ть счастье любого мужчины. Увы, король слеп и глух к ее достоинствам, однако пути Господни неисповедимы, наш государь далеко не молод...И кто знает, может быть я и дождусь моей нежной Аделизы. Я молчал, хоть и сочувствовал д'Обиньи. И он также понял это, и однажды заметил: - Я должен просить у вас прощения за то, что поверяю вам свои чувства. Но ваши глаза... Они говорят о том, что вы, как никто другой, способны понять любое движение души. Похоже, с моими глазами и впрямь было что-то неладное. А д'Обиньи оказался достаточно чутким и сообразительным, чтобы догадаться, в чем дело. Во всяком случае, он перестал донимать меня сватовством племянника, а его самого отправил куда-то с поручением. Сэр Уильям, с какой стороны ни посмотри, был славным малым, и мне неплохо жилось в его Ризинге, однако у меня было дело, которое я не мог откладывать. Среди моей поклажи бережно хранился сверток переливчатого серого атласа, который я намеривался преподнести Гите Вейк на обратном пути в Гронвуд. Однако я откладывал отъезд со дня на день, ибо больше смерти боялся того разговора о замужестве, который становился все более неизбежным - если я и впрямь хочу счастья для Гиты. В день Святых Петра и Павла* я отстоял в часовне Ризинга раннюю мессу, оседлал Набега и, отказавшись от сопровождения, поскакал вдоль песчаных дюн побережья туда, где темнели леса. Старая тропа вела оттуда в маноры Гиты Вейк. В этих древних лесах можно было встретить дубы, которые еще помнили суровое правление датчан. Это были настоящие великаны, овеянные легендами, и порой на ветвях того или иного раскидистого дуба виднелись нехитрые приношения местных жителей - цветные ленты, шерстяные лоскутки, обрезки меди. Однако я почти не смотрел по сторонам, машинально направляя Набега и уже в который раз обдумывая, как построить разговор с Гитой. Я намеревался не только предоставить ей возможность самой решить свою судьбу, но и позаботиться о Милдрэд, ибо не желал, чтобы моя дочь росла бесприданницей. Неожиданно мне пришлось рвануть поводья - Набег, свернув на боковую тропу, оказался прямо посреди стада щетинистых местных свиней, которых гнали пастухи. Свиньи подняли визг, а Набег едва не взвился на дыбы, и мне пришлось повозиться, чтобы сдержать его. Лошади терпеть не могут свиней, и сколько я ни усердствовал, мой норовистый красавец припадал на задние ноги и брыкался, пока черные тощие твари, вереща, разбегались во все стороны. Наконец я угомонил Набега, а пастухи, отогнав свиней, приблизились, кланяясь и приветствуя меня. - Божьего вам благоволения, эрл Эдгар! Давненько вас не было видать в наших краях. Но теперь вы, должно быть, все же решили навестить свою Фею Тумана. Они обращались ко мне, как к старому знакомому, в их голосах слышалось простодушное любопытство. В представлении простолюдинов все это было в порядке вещей - я был обязан навещать женщину, от которой имел ребенка. - Я направляюсь в Тауэр Вейк. - Понятное дело. Только миледи там нету. - Где же она? - Ясно где - на пашне. Нынче чуть не все окрестные жители собрались у Белых верхов отпраздновать Лугнас. Я поблагодарил пастухов и повернул Набега. Надо же - я начисто забыл об этом старом обычае. Ведь если в храмах в этот день отмечают день святых апостолов Петра и Павла, то крестьяне по древнему обычаю справляют праздник урожая, памятуя те времена, когда поклонялись языческому богу плодородия Лугу. Теперь я направлялся туда, где лежали пахотные угодья Гиты. Еще издали я услышал веселый гомон, а едва выехав из леса, оказался в толпе нарядных веселящихся людей. Плоская возвышенность, служившая границей сразу нескольких земельных владений, была заполнена крестьянами. Играли волынки и рожки, пахло жареным мясом и свежевыпеченным хлебом. Отовсюду доносился смех, пение, веселые выкрики. Я спешился, и меня сразу же окружили. - Вот славно! Сам эрл Эдгар прибыл почтить Лугнаса! - Да он, поди, к госпоже приехал! Это произнесла миловидная молодая женщина с выбившимися из-под головной повязки золотистыми прядями. Ее лицо показалось мне знакомым, и я обратился к ней: - Миледи здесь? - А где ж ей быть в такой день? Она - хозяйка, и ее место там, где кончается и начинается круг работ на земле. Идемте, милорд, я отведу вас. И она повлекла меня сквозь толпу. Повсюду принаряженные люди жевали традиционные лепешки, которые наскоро готовят из муки нового урожая. Моя проводница, кажется ее звали Эйвотой, подхватила с одной из разостланных на жнивье скатертей такую лепешку и протянула мне с лукавой улыбкой. И тут я припомнил, как однажды встретил эту красивую поселянку в фэнах, и мы целовались под ивами, пока она, смеясь, не ускользнула от меня. В ту пору я еще не был графом и не знал о существовании Гиты. У подножия Белых верхов плясала молодежь - то сплетаясь в хоровод, то разбиваясь на пары. Это было яркое и живое зрелище, и вдруг среди танцующих я увидел кружащуюся Гиту с маленькой девочкой на руках. Эйвота продолжала что-то говорить, но я уже ничего не слышал, весь превратившись в зрение. На Гите было легкое светлое одеяние с саксонской вышивкой. Голова ее была непокрыта, и волосы, заплетенные надо лбом обручем от виска к виску, сзади свободно падали до пояса серебристой, сияющей на солнце массой. Я не мог оторвать взгляда и от девочки, своей дочери. На ее головке косо сидел венок из полевых цветов, а кудри были иного, чем у матери - золотистого - оттенка. Малышка смеялась, и мне казалось, что среди общего шума до меня доносится ее звонкий голосок. Кажется, я кое-что пропустил в этой жизни. Разумеется, думать о том, что у меня есть Милдрэд, было приятно, но мужчина только тогда ощущает себя отцом, когда ребенок растет у его коленей. В этот миг музыка смолкла, и веселая толпа направилась к разложенному на скатертях угощению. К Гите приблизился мужчина, в котором я с затаенной ревностью узнал Ральфа. Молодой рыцарь был без верхнего камзола, в одной просторной камизе, подпоясанной вышитым поясом. Но и в этом простом одеянии он держался с истинным достоинством. Увы, я должен был признать, что, стоя рядом, они выглядели красивой парой. Мне стало не по себе, но меня уже окружили люди, шумно приветствуя и протягивая чаши с простоквашей и душистым иосселем.* А в следующий миг я увидел, что Гита, передав дочь Ральфу, направляется в мою сторону, и лицо у нее взволнованное и побледневшее. Вспомнив, с каким самообладанием она вела себя на Гронвудской ярмарке, я даже удивился. И так уж вышло, что когда Гита оказалась рядом, вокруг нас, словно по волшебству, образовалось свободное пространство - люди разошлись кто куда, и мы остались одни. - Я не ждала вас, милорд Эдгар. - Отчего же? Ведь ты сама пригласила меня. - Не ждала так скоро. - Скоро? Для меня это время тянулось бесконечно долго. Что-то мелькнуло в ее глазах, и она вздохнула. А во мне внезапно ожила надежда, что я ошибался, решив, что красавица Гита охладела ко мне. Боже правый - если женщина ничего не испытывает к мужчине, то и не станет так теряться в его присутствии. - Ты позволишь мне повозиться с Милдрэд? Гита кликнула Ральфа, который держал девочку так, словно не желала расставаться с нею. Да и сама Милдрэд смотрела на меня настороженно, теребя пеструю бусинку на шнурке - из тех, что вешают детям на шейки, чтобы уберечь от дурного глаза. Я взял ее на руки - и тут же забыл о Ральфе и о гомонящей вокруг толпе. Я держал свое дитя, с наслаждением ощущая нежную тяжесть. Полтора года - моя дочь была уже большой девочкой. Я не видел, как она пускает пузыри и пробует ползать, как пытается сесть, делает первые шаги. Все это сейчас казалось мне необыкновенно важным, и когда малышка тронула и погладила брошь, которой был сколот мой ворот, и проговорила, смешно запинаясь: "Блестяшка!" - клянусь всеми святыми, у меня слезы навернулись на глаза. Я смотрел и не мог насмотреться на эти тугие румяные щечки, ясные, удивительно синие глаза и крохотный рот, похожий на ягоду. - Она будет редкой красавицей! - Она уже красавица, - гордо возразила Гита. И я увидел, что она улыбается, а ее глаза, как и мои, влажны от слез. Потом мы сидели на траве, и я угощал дочь пирогом с черникой. Но малышке вскоре надоело жевать, и она принялась осыпать меня вопросами, половины из которых я не мог понять, и Гита, смеясь, поясняла смысл сказанного. Впрочем, Милдрэд быстро надоело сидеть со взрослыми, она вырвалась из наших рук и засеменила туда, где дети затеяли какую-то игру. - Пречистая Дева, что за ребенок! - всплеснула руками Гита. - Она не проказничает только когда спит. - Она истинное чудо, - не сдержался я. - Господь всемогущий! И всего этого я был лишен из-за неосмотрительного слова, данного злой и вздорной женщине! Мне не стоило этого говорить, но слова сами сорвались с уст, и сколько же в них было горечи и досады! Даже не глядя на Гиту, я почувствовал, как она напряглась. - Возможно, это и к лучшему. По крайней мере Милдрэд была в безопасности. Я взглянул на Гиту, не решаясь спросить, что она имеет в виду. Она же смотрела в сторону, и ее лицо выражало спокойную решимость и силу. Странное дело - как столь хрупкая и совсем молодая женщина может казаться такой величавой и желанной одновременно. Я видел ее отливающие серебром волосы, пушистые ресницы, руки, подобные лепесткам лилий. Даже в своем простом наряде Гита выглядела королевой. Словно не чувствуя моего взгляда, она заговорила о незначительном: об этом празднике, о живучести древних обычаев. Но я был не в силах поддерживать разговор. И только один вопрос бился в моем мозгу - как я мог так долго обходиться без нее? Без нее и Милдрэд? - Гита, я бесконечно благодарен тебе за Милдрэд. Она не ответила, и тогда я, чтобы разрядить сгустившееся между нами напряжение, заговорил о том, что не оставлю дочь без заботы - я уже позаботился о ее будущем, купив участок земли близ Ярмута на имя Милдрэд Армстронг. В тех местах превосходный климат, я велел посадить на склонах виноградные лозы, и знатоки говорят, что со временем они будут давать неплохое вино. Когда Милдрэд станет невестой, у нее будет приданное - двенадцать акров земли и собственные виноградники. Гита быстро взглянула на меня. - Благодарю. Но Милдрэд вовсе не нищая. Я не бедствую, и все мои земли и предприятия достанутся ей в наследство. - Только в том случае, если ты не родишь других детей, Гита. Ведь ты вполне можешь выйти замуж, и все твои владения отойдут старшему сыну. Я произнес это насколько смог спокойно и деловито. Ради этих слов я и приехал сюда. Гита стремительно повернулась ко мне и гневно спросила: - А вы, милорд опекун, должно быть уже подыскали мне супруга? Это было сказано так, что я опешил. Ей ли не знать, сколько мужчин мечтают связать себя с нею! Тот же Хорса вряд ли скрывал свои намерения, да и деловитый Чени наверняка заговаривал с нею о замужестве. А еще молодой д'Обиньи, младший де Клар, и наконец - Ральф. И если она до сих пор не сделала выбор, не остановилась ни на одном из них, если мои слова вызывают в ней такой гнев... Мой голос дрожал, когда я спросил: - А вы, любезная подопечная, не сообщите ли опекуну, к кому из многочисленных женихов испытываете большее расположение? Гита все еще смотрела на меня, и вдруг ее лицо залилось темным румянцем. Взгляд ее заметался, будто ища опоры. Я же, хмелея от внезапной радости, наконец-то осознал, что она еще ничего не забыла. Не ответив на мой вопрос, Гита стремительно поднялась. - Пойдемте - сейчас погонят с лугов овец. По традиции в день Лугнаса их необходимо выкупать. Я не чувствовал под собой ног. Меня охватило ликование. А тут еще и Милдрэд, убегая от мальчишек, бросилась ко мне, обхватила мои колени и подняла улыбающееся личико. Я подхватил ее на руки и несколько раз высоко подбросил, наслаждаясь смехом малышки. Так, с Милдрэд на руках, я стоял в толпе и рассеянно наблюдал, как блеющие овцы, подгоняемые пастухами, подобно серой реке направляются к ручью, протекавшему в низине. Там уже стояли двумя рядами по пояс в воде специально подобранные люди - чтобы отары прошли меж ними, но овцы то и дело шарахались в стороны, и их ловили, возвращая в общий поток под смех и одобрительное гиканье собравшихся. В этот день полагалось исполнить немало обрядов, и купание овец было только одним из них. Непременным блюдом должны быть барашки, изжаренные целиком в ямах с угольями, творожные сыры и свежесбитое масло - и каждый должен их отведать. Девушки сплетали гирлянды из цветов, и парни плясали под ними. Затем следовали рукопашные бои стенка на стенку, после которых все участники обнимались и целовались. Наконец с поля принесли охапки снопов, и священники освятили их, а затем все снова взялись за угощение, ели, пили, веселились и поздравляли друг друга с окончанием круга сельских работ и началом новых. Это был удивительный день. Давно уже мне не было так хорошо и легко. Вместе с другими мужчинами я участвовал в перетягивании каната, показывал умение биться на палках, играл даже в "башмак по кругу". Когда стало смеркаться и люди повели хоровод вокруг большого костра, я схватил Гиту за руку и увлек в танец. И она смеялась - видит Бог, до чего же счастливо она смеялась! Взвизгивала, как девчонка, когда появились ряженые и начали охоту за девушками, чтобы сорвать поцелуй. В какой-то миг Гита столкнулась со мной, припала к моей груди, но едва я обнял ее, тут же вырвалась, смешавшись с группой притворно ворчавших пожилых женщин. Среди присутствовавших я обнаружил и толстого Бранда, сына Орма. Мы обнялись, а потом постояли, упершись лбами, доказывая, кто из нас больший пьяница и не пропускает ни одной пирушки. Я спросил Бранда, отчего не видно Альрика из Ньюторпа, ведь его владения также примыкают к Белым верхам, но тот лишь махнул рукой. - Нет его, и Бог с ним. А вот Элдра здесь. Если хочешь, спроси у нее об Альрике. И в самом деле - неподалеку стояла Элдра с ребенком на руках. Подойдя поближе, я приветствовал ее и поздравил с рождением сына. Маленький Торкиль был младше Милдрэд на добрых полгода, а внешне столь сильно походил на мать, что это вызывало улыбку. Однако что-то удержало меня, и я не стал расспрашивать ее об Альрике. А затем наступил момент, когда оглашаются новые браки - традиция также велит делать это в день урожая. Толстяк Бранд тотчас заявил, что привел с собой на Лугнас четверых сыновей, и двое старших уже подыскали себе невест - он с гордостью указал на своих отпрысков, таких же крепких, как он, и уже с небольшими брюшками, обещающими со временем превратиться в столь же внушительное брюхо, как у родителя. Эти молодцы, да и немалое число иных, вывели к костру смущенно улыбающихся невест и выстроились в шеренгу. Еще несколько десятилетий назад подобные браки заключались просто - отцы жениха и невесты хлопали ладонями по крепко сцепленным рукам молодых. Теперь на такие помолвки стали приглашать священников, и те благословляли союзы при условии, что новобрачные непременно предстанут перед алтарем. Однако простонародье зачастую довольствовалось обрядом у костра. Я застыл, увидев, как к Гите подошел Ральф, склонился, заговорил и взял за руку, словно намереваясь и ее увлечь к костру. Но Гита засмеялась, оттолкнула француза и тут же нырнула в толпу. Ральф некоторое время стоял неподвижно, а затем круто повернулся, отыскивая взглядом кого-то в толпе. Он стоял спиной к огням, и я не видел его лица, но понимал, что он ищет меня. Я шагнул вперед - и Ральф тут же двинулся в мою сторону. Подойдя почти вплотную, он остановился и произнес: - Убирайся... к дьяволу... Эдгар!.. Это было сказано свистящим шепотом, полным ненависти, но я различил каждое слово. Как и то, что он произнес далее: - До каких пор ты будешь держать ее при себе шлюхой? Вспомни - ты женат на Бэртраде, а она не из тех женщин, чтобы смириться и оставить вас в покое. Вот и все. Ощущения счастья и свободы исчезло бесследно. Еще мгновения я стоял подле тяжело дышавшего Ральфа, а затем повернулся и зашагал прочь. Ральф был прав. И Пенда прав. И даже Хорса... Они все были правы, пытаясь защитить Гиту от нового позора. Достаточно и того, что я превратил ее из наследницы гордого Хэрварда в наложницу. И чем бы я ни обольщался сегодня, я не должен пытаться снова толкать мать моего ребенка в бездну бесчестья. Кого бы она ни выбрала себе в мужья, будет лучше, если я останусь в стороне. Я отошел довольно далеко от костров. Здесь расположились на отдых люди постарше. Иные еще беседовали, иные клевали носом, иные уже храпели. Я заметил старую Труду, толковавшую о чем-то со своей дочерью Эйвотой. Подле них на расстеленной овчине спали дети - две девочки, и в одной я сразу узнал Милдрэд. Подойдя поближе, я присел у ее изголовья. - Вы никак собрались уезжать? -догадалась Эйвота. - Да. Просто хотел проститься с малышкой. - А с миледи? Я не ответил. Глядя на Милдрэд, я не мог удержаться, чтобы не коснуться ее щеки. В ответ моя дочь причмокнула во сне липкими от сладостей губами. Кивнув Труде, я направился туда, где паслись стреноженные лошади, отыскал Набега и стал его взнуздывать. Поправляя переметные сумы я подумал с горькой усмешкой, что так и не отдал Гите подарок - жемчужно-серый атлас. Ну что ж, придется отправить его в Тауэр Вейк с нарочным. Позади зашелестела влажная трава. - Эдгар! Она стояла за мной, хрупкая и серебристая в свете луны. Настоящая Фея Туманов. Грудь ее вздымалась, словно она бежала. - Ты уезжаешь? - Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла - у меня для тебя подарок. Я запустил руку в суму и протянул ей тугой сверток. Шелковистая ткань отливала в сумрачном свете призрачным блеском. - Я привез его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло, если сошьешь себе наряд из этого атласа. Гита приняла дар, даже не взглянув на него. - Благодарю. Она перевела дыхание. -Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой Земле? Я пожал плечами. - Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моем сердце. В свете луны я видел ее широко распахнутые глаза, изумленно приподнятую линию темных бровей и губы, при одном взгляде на которые у меня начинало тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой. - Прощай, Гита. Я должен ехать. - Мне проводить тебя? - Буду рад. Довольно долго мы шли в молчании. Позвякивали удила Набега, шелестела трава. В лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало парочек уединялись под его сенью - влюбленные, потерявшие голову, захмелевшие от счастья. Так было всегда, и в древности, и ныне. Сам воздух в такие ночи пропитан ароматом страсти. Я же шел в каких-нибудь двух футах от женщины, которую желал больше жизни, не смея и думать о том, чтобы коснуться ее. Я хотел оградить и уберечь ее от себя... Наконец я остановился. - Теперь возвращайся, Гита. Она молчала. Тугими толчками кровь била в мои виски. - Возвращайся. Иначе я не справлюсь с собой. Обниму тебя... и больше не отпущу. Она покачнулась, словно почувствовав внезапную слабость. Драгоценный атлас выпал из ее рук. - О, если бы ты только обнял!.. В этом голосе звучала страстная мольба, и все мое тело пронзила дрожь. Все. Я жадно и торопливо целовал Гиту, заново узнавая вкус ее губ, аромат ее волос... Мои руки, словно припоминая, скользнули по ее талии, коснулись бедер. Я узнавал эти плавные изгибы, их тепло и упругость... И ее ответные ласки сводили меня с ума - она отвечала с неистовым пылом. Почему мы жили без всего этого? Почему? У меня не было ответа, и не было времени искать этот ответ. Пусть случится то, что должно случиться... Подхватив Гиту на руки, я понес ее под своды леса. Глава 11. Ральф. Август 1134 года На стене над моим ложем растянута пушистая волчья шкура. Я сам убил этого волка прошлой зимой, а шкуру повесил над постелью. Теперь мне удобно сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни. Я пел французскую песнь, сочиненную Гийомом Аквитанским: Желаньем петь я вдохновлен О том, как горем я сгорблен: Не к милым дамам в Лимузен - В изгнанье мне пора уйти! Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А ведь до вчерашнего дня я был всем доволен. Пока не появился граф, и я не испытал горечь разочарования. И вот - сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества. Я продолжал напевать: А я в содеянных грехах Пред вами каюсь. Жалкий прах, В молитвах и в простых словах Взываю ко Христу: прости!.. Из-за занавеси алькова, где стояло мое ложе, я видел у противоположной стены Эйвоту. Она кормила девочек - свою дочь и дочь госпожи, оттого и сидела отвернувшись, лишь порой оборачивалась и рассержено хмыкала. Слов этой песни на южно-французском она не разумела, но сама мелодия, медлительная и печальная, говорила о том, что лежало у меня на душе. А Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть. Да какое мне в конце концов дело до всех этих простолюдинов, что обращаются со мною чуть ли не как со своим приятелем только потому, что я живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне! И все-таки я отложил лютню. Самое время подумать о моем положении и о том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания. В благодатных долинах провинции Дофине во Франции, в замке, где прошло мое детство, матушка часто рассказывала мне удивительные истории о том, как прекрасная дама ухаживала за раненым рыцарем и кончалось тем, что она влюблялась в него. Позже, уже на службе при различных дворах, я также слышал подобные истории от трубадуров - там были и прекрасная врачевательница, и вверенный ее заботам мужественный рыцарь. И вот в моей собственной жизни случилось нечто подобное: я стал предметом забот нежной и благородной леди, однако не моя спасительница воспылала безумной страстью, а я сам потерял голову от любви к ней. О, это была мучительно сладкая, возвышенная и заведомо обреченная любовь - тем более, что предмет моего обожания с самого начала не скрывал, что любит другого. Считая своим долгом сделать мою возлюбленную счастливой, я пошел даже на то, чтобы спасти ее избранника от беды. Истинное и бескорыстное благородство должно было принести мне облегчение - но не принесло. Тогда я остался в Тауэр Вейк - леди Гита, понимая, что податься мне некуда, сама предложила мне пожить в башне. И я преклонил перед ней колено, прося позволения стать ее рыцарем, защищать ее и заботиться о ней. Гита выглядела смущенной. - Мне приходилось кое-что слыхивать об этой модной новинке - рыцарском служении даме. Но у нас, саксов, эти обычаи не в ходу. И тем не менее мне действительно нужен помощник, а моя репутация настолько испорчена, что никакие слухи ей уже не повредят. Однако я хочу, чтобы вы, сэр Ральф, ясно представляли, какого рода помощи я от вас жду. Мне нужен образованный и благородный человек, который представлял бы мои интересы в различных делах. Кроме того, мне понадобятся ваши связи и знакомства с нормандской знатью. И если вас устроит такое служение, я скажу только - сам Господь послал мне вас. Непривычно и странно, когда слабая и нежная леди обращается с тобой, как вельможа, нанимающий управляющего на службу. И все-таки я согласился. Главное - остаться рядом, а там, глядишь, она и поймет, что более преданного возлюбленного ей не найти во всем подлунном мире. Сейчас я дивился собственной наивности. Хотя в чем же тут наивность? Я был сильным пригожим парнем, пользовавшимся благосклонностью дам, а Гита одинока и всеми оставлена. Когда такая пара проводит целые дни бок о бок - рано или поздно наступает момент, когда взаимная симпатия и дружеские чувства перерастают в нечто большее. Однако случилось вовсе не так, как я рассчитывал. Я не просто проводил время рядом с Гитой. Я работал - и работал так, как никогда в прежней жизни. Сказать по чести - я невероятно ленив. Служба у того или иного сеньора устраивала меня до тех пор, пока не шла вразрез с моей ленью. Если же приходилось утруждаться, я покидал одного господина и принимался искать другого. От природы я неприхотлив, и мог многим поступиться ради того, чтобы иметь возможность побездельничать всласть или развлечься тогда, когда мне этого хотелось. Именно поэтому служба у леди Бэртрады меня вполне устраивала. Вот где была настоящая жизнь: упражнения с оружием, турниры, охоты, верховые выезды. Прибавьте к этому шумные пиры, где мое умение петь и музицировать снискало мне большую популярность. К тому же все мы были немного влюблены в красавицу Бэрт, хотя порой она бывала просто невыносима. Во всяком случае я постоянно находился среди равных себе, в обществе веселых и мужественных друзей. Гм... Друзей Тех самых, которые проткнули меня не моргнув и глазом. Но об этом я не хочу вспоминать. Я уже пережил боль от этого предательства. И вот я вновь в услужении у красивой леди, в которую влюблен. Настолько влюблен, что готов даже работать. И ее доброта, внимание, мягкость в обращении со мной вселяют в мое сердце надежду. Что с того, что она любит другого, - думалось мне тогда. - Эдгар Норфолкский женат и даже появление на свет дочери не заставит его проявлять больше внимания к Гите. Свою супругу он простил, их часто видят вместе, граф даже позволил ей заседать в совете. Меня радовало, что жизнь графской четы пошла на лад. При таких обстоятельствах Гита все больше сближалась со мной. И мне не было никакого дела до того, что она опорочена - ведь от этого ее земли не стали меньше, а я, как бы безумно ни был влюблен, сознавал, что добившись брака с Гитой, немало приобрету, став их владельцем. А в придачу получу малышку Милдрэд, которая так мила, что я сердечно привязался к ней. Разве может женщина не испытывать теплое чувство к тому, кто так нежен с ее ребенком? Но чтобы получить Гиту Вейк или хоть немного продвинуться на этом пути мне приходилось работать, работать и работать. Прощай, моя сладостная лень! Выполняя все новые и новые поручения моей прекрасной дамы, я узнавал, как ведутся в этих краях полевые работы, каковы здешние нравы и обычаи, с чем приходится считаться и чем можно с легкостью пренебречь. Я старательно постигал всю эту премудрость, дивясь собственному усердию. Правда, как выяснилось, одного усердия мало - но леди Гита только молча закусывала прелестную губку, когда я то и дело попадал впросак. Уж мне эти овцы, эта шерсть - будь они неладны! Никогда бы не подумал, сколь это сложное и хлопотное дело. То местные крестьяне умудрялись всучить мне шерсть по завышенной цене, то я сам покупал пересохшую, прошлогоднюю, да еще и с недовесом в тюках. И лучше бы леди Гита сердилась и кричала, как моя прежняя госпожа, но я никогда не слышал от нее ни единого слова упрека. От ее ровного и невозмутимого голоса я еще острее ощущал собственную никчемность. О каких чувствах тут может идти речь? Она и сама, едва прекратив кормить грудью дочь, с головой окунулась в дела. Меня поражали энергия и неутомимость леди Гиты. Разумеется, женщин сызмальства учат вести домашнее хозяйство, но она занималась не только домашними делами - в круг ее обязанностей входил присмотр за ремонтом дорог, возведением плотин и водоотводных каналов в фэнах, к тому же каждый день она проделывала верхом десяток-другой миль, скупая у йоменов шерсть. От меня ей было не много проку, разве что я охранял ее во время этих поездок, но мы все время были вместе, как я того и хотел. Я скакал рядом, в кожаном доспехе и с мечом у пояса, и это придавало выезду леди Гиты внушительности и никто не смел бросить ей вслед оскорбительное слово или упрек, что взялась не за свое дело. Минувшим летом леди Гита скупила немало руна и весьма удачно продала его на ярмарке в Норидже, оставшись довольной барышом не меньше, нежели иная леди победой своего избранника на турнире. Из вырученных денег была даже куплена одежда для меня, ибо моя старая пришла в полную негодность. Я был тронут, ибо сам не умел заботиться о своих нарядах. Теперь я выглядел сущим лордом - в новой синей тунике и широком плаще цвета бордо. Но когда она преподнесла мне в подарок лютню, я едва не прослезился. - Я знаю, как вы любите петь, Ральф. Вы прирожденный трубадур, и вам не обойтись без инструмента. И я пел ей лучшие свои песни, вкладывая в них всю душу, все сердце. Мне был приятен влажный взволнованный блеск ее глаз. Я по-прежнему надеялся... Пусть я не оправдывал ее чаяний, но я любил ее! И даже ее деловитость и то удовлетворение, которое она испытывала от все возраставшего достатка, не могли меня заставить поверить, что только этого она и ждет от жизни. Однажды я спросил леди Гиту, зачем ей столько работать. И ответ меня удивил. - Я хочу быть независимой. Через два года я стану совершеннолетней и смогу выкупить у короля право на полную свободу. - Но ведь по нормандским законам женщина не может быть владелицей земли, она непременно должна иметь покровителя. Она насмешливо улыбнулась. - О, сэр Ральф, деньги на то и существуют, чтобы обходить препятствия в законах. Если я заплачу достаточно, то вполне смогу распоряжаться своим леном как мужчина-землевладелец. Я поинтересовался - зачем ей независимость. Леди Гита рассмеялась. - Такой вопрос мог задать только мужчина! Со временем между нами сложились близкие и доверительные отношения, однако я по-прежнему замечал, как жадно прислушивается леди Гита к разговорам о графе Норфолкском. Правда, в эти речах для нее не было ничего обнадеживающего. Сэру Эдгару было не дела до Гиты и ее ребенка - он пребывал на вершине славы, его популярность росла, даже король Генрих милостиво принял графа и удостоил беседы с глазу на глаз. Обо всем этом нам поведал маленький Адам. Этот смышленый парнишка оставался единственным связующим звеном между Тауэр Вейк и Гронвудом. Мальчик был очень привязан к Гите, а та с удовольствием позволяла ему нянчиться с сестрой и печально улыбалась, глядя, как тянутся друг к другу эти незаконнорожденные отпрыски правителя Норфолка. Временами мне казалось, что Фея Туманов начинает смиряться со своим положением покинутой возлюбленной. Когда граф с супругой вернулись из поездки в Нортгемптон и снова поползли слухи о неладах между ними, моя госпожа никак на это не отреагировала. Она по-прежнему вела деятельную жизнь, много разъезжала, принимала приглашения знати. Возросшее благосостояние заставляло местных землевладельцев считаться с нею, а так как леди Гита была незамужней, многие мужчины строили брачные планы. Даже то, что она имела внебрачную дочь, не останавливало тех, кто намеревался искать ее руки. Ведь всем известно, что дочь не наследует имущества, и в то же время служит подтверждением плодовитости женщины. Но однажды, вернувшись с охоты, я узнал, что леди Гита покинула Тауэр Вейк по печальному поводу - трагически погиб малолетний Адам, сын графа Эдгара, и моя госпожа отправилась на его похороны. Когда же мне сообщили, что убийцей мальчика молва единодушно считает графиню Бэртраду, я был поражен. Можно было только гадать, как это скажется на отношениях графской четы, но куда больше меня беспокоило другое: если между Эдгаром и Бэртрадой произойдет разрыв, не сблизится ли вновь граф с моей возлюбленной? Однако Эдгар вскоре покинул Англию, а Бэртрада, замолив грехи, предалась увеселениям. Наступило Рождество, мир обновился, все как будто шло на лад, и моя леди Гита вновь стала мила и приветлива со своим верным рыцарем. Зимние месяцы оказалось на редкость приятными. Нескончаемая череда летних забот окончилась, и я мог беспрепятственно предаваться лени в старой башне Хэрварда, которую внучка мятежника превратила в весьма уютное жилище, ставшее и моим домом. Порой, возвращаясь с охоты, я особенно остро чувствовал это и испытывал незнакомое волнение. Здесь меня всегда ждали добрая еда, тепло очага, ласковая улыбка Гиты и радостный визг малышки Милдрэд. Да и с саксами я сумел неплохо поладить. Даже отпустил на саксонский манер волосы до плеч и отрастил бороду. Я овладел их речью, научился саксонскому бою на палках и метанию обоюдоострого топора и уже с трудом мог припомнить, как прежде, подобно большинству выходцев из-за моря, считал саксов тупыми и злобными дикарями. Даже их внешность стала казаться мне привлекательной. Многие саксы действительно были красивы - светловолосые и румяные, с крепким телосложением и отменным здоровьем, хотя в пожилом возрасте их нередко одолевала непомерная тучность. Я отличался от этих крепких людей смуглой кожей, иными чертами лица и образом мыслей, но меня уже давно не считали чужаком. Маленькая Милдрэд первой признала меня - и это чудесное доверчивое дитя невозможно было не полюбить. Даже служанки бранились, оспаривая друг у друга ее привязанность, а мужчины поднимали ее на руки и старались при случае угостить чем-нибудь или порадовать нехитрым подношением. О, владетельный граф Норфолк многое терял, не видя, как хороша его дочь! По вечерам все обитатели Тауэр Вейк собирались в зале башни у очага. Женщины сидели с шитьем или пряли, мужчины занимались своим ремеслом, и время проходило в разговорах о старине. У саксов был замечательный обычай - они передавали из уст в уста сказания о событиях давних дней, и тот, кто брался поведать о подвигах великих воинов или иных делах саксонских властителей, начинал говорить особым мерным говором, как бы самим строем речи подчеркивая величие происходившего в давние времена. Так я услышал о великой битве между датчанами и саксами при Бранбурне?, об Альфреде Великом, о кровавой ночи, когда саксы по всему Дэнло резали датчан, не щадя ни детей, ни женщин. Но чаще всего в Тауэр Вейк рассказывали о святом Эдмунде. Много лет назад свирепые викинги совершили набег на Восточную Англию, и не было никого, кто мог бы их остановить. И только молодой король Эдмунд не поспешил спрятаться у знатной родни, а сумел сплотить людей и повести против завоевателей. Он славно бился, но его предали, и король стал пленником. Жестокосердные варвары учинили над Эдмундом страшную расправу: привязали лицом к столбу, взрезали со спины ребра, разворотив их, как крылья, и через разверстую рану вырвали легкие и сердце. Когда же король в страшных мучениях умер, они отрубили его голову и выбросили в болото. Однако голова не потонула в трясине - в ту же ночь ее нашла волчица, отнесла в местечко Беодриксворт и, сев у дороги, охраняла свою страшную добычу до тех пор, пока не появились монахи из местной обители. Только тогда волчица скрылась в чаще, позволив братьям подобрать голову короля-мученика. Монахи забальзамировали ее и, соединив с другими частями тела, похоронили в обители Беодриксворта. К месту упокоения короля-мученика приходили саксы, чтобы помолиться за своего героя, и вскоре у гробницы Эдмунда стали происходить многие чудеса. Тогда его останки переложили в раку?, выстроили над нею церковь, и отовсюду к монастырю, отныне получившему имя Святого Эдмунда, стали стекаться паломники. Я слушал леденящую кровь историю о короле-мученике, испытывая смущение от того, что прежде, бывая в Бэри-Сент-Эдмундс, даже не удосуживался преклонить колени у гробницы великого святого. Но тогда это было в порядке вещей - мы, нормандские рыцари графини, презирали все саксонское. Теперь же, в присутствии всех обитателей Тауэр Вейк, я дал обет, что непременно наведаюсь в Бэри-Сент и помолюсь над мощами Эдмунда. Но иной раз наши вечерние беседы касались того, о чем толкуют и в замках, и в придорожных корчмах, и в хижинах: сильных мира сего. Здесь, в глуши фэнов, как и среди нормандской знати, всех занимал один вопрос - что грядет, если в некий день Генрих Боклерк предстанет перед Господом. Я с удивлением убедился, что саксы, несмотря на их строптивость и свободолюбие, уже давно свыклись с тем, что ими правит король-норманн. Больше того, памятуя своих великих королев - Беренику, Этельфлид и Эмму, они вполне были готовы принять власть Матильды, с чем никак не могли смириться нормандские бароны. Ведь Матильда представляла дом Анжу, а нормандцы и анжуйцы испокон веков враждовали. Что до Теобальда Блуа, то саксы относились к этому французу, чья нога никогда не ступала на землю Англии, с подозрительностью и сомнением. Поистине, среди этих простых людей наш король нашел бы куда больше приверженцев, чем среди своих приближенных. И Генрих наверняка об этом догадывался - недаром в самые трудные времена своего правления он опирался на саксов. Кто-то из воинов отпустил замечание насчет того, что если уж знати так хочется видеть на троне мужчину, то чем плох Стефан Блуа - такой же потомок Вильгельма Завоевателя, как и Теобальд. Мне пришлось возразить. Я знал Стефана - он не таков, чтобы рваться к власти. Слишком вял, добродушен и напрочь лишен честолюбия. И Генрих Боклерк, поняв натуру племянника, не надеется на него. Стефан Блуа - это та лошадка, которая постоянно нуждается в понукании, и хороша лишь на коротких дистанциях. А после стремительного рывка с превеликим удовольствием сходит с круга, чтобы попастись на какой-нибудь лужайке вместе с коровами и овцами. Саксы слушали меня не менее увлеченно, чем когда я начинал петь: Эй, слушай старый, слушай малый, Рассказ про случай небывалый, Что сделал зятем короля Неисправимого враля... Саксы слушали меня с интересом. Даже Гита переставала прясть и, отложив веретено, глядела на меня словно бы с удивлением. Конечно, ведь они все привыкли, что я не более чем рыцарь-приживала. И вот оказывалось, что я в курсе того, что происходит при дворах, знаю нравы и привычки сильных мира сего. Чтож, пусть не забывают, кто я. Я ощущал невольную гордость, и даже снисходительно наблюдал за пытающимся отвлечь от меня внимание Хорсой. Увы, моя прекрасная дама Гита простила своего грубого соседа Хорсу и он стал частым гостем в Тауэр-Вейк. Когда приезжал, невозможно было не заметить наше соперничество за внимание Гиты. И вот после того, как я ответил на все вопросы саксов, Хорса вдруг выступал вперед, начинал свою излюбленную тему, о том, сколько еще в Англии продлится тирания потомков Завоевателя. И что ему не жилось спокойно, когда жизнь так прекрасна, а сам Хорса разбогател на торговле соколами? Но в Хорсе словно горел неугасимый огонь, и его свет отражался в глазах внимавших ему саксов. Только предостерегающий взгляд Гиты принуждал его сдерживаться. Я же начинал перебирать струны лютни, петь: - Эй, слушай старый, слушай, малый, Рассказ про случай небывалый, Что сделал зятем короля Неисправимого враля. Сидящие у огня начинали улыбаться, и Гита улыбалась вместе с ними. Ах, какая же чудесная у нее была улыбка! Словно весна, наступившая после дождливой зимы. А эта зима как раз такой и выдалась - долгая, сырая, с бурными ветрами и затяжными дождями со снегом. И всякий раз, когда я пытался заговорить о наших отношениях, леди Гита давал мне понять, чтобы я не питал никаких надежд. О нет, я не докучал ей своей любовью. Я брал малышку Милдрэд на руки, и мне становился в радость даже нескончаемый зимний дождь, и не наводила уныние вечная туманная хмарь над фэнами. Но едва засияло солнце и зазеленели луга, пришла весть, что из-за моря в Норфолк вернулся Эдгар Армстронг... ? На следующее утро меня не стали тревожить, решив, что я отсыпаюсь после празднества. Оттого и не больно таились в разговорах - тут я и услышал, как кто-то обмолвился: вот, глядишь, и леди Гите выпало немного счастья. Но на говоруна мигом цыкнула Эйвота - уймись, не привели Господь, Ральф услышит. На что рив Цедрик заметил: - Парень и без того не слепой. Видали, каким он явился под утро? Последовавшее за этим молчание можно было расценить как сочувственное. Но мне-то что за дело до их сочувствия? Мое сердце кровоточило. Я припомнил, как повела себя леди Гита, когда стало известно о возвращении Эдгара. Неужели она и в самом деле надеялась, что оставивший ее любовник прямо с корабля бросится в Тауэр Вейк? Или она запамятовала, что супругой графа перед Богом и людьми является миледи Бэртрада? А вскоре мы узнали, что Эдгар собирается устроить большую ярмарку в Гронвуде, и леди Гиту это воодушевило. - Превосходно! Мы немало сэкономим, если шерсть этого настрига повезем не в Норидж или Ярмут, а в Гронвуд. Собираясь на торг, она была необычайно оживлена и даже надела новое голубое платье-блио, сделавшись похожей на знатную нормандку. Помнила ли она обо мне в эти минуты, замечала ли вообще мое существование? Видела ли отчаяние в моих глазах? Смею надеяться, что да. Потому что однажды, внимательно поглядев на меня, она вдруг бросилась в свои покои, словно чего-то испугавшись. А к вечеру неожиданно выразила желание посетить обитель Святой Хильды. - Леди Гита поехала повидать сестру Отилию, - пояснила за ужином словоохотливая Эйвота. - Но что, спрашивается, понадобилось миледи от этой святоши? Ничему путному она не научит - вот разве что читать свои заунывные литании. Леди Гита вернулась из монастыря только на другой день, спокойная и умиротворенная, и так же она вела себя и на ярмарке в Гронвуде. С покупателями обращалась с обычной деловой хваткой, в чем-то уступая, а иной раз не соглашаясь. Я плохо разбирался в этих тонкостях, но видел, что обе стороны - и моя госпожа, и эти фламандцы - довольны сделкой. Я как раз отправился за вином, чтобы мы могли выпить за удачную сделку, когда неожиданно появился Эдгар. Буду справедлив - этот сакс в роскошной одежде, с не по здешнему смуглой кожей и прозрачно-синим взглядом, с горделивой осанкой и разворотом плеч настоящего мастера фехтования на тяжелых мечах выглядел истинным лордом. Моя госпожа держалась с ним любезно - но и только. Даже я с моей ревнивой подозрительностью не заметил в поведении этих двоих ничего предосудительного. И столь же сдержанной она оставалась весь день - с удовольствием обсуждала подробности удачной сделки, и даже я удостоился похвалы за расторопность. Но уже вечером, когда мы сидели вдвоем за трапезой, в ней как будто что-то сломалось. Плечи леди Гиты поникли, как под непосильным бременем. Я испугался, что она упадет, бросился к ней и подхватил безвольно обмякшее тело. Хозяйка Тауэр Вейк дрожала и всхлипывала в моих объятиях, и мне пришлось уложить ее в постель и кликнуть девушку-служанку. В ту ночь я долго лежал без сна. Мне было совершенно ясно, что происходит с моей возлюбленной, но от этой ясности мне было так скверно, как никогда прежде. Когда же я достиг последних пределов отчаяния, дверь скрипнула, и на пороге появилась леди Гита - в одной рубахе, босая, с распущенными сияющими волосами. Я изумленно смотрел, как она приближается к моему ложу. - Ральф, прошу тебя... Обними меня... Будь со мною нежен... Я не поверил своим ушам, и тогда она сама приникла ко мне. И какие же пламенные уста оказались у холодной Феи Туманов! Одному Богу ведомо, чего мне стоило не наброситься на нее сразу же со всей яростью раскаленной страсти. Прежде у меня было немало любовниц, и все они полагали, что я ласков и бережен в любви, но как давно я не знал иных женщин, полностью поглощенный своей любовью к леди Гите! Обожаемая и желанная - она сама упала мне в руки, как созревший плод, и я поцелуями и ласками пытался вдохнуть жизнь в ее странно покорное и ослабевшее тело. И вот наступил момент, когда ее дыхание участилось, блаженно опустились тяжелые ресницы, и я... О, я пребывал на небесах! Та ночь была упоительна. Снова и снова я видел, как от моих ласк пробуждается и оживает ее дивная чувственность. Мне и в мечтах не виделось, что леди Гита может оказаться такой. Бесследно исчезли ее сдержанность, спокойствие, замкнутость - передо мною была пылко отзывающаяся на малейшее прикосновение страстная любовница. Я не помнил, как и когда заснул. Разбудил меня Утрэд, сообщив, что госпожа уже собралась в путь и ожидает меня внизу. Ничего не соображая спросонок, я сбежал по ступеням. Гита, уже в дорожной накидке, держала под уздцы оседланную лошадь и, заметив меня, тут же отвела глаза. Улыбаясь, я шагнул к ней - но вместо пылкого приветствия услышал, что она вынуждена немедленно уехать, а мне поручается проследить за отправкой проданной партии шерсти. - Гита! - не выдержав, перебил я. - Как это понимать? - Не сейчас, Ральф, - проговорила она. - Мы все обсудим позже. Уж не целомудрие ли заговорило в моей госпоже после столь безумной ночи? И я не стал ни на чем настаивать, полагая, что время все расставит на свои места В тот день даже встреча с Эдгаром не доставила мне неприятных минут. Граф выглядел, как побитая собака, и беспрестанно повторял в растерянности: "Уехала... Почему? Что же случилось?". Я же пребывал в настолько приподнятом состоянии, что, повстречавшись на ярмарке с леди Бэртрадой, приветствовал ее со щегольской лихостью. Бэртрада взглянула на меня, не скрывая удивления. - Превосходно выглядишь, Ральф. Красивая одежда, новехонькие сапоги. И волосы отпустил, как крестоносец... или, скорее, как сакс, - добавила она с насмешкой. Я заметил на это, что теперь есть кому обо мне позаботиться. Бэртрада улыбнулась незнакомой улыбкой, похожей на гримасу - должно быть ей мешал этот розовый шрам над верхней губой. Уж не поколачивает ли ее Эдгар? Во всяком случае, я уже не находил графиню Норфолкскую столь привлекательной, как прежде. - Не стоит так уж задирать нос, Ральф. Ведь всем известно, что ты всего-навсего на побегушках у этой... Я прервал ее, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только, что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам. Откланявшись самым любезным образом, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью, и сломя голову полетел в Тауэр Вейк. То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчужденнее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться. Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но ее не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня. И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар, и одним своим появлением отнял у меня и Гиту, и даже малышку Милдрэд. Я видел, как это происходило, как на глазах менялась Гита, словно почувствовав над собою власть некоего злого волшебника, которому нечего было ей предложить, кроме собственной похоти. И этой похоти он был готов принести в жертву все, что возводилось и утверждалось с нечеловеческим трудом, - доброе имя Гиты, честь рода, будущее малышки Милдрэд. Я все сказал ему - без обиняков и вывертов красноречия, не считаясь с тем, какое положение занимал он, а какое - я. Ибо даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите Вейк. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской? То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним. Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть имела надо мной она сама, если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы я сумел остановить, удержать ее! Ведь она уже была моей женщиной, я имел на нее право... Из этого ничего не вышло. Чертов хоровод, я заплутал в нем, словно в чаще. Откуда ни возьмись появилась Эйвота и повисла на мне, увлекая в пляску. Я едва вырвался из ее объятий. Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь на то, что непоправимое не случилось. А потом я все-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания летней ночи - стройные и легкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии. Мои ноги подкосились, и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса... Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве я преклонялся перед какой-либо из них так, как перед Гитой? А стоила ли она того? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой, и так оно и оказалось. И самое лучшее для меня - смириться со случившимся и уехать. От того, чтобы немедленно покинуть Тауэр Вейк, меня удержала только лень. Как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках нанимателя меня замутило. В Тауэр Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошелся довольно коротко. Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. И я принял решение - я остаюсь. Рано или поздно придет день, когда эта женщина поймет, что ей не обойтись без меня. А граф исчезнет из нашей жизни. ? В зале старой башни царило повседневное оживление: люди уходили, возвращались, пахло стряпней, поскрипывал ворот, с помощью которого из подвалов поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в привычный шум, вызывающий умиротворение - все идет как обычно, а значит ничего не случилось. Спал я долго и сладко, а когда появился из своего алькова за занавеской, был уже почти спокоен и уравновешен. И первое, что предстало моим глазам - леди Гита. Никогда еще эта женщина не казалась мне такой красавицей. Она вся светилась счастьем, а встретившись со мной взглядом, заметно смутилась. Кое-кто из обитателей Тауэр Вейк пристально наблюдал за нами. Однако обязанность знати - не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой изысканно вежливо приветствовали друг друга. Когда же после вечерней трапезы слуги убрали столы и все собрались у очага, я, как и было заведено, взял в руки лютню, и под звон ее струн поведал историю о преданной и беззаветной любви рыцаря Ланселота Озерного к прекрасной Гвиневер, супруге короля Артура. Странно, что здесь, в Дэнло, люди не знали о короле Артуре и его рыцарях, а ведь эти истории о далеком прошлом Британии были необычайно популярны на континенте. Я словно открывал для своих слушателей чудесные страницы неведомой книги, и люди внимали мне как зачарованные. Даже самые огрубевшие души откликались - я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты, как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза, словно туда угодила соринка. Только маленькая Милдрэд сладко спала на коленях матери под звуки струн. Леди Гита слушала задумчиво, а когда я закончил, поднялась и унесла Милдрэд в верхний покой. Однако вскоре она вновь появилась на галерее и жестом велела мне подняться к ней. Мужчины редко допускались в покои госпожи - однако именно я стоял в центре этого полукруглого роскошного помещения. Между развешанных на стенах ковров горели тяжелые серебряные светильники, а потемневшие плиты пола скрывались под пушистыми овчинами. Гита не спешила начинать разговор. Она все еще медлила, теребя концы своего мягкого кожаного пояска, и я заговорил первым: - Я многое понял минувшим вечером, миледи. Поэтому не мучайте себя пояснениями. - Но я должна! В ее голосе появилась предательская хрипотца, хотя она и старалась говорить ровно. Строго и просто моя госпожа сказала, что не достойна меня, ибо ею владеет безудержная страсть к другому, которой она не в силах противостоять. Это гибельный путь, но она готова на все, лишь бы быть с тем, кто мил ее сердцу. У меня было что возразить, но я молча смотрел на нее. Сейчас, в простом одеянии из светлого льна, с собранными на затылке волосами, без дорогих украшений, леди Гита выглядела такой юной... - Простите меня, миледи, - наконец проговорил я. - Веления сердца подчас сильнее законов, которые придумывают люди. Поэтому и я не могу покинуть вас. Только здесь и вопреки всему я иногда чувствую себя счастливым. Именно об этом я сегодня и пел. - Это всего лишь песня, сэр Ральф, - грустно усмехнулась Гита. - В жизни все по-другому. Я коснулся ее щеки и заставил взглянуть мне в глаза. - Значит вы не верите в беззаветную любовь и преданность? Но если бы в жизни не случалось ничего такого - разве стоила бы эта жизнь того, чтобы ее воспевать? Гита ответила, немного помолчав: - Вы мечтатель, сэр Ральф. Но клянусь Пречистой Девой - это и восхищает меня. Прекрасно быть любимой таким человеком, как вы... если, конечно, можешь ответить таким же чувством. Увы, я не могу. Я совершила страшную ошибку, дав вам надежду на взаимность. Вы дороги мне как брат, милый и добрый брат, которого у меня никогда не было, но которого я всегда хотела иметь. Вот чего я желал бы меньше всего - так это зваться ее братом. Я хотел ее всю, до кончиков ногтей, но пока придется довольствоваться малым. Поэтому я взял маленькие руки мое госпожи в свои и проговорил: - Я всегда буду рядом. Без вас моя жизнь не имеет смысла, помните об этом... И все пошло по-прежнему. Разве что мы стали меньше времени проводить вместе. Но в этом были свои преимущества - избегая меня, Гита больше не взваливала на меня столько работы, предпочитая справляться сама. И хотя конец лета и начало осени весьма хлопотное время в хозяйстве, я частенько бывал совершенно свободен и мог подолгу охотиться в фэнах. Гита также частенько покидала Тауэр Вейк, и я догадывался, что не всегда ее отлучки связаны с делами. Стоило только взглянуть, какой она возвращалась - счастливой, взволнованной, задумчивой. Однако если они и встречались с графом, то делали это столь скрытно, что долгое время никто не подозревал об этих встречах. Впрочем, такие вещи невозможно держать в тайне, тем более, что леди Гита иной раз брала с собой Милдрэд, а малышка по возвращении домой пыталась сообщить всем и каждому, что виделась с отцом. На ее лепет пока не обращали внимания, но время шло, и чем лучше будет говорить девочка, тем больше людей станут прислушиваться к ее словам. Осень в этом году выдалась прекрасная - стояли теплые дни, полные сладкой истомы; они медлительно текли, словно расплавленное золото, сменяясь долгими синими сумерками. Воздух был напоен ароматом спелых плодов и дыма сожженных листьев. Деревья сбрасывали летний наряд, сверкая всеми оттенками золота, огненными гроздьями горели рябины. Весь мир пребывал в покое после обильного, плодоносного лета. Гита по-прежнему светилась счастьем, и ее отлучки из поместья становились все чаще. Объяснения находились - то она якобы непременно должна посетить сестру Отилию в обители или же отправиться погостить к подруге Элдре. Но я-то знал, куда она едет, ибо однажды после соколиной охоты направился не в Тауэр Вейк, а завернул в недавно отстроенную после пожара усадьбу Ньюторп. Как я и ожидал, Гиты там не оказалось. Но зато я попал в Ньюторп как раз в один из тех коротких периодов, когда там находился сам хозяин, рыжий Альрик, и мы пропьянствовали с ним ночь напролет. В последнее время Альрик совсем забросил дела, без меры пил и водил дружбу с нормандскими баронами. Но не о нем речь. Оказавшись в Ньюторпе, я и словом не обмолвился о том, что меня привело сюда желание еще раз посыпать солью собственную рану, то есть убедиться, что леди Гита лжет нам всем. Однако я тотчас заметил, что Элдра нервничает. Хозяйка Ньюторпа была привлекательной и спокойной саксонкой, и во время нашей с Альриком попойки держалась ровно, ни в чем не переча мужу, хотя порой в ее глазах и читался укор. Некогда об Альрике и Элдре говорили, как о самой нежной и любящей супружеской чете в Норфолкшире. И что удивительно, в этой семье все пошло вкривь и вкось именно после того, как Элдра наконец-то принесла мужу долгожданного наследника, славного карапуза Торкиля. Любой отец мог бы гордиться таким сыном, однако Альрик, похоже, не больно его жаловал. Когда малыш поднял рев, перепуганный нашими пьяными воплями и грохотом оловянных кружек по столешнице, Альрик, не оборачиваясь, велел жене унести это отродье. Такое обращение тана с женой и сыном покоробило меня, но, черт побери, мне не было никакого дела до неладов в этой семье. У каждого своя нужда, и я был благодарен Альрику, когда на другой день он отвез меня, еще не пришедшего в себя от хмеля, в городок Даунхем к разбитной вдове местного перчаточника. Я не вылезал из ее постели двое суток, а на обратном пути долго смывал с себя грехи в холодных речных водах. А как иначе я мог предстать перед прекрасными очами своей леди? И странное дело - прошло уже довольно много времени, а Гита Вейк по-прежнему оставалась в Норфолке вне всяких подозрений. Где бы ни собирались люди, о ней отзывались с неизменным уважением, к ее советам прислушивались, хвалили умение вести дела. Похоже, все уже свыклись с тем, что она живет без мужа. Но с наступление угрюмой и темной зимы кое-что изменилось - и прежде всего во мне самом. Теперь меня уже не тянуло разъезжать по гостям или охотиться, и все больше времени я проводил у очага, где витали запахи похлебки и яблочного пирога. Прежде я так любил это зимнее время, однако именно теперь, в этом благостном домашнем покое меня начало снедать некое чувство, временами становившееся столь сильным, но что мне начинало не хватать воздуха. Я не знал его имени, пока в один прекрасный день не понял - это ненависть. Только привычка к праздности спасла меня от того, чтобы не натворить бед. И вот я валялся в своем алькове за занавесью или наигрывал на лютне, глядя на пылающий в очаге торф, размышлял или прислушивался к новостям, которые приносили редкие путники. От них я узнал, что влюбленный в Гиту мальчишка д'Обиньи в начале зимы был обручен с девицей из Линкольншира, а шериф де Чени, также разуверившись получить благословение графа на брак с леди из фэнленда, женился на некой леди из Нориджа. Впрочем, нашему молодому, но расторопному шерифу пока было недосуг налаживать супружескую жизнь, так как в графстве объявились разбойники, на дорогах участились грабежи, случилось два-три убийства, и шериф сбивался с ног, чтобы изловить злодеев, - и все безрезультатно. Разбойники исчезали, едва почуяв опасность, и появлялись вновь, как только люди шерифа, обрыскав весь Норфолк, возвращались по домам. Поэтому сейчас на всех дорогах графства патрулируют отряды стражи, выставлены дозоры, однако редкий путник рискует отправляться в путь без собственной охраны. Эти тревожные известия вызывали у меня только праздное любопытство. Но однажды я услышал кое-что, заставившее меня призадуматься. Утрэд, ездивший с поручением госпожи, поведал о Гуго Бигоде - этот ловкий малый, оказывается, вымолил у короля прощение за мятеж, стал после смерти старшего брата наследником всех маноров Бигодов в Саффолкшире, и неплохо управляет ими, даже начал возводить собственный замок. Чертов Гуго! Этот вынырнет откуда угодно... У меня были все основания ненавидеть и его, но старая ненависть к приятелю, едва не отправившему меня на тот свет, давно сошла на нет, зато воспоминания о веселых денечках с Гуго, о его бесшабашном обаянии и прежней нашей дружбе, как ни странно, остались живы. Мне стало горько от мысли о том, как прискорбно разошлись наши судьбы. Гуго ныне в почете, его дела идут в гору, а я, обремененный несчастной любовью, окончательно обленившийся, заросший и обрюзгший, влачу жалкое существование рядом с женщиной, для которой я - никто... Между прочим, я не удивлюсь, если окажется, что разбойничьи налеты на владения Эдгара Норфолкского - дело рук Гуго. Графство Саффолк - вон оно, рукой подать, а Гуго Бигод не тот человек, чтобы забыть, как опозорил его Эдгар... Вскоре после Рождества леди Гита вновь собралась в дорогу, и я твердо заявил, что ввиду тревожной ситуации в графстве намерен сопровождать ее. Я знал, куда она направляется, - Гита была необычно оживлена и собиралась надеть свой великолепный беличий плащ с капюшоном. Поначалу моя госпожа и слышать не хотела об этом, и тогда я, без лишних слов, отправился на конюшню и стал седлать своего мерина. Гита наконец не выдержала: - Ради всего святого, Ральф, неужели ты не понимаешь, куда я еду? Я взглянул на нее поверх седла, которое прилаживал на спине мерина. - Понимаю. Но если он готов подвергнуть вас опасности, когда в крае неспокойно, я не таков. Гита тут же принялась оправдывать Эдгара, уверяя, что сама подала знак для встречи, но вскоре сникла под моим взглядом. Ее, как и любую женщину, не могли не волновать слухи о разбойниках - недаром в последнее время она не брала с собой дочь. А с моей молчаливой преданностью Гита уже свыклась, к тому же я был не более, чем брат. И все-таки она не была настолько немилосердна, чтобы заставить меня присутствовать при ее встрече с любовником. Поэтому когда мы добрались до церкви Святого Дунстана, Гита настояла, чтобы я не сопровождал ее далее. Села в одну из всегда ожидавших в протоке близ церкви плоскодонок, и, ловко управляясь с шестом, исчезла в сумраке. Мне вдруг нестерпимо захотелось узнать, где же находится их любовное гнездышко. Это было как зуд в уже затягивающейся ране, с которым ничего не поделать, если не хочешь вызвать новую вспышку боли. Но этой боли и требовала моя ненависть, разраставшаяся день ото дня. Поэтому я прыгнул в другой челнок и двинулся вдоль русла одного из ручьев туда, где еще не совсем растворился во мгле огонек фонаря на носу лодки Гиты. Окрестности, как одеялом, укутывал белесый туман. Это была обычная для этих мест мгла, днем исчезавшая в лучах солнца, но вновь сгущавшаяся в сумерках. И все, что от меня требовалось - не потерять отблеск фонаря плывшей впереди плоскодонки, да беззвучно орудовать шестом. Я не хотел, чтобы Гита меня обнаружила, и был доволен, что ночь так темна. Высоко вверху, над пластами тумана, должно быть, светила луна, и от этого туман переливался и струился бледными полосами вперемешку с тьмой, обтекая стволы нагих деревьев. Наконец я заметил сквозь туман свет. Всплески, доносившиеся со стороны лодки Гиты, стали более торопливыми. Я же приотстал и причалил у ближайшего берегового откоса, вытащил на него челнок и стал пробираться через мокрые заросли. Словно для того, чтобы я мог лучше видеть, туман неожиданно расступился, и передо мной открылось озеро, а посреди него - поросший деревьями островок. Он походил на клочок окрестных лесов, упавший в тихую заводь и удерживаемый на плаву только собственным отражением. На островке под деревьями горел костер, освещая обычный для фэнов дом с высокой тростниковой кровлей и гладкими, чисто выбеленными стенами. У костра я заметил силуэт мужчины; он заспешил к берегу - и я узнал графа Эдгара. - Мое Лунное Сияние!.. Она рассмеялась, когда он легко подхватил ее и высоко поднял, словно ребенка. А когда опустил, уже не разжимал объятий. Так они и стояли на берегу, слившись в поцелуе. Я отвернулся, но не ушел сразу. Меня охватила слабость, и я опустился прямо на мокрую землю, прислонившись спиной к коряге. До меня доносились веселые голоса этих двоих. Потом стукнула дверь и все стихло. Мой взгляд устремился ввысь, и в разрыве тумана я увидел звезду -одинокую, недосягаемую и дивно прекрасную. Я не знаю, как долго не отрывал от нее глаз. Я передумал в ту ночь о многом. Мне даже приходило в голову жениться. В округе немало невест и вдов, которые с радостью примут мое предложение. Та же вдова рыцаря Норберта де Ласи откровенно заигрывала и добивалась встреч со мной. Сия матрона старше меня, однако она богата - и такая добыча как раз по зубам моей лени, когда для достижения цели не требуется ни малейших усилий. Оставив мысли о вдовах, я принялся обдумывать план отправиться в Святую Землю. Я сам был свидетелем того, как тот или иной рыцарь отправлялся в Иерусалимское королевство, и если не исчезал бесследно, то возвращался овеянным славой защитника Гроба Господня и с тугим кошельком... Но окончательное решение пришло лишь под утро, когда, продрогший и опустошенный, я вел свой челнок к церкви Святого Дунстана, присматриваясь к берегам и стараясь запомнить дорогу к дому на острове. Я должен запомнить каждую излучину ручья и каждую кривую ветлу, и ничего не перепутать. Ибо я решил убить Эдгара. Я больше не думал о чести, о рыцарском поединке, о достойном единоборстве - я слишком хорошо знал, как умеет биться Эдгар. У крестоносцев особая выучка, а храмовники и подавно слывут непревзойденными воинами. Нет, поединок с Эдгаром меня не устраивал. А вот затаиться в засаде, выждать на пустынной тропе и... пустить только одну стрелу... И если все пройдет удачно - кто посмеет заподозрить меня, человека, некогда спасшего его имя и честь? У Эдгара немало недругов, да и слухи о разбоях в графстве могут сыграть мне на руку. И если его не станет - долго ли будет горевать о нем Гита Вейк? ? Принятое решение вывело меня из спячки. Я ожил и начал все чаще покидать Тауэр Вейк, всячески давая понять, что у меня завелась милашка, и леди Гита, похоже, была только рада этому. Кроме того, я без конца охотился с луком, причем бил преимущественно мелкую дичь, восстанавливая почти утраченный навык меткой стрельбы на большое расстояние. Приглядывал я и место для засады, но уже не сомневался, что лучше всего затаиться у озера, где граф устроил свое гнездышко для свиданий. В воображении я уже видел, как терпеливо выжидаю, как наконец-то доносится стук копыт его коня, как граф спрыгивает с седла... Вот тогда-то я его и окликну. Непременно окликну перед тем, как спустить тетиву. Пусть заглянет в глаза собственной смерти! ...В середине февраля начались нескончаемые снегопады, и нашим голубкам пришлось на время отказаться от встреч. Как раз в эту пору Утрэд предложил мне составить ему компанию - он собирался к родне в Бэри-Сент-Эдмундс и помнил однажды высказанное мною желание помолиться у гробницы короля-мученика. Мы выехали еще затемно, несмотря на непрекращающийся снегопад, и прибыли в Бэри когда уже стало смеркаться. Мы двигались шагом по узким улочкам, низко надвинув на лицо капюшоны - не только из-за сырых снежных хлопьев, но и потому, что Утрэд не хотел быть узнанным. Людей Гиты Вейк, напомнил он мне, не больно жалуют во владениях аббата Ансельма. Утрэд остался у родни, а я, не задерживаясь даже для того, чтобы перекусить, отправился к мессе и едва ступил под своды монастырского храма Святого Эдмунда, почувствовал благочестивый трепет. Передо мной открылось огромное сумрачное пространство, полное приглушенного гула голосов. Мерцали сотни свечей, распространяя сладковатый аромат, но их света было недостаточно для того, чтобы озарить своды и массивные капители колонн центрального нефа. Голоса множества молящихся в этом полумраке звучали таинственно, словно из иного мира. Я тоже опустился на колени и зашептал слова молитвы: - Averte faciet tuam a paccatis meis...? Но мистическое чувство, охватившее меня, начало рассеиваться, как только я обнаружил, что литургию совершает не кто иной, как аббат Ансельм. В белой рясе с черным бархатным оплечьем и серебряным крестом на груди он выглядел весьма внушительно, да и службу вел в соответствии с самым строгим каноном. Преподобный слыл человеком весьма большой учености, к словам которого прислушиваются не только многие прелаты, но даже особы королевской крови. Но я-то помнил его совсем иным - лихо распевающим похабные песни за чашей вина в обществе рыцарей графини Бэртрады, к которым в ту пору принадлежал и я. Я невольно ухмыльнулся, заметив, что Ансельм то и дело поглядывает на кого-то из стоящих у самого алтаря, где находились места для знати. Пробравшись в боковой придел, я выглянул из-за цоколя колоны - так и есть, графиня собственной персоной. Леди Бэртраду ни с кем не спутаешь и со спины: богатый меховой плащ, крытый алым сукном, темное головное покрывало искрится золотыми узорами. А тут еще позади меня пара кумушек, осовевших от долгого богослужения, завели вполголоса разговор, из которого я узнал, что миледи Бэртрада вот уже скоро месяц, как живет в Бэри-Сент-Эдмундс, ибо снова в ссоре с супругом. А поскольку нелады в графской семье уже стали делом привычным и после каждой ссоры миледи ищет утешения в аббатстве, преподобный даже отвел ей особые покои в своем загородном дворце. Я, кажется, догадывался о причине очередной размолвки Эдгара с супругой. Не иначе как Бэртраде удалось кое-что пронюхать о его возобновившейся связи с бывшей любовницей, и она встала на дыбы. И тут я полностью был на ее стороне. Ведь какой бы ни была Бэртрада, но она ни разу не запятнала честь мужа супружеской изменой. Покинув придел, я осторожно пробрался сквозь толпу прихожан туда, где находился спуск в крипту?? и, дождавшись своей очереди, преклонил колени у мерцающей позолотой раки с останками Святого Эдмунда. Я просил у великого святого помощи и благословения на то, что задумал. - Это дело весьма угодно Богу, - шептал я святому, словно закадычному приятелю. - Я убью не человека, а то зло, что сидит в нем и толкает на путь разврата, сбивая с пути иные, чистые и непорочные души. Я освобожу от пагубных чар женщину, которую люблю. А потом... О, приношу обет в том, что если все свершится по моему замыслу, я отправлюсь в Святую Землю и истреблю столько неверных, сколько понадобится, чтобы смыть с себя этот грех!.. Вот о чем я молился, чувствуя, как с каждым словом на меня нисходит благостная легкость. Должно быть мой обет возымел действие, и святой Эдмунд внял моим заверениям. Мой отъезд в Иерусалим окончательно снимет с меня подозрения, если таковые возникнут, а к тому времени, когда я вернусь, леди Гита уже утешится. Я предстану перед нею героем-крестоносцем, а Фее Туманов, как известно, любы крестоносцы - разве нет? По-прежнему валил снег. Стоя на храмовой паперти, я огляделся и неожиданно почувствовал, до чего же голоден. Однако мне не хотелось возвращаться в дом родичей Утрэда, и я решил перекусить в какой-нибудь из харчевен, которых было видимо-невидимо в этом городе паломников. В первой же, куда я вошел, было тепло, дымно и шумно. Я прошел в дальний угол, и мне тотчас подали миску жирной бараньей похлебки с клецками и пузатый кувшинчик темного эля. Я с удовольствием опорожнил кружку и зажевал с аппетитом, не забывая поглядывать по сторонам. Большинство посетителей казались людьми солидного достатка - ни нищих, ни пьянчуг видно не было. Но вскоре мое внимание привлекла компания, расположившаяся у закрытого ставнем окна под низкими опорами галереи, опоясывавшей зал харчевни. Эти люди не принадлежали к горожанам - у некоторых я заметил мечи. Воины, пожалуй даже рыцари, а если судить по обрывкам долетавшей до меня нормандской речи - паломники из благородных. Я то и дело поглядывал в их сторону - один из голосов казался мне удивительно знакомым. Лица этого человека в богатом меховом оплечье поверх куртки с чеканным поясом я не видел, но у его пояса я приметил меч в ножнах прекрасной работы. В какой-то момент он оглянулся - и я застыл на месте. Невозможно было не узнать это худощавое удлиненное лицо, обрамленное темным капюшоном, эти светлые брови над колючими голубыми глазами. Силы небесные! Гуго Бигод! В первый миг я испытал изумление от того, что он совершенно открыто сидел в харчевне, словно не опасался, что его схватят люди графа Эдгара - ведь в Норфолке Гуго по-прежнему вне закона. Но затем сообразил, что Бэри-Сент-Эдмундс - это уже Саффолкширские земли, край, где Гуго в своем праве. Чувствовал ли я гнев, глядя на человека, вонзившего в меня нож? Пожалуй, нет. Моя обида давно превратилась в пепел. Другой вопрос, хотел ли я снова встретиться с ним? Гуго отвернулся и заговорил, время от времени посмеиваясь, и снова оглянулся через плечо. Я тут был ни при чем - все его внимание было приковано к входной двери, словно он поджидал кого-то. Взгляд Гуго с ленивым равнодушием скользил по лицам посетителей харчевни. Решив, что эта встреча мне сейчас ни к чему, я поднялся и подозвал слугу, чтобы расплатиться, - и тут наши взгляды встретились. Гуго застыл, не донеся кружку до губ. Я напрягся, как струна. Что за этим последует? Схватится ли он за меч, захочет ли довершить начатое? Но Гуго внезапно широко улыбнулся знакомой, полной обаяния улыбкой. - Клянусь бородой Христовой - Ральф! Славный старина Ральф де Брийар! Он бросился ко мне, схватил в объятия и принялся трясти и хлопать по плечам, восклицая: - Дружище! Как я рад тебя видеть! Где же ты пропадал? Разрази меня гром, я и не заметил, как на моих губах тоже появилась улыбка. - Вот уж не ожидал встретить тебя тут, Гуго. - Да и для меня это изрядный сюрприз! Внезапно оборвав себя, он нахмурился и заглянул мне прямо в глаза. При этом его объятия остались такими же крепкими - Ральф, тогда, в фэнах, я поступил как последний негодяй. Но ты должен понять - я был вне себя. Да и кто из нас после случившегося мог рассуждать здраво? - Уж ты-то рассудил, - пытаясь освободиться из его объятий, проворчал я. - Тебе всегда известно, что делать. - Видит Бог - это не так! Не одну свечу я поставил за упокой твоей души и не однажды принес покаяние. И как же я был счастлив, когда узнал, что ты жив! Но ведь и ты, мой Ральф, воздал мне сторицей. Разве не благодаря тебе я стал изгоем и мое имя было втоптано в грязь? - А чего же ты ожидал? Что я стану покрывать и оправдывать тебя? Пожалуй, теперь было самое время выйти за стены города и закончить начатое. Кем мы были, если не кровными врагами? Хозяин харчевни и многие посетители смотрели на нас все более пристально, чувствуя, что назревает стычка. Заметив это, Гуго предложил: - Давай-ка, Ральф, садись за наш стол, и за кружкой доброго английского эля отпустим друг другу старые грехи. Итак, Гуго Бигод хотел примирения. Вернее, мы оба желали мира, хотя он пытался убить меня, а я подверг его позору и бесчестью. Всякое возможно в мире, где пятью хлебами можно накормить толпу, а блудниц причисляют к лику святых. И вот мы уже за столом, нас окружают его приятели, и Гуго представляет мне их одного за другим. Мелкопоместные саффолкширские землевладельцы или дети таковых, имелась также и пара наемников. Их имена были для меня пустым звуком, я их не запомнил, к тому же давала себя знать растерянность от столь неожиданной встречи. Уже в следующую минуту, заметив, как Гуго косится на меня, его собутыльники сообразили, что разговор у нас не из простых, и перебрались на дальний край стола, предоставив нам некое подобие уединения. Гуго наполнил кружки, и мы сдвинули их. - Ты превратился в настоящего сакса, Ральф де Брийар, и изрядно раздобрел на сытных хлебах леди Гиты Вейк. Недаром люди поговаривают, что недалек тот час, когда ваши руки соединят у алтаря. Помнится, ты всегда считал ее красоткой. Я усмехнулся, однако не стал его разубеждать. - Разве не сказано, что человек должен не ропща принимать все, что случается с ним по воле провидения? Гуго захохотал. - Узнаю прежнего весельчака Ральфа. Однако... - он замялся. - Но разве тебе не ведомо, что Фея Туманов и один наш общий знакомец... Нет, я ничего не хочу сказать худого, всего лишь беспокоюсь о твоей чести... Я безразлично пожал плечами. - Мало ли о чем болтают? Например, о грабежах и убийствах на дорогах. Мол, появились какие-то дерзкие молодчики, которые вершат свои грязные дела под покровом ночи, а затем исчезают, как туман от ветра. При этих словах я покосился на приятелей Гуго. Было в их лицах нечто позволяющее предположить, что они занимаются не только делами своих арендаторов. Кажется, это задело Гуго. Улыбка сползла с его лица. - Все сказанное - плод твоего воображения. Если тебе придет в голову попытаться донести на нас... - Ты снова схватишься за нож? Он отвел взгляд. - Не этого я ожидал от нашей встречи. Теплилась у меня надежда, что в память всего доброго, что некогда было меж нами, мы простим друг друга и не станем воскрешать старую вражду. - Осталось только уронить слезу умиления, - съязвил я. Но Гуго остался серьезен. - Я должен просить у тебя прощения, сэр Ральф де Брийар. Я глубоко раскаялся в содеянном. И я вполне заслужил то бесчестье, которое обрушилось на меня. Ты с лихвой отплатил мне, Но главное - ты остался жив, и я хочу снова называть тебя другом. Он протянул мне руку - но я медлил. Слишком хорошо я знал Гуго, его коварство и умение во всем найти выгоду. Но какая ему выгода от того, расположен или нерасположен я к нему? К тому же Гуго Бигод - враг Эдгара Армстронга. А враги графа Норфолкского - мои друзья. И я пожал протянутую руку. - Аминь. Гуго с улыбкой снова обнял меня. Мы осушили кружки, и он принялся рассказывать, в какие передряги угодили наши приятели после того, как были объявлены вне закона за разжигание смуты. Кое кому из них не повезло, их бросили в застенок, где они находятся и по сей день. Есть и такие, кто сумел избежать неприятностей. Он сам, к примеру, или Геривей Бритто. Этот хитрый бретонец сумел втереться в доверие к самому Стефану Блуа, и племянник короля не только замолвил за него словечко венценосному дядюшке, но даже взял его в свою свиту. - Да и ты не прозябаешь, сэр Гуго, - заметил я. - Я слышал, что ты обосновался в Саффолке, строишь замок и по-прежнему позволяешь себе поразвлечься. Я снова намекал на разбой, но теперь Гуго не стал ершиться. Склонившись вплотную ко мне, он прошептал: - А ты, трубадур, что об этом думаешь? Предпочитаешь бренчать на лютне для своей леди или не прочь вспомнить, как горячит кровь веселый ночной набег? И я ответил: - Не прочь. Но если охотиться, то на крупного зверя. Например, такого, как граф Норфолк. Гуго захохотал. - О, еще бы! Прекрасные глаза саксонки стоят того, чтобы отделаться от ее совратителя. Что ж, выпьем и за это. Похоже он также знал, что связь Гиты и Эдгара возобновилась. И зря я обольщался, считая, что моей леди удается сохранять в тайне свое новое падение. Мы сдвинули кружки с приятелями Гуго. Их было семеро, и все они оказались веселыми малыми. Посыпались шутки, рекой полился эль, и я словно вернулся в свою бесшабашную юность, где не было боли, тоски и безответной любви. Однако и среди общего веселья Гуго не прекращал время от времени поглядывать на дверь харчевни. - Ты кого-то ждешь? - Скоро узнаешь. А пока... Эй, друзья, клянусь шпорами Святого Георгия, этот парень поет не хуже трубадуров из Аквитании. Пусть кто-нибудь принесет лютню, и увидите, что он посрамит любого из этих южан. Бог весть откуда появился инструмент. Почему бы мне и не спеть? Не возвращаться же к Утрэду и его унылой родне... Когда опустела очередная кружка, я ударил по струнам: Хорошо сидеть в трактире. А во всем подлунном мире - скука, злоба и нужда. Нам такая жизнь чужда Задают вопрос иные: -Чем вам нравятся пивные? Что ж! О пользе кабаков Расскажу без дураков. Мои слушатели, ухмыляясь, придвинулись поближе. Лихой напев раззадорил их, да и меня заодно. Собрались в трактире гости. Этот пьет, тот - мечет кости. Этот - глядь - продулся в пух, У того - кошель разбух. Все зависит от удачи! Как же может быть иначе?! Потому что нет средь нас Лихоимцев и пролаз. Вокруг нашего столика стали собираться завсегдатаи харчевни. Кое-кто приплясывал. Приятели Гуго пытались подпевать, а один из них, уловив ритм, ловко отбивал такт, постукивая кружкой о кружку. Пьет народ мужской и женский, Городской и деревенский, Пьют глупцы и мудрецы, Пьют транжиры и скупцы. Пьют монахиня и шлюха, Пьет столетняя старуха, Пьет глухой и дряхлый дед, - Словом, пьет весь белый свет! Внезапно я почувствовал, как на мое плечо легла рука Гуго. - Довольно, Ральф. Ты славно нас потешил, но пока хватит. Я поднял на него недоумевающий взгляд, а слушатели недовольно загалдели. Кто-то крикнул, что выставит нам бочонок лучшего вина, какое найдется у хозяина, если я потешу их новой песней, но рука Гуго по-прежнему сжимала мое плечо, а его взгляд был суров. - Достаточно, трубадур. Я отложил лютню, дивясь, как быстро опять попал под влияние Гуго. Но ни обиды, ни настороженности не было - только любопытство. А через миг, когда недовольные слушатели разбрелись, приятели Гуго потеснились, давая место за столом еще одному гостю. Вернее - гостье. Потому что когда она приподняла капюшон, скрывавший ее лицо, я узнал графиню Бэртраду Норфолкскую. Я опешил. Сиятельная графиня, поздним вечером в захудалом кабака, причем в мужской одежде - грубых штанах, куртке из буйволовой кожи в плаще с капюшоном мужского покроя! - Рада удостовериться, что так пленявшее меня некогда искусство все еще не угасло, мой Ральф. Она улыбнулась, не размыкая губ, отчего улыбка показалась мне напряженной. Так оно и было - леди Бэртрада не ожидала увидеть меня в обществе своих людей. А то, что все они были ее людьми, я понял уже по тому, как они держались с ней. - Как ты объяснишь это, Гуго? Разумеется, я неописуемо рада встрече с Ральфом де Брийаром, и уж тем более не в свите леди Гиты Вейк. Но ведь ты из ее людей, Ральф? Гуго дружески обнял меня за плечи. - Отныне он наш, миледи. Этот парень давно уже понял, что его саксонская красавица достанется ему не ранее второго пришествия. Во всяком случае, пока жив Эдгар, - добавил он, понизив голос. Я вздрогнул. Так вот зачем собрались эти люди! И графиня с ними. Неужели она так люто ненавидит супруга, что готова пойти не убийство? Но ведь и я желаю его гибели - а значит я с ними. Странное дело - я встретил Гуго сразу же после того, как обратился с мольбой к святому Эдмунду. Это верно, как и то, что я жив, а значит в этой встрече - рука провидения. Кажется, Бэртрада понимала, что творится у меня в душе. Склонившись через стол, она мягко положила руку на мои сцепленные в замок, побелевшие от напряжения пальцы. - Мы с тобой оказались в равном положении - я, супруга графа, и ты - человек, которого в Норфолке уже привыкли считать женихом Гиты Вейк. Не вернись Эдгар так скоро с Востока, я бы не удивилась, если бы еще до Рождества леди из фэнленда сменила имя на де Брийар. - Но ведь она никогда не была у вас в чести, миледи, - сухо молвил я. Бэртрада какое-то время молча наблюдала, как оседает пена в кружке с элем. - А с какой стати мне было осыпать ее милостями? Разве я не испытывала боль, узнав, что Гита Вейк спала с Эдгаром Армстронгом уже после того, как состоялась наша с ним помолвка? Но куда горше сознавать, что она по-прежнему отнимает его у меня. Я ведь не глупа, и все вижу. Ее голос дрогнул. - Его постоянные отлучки по ночам, его счастливый вид, болтовня челяди.... А главное - унизительная жалость в глазах тех, кто знает меня и сочувствует моему положению. Ничего худшего не придумать!.. Бэртрада прижала перчатку к глазам, промокая слезу. Я молчал. О, мне тоже было знакомо это оскорбительное сочувствие домочадцев в Тауэр Вейк. И даже Гиты, которая пользовалась моими услугами, отправляясь на свидания с мужем той женщины, что сейчас плакала передо мной. Гуго Бигод твердо проговорил: - Не нужно слез, Бэрт, радость моя. Придет день - и мы отомстим за тебя. Этот сакс заплатит за все. - Ты не понимаешь, о чем говоришь, Гуго. Этот сакс достаточно могуществен, чтобы поступать так, как ему заблагорассудится. Он изо дня в день топчет мою честь и честь женщины, которую многие в Норфолке по сей день считают невестой Ральфа де Брийара. - Не будь вы женой Эдгара Норфолкского, - хрипло начал я, - мне бы нашлось, что сказать по этому поводу. Но вы его супруга, вы любите его... - Я? - она брезгливо поморщилась. - Эдгара Армстронга? Клянусь Пресвятой Девой, было время, когда я действительно любила его. Настолько, что своей волей сделала его зятем короля Англии и могущественным графом. Но что я получила взамен? О нет, я ненавижу и презираю его настолько, что готова собственноручно расправиться с ним! По моей спине пробежала дрожь. - Спокойнее, Бэртрада, - быстро вмешался Гуго. - Не забывайте об осторожности. Вы должны помнить, что Ральф однажды уже выступил в защиту графа. И вряд ли ему понять причины вашего гнева. - Отчего же? Справедливость вынуждает меня принять сторону обманутой и оскорбленной женщины. Больше того - двух женщин. И когда вы, миледи, говорите, что готовы расправиться с графом - понимаю вас всей душой. Ее темные глаза сузились. - Ты, Ральф, наверняка был бы рад, если бы я избавилась от Эдгара. Загребла жар своими руками, а ты бы воспользовался плодами моих усилий. Я судорожно сглотнул. - Не это я имел в виду. Я готов сделать все необходимое, чтобы Эдгар больше не мешал ни вам, ни мне. За столом воцарилась тишина. Внезапно один из людей Гуго проговорил: - Если этот парень с потрохами наш, то пусть докажет это, отправившись с нами на ночную охоту. Гуго взглянул на меня. - Это справедливо. Тем более, что однажды он уже взбунтовался. Я ни секунды не колебался, давая согласие. Более всего мне сейчас хотелось быть с ними. Потому что мы были едины в своей ненависти к Эдгару Армстронгу. ? Я не слишком отчетливо помню все, что происходило дальше. Выпито было немало, да и нечего тут особенно помнить. Угрызений совести я не испытывал, ибо люди, на которых мы напали, оказались презренными евреями и к тому же жалкими трусами. К утру их тела наверняка занесло мокрым снегом, а с ними и наши следы. Гуго знал, как провернуть дельце, чтобы уйти с добычей целым и невредимым. Одним словом, ночка выдалась не из легких и, должно быть, вид у меня был неважный, когда на другое утро я отыскал дом, где меня поджидал Утрэд. Оглядев меня исподлобья, воин проворчал, что вчера разыскивал меня, но выяснил только, что меня видели в одной из харчевен, распевающим и кутящим в веселой компании. Я подтвердил - было дело. Как и то, что остаток ночи я со своими собутыльниками провел в одном из притонов разврата. Изрядно повеселились. Утрэд подозрительно взглянул на меня. - Вижу, что изрядно. Видать, не пользу тебе пошло паломничество к святым мощам. Что это у тебя рукав в крови? Я солгал, что в темноте отбивался от бродячих псов. Эти твари совсем обнаглели, и пришлось зарубить пару-другую. Удивительно, как легко далась мне эта незатейливая ложь. Вечером я снова присутствовал на службе в соборе, но вскоре в толпе прихожан ко мне незаметно приблизился один из людей Гуго и велел следовать за ним. Прямо из собора мы отправились в загородную резиденцию аббата Ансельма, где находились и апартаменты, отведенные леди Бэртраде. О, графиня устроилась там на славу! Гобелены почти полностью скрывали кладку стен, широкие доски пола тщательно выскоблены и натерты воском, повсюду резная мебель, в камине пылают ароматные вишневые поленья. Леди Бэртрада в длинном лиловом платье с пышно подбитыми рыжей лисой рукавами приветливо встретила меня, велев пажу подать подогретого вина с пряностями. В покое уже находились Гуго Бигод и аббат Ансельм, как оказалось, также посвященный во все. Именно он и начал разговор. Странно было слышать такие вещи от духовного лица. С первых слов преподобный объявил пресечение земного пути закоренелого грешника графа Норфолка делом, угодным Богу и Святой Церкви. Упомянул он также и о том, что Гита Вейк некогда являлась его подопечной, и ему было горько узнать, что Эдгар толкнул на стезю порока неопытную юную душу. В случае, если Эдгара не станет, опекунство вновь вернется к аббату, и уж он позаботится о том, чтобы она обрела достойного супруга в моем лице. Но для начала необходимо избавиться от того, в ком корень всех бед. - У вас есть план? - спросил я, выслушав пространные разглагольствования преподобного. Леди Бэртрада поднялась и стремительно заходила по покою. - Прежде Эдгар часто разъезжал в одиночку, - проговорила она. - Но из-за участившихся грабежей стал осмотрительнее и редко отправляется в путь без сопровождения. Однако я знаю, что порой он выезжает и в одиночестве. Только тогда, когда направляется к ней. В ее голосе зазвенело бешенство, и я насторожился. Преподобный Ансельм и даже Гуго ничего не имели против леди Гиты, но Бэртрада... она не может не испытывать к сопернице ненависти. Графиня между тем продолжала: - Можно было бы подстеречь Эдгара, когда он едет на свидание. Но я знаю, как осторожен и проницателен мой супруг. Малейшая оплошность вызовет у него подозрение. Поэтому надеяться на счастливый случай или действовать наугад мы не можем. Если бы ты, Ральф, сумел проследить за Гитой и выяснить, где проходят их свидания... Графиня старалась говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала ее. Сейчас она стояла у камина, и пламя ярко освещало ее фигуру. На голове Бэртрады была плоская шапочка, украшенная рубинами, и края вуали отягощали те же каменья. В отблесках огня эти рубины вспыхивали темно-багровым светом, придавая красоте этой женщине нечто адское. Я невольно опустил взгляд. Только теперь я мог оценить, какого врага в лице графини Норфолкской приобрела Гита Вейк. - Миледи, я могу помочь вам. Но я должен быть уверен, что леди Гите не причинят ни малейшего вреда. Бэртрада понимающе кивнула - по алым каменьям на ее вуали прошло мерцание.. - О, разумеется. Клянусь - ты получишь свою невесту в целости сохранности. Такой, как она и была. Звучало это странно. Что может означать "такой, как она была"? Про себя я поклялся, что не допущу, чтобы моя госпожа столкнулась с графиней или убийцами ее любовника. Что же до самого Эдгара... Он всегда являлся в любовное гнездышко задолго до появления Гиты. Больше не колеблясь, я назвал место, где происходили их встречи. Бэртрада оскалилась в усмешке. Багровый отблеск рубинов придал ее зубам розоватый оттенок и казалось, что они словно в крови.. - О, я должна была догадаться! Охотничий домик в фэнах... Однажды мы остановились там на привал, когда вместе охотились в тех краях. Как давно это было!.. В последнем восклицании графини неожиданно прозвучала тоска. Должно быть, было время, когда она и в самом деле любила мужа. Гуго прекратил полировать перчаткой пряжку на рукаве и взглянул на Бэртраду с насмешкой. - - Ого, Бэрт, и у тебя о том месте остались приятные воспоминания? Она вздрогнула. - Ты глупец, Гуго! Просто дурак! - Аминь! - засмеялся он. Бигода всегда только веселила ее ярость. Но потом он сразу стал серьезен и они стали уточнять, где это место, справляться, помнит ли она туда путь. Аббат же повернулся ко мне. - Теперь, сэр Ральф, вам остается только дождаться, когда леди Гита соберется в это пристанище разврата, и подать сигнал. Если не ошибаюсь, неподалеку от указанного места расположен подвластный аббатству небольшой Саухемский монастырь. На это время там обоснуются сэр Гуго Бигод и его люди, якобы прибывшие на богомолье. Вы согласны с таким планом? Если я и промедлил с ответом, то только по одной причине: до сих пор я полагал, что именно мне предстоит убить Эдгара. А теперь эти люди намерены обойтись без меня. С одной стороны, меня это устраивало, но с другой - нет. Чужая рука покарает совратителя, а я даже не буду присутствовать при этом. И мне не удастся взглянуть в глаза графа перед смертью. Однако мои руки не будут запятнаны кровью, и я не окажусь в своре убийц, толпой нападающих на одинокого всадника. И самое главное - я так смогу проследить, чтобы Гита находилась подальше от охотничьего домика и уберечь ее от этих волков. И все же я испытывал липкое отвращение к себе. - Вы колеблетесь, сын мой? - донесся до меня вкрадчивый голос аббата. Я вздрогнул от неожиданности. Что ж, начав вести борозду, нечего оглядываться. Я знал, с кем имею дело, и однажды уже имел возможность отведать, чем грозят подобные колебания. И разве я не хотел того же, что и они? - Нет, отче. Я обдумываю, как все исполнить так, чтобы не навлечь на себя подозрений. Заплывшие жиром глазки Ансельма холодно блеснули. - Весьма похвальная рассудительность. А теперь, дети мои, нам следует еще раз обсудить все детали. ? Когда весна наступает столь стремительно, в фэнах всегда прибавляется работы. Пустоши набухают от влаги, все вокруг заполняется водой, и необходимо неусыпно следить за водоотводными каналами и дамбами, чтобы паводок не захватил низинные пастбища. Я мотался по поручениям, старался как никогда быть полезным, руководил людьми на ремонте гатей, ездил проверять амбары или смотреть не затопило ли дальние выгоны. Уставал безмерно, как Ной на строительстве ковчега. Гита, видя мое старание, была мила и заботлива со мной, а Милдрэд... Я ведь говорил, что очень привязался к малышке и сколько же радости доставляла мне ее возня и непосредственность. И каким бы я не был уставшим, я почти каждый вечер, когда она вскарабкивалась ко мне на кровать, рассказывал ей истории, дурачился, даже выслушивал ее долгие непонятные истории, пока не начинал дремать под детский лепет, улыбался уже засыпая. Вряд ли кто заметил перемену во мне. Я и сам словно забыл о намечавшемся и от этого мне было только легче. К тому же Гита пока словно и не спешила на очередное свидание, не зная, что этим продлевает жизнь своего любовника. Но вряд ли они смогут оставаться долго без встреч. Особенно в такую весну, когда воздух так прогрет, когда утренний туман быстро исчезает под лучами солнца, когда голубые заводи фэнов искрятся, а перелески стоят словно в зеленоватой дымке от полопавшихся почек. И повсюду, куда ни кинь взор, там где ранее лежали серые тяжелые снега, ныне поднимаются сочные высокие травы. Наконец однажды Гита велела нагреть воды для купания, а Эйвота стала накладывать уголья в тяжелый утюг и раскладывать на гладильной доске голубое блио миледи. Как всегда в таких случаях Гита словно светилась некой радужной радостью, игриво тормошила дочь, все время смеялась, что-то напевала. На мне в тот день была обязанность съездить проследить, как обстоят дела с окотом в овчарнях, но я все же спросил Гиту, когда она собирается ехать и когда ей понадобится моя помощь. Я уже привык сопровождать ее в этих поездках, она не почувствовала в моих словах никакого подвоха, просто ответила, что поедет не ранее, как на закате. При этом она все же избегала глядеть мне в глаза, хотя в башне давно все поговаривали о том, что я навещаю вдову перчаточника в Даунхеме. Я обещал вернуться к намеченному часу и, оседлав мерина, покинул башню. Кроме овчарен, мне надлежало поспеть еще и в Саухем, где томился в ожидании Гуго Бигод со своими людьми. В это весеннее время езда в фенах - дело непростое. Я так торопился, что когда показался Саухемский монастырь, и мой мерин, и я сам были забрызганы грязью с ног до головы. Леди Бэртрада уже была там - ведь именно ей предстояло указать путь к охотничьему домику. И пока я беседовал с Гуго, графиня пристально и нетерпеливо смотрела на нас с галереи, опоясывавшей монастырский дворик. Я не поворачивался к ней, но в который раз повторил клятву сделать все, чтобы леди Гита сегодня не попала на остров посреди лесного озера. Я размышлял об этом и тогда, когда возвращался. Я мог бы солгать, что столкнулся с посыльным Эдгара, и тот передал, что граф отменил свидание. Однако впоследствии это бы вызвало подозрения. Мог попросту учинить некий спектакль на болотах - скажем, угодить в заводь или сбиться с пути, что задержало бы нас с Гитой, а тем временем уже все было бы кончено. Гуго опытен и не станет мешкать на месте преступления. В крайнем случае я остановлю ее, вновь заговорив о своей любви и отчаянной надежде... Да поможет мне святой Эдмунд, но госпожа моего сердца не должна оказаться в эту ночь в доме на острове! Я вернулся в Тауэр Вейк как раз на закате, и первое, что мне бросилось в глаза на конюшне - Снежинка леди Гиты еще не была оседлана. Неплохо, значит у меня есть возможность на некоторое время задержать госпожу, ибо я весь промок и грязен, как пес. Но уже идя по насыпи к башне, я встретил Труду, которая сообщила, что леди Гита была вынуждена срочно отправиться в Ньюторп. Я опешил, а служанка поведала, что из Ньюторпа прибыл гонец с сообщением, что в усадьбе случилось худое. Сэр Альрик, будучи во хмелю, тяжко избил жену, и она послала за Гитой, дабы та оказала ей помощь и поддержку. Поэтому миледи вместе с Утрэдом отправились на лодке в Ньюторп, да еще и маленькую Милдрэд прихватили. - Но зачем же она взяла дочь? - спросил я, и меня охватило дурное предчувствие. Труда невозмутимо пожала плечами. - Или сам не ведаешь, куда миледи отправится, когда в Ньюторпе все угомонятся? Отец давным-давно не видел свое дитя. Я стремглав бросился к конюшне. Хвала святому Эдмунду, моего мерина еще не успели расседлать. Прыгнув в седло, я понесся во весь дух, все еще не теряя надежды, что события в Ньюторпе задержат Гиту до моего прибытия. Элдра была ее подругой, и как бы ни торопилась моя госпожа, она ее не оставит, пока не решит, что та в безопасности. Моя лошадь была утомлена скачкой в Саухем и обратно, и путь заводям фэнов в сумерки давался ей с трудом. Дважды мы проваливались в топь, дважды из-за разлившихся озер мне приходилось сворачивать и продвигаться кружным путем. Лучше бы я воспользовался лодкой. Но теперь, когда на небе уже зажигались звезды, а в низинах скапливался туман, поздно было думать об этом. Оставалось только браниться сквозь зубы, нахлестывая измученную лошадь, и проклинать собственную непредусмотрительность. Уже совсем стемнело, когда я заметил тусклые отблески света в усадьбе, окруженной частоколом. Копыта мерина прогрохотали по подъемному мосту. Ко мне тут же бросился мальчик-слуга, ловя поводья. - Леди Гита еще здесь? - задыхаясь, спросил я. - Да, сэр. Они в доме с миледи Элдрой. А ее воина ранил мой господин. Совсем спятил, третью неделю пьет без просыпу, а ведь когда трезвый - лишний раз и раба не стегнет... Но сегодня...И утром буйствовал, и когда леди Гита приехали. Хвала Господу, Утрэд поспешил вмешатьс