о завыл как это делают раненные смертельно звери. -- Помолчи, -- тихо сказал Ермак и разрезал ремни? стягивающие руки второго пленника. -- Можете идти куда захотите. И скажите всем, что Ермак с детьми не воюет. Даже если они и хватаются за оружие. Юноши вскочили, попятились к реке, не сводя глаз с кинжала, который атаман все еще держал в руке. Усмехнувшись, он сунул оружие обратно в ножны и чуть отступил назад. Тогда те, не произнеся ни слова, вошли в реку и, все еще не веря в свое освобождение, кинулись в воду, поплыли торопливо, выбрасывая руки над поверхностью, и вскоре лишь черные точки их голов виднелись с берега. Сзади послышались чьи-то шаги, Ермак повернулся. К нему спешили с пищалями в руках Матвей Мещеряк и Яков Михайлов. -- Случилось что, атаман? -- Пленные сбежали, -- просто ответил он. -- Как? Куда? -- Уплыли. Видать, плохо связали их. -- Помог кто-то гадам, -- поднял с песка перерезанный ремень Мещеряк и поднес его поближе к атаману. -- Мальцы еще... Пусть поживут, -- махнул рукой Ермак, давая понять, что разговор закончен. -- Время придет, свидимся с ними, -- упрямо выдохнул Мещеряк, скрежетнув зубами. * * * Когда Соуз-хану сообщили, что казаки взяли городок Карачи-бека и в плен попали двое сыновей ханского визиря, то он окончательно приуныл. -- Они могут через день оказаться и здесь! -- сокрушался он, сотрясая воздух руками. -- И не посчитаются, что я потомок древнего рода. Ограбят, разденут, зарежут! Что же делать? Что делать?! Оба старших сына, Шарип и Набут, стояли перед ним, ожидая, какое решение примет отец. -- Мы можем скрыться в лесу, -- предложил Шарип. -- Пересидим там пока они не уберутся обратно. -- А если они пришли надолго? Тогда как? Нам не взять с собой скот, имущество, рабов. Куда это все спрячешь? Да и стар я уже скакать, словно заяц по лесам. -- Тогда будем защищаться до конца, -- храбро предложил Набут. -- Замолчи! Кто разрешил тебе открыть рот?! Хочешь смерти? Тогда пойди и утопись. Река рядом. Батыр нашелся... -- Не горячись, отец, -- рассудительно остановил его старший сын. -- Мы понимаем, как трудно тебе, но ты сам всегда говорил, что от любой беды можно откупиться. У нас есть деньги, товары. Отдадим русским часть, и они не тронут нас. -- Я уже думал об этом, -- пробурчал, чуть успокоившись, Соуз-хан. -- Только не вышло бы хуже. Коль узнают про наши богатства, то обчистят до нитки. -- Но надо на что-то решаться, -- не сдержался опять Набут. -- Пока мы тут сидим, думаем, и русские заявятся. -- Замолчи! Я тебе сказал! -- подскочил Соуз-хан к младшему сыну. -- Твое дело слушать и исполнять что старшие скажут. -- Успокойся, отец. Так мы и в самом деле ничего не решим. Соуз-хан прошелся по шатру, с сожалением оглядел его богатое убранство и, неожиданно повернувшись к наблюдающим за ним сыновьям, решительно заявил: -- Собирайтесь. Едем. -- Куда? -- одновременно вскрикнули они. -- На встречу с русскими. Чем ждать пока они к нам пожалуют, лучше явиться к ним с подарками. Если потребуется, то и служить им станете. Зверя лучше приласкать, а не злить. Сила на их стороне... -- Но что скажут наши соседи? Как мы в глаза людям смотреть станем? -- воспротивился Набут. -- Я не поеду. -- Поедешь! Еще как поедешь! -- ткнул его в грудь пухлым кулаком отец. -- Иначе выгоню?! Ты меня знаешь. Опустив глаза, сыновья пошли выполнять приказание. Соуз-хан сам выбрал лучшее оружие, одежду, чуть подумав, достал из сундука несколько серебряных чаш и тоже кинул их в кожаный мешок. Для себя он велел запрячь специальную повозку, обитую цветной материей, поскольку давно уже из-за своей тучности не мог держаться на лошади верхом. Захватив с собой небольшую охрану, они выехали по направлению к реке, где, по предположению Соуз-хана, обязательно должны были проплыть русские суда. Казачьи струги уже миновали небольшую возвышенность, когда идущий по договоренности с атаманом замыкающим Иван Кольцо увидел небольшую группу людей, вышедших к реке и призывно размахивавших руками. -- Чего им надо? Как думаешь? -- спросил есаул Ларьку Сысоева, сидящего рядом с ним. -- А кто их знает... Здоровкаются поди... -- Пристать что ли? -- От своих отстанем. -- Нехай, нагоним. Греби к берегу, -- крикнул Кольцо. -- Проверим того пузатенького. Может, он нам подарки от хана Кучума привез. Казаки с радостью направили струг к берегу, ожидая развлечения, на которые Иван Кольцо был большой мастак. Увидя, что струг повернул к берегу, Соуз-хан вылез из повозки, спустился к самой воде, держа в руках тяжелый мешок с подарками. Наконец струг достиг мелководья и Иван Кольцо с Ларькой Сысоевым, спрыгнув в реку, побрели к берегу, зачерпывая воду голенищами. -- Заставил нас ноги мочить, -- ругался Иван Кольцо, уже сожалея, что остановил струг. -- Коль он просто с нами поздоровкаться решил, заставлю жирного борова в одеже как есть искупаться. -- Сейчас узнаем, -- успокоил его Сысоев. -- Не жги себя раньше времени. -- Ларька немного понимал местную речь, и есаул постоянно держал его при себе, если потребуется разговаривать с кем-то из местных жителей. И сейчас он оказался как нельзя кстати. Когда казаки выбрались на сушу, Соуз-хан низко поклонился и заговорил, протягивая перед собой мешок: -- Я очень достойный человек этой земли. У меня много воинов, но я не желаю воевать с вами... -- Чего он там лопочет? -- не дождавшись конца длинной речи, спросил Кольцо своего толмача. -- Говорит, будто сильный очень, -- развел тот руками. -- Силами что ли померяться предлагает? Это можно... -- Кольцо сжал руку в кулак и, размахнувшись, засветил Соуз-хану в ухо. Тот лишь крякнул и замотал головой, плохо понимая, отчего этот русский ударил его. Зато схватились за сабли его сыновья, бросились на помощь к отцу. -- Но, но... -- поднял руку Кольцо и указал на струг позади себя, из которого уже выбирались остальные казаки. -- Вы не очень-то, а то отправим в реку раков кормить. -- Зачем дерешься? -- плаксиво запричитал Соуз-хан. -- Подарки тебе принес. Дружить хочу, а ты дерешься... -- Подарки принес говорит, -- разобрал его слова Ларька Сысоев. -- Подарки, давай сюда, -- Кольцо выхватил мешок из его рук и высыпал содержимое на землю. -- Матушки святы... -- Раскрыл он рот от удивления. -- Надо же какое богатство... Остальные казаки сгрудились вокруг него, разглядывая подарки и потряхивая чубатыми головами. -- Ишь ты... Оружие... Братины серебряные... -- загомонили казаки. Соуз-хан, довольный вниманием к нему со стороны русских, мгновенно забыл о причиненной ему обиде и широко заулыбался, подмигнул сыновьям. -- Спроси его, много ли еще таких подарков дома хранит, -- велел Кольцо Ларьке Сысоеву. Соуз-хан, услышав вопрос, испугался и затряс головой. -- Нет, ничего нет. Последнее отдаю, клянусь бородой пророка. Вот я вам своих сыновей привез. Возьмите их к себе на службу, -- и он подтолкнул вперед Шарипа и Набута. -- А чего они делать умеют? -- спросил Кольцо, выслушав перевод. -- Чего скажешь, то и делать будут. Даже из ружья один раз давал им стрелять, -- с гордостью добавил Соуз-хан. -- Сгодятся, -- согласился Кольцо. -- Беру их к себе нас струг. -- Спасибо, большое спасибо, -- опять начал кланяться Соуз-хан, и повернувшись к сыновьям, дал им знак идти с казаками. Как только струг отчалил, и одиноко стоявшая на возвышенности расплывшаяся фигура Соуз-хана скрылась из вида, Кольцо спросил гребцов: -- Эй, кто устал горбатиться на веслах? -- Я! Я устал! Мочи моей нет, -- послышались голоса. -- Так... -- повел бровью есаул. -- Остатка, Фомка, бросай весла. А вы молодцы, -- ткнул пальцем в сторону Шарипа и Набута, -- айда на их место. Те поначалу не поняли, а когда им доступно объяснили, всучив в руки по здоровенному веслу, что от них требуется, то начали артачиться: -- Я ханский сын, -- гордо крикнул Шарип. -- Рабом не буду, -- повторил вслед за братом Набут и шагнул к борту, собираясь броситься в воду. Но его перехватили, кинули на лавку. Иван Гроза, широченный в плечах мужик и на голову выше остальных товарищей, поднес к ним по очереди свой кулак, спросив: -- Чуете, чем пахнет? Не будете слушаться -- изувечу. -- Он может, -- подмигнул Кольцо. -- Вы бы, молодцы, лучше не рыпались. У нас рабов нет. Все гребут. Служба такая. Ларька Сысоев перевел им смысл сказанного -- и братья понемногу успокоились, ухватились за тяжелые весла и под одобрительные понукивания казаков сделали по нескольку гребков. Было трудно попасть в общий ход с остальными гребцами и с непривычки они вскоре взмокли, натерли кровавые мозоли, Кольцо, глядя на их потуги, сам сел на место Набута, отодвинув его в сторону. -- Смотри как надо, -- и широко откинулся назад, с силой гребнул, упираясь обеими ногами в переднюю скамью. --И-и-и р-р-раз! И-и-и раз! А ну, Ларька, затяни нашу, донскую... Тот набрал побольше воздуха в грудь и затянул что-то разудалое, подмигнул братьям, отирающим пот со лба, стертыми в кровь ладонями. Запели и другие казаки, широко улыбаясь, не переставая работать веслами. Струг пошел ходко, быстро нагоняя ушедших вперед. Шарип не удержался и тоже разулыбался, ткнул брата в бок, показал на проплывающие мимо берега: -- Однако, хорошо так плыть. Весело... -- Поглядим, как дальше все обернется, -- ответил не разделявший его радости Набут. Они уже подплывали к устью Тобола, где он сливался с водами неугомонного Иртыша-землероя. ПОЗНАНИЕ ПОБЕДЫ Мухамед-Кул, которому было поручено организовать оборону ханских земель, вместе с Кучумом и Карачой-беком выехали из Кашлыка. Они ехали по правому берегу Иртыша, выбирая место, где можно было бы встретить русских и разбить их. Мухамед-Кул ехал в один ряд с ханом, а следом, чуть приотстав, Карача-бек, который сидел на коне чуть нахохлившись, словно ворон после дождя на ветке дерева. Вместе с охраной следовали и молодые царевичи Ишим и Алтанай и совсем юные Абдур-Хаир, Асманак, Канай. Они были особо возбуждены и время от времени пускали лошадей вскачь, пытались вырваться вперед. Женам и наложницам вместе с малолетними детьми хан велел готовиться к переезду в другое место. Он и сейчас хорошо помнил, как много лет назад захватил врасплох Кашлык, благодаря предательству начальника стражи, убившего одного из сибирских ханов. "Лучше лишний раз поостеречься, чем потом до конца дней кусать собственный локоть", -- думал он. После сообщения о том, что русские взяли городок Карачи-бека, захватили в плен его сыновей, Кучум не спал последнюю ночь. Болели сильнее прежнего глаза, он перестал различать предметы и людей, находившихся от него дальше чем за десять шагов. Но об этом знала лишь одна Анна, и он строго-настрого запретил ей сообщать об этом кому-либо. -- Прогоним прочь русских -- и зрение вернется, -- обронил он неосторожную фразу и тут же пожалел об этом. -- Меня тоже прогонишь? -- не поднимая головы, спросила Анна. -- Я ведь тоже русская... -- Прости. Не тебя имел в виду. Ты это хорошо знаешь. -- Зачем ты приказал ослепить пленных мужиков, что привели с последним полоном? -- Не твое дело, -- вспылил он. -- Ты желаешь, чтоб они сбежали и привели сюда войска царя Ивана? Ты этого хочешь? -- Они уже пришли... А ты не думал, что Господь наказал тебя за их слепоту? Болезнь твоих глаз. Это ли не наказание Господне? -- Замолчи, женщина! Не пророчествуй! Не твое это дело! Она ушла. И теперь Кучум мучился, подозревая Анну в измене, в потворстве своим соплеменникам. Хотя, она давно могла бы тайно покинуть Кашлык, сбежать обратно в земли своих родителей. Но она любила его. Любила таким как он есть... Но при этом не принимала многих его решений. Как-то поведет она себя сейчас, когда русские пришли уже под стены его столицы... -- Самое удобное место -- напротив устья Тобола, -- вывел его из задумчивости голос племянника. -- Что ты говоришь? -- переспросил Кучум. Они находились на вершине горы, изрезанной многочисленна ми провалами оврагов, тянувшихся вниз к реке. -- Если мы поставим свои сотни здесь, то сможем засыпать их стрелами сверху, -- продолжал Мухамед-Кул. -- К тому же они не смогут обойти нас. Мы все будем видеть с вершины холма. Карача-бек подъехал ближе и внимательно слушал слова Мухамед-Кула, но мысли его были о сыновьях, которые оказались в плену у русских. Он готов был кинуться навстречу русским лодкам, чтобы выкупить своих близнецов. Оказавшись в заложниках, сыновья связали ему руки, и думать сейчас о чем-то другом он просто не мог. -- А ты как думаешь? -- обратился к нему Кучум. -- Удачное место выбрал мой племянник? -- Насколько я помню, когда-то здесь уже было одно сражение. Хан Едигир тогда находился вон на том холме, -- указал рукой визирь. -- Но удача отвернулась от него. Я не люблю совпадений... -- То было давно, -- отмахнулся Кучум. -- К тому же Едигира нет в живых. Так что нам нечего опасаться. -- А где мы пустим конников? -- спросил царевич Ишим. -- Тут им делать нечего, -- отрезал Мухамед-Кул, бросив на него косой взгляд. Тяготило, что ханские сыновья будут стремиться все сделать по-своему, наперекор его воле. -- Но наши воины плохо дерутся пешими, -- не сдавался царевич. -- Ты уже видел под Бабасанами что вышло, когда они были верхом. Хочешь еще раз попробовать? Кучум с интересом прислушивался к их перепалке и думал о том, какое же принять решение. Место действительно было удобно тем, что просматривалось все вокруг и невозможно подойти сзади незамеченным. Вряд ли русские воины рискнут лезть на такую кручу. Их легко будет поразить стрелами, копьями. Но их ружья бьют значительно дальше. Самое главное, что не давало хану покоя, -- выйдут ли русские на берег именно в этом месте. А вдруг они поплывут дальше? Прямо к Кашлыку? А он будет поджидать их здесь. -- А как их выманить на берег? -- спросил он. -- Вдруг они проплывут дальше? Не примут бой... -- И я думаю об этом же, -- поддакнул Карача-бек. -- Вполне может такое случиться. -- Куда им деваться? Где бы они не остановились, мы всегда настигнем их. Мы у себя дома и каждая тропинка нам известна. -- Горячо защищался Мухамед-Кул. -- К тому же по реке уже второй день плывет шуга -- и вот-вот река встанет. Тогда им конец. -- Пришли ли северные князья со своими воинами? -- спросил Кучум. -- Еще вчера. Все как один на лодках приплыли, -- с готовностью ответил Карача-бек. -- Это хорошо. Вот пусть они первыми и нападут на русских, заставят их повернуть к берегу. А здесь, внизу, надо натаскать побольше бревен, коряг, чтоб наши воины могли укрыться. Тогда им будут не страшны пули русских. -- Я тоже об этом подумал, -- согласился Мухамед-Кул. -- Две сотни оставим под холмом, а остальные будут стоять тут наверху. -- Я не стану возвращаться обратно в Кашлык, -- негромко произнес Кучум. -- Пусть прямо здесь мне разобьют шатер. Хочу побыть один, все обдумать. -- Будет исполнено, -- откликнулся с готовностью Карача-бек. -- Русские плывут! Русские! Я вижу их! -- первым закричал Алтанай, чьи молодые глаза различили показавшиеся вдали белые гребни парусов, еще плохо заметные издали. Все замолчали, вглядываясь в ту сторону, и лишь кони вскидывали головы, бряцая уздечками. Со стороны реки дунул холодный, пронизывающий ветер и первые снежинки опустились на холм, на всадников, на крупы коней. Снег пошел гуще и закрыл мелкой пеленой казачьи суда, словно чей-то небесный полог пытался разделить противников, развести их, не дать пролиться человеческой крови. -- Мы останемся с тобой, отец, -- один за всех предложил Ишим и остальные братья согласно кивнули головами. -- Пусть будет так, -- отозвался Кучум, чьи больные глаза так и не смогли увидеть подплывающие струги, но зато сердцем он угадал подступающие вплотную опасность и беду, которую он ждал, не признаваясь самому себе, долгих два десятка лет. * * * ...Наконец Ермак увидел очертания знакомых холмов, на которых он когда-то стоял со своими сотнями, откуда был увезен едва живой и где с тех пор ни разу не был. -- Вот я и вернулся, -- тихо прошептал он, еще не веря в это до конца, и снял шлем с головы. -- Что говоришь, атаман? -- спросил Гришка Ясырь, сидевший напротив. -- Приплыли, говорю... -- Где высаживаться станем? Прямо тут? -- Поворачивай правее, -- кивнул атаман рулевому. -- По Иртышу пойдем и чуть дальше встанем. -- Тебе, атаман, словно знакомы эти места, -- удивился Гаврила Ильин. -- Все наперед знаешь. Бывал здесь? -- И что с того, коль бывал? -- Рассказал бы хоть, когда. -- Время не пришло, -- отрезал Ермак. Они проплыли мимо желтого суглинистого холма, где увидели плохо различимые в начавшемся снегопаде фигурки всадников. Но все настолько устали после трудного перехода, что гоняться за дозорными, которые были наверняка посланы докладывать о их передвижении, никому и в голову не пришло. Хотелось скорее бросить весла, выйти на берег, похлебать горячей ушицы. Когда высокий обрывистый холм остался позади, то Ермак указал на широкую протоку, велел свернуть в нее. Вскоре перед ними открылся большой луг, а чуть дальше зачернел хмурый ельник. Подле него и причалили к берегу, застигнутые уже надвигающимися сумерками. Пока разжигали костры, вытаскивали струги на берег, Ермак велел кликнуть всех есаулов и сотников. -- Чего унылые такие? -- спросил он их. -- А чему радоваться? -- отозвался Иван Кольцо. -- Зима на носу, а у нас ни одежи теплой, ни крыши над головой. -- Может, обратно податься, пока лед не встал, -- предложил Никита Пан. -- Успеем еще. А там струги бросим и дальше пешими через горы. -- Ишь ты каков! -- сплюнул Мещеряк и смерил Никиту презрительным взглядом. -- Не набегался еще? Попрыгать хочешь? -- Не тут же подыхать, -- огрызнулся тот. -- Дома все одно веселее. -- И там худо и тут нехорошо, -- тяжко вздохнул Богдан Брязга. -- Значит, плохо все, -- свел руки на груди атаман. -- Умирать собрались. Не ожидал, не ожидал такого от вас... -- Ты, атаман, не тяни, говори, зачем собрал, -- зябко ежась от сырости, вновь подал голос Иван Кольцо. Ермак никак не мог уловить настроение есаулов, ждал пока все выскажутся, но тем хотелось сперва услышать его мнение и лишь потом согласиться или отвергнуть предложение. Мещеряк и Михайлов были явно на его стороне, а Никита Пан держался Ивана Кольцо. К ним же склонялся и Брязга. Не ясно было только с Волдырем, который мог и вовсе промолчать, принять мнение большинства. Значит надо было начинать именно с Ивана Кольцо. Так же как и в строгановском городке, если он выскажется за то, чтобы зимовать в Сибири, то не будут возражать и остальные казаки. Нет -- пойдут обратно за есаулами. Кто-то останется с ним. Но это уже далеко не та сила, которую они имеют сейчас. Поэтому во что бы ни стало он должен убедить их, удержать. Любой ценой... -- Хорошо, скажу. Не дело это в гости за столь верст переться, а потом перед дверью постоять, помяться и, повернув обратно, топать голодному. -- Ну да, эти накормят, -- кивнул Никита Пан в сторону холма на той стороне реки. -- Их там столько соберется, что только башкой крути, верти, жди, откуда прилетит. -- То тебе, Никита, не коней ночью красть у ногаев, -- поддел его Яков Михайлов, -- тут храбрость особая нужна. -- Ты бы хоть помолчал, деревенщина! Давно ли лапти скинул? Казаком поди себя зовешь, а обычаев наших не знаешь... -- Зато ты хорошо их знаешь. Привык за чужие спины прятаться. -- Это я прячусь?! -- Вскочил на ноги Никита Пан и схватился за саблю. Но Иван Кольцо ловко подшиб его ногой -- и тот грохнулся на мокрую траву, затравленно глянул на всех, закричал. -- Что? Сговорились? Извести нас всех по одному желаете?! Сейчас кликну своих... -- Замолкни, -- ткнул его в спину кулаком Кольцо. -- Только и осталось, что меж собой собачиться. То-то татары обрадуются... -- И Никита неожиданно сник, замолк и сидел, не открывая рта. -- Вот что скажу вам, -- продолжил Ермак, словно и не было короткой стычки меж есаулами, -- негоже нам обратно топать, как побитая собака хвост поджавши. Рядом ханская ставка. Там и зазимуем... -- На постой значится к сибирскому хану попросимся, -- язвительно заметил Богдан Брязга. -- Дожили... -- Да ты послушай, чего говорят, а потом уж зубы кажи, -- одернул его Матвей Мещеряк. -- Думаю, у хана там и припасы имеются и одежонкой кой-какой разживемся. Стены высокие, перезимуем как-нибудь, а по весне и решать будем, как дальше жить. -- Поди у хана и золотишко припрятано, -- мечтательно почесал бороду Иван Кольцо. -- Нынче к нам подвалил один из ихних... Оружие припер, двух сыновей в услужение отдал. Мы их быстро к делу пристроили, -- хохотнул он. -- Найдется и золотишко, -- Ермак наконец уловил слабую струнку противившихся ему есаулов, -- мехов добрых подсобираем, приоденемся как бояре... -- К царю-батюшке дань пошлем. Мол, прими, государь, прости грехи наши малые, помолись за нас грешных, -- заерничал Богдан Брязга. -- А отец Зосима где? -- вдруг спохватился Ермак. -- Больных пользует, -- отозвался молчавший до сих пор Савва Волдырь. -- Кликни его. Пусть и он слово скажет. Батюшка пришел без промедления. Садиться не стал, а спросил, оглядев есаулов и атамана: -- Коль по делу, то говорите сразу, а то у меня трое больных еще дожидаются. -- Ранены что ли? -- поинтересовался Ермак. -- Да нет. Тех поглядел уже. Остались один простуженный, двое с чирьями, от простуды вылазят... -- В моей сотне так через человека чирьи замучили. Спасу никакого нет от них, -- сокрушенно мотнул головой Мещеряк. -- По делу мы тебя, отец Зосима, звали... -- начал осторожно Ермак. -- А дело серьезное и решать его непременно сегодня надобно, чтоб завтра знать, как поступать дальше. Думаем, как дальше быть: то ли обратно на Русь подаваться, то ли тут зимовать... -- Коль зимовать, то бой принимать надо? -- спросил отец Зосима. -- А как же? Или мы хана Кучума одолеем или он нас. -- Даже если обратно подадимся, то он все одно нагонит, с миром не отпустит. -- Само собой... -- Чего же тут думать? Лучше с честью живот положить за веру, чем с позором помереть или замерзнуть где. Укрепим себя молитвой и с Божьей помощью одолеем басурманов. Ермак видел, как просветлели лица Михайлова, Мещеряка, посуровел Кольцо, тяжело вздохнул Брязга. Лишь таким же беспристрастным остался Савва Болдырь, а Никита Пан сморщился и смотрел куда-то в сторону. -- Благослови нас тогда, батюшка, -- поднялся Ермак и первым подошел под благословение. Следом за ним встали и другие есаулы. Когда отец Зосима ушел, то Иван Кольцо, Чуть помявшись, спросил: -- Выходит, завтра и начнем? -- Рано, -- не согласился Савва Болдырь, -- пристали казаки. Да и оглядеться не мешало бы... -- Ну, коль все за одно дело взялись, то и я с вами, -- широко улыбнулся Никита Пан, будто и не было стычки меж ними. -- Об одном прошу: пустите меня с моими казачками в дозор. Переплывем на ту сторону и все высмотрим, выглядим. Без разведки никак нельзя. -- А не сбежишь? -- полушутя поинтересовался Мещеряк. -- Сам не сбеги. Не таковский я, чтоб пятки салом мазать, когда другие драться станут. Никогда еще Никита Пан из драки не бегал, друзей не бросал... -- Поутру и плыви, -- согласился Ермак. -- Только тихо, чтоб не переловили вас там по одному. -- И не сумлевайся, атаман. То мне хорошо знакомо. К утру снег стих и начал таять. Солнце пробилось сквозь толщу туч лишь к полудню, но вскоре опять небо плотно затянулось снеговым тяжелым пологом. Тогда и показались узкие лодки-долбленки, приблизившиеся к берегу, где отдыхали казаки. Но в протоку входить они не решились, а сновали вдалеке, словно дразня казаков. По тяжелым теплым одеждам Ермак признал в них остяков, верно, пришедших на подмогу к Кучуму. "Плохо, значит, дело у хана, коль даже их призвал", -- усмехнулся про себя. Ему хорошо было известно, какие воины из остяков. Они смелы лишь в глухой тайге, а выйдя на чистое место, пугливы и осторожны. -- Атаман, дозволь проверить их, -- кивнул в сторону ближних лодок Черкас Александров. -- Отдыхал бы... Все тебе неймется... -- Ночь длинная, отдохнем, -- показал тот белые крепкие зубы. -- Мы мигом. Пужнем их и обратно. -- Только на тот берег не суйтесь, -- погрозил пальцем Ермак. Казачий струг сперва осторожно двигался вдоль берега, а потом круто повернул на середину реки, и гребцы дружно налегли на весла. Александров выбрал самых молодых и дюжих, и струг летел, оставляя за собой широкую расходящуюся от кормы полосу. Долбленки какое-то время стояли неподвижно, а потом дружно рванулись к противоположному берегу, сгрудились. Тогда казаки бросили весла, подняли пищали, и грянул залп. Ветерок отнес серое облако порохового дыма, и все увидели две перевернутые долбленки. Несколько лодок успели пристать к берегу, а в остальных остяки легли на дно, напуганные выстрелами. Казачий струг опять набрал ход и перевернул носом еще две лодочки. С берега в них полетели стрелы. Со струга ответили выстрелами. Но вскоре они развернулись и медленно поплыли обратно, демонстрируя свою силу и уверенность. -- Чего ж языка не взяли? -- спросил Черкаса Матвей Мещеряк -- Да зачем он нужен? Не захотели мокрошубного из воды тащить. Веслом по башке тюкнули и... готов. Может, еще сплавать? Тогда на берегу сухенького возьмем, -- задорно предложил он. -- Хватит, -- остановил его атаман. -- Порезвились и будя. Силы копи для боя. Ночью приплыл Никита Пан с двумя десятками казаков, что ходили с ним на ту сторону. Он рассказал, что войско Кучум собрал большое. Сотен десять, никак не меньше, и подходят еще. Видели они, что внизу у самой воды стаскивают в одно место тяжелые бревна, готовят засеку. -- А еще, -- добавил Никита, -- есть у них и две пушечки наподобие наших. Откуда они их взяли, и ума не приложу. -- Пушки? -- удивился Ермак. -- Быть не может! -- Точно говорю. Сам видел и другие казаки тоже. -- Худо это. А кони у них где? -- Да там же, неподалеку. Где им быть... -- Подобраться к ним трудно? -- Коль во время боя, то не очень, -- понял Никита мысль Ермака. -- Я уж там присмотрел ложок, где укрыться можно. -- Завтра и поплывешь туда с полусотней. Еще день стояли казаки, копя силы, готовили оружие, отсыпались. Ночью Никита Пан с полусотней казаков на двух стругах тихо, без единого всплеска ушли снова на ту сторону. А утром Ермак сам проплыл по середине реки, осматривая холм, где во множестве чернели фигурки людей, виднелись шатры, шел дым от костров. Разглядел он и засеку из наваленных бревен. Верно, основные силы Кучум оставит здесь, у берега. Тогда он и решил, что ударить лучше всего будет в двух направлениях: по засеке, отвлекая внимание, а другой половине казаков взобраться сбоку по крутому обрывистому берегу наверх холма. Но было велико искушение ночью добраться до Кашлыка и занять его. Правда, тогда Кучум обложит городок, перекроет все выходы... "Нет, -- решил он твердо, -- будем драться в открытую. Сила на силу. Иначе нельзя..." Ранним утром казаки встали на молитву. Отец Зосима, закончив службу, окропил сотни святой водой и все один за другим стали подходить под причастие, целовать крест, получая по малому кусочку просфоры, захваченной батюшкой еще из строгановского городка. В прошлый вечер к отцу Зосиме тянулась длинная очередь желающих исповедоваться накануне боя, и батюшке почти не пришлось спать. Но он непременно хотел плыть со всеми вместе, не желая оставаться с кашеварами на этом берегу. Лишь когда Ермак объяснил ему, что сюда будут переправлять раненых, то согласился. Наскоро перекусив, сели в струги и пошли на выход из протоки. В воздухе порхали редкие снежинки, холодный ветер дул в спины, но парусов не ставили. С противоположного берега доносились гортанные выкрики, рев труб и редкие удары в тяжелый барабан. -- Ждут не дождутся, -- крякнул посиневшими от холода губами Гришка Ясырь. -- Винца бы сейчас для сугреву... -- Чего ж не оставил про запас, -- усмехнулся в ответ Ермак. -- У Кучума попрошу, -- отозвался тот. Еще издали Ермак увидел темную массу лодок-долбленок, выплывающих из-за холма. На середину реки они не шли, держась ближе к берегу. Он подал сигнал Черкасу Александрову: -- Отгони-ка их, чтоб не путались тут. Тебе это дело уже знакомо. Два струга пошли навстречу долбленкам остяков, обходя их со стороны реки, отрезая путь назад. Остальные струги растянулись в боевую линию, держась плотно один другого. На холме началось оживленное движение, некоторые стали спускаться вниз, спеша на помощь воинам, укрывшимся за засекой. Ермак махнул рукой, чтоб подплыли поближе, на ружейный выстрел. -- Целься в головы! -- крикнул казакам. Громыхнули выстрелы с первых стругов. Эхо покатилось над рекой и, ударившись о подножие желтого холма, отразилось, пролетело над стругами, понеслось дальше. С берега посыпались стрелы, но, не долетая до казаков, падали в воду и, булькнув, уходили на дно. Ермак прикинул, сколько воинов может скрываться за засекой. Выходило, что не меньше двух, а то и трех сотен. Выкурить их оттуда будет нелегко. Нужна какая-то хитрость... Струги медленно приближались к берегу, грохотали залпы и запах пороховой гари был у каждого на губах. Казаки повеселели, сноровисто заряжали пищали, поглядывали на атамана, на берег. Но похоже было, что большого урона укрывшимся за стволами деревьев защитникам они не нанесли. -- К берегу! Аида в рукопашную! -- Атаманский струг первым подошел к песчаной отмели и казаки выскочили прямо в воду, держа сабли наготове, стали подбираться ближе к засеке. Ермак нашел глазами струг Ивана Кольцо, подозвал к себе, и когда тот приблизился, то показал на узкую полоску оврага, спускающегося к реке. -- Бери свою сотню и вверх, пока мы с этими разберемся. Есаул лишь кивнул головой и, чуть пригибаясь, побежал впереди своей сотни к оврагу. Проводив его взглядом, Ермак крикнул остальным казакам, продолжающим выскакивать на берег из стругов: -- Ребята, выманивай их сюда из засеки! Как полезут, то бегом обратно, будто бы испужались шибко... -- Поняли, атаман... Так и сделаем... Выманим... Некоторые смельчаки из татар повылазили перед засекой, видя, что казаки прекратили стрелять из ружей. Все они были в шлемах и боевых доспехах, с саблями и щитами в руках. Ермак выделил из общей массы рослого воина в богатом, с конским хвостом на шишаке шлеме. Тот отдавал приказания нукерам, и судя по всему, был, видно, башлыком или юзбашой. -- Эй, Иван, -- поманил к себе плечистого казака, прозванного Грозой за свою извечную хмурость, -- видишь того с конским хвостом на башке? -- Вижу, атаман, -- кивнул тот. -- Достань мне его живым, коль сможешь. -- Отчего ж не смочь... Сделаем, -- взял поудобнее свой боевой топор здоровяк и взмахнул им несколько раз перед собой. Казаки, встав плечо к плечу, стали подходить к обороняющимся, подбадривая себя громкими выкриками, делая ложные выпады. К ним кинулись татарские воины с копьями, сбившись в одну кучу, стремясь сбросить казаков одним ударом в реку. Лучники перестали стрелять, боясь ранить своих. Ермак оглянулся, ища глазами сотню Кольцо, и в этот момент копье ударило в панцирь, но он, успев резко повернуться, ушел от удара и саблей перерубил древко. Подоспевший Гаврила Ильин рубанул наискось бросившего копье татарина, попытался заслонить атамана плечом. -- Уйди, не баба, -- выдохнул тот и врубился в толпу, выбирая ближнего к нему широколицего воина. Схватка у кромки воды разгоралась, и Кучум более по шуму, чем плохо видящими, слезящимися на ветру глазами, разобрал, что битва идет пока на равных. -- Куда делись северные князья? -- спросил он Асманака, которого не отпустил от себя, приказав командовать своей личной охраной. -- Сбежали, -- с горечью ответил он. -- Русские на двух больших лодках отогнали их. -- Я так и думал... Где Мухамед-Кул? Не разберу что-то, -- хан пытался и от сына скрыть свою болезнь. -- Бьется впереди всех, -- с готовностью сообщил царевич. -- Отпусти меня к нему... -- Нет, -- жестко ответил Кучум. -- Ты мне понадобишься здесь. -- Побежали, побежали русские! -- радостно закричал Асманак и по-мальчишески захлопал в ладоши. -- Не может быть, -- поразился хан, но по крикам своих нукеров догадался, что это действительно так. -- Вели еще двум сотням ударить по ним, чтоб быстрее покончить, -- с явным облегчением вздохнул он. Асманак побежал выполнять приказание, и тут Кучум понял, что там внизу что-то изменилось. Смолкли радостные крики его воинов, послышались вопли, стоны. -- Что? Что там? -- Он изо всех сил напряг зрение, но не мог ничего различить, кроме мутной пелены и размытых очертаний человеческих фигур. -- Асманак! Где ты? -- Здесь, отец, -- подбежал молодой царевич. -- Как идет бой? -- ткнул рукой по направлению к реке Кучум. -- Дым застилает мои глаза... -- Русские теснят наших нукеров, -- печально ответил Асманак. Сзади них послышались крики и подбежал запыхавшийся Ишим. -- Русские взобрались на верх холма! -- Так сбросьте их обратно!Мои нукеры сражаются как звери, но уже много убитых... -- А почему ты не с ними?! -- Я прошу помощи, -- растерянно произнес Ишим. -- У меня нет лишних воинов... Ты должен остановить их! Должен! Слышишь? -- Но вдруг хан повернулся в противоположную от реки сторону и прислушался. -- Слышите? -- спросил он сыновей. -- Нет, -- отозвались они. -- Конский топот... Что это может быть? -- Мухамед-Кул ранен, -- донеслось снизу, но Кучум словно не слышал этого крика, а напряженно смотрел невидящими глазами в противоположную от реки сторону. И тут все явственно различили глухой топот, который может производить лишь мчащийся галопом табун коней. -- Как я не подумал об этом, -- сжал кулаки Кучум. -- Они гонят на нас наших же коней! Надо уходить. Мы проиграли. Асманак кинулся к ханской охране, что держала под уздцы запасных коней, и подвел к отцу его любимого скакуна. Кучум легко как и прежде вскочил в седло и, не дожидаясь сыновей, поехал вдоль обрыва, гордо подняв голову, не разбирая дороги, целиком доверясь коню Сыновья последовали его примеру, проскочив совсем рядом с сотнями Ивана Кольцо, бегущими к ним наперерез, и скрылись в лесу в сопровождении небольшого отряда охраны. -- Видал? Ушли! -- выругался Кольцо, разгоряченный боем, с окровавленной саблей в руках, указывая Ларьке Сысоеву на группу всадников, въехавших в лес. -- Не догнать, -- махнул рукой тот, -- еще встретимся. А с холма разбегались татарские воины, отбиваясь от наседавших на них со всех сторон казаков, и меж них носились обезумевшие кони без седел, понукаемые выскочившей из засады полусотней Никиты Пана. ПОЗНАНИЕ ВЕЛИЧИЯ В Бухару к Абдулле-хану прибыли гонцы от хана Кучума Они долго дожидались, когда достопочтенному хану доложат о них. Потом ждали, когда будет назначен день приема, а тем временем по Бухаре поползли слухи, будто бы хан Кучум потерял Сибирское ханство Купцы, что отправились в Кашлык и не доехали до него, повернув обратно, сообщали такие подробности, что вокруг них собирались огромные толпы слушателей. -- Приплыли русские бородатые мужики на огромных лодках, -- рассказывал пожилой Рахман-Кули, непрестанно вздыхая и делая скорбные глаза, -- а лодки у них такие, что реку перегородить могут. Напали они на главный город Кашлык ночью и хану едва удалось спастись, верные люди помогли. -- А казна как? А жены ханские? А дети? -- торопили купца любопытные слушатели. -- Слава Аллаху, все успел хан с собой захватить. Но только недалеко он ушел, опять нагнали его русские скороходы, окружили со всех сторон и началась сеча великая... -- Победил хан Кучум? Скажи, не томи... -- И на этот раз удалось ему вырваться и уйти в степь. Там он окружил себя верными людьми и храбрыми воинами и послал гонцов к нашему великому хану Абдулле, прося у него помощи. -- Видели мы тех гонцов, -- кричали собравшиеся. -- Тощие и оборванные ходят по городу. Совсем нищие... -- Вот скоро снарядит наш хан великое воинство и отправит его против русских, изгонит их из Сибирского улуса. -- А как же нам торговать с Сибирью? -- советовались меж собой почтенные бухарские купцы. -- Я там оставил своих товаров прошлым летом два десятка тюков в надежде, что нынче вернусь и выгодно обменяю их на меха. Пропали мои товары! -- И у меня остались должники в Сибири, -- вторил ему другой купец. -- Где я их теперь найду?! А если их убили? Я разорен! Слухи обрастали невероятными подробностями. Сообщалось, будто бы русские воины идут на Бухару, собирая вокруг себя ее давних недругов, а хан Кучум схвачен и казнен. Жен и детей же его, заковали в цепи, свезли в Москву. Слухи дошли до Абдуллы-хана раньше, чем сибирские послы переступили порог его дворца. Поэтому он велел призвать к себе Амар-хана с сыновьями и князя Сейдяка, который успел прославиться как доблестный воин и получил уже звание тысяцкого. О событиях в Сибири стало известно и Зайле-Сузге. Но она боялась доверять слухам, понимая, насколько они могут быть нелепы. Когда Сейдяка и Амар-хана с сыновьями призвали во дворец, то она безошибочным женским чутьем угадала, что этот вызов напрямую связан с сибирскими событиями. -- Вот и настал час твоих испытаний, -- напутствовала она Сейдяка. -- Хан Абдулла наверняка предложит тебе совершить поход в Сибирь, чтоб навести там порядок. -- Почему ты так считаешь? -- спросил он мать, хотя и сам догадывался, неспроста зовут его во дворец, что-то случилось. -- Я давно ждала этого. К тому же сердце матери знает все наперед. Любая мать переживает за своего ребенка. -- Зачем ты так? Какой я ребенок? -- Ты для меня всегда им останешься. -- Амар-хан ждет господина, -- поторопил его вошедший слуга. -- Только не принимай поспешных решений, -- напутствовала Зайла-Сузге сына. Хан Абдулла принял их весьма милостиво, расспрашивал о здоровье и одарил молодых ханов вместе с Сейдяком дорогим оружием. -- Вам, верно, уже стало известно, -- перешел он прямо к делу, -- что в Сибирском ханстве изгнан из своей столицы хан Кучум? -- Да, мне сообщили об этом, -- наклонил седую голову Амар-хан. -- В городе только и разговоров, что об этом. -- Наши купцы понесут большие убытки, если русские запретят им торговать в Сибири и менять свои товары на меха. Зато московские купцы поимеют огромную выгоду. Кучум прислал гонцов и просит помощи в борьбе с русскими. Я решил поступить иначе. -- Абдулла-хан внимательно вгляделся в лица слушателей и продолжил: -- Говорят, сколько не латай старую крышу в одном месте, она в другом протечет. Видно, стар стал хан Кучум, кончились его силы. Не смог удержать Сибирь, и я волей своей снимаю с него титул Сибирского хана. Пусть хан Сейдяк по праву престолонаследства примет этот высокий титул. Готов ли ты? -- Готов, мой хан, -- опустился на одно колено Сейдяк. -- Прочтите ему наш указ и вручите грамоту на владение сибирскими землями, -- кивнул хан визирю. Когда церемония была окончена, то он обратился к сыновьям Амар-хана, стоявшим тут же с опущенными головами: -- Знаю вас как храбрых воинов, детей славного Амар-хана, а потому поручаю всем троим идти вместе с ним, -- указал он рукой на вставшего с колен Сейдяка, -- защищать нового Сибирского хана и помогать в делах больших и малых. В его власти карать и миловать своих подданных по заслугам. Только передо мной будет держать ответ хан Сейдяк. Направляю сотню воинов для личной охраны, но войско придется набирать в Сибири сообразно с обстоятельствами. Да благословит вас Аллах! Зайла-Сузге узнала о даровании сыну титула хана Сибирского со слезами на глазах. На другой день она сказала ему: -- Как хочешь, а я одна здесь не останусь. Не хочу больше жить в чужом доме. Хоть Амар-хан и хороший, добрый человек, но тяжело мне. Не было у меня всю жизнь собственного дома. Так хочу хотя бы на старости лет быть рядом с тобой. Когда ты станешь ханом, то, возможно, найдется для матери старая землянка, где смогу спокойно умереть. И еще хочу понянчить внуков... Не откажешь матери в столь малой просьбе? -- Конечно, -- Сейдяк совсем не ожидал подобного поворота, -- но только не сейчас. Как ты поедешь, когда в Кашлыке русские? Нет, тебе придется подождать... -- И дня без тебя на останусь, -- решительно заявила Зайла-Сузге, -- а коль не захочешь взять меня с собой, то... то найду с кем мне добраться до Сибири Меня ничто не остановит... -- Я не помешаю? -- раздался голос за их спинами. Повернув головы, они увидели стоящего в дверях Амар-хана. -- Что вы, -- смутились мать и сын, поняв, что он слышал их разговор. -- Вы у себя дома. -- Извините, но я пришел поговорить как раз о том, что Зайле-Сузге лучше было бы какое-то время остаться в Бухаре. Но коль ей так тяжко, то... что тут скажешь, -- развел он руками, -- решайте сами... -- Я не хотела вас обидеть, уважаемый Амар-хан! Но я должна быть рядом с сыном. Иначе... иначе я просто умру от тоски. Поверьте мне! -- Верю и понимаю тебя. Думал, что мой дом стал твоим домом, а вот ошибся. Силой не желаю никого удерживать... -- и круто развернувшись, он вышел. -- Ну вот, -- с сожалением проговорил Сейдяк, -- обидели зря хорошего человека. Что же теперь делать? -- Ничего. Я попрошу у него прощения и думаю, он поймет меня. Скажи лучше, когда ты собираешься выступать? -- Не ранее весны. Это лучшее время для прохода через ущелья и по степи. К тому же надо все подготовить. -- За это время я смогу все объяснить Амар-хану и выеду с легким сердцем. -- Пусть будет по-твоему... * * * ...В ту же зиму казачья станица под началом Черкаса Александрова подъезжала к Москве, преодолев долгий путь из Сибири. Они везли царю известие о взятии Кашлыка и бегстве хана Кучума, а также подарки из запасов, обнаруженных ими в ханских кладовых. Казаки долго спорили, стоит ли сообщать царю о взятии Сибири, мол, не ради него в поход пошли, кровь проливали. Но потом, поспорив, пошумев, поостыли да и решили, что Сибирь не баба, с собой на коне или в струге не увезешь, в карман не спрячешь. А царь, глядишь, расщедрится, отвалит свинца, пороха, подмогу пришлет. Снарядили станицу и те, помолясь, отправились. Москва встретила казаков раскисшей дорогой, толпами нищих, частым колокольным перезвоном. С трудом узнали, где помещается Посольский приказ, сунулись туда. Дьяк, вышедший на крыльцо, долго оглядывал казаков, пытаясь понять, от какого государя те прибыли. -- Из Сибирского ханства мы, -- пояснил Черкас Александров, выступя вперед, -- направлены с сообщением о взятии его. -- Из Сибирского? -- удивился дьяк. -- Давно от хана Кучума не бывало посольства. Ясак привезли? -- Да не от Кучума мы, а от атамана Ермака, -- сплюнул под ноги Александров. -- Убег ваш Кучум-хан и царство свое нам передал. -- Как так? Быть такого не может! Брешете поди... -- Пес брешет, а мы истинную правду сказываем. -- Господи прости! Дела-то какие, -- засуетился дьяк. -- Проходите в избу, проходите, гостями будете... На другой день Борис Годунов, войдя к царю с докладом, начал с сообщения о взятии Сибири. -- Это который же Ермак будет, -- перебил боярина Иван Васильевич, -- напомни-ка. Запамятовал чего-то, -- сделал вид будто вспоминает о ком речь. Могучего чернобородого казачьего атамана, что совладал с медведем и был когда-то представлен ему Басмановым, он помнил хорошо, как помнил всех, с кем когда-то встречался, беседовал. Единственное, что не изменяло ему, так это память. Он помнил всех и каждого. И казненных, и помилованных, от чего и мучился порой, но поделать с собой ничего не мог. То был и дар, и наказанье Господне. Ивану Васильевичу не так давно перевалило за пятьдесят, и недуги, словно только и ждавшие удобного момента, враз повыскакивали, навалились на царя. Выпадали волосы, крошились зубы, кровоточили десна, а самое неприятное -- начались боли в ногах, опухавших за ночь так, что нельзя было и сапоги натянуть. Забыл Иван Васильевич про пиры и частые охоты с многодневными отлучками из дворца. Но деятельная натура не позволяла ему успокоиться и он отводил душу в шахматной игре с Годуновым или Бельским; собирал сказителей, волхвов, учил сына Федора как править государством, писал грамоты соседним государям. Сейчас, услышав о взятии Сибири казаками, отнесся к этому без особого интереса. Если бы несколько лет назад, когда кровь еще играла в нем, то, может, и возликовал бы. Но сейчас не радовало неожиданное известие. -- На кой она мне теперича, Сибирь эта, -- прошепелявил он, пока Годунов пытался вспомнить, кто таков атаман Ермак. -- Что сказать изволил, государь? -- вытянул к нему шею боярин. -- Чего с Сибирью делать станем? Устал я от дел всяческих... -- Народ надо к присяге привесть, ясаком обложить, воевод отправить. -- И к присяге приводили уже, и ясаком обкладывали, а что толку? Все меж пальцев, все в землю уходит, словно вода. Банька истоплена? -- неожиданно переключился на другое государь. -- Не узнавал пока. Верно, истопили уже, -- часто заморгал длинными ресницами Годунов. -- Посольство принять бы надо... Как положено... -- Примем, коль жив буду, -- прокряхтел, тяжело поднимаясь, Иван Васильевич. -- Все сделаем, -- похлопал легонько по плечу кинувшегося к нему на помощь боярина. -- Дай только в себя приду. Ох, грехи мои тяжкие... Казаков поместили на житье в Чудовом монастыре внутри Кремля. Сунулись в первый же день пойти в город, но были остановлены стрельцом. -- Не велено пускать, -- заслонил он дорогу бердышом. -- Сидите себе и не рыпайтесь. Прошло две недели, пока им не сообщили, что завтра пойдут к самому царю докладывать о сибирских делах. Почистились, принарядились. Но против ожидания близко к царскому трону допущены не были. Даже рта открыть не дали, не слышали и царских благодарственных слов. Говорили бояре и думные дьяки. Правда, вынесли каждому по дорогой шубе и обещали деньги на обратный проезд. Высокий горбоносый боярин сказал им с важностью: -- Заслуги ваши царь учтет и помощь окажет. Будет направлен в Сибирь воевода и стрельцы с ним. Вам же следует дождаться его и выступить совместно. Да, еще вины за разбой, -- спохватился боярин, -- государь казакам прощает. Так и передайте всем. Вернувшись обратно в монастырские кельи, Черкас Александров скрежетал зубами, кипел яростью: -- Мы тащились в Москву, будь она трижды неладна, как калики перехожие. На-те вам Сибирь, примите. А они тут кочевряжатся, в глаза не глядят. Воеводу нам в помощь отправят. Тьфу на них! -- Не горячись, -- успокаивали его, -- мы свое дело сделали. Отдохнем, покормимся царским харчем и обратно к своим подадимся. Воеводою в Сибирь назначили князя Семена Дмитриевича Волховского, ведущего свой род от Рюриковичей, человека тихого и осмотрительного. Был он до этого вторым воеводою в Курмыше, повоевал с поляками и шведами. Взрослые уже сыновья его, Василий и Михаил, несли службу по разным городам, но узнав об отъезде отца, немедленно помчались в Москву, проститься. Княгиня рыдала, заламывая руки, словно на казнь провожала мужа. -- Да будет тебе, -- успокаивал ее Семен Дмитриевич, -- чего раньше смерти хоронишь? Живой ведь поди пока. -- Вот то-то и оно, что пока, -- сокрушалась княгиня, -- в басурманскую страну идешь. Чего ж помоложе кого не сыскали? Сыновья отмалчивались, понимая, что словами не поможешь, а слезы лить с детства были не приучены. Из Москвы отправились на Казань, а там по Волге, Каме на Пермь, где должны были набрать для сибирского воеводы стрельцов и других охочих людей для похода в дальние земли. По царскому указу, Строгановы готовили речные суда, провизию. Воинских людей набрали две с половиной сотни и без потерь к началу зимы прибыли в Кашлык. Начальными людьми над стрельцами были поставлены Иван Киреев и Иван же Глухов. * * * ...Казаки успели обжиться на ханском холме, срубили по краям городка четыре просторных избы, частенько выбирались на охоту или рыбалку. Лето провели в плавании по Иртышу и Оби, где обложили данью многие городки, привели к присяге князей, набрали добрых мехов столько, что в пору и торговать ими было. Только не побереглись казаки в том походе, плыли открыто, словно на свадьбу правили. Подкараулили их лихие люди и с высокого берега застрелили из луков несколько человек, а среди них и есаула казачьего Никиту Пана. Там их и схоронили, пропели вечную память. Ермак пригласил к себе в избу князя Волховского с помощниками, кликнул своих есаулов. -- Рассказывайте, -- кивнул он воеводе, когда все расселись по лавкам, -- с чем пришли, какой наказ царев до нас будет. Волховский прокашлялся и заговорил негромко: -- Царь благодарит вас за службу и велит тебе, атаман, в Москву ехать за новой службой, а мне с помощниками тут за главного оставаться, управлять всем. Недоброе молчание повисло в пахнувшей смолой избе. Казаки переглянулись меж собой и Иван Кольцо первым подал голос: -- На Москву в оковах ехать, али там закуют? -- Зачем вы так, атаманы. Не своей волей я сюда до вас приехал. Мое дело -- царю служить, его наказ передать. А вы уж сами решайте, как быть, поступать. -- Мы, выходит, не царю служим? -- выкрикнул Богдан Брязга. -- Да не мы, дык вам Сибирь и сроду не взять! -- Взять мало. Ее еще и удержать надо. -- Волховский хотел всеми силами избежать ссоры с казачьими атаманами, но те сами лезли на рожон, не желая признавать его старшинства. -- Царь вас простил за все вины и наградил достойно. Чего еще? -- Значит, гонишь нас отсюда, воевода? -- поднялся со скамейки Матвей Мещеряк. -- Этак дело не пойдет. Мы люди вольные и сами решаем, где нам жить, где промышлять. Не нравится тебе рядом с нами жить -- милости просим, лес большой, рубите избы, селитесь где вздумается. А то как лиса к зайцу в избушку погреться попросилась, а потом его же и выжила. Не пойдет так, воевода, не пойдет! Ермак, который до этого не проронил ни слова, но незримо руководил спором, поддерживая молчанием своих есаулов, решил, что надо как-то приходить к согласию. -- Я вот что скажу, -- неспешно начал он, -- коль царь нас на Москву зовет, то надо ехать... -- Как ехать?! -- вскочил опять Богдан Брязга. -- В зиму ехать? Да ни в жизнь! В городке отсидеться дай Бог, а в дорогу пускаться дураков не сыщешь. -- Все сказал, Богдан? Теперь меня послушай. Не те мы люди, чтоб с пустыми руками к царю ездить. Надо с подарками ко двору являться... -- Мехов за зиму подсоберем и отправимся, -- почти угадал мысль атамана Яков Михайлов. -- Меха мехами, а я про иной подарок говорю. Кучум все еще на свободе гуляет. И воевода его главный - царевич Маметкул, что много наших в бою положил, посмеивается над нами. Такого не бывало, чтоб кто нашего брата обидел и безнаказанно ушел. Словим их -- и будет с чем на Москву ехать. -- Точно, -- заулыбался довольный Богдан Брязга, ценивший уловку атамана, и глянул на воеводу. Понял и князь, что с казаками надо решать добром и миром, а потому перечить не стал, пожал плечами: -- Я вам царский наказ передал, а вы уж сами решай как поступать. Неволить не стану. Ссориться нам не с руки. Надо людей моих разместить где-то, о пропитании позаботиться. -- Лес валить, избы ставить поможем, а с пропитанием хуже, -- вздохнул Ермак. -- Муки нет, сухари еще в ту зиму кончились. Одна надежда на рыбу да на зверя. Обещали князья местные подвезти кое-что, да только давно не едут. Не перехватил ли Кучум их? -- Разведку послать бы надо, -- предложил Иван Кольцо, -- поглядеть, что да как кругом. А то сидим тут, как медведи в берлоге, ни о чем не ведаем. -- Направим и разведку, - согласился атаман, -- только прежде поможем стрельцам избы срубить, землянки пока на скорую руку соорудим, чтоб от холодов укрылись. Волховский, выйдя на крыльцо, поглядел на сидевших вперемешку у костров казаков и своих стрельцов, подумал, что пока верховодят здесь казачьи атаманы, за лучшее будет соглашаться с ними во всем. ПОЗНАНИЕ СМЕРТИ Мухамед-Кул медленно поправлялся от раны, полученной во время сражения с русскими. Тяжелая секира, прорвав панцирь на плече, повредила кости. Если бы не сотник Янбакты, заслонивший его собой, не жить бы ему. Русские дрались словно одержимые, один в битве стоил десятерых и их сабли, боевые топоры валили нукеров одного за другим. Первую зиму Мухамед-Кул провалялся в отдаленном улусе, ждал, пока срастутся кости, вернутся силы. Летом уехал в степи, где кумыс и мясо молодых барашков вернули его к жизни, и вскоре он стал так же бодр и подвижен. Тогда и разыскал его гонец от хана Кучума, приглашавшего племянника на большой совет в свой лагерь. Оставив Кашлык, Кучум первую зиму провел скрытно под Абалаком, выставив посты на всех дорогах, чтоб вовремя узнать о приближении русских. Но те, обрадованные первой победой, укрылись в городке и не рисковали совершать дальние переходы. Вернувшийся из набега царевич Алей тяжело заболел незнакомой прежде болезнью и встал на ноги лишь к весне, изможденный и обессиленный. Кучум думал, что русские, дождавшись вскрытия рек, вернутся обратно. Но лазутчики донесли, что весной большой отряд ушел из городка вниз по Иртышу, а остальные и не думают покидать ханский холм. Из-за стен доносился перестук топоров, по углам появились добротно срубленные из сырого леса башни, укрепили ворота. В Кашлык украдкой пробирались окрестные князья, везли им продовольствие. Так прошло лето. По первому снегу в лагерь к Кучуму прискакал дозорный и, захлебываясь, скороговоркой выпалил, что к русским подошла подмога числом до трех сотен при ружьях. Вот тогда-то хан окончательно понял, что по своей воле с его земли русские воины уходить не собираются, и созвал большой совет, пригласив и племянника. Мухамед-Кул не виделся с Алеем после его последнего посещения и плохо представлял, как поведет себя при встрече с ним. Но совместная беда объединяет людей, вынуждает забывать обиды. К тому же после похода на русские города Алей должен был на многие вещи смотреть иначе. Да и не время сейчас ссориться, когда враги заняли столицу ханства. Кучум приветливо встретил племянника, похлопал по плечу, поинтересовался здоровьем. -- Не бойся, хан, саблю держать могу, а все остальное -- пустяки, -- отшутился тот и взглядом встретился с Алеем, что стоял позади отца вместе с младшими братьями. Он похудел и осунулся, но от этого выглядел гораздо мужественнее, заострившиеся черты лица стали более жесткими, на лбу появились упрямые складки. Рядом с ним стоял, глядя в сторону, Карача-бек, что насторожило Мухамед-Кулу, но, не показав и вида, он по очереди поздоровался с Алеем и другими братьями. -- Вот мы и снова вместе, -- примирительно заговорил Кучум, -- пришло время для решительных действий. У нас есть еще сила, чтоб изгнать русских, сделать так, чтоб земля горела под ногами у них. Мухамед-Кул с удивлением смотрел на подряхлевшего хана, дрожащий, чуть надтреснутый голос которого говорил не столько о возрасте, сколько о растерянности и беспомощности его. Он уже не приказывал, а скорее просил собравшихся о единстве. Ни одним словом не обмолвился, что он хан этой земли. Нет, скорее он призывал кого-то из молодых ханов на борьбу с русскими Но никто из сыновей не предложил какого-либо плана действия против русских. Молчал и Мухамед-Кул. Может, потому и стал говорить вслед за ханом Карача-бек, скользнув взглядом из-под полуопущенных век по собравшимся. -- Хан верно сказал: время ссор и обид прошло. Нам больше не на кого надеяться, кроме как на себя. Царевич Алей полон сил и имеет опыт как следует сражаться против русских. Думаю, что он и должен командовать нашими сотнями... -- О каких сотнях ты говоришь, визирь, -- грубо перебил его Алей, -- у нас слишком мало людей, чтоб класть их под русскими пулями. Для взятия Кашлыка нужно не меньше пяти, а то и семи сотен. Где их найти? Остяцкие и вогульские князья отвернулись от нас. -- Дело не только в них, -- покачал головой Кучум. -- Многие из князей сказались больными и не приехали по моему приглашению. Почему люди так быстро забывают о добре? -- На них наших сил хватит, -- зловеще проговорил Ишим. -- Отец, в самом деле, -- порывисто предложил Алтанай, -- позволь нам с братом проехать по их улусам и высечь плетьми каждого, кто скажется хворым. -- Не надо спешить, сынок, -- мягко остановил его Кучум, и Мухамед-Кулу показалось, что хана подменили. Не тот человек находился перед ним. Разве может этот старик, что позволяет перебивать юнцам старших, справиться с казаками? Разве не должен он именно сейчас перед всеми признаться в своей слабости и сложить с себя власть? Мухамед-Кулу хотелось крикнуть об этом вслух, но он опять сдержался, хорошо понимая, что окажется в меньшинстве. -- Ишим прав, -- поддержал его старший брат, -- давно пора взять по заложнику у каждого из князей и безжалостно казнить нескольких для острастки. Это заставит их поумнеть. -- Что скажет мой племянник? -- хан повернулся к Мухамед-Кулу. -- Ты храбро дрался с русскими и нам бы хотелось услышать твое мнение. -- Мне трудно говорить, когда не знаешь, что случится завтра. Зачем меня позвали на совет? Узнать о том, что нужно драться? Я это сделал одним из первых и едва не лишился жизни, в то время как другие улепетывали, как трусливые зайцы. -- Но, но! Не забывайся, с кем говоришь, -- подпрыгнул на месте Алтанай. -- Мы так же сражались, пока на нас не напали сзади. -- Что же помешало тебе сражаться дальше? Вы говорите о князьях, которые не желают защищать вас. А почему они должны это делать? Кто обложил их ясаком? Кто брал воинов у них? Чьи наложницы в ваших гаремах? Радуйтесь, что они пока не выступили против вас! Я бы на их месте так и поступил... -- Замолчи!!! -- яростно завизжал Алей, хватаясь за кинжал. -- Еще слово и я перережу твою поганую глотку! -- Почему же... Пусть говорит, -- мягко удержал царевича за руку Карача-бек, -- очень даже интересно. Теперь хоть знать будем, откуда беды ждать. -- Раньше надо было думать, -- Мухамед-Кул не собирался смягчать смысл сказанного и продолжал выплескивать из себя горечь, скопившуюся в нем за последние годы после удаления из Кашлыка, -- а теперь, когда вас вышвырнули, словно слепых щенков из логова, вы спохватились. Никто не пожелает проливать свою кровь, чтоб потом опять платить ясак и ждать ласкового слова почтенного хана. Никто не пойдет за вами! Никто! Слышите?! У меня столько же прав на ханство и объявляю вам, что сам соберу князей под свою руку, изгоню русских и буду править без ваших указок. Запомните мои слова! -- Хорошо ли ты подумал, племянник? -- вкрадчиво спросил Кучум, и в его голосе вновь зазвучала былая сила и угроза. -- Никто еще не придумал, как можно прожить и править государством, если не собирать ясак со своих подданных. И тебе не избежать этого, даже если князья поверят и пойдут за тобой... -- Сам разберусь, -- уже на ходу бросил Мухамед-Кул, -- а сейчас я еду к своим друзьям и завтра у меня будет воинов в два раза больше, чем у вас. Прощайте... Когда Мухамед-Кул беспрепятственно покинул лагерь, то все долгое время сидели молча. Кучум, ни на кого не глядя, заговорил приглушенно: -- Верно, ушло, кончилось мое время. Слово хана уже ничего не значит. Стар я стал. Пусть Алей на правах старшего примет власть из моих рук. Ему вручаю заботу о наших жизнях и судьбу всего ханства. -- Отец, -- подошел тот к нему, -- я всегда буду помнить об этом... Обещаю тебе, что выполню все, что скажешь ты. Во всем буду всегда советоваться с тобой. Можешь ни о чем не беспокоиться... -- Береги себя, -- обнял его Кучум, -- а вы, дети мои, слушайтесь его что бы ни случилось, как отца своего. Остальные царевичи, прикусив губы, молчали. Кучум понял, что согласия, о котором он мечтал последнее время, уже не достичь. -- А как поступить с Мухамед-Кулом? -- спросил Алей отца. -- Оставь его в покое. Против нас он не выступит. С равным себе по силе всегда можно договориться. Помни об этом. Мы все одной крови. Когда Алей направился к своему шатру, то его догнал прихрамывающий Карача-бек, схватил за руку. -- Можно дать совет молодому хану, -- льстиво улыбаясь, заговорил он. -- Говори, -- поморщился Алей, -- только недолго. -- Знает ли хан, что Соуз-хан отправил своих сыновей на службу к русским? -- Мне говорили, что и твои сыновья сдались русским. Разве не так? Их захватили в плен, но потом они бежали. И теперь они рядом со мной. А старшие сыновья Соуз-хана, Шарип и Набут, так и остались в русском лагере... -- И что из того? -- Позволь мне наведаться к нему и поговорить с ним. Соуз-хан очень богатый человек и может хорошо заплатить. А деньги нам сейчас нужны, чтоб собрать хорошее войско против русских. -- Делай что хочешь, -- Алей махнул рукой, собираясь идти дальше. -- Это не все, -- удержал его Карача-бек, -- я знаком с семьей сотника Янбакты... -- То еще кто такой? -- Он ближний человек Мухамед-Кула? -- Ну и что? Ты хочешь вырезать его семью? -- Зачем так... Я поступлю иначе. У него есть старший брат, который будет нам обо всем докладывать. Пошлю к нему своего человека и передам, чтоб он ехал в лагерь к Мухамед-Кулу. -- Скажи-ка, визирь, -- взглянул на него царевич, -- а ты сам никогда не мечтал стать ханом Сибири? -- Как можно даже думать об этом, -- склонился в поклоне Карача-бек, -- мне, недостойному, я должен уберечь моего хана от лишних забот. Я слуга своего господина. -- Вот и помни об этом. -- Алей вырвал руку из цепких пальцев визиря и пошел дальше, не оглядываясь. -- Зря ты со мной так, -- прошептал зловеще ему вслед Карача-бек, -- как бы не пожалел. Ха-а-ан! -- с презрением произнес он и сморщился. Мухамед-Кул вместе с поджидавшим его преданным Янбакты и двумя десятками охраны прямо из ставки Кучума направился в улус своего друга Айдара, а затем без промедления разыскали Дусая. -- Наш хан стал чересчур стар и нерешителен, -- объявил им Мухамед-Кул, -- я вышел из-под его подчинения и набираю собственное войско. Скажите, вы мне друзья? -- Конечно, почему ты спрашиваешь, -- не раздумывая, ответил Айдар. -- Можешь не сомневаться, -- поддержал его Дусай. -- Но надо набрать не одну сотню, чтоб одолеть русских? -- Вы же пошли за мной, пойдут и другие. Многие князья недовольны Кучумом. -- Тебе решать, -- согласился немногословный Дусай. Через неделю к ним присоединились еще пятеро князей и под началом Мухамед-Кула собралось две сотни воинов. Они ехали по замерзшему руслу Иртыша и уже проехали Абалакскую гору, когда ехавший впереди Янбакты предупреждающе поднял руку. -- Что случилось? -- подъехал к нему Мухамед-Кул. -- Следы, -- указал тот. Впрочем, тот и сам заметил цепочку следов, спускающихся с горы к реке. -- Прошли пешие, не больше двух десятков человек. -- Ты думаешь, это были русские? -- Скоро узнаем, -- ответил сотник. -- Надо отправить часть нукеров, чтоб обошли их вдоль берега, отрезали путь назад. -- Айдар, -- скомандовал Мухамед-Кул, -- возьми полсотни и быстро вдоль берега. Мы чуть подождем и погоним их на тебя. Проехав еще немного по льду реки, Мухамел-Кул различил вдали фигурки людей, суетившихся возле большой проруби. "Рыбки им нашей захотелось, -- злорадно подумал про себя, -- сейчас накормим рыбкой, погодите чуть..." Казаки, что без разрешения атамана отправились на рыбалку, слишком поздно заметили отряд Мухамед-Кула, летящий на них. Они не взяли с собой ни панцирей, ни кольчуг, понадеявшись, что Кучум со своим войском давно не тревожил, не показывался в этих местах. Теперь, побросав сети и свежую рыбу, они бросились к берегу, стремясь уйти вверх по крутоярью, но и оттуда навстречу им выскочила полусотня Айдара, завернула обратно. Казаки заметались, падая под ударами сабель, вяло отбиваясь. Всадники окружили их плотным кольцом и, выкрикивая ругательства, секли по одному, хвастаясь меткими ударами, когда чубатая голова падала под копыта коней. Увлеченные расправой с рыбаками, они не сразу заметили запылавший высоко на холме костер, от которого повалил густой дым, уходя столбом вверх. -- Сигнал вроде как подает кто? -- указал Янбакты. Казаки на всякий случай оставили на гребне холма дозорного, который должен был подать в случае опасности условный знак дозорным в Кашлыке, но пока он искал хворост, разжигал, с его товарищами все было кончено. В Кашлыке заметили сигнал и быстро выслали в сторону Абалака две сотни. Айдар первым увидел цепочку людей, спешащих к ним навстречу. -- Казаки! -- крикнул он громко, -- Много их. Сотни две будет. -- Вон и поверху идут, -- кивнул Дусай на вершину холма. -- Может, лучше будет отойти? -- предложил Янбакты осторожно. -- Ни за что! -- Мухамед-Кул, разгоряченный и обрадованный легкой победой, погнал коня вперед, размахивая саблей. Остальные, растянувшись, скакали следом. Первыми выстрелами казаки свалили нескольких всадников, а прорвавшихся встретили плотным строем, выставив вперед копья и бердыши. -- Держись, ребята! -- кричал Иван Кольцо, клокоча от ярости. Ему слишком поздно доложили, что станичники из его сотни захотели побаловаться свежей рыбкой, но было поздно, и сейчас он с холма увидел их изрубленными. Первым ранили горячего Айдара, и он упал на лед, схватившись руками за окровавленное лицо. Нукеры кинулись к нему, чуть оттеснили казаков, положили князя на коня и вывезли из сечи. Дусай бился молча, стараясь пробиться к голубоглазому казаку, отдающему команды. Но его ударили копьем в грудь и острие прошло меж пластин панциря, достало до сердца. Мухамед-Кул поднял коня на дыбы, закричал, как будто ранили его самого, и, рассыпая удары направо и налево, с трудом вырвался из кольца пеших казаков, огляделся. Казаки стояли плотно, плечо к плечу, и продвигались вперед шаг за шагом, умело прижимая его нукеров к берегу, где снег был глубже и кони вязли в нем. Кони вздрагивали, пятились, всадники в сутолоке мешали друг другу, команды никто не слушал. -- Отходить надо, -- крикнул прямо ему в ухо Янбакты. Мухамед-Кул дико глянул на него, словно не узнал, и указал рукой на казачьи ряды: -- Там Дусай! Они убили его! Убили! -- И Айдар очень плох. Ему раскроили саблей череп. Едва дышит. Надо отходить. Мы еще доберемся до них. -- Ни за что! Умру здесь, но не отойду! -- Мухамед-Кул огрел коня нагайкой, тот взвился, прыгнул вперед, но его остановили нукеры, которые без приказа начали отходить назад. -- Куда?! -- кричал Мухамед-Кул, хлеща нагайкой по лицам, по спинам, стараясь повернуть их обратно. Но кто-то вырвал у него из рук нагайку и увлеченный общим потоком конь поскакал прочь от места схватки. Вслед им прогремели последние выстрелы, но вскоре они были уже в безопасности, укрывшись за стволами разлапистых талин, росших вдоль берега. Ехали остаток дня. Заночевали на опушке леса. Лишь достигнув на другой день небольшого селения, Мухамед-Кул решил остановиться на несколько дней, чтоб дать передышку нукерам, подлечить раненых. -- Тут рядом живут мои родичи, -- сообщил ему Янбакты. -- Если позволишь, то я навещу их. -- Поезжай, -- не поднимая головы, отозвался Мухамед-Кул. -- Возвращайся побыстрей... Через два дня сотник вернулся вместе с младшим братом, которого звали Сенбахты. Тот привез освежеванного барана на плов, сыр, свежий хлеб и с поклоном положил все это к ногам Мухамед-Кулы. -- Угощайтесь, пожалуйста, а мне домой надо, -- не глядя в глаза, проговорил он. -- Разве ты с нами не останешься? -- удивился Янбакты. -- Нет, пообещал матери дома быть засветло, -- отвечал тот и, даже не дав передохнуть коню, уехал. Янбакты спал в шатре, рядом с Мухамед-Кула, когда рано утром услышал приглушенный крик. Он схватил саблю, выскочил наружу и наткнулся на бородатого казака с пищалью в руках. -- Стой! -- крикнул тот, но сотник пригнулся и отпрыгнул в сторону. То что он увидел, поразило его и он чуть не выронил саблю из рук. Вокруг их лагеря стояла плотная цепь казаков, а перед ними сидели на снегу безоружные нукеры со связанными руками. Навстречу к нему шел младший брат, широко улыбаясь. -- Положи саблю, -- предложил он. -- Русские хорошо приняли меня и пообещали подарить тебе жизнь. -- Как ты мог? Брат! -- вскрикнул Янбакты. -- Что я отцу скажу? -- Отец ничего не узнает, -- беззаботно ответил Сенбахты. -- Он все узнает! -- взмахнул саблей старший брат, но тут же отброшенный выстрелом рухнул на снег и тихо прошептал: -- Зачем ты сделал это? Мухамед-Кулу взяли спящим в шатре и вывели со связанными руками. -- Ого, старый знакомый, -- подошел к нему Иван Гроза. -- Не я ли тебя тем летом секирой своей попотчевал? Узнаешь? Тот лишь злобно сверкнул глазами и бессильно заскрежетал зубами. -- Лучше убейте меня! Не останусь в плену! -- закричал он. -- Такой молодой, а умирать собрался, -- засмеялся Гришка Ясырь. -- Вот к атаману доставим, а тот как решит. Ермак, когда пленников привели в Кашлык, велел привести к нему в избу ханского племянника, недобро глянул на него, спросил: -- Где хан Кучум скрывается? -- Для меня он не хан. Я сам по себе. За него воевать не хочу. -- Может, за нас повоюешь? -- усмехнулся атаман, но увидев, что пленник готов броситься на него, добавил. -- Остынь. Против своих воевать не станешь. Знаю. А потому готовься в Москву к царю-батюшке отправиться. --Кто его захватил? -- спросил казаков. -- Иван Гроза? Вот тебе и ехать с ним на Москву. Готовься, после Рождества и отправитесь. * * * Карача-бек вошел в шатер Кучума и со вздохом сожаления произнес: -- Твой племянник, Мухамед-Кул, оказался в плену у русских... -- Как это случилось? -- Кучум сидел перед небольшой жаровней с углями, укутанный в теплые шубы. Его согнутая фигура и надтреснутый глухой голос вызывали жалость. Тут же была и Анна, которая ухаживала за ним. Остальных жен и детей он отправил в степь, где они находились под охраной небольшого отряда верных ему нукеров. Старший сын Алей объезжал дальние улусы, собирая воинов для войны с казаками. Карача-бек видел, что вокруг Кучума остается все меньше желающих защищать его. -- Мухамед-Кул решил напасть на русских, но потерпел поражение. Были убиты его ближние князья. -- Я не верю, что он сдался в плен добровольно. -- Его захватили ранним утром, когда все спали. -- Не верю. Мой племянник не только храбрый воин, но и осторожен как рысь. Верно, кто-то предал его. -- Возможно, -- дернул плечом Карача-бек. -- Что тебе известно об этом. Расскажи. Я хочу знать. -- Его предал брат сотника, что был правой рукой при Мухамед-Куле. Он навел русских на их лагерь. Кучум поднял на него мутные, слезящиеся глаза и тихо спросил: -- Скажи, тут не обошлось без твоей помощи? Ты умеешь обделывать такие дела. Скажи честно, тебе ничто не грозит. -- Мухамед-Кул пошел на разрыв с твоим родом, хан. А я был и остаюсь преданным слугой сибирского хана, кто бы он ни был. -- Я слышу ложь в твоих словах. Ты слишком хитер, визирь. Иди. Не желаю больше видеть тебя. Лучше я останусь один, чем буду окружен такими людьми, как ты. Придет время -- ты предашь и меня. Прощай и ничего не отвечай мне. Анна наклонилась над Кучумом, когда стихли шаги Карачи-бека, провела теплой рукой по его лицу. -- Ты правильно поступил, прогнав его. Тот кто родился предателем, останется им всю жизнь. -- Знаю, знаю... Но так устроен мир, что коль правишь людьми, то должен принимать их такими, как они есть. Слишком многое хотел я исполнить, но судьбе было неугодно это. Пусть молодые пытаются переделать мир. Пока у них есть силы. Мне уже поздно заниматься этим. -- Как твои глаза? Очень болят? -- Я уже не помню, когда они не болели. Аллах покарал меня за то, что я смотрел слишком далеко вперед, а не увидел предателей и гордецов под своим собственным носом. -- Давай я вотру тебе мазь и боль пройдет. -- Хорошо. Я рад твоей заботе обо мне. Но хочу спросить: может быть, будет лучше, если ты отправишься к своим родственникам? Русские не остановят тебя, а ты не скажешь им, что была женой несчастного хана. -- О чем ты говоришь? Среди наших женщин не принято бросать мужа, когда ему угрожает опасность. Забудь... -- Как я могу забыть, когда рядом ходит смерть. В любой момент могут появиться русские казаки и убить нас или забрать в плен. -- Что бы ни случилось, но я останусь с тобой. -- Спасибо тебе, Анна... Если бы кто несколько лет назад сказал мне, что я останусь почти один и рядом со мной будет лишь русская женщина, я рассмеялся бы ему в глаза. Теперь мне не смешно. -- Никто не может предугадать, что ждет человека впереди. Может, все наладится. Тебе надо пойти на мир с русскими... -- Нет! -- В голосе Кучума появилась обычная уверенность и всегда ему свойственная жесткость. -- Не бывать тому. Пусть я умру голодной смертью, но на поклон к ним не пойду. Карача-бек после расставания с Кучумом отправился к единственному человеку, который никогда не перечил ему и выполнял все указания, к Соуз-хану. Именно он мог сейчас помочь ему в задуманном, лучшего человека просто не найти. Соуз-хан, оставив старших сыновей на службе у русских, чуть успокоился, уверенный, что те не посмеют напасть на его городок, заполучив таких достойных воинов. Сыновья несколько раз приезжали к нему, рассказывали с гордостью, как несут службу и в скором времени ждут повышения. Сам атаман обещал поставить их десятниками. Соуз-хан слушал их и внутренне кипел от негодования за детей. Им ли, потомкам древнего рода, быть десятниками?! И у кого? У презренных оборванцев без роду и племени. Но иные времена нынче и не известно, как все обернется. "Пусть будут десятниками, а там посмотрим", -- думал он. Гораздо больше волновало его собственное здоровье. Он стал тяжело дышать, не хватало воздуха, кружилась голова, не помнил, когда выезжал из городка, а за последний год лишь раз наведался в шатер к молодым наложницам. Выписанный из Бухары лекарь каждый день осматривал Соуз-хана, давал специальные отвары, следил, какую пищу подают ему. Из Бухары он привез полный кувшин отвратительных пиявок, которые, по его словам, могли и мертвого на ноги поднять. И сегодня с утра он явился опять ставить этих тварей ему на тело. Пиявки неслышно впивались в кожу и вскоре набухали, становясь похожими на перезрелую клюкву. Лекарь ставил их на щеки, на грудь, на ноги, и Соуз-хан беспомощно таращился на ненасытных тварей, боясь пошевелить рукой. -- Они из меня когда-нибудь выпьют всю кровь, -- стонал он. -- Зачем так говорит, мой господин, -- протестовал лекарь. -- Великие государи мира прибегали к подобному способу еще в древние времена... -- Я не великий государь, и мог бы придумать для меня что-то менее болезненное и противное. -- Но ведь господину становится лучше. Разве не так? -- Лучше, лучше, -- брюзжал Соуз-хан, -- круги перед глазами плывут, а ты говоришь, лучше. Поди, сам себя не лечишь этими тварями. -- У господина большой избыток крови, к тому же у вас очень крепкий организм и вы еще меня переживете, -- успокаивал его лекарь, -- но лишняя кровь только мешает и от нее лучше избавиться. -- То моя кровь и я не желаю избавляться от нее! Снимай их -- завизжал больной, пытаясь стряхнуть с себя раздувшихся тварей. Когда ему доложили о прибытии Карачи-бека, то он проворчал: -- Еще один кровопиец приехал. Все только и мечтают как урвать у меня что-нибудь. Чует мое сердце, не к добру это, ох, не к добру... Улыбающийся Карача-бек внимательно оглядел Соуз-хана, заметил: -- А ты совсем молодцом стал. Верно, еще одну молодую жену завел? А? -- Не до них мне теперь. Неспокойно кругом. В Кашлыке русские засели. Хан Кучум где-то скрывается. Не пойму, что и творится. -- Зачем о таких глупостях думаешь? Пусть другие этим занимаются. Я тебе друг? Вот и послушай меня. Кучум больше не хан этой земли... -- Как? -- Подпрыгнул Соуз-хан и его тучное тело заколыхалось. -- Не может быть! -- Послушай, что я тебе скажу. Кучум назначил ханом своего старшего сына Алея... -- Этого сосунка? А почему он про меня забыл? Почему ты не напомнил ему об этом? Чьи предки управляли некогда этими землями? -- Подожди, не спеши, любезный Соуз-хан. Пришло твое время. Разве согласится Кучум назначить тебя ханом? Не тот он человек. Но у Алея нет преданных людей, которые помогли бы ему изгнать русских и вернуть обратно ханскую ставку. У тебя есть золото, есть товары, есть табуны скота. Пришло твое время, -- повторил он. -- Я нанимаю нукеров, а ты платишь им, и мы вместе стерва прогоним Кучума, а потом примемся за русских. -- Что-то я опять ничего не пойму, -- растерянно замотал головой Соуз-хан. -- Объясни получше. -- Твои сыновья служат у русских? -- А тебе это откуда известно? Какое твое дело?! -- Да я о том, что русские примут тебя и послушаются, если ты приедешь к ним повидаться с сыновьями. Они сейчас в Кашлыке? -- Похоже, там... А зачем я поеду к русским? Мне нечего там делать. -- Ты скажешь им, что я готов выступить с ними вместе против хана Кучума и прошу помощи. Обещай хорошо заплатить им и они согласятся. -- И что потом? -- Мы прогоним Кучума с их помощью, а потом соберем войско и выгоним из Кашлыка русских. Тогда ты и будешь ханом Сибири. И хотя Соуз-хан не поверил и половине того, что наговорил ему бывший ханский визирь, но отказать ему он просто не мог. С покорностью обреченного на казнь он собрался, простился со всеми и сел в повозку, взяв лишь двух нукеров для охраны. Возле Кашлыка они расстались с Карачой-беком. -- Скажи русским, что я буду ждать их возле устья Вагая. Слышишь? -- А они меня отпустят обратно? -- недоверчиво спросил Соуз-хан. -- Конечно. Не сомневайся. Ведь твои сыновья служат у них. Ермак сразу узнал Соуз-хана, хотя тот и сильно постарел, стал вдвое толще, чем раньше. Зато тот, переживая за свою жизнь, постоянно озирался кругом и не признал в атамане своего старого знакомого. -- Так что предлагает Карача-бек? Зачем ему понадобилась наша помощь? -- пытливо выспрашивал Ермак прибывшего. Тут же сидели Матвей Мещеряк, Иван Кольцо и князь Волховской. -- Не верю я этим басурманам, -- выслушав ответ часто хлюпающего носом Соуз-хана, вздохнул князь Болховской. -- Почему он сам не явился? -- спросил Матвей Мещеряк. -- Верно, караулит хана Кучума. И ждет вас. -- Не мешало бы изловить хана сибирского, -- как бы между прочим озорно блеснул синими глазами Иван Кольцо. -- Много ли заплатить твой Карача обещался? -- Много, много, -- закивал головой Соуз-хан. -- Tабун коней обещал. -- Коньков заиметь это хорошо, -- мечтательно произнес Кольцо. -- Отправь меня с моей сотней, атаман. И хана за бороду притащим, и коньков пригоним. Как скажешь? Ермак недоверчиво глянул на прибывшего гонца и обратился к князю Волховскому: -- Что князь скажет? Может, твоих людей направить? -- У меня помороженных много, -- не согласился тот, -- да и места они эти плохо знают. Пусть ваши казаки отправляются, коль ты, атаман, басурману этому веришь. -- Сотню я с тобой не пущу, -- не глядя в глаз а есаулу, вздохнул атаман, -- а то могут они сговорившись и по Кашлыку ударить, пока мы их по лесам ловим. Коль согласен, то бери полсотни. Сколько у Карачи-бека воинов? -- Две сотни будет, -- с готовностью отозвался Соу-хан. -- Хватит, чтоб Кучума словить. А что не так, то мигом обратно. -- А куда же нам еще деваться? -- засмеялся Кольцо. -- Только чур, конька сам себе выберу. По вкусу. -- Выберешь, выберешь, -- заулыбался Ермак ему вслед. Соуз-хан тоже направился к двери, но был остановлен властным окриком. -- Куда собрался, уважаемый? -- Так, однако, обратно надо... -- Вернутся казаки, и ты домой отправишься. Подави пока с нами. Места на всех хватит. -- Понурившись Соуз-хан пошел разыскивать своих сыновей, проклиная коварство Карачи-бека. * * * Две недели не было известий от казаков, что ушли вместе с Иваном Кольцо, а как-то ночью караульный на башне услышал легкий шорох внизу, а потом что-то твердое упало на замерзшую землю. Караульный поспешно спустился по лестнице с факелом в руке, без особого труда нашел обычный рогожный мешок и, развязав его, в ужасе вскрикнул, не помня себя, побежал к избе атамана. Ермак долго смотрел на лежащую перед ним окровавленную голову есаула, казалось бы и сейчас беззаботно улыбающегося, с голубыми глазами, а потом с трудом произнес: -- Выбрал ты себе, Иван, конька... Только голову не сберег. -- Скрежетнув зубами, велел будить есаулов и привести Соуз-хана. Тот вошел заспанный, подрагивая от холода, и обвел избу, озаренную чадящим светом факелов, ничего не понимающими глазами. -- За этим ты казаков звал? -- угрожающе шагнул к нему атаман, указав на отрубленную голову есаула. -- Зачем так говоришь? -- испугался тот и еще сильнее задрожал. -- Карача-бек правду говорил, что Кучума прогнать хочет. Он ушел от него. Затем и нукеров просил. -- Врешь ты все! Сговорился с ханским визирем, чтоб заманить наших казаков. Готовься к смерти! -- Моя русским служить будет, -- залепетал, путая свой и русский языки, Соуз-хан. -- Моя не виновата... Карача-бек нехороший человек... -- Что с его сыновьями делать? -- спросил Матвей Мещеряк. -- Может, на осине вздернем? -- Так его сыновья здесь? -- А где же им быть. Туточки. Просились с Иваном в поход, да он не взял их. Ермак задумался на какое-то время. Было не похоже, чтоб трусливый Соуз-хан пошел на такой шаг и пожертвовал бы не только своей собственной шкурой, но и жизнью сыновей. Не такой он человек. -- Вышлите утром дозор, -- приказал он Мещеряку, -- а с ним пока погодим. Разузнать надо, чего с казаками нашими случилось. Может, и жив кто остался, расскажут. Не сбежит, не бойся, -- ответил он на выразительный взгляд есаула в сторону Соуз-хана. Но высланная утром разведка быстро вернулась обратно, доложив, что узкая тропа перекрыта и они чуть не угодили в засаду. -- Попробуйте спуститься по реке и пробиться на другую сторону, -- указал Ермак на крутой спуск Якову Михайлову. -- Поздно, атаман, -- кивнул тот на замерзшее русло реки, где в нескольких местах можно было разглядеть чернеющие группы всадников. -- Обложили они нас. А по снегу через лес не пробиться. Ждали еще неделю, не предпринимая особых попыток выбраться из Кашлыка. Вместе со всеми ждал своей участи и Соуз-хан. В один из хмурых зимних дней к Ермаку подошел есаул Савва Волдырь и попросился на вылазку. -- Сиди не сиди, а припасы кончаются, -- пояснил он. -- Может, доберемся до какого селения, возьмем рыбы, мяса. -- Хлебца бы... -- сказал мечтательно Гришка Ясырь. -- Да, хлебца бы не помешало, да где его взять. Ермак видел, как отряд Волдыря беспрепятственно прошел по реке, тяжело утопая в наметенных за зиму сугробах, и взобрался на противоположный берег. Никто их не тронул. Их ждали неделю. Не вернулись. Ждали еще одну. А потом батюшка Зосима сказал Ермаку: -- Кажется мне, что заупокойную службу служить надо по ним... -- Не будем торопиться. Служба не уйдет. Шла третья неделя Великого поста и в городке не осталось ни крошки еды. Отец Зосима объявил казакам, что берет грех на себя и разрешает употреблять в пищу скоромное, если кому удастся добыть какую живность. Казаки переглянулись меж собой и промолчали. Еще через неделю не смог встать утром князь Болховской. Осенью уехал в Москву вместе с Иваном Грозой сопровождать пленного Мухамед-Кула княжеский помощник Киреев, и стрельцами командовал Иван Глухов. Он и сообщил Ермаку, что воевода совсем плох. -- Что же раньше молчал? Язык проглотил? -- Да так есть хочется, что хоть язык собственный на похлебку вари, -- слабым голосом отшутился тот. Атаман откинул тяжелую меховую полость, укрывавшую Волховского, и увидел раздувшиеся ноги того, посиневшие ступни. -- Батюшку мне позовите, -- попросил князь негромко. -- Исповедоваться перед смертью хочу. -- Да подожди, князь, умирать. Скоро лето придет. Пробьемся к реке, рыбы наловим, ушицы сварим. Погоди... -- Кто на Москве окажется, пусть саблю мою и доспехи сыновьям передадут, -- не слушая Ермака, наказывал Волховской. Позвали отца Зосиму, оставили их одних. Батюшка долгое время не выходил, а потом, приоткрыв дверь, велел позвать Ермака. Тот появился быстро, наклонился над воеводой, который с трудом прошептал: -- Извини, атаман, что подвел тебя... Лишних едоков привел на ваши головы... Прости... Ермак вышел из избы, держа шапку в руках. Собравшиеся у крыльца стрельцы и казаки все поняли и стянули шапки с голов. Умершего воеводу положили до весны в погреб, чтоб не долбить мерзлую землю, не тратить понапрасну силы. И почти каждый день кто-то в городке не мог встать утром и, пролежав в забытьи полдня, тихо умирал. Сыновья Соуз-хана не отходили от отца, который лежал в полузабытьи уже неделю. Они варили ему похлебку из сосновых иголок, насобирали под снегом обглоданных рыбьих костей и с ложечки кормили муторно пахнущим варевом. Но он даже не желал открывать рот. Кожа на нем обвисла, выпирали острые кости. Шарип и Набут тихонько плакали, глядя на отца. В один из дней ему кажется стало лучше и он открыл глаза, увидел лица сыновей и тихо одними губами залепетал: -- Похороните меня на родовом кладбище рядом отцом и дедом... -- О чем ты, отец, -- запротестовали сыновья. -- Тише, не мешайте мне, -- остановил он их. -- Если останетесь сами живы, то уходите из этих краев... -- Куда идти? Ведь здесь наш дом... -- Не знаю куда, но уходите отсюда. Это моя последняя просьба... -- Он закрыл глаза и вскоре перестал дышать. Тогда Сабанак, сам едва передвигая ноги, пришел к Ермаку и, долго отдуваясь, попросил: -- Отпусти меня, атаман. Если не вернусь, то знай, не предал вас. Отпусти... -- Иди куда знаешь, -- махнул тот рукой. Сабанак выбрался из городка через небольшую калитку и его не было до вечера. Уже в сумерках он вернулся обратно, опираясь одной рукой на копье, а в другой руке держа зайца-беляка. Его добычу варили в огромном казане, оставленном еще воинами Кучума. Собрались все, кто мог сам передвигаться. Чуть похлебали и понесли в мисках еду обессиленным казакам и стрельцам. Теперь каждый день под началом Сабанака осторожно пробирались в лес по нескольку человек охотников, ставили петли на зайцев, иногда удавалось поймать глухаря или тетерева. Как только вскрылась река, Ермак выбрал полсотни казаков, что могли держаться на ногах, и велел им сделать вылазку, назначив главными Матвея Мещеряка. Ночью они прокрались вдоль русла маленькой речушки Сибирки, впадающей в Иртыш, ударили по обложившим их татарам. Те навалились на казаков, рассчитывая взять их, полуживых, голыми руками. Тогда открылись ворота Кашлыка. Из них шли, поддерживая друг друга, во главе с Ермаком все, кто пережил голодную зиму. Их глаза полыхали неукротимым огнем, в руках сабли наголо. Даже сраженные татарской стрелой они продолжали ползти вперед, пытаясь схватить врага за горло, сдавить, умереть вместе с ним. Татарские воины дрогнули, начали отступать, а потом побежали, не обращая внимания на злобные выкрики сотников. Последним отходил Карача-бек. Он не думал о потерях. Гораздо важнее было то, что силы казаков были на пределе. Это он видел своими глазами. "Долго они теперь не продержатся, -- думал он злорадно, -- то чего нельзя добиться силой оружия, сделает голод..." Ермак, собрав оставшееся воинство, оглядел каждого с грустной улыбкой, спросил: -- Выдюжили зиму? Отогнали врага? Как дальше жить станем? -- А как скажешь, атаман. Коль такую зиму пережили, то и другие не так страшны будут, -- отозвался неунывающий Гришка Ясырь. -- Спасибо ему, -- указал Яков Михайлов глазами на Сабанака, -- выкормил нас. Не он бы, так и до весны не дотянули. -- Это точно, -- Ермак неожиданно стал снимать с себя панцирь, что был когда-то подарен ему царем, -- получи от меня на добрую память. Сабанак растерянно заулыбался, хотел было отказаться, но подбадриваемый выкриками казаков принял дар из рук атамана и, поклонившись всем, ответил: -- И вам спасибо. Спасибо, что приняли, поверили... Своим признали... Почти что русским с вами стал. -- Кто с нами из одного котла хлебает, зла за пазухой не держит, тот и русский, наш значит, -- хлопнул его по спине Гришка Ясырь. Позже хватились сыновей Соуз-хана, но их не было ни среди живых, ни среди убитых. -- Оно, может, и к лучшему, -- отозвался Ермак, когда услышал об этом. -- Силой держать -- себе накладной будет. ПОЗНАНИЕ СОМНЕНИЯ Ивану Васильевичу в эту зиму нездоровилось. Не помогали ни лекари, ни знахари, долгие часы проводящие возле него. По растерянности в их глазах он отчетливо читал, они не могут определить причину болезни. А может и могут, да скрывают, боясь признаться, назвать ее. -- Чего отмалчиваешься? -- тянул он к себе слабою рукой приехавшего недавно лекаря по имени Жакоб, только что подавшего ему чарку с каким-то горьким снадобьем. -- Почему не скажешь, что гнетет меня? Какая хворь приключилась? Ну, говори! -- Государь, то не дано мне знать. Тело человеческое заключает в себе многие недуги, но нельзя сразу определить, какой из них побеждает. Если взять чуму, то... -- Так я чумной, по-твоему? -- с силой дернул его за рукав Иван Васильевич, тяжело дыша в лицо гнилостным запахом, исходящим изо рта. -- Чумной, да? -- Я этого не говорил, государь Я хотел лишь пояснить как бывает... -- Не желаю слушать как бывает! Ты про мою болезнь сказывай. Слышишь? А то кликну палача, он мигом тебе язычок развяжет. Так скажешь или нет? -- Скажу, скажу, -- захлюпал длинным носом лекарь, вырвавшись наконец из ослабевших царских рук, отскочил подальше от больного, -- только не надо сердиться на меня. -- Хорошо, говори. Слушаю, -- Иван Васильевич полуприкрыл глаза и стал слушать, как Жакоб длинно и путано объяснял про устройство человеческого организма, и о влиянии на него различных веществ. Причины болезни он так и не назвал, но слова отвлекали, успокаивали. Иван Васильевич и сам догадывался, о чем боялся сказать лекарь. Близок его смертный час. Господь карает муками и страданиями за все прошлые прегрешения и деяния. Он всего лишь человек, хоть и царь. Хоть и княжеская кровь течет в его жилах. Пожил свое. Поцарствовал... Но не верилось ему в столь скорый конец. Чего-то главного не сделано. Начато, но не доведено до конца. Рано, рано умирать... Еще год нужен, а то и два и... Тогда можно и умереть. Ведь библейские цари жили по триста лет. Чем он отличается от них? Разве не соблюдал заповеди Господни? Не ходил в храм? Не держал посты? Не раздавал милостыню? Пусть он не праведник, не святой, но страдал и мучился не меньше иных. Враг рода человеческого не дал прожить так, как хотелось бы. В нем вся причина. -- Эй, позови лучше Богдана Бельского ко мне, -- прервал он излияния лекаря. -- А сам прочь поди. Толку с тебя, как с козла молока... Бельский появился тут же, словно ждал за дверью. А может, так оно и есть. Все они только и дожидаются, когда он не сможет подняться. Тогда кинутся делить царство, оттеснят бедного Федора, потянет каждый на себя одеяло. Разорвут государство на части. Нет, он должен знать, сколько ему отпущено лет, дней. Знать, чтоб успеть завершить начатое, разогнать всех снующих вокруг жадных людишек, назначить нового честного преемника. -- Звал, государь? -- напомнил робко о себе Бельский. -- Плохо мне,-- выдохнул Иван Васильевич, -- мутит всего. -- Может, подать дать кваску? -- Пил уже. Ты вот что, Богдаша, -- царь на минуту опять задумался, словно забыл, зачем он позвал ближайшего к нему человека, знающего о всех царских прихотях и желаниях, умеющего читать по глазам и оказаться рядом в нужную минуту, -- собери гадалок и предсказателей, каких сыщешь. Пусть придут ко мне. Все понял? -- Понял, государь. Кому гадать надо? -- Не твое дело. Не суйся куда не просят. К вечеру чтоб были. -- Исполню, государь, -- озадаченно поскреб в затылке Бельский. Вечером два десятка старых и еще молодых женщин вошли в царскую горницу. Был среди них и седой костлявый старик с бельмами вместо глаз. Его вел под руку белоголовый мальчик в чистых лапотках, подпоясанный красным кушаком. Слепой старик почему-то больше всего вызвал доверие у Ивана Васильевича, и он пригласил его подойти поближе. -- Можете мне всю правду сказать, коль попрошу? -- спросил царь гадалок. -- Коль государь повелит, то отчего не сказать, -- ответила за всех бойкая толстуха с лукавыми глазами. -- А ты, старый, тоже гадать можешь? -- обратился к слепцу. -- Да он среди нас наипервейший. Его и кличут Прозором, хоть и незряч, а все наперед знает, -- затараторила все та же толстуха. -- Пусть сам скажет, -- остановил ее Иван Васильевич. -- Могу, государь, -- чистым, неожиданно звонким голосом отозвался старик. -- Дал Господь мне дар такой, зрения лишив. Порой и сам не рад, а вижу все наперед. -- Как же, без глаз, а видишь? -- Не могу сказать как, но вижу. -- Будь по-твоему. А собрал я вас по делу важному. Такое дело, что никто окромя вас больше и знать не должен. Коль прознает кто, семь шкур спущу, языков лишу. Смотрите у меня! -- Забудем обо всем как есть, -- запричитали гадалки, -- понимаем поди... -- Так что молчите как рыбы, а то худо будет, -- постращал их еще немного царь, а потом смущаясь спросил, чуть покашливая. -- Знать же от вас хочу, сколько годов мне Бог дарует жить на этом свете. -- Ой!!! -- пронеслось по палате. -- Можно ли такое самому царю говорить! -- Обещаю, не трону никого, а еще и награжу. Сейчас станете говорить или время вам дать для ворожбы? Гадалки попросили пару часов и их отвели в пустую комнату, где бы никто не мешал им. Лишь Прозор отказался идти с ними и произнес медленно, когда остались одни: -- Вели мальчонку домой отпустить, Государь. -- А как же ты без него? -- Ничего, справлюсь. Иван Васильевич отпустил мальчика, который, втягивая маленькую головку в плечи, поспешил бесшумно исчезнуть из царских покоев. -- Садись что ли, -- предложил он слепцу. -- Постою... Только сядешь, а уже и вставать надобно. -- Твое дело. Хочешь так стой. Ну, чего тебе там видится? Говори. -- Не торопи, государь, то дело непростое. Не всем по нутру слова мои приходятся. Бывает и гневаются, приказывают взашей выгнать. -- Да ты, видать, труслив, старик. Не бойся меня. Говори все как есть. Я правду люблю более всего на свете. -- Ой ли. Все поначалу так говорят, а как услышат, то уже другие речи ведут. А правда моя такова: вижу ангела смерти, что руки к тебе тянет, государь. Чуть-чуть и дотянется. Совсем малость осталось. -- Когда это будет, -- осипшим голосом выдавил из себя Иван Васильевич, не слыша собственных слов. -- Скоро. Очень скоро -- Когда?! День можешь назвать? -- Трудно день назвать, -- старик поднял голову вверх и глубоко вздохнул, набрав в грудь побольше воздуха, -- бесы мешают, хвостами машут. Вижу! -- вскрикнул вдруг он. -- Алексия преподобного человека Божьего вижу. Как его день наступит, то значит и тебе, государь, в дорогу собираться пора. Иван Васильевич мгновенно взмок и пот мелким бисером высыпал на лбу, заструился по щекам. -- Как же ты видеть можешь, коль слеп? -- спросил он наконец слепца, покорно стоявшего перед ним. -- А и сам не ведаю того. Господь знает. -- Чем подтвердить можешь слова свои? -- Прости меня грешного. Может, не то мне причудилось. Не верь ты мне, -- слепец, верно, по голосу догадался о перемене в настроении царя. Но было поздно. Иван Васильевич наливался яростью, голова его начала мелко подрагивать, руки сжали посох и он нацелил его в грудь старца. -- Иуда! -- прохрипел он. -- Кто научил? Кто велел сказать такое?! Да я тебя переживу! Тебе ли, смертному, знать о провидении Господнем?! Как смел ты... -- задохнулся он. Бельский вбежал в царскую горницу как раз в тот момент, когда Иван Васильевич пытался достать острием посоха до груди беззащитного старика, пятившегося назад. Он подхватил царя, усадил обратно в кресло, подал кубок. -- Слышь, Богдан, что мне дурень этот наговорил, -- пришел наконец в себя, сделав большой глоток, Иван Васильевич, -- будто не дале как до дня преподобного Алексия мне жить всего-то осталось. Когда он у нас? -- Скоро должен быть, -- пожевал губами Бельский, -- через две недели должен быть. -- Так что же мне две недели только и осталось? -- захохотал Иван Васильевич злобным булькающим смехом. -- Да не слушай ты их, государь. Прикажешь прогнать в шею? -- Нет. Не надо их гнать. Пусть рядышком подождут. В темницу их всех. А как срок придет, то выкопать во дворе яму и я их собственными руками землицей присыплю, голубчиков. Я покажу им, как царю своему неправду говорить. В темницу их! Слепца, а вместе с ним и остальных ворожей свели в темный подвал, ничего не объяснив. Старухи шептались меж собой, а Прозор лишь тяжко вздыхал и за все время не проронил больше ни слова. ...Настал указанный слепцом день. Придворные, среди которых слух о скорой смерти царя разнесся непонятным образом, жались по темным углам, не желая лишний раз попадаться на глаза царю. Ранним утром приказано было истопить баню. Иван Васильевич парился долго и, наконец, показался помолодевшим и вполне довольным собой, отправился во дворец и, увидя идущего навстречу Бориса Годунова, спросил: -- Далеко ли собрался? Пойдем со мной. У себя в горнице Иван Васильевич потребовал шахматную доску и велел Годунову сесть напротив. -- Как здоровье, государь? -- спросил тот, расставляя фигуры. -- И ты о том же, -- недовольно проворчал Иван Васильевич, беря в руку точенного из рыбьего зуба короля, -- разве сам не видишь... Но фигура вдруг выпала у него из ослабевшей руки и он, проводив ее глазами, повалился головой на доску, сметая стоящие там фигуры. -- Прав старик... -- прохрипел Иван Васильевич и закатил глаза. -- Лекаря, скорее, -- закричал Годунов и кинулся к царю. Прибежал Жакоб с пузырьками и склянками, следом примчались другие знахари, склонились над едва дышащим государем. Широко шагая, вошел митрополит Дионисий и несколько монахов с ним. Увидев, что царь совсем плох, стали читать молитвы и совершили обряд пострижени