялась за вязанье, говоря: - Не могу без иглы. Кажется: кину работу и упаду на пол. Помру. Боюсь, что ниток не хватит. Кончатся нитки - и мне конец. Сердцем чую... Добавить бы прядена1, да где возьмешь? У тебя нет ли? 1 Прядено - льняные крученые нитки (местн.). - Принесу, - сказала Фекла. - Ой, да и ты плачешь! Доброе у тебя сердце, Феня. К чужому горю отзывчивое. Ой, золотая моя славутница! - Это и мое горе, матушка, - сказала Фекла. - Любила я Борю. Жить вместе собирались. Да, видно, не судьба... Мать вздохнула и осторожно коснулась руки Феклы своей холодной и маленькой. - А я и не ведала. Прости меня, Фенюшка. Прости, старую... Посидели, поплакали. Потом Фекла сказала: - Надо жить! Дай-ко я поприбираюсь в избе. Она принялась наводить порядок: вымыла посуду, подмела пол, схо- дила в правление колхоза за продовольственными талонами. Получив по ним кое-какие продукты, накормила и напоила чаем Серафиму. Оставив ей хлеба, крупы, сахару и большой моток крученых суровых ниток, Фекла попрощалась, наказав: - Жди меня с тони. Вернусь недели через две. 3 В конце сентября, просидев у неводов без малого четыре месяца - время летнего и осеннего хода семги, - рыбаки уезжали с тоней в село. Был редкий для этих мест удивительно погожий солнечный день. Ве- тер, дующий с полдня, был настолько слаб, что у него и сил не хватило развести волну. Море, обычно шумное, вспененное, тихо плескалось у бе- регов, будто прикинулось добрым и ручным. К мысу Чебурай подошла мотодора. Стук двигателя на спокойной воде слышен был издалека. Дора отдала якорь и стала ждать рыбаков. У них уже все было готово: вещи в лодке, двери избушки заколочены до следую- щего лета. Фекла и Соня сидели на банке в веслах. Немко приготовил шест - отпихнуться от берега. Семен Дерябин, забредя в воду, уже взял- ся было за нос лодки, чтобы снять ее с отмели, но Фекла спохватилась: - А где Чебурайко? Как без него-то? - Ох уж этот Чебурай! - Семен выбрел из воды и кликнул пса: - Че- бура-ай! Соня и Фекла тоже принялись звать собаку, но понапрасну: пес не показывался. - Сбегаю, покличу, - Фекла вышла из лодки, поднялась по тропке к избушке. Чуть не сорвала голос, но пес будто в воду канул. С доры уже командовали им в рупор побыстрее собираться. - Ладно, поедем, - сказал Семен. - Чебурай прибежит по берегу. Никуда не денется. Но едва гребцы взялись за весла, с обрыва донесся истошный зали- вистый лай вперемежку с обиженным визгом. Собака, посуетившись на уго- ре, со всех ног кинулась вниз. - Вот нелегкая сила! - расхохотался Семен. - Давай обратно. У Чебурая не хватило терпенья ждать, когда подъедут, и он бросил- ся вплавь. Фекла выловила его, подняла в лодку. Пес в порыве благодар- ности положил мокрые лапы ей на колени и уже примеривался лизнуть Фек- лу в лицо. Та оттолкнула его: - А ну тя. Весь рыбой пропах. Пес угомонился, уселся в носу и стал глядеть на приближающуюся дору. Подойдя к ней, рыбаки выгрузили свои пожитки, и, взяв лодку на буксир, дора побежала к следующей тоне. Стукоток работающего двигателя стлался низко над водой. С борта доры Фекла смотрела на удаляющийся берег, где провела столько томительно-однообразных, а с началом войны и тревожных дней, вспоминала Бориса. Солнце ярко высвечивало высокий обрыв и рыбачью избушку над ним - маленькую, одинокую и как будто даже покосившуюся. И когда Фекла смот- рела на нее, ей показалось, что Борис остался там, на берегу. Все уе- хали, а он будет жить один в пустой избушке, встретит холодную, мокрую осень, темную, бесконечную зиму с переливами северных сияний в глубо- кой чернети неба, а потом - короткую, неласковую весну. И ему будет грустно без Феклы, он сядет у оконца и в ожидании ее станет смотреть на море. И море все так же будет шуметь и биться в берег... "Да нет же, нет его там! Никогда больше он не приедет на Чебурай! - Фекла вздохнула, смахнула слезинку и зябко повела плечами. - Только Розовая Чайка, быть может, прилетит и станет бродить там на тоненьких ножках по берегу, дрожать на ветру всеми перышками..." Дора уходила все дальше от мыса Чебурай, и Фекла уже в последний раз, прощаясь, окинула его взглядом, щурясь от солнца. Ведь там оста- вался кусочек ее жизни, такой неустроенной и чуточку бестолковой. Вот уже темная громада берега превратилась в узкую длинную гряду, у кото- рой мельтешила частая рябь мелких волн. Там, должно быть, сейчас тихо, спокойно. В тундре блекнут поздние приполярные цветки, янтарными ка- пельками греется в лучах солнца перезрелая морошка, белыми туманами стелется среди кочек пушица... Иероним Маркович Пастухов после похода в губу за селедкой да по- хорон Рындина стал чувствовать себя очень неважно. У него вдруг все заболело: руки, ноги, поясница, начало пошаливать и сердце. Жена поила его настоями трав, прикладывала к пояснице холщовый мешочек с песком, нагретым в печи. - Совсем, брат, ухайдакался, - говорил дед, целыми днями лежа на кровати за ситцевой занавеской в углу. - Не бережешься дак... Кто тебя в море-то посылал? Сидел бы уж дома. Меня не послушал, так теперь и стони, - незлобиво ворчала на не- го супруга. Не в пример мужу она не жаловалась на свои недуги. Сухая, тощая, сутулая от старости, но словно двужильная, она привычно управлялась по дому, сидела на лавке за прялкой или вязанием. Дед, однако, отлежался. Вскоре он покинул свой угол за занавеской и выбрался на улицу. Сначала посидел на лавочке у избы, потом переко- чевал на рыбкооповское крыльцо, к такой же древней братии, как и он, послушать новости. А потом нежданно-негаданно наладился с двумя ведра- ми за водой, чему жена и удивилась и обрадовалась: таскать воду с ок- раины села ей порядком надоело. И если дед сходил за водой, то, зна- чит, окреп и решил, что теперь можно наведаться и в правление колхоза: нет ли там каких-нибудь вестей. Ведь там и телефон, и почту из Мезени первым долгом доставляют туда. Придя в контору, Иероним заметил, что ряды правленцев поредели. Вместо пяти человек в бухгалтерии сидели трое: Митенев и две женщи- ны-счетовода. Они втроем очень дружно и энергично щелкали на счетах - только треск стоял. Дед потоптался у двери, снял шапку и сел на сво- бодный стул. - Что скажешь, Иероним Маркович? - спросил его Митенев, опустив очки со лба на нос. Он был близорук, но читал и писал без очков, что всегда удивляло Пастухова, который без очков читать не мог. - Да я так... Давненько вас не видал. Шибко дружно на счетах ко- лотите. Сколько нынче на трудодень выйдет? Хотя бы предварительно. - О трудодне еще рано, - Митенев снова поднял на лоб очки и стал что-то заносить в книгу. Счетоводки переглянулись и захихикали: "О трудоднях, гли-ко, справляться пришел, труженик!" Дед не придал значения хихиканью: "Бабы есть бабы. Палец им с ут- ра покажи - до вечера смеяться будут". Он поинтересовался: - Тихон Сафоныч у себя? - У себя, да занят. Просил не мешать, - не отрываясь от дела, от- ветил Митенев. - Вот что, Иероним Маркович. Вечером приходите с супру- гой на собрание. - Ладно. Я-то непременно приду. Супруга не любит собраний и всег- да велит мне голосовать за двоих. О чем речь пойдет? - Об итогах летней путины. И еще один вопрос оборонного значения. Придешь - узнаешь. Дедко ушел, так и не поговорив с председателем. Впрочем, особен- ной нужды в таком разговоре не было. От нечего делать Иероним еще раз привернул к гостеприимному крыльцу магазина, приметив там среди "седу- нов" Ермолая. Тот недавно прибыл с морского берега вместе с лошадью. Иероним поздоровался и первым делом поинтересовался: - Куды мерина-то поставил? К себе али на колхозную конюшню? - На конюшню. - Так, ладно. - Иероним говорил с возчиком таким тоном, словно ему было дело до всего, в том числе и до тоньского мерина. - А сам-то дома ночуешь или у Матрены в приемышах? Ермолай был мужчина вдовый и одинокий. Досужие языки говорили, что он, несмотря на почтенный возраст, находится в довольно близких отношениях с засольщицей Матреной. Возчик поглядел на хитренько улыба- ющегося Иеронима косым взглядом, однако не подал вида, что такой воп- рос задел его за живое. - Пошто у Матрены-то? В своей избе живу. Матрена у меня тоньска сударушка. В деревне есть другая... - Как тебя хватает на двоих-то? Обучил бы и меня этакому делу, - Иероним тихонько сел на ступенькую - Старики захохотали, и так как все были стары и много раз простужены, то почти все и закашлялись. - Тебе учиться несподручно. Пора на погосте место присматривать, - отозвался Ермолай. Все замолчали, у всех грустные думы, лбы - в морщинках. Иероним перевел разговор на другое. - Сказывают, вечером собрание. И вопрос оборонный. Должно, сек- рет. Митенев мне шепнул. - Да какой тут секрет? Речь пойдет о том, чтобы помочь Красной Армии теплыми вещами. Зима скоро, армия-то миллионная! Всех обуть-одеть надо. 4 В небе громоздились тучи. Они шли на село с моря целыми полчища- ми, словно армия немцев там, на Западе. К вечеру все вокруг затянуло этими тучами с какими-то буровато-серыми размывами, будто кровь смеша- лась с пеплом, и при виде их делалось тревожно. Наконец пошел дождик, сначала редкий, неуверенный. Он исподтишка подкрался к деревне и, убедившись в том, что все в ней тихо и никто не может ему помешать, вдруг хлынул шумным, пляшущим ливнем. Среди ливня, среди темени, проколотой кое-где лучиками света, торопливо бежали к правленческому дому серые фигуры: у кого на голову надет капюшон плаща или штормовка, у кого холщовый мешок. До собрания еще оставалось примерно с полчаса, и колхозники захо- дили в клуб, в полутемный зал с низким, выбеленным известкой потолком. Здесь в углу стоял стол, а на нем ламповый батарейный приемник. Ради- оузел до войны построить не успели, и теперь банк в связи с трудностя- ми военного времени закрыл кредитование на строительство. Приходилось довольствоваться приемником. Все усаживались на скамейки и ждали, когда Августа включит радио. Она, экономя питание, делала это только в час передачи от Советского информбюро. Окна в клубе замаскированы щитами из толя на деревянных подрамни- ках. Лампочка из-под потолка светила тускло: движок служил колхозу уже больше десятка лет, порядком разработался, а ремонтировать его было нечем и негде. На новый по нынешним временам рассчитывать не приходи- лось. Из соседней комнаты, где была библиотека, вышла Августа Мальгина. На плечах у нее тяжелая материнская шаль, пуговицы жакета не застеги- вались. Августа была на шестом месяце беременности. Бледное лицо ее с нежной белой кожей и спокойными голубыми глазами было сосредоточенно. Августа включила приемник. Он зашипел, словно самовар, в который добавили угольев. В притихшем зальце послышались знакомые позывные Москвы. Диктор строгим и четким голосом стал сообщать очередную сводку с фронта. Слушали ее с хмурыми, сосредоточенными лицами. Известия были нерадостными, немцы оголтело рвались к Москве... Старики, женщины, дети, жмущиеся к матерям, Густя, выжидательно стоявшая в уголке, - все молчали. Открылась дверь, и кто-то сказал громко: - Зовут на собрание! Правленческая сторожиха, она же курьер-уборщица Манефа, в верхних сенях перед лестницей предусмотрительно повесила в помощь тускловатой электрической керосиновую лампу. Соня Хват взяла Феклу под руку. - Ой какие худые вести с фронта! - сказала она. Фекла молча кивнула. Войдя в большую и холодную комнату для собраний, в обычные дни пустующую, они выбрали место на скамье в уголке, и пока колхозники со- бирались, Соня сказала озабоченно: - Вторую неделю нет ничего от Феди. Жив ли? - Может, некогда писать. Бои ведь, - отозвалась Фекла. - Он в полковой разведке. Там, говорят, очень опасно... - Бог милует... Панькин, решив, что пора начинать, поднялся из-за стола: - Товарищи колхозники! Разрешите огласить повестку дня: "О сборе теплой одежды для Красной Армии". А второе - "Итоги летней путины". С повесткой дня все согласились, и Панькин предоставил слово сек- ретарю партийной организации Митеневу. Тот, как положено в таких слу- чаях, сделал небольшой доклад. Речь свою он по бумажке произносил не- долго и закончил призывом: "Все для фронта, товарищи! Дадим больше теплых вещей для наших бойцов и этим обеспечим полную победу над фа- шистскими извергами!" Митенев сел, Панькин спросил, нет ли желающих высказаться. Еще до собрания Митенев, чтобы "раскачать" колхозников, подготовил первого оратора - Ермолая, но тот, видимо, растерялся или застеснялся, и прои- зошла небольшая заминка. Кто-то из женщин сказал: - Чего высказываться-то? Ближе к делу! - Правильно! - поднялся Иероним Маркович Пастухов, держа под мыш- кой небольшой сверток. - Тихон Сафоныч, ежели одна овчинка, так ниче- го? Больше у меня нет. - Одна так одна, - одобрительно сказал Панькин. - Вы, Иероним Маркович, овчинку, другой овчинку или, может, и не одну - глядишь, и полушубок для бойца Красной Армии. - Ну тогда... - дедко торопливо выбрался из рядов к столу и нем- ножко смущенный оттого, что большего дать не может, развернул сверток и, аккуратно расправив, показал всем овчинку. - Вот, новая. Сам выде- лывал. И еще старуха у меня там вяжет три пары носков шерстяных. Их завтра принесу, коли довяжет. И ночью поработает, керосин есть... Боле у меня, извините, ничего подходящего не нашлось, все старое, как и я сам. Ну, здесь хозяева есть покрепче меня. Не подкачают. Панькин одобрительно улыбнулся и вежливо похлопал деду. Колхозни- ки тоже поаплодировали. В правлении стало веселее. - Спасибо, Иероним Маркович, за посильную помощь фронту. Я тоже последую вашему примеру, - Панькин вышел из-за стола, снял с гвоздика новый романовский полушубок фабричного шитья и шапку-ушанку, тоже не- надеванную. Он положил полушубок и шапку рядом с овчиной Иеронима. Кое-кто растерялся, потому что вещей с собой не принес, хотя и был готов дать их. Панькин успокоил односельчан: - Не обязательно выкладывать вещи сейчас вот, на этот стол. Вы можете принести завтра утром и сдать... Фекле Зюзиной. Поручим ей со- бирать вещи. Согласны? Фекла подняла было руку, но тотчас опустила ее. - Вы что, возражаете? - спросил ее Панькин. - Да нет. Я хотела сказать, что у меня нет ни овчин, ни хорошего полушубка. Но я связала шесть пар носков. Правда, на свою ногу, но она у меня не маленькая. Носки подойдут на любого мужика. Ладно ли? - Ладно, Фекла Осиповна, - отозвался председатель под одобритель- ный смешок собравшихся. Колхозников позабавило замечание Феклы о раз- мере ее ноги. - Давайте по порядку будем записывать. Митенев взялся за тетрадку и перо. - Фекла Осиповна, сколько пар носков? - спросил он. - Шесть пар. И шарфик еще отдам, из белой овечьей шерсти. - Шесть пар и шарфик. Кто следующий, - спросил Панькин. - Для яс- ности еще скажу, товарищи, что теплая одежда нужна не только бойцам на фронте, но и эвакуированным из прифронтовой полосы. Они прибывают в тыл почти совершенно раздетыми... - У меня есть две овчины, - предложила Варвара Хват. - Запишите. - А у меня служат в Красной Армии три сына, - сказал высокий се- дой старик Мальгин. В Унде половина села носила эту фамилию. - Я даю три овчины, Выйдет полушубок на доброго мужика! - Вот я купила новые ватные брюки своему старику, - поднялась по- жилая рыбачка. - Обойдемся и старыми. Новые отдаю. Возчик Ермолай Мальгин, подготовленный Митеневым, решил все-таки высказаться. - Надежда Гитлера на молниеносную войну уже не сбылась, - начал он. - Война-то оказалась затяжной. Немцы в России увязли. А раз увязли - придет им каюк. И, безусловно, фашисты потерпят полный крах! Для ус- корения нашей победы я, значит, вношу для Красной Армии тельняшку, шапку, полотенце и еще посмотрю, чего можно... - Речь-то хороша, да взнос-от невелик: тельняшка да полотенце, - вставила бойкая рыбацкая женка. - Шубы-то у тя нету запасной? - Шуба у меня, к сожалению, только одна и та с изъяном - заплат много, - Ермолай размахнул полы, показал две огромные заплаты. - Ладно, видим! Что с тебя боле взять... - Пишите и меня: новые чесанки1, сорок второго размера, серые. 1 Чесанки - валенки. - А я могу принести пару шерстяных рукавиц да полторы овчинки. Половинку-то отрезала, не знала... Запись продолжалась. На другой день Фекла приняла по списку одеж- ду от односельчан, с помощью Сони Хват все упаковала в мешки и при первой возможности отправила в Архангельск. ГЛАВА ШЕСТАЯ 1 В начале декабря на Кольском полуострове наступила полярная ночь. Советские войска, закрепившись на склонах сопок, вели с фашистами обо- ронительные бои. Немцы как застряли тут осенью, так и не смогли прод- винуться больше ни на шаг. Двенадцатая бригада морской пехоты прибыла сюда еще осенью. В но- ябре батальон, в котором служили Хват с Мальгиным, занял оборону на пятьдесят втором километре на Мурманском направлении. Григорий и Роди- он служили в одном взводе. Оба были рады, что судьба свела их вместе на этой каменистой неуютной Кольской земле. ...Морская пехота получила приказ ночью выбить немцев с безымян- ной сопки и закрепиться на ней. Саперы подготовили проходы в проволоч- ном заграждении и на минном поле, и к полуночи штурмовой отряд, соз- данный из бойцов разных подразделений, сосредоточился в траншеях. В отряд вошла часть бойцов отделения Хвата с пулеметным расчетом Родио- на. Тьма. Немцы ничего не замечали. Отряд цепью поднимался вверх по склону. Родион запаленно дышал, валенки оскользались по наледи - не- давно была оттепель. Ушиб колено, шепотом выругался и снова побежал - выше, выше... Пулемет стал тяжел. На лбу под каской - пот ручьями, застилает глаза. Родион на ходу вытер варежкой лицо. Ноги от напряжения дрожат, слабнут. Снова бросок. Опять залегли: взлетела немецкая ракета. "Замри, не шелохнись!" Никого будто нет, только снег да камни. Рядом тяжело дышал второй номер пулеметного расчета Васюков, бо- ялся поднять голову, чтобы не обнаружить себя. Ракета погасла, и "кам- ни" ожили, опять все побежали вперед. Сердце у Родиона билось сильными толчками. "Все выше, выше..." Схватил горсть снега - и в пересохший рот. Подали сигнал: "Изготовиться к бою!" Цепь выровнялась, оружие на- готове. Егеря - рядом, в какой-нибудь полусотне метров чернеют щели амбразур, шапками вспучились бетонные верхушки дотов. "Гранатометчики, вперед!" - из цепи к дотам поползли фигуры в маскхалатах, почти одновременно метнули гранаты, тяжелые, противотан- ковые. Взрывы слились в сплошной гул. И сразу ожили доты, открыли кин- жальный огонь, поливают из пулеметов отряд, залегший на склоне сопки. Минометы фашистов кладут перед линией укреплений мины часто и плотно: заградительный огонь. Головы не поднять, не пройти... Подполз Григорий, сказал: "Бей по амбразурам!" Родион приложился щекой к ложе пулемета, дал очередь. Фашистский пулемет замолчал, но ненадолго. Принялся строчить опять. Рядом разорвалась мина, заложило взрывной волной уши. Родион помотал головой, пошевелил руками, ногами, убедился, что не ранен, и снова нажал на спуск. Минометчики перенесли огонь прямо в ряды нашей пехоты. Кого-то ранило, застонал сдержанно, сквозь зубы, другой громко вскрикнул. К раненым пополз санинструктор. Родион сменил диск у пулемета. Подобраться скрытно к дотам и взять их с ходу не удалось. По вы- соте открыли огонь наши артиллеристы. Пулеметы егерей по-прежнему били спереди и с флангов. Гранаты не причинили им ущерба - амбразуры были обложены валунами. Камни раскидало взрывами, но смотровые щели оста- лись целыми. Сигнал отхода - зеленая ракета. Родион прикрывал отступление ог- нем. Совсем близко грохнул взрыв, пулемет отбросило в сторону. Он про- тянул руку, пытался найти его, но не нашел и почувствовал, что теряет сознание... Васюков подобрал поврежденный пулемет, взвалил себе на спину Ро- диона и стал отползать, волоча "Дегтярева" за ремень. Второму номеру было тяжело, очень хотелось оставить пулемет, который мешал ползти, но бросать оружие нельзя, и он полз, изнемогая под тяжестью тела товари- ща. Хват, заметив отсутствие Родиона, пополз обратно, искать его. Ми- нут через пять наткнутся на Васюкова с его ношей и пог ему, перевалив Родиона на себя. Он быстро полз, еще не зная, жив его товарищ или мертв... Родиона тяжело ранило осколками, и он потерял много крови. Очнул- ся уже по пути в госпиталь. После нескольких безуспешных попыток взять высоту рота морской пехоты, потрепанная, обезлюдевшая, была отведена в тыл. 2 Нежданно-негаданно на имя Феклы Осиповны Зюзиной пришло письмо. Фекла чрезвычайно удивилась - никогда не получала писем, не от кого их было ждать. На всем белом свете не было у нее никого родных, а круг знакомых ограничен Ундой. Но вот почтальонша вручила ей конверт с крупно написанным обратным адресом. Письмо было от Меланьи Ряхиной из Архангельска. "С чего бы это моя бывшая хозяйка вспомнила обо мне?" - подумала Фекла, разбирая по складам небрежный и торопливый почерк. Меланья со- общала, что Вавила Дмитрич освободился уже давненько из мест отдален- ных, приехал в Архангельск и поступил на службу в речное пароходство. Венедикт, мобилизованный в начале войны, служит на Северном флоте на Мурмане. Живут супруги Ряхины дружно, хотя по военному времени и труд- новато. Меланья вспоминала добрым словом Феклу, честную и трудолюбивую девушку, и просила сообщить, как живут односельчане, какие произошли изменения в деревне. Где находится Обросим с женой и есть ли от него какие-нибудь вести? Как сложилась судьба Дорофея, Анисима, Родьки Мальгина и других рыбаков. Многие, верно, ушли воевать с немцами, в деревне теперь пусто, голодно? Словом, Меланья просила написать "реши- тельно обо всем", потому что они с мужем очень соскучились по земля- кам, которые, наверное, их теперь уж и забыли. В конце письма Меланья, видимо из вежливости, приглашала Феклу в гости, если представится воз- можность. Фекла положила письмо и задумалась. Ей было приятно, что Меланья вспомнила о ней. Одного Фекла не знала: написать в Унду надоумил жену Вавила, который очень тосковал по родным местам. Сам он писать не хо- тел по многим причинам. Фекла ответила Ряхиной, сообщила, что знала об односельчанах, кроме Обросима Чухина. Тот со своей женой как в воду канул. Никто не знал, где он и что с ним. В конце письма Фекла передавала привет Вави- ле, с грустью вспомнив, как он к ней по-доброму относился и даже при- ходил однажды под хмельком "подсватываться". В письме она об этом, ра- зумеется, умолчала. Кто только к ней не сватался! Однако Фекла не могла и не хотела выходить замуж за нелюбимого и была свободна в своем выборе. Ни роди- тельская воля, ни деревенские традиции и условности, ни родственные связи и корыстные расчеты не властны были над ней. Фекла припоминала, как в былые времена Обросим предлагал ей в мужья своего двоюродного племянника, не очень удачливого в жизни и тогда неприметного парня Митьку Котовцева. После отказа Феклы он вскоре женился на одной из до- черей Николая Тимонина, стал звеньевым на рыбном промысле, самостоя- тельным хозяином и отцом двух детей. Однако Дмитрий Котовцев не забыл Феклу. Когда обида у него со временем прошла, он стал опять добиваться ее расположения, будучи уже семьянином. Во время мобилизации Котовцев находился в море на промыслах и как некоторые другие члены судовых команд получил отсрочку. А осенью ос- тавшимся дома рыбакам дали бронь, чтобы совсем не оголять промыслы в рыболовецких колхозах, и Дмитрий остался в селе. Однажды он пришел к ней с каким-то поручением от председателя колхоза и задержался у нее, воспользовавшись гостеприимством хозяйки, предложившей ему чашку чаю. Они сидели за самоваром друг против друга - степенный, взматерев- ший мужик с рыжеватой шкиперской бородой и светлыми водянистыми глаза- ми и Фекла, по-прежнему опрятная и привлекательная, с тугим узлом во- лос на затылке, большеглазая и чуть грустная. Котовцев первый завел разговор. - Почему же вы тогда, Фекла Осиповна, не приняли моего свата Об- росима? Он ведь приходил к вам. Фекла, будто очнувшись от дремоты, повела глазами по сторонам. - Приходил сват. Ножки с подходом, руки с подносом, голова с пок- лоном, язык с приговором... Помню - шуба на нем была, сукном крытая... катанки расписные... - И вы ему отказали! А ведь я любил вас, Фекла Осиповна. Всю жизнь вы мне поломали... - Вот как! Даже поломала? - Пришлось жениться не по любви, а жить по привычке... - Привычка - тоже серьезное дело. Хотя, по правде сказать, любовь должна быть обоюдной, - Фекла аккуратно расколола щипцами кусочек са- хару, подержала белую рафинадную кроху в маленьких алых, согретых чаем губах. - Вы хотите сказать, что ко мне у вас не было никакого чувства? - Не было, Митя. Хоть и говорят: "Стерпится - слюбится", а все это неправда. Этим люди сами себя успокаивают, оправдывают поломанную, исковерканную жизнь... - Может, и верно. Но что делать человеку, если он любит? Ведь он в этом не виноват! Выходит, всю жизнь ему страдать? Фекла с досадой махнула рукой: - Красивые слова! Дмитрий долго молчал. - И как же вы теперь? - глаза его стали недобрыми. - Выходит, ле- тала птичка высоко, а села недалеко? Фекла ответила тоже присловьем: - Была бы изба - сверчки будут. - Годы-то идут. Время и стены в избе подтачивает. - Годы идут, верно. И про стены верно. Да что делать? У всякого своя судьба. Разговор Фекле не понравился. Теперь, после смерти любимого, он казался вовсе неуместным и даже кощунственным. Она сухо выпроводила гостя. - Тоскливо ведь одной-то жить, без хозяина, - полунамеком заметил он на прощанье. - Всяк петух на своем пепелище хозяин. После этого Котовцев, видимо, затеял нехорошую игру - стал искать с ней встреч. Увидя Феклу на улице, без стеснения подходил к ней, ста- рался вызвать на разговор, грубовато шутил. Однажды опять явился к ней в избу с бутылкой водки, которую добыл бог весть где в это трудное время, когда все было по карточкам и талонам. Фекла не приняла его и выгнала с бутылкой. - Не приходи больше. Видеть не хочу! Что люди скажут? Ведь жена у тебя, двое детишек малых. Борода у тя с ворота, а ум с прикалиток! Дмитрий затаил зло. "Что за народ! - с неудовольствием думала Фекла. - Война идет, на фронте кровь льется, а им, мужикам, все любовь нужна. Окопался в ты- лу-то, с жиру бесится! Нисколько стыда нет". Фекла заботливо опекала мать Бориса - Серафиму Мальгину, приноси- ла ей пряжу, с тем чтобы она могла вязать сети для колхоза. Эта работа достаточно хорошо оплачивалась и отоваривалась продуктами по талонам. Каждую свободную минуту Фекла прибегала к старухе, помогала ей приго- товить обед, прибраться в избе. В конце года на отчетно-выборном собрании колхозники избрали Фек- лу в члены правления. Это для нее было неожиданно, и она даже сначала подумала: "А нет ли тут какого-нибудь подвоха?" В правление, как она знала, избирали людей заслуженных, считавшихся активистами. - Малограмотная я, не справлюсь, - хотела было отказаться Фекла. - Грамоты маловато - не беда, - сказали ей. - Смекалка у тебя есть, работник ты хороший, справишься. Чем должен заниматься член правления колхоза, Фекла имела смутное представление: "Сидят вечерами в конторе, что-то обсуждают, голосу- ют... Правление постановит, а колхозники выполняйте". Так думала она. Но, оказывается, выполнять то, что "постановят", приходилось прежде всего самим правленцам: идти к людям, говорить с ними, убеждать, пока- зывать пример. И если она раньше жила лишь по пословице: "Моя хата с краю", теперь ей стали поручать разные общественные дела. Поздней осенью после ледостава колхоз отправил бригаду рыбаков на озеро Мечино на подледный лов сига. Бригадиром, за неимением других, более опытных, назначили возчика Ермолая. Не прошло и десяти дней, как в правление стали поступать на него анонимные письма. Написанные, как заметно было, одной и той же рукой, на одинаковых клочках серой бумаги химическим карандашом, они попали к Панькину. Суть жалоб сводилась к тому, что Ермолай якобы плохо руководит бригадой, хлеб делит не поров- ну, старается для себя выкроить лишнюю пайку, ругательски ругает рыба- ков "последними словами", и надо его с бригадиров немедленно снять. Панькина это озадачило: за Ермолаем прежде ничего такого не заме- чалось. Председатель пригласил Феклу, ознакомил ее с письмами - их бы- ло два. - Придется тебе, Фекла Осиповна, наведаться на озеро да как члену правления в этом деле хорошенько разобраться. Фекла отправилась на лыжах на Мечино. Провела сутки на стане и во всем разобралась. Жалобы на бригадира писали братья Сергеевы в отмест- ку за то, что он поймал их за руку: ночью воровали мороженых сигов, уложенных под навесом в плетеные короба. Ермолай был хорошим, честным бригадиром. Сергеевы незаслуженно его оклеветали. Вернувшись, она обо всем рассказала в правлении колхоза. Сергее- вых оштрафовали за воровство. Они затаили на Феклу зло. Большинство колхозников уважали Феклу и были ею довольны. Но доб- рой славе сопутствует зависть. Кое-кто завидовал Зюзиной, что она еще молода, независима и по-прежнему недоступно горда. Силу этой зависти Фекла скоро испытала на себе. 3 В начале зимы лед окреп, и хотя каждые сутки "шевелило" его при- ливами и отливами и у берегов изрезало трещинами, посредине реки он был матер и основателен. Начался подледный лов наваги, которая приходила с рыбных морских пастбищ в Унду на нерест. Основные бригады рыбаков уехали с рюжамн в верховья Унды, Майды, Ручьев и там начали путину. А те, кто остался в селе, пробили во льду лунки-продухи и принялись ловить навагу, на уды. Лед на реке запестрел людьми. У всех были "заветные" места, где рыба- чили и в предыдущие годы, рыбачат и сейчас. В старом отцовском тулупе желтой овчины и необъятных, тоже роди- тельских, валенках, в полушалке и ватных брюках, Фекла сидела на опро- кинутой кадушке перед лункой. Неподалеку от Феклы сгорбился над лункой Иероним в старом-преста- ром ватном длиннополом пальто и валенках с клееными галошами. Усы и бородка у него были в инее, на носу постоянно висела загустевшая на морозе прозрачная стариковская капля. Он смахивал ее рукавицей, но тут же нависала другая, такая же... Стар стал Иероним Маркович, ему пере- валило за семьдесят. Однако нужда выгоняла его из теплой избы к ма- ленькой проруби, он сидел возле нее, сколько мог. Побыв тут час-дру- гой, Иероним собирал смерзшиеся тушки - рыба ему попадалась некрупная - и, волоча мешок по снегу, с удочкой под мышкой подходил к Фекле. - Удачлива ты, Феклуша! Рыба у тя первый сорт. Крупна, жирна. Колхозу ловишь или себе? - И себе и колхозу, - отзывалась Фекла, поглядев на деда с улыб- кой. - Наловился, сбил охотку? Домой пошел? - Пора. Замерз совсем. Кровь-та не греет. - Покажи-ка улов-то, - Фекла заглядывала в мешок деда. - Невелика рыбешка-та. Ну ничего, мелкая, да порядочно. - Дак ведь стариковская. Сам я старый, тощой, и рыба такая идет. Ну да я не в обиде. Божий дар принимать надо, не сетуя. - На-ка, я тебе крупной добавлю на ушицу, - Фекла брала со снега рыбу и клала в его мешок. - Дома разберешь, что в уху, а что в печь на сушку. - Спасибо! Дай бог здоровья тебе. Клев на уду! - говорил дед на прощанье и опять волочил за собой мешок. По правую сторону от Феклы, в десятке шагов сидела Авдотья Тимо- нина - тощая, завернутая в нагольный полушубок, как в рогожу. Нацелясь острым носом в полынью, она без устали совала по сторонам локтями. Улов у нее был тоже приличный, но от соседки она все же отставала. Феклу нынче во всеуслышание хвалили за удачную рыбалку и даже написали о ней заметку в "боевом листке", назвав стахановкой путины, и Авдотью брала зависть: "Лопатой гребет, и все ей мало!" Она искоса кидала на Зюзину недовольные взгляды. Причина недовольства крылась еще и в дру- гом. Средняя Дочь Авдотьи Евстолия три года назад вышла замуж за Дмит- рия Котовцева. А теперь идут слухи, что он стал частенько наведываться к Фекле в ее зимовку. Уж что они там делают, о чем говорят - бог зна- ет. Но людская молва обвиняла Феклу в том, что она намеревается отбить Дмитрия у Евстолии, сделать сиротами детей, а ее - соломенной вдо- вой... Сам Дмитрий однажды под хмельком проговорился теще, что Фекла хотела заманить его в свои сети, да он на это не пошел, потому что ве- рен жене. Авдотья возненавидела Феклу, браня ее в душе самыми послед- ними словами. Она решила вмешаться в судьбу дочери, которой грозила "разлучница". Прежде всего ей хотелось унизить Феклу, опорочить ее в глазах людей. Сидя на льду, Авдотья придумала простой, но хитрый план. ...Однажды утром Фекла почувствовала, что удочка зацепилась за что-то в воде, дергала, дергала и оборвала леску. Пришлось идти домой за запасными крючками. Авдотья незаметно наблюдала за ней и злорадс- твовала. Фекла снова села к лунке, выловила несколько рыбин, и повторилась та же история: крючки зацепились и оборвались. В тот день Фекла наловила рыбы меньше всех. Она была сконфужена и расстроена: "Почему обрываются крючки? Неужели течение притащило ка- кую-нибудь корягу?" Она перешла на другое место. Тут ей сначала везло, и она опять поставила "рекорд" среди удильщиков. Но через сутки удоч- ка, словно заколдованная, зацепилась и оборвалась. Запас крючков у Феклы кончился, и она пошла на склад. Кладовщик дал ей дюжину уд и на- казал, чтобы берегла их, потому что теперь наважьи крючки, как и все рыболовные снасти и принадлежности, стали большим дефицитом. Фекла снова принялась за дело, но опять крючки намертво вцепились во что-то на дне, и она была вынуждена их оборвать. Слезы закипали у нее на глазах от досады: не лезть же в прорубь из-за крючков! Сменила еще два места - результат прежний. Злое, роковое невезе- ние вконец расстроило Зюзину. Она прекратила лов, когда оборвался пос- ледний крючок, собрала рыбью мелочишку в мешок и отправилась домой. К ней подошла Авдотья: - Ты чего уходишь? Еще рано. - Крючья все оборвала, ловить нечем, - сказала Фекла, - что-то на дне попадается... какие-то коряги... - Наверное, приливом да течением нанесло, - с притворным сочувс- твием заметила Авдотья. - У меня тоже оборвалось три уды. И отошла с озабоченными видом. Уженье, однако, было в самом разгаре. Рыбаки, просидев день на льду, в глубоких сумерках уходили домой с мешками мороженой рыбы. От безделья и неудач Фекла окончательно упала духом. Она отправилась со своей бедой к Иерониму Марковичу Пастухову. Уж он, старый рыбак, дол- жен знать, почему крючки у нее обрываются, а у других целехоньки. Выслушав ее, Иероним Маркович поразмыслил и сказал: - Ежели в четырех лунках у тебя, Феклуша, крючки обрывались, так корягами, о которых ты говоришь, кто-нибудь тебя облагодетельствовал. Есть у меня одна догадка. Вечерком, когда никого на реке не будет, пойдем проверим. Поздним вечером, когда на льду не было ни души, дед взял железную кошку, привязал к ней конец и вместе с Феклой, которая прихватила пеш- ню, отправился на реку. - Показывай твои лунки, - сказал он. Фекла указала. Дед сломал пешней намерзший на лунке лед и опустил в воду свое приспособление. Кошка сразу за что-то зацепилась. - Клюнуло, - дед стал осторожно тянуть кошку из воды. - Тя- же-е-елая рыбина попалась. Не упустить бы... Из проруби дед выволок довольно большой, опутанный сетью тяжелый ком. - Гляди хорошенько. Твои уды тут. - Камень сеткой обмотан. Кто же это так сподличал? - Фекла, скло- нившись, высвободила крючки. - Есть, видно, у тя враги, Феклуша. Завистники. Ловила поначалу хорошо, вот и стали вредить. - А в другой, в другой-то проруби посмотрим! - Фекла нетерпеливо потащила деда к лунке поодаль. И там Иероним выловил такой же тяжелый камень, обмотанный куском невода. - Вот тебе и вся причина. Теперь надо выяснить, кто. Камни убе- рем, чтобы никто не догадался, что мы их вытащили. Завтра днем лови с богом, только пробей новую лунку, виду не подавай. А ночью не поленись посмотреть, кто придет снова сюда... ...Фекла затаилась за углом бани на берегу и стала ждать. Ночь была тихая, морозная и темная - ни одной звездочки. С неба сыпался мелкий и сухой снег. Поодаль угадывалась в потемках тропка, что спус- кается по косогору к реке. Ее протоптали рыболовы-наважники. Ждать пришлось долго. Порядком продрогнув, Фекла уже хотела было идти домой. Но вот из-за крайней избы показалась и торопливо направи- лась к реке высокая фигура. Фекла смогла только рассмотреть, что это женщина. Она несла что-то в руках, прижимая к себе, словно ребенка. По высокому росту и размашистой мужичьей походке Фекла догадалась, что это - Авдотья Тимонина. "Что гонит ее на лед в глухую пору? - думала Зюзина. - Баба вроде не злая. Никаких раздоров у меня с ней не бывало. И вот поди ж ты..." Фекла вздохнула и, напрягая зрение, все смотрела ей вслед с любопытством и неприязнью. "А может, она не с камнем? - по- явилось и тут же исчезло сомнение. - С камнем! Ишь тащит... Даже сгор- билась. Видно, тяжел. Из-под снега, поди, откопала, старалась". Все еще выжидая, Фекла думала не о том, что вот сейчас соседка тащит этот несчастный камень, чтобы бросить в нее, а о том, откуда взялись эта злоба и коварство у Авдотьи, с которой ей, Фекле, делить решительно нечего. Зависть? А причина ее? То, что Фекла ловила рыбы больше? Но ведь и другие ловят помногу! Почему именно Феклу избрала Авдотья для мести за удачливость на льду? А может, дело вовсе не в этом? Фекла терялась в догадках. Авдотья меж тем спустилась на лед к середине реки, осмотрелась и направилась прямо к той проруби, возле которой Фекла сидела нынче днем. Подойдя к лунке, подняла камень и с размаха опустила его, чтобы проломить уже намерзший тонкий лед. Камень исчез подо льдом. Авдотья отряхнулась, зябко повела плечами и вздрогнула от неожиданности, услы- шав: - Издалека камни-то носишь? - Ой... - Авдотья схватилась рукой за грудь. - Вот работка! А кто за нее платит? - Фекла подошла к Авдотье вплотную, и та увидела ее большие недобрые глаза, так и обдавшие холо- дом. - Какие камни? Ты чего?.. - спросила она испуганно. - Сама знаешь, какие. Я же видела - ты спустила в лунку камень, сеткой обмотанный. - Тебе померещилось. - Померещилось? Тогда зачем сюда пришла? Бессонница одолела? Фекла вспомнила свои оборванные крючки и неудачи, обозлилась и хотела было схватить о