нее внимательно: глаза жены и впрямь были красными. История с черными париками очень взволновала женскую поло-вину дворца, и не одна Анастасия ходила с исплаканными глазами. Объяснялось все просто. Накануне перед балом парикмахер Елизаве-ты покрасил ей волосы, да, видно, не проверил загодя французскую краску -- перетемнил. Государыня признавала только светлый цвет, а тут мало того, что волосы темны, так еще краска легла неровно, одна прядка светлая, другая каштановая. В те давние времена модни-цы еще не поняли особого шика разноцветных прядей. Елизавета была в великом гневе. Смущенный и испуганный парикмахер поклял-ся, что все исправит, стал полоскать волосы государыни в каком-то им самим придуманном растворе, который благоухал и давал пре-красную пену. Однако после полоскания волосы хоть и стали одно-цветными, но еще больше потемнели, и не в каштановый тон, а в се-рый с грязноватым оттенком. Парикмахер был отхлестан по щекам, а всем дамам и фрейлинам ведено было, дабы оттенить голову государыни, носить черные парики. Приличных париков нужного цвета нашлось с десяток, не более, а все прочие косматые, нече-саные, пыльные и усохшие до детских размеров. Девицу или даму можно обругать, опозорить, кнутом отстегать, но нет для нее больше-го наказания, чем заставить себя изуродовать. А здесь даже обижать-ся не сметь! Если мал парик, то без разговоров снимали лишние волосы, а то и вовсе брили голову. Охи, вздохи, плач... Словно стая черных галок спустилась в петергофский парк, проникла в царские покои. -- Да будет тебе.-- Саша поцеловал жену в шею, потом коснулся губами щеки, она пахла мятной водой, обязательной при-надлежностью косметики, прозванной "холодцом"; может, из-за это-го щека показалась холодной, словно неживой.--Черный цвет тебе - очень к лицу. И потом ты у меня такая красавица, тебе хоть стог на голову надень... -- Не родись красив, а родись счастлив,-- прошептала Анастасия, и глаза ее угрожающе заблестели.-- Давеча присоветовала государы-не на фонтаж* брошь с жемчугами, а она как закричит: "Ты нарочно! Я с утра и так бледна!" А на фонтаже блонды молочного цвета. Что ж на них надевать, как не жемчуг? Прогонит она меня от себя. Сердцем чую... -- Вот и славно,-- весело подхватил Саша.-- Поживем своим до-мом. Хочешь, за границу поедем. Я в отставку подам... -- Не говори так.-- В голосе Анастасии прозвучала незнакомая доселе суровость.-- Если прогонит, я умру... Саша нахмурился. Он знал, что если разговор коснулся отноше-ний жены с государыней, то его лучше кончить, потому что утыка-ешься в стену, и если в первое время замужества на эту тему мож-но было зубоскалить, мало ли у Елизаветы недостатков, и порицать двор, и смеяться над глупостью приближенных, то сейчас разреша-лось только безвольно благоговеть перед величием трона и местом, которое подле него занимала Анастасия. Сашу это несказанно злило и, стыдно сказать, унижало, потому что подчеркивало разницу в происхождении. -- Не будем об этом,--примирительно сказал Саша.--Я ведь по делу приехал. Оно касается Никиты. Понимаешь, он арестован по ошибке... Рука Анастасии плотно закрыла ему рот. -- Не здесь...--И она повлекла его через залу, анфиладу ком-нат, потом в узкий коридорчик и оттуда в парк. Кажется, чего проще -- найти уединенное место среди деревьев и кустов, но Анастасии все казалось, что слишком людно. В нижнем парке у фонтанов пестрая группа черноволосых фрейлин играла в волан, у Монплезира толпились освобожденные после дежурства гвардейцы, в большом пруду у Марли какие-то чудаки ловили кара-сей. Наконец они поднялись в верхний парк и нашли уединение в са-довой беседке. Деревянная решетка ее, собранная из перекрещенных планок, закрывалась от посторонних глаз огромным кустом шипов-ника, но через узкий дверной проем можно было видеть весь парк и заметить любого, кто направится в их сторону по аллее молодых, подстриженных лип. -- Ну вот, теперь говори.-- Анастасия поправила парик, как не-удобную шапку, и внимательным взглядом окинула куст шиповника. Над малиновым цветком басовито гудел шмель. -- А он не донесет?-- добродушно усмехнулся Саша, копируя жужжание, но тут же сделался серьезен, поймав строгий взгляд жены.-- Произошла роковая подмена. Никита арестован вместо ры-царя Сакромозо, которому великая княгиня якобы назначила свида-ние. -- Что значит "якобы"? Кто же его назначил?  Тайная канцелярия, а вернее сказать -- Бестужев. Он решил таким образом скомпрометировать великую княгиню. А Никите случайно попала в руки записка с приглашением. ________________________________ * фонтаж -- головной убор с кружевами. ________________________________ Анастасия вздохнула глубоко, потом поежилась и, нервна теребя кудряшки у виска, спросила настороженно: -- И чего же вы хотите от меня? Саша сразу обозлился на это "вы", Анастасия ревновала Сашу к друзьям и часто говорила в запальчивости: "Они тебе нужнее, чем я!",-- а если доходило до громкого разговора, когда он упрекал жену в приверженности ко двору, она отвечала: "Да, это моя жизнь. А у тебя своя! Ради вашей мужской дружбы ты меня не пощадишь!" И попробуй объясни ей, что обида говорит в ней, а не разум. Но сейчас об этом лучше не вспоминать. Если у женщины крас-ные глаза, а на голове нелепый парик, то говорить с ней надо терпеливо и ласково, как с ребенком. . -- Мы посоветовались и решили, что сейчас от тебя зависит все. Тебе отводится главная роль. -- Какая? -- Ты должна поговорить с государыней. -- Вы решили!--вспыхнула Анастасия.--Это ты и Софья? -- И еще Алешка. Я же писал тебе, что он приехал. -- Ах, да... -- И еще Мария. -- Какая Мария? -- Подруга Софьи, дочь ювелирщика Луиджи. -- Ну, конечно, если дочь ювелирщика решила, то мне остается только подчиниться... -- Настя, не сердись, что с тобой? Мы обязаны помочь Никите! Если он и должен понести наказание, то за беспечность -- не более. -- Это не беспечность--быть влюбленным в великую княгиню,-- быстро сказала Анастасия.--Это гораздо хуже. -- Пусть,-- согласился Саша.-- Назовем это непочтением, без-рассудством, в конце концов. Но ведь он в этом никогда не созна-ется. Я его знаю. На плаху пойдет, чтоб не замарать имени Екатерины. И добро бы любовь, а то ведь так, дорожное приключе-ние, а остальное он сам придумал. Он вкратце рассказал события последних дней. Анастасия слуша-ла его не перебивая, потом спросила неуверенно: -- И вы хотите, чтобы я рассказала об этом Их Величеству? Ах, как высокопарно умеет излагать Анастасия самую простую мысль! Да, да... Он именно хочет, чтобы Елизавета узнала истину. -- Истину?-- Анастасия рассмеялась желчно.-- Мы здесь во дворце не живем, а играем в жизнь. Правила игры каждый всосал с молоком матери. А правила такие -- маскировать пред государыней все плохое и выставлять напоказ хорошее. Если нет ничего хороше-го, то можно придумывать, фантазировать, то есть врать, только бы улыбнулась матушка Елизавета. А ты с дочерью ювелирщика жаждешь донести до государыни истину -- смешно... У Саши на щеках заходили желваки. Анастасия увидела, что он на пределе, и сразу сменила тон: -- Бедный Никита, угораздило его... Погоди, дай подумать.-- И она надолго замолкла, глядя на кончик выглядывающей из-под платья туфли. Потом сорвала травинку, торчащую сквозь решетку, принялась ее жевать, измочалила до отдельных волокон. -- Что ты так долго думаешь?--не выдержал Саша. Анастасия поморщилась, не говоря ни слова. Она думала не о том, стоит ли ей разговаривать с государыней, ее занимал другой вопрос: стоит или не стоит сказать сейчас мужу об истинной причине ее страхов. Впрочем, когда страхов много, это еще не беда. У нее был один, главный Страх, от которого она ночей не спала, в каждом взгляде государыни видела угрозу. А дело все в том, что Шмидша проболталась, выкрикнула ей в бешенстве ужасную фразу: "С матерью-изменщицей переписываешься? Ужо тебе!" Три года назад, когда счастье над Анастасией воссияло, когда обручилась она с любимым и вернулась ко двору, совершила она беспечный поступок -- послала с нарочным небольшую писульку в Якутск. Нарочный был верный человек, старый слуга ее матери, кото-рому разрешили отбывать ссылку вместе с госпожой. Писулька была самая невинная. Анастасия сообщала матери о своем браке и просила на то ее благословения. Якутск -- это на краю земли. Там кругом снега, льды, и так круглый год. Как-то после ласк на супружеском ложе, беспечная и веселая, она увидела эту страну во сне, и холодом пахнуло с ее по-душки. Все там блестело прозрачным, колючим льдом. Она просну-лась окоченелая, в слезах, со сведенными судорогой ногами. После этого и написала записочку, чтоб подбодрить мать, утешить и дать знак: жива я, помню и люблю. Отослала писульку и ответа ждать забыла. Какой может быть ответ, если бросила она свои слова теплые в ад, в холодную, зло-вонную яму, а год спустя, когда повертелась она при дворе, приобрела опыт, то поняла, что писулька ее--серьезное преступле-ние против государыни. Потом она стала с ужасом ждать, что, не приведи Господь, Анна Гавриловна вздумает ей ответить. Мать всегда была безрассудна, отпишет целую депешу с благословением да отправит со случайными людьми. И ведь не только благословения просила она у матери в той записочке. Она еще каялась и присо-вокупляла: "Коли виновна -- прости!" Знать бы, что перехватили го-сударевы ищейки -- само письмо или материнскую депешу. Анастасия поняла, что начала говорить вслух, только поймав удивленный взгляд мужа. -- О чем ты, Настя? -- Нет, это я так... не обращай внимания.-- Она твердо решила пока ничего не говорить мужу. Саша все равно не отступится от своей затеи, а знать лишнее -- только волноваться зря. -- Вот что я тебе скажу,-- спокойно начала Анастасия.--Помочь Никите необходимо, но рассказать тайну Екатерины я не вправе. Поверь мне, только хуже будет. Государыня страсть как не любит, когда кто-то смеет совать нос в семейные дела. О Никите рассказать государыне должна сама Екатерина. -- Но она в ссылке! Екатерина сказала, что не в силах помочь Никите, и назвала фамилию Лестока. Анастасия рассмеялась. -- Это она пошутила. Уж за себя-то великая княгиня постоять сможет. Если ей станет известно, что в Тайной канцелярии сочиняют записки, чтобы заманивать в ее покои молодых людей, дабы скомпро-метировать и тех, и этих... Понимаешь? Но какая это гадость! Если бы ты знал, как я боюсь Тайной канцелярии! Саша отмахнулся от жалоб жены, словно и не слышал их вовсе. -- Но великая княгиня в Царском Селе. Как до нее добраться? -- Это она сегодня в Царском Селе, а завтра будет в Гостилицах. Мы все едем к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому. Там будет пышный праздник в честь отъезда австрийского посла. Я точно знаю, на этом празднике будут великие князь и княгиня. За ними в Царское уже послана карета. Видимо, государыня их простила. -- А может, хочет показать австрияку, что у нее нет разногласий с молодым двором? Мир и любовь! Уж посол всему миру растрезво-нит об этом! Анастасия быстро закрыла Сашин рот ладонью. -- Что ты мне рот затыкаешь? Шмель улетел, доносить некому. Анастасия не позволила себе даже улыбнуться. -- Ты тоже поедешь в Гостилицы, но не со мной, а в общем обо-зе с гвардейцами. После обеда там будут танцы на лужайке. Екате-рина обожает танцевать, это все знают. Во время танца ты с ней и поговоришь или договоришься о свидании. Уж если государыня решила вернуть .ее к своей особе, то она и выслушает Екатерину, и пожалеет. Ее величество бывает необыкновенно добра, если в хоро-шем настроении. - В хорошем настроении и тигрица кошкой мурлыкает,-- хмуро сказал Саша.-- А теперь скажи, где мне у вас можно поесть? Я уми-раю от голода. -6- Жизнь Екатерины в Царском Селе протекала вполне спокойно, и если говорить честно, она вовсе не была в претензии к государыне за эту ссылку. Во-первых, ее избавили от обязательной скуки. Что может быть более унылым, чем каждодневный ритуал в зимнем дворце? Ее поднимали рано, умывали, причесывали, потом долго и придир-чиво обряжали в жесткое платье. К одиннадцати часам утра она выходила к своим фрейлинам. Очень хотелось читать, но вместо этого приходилось вести пустые, никчемные разговоры. О, если бы она сама могла выбирать себе приближенных вместо этих дежурных кавалеров -- напыщенных, ломаных, недалеких. А фрейлины все ду-рочки, у них только амуры и наряды на уме. Зимой в моде были шубки без рукавов --"шельмовки", узкие башмаки "стерлядки", а на шее чтоб цветы, банты и кружева. Фрейлины белились, румянились, сурьмили брови, часами могли обсуждать, куда наклеить мушку: у правого глаза, что значит "люблю, да не вижу!", или под носом-- "разлука неминуема!" Вечером обязательные карты. А где взять де-нег? И великий князь, и Чоглакова любят только выигрывать. В Царском не надо идти к государыне на поклон в галерею и часами среди прочих ждать ее выхода, заранее зная, что Елизавета не выходит никогда. В Царском Чоглакова забыла вдруг о своих обя-занностях цербера, предоставив Екатерину самой себе. Несколько выпало из череды упорядоченных дней неожиданное появление Луиджи. Может, зря она не взяла у него драгоценный убор? Серьги, пожалуй, мелковаты, но ожерелье чудо как изыскан-но! Однако подобный подарок можно принять только из рук самой государыни, зачем Екатерине лишние нарекания? Но какое безумие и базрассудство было взять с собой истерич-ную девицу в мужском костюме! Луиджи, конечно, простак, но... После ареста русского князя Екатерине очень хотелось вспомнить его имя, но сколько она ни рылась в памяти, он по-прежнему оста-вался студентом из Геттингена. Девица все оживила, имя вспомни-лось само собой -- Никита Оленев, такой любезный, восторженный, покорный. Все эти воспоминания волновали. Девица, конечно, любовница. Жены друзей так не хлопочут за арестованных. Любовница и ревнует. Ну и пусть ее! Взгляд, которым она успела обменяться с Оленевым, сказал ей все -- словно и не было пяти лет, он продолжал любить ее. Арест -- это плохо, но это тоже волнует. На постоялом дворе в снегах он сам сказал, что будет ее рыцарем. Какое забытое слово -- рыцарь. Дон-Кихот был рыцарем... А здесь судьба вдруг посылает двух рыцарей разом -- один на словах, романтический, другой, Сакромозо -- подлинный. Зачем он не стал спорить? Зачем не стал доказывать, что он не Сакромозо? Это ясно, чтоб не устраивать скандала. Екатерина была уверена, что недоразумение разъяснится в ту же ночь. А девица во-пит--спасите! Значит, он в крепости... Но Бог свидетель, она ничем не может помочь князю. Она сама в опасности. Может быть, дурно так говорить, может быть, это эго-изм, но как не быть эгоисткой, если ты супруга наследника? Неужели подлинный Сакромозо тоже арестован? Картонные рыцари, карточ-ные короли! Но сама она не из колоды карт, она живая! Он красив -- князь Никита, и Сакромозо красив. Но Сакромозо опасен, а Оленев наивен. Будь ее воля, она бы устроила турнир на зеленом поле. Всадники в доспехах, лошади в кольчуге, пики наперевес... И у каждого рыцаря на металлическом локте шарф ее цвета -- розовый! Но судьба наградила ее другим рыцарем. Чоглакова подсмотрела, как он играл в ее спальне солдатиками, учинила скандал, отобрала игрушки. Теперь он является к жене с другой надобой. Уже готовый ко сну, в длинной, с множеством складок полотняной рубашке, он с ходу сбрасывает туфли и прыгает под одеяло. -- Скорее, скорее... раздевайтесь!-- торопит он жену.-- Будем разговаривать, Разговаривать перед сном значило вспоминать Голштинию, Ни одно место на земле не любил Петр так преданно и нежно. Что бы ни утверждала тетка Эльза -- это его родина, а вовсе не Россия. Но Голштиния Петра была ненастоящей, придуманной. Каждый вечер Петр вспоминал новые подробности -- словно кисточкой разрисовы-вал маленькое кукольное государство. -- Там у всех коз золоченые рога,-- говорил Петр.-- Это кра-сиво. -- Но этого не может быть,--трезво возражала Екатерина. -- Как же не может быть, если я сам видел!--кричал Петр.-- В Голштинии все очень чистое, там моют мылом мостовые, там всюду газоны, днем видны звезды, а у коз золотые рога, Вначале Екатерина искала объяснения его выдумкам: может быть, он в детстве видел на площади балаган и ученая коза с рогами, обмотанными золотой фольгой, прыгала через обруч? Но воспомина-ния становились все нелепее, и она поняла: великий князь выду-мывает, а можно сказать--сочиняет. Его не в цари надо готовить, а в лицедеи или сказочники! Но странно--в двадцать с лишним лет так искренне верить своим выдумкам. Может, он сумасшедший? Утомившись от воспоминаний Петр Федорович засыпал. Если ла-кеи не уносили его, сонного, это была мука, а не ночь! Свернувшись калачиком, он занимал всю кровать, скрипел зубами, а то вдруг распрямлялся упруго и больно бил жену локтем в бок. Лицо во сне у него было совсем детским, но большие морщинистые веки прида-вали ему неожиданно старческий вид. И вдруг все разом изменилось: курьеры, депеша от государыни и карета с зеркальными точеными стеклами, резным орнаментом на дверцах, наличниках и колесах -- словом, царская. Они едут в Гостилицы на празднество в честь отъезда в Вену этого скучного барона Брейтлаха. Чоглакова совсем потеряла голову от беспокойства, тоже втис-нулась в карету, не боясь растрясти беременное чрево. Видно, необходимость лично предстать перед государыней с отчетом погнала ее на праздник. Екатерина была уверена, что по приезде в Гостилицы ее с вели-ким князем сразу отведут к государыне для примирительного раз-говора, но не тут-то было. Не успела она отдохнуть от длинной дороги, как ее с фрейлинами повели к маленькому павильону оде-ваться, Оказывается, по замыслу императрицы всем дамам надлежа-ло провожать австрийского посла наряженными пастушками. Поясом из китового уса талию затянули так, что не вздохнешь, сверху короткая розовая юбка и казакин. Широкополая, подбитая тафтой, шляпа была безобразна, еще хуже был черный парик. Екате-рина хотела топнуть ногой и запретить уродовать себя, но поступила умнее прочих -- она рассмеялась. Когда видишь много одинаковых мужчин, это называется полк, армия, а как назвать группку розово-белых пастушек, которые все одинаково уродливы, а разнятся только ростом и объемом? Полк пастухов -- ну не смешно ли? А лучше сказать -- стадо пастушек... Столы были накрыты в саду, под липой разместился итальянский оркестр, все было готово для начала праздника. Пастушки просле-довали перед императрицей, послом и хозяином дома церемонным строем, великая княгиня была представлена особо. Начались танцы. Екатерина искренне радовалась обществу, музыке и не заострила внимания на неожиданном разговоре, а вернее, шепоте, тревожно прозвучавшем у нее над ухом. -- Умоляю, ваше высочество, не оглядывайтесь. Мне необходимо говорить с вами. Екатерина скосила глаза. Ягужинская, любимица императрицы. Пожалуй, она была единственной, кого не испортили ни черный парик, ни пастушеский наряд, но если уповаешь на доверительную встречу, следовало бы иметь более почтительный вид. -- Дело очень серьезное,--продолжала Анастасия.-- Назначьте место и время встречи. -- Не сегодня, завтра в парке. И помните, я ранняя птичка. Екатерина подошла к столу, оглянулась. Ягужинской подле нее уже не было. О чем она хотела говорить? Если государыня дала ей поручение, то что в нем может быть тайного? Через минуту она уже забыла о тревожном шепоте статс-дамы. За столом по левую руку сидел престарелый вельможный граф Бутур-лин, он так и сыпал комплиментами, напротив сидел австрийский посол. Может быть, восторг его перед великой княгиней был и наиг-ранным -- не важно. Горячий мужской взгляд всегда возбуждает, кровь по жилам бежит быстрее и хочется танцевать, смеяться, безумствовать. Екатерина поискала глазами Лестока. Сам лейб-хирург ее сейчас мало интересовал, но если опала кончилась, рядом с Лестоком мог сидеть красавец Сакромозо. Но ни Лестока, ни мальтийского рыцаря за столом не было. Каждый из гостей занимал-ся едой, вином, разговорами, и только рысий взгляд канцлера Бестужева следовал, казалось, за каждым движением ее руки. Но на Бе-стужева сегодня можно не смотреть, его надобно не замечать, раз-давить презрением! Стол был роскошен. Чего тут только не было! Каждое экзоти-ческое блюдо громко объявлялось: "говяжьи глаза в соусе под названием "поутру проснувшись!", "хвосты телячьи по-татарски", "баранья нога столистовая", "говяжье небо с трюфелями", "гусь в обуви", "крем жирный, девичий"... Когда пили за здравие государыни, пушки палили, как на войне, валторнисты надрывали легкие, выводя томные мелодии. Потом перед гостями водили хороводы бабы и дев-ки в парчовых сарафанах и высоких кокошниках. Кончили праздник катальной горкой, но не все отважились предаться этому модному и островолнующему развлечению -- ведь страшно-то как, помилуйте, когда тележка летит вниз по деревянному настилу, сердце обрывает-ся. Скатились и опять вверх, сердце уже в горле, а душа воспарила. Горки построены по строгому математическому расчету, золоче-ные колеса узорных санок катятся по специальным прорезям в настиле, тело ремнями пристегнуто к спинке. Лети вниз и молись, что-бы расчеты оказались верными, ремни крепкими, да чтоб не потерять лицо, а то вылезешь потом из тележки с дрожащими от страха нога-ми в мокрых, простите, портах. Словом, очень было весело, небо отливало опалом, лютики на лугу -- золотом, а елки, липы и белые зонтики трав пахли мятой. Великая княгиня сама попросила, чтобы для ночевки молодому двору предоставили домик при катальной горке -- он стоял на хол-ме, построен был недавно, а потому чист, светел, доски, казалось, еще источали сосновый дух. Граф Разумовский с удовольствием по-шел навстречу пожеланиям великой княгини, принесли пуховики, одеяла, свечи. Екатерина, великий князь и статс-дама Крузе разместились на-верху, в крохотных, украшенных китайскими вазами покойцах, про-чая свита ночевала внизу. Служители, обслуживающие катальную горку, их было что-то около пятнадцати человек, отправились по такому случаю спать в подвал. Несмотря на усталость, Екатерина не сразу уснула. Надо было привыкнуть к новому положению свободы, вернее не к новому, а к возвращенному старому, а уж если быть совсем точной, она никогда не была истинно свободной в России. Тысячи глаз за ней следят! Но сейчас она не даст промаху, будет вести себя так, чтобы ни к чему нельзя было придраться. Государыня за обедом несколько раз весьма благосклонно посмотрела на нее и два раза, нет, три, улыбнулась. "Прощена, какое счастье!" С этими мыслями Екатери-на заснула. -7- Было около восьми утра, когда в комнату безмятежно спавшей Екатерины ворвался Чоглаков и, забыв об этикете, вцепился ей в плечо с криком: -- Ваше высочество, умоляю, вставайте! Дом рушится! Да не смотрите на меня так... Павильон поехал. Фундамент опускается! Екатерина села, опустив босые ноги на пол. "Катальная горка, я здесь ночую,-- с трудом вспомнила она со сна.-- Павильон поехал... Куда может поехать павильон?!" Прокричав страшные слова, Чоглаков бросился в комнату велико-го князя. Тому не надо было ничего объяснять. Он отлично понял опасность происходящего, оттолкнул камергера и с кошачьим про-ворством бросился к лестнице. В руках у Петра Федоровича был шлафрок, а в порты он успел впрыгнуть сам, не дожидаясь помощи слуги. Чоглаков опять было сунулся в комнату Екатерины, но был бесце-ремонно вытолкан за дверь: "Вы мне мешаете одеваться!". Без излишней торопливости она надела чулки, верхнюю юбку. Стены павильона мелко дрожали, словно в них бил сильный ветер, стекла неприятно, болезненно дребезжали. Екатерине не было страш-но, ее даже обдало холодком восторга -- какое необычайное прик-лючение! Будет что рассказать за столом. Она не верила, что может произойти что-то ужасное. Зимой, по рассказам управляющего, в этом павильоне уже ночевали, если он устойчиво стоял в холод, то с чего бы ему вздумалось поехать с холма летом? Осталось только застегнуть мантию, и тут Екатерина вспомнила про Крузе, которая спала в соседней комнате. Вчера неуемная статс-дама по ее собственному выражению "перелишила", а поп-росту говоря, перепила за ужином, и такая мелочь, как сотрясание стен, не могла заставить ее пробудиться. Екатерине пришлось довольно долго трясти ее, прежде чем Крузе разлепила отекшие, красные веки. Вряд ли до нее дошел бы смысл слов великой кня-гини, но раскачивание кровати, на которой она только что видела мирные сны, привело ее в ужас. -- Землетрясение!-- завопила она дико и к удивлению Екатерины упала на колени. В павильоне не было икон, и обезумевшая от страха Крузе стала творить молитву пухлому гипсовому купидону, который примо-стился над окном. -- Вы сошли с ума!-- крикнула Екатерина, с трудом отдирая туч-ную статс-даму от пола.-- Идите же! Они не успели подбежать к двери прихожей, как раздался страшный треск. Пол под ними странно колыхнулся, и они обе повалились навзничь. Падая, Екатерина зашибла бок и откатилась куда-то в угол. Ощущение, что дом стронулся с места, стало наконец явным, он был словно корабль, который по стапелям поплыл в вожделенную морскую стихию. Потирая саднящий бок, Екатерина попыталась встать, но ей это не удалось, пол ходил ходуном. Стоящая в углу печь странно накренилась, угрожая каждую минуту рухнуть. Крузе осипла от крика. "Боже, спаси нас",-- пронеслось в голове. В этот момент в проеме двери показался человек в форме пору-чика Преображенского полка, он был молод, строен, широкоплеч, словом, красив, только выражение лица у него было жестким, не-приязненным, морщинка беж бровей -- как трещинка, серые глаза прищурены. Он окинул взглядом комнату, прыгнул к Екатерине и ловко подхватил ее на руки. -- Слава Богу, вы живы,-- услышала она его взволнованный шепот. На пружинящих (словно по палубе шел) ногах, он направился к двери, за ним на четвереньках поползла Крузе. Екатерина не по-няла, что случилось далее, только услышала пронзительный вопль статс-дамы. Дверной косяк пополз вбок, лестница покосилась. "Мне надо встать на ноги",-- пронеслось в голове у великой княгини, но вместо этого она еще теснее прижалась к своему спа-сителю: в его сильных руках она чувствовала себя почти в безопас-ности. Дом качало, а природа за окном являла картину полной безмя-тежности, в ветвях лип пели птицы, все так же сияли мокрые от росы лютики, только площадка, с которой они вчера выходили на катальную горку, отодвинулась от павильона и поднялась выше его пола на полметра. По лестнице уже спешили слуги, тянули руки, чтобы принять у преображенца его драгоценную ношу, но тот цепко держал Екатерину и, ощупывая ногой ступени, осторожно спускался вниз. Услугами лакеев воспользовалась Крузе, она была близка к об-мороку. Прежде чем молодой преображенец поставил Екатерину на зем-лю, она успела спросить его имя. -- Поручик Белов, ваше высочество,-- хмуро ответил тот и опу-стил ее на ноги в нескольких шагах от стоящих под елками вели-кого князя и Чоглакова. Беременная жена его была тут же. Она ночевала в большом доме, но весть о разрушении катального па-вильона уже разнеслась по всему имению. С расширенными от ужаса глазами она кинулась к Екатерине, принялась ощупывать ее, гладить по голове, лепетать какие-то ненужные слова сочувствия, а сама зорко следила за Беловым, который уже помогал выносить из-под обломков плит раненых и убитых. -- Этот очаровательный поручик предупредил мужа о возможном несчастии,-- сказала Чоглакова.-- Вообразите, он прогуливался рядом с павильоном, дышал утренним воздухом и вдруг услыхал странный треск. Стоящий на часах гвардеец сказал, что этот треск раздается уже часа два, если не более. Да вы слушаете ли меня? -- Ужас какой,-- раздался шепот великого князя, губы его дро-жали, взгляд странно косил. -- Вы бросили меня одну, сударь!-- с раздражением крикнула ему Екатерина. В голосе ее против воли прозвучали истерические нотки.-- Бросили, бросили,-- повторяла она, как заведенная. -- Полно кричать! У вас нашелся спаситель,-- отмахнулся вели-кий князь и, стараясь четко выговаривать слова, обратился к Чоглакову деловым тоном:-- Известна причина разрушения? -- Выясняем... Но скорее всего -- глупость людская. Управляю-щий, каналья, поддерживающие столбы в сенях вышиб, вот плиты и поползли в разные стороны, как жуки. Как оказалось впоследствии, предположения Чоглакова вполне потвердились. Катальный павильон строили осенью в большой по-спешности. Его установили на возвышенном месте, в основание по-ложили известковые плиты, а для укрепления всей конструкции архитектор поставил в прихожей восемь столбов, категорически за-претив убирать их без его разрешения. Конечно, стоящие торчком плохо оструганные сосновые столбы портили вид, и, узнав об имени-тых гостях, управляющий распорядился срубить их. Всего этого Екатерина не могла знать, из слов Чоглакова она поняла только, что накануне были вынуты балки, и усмотрела в этом не глупость, а преднамеренность. -- Их нарочно убрали, эти столбы?-- крикнула она громко.-- Нарочно? Все страшные события этого утра прошли перед ее глазами уже в новом освещении. Из дома вынесли кричащую фрейлину Кошину, у нее была разбита голова, на белой ночной рубашке кровь выгля-дела особенно яркой. Кто-то кричал: "Зовите лекаря!" Ему отвечали: "Вначале священника! Лекаря потом!" Такая же участь могла ждать и Екатерину. -- Успокойтесь же! Что вы говорите?-- Страх прогнал обычную инфантильность великого князя, и он угадал скрытый смысл слов жены. -- Кто приказал убрать эти столбы?-- давясь слезами повторяла Екатерина, с ней началась истерика. Чоглакова попыталась поднести к ее носу нашатырь, но Екатери-на билась в руках, отворачивала лицо и кричала. Пришлось поз-вать лекаря. Он немедленно пустил кровь, и она затихла. Когда Екатерину на носилках понесли к большому дому, она оч-нулась, открыла глаза. Павильон стоял целехонький, даже стекла в некоторых окнах были целы. Он только сполз с холма и застыл, как новоявленная падающая башня. Екатерина поискала глазами Белова, но его нигде не было. В большом доме события меж тем развивались так. Граф Разумовский, как и подобает хозяину, узнал о разрушении павильона в числе первых. Реакция его была неожиданной, в слезах он схватился за пистолет и бросился в свой кабинет с намерением лишить себя жизни. Кутерьма учинилась страшная. Пистолет у него отняли, но помешать напиться допьяну не посмели. В полном одиночестве он проплакал до обеда, а как только государыня пробудилась, бро-сился к ней в ноги. Растерзанный вид его мог вызвать только жалость, он был немедленно прощен. Обед прошел в очень теплой обстановке. Екатерина и великий князь пришли в себя настолько, что могли украсить своим присутст-вием общество. Избавление наследника и супруги его от нечаянной гибели придало гостям особенно торжественное настроение. При громе пушек плачущий Разумовский провозгласил тост за погибель хозяина дома и за благоденствие императорской фамилии. Государы-ня тоже расплакалась от умиления. Гости бросились было по-здравлять великих князя и княгиню, но, не встретив поддержки со стороны Елизаветы, как-то стушевались, стихли. И опять пошли здравицы в честь императрицы. Только вечером Екатерина предстала наконец перед государыней. По каким-то зыбким признакам Екатерина чувствовала, что ею не-довольны. Может быть, виной тому был длительный разговор Елиза-веты с Бестужевым, который и на празднике достал государыню со своими делами. Но думать об этом не хотелось. Она была как в тума-не, ей даже казалось, что она хуже обычного слышит. Екатерина решила, что как бы ни пошел разговор, жаловаться она не будет. Главное -- назвать фамилию спасителя. Молодой Белов спас не толь-ко ее, но всех, находящихся в павильоне. Он заслуживает большой награды. Елизавета приняла Екатерину в розовой гостиной, полулежа на розовом канапе. После обеда и государственных дел она успела сменить парадное платье на домашний шлафрок и мягкие туфли. При появлении великой княгини она отослала всех, Ягужинской среди свиты не было. -- Ну?-- Елизавета села, некрасиво расставив ноги, и изучающе посмотрела на Екатерину. Та сделала шаг вперед, словно намеревалась броситься на колени, но потом раздумала. Ушибленный бок болел нестерпимо, и кроме то-го, ей не в чем каяться. Екатерина только склонилась в низком поклоне и, не поднимая головы, тоном умоляющим, но твердым, высказала свою просьбу. Она нравилась себе в этот момент -- не роптала, не скулила, никаких этих женских соплей, а только скромно молила о награде спасителю. Екатерина ожидала, что государыня тут же согласится, скажет что-нибудь вроде, да, да, конечно, каков герой мой гвардеец, и прочее. Но Елизавета молчала, неодобри-тельно поджав губы. Потом спросила быстро: -- Вы очень испугались? -- О, да, ваше величество. Это было ужасно! -- Ас чего вы так сильно испугались? Я видела катальный павильон. Он почти совсем не пострадал. Стоило устраивать истери-ку! -- Но ведь столько человек погибло!-- в голосе Екатерины про-звучал упрек, она явно корила Елизавету за несправедливость.-- Мне говорили, шестнадцать человек было в подвале, их раздавило фундаментом. Не случись поручику Белову быть подле павильона в тот роковой час, убитых было бы гораздо больше. -- А что он там делал поутру, этот Белов?--перебила ее Елиза-вета резко, и Екатерина увидела, какие у нее стали непримири-мые, злые, почти свинцового цвета глаза. -- Не знаю... гулял,-- опешила Екатерина. -- Стоит вам где-нибудь появиться, сударыня, как подле вас сразу начинают гулять непонятные молодые люди. О чем вы с женой его шептались? Я говорю о Ягужинской. "Так она жена его? Значит, утром у павильона он появился не случайно. Он искал встречи со мной. Зачем?"-- Все эти мысли про-неслись в голове Екатерины со скоростью вздоха, но лицо ее против воли изменило выражение, приняв озабоченный и виноватый вид. -- За что вы меня обижаете?--прошептала она, навернувшиеся слезы размыли розовое канапе и злое лицо Елизаветы. -- "Меня хотят убить!" Это ты на лугу кричала? -- Я не кричала.-- Екатерина словно опомнилась, даже слезы разом высохли. -- А я знаю, что кричала! Что, мол, у нас все подстроено! Это кто же, по-вашему, подстроил? Алексей Григорьевич? Иль я сама приказала павильон на твою голову рушить? -- Я не понимаю... Я ничего подобного... -- Дура! Сама перетрусила и Петру Федоровичу это в голову вби-ла. Он бы без тебя до такого не додумался. Теперь Брейтлах растрезвонит по всей Европе, что Елизавета наследника жизни хотела лишить! Неблагодарная девчонка!-- Елизавета уже давно стояла вплотную перед Екатериной, с ненавистью глядя ей в глаза.-- Выдворить бы тебя вслед за матерью в Цербст, да скандала потом не оберешься. Вон с глаз моих! Чтоб через час тебя не было в Гостилицах. Именно через час, не раньше и не позднее, от усадьбы Разумовского в направлении Царского Села отправилась скромная карета. В ней сидели Екатерина, Петр Федорович и Чоглакова. Сам Чоглаков ехал следом верхом. Далее следовала охрана, более напоминаю-щая конвой. Екатерина плакала, и не столько жалко ей было так и не обретенной свободы, сколько угнетала душу несправедливость. Петр неотрывно смотрел в окно, вид у него был одновременно сму-щенный и надменный. Поручик Александр Белов не получил никакой награды за свои старания, но должен был Бога благодарить, что не услышал никаких нареканий. Ему даже позволили увезти в Петербург жену, которую Елизавета, ничего ей не объясняя и не тратя себя на гнев, отлучила от своей особы, запретив ей появляться при дворе. -8- -- Видно, и сегодня не приедет,-- сказал себе Алексей, поглядев на часы в Сашиной библиотеке: они показывали половину двенад-цатого. Он подумал, что надо немедленно бежать домой, а то нареканий от Софьи не оберешься, однако руки его продолжали деловито ша-рить по книжной полке. Что он раньше сюда не заглянул? Библиоте-ка в доме была изрядной, но книг по навигации не было, все больше по истории греческой и римской, по праву и наукам юридическим. А вот и новые, недавно купленные в академической лавке: "Марк Аврелий", цена один рубль, "Похождения Телемака, сына Улисова"-- полтора. Однако Сашка мот, денег на книги не жалеет, только когда он их читает, интересно, если всегда занят. А это что за старый фолиант? Батюшки-светы, да это же атлас! Алеша с волнением открыл старую книгу: карты побережья Бал-тийского моря, изданные в типографии Тессинга в Амстердаме. Ти-пографию эту основал государь Петр в конце прошлого века во время поездки своей в Голландию. Откуда у Сашки эта дивная книга? Не иначе как прокурор Ягужинский в свое время купил ее за какой-то надобностью, скорее всего, чтобы государю угодить. В этот момент дверь в библиотеку отворилась и в нее просуну-лась голова лакея: -- Барин, там внизу неведомо чей слуга бранится, требует Алек-сандра Федоровича. Я ему говорю -- нету их дома, а он не верит и записку сует. Я подумал и взял -- может, что-нибудь срочное? -- Давай сюда записку. Листок был сложен пополам, слова нацарапаны вкривь и вкось, подписи не было, но текст заслуживал внимания: "Я жду вас в карете для важного разговора. Записку уничтожьте". Алеша с сожалением посмотрел на атлас: как бы славно сейчас над картами посидеть. Если бы не этот постскриптум об уничтоже-нии записки, он бы так и сделал. Пусть Сашка сам по возвраще-нии разговаривает важно с кем ему заблагорассудится. Но в припис-ке угадывалась тайна, и он не имел права отмахнуться от нее в по-добной ситуации: Никита под арестом, Сашка неизвестно где... Алеша сунул записку в атлас как закладку, водрузил книгу на место и поспешил вниз. "Неведомо чей слуга" был стар, вернее сказать, дряхл, но одет чисто, даже с некоторым шиком, словно донашивал старые вещи хозяина, -- Кто ждет меня в карете? -- Соблаговолите следовать за мной,--церемонно сказал слуга, распахивая дверь на улицу. Алексею ничего не оставалось, как последовать за ним. И странно, мысль о западне или ловушке даже не пришла ему в голову, он только подумал: надо бы после разго-вора попросить хозяина кареты, чтоб подвез его домой, а то Софья совсем с ума сойдет. Никакой кареты возле подъезда не было, однако слуга проворно заковылял в сторону собора Святого Исаакия, время от времени он останавливался и манил Алешу за собой. Карета обнаружилась за кустами в тени деревьев. Как только они приблизились к ней, слуга залез на козлы, видно, он исполнял обязанности кучера. Дверца распахнулась вдруг, и из темноты раздался насмешливый высокий голос: -- Прошу вас, сударь. Невидимая рука выбросила подножку. -- Куда вы меня везете и с кем имею честь?--спросил Алеша, совершенно забыв, что в карете ждут не его. а Белова, и не мешало бы об этом предупредить. -- Мы сделаем кружок и вернемся на старое место. Не надо тру-сить, молодой человек!--со смехом сказал невидимка. -- Однако...-- с негодованием прошептал Алеша и залез в карету. На него пахнуло запахом винного перегара и какой-то пряной, чесночно-перечной закуски. Если на улице был полумрак, то в карете за зашторенными окнами стояла полная темнота. Лица мужчины не было видно, но, судя по голосу, он был молод, только пьян по-рядком. -- Хорошо, поехали. Я вас слушаю. -- Ух ты...-- с удивлением произнес мужчина.-- Это кто же сюда явился? Я жаждал Александра Белова. Алеша резко отодвинулся, желая повернуться к собеседнику лицом, однако тот, видимо, иначе истолковал этот жест, потому что цепко схватил его за руку и крикнул угрожающе: "Сидеть!" Карета меж тем неторопливо тронулась. Мужчина распахнул дверцу и крикнул слуге: -- Подай фонарь! -- Оставьте меня, сударь. Я не собираюсь бежать.-- Алеша с трудом выдернул руку и стал растирать запястье. Мерзавец пьяный, как клещами сжал. Незнакомец не сказал еще ни слова о деле, а уже очень ему не понравился. Слуга на ходу передал горящий фонарь, внутренность кареты осветилась, и двое сидящих в ней с любопытством уставились друг на друга. При первом взгляде Алеша не увидел в лице незнакомца ничего неприятного, оно было даже, пожалуй, красиво, но при внимательном изучении поражало несоответствие между узкими, недобрыми глаза-ми -- в них были и сила, и власть -- и капризным ртом над малень-ким круглым подбородком. Мужчина вдруг рассмеялся, показывая длинные белые зубы. -- Я вас знаю. Вы с Беловым всегда в одной упряжке. Вас зовут?.. -- Алексей Корсак к вашим услугам. -- О, ваши услуги мне не нужны. Я сам готов оказать... по мере сил. А вы меня не знаете? И не догадываетесь, кто я? Неужели ваш друг Белов никогда не рассказывал вам о графе Антоне Бесту-жеве? -- Так это вы?-- воскликнул Алеша потрясение и подумал: "Ну и влип!" Алеша не мог узнать сына всесильного канцлера, потому что ни-когда его не видел, но о скандальной дуэли и дурной славе этого человека был наслышан. Довольный произведенным эффектом, граф поставил фонарь, по-шарил под ногами, ища шляпу, нашел. Когда он двумя руками нахло-бучил шляпу на голову, Алеша решил, что с ним прощаются, видно, важному разговору не суждено было состояться, однако головной убор нужен был графу только для того, чтобы снять его светским жестом и дурашливо представиться. -- Если Белов говорил обо мне что-нибудь эдакое,-- он неопре-деленно повертел пальцами,-- не верьте. Мы приятели, а меж прияте-лями чего не случается... Особенно если один из них горд не в меру. Последнее я не о себе говорю.-- Он подмигнул, захохотал и вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку, богато украшенную камнями. Отхлебнув значительную порцию вина, он долго полоскал им горло, потом, поперхнувшись, выпил и наконец протяжно и чрезвы-чайно противно икнул. Алеша не столько брезгливо, сколько удивлен-но наблюдал все эти манипуляции. Нельзя было понять, всегда ли граф ведет себя так, словно другие суть неодушевленные предметы и при них можно ковырять в носу, плеваться и издавать непотреб-ные звуки, или просто Бестужев его дразнит, испытывает терпение. -- Теперь объясните,-- очень вежливо сказал граф,-- почему вы почтили меня своим присутствием вместо Белова. Он сам вас по-слал? -- Ни в коем случае, ваше сиятельство. Белов в отъезде, и слуга по ошибке вручил мне вашу записку. А теперь разрешите откла-няться... -- Нет, нет, не уходите. Может, оно и к лучшему, что здесь именно вы, а не Белов. Он горяч. В отъезде, говорите?-- Граф опять подмигнул.-- Затосковал по жене? Говорят, он с ней хлебнул беды. И еще хлебнет. Не женись на красавице, бери себе скромную.-- Он вздохнул горестно.-- Как куропатку. -- Вряд ли вы меня удержите здесь из-за разговора о его жене... -- Не нужно сердиться, сударь Алеша. Вы не понимаете шу-ток. Просто я не знаю, как перейти к главному. Предупреждаю, наш разговор должен остаться для всех тайной. В противном случае вы навлечете на меня, да и на себя, бо-ольшие неприятности. Только Белов и вы достойны знать, что...-- Он отвалился на подуш-ки.-- Нет, при такой езде невозможно разговаривать: Гони, черт тебя возьми!-- крикнул он кучеру, высовываясь из кареты.-- Что они у тебя на ходу спят? Не кони, одры! Лошади побежали быстрее. Карета запрыгала по ухабам адмирал-тейского луга. Граф Антон опять достал флягу, вино, булькая, поли-лось в глотку. Обнажившаяся шея графа была нежной, белой, а ка-дык маленьким, как горошина. Он спрятал бутылку, отер ладонью рот и сказал значительно: -- Мне стало известно, где прячут вашего пропавшего друга. -- Оленева?-- воскликнул Алеша, стремительно подавшись впе-ред и невольно стукнувшись о колени своего собеседника. Тело Бестужева мягко подалось назад, словно фигура его была из ваты. -- Не надо фамилий. Мы отлично понимаем друг друга, этого достаточно. Он содержится на нашей старой мызе, что на Каменном Носу. Я наведался туда случайно по своим делам. Папенька превратил мызу в крепость.-- Граф умолк, бессильно покачиваясь в такт езде. Алеша слушал не дыша, боясь пошелохнуться. Последняя порция вина не подбодрила графа, наоборот, речь его замедлилась, он все время как-то странно вздыхал, словно ему не хватало воздуха. Страшно было, что он вдруг раздумает говорить из-за пьяного каприза или просто уснет на полуслове. -- Где это -- Каменный Нос? -- Каменный Нос на Каменном мысу, а тот в свою очередь на Каменном острову,-- проговорил граф скороговоркой.-- Ясно? -- Ясно,-- тупо кивнул Алеша. Бестужев искоса посмотрел на него, словно проверяя: верит-- не верит. -- Это Малый Каменный остров, тот, что в устье Екатерингофки. Там со стороны моря бухточка небольшая, в ней мыза и сто-ит. Попасть туда можно только со стороны моря. Дощатая пристань и сразу забор. Папенька обожает заборы! Забор высоченный, в нем калитка, но она охраняется. И не вздумайте идти к мызе со стороны луга! На вышке, это бывший маяк, всегда кто-нибудь торчит... из стражи. -- Вы видели нашего друга? -- Не перебивайте меня!-- резко одернул его граф и опять на-чал рассказывать про мызу, окрестности ее, вспомнил кучу мело-чей, где какой двор, да какие покои, и в каком из них содержат арестованного. Говорил он медленно, веско, и нельзя было понять, отговаривает ли он от сложного предприятия или дает совет, как лучше его осуществить. Кончил он на неожиданно веселой ноте: -- Я бы вам все нарисовал, да позабыл прихватить письменные принадлежности. -- Но как вы узнали, что там содержится именно наш друг? -- А это вас не касается. Это моя мыза, моя1 И остров мой! А он запрещает мне туда ездить... еще грозится! Алеша понял, что граф говорит об отце -- канцлере Бестужеве. -- Арестованного сторожит наш глухой Харитон. Помимо него есть караул, и серьезный.--Он вздохнул, словно скука его сморила.-- Когда четыре человека, а когда шесть.,. Каждый вторник в десять вечера они меняются. В субботу у них баня. Запиши. -- Куда записать-то? -- В головку! В головку запиши!-- Граф постучал себя по лбу. -- Насколько я вас понял, ваше сиятельство,--Алеша старался говорить убедительно, неторопливо,-- вы советуете нам напасть на мызу именно в субботу? То есть послезавтра? -- Ничего я вам не советую, но торопитесь, потому что Оленева вашего не сегодня завтра переводят в крепость.--Граф открыл двер-цу, вдохнул свежего воздуха и крикнул кучеру:-- Назад! После этого он откинулся на подушки, отодвинул шторку на окне и, словно забыв о своем спутнике, принялся внимательно сле-дить за пробегающим мимо городом. Однако далеко они заехали... Вдоль дороги тянутся постройки казенного вида: склады, провиант-ские магазины, всюду пусто, обыватель мирно спал. За каретой увязалась собака и долго, молча, не лая, бежала вдоль дороги, словно не собака вовсе, а волк. На Адмиралтейской набережной у почтового двора Алеша попросил графа остановить карету. Тот рав-нодушно, не задавая вопросов, исполнил его просьбу. Алеша спрыгнул на землю, вежливо попрощался. В ответ не раз-далось ни звука, но когда Алеша уже направился к мосту, граф вдруг резко его окрикнул: -- Как тебя там... Корсак... вернись! Алеша пожал плечами, неторопливо подошел к карете, не оби-жаться же на этого пьяного индюка! -- Белов спрашивать будет, зачем я все это рассказал, какая, мол, выгода?-- От пьяного благодушия графа Антона не осталось и следа, голос был злой, резкий.-- Дак скажи ему -- чтоб папеньке досадить. Белов поймет. Трогай!-- крикнул он кучеру. "Ну и новость!--взволнованно думал Алеша, вышагивая по на-правлению к дому.-- Всем новостям новость! Это надобно обсудить, обмозговать. Сашка, возвращайся же наконец! Что ты там делаешь, в Петергофе -- службу несешь или на пирах гуляешь? Дело-то не терпит!" При всей важности услышанного в разговоре с Бестужевым за-стряла в сознании заноза, а вернее сказать, осела какая-то муть, словно плеснули туда тухлой бурдой. Последние слова графа просто оскорбительны! Что значит -- "Белов поймет"? Почему это Белов должен понять такую гнусность, как предательство отца? -- Стоп, Корсак,-- сказал себе Алеша.-- Не туда гребешь. Нам до отношений канцлера Бестужева со своим сынком дела нет. Нам надо продумывать детали побега. А вдруг все это вранье? С чего бы графу Бестужеву говорить нам правду? Знай Алеша, какой разговор предварил свидание их в карете, ему легче было бы понять, какой бурдой плеснули в его незамут-ненную душу. Пили, и много, до полного затмения рассудка, вернее, граф Ан-тон пил, а дружок его Яков только играл в пьяного и все советы давал, как из жены Авдотьи или отца деньги выкачать, и еще дразнил, подначивал. -- Дался тебе этот Белов! Что ты о нем забыть не можешь? -- Но ведь это он нашел труп во дворце? -- Гольденберг мертв, забудь о нем. -- Я уж забыл. Я не о Гольденберге толкую, а о Белове. Этот каналья сделал меня посмешищем всего Петербурга. -- Ты сам себя сделал,-- бубнил Бурин.-- Пить надо меньше! -- Ты в этом не понимаешь ничего, а потому помолчи. Когда дуэль была, я ж на ногах не стоял. Как можно стрелять в бесчув-ственного человека? -- Так он и стрелял в воздух. Зачем ты руку-то вскинул? Пулю словить? -- Нет, ты меня послушай,-- жарко задышал граф Антон в ухо собутыльнику.--Сейчас Белов сам словит пулю. Ты послушай... Стр-ит мне только ему сказать, что на нашей мызе томится князь Оленев... Это же капкан! -- Не такой Белов дурак, чтобы поверить тебе на слово. -- А спорим, поверит! Бьюсь об заклад, не только поверит, но и нападение на мызу организует. А я папеньку-то и предупрежу... И угодит он, милок, под пулю или в крепость. Бурин мрачно и недоверчиво смотрел на графа Антона, а тот вдруг скривил капризно губы и добавил: - А может, и не предупрежу... -9- Саша не вернулся из Петергофа и на следующий день, в пятницу. Наступила суббота, которая, по сообщению молодого Бестужева, бы-ла на Каменном Носу банной, и Алеша на свой страх и риск решил действовать самостоятельно. О нападении на мызу, разумеется, не могло быть и речи, к подобному предприятию следует готовиться долго и тщательно. Алеша думал только о рекогносцировке, ознаком-лении с местностью. И вообще необходимо убедиться, стоит ли на Каменном острову мыза и что она из себя представляет. Граф Антон говорил, что вокруг болото, забор неприступен, а на старом маяке всегда кто-то торчит для наблюдения за местностью. Последнее было особо нежелательным, в начале июня и в полночь светло, как днем. Оставалось надеяться на дождь. При пасмурной погоде ночью если не темно, то уж сумраком это время суток опре-деленно можно назвать, а в сумерки все собаки серы. Но ничто, как на грех, не предвещало дождя. А почему, собственно, ночью он должен наведаться на Каменный Нос? Почему не днем? Он любитель охоты, без рябчиков и куропаток жить не может. Кто сказал, что на Каменном острове нельзя охотиться? Запрещающей таблички там наверняка нет- Если пойма-ют, скажет, что заблудился в островах. В крайнем случае -- поко-лотят. Но лучше до этого крайнего не доводить, дворня Бестужева знает о своей полной безнаказанности и так может отделать чело-века, что и не встанешь после побоев. Но, помнится, граф Антон не про дворню толковал, а про военный караул. Это еще хуже... В конце концов Алеша остановился на следующем варианте: он берет с собой Адриана, и они плывут на Каменный Нос вечером к предполагаемому банному времени, на всякий случай возьмут с со-бой не только ружье, но и пистолеты, а там видно будет. Такой у него был стратегический план. Осталось только заморочить голову Софье, чтобы у нее не было никаких подозрений по поводу этой поездки. Намедни, когда Алеша явился домой в три часа ночи, Софья лежала в уголке супружеской кровати, в изголовье горела свеча. При появлении мужа она не повер-нула к нему лицо, не сказала ни слова, а только дунула на свечу и затаилась в темноте. По дороге домой он твердо решил, что не будет рассказывать Софье о встрече с молодым Бестужевым, дабы не волновать попусту. Но здесь все его благие намерения разом соскочили с оси. -- Софья, я знаю, где прячут Никиту,--сказал он в темноту. Она сразу села, и Алеша почувствовал ее горячее дыхание у своей щеки. Они проговорили до утра. Однако он рассказал ей о беседе в карете, как бы пропуская все через сито, когда незна-чительные подробности проваливаются без препятствий, а главное -- о карауле и предполагаемом нападении на мызу -- застревает, остава-ясь тайной. Ружье и пистолеты были вынесены из дому с подобающими предосторожностями, а Софье было сообщено, что его с Адрианом сроч-но вызвали в Адмиралтейскую коллегию и что вернутся они поздно. Алеша предпочел взять самую плохонькую лодчонку, дабы не при-влекать к себе внимания. Итак, по фонтанной речке до устья, у Екатерингофского дворца свернуть на речку Екатерингофку, а за-тем протокой добраться до восточного берега Каменного острова. И Екатерингоф, и крохотный Овечий островок, на котором стоял Подзорный дворец, и Гутуев остров Алеша помнил еще с того вре-мени, когда в первый свой приезд в Петербург прошел весь город пешком в поисках моря. За пять лет Екатерингофский дворец отреставрировали, но Елизавета не любила в нем жить, и Алеша надеял-ся, что места эти и по сию пору безлюдны. Фонтанку преодолели быстро, по городу плыть одно удовольствие, ныряй себе под мосты да посматривай по сторонам развлекаясь. На повороте в Екатерингофку поднялся вдруг ветер, нешуточная волна стала бить в борт. Ориентироваться в протоках было трудно. Кустарный остров вполне оправдал свое название, он весь зарос ивняком, ольхой и кру-шиной. В отдалении чернели лачуги рыбаков, висели сети, развешен-ные для просушки, дымился костерок. Пока все совпадало с рас-сказом графа Антона, помнится, он упоминал про рыбаков. Алексей плыл у самого берега, стараясь быть незаметным. На выходе из протоки обнаружилось много мелких островков, они словно плавали в воде. Попробуй определить без карты, какой здесь остров Камен-ный, а какой Вольный. -- Алексей Иванович, воды набежало... -- Так отчерпай.--Алексей сам сел на весла и направил лодку к обрывистому, усеянному крупными камнями и галькой берегу. Наверное, это и есть Каменный, граф говорил -- все время держаться левой руки. Лодку спрятали в густой осоке, вышли на берег, осмотрелись. -- Теперь слушай,-- сказал Алексей денщику.-- Ружье мы взяли для отвода глаз, если нам здесь и понадобится оружие, то это будут пистолеты. -- Кому здесь глаза-то отводить? Чайкам, что ли?-- недоверчиво прищурился Адриан. -- А хоть бы и чайкам, чтоб не орали. Главное, иди за мной след в след, и полнейшая тишина. -- Понял, чай не идиот,-- обиженно бросил Адриан, и они трону-лись. Кустов на острове было немного, почва, как и говорил граф, была топкой, иногда приходилось прыгать с камня на камень. Вдалеке темнело нечто, что могло быть в равной мере и мызой, и купой деревьев. Они шли ходко, прячась за валуны и редкие кустарники, скоро стало явственно видно, что дерево там одно, а все остальное -- забор и торчащее нечто, что могло быть башней. Граф говорил, что мыза представляет из себя пристройку к ста-рому маяку, который давно потерял свою функцию. На верхней площадке, где когда-то зажигали фонарь, глухой Харитон устроил се-бе горницу и с завидным постоянством взбирался наверх по винто-вой лестнице, дабы обрести одиночество и помолиться. С маяка от-лично просматривались луг, гряда камней, причал и море, то есть все подступы к мызе. Эта старинная усадьба попала в собственность канцлера, Бестуже-ва при конфискации имущества некоего опального дворянина. По обретении острова и мызы Бестужев распорядился обнести ее высоким забором, обставил кой-какой самой простой мебелью и, кажется, забыл о ее существовании, хотя дикий остров был по-своему поэтичен, а в камышах водилось множество уток и прочей дичи. Но Бестужев не любил охоты. Пришло время, и мыза понадобилась ему для других целей, мнимый Сакромозо был отнюдь не первой жерт-вой, посетившей сии стены из-за политических дрязг. Все, пришли... Кусты кончились, перед разведчиками расстилался обширный луг, заросший высоченными, чуть ли не в рост, зон-тичными. Белые кущи сныти и дикого укропа несмотря на вечерний час расточали медовые запахи. Укрыться в этой белой кипени было проще простого, и Алексей благословил небо, что нерадивые страж-ники не догадались ее выкосить. В другое время года никто не мог бы подойти к мызе невидимым. Они сели на землю. -- Вот под этим кустом меня и жди. Дальше пойду один,-- шепотом сказал Алексей, хотя кто их тут мог услышать? -- На разведку? Что ищем-то? Скажите, Алексей Иванович, Хри-ста ради!--Любопытные глаза денщика так и буравили хозяина. Адриану было ясно, что барин пожаловал на остров по нешуточному, тайному делу, и ему тоже хотелось приобщиться к этой тайне, и чтоб страшно было, и чтоб мурашки по телу. -- На вот и сиди со взведенным курком.-- Алексей сунул в руки Адриана пистолет.-- Если что, беги на выручку, -- Это уж не сомневайтесь. Прибегу... -- Нет, не беги.-- Алексей словно опомнился. Бели их с Адрианом схватят, то никто не будет знать, где их искать. Более того, сведения о Никите, которых они так долго ждали и которые сами упали в руки, в случае их пленения пропадут втуне. --Так бежать или не бежать?-- дергал за рукав Адриан. -- Не бежать. За этим заборам держат Никиту Оленева. Эти сведения необходимо проверить. Если я,-- он вложил в руки денщи-ка часы,-- не вернусь через час, то шпарь к лодке и поспешай домой. Найдешь Белова, все расскажешь. Понял? Алексей вскинул руку в прощальном приветствии и, как в пену морскую, нырнул в уже мокрую от росы белоснежную траву. Адриан влез в середину куста -- отличный наблюдательный пункт -- и замер, глядя на высокий забор безжизненной мызы. Сейчас, когда Алексея не было рядом, ему почудились далекие голоса: наверное, переговаривались за забором. Потом из трубы по-тянулась струйка дыма: еду готовят, не иначе. Адриану остро захотелось есть, он достал из сумки хлеб с сыром и принялся жевать, сетуя, что не успел засунуть в карман Алексея Ивановича какой-нибудь еды: какая может быть разведка на голодный желудок! Алеша меж тем лежал на самом краю цветущей кущи и размыш-лял, как лучше добраться до забора -- перебежать голый участок земли или преодолеть его ползком. -- Харитон, глухая тетеря!-- кричали за забором, потом стали кликать какого-то Степана, грозя ему унтер-офицером, потом два мужика, непотребно ругаясь, принялись где-то совсем рядом пилить дрова. "Вот угомонятся немного, и поползу дальше",-- уговаривал себя Алексей. На краю белого царства пробегал ручей, воды которого и питали корни зонтичных. Прямо перед лицом Алеши торчали одуванчики, он устал их рассматривать. Это были не те майские веселые цветки, которые желтым ковром устилают все городские задворки и пустыри. Эти, луговые, выросли до полуметра высотой, трубчатые их стебли толщиной в палец, а белая шапочка столь плот-на, что может выстоять и против дождя, и против ветра- Вид этого живучего, непобедимого растения заставил Алексея вскочить на ноги. В несколько прыжков он преодолел голое про-странство и замер, прижавшись к забору. Очевидно, его не заметили, не прозвучало ни выкрика, ни выстрела. Теперь отдышаться и ти-хонько следовать вдоль забора; даже если кто-то и дежурит на башне,Алексей уже не виден наблюдателю. Он двигался в полный рост, плотно прижавшись к доскам живо-том и грудью, словно полз по забору, пытаясь найти щелку, чтобы заглянуть внутрь. Но не тут-то было, доски были толстые, поставле-ны внахлест. Неожиданно он заприметил небольшой сучок в гладко оструганной доске. Он ткнул его пальцем, и сучок поддался: круг-ляшка усохла и стала меньше своего гнезда. Алексей нашарил в карманах нож и острием протолкнул сучок внутрь. Словно глазок в занавеси, через который в бытность свою актером Алексей смотрел в зрительный зал. Воспоминания о навигацкой школе были столь реальны, что он даже не удивился, когда из темноты выплыло вдруг и замерло лицо Никиты. Оно находилось на расстоянии вытянутой руки, и Алексей принял его за воскресший в памяти бестелесный образ, а когда понял, что образ не будет возни-кать в памяти бородатым и перечеркнутым железной решеткой, то вскрикнул невольно и тут же зажал рот рукой, боясь, что его услышат. Отправляясь в разведку, Алексей в глубине души не верил, что молодой Бестужев сказал правду. Также подспудно зрела в нем мысль, что если граф и замыслил каверзу или дрянь какую, то против Сашки -- это у них счеты, а он. Корсак, здесь ни при чем, поэтому подставляться ему куда безопаснее, чем другу. А здесь надо же какие дела -- граф почему-то сказал правду! За спиной Никиты висел мрак, бледное лицо его не было изму-ченным или страдальческим, оно было безучастным, глаза смотрели и не видели. Это выражение глубокой задумчивости, почти отупения, делали друга никак на себя не похожим. Он словно состарился вдруг на десять лет -- совсем чужое лицо! Забыв о всяческой пре-досторожности, Алеша позвал его тихонько, но Никита неожиданно круто повернулся и ушел в глубь комнаты. Какая она, камера, Алексей не смог рассмотреть, что-то белеет, ничего не разберешь. Чрезвычайно взволнованный, взмокший от переживаний, Алексей двинулся дальше вдоль забора. Всем существом его овладела новая мысль --а что если напасть?! Сейчас же, немедленно. В башне пусто, судя по голосам, караул невелик. Сейчас он сбегает за Адрианом, у них две шпаги. Однако надо выйти к причалу, где-то у них там калитка. Забор повернул под прямым углом, и Алешкиным глазам открыл-ся обрыв, только узенькая тропочка позволяла удерживаться вблизи ограды и не упасть в воду. Он проследовал по тропочке до самого конца ее, дальше забор шел по огромным валунам, заподлицо с их неровными боками. Оставался один путь -- вплавь, им Алексей и вос-пользовался, сняв предварительно камзол и башмаки. Пристань представляла из себя дощатый настил на сваях. В шторм волны наверняка заливали пристань, расстояние от поверх-ности воды до настила было совсем небольшим. Хлопнула калитка, над Алешиной головой заскрипели доски. Он затаился. -- Все, Кушнаков, я пойду. Зря, что ли, баню топили,-- раздался голос. - Я тебе пойду! Баню протопили по недосмотру. Сегодня не мыться никому! Чай не завшивеешь.-- Второй попыхивал трубкой, говорил добродушно, но непреклонно. - Злоумышленников ждать?-- хмыкнул первый.-- Да брехня все это, розыгрыш. -- Приказы не обсуждаются. Приказы выполняются! -- Добро бы кто путный приказал. Я подчиняюсь только старше-му по команде. -- Вот я тебе И приказываю: стоять на часах, а о венике за-будь.--Старший, казалось, улыбался, попыхивая трубочкой, потом сплюнул в воду, сел на лавку. Прямо над Алешиной головой застыли непомерно большие подошвы его сапог. Второй тоже сел, и солдаты пошли беседовать на самые раз-ные темы: мол, поясницу ломит к дождю, вода на острове солоновата, а Харитон, негодник, еще похлебку пересаливает. Время от времени они опять касались "злоумышленников", которые должны с моря осуществить нападение на мызу. Охране надлежало заманить разбой-ников на мызу, связать и доложить по начальству. Какому на-чальству, кто приказал--об этом говорено не было, но у Алексея возникла твердая уверенность, что это не просто игра в бдитель-ность. Караул предупрежден кем-то, кто вроде бы и приказывать не имеет прав, но кому тем не менее не подчиниться нельзя. Вывод напрашивался сам собой -- граф Антон устроил им ловушку. Но зачем? Ожидая, пока солдаты наговорятся и уйдут в калитку, Алексей порядком продрог, а мысль о том, что в лодке он будет сидеть в мокрых портах, приводила его в бешенство. Вплавь он добрался до тропочки, у глазка в заборе остановился, надеясь опять увидеть Ни-киту, но зарешеченное окно закрыли тяжелой ставней. Около бывшего маяка заросли белых цветов подходили к забору куда ближе, чем в прочих местах. Именно здесь Алексей и вполз в заросли зонтичных. Настороженный Адриан сидел за кустом с пистолетом в руке и при виде барина вздохнул с облегчением. Оказалось, что Алек-сей отсутствовал целых два часа, путешествуя вдоль забора, он по-терял представление о времени. Без всяких приключений они добра-лись до лодки и к десяти часам вечера уже были дома. Наскоро поужинав, Алексей отправился к себе в "каюту", как называлась в доме рабочая его комнатка с картами на стенах, гло-бусами, барометром, готовальнями и "прочими ноктурналами"*. Здесь он сел за стол и принялся рисовать план Каменного Носа и всего, что ухватил его взгляд. На отдельном листе, вспомнив рассказ графа, он начертил предполагаемый план двора и самого дома. Утром с рулоном бумаг под мышкой Алексей, моля Бога, чтобы друг был дома, направился к Саше. Ему долго пришлось дергать веревку колокольчика, прежде чем за дверью раздался недоволь-ный голос лакея: -- Александр Федорович не принимают! -- Прохор, отопри, это я! Загремели засовы, Алешу пустили в дом. Озабоченный лакей ше-потом сообщил, что господа приехали ночью, были они в большой печали и зело раздражительны. Теперь же барыня почивают, а Алек-сандр Федорович хоть и встали, но кофию, однако, не кушали, ру-гаются... -- Ну так мы вместе кофе попьем,--уверенно сказал Алеша и, отстранив слугу, направился к лестнице. Алеша так давно ждал этой встречи, столь сильно распирали его удивительные новости, планы его были настолько грандиозны, что ему просто не пришло в голову спросить у Саши, почему он вернул-ся из Петергофа вместе с Анастасией и чем вызвано их плохое настроение. Однако спроси он, вряд ли получил бы вразумитель-ный ответ. Саша отнюдь не был расположен сейчас беседовать о своих семейных делах. Поздоровавшись, Алеша сразу приступил к рассказу. Имя графа Антона заставило Сашу еще больше нахмуриться. Слово "врет!" было единственным комментарием, коим снабдил он сообщение о месте за-ключения Никиты. Алексей счастливо рассмеялся и стал подробно рассказывать, 'что и его мучили подобные подозрения, потом не выдержал, развернул рулон, ткнул пальцем в план мызы и сказал: "Я сам его здесь видел!" Далее пошло подробное объяснение нарисованного. Помимо плана местности, мызы, причала, башни и прочего, карта была украшена стрелками, кружочками, крестами, то есть до краев наполнена стратегической мыслью создателя. ________________ * Ноктурналы -- инструменты для определен| времени по наблюдениям звезд. ________________ Саша мрачно дослушал рассказ до конца, и когда Алеша на-конец перевел дух и, схватив чашку, жадно стал пить кофе, он спро-сил угрюмо: -- Ты собираешься нападать на мызу в две шпаги? -- Почему в две? В три... Главное -- проникнуть на мызу, а там уж Никита за себя постоит. Ты бы видел, какие у него глаза! Знаешь, такой взгляд... стоячий. Ну как стоячая вода в пруду -- без движения, без выражения. -- Я сейчас сам как стоячая вода в гнилом омуте. -- Да будет тебе, Саш... Какой-то омут выдумал. Ты меня послушай! Еще есть Гаврила. Уж чем-чем, а дубиной он работать умеет. И еще Адриан... -- Ну хорошо, напали... Ты отсюда, мы оттуда. А дальше? Мы должны будем перебить всех солдат! Если хоть один из них оста-нется жив, он даст показания. Через час нас всех опознают и упекут в крепость. -- Ну, положим, не через час... И потом, как они нас опознают, если вы будете в масках. Вы -- разбойники, а я пьяный рыбак в бо-роде до глаз.-- Алеша с новыми подробностями и еще большим во-одушевлением повторил свой проект, пририсовал еще стрелки:-- Вот здесь карета будет стоять, вот здесь я в лодке плыву... Он говорил до тех пор, пока Саша недоверчиво не бросил: -- Погоди, не тарахти. Дай подумать... В этом что-то есть... -- А я что говорю?-- радостно отозвался Алеша, -- Глупости ты говоришь,--бурчал Саша, рассматривая нарисо-ванный Алешей план.-- Бестужевым ни отцу, а тем более сыну ве-рить нельзя. Вторую лодку вот сюда надо поставить. Здесь бежать ближе. -- Нет, там голое место, мы как на ладони,-- азартно, с блеском в глазах сказал Алеша.--А здесь гряда камней, за нее лодка и спрячется. -- И когда ты намерен это осуществить? -- Надо торопиться. Иди к Лестоку, узнай про корабль. Если дело на мази, то хоть завтра в плавание. В противном случае Никиту спрячем где-нибудь. Но к лейб-медику надо идти немед-ленно. - Это я и сам знаю,-- грустно кивнул головой Саша.-- Лекарь нам необходим, но толковый. Анастасия заболела. По всем призна-кам -- нервная горячка. -10- Лесток сидел за столом в своем кабинете. Перед ним лежала ма-ленькая записка оскорбительного характера. Стоило опустить палец, и бумага опять свертывалась в трубочку, восклицательный знак в конце фразы торчал, как воткнутый в стол кинжал. "Прощайте, граф! Я ждал от вас большей ловкости в политической игре!" По-черк четкий, уверенный, видно, писал Сакромозо не впопыхах. Более того, в целях безопасности было куда разумнее вообще не посылать никаких записок, уехал и уехал, но мальтийский рыцарь не отказал себе в удовольствии послать с нарочным пощечину. Передавший записку мужчина был неприметен, как булыжник, как пыльный придорожный куст, во всяком случае Шавюэо, а именно ему на улице была вручена записка, уместившаяся между пальцев, не мог потом вспомнить ни одной приметы этого нарочного. "Про-стите, сударь,-- придержал он Шавюзо за рукав,-- мне велено пере-дать, что рыцарь Сакромозо оставил Россию. Дайте вашу руку..." И исчез, вопросы задавать было некому. А какое право этот рыцарь имеет на претензии? Он обезопасил его как мог, свалив всю вину на арестованного Оленева. Лесток улыбнулся -- а ловко получилось! Депеша Финкенштейна на-верняка на столе Бестужева, и тот сидит теперь, ломает мозги... И не он ли, Лесток, старался вывезти тайно Сакромозо за пределы страны? Выбран морской путь, и это правильно. Все складывалось, как нельзя лучше, мичман Корсак сидит и ждет его приказа. Но чтобы отдать приказ, надобно как минимум иметь корабль, а морское ведомство вдруг заупрямилось, мол, все корабли в доке, к навигации не готовы. Только один и есть, который плывет в Гам-бург. Но не на военном же корабле вывозить Сакромозо, тем более, что капитан на нем -- старый недруг Лестока. Ну не получи-лось... Надо было подождать. Шавюзо стоял в дверях, ожидая указаний. В выражении его носатого лица было что-то настороженное, угрюмое, он словно под-слушивал мысли хозяина. "А можно ли ему доверять?-- вдруг поду-мал Лесток.-- Где гарантия, что он тоже не прусский шпион?--Лейб медик резко тряхнул головой:-- Я схожу с ума..." Последний жест Шавюзо понял как -- свободен, и с поклоном удалился. Все дело в том, что не судьба Сакромозо и даже не оскорбитель-ный тон записки волновал Лестока, его мучило предчувствие беды. Но если Сакромозо вообразил, что может писать Лестоку в подобном тоне, то значит он уверен, что впоследствии ему не понадобится помощь лейб-медика, он считает Лестока политическим трупом. Лесток с силой ударил кулаком по столу. Шандал подпрыгнул, но свеча продолжала гореть. Лесток вдруг успокоился, поднес записку к огню, потом выкинул пепел в камин. Что с того, что Елизавета отказалась от его услуг в медицине и в политике? Бестужев смотрит волком, ну так он на весь мир так смотрит. Они занимают-ся своими делами, а он будет заниматься своими. Лесток расправил плечи, искоса глянул на себя в зеркало. Оса-нистый, прекрасно одетый, моложавый человек с хорошим цветом ли-ца. Ему еще нет шестидесяти, это хороший возраст! Забудем про интриги и двор. У него молодая, прелестная жена, и они любят друг друга без памяти. В средствах пока стеснения нет и не будет, главное -- правильно вести себя при дворе. Пока с ним любезны, ни одно значительное торжество не обходится без присутствия министра Медицинской коллегии. Сейчас по его сведениям государыня отправилась пешком в Свя-то-Троицкий монастырь, не велико расстояние, всего-то девятнадцать верст, но паломничество займет дней десять, а может быть, и месяц*, Елизавета не позвала его с собой, потому что знает -- в глубине души он католик. И потом, Бестужев тоже не таскается на бого-молье, у него дела. Ах, кабы у Лестока тоже были государственные дела! ________________ * К святым местам Елизавета ходила пешком не менее раза в год. Ритуал был таков. Государыня шла со свитой, обычно в отдалении следовала карета. Когда госу-дарыня уставала, а усталость появлялась после одного-двух километров, то садилась в карету и возвращалась во дворец, чтобы на следующий день продолжить прерванное паломничество с того же самого места. Иногда она не возвращалась во дворец но-чевать, а разбивала лагерь прямо на дороге. Если место было пригожим, она задер-живалась со свитой в палаточном городке на пару дней. Испортившаяся погода могла смять все планы и вернуть государыню во дворец для того, чтобы после прекращения дождей начать все заново. _______________ В конце концов можно широко заняться медициной, не самому, конечно, практиковать, его клиент -- или государыня, или никто. Но можно провести ревизию госпиталей, проверить уровень мастерства хирургов, организовать широкий сбор лекарственных трав на Апте-карском острове. Все на покос ромашки придорожной! Каждому па-харю косу в руки, а бабам серп, чтоб жали пижму глистогонную и первоцвет. Мальчишки пусть по болотам отлавливают пиявок. Сам он против пиявок, дурную кровь удаляют кровопусканием, но Бургав обожает пиявок, и Лесток даст понять при дворе, что ему не чуждо новое слово в науке. Нужен проект о сохранении народа, для чего разобраться как-то следует с повивальными бабками. Надо добиться наконец, чтоб в Петербурге их было не менее десяти и чтоб они были освидетельствованы лекарями. Шавюзо осторожно постучал пальцем в дверь и, не ожидая отве-та, вошел в кабинет. -- Опять стоит... И на том же месте... Лесток тупо уставился на секретаря; медицинские мысли вознесли его ,на вершину успеха, а здесь надо возвращаться в унылое и страшное сегодня, к незаметному мужичишке, который бродит вдоль палисадника, беззастенчиво глазея на окна особняка лейб-медика. Сколько времени "агент", как стала называть его прислуга, наблюдает за домом, выяснить не удалось. Одно ясно, не день, не два, а давно. Кучер вспомнил, что видел того агента сидящим на крыльце казенной аптеки, что против особняка, еще в Троицин день. Вся улица тогда была в хмелю, каждый пел и веселился, а этот сукин сын сидел трезвый и глаза пялил. Агенты наверняка меня-лись, но других как-то не помнили, а этот лупоглазый всем приметился. Но прислуга видела, да молчала, кому ж захочется приводить в ярость барина, у которого и так испортился характер: и капризен стал, и вздорен, и рукоприкладствует без причины. Только когда Шавюзо сам заприметил агента и допросил дворню, и выяснил, что слежка не прекращается и по ночам, только тогда секретарь посмел доложить обо всем хозяину. Лесток испугался, да, но чувство страха было заглушено яростью, охватившей его до корней, до белых глаз: "Схватить немедля!" Шавюзо немалого труда стоило уговорить хозяина проверить по-дозрения и попытаться обходным путем выяснить, по чьему приказу торчит здесь этот лупоглазый. Словно почувствовав неладное, агент на два дня исчез, а потом появился как ни в чем не бывало -- тот же засаленный камзол, тот же нахальный взгляд и полный карман семечек, шелуху от которых он сплевывал прямо в ограду палисада. И опять Лесток зашелся от ярости : -- Я не хочу больше ждать! Я сам его допрошу. Бери кучера, лакеев. Вязать негодяя и в подвал! Как только Шавюзо с четырьмя слугами направились к калитке, лупоглазый забеспокоился, прекратил лузгать семечки и с незави-симым видом, посвистывая, пошел прочь, а потом и вовсе припустил-ся бежать. К счастью, в этот поздний час Аптекарский переулок был пуст. Беглеца настигли у Красного канала и -- кляп в рот, мешок на голо-ву. Через десять минут агент лежал на каменном полу подвала, а лейб-медик стоял над ним, широко расставив ноги, опираясь на массивную палку. Лестоку большого труда стоило сдержать себя и не ударить палкой по этой жалкой, извивающейся плоти. -- Развяжите его. Кляп изо рта вон. Будешь орать, свинья,-- прибью! Лупоглазый не собирался орать, он только широко раскрывал рот, словно брошенная на берег рыба, и инстинктивно прикрывал руками голову. -- Кто приказал следить за моим домом? Агент молчал, все так же нелепо открывая рот. Видно было, что он хочет сказать, да не может. У Шавюзо даже мелькнула мысль -- может, он немой, из тех, у кого в свое время язык рубанули. Многие вельможи любили держать у себя подобных агентов на служ-бе, чтоб в случае чего не болтали лишнее. Но Лестоку подобная мысль не пришла в голову. У него даже не хватило терпения ждать, пока этот подлый червяк очухается и обретет дар речи. В дело пошла палка. Лестока охватил азарт мясника. Он не знал жалости. Лупо-глазый устал орать, что приказали в Тайной канцелярии, он по три раза прокричал фамилии тех, кто его сюда послал, и тех, кто следил за домом помимо него, а Лесток все бил и бил. Последний раз он пнул ногой уже бесчувственное тело, агент потерял сознание. -- Вы прибили его, ваше сиятельство,-- прошептал бледный, тря-сущийся, как паралитик, Шавюзо. -- Оклемается,-- сквозь зубы прошипел Лесток.-- Агенты в этом заведении живучи. Вывезите его к Красному каналу да там и бросьте. Хотя лучше бы его в крепость свезти да к розовому до-мику и прислонить... Розовым домиком Лесток называл Тайную канцелярию. Здание это давно уже было перекрашено в неприметный серо-белый цвет, но Лесток помнил, что когда-то оно было розовым. -- Принеси в кабинет переодеться,-- бросил Лесток камердинеру.-- Да принеси туда рукомой. Эко я перепачкался...-- Он откинул палку, вытер о камзол окровавленные руки и тяжело стал подни-маться по лестнице. Перепуганный слуга бросился в ноги Лестоку: -- Ваше сиятельство, там вас дожидаются... Я не пускал, а они говорят, мол, вы сами приказали... -- Кто еще?-- взревел Лесток и бросился в кабинет. У окна стоял невозмутимый и светский Александр Белов. Он увидел все разом-- и окровавленный камзол, и бешеные глаза, и яро-стно сжатые, испачканные кровью кулаки. Прояви он сейчас не нужное сочувствие или задай бестактный вопрос, Лесток и на него бы бросился с кулаками. Но Саша деликатно отвернулся, давая хозяину время прийти в себя, и как бы между прочим сказал: -- Ваше сиятельство, наверное, я не вовремя, но не имею воз-можности обойтись без благодеяния вашего. Саша ждал если не ответа, то какого-нибудь знака, мол, продол-жайте, я вас слушаю, но Лесток как стоял посередине комнаты столбом, так и продолжал стоять, только поднял вверх, словно после операции, руки. В кабинет вошел слуга с рукомоем, поставил его и застыл почтительно рядом с полотенцем в руках. -- Я не мог отнести свой визит, время не терпит,-- продолжал Саша.-- Нам стало известно, где содержат нашего друга. Мы готовы вывезти из России нашего человека, но обещанный корабль... -- Пошел вон!-- взревел Лесток.-- И не ходи ко мне больше! О разговоре забудь! Все забудь! -- Позвольте откланяться,-- шипящим от негодования голосом сказал Саша. Ах, кабы судьба послала ему такую минутку, чтобы он тоже мог крикнуть этому надменному борову: "Пошел вон!" Выходя из кабинета, Саша встретился с юной женой Лестока Марией и склонился в поклоне. Мария Менгден, сестра фаворитки опальной Анны Леопольдовны, до замужества успела побывать в любовницах Лестока, но сохранила и непосредственность, и пыл-кость, и истинно девичий, неглубокий взгляд на вещи. В одежде она предпочитала бледно-зеленый цвет, мелко завивала белокурые воло-сы, очень любила сладкое, цветом лица дорожила куда больше, чем тонкостью талии, и верила только в хорошее. Если бы Сашин взор мог проникнуть сквозь дверь кабинета, он увидел бы идиллическую картину: Лестока на кушетке в пене из оборок капустного цвета. Их было так много, что совершенно нельзя было понять, жена ли сидит на коленях у мужа, или он сам привалился к обширным фижмам, грозя раздавить каркас. -- Ах, мой нежный друг, все пройдет... успокойтесь. Все мелочи, берегите себя,-- приговаривала госпожа Лесток, гладя тонким паль-чиком седые виски мужа. При дворе жива была память о том, как Екатерина-шведка успокаивала буйный нрав царственного супруга -- приговором и лег-ким поглаживанием головы. И госпожа Лесток копировала эту сцену словом и жестом. Лейб-медик только вздыхал, глубоко зарыва-ясь в щекотавший лицо шелк. Если б он мог разрыдаться, смыть с глаз кровавую пену... Наутро он бросился в Петергоф разыскивать государыню и скоро очутился на дороге, по которой паломница в сопровождении свиты шествовала в Свято-Троицкий монастырь. Елизавета шла легко, с улыбкой, о том, чтобы сейчас броситься в пыль к ее ногам, не могло быть и речи. Лесток смирил нетерпение, в числе прочих пошел за государыней, моля небо, чтоб не дало оно ей силы шествовать вот так до вечера. Господа можно было не беспокоить лишними просьбами, через час без малого Елизавета притомилась, веселая кавалькада направи-лась назад в Петергоф, и сразу после ужина Лестоку удалось пред-стать перед государыней. Он не просил прощения, он требовал, гневно сообщая о слежке, он проклинал Тайную канцелярию, Шувалова, Бестужева, покойного Ушакова. Потом он распластался у царских ног, с умильной слезой напоминая о тех временах, когда он был ее другом, лекарем, по-веренным. Елизавета выслушала его с невозмутимым видом. Лесток вел себя без достоинства, она могла молча отослать его, но паломничество настраивает людей на высокий лад. "...И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим..." Словом, Лесток был прощен и почти обласкан. Она сделает все, чтобы восстановить его былое положение при дворе, да, да, она поговорит с Бестужевым, конечно, он неправ, а Лесток прав, она прикажет Шувалову снять слежку, это возмутительно, когда под окнами стоит шпион! Лейб-медик вернулся домой в самом прекрасном расположении духа. Никого, даже отдаленно напоминающего агента, в Аптекарском переулке не было. Он спасен, спасен... В разговоре с государыней Лесток забыл сообщить о такой без-делице, как избитый до бесчувствия и брошенный в траву агент, который пролежал на земле до утра, а с зарей, как и было предсказано, оклемался и даже доковылял на своих ногах до дому. Спустя час судьба его была известна в Тайной канцелярии. В этот же день агента препроводили в госпиталь. Устные показания он дать не мог по причине сбитой набок челюсти, зато изложил все письменно с жутчайшими подробностями. О судьбе несчастного наблюдателя было доложено начальнику Тайной канцелярии Шувалову, а потом и Бестужеву. Канцлер был потрясен беззаконием, а особливо жестокостью Лестока. "Каков негодяй,--- повторял Бестужев, потирая руки и благодаря судьбу за подарок,-- не каждый день в России калечат тайных агентов. Экий проказник наш лейб-медик!" Теперь Бестужев знал, какой фразой начать разговор с государыней: "Во имя человеколюбия..." А дальше изложить все, что в папочке пронумеровано, повторить, что в Гостилицах государыне в ухо шепнул про тайные сношения Лестока с молодым двором через связного -- поручика Белова. Плохо, что именно Белова приходится подставлять под удар, да ничего не поделаешь. Осталось только уточнить кой-какие детали, а в общем, проект готов, недаром была установлена слежка за домом Лестока. Уж если после всех этих данных Лесток не будет взят под арест, значит он, Бесту-жев, не политик и ему пора подавать в отставку. -11- Софья узнала о предполагаемом нападении на мызу не потому, что Алеша открылся, а потому, что Адриан про-болтался. Вопрос был на первый взгляд совсем невинным: -- Скажите, Софья Георгиевна, когда маску на рожу наденешь, можно ли в ней человека узнать аль нет? -- Конечно, можно. Тебя я под любой маской узнаю, у тебя нос уточкой... клювиком, словно на него наступил кто-то в дет-стве. -- Понятное дело,-- обиделся Адриан,-- мы-то с вами знако-мы. А вот если бы вы меня в первый раз в маске увидели? Если я, скажем, на дом нападу, чтоб спасти кого... или ограбить. Дак потом можно признать человека аль нет? Это на кого ты собираешься нападать да еще в маске? И Алек-сей Иванович будет нападать? Адриан попробовал унырнуть от ее пронзительного взгляда, по-нес какой-то вздор про маскарад, но Софья уже не слышала денщи-ка, она бросилась бегом в "каюту" мужа. -- Что ты так раскраснелась, душа моя?-- спросил Алеша удив-ленно. Представим себе сосуд с узким горлом, наполненный, скажем, орехами. Если его перевернуть, то орехи закупорят горло и останутся в сосуде. Но если оный сосуд начать резко и неумолимо трясти, то орехи с грохотом повыскакивают из сосуда все до единого. Примерно так же вела себя с мужем Софья. Она вцепилась в него мертвой хваткой и трясла до тех пор, пока не узнала план нападения во всех подробностях. Правду сказать, Алеша не очень-то и сопротивлялся. Не было в мире человека более надежного, чем Софья, но она обладала неким непоправимым недостатком, она была женщиной, поэтому зачастую логика ее была не только непонятна, но и вовсе лишена смысла. Иначе как можно объяснить ее категоричную фразу: -- Я поеду с тобой, и не спорь! -- Милая моя, но ведь ты будешь только обузой. Ты не умеешь драться на шпагах, и я плохо представляю, как ты полезешь вверх по веревке. -- Я и не собираюсь лазать по веревкам! Скажи мне только-- куда вы собираетесь везти Никиту после похищения? Насколько я поняла, корабля у вас нет. -- Лесток брехун,--согласился Алеша.--Мы решили везти Ни-киту в Холм-Агеево, в его загородную мызу. -- И Лядащев с вами согласился?--удивилась Софья. -- Видишь ли, Саша назвал Лядащеву место заключения Никиты, но в дальнейшие наши планы мы его не посвящали. Вряд ли он их одобрит. Все-таки Тайная канцелярия. -- Тогда я тебе скажу. Никиту нельзя везти в Холм-Агеево, потому что там его схватят через сутки. Алеша крякнул с досады. -- Ты не понимаешь... Он подробно принялся объяснять жене, что, устраивая похищение друга, они не совершают ничего антигосударственного. Никита по-пал под арест по недоразумению, задерживают его на мызе потому, что он ни в чем не признается. Однако если его выкрасть, то во второй раз его не за что будет арестовывать. Тайной канцелярии нужен Сакромозо, а никак не Никита. Софья с глубоким сомнением смотрела на мужа. Откуда мы мо-жем знать, что на самом деле нужно Тайной канцелярии? -- Его нельзя везти в Холм-Агеево, его надо везти к Черкасским, вот что. Я поговорю с Аглаей Назаровной, она не откажет. -- Ты усложняешь! Зачем посвящать в нашу тайну лишних людей?-- только и нашел, что возразить, Алеша. -- И еще... Вы оставляете на берегу пустую карету. Это плохо. Как ни безлюден Екатерингофский парк, всегда может найтись не-годяй, который позарится на чужое добро. В карете буду сидеть я! -- Видишь ли, душа моя,-- Алеша изо всех сил старался гово-рить спокойно,-- еще хуже будет, если вышеупомянутый негодяй по-зарится на тебя. Тогда, как говорится, черт с ней, с каретой! Не ругайся, как не стыдно! В карете я буду не одна. Мы поедем с Марией, и в руках у нас будут пистолеты. Алеша тихо застонал. -- А в кустах мы посадим маменьку, чтоб в случае чего сбегала за полицейской командой. Можно и детей прихватить для отвода глаз, пусть себе играют на берегу! Софья не обиделась, переждала, пока Алеша израсходует весь запас насмешек, после чего сказала важно: -- Твой сарказм неуместен,-- но тут же сбилась с высокого тона, зашептала поспешно,--дай святое честное слово, что никому... ни одной живой душе, ни словом, ни жестом, понимаешь? Мария-Никита...-- она нагнулась к уху мужа и шепнула ему сердечную тай-ну Марии. -- Да про эту тайну кричат все вороны в нашем саду,-- рассме-ялся Алеша. -- Не вороны, а соловьи,-- ласково улыбнулась Софья,-- и не кричат, а поют. Алеша понял, что побежден. Однако немало душевной работы понадобилось ему, чтобы понять, что не из каприза или упрямства придумала Софья и дом князя Черкасского, и себя в карете на берегу. Наверное, она права, Никиту надо хорошо спрятать, а потом подумать, как вывезти его за пределы России. Софья тем временем направилась к Аглае Назаровне. Кто такой князь Черкасский и супруга его Аглая Назаровна, и какую роль сыграли они в жизни Алексея и Софьи, мы уже поведали читателям, поэтому не будем повторяться. Аглая Назаровна, горячая, властная и больная дама, проживала в богатом своем особняке посреди обширного парка. Примирение с мужем несколько укротило ее бешеный нрав, и хотя она так же искала справедливости, это выливалось теперь не в судилище в "трон-ной зале", где она наказывала и миловала дворню, а в широкую благотворительность. Она жертвовала деньги на госпитали, дома призрения, монастыри, тяжелые припадки мучили ее теперь крайне редко, однако ноги оставались по-прежнему неподвижны. С князем они жили как и раньше; каждый на своей половине и столовался, и ночевал, но раз в неделю в четверг Черкасский удостаивал супругу продолжительной беседы. Аглая Назаровна гото-вилась к этой беседе, как к выходу в свет: и платье лучшее, и над прической парикмахер не менее часа колдовал. Кресло с вос-седающей в нем барыней несли на половину князя с торжествен-ностью, подобающей разве что царице Савской. Беседы их носили ученый и познавательный характер, говорили о философии, искусстве, истории; и все это, придуманное и освоенное на Западе за многие столетия, князь словно промерял на торс род-ного отечества, придирчиво размышляя: а удобно ли будет России жить и дышать в этих одеждах. Прикованная болезнью к креслу Аглая Назаровна не чужда была чтению, но книжки любила изыс-канные и понятные -- про любовь, про томных дам и чувствитель-ных кавалеров. Беседы с князем требовали знакомства с другой литературой, но чего не сделаешь для любимого человека? Уже то хорошо, что ей уготовлена роль слушательницы, но чтоб поддак-нуть в нужный момент и изобразить на лице понимание, ей прихо-дилось корпеть над фолиантами, взятыми из библиотеки князя. В тот момент, когда явилась Софья с визитом, Аглая Назаровна с трудом продиралась через сочинение Самуила Пуфендорфа, юриста и историка из Лейпцига. У ее ног на низкой скамеечке сидела карлица Прошка с бумагой на коленях и чернильницей на шее, дабы заносить на лист пересказанные хозяйкой особо важные и понятные мысли ученого немца. Однако усталость была, злоба была, а мыслей понятных не было, сплошной чистый лист бумаги. Книга Пуфендорфа была упомянута князем как важнейшая, пото-му что сам Петр Великий радел о ее переводе. Состояла она из двух трактатов, из коих первый --"О должности человека и гражда-нина"--был переведен на русский еще при жизни государя, а вто-рой--"О вере христианской"--был императором отринут как ненуж-ный для России. Это была серьезная беда для Аглаи Назаровны. В первом трактате она ничего не понимала, а второй, кажется, вполне доступный ее разумению, мало того, что писан по-немецки, так еще готическим шрифтом. Мука, да и только! Появление Софьи было воспринято с радостью. Гостья была не только приятна и умна, она освобождала хозяйку от непосильной работы, давала возможность расслабиться и узнать, что происходит в мире за высокой узорчатой оградой ее парка. Немедленно был сервирован стол, всю скатерть заставили фруктами, орехами и даже венгерским вином в высоких бутылках. -- Разговор у меня к вам секретный,-- начала Софья. Из комнаты были тотчас высланы все слуги, и только карлица Прошка осталась сидеть у барских ног: от нее таиться было так же глупо, как от собачки, дремавшей в кресле. Софья решила ничего не скрывать от своей знатной благодетель-ницы. Аглая Назарова могла быть вздорной, крикливой, нелепой, обидчивой, то есть необычайно трудной в общении, но слово "честь" было для нее законом, и она не была трусихой. Рассказ Софьи княгиня слушала, как волшебную сказку. Лоб ее собрался морщина-ми, нежные мешочки под глазами взволнованно дрожали, а мослас-тая, в карих крапинках рука исщипала карле все запястье. Заметив Прошкины муки, Аглая Назаровна разозлилась: "Видишь, не в себе я, отойди!" Когда карлица поспешно исполнила приказание, она тут же налила себе вина и успокоилась, готовая с полным вниманием слушать Софью. Когда рассказ был кончен, княгиня сказала: -- Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует, что ни слово, то загадка. "Право не зависит от законов вероисповедания,--произнесла она нараспев,-- а должно согласовываться только с законами разума". Да. ведь это чушь! -- Вы так думаете?-- вежливо улыбнулась Софья.-- Почему? -- А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу... а рус-скому полагается единая супруга. -- Это, конечно, так, но при чем здесь...? -- Дружок ваш арестованный?-- перебила ее княгиня.-- А при том, что слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия? -- Князь Никита Оленев.-- Софья понизила голос.-- И сознаюсь вам, ваше сиятельство, мы решили его похитить, да, да".. Только везти его после похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете? -- Откуда мне знакома эта фамилия? -- Ну как же... у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и парфюмер. -- У меня и спрячем.--Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули.-- Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в мо-их покоях. Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе, заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя Оленева был пленником и благодетелем этого до-ма. Он был привезен сюда силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей, но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны. Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: "А ножки-то у них двигаются!" И с тех пор лелеяла Прошка надеж-ду, что настанет светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку от паралича. -- А долго ждать-то?--деловито и строго спросила Аглая На-заровна, щеки ее малиново рдели от нетерпения.-- Сможете ли вы все сделать толком? Может, мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу приступом возь-мем! -- О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, ти-хо и тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова. Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным облегчением. - Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами пове-даю о должности человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит. -12- Конечно, не совсем так и с большими потерями, но удался. Уже в ходе его осуществления выяснилось, как много мело-чей они не учли, как были наивны в главных предположениях, ко, как говорил Ларошфуко, "судьба устраивает все к выгоде тех, которым она покровительствует". К пяти часам дня, а именно это время было выбрано для нападения, жизнь на Каменном Носу протекала таким образом, что все было на руку друзьям, потому что не забудь солдат закрыть дверь на щеколду, которую всегда закрывал, не люби старший из команды игру в фаро и не проиграй сержант Прошкин недельный заработок, план освобождения Никиты и вовсе был бы сорван. Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также шпаги, ножи и пистолеты. План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в воде, что есть мочи кричит: "Спасите, православные!" По замыслу автора плана солдаты бросятся его спасать, а он, разыг-рывая пьяного, будет тянуть эту канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны. Далее его, бесчувственного, должны внести в дом. В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть. Далее "разбойники" проникают в караульное помещение: "Кошелек или жизнь". Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот, по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают че-рез забор и по заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там четыре весла; даже если солдаты развяжут-ся как-то и бросятся в погоню, все равно не догнать им быстро-ходного ялика. А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом. Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались -- таков был стратегический план. Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть та-кой неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взвол-нованно тараторила что-то про модные лавки, а сама пыталась от-теснить Веру Константиновну от входной двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с реквизитом. Наконец Гав-рила взгромоздился на козлы. Вид у него был торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание,