я олени были все же так сильно изнурены, что по скользким горам, покрытым мокрым снегом долинам и подснежным ручьям Невельскому пришлось идти по колено в воде, пешком. Из Николаевска, не останавливаясь, с двумя казаками, Невельской продрался на байдарке в Мариинское. Оттуда с Разградским - вверх по Амуру, к устью Сунгари, навстречу Муравьеву, по пути обеспечивая караван лоцманами. Срок прошел - Муравьева не было! Здесь нашел Невельского нарочный из Мариинского с письмом от командира винтовой шхуны "Восток", бросившей якорь в Де-Кастри: в бухте уже ожидали Невельского транспорты "Иртыш" и "Двина" от адмирала Путятина и "Байкал" от Завойко... Невельскому пришлось спешить в Де-Кастри, а честь встречи Муравьева передать мичману Разградскому. Еще тяжелее стало Невельскому, когда он узнал о разрыве с Англией и Францией и о предательстве Буссе: прикрываясь распоряжениями Путятина, Буссе снял Муравьевский пост, хотя Путятин свое распоряжение сделал условно: "Если оно не противоречит особым распоряжениям вашего начальства". На юге, у корейских границ, как и предполагал Невельской, открыт Путятиным незамерзающий залив Посьет... Адмирал Путятин укреплял Константиновскую бухту, где сосредоточилась почти вся его эскадра, во главе с фрегатом "Паллада", да, кроме того, два корабля Российско-Американской компании. Возвратившись в Мариинское, Невельской, наконец, встретился с Муравьевым. Обласкал ли он, как хотел, Невельского? Да, он привез ему высочайшую благодарность, глубокую признательность от князя Меньшикова, браслет для Екатерины Ивановны от министра Перовского и сам выражал горячую признательность. - Я должен вам сказать, Геннадий Иванович, что там, по Амуру, вместо деревень мы находили пустыни: жители разбегались при одном слухе о нашем приближении. Здесь же, в ваших краях, к нам выходили гольды в сопровождении своих старшин, кланялись, везде выставляли и посылали навстречу лоцманов. Здесь, ближе к вам, торговец маньчжур на коленях просил прощения за самовольную торговлю и умолял непременно дать ему русское разрешение. Нельзя не удивляться тому огромному влиянию, которое приобрела ваша экспедиция не только на туземцев, но и на маньчжур! "Все это хорошо, - думал в это время Геннадий Иванович, - но зачем было уничтожать посты и портить дело сосредоточением войск вместо распыления!" - и с ужасом думал о назначенной зимовке около тысячи человек. В способах защиты новых владений Невельской резко разошелся с Муравьевым. Невельской предполагал возможную блокаду врагами побережья. Небольшие посты, разбросанные по всему берегу и по рекам, могли, по его мнению, предупредить вражеский десант и легко уйти в случае необходимости от противника. - Ни один неприятель, - убеждал он Муравьева, - не решится при этих тревожных условиях преследовать то внезапно появляющихся, то исчезающих одиночек! Иначе дело представлялось Муравьеву. Он распорядился подкрепить Мариинское еще сотней казаков, при четырех орудиях, и оставить полтораста в Николаевске, куда переселить все Петровское. Мнение Невельского раздражало Муравьева, злило и собственное упрямство спасать Петропавловск, который он продолжал упорно усиливать. Известие о смерти Кати и болезни Екатерины Ивановны застало Невельского в Мариинском. Он поспешил домой. Оба молча постояли у деревянного одинокого креста и крохотного, осыпанного цветами холмика: "Младенец Екатерина Геннадиевна Невельская родилась 15 февраля 1851 года. Тихо скончалась 10 июня 1854 года..." Как тяжело будет через несколько дней расставаться с этим дорогим холмиком на песчаной, пустынной и далекой кошке!.. Губы матери дрожали и что-то беззвучно шептали. Мокрый ее платок, прижатый к покрасневшим, набухшим векам, договаривал остальное. 24. УПРЯМСТВО СЛОМЛЕНО Полученные награды, приветствия, поздравления и подарки друзей трогали Геннадия Ивановича Невельского, но отнюдь не радовали. Это была не та благодарность за прошлое, которая таит в себе и поощрение к дальнейшим трудам, нет, на этот раз она не поощряла, она отмечала только заслуги прошлого и тут же заживо погребала творца, от которого уже ничего не ожидали. Так оно и было на самом деле, но судьба еще раз дала Геннадию Ивановичу случай пережить сладкие минуты горделивого сознания недаром прожитой жизни и еще раз убедиться в правоте дела, за которое было заплачено дорогой ценой. Адмирал Путятин без колебаний приютился под крылышком Невельского и избрал местом спасения своей эскадры Императорскую гавань и устье Амура. Очередь Петропавловска спасаться еще не наступила, а Завойко, Корсаков и Буссе в обстановке пока вообще не разбирались. Легче других разобралась совершенно беззащитная Российско-Американская компания, о спасении которой никто не подумал, а ей приходилось не только защищаться, но и помогать своим морским транспортом Петропавловску, Амуру и адмиралу Путятину. Владения Российской компании на северо-востоке Аляски граничили с владениями английской компании "Гудзонбай", выход из которых к Тихому океану шел по русским рекам. По ним англичане сплавляли с нашего разрешения свои товары, по ним снабжались. Казалось, война предоставляла им удобный случай овладеть реками и русской территорией, примыкающей к ним, с ее естественными богатствами, но останавливало опасение, что русские запрут водные пути и вторгнутся к ним сами. Не лучше ли договориться?.. И вот две "частные" торгово-промышленные компании, конечно только прикрывающиеся фиговым листком частных, а на самом деле государственные, договорились о взаимном нейтралитете на время войны! Это было неслыханно, этому не верили... А они не только закрепили свой нейтралитет формальными актами, но заручились и подписями воюющих держав на нем! И как ни соблазнительным поэтому казалось шныряющим всюду каперам разграбить склады компании и смести до основания Ситху, им пришлось ограничиться малоприбыльной охотой за беззащитными купеческими судами, притаившимися в чужих гаванях. Нейтралитет с обеих сторон в течение войны ни разу не был нарушен! Иначе представлялось дело на нашем азиатском побережье: на Сахалин, Амур, Охотское море и Петропавловский порт англичане и французы взирали алчными глазами. Мирной, преследующей заключение торговых договоров с Японией и Китаем эскадре адмирала Путятина пришлось превратиться в воюющую. Положение ее стало весьма затруднительным: ей пришлось заменить непригодный для дальнего плавания фрегат "Паллада" другим, "Дианой". Землетрясение в Симодо уничтожило "Диану"... Эскадре вместо нового фрегата осталась только обуза "Паллада" и заботы и хлопоты, как ее сберечь. Путятин решил принять "Палладу" в Татарском проливе и, если возможно, запрятать подальше, в Амур. Само собой разумеется, что ввод "Паллады" в реку всей тяжестью лег на Невельского, в распоряжении которого на этот раз формально, но только формально, были люди, гребные суда и даже два парохода. Сердитый Амур, однако, энергично противился исследованию своего лимана и бесцеремонно выбрасывал плоскодонные, слабосильные пароходы на берега своих извилистых и узких каналов. "Паллада", при осадке около двадцати футов, не могла пройти к Амуру с юга, где глубина канала была всего четырнадцать. Надо было пробовать пройти с севера - там глубина достигала девятнадцати с половиной. Опустела Петровская кошка; всех обитателей переселили в Николаевск и занялись его укреплением. Над одинокой могилкой Кати Невельской завыли штормы, то заливая ее дождями, то засыпая песком и снегами. Шхуна "Восток", которая должна была помочь "Палладе", все не возвращалась. Оказалось, что начинавшиеся неприятельские действия заставили генерал-губернатора отправить ее из Азии не обратно на помощь фрегату "Паллада", а с экстренными депешами прямо в Петропавловск. У самого входа в Авачинскую губу шхуну встретил русский бот, который сообщил, что в Петропавловске, по-видимому, уже находится неприятель, так как береговой караул в красных мундирах встретил их ружейным огнем. Шхуне пришлось взять курс на Большерецк, чтобы доставить депеши уже оттуда сухим путем. О появлении неприятеля шхуне удалось сообщить и идущему в Петропавловск "Байкалу", а "Байкал", в свою очередь, должен был принять меры, чтобы как-нибудь перехватить и предупредить шедший туда же "Иртыш"... Англичане, а за ними и французы на этот раз уже не чувствовали себя в Тихом океане как дома. Враждебно-настороженно смотрели на них океанские берега, беспокоила неизвестность и со стороны Амура. Все шпионские экспедиции и Гиля, и Пима, и Остена и тайные высадки миссионеров, упорно продолжавшиеся целыми эскадрами поиски погибшего Франклина неизменно разбивались о бдительность Муравьева: эти берега для англичан по-прежнему оставались неразгаданной тайной. В конце апреля команды английского пятидесятипушечного фрегата "Президент" и французского шестидесятипушечного "Ля Форт" во главе со своими адмиралами с любопытством наблюдали в перуанском порту Каллао за спешным уходом русского одинокого сорокапушечного фрегата "Аврора". Еще накануне успевшие подружиться офицеры всех трех кораблей посещали друг друга, вместе бродили по городку - и вдруг... Уж не получили ли русские сведений об объявлении дойны? Надо, видимо, гнаться за "Авророй" или хотя бы проследить, куда она ушла! Прошло десять дней. И вот известие о том, что война в Европе идет уже больше двух месяцев! Известие прекратило колебания, но сборы растянулись еще на десять дней. Выступили. Куда же направить путь? Конечно, прежде всего к Сандвичевым островам, к этому тихоокеанскому перекрестку морских путей, - там можно узнать последние новости и решить. Действительно, здесь ожидала союзников новость: стоявший на якоре русский фрегат "Диана" несколько дней тому назад ушел в неизвестном направлении... Неприятно... Гнаться за ним? Поздновато, не нагонишь. Зато оба корабля можно надеяться почти наверное застать в Петропавловске, так как ведь деваться им больше некуда! Там, конечно, укрылась вся русская эскадра! Об Амуре и не подумали - закрыт. Англо-французская армада осторожно приблизилась к Авачинской губе и выслала на разведку пароход с возглавлявшим разведку самим английским адмиралом Прейсом на борту. Адмирал Прейс слыл старым морским волком. Припрятав английский флаг, он поднял американский, осторожно вошел в бухту и осмотрелся. Да, англо-французы не ошиблись: здесь спокойно стояли выскользнувшие из рук "Аврора" и "Диаиа". Но где же остальные? Где до отказа нагруженные драгоценными алеутскими мехами корабли Российско-Американской компании? Прейс был разочарован и смущен. Но в еще большее смущение его привели жерла пушек на нескольких батареях: "Когда же эти черти успели соорудить батарею? Откуда столько орудий?" Опытный глаз адмирала по достоинству оценил проделанную работу и расстановку батарей. Прейс быстро сообразил, что пушки сняты с бортов "Авроры" и "Дианы", и, заметив приближавшееся сторожевое судно русских, приказал дать пароходу задний ход... В американский флаг никто из защитников Петропавловска не поверил. На следующий день, однако, ожидаемая атака не осуществилась. Прейс застрелился, предоставив расхлебывать заваренную кашу остальным, так как на совете еще накануне вечером он твердо поддерживал предложение участвовавших - атаковать. Растерянность и похороны, тревожные сведения, полученные от рабочих-американцев о том, что русская эскадра собирается в Петропавловск с большими войсками, - все это заставило с атакой более не медлить: она состоялась через три дня... Крохотный отряд русских защитников, воодушевленных решением умереть, но не сдаваться, использовал свое преимущество - знание местности - и на выбор расстреливал участников французского десанта, а затем, прижавши французов штыковой атакой к отвесной стене обрывающейся здесь горы, опрокинул их. Французы бросались вниз и сотнями гибли у подножья утеса. Тем временем русские батареи громили растерявшиеся и приближавшиеся на выстрел английские и французские корабли. Беглый ружейный огонь беспощадно косил спешивших к лодкам и сгрудившихся около них людей. Сильно подбитые метким артиллерийским огнем и накренившиеся на борт фрегаты - английский "Президент" и французский "Ля Форт" - с десятком пробоин в своих подводных и надводных частях бежали из бухты во главе союзной эскадры. Трупы погибших офицеров и солдат десятками выносились в море. Напечатанное за границей сообщение о том, что взятие Петропавловска не являлось целью набега, подлило масла в огонь: пресса требовала и добилась военного суда и казней неспособных и обнаруживших трусость командиров. Французский адмирал Депуант, унаследовавший командование союзной эскадрой, был смещен и умер через несколько месяцев... Лондон и Париж продолжали реагировать на позорный разгром очень болезненно. "Это не несчастье, - вопила пресса, - это пятно, которое необходимо во что бы то ни стало изгладить из книги истории. Больше того, это вина, и даже - преступление". В довершение, не стесняясь, пресса превозносила доселе неизвестные имена своих русских врагов, военного губернатора Завойко и капитана "Авроры" Изыльметьева, и требовала: "Они имеют право на то, что их имена будут сохранены навеки в летописях флота!" Торжество горстки победителей было заслуженно и полно, однако было ясно, что враги не преминут вернуться и не остановятся ни перед чем, чтобы раздавить дерзкую горсть смельчаков и найти и уничтожить исчезнувший русский флот. Тут-то во всем блеске представилось предвидение Невельского: ход событий требовал немедленного (и неосуществимого) усиления отрезанных от страны Петропавловска и Камчатки, такого, которое могло бы противостоять своей силой, снаряжением и запасами соединенному флоту союзников. Муравьев и Завойко воочию убедились, что российскую мощь в Тихом океане хранит не Камчатка, а Амур. Убедились, к сожалению, с опозданием. Геннадия Ивановича не усыпили успехи петропавловских героев. Наоборот, тревога за их судьбу нарастала с каждым днем, и он стал набрасывать генерал-губернатору донесение. - Прочти и благослови! - Геннадий Иванович положил перед Катей испачканный кляксами лист. "Осмелюсь доложить вашему превосходительству, - писал Невельской, - что в случае продолжения войны и в 1855 году скорое сосредоточение в Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и в Японии, должно, по моему мнению, составлять единственную и главную заботу, ибо если мы благовременно это сделаем, то неприятель, в каких бы то ни было превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать не может, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря, удаление его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на одну тысячу миль, лесистые, гористые и бездорожные пустынные прибрежья Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого сильного врага, пришедшего с моря... При сосредоточении в Николаевске судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный неприятель для нас, с которым придется бороться, - это мороз и пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все наши силы были обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение из Забайкалья по Амуру сосредоточенных здесь людей хорошим, и в избытке, продовольствием, медикаментами и теплой одеждой... Победивши болезни и смертность от скученности, внешний враг, пришедший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен. Прежде чем доберется до нас, он очутится в совершенно безвыходном положении... и, таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер..." В конце письма Геннадий Иванович просил уведомить его о решении заблаговременно, чтобы приготовиться принять несколько тысяч человек со всем их имуществом. - Этим ты нанесешь окончательный удар своей карьере, но другого выхода нет, - твердо сказала Екатерина Ивановна. Письмо пошло 26 октября. Замалчивая получение этого письма, раздраженный самовольством генерала Запольского и взбешенный дерзким предложением и намеками Невельского, Муравьев пожаловался в письме к Корсакову, что Невельской строит в Николаевске батарею не там, где ему указано, и закончил словами: "Он, оказывается, так же вреден, как и Запольский, вот к чему ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!.. По газетам ты увидишь, что к нам собираются от пятнадцати до двадцати судов французских и английских. Фабрие де Пуант, атаковавший Камчатку, сменен, новый адмирал раньше конца июня к нам не поспеет, и мы все успеем приплыть и приготовиться..." - так писал Муравьев. Итак, казалось, Муравьев в своем мнении насчет Петропавловска не поколеблен и собирается весной усилить его посредством второго сплава войск по Амуру! Даже последний вопль отчаяния Невельского не дошел до сознания Муравьева. Неожиданно сломил его упрямство приказ генерал-адмирала: "Петропавловск снять и использовать приготовленные к сплаву войска для укрепления Амура". Муравьев был взбешен: несомненно, это проделка Невельского. Теперь Амуру грозило бедствие от неожиданного перенаселения, так как Невельской о сплаве предупрежден не был. На его бедные возможности с одной стороны наваливалась петропавловская эскадра, с другой - суда эскадры Путятина. В устье Амура скопились тысячи людей. Адъютант Муравьева есаул Мартынов приехал в Петропавловск и начале марта. Обычно в это время город с трудом просыпался от долгой зимней спячки и мечтал о близкой весне, о приходе первого корабля с почтой и снабжением, о давно исчезнувшем из обихода сахаре, пшеничной муке, чае. Этим мечтам предавались и теперь, но городу не пришлось поспать - с осени он продолжал кипеть: кончались спешные работы по укреплению, по восстановлению домов и подбитых батарей и строительству новых, заканчивался ремонт уцелевших кораблей... К мечтам примешивалась тревога: весной ожидали англо-французскую армаду. "Умереть, но не сдаваться, несмотря ни на что!" - такой девиз прочно укрепился в губернаторском доме Завойко, таким же он был и повсюду, вплоть до уборщиков снега с зимовавших судов. Измученные беспокойной зимовкой люди надеялись на краткую передышку до вскрытия льда. Есаул привез щедрые награды за прошлогоднюю защиту порта и секретный, запечатанный пятью черными печатями пакет генерал-губернатора. "Наверное, разные распоряжения насчет дальнейшего укрепления и боевого снаряжения", - подумал Завойко и принялся осторожно вскрывать пакет, чтобы не повредить печатей. Зажатый в его коленях мальчуган, один из десяти его сыновей, нетерпеливо протянул к пакету руки... Нервное, неосторожное движение, колени разомкнулись, и мальчуган, не выпуская из рук конверта, упал на пол... Не обращая внимания на вопли сына, Завойко пробежал к жене и через минуту объявил в канцелярии: - Немедленно снять Петропавловск, погрузить людей и имущество порта на суда и выйти в море! Городом овладела паника: не так-то легко покидать давно насиженное место, бросить скарб, обжитые дома, коров, лошадей, любимых ездовых собак, разорять собственными руками по грошам скопленное хозяйство, рисковать здоровьем и жизнью детей! Последнее было самым главным. Юлия Фердинандовна, жена губернатора, совершенно растерялась: что же ей делать со своим десятком "мал мала меньше", при старшем больном тринадцатилетнем Жорже? Бури студеного моря, переполненные людьми и животными корабли без печей, ежеминутная возможность встречи с вражескими флотилиями... Какой ужас! Есаул Мартынов подгонял: ждать некогда. - Берите все, все до последней сковороды, до последней вьюшки... всему найду место! Еще одно сверхчеловеческое напряжение - и 1 апреля "город на кораблях" вышел на рейд, к краю еще крепко приросшего к берегам льда. Пошли в ход ломы, топоры, совки, багры, и 5-го с интервалами, один за другим, корабли вышли в море... Их было много, они рассыпались по широкому морскому простору. Встреча - в гавани Де-Кастри... Неприятельские крейсера, надеясь на невзломавшийся еще лед в устье Авачинской губы, проход судов прозевали... Уход флота под носом стерегущего неприятеля сам по себе был большим успехом, однако встречи с неприятельскими судами грозили со всех сторон. Враги часто появлялись на горизонте, подходили и ближе, повергая в трепет пассажиров, но ни разу не рискнули подойти вплотную и проверить, что за суда. Бурное море позади... Однако на сердце не легче: каково будет устраиваться на новом месте? 25. ИТОГИ В конце июня в очищенный от жителей Петропавловск пожаловал английский фрегат "Амфитрида"; он уничтожил железные части разобранного парохода, а затем направился к устью Амура. Не найдя русского флота и здесь, он выслал на разведку гребные суда, которые прошли по Амуру верст пять, но не встретили ни русских, ни их укреплений, ни судов. - Мы теряемся в предположениях: что сталось с русскими и их судами? - докладывал командиру "Амфитриды", капитану Фредерику, вернувшийся с разведки офицер. - Если бар не позволил нашим военным судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно, они скрылись в какой-нибудь бухте Татарского залива! Не сожгли ли они свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура или в сердце Сибири? Храбрый английский офицер, однако, побоялся войти в Амур поглубже, продлить свою разведку и, наконец, сделать то, что в 1849 году сделал Невельской, - пересечь Амур, войдя в реку вдоль левого берега, а выйти из нее вдоль правого и пройти дальше к югу... Тогда бы он наткнулся на русскую эскадру, собравшуюся у мыса Лазарева, увидел суету разгрузки глубоко сидящих фрегатов и устройство укрепленного пункта, а пройди он еще верст двадцать, до Николаевска, у него захватило бы дух от необыкновенного зрелища - рождающегося из хаоса города... Но англичане поверили своему авторитету Бротону, французы своему божку Лаперузу и были за это жестоко наказаны. Геннадий Иванович Невельской не поверил ни иностранным богам, ни непререкаемому авторитету Крузенштерна, ни, наконец, экспедиции Гаврилова, ни Российско-Американской компании, и благодаря этому был спасен и флот и Петропавловск. Николаевск два года назад представлял дикое, пустынное место на берегу таинственной, окруженной легендами реки. Невельской бесстрашно водрузил здесь российский флаг. И сегодня, как к земле обетованной, к нему спешили с севера - переселенцы из Петропавловска, с юга - эскадры, с запада - сплавом по Амуру - солдаты, баржи с различными грузами, артиллерией, провизией, скотом... Для сохранения провизии понадобились магазины, для беспрерывно прибывающих людей - казармы, для семейств - дома, для офицеров - батареи, сигнальные посты, гребная флотилия. Николаевск должен был как-нибудь приютить больше шести тысяч человек! Он теперь напоминал невиданный бескрайный цыганский табор; между поваленными деревьями с не отрубленными еще зелеными ветвями, в грязи, на грудах неприбранного мусора ютились не только солдаты, но находили пристанище и офицеры и их семьи. Между палатками - дымки походных кухонь и сбившиеся в группы люди, готовящие какое-то варево. Взад-вперед перебегают неумытые, неприбранные дети, суетятся хозяйки, снуют домашние животные - шум, гам! И тут же безмолвные, озабоченные гиляки в собачьих шкурах. Они наблюдают, не обмениваясь ни одним словом. Насупленные, угрюмые, по-видимому, хотят понять, что случилось. Оставит ли им местечко под луной эта только что прибывшая шумная орда? Кто и откуда ее согнал? Что-то будет зимою? Этот же мучительный вопрос стоял и перед русскими пришельцами, обреченными на голодовку и болезни. Дороговизна на продукты питания была такова, что наесться досыта составляло недостижимую мечту даже для губернаторской семьи, правда, весьма многочисленной. Недостаточно продуманный план вызвал невообразимую сумятицу, которая в его глазах оправдывалась достижением цели, - во что бы то ни стало... На страдания людей он закрывал глаза. Было, однако, среди множества бессловесных исполнителей приказаний зоркое око - оно принадлежало настоящему творцу так нелепо облекающейся теперь в плоть и кровь идеи. Это был Геннадий Иванович Невельской. Генерал-губернаторская помпа, страдания людей, ненужная суета, все это было ему ненавистно, осуществление его идеи представлялось ему отнюдь не крикливым, а величавым, спокойным и обдуманным. Чего стоила проводка тяжелых кораблей без исследования лимана и безумная затрата энергии и без того выбивающихся из сил команд!.. К чему отчаянная, рискованная вылазка петропавловцев и их флота с запозданием на год, перед носом неприятельских армад, риск жизнью женщин и детей, когда все это можно было сделать заблаговременно? В груди подымался бушующий протест. Муравьеву встреча с прямым и резким Невельским, по-видимому, оказалась не по силам, и, не доехав до Николаевска, он остановился в Мариинском и уже оттуда с нарочным тотчас отправил предписание, в котором объявлял, что главное командование над всеми сухопутными и морскими силами Восточного океана он принимает на себя. "Амурская экспедиция, - гласило предписание, - заменяется управлением камчатского губернатора, контр-адмирала Завойко, местопребыванием которого назначается Николаевск. Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в Приамурском крае. Все чины, состоящие в Амурской экспедиции, поступают под начальство контр-адмирала Завойко. Главной квартирой всех войск назначается Мариинсиий пост..." Через два дня, покинув свою тесную избенку в Николаевске, Невельские выехали в еще более жалкое жилище в Мариинском. Екатерина Николаевна Муравьева, приехавшая в Мариинское вместе с мужем, тотчас принялась ласкать Катю Ельчанинову-Невельскую, неискусно внушая ей, что новое высокое положение Геннадия Ивановича вызвано особым к нему доверием генерал-губернатора. Катя не жаловалась, но, что было хуже, молчала... Людская скученность не замедлила породить интриги. Окружение генерал-губернатора, от которого зависели повышения и награды, было уже не то: забыты были простота и доверие, воцарились лесть и подхалимство, и в этом болоте жить стало трудно. А за побережьем, в море, продолжалась война... У обоих выходов из пролива, следя за ними день и ночь, крейсировали или отстаивались неприятельские суда и эскадры. С трудом пробрался на Амур на крохотной парусной шхуне "Хеда" адмирал Путятин, спешивший вверх по Амуру, в Петербург. Один раз ему удалось уйти, пройдя под самой кормой английского корабля, в другой раз на виду целой эскадры пришлось притаиться у берега в глубине неизвестного заливчика. При выходе из Лаперузова пролива он едва ушел от трех гнавшихся за "Хедой" кораблей, осыпавших ее ядрами, - помогли избежать плена мореходные качества суденышка. В Лондоне по-прежнему требовали от морских командиров энергичных действий и истребления русского флота до основания. А здесь, в Тихом океане, их командиры действовали непонятно, странно. Бросив в такое ответственное время эскадру на своего помощника командира Эллиота, адмирал Стерлинг проводил время по каким-то пустячным делам в Китае. Эллиот подходил по Татарскому проливу к месту расположения нескольких русских кораблей и даже обменялся выстрелами с ними, а затем уклонился от встречи и ушел в море. А когда вернулся, русских кораблей уже не застал... На родине недоумевали и негодовали. Газеты писали, что "кавалер ордена Бани, командор Чарльз-Джильберт-Джон-Брайтон-Эллиот в Татарском проливе в бухте Де-Кастри открыл, наконец, Петропавловскую эскадру, имея под своим начальством сорокапушечный фрегат, семнадцатипушечный корвет и двенадцатипушечный бриг. Что же он сделал? Ослабил себя посылкой брига к адмиралу Стерлингу, а потом и сам ушел. Бежал в открытое море и лжет, что он таким образом "подманивал" неприятеля! Усилившись, вернулся и, конечно, никакой эскадры уже не застал..." "Это исчезновение целой эскадры на наших глазах, так дурно рекомендующее нашу бдительность, - кончает газета, - будет пятном на Британском флаге. Все воды океана не будут в состоянии смыть это гнусное бесчестье!.." К сторожевым судам союзников у входа в Авачинскую бухту постепенно присоединились другие. Единственный в Петропавловске военный, хромой есаул Мартынов с любопытством следил, как в порт осторожно входила собравшаяся "эскадра мести". Он вносил в записную книжку прочитанные в подзорную трубу названия кораблей и считал пушки. Еще больше был поражен есаул, когда увидел на корвете "Тринкомалай" парламентерский флаг. "Уж не хотят ли сдаться мне всей эскадрой?" - шутя подумал он, приветствуя оказавшегося американцем парламентера. Предложение союзников было скромнее, чем думал есаул, оно оказалось предложением об обмене пленными... За одного англичанина и одного француза Мартынов получил трех русских матросов, захваченных год назад на безоружном плашкоуте. В тот же день есаул Мартынов закончил рапорт генерал-губернатору и строчил в дополнение личное письмо: "Ваше превосходительство, думал порадовать вас взятием в плен всей союзной эскадры с ее 426 пушками - не удалось. Вот это было рандеву так рандеву!" Конечно, это было смешно! Но что сталось бы с Петропавловском, если бы не восторжествовала мысль Геннадия Ивановича Невельского! Ведь в Охотском море в это время собрано было неприятелями пятьдесят шесть военных кораблей!.. Угрюмо бродил Невельской с Екатериной Ивановной по окрестностям Мариинского, но тянуло все время к водной глади могущественной реки, на груди которой отдыхали после перенесенных трудов знакомые корабли. - Посмотри, - предлагала Екатерина Ивановна, - здесь наш милый "Байкал"! Мы изменили было ему ради "Шелихова", но спас нас всех все-таки он, твой верный друг во всех твоих делах. - Тут и старая "Аврора", - радовался Геннадий Иванович, - на ней я плавал девять лет, целых девять лет! С мальчиком и юношей генерал-адмиралом... Шесть лет я был на ней старшим лейтенантом и вахтенным лейтенантом... Она здесь, она спасена! Я хотел бы уйти отсюда на ней или на "Байкале"! Мне здесь невмоготу. Не вывела Невельского из апатии даже сентябрьская сутолока из-за десанта, высаженного Эллиотом в долине Де-Кастри. Эллиот с большим опозданием рискнул здесь жизнью своих двухсот человек, чтобы взять хоть одного пленника и узнать, куда, в самом деле, девалась русская флотилия? Узнать эту тайну ему не удалось: легче оказалось при отпоре русских погубить своих солдат... Глубокой осенью Муравьев уехал в Петербург. Невельской должен был перезимовать в Мариинском. Завойко оставался начальником края... Известие о прекращении военных действий докатилось до Де-Кастри только в конце мая 1856 года. Из Забайкалья Буссе, уже полковник, готовился к сплаву третьего водного каравана в сто десять судов. Трудности путешествия с семействами вверх по Амуру заставили Невельского и Завойко воспользоваться выводом флотилии из Амура и выйти на Аян на транспорте "Иртыш". Предстояло трудное путешествие в четыре тысячи верст из Аяна в Иркутск, через страшный Джугджур. Беспокоились, как перенесут путешествие дети: стоял август, с переменной погодой, ветреными и дождливыми днями и холодными ночами... Сверх ожидания, вся детская компания, за исключением Жоржа Завойко, который ехал верхом самостоятельно, как взрослый, великолепно пристроилась в корзинках по бокам лошадей. Это было, правда, подчас страшновато, особенно когда переходили вброд реки и ручьи, но зато как интересно!.. Так проехали около трехсот верст, а дальше пошло еще интереснее - в лодках по Мае, Алдану и широкой Лене... В Иркутске почти не останавливались, не пожелала Екатерина Ивановна, - она торопилась до зимы попасть в Красноярск к сестре. Геннадий Иванович спешил в Петербург. Гнусные сплетни о Невельском опередили его: в Петербурге держались слухи, что ни один фрегат из-за мелководья бара Амура выйти из него в море не может. Продолжали обвинять в гибели "Паллады". Этим, по-видимому, и объяснялось, что молодой император, принимая Невельского, к ласковым словам о том, что Россия никогда не забудет заслуг Невельского, прибавил сожаление, что Амур мелок и не годится для плавания... Геннадий Иванович остался верен себе и тут же возразил императору, что, наверное, скоро станет официально известно, что это не так. И действительно, вскоре приехал капитан-лейтенант Чихачев с известием, что все суда благополучно вышли в море. Постепенно стала подтверждаться и справедливость многих других мероприятий и мнений Невельского: пришлось восстановить закрытые и поставить новые посты, занять Приуссурийский край и гавани до самой Кореи... Несмотря на все это, контр-адмирал Невельской был сдан в архив и в числе награжденных, по случаю заключения Муравьевым Айгунского договора с Китаем, значился чуть не последним: первым шел председатель правления Российско-Американской компании Политковский, ровно ничего не сделавший для России, затем шли два друга Геннадия Ивановича - генерал Корсаков и контр-адмирал Казакевич, совершивший с Невельским первые и самые трудные шаги для ускорения постройки "Байкала" и открытия устья Амура. За Невельским непосредственно следовал бывший адъютант Муравьева генерал-майор Буссе! Прекрасная, воодушевленная идеей любви к родине и ее величию жизнь окончилась. Наступило скучное, не дающее удовлетворения прозябание. Что могло поддерживать эту жизнь в дальнейшем? Признание. Увы, Геннадий Иванович Невельской был лишен и этого счастья: еще при жизни он видел и горько переживал свое забвение. Мало того, ему пришлось отстаивать шаг за шагом и то, что им так блестяще было совершено, доказывать свершенное. Ему старались мешать жить хотя бы горделивым сознанием содеянного, тем нравственным удовлетворением, что жизнь прожита не напрасно... Глубоко страдала за мужа Екатерина Ивановна. Уединившись в своей маленькой квартирке, они жили детьми, их печалями и радостями и друг другом... ЭПИЛОГ В 1864 году перед совершенно лысым, с седыми висками, тщательно выбритым вице-адмиралом, одетым в форменный сюртук, предстал свежеиспеченный мичман. Он только что вошел в кабинет и еще не оправился от неожиданной встречи с молодой, красивой и обаятельной по простоте обращения женщиной... (Наверное, дочь?) Лицо юноши было покрыто здоровым загаром, глаза блестели и искрились каким-то внутренним привлекательным светом, но язык... Язык не повиновался, юноша молчал... Вице-адмирал Невельской, член морского ученого комитета, оторвался от чтения, медленно повернул голову, потом быстро встал навстречу незнакомому гостю и, подавая ему руку, повел его к столу, усадил в кресло, уселся сам и сказал: - Ну-с, рассказывайте, - после чего внимательно посмотрел на все еще молчавшего юношу. - Я слушаю вас, мичман! Мичман с шумом вздохнул: - Ваше превосходительство, я назначен в амурскую флотилию, на транспорт "Байкал". - Плохо окончили?.. - спросил Геннадий Иванович. - Нет, ваше превосходительство, в числе первых, - смутился юноша. - Так что же вас погнали на Амур, да еще на старичка "Байкал"? - Там не все еще, по-моему, сделано, - окончательно смутился юноша. - Ну, конечно, там, на Амуре, еще самой черной работы, я считаю, лет на двадцать! - И я так думаю, - согласился юноша, - и вот... пришел к заключению, что прежде всего надо провести канал из озера Кизи в пролив... Геннадий Иванович кивнул головой. - Да-а... а еще что? - Еще... другой канал, у левого берега, от устья через бар, образуя, таким образом, основное русло... Опять кивок. - Ну? - Ну вот я и решил добраться как-нибудь туда, а там заняться этими вопросами... И для этого два года дополнительно гидрографией занимался, - заторопился юноша, глотая слова, - и даже по здешним данным кое-что вычислил и набросал. - Катерина Ивановна! - вскочил Невельской и, указывая ей на вставшего и смущенного мичмана, сказал: - Посмотри на этого чудака, захворавшего Амуром и твоим "Байкалом", и уговори его не делать глупостей. Мичман стал оправдываться, стараясь доказать, что это отнюдь не глупость. - Ну ладно, - согласился в конце концов Геннадий Иванович, - оставьте мне ваши вредные бредни и зайдите вечерком в субботу, посмотрю, потолкуем. "Почему "бредни" да еще "вредные"? - думал мичман, шагая по улице домой. - Сказал как-то особенно ласково и поощрительно!" И в субботу, после часовой беседы с глазу на глаз, пили втроем чай и непринужденно долго-долго беседовали. Уходил юноша счастливый, обогащенный не только расчетами, но и чертежами обоих каналов, давно намеченных и продуманных Невельским. Мичман недоумевал: как же говорили, что адмирал нелюдим, угрюм, резок, крикун? А оказался понимающим, внимательным и добрым; ведь работа, которую он ему подарил, - это труд нескольких лет!.. И не подозревал мичман, что его приход всколыхнул прошлое, разбередил незаживающую рану, что в вечер первого его посещения Невельские долго сидели вдвоем, вспоминали свое уже далекое, но по-прежнему незабываемое прошедшее. Как хорошо, что работа многих бессонных ночей перейдет в руки верующего в свои силы, чистого сердцем, такого же, как и сам Невельской, "безумца"! Г. П. ЧИЖ И ЕГО ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТРУД Автор исторического повествования "К неведомым берегам" Георгий Прокофьевич Чиж (1876-1951) был человеком необыкновенно широких интересов. Географ, историк, юрист, экономист, изобретатель, писатель - Георгий Прокофьевич в каждой из своих профессий проявил большую одаренность, острый, пытливый ум, исследовательский характер мышления. Г. П. Чиж родился в 1876 году в Варшаве, там же получил среднее образование, а в 1899 году окончил юридический факультет Варшавского университета. Тогда же он стал преподавателем истории и географии на Польских Высших женских курсах, позднее преподавал эти предметы в Суворовском кадетском корпусе и в Варшавском реальном училище. Уже тогда зародилась у него любовь к историко-географическим исследованиям. В кадетском корпусе возник нелегальный революционный кружок учащихся, вскоре раскрытый начальством. Г. П. Чиж публично выступил в защиту участников кружка, уволенных из корпуса. Ученики были возвращены в корпус под давлением общественных кругов, но преподавателю пришлось переменить род деятельности. Служба в Варшавском коммерческом суде помогла Г. П. Чижу обогатить свои знания в области экономики промышленности. В 1916 году Г. П. Чиж начинает работать в правлении заводов "Гусь Хрустальный". Здесь его застает Великая Октябрьская социалистическая революция. После национализации предприятий он по уполномочию рабочих и служащих отправляется в Москву ходатайствовать о пуске заводов и довивается успеха. Вскоре он начинает работать в ВСНХ. Здесь ему пришлось соприкоснуться с торфодобычей, которая его заинтересовала настолько, что он поступил в Торфяную академию. Уже в зрелом возрасте, после сорока лет, Г. П. Чиж приобретает новую специальность и с присущей ему любовью к труду делает много полезного для страны в этой новой для него области. В 1929 году Г. П. Чиж вступил в экономическую группу Ангарстроя и занялся проблемами освоения природных богатств - прежде всего лесных - Иркутской области. С 1931 по 1934 год он читает лекции в качестве доцента в Московском государственном университете, затем участвует в экспедициях, изучающих природные богатства Восточной Сибири. После 1935 года он принимает участие в разработке экономических перспектив Большой Волги. Г. П. Чиж написал 34 научные работы, освещающие пути использования природных сокровищ Родины. Кроме того, он получил 15 охранных свидетельств на различные изобретения. Среди них - реконструкция ткацкого станка, коренные улучшения деревообрабатывающих станков... Этот необычайно деятельный человек проявил свою одаренность многосторонне, но особенно увлекала его мечта внести свой вклад в родную русскую литературу. Многие годы Г. П. Чиж отдал работе над своеобразным повествованием, посвященным подвигам русских первооткрывателей, землепроходцев, мореплавателей Шелихова, Баранова, Резанова, Крузенштерна, Лисянского, Невельского и их сподвижников, открывших русскому народу пути на Дальний Восток. Для того чтобы написать этот труд, автор изучил такое множество историко-мемуарных и архивных материалов, что их список составил бы еще одну объемистую главу этой книги. Настало время познакомить читателей со всем большим трудом писателя-ученого, влюбленного в доблесть патриотов первооткрывателей, в трудовой размах, кипучую энергию русских людей, вышедших к неведомым, суровым берегам Дальнего Востока, Аляски, устья Амура. Рукопись в полном ее объеме представлена издательству дочерью покойного писателя - Т. Г. Чиж. Герои этой повести-трилогии - Г. И. Шелихов, А. А. Баранов, Н. П. Резанов, И. Ф. Крузенштерн, Ю. Ф. Лисянский, Г. И. Невечьской - принадлежат к числу тех людей, которыми гордится наша Родина. В последние пять лет недалеко от Иркутска вырос новый город металлургов. По ходатайству общественных организации ему присвоено имя Шелихова. Памятник Резанову в Красноярске запечатлел уважение потомков к этому мужественному человеку, сослужившему добрую службу России. Памятник Крузенштерну в Ленинграде, во дворе Морского корпуса, увековечил заслуги руководителя первого русского кругосветного плавания. Мы, как литературные редакторы этой книги, считали необходимым сохранить стилевые особенности языка автора (несколько архаического). Мы отдаем себе отчет в том, что работу над книгой автор не успел закончить, и поэтому нам пришлось, пользуясь обширным архивом покойного Г. П. Чижа, взять из его рукописи только то, что сам он считал готовым для опубликования. Наши молодые читатели с интересом познакомятся с правдивой, основанной на многократно проверенных исторических данных повестью о людях, чьи самобытные характеры и спорные судьбы отразили дела своей эпохи и жизнелюбивую, деятельную природу русского народа. Б. Костюковский, А. Садовский ОГЛАВЛЕНИЕ Часть первая "Земля Российского владения" 1. Григорий Шелихов расправляет крылья 2. В опасный путь 3. Неожиданные заботы 4. "Земля Российского владения" 5. "Российского купца Григория Шелихова странствование в 1783 году из Охотска по Восточному океану к американским берегам" 6. Высочайшая беседа 7. В Илимске у Радищева 8. Николай Петрович Резанов 9. Рука об руку 10. Смерть Шелихова 11. Борьба за сохранение дела Часть вторая По морским дорогам 1. Дальний вояж 2. Предоставленные самим себе 3. Тайный совет 4. В пути 5. Мятеж на Ситхе 6. У людоедов Маркизовых островов 7. Пути разошлись 8. Возвращение Ситхи 9. В Стране Восходящего Солнца 10. К туманным берегам Аляски 11. Резанов и Баранов 12. Рейд в Сан-Франциско 13. В обратный путь 14. Последняя дорога Часть третья Выход в океан 1. Обиженный гардемарин 2. Выбор 3. Знаменательная встреча 4. Жребий брошен 5. Чудесные превращения 6. Женский заговор 7. Воспоминания и думы 8. Якутск и первые шаги Невельского в Иркутске 9. У Волконских 10. Куда же исчезли декабристы? 11. "Победителей не судят" 12. Петербургская наука 13. Колебания 14. Новые дороги 15. Секретная экспедиция 16. Победа 17. Свидание единомышленников 18. Свадебное путешествие 19. На Петровской кошке 20. У Невельского на Амуре 21. Паж его величества на Сахалине 22. Предательские удары 23. Вниз по русскому Амуру 24. Упрямство сломлено 25. Итоги Эпилог Г. П. Чиж и его литературный труд Чиж Георгий Прокофьевич К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ Историческая хроника М., "Молодая гвардия", 1962 Редактор Вл. Сякин Художник Н. Гришин Худож. редактор Н. Печникова Техн. редактор Л. Курлыкова OCR - Андрей из Архангельска Типография "Красное знамя" изд-ва "Молодая гвардия" Москва, А 30, Сущевская, 21.