ие руки, метались длинные косы, сверкали драгоценности, вспыхивали прекрасные глаза азиатских красавиц. Александр не видел их. Он видел только одну, у которой лицо было цвета белой жемчужины и ливень золотисто-светлых волос. Она не смотрела на Александра. Но он знал, что танцует она для него, и от его взгляда розовеют ее щеки, и его приветствует взмах ее руки... Неужели такое счастье возможно на земле? А что скажет там, в Македонии, старый Антипатр, когда услышит, что его царь женился на дочери варвара? А что скажет Олимпиада, его гордая мать?.. Вот-то возмутятся они, вот-то оскорбятся! И все-таки он на ней женится! Оборвалась музыка. Звякнув струнами, замолкли дутары вместе с последним всплеском дойры. Девушки вереницей засеменили к выходу. Топот их маленьких ног затих где-то в глубине большого дома. - Оксиарт! - громко сказал Александр, желая, чтобы все его слышали. - Я не видел девушки прекраснее, чем твоя дочь... Но что ты побледнел? Я не оскорбляю Роксану, я женюсь на ней! Наступила тишина. Многие друзья царя, его военачальники и знатные персы, бывшие в царской свите, вскочили с мест. Поднялся и Оксиарт, онемевший от счастья и боящийся поверить этому счастью. - Я женюсь на Роксане, - повторил царь, - и я хочу, чтобы свадьбу отпраздновали сегодня же. Я беру ее в жены и скрепляю наш брак по македонскому отцовскому обряду, священному для эллинов. Оксиарт, прижав руку к сердцу, низко склонился перед царем. И вышел; торопясь предупредить дочь и всех, кто собрался в доме, о предстоящем событии. Он мгновенно забыл о своих клятвах до конца жизни сражаться с Македонянином. Лишь бы царь не раздумал, лишь бы не оказалось это шуткой! Друзья-этеры обступили Александра. После того как царь в бешеном гневе убил несчастного Клита, они боялись раздражать его. Скрывая возмущение и негодование, они просили царя подумать немного и не решать так внезапно своей судьбы. - Разве нет для тебя знатной македонянки, или афинянки, или любой женщины во всей Элладе? Подумай: мать сыновей твоих, наследников твоего царства, - варварка! Признает ли их народ? - Это грозит смутой, царь! - И зачем жениться? Она и так никуда не уйдет от тебя. Вспомни, ты не просто македонянин, ты - царь македонский. Не унижай своего царского сана! Царь слушал терпеливо. Он устремлял глаза на говорившего и молча выслушивал до конца. Он был так счастлив, что смысл их речей почти не доходил до него. Он слушал и не слышал. Да и что неожиданного они могут сказать ему? Он сам знал все, что они думают и что они скажут. Перед ним доверчиво сияли светло-синие, в темных ресницах глаза, перед ним струились белокурые, с золотым блеском волосы, ему улыбались губы, свежие, как лепестки роз... Он старался со всей серьезностью выслушать предостережения и упреки друзей, но ему хотелось смеяться от счастья, и он не мог этого скрыть... - Царь потерял разум, - сердито сказал старый Фердикка, отойдя в сторону. - Как все влюбленные, - усмехнулся Неарх. - Мне всегда смешно и удивительно, когда я смотрю на людей, захваченных этим недугом. Они выглядят так, словно наелись стрихноса... [Стрихнос, или дурман безумящий, - растение, из которого делали яд.] Но Каллисфен, который с хмурым видом сидел на пиру, покачал головой. - Тут не только стрихнос. Думаю, что, кроме любви, здесь крупный расчет. Наш царь не таков, чтобы из-за чего-нибудь потерять голову. Тем более из-за женщины! Часы проходили в радужном тумане счастливого ожидания. Наступал вечер. Невесту наряжали, готовили к свадьбе. Мать украдкой всхлипывала. Кормилица причитала, не стесняясь: - Кому отдаем? Куда отдаем? Врагу нашему, разорителю. Светлая моя, где ты будешь растить своих детей, в лагере? - Перестань, - остановила ее мать Рокшанек, - она будет жить в царском дворце. Она будет царицей, - ты забыла, что ли? - А что она, тот дворец будет возить за собой в походы? - Она не воин, чтобы ходить в походы. - Жена Спитамена тоже не была воином. Македонянин даже человеческого языка-то не знает. Ну, как он будет разговаривать со своей женой? - Научится. - Это он-то? Станет он учиться! Да и когда ему? Лишь бы воевать да разорять мирных людей! - Значит, научится она разговаривать с ним. И довольно. Глупая твоя голова понимает или нет, что царь не станет разорять родной народ своей жены? И ты, Рокшанек, должна помнить об этом всегда. И если тяжело будет - терпи. Весь наш народ сейчас смотрит на тебя! - Именно: терпи, - заплакала кормилица. - Ох, светлая ты моя, кто думал, что тебя ждет такая судьба! - Такая высокая судьба! - поправила мать. - И держи ее крепко, эту судьбу, Рокшанек, не выпусти из рук! Роксана покорно давала надеть на себя богатый наряд, золотой венец, драгоценные ожерелья... Даже кольца ей надела кормилица. Она рыла ошеломлена так внезапно изменившимся течением жизни. Она не знала: счастлива ли? Несчастна ли? Скорее, она была испугана, но знала, что изменить ничего нельзя. И если бы ее, как жертвенную овцу, повели сейчас на заклание, она покорно пошла бы и позволила бы принести себя в жертву. Перед тем как выйти на свадебное пиршество Гефестион задержал Александра: - Ты действительно любишь ее, Александр? - Я люблю только ее. - Ты все обдумал? - Я все обдумал, Гефестион. Кроме того, что я люблю ее - а я ее действительно люблю, - это еще поможет объединить наши народы. Я так задумал, и ты это знаешь. Если сам царь может жениться не на эллинке, то почему не могут сделать этого люди, подчиненные царю?.. Я вас всех заставлю жениться на здешних женщинах - и первого тебя! Гефестион вздохнул, улыбнулся. - Я не сомневаюсь, Александр, что ты можешь это сделать! Но если это нужно для твоих замыслов, я женюсь на той, на которой ты прикажешь. Я готов вытерпеть этот обряд... Свадебный обряд был несложен: мечом разрезали каравай хлеба и дали отведать жениху и невесте. Это был старый македонский обряд - так женились все македонские цари. Азиатская девушка Рокшанек стала женой македонского царя. Это была самая счастливая весна в его жизни. Все было иначе, чем всегда, кругом ликовал праздник - таяли снега, весело шумели горные потоки, не уставая пели птицы. Политимет, торжествуя, разливалась в долине... Однако прошли первые дни самозабвенного счастья, и покой снова был утрачен. На Согдийской Скале у Александра уже не было врагов, здесь был дом его жены, его новый родственник Оксиарт совсем забыл свои намерения защищать от чужеземцев родную страну. Но еще сидел на своей Скале сильный Хориен, и с ним другие знатные люди Согдианы и Бактрии. И не хотел сложить оружия отважный Катен, вождь паретаков. Александр снова надел доспехи. Скала Хориена была еще более неприступной, чем Согдийская. Отвесные склоны ее падали в глубокую пропасть. Наверх вела узкая тропа, по которой можно было идти только друг за другом, поодиночке. Но для Александра не существовало неприступных мест. Пропасть? Ее можно засыпать. Отвесные скалы? На них можно подняться по лестницам. И вот застучали сотни топоров, огромные елки с шумом и треском начали валиться вокруг Скалы. Хориен недолго выдерживал осаду. Он видел, что союзников у него нет. Оксиарт и тот перешел на сторону Македонянина. Он понял, что Македонянин не уйдет, пока не доберется до него... И сложил оружие. А царь македонский, в доказательство своего Доверия, оставил ему его Скалу. Живи, Хориен, и управляй своей крепостью, но будь верен и покорен царю Александру. Теперь остался один Катен, правитель паретаков, который еще сопротивлялся. Александр послал Кратера усмирить паретаков. Катен сражался яростно; он был последним, кто еще стоял на защите своей родины. Но железный полководец Кратер разбил его войско. Сам Катен был убит в сражении. В Согдиане и Бактрии наступила тишина. Защищать страну было больше некому. Александр отправился в город Бактры, увозя с собой свою юную прекрасную жену. А в Бактрах судьба уже готовила ему новые беды... КАЛЛИСФЕН Черная, пронизанная крупными звездами ночь стояла над Бактрами. Александр вышел из шатра, где пировал с друзьями. Телохранителя нехотя последовали за ним. Косматые оранжевые огни факелов осветили им путь. Чья-то смутная фигура, с головой, накрытой покрывалом, встала перед царем на дороге. - Кто? - крикнул Птолемей, хватаясь за меч. Гефестион тихо остановил его: - Осторожно, Птолемей. Это сириянка. - И что таскается?.. - проворчал Птолемей, отступая в сторону. В последние дни эта старая сириянка, возникая откуда-то из темных ущелий города, то и дело являлась к царю с предсказаниями. Сначала царь прогонял ее. И он сам, и его этеры смеялись над ней. Потом ему рассказали, что ее предсказания всегда исполняются. И царь перестал обращать внимание, когда она тащилась за его свитой или оказывалась в каком-нибудь уголке его дворца. Иногда, просыпаясь, он видел ее перед собой в своем шатре - сириянка стояла и пристально смотрела на него. Казалось, она глядит в его грядущее, в его судьбу... Сириянка выступила из густой тьмы под свет факелов, откинула покрывало и, подняв руку, остановила царя. Глаза ее светились из глубоких орбит каким-то неестественно ярким огнем, лицо было напряженно. - Вернись, царь, - сказала она глухим голосом, - вернись и пируй всю ночь! Не уходи в эту ночь от своих друзей! Вернись! Царь не знал, что делать. Его ждал Евмен с делами канцелярии. С тех пор как его царство раскинулось на столько земель, у Александра порой не хватало ни сил, ни времени разобраться в донесениях, в отчетах, в финансовых делах, в делах строительства и в разных жалобах... Ведь он всегда все хотел делать сам! А кроме того, в дальнем покое ждала его, своего мужа, белокурая, нежная Роксана. Но сириянка стояла, словно грозное предупреждение судьбы. - Поступи так, как я сказала тебе, царь, - повторила она. - Вернись и не выходи до утра. - Вернемся, Александр, - попросил Гефестион, чувствуя недоброе в этом появлении сириянки. - Вернись, царь, - сказал и Птолемей. - Старуха что-то знает. Александр еще раз взглянул на сириянку. Огромные черные глаза, желтое длинное лицо, напряженные скулы... Он пожал плечами. - Хорошо. Я вернусь. Клянусь Зевсом, я очень рад, что могу пировать всю ночь. Что ж, мне ведь запрещено покидать друзей! И он повернул обратно. Телохранители с удовольствием последовали за ним: на пиру было весело и им вовсе не хотелось уходить так рано. Однако неясное подозрение и тайное раздумье всю ночь, пока длился пир, смущало их. Что знала старуха?.. Тайна раскрылась, как раскрывается почти всегда, если о ней знают несколько человек. Хранить тайну, да еще такую страшную, как убийство царя, юному сердцу очень тяжело, почти невыносимо. Александр после бессонной ночи сидел за работой, когда жуткая весть из уст в уста уже приближалась к нему... Во дворце дежурил Птолемей, сын Лага. Ему хотелось спать. Он заставлял себя сидеть прямо и неподвижно, но тяжелая голова клонилась на грудь. Покачнувшись, он чуть не упал со скамьи. Вздрогнул, выпрямился. Покосился на воинов, стоявших на страже у дверей: не видали ли они... Но стражники с кем-то разговаривали. Кто-то просился к царю. Птолемей встал, принял свой обычный строгий вид и подошел к ним. Во дворец просился молодой Эврилох, сын македонского вельможи Арсея, один из тех юношей, которых царь набирал из знатных семей для личных услуг. - Прошу выслушать меня! Птолемей внимательно поглядел на него. Юноша был бледен, губы его дрожали, широко открытые карие глаза были полны ужаса. У Птолемея сразу исчезла дремота. - Войди. - И, не спуская с него холодных глаз, потребовал: - Говори. - Заговор... - пролепетал Эврилох. Его крутой смуглый лоб заблестел от пота. - Заговор? - Птолемей крепко схватил Эврилоха за плечо. - Кто? Где? - Гермолай... все они... хотят убить царя! Лицо Птолемея стало каменным. Серые глаза блестели ледяным блеском. - Кто именно? - Гермолай, сын Сополида... Царь приказал высечь его и отнял у него коня, не посчитался, что он македонский вельможа. - Я знаю. Это было на охоте. - Да. Гермолай убил кабана, а царь сам хотел убить этого кабана. Когда Гермолая высекли, он сказал, что не сможет жить, пока не отомстит царю. - Мстит царю?! Мальчишка! - Друзья ему говорили: не велика беда, если тебя похлестали немножко. А он: не велика беда, да велика обида. - "Обида!" Он мог высказать царю свою обиду. Но убивать! - О том, что он задумал, Гермолай сказал Сострату. А Сострат - его друг - согласился помочь. Потом они уговорили моего брата Эпимена. - Твоего брата? И ты пришел сказать об этом? - Да. Я пришел, потому что боюсь за жизнь царя. - Дальше. Кто еще? Антипатр, сын Асклепиодара. - Сатрапа Сирии? - Да. И еще Антиклей. И Филота, сын фракийца Карсида. И... мой брат Эпимен. - Как же ты узнал об этом? - Эпимен рассказал Хариклу. А Харикл рассказал мне. Они ждали, когда будет дежурить Антипатр. Он должен был дежурить этой ночью... - Сириянка!.. - пробормотал Птолемей. - О, вот что! - И тогда они все пришли бы и убили бы царя, когда он спал. Еле договорив, Эврилох в изнеможении опустился на пол. Птолемей окликнул его. Эврилох молчал, потеряв сознание. Птолемей несколько минут сидел неподвижно, крепко сжав свои тонкие недобрые губы. У него было чувство, что он заглянул в бездну, в которую чуть не упало все - его царь, македонская армия, македонская слава... И прежде всего - он сам. Ужас охватил его. Мальчишки, избалованные придворной жизнью, богатством, бездельем, они все время около царя. Они подводят Александру коня и теперь, по персидскому обычаю, подсаживают на коня царя, который может и сам птицей взлететь на своего большого Букефала. Они подают ему еду и готовят ванну. Они стоят, охраняя царя, у его постели, когда он спит и лежит перед ними совершенно беззащитный, потому что спит крепко... А ведь у них - у каждого! - есть оружие. - О!.. - глухо вырвалось у Птолемея. - О Зевс и все боги! Что же я сижу здесь?! Он кликнул стражу, велел привести в чувство Эврилоха и прошел к царю. Александр не сразу понял, что говорит Птолемей. А когда понял, то с минуту смотрел на Птолемея неподвижными глазами. - Повтори их имена. Птолемей повторил. - Пусть их схватят и допросят. Надо, чтобы назвали всех, кто замешан в этом безумье. Всех! Александр уронил на руку сразу отяжелевшую голову. - Даже мальчишки! - в гневном отчаянии сказал он. - Что же делать, Птолемей? Я не могу высечь мальчишку - я, царь! - как он уже меч поднимает на меня! Гефестион, который тихо вошел и молча слушал Птолемея, вмешался. - Разве тебя некому защитить, царь, от измены? - сказал он. - Были сломлены сильные. Неужели эта сорная трава, выросшая здесь, сможет быть опасной? Я сам займусь ими. Не беспокойся. Голос его был непривычно жестким. Александр поднял голову. Взглянув в лицо своего друга, он кивнул головой. Гефестион занялся расследованием. Юноши сначала отказывались отвечать. Гефестион не кричал, не бранился. Он был терпелив. Но он был непреклонен. Когда юноши замолчали, он применил пытку. Ни один из них не выдержал раскаленной иглы. Рассказали все и о себе, и друг о друге. И где-то вскользь, неуверенно, неуловимо прозвучало имя Каллисфена. - Я так и знал! - с негодованием закричал Александр. - Я знал, что этот человек замешан в заговоре, а может, да и вернее всего, он же и толкнул их на это! Они ходили за ним по пятам, а Гермолай - тот чуть не молился на него. Это его замысел! Каллисфена! У Александра уже давно зрела к Каллисфену вражда. Заносчивый, часто бестактный и почти всегда противостоящий царю, Каллисфен словно умышленно растил к себе ненависть Александра. Сразу вспыхнули в памяти оскорбительные выпады Каллисфена против царя, против его персидской свиты, против пышности царского двора. "Он только и видит, как я утверждаю себя царем азиатских народов, - горько и мстительно думал Александр. - Но ни разу не заметил, как после роскошных церемоний, пиров и земных поклонов царю этот царь наутро, в простой, грубой хламиде ведет свое войско в бой, как этот царь вместе со своим войском терпит все невзгоды и все страдания!.." А эта речь Каллисфена на пиру! Александр, зная красноречие Каллисфена, пригласил его однажды произнести похвальную речь македонянам. Каллисфен произнес очень красивую речь: перечислил их заслуги, их доблесть, их отвагу... Македоняне были довольны. Но Александр знал, что это лишь блестящая риторика, что сердце Каллисфена в этих похвалах не участвует. - Достойные славы дела прославлять не трудно, - сказал Александр тогда, - но пусть Каллисфен покажет свое искусство красноречия и произнесет речь уже против македонян и справедливыми упреками научит их лучшей жизни! Каллисфен произнес и эту речь. Какой же злой и язвительной она была! Какие тяжелые слова он нашел! Оказывается, только несчастные раздоры эллинов создали могущество Филиппа и Александра. - Ведь во время смуты, - сказал он, - и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения! Вот что он сказал! Как тогда вскочили македоняне из-за столов! Как были оскорблены и за себя, и за царя... Александр успокоил их. - Олинфянин, - сказал он, - дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти к нам. Говорят, что, уходя с пира, Каллисфен повторил несколько раз: - И Патрокл [Патрокл - герой "Илиады", убитый в Троянской войне.] должен был умереть, а был ведь выше тебя. Надменный эллин! Недаром теперь среди заговорщиков прозвучало его имя! Повторилось снова то, что уже было пережито однажды. Собралось войско, военачальники, этеры. Юношей вывели и поставили перед войском. Солнце палило. Юноши стояли, опустив головы, жалкие, измученные. Они уже сами не понимали, зачем затеяли все это. Некоторые плакали, опустив голову. Никто не смел поднять глаз на царя - ведь они хотели убить его сонного... Что может быть презреннее этого? Лишь Гермолай стоял, высоко подняв подбородок. Он тяжело дышал; видно было, как поднимались ребра его полуобнаженного тела. Запавшие глаза горели злым огнем. Ему велели сказать, что побудило его поднять руку на своего царя. - Многое! - ответил он, не опуская глаз. - Значит, ты признаешь, что составил заговор против царя? - Да! Я составил заговор! - Что же стало причиной? - Я убил кабана, которого хотел убить царь. Но он промахнулся, а я убил. За это он предал меня позору и отнял у меня коня. - И это все? Толпа возмущенно, негодующе зашумела. Понимает ли Гермолай, что он говорит? Или солнце растопило ему мозги? Что его ничтожная обида по сравнению с жизнью Александра?! - И не только это! - Гермолай повысил голос, стараясь перекричать толпу. - Я составил заговор против Александра, потому что свободному человеку высокомерие его терпеть невозможно. Он творит беззакония. Он казнил Филоту - несправедливо казнил! Он казнил Пармениона без всякой вины! Он убил Клита, потому что был пьян! Он надел мидийскую одежду! Он хочет, чтобы ему кланялись в ноги! Я не в силах переносить все это. Да, я хотел убить его и освободить от него всех македонян! Наступила мгновенная тишина. Гермолай говорит правду. Но тут же, как взрыв, грянул неистовый крик: - Оскорбить царя?! Речь Гермолая возмутила войско. Мгновенно, без всякой команды, без всякого знака со стороны царя, над головами заговорщиков взвилась туча камней и тяжко упала на них, похоронив всех. Александр не мог успокоиться в этот день. То гнев мучил его, то томила тяжелая печаль. Непрерывно болела голова. "Моя жизнь, мои дела - а их еще так много! - все могло погибнуть от руки этого мальчишки! Так вот погиб отец, от руки такого же ничтожества. О, клянусь Зевсом, это несправедливо. Воин должен умирать в бою!" Он долго сидел за оградой дворца на большом, поросшем зеленью камне. Над горами полыхало оранжевое облако, оно казалось зловещим. Одолевали тяжелые мысли: "Аристотель любил меня. А потом прислал своего племянника, который хотел меня убить. Каллисфен восхвалял меня. А потом решил освободить от меня Македонию. Убить. А ведь это проще всего. Труднее - понять. Когда же перестанут мешать мне выполнить то, что я хочу, что я должен выполнить!" Солнце свалилось за горы. Зримо наступала тьма. Александр не выдержал. Он вскочил и бегом вернулся во дворец. - Гефестион! - В его крике было отчаяние. - Где ты, Гефестион?.. - Я здесь, Александр. Гефестион ждал его у входа, спокойный, добрый, надежный. - Вели принести вина, Гефестион, - попросил Александр, - побольше вина. И не надо разбавлять. И потом, пусть придут друзья. И света побольше, света! И снова на всю ночь пошел пир в царском дворце. Александр пил неразбавленное вино, за что эллины и македоняне его сильно порицали. "Он пьет, как варвар", - говорили они. А царю хотелось забыться, развеселиться, как веселился раньше. Но раньше ему было весело и без вина. А теперь и вино не помогало. Он уснул лишь на рассвете тяжелым, как забытье, сном. Телохранители ночевали около его спальни. Проснувшись к полудню, царь спросил о Каллисфене: - Что он? - Он в цепях, царь. - Он очень бранится, - сказал телохранитель Леоннат, - угрожает гневом Аристотеля. - Вот как! - сразу вспыхнул Александр. - Гневом Аристотеля? А моего гнева он не боится? Держать его в цепях. До конца его жизни. Он в цепях пойдет за моим войском. Аристотель! Ему тоже многое не нравится в моих делах. Ну ничего, я еще доберусь и до него! Эти слова, сказанные в запальчивости, многих неприятно поразили. Друзья, те, кто знал Аристотеля, ничего не посмели сказать в его защиту. Те, кто не знали, согласились с царем: а почему же и не добраться до него, если он не одобряет того, что решил царь? Лишь Гефестион сказал, мягко и грустно улыбнувшись: - Александр, вспомни Миэзу, где Аристотель учил всех нас в детстве. Если бы не наш великий учитель, был ли бы ты сейчас здесь, на краю земли? Ведь не только жажда славы и завоеваний привела тебя сюда. Но и мечта увидеть край земли, узнать землю. А кто пробудил в твоей душе эту мечту? Аристотель! Не будь неблагодарным, Александр! Александр притих, задумался. А потом сказал упрямо: - А Каллисфена я все-таки буду держать в цепях до самого суда. И судить буду в присутствии Аристотеля. Каллисфен не был военным, поэтому царь не мог отдать его на суд войска. "ПУСТЬ ГОРИТ ВСЕ!" - Ты знаешь, Роксана, какой щит выковал Гефест для Ахиллеса? В первую очередь выковал щит он огромный и крепкий, Всюду его изукрасив: по краю же выковал обод Яркий, тройной; и ремень к нему сзади серебряный сделал, Пять на щите этом было слоев; на них он искусно Много представил различных предметов, хитро их задумав. Создал в середине щита он и землю, и небо, и море, Неутомимое солнце и полный серебряный месяц. Изобразил и созвездья, какими венчается небо... [Гомер. "Илиада", песнь XVIII.] Александр оглянулся на Роксану. Роксана слушала очень внимательно. - Ты понимаешь, о чем тут сказано? - Если ты мне расскажешь, Искандер, то я пойму. Роксана уже понемногу лепетала по-эллински, мешая речь эллинов со своей родной, бактрийской. Но стихи Гомера ей было трудно понять. - У Ахиллеса был щит. А на этом щите была изображена земля, вся Ойкумена. Круглая суша, а в середине - Эллада, центр Вселенной. Понимаешь, моя светлая? Роксана засмеялась - так называла ее кормилица. - А вокруг Ойкумены вода, - продолжал Александр, - река Океан. Наверху - свод небес, по этому своду летит на своей золотой колеснице бог Гелиос - Солнце. Внизу - нижний свод. И там - Аид, царство мертвых. - Там страшно, Искандер? - Не думаю, чтобы страшно. Тоскливо там. Люди уже не люди, а просто тени. Скучно это. - А небо очень далеко от земли, Искандер? - Поэт Гесиод пишет, что если сбросить наковальню с небес, то она будет падать до земли целых девять дней и ночей. И целых девять дней и ночей, если сбросить ее с земли, будет падать в преисподнюю. - Искандер, ты все знаешь! Александр улыбнулся, взглянув в восхищенные глаза Роксаны. Он свернул "Илиаду" и положил в ларец. В тот самый драгоценный ларец, который когда-то привез ему Парменион из Дамаска. - Но Ойкумена вовсе не такова, как изобразил ее Гомер, - задумчиво продолжал он, рассуждая скорее с самим собой, чем обращаясь к Роксане, - и совсем не такова, как говорил Аристотель. Карта Гекатея обманула меня. Если верить ей, я бы уже давно достиг предела земли. Однако я прошел неизмеримые пространства, а края земли еще и не видно. Впереди еще Индия... И уже только там, у Океана, будет край Ойкумены. - Ты пойдешь в Индию, Искандер? - Я пойду в Индию, Роксана. - Я тоже? - Думаю, что тебе туда идти не следует. Это трудно и опасно. - Я ничего не боюсь, Искандер! - Но я боюсь за тебя. - Около тебя со мной ничего плохого не случится, Искандер. Александр освободил свою руку из ее рук, провел своей шершавой, загрубевшей от копья и рукоятки меча ладонью по ее нежным белокурым волосам. - А ты думаешь, мне легко расстаться с тобой, Роксана? - Ну, так и не надо расставаться. Только вот зачем же тебе идти в Индию, Искандер, если это и трудно и опасно? - Зачем? - Александр встал и прошелся взад и вперед. - Ах, Роксана, земля так велика! У скифов я слышал рассказ о неизвестной стране Син или Цин, не знаю. И страна эта за высокой каменной стеной. А где эта Син? И что лежит за этой страной? Аристотель говорил нам в Миэзе, что есть где-то чудесный источник, откуда начинается река Эфиоп и наполняет водой Нил в Египте. И что истоки Нила очень близки к истокам индийской реки Инда... Значит, если я пройду в Индию, то могу вернуться по Нилу в Египет... - Он вдруг посмотрел на Роксану и улыбнулся. - Бедняжка! Я совсем замучил тебя всеми этими странами и реками. Ну ничего. Зато я добуду тебе в Индии жемчугов и янтаря: говорят, что там есть янтарь - солнечный камень! - Значит, все-таки ты меня не оставишь, Искандер? Он нежно прижал ее голову к своей груди. - Я никогда не оставлю тебя, Роксана. Ведь ты моя жена! И вышел, потому что его военачальники уже собрались на военный совет. Впрочем, так привыкли говорить - военный совет. Но даже в самой ранней юности, когда Александр впервые надел доспехи и повел войско на трибаллов и гетов, военного совета не получалось. Военачальники собирались лишь для того, чтобы принять приказания царя. Нельзя сказать, что он не выслушивал советов. Говорить мог каждый из них, но делал царь только так, как находил нужным сам. Так же было и теперь - военачальники собрались, чтобы услышать, что войско идет в Индию. Приглашены были историки, которые вели дневники похода, и географы, и землемеры, и "шагатели", специально обученные равномерному шагу, чтобы измерять пройденные пространства земли: двести шагов - стадия. Александр попросил рассказать, что кому известно об этой стране - Индии? Рассказы хлынули потоком. Говорят, там в горах живут люди с собачьими головами и с хвостами. Но говорят, что они праведные и живут долго. А внутри страны есть пигмеи - люди ростом в два локтя, бородатые. И скот у них тоже маленький - маленькие коровы и совсем крохотные овцы... - Я слышал, что там есть племя длинноухих. Уши у них такие огромные, что они ими одеваются, как плащом. А ночью закутываются ушами и спят. - Одноногие тоже есть. Ступня одна, зато широкая, как щит. Когда жарко, эти люди ложатся на землю. Лягут, поднимут ногу кверху и загораживаются своей ступней от солнца. - Это не в Индии. Это в Эфиопии. - А я слышал, что в Индии. - Говорят, там водятся единороги... - И мартихоры [Мартихор - человекоглотатель.] тоже. Колючие тигры, И хвост у них с колючками. Вспомнили и о реке, текущей к восточному Океану, устье которой сияет от янтаря. И волшебный источник, в котором ничего не тонет. Александр потребовал карты. Неуверенные линии обозначали реки, дороги, берега залива... - Что это? - Это - Яксарт. Здесь - Александрия Дальняя. Это - рукав Яксарта, он обходит Гирканский залив... Дальше он становится рекой Танаисом. - Какой залив? - Залив Океана. - Гирканское море - залив Океана? - Так сказано у Ктесия [Ктесий - эллин, врач персидского царя Артаксеркса - Оха; составил очень путаную географию.]. Александр с досадой вздохнул: - Ктесий много напутал. Отбросьте Ктесия, он только мешает. Но если Гирканское море и в самом деле залив Океана - так, значит, и Океан недалеко? Этому хотелось верить. Если Океан недалеко, значит, они скоро дойдут до его берегов. И это будет окончанием похода. Конец войны, конец усталости, опасностям и тяжелым лишениям. - Значит, Океан недалеко, - повторил Александр, - но все-таки Каспий - залив или озеро? Надо будет выяснить это. Выясним, когда вернемся. Снова склонялись над картой, обдумывая предстоящий путь. Но карта, составленная по догадкам, по слухам, по, предположениям, обманная, слепая, мало помогала им в этом. - Перейдем Паропамис, вступим в страну индов... Дойдем до реки Инда. - А оттуда можно вернуться водой, по реке Инду до Нила, в Египет. Ведь Аристотель говорит, что истоки Нила близко к Инду. - Можно вернуться и другим путем - по Яксарту в Танаис, по Танаису в Эвксинский Понт. Перед тем как выступить в индийский поход, Александр явился войску в своих сверкающих доспехах и в шлеме с белыми перьями, Как всегда перед трудным походом, он произнес речь, вдохновляющую на подвиги. Он напомнил воинам, что когда-то ассирийская царица Семирамида пыталась пройти в Индию, но не смогла. Не смог пройти в Индию и великий персидский царь Кир. Но Александр уверен, что македоняне сделают это. Герои - боги Геракл и Дионис - дошли до Океана и прославились. Они, македоняне, тоже дойдут до берегов, где кончается земля, и получат бессмертие! Войска ликованием отозвались на эту речь. Но не все. Македонские ветераны ворчали в бороду: - Для того чтобы дойти туда, надо прежде стать бессмертным... Многие приуныли. Ведь еще у Гавгамел им было сказано, что это их последняя битва и что на этом поход их закончится. Но они идут все дальше и дальше, и походу не видно конца. И все меньше надежд когда-нибудь вернуться в родную Македонию. Армия огромной массой двинулась по дороге к Паропамису - так македоняне называли Гиндукуш. Александр со свитой этеров и телохранителей мчался в колеснице вдоль войска по правому краю дороги, который ему всегда оставляли свободным. Он зорко оглядывал воинские ряды, строго следя за дисциплиной, за правильным строем, за точным распределением всех частей армии... "Вот моя македонская армия, - думал с гордостью Александр, - разве такой была армия, когда я переходил Геллеспонт? Она стала почти в четыре раза больше, чем была! И неизмеримо могущественней!" Он мчался мимо с неподвижным лицом, с твердо сжатыми губами, подняв подбородок и, по своему обыкновению, чуть-чуть склонив голову к левому плечу. Воины подтягивались под его взглядом, шаг становился четче, осанка бодрее. Александр любовался своей фалангой, своими гипаспистами, своей мощной конницей. Конница, еще конница, больше половины армии - конница. Александр остановился, пропуская войско. Лицо его понемногу омрачалось. Шла армия, а казалось, что происходит какое-то переселение народов. Войска растянулись на огромное пространство. Сзади, отягощая движение, с грохотом шли осадные и стенобитные машины. И особенно тяжел был безмерно разросшийся обоз. Тут на повозках, груженных разными товарами, ехали торговцы. Тащились на мулах жрецы. Бесчисленные вьючные животные: лошади, верблюды, мулы, ослы, еле шагающие под своими вьюками, - имуществом военачальников, царских этеров и самого царя. В одной из больших закрытых повозок ехала и жена царя Роксана. Все это двигалось медленно, с натужным скрипом колес, с ревом ослов, с криками погонщиков, подгонявших животных... Александр смотрел на тяжелое шествие, и глаза его мрачнели. - Откуда столько? - гневно спросил он. - Царь, - сухо, но почтительно сказал Птолемей, сын Лага, - уже много лет прошло, как мы в походе. Твои воины живые люди, каждому хочется иметь семью. Не могли ведь они ждать, когда вернутся домой. Тем более, что о возвращении еще не было речи. - Кроме того, царь, - добавил Леоннат, - там много детей. Это - твои будущие воины! - Это правда! - оживился Александр. - Это очень хорошая мысль. Дети, родившиеся в походе, куда же они пойдут отсюда! Их родина - мое войско! Это так. Но зачем тащить с собою столько огромных вьюков? - Это их имущество, - пожав плечами, сказал Птолемей, - богатство, добытое в бою. И наше тоже. И твое, царь. И твоей жены Роксаны, которая следует за тобой. Не бросать сокровища на дорогах. Александр снова нахмурился. - Нам предстоит перевалить огромные горы. Вы сами знаете, что это такое. Куда же с этими повозками, с этим скотом, с этими вьюками? Кто мы? Войско или целая колония, которая ищет земли, чтобы поселиться? - Царь, - сказал Гефестион, видя, что Александр начинает закипать от гнева, - я готов в любую минуту сжечь все, что принадлежит мне. Александр быстро взглянул на него. Сжечь? Это правильно. Иначе избавиться от этой тяжести невозможно. - Так я и сделаю, - ответил он, - сожгу. - Ого... - проворчал Леоннат, - будет много шума. Александр не боялся этого. И когда после многих трудных дней перехода в ясном весеннем небе засветились белые вершины гор, Александр на привале обошел войсковые части. Как всегда красноречивый, умеющий без ошибки находить нужные слова, он обратился к своим воинам: - Мы не за тем пришли сюда, чтобы собирать сокровища. Боги гневаются, когда человек так умножает свое имущество. Мы пришли завоевывать чужие земли, а тащимся с этим обозом, как переселенцы. Нам надо избавиться от всего лишнего, чтобы снова стать войском победителей! Где мои сокровища? - закричал он, закончив свою речь. - Свалите все вместе! Возчики подгоняли подводы с царским добром, снимали вьюки и все бросали в кучу. Веревки на вьюках лопались, золотые чаши, посуда, пурпурные хитоны и шитые золотом плащи сверкали перед изумленными и испуганными глазами толпившихся вокруг воинов. Царь потребовал зажженный факел. И тут же поджег свои богатства. Загорелись дорогие ткани, сваленные грудой. Сначала огонь шел туго, набрав силу" он запылал высоко и ярко. Воины, окаменев, стояли вокруг, не сводя с костра изумленных глаз... - Подожгите и мою поклажу, - приказал Гефестион. - И мою! - крикнул Кратер. - И мою тоже! - сказал Птолемей. Вздох прошел по рядам воинов, послышались восклицания, пока еще неопределенные, невнятные. Слуги тащили из палаток этеров и военачальников все, что добыто в походе, сваливали в груду, поджигали... Царедворцы молча смотрели, как вспыхивают пурпурные плащи, как плавится на них золото, как оплывают и превращаются в куски металла дорогие амфоры и чаши. С Гарпалом, хранителем сокровищ царя, вышла заминка. Этот тщедушный человек, неспособный к военной службе, страдал безмерной жадностью. Жажда богатства одолевала его. Он брал и грабил где только мог и тащил все в свой шатер и там прятал в тяжелых сундуках, скрывая ото всех, даже от друзей, свои сокровища. Когда запылали костры этеров, Гарпал онемел от горя. Бледный, он стоял возле своей палатки и глядел куда-то в неопределенную даль, будто не видя и не слыша, что происходит. А может, его не заметят, может, оставят... Но и этеры, и воины, стоявшие у костров с пристальным вниманием ждали, что сейчас выволокут из палатки Гарпала. И когда он увидел, что слуги с факелами идут к нему, Гарпал бросился к Александру: - Царь, прошу тебя, пусть зажгут всю палатку, пусть все сразу сгорит. Незачем вытаскивать... Александр засмеялся. Он все понял. И еще раз пощадил Гарпала: он много прощал ему в память их давней дружбы. - Сделайте, как он просит. Сожгите все вместе с палаткой. - Я сам. Гарпал выхватил факел из рук слуги и сам зажег свою палатку вместе со всем богатством, что в ней находилось, пока ничего этого не вытащили и не увидели. Красный огонь факела ложится пятнами на его побледневшее лицо. Когда пламя оранжевой бахромой побежало вверх по краю палатки, все ждали, что Гарпал сейчас упадет и умрет на месте... Но палатка запылала, Гарпал добавил еще огня и там и тут. И вдруг все увидели, что он смеется. - Пусть горит! - закричал он со смехом. - Эх, пусть горит все! Это сразу разрядило трудное молчание войска. Шум пошел по равнине, где стоял лагерь. Какое-то бесшабашное веселье охватило воинов. - Пусть горит все! - кричали в лагере. - Пусть горит, пусть пропадает! По лагерю заметались факелы, задымились костры. С криками отгоняли развьюченных животных, опрокидывали повозки, волокли в огонь разодранные тюки, охапками бросали в костры все, что тащили по длинным дорогам Азии. Женщины тихонько плакали в повозках. А воины, охваченные яростным весельем разрушения, бросали в костры все, что попадало под руку. - Эх, пусть все горит! Повозки обоза опустели. Лишь обоз с военным снаряжением остался нетронутым. Охрана возле него стояла строгая, невозмутимая, с оружием в руках. - Эх, пусть горит! Теперь им уже не страшны ни крутизна, ни снежные перевалы, ни темные ущелья. А путь впереди предстоял опять через те же грозные скалы Паропамиса, из которых они уже однажды едва вырвались. А дальше - в Индию, в неизведанную и, может быть, такую же трудную страну. - Пусть горит! ВОРОТА В ИНДИЮ Быстрый, сверкающий Кофен [Кофен - приток Инда, ныне Кабул.], возникший где-то под самым небом, в горных вершинах, стремился вниз по узкой долине. Скалы громоздились по сторонам Кофена, будто удивляясь смелости этой реки, которая пробилась в их каменное царство и теперь бежит, гремя и ликуя, в долину Пешавара. Двойной и тройной стеной стоят твердыни гор, охраняя страну индов. Узкие проходы на севере завалены снегом, грозят льдами и обвалами. Скалистые ущелья на юге дышат пламенем нестерпимого зноя и ужасом гибели в бездонной пропасти, оскалившейся острыми красными глыбами камня... Нет дороги в Индию никому. Нет дороги! Когда-то, во времена ассирийского могущества, пыталась проникнуть в Индию царица Семирамида. Искали путей к покорению Индии и персидские цари Ахемениды. Сам великий Кир добивался этого. Но ни одному Ахемениду не удалось проникнуть в зачарованную, овеянную легендами страну. Нет путей в Индию, не найти ворот туда! Александр эти ворота нашел. Много веков в долине Кофена слышался только шум воды и голос ветра в ущельях. А сейчас по его берегам шла македонская армия - конница, пехота, военный обоз... По правому, южному берегу Кофена, в предгорьях Сефий-Куха, шли с войском Гефестион и Фердикка. По левому, северному берегу, у отрогов Гималаев, вел свое войско Александр. Он знал: здесь таятся опасные горные племена, с которыми придется сразиться. Он знал, что Кофен приведет его в цветущую равнину Пешавара, а потом и к реке Инду. Он уже многое знал. Еще в Александрии Кавказской, где отдыхало его войско, Александр получил письмо от Таксилы, индийского раджи, царство которого лежало как раз там, где Кофен впадает в Инд. Таксила узнал, что царь македонский готовится к походу в Индию. Даже тройная стена гор не задержала вестей о непобедимости Александра. Если он задумал идти в Индию, так он придет. Он отыщет долину Кофена и спустится прямо к нему, в его царство. Что делать Таксиле? Принять бой, встать на пути в родную страну и не пропустить врага? Может быть, так бы он и сделал. Но у него у самого кругом враги. Особенно сильный враг раджа Пор: его царство граничит с царством Таксилы. Оба они, и Таксила и Пор, хотят расширить свои владения, и оба готовы погубить друг друга. Если Александр разобьет Таксилу - а он его разобьет! - то Пор не бросится на защиту, нет, он поможет чужеземцам погубить его... Так не лучше ли Таксиле помочь чужеземцам и погубить Пора? Тогда он и предложил Александру свою дружбу и помощь против тех, кто вздумает сопротивляться македонскому царю. Александр ехал во главе конницы на крупном гнедом коне. Его Букефал шел в поводу: Александр сейчас особенно заботливо берег его. Предстоят битвы, а в бою только Букефал мгновенно понимал волю хозяина и никогда не ошибался. И стар он уже стал, не те силы у него... Кони мерно шагали по каменистому ущелью. На отвесных скалах бродили фиолетовые тени от проходящих облаков. Серебряно гремела река. Александр перебирал в мыслях недавние события и встречи. На границе Паропамиса, в верней равнине Кофена, у него в лагере уже побывали многие индийские раджи. Он послал им глашатая - пусть придут к Александру, царю македонскому. Он готов принять от них изъявление покорности. И они пришли. Роскошное было шествие. Ехали на разукрашенных цветами, попонами и драгоценностями слонах, поднимавших подрезанные золоченые бивни. Среди этих раджей был и Таксила. Они привезли Александру богатые дары. Предложили, если ему нужно, и слонов, двадцать пять огромных животных, с глазами добрыми и умными. Александр принял их. - Я надеюсь в течение лета покорить земли в долине Инда, - сказал он индийским раджам, - я сумею наградить тех царей, которые явились ко мне. Но я сумею заставить повиноваться и тех, которые не явились. Зиму я думаю провести на Инде. А весной накажу твоих врагов, Таксила! Путь мирной тишины, как и ожидал Александр, не был слишком долгим. Жители, услышав о том, что Александр вступил в долину Кофена, бежали и прятались в горах, спешили укрыться за стенами крепостей. Так предгрозовой ветер гонит листву по дорогам. И битва разразилась, как гроза. Здесь, в горах, жили аспазии [Аспазии - одно из индийских племен.]. В узких долинах ютились их села; иногда македоняне видели их дымы, поднимавшиеся из-за скал. Случалось увидеть их стада на дальних склонах - словно белые облака, медленно двигались по горам стада белых овец... Через несколько дней пути македонское войско остановилось у их крепости. Ворота крепости были закрыты, и вдоль стен стояли густые, грозные ряды воинов, готовых защищать город. Громкая слава Александра проникла в горы аспазиев. Но аспазии собрали все свои силы, решив отстаивать от чужеземцев свою родную землю. Александр, не дожидаясь, когда подойдет фаланга, мгновенно посадил пеших гипаспистов на коней. С восемью сотнями гипаспистов и со всей конницей, которая была в его отряде, кинулся на крепость и тут же, с ходу, пошел в атаку. Аспазии защищались отчаянно. Только вечер остановил битву. Густая черная тьма свалилась без сумерек, лишь солнце ушло за горы. Македоняне успели загнать аспазиев за стены города, но города не взяли. Тьма заставила Александра опустить меч. Красный туман застилал глаза; только сейчас он почувствовал, что рана, оставленная индийской стрелой в правом плече, сильно болит и рука немеет. Войско в изнеможении возвращалось в лагерь. Скрипя зубами от боли, Александр дал снять с себя доспехи и перевязать рану. - Где Птолемей? Я видел, его ранили! - У него рана не опасная, царь. Он уже пришел в себя. - Где Букефал? Где Букефал? - Здесь, в лагере, царь. Конюхи приняли его. Александр вздохнул. Букефал сегодня был не очень проворен в битве. Он хрипел... Был весь мокрый от пота. Бедный друг, старость одолевает его! И все-таки надо узнать, что с Птолемеем. Александр попытался встать, но врач Филипп удержал его: - Потерпи, царь. Сейчас закончу. - Стар ты становишься, Филипп. Сколько времени возишься с такой пустяковой раной! - Не очень-то она пустяковая, царь. Тебе надо немедленно лечь. - Ладно, ладно. Я сам знаю, что мне надо. Как только Филипп-Акарнанец закончил перевязку, Александр вышел из шатра. Черная индийская ночь, пронизанная жаркими лучистыми звездами, безмолвно обнимала землю. Лагерь спал, всюду, будто рубины, разбросанные по черному бархату, дотлевали костры... Странно кругом, красиво и странно! Стража стояла на местах. Темным силуэтом среди звезд возвышалась крепость. Александр направился в шатер Птолемея. Птолемей лежал, укрытый походным плащом. Он поднял было голову, но царь приказал ему лежать. - Опасно? - спросил он. Птолемей напряженно улыбнулся. В неверном свете светильника он казался очень бледным. Тени резко отмечали прямые, правильные черты его лица. - Завтра пойдем на приступ, царь. - Да, нам нельзя медлить, Птолемей. Ты ведь это знаешь. Если мы промедлим, не промедлят они, нам нельзя упускать времени. Завтра мы возьмем крепость. Они поймут, кто пришел сюда. И я думаю, следующие города поостерегутся закрывать передо мной ворота. Птолемей вздохнул. - Это так, царь. Но, как видно, немало боев придется принять нам в этой стране... Царь, посмотри, у тебя повязка набухла кровью! Как же ты возьмешь завтра меч? Ведь ты не сможешь поднять правую руку! - Возьму меч в левую! Уж не думаешь ли ты, что инды смогут остановить нас? - Не думаю, что остановят... Но надо быть готовым к тяжелым битвам. - Я знаю, Птолемей. Я к этому готов. Слава никому не дается даром. Александр в эту ночь спал тяжело. Плечо болело, он стонал, просыпался. Забытье и усталость одолевали его, а рана будила. Филипп-Акарнанец не отходил. Александр гнал его, но Филипп менял повязку, варил какие-то снадобья, клал припарки. К утру Александр уснул, но тут же над его головой засверкали мечи. Кто? Это Бесс. Это Бесс явился убить его... И кто-то еще... Филота! В его руке кинжал, он крадется к Александру, размахивает кинжалом... Кинжал скользит мимо сердца и вонзается в плечо... - Ох! - Царь, выпей... Это успокаивает. Александр открыл глаза и встретил заботливый взгляд Акарнанца. Врач держал перед ним чащу с лекарством. - Скоро ли утро, Филипп? - Еще только занимается заря, царь. Выпей лекарство и уснешь спокойно. - Занимается заря! - закричал Александр и вскочил с постели. - Заря занимается - время ли мне спать?! Ступай скажи трубачам, чтобы трубили!.. Нежно-зеленое небо светилось на востоке, предвещая зарю. Царская труба разбудила лагерь. Все кругом мгновенно зашевелилось, вспыхнули костры, послышались голоса... Труба гудит - к бою, к бою! Значит, царь справился со своей раной, значит, снова в сражение, на приступ! Да они по камню разнесут эту крепость! Разъяренное вчерашней неудачей, македонское войско с нетерпеливой яростью бросилось штурмовать крепость. Со стен летели на головы воинов стрелы, камни, раскаленный песок, валились корзины с клубками ядовитых змей. Македоняне, персы, агриане, бактрийцы, согды - все смешались сейчас у этой стены, забыв, кто варвар и кто не варвар. С криком, с бранью лезли они по штурмовым лестницам. Кто-то падал, сраженный стрелой или камнем, кто-то погибал. Но сотни, тысячи воинов поднимались все выше на стены города, и впереди всех неизменно маячили белые перья на шлеме царя. С огромными усилиями одолели стену. Но когда взобрались на ее гребень, увидели, что за этой стеной стоит другая, еще более крепкая, еще более высокая... Краткое замешательство прошло среди воинов. А сам Александр на мгновение растерялся. - Идут! Наши идут! - вдруг закричал кто-то. Александр поднял голову. И отсюда, с высоты стены, он увидел, что подходит его основное войско, идет его фаланга... Впереди фаланги шел его любимый и надежный полководец Кратер. Воины, увидев их, радостно закричали. Те в ответ закричали тоже и с ходу бросились на помощь своим. Буря стрел взлетела над защитниками крепости. И пока те отстреливались, македоняне ставили лестницы к внутренней стене. Вскоре аспазии поняли, что сопротивляться больше невозможно. Они старались вырваться из крепости, бежать в горы. Македоняне убивали этих несчастных без пощады. Почти все защитники крепости были убиты. Стены города разрушены. Город сровняли с землей. И еще долго стояла над развалинами зловещая красноватая пыль... Ужас пошел впереди Александрова войска. Соседний город аспазиев Андака, услышав, что Македонянин направляется к нему, заранее открыл ворота. Заняв город, Александр позвал к себе Кратера: - Кратер, я оставляю тебя здесь с твоими фалангами. Я поручаю тебе завоевать все окрестные города. Потом иди через горы в долину. А я с остальным войском пойду на северо-восток, к городу Эвасиле. Мне надо попасть туда как можно скорее - там сидит царь аспазиев. Мне надо захватить его. Ты меня понял, Кратер? - Я все понял, царь. И сделаю все, как ты приказал. Снова македонская конница неслась вперед, будто поднятая ураганом. Царь ехал в колеснице: он не мог сидеть на коне - рана кровоточила. На другой же день, проскакав неведомо сколько стадий, конница явилась к городу Эвасиле... И опоздала. Город горел. - Они сожгли город! - вне себя от гнева закричал Александр. - Они не захотели впустить меня! Аспазии бежали из своего пылавшего города по всем дорогам, по всем склонам гор, бежали, спасаясь от македонян. Это вызвало еще большую ярость в македонских войсках: воины убивали их и копьями и мечами, хотя те были безоружны и не защищались. Александр двинулся вверх по течению реки. Пленные индийцы вели его к городу Аригею. Но еще издали македонян поразило мертвое молчание этого города. И когда подошли ближе, увидели, что города нет, только черные головни и голубой пепел встретили их... Жители, убедившись, что не смогут защитить его, сожгли свой прекрасный Аригей. Александр остановил войско. Он сам на коне, со свитой, объехал окрестности. Он успевал замечать все - и необычайную пышность природы, красоту гор, силу растений, яркое оперение невиданных птиц... И видел то, что хотел увидеть, - выгодное местоположение сожженного города. - Сожгли Аригей! - с досадой говорил он. - Сожгли такой хороший, такой нужный мне город! Вскоре подошел со своим войском верный Кратер. В тот же вечер они сидели с царем в его царском шатре. - Ты построишь здесь новый город, Кратер. Это очень важная позиция. Здесь проходит дорога на реку Хоасп. Так у нас будут в руках оба прохода к Хоаспу: Андака и Аригей. Заселяй местными людьми, заселяй македонянами, которые больше не могут держать оружие. И не только македонянами - всеми, кто не в силах следовать за войском... Тихо вошел юноша, один из тех македонских юношей, что взяты к царю для личных услуг. - Гонец привез письмо, царь. Царь взял свиток. Милые каракули пестрели на папирусе. "Я не видала тебя сто лет, Искандер. А я ведь здесь, в твоем лагере. У тебя много дорог, Искандер. Но ни одна дорога не приводит тебя ко мне. Я очень тоскую..." Бедняжка! Да, он уже давно не видел Роксану. Но когда ему видеться с ней? Обоз, где едут все жены и дети воинов, где едет и царская жена, всегда далеко в тылу. А как он может хоть на один день покинуть лагерь? Страна враждебная, опасная, именно за один это день может погибнуть все и он сам! - Подожди, Кратер. Мне надо написать кое-что... Он тут же начал было писать письмо Роксане. Но сбился - перебила мысль о будущем городе. Как поставить его? Сколько ворот сделать?.. Он разорвал папирус и начал писать снова. Но вошел начальник стражи: - Царь, на горах появились огни. Похоже на войско. Александр еще раз разорвал папирус. - Пошлите разведчиков в горы да позовите гонца, который привез письмо от Роксаны. Гонец явился. - Поезжай обратно. Скажи госпоже, что я скоро буду у нее. Гонец поклонился, вышел. Кратер позволил себе еле заметную улыбку. Он уже столько раз слышал это "скоро". Александр метнул на него подозрительный взгляд. Он видел эту улыбку и знал, что думает Кратер. И царь и его полководцы слишком долго и слишком тесно шли рядом все эти годы и часто уже без слов понимали друг друга. - К делу, к делу! - прикрикнул он на Кратера. - И смотри, чтобы твой город был не хуже, чем прежний! Оставив Кратера на огромном пепелище, Александр поспешил дальше. Снова двинулась его разноплеменная армия. Она шла в глубь Индии с битвами, с тяжелыми осадами городов, с трудными сражениями в горах и долинах. Она проходила крутыми дорогами ущелий и зелеными долинами рек, через виноградники и миндальные рощи, захватывала города и деревни, осаждала и брала неприступные крепости... Оставались нетронутыми лишь те города, которые открывали Александру ворота и приносили покорность. Он принимал покорившихся, брал их в свою армию и награждал за победы наравне с македонянами... Но несоглашавшихся к подчинению заставлял подчиниться. И тогда земля чернела от крови, а города превращались в пожарища. ВСТРЕЧА И ПРОЩАНИЕ - Апа, посмотри, не вернулся ли гонец? - Светлая моя, если бы он вернулся, он уже стоял бы перед тобою! - Апа, тебе просто не хочется выйти на солнце. Мне нельзя, я жена царя. А тебе не хочется. Вот сидим и ничего не знаем... Кормилица вздохнула, тяжело поднялась и вышла из шатра. И тут же вернулась: - Гонца еще нет. А солнце такое, что готово сожрать человека. То ли дело у нас, на Скале: и тепло, и прохладно, а свежесть-то какая! Роксана подошла к деревянной клетке, стоявшей на столе. В ней сидела перепелка - у них, в Бактрии, любят пение перепелок. - Почему ты молчишь? - грустно спросила у птицы Роксана. - Ты не можешь петь в чужой стороне? - Да кто же поет на чужбине! - отозвалась кормилица. - Вот и ты уже не поешь больше... Голос Роксаны прозвучал еле слышно: - Не пою... В эту минуту вошла рабыня и сказала, что прибыл гонец. Роксана вскочила. Кормилица остановила ее: - Сядь, Рокшанек! И все ты забываешь, что ты - жена Александра, царя царей. Я сама возьму письмо. - Нет, пусть войдет! Гонец, еле переводя дух, остановился у входа. Пот бежал струйками по его смуглому лицу, мешаясь с пылью. Потрескавшиеся губы еле смыкались... - Давай! - Роксана протянула руку, унизанную чуть не до плеча драгоценными браслетами. - Письма нет, госпожа, - ответил гонец. - А где же оно? Гонец притронулся к свое голове: - Здесь. Румянец исчез с нежных щек Роксаны. Она стояла белая, как весенний цветок крокуса, растущий на Скале. Слезы, готовые пролиться, остановились в глазах. - Что же там? - Царь сказал, что он сам приедет к тебе, госпожа. - Приедет?! Когда?! - Он сказал - скоро. - О!.. - Роксана улыбнулась горькой улыбкой. - Скоро! Скоро... Это значит неизвестно когда. Вечером, когда жгучее солнце, склоняясь к горам, теряло свою силу, Роксана вышла из шатра. Кормилица следовала за нею, не отставая ни на шаг. Стража тотчас окружила жену царя щитами - ее оберегали. А жене царя хотелось быть одной. Хоть немного побыть одной со своими думами, со своей печалью. Огромное небо наливалось горячим золотом зари, бледнело, угасало... Звенели цикады. И отовсюду с гор, чужих, затаившихся в своем безмолвии, наплывало одиночество. Александр приехал неожиданно. Он вошел в шатер запыленный, в шлеме, мокрый от пота. Роксана охнула и бросилась ему навстречу, протянув руки. Его трудно было узнать - осунувшийся, загорелый до черноты, отчего глаза казались еще светлее. Он снял шлем. - Роксана! - О Искандер! О, наконец-то! Она обхватила его за шею, прижалась щекой к его плечу. Оба молчали, потому что не было таких слов, какими можно выразить счастье свидания. Несколько дней Александр отдыхал в ее шатре. Но заботы и тут не давали ему покоя. Воины сейчас рубят лес у реки, хороший лес, корабельный. Будут строить корабли, чтобы отправиться вниз по Инду... Неарх-критянин, корабельщик, следит за работами. Там же и его верные этеры. Но Александру все нужно видеть и самому давать распоряжения. Река неизвестна, страна чужая. Мало ли неожиданностей может встретиться им в пути? А инды народ опасный, непокорный, всегда готовый к битве, к нападению... Эти дни покоя и радости пролетели, как птицы на заре. И вот наступило утро, когда Александр взял в руки свой украшенный золотом и белыми перьями шлем. - Разве тебе уже пора, Искандер? - Пора, моя светлая, пора! Роксана долго смотрела, как серебряное облако пыли, поднятое конным отрядом Александра, уходило по дороге. В обозе уже шла суета, обозники готовили повозки, свертывали палатки, готовились в путь. Обоз пойдет по следам армии. И Роксана поедет вслед за Александром. В глубь Индии, до Океана, до конца света. Новые корабли Александра, пахнущие свежим Деревом, плыли вниз по реке Инду. Широкая вода Инда держала в себе отражение белого от зноя неба; напористые заросли прибрежных мангровых рощ, удивлявших македонян, подходили к воде. Корабли медленно шли мимо селений и городов. Индусы, коричнево-темные, с прямыми черными волосами, с белыми повязками на бедрах, толпами стояли на берегу и, молча, в изумлении и страхе смотрели на них. Растения, животные, птицы - здесь все было другое, удивительное, сказочное... - Смотри, какие люди скачут по деревьям! Может, это и есть пигмеи? - Ты не слышал, что ли, что это обезьяны? Спроси у пленных. - Как бы их ни называли, все-таки они люди. Смотри, как ловко они чистят бананы! У них же руки есть! - Руки-то есть. Но ведь и хвосты есть. А где ты видел людей с хвостами? - У нас-то не видел. А здесь - кто их знает? Здесь все может быть!.. Корабли шли длинной чередой, золотисто светясь на темной воде. По расчетам Александра, они скоро должны прибыть в то место, где Гефестион и Фердикка строят через Инд большой мост. Как они там? Справились ли? Река широка и быстра... Но вот настало утро, когда расступились прибрежные заросли и над темной, полной золотых бликов водой возникло четкое очертание моста. Мост, настланный на поставленных в ряд кораблях, перекинулся с одного берега на другой, оседлав могучую реку. Александр почувствовал, как радость хлынула ему в сердце. Мост готов, он есть, он ждет Александра. И ждет Александра его друг Гефестион. Гефестион и Фердикка стояли на берегу, окруженные войском. Лишь показались царские корабли, воины подняли радостный крик. С кораблей ответили им. Началось ликование встречи, ведь никто не был уверен, что эта встреча произойдет. Захватывая города и пленных, македоняне и сами втайне чувствовали себя пленниками в этой заколдованной стране. Александр, торопливо ответив на приветствия, осмотрел мост. Он прошел по настилу на другой берег, перешел обратно, придирчиво разглядывая его устройство. Гефестион и Фердикка, инженеры и строители - все ходили с ним рядом, готовые отвечать на вопросы, которые задаст царь. А он их задаст непременно - это они знали. Мост держали два тридцативесельных корабля. Между ними стояли малые суда. - Как вы установили корабли? - Свои вколотить было невозможно, царь, - рассказывали, обступив Александра, строители, - река слишком глубокая и сильная. Вот и сделали такой - Ксеркс когда-то делал такой мост через Геллеспонт. А суда установили так: мы их пускали по реке кормой вперед. Большой корабль идет, а маленькое суденышко на веслах удерживает его, не дает уйти. А как доходит судно до моста, отпускаем на дно груз, корзины большие сплели, набили камнями и опустили. Груз этот и держит корабль. - Мы спешили, царь, - сказал Фердикка, - сделали что могли! Царь остался доволен. Мост готов, задержки не будет. Вечером Гефестион прошел в шатер к царю. Александр ждал его. - Как мне не хватало тебя, Гефестион! - Мне тебя тоже, Александр. Это были часы умиротворяющей радости, какую дает присутствие друга... - Гефестион, почему же ты стоял и молчал, когда другие хвалились своим усердием? Ведь руководил работами ты! - Им надо завоевать милость царя. - А тебе не нужна царская милость? - Мне нужна только дружба Александра. В шатре было душно, они вышли. Стояла ослепительная лунная ночь. - Неприятную новость я должен тебе сообщить, Александр... - Что? - Каллисфен умер. - Почему? Из-за чего? - Ты ведь давно его не видал... Он страшно растолстел. Нечеловечески. Думаю, что это и задушило его. Александр задумался. - Ну что ж, воля богов, - сказал он. - Я хотел судить его - он не дождался. Но все равно Каллисфен был бы осужден. Ты позаботился о его сочинениях? - Да. Я собрал все. - Воля богов. Но теперь Аристотель для меня потерян навсегда. Не спали долго. Разговаривали о разных делах, решали дальнейшие планы. Александр хотел сразу идти через Инд в глубь Индии. Гефестион согласился: надо идти, медлить не следует. СМЕРТЬ БУКЕФАЛА Могущественный раджа Пор, властитель более ста городов по ту сторону реки Гидаспа [Гидасп - приток Инда; ныне река Джелам.], получил от царя македонского Александра письмо. Александр требовал, чтобы Пор встретил его и принес ему свою покорность. Старый раджа не знал, что ему делать: смеяться или негодовать? Он со своим огромным войском, со своими боевыми слонами, на своей земле должен изъявлять покорность пришельцу? Кроме того, у раджи Пора есть надежные союзники, раджи соседних царств, особенно сильный раджа Кашмира! - Не отнесись легко к этому противнику, царь, - сказал Пору его союзник раджа Авизар, - он прошел по всей Азии и нигде не знал поражений. - В таком случае встретим его на Гидаспе с войском, - ответил Пор. - Так и напишем ему. Когда индийское войско подошло к Гидаспу, Пор с высоты огромного слона, на котором сидел, увидел, что македоняне уже стоят на том берегу. - Посмотрим, как-то они переправятся, - сказал он, прищурив черные глаза, - как-то они заставят коней выйти на берег, когда здесь стоят слоны. Ведь лошади боятся их! А дальше началось что-то непонятное для раджи Пора. Македонянин не собирался переправляться, видно, решил ждать зимы, когда река обмелеет. Но зачем же он бросается по берегу то в одну сторону, то в другую? Видно, все-таки ищет переправы? Раджа Пор следил за ним непрестанно: он тотчас посылал отряды туда, где, казалось, македоняне налаживают переправу. Но когда эти отряды приходили, там не было никого. Обман, опять обман... - Решил не давать мне покоя! - сказал Пор. - Ну, так и пусть мечется по берегу сколько захочет. Я больше не тронусь с места. А когда Пор перестал следить за передвижением македонских отрядов, Александр перешел реку. Такого тяжелого дня не помнили даже старые македонские ветераны. Уже с утра воины почувствовали какое-то смятение и тревогу. Неожиданно сквозь жгучий зной прошла ледяная струя. Птицы перестали петь, большие черные муравьи заметались под ногами. Со всех сторон на небо полезли тяжелые, с багровым отсветом тучи, стало темно. Даже яростное индийское солнце не могло пробиться сквозь них... Воины пугались, жались друг к другу - что будет сейчас? Гибель света, гибель земли?.. Но военачальники кричали, приказывали делать свое дело. И воины торопливо сколачивали разобранные на части суда, привезенные с Инда, набивали травой мешки из шкур, налаживали лодки. Ветер с воем и свистом раскачивал огромные деревья; черные ветви их метались по красному небу, как в безумном сне. Ударил гром, оглушительный, грохочущий, непрерывный. Многие попадали на землю от внезапного ужаса... Но военачальники кричали, приказывали делать то, что нужно. И воины снова брались за работу. Потом грянул ливень. Сплошной водопад хлынул с неба, не давая перевести дух. Македоняне не знали, на каком они свете, может быть, уже в преисподней. Сплошной поток воды, пронизанный огнем молний, гремел и звенел тяжелым звоном, обливая холодом беззащитные тела. Река почернела, вздулась. Она неслась с грозным ревом, поднимая с глубокого Дна коричневый ил. К реке нельзя было подступиться. Это были муссонные дожди, о которых Александр ничего не знал. И только железная дисциплина держала воинов и заставляла делать свое дело. Возле горы, заросшей лесом за крутой излукой реки, македоняне сколачивали корабли и опускали их в черную, бушующую воду. В грохоте ливня они готовили переправу. Индийцы ничего не подозревали - завеса ливня скрывала от них действия Александра. Александр оставил на берегу половину войска. А сам со своими этерами, с отрядами Кена, с конными бактрийцами и согдами, с отрядами скифов, верховых лучников, щитоносцев и агриан ночью подошел к переправе. К утру наступила внезапная тишина. Ливень кончился. По серебряному небу начал разливаться розовый свет широкой теплой зари. И тут воины Пора со своих наблюдательных постов с ужасом увидели, что Македонянин с войском уже на их берегу и уже идет к их лагерю, готовый к бою. - Александр переправился? - удивился Пор. - Но его армия все еще стоит там, против нашего лагеря! Значит, он переправился с небольшим отрядом. Надо отбросить его. Пор послал своего сына с отрядом всадников и ста двадцатью колесницами. Этого хватит, чтобы отогнать Македонянина. Александр стремительно налетел на него, разбил его отряд, угнал его колесницы. Четыреста индийских всадников остались лежать на поле боя. И вместе с ними, с копьем в груди, остался лежать на земле молодой сын раджи. Пор понял, какую он совершил ошибку. Надо было двинуть всю армию против Македонянина и сразу уничтожить его. Ведь у Пора войска в четыре раза больше! Сердце старого раджи разрывалось от горя и гнева. Как же он не поверил, когда ему говорили, что это грозный враг явился к нему на берега Гидаспа! Пор приказал готовиться к бою. Индийская армия стояла фронтом, который был в четыре раза длиннее, чем фронт македонян - пехота, всадники, боевые колесницы... На передней линии - несокрушимой стеной огромные боевые слоны. И на самом большом, богато разукрашенном слоне - раджа Пор. И снова Пор совершил ошибку - он медлил, выжидал. Но не ошибся Александр. Пока Пор выжидал, Александр бросился в атаку. Страшней всего ему были слоны, он приказал избегать их. Он повел войско косой линией и ударил всей силой в одну точку, в самое слабое место индийского фронта, где не было ни колесниц, ни слонов. Кратер ждал, готовый к переправе. Увидев, что битва началась, он тотчас ринулся через реку со своими отрядами на помощь Александру. Слаженная выучкой и дисциплиной, македонская армия расстроила, спутала, смешала неповоротливое войско Пора. Александр, сражаясь, как всегда, в переднем ряду, со всей своей стремительной яростью пробивался к Пору. Он видел раджу, сидящего на слоне. Но Пор был далеко, огромные массы воинов защищали его. Неизвестно, сколько часов бились в неистовой схватке. Ослепшие от раскаленного зноем неба, оглохшие от звона копий и щитов, македоняне не видели конца битвы. Стало совсем трудно, когда Пор двинул на них хрипло ревущую силу слонов. Лошади в ужасе, не слыша всадника, бросились от этих чудовищ, ломая строй. Слоны врывались в гущу войска, топтали людей, били хоботом, клыками... Но македоняне не отступали. Фаланга, разбросанная слонами, мгновенно соединялась и, пропустив слонов, снова шла на врага. Македоняне разбегались от разъяренных животных, но, отбежав, осыпали их стрелами или, подкравшись сзади, подрубали топорами жилы на ногах. Обезумевшие от ран, потерявшие своих вожаков, слоны с воем носились по полю, давили и индийцев и македонян. Тяжело раненные слоны падали и умирали. Они лежали серыми глыбами среди убитых воинов, лошадей и разломанных колесниц... Раджа Пор увидел, что проигрывает битву. Он собрал еще сорок слонов и сам на своем могучем слоне двинулся вместе с ними, чтобы сразу растоптать и уничтожить македонян. Но это ему не удалось - он еще раз ошибся. Легкое, ловкое войско стрелков, агриан и аконтистов увертывалось от слонов, осыпая их стрелами. А в это время в одном конце поля вокруг Александра собиралась конница, строилась фаланга. А на другом конце становились в строй щитом к щиту гипасписты - щитоносы. Индийцы поняли, что погибли. Началось бегство. И раджа Пор повернул своего быстроходного слона. Александр тотчас помчался в погоню. Он гнался за ним не с тем, чтобы убить его; он боялся, что старого Пора, который так отважно сражался, убьют свои же, как убили Дария. Он хотел взять Пора в плен живым, - отвага этого старого человека поразила Александра. - Остановись! - кричал он, хотя знал, что Пор его не слышит. - Остановись, я больше не враг тебе! И тут он вдруг почувствовал, что могучий Букефал зашатался под ним. Александр соскочил с коня: - Что ты, друг мой? Что с тобой, Букефал?! Конь повел на него налитыми кровью глазами, ноги его будто запутались в невидимых путах, и он рухнул на землю, весь мокрый от пота и пены. Александр закричал, положив руку на его широкий, с белой отметиной лоб; - Букефал! Букефал! Конь глухо и коротко простонал. Потянулся было к Александру, но уронил голову на жесткую, затоптанную траву и затих. Александр не хотел верить тому, что случилось. - Букефал! - повторил Александр, стоя над ним. - Ну что же ты лежишь? Вставай! Друг мой, кто же мне заменит тебя? Александр снял шлем. Он вытирал рукой пот, размазывая по лицу пыль. И все еще никак не верил, что Букефал уже не встанет. Александр позвал еще раз: "Букефал!" - и черное атласное ухо вздрогнуло. - Он еще слышит меня! Позовите скорее врачей! Но это движение уха было последнее, чем смог ответить преданный конь своему хозяину. Индийцы бежали беспорядочной массой. Кратер со своими свежими отрядами преследовал бегущих. Увидев раджу Таксилу, Александр велел ему догнать Пора. Сам он не мог оставить своего коня. Пор неистово гнал слона, уходя от македонян. Оглянувшись, он увидел старого, ненавистного врага раджу Таксилу. Сам раненый, изнемогающий от жажды, Пор не мог стерпеть - бросил в раджу дротик. Быстрый конь Таксилы увернулся, и Пор снова погнал слона. Александр послал других индусских раджей, своих союзников, догнать Пора. Враги, мелкие раджи, которые постоянно зависели от него, окружили старого Пора. Пор остановил слона. У него было темно в глазах от потери крови, от жажды пересохло горло. Слон стал на колени, осторожно снял Пора хоботом со своей спины и опустил на землю. Пор не мог говорить. Ему дали воды - он пришел в себя. Оглянувшись на раджей, окружавших его, на этих людей одной с ним крови, но ставших его врагами, он потребовал, не скрывая презрения: - Отведите меня к Александру! Александр издали увидел его. Пор шел выпрямившись, красивый и величавый. Александр вместе со своими ближайшими друзьями поспешил ему навстречу. Два царя приветствовали друг друга так, будто не было здесь ни побежденного, ни победителя. Пор держался с гордым достоинством. - Как мне обращаться с тобой, Пор? - спросил Александр, пораженный отвагой, с которой старый раджа защищал свою землю. - По-царски, - ответил Пор. - Я, со своей стороны, так и готов поступить! Александр оставил Пору его землю и даже присоединил еще одну область, которую завоевал. Только эти земли уже не были царством индийского раджи Пора, а стали сатрапией Александра, царя македонского. Пора Александр принимал у себя как друга. - Мало нам было персов, - вздыхали старые македоняне. - Теперь у нас уже индийцы будут! Любит наш царь варваров, любых приласкает. Но более дальновидные возражали на это: - Наш царь умнее, чем вы думаете. Приласкал Таксилу, приласкал и его врага Пора. Теперь они оба зависят от милости нашего царя. Ведь они-то не догадались объединиться против нас! На берегу реки Гидаспа, там, где проходит путь, по которому пришли македоняне и где переправились в царство Пора, Александр построил большой город. Этот город он назвал Никеей - город Победы - в память победы над индийцами. Другой такой же большой город, построенный на реке Гидаспе, он назвал Букефалами - в память своего любимого коня, которого он потерял здесь. ДОЖДИ Ливни гремели день за днем. Изредка мощное солнце Индии, прорвавшись сквозь грозные черные тучи, пыталось опалить землю своим яростным зноем. Люди радовались, что могут согреться и обсушиться, но вскоре уже начинали изнемогать от беспощадной жары. И тут снова грохочущий гром сотрясал небо, и снова ливни обрушивались сплошным гремящим потоком, пронизанным белым зловещим блеском молний. Македонянам в часы ливней в их лагерных палатках казалось, что они на дне моря и неизвестно, как им всплыть наверх. Шум и грохот непогоды мешал слушать. И тому, кто рассказывал, приходилось повышать голос. - За рекой Гифасис [Гифасис - река в Пенджабе; ныне река Сатледж.] самые богатые земли, - голос старого индийца звучал восторженно, - там живут очень смелые люди. У них большие, хорошо возделанные поля, богатые урожаи. И нигде во всей Индии нет таких огромных и свирепых слонов, как у них. А слонов этих у них множество! Александр слушал жадно и так же жадно расспрашивал: а какие там города? А какие еще реки за Гифасисом? А далеко ли до Ганга, о котором он слышал, что это - самая большая река? И правда ли, что Ганг впадает в Восточное море, где и находится край земли? Индиец отвечал запутанно, туманно. Он больше говорил о красоте своей земли, о богатстве ее растительности, о животных, никогда не виданных македонянами. - В Ганге есть крокодилы... Огромные. - Крокодилы? Значит, Ганг где-то рядом с Нилом. Ведь Аристотель говорил, что их истоки близко друг от друга. В Ниле тоже есть крокодилы. Эта ошибка Аристотеля дорого обошлась македонянам. Александр думал, что он дойдет до Ганга, а там и до истоков Нила, а по Нилу ему просто будет проплыть в Египет. Однако все оказалось неизмеримо труднее, и немало мук пришлось вынести, прежде чем македонское войско вернулось из Индии в Азию. Александр уже видел этот полный неисчерпаемых чудес край. Он уже видел свитки с их описанием, составленные его историками и географами. Вот кончатся дожди, и он пойдет в глубь Индии, к Гангу. Но дожди не кончались - это было их время, время муссонов. Однако не останавливать же ему из-за дождя свой поход! - В лагере невесело, Александр, - сказал Гефестион, когда царь отпустил индийца, - воины устали. - "Устали"! А разве я не устал? Но я дам отдых. Пусть отдохнут несколько дней. Конечно, последнее время было особенно трудно: эти дожди, эти размытые дороги, эти реки, пришедшие в бешенство... Да еще и змеи в воде... Я все это понимаю, Гефестион. - Александр, ты сам хорошо знаешь, что дело не в размытых дорогах и змеях в воде. Не хмурься, ты знаешь правду, только пытаешься закрыть на нее глаза. Александр угрюмо молчал. Да, он знал правду, он знал, что в войске его давно идет разлад, что все слышнее голоса недовольных. - Куда мы идем? Зачем? Ради чего мы терпим все эти мучения? - Поход наш не имеет ни цели, ни смысла! - Царю надо дойти до края света! А к чему нам этот край света? Чтобы сложить там свои кости? Да, в последнее время македонянам приходилось трудно. Индийские раджи, через земли которых приходилось идти, не пропускали македонян, не сдавались на милость. Александр брал их города с боем, оставляя в них свои гарнизоны. Но как только его армия уходила дальше, в глубь Индии, покоренные раджи восставали, брались за оружие, уничтожали македонские гарнизоны. Александру приходилось снова посылать своих военачальников с большими отрядами войска и снова покорять эти независимые племена, не желавшие терпеть рабства. Осада большого города воинственных кафеев Сангалы была длительной и очень тяжелой. Кровавые битвы у ее стен, победа, полная ярости, жестокая расправа с побежденными... Это были мрачные, тяжелые дни даже для закаленного македонского войска. А потом снова поход, бездорожье, переправы через реки, где приходилось бороться с бурным течением, где тонули суда, налетая на острые камни, словно клыки, торчащие под водой... И все время дождь, ливень, проливень... Или нестерпимая, удушающая жара. Измученная армия наконец подошла к реке. Это была река Гифасис. - Теперь перейдем Гифасис, - стараясь ободрить воинов, говорил Александр, - а там прямо до Ганга. А за Гангом уж и край земли. И тогда - вся Ойкумена наша. Весь мир - наш. Вы слышите, македоняне? Весь мир! Границами нашего государства будут границы, которые бог назначил земле. А это не так уж мало! Но воины угрюмо молчали, а военачальники тихо переговаривались между собой: - Вот как! Теперь уже - весь мир. Сначала - только азиатское побережье. Потом - Персия, а теперь уже - весь мир! - Пожалуй, это окажется гораздо дальше, чем мы ожидаем. Дорога недалека только что вышедшему в путь. И гораздо длиннее тому, кто уже прошел тысячи стадий. И прошел через битвы, неимоверные труды, болезни и лишения. Дождь по-прежнему лил с небольшими передышками. Это утомляло больше, чем самые тяжелые походы. Это изводило душу тоской безысходности. Терпеливое, выносливое войско теряло терпение и душевные силы. Воины собирались по нескольку человек и говорили только об одном, потому что тоска у всех была одна и та же. - Пора возвращаться домой, пора в Македонию. Что нам еще делать здесь, на краю земли? Надо уходить отсюда, пока еще нас носят ноги. Что мы найдем здесь - богатство? - Да, ничего сказать, мы сильно разбогатели, победив весь мир! Что было - сожгли. Что осталось - износили. Поглядите друг на друга - как роскошно мы одеты! Они горько смеялись, показывая свои рваные одежды, изношенные в битвах. Их македонские плащи превратились в лохмотья. Чтобы укрыться от холода, от снега, от дождей, они добывали какое-нибудь азиатское платье, а когда изнашивалось и оно, сооружали себе одежду из разных кусков... И все чаще вздыхали: - О Македония! В это время царь объявил, чтобы войско готовилось к походу. Они пойдут дальше через реку Гифасис до Ганга. И тут, впервые за все время тяжелого пути, войско громко зароптало. Военачальники один за другим стали являться к царю: - Царь, воины отказываются идти дальше. Хотят домой. - Как! - Александр был возмущен. - Даже если я сам поведу их? - Да, царь. Даже если ты сам пойдешь рядом с ними. Они говорят, что больше не могут следовать за тобой. Ходят слухи, которые пугают их. Рассказывают, что река Ганг в тридцать две стадии шириной, а глубиной в сто оргий [Оргия - 1,850 м.], - у них не хватит сил переправиться через такую реку. Рассказывают, что на том берегу Ганга стоит огромное войско, так что и земли под ним не видно, тысячи боевых колесниц, тысячи боевых слонов... А у наших воинов больше нет сил. Александр отпустил военачальников. Он глубоко и тяжко задумался. Все рушится. Все гибнет. Если он не перейдет Ганга и повернет назад уже у самой цели, все, что он сделал, чего добился несказанными трудами, превратится в ничто. Ведь он так и не дошел до Океана [Александр называл Океаном море, которое теперь называется Аравийским.], до конца Ойкумены! Нет, это невозможно. Быть так близко от свершения мечты его жизни - и, не достигнув ее, уйти! Нет, он сам поговорит с воинами. Сколько раз уже было так: войско падало духом и Александр своим красноречием снова поднимал воинов и в битвы, и в походы. Он приказал созвать военачальников всего войска. Они явились один за другим - командиры конницы, командиры фаланг... Сквозь шум и гул ливня они входили в шатер и сбрасывали тяжелые, мокрые плащи у входа, - македоняне, персы, бактрийцы, согды, агрианы... Все они были хмуры и озабоченны. Александр встал перед ними. На его откинутых со лба кудрях светилась царская диадема. - Я вижу, македоняне и союзники, - сказал он, - что не с прежним боевым настроением пойдете вы со мной на опасную войну. Я и созвал вас, чтобы убедить вас идти со мной дальше или убедиться вашими доводами и повернуть обратно. Если вы считаете, что все труды, понесенные нами, были напрасными и я, ваш полководец, заслуживаю только порицания, то мне сказать вам больше нечего. Но если вы вспомните, что мы добыли и побережье Срединного моря, и Египет, и Вавилон, и все азиатское царство персов и мидян и что Инд протекает теперь по нашей земле, то убедитесь, что сделано нами не мало. И теперь, когда осталось только перейти Гифасис и дойти до Ганга, за которым уже близок и край Ойкумены, вы остановились. Если бы я сложил на вас все труды и опасности, а сам бы их и знать не знал! Но ведь труды и опасности я делю наравне с вами, и награды предоставлены всем... А когда мы вернемся отсюда в Азию, то, клянусь Зевсом, я отмерю каждому добра не по его чаяниям, а сверх, с избытком. И тех, кто пожелает вернуться домой, я отошлю в родную землю или отведу их сам. А тех, кто останется, я награжу так, что ушедшие будут им завидовать! Речь Александра была горячей, взволнованной; в ней звучало в полный голос его страстное желание увлечь своих воинов дальше, чтобы закончить поход, как он задумал. Он ждал, что сейчас они закричат, чтобы он вел их к Гангу, что они пойдут за ним, за своим царем, всюду, куда он их поведет!.. Но военачальники стояли, понурив головы. Только шум ливня за стенами шатра был ему ответом. Александр ждал, все еще надеясь. - Я жду. Что же вы молчите? Если у вас есть возражения - выскажите их! Молчание. - Я жду. Я хочу выслушать вас. Молчание. Наконец поднялся военачальник Кен. Он так же, как и все, боялся противоречить царю. Но не хотел и обманывать его ложной покорностью. - Царь, я отвечу тебе. Я буду говорить не о нас: мы осыпаны почестями, мы поставлены выше других и мы готовы с тобой на все. Но я буду говорить о войске. И не для того, чтобы угодить войску, а думая о твоей пользе, царь, и о твоей безопасности. Тобой, царь, и теми, кто вместе с тобой ушел из дома, совершено много великих дел, поэтому-то, думается мне, теперь надо положить предел трудам и опасностям. Ты видишь сам, сколько нас, македонян, ушло вместе с тобой и сколько нас осталось... Одни погибли в боях, другие, уже не способные после ранений к военной службе, рассеялись по Азии. Еще больше умерло от болезней. Осталось немного, и у них уже нет прежних сил, а духом они устали еще больше. Все, у кого еще живы родители, тоскуют о них; тоскуют о женах и детях, тоскуют о своей родной земле... Мы выполнили все, что могли взять на себя смертные. Ты же хочешь своей победой осветить больше земель, чем освещает солнце. Это замысел, достойный твоего гения, но он не по нашим силам. Не веди воинов против их воли. Возвращайся сам на родину, повидайся с матерью, укрась наши храмы трофеями [Трофей - столб, который ставили победители и вешали на него оружие и доспехи, взятые у неприятеля в бою. Иногда военную добычу приносили в храмы и посвящали ее богам.]. И тогда уже вновь снаряди поход. Другие македоняне и другие эллины пойдут за тобой - молодежь, полная сил, вместо обессиленных стариков. Они пойдут за тобой с особенной охотой, увидев, что твои старые воины ушли бедняками, а вернулись на родину богатыми и прославленными людьми. Тебе, ведущему такое войско, нечего бояться врагов. Но не испытывай и божества. Боги могут послать такую беду, от которой человеку остеречься невозможно. Кен умолк. Невнятный говор прошел среди военачальников, и Александр слышал, что они одобряют Кена. Он увидел, что многие плачут, опустив голову и неловко утирая слезы загрубевшими руками. Александр был горестно удивлен этой речью. Кен, его верный друг и соратник, который всегда был с ним рядом, готовый выполнить любой приказ царя... Он был рядом и в битве с трибаллами в дни ранней юности Александра, он был рядом и при Гранике, и при Иссе. Он штурмовал вместе с Александром Тир и сражался под Гавгамелами в центре фронта, где был опасно ранен стрелой... Он преследовал по приказу царя неуловимого Спитамена и сражался здесь, на Гидаспе... И только теперь, на Гифасисе, когда почти вся ойкумена у них в руках, когда можно властвовать над всем миром, Кен отказался следовать за своим царем! Александр понял, что он бессилен против непреклонного решения войска вернуться домой. И понял главное: не только потому что они хотят вернуться, что у них не стало сил, а потому, что они не верят в свою власть над всем миром и не видят смысла в дальнейшем походе. Это убивало честолюбивые мечты Александра, убивало его душу. Ночь была тяжелой. Александр не мог спать - все в нем дрожало от возмущения, от обиды, от того, что уходит из рук то, что казалось таким уже возможным... Он не знал, какая огромная земля лежит за Гангом и что вовсе не так близок тот таинственный берег туманного Океана, который он считал краем земли. Стояла тишина, ливень перестал. Александр, отстранив стражу, вышел из шатра. Ни лагеря, ни земли, ни неба. Черные тучи и сырой, тяжелый туман. Теплая земля дышала влагой. К утру он уснул, снились печальные сны. Букефал подходил к нему и хватал за хитон мягкими губами. "Букефал, друг мой! Друг мой!" Александр пытался погладить коня, но рука встретила пустоту. Он проснулся с печальным сердцем. Вспомнив вчерашнее, Александр тяжело задумался. Что случилось? Он, царь, полководец, должен починяться войску? Войско отказывается повиноваться ему? Но разве не обещал Аммон отдать в его власть всю землю? В бессильном отчаянии он ждал, что военачальники придут и скажут, что и они, и их войска готовы идти за царем, готовы идти всюду, куда он поведет их, потому что они не могут оставить его. Но лагерь молчал. Тишина. Только буря шумела и снова лил не переставая дождь, с воем ветра, с грохотом грома, с полыханием молний. Казалось, весь мир уже утонул в этом дожде. И лагерь молчал. Понемногу гнев и отчаяние утихали. Александр то расхаживал по своему огромному шатру, то бросался на спальное ложе, то велел приготовить ему ванну. И на второй, и на третий день он никого не впускал к себе, даже Гефестиона. И здесь, в одиночестве, он обдумывал свое положение и свои дела. Надо ли ему идти до Ганга? Не случится ли так, что, уйдя так далеко на Восток, он потеряет завоеванные земли? Уже и сейчас отовсюду приходят гонцы с жалобами на произвол его наместников-сатрапов. А их некому наказать - царь далеко. Он дал большую власть и силу персидским и македонским вельможам, а эти люди замышляют измену... По всем его завоеванным странам, как сухие костры, вспыхивают восстания покоренных племен. Уступив силе, они снова берутся за оружие, и никакой армии Александру не хватит, чтобы держать их в повиновении. Александр перебирал в памяти рассказы индийских раджей Пора и Таксилы об их стране. Страна эта богата сокровищами земли и рек. Но прежде чем попадешь в глубь ее, надо пройти огромную пустыню, такую огромную, как вся захваченная им Азия. Ни дерева там, ни травы. Только песок поднимается красной тучей, знойная пыль душит все живое... Днем там смертельный зной, а ночью леденящий холод. И воды там нет. Только и найдешь кое-где узкий, глубокий колодец, но вода там плохая, от которой болеют и животные, и люди... "Куда ты пойдешь? - говорил сам себе Александр. - Куда ты пойдешь с этим измученным войском, которое больше не хочет идти за тобой? Кого ты победишь?" "Я не могу не победить, - упрямо возражал он сам себе, - я буду побеждать!" "Не испытывай терпение богов. Там сильные воинственные племена. Ты не вернешься оттуда, и войско твое не вернется!" "Значит, слава моя должна погибнуть? Ведь я не совершу то, что решил совершить. Ведь это будет отступлением!" "Иногда и отступление является победой. Бывает и так". "Бывает и так. Но ведь я шел сюда, чтобы покорить весь мир. Весь мир! И я мог бы это сделать, мог бы! А теперь я должен отказаться от этого. Дело всей моей жизни гибнет!" На четвертый день Александр позвал свою свиту и жрецов. Буря утихла, словно давая наконец возможность людям оглядеться и опомниться. Царь объявил, что намерен идти дальше и переправиться через Гифасис. Этеры и телохранители смущенно молчали. Они не знали, смогут ли поднять войско. Вернее, знали, что не смогут... - Надо посмотреть, что скажут жертвы, - напомнил старый жрец Аристандр, еле живой, с белой трясущейся бородой. - Нельзя идти, не испросив соизволения богов. Жрец принес жертву. Она предвещала беду. Царь сам разбирался в жертвах и предзнаменованиях. Но сейчас он не подошел к жертвеннику. Ему было уже ясно, что, как бы он ни настаивал, войско дальше не пойдет. - Друзья мои, - кротко и печально обратился он к своим этерам, людям преданным ему и верным, - боги запрещают нам идти дальше. Поэтому объявите войскам, что я решил повернуть обратно. И, когда это решение стало известно войску, над лагерем поднялся клич радости и ликования. - Спасибо тебе, царь, что ты только нам, македонянам, позволил одержать победу над тобой - победу над Александром! Войско быстро собиралось в обратный путь. А на небе уже снова сгущались и сталкивались тучи, разя друг друга белыми молниями. И вот уже снова непроглядный ливень затопил все на свете... Ливень ревет, гремит, бушует вот уже семьдесят дней и семьдесят ночей. От этого можно сойти с ума. О Македония! Войско повернуло обратно, к Гидаспу. ПУТЬ К МОРЮ Долина Гидаспа встретила теплом и веселым солнцем. За четыре месяца их отсутствия здесь все изменилось. Дожди кончились, река вошла в русло, по берегам счастливо бушевала сочная зелень посевов, деревья на склонах гор сверкали омытой листвой. На Гидаспе стояли недавно отстроенные корабли; их черные борта отражались в синей, с яркими бликами воде. Отряды строителей, триерархи - македонские этеры, строившие корабли, с ликованием встретили царя. Измученное войско ободрилось. - Значит, домой отправимся на кораблях? Это полегче, чем шагать в полном снаряжении! - На кораблях-то на кораблях. Но что там нас ожидает? Река чужая, и море чужое. - Все равно, как, и на чем, и какой дорогой. Лишь бы домой! Но ни одна радость не приходит без того, чтобы что-нибудь не омрачило ее. Внезапно заболел и умер военачальник Кен. Александр созвал всех врачей, что были в войске. Никто не помог. Пришлось зажигать погребальный костер. Похоронив Кена, царь приказал немедленно снаряжать корабли в путь. И спустя месяц наступил тот серебряный рассвет, когда царь в полном вооружении, окруженный свитой, поднялся на борт своего корабля. Командование флотом принял критянин Неарх. В войске нашлось немало людей, понимающих морское дело, - издревле искусные моряки финикийцы, корабельщики с острова Крита, египтяне, выросшие на берегу великой реки... Весь этот пестрый экипаж занял свои места на кораблях. А на берегах Гидаспа выстроилось сухопутное войско, которое должно идти до реки Акесина, до того места, где в Акесин впадает река Гидасп. На одном берегу стоял со своими фалангами и конницей Кратер. На другом берегу стоял Гефестион со своими фалангами, конницей и двумястами слонов. Оба войска выстроились в походном порядке и ждали царского сигнала, чтобы тронуться в путь. Александр, поднявшись на корабль, бросил быстрый взгляд на один берег, потом на другой. Войска его любимых военачальников стояли с такой превосходной выправкой, с таким военным блеском, что у царя в глазах пробежали слезы. И с такой-то армией он вынужден отказаться от своей необоримой мечты. Именно эта его прекрасная армия перестала повиноваться ему. Слез Александра никто не видел. Он сосредоточенно, отрешенно от всех стоял на высоком корабельном носу с драгоценной золотой чашей в руках. Он обращался к богам. Он просил своих родных богов, богов Эллады, сделать его путь безопасным и сохранить его войско. Окруженный жрецами и прислушиваясь к их вещаниям, он совершил возлияние богу морей Посейдону, своему предку Гераклу, Зевсу - Аммону, нереидам [Нереиды - дочери морского божества старца Нерея.] и реке Гидаспу... Войско в молчании, вместе с царем, призывало своих богов. Кубок, сверкнув золотой звездой, упал в воду. Царь взмахнул рукой. Грянули звонкие трубы. Корабли подняли разноцветные паруса. Дружно ударили весла. Пошли длинные военные корабли, пошли грузовые, на которых стояли лошади, пошли корабли с провиантом и боевыми припасами... Сотни кораблей двигались в строгом порядке один за другим. А по берегам реки пошли боевые отряды Кратера и Гефестиона. Шли, как ходили в поход все эти годы, - конница, фаланги, гипасписты... Лишь одно было удивительным и непривычным: в войске Гефестиона, покачивая хоботом, покорно шагали огромные серые удивительные животные - слоны. Македонская армия снова тронулась в путь. Александр долго смотрел, как удалялось от берега его сухопутное войско, отходя в глубь страны. А потом прошел на корму и еще раз мысленно простился с Кеном. Одинокая могила осталась на берегу чужой реки, в чужой земле... Тяжело, тяжело терять близких друзей, даже и тогда, когда они перестали понимать тебя и верить тебе. Берега медленно проходили мимо, незнакомые, неизвестные... Сначала реку теснили лесистые горные отроги. Потом горы отступили, открылись светлые поля. Отовсюду к берегу бежал народ. Коричневые, полуголые, они толпились по берегам. Они никогда не видели таких кораблей, с разноцветными парусами, они не могли понять, кто эти неведомые люди, плывущие неизвестно откуда... Особенно громкие крики удивления начинались, когда вслед за военными кораблями появлялись суда, на которых стояли невиданные животные - лошади. На исходе третьего дня, при свете красного вечернего солнца, Александр увидел свои сухопутные войска. Они, как и было приказано, ждали прибытия кораблей, раскинув свои лагеря по обе стороны реки. Здесь войска остановились. Два дня отдыхали гребцы. Неарх-флотоводец по вечерам писал в своем судовом дневнике обо всем, что произошло с того дня, как он впервые взошел на палубу, записывал свои наблюдения, полученные в чудесной стране - Индии... Писал по приказу царя походный дневник и Аристобул, кормчий царского корабля. И если Неарх старался держаться только фактов, только виденного своими глазами, Аристобул, увлеченный рассказами туземных переводчиков, нередко давал волю домыслам и фантазиям... За эти два дня подтянулось и остальное войско. Александр собирал свои военные силы: он получил известия, что по ту сторону устья реки Акесина, впадающего в Гидасп, их ждут опасные воинственные индийские племена маллов и оксидраков. Они уже стоят на берегу с оружием в руках, готовые встретить македонян. - Они не знают, против кого подняли оружие, - сказал Александр. И зловеще добавил: - Они скоро это узнают. Маллы ждали нападения с берегов Гидаспа. Только отсюда могут напасть македоняне, потому что за спиной у маллов - пустыня, через которую нет дорог, и Александр не поведет войско через пустыню. Александр нагрянул именно оттуда, откуда его не ждали. Он провел свое войско через пустыню, вышел прямо к главному городу маллов Агалассе и сразу окружил его. Маллы защищали свою крепость с мужеством, доходящим до отчаяния. Но не смогли защитить, и все погибли. Теперь больше никто не вставал на пути Александра. Но он не мог уйти, не утолив свою ярость. Македонское войско раскинулось по стране, как губительный пожар. Македоняне гнали маллов, разрушали их города, переходили бурные реки, преследуя их... Маллы тысячами погибали в битвах, бежали в леса, скрывались в болотах. Ужас шел по индийской земле, и города уже сдавались без боя и открывали ворота, едва македоняне появлялись у их стен. Александр преследовал маллов в каком-то неистовом безумии. - Они будут помнить, как поднимать на меня меч! Он неудержимо бросался в битву, не сознавая опасности, ему ни разу не пришло в голову, что он и сам смертен. И вот случилось так, что из одной осаждаемой крепости Александра вынесли на его собственном щите. Эта крепость не сдавалась. Александр кричал, приказывал немедленно штурмовать ее. Македоняне тащили лестницы, приставляли к стенам. Но Александру казалось, что они делают это слишком медленно. Раздраженный этим, он сам схватил лестницу, приставил ее к стене и, не оглянувшись, следуют ли за ним воины, полез наверх. Увидев это, Певкест, щитоносец, бросился следом за царем. За Певкестом поспешил телохранитель Леоннат. Рядом, по другой лестнице, карабкался воин Аб-рей - вот и вся свита, которая оказалась с Александром. Добравшись до верха стены, Александр уперся щитом в зубцы и сразу начал битву с защитниками крепости, стоявшими на стене. Царь стоял против врагов один и был виден всему своему войску и всему войску маллов. Дротики и стрелы устремились на него со всех стен, со всех башен. Щитоносцы и телохранители царя, его этеры, в ужасе карабкались по лестницам, торопясь на помощь царю. Но они торопились, толкались, хотели влезть все сразу, и лестницы то одна, то другая рушились под ними. Александр отбивался один. Увидев, что внутри крепости под стеной лежит горбом высокая насыпь, в азарте битвы он спрыгнул на нее прямо в гущу врагов. Став спиной к стене, он продолжал сражаться. Меч его был так смертоносен, что маллы не решались подойти близко. Они окружили его толпой и били в него дротиками, копьями, стрелами - всем, что было в руках. Царь отражал удары, увертывался и снова бил мечом... Дротики скользили по его щиту и по сверкающему панцирю, не принося вреда. Но вот ударила чья-то тяжелая меткая стрела, пробила панцирь и закачалась, вонзившись в грудь. В эту острую минуту к нему со стены спрыгнул Певкест. И следом за ним - телохранитель Леоннат. Появился было и Абрей, но его тут же сбила стрела. Певкест и Леоннат тотчас заслонили своими щитами раненого царя. Маллы с новым ожесточением напали на них. Александр со стрелой в груди еще отбивался. Но скоро в глазах у него потемнело. И он упал тут же, где стоял, на свой щит... Певкест и Леоннат сражались, насколько хватало их сил и умения, защищая царя. Стрелы гудели вокруг, ударяясь в щиты, в стены над их головой. Царь, истекая кровью, умирал. Македоняне кричали и бесновались по ту сторону стены. Но чем больше спешили, стараясь взобраться на стены, тем хуже ладилось дело. Наконец, взбираясь и по лестницам, и по крюкам, вбитым в стену, и становясь друг другу на плечи, они начали массой валиться со стен внутрь крепости. Увидев, что царь лежит неподвижный и окровавленный, они подняли крик и плач и с яростью бросились на маллов. Они стали тесной стеной вокруг царя, закрывая его щитами. Маллы сгрудились около них. Началась битва насмерть. Тем временем македоняне, оставшиеся снаружи, били бревном в ворота крепости. Ворота долго держались. И когда маллы внутри крепости уже начали теснить македонян, ворота рухнули и вместе с ними рухнула часть стены. Македонские отряды лавиной ворвались в крепость. Маллы были разбиты. Царя вынесли из крепости без сознания, распростертого на щите