й глаз Филиппа, голубой, как небо, светился искренним недоумением. Но Аристотель видел, что Филипп откровенно обманывает его. - Ну, как твоя склонность к философии? - снова переменил разговор Филипп. - Большую ли услугу оказала она тебе в жизни? - Может быть, она-то и оказала мне самую большую услугу, - задумчиво ответил Аристотель. - Эта наука помогает думать, размышлять, наблюдать... Чему же ты хочешь, чтобы я учил твоего сына? - Всему, что знаешь сам. А главное - воспитай его настоящим эллином. - Но как же иначе, Филипп? Эллины остаются эллинами. А варвары - варварами. И забывать этого нельзя. - Вот что еще меня очень сильно интересует, - сказал Филипп, - как ты смотришь на устройство государства? Может быть, ты демократ, Аристотель? - Я думаю, Филипп, - осторожно ответил Аристотель, - что самое лучшее устройство государства - это небольшой полис: то есть государство-город, в котором первое место принадлежит средним слоям населения - ни очень богатым, ни очень бедным. Ведь хорошее государство больше всего стремится к тому, чтобы все в нем были равны и одинаковы... - Значит, ты считаешь монархию противоестественным политическим строем? Филипп напряженно ждал ответа. - Я считаю, что монархия - это нормальный строй, - уклончиво сказал Аристотель, - ненормальным строем я считаю тиранию. Тирания - это строй противоестественный. Ведь тиран должен все время следить за своими подданными - чем они занимаются, о чем говорят... Ему приходится возбуждать среди своих подданных взаимную вражду, чтобы эта вражда не обратилась против него самого. Тиран разоряет своих подданных, чтобы содержать для себя охрану да и чтобы народ, занятый заботами о повседневном пропитании, не имел досуга замышлять заговоры против своего правителя. - Я рад, что ты не порицаешь монархию. Чем была Македония до меня? Чем бы она была, если бы у нее не было такого царя, как я? Сейчас по военному могуществу кто сравнится с моим государством? - Это так, Филипп. Но если государство обращает внимание лишь на подготовку своих военных сил, то оно держится, пока ведет войны, и гибнет, лишь достигнет господства: во время мира такие государства теряют свой закал, подобно стали. Подумай об этом. Филипп задумался. - Решим так, Аристотель, - сказал он потом, - обучай моего сына разным наукам - как царя. Но муштруй его - как простолюдина. А управлять государством я научу его сам. В тот же вечер во дворце был большой пир, затянувшийся до рассвета. Филипп дал себе волю. Он много пил, громко хохотал над грубым шутовством уличных мимов, шумно приветствовал флейтисток и танцовщиц, увеселявших гостей. Чад и дым очага, звон кифар и свист флейт, неслаженные песни, крики, хохот... И царь и его гости самозабвенно веселились. Аристотель в раздумье смотрел на них, изредка пригубливая чашу. Тринадцатилетний Александр, несмотря на требования Леонида уйти в спальню, сидел за столом, угрюмо глядя на это необузданное веселье. Аристотель подошел к нему, положил ему руку на плечо. Александр встал, губы его дрожали. - Тебе нравится это, Александр? - Нет. - Зачем же ты сидишь здесь? - Я хочу понять, почему отец предпочитает их всех - и этих флейтисток - моей матери? - Уйдем, Александр. На такие вопросы еще ни один человек не мог дать ответа. МИЭЗА Аристотель без труда доказал Филиппу, что ему и Александру надо куда-нибудь уехать из Пеллы. - Шумная жизнь твоего двора будет мешать занятиям. Филипп охотно согласился с ним. Его и самого смущало присутствие сына на его пирах. Филипп поселил их недалеко от Пеллы, в маленьком городке Миэзе на реке Стримоне. Александру казалось, что он вырвался из душного, тесного гнезда на свежий воздух, на волю. Вместо шума угарных отцовских пиров - серебристый шум реки, широкой и быстрой; вместо городских стен, замыкающих горизонт, - вершины Кабунских гор, одетых лесами. А если повернуться лицом к югу, то перед глазами высоко в небе засияет белая глава Олимпа, покрытая вечным снегом... Какая бы ни стояла жара, с Олимпа всегда веет хрустальной прохладой. Александр наслаждался этой прохладой, - и у него от рождения была очень горячая кожа. Говорили, что это свойство и делает его таким вспыльчивым. В этом мирном уголке стояла полная тишина. Только ветер шумел в лесах, да пели птицы, да позванивал где-нибудь в ущелье небольшой водопад. Тихо было и в самой Миэзе, с ее маленькими домами, слепленными из глины, окруженными каменными стенами. Эти стены делали улицу слепой и пустынной; вся жизнь проходила во дворах - там жили, варили пищу, растили детей. Мужчин в селах оставалось немного, Филипп взял в свои войска всех, кто в силах держать оружие. Остались старики, женщины, дети. Но они не бросили землю незасеянной. В долине, особенно по берегам Стримона, на тучных полях колосились пшеница и усатый ячмень, наливались сочные плети гороха... На склонах гор, укрытых густой травой до самой кромки леса, паслись стада - лошади, коровы, овцы, козы... Выше стадам подниматься было опасно - в лесах было полно зверья, в горах бродили дикие кабаны, волки, медведи, барсы. Даже львы водились там. Рассказывают, что они нападали на верблюдов, когда войска царя Ксеркса проходили по македонским лесам. Вместе с Александром в Миэзу были отправлены и его товарищи, сверстники, сыновья македонской знати: Филота, сын полководца Пармениона, Неарх - критянин из богатой семьи мореходов, Гарпал, Эригий, Лаомедонт... И всегда рядом с ним, всегда возле него, осторожный, ненавязчивый, но неизменно ласковый и мягкий, был его любимый друг Гефестион. Здесь, в Миэзе, хозяином и властелином их стал Аристотель. Занимались они в Нимфайоне, святилище нимф, окруженном красивой светлой рощей. Учитель и ученики гуляли по дорожкам. Учитель читал им лекции, тут же объяснял непонятное и отвечал на вопросы. Иногда, если учитель утомлялся, они усаживались на каменные скамьи, стоявшие под широкими нарядными кронами старых лип или ясеней, и продолжали зажатия. Если шел дождь или слишком палило солнце, уходили в тень портиков, колонны которых белели среди зелени. Александр жадно слушал лекции Аристотеля. Всеобъемлющие знания учителя восхищали его, вызывали большое уважение, из которого рождалась сердечная привязанность. Его привлекал холодноватый, уравновешенный характер Аристотеля. Александр старался уяснить себе: как это можно сохранять такое постоянное спокойствие? Ни своеволие, ни упрямство, ни бешеный гнев, который, словно пожар, охватывал иногда Александра, не могли вывести из себя его мудрого учителя. Александру все нравилось в этом Человеке. И даже то, что он любит пышно одеваться, украшать себя золотыми цепями, носить золотые перстни и драгоценные камни, хотя другие ученики, да и сам Александр, тихонько посмеивались над этой слабостью: такой старый человек, философ, ученый, а наряжается, будто женщина! Аристотель преподавал самые разнообразные предметы: историю Эллады и Персии, физику, географию, естествознание, астрономию... Он рассказывал о происхождении животных, об устройстве земли, об устройстве Вселенной - все, что в то время было известно ученым и что открыл он сам, и в том виде, как это им представлялось и как представлялось ему самому. И какой бы науки он ни касался, всегда оказывалось, что тут он знает больше, чем знало в ту пору человечество. Аристотель учил и риторике - это тоже входило в систему образования. Считалось, что человек, не владея красноречием, ничего не сможет достичь в жизни. Вот они идут по дорожке, устланной резной тенью деревьев и солнечными пятнами. Аристотель говорит, юноши слушают. Кто внимательно, кто рассеянно. Александр слушает, наморщив брови и крепко сжав губы, запоминает. Ему риторика необходима, потому что достигнуть ему нужно очень многого. - Значит, первое: подобрать необходимый материал, - повторял про себя Александр, - второе: составить план; третье - постараться, чтобы речь была ясной, отчетливой, музыкальной; четвертое - заучить всю речь наизусть и пятое - разыграть ее с мимикой и жестикуляцией, подобными актерской игре... Александр старательно учился этому искусству. Он слышал и видел, как прекрасно говорит его отец царь Филипп и как многих он убеждает в том, в чем хочет убедить. Великая сила красноречие, удивительная сила, похожая на колдовство. Вот, например, не так давно у Филиппа были афинские послы. Приехали договариваться о мире. Среди них был Эсхин, красивой осанки и благородного вида человек, друг Филиппа. И был среди послов неуемный враг Филиппа - Демосфен. Он вошел с нахмуренным лбом и угрюмым взглядом. Среди македонских вельмож тогда пронесся опасливый шепот. Вопрос должен обсуждаться важный: заключать мир так, как хотят афиняне, или так, как хочет Филипп. Если бы пришли обычные послы, пусть даже и недоброжелательные, Филипп уговорил бы их. Но как он уговорит Демосфена? Филипп появился перед ними роскошно одетый, мужественно красивый, несмотря на черную повязку, закрывающую глаз, чрезвычайно веселый и любезный. Он принял послов, как самых дорогих гостей, предоставил им и отдых, и ванну с дороги, и богато накрытый стол. А когда началась настоящая серьезная беседа, Филипп был так красноречив, так остроумен и так дружелюбен с Демосфеном, что тот совсем был сбит с толку. Он смущался, заикался, не знал, что отвечать... И словно забыл все речи, которые говорил, собираясь в Пеллу, словно растерял все громы и молнии, пока ехал сюда. А ведь он для того и включился в посольство, чтобы не дать Филиппу одурачить афинян. Как подсмеивались потом в Афинах его враги, как язвительно издевался Эсхин! Говорят, что послы были очарованы Филиппом и, вернувшись в Афины, без конца восхищались им: он так образован, он так любезен, он так умен! Демосфен угрюмо упрекал: - Вы только занимаетесь сказками и не хотите видеть настоящего положения дел! Получается, что Демосфен-то видел настоящее положение дел, но против красноречия Филиппа оказался бессильным. Да, риторике Александру надо учиться. Царям красноречие необходимо - это искусство тоже помогает управлять государством. В свободное от занятий время Аристотель писал книгу о животных. Нужный для книги материал он собирал всюду. Расспрашивал рыбаков о повадках рыб и других морских животных. Разговаривал с охотниками, с пастухами. Вместе с пасечниками наблюдал таинственную жизнь пчел. Он вскрывал трупы жертвенных или погибших от болезни овец, чтобы увидеть устройство их внутренних органов. Анатомировал глаз крота, чтобы понять, как он приспособлен для жизни этого животного под землей. Тем же путем терпеливого наблюдения он определил, когда у куриного зародыша начинает биться сердце. Он долго наблюдал сома, оберегающего икру. Ему нужно было знать, как устроен жевательный аппарат у ежа и одинаково ли поет соловей весной и летом... - Не следует ребячески пренебрегать изучением незначительных животных, - говорил он, - ибо в каждом произведении природы найдется нечто достойное удивления. Аристотель открывал перед Александром множество тайн природы, которых в те времена еще никто не знал. - ...Все животные имеют прирожденную способность ощущать перемены тепла и холода; и как люди, которые либо прячутся зимой в домах, либо проводят лето в более холодных местностях, а зимуют в более теплых, так и животные способны это делать, меняют место... Журавли улетают со скифских равнин на болота, расположенные выше Египта, к истокам Нила... А пеликаны переселяются и улетают с реки Стримона на Истр [Истром тогда называли Дунай.], где производят потомство... И рыбы точно так же уплывают из Понта и плывут обратно в Понт. Другие зимой плывут к берегам, ища тепло, а летом от берегов, спасаясь от жары... И всегда более слабые животные первые начинают переселение - так, макрели переселяются раньше, чем тунцы, и перепела раньше, чем журавли, ибо те улетают в месяце баэдромии, а эти - в маймактерии [Баэдромий - с 22 августа по 22 сентября. Маймактерий - с 22 октября по 22 ноября.]. КАК УСТРОЕН МИР Как устроена Вселенная? Где кончается ойкумена - обитаемая земля? Велика ли она со всеми своими странами и народами? На эти вопросы Александру нужен был немедленный и очень конкретный ответ. Если царь Филипп завоюет все близлежащие страны, что останется завоевывать ему, Александру? Еще в шестом веке до нашей эры философы, жившие в Ионии, на азиатском берегу, стали задумываться над вопросами: из чего состоят небесные тела - Солнце, Луна, планеты? Старались понять, какую форму имеет Земля. И как устроена Вселенная. Они уже допускали, что объяснить устройство Вселенной можно и без участия богов. Еще тогда они Вселенную назвали "космос", что значит - порядок. Раньше ученые считали, что Земля - это плоский диск, немного вогнутый и наклоненный к югу из-за пышной растительности жарких стран. Но теперь и в этом начали сомневаться... - Великий ученый был Фалес из Милета, - рассказывал Аристотель своим ученикам, гуляя по тенистой дорожке. Внимательное молчание окружало его. И только поскрипывание по песку изящных сандалий Аристотеля вторило его речи. - Раньше считали, что Земля прикреплена к небу. Но Фалес сказал, что Земля плавает на воде, подобно куску дерева. - Это правда? Это так и есть? Большие глаза Александра требовали точного ответа. - Нет, это не так. Земля - шар и висит в пространстве свободно, без всякой опоры. - Значит, Фалес ошибался? Тогда почему же он великий? - Он принимал на веру то, что утверждали ученые до него. Но он открыл великую тайну, что океан - это прародитель всех вещей. И его ученик Анаксимандр подтвердил это. Он сказал, что животные возникли во влаге и затем вышли на сушу. И что даже человек ведет свое происхождение от этих рыбоподобных существ. И о том, что Земля свободно висит в пространстве, - тоже догадка Анаксимандра, и догадка гениальная, она открыла дальнейшую дорогу науке. - А почему ты думаешь, учитель, что Земля - шар? Она же плоская! - Даже большие ученые, Александр, долго считали, что Земля плоская. Анаксимен, например, считал, что Земля такая же плоская, как тонкая широкая плита. И что Солнце проходит не под Землей, а вокруг нее. А почему Солнце не видно ночью? Да потому, что оно скрывается за горами. - А разве это не так? - Величайший ученый Анаксагор, из города Клазомены, думал, что Земля - это вогнутый диск. Анаксагора изгнали из Афин за то, что он не считал небесные светила божествами. Он говорил, что Солнце - это громадный раскаленный кусок железа. Он говорил также, что Луна - это другая Земля, с горами, с равнинами и даже с обитателями, и что она свой свет получает от Солнца. Анаксагора предали остракизму [Остракизм - изгнание на определенный срок.]. Аристотель, опустив голову, задумался. Ученики вокруг негромко переговаривались, спорили. А иные молчали, стараясь усвоить то, что рассказал Аристотель. Но Александр хотел добиться своего: - А все-таки почему же ты, учитель, думаешь, что Земля круглая? - То, что Земля круглая, первым понял Пифагор. - Аристотель отвечал охотно, его радовала настойчивая любознательность Александра. - Пифагор, тоже иониец, - эта страна богата мудрецами, - Пифагор считал, что совершенные фигуры - это шар и круг. "Значит, - говорил он, - Земля должна представлять собой шар и двигаться по кругу". А еще он говорил, что Земля движется вокруг центрального огня, потому что центр - наиболее достойное положение, а огонь наиболее достоин занимать это место. И поэтому он утверждал, что Земля обходит этот огонь с запада на восток в течение суток, а Солнце обходит его в течение года. - А где он, этот огонь? Почему мы его не видим? - Пифагор говорил, что наша сторона земного шара всегда от него отвращена. А я говорю - мы его не видим, потому что его нет. - А почему же ты, учитель, все-таки знаешь, что Земля - шар? Аристотель одобрительно кивнул головой. - Ты умеешь добиваться своего, Александр. Так вот, я видел затмение Луны. А тень, которую Земля отбрасывала на Луну, была круглая. Пока все. Идите в палестру, друзья. - Нет, нет! - поспешно остановил его Александр. - Ты, учитель, еще не рассказал, где кончается ойкумена! - В другой раз. - Но я хочу знать, велика ли Земля и много ли на ней царств? Аристотель привел его в портик, где стояли скамьи и стол на трех ножках. На столе лежали бронзовый шар и бронзовая дощечка. Над столом висела на стене белая доска для чертежей. Аристотель взял со стола бронзовую дощечку, на которой была выгравирована карта Земли - суша, реки и океан, окружающий ойкумену. - Видишь, Александр? Когда-то такую карту сделал ученый-географ Гекатей. Вот Земля - ойкумена. Вот Эллада. Вот Македония. Море. А это огромное пространство Земли - Персия. Персию такой огромной сделал персидский царь Кир. Он покорил множество царств, объединил их. Я тебе уже рассказывал о царе Кире. - Да, я все знаю про царя Кира, учитель. Значит, это и есть Персия, - повторил Александр. - Она очень большая. А что за Персией? - Тут - Индия. - А за Индией? - За Индией, как видишь, - ничего. Океан. А в этой стороне - Египет. Но говорят, что в Индии, так же как и в Египте, водятся слоны, - очевидно, эти земли где-то соприкасаются друг с другом. Но эта карта Гекатея несовершенна. Александр долго разглядывал бронзовую дощечку. Потом положил ее на стол со вздохом облегчения. - Земля не так велика, и царств не так много. Я завоюю их все. И на всей земле будет только одно царство - мое, царя Македонского. Аристотель с любопытством поглядел на него. Александр стоял перед ним сильный, крепкий, с решительным лицом, с глазами светлыми, зоркими и непреклонными... - Может быть, может быть... - задумчиво сказал Аристотель. - Победа над персами с тем войском, которое создал царь Филипп, вполне возможна. Но я полагаю, что это не приведет ни к чему хорошему. Александр промолчал. На этот счет у него было свое собственное мнение, которого никто не мог поколебать. "ИЛИАДА" Здесь, в зеленой тишине Нимфайона, Александр повторял за своим учителем гремящие строфы Гомера: Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам, Много сильных душ героев пославший к Аиду, Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным Птицам окрестным и псам. Это делалось волею Зевса. Аристотель сам переписал "Илиаду" для Александра. Александр был ошеломлен огромным миром, который раскрылся перед ним. Боги, люди, отважные герои, битвы, переплетение чувств, страстей, счастья и страданий... И снова битвы. С дрожью сердца он встретил здесь обожаемого героя Ахиллеса, о котором пела мать над его колыбелью, о котором рассказывала, когда Александр подрос. Но разве могла женщина в гинекее рассказать о нем так, как поведал великий Гомер! Аристотель и сам страстно любил поэмы Гомера. Преподавание поэзии он начал вот с этих его величавых строф: Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына... Александр слушал стихи, как музыку. И не просто как музыку, он слушал их как откровение воину, вождю: ...Ахейцы поспешно надели доспехи. Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея, Дремлющим, или трусливым, иль кинуться в бой не хотящим. О том, как Агамемнон, оставив "яро хранящих коней" и колесницу, ...Сам же пешком обходил построения ратей ахейских. Тех быстроконных данайцев, которые в бой торопились, Их ободрял он словами и с речью такой обращался: - Воины Аргоса, дайте простор вашей удали буйной! Зевс, наш отец, никогда вероломным защитой не будет. Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, - Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле, Их же цветущих супруг молодых и детей малолетних В плен увезем мы в судах, как возьмем крепкостенную Трою. Александр жадно читал и перечитывал описание боев, заучивал то, что особенно поражало воображение и перекликалось с его тайными замыслами. Он забывал обо всем, сидя над "Илиадой", - и где он, и с кем он. Александр в ахейском войске сражался против Трои. ...Вот уже в месте едином сошлися враждебные рати, Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот. Вместе смешалося все - похвальбы и предсмертные стоны Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась. Аристотелю с трудом приходилось отрывать Александра от "Илиады". Аристотель читал лекцию по физике, а у Александра звенели в голове "медью гремящие" строки... Силой воли он заставил себя прислушаться, о чем говорит учитель. А учитель говорил интересные вещи. - ...Природа постепенно переходит от предметов неодушевленных к животным, - говорил он, - и, таким образом, вследствие непрерывности остается скрытой граница между ними. Так за родом неодушевленных предметов прежде всего следует род растений... Переход от растений к животным непрерывен... Ведь относительно некоторых существ, живущих в море, можно усомниться, животные это или растения. Непрерывность, постепенность перехода из одного рода в другой - таковы черты живого мира. Александр задумывался. Ему казалось, что перед глазами раздвигаются завесы. Так вот как устроен мир... И среди этого мира, полного еще не познанных тайн, - человек. Кто он? Что он? И на это у Аристотеля был ответ. - Человек - общественное животное, - говорил он, - в большей степени, чем пчелы и всякого рода стадные животные. Один из учеников, хитроумный Неарх, однажды задал такой вопрос: - Говорят, что больше всего надо любить своего друга. Но каждый человек самый лучший друг самому себе. Значит, надо больше всего любить себя? А тех, кто делает так, бранят, называют себялюбцами. Как же поступать? Аристотель ответил на это охотно и с удовольствием. Он любил размышлять о поведении человека в жизни и любил говорить об этом со своими учениками. - Есть люди, которые всю жизнь стремятся захватить для себя как можно больше всяких благ - почета, денег, наслаждений. Таких людей называют себялюбцами, и справедливо называют. Но можно ли приравнять к ним того, кто отвергнет деньги и почести, охотно отдаст имущество и лучше проживет один год, совершив великое, прекрасное деяние, чем многие годы бесцельно. От власти и почестей он откажется ради других. Но прекрасное оставит себе! Александр внимательно слушал это поучение. И снова не согласился с учителем. - Они охотно отдают имущество... - повторил он, обращаясь к Гефестиону, когда они вдвоем направлялись в палестру. - Я тоже могу отдать друзьям все... Но власть? Власть нужна мне самому. Кто же из вас лучше воспользуется властью, нежели я? - Эти слова учителя относятся ко всем нам, - успокоил его Гефестион, - но не к тебе, Александр. Ты - сын царя. А царь без власти - уже не царь. - Помнишь, Гефестион, как учитель однажды сказал: цель человеческого бытия - познания. А как же завоевания, подвиги, слава? - То, что он сказал, так это для философов. А для царей другая мера. Ведь он и другое сказал: "Не одно и то же прилично богам и людям". - Да, помню. Иногда мне кажется, что он готовит из меня философа, а не царя и полководца. Но он же сам дал мне в руки самое лучшее руководство воевать и побеждать - "Илиаду". ...В город вбежали троянцы, подобно испуганным ланям, Пот осушили, и пили, и жажду свою утоляли, Вдоль по стене прислонившись к зубцам. Приближались ахейцы, - Двигались прямо к стене, щиты наклонив над плечами... Я вижу себя среди них, Гефестион. Мы так же пойдем осаждать города. Мы завоюем весь мир. Ты же видел чертеж на медной доске? Ойкумена не так велика. РАССКАЗ О ФЕРМОПИЛАХ Аристотель преподавал также историю Эллады; о войнах рассказывал он, о героях, о том, как персы грабили и жгли Афины, о том, как защищались эллины и как они прогнали персов... - Учитель, расскажи нам о таком героическом подвиге, - попросил Александр, - который остался прославленным навеки! - Хорошо, - согласился Аристотель, - я расскажу вам о многих подвигах, совершенных эллинскими героями, - о битве при Саламине, о битве при Марафоне... Но сначала расскажу о подвиге Леонида, царя спартанского. Фермопилы, как вам известно, - узкий проход между горами и морем, ведущий в середину Эллады. Когда персы на своих кораблях подошли к Фермопилам, эллины, которые собрались защищать проход, испугались и ушли. А Леонид, царь спартанский, решил остаться на месте и загородить персам проход. Он послал гонцов в разные города за помощью, потому что войска у него было мало. Но в это время начался Олимпийский праздник, праздник всей Эллады, и города по этой причине не прислали войск. Между тем царь персидский Ксеркс направил в Фермопилы соглядатая. - Посмотри, что там делают эллины и большое ли у них войско. Персидский всадник тихонько подъехал к лагерю Леонида, стоял и смотрел. Вернулся он удивленный. - Царь, воинов там немного. И ведут себя беззаботно. Одни заняты гимнастическими упражнениями. Другие расчесывают себе волосы. Ксеркс засмеялся: - Так они готовятся умирать? Он позвал к себе спартанца Демарата, который был изгнан из Спарты и жил при дворе персидского царя. - Объясни мне их поведение. - Царь, - сказал Демарат, - уж и прежде ты слышал от меня об этом народе. Ты смеялся надо мною, когда я говорил то, что предвидел. Люди эти пришли сражаться с нами и готовятся к бою. Таков у них обычай: когда предстоит рисковать жизнью, они украшают себе голову. Да будет тебе известно: если ты покоришь этих спартанцев и тех, что находятся в Спарте, то не останется ни одного народа, который решился бы выступить против тебя. Ксеркс пренебрежительно отвернулся. Как могут эти люди, если их так мало, сразиться с ним? Персидский царь четыре дня ждал, давая время эллинам убежать. На пятый день Ксеркс узнал, что они по-прежнему в Фермопилах. - Ну, если они вследствие своей наглости и безрассудства все еще ждут сражения, пусть идут мидяне, захватят их живыми и приведут ко мне! Но спартанцы встретили мидян боем. Сражение длилось с утра до вечерней зари. Мидяне подступали и снова отходили, много теряя убитыми. Наконец отступили совсем. Тогда Ксеркс послал к Фермопилам отряд "бессмертных" ["Бессмертные" - отряд отборного войска, где убитые тотчас заменялись другими воинами, так что число отряда не уменьшалось.] под командой Гидарнеса. "Бессмертные" пошли в бой чуть ли не с улыбкой, - что значит для них эта горсть людей, засевших у скал. Но оказалось, что и "бессмертные" ничего не могут сделать. Они не могли двинуть на эллинов всю массу войска, теснина не давала им развернуться. К тому же копья у персов были короче, чем у эллинов. А спартанцы сражаться умели лучше, чем персы, хотя бы даже и "бессмертные". Ксеркс сидел на холме, на заранее поставленном для него троне, и наблюдал битву. В страхе, в изумлении он не раз вскакивал с трона, словно желая помочь своим. В боях прошло два дня. На третий день персы снова начали сражение. - Их немного, - сказал Ксеркс, - они измучены и изранены. У них больше не хватит сил сопротивляться. Он не знал, что эллины разделились на отряды. Отряды эти сражались по очереди и по очереди отдыхали. А еще один отряд послали на гору, чтобы охранять тропинку, по которой может подкрасться враг. Ксеркс гневался, но что делать - не знал. И тут, как нередко бывало, к нему на помощь явилось предательство. К царю пришел малиец Эфиальт. - Если ты дашь мне хорошую награду, я помогу тебе, - сказал он, - я проведу твое войско к Фермопилам по тропинке через гору. И тебе больше не придется сражаться с эллинами, ты возьмешь их с тыла. Ксеркс наградил Эфиальта. И в сумерки, когда начинают светиться звезды, а люди зажигают огни, Эфиальт повел персов по тайной тропе. Эту тропу знали только малийцы, которые жили в этих местах. Там в горном ущелье течет река Асоп. От Асопа и начинается лесная тропа. Она поднимается на гору, идет по краю горы и сбегает к локридскому городу Альпене - первому городу со стороны Малии. Персы в темноте переправились через Асоп. Они поднимались на гору всю ночь. Справа от них были темные, заросшие лесом вершины Этейские, а с левой стороны - Трахинские высоты. Шли молча, стараясь не загреметь оружием, не звякнуть копьем... На горах лежала густая тьма, даже звезды не проглядывали сквозь высокие лесные кроны. На рассвете персы вышли на вершину горы. В этом месте как раз стоял спартанский отряд, стороживший тропу. Персы шли молча. Но под ногами у них шумела прошлогодняя листва, и этот широкий шум услышали эллины. Они сразу схватились за оружие. И в это время персы появились перед ними. Гидарнес, начальник персидского отряда, в изумлении остановился. Он не ожидал встретить здесь войско и построил свой отряд к бою. С визгом и воем полетели стрелы - эллины побежали на самую вершину горы. Но Гидарнес не стал преследовать их. Он поспешно повел свое войско вниз, туда, где укрепился отряд спартанского царя. Спартанцы уже знали все. Еще ночью явились к ним вестовые и сказали, что персы обходят гору. На рассвете прибежали воины с горных вершин, которые посланы были туда Леонидом. А накануне жрец и гадатель Мегистия, после того как принес жертву и рассмотрел ее, сказал эллинам: - На заре нам предстоит смерть. Стали совещаться. Что делать? Одни говорили, что надо покинуть лагерь, все равно их смерть будет бесполезна. Другие возражали - они пришли защищать родину, значит, будут ее защищать. Тогда Леонид сказал: - Те, кто хочет уйти, пусть уходят. Но сам я не уйду, потому что считаю это постыдным. И если умру здесь за свое отечество, то на мою долю выпадет громкая слава, а слава Спарты приумножится. Еще в те дни, когда персы только что подошли к берегам Эллады, пифия в Дельфах предсказала судьбу Леонида: У вас, обитатели Спарты обширной, будет разрушен Город большой ваш и славный мужами Персиды. Или - не будет. Но тогда стогны твои, Лакедемон, оплакивать станут Царя вашего смерть, из рода Геракла... "Это моя судьба, - думал Леонид, - я тот царь из рода Геракла. Я умру, но сохранится Спарта". Взошло солнце. Царь Ксеркс, по персидскому обычаю, совершил солнцу жертвенное возлияние. И сам повел войско. Леонид отошел от узкой полосы берега, поставил отряд в более широком месте. Тут и произошло сражение. Персы гибли бессчетно. А позади стояли начальники и бичами гнали их в бой. Спартанцы дрались со всей отвагой, со всем мужеством, на какое были способны. У них сломались копья - они схватились за мечи. У кого не стало и мечей - дрались врукопашную. Но враги окружили их со всех сторон и похоронили под черной тучей железных стрел. В этой битве погиб Леонид, царь спартанский, и все его триста воинов легли вместе с ним. У входа в Фермопилы есть холм. Сюда отступили спартанцы, когда варвары неожиданно явились к ним с Эфиальтом. Здесь был их последний бой. Теперь там стоит каменный лев в честь доблестного воина Леонида, царя спартанского. На улице шумел дождь и летели хлопья снега, когда Аристотель рассказывал у очага эти длинные истории о войнах, о бедствиях народных, о подвигах героев Эллады... Он умолк и, задумавшись, загляделся на огонь. - А что же этот проклятый Эфиальт? - спросил Александр с пылающим от волнения лицом. - Неужели он остался жить после этого? - Жить! Какая может быть жизнь у предателя!.. - сказал Аристотель. - Сначала он бежал в Фессалию, скрываясь от эллинов. Была объявлена цена за его голову. А потом его убил трахинянин Афенад. Правда, он убил Эфиальта за другое подлое дело. Но все равно Спарта наградила Афенада. ПОВОРОТ ЖИЗНИ Расцветали весны, полыхали летние дни под ливнем солнца; в прохладе и тишине рощи Нимфайона задумчиво проходили нарядные месяцы осени, отягченные плодами; шумели зимние дожди, и горные ветры завывали над крышей... Александр привязался к Аристотелю; он любил его не меньше, чем отца. - Отцу я обязан тем, что живу, - говорил он, - а Аристотелю - тем, что живу достойно. Аристотель открыл перед ним огромный мир знаний, мыслей, красоты. Жизнь Александра наполнилась самыми разнообразными интересами и увлечениями. Он стал внимателен ко всему окружающему - к природе, к живым существам... Иногда по ночам ему казалось, что он слышит музыку проходящих в торжественном шествии планет, - Аристотель сказал, что Платон слышал эту музыку... Александр научился распознавать лечебные травы и умел применять их при болезнях. Без медицинских познаний человек в то время не мог считаться по-настоящему образованным. Аристотель приучил его к чтению книг, открыл ему высокую красоту трагедий великих писателей - Еврипида, Софокла, Эсхила... Благодаря ему Александр понял величие эллинских мудрецов, значение их гениальных домыслов, положивших начало всем наукам мира. Аристотель познакомил его с учением многих великих философов-атомистов: Левкиппа, Демокрита, который развил учение Левкиппа об атомах... Александр не раз задумывался над строками Демокрита, стараясь понять их до конца. "...Миров бесчисленное множество, они возникают и гибнут; ничего не возникает из ничего, и ничто не переходит в ничто. И атомы бесчисленны по разнообразию величин и по множеству, носятся же они по Вселенной, кружась в вихре, и таким образом рождается все сложное: огонь, земля, воздух, вода. Дело в том, что последние суть соединения некоторых атомов..." "...Атомы носятся, подобные пылинкам, которые бывают видны в полосе света. Материи противополагается пустота. Всякое тело существует, пока остаются соединенными составляющие его атомы. С распадением их тело умирает. Душа, являющаяся двигателем, имеет материальную сущность и умирает вместе с телом..." А как же Аид, как же подземное царство мертвых, где бродят их тени?.. "...Боги только измышление самих людей, а если они даже и существуют, то не оказывают никакого влияния на жизнь мира". Значит, там, на Олимпе, никого нет? А разве не боги отвечают в святилищах на вопросы? И разве не потому бушует море, что ударяет трезубцем по воде Посейдон? И разве дрожит земля и блещут молнии не потому, что у Зевса от гнева дыбом встают его иссиня-черные волосы? И разве не вмешивались боги в войну ахеян с троянцами?.. Высказывание о душе и о боге поразило Александра. Поверил он, что богов нет и что душа умирает вместе с телом, или не поверил? Но если и поверил, то никогда никому не сказал об этом. А сколько счастья доставила ему "Илиада"! И это счастье ему тоже открыл Аристотель. Теперь, став старше - ему исполнилось шестнадцать - и постигнув, скольким он обязан Аристотелю, Александр уже не подсмеивался потихоньку, как раньше, вместе с мальчишками, над его тонким голосом, над щегольством, над его золотыми цепями и обычаем каждый день умываться теплым оливковым маслом... Но другой его привычке - очень мало отдавать времени сну, потому что жизнь человека и так коротка, а успеть надо много, - Александр и сам старался следовать. Аристотель, ложась в постель, брал в руку медный шар. А возле кровати ставил медное блюдо. И когда засыпал слишком крепко, рука его во сне разжималась, и медный шар падал в медное блюдо. Аристотель от звона сразу просыпался. И считал, что сна для него достаточно. Александр пробовал делать так же. Но это было ему трудно. Так в занятиях, в играх, в тренировках на палестре прошло три года. На четвертом году жизни в Миэзе отец вызвал Александра в Пеллу. Филипп без конца воевал - где удачно, где неудачно. Неудачи не останавливали его, не охлаждали его яростного стремления захватывать чужие земли и осаждать города. Собираясь захватить большой город Византий, стоявший на азиатском берегу Пропонтиды [Пропонтида - Мраморное море.], Филипп сказал Александру: - Ты видишь, как я тружусь для нашей отчизны. Все города южной Фракии уже принадлежат Македонии. Но нам необходимо взять Византий и Перинф. Они стоят в проливах, а проливы - это торговые пути, как ты сам понимаешь... Города эти сильны, мне придется провести там немало времени. А здесь управлять Македонией останешься ты. Александр выпрямился, приподняв голову. - Ты останешься здесь не один. Антипатр поможет тебе. - Я могу и один. - Не сомневаюсь. Но советы опытных людей тебе не помешают, не пренебрегай ими. У нас много врагов. Покоренные племена могут восстать. Внутри Македонии тоже немало сикофантов - и персидских и афинских. - Я справлюсь с ними. - И опять - не сомневаюсь. Только не отвергай советов друзей - я их тоже не отвергаю. Особенно советов Антипатра - он не предаст и не обманет. Правителем будешь ты, тебе я доверяю нашу государственную печать, пользуйся ею разумно. Филипп уехал. И Александр больше уже не вернулся в Миэзу. Филипп расплатился с Аристотелем за обучение сына щедрой платой. Он восстановил разрушенную им Стагиру - родной город Аристотеля, освободил из плена всех жителей Стагиры и вернул их домой. Филиппу приходилось трудно. Чтобы подступиться к Византию и Перинфу, надо войти с флотом в Пропонтиду. Но это Афинская область; по договору с Афинами Филипп не должен сюда вторгаться, и афинские поселенцы - коринфяне не пропустят его. Но Филиппу нужно пройти в Пропонтиду. Й чтобы не было помехи, он прежде всего напал на Коринф. Коринфяне ничего не могли сделать, задержать Филиппа у них не было сил. Подчинив Коринф, Филипп провел свои длинные корабли в Пропонтиду. И осадил Перинф. Филипп осадил Перинф, но взять его не смог. Византий прислал Перинфу помощь. Филипп упорно продолжал осаждать Перинф, и победа его была уже близка, город изнемогал... Но на помощь городу подоспели наемники персидских сатрапов из Малой Азии. Они привезли в Перинф оружие и припасы. Наемники с боем прорвали македонскую блокаду и вошли в город. Филипп не отходил. Его тараны гулко били по стенам, били неустанно, не переставая, и этот грохот разносился по городу, как удары смерти, которая стучится в Перинф. Стены наконец были пробиты, и македонские войска ворвались в город. Перинф защищался отчаянно. На улицах были сделаны заграждения; стрелы, дротики, камни летели из каждого дома, с крыш, с гребня городских стен. Бились на каждой улице, заливая кровью родные пороги... И отбились. Филипп оставил Перинф. Филипп оставил Перинф. И тут же, еле переведя дыхание, бросился на Византий. Он надеялся застать его врасплох. Но Византий запер перед ним ворота. Филипп осадил город. Изо дня в день, из ночи в ночь македонские войска таранили Византий, домогаясь сдачи. Но город не сдавался, ему помогали афиняне и жители эллинских островов - хиосцы, родосцы, косцы... А в Афинах по-прежнему, только еще более гневно, гремели против Филиппа обличительные речи оратора Демосфена: - ...Он видел, что мы более всех людей пользуемся хлебом привозным, и потому, желая овладеть подвозом хлеба, стал требовать, чтобы византийцы приняли участие в войне против нас. Но те отказались. И он, устроив заграждения перед городом и подведя осадные сооружения, начал осаду! Стены Византия были крепки, тараны никак не могли сокрушить их. Очень сильно заботила Филиппа и казна, которая истощалась столь долгой осадой. Подступала прямая нужда в деньгах: Филипп видел, что скоро ему не на что будет содержать войско. И тогда он пошел на крайность. Он захватил в море сто семьдесят круглых купеческих кораблей и распродал их груз. Так он запасся средствами для дальнейшей войны. - Разбойник! Морской разбойник! Филиппа не очень-то расстраивала брань, которой осыпал его Демосфен. Царь лишь посмеялся бы над его криками, если бы Афины не послушались Демосфена и не ввязались бы в его войну с Византием. Но Афины ввязались в эту войну, они начали помогать Византию, они мешают Филиппу! И Филипп отправил в Афины гневное письмо. Давно прошло то время, когда он так боялся их вражды и так искал их дружбы. "Филипп совету и народу афинскому привет! Хотя уже много раз я присылал к вам послов, чтобы обеим сторонам соблюдать присягу и договоры, вы не придавали этому никакого значения. Вот поэтому я почел нужным направить к вам письмо о тех делах, в которых вижу нарушение своих прав". Филипп перечислил все обиды, причиненные ему Афинами, он привел длинный ряд тяжелых обвинений в ненависти, несправедливости, предательстве. И закончил письмо так: "...Я с полным правом буду обороняться против вас и, взяв богов в свидетели, разрешу наш спор с вами". В Афинах негодовали: - Вот как! Это, значит, не он ворвался в нашу область и нарушил договор?! Это, значит, не он, а мы нападаем, а он только обороняется?! Афиняне в ответ на это письмо объявили Филиппу войну. И в гневе повалили плиту, на которой был написан договор о мире с македонским царем. И война с Афинами, прерванная было Филократовым миром, когда было принято решение о том, что "каждый должен владеть тем, что он имеет в данное время", загорелась снова. Осада Византия затянулась. Филипп осаду не снял. Но, чтобы не держать все свое войско в бездействии около Византия, отобрал самых сильных и храбрых воинов и отправился с ними на завоевание соседних городов... Александр в это время стоял во главе македонского царства и тех войск, которые были оставлены ему для защиты Македонии. АЛЕКСАНДРОПОЛЬ Александр, приняв государственную печать, сразу почувствовал себя взрослым. В его голосе появился повелительный тон, его распоряжениям никто в доме не смел прекословить. За три года жизни в Миэзе Александру редко приходилось встречаться с матерью. Теперь же, встретившись, он с печалью заметил, что мать постарела, стала как-то меньше ростом, хотя держалась по-прежнему царственно и надменно. Но вся ее надменность пропала, когда она увидела сына. Олимпиада поспешила ему навстречу, протянула к нему руки, в черных глазах ее заблестели звезды. - Сын мой, Александр! О, сын мой, Александр! Александр готов был стать перед ней на колени, утешить, хотя она не жаловалась, сказать ей, как нежно он к ней привязан, хотя она этого не требовала. Олимпиада все это увидела в его глазах, в его улыбке. Она с восторгом глядела на своего сына - такой он сильный, такой красивый, так уверенно держится! Олимпиада расспрашивала Александра о его жизни в Миэзе. Она хотела знать обо всем: и как он жил, и с кем дружил из товарищей, и чему учил их Аристотель, и как учил... Она хотела знать все подробности, все горести, все радости и даже мысли своего сына. Александр охотно отвечал на ее вопросы. Об Аристотеле он рассказывал с обожанием и восхищением. Олимпиада, слушая, как он говорит о своем учителе, прослезилась - выдержка изменила ей. - Мы поставим памятник этому великому человеку! - сказала она. Александр удивился, увидев ее слезы. Раньше Олимпиада никогда не позволяла себе этого. Он заметил, что на лице у нее появились морщинки. Видно, много пришлось ей хмуриться и мало смеяться. Он взял ее руку и поцеловал. И оба они - мать и сын - поняли, что у них нет никого дороже друг друга... - Вернется царь, и мы обязательно поставим памятник Аристотелю, - повторила она. - Может быть, в Дельфах. Или в Олимпии. В этих словах звучало удовлетворение. Вот они, македонские цари, могут нынче ставить памятники в святилищах Эллады. Филипп уже достаточно всемогущ. - Правда, сейчас опять неладно с Афинами, - продолжала она, нахмурившись, - все портит этот негодный человек Демосфен. Но Филипп справится с ним рано или поздно. - Я сам справлюсь с ним, если отец не успеет, - сказал Александр. И мать, посмотрев на него, поняла, что так и будет. Александр - сын своего отца! Македонским царям и в мысли не приходило задуматься о том, что Демосфен, враждуя с ними, отстаивает свободу своей родины. Вскоре в Македонии стало известно, что дела у Филиппа не ладятся. Об этом стало известно и в Фессалии, и во Фракии. Прошло не так много времени, и Александру сообщили, что фракийское племя медов отпало от Македонии и больше не хочет признавать ее власти. У медов есть своя земля, свои города, и они не хотят терпеть македонского произвола! Александр, помня наказ отца, обратился к Антипатру. - Я хочу немедленно пойти и наказать медов, - сказал он. - Собери войско. Антипатр согласился. Это будет правильно. Он не думал, что полководец, которому пошел всего лишь семнадцатый год, сможет выиграть сражение. Антипатр и сам шел вместе с Александром - ему хватало и военных способностей, и военного опыта. А в том, что медов надо наказать и снова подчинить Македонии, он не сомневался. Ведь не Александру, но ему, Антипатру, будет стыдно перед Филиппом, что не сумел без него навести порядок в покоренной стране. И Александр в свои шестнадцать лет впервые надел боевые доспехи. Олимпиада не спала всю ночь. В ее видениях бродил по комнате маленький светлокудрый мальчик. Она брала его на руки, прижимала к груди. "Почему он такой горячий? Не болен ли?" И спокойный голос Ланики: "Он всегда горячий. Просто горячая у него кровь". А теперь Александр уже надевает свой гривастый шлем. И не на праздник идет - на битву. Она позвала бы Антипатра, попросила бы оградить сына от опасности. Но ведь сын оскорбится! Так она маялась до утра. Вставала, ходила по комнате, ложилась снова. Тяжесть недобрых предчувствий угнетала сердце. Что будет? Что будет, если... Нет, даже мысли такой нельзя вынести! Но когда наступил час прощания, Олимпиада стояла перед сыном спокойная. - Жду тебя с победой. - Приду с победой. Она заглянула сыну в глаза и спросила, понизив голос: - А не боишься ли ты, Александр? Не страшно ли тебе? Александр искренне удивился: - Не страшно ли? А что такое страх? Александру подчинялись все военачальники его войска. Антипатр посоветовал им, щадя самолюбие юного полководца, тихонько поправлять его ошибки, если он будет ошибаться, но делать это осторожно. Все знали его упрямство, знала его вспыльчивый нрав. Они шли в поход вслед за Александром, который сидел на своем большом сильном коне, на своем Букефале, и украдкой посмеивались: - Умудренный в боях воин ведет нас! Однако вслух подшучивать опасались. Войско вступило во Фракию. Вечер застал их в широкой долине, отлого спускающейся с гор. Густые лиловые сумерки медленно сползали вниз, заслоняя дорогу; потемнели и окрестные горы. Только вершина могучей горы Гем светилась в побледневшем небе. Антипатр посоветовал Александру созвать военачальников перед боем, выслушать, что они скажут. - Так всегда делает твой отец, Александр! Александр велел созвать военачальников. - Сегодня войско отдохнет с дороги, - сказал он. - Дайте поужинать воинам. Накормите коней. А на рассвете мы возьмем город медов. Военачальники повиновались. Каждый, идя к своему отряду, думал, что совещания как будто и не получилось... Да его как будто и не понадобилось... Повиновался и Антипатр. Он и сам не дал бы более разумного и более ясного приказа. Антипатр проснулся в тот час, когда начали меркнуть звезды и на самых высоких вершинах гор забрезжил отсвет наступающего дня. - Пора! - сказал он. И, надев боевое снаряжение, вышел из шатра, намереваясь разбудить Александра. В этот момент грянули трубы - сигнал к подъему. Александр проснулся раньше. Юный полководец был неудержим. Ему казалось, что войско движется слишком медленно. Он досадовал, что из-за этой медлительности им не удастся захватить медов врасплох, занять их город с ходу, как ему хотелось. А войско шло скорым шагом. Ни тяжелой поклажи, ни обоза не было у них - Филипп приучил своих воинов обходиться без обозов. Меды, которые знали, что Филипп далеко и сражается из последних сил, осаждая Византий, и что он терпит там тяжелые неудачи, спокойно встретили утро наступающего голубого дня. Внезапно ворвавшиеся в город македонские отряды, сверкающие щитами и копьями, гремящие копытами коней, ошеломили их. Меды попробовали сопротивляться, но малочисленное, слабое, плохо вооруженное племя было смято, войско его разбито, жилища разграблены. Оставшиеся в живых меды пришли к Александру. Он, разгоряченный битвой и победой, принял их, сверкая глазами, полными гнева. Не дослушав их просьб о милости к побежденным, Александр приказал изгнать их всех из города, а город отдать переселенцам из Македонии. Отец однажды сделал так же: захваченный город заселил македонянами и назвал его Фи-липпополем. Александр последовал его примеру; завоевал город, заселил македонянами и назвал его Александрополем. Возвращаясь в Пеллу, ни воины, ни военачальники уже не подшучивали над юностью полководца. Его быстрый ум, его способность мгновенно принимать решение, его горячность в битве многих удивила и заставила задуматься. Чего ждать от Филиппа, они знали: походов, побед, поражений, новых побед, обогащающих победителей имуществом побежденных. А что будет, когда власть в Македонии возьмет в руки этот безудержно и безрассудно отважный юноша и станет их царем? Не ринется ли он, как бешеный конь, увлекая их страну не только к победам, но и к гибели? ЦАРЬ АТЕЙ А у Филиппа дела по-прежнему не ладились. Вся зима прошла около стен Византия. Уже солнце повернуло на весну, засверкало бирюзой море, а Филиппово войско по-прежнему беспомощно стояло у неприступных византийских стен. А как они били таранами эти стены! Сколько раз пытались сделать подкоп. Леон, который стоял во главе византийской обороны, мужественно, неуклонно отбивал их. Филипп почернел от гнева, от напрасных усилий, от тяжелых забот. Ему нужен был Византий. Ему нужно было отторгнуть этот большой приморский город от Афинского союза. Ему необходимо было завладеть им. Ему надо было поставить в Византии свое войско, а в гавани Византия - свой флот. Но Византий не сдавался, он стойко защищал свою независимость и свободу. И у Филиппа уже не хватало сил, чтобы покорить его. Теперь мысли македонского царя все чаще обращались к северу, к той стране, что лежит между болотистой Меотидой [Меотида - Азовское море.] и большой рекой Борисфеном [Борисфен - Днепр.] и которую называют Малой Скифией. Девяностолетний скифский царь Атей славится как предприимчивый и отважный воин, войска у него много. Филиппу уже приходилось сталкиваться с ним. Еще в 342 году Филипп вступил во Фракию и осадил город Эдесс. Тотчас и Атей двинулся туда же со своей бесчисленной армией и помешал ему взять город. Филиппу пришлось тогда отвести свое войско и даже отпустить пленных. Кроме того, он вынужден был еще и заключить договор с Эдессом о ненападении. Старик Атей очень силен. Хотя армия его не в железо одета, шлемы и панцири у них из сыромятной бычьей кожи, и мечи не такие тяжелые, и копья не такие длинные, а победить их трудно. Очень воинственны. Очень выносливы. Видно, такими выносливыми сделала этих людей их страна, где зимой так морозно, что медные сосуды для воды лопаются, а вода в них замерзает. И реки там замерзают. Говорят, что они рыбу изо льда вырубают гангамой, а рыба там попадается почти такого же роста, как дельфин. Хорошая рыба, скифы называют ее осетром... Странный народ скифы. Живут в кибитках под войлочным шатром, скитаются по равнине со своими стадами. Но силы у них много. Вот уже и во Фракию вошли, заняли земли до самого Гема. Фракийские племена уступили им, - но попробуй не уступить! Впрочем, пусть живут. Там земли бесплодны, одни болота. Филипп давно понял, что Атей пристально следит за ним. Так и смотрит, как бы царь македонский не тронул его скифских земель. Филипп их не тронет. Он еще тогда под Эдессом понял, что с Атеем нужно установить самые дружеские отношения - силой тут ничего не поделаешь. Атей принял его дружбу. Верил он Филиппу? Едва ли. Филипп чувствовал, что этот мудрый старик видит все его мысли. Однако, когда его недавно начали теснить истрийцы - союз племен, живших на Истре, которые воспротивились нашествию скифов, - Атей направил к Филиппу послов. - Если ты поможешь мне теперь, я оставлю тебе в наследство скифское царство, ты будешь в Скифии после меня царем! Филипп немедленно отправил к Атею часть своего войска. Теперь его македоняне там, помогают скифу сломить истрийцев. А когда Атей победит их и усмирит, не поможет ли он Филиппу, в конце концов, одолеть Византий? Конечно, поможет. Он ведь обещал прислать войско. И денег обещал. А деньги нужны, эта проклятая осада совсем истощила македонскую казну... Только почему же так долго нет оттуда вестей? Почему Атей не шлет гонцов ни с благодарностью за помощь, ни с известием о победе? Вести явились неожиданно. Филипп не верил своим глазам, когда увидел, что к его стану приближаются посланные в Скифию македонские отряды. Военачальник этих отрядов предстал перед Филиппом сердитый и расстроенный. - Атей отослал нас обратно, - сказал он, - говорит, что скифы сильны и храбры и ни в чьей помощи не нуждаются. Филипп потемнел от гнева. - Да ведь он же сам просил у меня помощи! Да еще обещал меня оставить наследником своего царства! Почему ты не напомнил ему об этом? - Как же не напомнил? Конечно, напомнил. Иначе зачем бы мы пришли? - Что же там произошло? - У истрийцев умер их царь. И они ушли, не стали сражаться с Атеем. Война кончилась - на что же скифу мы? Вот и отослал прочь. - Повтори, что он велел передать мне. - Он велел передать тебе, царь, что помощи твоей не просил. И что он никому не поручал говорить о том, что оставит тебе царство. И сказал, что они не нуждаются в македонской защите, так как скифы превосходят македонян в храбрости. И что в наследниках он тоже не нуждается, так как его сын здравствует! Филипп в бешенстве послал проклятье Атею. - И меня, Филиппа македонского, обвиняют в вероломстве?! Ах, проклятый старик, мы еще встретимся с тобою... Они хоть заплатили вам что-нибудь за то, что вы пришли туда? Военачальник покачал головой: - Ничего. - Ну-ну! Вот это честно! Филипп велел тотчас снарядить послов к Атею. - Скажите, что я требую возместить хотя бы часть расходов на осаду Византия - он же обещал мне и денег, и войска, а ничего не дал! Он должен выполнить это требование немедленно, тем более что он не только не уплатил за службу моим воинам, но даже и расходов на них не возместил!.. С ответом возвращайтесь как можно скорей! - приказал он. Послы помчались. И вернулись так скоро, как могли донести их быстрые кони. Но что за издевательский ответ привезли они! Скифский царь просит извинить его. Но климат в Скифии тяжелый, а почва бесплодная. Такая почва не приносит богатства, но еле-еле дает пропитание. Нет у него сокровищ, чтобы он мог удовлетворить столь великого царя, как Филипп, а прислать небольшую подачку он считает еще более непристойным, чем вовсе отказать. Вообще - пусть будет это известно македонскому царю - скифов ценят за доблесть, а не за богатство. Получив этот ответ, Филипп ничего не сказал. Но решение принял в ту же минуту: "Хватит. Время разговоров с тобой, старик, прошло. Терпеть твою наглость я больше не в силах". Однако эти мысли он пока оставил при себе. Филипп знал, как легко переносятся из лагеря в лагерь военные тайны. Внешне спокойный и приветливый, он будто и не заметил, как издевается над ним старый скиф. И снова отправил послов к Атею. "Атею, царю скифскому, от Филиппа привет! Во время осады Византия я дал обет воздвигнуть статую Гераклу. И теперь иду, чтобы поставить ее в устье Истра. Так прошу тебя - не мешай мне пройти спокойно, как другу, по твоей земле и почтить бога!" Послы уехали. Филипп приказал снять осаду Византия. И. тут же стал готовить войско в поход. Пускай Атей встречает его "как друга" со статуей Геракла! И, не дожидаясь возвращения послов, двинул свои фаланги. Послы встретились в пути. Они везли ему ответ царя Атея. Если Филипп хочет выполнить свой обет, то пусть пришлет статую к нему, к Атею. Он обещает не только поставить статую, но и сохранить ее невредимой. - Однако я не потерплю, - заявил Атей, - чтобы войско Филиппа вступило в пределы моего царства! Если же Филипп поставит статую против воли скифов, то, как только он уйдет, я низвергну статую, а медь, из которой она отлита, превращу в наконечники для стрел. Ничто - ни просьбы, ни лукавство, ни лесть - не действовало на скифа. - Он не потерпит меня на своей земле, вы слышите? - усмехнулся Филипп, и усмешка его была зловещей. - Клянусь Зевсом, он не потерпит! Македонское войско тяжелым, уверенным шагом, под которым гудела земля, двинулось на Скифию. На юго-западной границе Скифии, вдалеке от городов, два войска - скифское и македонское - схватились в яростной битве. Филипп, расстроенный и рассерженный предыдущими неудачами, свирепо дрался в первых рядах. Сквозь сверкающий хаос мечей и копий он неотступно пробивался к Атею. Филипп устал улыбаться ему и притворяться другом, ему надоело опасаться его могущества, надоело терпеть поражения, терпеть препятствия, встающие на пути его замыслов. Он своей рукой убьет Атея! - Может быть, ты все-таки потерпишь меня на своей земле? - повторял он сквозь зубы. - Может быть, все-таки потерпишь? Скифское войско было огромно. Но оно не устояло перед железной сомкнутой фалангой Филиппа. Филипп уже видел белую бороду богатыря Атея, уже видел блеск его тяжелого меча, который разбрасывал молнии направо и налево. Филипп понукал коня, толкал его в самую гущу битвы, в самую страшную сечу, пробиваясь к Атею. И вот уже редеет скифское войско. Груды тел лежат кругом. Последние воины еще защищают своего старого царя, а македоняне уже окружили их несокрушимой стеной. Филипп прорвался к Атею. На мгновение взгляды их встретились. Глаза старика были полны горя и ненависти. Он замахнулся мечом, рванувшись к Филиппу. Но Филипп двинул на него коня и одним метким ударом сариссы убил скифа. Битва кончилась. Македонское войско бросилось грабить убитых скифов. А потом, похоронив своих погибших воинов, отправилось разорять несчастную Скифию. Тревога пошла по городам приморья. Скифы разгромлены, теперь никто не защитит их от Филиппа! Стало опасно и в Истрии, и в Томах, и в Калитии. Македоняне пойдут домой из Скифии по их побережью - и что будет тогда? Может быть, завтра же их поля погибнут и города задымятся в развалинах... Но македоняне, отягченные огромной добычей, не пошли по городам побережья. Они возвращались домой по внутренним областям. Атей говорил правду - ни золота, ни серебра не было в его царстве. Но македоняне гнали двадцать тысяч пленных женщин и детей. Их можно продать в рабство и получить золото и серебро. А можно заселить ими дикие местности Македонии и заставить работать. Кроме того, они взяли двадцать тысяч самых лучших кобылиц, чтобы развести породу выносливых скифских коней. А овец и коз никто не считал. Их гнали стадами. "Ну что ж, - думал Филипп, возвращаясь домой, - не удалось взять Византий - а Византий я рано или поздно возьму, - так взял Скифию. Атея нет. Он, клянусь Зевсом, все-таки дозволил вступить на его землю! А если нет Атея, кто помешает мне держать в руках всю Фракию?" Филипп прикидывал, сколько барыша у него останется после этой победы. Размышлял о том, куда ему направить пленных, как распределить скот, что отдать войску, что отдать военачальникам и этерам, что взять себе. Филипп хмурился, вспоминая неудачи в проливах. Но тут же и утешался: "Теперь прежде всего надо захватить Понтийское побережье. Возьму все эти города - Эдесс и Калитию, а далее... Посмотрим тогда, как сможет Боспор помочь Афинам и Византию. А помощь им понадобится!" НЕОЖИДАННОЕ ПОРАЖЕНИЕ Филипп был спокоен. Огромная добыча поправит дела Македонии. Скоро они прибудут домой, граница его царства уже недалека, уже видна белая голова Олимпа... А там - отдых, хороший пир. И новые сборы. Проливы, проливы ему необходимы. Не победил сегодня. Но это еще не значит, что и завтра не будет победы. Вот уже и широкий Истр шумит в долине. Переправлялись долго, тяжело, войско было слишком отягчено добычей. Шум воды, ржание лошадей, громкий непрерывный поток козьих и овечьих голосов, плач и крик скифских детей и женщин, испугавшихся реки... Филипп, окруженный этерами, терпеливо ждал, пока все захваченное им богатство будет переправлено через реку. - Не я виноват, что они плачут, - сказал он одному из своих этеров, - старый скиф не хотел моей дружбы. И чего они так кричат? Рыжий полководец Аттал, зять Пармениона, грузно сидевший на огромном коне, чуть заметно усмехнулся: "Хм... Дружбы!" - Да, - проворчал он. - Атей не знал, что такое македонское войско. Теперь узнал. А кричат - так они же варвары. Эллины умирают молча. Пусть кричат. Переправились благополучно. Войско вступило в страну трибаллов, племени, обитавшего в долинах Истра. Осталось только миновать их - и македоняне вступят на родную землю. Вдруг передовые отряды остановились. Остановилось и все войско. Примчались конники, ехавшие впереди. - Царь, трибаллы стоят вооруженные. Они отказываются пропустить нас через свою землю! Филипп немедленно выехал вперед и развернул войско в боевой порядок. Трибаллы стояли стеной, приготовившись к битве. Это было дикое племя, сильное и всегда готовое к войне. - Не пропустим через свои владенья, - сказал их вождь Филиппу, - если не отдашь нам половину твоей добычи. Филипп возмутился. Только что погиб от его руки могучий скиф Атей. А тут какие-то варвары - трибаллы осмелились стать у него на дороге! Филипп ответил пренебрежительно и резко. Из рядов трибаллов полетели оскорбления и ругань. Македоняне в долгу не остались, осыпая трибаллов бранью и насмешками. От брани перешли к битве. Неожиданно разгорелось большое сражение. Богатая добыча, которая была перед глазами трибаллов, придавала им отваги. И тут, где Филипп не ждал беды, его подстерегла беда. Его ударили копьем в бедро. Удар был такой тяжкий, что копье, пронзив бедро Филиппу, убило под ним коня. Филипп, заливаясь кровью, упал вместе с конем... Македоняне испугались, думая, что их царь убит. Этеры бросились к нему, ряды войска смешались... Трибаллы воспользовались их смятением, угнали и пленных, взятых в Скифии, и весь скот, утащили все, что македоняне награбили у скифов. Тяжело раненного царя привезли в Пеллу. Внесли в дом на щитах. Александр выбежал навстречу. Ужас, жалость и еще какое-то непонятное волнение, похожее на чувство надвигающейся опасности, против которой ему надо собрать силы, охватили его. Но, приученный владеть собой, он только бледнел, провожая отца к его ложу. Отец был жив. Встретив испуганный взгляд Александра, он усмехнулся запекшимися губами: - Пока еще не умру. Еще много дел не сделано... Врачи немедленно взялись за Филиппа. Александр не отходил от его постели. Он и сам многое понимал в лечении ран, знал травы, которые надо прикладывать, чтобы рана не воспалилась, умел делать отвары и лекарственное питье для восстановления сил. Филипп глядел на Александра с нежностью. - Откуда ты знаешь все это? - Меня научил Аристотель. - Аристотель - великий человек. - Мать сказала, что надо ему поставить памятник. Филипп промолчал. - Мать сказала, что ты и она - вы вместе поставите памятник Аристотелю. Или в Дельфах. Или в Олимпии. - А что говоришь ты? - Я очень люблю его, отец. - Хорошо. Я поставлю памятник Аристотелю. Или в Дельфах. Или в Олимпии. В эти долгие дни болезни, когда можно было вволю обо всем подумать, все взвесить и обсудить, Филипп многое поверял Александру. - Я знаю, что думают обо мне... - с иронической усмешкой говорил он. - Что я не выбираю средств, чтобы добиться своего, могу предать друга, могу обмануть союзников, могу нарушить любую клятву. Ну что ж, пожалуй, все это так и есть. Но ты должен знать, что я все это делаю и принимаю такую хулу на себя ради одной цели - ради могущества Македонии. Я человек. Ни хуже, ни лучше я не стану оттого, что Демосфен в Афинах поносит меня. Но он мешает возвыситься Македонии, вот это ты запомни. И помни об этом, когда меня не будет. Александр вскинул на него укоряющие глаза. - Если, конечно, я до тех пор сам не успею с ним справиться, - продолжал Филипп, - я ведь тоже кое-что знаю о нем. Разве не в его руки плывет персидское золото? Разве не помогает он персам, стараясь уничтожить меня? Но ты знай одно: не персы твои союзники, а эллины. И не во главе персов, не во главе варваров должны стоять македонские цари, а во главе Эллады! Александр улыбнулся. - Во главе? Но эллины нас даже в города свои не пускают. - Пустят. Позовут. - Позовут? - Позовут, Александр, клянусь Зевсом. Только бы поскорей зажила эта проклятая рана. - Но как же это будет, отец? Афины против нас, Фивы против нас. Демосфен все время кричит, чтобы Афины заключили союз с Фивами... - Я сам заключу союз с Фивами. Они мешают мне войти в Аттику. - Но как? - Надо ждать удобного случая. А случай будет. Надо только поймать его и не упустить. "Пока только одни поражения, - думал Александр, - а он разговаривает так, будто были одни победы..." - Необходимо войти в Аттику, - продолжал Филипп, - силой или хитростью - все равно. И стать во главе всех эллинских городов. А потом поднять их на защиту тех греков, что на азиатском берегу. Кто же из эллинов откажется от этого благородного дела? Может быть, только Спарта, - они же никому не желают подчиняться. Но без Спарты обойдемся. - Опять ты говоришь: стать во главе. Но разве эллины захотят поставить тебя во главе? - Конечно, не захотят. Но они бессильны. Ты забываешь, что войско наше всегда готово к сражениям. И ты меня недооцениваешь. Я ведь уже глава, глава совета амфиктионов. Если бы эллины могли объединиться, тогда я говорил бы по-другому. Тогда никто не мог бы справиться с ними. Но они никогда не объединятся. Ни один их город не подчинится другому. Если бы, например, я не объединил все наши македонские княжества, разве мы могли бы рассчитывать хоть на какую-нибудь победу? Македония навсегда осталась бы безвестной и беззащитной. - Ты говоришь, отец, "силой или хитростью - все равно". Леонид, который пал при Фермопилах, решил умереть, лишь бы оставить славу за своей родиной и за собой. Он очень заботился о чести своего имени. А ты о своем имени совсем не заботишься. - О своем имени, Александр, я действительно мало забочусь, клянусь Зевсом! На что мне слава после смерти? Но зато я забочусь, и очень много забочусь, и тружусь для Македонии. Ты видишь, у меня нет глаза, у меня сломана ключица, еле срослась. И теперь вот лежу с тяжелой раной. Даже злейший враг мой Демосфен признает, что я не щажу себя ради Македонии. А эта слава повыше, чем слава одного человека, хотя бы и царя. Береги Македонию, когда будешь царем. Береги ее славу. Филипп был захватчиком, поработителем, а порой - просто разбойником, для которого не писано никаких законов. Но родину он любил. Это были дни большой дружбы Александра с отцом. Только слезы Олимпиады и жалобы ее на Филиппа вносили в сердце Александра горечь и недоумение. Мать он любил по-прежнему. ОПЯТЬ ПРОВАЛ В Элладе неожиданно вспыхнула война. Локрийцы из Локрийской Амфиссы осквернили землю Аполлона Дельфийского. Необходимость наказать локрийцев энергично и красноречиво доказывал Эсхин. Совет амфиктионов - государств, охраняющих святилище, - постановил объявить локрийцам войну. Амфиктионы решили просить Филиппа, как главу совета и как отважного и умелого полководца, взять на себя ведение этой войны. Послом к Филиппу пришел стратег амфиктионов Коттиф. - Мне поручено просить тебя, - сказал он, - чтобы ты помог Аполлону и амфиктионам и не допустил оскорбления бога со стороны нечестивых амфиссейцев! Это и был тот случай, которого так ждал Филипп и за который он теперь жадно ухватился. Филипп принял просьбу совета. Еще хромой от недавней раны, он сел на своего боевого коня и с огромной армией, уже законно, как военачальник священного похода, вошел в Элладу. Быстрым маршем войска Филиппа ринулись через Фермопильский проход. Александр следовал за отцом на своем несравненном Букефале. Он видел, что войско идет совсем не туда, куда послали македонского царя амфиктионы. Это смущало его, но он молчал и повиновался. - Зачем нам занимать Локрийскую Амфиссу? - сказал Филипп своим приближенным полководцам, когда кони их уже вступили на дельфийскую землю. - Амфисса в союзе с Фивами. Мы возьмем Амфиссу, а Фивы заключат союз с Афинами. Что хорошего в этом для нас? Нам самим надо договориться с Фивами прежде, чем они объединятся с Афинами. Так зачем нам эта Амфисса? - Но амфиктионы поручили нам наказать амфиссейцев, - возразил Антипатр. - Что ты ответишь амфиктионам? - Но мы же не будем трубить в трубу, что идем в Фокиду, поближе к Беотии, а не к Амфиссе. А кто-нибудь с отрядом пройдет и к Амфиссе - для отвода глаз. Всем - и военачальникам, и этерам - были известны коварные приемы Филиппа. Силой или обманом - все равно. Лишь бы добиться того, чего ему нужно добиться. И может быть, только одному Александру не нравилось это. Он был еще очень молод тогда и презирал обманы. Силой, только силой и отвагой следует завоевывать страны, силой войска и талантом полководца. Но полководцем был не он, а Филипп. Его мнения не спрашивали. Все сделали так, как сказал царь. Небольшой отряд направился к Локрийской Амфиссе, которую поручено было наказать. А главную армию Филипп через Фермопильский проход провел прямо в Фокиду. И здесь, у самой границы Беотии, с ходу захватил и занял крепость Элатею. Элатея стояла на дорогах, которые шли и в Фивы и в Аттику. Отсюда Филипп мог за один день нагрянуть в Беотию и за три дня - в Афины! Стояла прекрасная осенняя пора. Землепашцы убирали хлеб, на их маленьких круглых токах слышался мирный шум молотьбы. Веяли горох и пшеницу, подбрасывая лопатами вверх под ветер; сухое облачко пыли и соломы поднималось над желтым полем. Созревал виноград, в лозах уже светились прозрачно-золотые гроздья, наливались соком, подготавливая веселое вино. Серые, серебристые ветки маслин гнулись под тяжестью обильных плодов - масло для еды, масло для светильников, масло для обтирания, чтобы кожа не сохла так сильно под яростным летним солнцем... Из Элатеи Филипп направил послов в Фивы, в главный город Беотии. - Сулите беотийцам всяческие выгоды, - приказал он, - уговорите их объединиться с нами против Афин. А если не захотят союза с нами, то пускай пропустят через свою страну наше войско в Аттику. Войско Филиппа уже в полной боевой готовности стояло на границе. В Афинах еще ничего не знали. Был вечер. Колонны Акрополя, озаренные красным светом заходящего солнца, торжественно возносились над городом. Вершины гор словно таяли в потемневшей синеве неба. Пахло сухой полынью и камнем стен, отдававших дневное тепло... Где-то звенела форминга [Форминга - струнный музыкальный инструмент.]. Из квартала горшечников, которым покровительствовала сама Афина, глухо доносилась песня - заклинание у гончарных печей. ...О, снизойди к нам, Афина! Простри свою руку над печью. Пусть обожгутся как следует чаши и всякие миски Да закалятся получше - труд при продаже окупят... Горожане отдыхали в прохладе сумерек у источников под деревьями или прохаживались по улицам со смехом, с негромкими разговорами. Вдруг кто-то быстрым шагом прошел в пританею. Те, кто видели этого человека, сразу поняли, что случилось недоброе. Был тот вечерний час, когда правители города обедали. - Пританы! - крикнул вестник. - Филипп в Элатее! Если бы Зевс метнул молнию к ногам афинских правителей, она не поразила бы их сильнее. Они вскочили из-за стола. Многие тотчас поспешили на площадь, где стояли лавчонки торговцев. Пританы своими руками отдирали от палаток деревянные щитки и складывали их посреди площади для костра. К ним на помощь тотчас сбежались встревоженные горожане. И вскоре высокое пламя костров поднялось над городом - сигнал военной тревоги, сигнал грозящей опасности. Зловеще завыла военная труба. Песни горшечников умолкли. Встревоженные люди выбегали из домов. - Что случилось? Что случилось? - Филипп в Элатее. В трех днях от Афин! Афинские стратеги с озабоченными лицами поспешно проходили в пританею. В эту ночь в Афинах не ложились спать. Не спал и сельский народ афинского государства. Надо быть готовым. Может, придется бежать под защиту городских стен, спасать семью, имущество, гнать скот... Страшен враг, вступивший на их мирную землю! Наутро, чуть забрезжил рассвет, афинский народ начал собираться на Пниксе. Вскоре явились правители. Они доложили собранию о том, что случилось. Вот тот самый человек, который принес эту весть. Вестник поднялся на возвышение и кратко сообщил о том, что ему известно: вместо того чтобы идти войной на Локрийскую Амфиссу, Филипп-македонянин захватил крепость Элатею, и войска его в любой час готовы ворваться в Беотию. Народ загудел. Если Филипп захватит Беотию и Фивы, то вместе с ними двинется на Афины. А Фивы с Афинами в раздоре, они и без войны впустят Филиппа. И тогда Афины будут бессильны противостоять ему... Что делать? Глашатай поднял свой жезл с изображением двух змей. - Именем совета Народного собрания, кто желает говорить? Толпа продолжала тревожно шуметь, но никто не отзывался на этот призыв. Глашатай повторил: - Кто желает говорить? А когда он еще и в третий раз обратился с этим к народу, из толпы выступил Демосфен. - Буду говорить я. Демосфен, как всегда, знал, что надо сказать. Особенно о Филиппе. С того самого дня, как мир услышал имя Филиппа, Демосфен следил за действиями македонского царя и с первых же его шагов понимал, чего тот добивается. Демосфен несколько успокоил афинян: - Те, кто слишком тревожится, считая фиванцев сторонниками Филиппа, не знают настоящего положения дел; будь это действительно так, я уверен, мы бы уже слышали сейчас не о том, что он в Элатее, а о том, что он у наших границ!.. Но, сам глубоко встревоженный, Демосфен со всей страстью стал доказывать, что афинянам надо добиваться союза с Фивами, надо забыть прежние несогласия - ведь и царь Филипп ищет союза с фиванцами. И если Афины сейчас не позаботятся о Фивах и не помогут им противостоять Филиппу, тогда Фивы будут в его власти, Должны будут действовать ему в угоду. Надо позаботиться о Фивах - они в опасности. Надо привести все войско к Элевсину, чтобы фиванцы видели, что Афины готовы к борьбе. Надо немедленно направить в Фивы послов и предложить им помощь. Так и сделали, как сказал Демосфен, гражданское ополчение Афин вооружилось и двинулось к границе, в Элевсин. А в Фивы направили послов. Демосфен, сознавая всю важность того, что происходит, сам возглавил посольство. Но когда афиняне пришли в Фивы, там уже сидели послы Филиппа. И вместе с ними были послы его союзников - фессалийцев. Демосфен сразу увидел, что в Фивах ему придется тяжело. Послы Филиппа держались уверенно, с веселым видом разговаривали друг с другом и с хозяевами-фиванцами, принимавшими их. Демосфен уловил, что речь идет у них о том, как Филипп любит Фивы - ведь он не забыл, что когда-то жил здесь, - и что он до сих пор чтит имя благородного человека и великого полководца Эпаминонда. И сразу заметил, что те из фиванцев, что держат сторону Афин против Македонии, смущены и встревожены. - Вы опоздали, - сказали Демосфену его друзья. - Фивы на стороне Филиппа. - Фивы еще не слышали Демосфена, - возразил один из афинских послов, - а он здесь! Македонские послы тотчас откликнулись: - А, афинский Баттал здесь! Как острые дротики, посыпались насмешки и обидные прозвища. Афинские послы совсем смутились. Хмурясь, они переглядывались друг с другом. Как видно, слишком твердо заняли здесь свои позиции друзья македонянина. Если Фивы и Филипп уже заключили союз, что же будет с Афинами? Положение афинских послов было шатким и оскорбительным. Они здесь незваные и нежеланные гости... Надо бы обидеться и уйти отсюда. Но Филипп в трех днях пути от Афин!.. Демосфен, напряженно сжав тонкие губы, молчал, не отвечая на оскорбления. Он ждал своего часа. Фиванским правителям было трудно. Как решить? Отказаться от союза с Афинами - значит, избавиться от войны с Филиппом. Но тогда погибнут Афины, а Фивы попадут в полную зависимость от македонянина. Заключить союз с Афинами? Фаланги Филиппа тотчас вступят в Беотию - и погибнут Фивы. Назначили Народное собрание. Пусть решит народ, как поступить. Первое слово дали послам македонского царя. Македоняне были красноречивы. Они восхваляли Филиппа, его таланты полководца, его отвагу, его справедливость правителя. Напоминали фиванцам, сколько обид претерпели Фивы от Афин. Напоминали и о том, сколько добра сделал для них Филипп: вернул Фивам власть над Беотией, взял на себя тяжелую войну с фокидянами, избавив от этой войны фиванцев. Так разве не должны теперь фиванцы вспомнить об этом и заплатить Филиппу благодарностью? И разве не должны они отомстить Афинам за их обиды? Так пусть же фиванцы либо пропустят через свою землю македонян в Афины, либо вместе с македонской армией войдут в Аттику. И тогда в Беотию из Аттики широкой рекой потечет богатство: и рабы, и скот, и все ценное, что есть в этой стране! Эти речи казались справедливыми. Филипп взял войну с Фокидой вместо них на свои плечи... Разве не правда? Правда! Филипп вернул фиванцам господство в Беотии... Разве не правда? Правда! А при упоминании об афинских богатствах, которые можно будет разграбить, у многих закружилась голова. Что же тут думать? Неужели отказаться от дружбы с Филиппом и погибнуть от его вражды? После македонян выступил Демосфен. Он был бледен, глаза его светились. От его речи сейчас зависела судьба целого государства, судьба Афин, судьба его родины. - Граждане фиванские! Его голос прозвучал так взволнованно, что собрание сразу затихло. И сразу божественный дар его красноречия, его речь, продиктованная отчаянием, захватила фиванцев. Демосфен воззвал к их честолюбию, напомнил им об их славе и доблести. Он говорил так, что речь его, по словам древних писателей, "заставила их забыть и страх и благодарность...". И когда Демосфен умолк, всем было ясно, что он победил. Фиванцы тут же отправили послов в Афины с просьбой помочь им. Афинское войско, стоявшее рядом, в Элевсине, вошло в Беотию. Фиванцы встретили афинян радушно, приняли в самом городе, в Фивах, приглашая их в свои дома, к своим очагам... В Афинах это событие праздновали как великую победу, приносили жертвы богам, устраивали в их честь праздничные шествия - в то время люди верили, что это боги помогли им, вдохновили Демосфена и избавили их от Филиппа! Филипп не ожидал такого поворота дел. Александр видел, как, слушая отчет своих послов, Филипп накалялся яростью, как вздувались у него жилы на лбу, как темнело лицо. Александр не понимал, почему медлит отец, почему от тотчас же не двинул войска в Беотию. Чего он ждет? Или он испугался неудач, которые преследуют его все последние годы? Или он больше не верит, что может победить? Не собирается ли он вообще сложить оружие? Немного успокоившись, Филипп на все эти тревожные и гневные вопросы ответил Александру. Нет, он не испугался и неудачи не обезоружили его. Но сейчас надо быть очень осторожным. Он надеялся, что Фивы заключат с ним союз, и тогда он сразу прошел бы в Афины. Но так, как он думал, не получилось. Теперь придется воевать сразу и с Фивами и с Афинами, а это сила равная, а пожалуй, даже и превосходящая. Значит, надо еще раз сделать попытку договориться о мире, о дружбе. Проще всего ринуться сейчас в войну и, проиграв ее, погубить все. - Сейчас нельзя допускать поражений. Мы на острие меча. Еще одна неудача - и погибнут все мои многолетние труды. Иногда выдержать, промолчать, стерпеть гораздо труднее, чем сразу броситься в бой. И гораздо важнее. В общем, мы не перейдем моста, пока не подойдем к нему. Скрепив сердце и приняв обольстительный облик дружелюбия, Филипп еще раз отправил послов в Фивы с предложением союза. Им надо объединиться. Им надо объединить все эллинские государства, а не воевать друг с другом. Потому что враг у них не он, не Филипп македонский, а персы, и против этого врага они должны направить свои военные силы. Пусть они задумаются над этим серьезно! И Фивы снова задумались. Долго ли они еще смогут испытывать терпение такого опасного врага, как Филипп? В Афинах тоже начались разногласия. Выступил старый полководец Фокион. Он советовал прислушаться к тому, что говорит Филипп, и не отталкивать дружески протянутой руки. Несколько раз выступал оратор Горгий из Леонтии. Он призывал эллинов к объединению и к борьбе с варварами, а не друг с другом. И он считал, что объединить Элладу может только такой сильный человек, как Филипп. Снова поднял голос знаменитый оратор Исократ. Он уже не раз призывал Элладу к объединению, но все было напрасно. Теперь он снова заговорил о том же и снова повторил, что Элладу может объединить только Филипп и только Филипп может стать вождем всех эллинских государств, чтобы повести войска против персов, их общего старинного врага. Об этом же говорили и другие ораторы. И лишь Демосфен по-прежнему призывал к одному - к уничтожению македонского царя, варвара и бессовестного человека, который только и думает о том, как бы поработить Элладу. В это время Демосфен - уже не только оратор, но и один из правителей государства - подготавливал Афины к обороне. Он расстанавливал стражу вокруг города, собирал деньги для того, чтобы починить кое-где обвалившиеся юродские стены, закупал хлеб на случай осады... Афиняне усердно работали - копали рвы, укладывали кирпичи на стенах, - готовились к нашествию врага, готовились к войне. Речи Демосфена были пламенны и яростны, как никогда. Он доказывал, что война с Филиппом рано или поздно начнется, что этой войны все равно не избежать. Он уверял, что сейчас самое благоприятное время, чтобы сразиться с ним, и что более благоприятного времени для этого Афинам не дождаться. Он угрожал, что потащит за волосы в темницу каждого, кто осмелится заговорить о мире с Филиппом! Демосфен в эти дни имел достаточно сил и влияния, чтобы осуществить свою угрозу. И друзья македонянина умолкли. Демосфен был уверен, что Афины в союзе с Фивами обязательно разобьют Филиппа. А так как красноречие его было неотразимо, фиванские и афинские правители отказались от предложенной дружбы Филиппа. Началась война. БИТВА ПРИ ХЕРОНЕЕ Осень догорела. В горах завыли холодные ветры. Белые шапки горных вершин стали еще белее. В полях и в садах наступила печальная тишина. Афинские и фиванские войска, объединившиеся для битвы с Филиппом, маневрировали, выбирали место для лагеря, готовились к сражению. Кое-где вспыхивали стычки с македонянами. Один раз они столкнулись на берегу реки. Была еще схватка во время метели, названная Зимней. И оба раза победили союзники. Но Филипп крепко держал Элатею. Здесь неподвижно стояло у него тридцать тысяч пехоты и две тысячи всадников. - Чего мы ждем? - нетерпеливо и сердясь говорил Александр. - Я начинаю думать, что царь Филипп становится стар. - Спокойнее, Александр, - отвечал ему неизменный и незаменимый его друг Гефестион, - царь Филипп опытнее нас с тобой. И как тебе известно - хитроумнее. Если он медлит, значит, ждет удачного момента. - Удачный момент может пролететь мимо! Александр, которому уже исполнилось восемнадцать лет, крепкий, сильный и необыкновенно красивый юноша, ходил как конь на привязи. Ему казалось, что отец даром теряет время, что он дает возможность врагу набрать силы, что оттого и терпит Филипп поражения, что характер его стал нерешительным, а рука ослабела для боя. Откинув со лба густые волосы, Александр подставлял зимнему ветру горячее лицо и, поднявшись на крепостную стену, подолгу смотрел в ту сторону, где горели неприятельские костры. Наконец Филипп созвал военачальников на военный совет. Александр и его молодые Друзья, ставшие этерами царя, тоже присутствовали на совете. - Да будет вам известно, - сказал Филипп, - а вам это, я думаю, уже известно, - Что неприятель превосходит нас численностью. К фиванцам и афинянам присоединились коринфяне, эвбеяне, мегоряне, ахейцы, левкадяне, керкиряне. Их войско, как я сказал, превосходит нас численностью. Но не силой и не отвагой. Клянусь Зевсом, сила, отвага, умение сражаться - эти качества на нашей стороне. Мы не раз терпели поражения, однако все те неудачи были поправимы. Но если мы допустим неудачу теперь, - этого поправить уже будет нельзя. Мне не учить вас храбрости и решимости в битве. А вот как нам провести сражение, давайте подумаем вместе. Все обсудили. Все решили. - Если бы не Демосфен, - сказал Александр, выходя из царского шатра, своему другу Гефестиону, - мы сейчас были бы в Афинах. Но ничего, после нашей победы, - Александр невольно схватился за меч, висевший у пояса, - я заставлю замолчать этого человека. - После победы? - А ты сомневаешься в победе? Ты забываешь, Гефестион, что в сражении буду я! Глаза их встретились. Ни один не отвел взгляда. - Нет, - сказал Гефестион, - с тобой я в победе не сомневаюсь. Александр улыбнулся, и лицо его сразу осветилось. Гефестион сказал то, что и нужно было услышать Александру. Союзные войска вошли в Фокиду. Когда-то, по поручению амфиктионов, Филипп разорил ее. А разорил он ее до основания. Разрушил дома, разбил городские стены. Всех мужчин увел в плен, остались только женщины, дети и старики. Филиппа ни тогда, ни теперь это не смущало. Он выполнил поручение амфиктионов, наказал фокидян за то, что они распахали землю, принадлежащую Дельфам. Теперь афиняне и фиванцы принялись восстанавливать Фокиду. За то, чтобы сейчас помочь фокидянам, особенно ратовал Демосфен. - ...А ведь о том, что некогда фокидяне подали голос против фиванцев, когда те хотели обратить нас самих в рабство, - об этом я слышу ото всех вас! - то и дело напоминал он афинянам. Это было так. Когда-то, в конце Пелопоннесской войны, Фивы особенно ненавидели афинян и требовали обратить их в рабство. Теперь они стали союзниками и вместе восстанавливали Фокиду. Этим они приобрели себе новых друзей - фокидян, которые не забыли, что сделал с ними Филипп. Наемников же под начальством афинянина Хореса и фиванца Проксена направили в Амфиссу, которую Филипп уже успел разорить. Там они и стали гарнизоном, в двухдневном переходе от основной армии. Союзная армия стояла у самой беотийской границы. Отсюда их военачальники руководили своими партизанскими отрядами, которые теперь то и дело схватывались с македонянами и то и дело их побеждали. Эти маленькие победы радовали и поднимали союзного войска. - Не всегда и не везде побеждать Филиппу, - говорили эллины, - пожалуй, это будет его последняя битва! - Да, пора положить конец его безобразиям. Демосфен прав! Афинян вдохновляло на битву присутствие в войсках самого Демосфена: Демосфен был в отряде гоплитов - тяжеловооруженных. Надежда на победу росла и укреплялась. Так в набегах и в мелких стычках прошла зима. Филипп по-прежнему сидел в Элатее. Союзники даже не пытались выбить его оттуда. Они считали, что победа их - дело решенное. В Афинах и Фивах уже готовились празднества в честь этого необычайного события, в честь победы над македонским царем Филиппом! А Филипп готовил удар. Как только засияло по-весеннему солнце и с гор схлынули весенние потоки, ворота Элатеи открылись. Часть македонского войска, с царем Филиппом во главе, через горные проходы спустилась к Амфиссе. Никто этого не ожидал. Начальники наемных войск Хорее и Проксен, успокоенные тем, что враг далеко, ни о чем не заботились. Они мирно жили в Амфиссе, радовались наступающей весне, спокойно спали по ночам, будто у себя дома, за крепкими стенами своих больших городов. И ни один страж не стоял у них в горных проходах, ведущих сверху, из долины реки Кефиса, от Элатеи в Локрийскую равнину, к Амфиссе. Филипп напал внезапно. Он разбил войско наемников так, что от этого войска ничего не осталось, и занял город Амфиссу. Противники Филиппа были обескуражены. Как же все это случилось? И что делать им теперь? Филипп из Амфиссы сразу прошел к Навпакту Ахейскому, напал так же внезапно - и город сдался. Захватив Навпакт, Филипп тут же, как и обещал, передал его своим союзникам этолянам. Из Навпакта Филипп быстрым маршем вернулся в Элатею. Союзные войска занимали сильную оборонительную позицию. Но Филипп обошел их и оттеснил к Херонее. Херонея - маленький городок на самой границе Беотии. Отступать от Херонеи союзникам было нельзя, они открыли бы путь в свою страну. Уже кончалось лето, когда произошла эта знаменитая битва между союзными и македонскими войсками. Наступил роковой день, который решил судьбы эллинских государств, - седьмое число месяца метагитиона, начала августа. Сражение произошло в узкой долине между горами Херонеи и рекой Кефисом. Беотийцы под командой Феагена занимали почетное место - правый фланг. В центре стояли отряды коринфян, ахейцев и других союзников. Левое крыло, у Херонеи, заняли афиняне под командой Хореса, Лисикла и Стратокла. У македонян на правом фланге, против левого крыла неприятеля, против самого сильного врага - афинян, встал сам Филипп. А на левом фланге, против беотийцев, во главе тяжелой конницы, занял позицию его сын Александр. Александр в полном вооружении, в шлеме и в панцире, с мечом у пояса и копьем в руке, сидел на своем неизменном Букефале. И конь и всадник чувствовали нервное напряжение друг друга. Букефал, не признававший никого, кроме своего молодого хозяина, повиновался малейшему его движению. Его ноздри раздувались, уши ловили каждый звук, он ждал сигнала броситься в битву. Перед Александром стоял опасный противник - фиванская фаланга. Это был "священный отряд" - триста человек самых опытных и неустрашимых воинов, не знающих поражений. Александр глядел на них, на высокие гребни их шлемов, на сверкающую стену их сомкнутых щитов и длинные огни копий, поднятых над щитами... На мгновение вспомнилась мать. "Тебе не страшно, Александр?" И он повторил чуть не вслух: "А все-таки что такое страх?.. Нет, не страшно. Лишь бы скорей затрубили трубы!" Александр был благодарен отцу, что тот доверил ему командование в такой важной и трудной части фронта. Теперь Александр должен оправдать это доверие. Или умереть, как говорят в таких случаях отважные люди. Но это - пустые слова. Александр не может умереть. Он может только победить. И победит. Но вот завыла труба. Букефал вздрогнул, и мускулы его заиграли под атласной шерстью. Александр тотчас рванулся в битву, увлекая за собой могучую конницу. Оба войска сошлись на равнине. Засверкали копья, зазвенели мечи, тучами полетели глухо гудящие стрелы и дротики... Филипп, зная силу фиванцев и опасаясь за сына, стремительно двинулся на афинян, чтобы потом зайти в тыл фиванским отрядам. Он теснил афинян в центре, а его правое крыло стало медленно отходить назад. Афиняне, увидев это, бросились на отступающих. В радости от такой легкой победы, они, не оглядываясь, мчались за отходящими македонянами. Они кричали как победители, они торжествовали! И не видели, что делается на поле сражения... Пока афиняне гнались за бегущими с поля, Александр напором своей тяжелой конницы прорвал фиванский фронт, и это сразу решило исход битвы. Сейчас фиванцам нужна была немедленная помощь, но афиняне в своем обманчивом торжестве и не оглянулись на них. Фиванцы смешались, их полководца Феагена убили, и они, не слыша команды, стали отступать без всякого порядка и почти без сопротивления. Лишь "священный отряд" сражался до конца, весь погиб на этом кровавом поле. Все триста человек полегли здесь, как один, никого из них в живых не осталось. Они умирали, не отступив ни на шаг с того места, где их поставил военачальник. "Священный отряд" пал. Фронт прорван. Фиванцы разбиты. Афиняне, увидев, что они обманулись в победе, побежали. Бежал со своим отрядом и Демосфен. - Они умеют побеждать, - сказал Филипп, - но не умеют удерживать победу! Филипп мог бы догнать афинян, мог бы напасть на них теперь и уничтожить. Но он не стал преследовать их. И Александр, распаленный битвой, повинуясь его команде, опустил окровавленную сариссу и остановил покрытого пеной коня. Он снял шлем, вытер пот со лба, оглянулся. Так недавно стоял перед ним грозной стеной враг, так недавно реяли на ветру султаны их шлемов, сверкали щиты и копья... И вот нет никого, только мертвые тела лежат по всей долине... Александр молча повернул Букефала к своей палатке, стоявшей под дубом на берегу журчащего Кефиса. Здесь он сошел с коня и сам вытер с него пот и пену, огладил его, успокоил. Букефал тихонько ржал, словно разговаривал с Александром, - они любили и понимали друг друга. Отряд Александра, уставшие в битве воины понемногу собирались к своему юному военачальнику. Жестокое торжество победы светилось в их глазах. Александр чувствовал, с каким уважением они смотрят на него, он улавливал их речи, полные удивленного восхищения, признания, похвал... А на другом конце поля, где стоял шатер царя Филиппа, слышались громкие голоса, раскатистый хохот, выкрики. В палатку Александра заглянул Гефестион. Он уже успел снять с себя и шлем и панцирь - победа полная, бояться некого. - Хочешь посмотреть, что делает царь Филипп? - А что он делает? Александр и Гефестион направились к царскому шатру. Но не дошли, остановились. Царь Филипп, пьяный - не то от своей огромной победы, не то уже успев выпить вина, ходил, приплясывая, по окровавленной долине и громко выкрикивал в такт своей пляске формулу тех многочисленных псефисм [Псефисма - постановление.], которые выносил на Народных собраниях против него Демосфен: - Демосфен, сын Демосфена, пеониец, сказал следующее!.. Ха-ха! Приближенные Филиппа, его этеры, упоенные победой, хохотали. Александр увидел среди них и афинян, державших сторону Филиппа. Вот Эсхин по-актерски красиво стоит, подпершись в бок рукой. Вот и Демад, чьи красноречивые речи не раз улаживали дела Филиппа (говорят, что Филипп ему хорошо платил). Военачальники заметили Александра. - Царь Филипп, - крикнул Фердикка, как видно тоже хлебнувший лишнего, - перестань плясать! Вот стоит человек и смотрит на тебя. А ведь он, клянусь Зевсом, больше похож на царя, чем ты! Филипп остановился. - Как он опрокинул фиванцев, а? - подхватил Птолемей. - Вы видели, как он их опрокинул? - Вот настоящий царь македонский! - засмеялись этеры, указывая на Александра. - А ты, Филипп, хороший полководец, но какой же ты царь?! Александр молчал, сурово сжав губы. Гефестион с тревогой смотрел на Филиппа. Но Филипп, счастливый своей победой, и не думал сердиться. Увидев Александра, стоявшего в латах, но с открытой головой, он с пьяной нежностью улыбнулся: - Царь македонский! И снова пошел плясать среди мертвых тел. В это время к нему подошел Демад. - Перестань, - сказал он с неожиданной суровостью, - тебе судьба предназначила роль прославленного полководца Агамемнона, а ты ведешь себя, как Терсит, которого презирали! [Герои "Илиады" Гомера.] Филипп, тут же опомнившись, стряхнул с себя дурман и пьяное наваждение. Он выпрямился, принял полную достоинства осанку и сказал: - Довольно. Элладе конец. Мы победили. Не будем тешиться их отчаянием. ВОЛЯ ПОБЕДИТЕЛЯ Филипп торжествовал. Неудачи последних лет утомили его. И вот победа полная, несокрушимая победа. Он победил Элладу. Надменные афиняне бежали с поля боя перед македонскими войсками. Снова кровью эллинов была обагрена эллинская земля. Ручей, струившийся из-под Херонейского акрополя в Кефис, стал красным от эллинской крови. И еще много лет после битвы, как говорит предание, цвели на той земле анемоны, окрашенные пурпуром... Как прекрасно, как умно говорил один из афинских ораторов - Филипп не мог припомнить, кто именно, - что лишь битвы при Марафоне и Саламине достойны прославления, потому что там эллины защищали свое отечество от чужеземного врага. А что за слава, если эллины бьют эллинов же? Но афиняне снова - уже в который раз! - не остановились перед междоусобной войной. Филипп ликовал. Пьяная пляска на поле боя - это было безудержным излиянием его чувств, его торжества и восторга. Но он скоро опомнился. Он заявил, что хочет быть вождем Эллады, а не поработителем. Сейчас он мог бы сровнять с землей славный город Афины, как сделал когда-то перс. Но перс был варвар, а македонский царь - потомок Геракла! Филипп стряхнул с себя пьяное веселье, снял шлем и доспехи. И, задумчивый, с затуманенным лицом, пошел осматривать лежащих на поле боя. Его этеры последовали за ним. И с ними - Александр. Филипп узнавал своих. И тут же сравнивал, чьих воинов убито больше. Но, даже не подсчитывая, было видно, как тяжко пострадали афинские и фиванские ополчения. Возле "священного отряда" Филипп остановился. На черной от крови земле, в полном вооружении, ни на шаг не отступив от своих позиций, лежали все триста человек... Филипп опустил голову и заплакал. - Да погибнут злою смертью, - сказал он, - кто произнесет о них хоть одно недоброе слово! Жрецы тем временем приготовились принести богам благодарственные жертвы. Они уже надели белые одежды и увенчались зелеными венками. У жертвенников были приготовлены Дрова. Но Филипп не захотел принести жертв. Не варвары, а люди одной с ним крови лежали на поле битвы. К концу дня стало известно, что у афинян убито тысяча человек и две тысячи их взято в плен. В этот вечер в шатре царя не шумел веселый пир, как бывало всегда у Филиппа после победы. Ни венков, ни песен, ни озорных мимов. Ужин проходил в печальном молчанье. Филипп даже не засмеялся ни разу. Александр задумчиво и внимательно глядел на отца, стараясь понять его. Александр видел, как он плясал среди убитых. А что же теперь? Искренне ли он плакал над "священным отрядом"? Может быть, он, вынужденный убивать эллинов, и вправду жалеет их, погибших под македонскими копьями?