любезным поведением скрывалась легкая ухмылка -- вот, мол, послала судьба защитника. -- Как секундант, я должен знать причину ссоры. Могу я вас спросить об этом? -- вернулся Александр к интересующей его теме. -- Сознаюсь, я еще никогда не принимал участия в настоящей дуэли. -- Спросить можно все что угодно, но не всегда можно получить ответ. -- А где находится Соликамск, которым так интересовался господин Ягупов? -- Если бы ухо меньше болело, Александр бы давно понял, что пора остановиться в расспросах. -- Вы тоже интересуетесь географией? -- усмехнулся Лядащев. -- Это в Сибири, мой друг. Никому не пожелаю познакомиться с этим пунктом поближе. -- Простите, а кто такой Бергер? -- А вы умеете слушать, -- нахмурился Лядащев. -- Или подслушивать? Вот вам хороший совет -- как можно меньше вопросов. Вы раньше слышали фамилию Бергер? -- Что вы? Я только вчера приехал в Петербург. -- И уже влипли в историю. Вы знаете, что сулит дуэлянтам, а равно и их секундантам российский закон? -- Знаю. Смерть. Но либо ты дворянин и обходишь законы, либо... -- Потише, молодой человек. --Лядащев присматривался к Александру с явным интересом. -- Вам не мешало бы иметь в этом городе умного советчика, который умерил бы вашу прыть. -- У меня есть пара рекомендательных писем. -- Александр полез в карман и наудачу вытащил записочку маленького графа, с которым обсуждал триумфальный въезд Измайловского полка. -- Ну и ну! -- изумленно проговорил Лядащев, читая адрес. Александр заглянул через плечо и повторил, вытаращив глаза: "Ну и ну... " На записке было написано: "Дом немца Штоса против Троицкой церкви. В собственные руки Лядащеву Василию Федоровичу". -- Вас зовут Василий, -- выдохнул Белов. -- Ты далеко пойдешь, -- сказал Лядащев, пряча записку в карман. -18- Лукьян Петрович Друбарев оказался крепким, благообразным стариком в суконном кафтане, теплом шейном платке и больших круглых очках в серебряной оправе. Очки, сидевшие на кончике носа, придавали его лицу выражение особого добродушия и, увеличивая и без того широко открытые глаза, делали его круглую голову похожей на кроткую сову, примостившуюся на кряжистых, как дубовый комель, плечах. -- Неужели Федора Белова сынок? Давно ли сами были такими? О, время, время... Поскольку Александру, судя по возрасту, пристало быть скорее не сыном, а внуком Федора Белова, он воспринял причитания хозяина, как некий обязательный ритуал. -- Лукьян Петрович, -- начал Александр пылко, не забыв опустить прилично возрасту глаза и проверить, надежно ли прикрывает локон распухшее ухо, -- позвольте мне быть откровенным. Друбарев не возражал, и в своей десятиминутной речи, где каждое лыко было в строку и слова шли пригнанно, как бусы на нитке, Александр так смог изложить дело, что Лукьян Петрович остался полностью убежденным, что юноша прибыл в Петербург именно к нему, что он должен стать Сашиным защитником и отцом родным и что если есть на свете сила, которая помогла бы Саше в его смелых мечтаниях, то именно он, скромный чиновник адмиралтейской верфи, является полным воплощением этой силы. И хотя обладатель совиных глаз обладал мудростью, которой наделили люди эту птицу, и понимал, что не "удивительное душевное благородство и богатейший опыт жизни", коими наградил его юный гость, открывают путь в гвардию, наивная вера Саши в его силы была приятна, и он проникся к юноше горячей симпатией. -- Друг мой! Я несказанно рад буду твоему обществу. Бог не дал мне ни жены, ни детей. Живи как сын мой. К вечеру Александр перенес из гостиного двора в дом на Малой Морской улице свой тощий узелок. Жизнь Лукьяна Петровича прошла тихо, незаметно, без резких взлетов и падений. Он был практичным, рассудительным и аккуратным человеком. И дом его был под стать размеренной жизни и холостяцким привычкам хозяина. Александр, который вырос в многочисленном и бестолковом семействе, где никогда не собирались вместе за обеденным столом, а ели на кухне стоя, зачастую не пользуясь ложкой, где дети не имели даже собственной одежды и для того, чтобы выбрать на день получше башмаки или потеплее кафтан, старались встать раньше остальных братьев и сестер, где поломанная мебель, одеяла, подушки и тюфяки, казалось, сами перемещались по дому, прячась в самые неподходящие места, в первый же вечер почувствовал налаженный и устойчивый распорядок своего нового жилища. Часы пробили восемь, и в столовую вошел хозяин в теплом халате и суконных туфлях. Лысая голова его была повязана белоснежным платком, стянутым зеленой лентой. Он первый сел за стол, хлопнул в ладоши: -- Ужинать, мой друг, ужинать... Посмотрим, чем порадует нас Марфа Ивановна. Тушеная капуста ароматно дымилась, мясо было сочным и жирным. Кровяная колбаса словно нежилась в листьях салата. На дерейянном блюде лежал теплый пирог с вишнями. -- Я и вина купил, -- приветливо улыбнулся Лукьян Петрович. -- Выпьем за батюшку твоего. Сколько у него всего детей? -- Было девятнадцать, осталось пятнадцать, а внукам он счет потерял. -- Плодовит... Ты ешь, ешь. Я сам только к тридцати годам наелся. А дотоле все голодным был. Забытое чувство покоя и беспричинной радости охватило Александра. Словно теплую ладонь положили на зудящий болью затылок -- не волнуйся, сынок, не печалься. Забудь о превратностях судьбы -- все как-нибудь образуется. После ужина хозяин отвел Александра в светлицу, выходящую окнами на жасминные кусты. -- Лукьян Петрович, кто сейчас живет в доме Ягужинского? -- спросил Александр, заранее уверенный, что Друбарев ответит: "Дочь Анастасия Павловна. На днях приехала из Москвы". Но ответ был неожиданным. -- В этом доме давно никто не живет. Когда генерал-прокурор Ягужинский в тридцать шестом году преставился, дом сдали в аренду какому-то немцу, через год немец сгинул куда-то. Сейчас дом арендует некий Имбер, кажется, итальянец. В ягужинских апартаментах он устраивает маскарады. У него собирается весь двор. -- По каким дням бывают маскарады? -- разочарованно спросил Александр. -- Имбер дает объявление через "Ведомости". Давно у него не было маскарадов. Сейчас при дворе грозно. Вот казнят заговорщиков, тогда опять можно будет веселиться. Спать ложись, час поздний. Александр растянулся на огромной кровати. Лукьян Петрович кряхтел за стеной. Неслышно бродила по дому Марфа Ивановна, проверяла запоры, гасила свечи. -- Лукьян Петрович, -- сказал Саша негромко, -- а часто ли случаются дуэли в Петербурге? -- А тебе зачем? -- отозвался Друбарев. -- И так уж убит. Ухо, как фонарь горит. Ты драки из головы выброси. А Марфе Ивановне завтра скажи, чтобы она тебе на ухо компресс из арники соорудила. И опять симметричен будешь. Как говорят греки, поправишь эвмитрию. Спокойной ночи. При упоминании о греках Александр вспомнил Никиту, сбежавшего неизвестно куда Корсака и подумал: "Утром схожу к графу Путятину, не лежать же мертвым грузом рекомендательному письму, а потом начну разыскивать Алешку. А где искать Анастасию? " -19- Дверь открылась сразу, как только Белов тронул шнурок звонка. Он собирался было произнести заготовленную фразу, но человек, открывший дверь, поспешно шагнул назад, и Александр молча последовал за ним. За спиной кто-то засопел, Белов оглянулся и увидел второго мужчину. Даже в полутьме прихожей было видно, что он неимоверно конопат. Желтый, в цвет веснушек шарф украшал его жилистую шею. Он хмуро и настороженно рассматривал Александра, словно ожидая, что тот бросится к выходу и его надо будет удержать, не пускать. Если бы Белов не был так уверен в благосклонности к нему судьбы, то вряд ли пошел сразу, не наведя никаких справок, по рекомендательному письму попутчика своего графа Комарова. Но ему казалось, что удача гонит его вперед, и каждый час, каждую минуту необходимо использовать с толком. "Кто эти люди? -- думал Александр озадаченно. -- Ни манерами, ни одеждой они не похожи на лакеев хорошего дома. И почему они видят во мне злоумышленника? Может быть, я ошибся домом? " -- Я к их сиятельству графу Путятину, -- произнес он твердо. -- Пошли. Александра провели по широкой лестнице на второй этаж и оставили одного в маленькой комнате. Через минуту туда вошел средних лет мужчина в распахнутом мятом камзоле. Лицо у него было тоже помятое, глаза красные, как после попойки, когда-то завитые у висков локоны развились и торчали, как мужицкие лохмы. -- Говори, -- сказал граф. -- Кто таков? Что надо? "Неужели это Путятин? " -- пронеслось в мыслях Александра. "Больно молод и лохмат. -- Он вспомнил строки отцовской книги: Человек строгий до крайности, но правдолюбив и честен. Не похож он на Путятина... " Но раздумывать было некогда, и Александр склонился в глубоком поклоне: -- Ваше сиятельство, я пришел к вам движимый надеждой найти в вашем лице... -- неожиданно для себя Александр запнулся и принялся шарить по карманам, ища рекомендательное письмо. Граф терпеливо ждал. Наконец письмо отыскалось и было прочитано самым внимательным образом. -- Здесь не указано ваше имя. -- Граф Комаров рассеян. -- Какую неоценимую услугу вы ему оказали? -- Помог найти коляску. Она увязла в грязи. -- И только-то? -- Все дело в содержимом груза этой коляски. -- Вы его знаете? -- Кого? -- Не кого, а содержимое... тьфу, черт... Что вы так странно говорите -- "содержимое груза". Надо говорить просто -- груз. -- Граф еще больше взлохматил шевелюру и продолжал: -- О каких интересных событиях вы должны мне сообщить? -- Именно о том, что граф чуть не потерял коляску. -- Юноша, в ваших интересах говорить только правду. -- Путятин не расспрашивал, а допрашивал резко и нетерпеливо. "Этот человек не граф Путятин, -- подумал Александр, -- но почечему-то хочет, чтобы его принимали за хозяина дома. Ну что ж... " -- Ваше сиятельство, почему вы сомневаетесь в моей правдивости? Граф Комаров сам говорил мне о ценности груза. Он ехал в Лондон с подарками для английских министров. -- А вы кто такой? -- Случайный попутчик вашего племянника. -- Это я понял. Имя. Александр представился. -- Давно из Москвы? -- Позавчера. -- Еще письма при себе имеете? -- Помилуйте, ваше сиятельство, какие письма и к кому? -- Это надобно проверить, -- сказал мнимый Путятин и громко крикнул: - Треплев! На зов явился конопатый и, ни слова не говоря, поставил Белова у стенки и стал выворачивать карман. "Ну и влип, --думал Александр, покорно давая конопатому ощупывать себя. -- Может, это шайка грабителей захватила дом графа? " Треплев кончил обыск и выложил на стол кошелек, носовой платок и отцовскую книгу с адресами, с которой Александр никогда не расставался. Лохматый "граф" взял книгу, небрежно ее полистал, но скоро заинтересовался и даже стал делать пометы на листах. -- Кто дал тебе эти списки? Ты их графу Путятину вез? -- спросил наконец он, переходя на "ты". -- Это не списки, -- ответил Александр с отчаянием, чувствуя, что дело принимает совсем нежелательный оборот. -- Эту книгу составил отец, радея о моей карьере. -- Чей отец? -- Мой. Чей же еще? -- Надо опросить по всем правилам, -- продолжал мужчина. Было видно, что он не верит ни одному слову Александра. -- Не люблю я допросы снимать. Да и не мое это дело. Треплев, зови следователя с писцом. -- Я арестован? -- спросил Александр тихо. -- Да, -- бросил лохматый и вышел из комнаты. Следователь, допрашивавший затем Александра, был человек немолодой, опытный и скоро понял, что юноша правдив в своих ответах, но работа есть работа, и он монотонным голосом продолжал задавать необходимые вопросы. -- Зачем оставил Москву и прибыл в Петербург? -- Москву оставил на летний отпуск и прибыл в дом однополчанина отца моего -- Лукьяна Петровича Друбарева. -- Что, что? -- переспросил писец, поднимая голову. -- Фамилию писать с "Т" или с "Д"? Писец был бледный, курносый, с реденькой бородкой и напоминал молодого монашка. Лицо его выражало полную готовность все ухватить и записать, но рука не поспевала за ответами Белова, и он время от времени переспрашивал, притворяясь глуховатым. Следователя это злило, он повышал голос и угрожающе хмурился. -- Имел ли ты знакомство в Москве с генерал-майором Лопухиным? -- Помилуйте... Откуда? Я простой курсант. -- Так и писать -- "помилуйте"? -- опять вставил писарь. -- Пиши -- "не имел"! -- рявкнул следователь и, уже обращаясь к Александру, спокойно произнес: -- А ты не лебези, а отвечай по чину. С бывшим офицером гвардии Михайлой Аргамаковым внаком ли? -- Не знаком. -- С графиней Бестужевой Анной Гавриловной знаком ли? -- Не знаком. "Вот оно что? -- размышлял Александр. -- Взяли-то меня по лопухинскому делу. Неужели Алексея поймали? Только бы мне имени его не упомянуть, только бы не сболтнуть лишнего... " Следователь меж тем взял заветную книгу и углубился в ее изучение. Александр, не дожидаясь вопросов, подробно объяснил, что это за книга, что пометы на полях делал не он, а господин, который прежде его допрашивал. Следователь согласно кивал головой. -- С девицей Ягужинской знаком ли? Александр вздрогнул и, не в силах вымолвить ни слова, отрицательно замотал головой. Вопрос был задан в том же казенном стиле, но Белов сразу уловил разницу в тоне следователя. Он спрашивал так, словно заранее был уверен в утвердительном ответе. Адрес Анастасии Александр сам списал в отцовскую книгу и не просто вписал, а украсил виньеткой из незабудок. -- Коль ты не виновен, -- сказал следователь строго, -- то должен помочь следствию. Нам все известно. И то известно, что с девицей Ягужинской, равно как и с матерью ее Анной Бестужевой, ты знакомство имел. -- Господи! Да кому это "нам"? Что вы знать можете? -- закричал Александр с отчаянием. -- Не имел я знакомства с ее матерью! Следователь удовлетворительно кивнул. -- Какие разговоры имели с девицей Ягужинской при встрече? -- Не было у нас встреч. -- Какие поручения письменные или устные давала тебе в Петербург сия девица? -- Вы меня не понимаете... Она меня не замечала. -- Что-что? -- пробормотал писец. -- Писать "она его не замечала"? -- Пиши -- "поручений не давала", -- сказал следователь без прежнего раздражения. Он чувствовал, что поймал ниточку, но такую тоненькую, вот-вот порвется. Теперь надобно быть очень спокойным, очень аккуратным. -- А в последнюю вашу встречу заметила тебя Ягужинская? -- В последнюю заметила, -- сказал Александр с горечью. -- За топтуна приняла, приставленного за ее окнами следить. -- А зачем ты под ее окнами стоял? -- Зачем стоял? -- шепотом повторил писец и поднял на Александра загоревшиеся любопытством глаза. -- Да вот стоял, -- ответил Александр со злостью писцу. Следователь махнул рукой на писца, и тот сразу потушил взгляд. -- Я случайно очутился под ее окнами. Мимо шел. В ту самую ночь, когда ее арестовали. -- Припомни точную дату, -- следователь спрашивал с полным " добродушием и сочувствием Александру. -- Да вам не хуже моего эта дата известна. Первое августа. И Александр рассказал, как он увидел подле дома Анастасии носатого господина. Прибыл он в карете, но к дому не подъехал, карету оставил за углом. Александр заново переживал волнения той ночи и вдруг, вслушиваясь в собственный голос, удивился новой мысли, пришедшей в голову. Удивился, испугался до помертвения, словно ледяной рукой кто-то схватил за сердце, сжал его. Почему он так уверен, что носатый из полиции? Маленькая горничная семенила за Анастасией, пряча под накидкой ларец, дюжий мужик сгибался под тяжестью сундука. Разве в крепость берут с сундуками? Вот почему следователь так внимателен. Но если это был не арест, то кто тот носатый господин и где сейчас Анастасия? Следователь трижды повторил очередной запрос и, видя, что Белов молчит и смотрит на него невидящими глазами, встал и потряс юношу за плечо. -- Один ли был сей господин или вкупе с другими? -- шептал писец, эхом повторяя вопрос следователя. Теперь Александр стал очень осмотрителен в ответах. Больше он ничего не видел... Нет, было темно... Нет, он не помнит, какая карета. Когда допрос кончился, Александр пришел к выводу, что место пребывания Анастасии Ягужинской следственной комиссии не известно, следователь же утвердился во мнении, что молодой человек неглуп, сдержан, а потому, конечно, оставил за пазухой кой-какие сведения, о которых его стоит спросить еще раз. Следователь ушел, оставив на столе опросные листы. В комнату входили какие-то люди, топтались у порога, о чем-то невнятно разговаривали и исчезали незаметно. Вернулся Треплев и застыл подле Александра, карауля каждый его жест. Александр сидел, не поднимая головы, и безучастно наблюдал за руками, которые деловито перебирали опросные листы. На указательном пальце ухоженной красивой руки плотно сидел перстень с черным камнем. "Где я видел этот перстень? -- думал Александр. -- Совсем недавно видел. При чем здесь перстень? Важно другое. Что со мной делать будут. Неужели отведут в крепость? А перстень, наверное, служит печатью. На черном камне вырезан череп. Где я его видел? " Указательный палец двигался по бумаге: вопрос -- ответ, вопрос -- ответ... -- Подпишись, Белов. Александр поднял голову и встретился с прищуренными глазами Василия Лядащева. Белов так и подался вперед, но Лядащев чуть заметно мотнул головой. Жест этот мог обозначать только одно: "Мы не знакомы, курсант! " Александр взял перо и стал, не читая, подписывать опросные листы. -- И еще здесь... В бумаге было написано, что "под опасением смертной казни" курсант Белов обязан хранить в тайне все, о чем был допрашиваем. Когда с подписями было покончено, Лядащев собрал бумаги и, не взглянув на Александра, вышел. "Он мне поможет выбраться отсюда, -- как заклинание, мысленно шептал Белов. -- Он не может мне не помочь". Еще час просидел Александр в обществе бдительного Треплева. Потом явился тот первый, лохматый, вернул кошелек и носовой платок. Отцовскую книгу он запер в стол, сказав, что она конфискована. В последней бумаге, которую лохматый торопливо и с видимым раздражением подсунул Александру на подпись, говорилось, что курсант Белов "под опасением смертной казни" не должен оставлять Петербург и неотлучно находиться в доме чиновника Друбарева на Малой Морской улице. Быстрым освобождением своим Александр был обязан следующей беседе: -- Как попал сюда этот мальчишка? -- Лядащев говорил как всегда небрежно, словно между прочим. -- Пришел с рекомендательным письмом к графу. Не думаю, чтобы он был порученцем Лопухиных. -- Так отпусти его. Мы и так за последнее время столько набрали ненужного народу, что родственники вопли подняли. Вся канцелярия завалена жалобными письмами на высочайшее имя. -- Списки при мальчишке интересные обнаружили. -- Ну и оставь себе эти списки, а мальчишку выпусти. Очутившись на улице, Александр дошел до речки Фонтанки, лег в тени пыльного клена и закрыл глаза. Допрос его совершенно измучил. -20- В четверг в назначенный день дуэлянты собрались у храма Святого Андрея. -- Рад тебя видеть, -- сказал Лядашев вместо приветствия. -- Спасибо вам, --начал Белов, но Лядащев опять, как в гостиной графа Путятина, мотнул головой, и Белов умолк. Ждали Вениаминова, он задерживался, но это никого не удивляло. Ночное дежурство во дворце могло сулить всякие неожиданности. Ягупов на этот раз был благодушен, как-то даже залихватски беспечен. Он расхаживал вдоль чугунной ограды, шумно восхищался погодой, "красавицей Невой" и "прелестным лазурным небом". Легкий сивушный дух тянулся за ним, как шлейф бального платья. -- Уже набрался, -- ворчал Бекетов. -- Одна маленькая бутылка в отличной компании... -- Где ты нашел ее с утра, компанию-то? -- Отчего ж с утра? -- вмешался, подходя, Вениаминов. -- Он пьянствовал всю ночь. -- Как это беспечно -- накануне дуэли, -- не удержался Александр. -- Дуэли... Ах ты, фухры-мухры! Уж не трусите ли вы, юноша? Александр обидчиво вскинул голову, но Ягупов миролюбиво рассмеялся, обнял Белова за плечи и прошептал на ухо: -- Я уж Ваську простил давно, а ему и вовсе на меня обижаться не за что. Но ты никому не говори, ду-э-эль ведь! -- Господа, все в сборе. Пошли, -- сказал Лядащев. -- Лодка у Биржи. Грести будем сами. Лядащев сел за руль, остальные на весла, и лодка медленно поплыла вдоль пеньковых складов, обходя высокие парусники, струги с красными флагами и прытко снующие рябики. На корме лодки позвякивали бутылочки, торчали дула ружей, замаскированных сумками с провизией. Кто-то прихватил дыню, и она перекатывалась по дну лодки, распространяя легкий аромат. Драться решили до первой крови и больше к этой теме не возвращались. Видно было, что предстоящая охота и пикник занимают всех несравненно больше, чем бой во славу дворянской чести. Как уже говорилось, дуэль в ту пору еще не стала для русского человека необходимым способом удовлетворения обид. Когда рыцарская Европа вынашивала понятие чести и изыскивала способы ее защиты, Россия стонала под татарами, ей было не до рыцарских турниров. Вместе с немецким платьем, куртуазным обращением и ассамблеями пришло в Россию, как это принято в культурных государствах, и запрещение дуэли, хотя таковой не было в русском обиходе. Но раз что-то запрещают, то необходимо попробовать, и нет-нет, а завязывались кое-где шпажные бои, хотя дуэлянтов, равно как и секундантов, по русским законам, ждала виселица. Вешать на общее устрашение рекомендовалось не только оставшихся в живых, но и трупы, если "таковые после дуэли окажутся". Но и этот страшный закон не привил уважения к дуэли. Это была некая игра, в которую по этикету следовало играть, но ежели по-серьезному, если действительно надо было удовлетворить обиду, то обиженный с сотоварищами подкарауливал обидчика и избивал дубьем и кулаками до смерти. Можно было и другим способом свести счеты. Страшный выкрик "слово и дело" утратил свою первоначальную прелесть и не был уже в ходу так, как, скажем, лет тридцать назад, но ведь можно и дома в тиши кабинета написать донос на обидчика. С точки зрения государственной и даже личной морали это было делом вполне естественным и отнюдь бесчестным. А дуэль... красиво, романтично, но... не по-русски. Каменный остров был тих и пустынен. На небольшой лужайке, окруженной зарослями шиповника и жимолости, они обнаружили старые кострища, лежалое сено и срубленные ветки елок. Видно, здесь действительно стоял цыганский табор. Офицеры выгрузили провизию. Ягупов отправился на поиски чистой воды: "Обмыть раны", -- как он с улыбкой пояснил Александру. Бекетов таскал хворост и хвастался тульским ружьем с узорной чеканкой. Вениаминов рубил дрова и с азартом вспоминал достоинства рыжей суки, которая живьем брала зайца и приносила к ногам хозяина. Потом все вместе ругали хозяина суки, полкового майора, человека недалекого, педантичного и ревностного служаки, который даже в нестроевое время требовал от солдат и офицеров, чтобы они "втуне не разговаривали", а "ходили чинно, ступая ногами в один мах". Потом опять говорили про охоту. Потом пили вино. Наконец встали в позицию. Лязгнули вынутые из ножен шпаги, и у Белова привычным восторгом откликнулось сердце. Ягупов фехтовал великолепно. Пропала его медвежья неуклюжесть, тело подобралось, ноги переступали легко, пружинисто, словно в танце. Лядащев тоже недурно владел шпагой, но дрался сдержанно. -- Дегаже... Удар! -- не выдержав, воскликнул Александр. Шпага царапнула камзол Лядащева, он отскочил назад и упал, зацепившись ногой за кочку. Ягупов опустил шпагу и яростно ударил себя по щеке, прихлопывая комара. На ладони его отпечаталось кровавое пятно. -- Вась, кровь! Тебе этой крови не достаточно? -- Не дури, становись в позицию, -- сказал, поднимаясь, Лядащев. -- Да брось ты в самом деле. По такой жаре шпагами махать! -- обиженно проворчал Ягупов. -- Если обидел -- извини. Сам знаешь -- Надька в крепости сидит. -- Он забросил шпагу в кусты и пошел в тень промочить горло. На этом дуэль и кончилась. В охоте Белов не принимал участия. Он разложил костер, вскипятил воду, вздремнул, хотя пальба стояла такая, словно брали приступом шведскую крепость. Подстрелили, против ожидания, мало -- всего одного зайца и несколько крупных отъевшихся на поспевших ягодах куропаток. Щипать дичь никому не хотелось, и Лядащев принялся ловко жарить на вертеле вымоченное в уксусе мясо. Разговоры велись вокруг последних событий во дворце. -- Какой штос? Помилуй... сейчас не до карточной игры, -- убежденно говорил Вениаминов. -- Я всю ночь бродил по дворцу, как неприкаянный. У каждой комнаты солдат с ружьем. Тем, кто у покоев государыни, платят по десять рублей за дежурство. -- Я тоже хочу к покоям государыни. Три ночи, и я бы покрыл свой долг у канальи Винсгейма. -- Придержи язык, Ягупов, -- серьезно сказал Бекетов. -- Сейчас так не шутят. Сам знаешь, охрана во дворце усилена именным указом. Все на цыпочках ходят. Фрейлины спят только днем, ночью боятся. -- Если я что-нибудь понимаю во фрейлинах, --Лядащев усмехнулся, -- они всегда спят днем и никогда ночью, и вовсе не потому, что боятся. -- Сегодня никого не отравили? -- деланно невинным голосом осведомился Ягупов. -- Не болтай вздор. Пей лучше. -- Истина, святая истина. --Ягупов лег на спину, и вино, булькая, полилось в его широко раскрытый рот. -- Господа, а кто такая Лопухина?? -- не удержался от вопроса Александр. Гвардейцы оживились. Каждому хотелось просветить простодушного провинциала. -- Наталья Федоровна Лопухина, --начал Вениаминов назидательно, -- была красавица. -- Была? -- Да, лет двадцать назад. -- Брось, Вениаминов, она и сейчас, то бишь месяц назад, была окружена вздыхателями. -- Да, да, -- подтвердил Лядащев. -- Знаете эту историю? В прошлом году государыня на балу собственноручно срезала розу с напудренных волос Натальи Федоровны и отхлестала по щекам. -- За что? -- По правилам придворного этикета на бал запрещено появляться в платье одного цвета с парадом государыни. А Лопухина повторила туалет императрицы один к одному. -- И еще имела наглость быть в нем необыкновенно привлекательной. Несоблюдение этикета тоже политическая игра. -- Брось, Бекетов. -- Ягупов принялся за новую бутылку. -- Государыня просто не могла простить своей кичливой статс-даме ее красоту. -- Муж ее, Лопухин Степан Васильевич, камергер, генерал-кригскомиссар... -- И двоюродный брат царицы Авдотьи Федоровны, неугодной жены Петра... -- Авдотью Федоровну государь не любил, это правда, но двоюродного брата весьма жаловал и осчастливил красавицей женой, да, говорят, против его воли. -- Наталья Федоровна тоже была не в восторге от этого брака. -- А сердцу женскому нужна любовь, -- стрельнул горячим глазом Бекетов, -- и она нашла ее с графом Левенвольде. -- С бывшим гоф-маршалом? -- С ним... Ох, что за человек был! -- Щеголь! -- крякнул Ягупов. -- Игрок! -- вставил Вениаминов. -- Ради тщеславия и выгоды мог продать и друга и родителей, -- воскликнул Бекетов, и гвардейцы дружно засмеялись. Видно, тема эта обсуждалась не раз, и за краткими характеристиками вспоминались пикантные подробности. -- Потом судим, приговорен к смерти, помилован и сослан, -- подытожил Лядащев. -- Как интересно вы все рассказываете! -- восторженно воскликнул Александр. -- Господа, позвольте мне быть совершенно откровенным. -- Ну уж уволь, -- буркнул Ягупов. -- Отвыкай от этой привычки, если хочешь понять Петербург, -- обронил Вениаминов. -- Совершенно откровенным нельзя быть даже с самим собой, -- присоединился Бекетов. -- Он это и без вас понимает, -- прошептал Лядащев. -- Тогда сочтите это притворством, -- продолжал, нимало не смущаясь, Александр, -- но я прибыл в Петербург в надежде попасть в гвардию. -- Для этого нужно не надежду иметь, хотя это никогда не мешает, а заслуги! -- И связи при дворе! -- И рекомендации! -- За этим у него дело не станет, --усмехнулся Лядащев. -- У меня нет ни первого, ни второго. --Александр скосил глаза на Лядащева -- тот флегматично жевал травинку, -- ни третьего. Но вы забыли назвать четвертое -- Их Величество Случай! Ведь не зайди я тогда в трактир... Знакомство с вами величайшая честь для меня, а советы ваши -- это посох на пути к цели, фонари на дороге и ветер, раздувающий пламя надежды. -- Тебе не в гвардию надо, а в поэты. -- В гвардию идут не с посохом, а на арабском скакуне с саблей наголо. -- Не робей, братец, -- сказал вдруг Ягупов сердечно. -- Меня ты можешь найти каждую среду и пятницу в Летнем дворце, а прочие дни в Преображенских казармах. Это в Пантелеймоновой улице, в Литейной слободе. -- Я квартирую у немца Фильберга, его дом около аптеки на Исаакиевской площади, -- присоединился Бекетов. -- А меня, курсант, -- добавил Вениаминов, -- можно найти в лейб-кампанейском дому. Это бывший зимний дворец. У этого дома трепещи: в нем скончался Петр Великий. Да не спутай двери, когда ко мне пойдешь. А то попадешь к придворным актерам, они тоже в том доме обитают. Хористки обожают хорошеньких курсантов навигацких школ! -- Что ж ты не принимаешь участия в судьбе будущего гвардейца? -- прищурившись, спросил Ягупов у Лядащева. -- Я знаю, где найти Василия Федоровича, -- поспешил с ответом Белов. -- Вот как? Я еще в трактире догадался, что вы знакомы. По долгу службы? -- Нет, мы познакомились потом, -- пробормотал Александр и, чтобы уйти от щекотливой темы, решил вернуться к прежнему разговору. -- А где сейчас гоф-маршал? -- В Соликамске на выселках, -- буркнул Ягупов. -- Хорошее место, отдаленное... -- В Соликамске? -- насторожился Белов. -- Прошлый раз, если мне не изменяет память, вы говорили... -- Она тебе изменяет, -- строго сказал Лядащев. -- Что ты, Василий, все рот людям затыкаешь? Любознательный юноша... Хочет все знать. -- Иногда надо умерять свою любознательность! -- ожесточился Лядащев. -- Ха! -- Ягупов лихо закинул порожнюю бутылку за спину. -- У них, Белов, такими любознательными все камеры забиты. -- У кого это -- "у них"? -- прошептал Лядащев. -- Рубанут тебе когда-нибудь твой болтливый язык! -- Сам рубанешь или палача пригласишь? -- Ягупов вскочил на ноги и выхватил из рук Бекетова наполовину пустую бутылку с венгерским. -- Прекрати, Ягупов! -- закричали офицеры, но тот вылил остатки вина в костер и с криком: "Не будем мы с тобой пить! " -- замахнулся бутылкой на Лядащева. Бекетов привычно вцепился в правую руку Ягупова. -- Ну что вы в самом деле, господа! -- чуть ли не со слезами закричал Александр. -- Кто же дерется бутылкой? Это совершенно противу правил! Бутылки... и дворянская честь! -- Кто тут про дворянскую честь? -- прорычал Ягупов. -- Это опять ты, щенок? Зализанная душа! Я тебе покажу "дуэль"! Огромный кулак нацелился на Сашино ухо, но бдительный Вениаминов, повис на левой руке Ягупова. -- Белов, уйдите с глаз! Идите к лодке! -- кричал красный от натуги Бекетов, пытаясь вырвать из руки Ягупова бутылку. -- Рубанут язык! -- вопил Ягупов. -- Надька в крепости сидит... Дворянская честь... мать твою! -- Поверь, Павел, я все делаю, чтобы помочь Надежде Ивановне, -- тихо произнес Лядащев. -- Ничего не понимаю, -- причитал Саша. -- Зачем кричать, ругаться, когда можно выбрать позицию и удовлетворить обиду, смыть оскорбление кровью... -- Помолчи, курсант, -- грустно сказал Лядащев. -21- Алексей шел в Микешин один. Путь его краешком задевал Невинские болота, старушка утверждала, что так идти много короче, чем по тракту. Поплутав день в топях и хлябях, он вышел на тропу, и тропа привела его к озеру. Вечерело... На водной глади в другом конце озера плавало малиновое пятно. Казалось, свет исходит изнутри, со дна, но это было отраженное с высокого берега пламя костра, и Алексей пошел на него, пробираясь сквозь заросли ольхи и крапивы. Свет шел не от костра, как думал Алексей, а из окон двухэтажного особняка, стоящего на крутом берегу озера. Через еловые ветки покойно светились окна нижнего этажа.. Из высокой трубы шел дым. "Печи топят в такую жару, --подумал Алеша. --Странный дом... Куда это я вышел? А... Старушка говорила, "царев домик"... Значит, правильно иду, не сбился с маршрута". Алексей осторожно отодвинул еловую ветку и заглянул в открытое окно. В комнате находилось двое мужчин. Один сидел над остатками ужина, другой, высокий старик в синей поддеве, стоял рядом и наливал из большого штофа водку в граненую чарку. -- Груздочками закусывайте, ваше сиятельство, -- приговаривал старик. -- Груздочек сам проскальзывает. -- Груздочки -- это грибы, -- заплетающимся языком сказал тот, кого называли сиятельством. Голова его вдруг мотнулась вбок, грозя перевесить шатко сидящее тело, но он подхватил руками свою тяжелую голову и, словно крепя ее к шее, вернул в прежнее вертикальное положение. -- Грибы... это к чему? -- Даме к беременности, мужчине -- к удивлению, -- с готовностью пояснил старик. -- Но это, если во сне грибы видеть. -- У меня здесь все, как во сне. Алексей присел под окном. Где он слышал этот голос? -- Так о чем я? -- продолжал мужчина. -- Грибы к утомлению... Нет, я говорил, что тебе надо ехать с нами во Францию. Калистрат, Франция -- звезда души моей! Ты сгинешь в этих болотах, Калистрат. Болота -- это к чему? "Совсем недавно, -- мучительно вспомнил Алеша, -- эти бархатные интонации, этот акцент... " Он решил заглянуть в следующее окно, для чего встал на четвереньки, пролез под низкорастущими ветками ели и замер, открыв от удивления рот. Ее он узнал сразу... Она сидела перед горящим камином, головка ее над спинкой кресла изогнулась подобно экзотическому цветку. Словно почувствовав Алешин взгляд, девушка повернула голову и, увидев прижатое к стеклу лицо, несколько секунд с удивлением его рассматривала, потом стремительно вскочила и выбежала из комнаты. Алексей и шагу не успел сделать, как она очутилась рядом. -- Молчи, -- услышал он требовательный шепот. -- Иди за мной. Не надо, чтобы тебя здесь видели. Она толкнула низкую дверь и, уверенно держа Алешу за руку, повела его вниз по узким ступеням. В подвале было душно и темно, только в окошке у потолка светился рог молодого месяца. Сундуки, бочки, сваленные в кучу седла или что-то похожее на седла, в углу поблескивала позолотой огромная рассохшаяся зимняя карета на полозьях. "Как ее сюда втащили? -- подумал Алексей и тут же одернул себя: -- О чем думаю-то, мне-то что за дело? " -- Вот мы и встретились опять, богомолка. Испугался? -- Нет, сударыня, -- ответил Алеша тоже шепотом. -- Врешь. Зачем ты здесь? -- Мимо шел. Хотел попроситься на ночлег. -- Здесь мимо одни шпионы ходят? Женские тряпки сбросил? -- Это была шутка, сударыня. Я поспорил, что в женском платье во мне не узнают мужчину. -- Все врешь. Ты не мужчина, ты мальчик. Красивый мальчик... И я тебя давно жду, а если не тебя, то кого-нибудь вроде тебя. -- Она тихонько засмеялась и прижалась к Алеше, щекоча ресницами его лоб. Алешина рука покорно легла на ее талию, голова закружилась: "Что вы, сударыня? Я, право... " Девушка вдруг зажала его рот нежной ладошкой и замерла, вслушиваясь. -- Калистрат, где она? -- произнес знакомый голос, и молодой месяц исчез, закрытый чьей-то спиной: -- Я не могу жить без нее, а она отказывает мне даже в уважении. Да, да, она меня не уважает, -- грустно добавил де Брильи и запел: У окна сидела принцесса-красавица, Все по ней вздыхали, никто ей не нравился, Смеялась принцесса над всеми вельможами, Досталась принцесса бедному сапожнику... * -- Как поет! -- прошептала Анастасия восторженно. -- Кто бы мог подумать, что он умеет так петь! Дверь в подвал внезапно отворилась. -- Там кто-то есть, ваше сиятельство, -- крикнул сторож. Анастасия втолкнула Алексея в карету, прошептала на ухо: "Жди меня здесь! " -- и легко взбежала по ступенькам. -- Кошка кричала, как безумная. Я пошла в этот подвал, а там мыши пищат и темно... -- Звезда моя, -- пылко воскликнул француз и тут же сник: -- Прости меня, я пьян. О, эта проклятая русская водка! -- О чем ты пел, Сережа? -- Постель наша будет глубже океана глубокого, а в каждом углу расцветать будут ландыши. Так поют во Франции про любовь. Де Брильи привалился к стенке, ноги его не держали. -- Пошли, ваше сиятельство... Алеша дождался, когда голоса стихли, и вылез из кареты. Неожиданная встреча с красавицей возбудила его до чрезвычайности. Что за странные колдовские слова: "Я тебя давно жду... " Никто и никогда не говорил ему таких слов. Может, эти слова таят в себе опасность и ему лучше уйти? Уж не заперт ли он в этом подвале? Он тихо поднялся по ступеням. Дверь открылась от легкого толчка, в лицо пахнуло лесной сыростью, запахом прели и хвои. Алеша поежился. Провести ночь под крышей было куда приятнее, чем лежать в мокрой траве. Он вернулся назад, залез в просторную, как комната, карету и растянулся на пыльных подушках. А впрочем, какое ему дело до этой красоты? Не о ней он хочет * Народная французская песня XVII века (пер. И. Эренбурга). думать. Надо расслабить мышцы, удобно положить щеку на ладонь, потом неторопливо рыться в памяти, вспоминая какую-нибудь из ночевок в лесу, костер, брошенный на лапник плащ, и тогда из темной глубины прошедшего, но такого недавнего и дорогого времени, выплывет лицо Софьи, и он услышит далекий зов: "Я жду... " Уже кричали петухи и небо в амбразуре окна стало белесым, когда его бесцеремонно растолкали сильные руки Анастасии. -- Проснись, Алеша. Хватит спать! -- Откуда вы знаете, как меня зовут? -- Остатки сна как рукой сняло. -- Я давно тебя знаю, да имя забыла. А ночью вспомнила. Скажи, курсант, согласен ты ради меня жизнью рисковать? -- Нет, -- быстро сказал Алексей. -- Боишься? -- Я ничего не боюсь, сударыня. Но обстоятельства таковы, что именно сейчас мне очень нужно быть живым. Простите меня. -- Ты даже не спросишь, зачем ты мне нужен? -- Вы ошибаетесь, я вам не нужен. -- Вот как заговорил? А подарки любил получать? -- Анастасия повысила голос, забыв о предосторожности. -- Неужели тебе маменька больше меня нравилась, испорченный ты мальчишка? -- Я вас не понимаю... -- голос Алеши дрогнул. -- Ты не знаешь, кто я? -- удивленно спросила Анастасия. -- Фея, -- пожал плечами Алеша, а сам с испугом всматривался в красавицу. Анастасия посмотрела на него внимательно, пытаясь найти в бесхитростном его взгляде корыстные мысли или злой умысел, и вдруг расхохоталась. -- Знаешь, как мать тебя называла? Алеша-простодушный. Видно, ты такой и есть... -- Так вы?.. -- Анастасия Ягужинская, любовницы твоей дочь... Алеша совершенно смешался, впору голову от стыда под мышку сунуть. -- Вы ошибаетесь! Я никогда не был... поверьте, --и, стараясь обрести почву под ногам, спросил: -- Что с Анной Гавриловной? -- Ничего не знаю. Сама бежала из-под стражи. А спаситель мой -- кавалер де Брильи -- волк в агничьей коже. Он везет в Париж бумаги заговорщиков. Так вот зачем они встретились... Сейчас Анастасия Ягужинская потребует, чтоб он и дальше служил ее матери и еще каким-то грозным, неведомым силам. Алеше хотелось в ноги ей броситься: "Отпусти! Мне Софью спасать надо! " Но ничего этого он не сказал вслух. Анастасия, путаясь в мантилье, достала с груди плотный, перевязанный лентой пакет и протянула Алексею. -- Вот эти бумаги. Я их у де Брильи выкрала, а на их место положила другие листы -- из сонника выдрала да теми же нитками и зашила. Я думаю, что эти бумаги похитили, -- она склонилась к Алешиному уху, -- у вице-канцлера, и их надо ему вернуть. Но помни -- только самому Бестужеву, из рук в руки... Да, расскажи, как они к тебе попали, и он поможет моей матери. -- Да вы что? Как же я к Бестужеву попаду? Шутка сказать... Здрасте, вице-канцлер, я к вам... --дурашливо тараторил Алеша. -- Да уж постарайся! -- Анастасия даже ногой топнула, с силой засунула бумаги ему под камзол, но вдруг сменила тон на печальный и просительный: -- Сделай, голубчик, как прошу. Это очень важно. И прощай! Поверь, я не виновата... -- добавила она и быстро его перекрестила. Алексей хотел было сказать, что и он не виноват и что поручение ее никак не выполнимое, но Анастасия уже подхватила юбки, и каблучки ее, выбивая тревожную трель, застучали по лестнице. Алексей приоткрыл дверь подвала, осмотрелся, потом стремительно перемахнул открытую лужайку и, нырнув в кусты бузины, остановился, чтобы перевести дух. Дом спал. Где-то квохтали куры. Пестрый хряк поднял из лужи голову и глянул на Алексея мутными, злыми глазками. Вдруг сверху с балкона раздался смех. Анастасия смеялась так беспечно и весело, словно не только тайные бумаги передала Алексею, но и все свои заботы, и тут же забыла о заговоре, о неожиданно обретенном посыльном и о матери, которая сидит в крепости. Алексей потер обожженные крапивой руки и решительно зашагал вдоль озера. "Нет, господа, я не слуга вам! Я ничего не понимаю в ваших интригах и заговорах. Пусть здравствует дочь Великого Петра -- Елизавета. Таскайте сами каштаны из огня! Бросить эти чертовы бумаги под куст, и пусть леший творит над ними свои заклинания". Так уговаривал он себя, пробираясь через сухостой и прыгая с кочки на кочку. Выйдя наконец на торный тракт, если можно было таковым назвать полусгнившую гать, он уже знал, что ноги принесут его не в Микешин скит -- это потом, а в родную деревню. У маменьки добудет он себе быстрого коня, а бумагам найдет посыльного, который и передаст их вице-канцлеру "из рук в руки". Вот только кто поедет в Петербург? Он вспомнил отца Никанора -- стар и немощен, и однорукого майора -- соседа, тертый калач, но брехун, и дальнего родственника Силантия Потаповича, который, конечно, по бедности, гостит у маменьки... И все эти люди казались совершенно неспособными на подобное поручение. -22- Лесток не удивился, когда получил от Дальона письменный приказ срочно оформить для де Брильи выездные бумаги. При дворе всем было известно страстное желание француза вернуться на родину. Несколько смутила Лестока приписка, небрежно нацарапанный постскриптум, в котором как бы между прочим сообщалось, что сам де Брильи в Москве (что его туда занесло? ), что в Петербург он не поедет по причине разыгравшейся подагры и будет ждать посыльного с паспортом в охотничьем особняке на болотах. Ехать в особняк -- не малый крюк, болота -- не лучшее место для подагры. И вообще, при чем здесь подагра? В тридцать лет не болеют подагрой! "У Брильи назначена на болотах встреча со шпионом от Шетарди, -- решил Лесток. -- Место для этого самое подходящее. Подождем... "- И не стал оформлять кавалеру паспорт. Отговорка у Лестока была самая убедительная. В связи с чрезвычайным положением в государстве все бумаги для выезда из России подписывал лично вице-канцлер. Чрезвычайное положение в стране Лесток создавал, в прямом и переносном смысле, своими собственными руками. Ивана Лопухина дважды поднимали на дыбу. Никаких новых показаний он не дал, только кричал по-звериному. Отец его, бывший генерал-кригс-комиссар Степан Лопухин, висел на дыбе десять минут. И тоже без толку. Бормотание... Хрип невнятный. Да, говорил крамольные речи. Мол, беспорядки сейчас... Мол, лучше бы Анна Леопольдовна была бы правительницей... Мол, министров прежних всех разослали... Мол, будет еще тужить о них императрица, да взять будет негде... Замышлял ли переворот в пользу свергнутого Ивана? Опять бормотание... Говаривал с женой Натальей, что ее величеством обижен, что без чинов оставлен... Говаривал, что сенаторов нынче путных мало, а прочие все дураки... Мол, дела не знают и тем приводят ее величества народ в озлобление... Все это бормотание несказанно злило Лестока. Как доказать, что арестованные не болтуны, а заговорщики и отравители? И хоть бы кто упомянул на розыске имя вице-канцлера Алексея Бестужева! А иначе для чего эта возня с семейством Лопухиных, зачем пытать Анну Бестужеву, безмозглого графа Путятина и всех прочих? В Петербурге и Москве шли обыски. Везли к Лестоку личную переписку арестованных: целый узел писем Степана Лопухина из Москвы, любовные письма да неграмотные отцовские наставления, изъятые у преображенца Михаилы Аргамакова, письма адъютанта лейб-конного полка Колычева Степана. Привезли длинный, оклеенный нерповой кожей, ящик с перепиской Анны Бестужевой. Выудить из этих писем информацию, касающуюся заговора, все равно, что в сточной канаве поймать карася. Правда, в ящике нерповой кожи нашли пару писем Михаилы Бестужева, где он как-то скользко и невнятно жалуется на своего брата. Но из этих жалоб обвинения в антигосударственной деятельности не сочинишь. Лесток задал работу всем своим сыщикам, денег не жалел, лишь бы добыть подкупом или отмычкой личную переписку вицеканцлера. В это самое время из отчетной депеши верного агента Лесток узнает о слухах, именно слухах, не более, что в Москве полмесяца назад из потайного сейфа вице-канцлера были украдены важные бумаги и что похититель то ли монах-бенедиктинец, то ли капуцин из католического собора, а может, и ни тот ни другой, но кто-то из еретиков. Даже не получив точного подтверждения этим слухам, Лесток поверил им, поскольку доподлинно знал, как интересуется бестужевскими бумагами маркиз Шетарди. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы связать внезапное желание де Брильи уехать из России с пропажей этих писем. Шетарди с Лестоком в одном лагере, они почти друзья, но маркиз -- дипломат до косточки, а потому -- обманщик и плут. Для него все средства хороши. Похищенные бумаги помогут Шетарди сделать себе карьеру, Франция станет навязывать России свою политику, постоянно шантажируя вице-канцлера, а он, Лесток, останется ни при чем и должен будет выйти из игры. Необходимо найти способ получить бестужевские письма у Брильи. Но как? Исчезновение девицы Ягужинской не заботило Лестока. Пусть ее, видно, решила отсидеться в каком-нибудь монастыре. Анастасия Ягужинская пуглива и покладиста, она могла бы еще пригодиться следственной комиссии, но сейчас не до нее. И так дел по горло. И вдруг, читая показания какого-то недоросля, курсанта навигацкой школы, Лесток встречает описание побега Ягужинской. И с кем? О Брильи в первую очередь скажешь -- "носат"... И сроки совпадают точно. Неужели она бежала с французом? В дом на Малой Морской улице солдаты явились ночью. Марфа Ивановна долго спрашивала перед закрытой дверью -- кто да зачем, а когда наконец поняла, слабо ахнула, сняла засовы и спряталась в маленький закуток в сенях, где и простояла до утра. "Куда меня повезут? Опять на допрос? -- думал Александр, спешно одеваясь. -- Зачем? Все уже рассказал. А может, пронюхали про вчерашнюю дуэль? Так не было дуэли-то, господа! Хотя по нашим законам все равно -- петля! " Лукьян Петрович вылез из теплой постели, пришел в горницу, по которой со скучающим видом расхаживали солдаты. Один из них, молодой, щербатый парень, бросился навстречу: -- Хозяин, попить бы, а? Лукьян Петрович посмотрел на него испуганно и ничего не ответил. -- Хозяин, морсу бы или кваску, а, -- продолжал просительным тоном солдат, шепелявя так, что разобрать его слова можно было только с величайшим трудом. -- Ты, Кондрат, в одном доме водки просишь, во втором закуски, а в третьем рассолу, -- проворчал старый драгун, покойно сидя в кресле Лукьяна Петровича. Перед тем, как войти в горницу, Александр остановился, перевел дух, потом решительно открыл дверь, но, увидя там, кроме солдат, Лукьяна Петровича, смешался и виновато произнес: -- И вас разбудили? -- Саша, за что? Куда? -- Старик дрожащей рукой перекрестил Александра. -- Простите, что навлек подозрение на ваш дом, но я... -- Полно, полно... Бог с тобой! -- Хозяин, горло пересохло, сил нет! -- Да выйди ты в сени, -- взорвался вдруг Лукьян Петрович, -- там воды целая бочка. Хоть топись! -- Но, но! -- обозлился щербатый. -- Поговори у меня! Как ошалели все. Воды попить нельзя. А ну пошли! -- подтолкнул Александра к выходу разлапистой рукой. Белова отвели на улицу Красную, где в двухэтажном особняке заседала следственная комиссия. В нарядном этом доме, выходящем высокими чистыми окнами на реку Мойку, проживала когда-то Елизавета, и из уважения к императрице в комнатах поддерживались прежний порядок и роскошь. Солдат спереди, солдат сзади, солдат сбоку. Колеблется пламя свечи в руке конвоира, и особняк, словно престарелая красавица, спешит показать свое тронутое тленом великолепие. То золоченая рама выплывает из темноты, то парчовая портьера засеребрится, как водная гладь, то чье-то лицо -- не сразу поймешь, живое или нарисованное, блеснет глазами и исчезнет. Шепнул ли драгун это слово, это сказочное имя -- Лесток, или только почудилось Александру? Или сами стены в этом доме бормочут, шуршат, как мыши, --Лесток, Лесток... Дверь распахнулась, и Александр, зажмурившись от яркого света, шагнул в просторную залу. В лицо пахнуло нагретым от свечей воздухом. Александр боялся открыть глаза. "Да, я у Лестока. Драгун сказал правду. Дуэль здесь ни при чем. Меня вызвали по делу заговорщиков. Чем-то я их заинтересовал. Ты у Лестока, курсант Белов. У тебя на руках козырный туз. Только не сболтни лишнего. Спокойнее, спокойнее... Удача ведет тебя за руку". О лейб-медике императрицы ходила в обеих столицах дурная слава. Должность хирурга приучила его спокойно относиться к виду крови и хрусту костей, какая разница, где свежевать плоть -- на дыбе или операционном столе? Чужие страдания не волновали царского лекаря, и все подследственные, зная об этом, стояли перед Лестоком в гусиной коже от страха. Великий человек сидел, втиснув тучное тело в кресло. Вытянутые ноги в больших желтых туфлях покоились на низкой, обитой бархатом, скамейке. Он был без камзола, рубашка прилипла к телу, затемнила мокрыми пятнами подмышки, пышное жабо распласталось под тяжестью двойного подбородка. На лысой, не покрытой париком голове, отражались огоньки свечей пудовой люстры-паникадила, и казалось, что от круглой головы идет сияние. Он поигрывал сцепленными на животе пальцами и ждал, пока мальчишка отупеет от страха, затрепещет и можно будет начать разговор. Но курсант не трепетал, а с провинциальной восторженностью, и даже с какой-то идиотской беззаботностью, таращил глаза. "Либо глуп, либо смел", -- подумал Лесток и начал, грозно сведя брови к переносью: -- Когда и зачем прибыл в Петербург? -- Прибыл пять дней назад, томимый желанием попасть в гвардию. -- С какой нуждой пришел в дом графа Путятина? Александр отвечал на вопросы не торопясь, обстоятельно и подробно, но все свои поступки объяснял одной и той же нелепо настойчивой фразой: "Движимый мечтой о гвардии... " Присказка эта повторялась столь часто, что Лесток, наконец, не выдержал и спросил с раздражением, зачем Белову нужна гвардия и какое отношение гвардейцы могут иметь к их разговору. Страстная, патриотическая речь во славу лейб-кампанейцев и преображенцев была прервана язвительным вопросом: -- Под окнами у Анастасии Ягужинской дежурил ты, шельмец, тоже движимый мечтой о гвардии? -- Да, -- быстро согласился Белов, не смутившись и словно не понимая нелепости своего ответа. "Глуп", -- подумал Лесток и спросил: -- Знал ли ты, что девица на подозрении? Знал, поскольку мать ее была арестована, а слухи в Москве быстро расползаются. Он шел по улице в приятных мечтах о гвардии и вдруг увидел юную девицу в окне. Поскольку упомянутая девица весьма красива и лицезреть ее не лишено приятности, он притаился за липами. Вскоре к дому подошел мужчина в дорожном плаще и шляпе и завернул к черному ходу в дом Бестужевых. Он, Белов, продолжил свой путь, а спустя полчаса, опять проходя мимо дома, не переставал думать о гвардии... -- Это я уже понял. Дальше! -- И спустя полчаса, поглощенный мыслью о гвардии, -- твердо повторил Белов, -- я заметил, как из дома вышел упомянутый господин и дама, в которой я с удивлением узнал девицу Ягужинскую. Они прошли вдоль палисадника и завернули за угол, их, очевидно, ждала карета. "Милая, -- думал Александр, -- прекрасная, прости меня. Я проболтался, как олух, как последний болван! Но ведь я даже предположить не мог, что твой ночной отъезд -- побег от мучителей. Какое счастье, что они не знают, где ты! " -- Опиши господина, -- приказал Лесток. -- Высокий, важный, носатый. Хороший такой нос! Тень от него была как от коромысла. Что еще? Шляпа с полями. Темно было. Хорошо не рассмотрел. Да я и не рассматривал. -- Да, -- усмехнулся Лесток, -- ты же был поглощен мыслями о гвардии. Узнаешь этого человека, коли увидишь? -- Пожалуй, узнаю. -- Вот что, курсант. --Лесток задумчиво погладил лысину. Рыжеватые умные глаза его внимательно прошлись по Сашиной фигуре. -- Ты исполнишь мое поручение. Небольшая прогулка в обществе приятного человека. Ты должен будешь узнать того мужчину, о котором сейчас шла речь. Если ты справишься с поручением, то по возвращении твоем мы продолжим разговор о гвардии. -- О, ваше сиятельство... -- О нашей сегодняшней беседе не должна знать ни одна живая душа. Я не стращаю тебя смертной казнью, до этого не дойдет. Я тебя просто... -- Холеная короткопалая кисть вдруг взметнулась из оборок манжета, и Александр поспешно кивнул, сделав непроизвольно глотательное движение. -- Куда и когда ехать, ваше сиятельство? -- Куда -- знать тебе не надобно. За тобой придут. Поедешь с поручиком лейб-кирасирского полка, --Лесток помедлил, словно раздумывая, стоит или нет называть фамилию. -- С поручиком... -- не удержавшись, подсказал Александр. -- Бергером. -23- Австерия уже работала. А может, она и не закрывалась на ночь, готовая выдать по первому требованию вина, колоду карт и дымящуюся трубку. -- За австерией по правую руку от набережной, -- шептал Александр, -- двухэтажный дом немца Штоса. Окна на втором этаже, выходят в палисад. Внизу ставни закрыты, все спят. Только бы он был домаЗаспанная служанка быстро открыла дверь и, не удивляясь, не задавая вопросов, провела Александра на второй этаж. Дверь в комнаты Лядащева оказалась незапертой. -- Проснитесь, Василий Федорович! Проснитесь, умоляю вас. Я пришел, чтобы отдать вам в руки судьбу мою и жизнь. Мне надо понять, удача ли прискакала ко мне на арабском коне, или беда стучится в дверь. Да не смотрите так удивленно! Меня вызвал к себе Лесток. Я не могу рассказать, о чем он со мной говорил. "Под страхом смертной казни" -- так говорят в Тайной канцелярии. Но мне нужна ваша помощь. Я пешка в чьей-то игре. Но я должен понять, что творится вокруг. В чем обвиняют Лопухиных? За что взяли Бестужеву? Какое отношение к заговору имеет дочь ее Анастасия? Вы знаете все, недаром я встретил вас в доме графа Путятина. -- Тебе Лесток дал поручение? -- Я этого не говорил, -- поспешно отозвался Александр. -- А иначе зачем бы ты прибежал ко мне в такую рань? -- Лядащев зевнул, поскреб пятерней подбородок и сел, опустив ноги на пол. Только сейчас Александр заметил, что Лядащев спал не раздеваясь. Пышный парик примялся с одной стороны. Скомканный камзол заменял подушку, и на правой щеке отпечатался причудливый узор золотого шитья. --Пили мы вчера у Ягупова. 0-ой! --Лядащев опять глубоко, со стоном зевнул. -- Ненавижу это занятие, да отказаться нельзя -- обида на всю жизнь. Домой меня чуть живого привезли. Кто -- не помню. -- Василий Федорович, выслушайте меня. Я не пришел бы к вам, если бы дело касалось меня одного. Но все складывается так, словно я помогаю следствию поймать ее. -- Кого поймать? Говори толком. -- Вы же читали опросные листы. -- Голос Александра прозвучал умоляюще. Ему очень хотелось, чтобы Лядащев сам догадался, о ком идет речь. Но тот ничего не хотел домысливать сам. -- У меня, братец, от этих опросных листов в глазах троится. Вот ведь зевота напала... Посмотри-ка там, в углу, за стулом... Нет ли там бутылки? Если меня привез домой Ягупов, то она непременно должна там стоять. И полная! Есть? Значит, точно Пашенька меня на второй этаж приволок. Возьми бокалы на подоконнике. Налей... Ну вот, теперь рассказывай. И все сначала. Значит, ты был у Лестока. -- Был, Василий Федорович. -- Александр помолчал в надежде, что дальше Лядащев начнет говорить сам, но тот молча прихлебывал вино и ждал. -- Хорошо, я все расскажу вам. Цена этой откровенности -- моя жизнь. -- Он погрозил кому-то пальцем и продолжал: -- Я люблю дочь Анны Гавриловны Бестужевой -- Анастасию. Случайно я видел, когда и с кем она бежала из Москвы. Теперь Лесток хочет, чтобы я опознал этого господина. -- Ну и опознай. Я-то здесь при чем? -- Что ей грозит? -- Анастасии Ягужинской? Да ничего. Она такого наговорила, любовь твоя, что ее не наказывать надо, а деньги платить за показания. -- Как -- деньги? Она помогла раскрыть заговор? -- Ничего не раскрыла, а просто перепугалась до смерти и подписала все, что от нее хотели. А хотели, чтобы она оговорила мать. Но ее показания ничего не решали. Бестужеву взяли после допроса Ивана Лопухина. Тот постарался, ничего не утаил. Но я, как он, на дыбе не висел, и не мне его судить. -- На дыбе висел... -- повторил Александр глухо, а потом, словно поймав на лету подсказку Лядащева, подался вперед. -- Так Анна Гавриловна невиновна? Лядащев рассмеялся невесело. -- Знаешь, как в городе называют дело об отравителях? "Бабий заговор". Лесток всем и каждому говорит: "Как же не быть строгим, если, кроме пустых сплетен да вздорной болтовни, ничего нельзя добиться от упрямых баб? " И этих "упрямых баб" пытают без всяких скидок на их красоту. -- Зачем же их пытать? Может, они и впрямь только сплетницы? Лядащев хмыкнул неопределенно, опять зевнул и перекрестил рот. -- Знать надо, братец, о чем можно сплетничать, а о чем нельзя. А то больно много сплетников развелось. И посол австрийский Ботта в их числе. Ты на меня так преданно не смотри. Я тебе никаких тайн следственной комиссии не выдаю. Об этом весь Петербург говорит, --Лядащев вдруг подмигнул Белову, --и все "под страхом смертной казни". -- А какую роль во всем этом играет Бергер? -- Дался тебе этот Бергер! -- Так я еду с Бергером. -- Куда? -- Лядащев быстро спросил и внимательно посмотрел на Александра. -- Зачем тебе ехать с Бергером? -- Я вам уже говорил. Я еду с Бергером для опознания. Куда -- не знаю. -- Хорошая компания, ничего не скажешь, -- проворчал Лядащев. -- Посиди-ка один. Пойду умоюсь. Башка раскалывается. -- И ушел в другую комнату. Мылся Лядащев долго, отфыркивался, старательно полоскал рот, Александр терпеливо ждал. Ему казалось, что Лядащев тянет время, решая для себя, насколько можно быть откровенным с пятидневным знакомым. А Лядащев раскачивался на нетвердых ногах и думал, с ненавистью рассматривая полотенце: "Как этой гадостью можно лицо вытирать? Хозяин Штос -- сквалыга и сволочь! Это не полотенце, это -- знамя после обстрела и атаки, все в дырах и в дыму пороховом. А может, это портянка? Не буду вытираться. Так обсохну. Еще водичкой покраплюсь и обсохну... " -- Слушай, -- сказал он наконец, входя в комнату, -- Расскажу я тебе, кто такой Бергер. Начнем с географии. Есть такой город -- Соликамск. Знаешь такой город? В нем живет на поселении бывший гоф-маршал Левенвольде, а при нем охрана, а при охране -- офицер. У офицера вышел срок службы, и ехать к нему на смену должен был некто... --Лядащев многозначительно поднял палец. -- Бергер, -- подсказал неуверенно Александр. -- Вот именно. Соликамск далеко, на Каме. Жить там, хоть ссыльным, хоть конвойным -- пытка. Кругом соляные прииски и больше ничего, степи... Я всегда думал, Белов. -- экая несправедливость! Считается, что ссылают одного, и никто не пожалеет ни в чем не повинных людей -- солдат и двух офицеров, что едут в эту глухую, забытую богом дыру. А? Тебе не жалко конвой, Белов? Они ведь тоже люди! -- Мне очень жалко конвой, Василий Федорович, -- твердо сказал Александр, опуская глаза в пол. -- И палача жалко. Считается, что наказывают одного, а получается -- двух. -- А ты остряк... Так о чем я? Ах, да, Бергер... С Иваном Лопухиным Бергер служил в одном полку и, говорят, был дружен. Про любовь Натальи Лопухиной к ссыльному Левенвольде знал весь двор. Не было этой тайной и для Бергера. И вот прослышала Наталья Лопухина про новое назначение в Соликамск и просит сына своего Ивана, чтоб передал он через Бергера поклон от нее Левенвольде. "Пусть верит, что помнят его в столице и любят", -- наказала она передать да еще добавила такую фразу: "Пусть граф не унывает, а надеется на лучшие времена". Слушай, Белов, посмотри-ка в углу под окном. Там кусок обоев оторван. Там должна быть... Есть? Тащи сюда. Наливай. Мне чуток, себе полную. Пей, пей! У тебя уже щеки порозовели. Я когда тебя увидел, ты был на сосульку похож. Я еще подумал, что это Белов на сосульку похож? Лето ведь... Александр оторопело посмотрел на Лядащева. "Как странно он говорит! Да он пьян, -- понял Александр наконец. -- Пьян в стельку. То-то он разговорчивый такой! Мне повезло. А то бы я из него лишнего слова не вытянул. Зачем же я, дурак, пьяному про Лестока рассказывал? Нет... Он меня не выдаст. Не такой человек". -- Еще налей, -- сказал Лядащев и тряхнул головой. -- На чем мы остановились? Ага... "Так надейся на лучшие времена", -- передала Наталья Лопухина своему соколу. Дальнейшие события по-разному объясняют. Кто говорит, что Бергер сразу пошел с этой фразой к Лестоку, мол, какие же это такие "лучшие времена" -- опять младенца Ивана на трон? Кто рассказывает, что за домом Лопухиных давно слежка была. Все это не суть важно. А важно то, что Лесток усмотрел в этой безобидной фразе скрытый намек, что готовится левенвольдево освобождение, и поручил Бергеру выведать у Ивана Лопухина все, что возможно. А тут случилась пирушка в вольном доме у Берглера. -- У кого? -- переспросил Александр. -- Да у курляндца одного, пакостника. Все немцы эти -- кто Бергер, кто Берглер. И все пакостники. Какой уважающий себя немец поедет в Россию? У него и дома дел полно. -- Я знал в Москве одного немца -- он производил очень хорошее впечатление, --виновато сказал Александр. -- Да? Впрочем, я тоже знал двух. Отличные парни! Один, правда, был французом, а второй -- скорее всего эфиопец... -- Ну вот видите... Но мы опять отвлеклись от темы. -- На этой пирушке вызвал каналья Бергер пьяного Лопухина на откровенность. --Лядащев налил еще вина, выпил. "На что это он намекает? Уж не считает ли он и меня такой же канальей? " -- смятенно подумал Александр и заерзал на стуле, но Лядащев утер рот ладонью и, не обращая на смущение Александра ни малейшего внимания, продолжал: -- А Иван и рад поговорить. Мальчишка тщеславный, заносчивый! Наплел таких несообразностей, что дух захватывает. Ныне мол, веселится одна государыня да приближает к себе людей без роду, без племени. Мол, каналья Сивере из матросов, Лялин из кофишенков. И чины им, мол, дали за скверное дело. Государыня, мол, потому простых людей любит, что сама на свет до брака родителей появилась. -- Как можно? -- не выдержал Александр. -- Ты дальше слушай. Царица Елизавета, мол, императора Ивана с семейством в Риге держит под караулом, а, того не знает, что рижский караул с ее канальями лейб-гвардейцами потягаться может. -- Ну и подлец! -- воскликнул Александр. -- Зачем же это все говорил? -- Затем, что дурак! Болтун безмозглый! Три дня водил его Бергер по кабакам. Иван водку лакает и приговаривает: "Мне отец говорил, чтобы я никаких милостей у царицы не искал, потому что наши скоро за ружья примутся", а за стеной сидит лестоков человек и слово в слово эти дурацкие речи записывает. -- А каких "наших" он имел в виду? -- Да не было никаких "наших", одно хвастовство. Ну а дальше уже Лесток постарался. Бергера представили императрице, и она подписала приказ об аресте Лопухиных. А Бестужева -- сердечная подруга Натальи Лопухиной. После того, как у Бестужевой брата Михаила Головкина сослали, она во всех гостиных жалобами да воплями язык обтрепала. Может, и наговорила чего лишнего. Какая за ней вина -- не знаю, но Лесток держит ее за главную заговорщицу. И знаешь, Белов, мне их не жаль. Они под пытками столько ни в чем не повинных людей оболгали, что их и впрямь надо смертию казнить. У Ягупова сестра в крепости сидит. Она замужем за поручиком Ржевским. Сам-то он лишнего не болтал, но был, на свою беду, в тот вечер в доме у Берглера, этого вздорного мальчишку Лопухина слышал и не донес куда следует. -- А Бергер так и не поехал в Соликамск, -- задумчиво сказал Александр. -- Слушай, Белов, посмотри-ка в углу под иконой на полочке... Да, за занавеской... Нет? Ты хорошо посмотрел? Значит, не Ягупов меня в дом тащил. Ягупова, наверное, тоже кто-нибудь тащил. Не иначе, как Родька Бекетов. Пожалел бутылку. И правильно! Никогда не пей без меры, Белов! -- Не буду, Василий Федорович. Спасибо, Василий Федорович. Я пойду. Я все понял, -- кивал головой Саша. -- Кабы еще я сам все понял, -- вздохнул Лядащев, -- вот было бы славно. -- И он опять завалился спать. -24- Никита переворошил черновики, нужные разложил перед собой веером, глубоко макнул перо в чернильницу и вывел на чистом листе бумаги: "ТРАКТАТ О ЛЮБВИ, написанный Никитой Оленевым после ночного разговора с другом Алексеем Корсаком в селе Перовском". "Каким лучшим подарком природа одарила живущих, чем любовь? Какие тайны мироздания может скрывать она от людей, какие новые пути к счастью может измышлять человек, если каждому -- красавцу и уроду, дураку и умному, подлецу и святому -- вручил Господь несравненный сосуд светлых мук и надежд, услад и нежности и имя ему-ЛЮБОВЬ. Все могут открыть этот сосуд, но не все умеют выпить влагу его, питающую душу подобно неиссякаемому лесному ключу. Все любят под солнцем -- твари морские, птицы, черепахи, травы и папоротники, но высшее понимание любви дано лишь Человеку. Огромен его мир. Его населяют те, кто живет сейчас, и те, которые умерли, и те, что еще не родились. Мертвые -- наши главные наставники, наши духовные пастыри. Они смотрят на тебя со старых полотен, с книжных страниц, из самого нутра души твоей, куда они переселились, чтобы учить, утешать и исцелять твои беды. И каждый из них любил и рассказал тебе об этом. О любви уже сказано все, и эти строки -- ответ мертвым и напутствие нерожденным: "Да, вы правы, я согласен с вами. Любовь нетленна, она всегда жива, она -- тот дар и то наследство, которое нельзя растратить". Никита дунул на уже ненужную свечу. Где-то совсем рядом пропел пастуший рожок, неуверенно, словно пробуя голос, потом еще раз повторил свой призыв. Сонно промычала корова, за ней другая. -- Стадо погнали. -- Никита потянулся, закинув руки за голову. -- Что не спишь, барин? -- раздалось под окном. -- Попей молочка парного да ложись почивать. -- Худая старушечья рука поставила на подоконник большую глиняную кружку с отбитой ручкой. -- Спасибо, бабушка. Он дунул на розовую пену и одним глотком осушил половину кружки. "Отчего мои трактаты каким-то необъяснимым образом связаны с парным молоком? -- подумал Никита. -- Поэт должен пить нектар или вино, или в крайнем случае холодную воду из стеклянного бокала. Я же все парное молоко лакаю! " Он отточил новое перо... "И коли не попал ты в круг избранных, и любовь по глупому твоему недоразумению отвернулась от тебя, не оставив даже надежды, да пожалеют тебя внуки и правнуки, и дети твои, зачатые без веры, да вздохнут за тебя в могиле ушедшие родители твои и родители твоих родителей, ибо главная тайна жизни от тебя сокрыта". "То-то и оно, что сокрыта, -- подумал Никита с неожиданным раздражением. -- Все меня тянет писать о том, чего сам не испытал. Молочка парного попью и пошел строчить, мысль за пером не поспевает. Но ведь бродит она где-то, та, которую сам полюблю... " "Он полюбил... Мой друг, бесхитростный и мудрый, принял в трепетные руки свои бесценное наследство, и оно дало жизнь каждой капле его крови, он стал героем, каким не был до этой минуты, он стал талантлив и смел. Необъятный и свежий мир перевернулся перед ним в дороге, по которой он пойдет к своей любимой, не превращается в точку на горизонте, а лежит от края до края, во все небо, и ждет его. -- Я найду тебя, любовь моя, -- шепчет он на закатном солнце. Я приду, -- твердит он, как утреннюю молитву. -- Монашеская одежда не скроет тебя от ласк моих, и если ты предпочтешь меня богу, я украду тебя у него. Я поцелую тебя, цветок мой весенний, и ты поймешь, что нам друг без друга ни в этом мире, ни за чертой его нет места. Жди того счастливого часа, когда скажут тебе -- ИДИ! Прими муки ради нее. Соскобли с души окалину недоверия, чтобы сердце кровило от нежности к ней! Счастье по плечу только сильным, потому что страшна потеря его. И если тебе плохо без меня, любимая, это прекрасно! Если стоны твои заглушает ветер -- так и надо, потому что я иду к тебе и близка минута великого причащения. Я -- спасенье твое, и без меня тебе не жить... " Никита подумал и приписал: "О бумагах бестужевских не беспокойся. И вообще, Алешка, дворцовые интриги, заговоры -- все это вздор. Твои дела поважнее". x x x -- Барин, Никита Гаврилович, ехать пора. Пока еще нежарко... -- Сейчас, Гаврила, сейчас иду. -- Никита опять обернулся к Алеше. Они молча стояли друг против друга на пороге дома. Маменька Вера Константиновна стояла поодаль в тени черной от ягод черемухи и с нежностью смотрела на Алешеньку и друга его, такого обходительного юношу, жаль, погостил мало, и казалось ей, что все так хорошо и счастливо, что и понять нельзя, отчего всего неделю назад она думала, что жизнь ее прожита и не сулит ничего, кроме ожидания старости. Солнце ярко высветило белую рубашку Алеши, било в глаза, и он щурился, заслоняясь рукой от света. -- Отец поможет мне испросить аудиенции у вице-канцлера, -- сказал Никита. -- Я сделаю все, как должно. Алеша кивнул. -- А Сашка хотел тебя в Кронштадте искать... Не терзайся, ты все правильно сделал. Я там на столе тебе трактат на память оставил. Там все написано. Ну... удачи тебе! Никита вскочил в карету. Гаврила закинул внутрь подножку и взобрался на козлы. -- Я приеду в Петербург при первой возможности, -- крикнул Алеша. Он еще некоторое время бежал рядом, держа руку Никиты в своей, но лошади, выйдя на прямую дорогу, убыстрили шаг, и он отстал, махая рукой до тех пор, пока карета не свернула за молодой лесок. Проводив друга, Алексей прошел в свою комнату и через час вышел одетый в дорожное платье. Маменька Вера Константиновна бросилась было причитать: "Куда? Гостил в родном дому одну ночь! Виданное ли дело! ", -- но увидев в лице Алеши серьезное, непреклонное и, к своему удивлению, взрослое выражение, смирилась. Но хоть Алеша и говорил о полной безопасности поездки, никак, однако, не объясняя причины ее, хоть и твердил, что одному ему сподручнее, Вера Константиновна уговорила его взять с собой кучера Игната, самого здорового мужика из дворни, чтоб ходил за лошадьми и оберегал здоровье молодого барина. -25- По инструкции Лестока Бергеру надлежало получить от де Брильи похищенные бестужевские бумаги, но не шантажом, не угрозами, а полюбовно, заключив с французом сделку. Роль главного козыря в этой игре Лесток отводил даме -- Анастасии Ягужинской. То, что де Брильи, доверенный человек французского посла, ввязался в дела заговорщиков, похитив находящуюся под следствием девицу да еще такую, могло объясниться только одним -- любовью. Де Брильи не мог не знать, что в Париже его за это похищение по головке не погладят, а накажут, могут лишить должности, а то и вовсе отлучат от двора -- значит, это не интрижка, не флирт, здесь попахивает истинной страстью. Любовь -- надежная валюта в политической интриге, влюбленные глуповаты и нерасчетливы. "Ты с ним не хитри, -- напутствовал Лесток Бергера. -- Ты намекни этому франту, что про бумаги мы все знаем, затем намекни, что девицу Ягужинскую мы в любой момент можем у него отнять и в кандалы обрядить. А потом ставь перед ним выбор: или открытая дорога в Париж со своей милой, естественно, в обмен на бумаги, или ни милой, ни Парижа. Я найду способ задержать его в России. Знать бы только, куда он упрятал оную дочь Анны Бестужевой... " Белову в этом деле была отведена скромная роль -- опознать де Брильи, и если тот начнет отпираться, мол, никаких девиц не похищал, выступить свидетелем и прижать француза к стене. В дороге неожиданно для себя Белов узнал о цели поездки куда больше, чем по замыслу Лестока ему следовало знать. Объяснялось это тем, что Бергер был излишне болтлив и трусоват. Бергер понимал, что выполняет поручение величайшей важности и в случае успеха карьера его будет под надежным обеспечением. Но Лесток не забыл предупредить его, что де Брильи капризен и щепетилен в вопросах чести, любит помахать шпагой, и воображение рисовало Бергеру самые неожиданные картины. "Коли не выйдет полюбовно, -- размышлял он, -- француза надо будет взять да производить по всем правилам обыск. Лесток, правда, приказывал -- не доводить до крайности. Понятно, Он с Шетарди ссориться не хочет. Но главная задача -- достать бумаги, а там... Победителей не судят". Для дерзкой этой затеи нужен был помощник, и Бергер надеялся обрести его в лице курсанта. Но уж больно мальчишка неразговорчив, все хмурится, косится. Но с другой стороны, как поговоришь на полном скаку? Курсант небось одним озабочен, как бы из седла не выпасть. Это и не удивительно, двенадцать часов в седле. Уж на что Бергер привычен к верховой езде, а у самого ломит спину и поясницу колет. Хорошо хоть дорога знакома. Год назад Бергер ездил в охотничий особняк по одному весьма деликатному поручению Лестока. Только к ночи они прибыли на постоялый двор, который Бергер наметил для ночлега. Саша сполз с лошади, осмотрелся. Черная, словно обугленная изба стояла на развилке двух дорог -- одна вела на мост через заросшую камышом речку, другая, воровато шныряя меж невысоких, проросших щетинистой травой холмов, исчезала в глубоком овраге. Плотный, казавшийся липким туман затопил все окрестности. -- Приятное место... Вы уверены, что это трактир, а не притон? -- впервые за день обратился Саша к Бергеру. -- А черт его знает, -- с раздражением отозвался тот. -- Хозяин -- бывший каторжник, это точно. Но кормят хорошо и клопов нет. По мне будь хоть преисподняя, лишь бы пожрать дали. Против ожидания трактир встретил их приветливо. Изба была просторной, столешница сияла добела выскобленными досками, в углу мерцал не по-крестьянски богатый иконостас, украшенный гирляндами хмеля. Благообразный старик поклонился приезжим в пояс и молча принялся накрывать на стол. -- Это каторжник? -- спросил Саша испуганным шепотом. -- Он, -- с удовольствием согласился Бергер. Хорошее расположение духа вернулось к нему. На постоялом дворе, как и в любом другом месте, где не было лиц старше его чином, он чувствовал себя хозяином, которому все дозволено. К столу подсел проезжий шляхтич и, застенчиво улыбаясь, стал жаловаться на плохую дорогу, на лошадей, на бессонницу. Саша поспешно, не разбирая вкуса еды, проглотил содержимое тарелки, выпил кружку теплой, остро пахнувшей калганом браги и первым вышел из-за стола. Глаза у него слипались. Ему казалось, что как только донесет он себя до лавки, то сразу заснет. Но не тут-то было. "Что он так орет? -- думал Саша про Бергера. -- Что он шляхтича спать не отпускает? Странное лицо у этого курляндца. Днем глаза были, как щелочки, все щурился, а теперь стали круглые, незрячие, словно вместо глаз повесили на переносье спелые сливы... " Бергер рассказал старику и шляхтичу про какую-то белокурую Машку-красавицу, и Саша, решив, что это история несчастной любви, все силился понять, отчего их встречи происходили в конюшне. В избе было почти совсем темно. Из экономии хозяин заменил свечу тонкими, воткнутыми в железные вилки, лучинами. Обгорелые угли падали в лохань с водой и слабо шипели, распространяя угарный запах. Старик хозяин сидел на лавке под образами и ждал, когда неугомонные постояльцы пойдут наконец почивать. Шляхтич, босой без парика и кафтана, дремал, опершись на руку. -- Слушай... Ты не вороти рожу-то! -- талдычил в дымину пьяный Бергер и толкал шляхтича в бок: -- Я -- человек государственный. Выпили -- надо поговорить... Машка моя и улыбаться умела. Не веришь? Приду, бывало, в стойло, а она губой мягкой эдак... -- Спать пора, -- сказал вдруг шляхтич и встал, но Бергер поймал его за руку и прохрипел злобно: -- Нет уж, сиди! Сам, сукин сын, на бессонницу жалуешься, а сейчас вдруг спать? У меня бессонницы не бывает. Давай со стариком поговорим... Интересный, я тебе скажу, старик! Убийца. Старик, иди ближе! Да ты рожу-то не вороти! Ну-ка, старик, расскажи нам, за что ты на каторгу попал? -- Не надо, барин, -- неожиданно испуганным и умоляющим голосом попросил хозяин. -- Я уже все вам рассказал. Бергер довольный рассмеялся. -- А ты еще расскажи. Вот господин не слышал, а тоже любопытство имеет. -- Не имею, -- выдавил из себя шляхтич и уронил голову в медный, залитый брагой поднос. -- Отвяжись от него, сатана! -- Да ты послушай... -- Голос Бергера прозвучал неожиданно проникновенно, и даже легкая грусть проскользнула в его интонации. -- Он ведь человека ножом в спину пырнул. Нож по самую рукоятку... Понял? Ты бы смог человека зарезать? Нет? А вот он смог. И знаешь, из-за чего он на смертоубийство пошел? Из-за бабы! -- Бергер опять повернулся к старику. -- Ты головой-то не верти. Ты мне в глаза смотри! Мы тебя сейчас судить будем! Саша вскочил с лавки и вне себя от ненависти прошипел в лицо Бергеру: -- Если вы не оставите старика в покое и не ляжете спать... -- Ты что, совсем ошалел? -- перебил его Бергер. -- Перепился, что ли? У нас суд идет... -- Прекратите этот спектакль, или я никуда не поеду, -- продолжал Саша, тряся кулаками от злости. -- Господин Лесток... -- Тише ты! -- при одном упоминании этого имени Бергер ссутулился, тело его подобралось, а глаза словно сдвинулись к переносью: -- Тихо! Спать так спать. Встали они рано, солнце только взошло над холмами. Бергер был мрачен, но как всегда разговорчив. -- Ты только взгляни -- кого подсунул мне этот старый плут, -- вопил он, стараясь как можно скорее загладить неловкость, возникшую после ночной сцены. -- Не сразу и разберешь, какой эта кобыла масти. Видно, была гнедой... Бабки распухшие, как у ревматика. Кр-р-асавица! -- И, видя безучастность Белова к своему негодованию, спросил сочувственно: -- Да ты в лошадях-то понимаешь толк? Саша только хмыкнул в ответ и тронул поводья. Лошади, осторожно ступая, прошли по шаткому мосту, с усилием поднялись в гору и, не обращая внимания на ярые понукания всадников, ленивой трусцой направились к синевшему на горизонте лесу. "Чего он передо мной лебезит? -- думал Саша. -- Боится, что Лестоку на него донесу? Пока еще нечего доносить... И о чем он мне вчера толковал? Про какие письма? Мол, мы французу паспорт, а он нам -- письма. А ты -- помогай... В чем помогать? Надо бы его сегодня разговорить... " -- Где вы так хорошо выучились говорить по-русски? -- спросил Саша, чтобы начать как-то разговор. -- В России, -- с готовностью отозвался Бергер. -- Мой отец приехал из Курляндии при Петре I и стал главным конюхом царских конюшен. -- А? Так вот почему вы назначали свидания... -- Какие свидания? -- Вы сами рассказывали давеча про белокурую Марию. -- Помилуйте... Это лошадка моя! В амурных делах я пас. Саша вполне искренне посмеялся вместе с Бергером, а потом спросил, словно между прочим: -- А вы знакомы с тем господином, к которому мы сейчас направляемся? -- С французом, что ли? С де Брильи? Нет, не знаком. Ты познакомишь. Черт с ним, с французом. Не о нем сейчас речь. Мою Машку плут-конюх продал барышнику. Я ему, конечно, устроил обструкцию, всю рожу синяками разрисовал. После Машки у меня был Буян, англичанин. Великолепный экземпляр! Он бы эту дорогу за два дня покрыл! -- А ездили по этой дороге раньше? -- Ездил, но не на Буяне, конечно. Такие путешествия нужно совершать только на казенных. Своего коня загнать можно. Все в жизни лучше иметь казенное -- квартиру, форму, пить лучше с казенными людьми и баб лучше иметь казенных... "Поговори... -- думал Саша, -- я тебя с этой лошадиной тематики столкну. Ты у меня разговоришься, казенная душа... " -26- Стук копыт по лесной дороге первой услыхала Устинья Тихоновна и толкнула спящего мужа локтем: -- Принимай, Калистрат Иванович, еще татары скачут. Видно, кончится скоро наша мука, съедут гости. Сторож торопливо оделся, запалил свечу и пошел отпирать дверь. Бергера он узнал сразу и зашептал: -- Вас ожидают и очень изволят то скучать, то гневаться. -- Прими лошадей. Да не перепои их с дороги. Они чуть живые, -- сразу начал распоряжаться Бергер. -- Мы сами устали, как собаки. Вина дай да поесть что-нибудь принеси. Камин растопи, парит, как в бане. Пока не буди никого, понял? Дай в себя придем. -- И повернулся к Белову: -- Садись, отдыхай. Камин наконец запылал. Устинья Тихоновна собрала на стол, украсив тарелки с различной снедью штофами водки, настоянной на зверобое, мяте и чесноке. Бергер уже опрокинул в себя изрядную рюмку для храбрости, но против обыкновения молчал, чему Саша был рад. В любую минуту в комнату может явиться похититель Анастасии. Узнавать или не узнавать? Саша может по-разному сыграть свою роль... Можно сказать Бергеру, что он видит этого человека впервые, а потом, оставшись наедине с похитителем, предупредить его, что грозит Анастасии. Может, удастся узнать что-нибудь о судьбе девушки... А если догадка Лестока неверна и в комнату войдет совсем незнакомый человек? Нет, путь уж лучше похититель... Самому бы только признать его! Ведь и впрямь было темно. То-то будет мука -- смотреть на него и думать: "То ли он, то ли не он... " -- Он! -- воскликнул Саша неожиданно для себя. Появившееся в проеме двери лицо было так рельефно, так носато, так похоже на то, которое запечатлелось в памяти, что признание вырвалось само собой. Сидевший спиной к двери Бергер вскинулся взглядом на Белова и чуть заметно кивнул головой. -- Я думал, вы никогда не приедете, -- сказал де Брильи вместо приветствия. -- Отчего такая задержка. Вы привезли паспорт? Он был в черном вышитом халате, в мягких домашних туфлях на босу ногу. В руке он держал канделябр и пытливо всматривался в приехавших, словно тоже надеялся узнать их. -- Здравствуйте, сударь! Разрешите представиться, -- Бергер щелкнул каблуками, -- поручик лейб-кирасирского полка Карл Бергер к вашим услугам, а этот молодой человек, мой сопровождающий... -- он вдруг сообразил, что не знает его имени. -- Белов, -- негромко подсказал Саша. -- Вот именно -- Белов. Садитесь, шевалье, выпейте водки. -- Вы меня угощаете? -- Француз насмешливо прищурился, однако сел за стол, плеснул в бокал водки и повторил настойчиво: -- Вы привезли паспорт? -- Нет, -- важно сказал Бергер и вдруг зачастил скороговоркой. -- В связи с чрезвычайным положением в столице на паспорте должна стоять виза самого вице-канцлера, а он отказался завизировать ваши документы. -- Вот как? Я пленник России? -- Ну что вы, шевалье? Ваш отъезд домой только несколько задерживается... до выяснения неких сложных отношений при дворе. Вы меня понимаете? Вам надлежит ехать в Петербург. -- Что значит "мне надлежит"? Кто мне может приказывать? Лесток? Бергер понял, что переборщил и быстро поправился: -- Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится и ехать куда угодно, кроме как за пределы России. -- В Париже меня ждет Шетарди. Де Брильи говорил спокойно и сдержанно, но легкая усмешка, проскользнувшая в начале разговора, опять появилась на его губах и стала ширмой, за которой он прятал закипающий гнев. Под этой усмешкой Бергер вдруг съежился, словно из потаенного нутра души своей, если была таковая у Бергера, он получил четкое указание, что этот носатый старше его чином в иерархии человеческих характеров, и сразу сменил привычное амплуа хозяина на роль просителя. -- Нам стало известно, сударь, -- Бергер выдавил из голоса легкую дребезжинку, -- что маркиз де ла Шетарди находится в дороге в Петербург. Это была ложь. При русском дворе поговаривали, что государыня простила маркизу чрезмерное усердие в ее делах и опять готова принять Шетарди -- более приятного собеседника было не сыскать во всей Европе. Но то, что Шетарди решил воспользоваться милостивым прощением, было чистым вымыслом. Лесток посоветовал Бергеру бросить пробный камень, чтобы по реакции француза определить, общается ли тот с Шетарди в обход его, Лестока. -- Это приятная весть для меня, -- произнес де Брильи угрюмо. Бергер понял, что француз не верит ни одному его слову. Де Брильи явно не хотел брать инициативу в разговоре. Он сидел, мрачно рассматривая свои худые вытянутые ноги, и молчал. Бергер выпил водки на чесноке и с хрустом закусил огурцом. -- Я могу вам сказать, почему вас не выпускают из России, -- сказал он, наконец, стараясь придать голосу некоторую интимность. -- Только ради бога, не надо одолжений, -- де Брильи поморщился. -- Вы ввязались в чужую игру, -- продолжал Бергер, словно не замечая пренебрежительного тона, -- и у вас могут быть более серьезные неприятности, чем эта временная задержка. -- Он молчал, ожидая вопроса, но де Брильи был безучастен: -- Заговор, следственная комиссия ведет доследование, работает днем и ночью, и вдруг становится известным, что вы похищаете девицу, имеющую прямое отношение к делам заговорщиков. Де Брильи оторвался от созерцания собственных ног и внимательно посмотрел на Бергера. -- Кому становится известно? -- К нашему счастью, об этом не знают ни Ушаков, ни князь Трубецкой. Лесток готов помогать вам, -- Бергер так и подался вперед, -- но вы должны отдать бумаги, которые везете в Париж! -- А... -- де Брильи неожиданно рассмеялся. -- С этого и надо было начинать. У Лестока неплохие ищейки. Отдать бумаги? -- закричал он вдруг, стиснув подлокотники кресла так, что пальцы побелели: -- Может, Лестоку отдать и шпагу впридачу? Или подарить мой родовой замок? -- Отдайте бумаги, и вы получите паспорт, -- почти умоляюще выдохнул Бергер. -- И можете ехать в Париж со своей красавицей. Или вы не собираетесь везти ее с собой? -- неожиданно для себя курляндец хихикнул. Он не хотел придать своим словам игривого оттенка, боже избавь, но этот нервный всхлип, фамильярный, как подмигивание, сообщил его словам именно тот оттенок, и де Брильи, задохнувшись от ненависти, вскочил с кресла. -- Убирайтесь, -- прошипел он. -- Передайте вашему Лестоку, что он не получит от меня ничего. Бергер тяжело повел шеей, пытаясь поймать взгляд Белова и подать ему оговоренный и чуть ли не прорепетированный в дороге знак. Но Саша сосредоточил все свое внимание на горящих в камине поленьях. Когда курляндец опять посмотрел на Брильи, тот стоял в дверях, держа в руке бронзовый канделябр и с угрозой шептал французские ругательства. -- Ax ты! -- крикнул фальцетом Бергер и, добавив Белову: -- Навались! -- метнулся к французу, обхватил его колени и рывком дернул на себя. Прием этот был неожиданным для Брильи, но падая, он все-таки успел ударить Бергера по выпирающим лопаткам. -- Ну же, курсант! -- Бергер дергался, пытаясь сбросить с себя выпавшие из канделябра свечи, но ноги француза держал крепко. -- Я же заживо сгорю! Белов! Рука француза замахнулась для нового удара. Миг, и Саша придавил тело Брильи к полу. -- Скажите, где Ягужинская, и я помогу вам, -- шептал он в ухо французу. Тот извивался под тяжестью двух тел. -- Руки вяжи ему, руки, -- хрипел Бергер. -- Веревку бы надо! Калистрат, где ты, каторжник? Веревку! -- Скажите, где Анастасия, -- твердил Саша. -- Ради всего святого, где Ягужинская? -- Зачем это я вам понадобилась? Перед Сашиными глазами мелькнула золоченая туфелька, наступила каблуком на дымящие фитили свечей и скрылась под зеленой оборкой. Затканная серебром ткань царапнула щеку. "Она! "- произнес внутри Саши ликующий голос. Тело его обмякло, и Брильи скинул его с себя, как тяжелый куль. Вложенная Анастасией в руку француза шпага ткнулась острием в налитую кровью шею Бергера. -- Защищайся, негодяй! -- гаркнул француз. Бергер вскочил на ноги и выхватил шпагу. Они носились по комнате, падали перевернутые кресла, со звоном разбивалась посуда, закатив глаза от ужаса, маячил в дверях сторож, а Белов стоял на коленях перед Анастасией, не в силах пошевелиться под ее рукой, словно не кружева украшали эту ручку, а тяжелые доспехи. Она посвящала его в рыцари, забирала в пожизненный полон и даже не знала об этом. Ей и дела не было до застывшего в нелепой позе молодого человека, с веселым любопытством она наблюдала, как метался по комнате, потерявший в пылу битвы туфли, Брильи, как победно развивались полы халата у его крепких, поджарых ног, как Бергер, втянув голову в плечи, отражал удары француза. Курляндец уже понял, что его игра проиграна, и теперь боялся потерять большее, чем расположение Лестока и обещанное богатство. "Господи, только бы не убил, проклятый! -- молился Бергер. -- Только бы не убил... Ишь, как глаза горят! Каторжник! Ну пырни куданибудь несмертельно, каналья, и проваливай ко всем чертям! О, Господи... " Всевышний внял жалостливой молитве, шпага де Брильи пропорола правое плечо курляндца, и он рухнул на пол, зажимая пальцем рану. В комнату тут же вбежали сторож и Устинья Тихоновна. -- Серный запах нюхала, анчоусы ела -- к несчастью! -- загадочно причитала бедная женщина. --Лань, бегущая и прыгающая, -- обманчивая мечта. Все не к добру, все... -- Да вы живы ли, сударь? --лепетал сторож, пытаясь поднять Бергера. Брильи стоял рядом, широко расставив босые ноги, и тяжело дышал. -- Не трогайте меня, я жив, -- произнес Бергер, неуклюже поднялся и тут же упал в объятия сторожа. Калистрат Иванович натужно крякнул, супруга его, ласково твердя про "лань, бегущую и прыгающую", словно призывая Бергера перейти на аллюр изящного зверя, обхватила курляндца за талию, и вся эта живописная группа повлеклась в верхние апартаменты делать перевязку. -- Теперь этого. -- Анастасия сняла руку с плеча Александра. Де Брильи вытер салфеткой окровавленную шпагу. -- Вы опять меня не узнали, мадемуазель, -- прошептал Саша и встал с колен. -- Я приехал сюда в надежде помочь вам... -- Вот как?? -- Она махнула рукой французу. -- Погоди, Сережа, не петушись. Подними кресло и поставь к камину. Анастасия села в кресло, откинула голову на жесткую спинку и с минуту внимательно рассматривала юношу. Потом сказала нерешительно: -- Да, я тебя видела... -- Я был представлен вам в доме госпожи Рейгель. -- Веры Дмитриевны? А... вспомнила. Ты курсант навигацкой школы. -- Она звонко расхохоталась. -- А нынче урожайный месяц на курсантов. Сережа, сознайся, ты случайно не курсант навигацкой школы? -- Тебя никогда совершенно нельзя понять, звезда моя, -- проворчал де Брильи, разыскивая свои туфли. -- Чем же ты можешь мне помочь, курсант? -- Вся моя жизнь принадлежит вам! -- пылко воскликнул Саша. -- Щедро... А что мне с ней делать, юноша? Скажи лучше, этот... Бергер привез паспорт для шевалье? -- Да. Выездной паспорт в его камзоле во внутреннем кармане. -- Сережа, пойди поищи в тряпках этого... Де Брильи брезгливо поморщился, но тем не менее пошел наверх. -- Садись, курсант, поговорим... Саша сел на пол, обхватив колени руками. Его не оставляло чувство неправдоподобности всего происходящего. Эта гостиная с опрокинутой мебелью, битой посудой, с раздавленной каблуками жареной рыбой, огурцами, пронзительным запахом чесночной настойки -- разве это место для НЕЕ? И он сам -- только очевидец, но никак не действующее лицо. Все дальнейшее происходило для Саши словно во сне -- в том нереальном состоянии, когда тело легко может оторваться от пола и взмыть к потолку, когда можно читать чужие мысли, как раскрытую книгу, и когда при всех этих щедрых знаниях ты со всей отчетливостью понимаешь, что ничего нельзя изменить в книге судеб и никому не нужны твои взлеты и понимание происходящего. -- Странно, -- сказала Анастасия, -- я не помню твоего лица, но хорошо помню фигуру и как ты стоишь -- руки опущены, голова чуть вбок. Где?.. -- Под вашими окнами. -- Так это был ты? И в последнюю ночь? -- Анастасия вдруг всхлипнула по-детски. -- А я все думала -- кто же провожал меня в дальнюю дорогу? И всматриваясь в Сашины черты и узнавая их, Анастасия не просто поверила каждому его слову, а растрогалась, вся озарилась внутренне. Ей казалось, что еще в Москве в толпе безликих вздыхателей она выделила настоящий взгляд этот и потому только не откликнулась на него, что время еще не пришло. Сколько же надо было переплакать, перетерпеть, чтобы понять со всей очевидностью, что время пришло... -- Что о матери моей знаешь? -- спросила она тихо. -- На дыбе висела... -- Ой, как люто... Как люто! У тебя мать жива? Не дай бог дожить тебе до такого часа. Ты мне все говори, не жалей меня. Что ее ждет, знаешь? Саша опустил глаза. Анастасия заплакала, заломила руки. -- Голубчик, но ведь все знают, что Елизавета обет дала не казнить смертию... -- Помилует. -- Если помилует, то кнут. В умелых руках он до кости тело рассечет, я знаю, рассказывали. Все прахом... Все надежды, вся жизнь. Видел, как горит мох на болотах, быстро, ярко, только потрескивает, вот так и моя душа... Матушка моя, бедная моя матушка... Саша хотел пододвинуться ближе, но Анастасия сама легко соскользнула с кресла, села рядом и положила к нему на грудь голову. От раскаленного, как кузнечный горн, камина несло нестерпимым жаром. -- Я люблю вас, -- прошептал Саша еле слышно. -- Вот и славно, мой милый. Люби меня. Хорошо, что здесь на родине будет живая душа по мне тосковать и плакать. А я не умею... Француз говорит, что я холодная, студеная... Тошно мне, голубчик мой, скучно. Живу, как холопка, -- невенчанная. В Париже мне католичкой надобно стать, чтоб под венец идти. Дед мой был католик, но мать, отец, я сама -- все православные, воспитаны в вере истинной. Это не хорошо -- менять веру? -- Веру нельзя поменять. На то она и ВЕРА, -- прошептал Саша отрешенно. Анастасия чуть отстранилась, вглядываясь в его лицо, словно пыталась запомнить навеки. -- Как тебя зовут? -- Александр, -- выдохнул он, -- Белов. -- Са-аша, --ласково протянула Анастасия и осторожно, пальчиком погладила его брови. -- Красивый, грустный... Са-а-шенька... Радостный де Брильи ворвался в комнату, размахивая над головой паспортом. -- Звезда моя, все отлично! Через неделю мы будем в Париже! -- И тут же осекся, взглянув в красное, раскаленное от каминного жара и слез, лицо Анастасии: -- Что это значит? Ваше поведение... Почему вы сидите на полу и обнимаетесь с этим?.. -- Этот мальчик последний русский, с которым я говорю, -- запальчиво сказала Анастасия и еще теснее прижалась к Саше. -- Он меня понимает и жалеет. -- И, видя, что удивление де Брильи близко к шоку, добавила: -- Я же еду с тобой, что же ты еще хочешь? Иди, упаковывай сундуки! -- Да как вы смеете так..? -- Француз оторвал Анастасию от Саши и, словно куклу, бросил ее в кресло. -- Не прикасайтесь к ней, сударь! -- Саша не помнил, как очутился на ногах, как выхватил шпагу. Он готов был биться со всей Францией, со всей Курляндией, со всем светом, но Брильи отмахнулся от него с досадой. Анастасия вдруг вскочила и выбежала из комнаты. Де Брильи последовал за ней. Саша сидел у камина до тех пор, пока последний уголек, исходя остатками тепла, не вспыхнул алым пламенем, чтобы сразу потускнеть и погаснуть. Тогда он встал и пошел к Бергеру. Курляндец лежал на высокой кровати с выцветшим, когда-то розовым, балдахином и надрывно стонал. Добрые руки Устиньи Тихоновны запеленали его бинтами до самой шеи, подсунули тугой валик под раненое плечо. Услышав, что кто-то вошел, он осторожно сдвинул мокрую тряпку со лба и поднял на Сашу мутные от боли глаза. "Ловко пырнул его француз", -- подумал Саша. Лицо Бергера посерело, нос заострился, как у покойника, веки набрякли. -- Какие будут распоряжения? -- Саша нагнулся к его лицу. -- Мне находиться при вас? -- Нет... -- Бергер пожевал губами. -- Скачи в Петербург. -- Что сказать Лестоку? Бергер опять надолго замолчал, рассматривая пыльный полог над кроватью, изъеденные древесным жучком резные столбики. -- Скажи, что ты ничего не видел и не слышал, -- сказал он наконец громко и зло: -- Опознал, мол, и ушел. И еще скажи, что француз-каналья чуть меня жизни не лишил. А лишнее скажешь, то, как вернусь в Петербург, такого о тебе расскажу, что Сибирь станет твоей родиной и кладбищем. "А еще говорят -- страдание облагораживает", -- подумал Саша и ушел, хлопнув дерью. Светало... В доме царила предотъездная суета. Саша бесцельно мерил шагами гостиную, спотыкаясь о сундуки и чемоданы, он старался ни о чем не думать: "Горевать будем потом, когда она уедет... " -- Вас барышня кличут. -- Маленькая горничная выглянула из двери и поманила Сашу пальцем. -- Куда идти? -- прошептал он непослушными губами. Анастасия, в белом утреннем платье, исплаканная, бледная, словно не ходила, а плавала в утренней полутьме. -- Исполни, Саша, мою последнюю волю. -- И, словно испугавшись своего высокопарного тона, она испытующе заглянула ему в лицо. -- Передай это моей матери. Саша послушно раскрыл ладонь, и на нее лег четвероконечный, ярко сияющий крест. В середине -- тело спасителя взметнулось в последней муке, крупные алмазы украшали перекрестия, а в оглавии, в финифтяной рамке, матово поблескивал гладкий, вып