- Тьфу, забыл! Так повтори, что канцлер про меня сказал, коль не врешь. - Я не тот человек, чтоб говорить неправду. Именно граф Бестужев рекомендовал направить тебя в Пруссию. Там ты должен добиться приема у прусского короля и попросить у него помощи в освобождении законного наследника российского престола Ивана Антоновича. Вот, собственно, и все, что я должен передать. Будет снаряжен обоз с товарами, и ты как, русский купец, отправишься через границу. За документы можешь не беспокоиться, все подготовлено, как должно. - Надо думать, коль сам канцлер в том деле участие принимает. Ну, дела! Кто бы мог подумать! Когда ехать-то надо? - Через неделю примерно, а может, чуть раньше. Тебе сообщат. 14 Как и было обещано Мироном Нескоровым, купеческий обоз в шестнадцать возов выехал из Стародуба на следующей неделе, и в Млинке забрал Зубарева. Покидал старообрядческое селение он с радостью, торжествуя в душе, что уезжает от осторожных, недоверчивых людей, которые, видать, так до конца и не поверили ему, и тоже были рады избавиться от навязчивого постояльца. Но меж тем именно здесь у Ивана созрела и укрепилась мысль о своем участии в освобождении законного наследника престола. Повидав в Москве и Петербурге произвол сильных мира сего, испытав его на собственной шкуре, попав без вины в острог, он до конца уверился в необходимости наведения порядка во всех российских городах и весях. Тем более, когда он услышал, что сам канцлер Бестужев желает того же самого, теперь ему уже всерьез виделось, как он открывает двери темницы, где томится Иоанн Антонович, и первым вручает ему список прегрешений и лихоимств разных начальников, начиная от тобольского губернатора Сухарева и заканчивая сержантом Замахаевым, обманувшим его. Вот тогда он возрадуется, восторжествует, видя, как будут просить пощады все эти презренные людишки, желающие жить не по правде, а по собственной кривде. Сейчас главное - заручиться поддержкой прусского короля, о котором столь лестно отзывались старообрядцы, называя его не иначе, как "заступник наш". Что из того, что он другой веры, лишь бы дал войско, а потом он, Иван Зубарев, встав во главе, поднимет тех же староверов, а за ними пойдут и другие, кому дорога Россия и ненавистны нынешние воры и лихоимцы. Ехать пришлось гораздо дольше, нежели вначале представлял себе Зубарев. Лишь на шестую неделю они въехали в город Королевец, где он поспешил распрощаться с купцами и отправиться в городскую ратушу. О том, что именно в ней находятся городские власти, он узнал по дороге, где попросил пропустить его к бургомистру. Но вышел его помощник, который ни слова не понимал по-русски и лишь с удивлением разглядывал здоровенного русского мужика, пытающегочя что-то объяснить ему. Наконец, нашли переводчика, который потребовал от Ивана сообщить, зачем ему нужен их любимый король. Не вдаваясь в подробности, он пояснил, что приехал из Санкт-Петербурга по делу огромной государственной важности и ему непременно нужно переговорить о том лишь с его величеством. Бургомистр поинтересовался, есть ли у него при себе какие-то верительные грамоты, но получил отрицательный ответ. Тогда ему объяснили, что король Фридрих находится в своей резиденции в Потсдаме и лучше всего, если он отправится туда. Иван, понял, что здесь он ничего не добьется, и ему не оставалось ничего другого, как сесть на почтовой станции в карету, которая отправлялась в Потсдам. Там он без труда нашел королевскую резиденцию, охраняемую свирепого вида часовыми в смешных коротеньких мундирчиках и, с казавшимися игрушечными в их ручищах, ружьями. Внутрь дворца Ивана не пустили, сколько он ни разъяснял, что прибыл из самой России по важному делу. Он уже потерял всякую надежду, когда вдруг увидел сухого подтянутого офицера, спускающегося из королевского дворца по мраморным ступеням. Что-то подсказало, что именно этот человек в состоянии помочь ему, и, ни минуты не раздумывая, Иван кинулся наперерез направившемуся к коляске офицеру. - Ваше высокоблагородие, помогите бедному человеку, - заговорил он, на ходу протягивая к тому обе руки. Офицер с удивлением посмотрел на Зубарева и полез в карман, вынул оттуда медную монетку и, не снимая перчатки, брезгливо кинул ее на землю. - Вы не так меня поняли, - замотал головой Иван, подбежав вплотную к коляске. - Что ты хотел? - с сильным акцентом спросил офицер, досадуя, что ему мешают. - До короля вашего у меня дело, - ничуть не удивившись, что офицер заговорил с ним по-русски, продолжал Иван, - касательно наследника престола российского. - Как ты сказал? - неожиданно проявил живейший интерес офицер. - Наследника престола? О ком ты говоришь? - Про Ивана Антоновича, - не задумываясь, выпалил Зубарев. - Что ты знаешь о судьбе бедного принца? - глаза офицера заблестели неподдельным интересом, и он пояснил: - Я есть Христофор Герман Манштейн и когда-то служил в России. Я лично держал на руках маленького принца. Что с ним? Он жив? Умер? - Жив, жив, успокоительно махнул рукой Иван.- А вы генералом были у нас в России? - Да, имел честь носить этот высокий чин, но... К сожалению, меняются правители, и при том люди также со временем меняются, и я вынужден был оставить Россию. Так что ты хотел сообщить о принце? Я слушаю, говори. - Мне бы с королем хотелось поговорить о том, - замялся Иван, не зная, как начать. - О, это не так легко, молодой человек. Вы еще слишком юны, - Манштейн быстро перешел на "вы", что Зубарев счел хорошим признаком, - но должны понимать, что у нашего короля множество иных дел и... он не может просто так встречаться с незнакомыми людьми. Вот если вы изложите мне причину своего появления здесь, то обещаю доложить о том его величеству. А там пусть он решает, как ему поступить. Так с чем вы пожаловали в нашу страну? - Помочь хочу Иоанну Антоновичу на престол взойти, - честно признался Иван, понимая, что скрытничать перед генералом бесполезно, иначе приема у короля ему не добиться. И чем более неправдоподобные вещи он выскажет, тем больше вероятность успеха. - Очень интересно, - сощурился генерал, - а кто вы есть сам? Офицер? Служили при дворе? - Так точно, - неожиданно для себя заявил Иван. Терять ему было нечего, и он решил показаться бывалым, знающим человеком. - Гренадер лейб-кампании. - И что же вам при дворе не служилось? - Вы ведь пожелали уехать из России, ваше высокопревосходительство. И у меня сил не стало смотреть на все, что творится там. - Интересно, - внимательно посмотрел на Ивана Манштейн, - это меняет дело. Мне думается его величество пожелает лично встретиться с вами. Но прежде, мой вам совет, представьтесь родному дяде наследного принца, герцогу Курляндскому Эрнсту-Людвигу. Его родной брат Антон-Ульрих томится в заточении вместе с сыном и остальными членами семьи. Мне думается, что герцог больше других будет в вас заинтересован. - А где я могу с ним встретиться? -осведомился Иван, чувствуя, что его дело принимает нужный поворот. - Нет ничего проще, - ответил Манштейн, - приходите сегодня вечером ко мне в дом, - он назвал адрес,- там я вас и представлю герцогу. Придете? - Пренепременно, - кивнул Зубарев,- обязательно буду, если не случится чего-то непредвиденного. - Эх,- вздохнул генерал, - узнаю Россию... Вечно там что-нибудь случается, и обязательно непредвиденное. Вечером Иван Зубарев входил в дом генерала Манштейна, робко поглядывая по сторонам. Подобного великолепия видеть ему доселе не доводилось: поражали натертые до зеркального блеска паркетные полы, составленные из редких пород дерева, на стенах висели гобелены со сценами из рыцарских подвигов, на небольших столиках стояли вазы из саксонского фарфора, а в нишах подле дверей стояли мраморные скульптуры, в большинстве своем обнаженные, отчего Ивану почему-то сделалось стыдно и он слегка покраснел. Лакей в роскошной ливрее ввел его в зал, где к тому времени собралось уже до двух десятков людей в военных мундирах и в штатском, с дамами в открытых платьях. Как только Зубарев вошел в зал, взоры гостей устремились в его сторону, и, если бы не генерал, поспешивший к нему на выручку, он не знал бы, куда деваться и как себя вести. Манштейн подхватил Зубарева под руку и подвел к группе военных, стоящих возле стола, уставленного напитками. - Имею честь представить гренадера российской армии...- тут Манштейн замолчал, потому что не счел нужным заранее узнать имя своего нового знакомца. - Иван Васильев сын Зубарев, - быстро отрапортовал тот. - Да, прошу любить и жаловать,- продолжил генерал, - я вам о нем только что рассказывал, - и добавил несколько слов по-немецки. - А это, - указал он на сухощавого высокого военного с бледным лицом, - родной брат отца вашего императора, герцог Курляндский Эрнст-Людвиг. - Ошень карашо, - проговорил тот, и Иван понял, что в русском языке дядя будущего императора явно не силен. Как бы в подтверждение того, герцог что-то резко сказал Манштейну, тот тут же перевел его слова Зубареву. - Герцог желает знать, тот ли вы человек, за кого себя выдаете. - Это как? - растерялся Иван. - А кем я могу еще быть? - Герцог, видимо, без перевода понял ответ и спросил еще что-то. - Встречались ли вы лично с его бедным братом и несчастным наследником? - перевел Манштейн. - Не приходилось, но очень хотел бы. - Что вам известно об их здоровье? - Вроде как живы-здоровы. - Не слышали ли случайно: императрица Елизавета не собирается отпустить их из России за границу? - Нет, вряд ли, - чуть подумав, отвечал Иван, - а то бы давно уже отпустила. Может, она сама и хочет, но вот люди вокруг нее - злые, недобрые люди, - на всякий случай сообщил он, как бы оправдывая императрицу. - Вы верите в то, что русский народ и особенно армия ждут прихода на царствование принца Иоанна? - перевел следующий вопрос генерал, и Иван заметил, как напрягся герцог, так и впившись в него глазами. - Совсем недавно мне пришлось побывать в областях, населенных старообрядцами, - начал он издалека, - так они все, как один, желали бы видеть на престоле только Иоанна Антоновича и никого другого. Мне бы полк солдат...- вдруг выпалил он, сам растерявшись от подобной храбрости. Генерал Манштейн добросовестно перевел его ответ, а потом заявил Ивану от своего имени: - Вы слишком молоды и вряд ли знаете, что именно я способствовал свержению ненавистного всем регента Бирона после смерти императрицы Анны Иоанновны. Но тогда на нашей стороне была гвардия. Она же помогла и нынешней императрице Елизавете. А сейчас, по нашим сведениям, гвардия всем довольна. Не так ли? А старообрядцы не имеют достаточных сил, чтоб возвести на престол принца Иоанна. Иван заметил, что к ним стали подходить и другие гости, желая услышать разговор герцога с не знакомым им человеком, прибывшим из России. Все они с любопытством разглядывали Зубарева, словно диковинку какую, и о чем-то перешептывались меж собой, заливаясь при этом смехом. - Что они говорят? - резко спросил Иван генерала. - Почему смеются? - Не обращайте внимания, - расплылся тот в широкой улыбке, - эти господа нашли в вас сходство с русским медведем. - А...- успокоился Иван, - скажите, что медведей у нас много водится. - Хорошо, хорошо, - рассмеялся Манштейн, - обязательно скажу. А теперь пройдемте к столу. Буду откровенен, держитесь вы неплохо, произвели должное впечатление на моих гостей и на самого герцога. Так что нашему королю теперь непременно доложат, что появился некий человек из России, что желает помочь Иоанну Антоновичу, к коему их императорское величество весьма расположен. - И король примет меня? - с надеждой поинтересовался Иван. - Того нам знать не дано, - чмокнул негромко губами Манштейн, - но скажу вам лишь одно: наш король любит подобных вам людей, а потому не теряйте надежды. Во время обеда Иван держался скованно, и терялся, какой вилкой брать то или иное из подаваемых блюд. Лакей непрестанно наполнял его бокал необычайно ароматным и легким вином, и он довольно быстро опьянел, принялся произносить тосты за здоровье наследника Иоанна Антоновича и прусского короля Фридриха под насмешливые взгляды гостей. Когда он чуть не свалил со стула сидевшую рядом с ним даму, лакей знаками предложил ему пройти в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней, и там едва не насильно стянул с него одежду и уложил на кровать. Когда он на другой день проснулся с болью в голове и сухостью во рту, слуга внес ему воду для мытья, а потом поднос с едой, знаками дав понять, что генерала нет дома. Появился Манштейн лишь к вечеру и объявил изнемогающему от безделья Ивану, что королю о нем доложено, и тот заинтересовался русским гренадером и пожелал встретиться с ним в ближайшую субботу. - Не может быть! - аж подпрыгнул Зубарев. - Я же вам говорил, что наш король очень любознательный человек и способен на непредсказуемые поступки. Но для посещения его величества вам необходимо сшить соответствующий наряд и купить парик. Без париков при дворе появляться не принято. - Мне? Парик? - не поверил Иван.- Сроду не нашивал. - Придется, молодой человек, вы вступаете в новую полосу своей жизни,- несколько высокопарно успокоил его Манштейн, - теперь многому придется учиться заново. Все оставшиеся до королевского приема дни Ивана посещали портные, парикмахеры, и даже учитель танцев дал ему несколько уроков. Жил он в доме у генерала и почти не выходил в город. Не сразу, но он заметил, что за ним постоянно следует один из слуг генерала, старающийся не попадаться ему на глаза. Это его несколько насторожило, но он решил, что так даже лучше, чтоб избежать непредвиденных случайностей. Сам Манштейн оставался с ним неизменно обходителен и подчеркнуто вежлив, и даже сообщил, что собирается написать книгу о своем пребывании в России. ... Посещение королевского дворца Иван запомнил с трудом, и даже лицо короля Фридриха вскоре выветрилось из памяти, как случайно мелькнувший в толпе чей-то невыразительный облик. Король через Манштейна задал ему несколько ничего не значащих вопросов, а потом спросил, не желает ли Иван служить у него в армии. - Что я должен ответить? - впился глазами Зубарев в Манштейна. - Это ваше дело, - улыбнулся тот. - Тогда скажите, что я бы послужил, да только дома дел много, обратно надо ехать. Его ответ явно понравился королю, и он что-то быстро сказал стоящему рядом с ним гофмейстеру. Тот поклонился, удалился на короткое время и внес в тронный зал военный мундир. - Король дарует вам чин полковника и разрешает носить этот мундир, - объявил генерал Манштейн потерявшему дар речи Ивану. Затем король отвел его и Манштейна в сторону от собравшихся и стал долго говорить, показывая пальцем на Зубарева. Из его речи он понял лишь слова "Архангельск", "Иван" и "русс официр". Манштейн, выслушав все, почтительно поклонился и принялся старательно переводить: - Его величество, приняв вас на свою службу, искренне надеется, что вы окажете посильную помощь в освобождении законного наследника престола. Весной вы должны быть в Архангельске, куда его величество направит корабль с вооруженной командой. Вы дождетесь прихода судна, встретитесь с капитаном, предварительно узнав подходы к тому селению, где содержится наследный принц. Затем поможете доставить его на корабль и организовать отплытие за границу. Когда благополучно вернетесь сюда, вас будет ждать повышение по службе. Иван, слушая все это, и верил, и не верил во все происходящее. Уж не пригрезился ли ему и королевский дворец, и форма полковника, и сам король. - ... кроме того, вам выдается из королевской казны тысяча червонцев и медаль с изображением Эрнста-Людвига, с которым вы уже имели честь быть знакомы, - как через глухую завесу, доносились до него слова генерала, - деньги вы используете для подкупа стражи, а также должны будете подготовить русских старообрядцев, о которых рассказывали, к приходу войск его величества, чтоб они снабдили их достаточным провиантом для похода в Россию. - Это что же, война? - вырвалось у Ивана, на что Манштейн тут же ответил без обычной улыбки: - Коль есть военные, то они должны воевать. Разве не так? Король в этот момент, не дослушав перевод своей речи генералом, увидел кого-то из вновь прибывших во дворец, чуть коснулся пальцами плеча новоявленного полковника, кивнул и отошел в сторону. - Прошу простить его величество, но как я вам говорил, у него много дел, - пояснил Манштейн, - остальное я доскажу вам дома. А сейчас можете пройти в соседнюю комнату и там примерить свой мундир. - Спасибо, но я лучше потом его надену, - смущенно ответил Иван. - Как хотите, но вы рискуете обидеть его величество. Пришлось подчиниться правилам придворного этикета, и до конца вечера Зубарев чувствовал себя, словно раздетым, в чужом, непривычном наряде, но зато все проходившие мимо него военные почтительно отдавали ему честь и дружески улыбались. "Ну, вот уже и немцем стал", - грустно улыбнулся Иван про себя. Правда, с полковничьим мундиром ему пришлось расстаться в день отъезда и оставить его в доме Манштейна, который клятвенно заверил Ивана, что будет его хранить до самого возвращения господина полковника из России вместе с наследным принцем. Через границу Зубарев переехал на роскошной коляске, запряженной парой гнедых из королевских конюшен. "Вот бы видел меня сейчас этот крохобор, Роман Замахаев, так от зависти бы удавился", - злорадно думал он. В селении Млинка Иван разыскал Мирона Нескорова, который несказанно удивился, увидев его входящим в горницу. Когда Иван повел речь, что надо ждать скорого прибытия прусских войск, которые помогут людям старой веры и даже разрешат поставить им своего епископа, в ответ Мирон сердито буркнул: - Без немцев разберемся. Их нам только и не хватало. - Да ты что?- уставился на него ничего не понимающими глазами Иван.- Не ты ли мне в прошлый раз говорил, что власть нонешняя вам житья не дает? Не ты? - Мало ли что говорил,- по старой привычке облизнул тот языком губы,- сказал - не завязал, а оно и вылетело. - Выходит, зря я в Пруссию мотался, с королем ихним беседу вел? Не ты ли меня к нему направил? - Мало ли дураков на свете белом водится,- Мирон не смотрел в глаза Ивану, а глядел как-то вбок, на пол. - Значит, ты меня за дурака держишь?! Да?!- поднялся Иван на ноги и схватил Мирона за грудки.- На! Получай!- и он изо всей силы саданул того кулаком по лицу. Нескоров жалобно заверещал, схватился за голову, попытался высвободиться, но не тут-то было: Иван держал его крепко и раз за разом прикладывался кулаком, отчего из носа у Мирона обильно потекла кровь, окрасив густую бороду, закапав на чистую белую скатерть. На крик к ним заглянул хозяин-старичок, но, увидев разъяренного Ивана, мигом вылетел обратно, заголосил тонким голоском: - Помогите, люди добрые! Мирона нашего убивают! Иван увидел в окно, как к дому кинулись несколько мужиков, которые держали в руках - кто топор, кто вилы. Он отшвырнул беспомощно хлюпающего носом Мирона к стенке и выхватил из-за пояса двуствольный пистолет, подаренный ему при прощании предусмотрительным Манштейном. - Выдь на крыльцо, скажи, что о печку нечаянно ударился,- приказал он Нескорову тоном, не терпящим возражений,- а я сзади буду стоять, слушать. И ежели чего не так скажешь или в бега ударишься, то пеняй на себя,- щелкнул он курками, проверив порох на полке. - Не пойду! - прикрыв ладонями разбитое лицо, всхлипнул тот.- Они мне все одно не поверят и до тебя доберутся. Я их заранее предупредил, что, коль закричу, чтоб на выручку сразу бежали. - Ах ты, тля капустная! Сморчок зловредный! Заранее знал, что я тебя на чистую воду выведу, решил меня жизни лишить! Нет, первым ты сдохнешь, а потом уж я за тобой в ад отправлюсь. Иди, кому говорят!- он схватил Мирона за шиворот и поволок его к дверям, где уже слышалось буханье мужицких подкованных сапог по крыльцу. Нескоров не особо сопротивлялся и покорно шагнул к двери, открыл ее и остановился на пороге: - Мужики, расходитесь по домам,- покорно и почти жалобно попросил он,- со мной все в порядке, о печку ударился ненароком. - А этот, приезжий, где?- спросил кто-то из мужиков, с недоверием глядящих на Нескорова, утиравшего рукавом рубахи разбитый нос. - Здесь я,- выглянул Иван из-за плеча Мирона, пряча уставленный в спину тому пистолет. Мужики с любопытством оглядели его, ожидая увидеть следы побоев или иные признаки драки, но Иван широко улыбнулся и даже подмигнул ближайшему здоровенному парню с вилами в руках. Собравшиеся недоуменно переглянулись меж собой и попятились с крыльца, пообещав, что в случае чего придут на выручку, останутся поблизости. - Заходи обратно в дом,- негромко велел Иван на ухо Нескорову,- и не вздумай знак какой подать, а то мне терять, сам знаешь, акромя жизни, нечего,- и осторожно закрыл уличную дверь, потянул Мирона за собой.- Теперь все рассказывай,- приказал ему, когда они вернулись в горницу. - Чего говорить-то?- всхлипнул тот. - Зачем меня в Пруссию посылал? Я, может, и дурак, да не телок беспомощный, чтоб на заклание под нож себя подставлять. На кой черт я с королем Фридрихом встречался? Не ты ли о том меня просил? - Ну, я,- не глядя на Ивана, отвечал подавленно Нескоров. - А тебе кто велел? - От канцлера Бестужева приказание было. - Не врешь? Точно, сам канцлер велел? А чем докажешь? Письмо от него у тебя имеется или иная бумага? - На словах мне верный человек все передал. - Что за человек? Где он сейчас? - Тебе его не сыскать. Да и мне неизвестно, откуда он при надобности приезжает. Может, из Стародуба, а может, с Киева, или еще откуда. - Тоже из старообрядцев? - Не похоже. Из офицеров он. - Слушай,- осенило вдруг Ивана,- а с каких это пор канцлер российский со старообрядцами дружбу водит? Он тоже, что ли, вашей веры придерживается? - Скажешь тоже, - фыркнул Мирон,- никогда он нашей веры не был. - И давно ты в дружбе с канцлером состоишь? - Уже годков семь как пошло. - Значит, платят тебе за то? - Не без того, присылает иногда деньги для дела. - Это для какого же дела? Чтоб таких доверчивых, как я, за границу слать? А мужики твои о том знают? Ясно, не знают, по глазам вижу. Значит, ты тайный агент канцлера нашего в здешних местах. Понятно. Как же до меня, дурня, сразу не дошло? Говори, что далее со мной сделать канцлер велел. - Ему сообщить, - с трудом выговорил Нескоров. - А потом? Когда я из Пруссии приеду, то что потом ты со мной сделать должен? - Властям сдать,- выдавил из себя Нескоров и опустил голову. - Вот паразиты вы какие, оказывается, все заранее решили,- Иван подошел к деревянной кадушке, зачерпнул из нее воды, попил, вылил остатки себе на голову.- Выходит, я должен был короля прусского подтолкнуть на войну с нами, а потом меня как их пособника в острог да на плаху! Вон оно как получилось... Умники, нечего сказать. Чего же мне теперь делать? Как выбираться из ловушки вашей? - Поезжай, я тебя не трону,- предложил Нескоров. - Ха, нашел дурака! В ближнем селении меня солдаты или иной кто встретит и, если сразу не застрелят, то непременно в острог доставят, а уж, как там дальше дело пойдет, то мне хорошо известно. Нет, умник, один я никуда не поеду. Вели моих коней седлать, скажи, чтоб в дорогу еды какой собрали, и поедем-ка вместе. Так оно лучше будет. Примерно через час они выезжали на коляске, запряженной генеральскими сытыми конями, за околицу селения. Иван правил, а Мирон сидел сзади, крепко связанный. На всякий случай, на коленях Зубарев держал пистолет со взведенными курками. Ночевали на лесной поляне в стогу. Иван старался объезжать села и городки, правил полями и лесными дорогами. Но уже на третий день пути с большака их заметила группа всадников и поскакала следом. Иван что есть силы нахлестывал коней, которые неслись вскачь так, что ветер свистел в ушах. Может, и удалось бы им уйти от погони, но неожиданно один из коней запнулся, упал, поломались постромки, коляска перевернулась. Не успел Иван вскочить на ноги, как на него навалились, связали и повезли в ближайший городок. По разговорам своих конвоиров Иван понял, что это были украинские казаки, посланные специально для его поимки по приказу из Петербурга. В городке их ждала крытая повозка, куда поместили схваченного Зубарева и в нем повезли через всю Украину в Москву, а оттуда в Петербург, где поместили в особый острог Тайной канцелярии. На первом же допросе он признался во всем: как бежал из-под стражи в Москве, как уехал в старообрядческие селения, а оттуда в Пруссию, где встретился с королем Фридрихом. На следующий день его доставили в кабинет к начальнику Тайной канцелярии Александру Ивановичу Шувалову. Тот внимательно выслушал Ивана и спросил, по чьему научению тот ездил к прусскому королю. Чуть подумав, Иван ответил, что все вышло случайно и что бежал он из России от врагов своих, которые хотели его извести и жизни лишить, а в Пруссии ему предложили вступить волонтером в армию и даже дали офицерский чин. - Чего же обратно в Россию возвернулся? - наклонив чуть вбок голову, поинтересовался Шувалов. - Того открыть не могу, а прошу дать мне встречу с канцлером. - О чем ты? - не понял сразу Шувалов.- Уж не Алексея Петровича ли Бестужева ты видеть желаешь? - Именно его,- гордо подняв голову, заявил Иван. - И для какой надобности тебе нужен великий канцлер? - Сообщить ему хочу, что король Фридрих готовит войну против страны нашей и мне велел в Архангельск пробраться и выкрасть принца Иоанна Антоновича. - Чего? - не поверил Шувалов и долго недоумевающе смотрел на Ивана, словно не живой человек, а выходец с того света находился в его кабинете. Не задав более ни одного вопроса, велел увести Зубарева обратно в камеру и строго смотреть за арестантом, чтоб никто не вздумал заговорить с ним. А сам немедленно направился во дворец для доклада императрице. Следствие длилось недолго. Поступили сообщения, что прусские войска начали движение к русской границе. Навстречу им отправили русскую армию. А вскоре и из Архангельска пришло донесение от начальника местного порта о том, что некий фрегат без опознавательных знаков хотел прорваться в порт и с него высадились вооруженные люди, пытающиеся пробиться по реке Двине в глубь страны, в сторону села Холмогоры. Императрица велела доверенным людям срочно переправить принца Иоанна Антоновича тайно в Шлиссельбургскую крепость, а его семейство оставить пока на прежнем месте. В армии и при дворе начались срочные приготовления к войне с Пруссией, и о Иване Зубареве на время забыли. 15 Императрица Елизавета Петровна вдруг осознала, насколько она одинока в этой жизни, увидела, что вокруг нее увиваются одни льстецы, подхалимы, мздоимцы, Заботящиеся лишь о пополнении собственной мошны. У нее на душе стало не столько грустно, сколько противно и пакостно. Она увидела себя стиснутой сотнями, если не тысячами, чужих тел, что с каждым годом все плотнее и плотнее обступали ее, не давали спокойно жить. Да что жить - дышать не позволяли без их разрешения! Захотелось прогнать от себя всю эту суетящуюся мелюзгу, остаться хоть ненадолго одной, вздохнуть полной грудью, а то и совсем уйти в монастырь, уехать в самый дальний скит, где не будет бесконечных просителей, жалобщиков, наушников. Но именно сейчас нельзя покидать столицу ни на час, ни на минуту, особенно после того, как ей доложили о поимке сибирского купеческого сына, (имя и прозвание его она не запомнила), пробиравшегося в Холмогоры на выручку принца Иоанна Антоновича. И ведь каков подлец! Столковался с ее злейшим врагом, с прусским королем Фридрихом, который, как хитрый лис, в письмах к ней клянется в искренней дружбе и расположении, а на деле засылает лазутчиков, мнит себя вершителем судеб всей Европы. Нет, пришла пора показать и ему, и всем другим царственным особам, кто есть истинный хозяин положения и в чьих руках сила. Батюшка ее расправился со шведским Карлушей, хотя и ему поначалу несладко пришлось. И не пристало ей, дочери Петра Великого, жаться по углам, боясь грозного окрика, ждать помощи от разных там австрийцев, англичан и прочих государей, чьи владения размером не более одной российской губернии. Надо только найти соответствующий предлог для начала войны, чтоб потом не укоряли ее в вероломстве и нарушении разных там мирных договоров, которым она счет потеряла. Императрица, близоруко щурясь, поглядела на листки допроса Ивана Зубарева и крупным, слегка наклоненным влево почерком, написала в верхнем углу: "Судить по всей строгости. Передать дело в Сенат". Затем кликнула дежурного офицера и велела пригласить к ней завтра на утро графа Воронцова, Петра и Ивана Шуваловых и... чуть поколебавшись, - канцлера Бестужева. У императрицы за последнее время возникло стойкое недовольство Алексеем Петровичем и глухое раздражение всеми его словами и поступками. Мало того, что он не упускал случая воспользоваться подношениями, чем щедро одаривали его всевозможные иностранные посланники, но и еще, по глубокому убеждению государыни, Бестужев вел двойную игру. И хотя никаких доказательств на сей счет пока не находилось, да и неловко как-то устраивать слежку за вторым лицом в государстве, императрица, что называется, нутром чуяла недомолвки и хитрые уловки со стороны канцлера, чего она особенно не терпела и не могла простить даже самому близкому ей человеку. К тому же, братья Шуваловы ежедневно при каждом удобном случае доносили о неблаговидных поступках канцлера, что вмешивается в их, шуваловские, дела, стар стал, иностранные посланники на него жалуются, мол, ничего невозможно решить без подписи Бестужева на самой незначительной бумаге. Но Елизавета Петровна пока крепилась и терпела, хорошо понимая, что опыт и чутье старого вельможи незаменимы, и ни один умник не в силах будет вести до конца ту политику, которой придерживается она сама да и все российское государство. Бестужев обладал из всех известных ей людей несомненным и ценным для государственного мужа качеством: он не мог позволить, даже если ему лично будет светить крупный прибыток, ни одной из дружественных России стран поиметь выгоду за счет убытка родного отечества, а уж про врагов и говорить не приходится. Алексей Петрович не только им не позволял торговлю вести в самом захудалом русском уездном городишке, но и нашим купцам запретил в те страны товары вывозить. Заменить Бестужева было некем. Ни Воронцов, ни Трубецкой, ни иной кто и месяца бы не просидели в кресле российского канцлера, не смогли бы с той легкостью управлять неповоротливым и плохо слушающимся руля кораблем внешней политики в туманных водах как ближних, так и самых отдаленных государств. Нет, Бестужева, несмотря ни на что, приходилось терпеть до поры до времени, а коль понадобится менять курс, то одновременно с тем сменить и капитана. А пока... пусть крутит штурвал как ему вздумается, не выходя из официального общепринятого фарватера. Приглашенные государыней вельможи пришли в точно назначенный час и молча расселись все в том же кабинете дворца, каждый на своем обычном месте. Елизавета Петровна о чем-то сосредоточенно думала, легонько пощипывая нижнюю губу двумя пальчиками. И хотя она давно решила, о чем пойдет речь: что именно сейчас настало время принятия решения, которое круто может поменять и ее собственную судьбу, и судьбу этих, сидящих в молчании, сановников, и еще многих, многих тысяч подданных, но начинать было страшно. - Допрашивал ли сам купецкого сына Зубарева? - подняла она глаза на Алексея Петровича Шувалова, который неторопливо постукивал костяшками пальцев по кромке стола. - А как же, - мгновенно отозвался тот, словно ждал именно этого вопроса,- считай, на всех допросах самолично присутствовал. - На кого из сообщников показывал он? - В том, государыня, не признается. Толкует, что его одного бес попутал в Пруссию отправиться. Да и я сам так думаю: не было у него дружков, а то бы давно под пыткой все и выложил. - Хорошо... Может, и прав ты. Дело его в Сенате рассматривать будут. Пусть они решают, как с тем перебежчиком поступить. Я на себя сей грех брать не желаю. - И не надо, матушка, - с готовностью поддакнул Петр Шувалов, - есть пока у нас кому суд да расправу чинить. А что его к петле или плахе приговорят, в том нисколечко не сомневаюсь. - Злодей сей плахи не избежит, то верно. Но как быть с теми, кто потакал ему, на подлое дело толкал?- спросил, ни к кому не обращаясь, вице-канцлер Михаил Илларионович Воронцов. - О чем ты? - заворчал Алексей Петрович Бестужев. - Или не слышал, что один он на то дело решился? Не было у него, слава Богу, сообщников. - А как же Фридрих прусский? Не он ли того мужика направил прямиком в Холмогоры принца из темницы освобождать? - Тебе-то, граф, откуда такие подробности известны? - ехидно поинтересовалась императрица. - Сорока, что ли, на хвосте принесла? - То уже не тайна, - развел руками вице-канцлер, - любая булочница языком в лавке болтает - не запретить. - Никакой строгости не стало. Хотела бы услышать насчет короля прусского мнение ваше, - негромко проговорила императрица, опустив глаза на паркетный пол, словно сам виновник их нынешних бед находился не иначе, как под столом. - Богохульник он и мерзопакостник,- первым высказался Бестужев. - Тут я с Алексеем Петровичем согласен, - подхватил налету мысль того Петр Иванович Шувалов, - наказать бы его примерно за все козни, да только как то совершить... - Гренадеров, что еще при Анне Иоанновне к нему на службу на небольшой срок отданы были, отпускать от себя не желает, - напомнил граф Воронцов. - А им ни причащаться, ни исповедоваться в той стране негде. - Посланника нашего Гросса по важным делам принимать более года не желал, и мной велено было ему на родину обратно возвращаться, чтоб понапрасну деньги не просиживал,- сообщил канцлер Бестужев. - Насколько мне ведомо, то и прусский посланник Варендорф из Петербурга самовольно уехал, ни с кем не простившись? - осторожно спросил Александр Иванович Шувалов, не желая показывать свою чрезмерную осведомленность. - Выходит, полный разрыв меж нами?- слегка удивленно произнесла императрица, которая, видимо, впервые слышала об отбытии из столицы прусского посланника, но, в свою очередь, не желала выказать свое незнание в государственных делах. - Значит, война? - чуть не шепотом проговорил Петр Иванович Шувалов, боясь громко произнести это страшное слово. - Проучить надо пакостника,- хищно прищурил кустистые брови канцлер Бестужев и шмыгнул носом, оглядев присутствующих. - Не обмишуриться бы...- покрутил головой осторожный Воронцов, - а то как бы вся Европа над нами смеяться не стала. - Бог не выдаст - свинья не съест, - подвел итог Алексей Шувалов. - Кого над войсками поставим? - спросила императрица. - Тут хорошо подумать надо, - вновь заосторожничал Воронцов, - во время похода своего с нашим корпусом генерал-фельдмаршал Репнин, слышал я, изрядно Фридриха напугал... - Только обратно ни с чем вернулся, - быстро перебил вице-канцлера Петр Иванович Шувалов. - Тут поопытнее кого-то надо ставить... - Опытнее Степана Федоровича Апраксина нам никого не сыскать, - пытливо оглядел всех канцлер Бестужев. - У него и чин самый подходящий, и с младых ногтей при армии состоит. Сколько им сражений выиграно, и не счесть. - Если у Степана Федоровича нынче со здоровьем все ладно, то и ломать голову нечего, - кивнул Петр Шувалов, - по всем статьям он для этого дела подходит. - Так оно, - согласился и Александр Шувалов. - Стар больно, - попытался возразить граф Воронцов. - И что с того? - живо заступился за своего старого друга, генерала-фельдмаршала Апраксина, Алексей Петрович Бестужев. - Старый конь борозды не испортит... - Но и глубоко не пашет, - хихикнул Воронцов. - Что ему там, в пятнашки, что ли, играть? - широко улыбнулась императрица, сняв общее напряжение. - Все когда-нибудь старыми сделаемся. Степан Федорович Апраксин устраивал практически всех, поскольку благодаря своему благодушию и незлобивому нраву почти никогда ни с кем из высоких сановников не ссорился, дружбу водил, как с канцлером Бестужевым, так не чурался и братьев Шуваловых. И хотя ему давно перевалило за полсотни годков, он оставался бодр и подвижен, правда, страдал тучностью из-за особого пристрастия к чревоугодию и винопитию. Но петербургское общество благоволило старому служаке, редко показывающемуся в столице, но если уж он приезжал, то закатывал по этому случаю такой бал, о котором потом вспоминали едва ли не целый год, восхищаясь хлебосольством Апраксина, пышными фейерверками, обильными столами. Сойдясь на его персоне, и решив, посылать ли Фридриху посланца с объявлением о начале военных действий, совещаться закончили, облегченно вздохнув, как будто наконец сбросили с плеч тяжелую ношу, что тяготила всех долгие годы. Больше всех радовался канцлер Бестужев, не подозревая, как плохо скажется именно на нем принятое сегодня решение. 16 В Сенате уже через неделю разобрали дело о злом умысле Ивана Зубарева против государыни и единодушно приговорили его к казни через повешенье, как предателя и лазутчика. Бумагу с сенатским решением подали на подпись императрице, но она то ли за делами в связи с предстоящей войной, то ли по иной причине забыла про нее, отложив куда-то с прочими ежедневно поступающими бумагами, копившимися в ее кабинете не по дням, а по часам. Вскоре те бумаги служитель снес в специальный чулан, где они должны были находиться на всякий случай, ежели потребуется сыскать что-то важное. Но обычно такой случай наступал раз в сто лет, и... Иван Зубарев продолжал содержаться в остроге, всеми забытый и никуда не востребованный. Через одного из караульных ему удалось передать на волю весточку о помощи и милосердии, в которой он обращался к поручику Кураеву, моля в очередной раз выручить его из беды. Гаврила Андреевич, прочтя записку от своего многострадального друга, хотел было сжечь ее и никогда больше не вспоминать, но что-то подсказало ему, что Иван может заинтересовать кого-то из высокопоставленных людей, вдруг да чем пригодится, и он направился на встречу с канцлером Бестужевым, прихватив с собой и зубаревское послание. - Интересно все обернулось,- хмыкнул Алексей Петрович, брезгливо топорща губы и вчитываясь в каракули арестанта, - чуть ли не по его вине армию против Фридриха собираем, благое дело свершить готовимся, а он сидит в остроге, смерти ожидает. - Жалко парня, по горячности собственной и глупости пострадал, - попробовал заступиться за него Кураев. - Глупости говоришь? Кто его заставлял на допросе все выкладывать? Мог бы и получше что придумать. Ладно, хоть про тебя смолчал. - За то я ему премного благодарен. - Еще бы, а то болтался сейчас на дыбе в застенке рядом с дружком своим. А? - Какой он мне друг? - удивленно пожал плечами поручик, -. Случайно встретились, только и всего. - Не скажи-не скажи, то судьба вас вместе свела и, видать, дальше придется еще долго по жизни идти. Долг платежом красен. Тот купецкий сын нам изрядно помог, и теперь не дело для благородного человека в беде его оставлять, выручать как-то надо пленника из острога. Согласен со мной? - Вам виднее, ваше сиятельство, - покорно вздохнул Гаврила Андреевич, хорошо понимая, что Бестужев просто так ничего не делает. Раз он решил вызволить Ивана Зубарева, значит, имеет на него какие-то свои планы, и спорить или разубеждать канцлера не имело смысла: от своего он не отступит, не таков человек. - Повезло этому сибиряку, что матушка-императрица у нас - женщина забывчивая, и за делами своими о нем не вспомнит. Это можно как перст судьбы, опять же, расценить. Коль так все складывается, то сам Бог велел помощь ему посильную оказать. - И куда же он денется, когда из острога освободится? В прошлый раз к прусскому королю в лапы угодил, а нынче, может, к шведам или австрийцам пожалует? - криво усмехнулся Гаврила Андреевич, которого отнюдь не радовала перспектива опекать и дальше Зубарева, быть при нем нянькой, а добром это рано или поздно не кончится, и тот опять попадет в какую-нибудь переделку. - Вот-вот, чтоб ничего подобного более не случилось, и свезешь его обратно в Сибирь. Может, там он до поры до времени отсидится, а как понадобится, то будем знать, где его найти. Документы новые справишь купецкому сыну, человека своего приставишь, чтоб приглядывал, и живи дале спокойно. Уразумел? - Как не уразуметь, ваше сиятельство, - хмуро отозвался Кураев. - Значит, в Сибирь сызнова ехать? - А чего не съездить-то? - похлопал его по плечу канцлер и легонько подтолкнул к выходу. - Чай, не за свои деньги поедешь, а я тем временем иное дело для тебя подыщу. Войну вот объявили, скоро армия в поход двинется, а мне там свои люди ой как нужны. Так что жду... Кураев поклонился, щелкнул каблуками и вышел из кабинета графа, раздумывая, как ему подготовить побег Ивана Зубарева из острога, к кому обратиться за помощью, где укрыть на время, как изготовить нужные документы. Хлопоты намечались изрядные, а впереди, как сулил граф Бестужев, их предстояло еще больше. 17 В темницу к Ивану Зубареву, который уже потерял счет дням, проведенным в одиночестве, неожиданно наведался священник. - Не желаете ли приобщиться святых тайн? - тихим, мягким голосом спросил он.- Только поначалу извольте исповедоваться. - Прямо здесь, что ли? - удивился Иван, поскольку при остроге была небольшая церковка, куда заключенных обычно водили по воскресным и праздничным дням. Правда, последние несколько месяцев его даже в баню не пускали, не говоря о церковной службе. - Любое место на земле угодно для слова Божия. В узилище человек о многих грехах вспоминает, раскаивается. Особенно когда с вечной жизнью рядышком оказался. Иван перекрестился, поцеловал руку батюшки, Евангелие, крест, что тот держал, и опустился на колени, зашептал негромко: - Как есть, раскаиваюсь в грехах своих: и в том, что отца и мать родных плохо почитал, не слушал, и в том, что жену законную одну, как есть, дома оставил, а сам по белу свету пустился счастье искать, и в том, что против императрицы, государыни нашей, злой умысел поимел... - Что за умысел? - настороженно поинтересовался священник. - Скажи подробнее. Коль дело жизни государыни касается, должен буду епитимью на тебя самую строгую наложить. - Не о том вы, батюшка, подумали, - горячо возразил Иван. - Совсем даже на здоровье или жизнь государыни я и не покушался, а искушение великое имел -помочь узнику тоже царственных кровей, что в Холмогорах томится. - Кто тебя на такое предерзкое дело надоумил? - строго спросил священник, и голос его заметно посуровел. - Король прусский, Фридрих, - не задумываясь, брякнул Иван. - Как сказал? - дрогнула рука священника, которую он держал на голове исповедуемого. - Прусский король? Тот самый, с которым у нас нынче война началась? Не болен ты случаем? - Истину говорю, зачем мне в обман вас вводить. Из-за него, Иуды, и в острог попал, всяческим жестоким пыткам подвергся. -- Кто же тебя свел с прусским королем? - Судьба, батюшка, свела. И сам не думал, что так выйдет. А против императрицы нашей ничего худого не мыслил, головой клянусь. - Велика цена твой голове, - усмехнулся священник. - Знаешь ли, что правительственный Сенат приговорил тебя к смертной казни? - Откуда мне знать,- внутренне сжался Иван, - мне о том не передавали. Неужто, правда? - Как Бог свят, правда. Только за тебя высокие господа хлопочут, помочь желают. Вот меня и попросили узнать: сумеешь ли ты язык за зубами держать, если на свободе окажешься. Что скажешь на то? - Никому ни словечка не скажу! Так и передайте тем господам! - Иван схватил руку священника и принялся целовать ее, не замечая, как слезы сами полились из его глаз. - Раскаиваюсь во всем содеянном и готов прощение всей жизнью своей дальнейшей заслужить. - Погоди, сын мой, исповедь не окончена, а ты вновь за клятвы принялся, - вырвал свою руку священник. - Оставляю тебе молитвослов, чтоб вычитал по нему канон Пресвятой Богородице и Спасителю нашему Иисусу Христу. Завтра велю начальству, чтоб в храм для причастия тебя допустили. А пока прегрешения твои прощаю, кайся достойно, - и он, быстро перекрестив Ивана, вышел вон из темницы. Иван долго после его ухода не вставал с колен, а, повернувшись к небольшому образку Николая Чудотворца, что висел в углу камеры, шептал молитву Ангелу-хранителю, потом открыл молитвенник и принялся читать указанные священником каноны, крестясь и низко кланяясь. На другой день рано утром брякнул засов на двери камеры, и заспанный солдат велел Зубареву идти следом за ним. - Далеко ли идти? - поинтересовался Иван. - Чай, сегодня воскресенье - на допросы не зовут. - В храм тебя велено свесть, - недружелюбно ответил тот. - Но-но, без разговоров, пошевеливайся, - тут же спохватился он. В храме оказалось не больше десятка арестантов: видно, острожное начальство не особо баловало арестантов посещением службы, чтоб тем самым избежать лишних хлопот с их препровождением и охраной. Службу вели старенький священник, которого Ивану приходилось видеть раньше, и тот, что вчера приходил к нему в камеру. Прислуживали им два диакона и совсем седой арестант, следивший за зажженными у образов свечами и лампадками. Именно он, когда служба заканчивалась и все готовились приобщиться Святых даров, чуть прихрамывая, подобрался к Ивану вплотную и прошептал в самое ухо: - Как приобщишься, то иди смело через боковую дверь в самый алтарь и жди там, чего скажут. - Хорошо, - кивнул Иван, и сердце его учащенно забилось в преддверии чего-то необычайного. Особых сил ему стоило под настороженными взглядами караульных солдат, которые находились здесь же в храме, после принятия причастия сделать на негнущихся ногах несколько шагов к маленькой дверце, которая вела внутрь алтарной части храма. Он все ждал властного окрика, готов был броситься бежать, но никто не закричал, не кинулся к нему, и он, обливаясь липким потом, затворил дверь за собой, прижался спиной к прохладной каменной стене и перекрестился. Через некоторое время в алтарь вошел священник, исповедовавший его накануне, по-свойски кивнул головой и достал откуда-то из-за цветастой занавеси черный подрясник и легкую монашескую шапочку-скуфейку. - Одевайся быстро, а потом иди за мной, - приказал он. Иван не помнил, как напялил на себя одежду, опасаясь, как бы она не оказалась чересчур тесной, чтоб тем самым не выдать себя, но подрясник пришелся впору, а шапочка налезла до самых глаз. Вместе со священником они прошли мимо позевывающих солдат, стоящих на выходе из храма, пересекли мощеный булыжниками тюремный двор и подошли к главным острожным воротам. - Благословите, батюшка, - кинулся к идущему впереди Ивана священнику один из солдат, низко опустив голову. Иван сжался, но, присмотревшись, заметил, что солдаты в карауле изрядно навеселе, несмотря на ранний час. - Господь простит, - невозмутимо произнес священник, перекрестив охранника, а за ним и остальных, стоящих на карауле, и затем беспрепятственно вместе с Иваном проследовал на небольшую площадь перед острогом. Иван блаженно улыбнулся и, подняв голову к небу, полной грудью вдохнул свежий петербургский воздух. Ему хотелось выкрикнуть что-нибудь дерзкое, несуразное, побежать, подпрыгнуть, запеть, но он все еще боялся, что сейчас позади него откроются тюремные ворота, выскочит охрана, кинутся вслед за ним. - Куда мне дальше? - осторожно спросил он священника. - Вон, вас ждут, - указал тот ему на коляску, запряженную парой соловых лошадок. - Спасибо вам, батюшка, - Иван подставил голову под благословление. - Господа благодари, видать, не окончен твой земной путь, - буднично ответил тот и, не оглядываясь, пошел в сторону, а Иван бегом кинулся к коляске, где сидел, откинувшись на кожаные подушки, насупленный поручик Кураев. - Вы?! - удивленно воскликнул Иван и кинулся было обнимать его. - Нет, апостол Матфей, - увернулся от его объятий поручик.- Изволите сесть или рядом побежите? Я вам не барышня, чтоб тискать меня. Садитесь, садитесь, а то еще народ подумает чего-нибудь. Иван вскочил в коляску, и возница так хлестнул лошадок, что они с ходу понеслись, выбивая подковами из мостовой яркие искры. - Куда едем? - весело спросил Иван, стянув с головы монашескую шапочку и подставляя налетающему с Невы колющему пронзительному ветру разгоряченное лицо, с блаженством ощущая всей кожей желанную свободу. - В Сибирь! - хохотнул поручик. - Зачем в Сибирь? - удивился Иван. - Может, к прусскому королю обратно изволишь попроситься на службу? А чего? Он таких удальцов любит. Не набегался еще? Приказано тебя обратно в Сибирь доставить, и чтоб сидел там тихо, как мышь. Но о том разговор отдельный будет. - А кем приказано? - не унимался Зубарев. Ему обязательно хотелось услышать имя высокого покровителя, по чьему распоряжению он, судя по всему, и выпущен из острога. - Папа римский велел тебя туда доставить. А то, говорит, худо в Сибири без Ваньки Зубарева. Больно жители о тебе скучают. - Вы правду говорите али шутите опять? - недоверчиво переспросил Иван. - Чего вы надо мной, как над дитятей малым, насмехаетесь? Чем провинился перед вами? - Ах, вам желательно о винах своих знать?! Так извольте. По решению господ сенаторов ты, купецкий сын Иван Зубарев, приговорен к смертной казни через повешенье. И приговор тот никто пока не отменял. И если тебя интересует мое мнение, то и пальцем бы не шевельнул, чтоб помешать палачу правый суд свершить. Благодари Господа Бога и ...- он запнулся, не решившись назвать имени человека, который непосредственно отдал ему приказание по освобождению Зубарева. - Неважно кто, но до поры до времени решили дать пожить тебе еще из милости великой. Но чтоб нигде, запомни, нигде и ни перед кем не вспоминал тех, с кем встречался, говорил, в чьих домах бывал. А то... сейчас велю кучеру обратно поворачивать и собственноручно сдам тебя обратно в острог. - Так поворачивай! Сдавай меня в острог, коль дружба людская для тебя ничего не значит! - закричал вдруг что есть мочи Иван и вскочил на ноги в коляске, намереваясь выпрыгнуть из нее. - Стой!!! Куда?! Сядь!!!- закричал Кураев и схватил его за рукав, дернул вниз.- Раздухарился, как петух перед курами! Ишь, каков гусь! Герой, нечего сказать. Я бы на твоем месте так себя не вел, а ручки бы целовал. Мало я тебя повыручал из всяких переделок, а ты этакие слова говорить вздумал. - Неча было и выручать меня, коль супротив собственной воли шел, - вырывая назад руку, отвечал Зубарев, но все же сел обратно на сиденье, чуть успокоился. - Вот-вот, ты еще попрекни меня, что я тебя от неминучей смертушки спас. Попрекни-попрекни, у тебя это здорово выходит. - Хорошо, не буду больше, - опустил Иван голову, понимая, что спорить с поручиком бесполезно. - Когда в Сибирь поедем? Сейчас прямо, что ли? Мне бы в баньке попариться, а то в остроге завшивел весь, коростами зарос. - Ко мне как приедем, то и в баньку сходишь, отдохнешь малость, а завтра поутру и поедем. - Только в Тобольск я не вернусь, - не поднимая головы, буркнул Иван. - Под Тюменью деревенька у меня собственная есть, Помигаловой прозывается, там и жить стану. - Да хоть на Луне живи, лишь бы подальше от Москвы и Петербурга, а то опять в какую историю влипнешь,- с силой хлопнул его по спине Кураев и широко улыбнулся. ... Они ехали уже больше двух недель и проехали Нижний Новгород, меняя на почтовых станциях лошадей да останавливаясь на короткие ночевки на постоялых дворах. Стоял конец лета, и кругом, в полях, белели платки баб, жнущих хлеба; по дорогам, навстречу им, попадались крестьянские хилые лошадки со сложенными на них огромными снопами необмолоченного хлеба. Вдали маячили приземистые стога сена, огороженные заботливой хозяйской рукой невысокой изгородью; по пастбищам сонно двигались стада скота, подпасаемые мальчишками с длинными кнутовищами в руках, которыми они, время от времени громко щелкая, показывали свою строгость и радение в работе. На одной из остановок, когда поручик пошел требовать смены лошадей, Иван двинулся размять ноги, осторожно обходя сваленные вдоль забора свежеспиленные бревна. Вдруг он увидел, как в конце улицы, поднимая клубы пыли, показалась вереница арестантов и послышался негромкий перезвон кандалов. Он с любопытством остановился и принялся разглядывать угрюмую толпу, неторопливо двигающуюся меж высокими деревянными заборами в глубь села. Солдаты, шедшие по бокам, измучились не меньше самих каторжан и поминутно утирали тыльной стороной ладони пот со щек, покрытых густым слоем пыли. - Иван! - услыхал вдруг Зубарев крик, и, не сразу поняв, что обращаются именно к нему, повернулся назад, словно там еще кто-то мог находиться.- Да, тебя кричу, тебя, Иван, - донеслось до него, и, вглядевшись в строй арестантов, он наконец увидел кричавшего, и не поверил своим глазам: то был Ванька Каин собственной персоной. - Каин?! - полуутвердительно крикнул он. - Я! А то кто же еще! Господин офицер, разрешите с дружком потолковать, не сбегу, вы меня знаете. - Только не долго, - махнул рукой драгунский офицер, которому, казалось, было глубоко наплевать и на арестантов, и на весь белый свет, настолько он устал от долгой дороги. - Ну, здравствуй, - подошел к Зубареву, заметно прихрамывая на левую ногу, Иван Каин, - не думал, что свидимся... - И я не думал. Значит, взяли тебя все-таки, а, Каин? - Свои дружки и выдали. От сумы да от тюрьмы не зарекайся, так на Руси говорят. А ты куда едешь? В Москву? - Нет, обратно к себе, в Сибирь. - Слушай, а возьми меня с собой. Служить тебе стану, как пес преданный, башкой клянусь. А, Иван? - просительно залепетал Каин, и что-то необычное, униженное, молящее проступило в его облике. - Как же я тебя возьму? Скажешь тоже. Не в лавке фунт мяса купить. Человек, чай. Да еще каторжный. - А ты поговори с нашим офицером. Я за ним приглядываю, он за дорогу троих или четверых отпустил, родичам в руки передал, а в рапорте пишет, мол, померли дорогой. А кто проверять станет? Кому мы нужны? Поговори с ним... - Поди, он не бесплатно отпускает, - замялся Иван, - а у меня с собой денег чуть всего. - Да почти задаром, как я слышал. Целковый дай ему и дело с концом. - Всего-то? - удивился Иван. -- А такова наша цена. Кобыла, и та дороже стоит. -- Бежать не пробовал? - Не-а! Побегу, а кто из солдат выстрелит да попадет.... И все... нет больше Ваньки Каина. Ну, поговоришь? Братом тебе меньшим буду, в ногах спать стану, а скажешь, то и на большую дорогу деньгу добывать для тебя пойду. - Про большую дорогу ты мне это брось. И без того бед мы с тобой оба натворили. Поговорю с офицером. Да только вот беда, не один я еду... Согласится ли он? - Кто таков будет? - встрепенулся Каин. - Ты, выходит, тоже вроде как под присмотром, только без железных колечек на ногах? - Поручик гвардейский. Сурьезный весь из себя. Не согласится тебя с собой взять. - А я ему песни свои собственные всю дорогу петь буду, чтоб ехать не скучно было,- предложил с веселой улыбкой Каин,- согласится! - О чем толкуете? - послышался вдруг сзади них строгий голос поручика Кураева. - Да вот, дружка встретил, можно сказать, - растерянно развел руками Иван Зубарев. - Просится с нами ехать. - Это не тот ли самый, с кем вы изволили на шпагах в Москве драться? - внимательно всмотревшись в лицо арестанта, спросил Кураев. - А зовут тебя не иначе, как Ванька Каин. Хорош дружок, нечего сказать. - Я вас не затрудню, - схватил поручика за полу кафтана Каин,- песни петь стану собственного моего сочинения, за лошадьми приглядывать, любую черную работу делать могу. Возьмите меня с собой, а то не дотянуть мне до конца пути, помру, - чистосердечно признался он и тяжело закашлялся, постукивая кулаком по впалой груди. - Мало мне одного, так еще второй, не лучше первого, просится. Ну, а ты сам что скажешь? - повернулся поручик к Зубареву. - А я чего скажу... Жалко человека... Сгинет, поди, а грех на нас ляжет, - утирая кулаком нос, ответил тот. - Не по-христиански бросать в беде ближнего. - Эх, голова - два уха! Сколь раз говорил тебе, что сам сгинешь от доброты своей. Нет, не желаешь меня слушать. Поступай, как знаешь... - Значит, можно взять его с собой? - радостно воскликнул Зубарев, и кинулся было обнимать Кураева, но тот ловко ускользнул от его объятий и, не оглядываясь, пошел к почтовой станции, усмехаясь про себя. - Век не забуду доброты вашей!- вскрикнул, упав на колени, Ванька Каин и низко поклонился вслед поручику. - Ты, это... не очень-то на него гляди. Теперь я твоим хозяином стану, понял? - самодовольно подбоченясь, погрозил ему пальцем Зубарев. - Коль офицер ваш согласится, то будешь в крепости моей до конца дней своих. Уразумел? - Как скажете,- не поднимая взгляда, отвечал Каин, и было не понять, то ли он искренен в своих словах, то ли только делает вид, что принял главенство над ним. Офицера, сопровождающего арестантов, уговаривать, долго не пришлось. Он поломался больше для вида, чуть поднял цену против предложенной, а потом подмигнул Зубареву и рассмеялся: - Чтоб знал, скажу по секрету: готов сам кому заплатить лишь бы этого Каина от меня побыстрей забрали. Уж больно норовист он, устал маяться с ним. Ну, ты, видать, его лучше знаешь, забирай на свое усмотрение, только, чур, на меня потом обиды не держи. На том и расстались. Всю дорогу Каин ехал на облучке рядом с ямщиком и, как и обещал, распевал песни собственного сочинения, ничем особым не досаждая своим освободителям. В Помигалову прибыли, когда ударили первые заморозки. Иван не узнал своего дома, в котором когда-то ненадолго останавливался, прежде чем отправиться на розыски злополучных рудников. Все двери и окна на нем были заколочены досками крест-накрест, и громадный бурьян у ворот говорил о том, что здесь давно никто не живет. Пришлось идти искать старосту, который тоже не сразу признал в Иване своего хозяина. - Ой, батюшка, прости меня, сирого, но слух прошел, будто бы сгинули вы в чужих краях, потому за домом вашим и не смотрели ладом. Я сейчас, мигом отправлю мужиков и бабу свою прибраться там, а вы пока в моей избе на время остановитесь. Я сейчас, мигом ...- и он намеревался было бежать выполнять сказанное, но Иван остановил его: - Подожди, не спеши, а ответь мне лучше, где жена моя? Родители ее? Куда все подевались? В Тобольск, что ли, переехали? - Неужто ничегошеньки не знаете? - удивленно вытаращился на него староста, чуть полуоткрыв рот. - Уже год, как родители ее померли, у нас тут на кладбище схоронены. В одну неделю, почти враз, и померли. На масляную ... Как же так, не знаете? - зачесал он в затылке, выражая полное недоумение. - А жена моя, Антонина, где? Жива ли? - Жива, поди. И это вам неизвестно? Она, как мертвого ребеночка родила, то в то же лето в монастырь ушла. Только в какой - не скажу, может, люди знают чего, порасспросить надобно. - Вот дела - так дела, - изумился Иван, - ну, да ладно. Господу виднее, как людьми распорядиться... Поручик Гаврила Андреевич Кураев прожил в Помигаловой около недели и, строго-настрого предупредив Ивана, чтоб тот и думать не смел в столицу показываться, уехал обратно. Зубарев же, дождавшись, когда наладится зимний путь, приказал старосте снарядить ему теплую кибитку для дальней дороги. На месте ему никак не сиделось, решил отправиться в Тобольск, проведать братьев Корнильевых, узнать, где находится Антонина. За кучера согласился быть Ванька Каин, который пока держался тихо и во всем слушался Зубарева. У Корнильевых дела, как оказалось, пошли в гору, и они вели торг уже на китайской границе, отправляли товары в Москву, Орел, на Макарьевскую ярмарку, держали и в Ирбите свои лавки. Предложили Ивану войти в долю, но тот загадочно улыбнулся и ответил отказом. - Не мое то дело, - упрямо покачал он лобастой головой, - не по мне торговля ваша. Найду себе что-нибудь по душе. - Опять руду искать кинешься? - насмешливо спросил его Михаил Корнильев. - Слышали мы про твои подвиги. - Руду - не руду, а на мой век занятий разных хватит. - Губернатор наш, Сухарев, не по твоей ли указке под следствием оказался?- поинтересовался Алексей Корнильев, хитро сощурившись. - Той зимой из столицы какой-то генерал приехал, арестовали его и, люди болтают, в цепях на суд к самой государыне повезли. - Так ему и надо, - ответил Иван. - Я их, воров, всех на чистую воду выведу. Антонину он отыскал в тобольском Успенском монастыре, где она приняла постриг, но выходить к бывшему мужу не пожелала, передав через настоятельницу, что Иван свободен от супружеских уз и дальше может жить как сам пожелает. Тогда он поехал в дом к Василию Пименову, чтоб переговорить с тем о возвращении денег, взятых Иваном когда-то. Хозяин с лета лежал дома, разбитый параличом. Он подозвал Ивана к себе и горячо зашептал: - Уж не чаял, что вернешься. Деньги привез? - и, не дожидаясь ответа, продолжил негромким шепотком. - А не нужны мне сейчас деньги. Ни сегодня, так завтра Господь приберет. Наталку жалко. Одна сидит... Никто к ней теперь и не посватается. Твоя-то баба, слышал, в монашки пошла. Холостой, значит, сызнова... - Ага, - согласился Иван. - В долгу я у вас, да и Наталью с малолетства люблю. Ежели она не воспротивится, то в жены возьму. - А ты ее саму и спроси, - улыбнулся одними глазами Пименов. Вошла Наталья, еще больше похорошевшая за эти годы, налившаяся женской красотой и обаянием, с ярким румянцем на щеках. - Пойдешь ли за меня? - просто спросил Иван. - Пойду, - еще больше зарделась она и выбежала из спальни. Эпилог Сыграв свадьбу, молодожены перебрались в Помигалову, где Зубарев занялся было хозяйством. Однако, едва дождавшись лета, забрал с собой Ваньку Каина и вместе с ним уехал в степь - раскапывать какие-то древние курганы, о которых узнал от своих крестьян, давно уже промышлявших поисками кладов в тех местах. Вернулся к осени. И в аккурат Наталья родила первенца-сына, которого окрестили Василием, в честь деда. На следующее лето Зубарев с Каином наняли целую артель из местных мужиков - для раскопок древних захоронений. Так они промышляли еще два или три года. Люди болтали, что искали сокровища татарского хана Кучума, но, нашли или впустую время потратили, о том никто не знал. Зато подле самой Помигаловой мужики наткнулись на залежи доброй глины, из которой начали лепить горшки, крынки, огромные корчаги, хорошо покупаемые на осенних торгах и ярмарках. Когда Иван Зубарев узнал про глину, сам поехал в карьер и, набрав ее полный куль, привез домой. А потом принялся мастерить из той глины чудные свистульки, похожие на диковинных зверей и птиц. Затем высушил их и, сидя в кресле-качалке на крыльце собственного дома, целыми днями насвистывал незамысловатые мелодии. А Ванька Каин, так и не пожелавший обзаводиться собственной семьей, в такт посвисту хозяина напевал очередную сочиненную им песенку, веселя зубаревских карапузов, которых каждый год прибавлялось по одному. Постепенно усадьба Помигалова увеличивалась за счет прикупаемых Иваном Зубаревым соседних земель, на которые он определял раненых солдат-ветеранов, прибывающих в Сибирь с далекой войны, что шла между Россией и Пруссией по причине, мало кому понятной. Конец Тобольск. 1 июня 1998г.