ь... -- Яковлев подсовывал Бестужеву опросные листы. Алексей Петрович понял, что допрос окончен. Разумеется, императрица не была довольна ответами Бестужева -- лжив, неискренен, насмешлив, увертлив. Елизавета топала ногой, требовала большей строгости; но пока и Яковлев, и высокая комиссия жевали одни и те же вопросы, чувствуя -- время для настоящей суровости еще не пришло. Главное дело -- отставка Бестужева -- состоялось, и это было пока достаточным. Все понимали, что допросы, поиск вин, очные ставки -- все это не более, чем соблюдение формальностей. Надо было хорошо придумать и толково объяснить- за что канцлер арестован, а дальше... смертная казнь исключается, государыня не допустит, значит, ссылка... Главным был вопрос -- дойдет ли до пытки? Здесь все решало не следствие, а настроение государыни. Последнее время она сильно невзлюбила канцлера и словно мстила теперь за то, что вынуждена была семнадцать лет терпеть его советы, умничанье, крайне несимпатичную ей физиономию, надменную манеру поведения, насмешливость ни к месту... да что говорить! Но одно дело сносить все это во славу государства, в честь державе, и совсем другое терпеть, когда безумный старик всю политику в России расстроил. На допросах лютовал один Трубецкой. Яковлев жался, Бутурлин был сдержан, даже любезен. Он только что женил сына, был обласкан государыней, а счастливый человек добр. Когда он присутствовал на допросах, то они походили на дружескую беседу или спор за чашей пунша. Шувалов Александр- тот юлил. На руках у него было документов больше, чем у всей комиссии в папках, но он никак не мог сообразить, следует ли их обнародовать или погодить? Если следует- то когда? Все эти обвинительные документы тянули на дно вместе с Бестужевым великую княгиню. А как можно ее высочество туда спихивать, если Ее Величество опять три дня из покоев своих не выходили. Говорят, колики у них желудочные, боли в ногах и повышенная потливость. Понятно, что от этого не помирают, но ведь все под Богом ходим. Какая это ужасная вещь -- выбор! И Шувалов мрачнел, супился и молчал. Русская комедия После того как Екатерина сожгла свой архив, она продолжала жить затворницей. Для всех она была больна, но никто и не посягал на ее одиночество. Ничто не может во дворце оборонить лучше, чем опала государыни. Екатерина видела вокруг только врагов. Арест Бестужева был страшным ударом. Теперь, если Елизавета получит подтверждение ее вины, а возможностей у императрицы было достаточно, Екатерину ждали в лучшем случае высылка за границу, а в худшем... Худших вариантов было много: монастырь, Сибирь, крепость и даже смерть. Екатерина всегда помнила фразу: Россия непредсказуема! Знай она теперешние мысли старшего Шувалова, ей было бы гораздо легче. Но твердой надежды на успех не мог дать никто. Шувалов и сам еще не знал, как поступит. Проблеском надежды явилась радостная весть, принесенная Шкуриным. Он сообщил, что знаком с сержантом гвардейцев по имени Колышкин, который охраняет Бернарди, и сержант этот честнейший и надежнейший человек. Посылать записку к Бернарди через незнакомого человека было верхом безрассудства, но у Екатерины не было выхода. Ей бы самой увидеть этого Колышкина, в глаза бы ему посмотреть. Только через неделю ей представилась такая возможность. В связи с откровенной опалой великой княгини по всему пути к ее покоям от заднего крыльца до самой двери ведено было поменять караул. В пятницу вечером этот самый Колышкин, не без наущения Шкурина, явился во дворец к одному из своих однополчан, дежурившему на лестнице. Как только Шкурин известил об этом Екатерину, она тут же поспешила как бы прогуляться по коридору, чтобы рассеять головную боль. Увидев великую княгиню, Колышкин склонился чуть ли не до земли, а распрямившись, так и залился румянцем. Екатерина уже знала, на подкуп не пойдет -- честен, но от подарка вряд ли откажется. В качестве подарка она принесла кольцо с изумрудом. В чистых, голубых глазах Колышкина навернулись слезы то ли негодования, то ли умиления. Подарок он принял, а в обмен принес сообщение, что письмо Бернарди благополучно передал, бумажку сию по прочтению сжег, а в ответ от ювелирщика принес одно только слово: "понял". А понять Бернарди следовало: то, что курьером служил Бестужеву и самой Екатерине -- не отрицать, а вот что по фрейлинским сундукам шарил -- не объявлять ни под каким видом, если не хочешь под розыск угодить. На прощание Колышкин заявил, что через неделю будет переведен в караул к Бестужеву, если начальство не передумает. Это было уже счастье, и как водится, за хорошим известием последовало еще одно, не менее драгоценное. Анна принесла письмо от Понятовского. Екатерина ничего не знала о любимом, кроме того, что ему грозит высылка из России. -- Где же ты нашла графа? -- вопрошала Екатерина, ликуя. -- Это не я их сиятельство нашла. Это они меня нашли. Я просто гуляла по набережной, и вдруг... подошли, письмо вложили в руку и удалились. -- А на словах граф ничего не велел передать? -- Нет. Они сказали только: "Иди и не оглядывайся". Может, за их сиятельством следят? На радостях Екатерина и Анне подарила колечко с агатом -- скромное, но очень хорошей работы. Его делал десять лет назад придворный ювелирщик Луиджи, давно уехавший в свою Венецию. -- Ах, ваше высочество! -- Анна упала на колени и поцеловала подол платья Екатерины. -- Встань, глупая девочка! -- Екатерина была растрогана. -- Все оттого, ваше высочество, что я очень красивые уборы люблю. Кабы не эта любовь, может быть, я и в Россию бы не попала, -- она испуганно смолкла, поняв, что сболтнула лишнее, и при первой же возможности вышла из комнаты. "Свет глаз моих, греза жизни! -- писал Понятовский. -- Любовь моя. На коленях молю, позволь мне увидеть тебя. Стражи, стоящие на пути к твоим покоям, отказываются пропустить -- они все новые, незнакомые. Позволь упрек: я бьюсь в дверь, но рука твоя не тянется мне навстречу. Прав был Монтень, говоря: "Любовь -- неистовое влечение к тому, что убегает от нас". Избалованный благосклонностью судьбы, я думал, что любовь к тебе это только безбрежное счастье. Как я ошибался! Теперь я знаю, любовь- это мука, это спартанская лисица., выедающая сердце. "Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому, как ветер гасит свечу, но раздувает пожар" (Ларошфуко). О, сжалься! С. П." Екатерина покрыла поцелуями записку, потом рассмеялась. Он совсем еще мальчик -- две цитаты в таком коротком письме! И до слез умилили инициалы в конце, будто школяр писал письмо своей возлюбленной. Через полчаса Екатерина вызвала Анну. -- Снесешь ответ. Как найти дом графа, тебе Шкурин объяснит. В короткой записке Екатерина извещала возлюбленного, что приложит все силы, чтобы попасть сегодня вечером в театр. По Руси гуляла широкая масленица, и в ее честь давали русскую комедию. Появиться в театре было тем более необходимо, что при дворе уже распустили слух: великой княгине запрещено появляться на балах и в театре в связи с тем, что ее вот-вот отошлют в Германию. Екатерина поняла, что несколько "перелишила" с болезнью. В ее положении "болеть" можно было не более трех дней. Теперь надо было поговорить с мужем. Даже такая безделица, как выход в театр, не могла состояться без его разрешения. Екатерина направилась в покои Петра Федоровича, но, выйдя в переднюю залу, где обычно пребывали днем ее фрейлины, обнаружила мужа в углу за круглым столом. Он играл в карты с одной из самых некрасивых ее фрейлин -- Елизаветой Романовной Воронцовой, племянницей теперешнего канцлера. Она была отдана ко двору ее высочества в одиннадцать лет. Служба не пошла на пользу этой вечно испуганной, некрасивой и неопытной девочке. Как была необразованна, таковой и осталась, а еще стала груба, пронырлива, лжива, угодлива. Кроме того, переболела оспой, которая оставила на ее сером лице не оспины, а шрамы. Екатерина вначале не замечала фрейлины Воронцовой, потом невзлюбила ее. При дворе нельзя утаивать как любовь, так и неприязнь, и когда Елизавете Романовне предоставился случай отомстить Екатерине за пристрастность, фрейлина этим с удовольствием воспользовалась. Случай при дворе -- это фавор. Теперь всяк знал, что девятнадцатилетняя, с тяжелым взглядом и подбородком, плохо сложенная фрейлина Воронцова -- фаворитка великого князя. Любовники сидели над картами, шептались, и им было хорошо. Видимо, великий князь все время выигрывал, потому что настроение у него было преотличное. Злые языки поговаривали, что дядя регулярно снабжал племянницу деньгами на случай обязательного проигрыша. Когда Екатерина увидела два склоненных друг к другу лица, она поняла, что говорить сейчас с великим князем --только дело портить. Здесь нужен был посредник. Она остановилась на обер-гофмаршале своего двора. Александр Иванович явился по вызову тотчас же, выразив готовность исполнить любую просьбу Екатерины. Однако после первой же фразы выяснилось, что понятие "любую" никак не может вписаться в желание Екатерины ехать в русскую комедию. -- Ваше высочество, -- заявил он с поклоном, -- известно, что их высочество не жалует русскую комедию. Как бы не было неудовольствия... -- Я и не настаиваю, чтобы мой муж ехал в комедию. Главное, чтобы для меня и моих фрейлин были заказаны кареты. И Екатерина, и Шувалов знали, что главная причина неудовольствия Петра Федоровича и будет состоять в том, что с Екатериной в театр, в числе прочих, должна будет ехать фрейлина Елизавета Романовна, а великий князь уже, как говорится, нагрел стул, он хотел провести вечер со своей фавориткой. Была еще одна причина, заставляющая Шувалова не торопиться с исполнением просьбы Екатерины, -- он знал, почему она так стремится в театр. Великой княгине давно следовало обратить внимание на странную медлительность Анны Фросс. Пошлешь ее с запиской, всех дел -- на полчаса, а она отсутствует полдня и зачастую даже не придумывает причину столь долгого отсутствия. Анна носила Шувалову далеко не все записки, написанные рукой великой княгини. Девица давно сделала выбор, почитая главной своей госпожой, конечно, Екатерину. Но боясь разоблачения, а также любовь к украшениям, которыми снабжал ее старый волокита, обязывала ее время от времени снабжать Тайную канцелярию новой корреспонденцией. -- Вне всякого сомнения, ваше высочество, я донесу до Их Величества ваше пожелание, -- Шувалов стал пятиться к двери, -- но что из этого выйдет? Вы понимаете? -- приговаривал он, а сам мысленно повторял: "Нет, голуба моя, нет, лакомка... Понятовского ты сегодня не получишь!" Великий князь явился через десять минут. Он был в бешенстве. -- Я знаю, зачем вы все это выдумали! Чтобы нарочно бесить меня! Вам это доставляет особое удовольствие! Вы знаете, что я не переношу этого Сумарокова, я ни слова в этих пьесах не понимаю- все плохо, плоско, немузыкально! И вот... извольте видеть... Екатерина стояла перед мужем посередине комнаты, скрестив опущенные руки- очень спокойная, сдержанная. Один ее невозмутимый вид должен был доконать великого князя, а она еще позволила себе возражать. -- Я ведь не составляю вам общество, посему думала, что вам совершенно безразлично, буду ли я одна в своей комнате или в своей ложе на спектакле. А что касаемо русских пьес, напрасно вы их не любите. Их любит государыня. -- О, мадам, подлиза... Значит, вы надумали увидеть мою дорогую тетушку. Зачем? -- он вдруг затопал ногами. -- Я запрещаю подавать вам карету! -- Что вы кричите, как орел?! Неужели это меня остановит? -- Екатерина передернула плечами, Петр не переносил этого брезгливого жеста. -- Я пойду пешком. -- С вас станет! -- Не понимаю, ваше высочество, -- почти кротко спросила Екатерина, -- что вам за удовольствие в том, чтобы заставить меня умирать от скуки здесь в обществе собаки и попугая? Это все мое общество. Петр набрал воздуха, чтобы выдать очередную ругань, но вдруг словно поперхнулся, молча погрозил жене пальцем и вышел. Через час, в любимом платье из бело-желтой парчи с золотой диадемой в волосах, Екатерина послала к Шувалову спросить, готовы ли кареты. Александр Иванович явился немедленно, увидев роскошно прибранную великую княгиню, несколько оробел, посему голос его звучал не слишком уверенно. -- Простите, ваше высочество, по желанию Их Высочества я вынужден ответить отказом.. -- Ах, так? -- в голове мелькнул вопрос, что лучше- веселая надменность или обиженное благородство? Екатерина выбрала второе. -- Я пойду пешком! Александр Иванович, я не раба в этом доме! И передайте, если моим дамам и кавалерам запретят следовать за мной, то я пойду одна. И донесу об этом возмутительном случае государыне. Я напишу ей письмо. Этого мне никто не может запретить. Шувалов вдруг оживился: -- А что вы ей напишете... то есть Их Величеству? -- О, мне есть что сказать императрице, -- Екатерина сделала вид, что не заметила оплошности Шувалова. -- Я напишу, как со мной здесь обходятся. Напишу, что вы, для того, чтобы доставить великому князю удовольствие общаться с моими фрейлинами, поощряете его в намерении не пустить меня в театр. Екатерина говорила быстро и запальчиво о том, что жизнь ее ужасна, что муж ее ненавидит, что она попросит государыню отослать ее из России. Сама того не ведая, она в первый раз сформулировала главную свою мысль в линию поведения, которая впоследствии помогла ей выиграть все дело. Екатерина тут же села за стол и умакнула перо в чернильницу. -- Я посмотрю, как вы не посмеете передать мое письмо государыне, -- бросила она в лицо озадаченному Шувалову. Александр Иванович тихо вышел. Перо легко бежало по бумаге. Руку Екатерины вело само провидение. Она писала по-русски. В первых строках она поблагодарила Елизавету за милости и благодеяния, "коими осыпана была подательница сего с самого первого дня прибытия в Россию". Далее Екатерина писала, что, судя по всему, она не оправдала возложенное на нее доверие, и посему жизнь ее ужасна. Она вынуждена претерпевать ненависть великого князя и немилость государыни, а посему просит отослать ее к родным в Германию тем способом, который найдут подходящим. "Живя с ними в одном доме, я не вижу детей моих, -- писала Екатерина, -- поэтому становится безразличным, быть ли с ними в одном месте или во многих верстах от них. Но я знаю, что Ваше Величество в щедрости и милости своей окружат их заботами, во много раз превышающими те, которые мои слабые способности позволили бы оказывать моим детям". "Колода старая, ты у меня разжалобишься", -- подумала Екатерина, меняя перо. Далее она написала, что остаток дней проведет в уповании на милостивую заботу о них (детях) государыни, молясь Богу за их высочество Петра Федоровича и за всех, кто сделал ей добро и зло. "Здоровье мое доведено таким горем до такого состояния, что я должна спасти хотя бы свою жизнь. А для этого припадаю к ногам Вашим -- позвольте мне уехать на воды!" И опять слова восторга и благодарности. Словно в слоенном пироге: крем, тесто, крем, так и в этом письме зашифрованный упрек чередовался с воплем счастья, потом опять обида, опять восторг. Екатерина поставила точку в тот миг, когда в комнате появился Шувалов, словно в замочную скважину подсматривал. -- Кареты поданы, ваше высочество! -- тон был примирительный, вежливый, при желании в нем можно было уловить нотки раскаяния. Помаргивая глазом, он принял письмо к Елизавете. -- Напоминаю, мои дамы и кавалеры вольны сами решать -- едут они со мной в театр или нет. Направившись к двери, Екатерина, словно нечаянно, толкнула Шувалова в бок фижмами китового уса и проследовала в переднюю. Великий князь и юная Воронцова по-прежнему сидели за круглым одноногим столом с картами -- Екатерина шла к противоположной двери не напрямую, а по дуге. Ей очень хотелось пройти с независимым видом мимо мужа. Великий князь угадал ее маневр и вдруг встал, за ним поднялась его фаворитка. В ответ на этот церемонный жест Екатерина сделала глубокий реверанс и проследовала к двери. Каждая клеточка ее организма смеялась. Она опоздала в комедию. Первое, что увидела Екатерина, усаживаясь в кресло в своей ложе, был русый, тщательно причесанный затылок Понятовского. Он сидел в партере, в пяти шагах от нее. Предчувствуя ее появление, он повернул голову. Флюиды, как считали в XVIII веке (а раз считали, так и было), не только жидкость, объясняющая явления магнетизма и электричества, это еще токи, излучаемые людьми. Теплые лучи, идущие из серых глаз еговозлюбленного, прошли насквозь через сердце, и грудь заныла томлением, по спине пробежали мурашки, и дыхание перехватило. Государыни в театре не было. Но Екатерина забыла и думать об этом. Поборник справедливости В кабинет Бестужева бочком вошел небольшого роста человек в форме гвардейского сержанта, лицо его имело совершенно неслужебное выражение благодушия, он словно ждал, сейчас подследственный задаст ему какой-нибудь вопрос, и он с удовольствием ответит. Так и случилось. -- Ты что, голубчик, мой новый караульный? -- Так точно, ваша светлость. Переведен к вам с отрядом. Колышкин Mиколай Иванович. -- Сейчас я не светлость. Сейчас я арестант, -- усмехнулся Бестужев. -- Никак нет, для меня вы светлость, поскольку пострадали безвинно. Бестужев с удивлением посмотрел на сержанта. Что это он разоткровенничался? На шпиона, которого Шувалов задумал втереть в доверие, явно не похож. Бестужев плохо представлял, как должен выглядеть человек, которого позднее стали называть подсадным, но чувствовал -- как-то не так, во всяком случае без этой голубоглазой улыбки. -- Я переведен сюда сегодня утром и буду у вас с моим отрядом неделю, -- продолжал Колышкин, вдруг переходя на свойский шепот, хотя таиться ему было совершенно не от кого. -- Почему именно неделю? -- Потому что нас больше чем на неделю не определяют. Начальство боится сговора в интересах подследственного. Когда человека долго охраняешь, то привыкаешь к нему, -- добавил он доверительно и спросил: -- Дозвольте сесть? Смотрящий поверх очков Бестужев величественно кивнул. -- Это про какой же ты сговор говоришь? Про подкуп, что ли? -- Именно, ваша светлость. -- А ты, значит, неподкупный, -- скривил губы Алексей Петрович. -- Как же меня можно подкупить, если я и так за справедливость? Правда, подарки дают. Я не отказываюсь. Так на так получается. Я когда Бернардиювелирщика охранял на прошлой неделе... -- Как, он тоже арестован? -- воскликнул Бестужев. -- Так точно, ваша светлость. Пребывает в крепости невдалеке от Тайной канцелярии. На допросах еще не был. Поскольку я за справедливость, то две записки ему уже отнес и ответ передал на словах. Алексей Петрович вдруг страшно разнервничался, вскочил с места, пробежал вдоль библиотеки, на ходу машинально закрывая книжные шкафы. -- И чего же Бернарди передал на словах? -- "Одно слово: "понял" в обоих случаях. Сколько же у вас книг, ваше сиятельство! Я ведь тоже читать обожал, но сейчас недосуг. -- Он взял книгу, раскрыл ее наугад и прочел с выражением: -- "Если же под именем судьбы такое понимаем сопряжение обстоятельств, которые хотя необходимо случаются, однако по действию причин некоторые же оных часть управляются благоразумием людей, и все вообще зависит от верховной благоустрояющей причины..." -- Да будет вам, -- перебил его Бестужев, пытаясь забрать книгу. -- Кто тебе записки передавал? Колышкин, заложив страницу пальцем, цепко держал книгу. Ответил он, однако, с удовольствием и полной искренностью. -- Некто Шкурин. По должности -- камердинер. А пишущий сии записки есть величина, чьим камердинером Шкурил является. Несмотря на замысловатый язык, Бестужев понял, о ком шла речь, и сердце у него забилось. Но называть вслух великую княгиню он не хотел. -- А знает ли шкуринский господин, что ты в мой дом в караул вступил? -- спросил он нетерпеливо. -- Осмелюсь присовокупить- госпожа... а не господин, -- деликатно напомнил Колышкин. -- Пока не знают, но, думаю, сегодня им все будет известно, поскольку есть один трактир, где я с этим камердинером встречу буду иметь. -- Подарки тебе сейчас дарить или опосля? -- скривился Алексей Петрович, хотя и старался придать лицу ласковое выражение. -- Уже подарено все. Шкуринская госпожа весьма щедры. Они тоже за справедливость, -- Колышкин ласково улыбнулся, потом жестом фокусника открыл книгу на недочитанной странице и продолжил чтение: -- "... верховной благоустрояющей причины, то сие понятие с истиною согласно и обыкновенно называется разумною или философскою судьбою". -- Он поднял на Бестужева потрясенный взгляд. -- И я тоже могу послать записку шкуринской госпоже? -- А как же, ваше сиятельство! -- Колышкин неожиданно подмигнул Алексею Петровичу и опять нырнул в книгу: -- "Виды таковой судьбы суть следующие: раз, судьба слепая есть противоборное истине мнение, которое утверждает, что сей мир произошел из необходимости, без предшествующей или управляющей разумной причины. Второе, -- он перевел дух, -- судьба астрологическая, которая внешняя причина жизни, счастия и нравов человеческих поставляется в небесных светилах, и третья, -- он выразительно поднял палец, -- судьба магометанская..." * * Брянцев А. М. "Слово о связи вещей во Вселенной". _______________ Определение третьего вида судьбы Бестужев уже не слышал, он сочинял записку Екатерине. В первом варианте письмо выглядело так: "Послание мое к вам в тайнохранилище схвачено, что зело некстати. Теперь известные лица, кого именовать не хочу, требуют очищения совести и долга. Разговор идет касаемый манифеста и переписки с Цезарем поверженным". Алексей Петрович поставил точку и представил тучного испуганного Апраксина в парике барашком, с лежащим на коленях пузом. Он зачеркнул Цезаря, заменив его Квинтом Серторием. Последний был тоже достойным полководцем, но рядом с Гаем Юлием у него была труба пониже и дым пожиже. В третьем прочтении ему не понравилось слово "манифест". Не приведи Господь, и эта записка попадет в руки прокуроров, тогда не отвертишься, под розыск подведут. Пытки Алексей Петрович боялся. И не столько страшила его боль, сколько непредсказуемость собственного поведения. Чтобы он, старый человек, потерял себя и стал бы умолять о чем-то палачей! Сама мысль об этом была непереносимой. Слово "манифест" он заменил "мыслями о престолонаследии", переписал записку набело. Колышкин, видя старания Алексея Петровича, заметил как бы между прочим: -- Писать следует убористо и на малом листе, поскольку эпистолу вашу я спрячу под пуговицы, -- он показал на манжет. Алексей Петрович переписал в третий раз, сжег на свечке черновики. В окончательном варианте значилось: "Три известных лица спрашивают "о престолонаследии и переписке с Квинтом Серторием поверженным". Колышкин засунул записку за манжет не отрываясь от чтения, и Бестужев усмотрел в этом почти машинальном жесте неуважение к тайне и к себе самому. -- Может, вам подарить эту книгу? -- ядовито спросил он, обращение на "вы" усугубляло его раздражение. -- Зачем дарить, -- буркнул Колышкин, -- здесь и так все конфискуют, он окинул взглядом книжные полки. Бестужев обомлел. Может, этот нахал, этот поборник справедливости уже считает его библиотеку своей собственностью? Но ведь он прав! Что бы ему ни присудили, это будет в любом случае с конфискацией. А это значит, что все отнимут, кроме какой-либо жалкой деревеньки... А может, и ее не оставят?! Только сейчас он с полной уверенностью понял, что все эти привычные и родные вещи; стол, ковер, иконы в дорогих, серебряных окладах, эти голландского образца обитые кожей стулья с высокой спинкой, эта картина- станут принадлежать другому человеку. И он не сможет защитить эти милые его сердцу вещи! А может быть, сможет? Какое счастье, что при покупке дворца на Каменном острове он оформил все на имя жены. Государыне ничего не стоит взять под арест его супругу, как случилось с юной Марией Лесток, урожденной Мегден. И " крепости со своим лекарем сидела, и в ссылку за ним пошла. Но здесь другой случай. Елизавета Петровна из милости, а может по забывчивости, не подвергла супругу Анну Ивановну аресту. Значит, есть малая надежда, что каменноостровский особняк с парком и службами останется за ней... А это еще то значит, что можно перевести из этого дома на Каменный и серебро, и гобелены, и картины, и фарфор- все ценное... не говоря уж о платье. Перевозить следует, конечно, тайно, по ночам, если Колышкин со всем отрядом закроет на это глаза. Если гвардейский сержант увидит в этих ночных вояжах намек на справедливость, то за небольшую мзду... нет, здесь книгами не отделаешься, нужны полноценные подарки. Колышкин все понял с полуслова и с радостью во взоре согласился во всем помогать арестованному, только посоветовал делать это немедля, пока лед на Неве и на заливе крепок. -- Завтра какое число-то? -- он начал по-хозяйски загибать пальцы. -- В неделю надо уложиться. Если весна будет ранняя -- ведь март на дворе, то лед скоро станет ноздреват, следом ледокол... А там уж жди, пока понтон наведут. Если следствие споро пойдет, то вам могут уже к этому сроку... -- он запнулся, придумывая помягче наказание, и Алексей Петрович сам добавил с истеричным смешком: --... голову рубанут. -- Отнюдь! Мы с вами не верим в судьбу слепую, а верим в справедливость и разумное просвещение. -- В Бога надо веровать и в милость его, -- сурово сказал экс-канцлер -- Зови супругу мою. Опухшая от слез и головной боли, Анна Ивановна не сразу поняла, что от нее хотят, но когда сообразила, что к чему, то как-то сразу и приободрилась. В ту же ночь от дома, что близ Исаакия Долматского, отправился груженый возок, в глубине его пряталась перепуганная и озабоченная Бестужева, на козлах рядом с кучером сидел второй человек в отряде, младший чин Буев, как человек неприхотливый, он предпочитал подаркам деньги. Шустрый Колышкин меж тем встретился со Шкуриным. Давно уже у Алексея Петровича не было так спокойно на душе. Как только груженный серебром и картинами возок отъехал от дома, Бестужев сел работать. Да, да, взял перо в руки и придвинул чистый лист бумаги. Для кого? -- спросите вы. Не наивно ли трудить мозги свои ради призрачной надежды быть услышанным? Он трудился ради России- прекрасной и вечной... и ради себя самого, ведь и по сию пору говорим мы, что лучшим лекарством от беды является работа. Алексею Петровичу хотелось сделать достоянием бумаги возникшие мысли, о том, что нельзя арестовывать и тем паче конфисковывать имущество без предварительного, учиненного по правилам приговора. Голова была ясной, перо летело птицей. Жаль только, что не пришли ему эти мысли в голову ранее. А ведь мог подумать об этом, когда Лестока конфисковывали! Не глуп человек, в России живешь! Но... знать, где падать, соломки бы постелил. "Дворяне должны быть изъяты из юриспруденции суда государственного, только сословный суд может судить их с помощью поверенного, а именно advokat'а. Должность поверенного может быть доверена только дворянину! А ежели суд докажет участие дворянина в преступлениях криминальных, то и в том случае не следует конфисковывать у виновного имущество, понеже они и так понесут публичное бесчестие, ссылку или мучительную смерть". Свечи догорели, в углу на принесенном из гостиной канапе, положив под голову книгу и укрывшись камзолом, спал Колышкин. Видно, хорошие сны показывали этому с чистой совестью человеку, розовые губы его приятно улыбались. Перед тем, как впасть в сон, Колышкин со всеми подробностями рассказал о встрече со Шкуриным и о том, как пили в трактире гданьскую водку и какие там готовят потрошки -- ум отъешь! -- Записку вашего сиятельства Шкурин взял, а вам в свою очередь передал, что госпожа шкуринская все бумаги изволили предать огню. Это чтоб, значит, никому беспокойства не было, -- отрапортовал и тут же свалился набоковую. "Счастливый человек, -- подумал Бестужев с неожиданным раздражением, в такие минуты видеть чужое довольство и безмятежность особенно противно. -- А мое счастье, видно... магометанское... Где он это чудо вычитал? Что это за магометанская судьба такая..." Он осторожно вытянул из-под розовой щеки книгу, открыл страницу на закладке. -- Ага... нашел... "судьба магометанская или fatum turcicum, когда все в жизни человеческой внешними причинами так определяется, что никакими советами, никаким благоразумием или предосторожностью того избежать и отвратить не можно!" Ему хотелось запустить книгой в форточку. Принц Карл Екатерина Ивановна Бирон, она же принцесса Ядвига-Елизавета Курляндская, разговаривала с князем Оленевым очень раздражительно и невежливо не потому, что не хотела, вернее, не могла рассказать тайну исчезновения Мелитрисы. В этот момент, как сказали бы сейчас, у нее были неприятности личного характера, да что там неприятности- драма, бедствие, крушение всех надежд. Горе свалилось на принцессу Курляндскую в лице белокурого, анемичного юноши с тягучим голосом и торчащими розовыми ушами, которые выпрастывались на свободу из-под любого парика, делая его обладателя похожим на какого-то зверька лесного, впрочем, вполне безобидного. Юношу звали Карл Саксонский, он был сыном теперешнего короля Польши Августа III. Беда состояла в том, что оный Карл, вернее его отец, вознамерился отнять у принцессы и ее опальной семьи не только титул -- Курляндская, но и саму землю того же названия. Сам Бирон, бывший Курляндский герцог, все еще находился в ярославской ссылке, что не мешало ему надеяться вернуть свои права на Курляндию. И ведь все шло к тому! Бирон был страшный человек, погубитель народа, но в далекие дни юности Елизаветы, когда та бедной и всеми забытой жила в особняке при Смольном дворе, Бирон не раз защищал ее от гнева царствующей Анны Иоанновны, грозной своей любовницы. Елизавета никогда не забывала добро, и Бирон знал об этом. Потому и надеялся. Но интересы государства и политики не считаются с человеческими чувствами. В Европе вдруг вспомнили, что Курляндия формально зависит от Польши. Да мало ли кто от кого зависит? Для Елизаветы эти соображения были не указ, она всегда смотрела на Курляндию, как на свою собственность, но здесь согласилась с общественным мнением. Сами собой возникли домыслы и объяснения, как-де выгодно для России сделать юного Карла герцогом Курляндским. И вот он приехал. Свой приезд он упредил письмом, где сообщил, что "предает себя совсем в матернее призрение ее императорского величества и от высочайшей ее щедроты ожидает основания будущего своего благополучия". У принца была куча самых разнообразных мелких талантов, например, он очень недурно играл на флейте, вполне прилично ездил верхом, во всяком случае с лошади не падал, был неимоверно любопытен или любознателен, как хотите. Великий князь возненавидел его сразу -- Саксония была враждебна его кумиру -- Фридриху Прусскому, и этого было достаточно. Великую княгиню против Августа III и его сына настроил Понятовский. Таким образом, принцесса Курляндская обрела вдруг союзников в их лице и жаловалась на ненавистного Карла не только старому другу своему великому князю Петру Федоровичу, но и его супруге, если та удостаивала ее своим обществом. После ареста Бестужева Екатерина никого не принимала. По просьбе Елизаветы Карла со всем его обширным двором принял на жительство Иван Иванович Шувалов в тот самый новый дворец, который Екатерина окрестила "алансонскими кружевами". Принцу отвели весь второй этаж. Для держания караула был послан батальон гвардейцев, придворные повара и официанты являлись ежедневно, чтобы сервировать стол на пятьдесят, а то и более кувертов. Сама государыня была скромнее! Приезд принца и произведенный им "обвал" в доме фаворита как раз совпал с крайней нуждой Никиты поговорить с Иваном Ивановичем. Только через него и брата Александра он мог узнать, верна ли версия Гаврилы. Но застать Шувалова-младшего в доме было совершенно невозможно, он пропадал во дворце, а просить аудиенции у фаворита там не менее сложно, чем у самой государыни. Есть такое выражение "стать на уши". Не знаю, бытовало ли оно в XVIII веке, но именно это сделал Никита перед тем, как сесть в уютное кресло в гостиной зимнего императорского дворца в апартаментах Ивана Ивановича. Хозяин покоев был грустен и как всегда мил. -- Друг мой, как вы бледны! У вас измученный вид, -- в словах фаворита звучало искреннее сочувствие. Никита сдержанно изложил свою просьбу, здесь не до сантиментов, надо быть очень конкретным. По мере продолжения рассказа голос князя Оленева набирал высоту и страстность. Иван Иванович заулыбался, показав крепкие, белые зубы, и все равно улыбка его была бледна, как трава, выросшая в темных глубинах колодезного сруба. -- Эта горбатая принцесса говорит, что девица сбежала с мужчиной?.. А ты ревнуешь... Влюблен, Никитушка... Оленев сморщился, как от кислого. -- Да вроде бы не по возрасту, ваше сиятельство, за каждой-то юбкой... -- Она не каждая, она сирота, ты перед людьми за нее в ответе. Тебе никто не говорил, милый князь, что у тебя чрезвычайно обострено чувство порядочности? Правду сказать, всякий одаренный разумом человек этому чувству подвержен, но не так, как ты... не так. У тебя прямо свербит! -- Вы хотите сказать, что я зря волнуюсь за девицу? -- Волнуешься ты, может быть, и не зря, но неправильно волнуешься. Скажи, при чем здесь Тайная канцелярия? Если ее какой-нибудь красавецкавалергард в треуголке с пером умыкнул, то не через полицию же ее искать! И тем более не через моего братца. Случай скандальный, но поверь... такое бывает во дворце. А насчет порядочности твоей скажу, что у таких, как ты, чувство сострадания, необходимость постоянной заботы, память о чести как-то напрямую связаны с любовью. Право слово, если найдешь свою Мелитрису и окажется, что она несчастна, прости ей побег... все прости и женись на ней. А я буду у вас посаженным отцом. -- Спасибо, что все свели к шутке, ваше сиятельство. Но рискну повторить: переговорите с братом графом Александром Ивановичем. Мне ведь только узнать, не под арестом ли она... -- Сегодня во дворце бал в честь нашего славного гостя, вот там и спрошу. Если удастся хоть на миг оставить принца Карла. Он не терпит одиночества даже в толпе, а государыня очень его жалует. -- Говорят, этот принц полное ничтожество, -- машинально заметил Никита. -- Ну зачем же так, -- видно было, что Иван Иванович ни в коей мере не обиделся за Карла. -- Он добр... совершенно безобиден. Вчера государыня подарила ему 200 000 рублей, чтобы он отослал их в разоренную страну свою. -- Не пошлет, -- проворчал Никита. Саксонию разорил Фридрих II. Все, что ни делала Елизавета доброго, для Августа и его сына, все было в пику Пруссии. Кроме того. Карл был похож на ребенка, он возбуждал в Елизавете болезненное чувство нежности, которое испытываешь к голодным котятам и обиженным щенкам. Накануне своих именин принц обнаружил на столике в своей спальне обитую бархатом шкатулку, сверху она была украшена золотыми обручами. Карл открыл ее и был приятно поражен блеском золотых монет, 2500 золотых империалов подарила ему императрица с премилой запиской, мол, принц, в нашем холодном климате не растут цветы, поэтому, ваше королевское величество, примите этот скромный подарок. Карл, конечно, раззвонил эту историю по всему Петербургу, и надо было слышать, с какой неимоверной слащавостью пересказывали этот анекдот французский и австрийский послы. По столице пополз шепоток -- уж не новый ли фаворит объявился? О нет, нет... Елизавета просто жалела испуганного и ограбленного Фридрихом мальчишку. Кроме того, было приятно позлить вечно надутых племянников -- Петрушу и Екатерину- уже поделом вам, будьте умнее, добрее и почтительнее. Двор веселился. О Бестужеве словно забыли. Уже назначен был новый канцлер. О великой княгине помнили очень хорошо, но тоже делали вид, что забыли. Занятый светской жизнью Иван Иванович не сразу увидел брата, опять у Никиты неделя улетела впустую. Наконец, он получил записку от фаворита. "Я счастлив сообщить, что Мелитриса Репнинская по ведомству Ал. Ив. Шувалова не проходила. Пропажа фрейлины Репнинской известна во дворце, но говорят о ней шепотом, дабы не расстраивать государыню. Предполагают какую-то романтическую историю. Говорили даже, что она убежала со своим опекуном". Далее тон записки был серьезный. Иван Иванович сообщил, что известил полицию. Если появятся какие-либо заслуживающие внимания сведения, Иван Иванович обещал немедленно написать об этом Оленеву. У Никиты было такое чувство, словно после долгого бега он вдруг уткнулся в стену лбом. Видя волнение барина, Гаврила ненавязчиво, но настойчиво вытащил из него все. Письмо Ивана Ивановича произвело на него гораздо меньше впечатления, чем на Никиту. Не верьте ни одному слову. Я помню, когда вас разыскивал... все врали, блазнители * окаянные! На то она и Тайная канцелярия. Да ваш досточудный и достохвальный Александр Иванович, так, что ли, старшего Шувалова зовут, может и не знать, что в его дому-то делается! Они могут девочку в такое логово упрятать, что ни одна живая душа не найдет. * Блазнитель -- обманщик. ____________________ -- Но зачем? Ведь это абсурд. -- Кто их знает. Абсурдус, как всякая нелепа, вещь полезная. Это по их уму-разумению. Оболгали девочку али донос наклепали. И ведь как странно все в жизни повторяется. А, Никита Григорьевич? Вас арестовали из-за абсурдуса, теперь вот Мелитрису точно так же. В тот раз она вас освободила, теперь вы ее освободите. -- Гаврила, ты заговариваешься! -- Это я к слову Марию венецианскую вспомнил. Золотая была девица. Будь добр, кольми паче с добрым *... Я думаю, знал бы старый князь, какова она, не был бы так строг. * Будь добр, особенно с добрым. __________________ -- Что же ты тогда так радел за старого князя? -- с негодованием воскликнул Никита. -- Не мне поступки их сиятельства обсуждать, -- с достоинством ответил старый камердинер и тут же перешел на прежний тон. -- Но ведь как милостива к вам судьба. Одну взяла, другую дала! Не сразу, правда. Десять лет годила. Дала вам ума набраться. -- Гаврила! -- Ну не буду, что глотку-то рвать? Искать ее надо, Никита Григорьевич. Сами-то они людей из темницы только в ссылку отпускают. Никита опять пошел к принцессе Курляндской, что-то она знает, но молчит. Конечно, он ее не застал. У принцессы теперь была одна забота -- всеми силами отвратить государыню от ненавистного Карла. А для этого надо всегда быть на виду. Сегодня потащилась на ужин к графу Разумовскому, хоть туда ее особенно и не приглашали. Но фрейлины были в своих покоях. Прождав обер-гофмейстерину около часа, Никита пошел к Шмидтше, чтобы испросить позволения увидеть Верочку Олсуфьеву. Время было вечернее, поэтому свидание требовало не столько увещеваний и слов, сколько звонкой монеты. Никита был щедр. Уважаемая матрона сама отвела князя в комнату фрейлины, шепнув фамильярно на ухо: -- Только не за полночь, -- и исчезла. -- Мадемуазель, -- начал Никита торжественно, -- Верочка, голубушка, нет ли сведений о Мелитрисе? Верочка отрицательно затрясла головой, дернула за шнур занавески, оттащила Никиту от зашторенного окна и даже зажженную свечу отнесла в глубь комнаты. После этого она нагнулась к самому уху Никиты и прошептала: "Есть". -- Боже мой, неужели! Не томите меня, рассказывайте, -- голос Никиты пресекся. Она мерила платье -- Мелитрисино, лиловое с блондами. Платье на ней, то есть Верочке, замечательно сидит, поверьте, князь, замечательно, как влитое, но лиф тугой, а в талии просто не застегивается. Вы знаете, Мелитрису, образно говоря, можно протащить через игольное ушко- так худа... Естественно, Верочка решила его слегка расставить... подпорола немного здесь и здесь... А под пластинами из китового уса вложено вот это... она сейчас даст! И Верочка, встав на колени, погрузилась по уши в содержимое своего сундука. -- Расскажите толком, Верочка, я не понял ничего! -- взывал Никита. -- Что там вложено? -- == Сейчас... Борьба с содержимым сундука увенчалась успехом. -- Вот! -- воровато оглянувшись, Верочка протянула Никите два плотно сложенных письма- на них ни подписи, ни адреса. -- Я их читала, но ничего не поняла, -- на большеротом лице Верочки появилось заговорщицкое выражение. -- Я очень испугалась, хотела сжечь. А потом вспомнила про вас. Ведь Мелитриса тоже могла их сжечь, а она их спрятала. Я думаю- для вас. Вдруг эти письма помогут найти Мелитрису. Никита пододвинул свечу, открыл первое письмо. Написано убористым, красивым ровным почерком. Неужели? Сколько лет прошло, а он отлично помнит, как писала она букву "f" и очень характерное "d". Второе письмо, очевидно, ответ, было написано по-русски: "Ваше высочество! Извините великодушно нескладность сего излияния, писано в великом тороплении перед битвою..." Никита поднял глаза на притихшую Верочку. Видно, что-то страшное увидела она в этих глазах, потому что затараторила почти не таясь, в полный голос. Так кричат от ужаса. -- Только я ничего не видела и не слышала. Так и знайте! Будете на меня ссылаться, я ото всего отопрусь! -- Тише... -- ... от всего, -- испуганным шепотом повторила Верочка и всхлипнула. -- Мое имя вообще не упоминайте, пожалуйста. А платье это лиловое она мне еще раньше подарила. -- Конечно, платье останется у вас. А письма я заберу. -- Еще бы! Страсти какие! Приехав домой, Никита закрылся в библиотеке и принялся за изучение писем. Как они попали к Мелитрисе? И какую роль играют в этом запутанном деле? Час спустя он мог ответить на второй из этих вопросов, Первое письмо было писано великой княгиней Екатериной Алексеевной: вежливое, но уверенное, если не сказать -- категоричное, все, что она хотела сказать, она сказала без всяких иносказаний и шифра. С точки зрения нынешнего правления письмо могло называться только одним словом- измена. Второе письмо было ответом, мол, все понял, сделаю, как велено. Судя по осенним событиям, это письмо было от фельдмаршала Апраксина. Теперь стало совершенно ясным, что Бернарди искал в вещах Мелитрисы. Конечно, эти письма. Искал и не нашел... Но он-то хорош! Идиот! Опекун... Да ему нельзя доверить в опеку мышь под полом, корову на лугу! Бедная, перепуганная девочка... Если искали эти письма, то почему не нашли? -- пробежала кромкой сознания мысль, но он тут же прогнал ее. Сейчас он не хотел размышлять, выдвигать предположения и сочинять гипотезы. Сейчас он хотел угрызаться совестью, сыпать соль на раны, и ругать себя площадными словами. Она ведь все ему написала. Она ждала его приезда, чтобы все рассказать, посоветоваться. Да пропади она пропадом -- Академия со всеми ее художествами! Когда Господь хочет наказать, он отнимает разум. Бернарди не мог похитить Мелитрису, потому что сам арестован. Арестован по делу Бестужева... и великая княгиня в их клане или в кружке... не знаю, как сказать, но это неважно, она с ними. Она написала это письмо Апраксину и не получила ответа. Кому позарез нужны эти письма? Неужели она опять встала на его пути, чтобы нести беду, всегда беду... И если не ему самому, то самому близкому человеку... бедная девочка! Пастырь духовный -- протоиерей Дубянский Сразу же после поездки в русскую комедию Екатерина опять спряталась в своих комнатах, благо начался пост. Великая княгиня не упускала случая показать всем приверженность греческой вере, надо было говеть. Рядом остались только самые верные люди. Душой этого домашнего кружка была попрежнему камер-юнгфера Владиславова. Вечером в среду малый двор, как называла близких ей женщин Екатерина, собрался на постную трапезу. Анна Фросс на этом сборище выглядела встревоженной. Эту умную и милую головку томили предчувствия. Прошли те времена, когда она пугливо писала записочки на память, а потом теряла их всюду. Теперь она все держала в голове и играла роль барометра при малом дворе. По каким-то ей одной видимым признакам она угадывала грядущие неприятности. И все понимали, что это не пустые догадки и не знания добытые обманным путем, а именно подсказанное внутренним чувством. -- Быть беде, поверьте... -- Какая ж беда? -- взволновалась Владиславова. -- Али с ее высочеством? -- Беда не с ее высочеством. Но ее высочеству будет все равно неприятно... очень! Ночь прошла как обычно, а утром в апартаментах великой княгини появился Шувалов и за какой-то мелкой надобностью позвал Владиславову. Почему-то сей вызов очень взволновал Екатерину. Она просто извела Анну вопросами: когда же, наконец, вернется ее камер-юнгфера? Перед обедом явился Шувалов -- серьезный, даже торжественный, стылый. Екатерина отослала Анну, но та из-за ширмы могла слышать весь разговор. -- Я уполномочен заявить, что Их Императорское Величество нашли нужным удалить от вас Владиславову Прасковью Никитишну... -- он выдержал паузу, -- как женщину вздорную и сеющую раздор между вами и великим князем. Екатерина обмерла, но вида не показала, только голову вскинула независимо. -- Вы отлично знаете, что Владиславова не вздорная и никакие раздоры она не сеет, просто она предана мне. Государыне вольно забирать у меня и назначать ко мне кого угодно, но мне тяжело... -- она почувствовала вдруг, как заломило глаза, и поняла, что вот-вот расплачется, -- мне тяжело, что все близкие мне люди становятся жертвами немилости Ее Императорского Величества, -- нет, плакать она не будет, слишком много чести! -- Я полагаю, ваше высочество, что меньше всего Их Императорское Величество, помня об их высочестве... (о, этот косолапый придворный слог!) Увязая в словах и отчаянно дергая щекой, Александр Иванович пытался объяснить, что превыше всего на свете дело, а не личные симпатии и антипатии. -- Я знаю, вы собираетесь допрашивать мою юнг-феру, но поверьте, Владиславова не пригодна к тому, чтобы давать разъяснения в чем бы там ни было. Уверяю вас, ни она, ни кто-либо другой во дворце не пользуются полным моим доверием. "А может, лучше расплакаться? -- подумала Екатерина. -- Пусть видит, в каком я горе, и донесет об этом императрице". Слезы потекли из глаз Екатерины рекой. -- Для того чтобы во дворце было меньше несчастных, а именно таковыми становятся люди, приближенные ко мне, -- продолжала великая княгиня, -- я заклинаю отослать меня к маменьке, -- мысль эта, пришедшая впервые при написании письма императрице, казалась сейчас спасительным канатом, за который Екатерина цепко схватилась, чтоб выйти на торную дорогу. Великая княгиня была очень трогательна и искренна в своем горе. Сурового мужа пятидесяти лет трудно разжалобить, но Александр Иванович почувствовал, как у него защекотало в носу. -- Заклинаю, ваше высочество, успокойтесь. Я донесу до их величества ваши слова... Екатерина рыдала. Словом, разговор был трудный. Когда Шувалов выходил в прихожую, его нагнала Анна Фросс, услужливо распахнула перед ним дверь. -- Ее правда будут допрашивать? -- спросила Анна шепотом. "Как девчонка власть взяла!" -- подумал Шувалов, любуясь прелестной формы ручкой с ямочкой на локотке. Как он раньше не видел эту ямочку? -- Не будут... выдумки все. Зайди вечером, знаешь куда... Анна потупилась, поправила локон над ухом. Вопрос ее был задан неспроста, она уже знала, что бедную женщину не просто отлучили от Екатерины, но отправили в крепость. Главную роль в этой акции сыграла вовсе не государыня, а она, Анна Фросс. Владиславова плохо себя вела: подсматривала за девушкой, задавала нескромные вопросы, мол, правда ль, что ты, душа моя, из Цербста, аль придумала? А тебе какое дело, хрычовка любопытная? Но это ладно, это пусть. Владиславова мешала Анне уже потому, что была первой при Екатерине, а честолюбивая девица хотела занять ее место. Как можно догадаться, Шувалов только подогревал желание прелестницы. Встречи Александра Ивановича и Анны, деловые и личные, хотя по сути дела они мало чем отличались, давно уже происходили не у Мюллера, а здесь, во дворце, в левом крыле в маленькой комнатенке, вернее выгородке под, лестницей. В комнатенке без окон было только самое необходимое: обширная кровать, столик с вином и сладостями, рукомой в углу. В комнату вело две двери, и обычно Александр Иванович, имея вид самый отвлеченный, входил туда со стороны сада, Анна проходила через весь дворец., также через кухни и буфетные. Встречи в комнатенке под лестницей были редки, у Шувалова хватало ума не рисковать понапрасну. Анна явилась перед ужином и, ни слова не говоря, принялась раздеваться. Александр Иванович не задавал вопросов, зная, что со временем она сама все расскажет. С любовью на этот раз управились быстро. С одной стороны -- устал маленько, а с другой -- жена ждет, ворчать будет. -- Ну? -- он погладил Анну по плечу. -- В гневе они, -- с готовностью приступила та к рассказу. -- Как ты, мой свет, ушел, -- она поцеловала большую, крепкую руку Шувалова, -- их высочество заметались по комнате, потом позвали всех: если, говорят, ко мне на место Владиславовой приставят какую-нибудь дуэнью, то пусть она приготовится к дурному обращению с моей стороны... а может, даже к побоям! -- она положила в рот засахаренный миндаль. -- У ее высочества есть недостатки, но чтобы драться? Да они пальцем никого никогда не тронули. И знаешь, мой свет, она все прибавляла: "пусть знают все!" Словно уверены они были, что кто-то из нас тут же побежит докладывать императрице. -- Можно и мне доложить... Что она еще говорила? -- Что устала страдать, -- Анна загнула на русский манер пальчик, -- мол, кротость и терпение ни к чему не ведут -- это два, а три -- они намерены изменить свое поведение. -- Вот как? Зачем нам сии перемены? -- он задумался, скребя всей пятерней подбородок. -- Шаргородская Екатерина Ивановна заходит к вам? -- Это статс-дама государыни? Нет, последнее время не приходила. -- Она ведь племянница протоиерея Дубянского... духовника императрицы... -- добавил он задумчиво. -- Ну иди, золотко... Поздно вечером, когда Екатерина в одиночестве мерила шагами комнату и ломала руки, машинально повторяя горестно-наигранный жест: "Что делать? Кто мне поможет?", в дверь осторожно постучали. -- Войдите же! Перед Екатериной предстала статс-дама Шаргородская, добрая, недалекая простушка, она была чрезвычайно смущена. Екатерина помнила ее услугу после ареста Бестужева. Есть еще люди, кому она может довериться. В глазах Шаргородской стояли, не проливаясь, слезы. -- О, ваше высочество! Выслушайте меня! Нет сил смотреть, как вы страдаете. Мы все боимся, как бы вы не изнемогли от того состояния, в котором пребываете. Позвольте мне пойти сегодня к моему дяде. Екатерина усадила статс-даму в кресло, обтерла ей слезы. -- Но что вы скажете своему дяде? -- О, я передам ему все, что вы мне прикажете. Я обещаю вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что вы будете этим довольны. Екатерина села рядом, женщины склонили друг к другу головы, зашептались. Уже уходя, Шаргородская созналась вдруг, покраснев, как нашкодившая девчонка. -- Я должна сказать... Я хочу быть честной, -- она замялась. -- Мне посоветовал, вернее надоумил, идти к вам Александр Иванович. -- Шувалов? -- потрясение спросила Екатерина. -- Именно, -- она сделала глубокий книксен. Следующий разговор с Шаргородской состоялся в одиннадцать часов утра. Миловидная статс-дама выглядела празднично. Улыбка так и светилась на ее лице, прыскала во все стороны солнечными зайчиками. -- Ваше Драгоценное высочество! Все устроилось самым лучшим способом. Я поговорила я дядей. Протоиерей Федор Яковлевич советует ее высочеству сказаться больной в эту ночь... ну, то есть совсем больной, чтобы просить об исповеди. И надобно устроить все так, чтобы исповедоваться позвали именно его, дабы он мог передать потом императрице все, что услышит на исповеди из собственных ваших уст. У Екатерины дух захватило -- как просто и гениально! Елизавета будет полностью уверена в ее искренности. Тайна исповеди для государыни свята! Она усмехнулась. Кто поймет русских? Они так гордятся своей истовой, непритворной религиозностью. Они говорят, что Бог- это совесть. И вот на тебе! Надобно это запомнить. На всю жизнь запомнить!" * У самой Екатерины было простое отношение к религии. Бог -- это так принято, это обычай, например, пост, когда надо говеть, или Рождество, когда надо праздновать. Поэтому она очень легко рассталась с лютеранством, сменив его на православие. "Господи, неужели тебе не все равно?" -- спрашиваем мы теперь, уверенные, что до Творца не доходят наши невысокие перегородки. Но в XVIII веке так не говорили и не думали, хотя просвещение уже несло в себе вирус атеизма. * Автор не придумал этот текст. У него просто не хватило бы на это смелости. Все рассуждения и домыслы очень подробно описаны самой Екатериной в ее "Записках". Из этих записок видно, что ее жизнь при дворе была действительно очень сложной и трудной, но сколь беззастенчиво пишет она о постоянном своем притворстве, с которым мостила дорогу к трону! С такой же немецкой нестыдливостью, с какой она описывает желудочные колики, ночное судно, понос и прочее, она пишет о своих любовных делах, изменах, обманах, интригах... Бог ей судья при жизни и по смерти ее... ________________ Как только Шаргородская удалилась, Екатерина плотно поела и легла в постель. Через час у нее "нестерпимо заболела голова", потом Живот. К ночи ее стал бить озноб. Задыхаясь, еле слышным голосом попросила она Анну позвать к постели духовника. Исполнив приказание, Анна заботливо укрыла плечи Екатерины пуховым платком, принесла грелку к ногам. Обычно это делала Владиславова. Видимо, Екатерина тоже подумала об этом, потому что через страдание прошептала: -- Бедная моя юнгфера... Где она сейчас? -- Ее не будут допрашивать. С ней будут хорошо обращаться. -- А ты откуда знаешь? -- на мгновение показалось, что нестерпимая боль отпустила Екатерину, и ее вытеснило крайнее удивление. -- Предчувствие, -- прошептала девушка Она хотела еще что-то добавить, но в спальню бочком вошел Шувалов и застыл у двери, издали таращась на великую княгиню. Оказывается, он уже позвал лейб-медика Кондоиди. Докторов явилось трое. Каждый стал заниматься своим делом. Первый слушал пульс. Второй уже подставил под руку великой княгини таз, чтобы пускать в него кровь. Третий набрал воду в клизму. -- Пульс слаб, кишечник напряжен... -- хором рапортовали медики. Екатерина металась в постели. -- Ах, оставьте меня, мне нужна духовная помощь. Александр Иванович махнул рукой, и доктора стали во фрунт. -- Я позвал вас, господа медики, чтобы вы убедились, насколько плохо чувствует себя ее высочество. Вы видите, сказалось перенапряжение души и нервов. Отложите ваши приборы до утра. Призовем сейчас в помочь ей ГосподаМедики не сразу нашлись с ответом, а в спальню уже вплывал в золотом облачении протоиерей Федор Яковлевич Дубянский, духовник Ее Императорского Величества. Их оставили вдвоем с великой княгиней. Исповедь страдалицы продолжалась около полутора часов. После разговора со святым человеком Екатерине сразу полегчало. Оставшись одна, она потребовала большую чашку крепчайшего кофе, бумаги и перо -- Исписанные листы она складывала в папку, верша основание для своего последующего огромного жизнеописания. В эту ночь она записала: "Я нашла протоиерея исполненным доброжелательства по отношению ко, мне и менее глупым, чем о нем говорили". Со временем протоиерей Дубянский станет духовником Екатерины II. Ночной разговор Весь последующий день Екатерина провела в постели. Поутру доктора сунулись было со своими ланцетами и клистирными трубками, но откатили назад, встретив ясный и серьезный взгляд Екатерины. "Болезнь -- дело государственное", -- казалось, говорил он, а медики при дворе были люди понятливые. Екатерина удобно лежала в подушках, читать не хотелось, она была вся сосредоточена на внутренней подготовительной работе, которую вел у нее в мыслях кто-то другой, не она. Раз за разом этот другой проигрывал варианты -- как лучшим образом выстроить объяснение с государыней. Сцена встречи оживала во всех подробностях, потом застывала, словно нарисованная бегло мелками на аспидной доске. Достаточно провести по ней мокрой тряпкой, и вот уже готово поле для новых цветков воображения. Екатерина казалась совсем спокойной, тем удивительнее было, что сердце ее вдруг начало частить и биться в левую лопатку. Вечером явился таинственный и важный Александр Иванович и сообщил, что в полночь он придет, чтобы сопровождать великую княгиню в покои императрицы. Проговорив все это, он не без достоинства удалился. Туалет Екатерина продумала очень тщательно. Платье должно было быть скромным, но не убогим, не темным, Елизавета не переносила темные тона, но и не праздничным. Она остановилась на светло-синем платье-робе с глубоким вырезом, прикрытым старинными желтоватыми алансонскими кружевами. В этом платье она и заснула, прикорнув в тесном кресле. Разбудила ее Анна. -- Идут, -- сказала она коротко. -- Кто? -- не поняла со сна Екатерина. -- Должна предупредить ваше высочество, что может статься, что их высочество так же захочет быть у Их Императорского Величества. Это было неприятное известие. Про мужа Екатерина забыла накрепко, и во всех воображаемых сценах ему не отводилась роль даже статиста. -- Предчувствие? -- спросила она Анну с внезапно вспыхнувшим раздражением. -- Нет, подслушала, -- ответила та серьезно и нимало не смущаясь, чувство юмора у милой девушки отсутствовало полностью. Александр Иванович вошел с поклоном, приглашая следовать за собой. Перед входом в покои императрицы они действительно встретили великого князя, но он не подождал их, а юркнул в дверь первый. Уже потом Екатерина узнала, как только Петр услышал, что жена заболела и позвала к себе духовника, он тут же пообещал любовнице Елизавете Воронцовой жениться на ней сразу после похорон. К счастью, Екатерина не знала этого сейчас, и мелочная злоба не помешала ей сосредоточиться на главном. Вошли... Вот она -- государыня. Золотая лампада светилась над ее головой. Елизавета сидела в большом кресле с широкими, обитыми красным бархатом подлокотниками, отекшие ноги ее, с трудом втиснутые в сафьяновые на изогнутом каблучке туфельки, стояли на подушке. Екатерина упала на колени, низко склонила голову, потянулась щекой к сафьяновым туфелькам, а далее звук какой-то тревожный, птичий издало ее горло, словно она что есть силы сдерживала плач, но он вырвался наружу единой нотой. -- О, государыня, припадаю к стопам вашим... Простите, заклинаю, если прогневала вас... А дальше все как трижды, четырежды отрепетировано в разговоре с самой собой, в письме, на исповеди. Вначале надо умолять, заклинать -- отпустите ее за пределы России, на родину. Рядом стоял Петр, вид он имел несколько побитый, но хорохорился, топырил сварливо нижнюю толстую губу. Стоящий несколько поодаль Александр Иванович выражал только слепое подчинение. Комната, в которой происходил разговор, была длинной, в три окна. Два из них были прикрыты шторами, в третье окно было видно звездное весеннее" небо. Между окон стояли два столика с золотыми принадлежностями для письма. Перед тем, как упасть на колени, Екатерина цепким взглядом поймала глубокий, похожий на таз поднос с письмами. Показалось ли ей или там действительно лежали ее собственные письма? -- ... жизнь моя здесь никому не нужна, я только доставляю неприятности вам, только делаю горе людям мне близким. -- Как же вы хотите, чтобы я вас отослала? У вас сын и дочь, -- негромко, грустно сказала Елизавета и закашлялась, прикрывая рот платком. -- О, мои дети в ваших руках, и лучше этого ничего для них быть не может, -- поторопилась с ответом Екатерина, она даже осмелилась чуть поднять голову, оглядывая Елизавету. Государыня сделала знак рукой, мол, Александр Иванович, поднимите ее с пола, но Екатерина осталась стоять на коленях подле императрицы. -- Но как же я объясню обществу причину вашей отсылки? -- спросила Елизавета, видимо, она тоже подготовилась к разговору. -- Тем же, чем я навлекла на себя ненависть вашего величества и великого князя, -- слова эти были дерзки, но Екатерина шла ва-банк, а то дождешься того, что тебя впрямь вышлют за границу. -- Об этом я подумаю, -- жестко сказала Елизавета, мол, это наша забота, -- но чем же вы будете жить? -- Тем, чем жила, прежде чем вы удостоили взять меня сюда. Ответ был логичен, но смешон, не в этом бы месте Екатерине кичиться своим нищенством, это почувствовала и Елизавета, когда бросила презрительно: -- Ваша мать в бегах. Что ж, пришлось проглотить и это унижение, мало ли их было за четырнадцать лет жизни в России. -- Я знаю, она в Париже, -- голос вполне правильно задрожал, и Екатерина отметила про себя: хорошо. -- Фридрих Прусский прогнал от себя мою бедную мать за излишнюю преданность России. За ширмами, что стояли вдоль стен, послышался слабый шорох. Кто там был? "Не иначе как фаворит", -- подумала Екатерина. Елизавета тоже услышала этот шорох, неловко встала с кресла. -- Да поднимите же ее! -- бросила она опять Александру Ивановичу, тон на этот раз был такой, что Шувалов не посмел ослушаться, и если бы Екатерина опять не пожелала встать, он держал бы ее за талию в висящем положении. -- Видит Бог, -- сказала вдруг Елизавета с чувством, -- как я плакала, когда вы заболели при вашем приезде в Россию, когда вы были при смерти, -- лицо государыни затуманилось, она вся ушла в воспоминания. В этот момент в комнате произошло чуть заметное перемещение. Петр чуть пододвинулся к государыне, -- а. Екатерина сделала шаг в сторону стола. Как ей хотелось подойти поближе! Но и издали она видела -- да, это ее письма, по всей видимости те, что писаны Апраксину. Неужели на самом дне лежало главное послание, то, в котором она приказывает фельдмаршалу не продолжать войну с Фридрихом! Готовясь к разговору, она не проиграла, не, смогла, не посмела представить себе, что было бы с Елизаветой, попади ей в руки ЭТО письмо. "Государыня очень больна, -- писала она Апраксину, рука не посмела вывести "при смерти", -- сейчас не до войны с Фридрихом, сейчас надо быть в столице, дабы избежать беспорядков и защитить законных наследников трона русского". Нет, не может быть, государыня не видела этого письма, иначе не было бы этого свидания... Тут новая мысль обожгла мозг- манифест! Ею вдруг овладел такой страх, такой ужас, что спина разом взмокла, в горле застрял крик. Но Елизавета, к счастью, переключилась на племянника. Как сквозь вату до Екатерины долетел голос императрицы: -- Ну, Петруша, ты хотел меня видеть. Говори... Петр мелкими шажками подбежал к Елизавете, изогнулся и зашептал в ухо. Александр Иванович тоже подошел поближе, вслушиваясь. Петр жаловался на свою горькую жизнь и на супругу. До Екатерины долетали слова: гордая, злая, упрямая. Не доверяйте ей, тетушка! -- Да ты не о ней, о себе подумай! Не ты ли на Фридриха Прусского молишься? -- запальчиво воскликнула Елизавета. -- Он враг наш. Враг России. -- Фридрих велик, -- фальцетом крикнул Петр. -- Но это не мешает ничему... Ничему! Вам не понять! Я люблю, но я не предатель. А она, -- он ткнул пальцем в сторону Екатерины, -- не любит Фридриха, но она упрямая интриганка, змея и гадина! -- Вид у Петра был до чрезвычайности возбужденный, он размахивал руками, как паяц, хотел, видно, многое сказать, да слов не находил, одни эмоции были под рукой. В голосе его слышались слезы. Уж в чем в чем, а в ненависти к жене он был искренним. -- Петруша, да как же так можно... про жену-то? -- усмехнулась Елизавета. -- Ты помолчи пока, охолонись. Она повернулась к Екатерине, и неожиданно поймала ее взгляд, устремленный на письма. Великая княгиня смутилась и, уже не сдерживаясь, крикнула Петру в лицо: -- Я хочу, сударь, сказать вам в присутствии Ее Величества, -- она присела в поклоне, -- что действительно зла на тех, кто советует вам делать мне несправедливости, и упряма, если вижу, что мои угождения не ведут ни к чему, кроме ненависти! -- Будет! -- Елизавета хлопнула в ладоши и развела их в разные стороны, как разводят дерущихся детей или сцепившихся в схватке собак. -- Я не для семейных склок вас позвала. Она отвернулась от великого князя, глядя на Екатерину горящим взглядом. -- Вы, милочка, вмешиваетесь во многие дела, которые вас не касаются. Я не посмела бы делать подобное во время императрицы Анны. Какие приказания вы посылали фельдмаршалу Апраксину? В комнате стало очень тихо. Обнаружив себя, прошуршало перо за ширмой, но и этот малый звук испуганно стих. -- Я? -- голос Екатерины прозвучал в плотной, вязкой тишине как что-то инородное. -- Мне и в голову никогда не приходило посылать ему приказания. -- Да вот же ваши письма, -- Елизавета ткнула пальцем в поднос, голос ее прозвучал зло, иронически, настороженно. -- А ведь вам было запрещено писать? Иль запамятовали? Екатерина мысленно сотворила крест. -- Ах, ваше величество, вы правы. Я нарушила запрет. И умоляю вас простить меня! Эти три письма, -- Господи, возопила она мысленно, только бы не было четвертого, -- могут доказать, что я никогда не делала никаких приказаний. -- А зачем вы ему писали? -- По дружбе. Я поздравила его с днем рождения дочери. Рождеством... еще я ему советовала, не более, следовать вашим приказам. Дальнейший обмен репликами был стремителен и остер, как выстрелы или шпажные удары. -- Бестужев говорит, что было много других писем. -- Если Бестужев так говорит, то он лжет. -- Ну так если он лжет, я велю его пытать! -- Это в. вашей власти, но я написала только три письма! Елизавета окинула ее гневным взглядом и отошла, чтобы пройтись по комнате и собраться с мыслями, -- раз, другой... Петр Федорович настороженно следил за теткой, потом вдруг пошел с ней рядом. Заговорил он явно невпопад, и сочувствие его выглядело нелепо: -- Поверьте, ваше величество, нельзя с ней договориться, она все врет! Давеча начал с ней про собак... у меня ведь, знаете, порода! Поверьте, государыня, я дело говорю! Не может про собак, а может про моего министра Штамке... зачем он ей? Неважно! Я одинок! Конечно, я нахожу душу, которая сочувствует мне во всем. Это достойные женщины! Да и Александр Иванович подтвердит. Шувалов немедленно стушевался. Елизавета расхаживала по комнате, занятая своими мыслями, но когда до нее дошли слова, которые, сбиваясь с грамматики и синтаксиса, сами собой выпрыгивали из уст разгоряченного наследника, она сказала почти участливо: -- Помолчи, Петруша. Мы с тобой потом поговорим. Шувалов поймал взгляд Елизаветы, немедленно взял Петра Федоровича под локоток и вежливо, но твердо, что-то без остановки нашептывая ему в ухо, повлек его к двери. -- Я не хочу ссорить вас еще больше, -- тихо сказала Елизавета великой княгине, -- но мне хотелось бы кое-что сказать вам... потом, сейчас уже поздно, -- добавила она неожиданно сердечно, и Екатерина тут же откликнулась на этот добрый знак. -- О, ваше величество, как я хочу отдать вам свое сердце и душу! -- Я представлю вам эту возможность. А теперь идите... Ни жива ни мертва Екатерина в сопровождении Шувалова проследовала в свои покои. Никто не встретил их по дороге, даже Анна спала. На столике рядом с кроватью стоял стакан кипяченой воды, который ей всегда ставили на ночь. Екатерина выпила его залпом. Вода не утолила жажду, не убила внутреннюю дрожь. С зажженной свечой она подошла к зеркалу. Из темноты выплыло бледное, в общем довольно хорошенькое лицо с мокрыми от пота висками и запекшимися губами. -- Я победила? -- спросила Екатерина свое отражение. -- Я выиграла эту партию? Теперь только терпение... Спрятаться ото всех и ждать... Александр Иванович тихо вернулся в апартаменты государыни. Иван Иванович уже вышел из-за ширм. Старший Шувалов вошел в тот момент, когда фаворит нежно поцеловал Елизавету в ладонь. -- Лжива беспредельно, но и умна беспредельно, -- со смешком сказала Eлизавета. -- И все-таки мне ее жаль. -- Но почему? -- Иван Иванович был душой и сердцем на стороне государыни. -- Вы не видели, какой привезли ее в Петербург. Она была худа, испугана, плохо одета- совсем ребенок. Я дарила ей соболя и драгоценности. Их немедленно отбирала у нее мать, эта негодяйка Иоганна. И ведь не уследишь! Она вела себя так, словно это ее, старую чертову перечницу, привезли в жены к наследнику. Дура! Интриганка! А дочь лежала с воспалением легких, она почти умирала. Тогда она была очень вежлива и полна желания угодить. -- Это желание у нее и сейчас налицо, -- заметил Иван Иванович. -- Еще бы... Она чувствует, что ей прищемили хвост. И шашни у нее с Бестужевым были- знаю, сердцем чувствую, -- Елизавета ударила/себя в пышную грудь. -- И письма Апраксину она писала, и вовсе не такие безгрешные, как она хочет показать. Это я тоже знаю, но что делать? Как бы ни была плоха супруга наследника, лучшей-то нет. Петрушка дурак, так пусть хоть жена у него будет умная! Старший Шувалов стоял в сторонке, с умилением слушая этот разговор, и для удовольствия своего шуршал спрятанными в кармане тайными бумагами, которые выкрала для него Анна. Взял на всякий случай -- вдруг понадобятся... Все зависело от того, как разговор потечет, а он потек в правильном направлении. Документы предъявлять рановато. Пусть полежат. Они своего часа дождутся. Корабли России В Берлине были недовольны бароном Ионой Блюмом, он это чувствовал по тону получаемых шифровок. Кажется, какое неудовольствие можно учуять, обследуя клочок бумаги, где языком цифр давались только распоряжения -- никаких оценок! Но и приказы можно по-разному отдавать. Ушел в прошлое придуманный Блюмом язык иносказания. Бесконечно обсуждать передвижение пасущихся на поле стад, как-то фрегатов, кораблей и шхун, можно в мирное время. Когда идет война, нужны подробности. Но не будешь же писать: расстояние от рогов до хвоста у стельной коровы 118 футов (читай -- длина по килю), а вымя на 58 сосцов (читай -- число орудий).. Зачем им в Берлине нужна такая скрупулезность? Не иначе как некий чиновник, мелочь, крыса канцелярская, желает выслужиться перед начальством и требует не только виды судов и курс их передвижения, но и названия, параметры, на какой верфи сработано, когда на воду спущен. Это уже, простите меня, работа не для шпиона, а для академика, любителя книжной пыли. Должны же в Берлине понимать -- он не сам роется в адмиралтейских "Юрналах", выписывая корабельные параметры, для этого у него есть моль канцелярская, которая все эти данные находит и в книжку списывает. Так этот плут и жадный человек вздумал работать сдельно. За каждое судно полтину требует. Может, он все эти шхуны и шнявы из головы сочиняет, или, того хуже, суда эти разломаны давно или в шведский плен попали! И ведь не проверишь. Вчера притащила моль бумажку. Блюм глазам своим не поверил. Написано: "шмак Сясь", при этом никаких параметров, пояснений, известно только, что сей шмак отбыл. еще осенью в Курскую губу. А посему гони полтинник! Блюм обиделся: -- Не может быть такого названия -- Сясь. Нет в русском языке такого слова. -- Как же нет, если назвали. Шмак сработан в Сясьском устье, Сясь это река. Неужели не знаете? Блюм с отчаянием тогда подумал, что здесь все можно выдумать: и название верфей, и рек, и кораблей, Россия так обширна- поди проверь! Не жалко ему пятьдесят копеек, тем более не своих, но ему нужны гарантии! Если быть точным, то и шмаки его не больно-то интересуют, ему нужны серьезные суда: корабли, фрегаты, галеры, шхуны. Сейчас Блюм стал разбираться, что к чему, а раньше его провести было легче легкого. Что он знал, например, про шхуну? Только что это трехмачтовый парусник с косыми парусами. Теперь он разбирается во всех тонкостях, потому что знает: шхуны бывают обыкновенные, в которых две или три мачты, бывают шхуны бермудские или гафель, но таких в России не строят, есть шхуны бриги- их называют бригантинами. У бригантины фок-мачта оснащена как у брига, то есть с полной прямой парусностью, но грот-мачта уже с косыми парусами. А это красивее, изящнее. У фрегатов все мачты прямые. С галерным флотом он тоже знаком, но меньше его уважает. О, корабли России! Может, и не стоило бы переходить на столь высокую и прекрасную материю после описания грязной шпионской возни Блюма, но ведь не всегда угадаешь, как естественно перейти на ту или другую тему.. А так хочется помянуть наши корабли вместе с именами пращуров наших, которые их сочиняли и строили, ходили, по их палубам, палили из пушек и птицей взлетали вверх по реям, ставя паруса и выполняя приказы -- нормальный человек не в состоянии их запомнить, но с детства от них замирала душа. Все эти звонкие команды касались просто парусов: фок-марселей, грот-бом-брамселей, фок-бомбрамселей и крюйс-стень-стакелей. Человечество много приобрело с развитием промышленной цивилизации, но сколько утрачено! Кроме потери лошадей, как тягловой силы, карет -- как транспортного средства, шпаги- как оружия, слова "сударь"- как обращения, а также массы милых и добрых понятий и вещей -- все они ушли за пыльную музейную тесьму, мне особенно жалко парусных кораблей. Кто знает, может быть, они еще вернутся -- и не только для киносъемок или учебных вояжей, а как средство передвижения. Для этого надо, чтобы люди в бестолковой их жизни поняли, наконец, что торопиться им некуда, что красота просто обязана спасти мир и что более экологически чистого двигателя, чем парус и ветер, невозможно придумать. Я держу в руках старинную книгу "Список русских военных судов", составленный блистательным морским историографом Феодосием Веселаго *. Книги его по истории русского флота я читаю как романы, право слово. "Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины" * * -- это об "Илиаде", об ахейских мужах, плывущих на троянскую брань. Наш список кораблей сух и лаконичен: имя, вооружение, параметры в футах и дюймах, даты- начало постройки и спуск на воду, место постройки и, разумеется, смерть. * Веселаго Феодосии Федорович -- моряк, историограф, педагог, полный генерал, ученый, кавалер многих русских и иностранных наград, почетный член Академий. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона Веселаго посвящена целая страница! В энциклопедическом словаре изд. 1984 года о нем ни строчки -- помоему, безобразие! * * О. Мандельштам. ______________ "... сей длинный выводок, сей поезд журавлиный..." Суда самые разные, от разнообразия их захватывает дух: корабли, фрегаты, шнявы и шлюпы, брики и бригантины, а также люгера, флейты, иолы, гальоты, яхты, галсы -- всего не перечислишь. Особо выделены суда, связанные с именем Петра Михайлова, одни он строил, на других плавал. Под этим псевдонимом скрывался царь наш Петр I. Линейный корабль "Полтава" был сработан Петром Михайловым, а потом плавал под его флагом. Шнява "Мункер", спущенная на воду на Олонецкой верфи в 1704 году, также построена Петром вместе с мастером Иваном Немцовым. Отслужив свой недолгий век, "Мункер" сохранялся в Кронштадтской гавани для памяти и был разломан только в 1732 году. Почетное место в "Списке" занимает линейный корабль "Ингерманланд", построил его в 1715 году мастер Козенц, но проект и чертежи разработаны Петром I. Имя кораблю дано по названию древней Ижорской земли. Это был один из лучших кораблей своего времени. У "Ингерманланда" была великолепная парусная оснастка, на его фок- и грот-мачтах впервые у нас появились брамсели, паруса третьего яруса. Длительное время корабль оставался флагманским кораблем Балтийского флота, он участвовал во всех морских кампаниях, а в 1716 году под штандартом государя командовал соединенным англо-голландско-датско-русским флотом в войне со Швецией. "Ингерманланд", также было назначено хранить для памяти. Находясь на вечной стоянке в Кронштадтской гавани, он затонул во время сильного наводнения. В "Списке" Веселаго таких подробностей, естественно, нет. У перечня судов другое назначение, они должны быть названы. Имена их и пленили меня больше всего. Скажем, "Ягудиил", построен в Архангельске, через семь лет продан в Амстердаме. Есть корабль с очень длинным названием "Святой Клемент папа Римский", он нес на борту 80 орудий, построен в Петербурге мастером Качаловым. Через два года после спуска на воду в 1758 году "Святой Клемент" стал в док на тимберовку * *, потом плавал еще двадцать лет и только после этого был разломан в Кронштадте. * Кораблем в XVIII веке называли не вообще судно, а определенный его тип или вид. Разделение судов по видам было довольно условное: если 50 орудий -- линейный корабль, если менее 50 -- фрегат. * * Тимберовать- исправлять и чинить корабль с целью сделать его годным для плавания, ремонтируется в доке. ______________ Жили когда-то шнявы "Роза", "Принцесса" и "Фаворитка". "Принцесса" разбилась в 1716 году в Балтийском море у острова Рема, а "Фаворитка" погибла в Финском заливе в 1741 году, налетев в тумане на камни. Фрегат "Гремящий", линейный корабль "Благолепие", несколько "Св. Николаев", "Св. Исаакий"- много! И еще целый выводок галер и полугалер, так называемых "скампавей" *. Вот где праздник имен! * Скампавея -- название происходит от итальянского "sampare" и "via", то есть "исчезать" и "прочь". Длина скампавей около 40 м, ширина примерно 5 м, осадка небольшая, обычно двух или трехмачтовые. ___________ Очень много галер сработано мастером Аланчени-новым, они на 16 банок, длину имеют 126 футов, ширину 18. Здесь есть "Треска", "Спесивая", "Добычливая", "Удалая", "Легкая". Галеру "Турухтан", сделал мастер Борисов, она с пометой "конная"- на 16 банок, несет десять орудий. Борисов построил еще галеры "Галку", "Снегиря", "Могилев", "Орту", "Полоцк". Галера "Счастливая"- частое название в "Списке" -- мастера Кучковского, разбилась в Вина-де, жила семь лет. Галера "Быстрая" жила одиннадцать лет, была разломана в Фридрихсгаме в 1761 году. И это, оказывается, хороший возраст! Почему они так мало живут, эти дивные творения рук человеческих? Конечно, они гибнут в морских баталиях, в бурях, садятся на мели, разбиваются в тумане о скалы. Но гораздо больше погибло их на стоянке в кронштадтской гавани, воистину это кладбище кораблей. Скупая запись "разломан"- самая частая. Они просто сгнили. Огромное количество судов унесли пожары. Два наиболее значительных случилось от молнии в галерной гавани в Кронштадте 11 июля 1771 года и 25 мая 1796 года. Адмиралу Корсаку тогда было семьдесят один, он видел этот пожар. Может, это только написано -- от молнии? Гроза -- это как кара Божья, никто не виноват... или все. Но на Руси пожары чаще случались не от молний, а от беспечности, как говорится -- "от копеечной свечки". Жутко представить, как горели они, плотно прижавшись бортами друг к другу, все эти "Снегири", "Галки", "Черепахи", "Чечетки", а также "Легкая" и "Спесивая", "Друг", "Умная", "Злая", "Волга" и "Двина" -- всего около шестидесяти. Полыхал адский огонь, гудело пламя. Пожар было видно в Петергофе, Ораниенбауме и в самом Петербурге. Одно утешает, эти галеры все равно разломали бы на дрова, а дрова нас дарят теплом. Все мы умираем и переходим в другое качество... Но теплеет на сердце, когда я представляю легкую яхту "Наталью", что прыгает по балтийским волнам, ее привезли из Голландии в 1719 году. Лоцсуда "Нептун" и "Тритон" несут на своих бортах гардемаринов- учеников Морской Академии. Надуваются паруса у шняв "Диана" и "Лизет", что поспешают по каким-то серьезным военным делам. Вечная вам память, русские парусные корабли! Однако revenons a nos moutons- вернемся к нашим баранам, то есть петиметрам и вертопрашкам, кавалерам и фрейлинам, шпионским играм и интригам. В отличие от барона Блгома "племянницу леди Н." очень ценили в секретной канцелярии Берлина. Сообщение об отравлении императрицы, пущенное предусмотрительным Блюмом по двум каналам -- один через Брадобрея в Кенигсберг, другой через английское посольство -- сыграло свою роль. Нельзя сказать, что сообщению поверили в полной мере, тем более что Елизавета пока не умерла. Не стали также обвинять Анну Фросс в дезинформации. Но для себя как бы решили, что была сделана попытка отравления русской императрицы, что уже хорошо. Главное, чтоб не попались! Памятуя о высоком положении, которое удалось занять Анне, ей давали теперь поручения другого сорта. В ее задачу входило сообщать в Берлин дворцовые сплетни, касаемые опять-таки здоровья императрицы, настроения наследника, его супруги и того, что удалось услышать из приватных разговоров окружения Екатерины. Интересовались в Берлине также, как идет дело арестованного Бестужева. Особое место занимали вопросы, касаемые опальной Брауншвейгской фамилии, что обреталась в Холмогорах, кроме, естественно, Ивана, тот уже был переведен в Шлиссельбург. Малая оплошность Пятница... Снег на Невской перспективе истоптали, исследили до самой мостовой, и кое-где возок царапал камни. Блюм ехал на свидание с Анной Фросс. Барон явился на паперть собора в роскошной енотовой шубе. День был уже весенний, теплый, барон в своей шубе мало того что упрел, как каша в русской печи, он был необычайно заметен. Во всяком случае, русский из Тайной канцелярии, а таковым он считал князя Оленева, увидел Блюма раньше, чем он его. Барону ничего не оставалось, как ретироваться к своему возку. -- Сударь, погодите... Я намерен узнать у вас об Анне Фросс. Я всегда встречаю ее здесь... по пятницам. Она придет сегодня в собор? -- Ничего не знаю и не понимаю, -- крикнул по-русски Брюм и захлопнул дверцу. Кучер стегнул лошадей. Никита бросился было за возком, потом вернулся, осмотрелся и увидел на входе в собор Анну. Он решил поговорить с ней до того, как она войдет внутрь, до ее благочестивой молитвы. Анна не удивилась, увидев Никиту на паперти. -- Анна, милая, я искал вас. Мне необходима ваша помощь. Она молча кивнула головкой, улыбнулась туманно. -- Когда-то мы договорились с ее высочеством великой княгиней, что будем поддерживать связь через вас. А сейчас ее высочество больны и никого не принимают. -- Это так. -- Но мне необходимо видеть великую княгиню. И чем быстрее, тем лучше. У меня неотложное дело. Вы можете передать записку ее высочеству? Я пишу, что прошу аудиенцию. А вы уж похлопочите за меня, -- добавил он с улыбкой. Анна молча взяла письмо и сунула его в большую, висевшую на шнурке кунью муфту. -- Я не могу решать за ее высочество, -- сказала она важно, -- но думаю, вы будете приняты завтра же. Приходите утром часам к одиннадцати к воротам со стороны Красного канала. Я буду ждать вас. Никита поклонился. Подходя к карете, он заметил маячивший невдалеке знакомый возок, господин в енотовой дохе прогуливался рядом. Смешная персона... Анна прошла в собор, села на свое обычное место у колонны. Как она и ожидала, спустя пять минут сзади ее звякнула крышка, раздался скрип скамьи, потом ее осторожно дернули за рукав. -- Зачем он приходил? -- шепотом спросил барон. -- Мы встретились случайно. Не мешайте мне молиться. Сидите тихо! Пересидеть Блюма было невозможно. Если бы Анна час беседовала с Богом, а то и два, он так же торчал бы сзади, дергал ее за рукав и шептал обиженно в ухо. По счастью, разговор Анны с Богом уместился в восемь минут. Как только они вышли из собора, барон начал свой допрос, и сразу на истеричной ноте. -- Я видел... видел. Что он вам передал? -- Не скажу! Отвяжитесь! -- Если вы не ответите мне, то ответите другому. Вы знаете, о ком я говорю. Речь шла о загадочном резиденте, который, по утверждению барона, уже месяц как прибыл в Петербург. Человек этот был решителен, смел до безрассудства, жесток, и барон стращал им Анну, как стращают волком малых детей. Она подозревала, что резидент был просто выдумкой Блюма, но с этим маленьким занудой и обманщиком ни в чем нельзя быть уверенной. -- Помолчите, несносный вы человек! Каждую пятницу я приношу вам сведения о жизни во дворце. Может быть, это не очень значительные сведения, но что-то они стоят. Я же от вас уже месяц не получаю ни пфеннига, ни луидора, ни рубля. Князь Оленев добрый человек. Если со мной случится беда, он мне поможет, он -- не вы! А теперь идите! -- Анна вдруг щелкнула Блюма по носу" совсем как проказливая девочка, и припустилась бегом в сторону дворца. Блюм стремительно бросился за ней, догнал ее не без труда, опять, схватил за рукав. -- Я пришел сказать вам, что меня вызывают в Берлин, -- слова от быстрого бега вылетали со свистом. -- Я уезжаю днями... Анна редко удивлялась, а это заявление Блюма ее поразило. Кому в Берлине мог понадобиться этот ничтожный человечек? -- Брадобрей арестован, -- продолжал Блюм. -- Кем еще? -- пренебрежительно спросила Анна. -- Русскими. Про вас он ничего не знает, так что вам ничего не грозит. А про меня он знает все. Просто удивительно, что он так долго молчал. В противном случае я уже давно был бы арестован. -- Вот и уезжайте скорее! -- И уеду! -- опять взъярился Блюм. -- Не вам меня учить! У Анны хватило ума промолчать, иначе эта перепалка никогда бы не кончилась. -- Вместо меня к вам придет другой человек, -- продолжал Блюм. -- Резидент? -- Резидента я выдумал. Сейчас у вас будет оч-чень трудное время. Вы останетесь одна, без поддержки и совета. Вид Анны позволял понять, насколько высоко она ценила поддержку и советы маленького барона, но он не смотрел на ее насмешливое лицо, взгляд его был устремлен вверх в синее небо, он смотрел на птиц в полете. Поверженные шпионы часто бывают сентиментальны. -- Через неделю, а может быть через месяц, к вам явится человек. Встреча должна произойти, как обычно, в пятницу на этом же месте. Запомните пароль, -- Ничего я не буду запоминать. Вздор какой! -- Пароль таков, -- Блюм словно не слышал глупых слов вздорной девицы. -- Вопрос: "Простите, я ищу собор Святой Екатерины". Ваш ответ: "Вы ошиблись, это храм Святого Павла, а к собору Святой Екатерины я вас могу проводить". Этому человеку можете доверять как мне самому. -- Вам я не доверяю ни на грош! И какой дурацкий, длинный пароль вы придумали! Он что -- идиот? Заблудился? Блюм смотрел на нее с грустью, потом вдруг улыбнулся нерешительно: -- Попрощаемся, фрейлин Анна... -- Он сделал к ней шаг, намереваясь поцеловать руку, но обе ручки были спрятаны в муфту. Прежде чем Анна поняла, что от нее хочет этот несносный барон, он запутался в шубе и чуть не упал. Попрощались они, к удивлению друг друга, даже сердечно. "Все-таки он смешной, -- == думала Анна, торопясь по коридору дворца в покои великой княгини. -- Смешной и глупый... Только бы не встретить Шувалова!" Александр Иванович безошибочно угадывал, когда Анна нагружена какойнибудь секретной информацией. Сейчас ей меньше всего хотелось показывать ему письмо Оленева. Не Шувалову решать -- принимать ее высочеству князя или не принимать. И потом... это так приятно- обмануть "главного инквизитора". Пока она никак не может прекратить его опостылевшие ласки. Но императрица не вечна. Барон Блюм уже не висит гирями у нее на руках. И конечно, она никогда больше не пойдет в пятницу в собор Св. Павла, молиться можно и в другие дни недели... Ее высочество займет трон и уж тогда Анна получит вознаграждение за свою верность и преданность. (Как все бессовестные люди, она была совершенно уверена в своей верности Екатерине) Она станет богата и недосягаема для всей этой шпионской мелюзги с их дурацкими паролями. А старикан с отвратительным тиком, со всей его службой, глупой женой и мокрой, потной спиной будет у нее вот здесь! Она посмотрела на свой розовый кулачок и рассмеялась. -- Что с тобой, Анна? Где ты была? О, такое с ней случилось впервые! За приятными мыслями она не заметила, как предстала перед великой княгиней. Той зачем-то понадобилось выйти в большую прихожую. Уверенная, что ей ничего не грозит, Анна расслабилась, потеряла бдительность. В противном случае она, конечно, не брякнула бы, не подумав: -- Ах, ваше высочество, простите мне мою дерзость. У меня к вам просьба... Князь Оленев просит об аудиенции... -- и она протянула письмо. -- Просить, через тебя? -- потрясение спросила Екатерина, она помедлила, но потом вскрыла письмо. Анна уже поняла свою оплошность. -- Нет, ваше высочество... Князь просит сам по себе... Мы встретились случайно! -- Как давеча с графом Понятовским... -- Нет, нет... здесь совсем другой случай. Князь Оленев передал мне письмо. -- А откуда ты знаешь его содержание? Он сам тебе сказал? -- Дело в том, что я давно и хорошо знакома с князем... -- спасаясь, Анна схватилась за соломинку и погубила этим себя окончательно. Рассказать про мастерскую Мюллера не составило труда, и то, что туда захаживал князь Оленев, тоже легко было объяснить. Мостик от мастерской Мюллера до княгини Гагариной- рекомендательницы -- был сочинен Шуваловым ранее. Мало ли как будут развиваться события, может и пригодиться! Анна доверительно щебетала, как княгиня заказала у Мюллера портрет своей племянницы, лицо срисовано с натуры, а для фигуры позировала Анна. Она так понравилась княгине Гагариной, что та взяла ее к себе в дом. Главное, чтоб не выползло само собой то косматое, кромешное, страшное под названием Калинкинский дом -- Сама-то она убережется упоминать об этом факте ее биографии, но князь Оленев... В его скромности Анна не сомневалась, но он так глуп, так наивен! Если великая княгиня начнет его расспрашивать... Он так уверен в невиновности Анны, что легко может выболтать все, вот, мол, как судьба несправедлива к бедной девочке! Но ее высочество на этом не проведешь. Томимая страшными предчувствиями, Анна вдруг разрыдалась. Слезы эти несколько смягчили великую княгиню, и она прекратила свой допрос. -- Если князь Оленев и приходил в мастерскую этого Мюллера, если даже он оказывал тебе знаки внимания и хлопотал за тебя, это вовсе не значит, что ты теперь можешь оказывать у меня ему содействие. Это просто смешно! И все... кажется, инцидент был исчерпан, но на следующий день, после того, как камердинер Шкурин позвал князя во дворец, встреча его с великой княгиней началась напряженно. И вообще потекла как-то не по тому руслу. И какой подпоручик не захочет быть поручиком? -- Садитесь, князь. Благодарение Богу, я могу теперь принимать в своих покоях кого хочу... -- Екатерина задумалась на мгновенье, -- почти... -- Благодарю вас, ваше высочество... Никита сел, спина его неестественно выпрямилась, как на плацу.. Черт! Он и не предполагал, что будет так сложно начать разговор Он предпочел бы беседовать стоя. Екатерина рассматривала его спокойно и доброжелательно. По-немецки чистоплотная, всегда тщательно, хоть и без претензий одетая, с чистым розовым лицом без каких-либо дефектов, как-то: прыщиков, пятен, отечностей, -- она выглядела очень добропорядочной и искренней. Чистоплотность внешняя как бы однозначно предполагает опрятность внутреннюю, душевную, а Никита смотрел на ее алый рот и думал: ". Обманщица... Блазница... как сказал бы Гаврила. А может, он сам себя завел в этот самый блазнь, сам ошибся?" -- Я очень рада видеть вас, князь, -- низкие, глубокие ноты сообщили голосу томность. -- Помнится, вы обещали мне свою помощь? Но я не буду злопамятной, -- она доверительно коснулась его рукава. Никита скосил глаза, ноготь на ее указательном пальце был в белую крапинку.. Он откашлялся. -- На балу, ваше высочество, если вы помните, я упомянул в разговоре о девице Мелитрисе Репнинской, фрейлине Их Величества, -- сказал он поспешно и озабоченно, явно не попадая в предложенный ему интимный сюжет отношений. -- Так я хотел бы знать... Но Екатерина не желала терять освоенных позиций и, словно не слыша гостя, продолжала: -- Да, вы правы, мы встретились на балу при грустных обстоятельствах. После бала я искала вас, до вы куда-то пропали. -- Пропал не я. У меня все благополучно, сударыня. Ах, простите, ваше высочество. Пропала фрейлина Репнинская. Я в отчаянии! -- Да вам-то что до нее? -- неприязненно спросила Екатерина, вспоминая худенькую, неоперившуюся девочку... посредственность, конечно... если она ее с кем-то не путает. -- Я опекун Мелитрисы Репнинской. -- Что за страсть, милостивый государь, опекать неоперившихся девиц? У Анны Фросс вы часом не опекун? Никита смутился, он никак не ожидал подобного вопроса. -- Ни в коей мере, ваше высочество, -- голос его прозвучал холодно и отчужденно. -- Случилось так, что я принимал участие в судьбе Анны Фросс, когда она приехала в Россию. -- И каким же образом вы принимали это участие? -- Только как рекомендатель, -- Никиту вдруг стал забавлять этот допрос, великая княгиня явно ревнует -- невероятно! -- Я хочу вернуться к вопросу о пропавшей Репнинской. -- Очень странно, что вы выбрали для этого разговора меня. Эта девица вовсе не моя фрейлина, я не несу за нее ответственность. -- Позвольте вам не поверить... Только почтительность звучала в голосе Никиты, он даже глаза опустил в пол, но оба поняли, что разговор перешел в новое качество. -- Объяснитесь, князь! Исчезла просто женщина, перед ним сидела королева, взметнулся острый подбородок, полная рука уткнулась в бок, в этом жесте было что-то простонародное, непреклонное. "О, конечно, она сильнее меня, эта козырная дама! Я не буду сводить с тобой счеты, гордая женщина, я паду ниц, чтоб пробудить в тебе сострадание, но Мелитрису ты мне отдашь..."- так думал Никита, думал важно и торжественно, а сам уже частил, сыпал подробностями, рассказывая про письмо Мелитрисы и про якобы обещанный драгоценный убор, и про визит Бернарди, который рылся в сундучке девушки. Последнее, он высказал не как догадку, а как случившийся, точно известный ему факт. Екатерина не перебивала ни словом -- слушала. -- Естественно предположить, что Мелитриса тоже арестована, -- закончил Никита свой рассказ, -- но я справлялся. Тайная канцелярия не имеет отношения к ее пропаже. -- У вас такие связи в Тайной канцелярии? -- Екатерина саркастически рассмеялась, -- Вам можно позавидовать! -- Мне сейчас не до смеха, ваше высочество. Бернарди арестован, и Ададуров, и Елагин... -- Все эти люди пострадали за одно и то же- верность мне! Не понимаю, какое отношение к ним может иметь эта девица?! -- воскликнула Екатерина и замолкла, удивившись неожиданной догадке. Усилием воли она стерла с лица озадаченное выражение. Что хочет от нее этот въедливый, бесцеремонный князь? А ведь когда-то он был очень мил. -- Помогите найти Мелитрису, ваше высочество, -- ответил ее внутреннему монологу Никита. -- Вздор какой! При дворе говорят, что ваша Мелитриса бежала с мужчиной... -- Ей хотелось добавить, что подобная дурнушка с любым сбежит, только помани, но она одернула себя. -- Слухи для того и существуют, чтобы скрыть истину. Она не сбежала, -- Никита повысил голос, -- ее похитили. Я знаю, Мелитрису силой увезли какие-то люди... и подозреваю, что они искали то же, что Бернарди. Он ожидал от великой княгини чего угодно, только не этого вдруг словно смятого, униженного выражения, она даже как-то странно сгорбилась, отвернув лицо. -- Умоляю вас, князь, верить мне. Я не имею к похищению вашей подопечной никакого отношения. Да и зачем мне? -- Из-за ваших писем, -- фраза сама слетела с губ Никиты, сорвалась и камнем полетела вниз в бездонную пропасть, и оба замерли, ожидая, когда слова ударятся о дно и вернутся к ним рассерженным эхом. Никита уже жалел о сказанном. На щеках великой княгини зажглись два оранжевых пятна, словно румянец слился с румянами и появился как золотушная сыпь. -- Вы знаете, где эти письма? -- глухо спросила Екатерина. -- Да... пока в безопасности. Обладатель внутреннего голоса завозился где-то за пазухой, пискнул высокомерно: "Князь, до чего ты дошел?" -- "Молчи, гуманист!" -- так же жестко, разумеется, мысленно, ругнулся Никита. Направляясь во дворец, он совсем не так хотел построить разговор. Письма Екатерины лежали у него в кармане камзола, и он собирался только половчее выбрать момент, чтобы предъявить их, как главный козырь обвинения. А в этой небольшой гостиной, глядя в золотистые глаза, он отчетливо понял, что не сможет, не осмелится достать их и бросить в лицо гневное обвинение: "Вы обманщица, сударыня!" Есть порода людей, которым ничего не стоит обвинить ближнего в самых страшных грехах, а уж если, как говорится, "за руку поймали", то здесь спуску не дадут и на трупе станцуют. Но есть, к счастью, и другая порода людей, которым непереносимо чужое унижение. Как только Никита понял, что великая княгиня не является организатором похищения Мелитрисы, он по-другому оценил ситуацию. Да, Екатерина через голову Елизаветы посылала приказы в армию, да, по ее вине мы упустили плоды победы... Но разве он, князь Оленев, вправе судить ее за это? Тогда все говорили, что императрица помирает. Выздоровела, встала на ноги- вечного Вам здравия. Ваше Величество! Но в интригах Ваших- разбирайтесь сами. И потом, что мы в Пруссиях потеряли? Екатерина не шпионила в пользу Фридриха, а хотела предотвратить большую бузу, которая могла бы возникнуть в столице при смене престола. Все, хватит... Это Их дела, а вот Мелитриса -- это его дело. И если эти чужие письма, которые сейчас в прямом смысле слова жгут ему кожу, могут помочь найти девушку, то он не раздумывая прибегнет к действу, которое во все времена называлось шантажом. -- А почему мы не можем предположить, что Мелитрису Репнинскую похитили шпионы некой державы... с которой мы воюем? Я имею в виду Пруссию, -- подобный поворот неожиданно пришел Никите в голову, и он ухватился за него с энтузиазмом. -- Это мало вероятно, -- негромко сказала Екатерина и закашлялась, прикрывая рот руками. -- Но почему же, похитили и держат в каком-нибудь дому... -- Он понимал, что несет околесицу, но сейчас хотел одного- разговорить великую княги