Любовь Воронкова. След огненной жизни

     <i>М.: "Келвори", 1994</i>
     OCR: А.Ноздрачев (nozdrachev.narod.ru) ? http://nozdrachev.narod.ru




        СОН ЦАРЯ АСТИАГА

     Мидийскому царю Астиагу  приснился сон, который  сильно смутил его. Ему
снилось, что его дочь Мандана разлилась рекой и затопила не только его город
Экбатаны, но и всю Азию.
     Астиаг позвал  к себе  жрецов  - толкователей сновидений.  Все жрецы  в
Мидии  происходили  из племени  магов. Это  было маленькое племя, затерянное
среди других племен.  Не каждый  маг  был жрецом. Но каждый жрец обязательно
был магом.
     При  дворе  мидийских царей  жрецы-маги  совершали  религиозные обряды,
приносили жертвы богам, предсказывали будущее.
     Маги долго обсуждали этот  сон, прикидывая  и  так и эдак.  И, наконец,
сказали царю:
     - Сон твой - вещий. А предвещает он тебе, царь, вот что: у твоей дочери
Манданы родится сын, который завладеет и Мидией, и всей Азией.
     Астиаг встревожился. В те давние времена люди всерьез  верили снам. Они
считали, что это боги посылают им предупреждение.
     Мысль о  том, что внук может отнять у него царскую власть, Астиагу была
нестерпимой. Его  отец Киаксар царствовал целых сорок лет, и  Астиаг был уже
не молод, когда смог наконец назвать себя царем.
     В тумане  прошедших веков, когда только легенды и неверная человеческая
память  хранят  дела  и события  давних лет, трудно  разглядеть начало  рода
мидийских царей.
     Сохранилось предание о Дейоке, умном и предприимчивом старейшине одного
из мидийских поселений.
     Городов   тогда   не  было  в  Мидии.  Земледельцы,  пастухи-скотоводы,
ремесленники - все  они  жили в деревнях, в долинах  рек, по склонам  хребта
Эльбруса  и горной гряды Кухруд...  По всей Мидии были  разбросаны маленькие
независимые государства. Правителя такого государства называли царем. Правил
этот  царь не  единолично, дела  решали, кроме  него,  и совет  старейшин, и
народные собрания. Нередко у этих царей были крепости из  сырцового кирпича,
которые чаще всего стояли на скалистых уступах гор...
     Как же стал царем Дейок?
     Вот что знал об этом решающем для его рода событии Астиаг.
     В стране в те годы не было порядка. Законы были неустойчивы, и никто им
не повиновался.  Сильный  обижал  слабого. Судьи часто судили  неправедно, и
жаловаться на них было некому.
     Кроме того, с гор от времени до времени спускались разбойничьи племена,
вооруженные дротиками  и  стрелами, разоряли  беззащитные  деревни, грабили,
угоняли скот, губили сады. И некому было наказать их.
     В одной из мидийских деревень,  в предгорье, жил со своей семьей Дейок.
У Дейока была  добрая  слава. Говорили,  что он справедлив, что он не боится
выступить против сильного и  богатого, если этот сильный и богатый неправ. И
чем больше беззаконий и несправедливостей творилось вокруг, тем строже Дейок
соблюдал  законы и  защищал справедливость.  Поэтому жители деревни  выбрали
Дейока себе в судьи.
     Люди  шли к  Дейоку со  всеми своими  делами  и обидами. Одного  обидел
сосед;  другого  ограбили на Дороге; у  третьего угнали  скот и отказываются
вернуть; четвертый жалуется, что вытоптали его поле; пятый требует возмездия
за убийство его родственника...
     Дейок судил строго и беспристрастно. Никто не мог сказать,  что он хоть
раз  решил дело в пользу своего  друга, если друг был неправ. Дейока  нельзя
было  подкупить, а угроз он не боялся. И молва о справедливом судье шла  все
дальше и дальше по стране.
     Но  никто не  знал, какие  замыслы  носит Дейок  в  своем  честолюбивом
сердце, никто не подозревал,  какая неистовая  жажда власти  таится  в  нем.
Дейок  умел скрывать это, умел  молчать, умел  ждать. А ведь,  как известно,
побеждает тот, кто умеет ждать.
     Наконец настало время, когда Дейок понял, что наступил его долгожданный
час. И он приступил к тому, что задумал.
     Как всегда,  люди пришли к нему с жалобами. Пришли издалека - пастухи с
гор, земледельцы из равнинных областей...
     К  их удивлению,  Дейок не вышел  и не сел  на площади,  как это  делал
всегда.
     - Я  больше не могу заниматься вашими делами в ущерб своим собственным,
- сказал он. - Сколько времени я трачу на вас! А кто за меня уберет ячмень в
поле? Ведь  он уже созрел. Да и дома дел  хватает. Довольно. Обходитесь  без
меня.
     И  ушел  в  свою  хижину,  захлопнув  дверь.  Мидяне  были  огорчены  и
взволнованы. Они  снова  и  снова приходили к Дейоку. А Дейок снова  и снова
отказывался разбирать их жалобы.
     Тогда  мидяне со  всей  округи собрались  на  большое  собрание,  чтобы
обсудить свои дела. И после долгих споров пришли вот к чему:
     - При теперешних порядках мы больше не можем жить. Поэтому поставим над
собой царя. Тогда у нас будет твердая власть, твердые законы. И мы  спокойно
займемся нашими делами.
     Но кого же поставить царем?
     Конечно, Дейока!
     Все  сложилось  так,  как  хотел  Дейок. Друзья,  с которыми  он  тайно
договорился, помогли ему.  Они еще раньше исподволь убеждали всех, что Дейок
самый достойный человек, а потом кричали об этом на собрании, доказывали это
в своих горячих  речах. И Дейок стал царем  округи,  как и  многие меленькие
мидийские цари.
     И вот  как только Дейока назвали царем, он сразу и проявил свою могучую
волю. Пусть все у него будет, как у других царей, -  и дворец, и крепость, и
телохранители...
     Мидяне  построили  ему  обширный дворец  на том месте,  которое  указал
Дейок. А стражу он себе выбрал сам.
     Теперь Дейок держал в своих руках  власть,  защищенную силой -  отрядом
копейщиков. Он стал царем - значит, мог повелевать народом.
     Прежде всего он заставил мидян построить вокруг своего дворца крепость.
Семь   высоких  кирпичных  стен   замкнулись  кольцом,  причем  одно  кольцо
возвышалось над  другим своими зубцами.  Зубцы  стен, наподобие  вавилонских
башен,  были  окрашены в семь разных цветов.  Зубцы первой, наружной, стены,
были белые. Зубцы второй стены - черные. Зубцы третьей - ярко-красные. Зубцы
четвертой - голубые.  Пятой -  цвета сурика. Шестой - посеребренные. И зубцы
седьмой,  внутренней, самой  высокой,  стены сияли  золотом.  И уже  за этой
стеной с  золотыми зубцами  возвышался царский  дворец.  Так  заложил  Дейок
будущий город и столицу Мидии - Экбатаны.
     Когда  все  эти  постройки  были  сооружены,  Дейок,  чувствуя  себя  в
безопасности,  защищенный крепостными стенами и  отрядом копьеносцев, принял
заведенный у царей порядок:
     никому  не входить  к царю; со всеми  делами обращаться  к  нему только
через вестников;
     царя никто не должен видеть;
     смеяться и плевать в присутствии царя считать непристойным.
     Дейок хотел, чтобы народ видел в нем существо высшее, не такое, как все
люди. Если его бывшие соседи и товарищи станут свободно приходить к  царю  и
общаться с ним, как прежде,  то они будут возмущаться: "Почему это наш сосед
Дейок так  возвеличивает себя?  Хоть  он  и царь, но  ведь мы помним, как он
вместе с нами пахал и сеял!"
     А так,  не видя  его, скрытого  стенами  крепости, они  невольно  будут
почитать его.
     Дейок не выходил судить на площадь. Но ему подавали жалобы, он разбирал
их, выносил решение и  отсылал назад.  Преступников звал  к себе и, выслушав
дело, тут же назначал наказание.
     По  всему  его  царству  бродили  "подслушиватели" и  "подглядыватели".
Поэтому Дейок знал обо всем, что творилось  в округе  и как относится к нему
народ.
     Дейок сумел  навести  порядок  в  своей  области.  Он  заставил уважать
законы. Жители обрели безопасность от  разбойников и грабителей. Люди  могли
спокойно  заниматься  своими делами.  Видя это,  жители  окрестных поселений
присоединялись к его "стране", и царство Дейока росло.
     Было много бед и войн... Приходили ассирийцы разорять  мидийскую землю.
Но, видно, крепко держал Дейок свою царскую власть,  если  потомки его стали
царями всей Мидии, всех мидийских племен. А племен этих в Мидии было шесть -
бусы,  паретакены,  струхаты, аризанты,  будии  и  маги. Те  самые маги,  из
племени которых вышли мидийские жрецы.
     Крепко и жадно держал в своих руках царскую власть Дейок. Так же крепко
и жадно держал теперь эту  власть Астиаг. Настолько  жадно, что даже мысль о
внуке,  который явится и будет царем всей Азии,  отстранив Астиага,  надолго
омрачила его жизнь.
     Мандана  ничего не знала  о зловещих снах отца. И  очень  удивлялась  и
огорчалась,  когда  нечаянно  подмечала   тяжелый  и  подозрительный  взгляд
Астиага. В чем  она  провинилась?  Чем  недоволен  отец?  О  чем так  мрачно
задумывается он, глядя  на  нее? Может,  он думает,  что  Мандана  замышляет
недоброе против отца,  против  его  царской  власти?  Да пусть  он царствует
вечно,  лишь  бы  не обрушил  на нее  своего  гнева. Гнев Астиага был всегда
страшен - это Мандана хорошо знала.
     А  царь все  думал о своем.  Мандану надо выдавать замуж. Но  когда она
выйдет  замуж,  у  нее родится  сын, тот самый сын,  который отнимет у  деда
царскую власть.
     Однако  Мандану надо выдавать.  Но за кого? Если выдать  за богатого  и
могущественного мидийского вельможу, ее сыну будет легко захватить власть...
     И Астиаг придумал.  Он выдал  Мандану за  скромного  человека  -  перса
Камбиза. Камбиз происходил из знатного рода  и даже  был правителем в  своей
стране, но какое  это имело значение? Персия -  маленькая, подчиненная Мидии
страна;  еще дед Астиага, Фраорт, покорил ее и заставил платить дань. Хоть и
знатного, даже  царского рода был Камбиз, Астиаг все-таки  считал  его  ниже
среднего звания любого мидянина. К тому же Камбиз не отличался ни смелостью,
ни  честолюбием.  И Астиаг  успокоился: ни о каком мидийском  царстве Камбиз
помышлять не станет.
     Мандана вышла замуж за Камбиза и уехала с ним в Персию.

        КТО РОДИТСЯ?

     Мандана  живет в Персии.  Все тихо. Царь Астиаг  прочно сидит в царском
дворце за  семью зубчатыми стенами.  Царственный  блеск золотых зубцов самой
высокой стены наполняет своим отсветом его покои.
     Власть Астиага крепка. Сокровищница полна золота. Сильное войско хорошо
вооружено.  Его  отец  Киаксар,  человек  воинственный  и  много  воевавший,
разделил  все  подчиненные  ему  народы  Азии   на  военные  отряды:  отряды
копейщиков,  отряды  стрелков из  лука, отряды всадников. Это увеличило силу
его войска.
     Киаксар покорил все племена Азии по ту сторону Галиса. А потом сражался
с Ассирией. Он хотел покорить Ниневию, богатую, могущественную, поработившую
многие страны. Киаксар хотел разбить и уничтожить Ниневию и тем отомстить за
смерть своего отца, Фраорта, погибшего в войне с Ассирией, отомстить за свою
Мидию,  на  которую ассирийцы не раз  делали грабительские набеги, уводили в
плен мидян, угоняли скот...
     В первый раз Киаксару не удалось разорить Ниневию: ему помешали  скифы,
которые  вдруг нахлынули  в  Мидию  несметными полчищами  на своих полудиких
лошадях. Мидяне пробовали защищаться,  но скифы  покорили  их.  И  завладели
Азией.
     Скифы хозяйничали в Азии двадцать восемь лет. Своим буйством и разбоями
они разорили и опустошили мидийскую землю. Скифы брали дань со всех народов.
А  получив то, что им приносили  добровольно, скифы  грабили  все,  что  еще
оставалось у людей.
     Но царь Киаксар был жив.  Он, как и Дейок, умел ждать. Он понимал,  что
силой  со  скифами справиться он  не  может, и терпел  унижения, терпел горе
своей страны.  Однако  все  эти  долгие  годы рабства он  не  терял  упорной
решимости освободиться от этого дикого и свирепого врага.
     Наконец  после тяжкого и длительного рабства Киаксару удалось вырваться
из-под скифского ига. И не силой, а хитростью.
     Киаксар и  его  придворные-мидяне  устроили пир и  пригласили скифского
царя Мадия. Мадий явился на  пир и привел с собой лучшую боевую часть своего
войска и самых знатных людей, богато одетых для пиршества.
     Астиаг  помнит  этот  жаркий  вечер,  когда огни  костров  плавились  и
сливались с пламенем зари, а в неподвижном душном воздухе висел густой запах
дыма и жареного мяса. Над кострами на вертелах жарились туши баранов, быков,
лошадей...
     Скифы  пришли толпой, следуя  за своим  царем и  военачальником Мадием.
Видя, что мидяне безоружны, они  спрятали луки  в гориты [<i>Горит - футляр для
лука.</i>], сверкающие набором золотых пластин, сняли с плеча колчаны с тяжелыми
железными стрелами, сбросили свои круглые щиты. И сложили все это  на землю.
Только короткие  мечи - акинаки  с золотыми рукоятками остались висеть у них
на  широких, отделанных золотыми  бляшками  поясах.  Так и  запомнились  они
Астиагу - коренастые,  с косматыми бородами, с золотыми повязками на длинных
волосах, в  золотом  сиянье богатых  чешуйчатых  панцирей,  отражающих пламя
костров...
     А потом на поле пиршества упала ночь, черная, безлунная, внезапная, как
всегда на юге. Огни костров стали красными и зловещими.
     Скифы ели мясо, разрезая туши своими акинаками, пили виноградное  вино.
И  снова ели.  И  снова пили. Казалось,  они  могут выпить целое  море этого
сладкого веселого  вина  - ведь такого вина  они не  знали на  своей суровой
земле.
     Скифы веселились, горланили... А мидяне коварно еще и еще подливали  им
вина. И когда пьяное скифское войско, сраженное вином, повалилось на землю и
царь их  Мадий  заснул  на полуслове, скифов  настигла смерть. Киаксар и его
солдаты перебили их. Астиаг помнит это побоище, страшные крики и стоны среди
душной тьмы...
     А наутро Мидия вздохнула с облегчением - владычество скифов кончилось!
     Таков  был  отец  Астиага  Киаксар.  Он выдержал  скифское нашествие  и
уничтожил  скифов.  А  потом он еще раз ходил  войной  на Ассирию  и добился
своего - разорил древний ассирийский город Ашшур и сровнял с землей гордость
их  царей  Ниневию... Теперь  Мидия - обширное  могущественное  государство.
Многие народы покорились ей... Но еще противостоит Вавилон.
     Царь вавилонский  Набопаласар  был  союзником  его отца  Киаксара,  они
вместе воевали против Ассирии. Но союзник он был лукавый и ненадежный. Когда
мидяне  брали штурмом город Тарбис  на  Тигре,  когда брали штурмом  могучие
укрепления Ашшура  и гибли под  его стенами, Набопаласар отсиживался в своей
крепости,  спрятавшись от  ассирийских  войск.  Он пришел  уже  к развалинам
Ашшура  и потом  еще  оправдывался  перед своими  жрецами, которые  все были
связаны и религией, и общими интересами с жрецами Ассирии:
     - Я не принимал участия в осквернении ассирийских храмов!.. И даже спал
в эти дни на полу - в знак траура!
     Правда, Ниневию они брали  вместе - Киаксар и Набопаласар. В месяце абе
[<i>Аб -  июль  - август.</i>] штурмом ворвались  в Ниневию,  прежде  открыв ворота
каналов  и устроив  наводнение  в городе... Как  таяли  и падали ассирийские
дворцы, подмытые водой, - ведь они были  построены из сырцового кирпича! Как
рушилась богатая Ниневия, полная награбленных у многих народов сокровищ!..
     Несметные богатства потекли тогда в Экбатаны. В прекрасные  дни  ранней
осени  возвращался  Киаксар с  войны, и  караваны с ниневийскими сокровищами
следовали за ним. Мидия ликовала.
     Киаксар  сделал  много.  А  что сделал  он, Астиаг?  Приближенные  его,
богатые, знатные вельможи и полководцы  недовольны  им, он чувствует это, он
знает это.  Им  нужны новые войны, новые завоевания, новые земли. Вавилон  -
вот куда устремлены их помыслы.
     Как ненавидит он всех этих потомков мелких царьков, правивших  когда-то
отдельными  "странами", как и  его прадед Дейок,  как  трудно терпеть ему их
высокомерие, их  независимые речи,  их  тайное презрение,  которое кроется в
опущенных, прикрытых ресницами глазах!
     Но  Вавилон - грозный соперник. Мидия  никогда не будет  спокойна, пока
стоит этот  город  на  Евфрате  -  полный богатых дворцов и храмов, город  с
высокими крепкими  стенами и  медными воротами. И  все чаще  в мозгу Астиага
возникало видение  - отряды  индийских солдат, идущие по равнинам  Вавилона,
сверкание  их стрел  и  копий сквозь жаркую красную пыль,  поднятую копытами
коней. Взять Вавилон нелегко. Но с  помощью богов его отец  Киаксар пришел в
Ниневию, которая была укреплена не  менее. И  что  осталось  от нее?  Пыль и
пепел.
     Астиаг - сын Киаксара. Он покорит Вавилон, оставит там пыль и пепел, он
привезет богатую добычу и еще более возвысит свое царство!
     Но обдумать, обдумать... Покорить Вавилон  потом. Сначала надо ослабить
его, надо захватить долину Междуречья... Надо занять Северную  Сирию... А уж
потом - Вавилон.
     И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг
опять  явилось сновидение, которое снова  наполнило  смятением его душу. Ему
приснилось,  что над  его дочерью Манданой выросла виноградная лоза, и  лоза
эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.
     Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон.
     Маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше.
     - Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.
     - После меня?
     - Вместо тебя, царь.
     Злые молнии  зажглись  в черных  глазах  Астиага.  Он знал, что Мандане
скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?
     Астиаг  приказал дочери немедленно  явиться к нему в Экбатаны.  Мандана
покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее.
     Мандана только переступила порог отцовского  дома, как ее тут же  взяли
под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана  плакала, сидя в заключении. Страшная
догадка уже  мучила ее. Она слышала о  снах  царя, и она хорошо знала своего
отца.
     А царь ждал. Если у Манданы родится  девочка, он отпустит их с ребенком
в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.
     Родился мальчик.

        ГАРПАГ

     Мандана, ничего не видя от слез и горя, покинула отцовский дом. Камбиз,
подавленный и безмолвный, возвратился вместе  с ней в Персию. Их ребенок, их
сын остался у деда.
     Они  чувствовали, что царь задумал  недоброе, но не  смели противиться.
Только  надежда,  что у  царя  в  груди  все-таки человеческое  сердце  и не
поднимется  у  него  рука  на  собственного  внука,  -  только  эта  надежда
поддерживала их.
     Едва Камбиз и  Мандана вышли  из дворца, едва затих стук копыт их коней
на  каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это
был самый надежный, самый преданный царю человек.
     -  Я хочу поручить тебе  важное дело, Гарпаг, - сказал царь, глядя  ему
прямо в  глаза, словно  стремясь  увидеть его мысли  и чувства. - Не  предай
меня, иначе и самого тебя ждет беда в будущем...
     Гарпаг,  чувствуя угрозу,  склонил голову.  Он  уже  заранее  был готов
сделать все, что прикажет ему царь.
     - Возьми рожденного Манданой ребенка, - продолжал Астиаг, - отнеси  его
к себе, убей и похорони где хочешь.
     Гарпаг  содрогнулся. Но,  внешне спокойный,  он ответил,  как преданный
друг и слуга:
     - Никогда прежде, царь  мой, ты не слышал, чтобы я противоречил тебе. И
теперь, если такова твоя воля, я выполню ее.
     Напрасно  вглядывался в его  лицо  Астиаг  своими пронзающими  глазами.
Гарпаг был спокоен, сдержан и почтителен.
     "Он сделает это", - подумал Астиаг. И успокоился.
     Гарпагу  принесли ребенка. Одетый  в  богатый  наряд,  как  одевают для
похорон царских детей,  здоровый,  крепкий мальчик весело глядел  на Гарпага
черными, будто спелая олива, глазами. Гарпаг взял корзину с ребенком и понес
домой.
     Когда  Гарпаг  вышел из  царских покоев,  сердце  его  выдержало  и  он
заплакал.  У  Гарпага у самого был маленький  сын. И ему  представилось, что
чья-то злая может вот так же погубить его дитя.
     А черноглазый мальчик весело ворковал в корзине.
     Гарпаг взглянул на него - и снова заплакал. Гарпаг был храбрый воин. На
войне он умел сражаться, умел быть беспощадным к врагу. Он немало убил людей
в боях, его копье не знало промаха.
     Но убить младенца!..
     Пока он с  плачем  шел до своего  дома, мальчик, убаюканный его  мерным
шагом,  уснул  в корзине.  И лежал  он  там  в роскошной  одежде  покойника,
крепенький, румяный, теплый, как птенчик в гнезде.
     Гарпаг  принес ребенка  к  жене и рассказал  все,  что случилось.  Жена
встревожилась, задумалась.
     Убить  ребенка! Поднимется ли на это рука? Но ослушаться царя - Гарпагу
ждать смерти. Все знали, что Астиаг жестоко наказывает за ослушание.
     - Как же ты намерен поступить, Гарпаг?
     -  Не  так,  как  повелел  мне  царь,  -  ответил Гарпаг. -  Пускай  он
гневается,  неистовствует, я  не приму  на себя такого злодеяния. Я  не хочу
губить младенца. Астиаг уже стар, а наследника у него нет.  После его смерти
власть перейдет  к его дочери,  - так  разве  она простит мне?  Если ребенку
суждено умереть, то убийцей его пусть  будет кто-нибудь другой. Пускай слуги
Астиага убивают его. А я даже слугам своим не позволю этого.

        ПАСТУХ МИТРИДАТ

     Высокие горы, заросшие лесом, поднимались над Экбатанами. В горах среди
вековых  деревьев и густых  зарослей водилось много  зверей.  Волки,  львы и
медведи  бродили  там,  преследуя  добычу.  Дикие  вепри  подходили к  самым
деревням, вытаптывали посевы.
     В  горных  долинах, обильных пастбищах,  пастухи  пасли  многочисленные
царские стада. Там,  среди скалистых уступов,  в зеленой тени дубов и буков,
ютились хижины  пастухов. Там  жил  и пастух  Митридат.  К нему-то и  послал
Гарпаг слугу с приказом немедленно явиться.
     Митридат явился.
     -  Слушай внимательно, Митридат, - сказал Гарпаг,  стараясь не  глядеть
ему в  лицо.  - Царь приказывает тебе  взять этого ребенка, положить  его на
самой дикой горе, чтобы он погиб как можно скорее.
     Царь велел сказать  тебе: если ты не погубишь ребенка, а  сохранишь его
живым,  то  он  казнит  тебя  мучительной  казнью.  Запомни.  Мне  приказано
проверить, как ты выполнишь царский приказ.
     Пастух побледнел.  Ребенок, одетый  в  золотом шитые  одежды, весь, как
сверкающая рыбка, барахтался в корзине и  громко  плакал. Он требовал, чтобы
его взяли на руки, чтобы его накормили.
     "А где-то  там,  в персидском доме, сидит  и плачет его мать,  -  думал
Гарпаг, - но она не может прийти и накормить его..."
     Не поднимая глаз, Гарпаг передал Митридату  корзину с  ребенком. Пастух
молча взял ребенка и в раздумье отправился к себе в горы.
     У Митридата была жена, царская рабыня. Ее звали  Спако, что по-мидийски
означает  "собака". В  этом  имени не  было ничего  неприятного, потому  что
мидяне считали собаку священным животным.
     Спако сама ждала ребенка. Она должна  была родить  как раз в этот день,
когда Митридата  позвали к Гарпагу. И день этот был полон тревог и волнений.
Спако волновалась за мужа - зачем  позвали его в  Экбатаны? Может, не угодил
чем-нибудь царю, и  тогда  жди беды.  А  Митридат  тревожился за жену  - как
оставить  ее  в  такую  трудную  минуту? Но  раз  приказывают  -  приходится
оставить.
     Митридат спешил домой. Ребенок то умолкал, то снова принимался кричать.
Смуглый и  розовый,  как  персик, созревший под южным солнцем, он беспомощно
тянулся к Митридату. И пастух отворачивался; он не мог смотреть на мальчика,
которого должен был погубить.
     Жена  лежала  в постели, когда Митридат,  еле переводя  дух  от быстрой
ходьбы, переступил порог хижины.
     - Зачем  так внезапно позвал тебя  Гарпаг?  -  тревожно  и  нетерпеливо
спросила она.
     Митридат оставил корзину  у порога, прикрыв ее расшитым покрывалом. Сел
у постели жены и все рассказал ей.
     - Я  пришел в  город. И  не  пожелаю никому  того,  что  я там увидел и
услышал! Когда я со страхом вошел в дом Гарпага, там все  плакали.  И  вижу:
лежит младенец среди покоев, плачет, кричит. Гарпаг, как увидел меня, сейчас
же велел  взять  ребенка и бросить  на самой высокой горе.  Я взял ребенка и
понес. А как вынес из дома, там все заплакали еще громче. И я ничего не могу
понять.  Сначала  думал, что это  ребенок  какой-нибудь служанки. Но в то же
время удивительно мне было, что он весь в золоте. А когда  я вышел  из дома,
тут мне слуги все потихоньку и рассказали. Этот мальчик - сын царской дочери
Манданы, и сам царь Астиаг приказал умертвить младенца. А теперь гляди - вот
он!
     Митридат  поставил корзину около постели жены и поднял покрывало. Жена,
увидев ребенка, такого здорового и красивого, со слезами обняла колени мужа.
     - Нет, нет, не бросай его! Прошу тебя, не губи младенца!
     - Но как же мне быть?  - возразил Митридат. - Ведь Гарпаг пришлет своих
соглядатаев, они увидят, что я его приказания не выполнил, и тогда я погибну
жестокой смертью!
     - Нет, не погибнешь. Ты скажешь  им,  что  младенца растерзали звери. А
этого мы возьмем себе и будем растить, как сына.
     - А куда же мы денем ребенка, который родится у нас?
     -  Признаюсь тебе,  -  печально  ответила Спако, - ребенок  у меня  уже
родился... но родился мертвым.  Вот ты возьми  его  и отнеси на гору, пускай
они  придут  и  посмотрят, если  уж  надо обязательно показать, что  ребенок
выброшен и погублен.  Наш сынок будет погребен в  царской гробнице.  А  сына
Манданы  мы вырастим, как родное дитя. Так мертвый  будет похоронен, а живой
останется жить. И мы не сделаем злого дела, и ты не будешь наказан!
     Митридат молчал, удрученный горем. Он ждал сына, а сын его мертв.
     Но совет жены был разумен.
     "Может, сами  боги  сжалились  над  нами и послали нам  другого ребенка
вместо своего?" -  подумал  Митридат. Он тут же передал  жене  сына Манданы.
Спако с любовью  приняла  его в свои теплые руки и стала кормить. А Митридат
одел своего мертвого ребенка в царские одежды, положил его в корзину, накрыл
расшитым покрывалом и отнес на дикую гору, где лишь одни  звери прокладывают
свои тропы.
     На третий день пастух снова отправился в город.  Он пришел  к Гарпагу и
сказал, что его приказ выполнен.
     Гарпаг мрачно  выслушал его. Ему было жалко мальчика. Лишь одно немного
утешало Гарпага - все-таки не его рука убила ребенка.
     Желая удостовериться, что  приказ  Астиага  действительно выполнен,  он
послал  с Митридатом  надежных оруженосцев,  чтобы они собственными  глазами
убедились в этом.
     Оруженосцы принесли маленькое мертвое тело. И  Гарпаг  похоронил его  в
царской усыпальнице.
     А сын Манданы, дочери царя, остался в семье пастуха.
     Так,  по  свидетельству  древнего  историка  Геродота,  началась  жизнь
персидского царя Кира.

        ДЕД И ВНУК

     Прошло  десять лет. Спако  души не  чаяла  в своем приемном сыне.  Да и
никто не знал, что сын этот приемный.  И сам Кир, конечно, не знал. Он любил
Спако и Митридата, слушался их и уважал как родителей.
     Как только мальчик подрос, пастух стал брать его с собой в долины пасти
царские стада.
     - Куруш [<i>Так звучит по-персидски имя  Кира. Киром его назвали эллины.</i>],
- будил его Митридат,  как только заря заглядывала в окна, - вставай. Помоги
согнать быков.
     Кир проворно вскакивал, накидывал на плечи войлочный пастушеский плащ -
в горах по утрам холодно, -  прихватывал сумку с едой, приготовленную Спако,
и выходил вслед за отцом в серебряное от густой росы утро. Ловкий, крепкий и
смелый,  Кир был хорошим помощником Митридату. Пастух учил его  ловить диких
лошадей, ездить верхом, стрелять из лука и бросать  дротик, защищая стада от
зверей. Во всей  пастушьей деревне не было мальчишки, который мог бы во всех
этих доблестях сравниться с Киром.
     И кто знает, как сложилась бы жизнь Кира в  дальнейшем, если бы не один
случай.
     Однажды  Кир играл  на  улице со своими сверстниками.  Ребята  вздумали
играть в цари. Будто кто-нибудь из них - царь, а остальные - его слуги.
     Кого же выбрать в цари?
     - Куруша! Митридатова Куруша!
     Кир спокойно принял "царскую власть". И, словно он всю жизнь провел при
дворе, Кир тотчас же начал править.
     Прежде всего он разделил ребят на группы:
     - Вы будете моим оруженосцами. А вы будете строить мне дворец.
     Самого  лучшего  своего  друга   он  назначил  "оком  царя"  -  главным
соглядатаем. Другому мальчику, которому доверял, Кир приказал доставлять ему
все известия.
     - Вы будете лучниками. Вы - всадниками. Вы - копьеносцами.
     Так у Кира появились и придворные, и войско.
     Случайно  среди  детей  пастухов оказался сын одного знатного  мидянина
Артембара. Видно, он прибежал сюда поиграть с ребятами.  Когда  Кир приказал
этому вельможному мальчику что-то сделать, тот отвернулся.
     - Вот еще! Я, сын Артембара, буду слушаться какого-то пастуха.
     Вот тут и сказался впервые  властный,  крутой  характер  Кира. Он велел
своим "оруженосцам" схватить  его. "Оруженосцы" охотно схватили  Артембарова
сына, и  Кир  жестоко  отхлестал  его своим  пастушьим бичом. Ведь всем было
известно, что цари за непослушание наказывают своих подданных.
     Лишь  только  "оруженосцы"  отпустили  ослушника,  он  тут  же  побежал
жаловаться отцу. Он бежал не останавливаясь до самого города и ревел во весь
голос от боли и от злости.
     Прибежав к отцу, мальчик со слезами все ему рассказал.
     Артембар разгневался.  Он взял  сына за руку и  тут  же  пошел с ним  к
Астиагу.
     - Царь, нас оскорбил твой раб, сын пастуха! Смотри!
     И он обнажил перед царем спину мальчика, полосатую от бича.
     Астиаг нахмурился. В узких черных глазах его зажглись злые огни.
     - Немедленно привести сюда пастуха Митридата и его сына!
     Митридат явился во дворец, дрожа от страха. Но Кир спокойно встал перед
царем, не опуская глаз.
     -  Как  ты,  сын пастуха, осмелился  так оскорбить  дитя  вельможи?!  -
закричал царь.
     -  Я поступил в  этом  деле  совершенно  правильно,  -  ответил  Кир  с
достоинством.  -  Мы играли  в цари. Мальчики выбрали царем меня. И все  они
выполняли мои  приказания, потому что я  царь.  А  он ослушался, не выполнил
моего царского приказа,  за что и получил  должное наказание. Если за  это я
заслуживаю какой-нибудь кары, изволь, я здесь!
     Астиаг слушал  его и бледнел. Кровь отливала от сердца. Непостижимо, но
в этом мальчике он узнавал себя!
     Астиаг попробовал отогнать наваждение.
     "Не может этого быть. Этот мальчишка - сын пастуха. Или боги издеваются
надо мной!"
     Не может быть...  Но  не  его ли,  Астиага, осанка у  этого  маленького
пастуха?  Не  его  ли  огненный  взгляд? А  как  свободно  он  говорит,  как
независимо держится!
     "...изволь, я здесь!"
     Кир замолчал. Астиаг молчал тоже, не в силах справиться с волнением.
     Овладев собой, Астиаг увидел, что Артембар стоит здесь со своим сыном и
ждет его решения. А он уже забыл о них.
     - Артембар, - сказал он, - не  беспокойся. Я поступлю так, что ни тебе,
ни твоему сыну не будет в чем упрекнуть меня.
     Астиаг отпустил Артембара. А Кира велел увести в дальние покои дворца.
     Перед  Астиагом остался один  пастух Митридат, который стоял понурясь в
предчувствии большой беды.
     "Не  узнает...  Не  узнает, -  старался он убедить  себя. - Откуда  ему
знать? Только зачем же он отослал мальчика к себе в покои?.."
     - Сколько лет твоему сыну? - спросил Астиаг.
     Этот вопрос заставил задрожать пастуха.
     - Десять, - ответил он, стараясь говорить спокойно.
     Астиаг уставил на него свои огненные глаза.
     - Откуда у тебя этот мальчик? Кто передал его тебе?
     - Царь, это мой сын! - ответил пастух, делая вид, что даже не понимает,
о чем его спрашивают. - Никто  мне его не передавал. Моя жена... его мать...
Она и сейчас жива, живет вместе с нами!
     - Ты поступаешь неблагоразумно, - сказал Астиаг.  - Ты вынуждаешь меня,
твоего царя, прибегнуть к пыткам.
     И тут же позвал стражу и велел взять Митридата.
     -  Царь,  пощади! - закричал несчастный Митридат.  - Ведь я сказал тебе
правду, за что же хочешь ты казнить меня?!
     Но  Астиаг словно не  видел и  не слышал Митридата. Брови его сошлись в
одну черную черту  и нависли над глазами. А стража уже  тащила Митридата  из
дворца.
     В ужасе перед пытками, которые его ожидали, пастух упал на колени перед
царем.
     - Прости меня, царь, я все расскажу. Только умоляю тебя прости!
     Митридат  рассказал царю  все, как было. И о том,  как  Гарпаг приказал
убить этого  мальчика,  и о том, как  Митридат с женой усыновили и вырастили
его...
     -  Хорошо.  Я  прощаю тебя, - сказал  Астиаг. И тут же приказал позвать
Гарпага.
     Вельможа спокойно вошел во дворец.  Но увидел  Митридата  и  понял, что
сейчас ему придется отвечать перед царем за свое ослушание. Однако на умном,
непроницаемом  лице  царедворца   не  отразилось  ни  тени  его  внутреннего
смятения.
     Астиаг, прищурившись, глядел на него.
     - Скажи мне,  Гарпаг, какою смертью  умертвил  ты  ребенка моей дочери,
которого я передал тебе?
     Гарпаг мог бы придумать любую историю. Но здесь стоял Митридат, и в его
присутствии солгать было невозможно.
     Тогда Гарпаг решил правдиво признаться во всем.
     - Взяв от тебя ребенка, царь, я хотел исполнить твою волю. Но я не смог
стать убийцей сына твоей дочери, твоего  внука. Поэтому я  позвал  пастуха и
передал ему ребенка. Я сказал, что ты приказываешь погубить его, - я не лгал
в этом, потому что такова  была твоя воля. Я велел бросить его на дикой горе
и сторожить, пока он не умрет. Я  угрожал Митридату всяческими  наказаниями,
если  он ослушается.  Митридат выполнил  мое  распоряжение. Я  посылал  туда
вернейших слуг, чтобы они убедились в смерти ребенка. Ребенок был мертв, и я
велел похоронить его. Так я поступил, и такой смертью умер ребенок.
     Астиаг  видел,  что Гарпаг говорит  правду.  Тогда  он  передал Гарпагу
рассказ пастуха, и Гарпаг узнал, что сын Манданы жив.
     -  Мальчик пускай живет, - сказал Астиаг, - и благо, что так случилось.
Меня  сильно  мучила  совесть,  да  и  слезы  моей  дочери  мне нелегко  был
переносить.   Теперь,   Гарпаг,   во-первых,  пришли  своего  сына  к  моему
возвращенному внуку, во-вторых, приходи и сам ко  мне на пир. Спасение внука
я должен  отпраздновать  жертвоприношением -  эта честь подобает  богам! Они
вернули мне внука!
     И он улыбнулся Гарпагу.
     Если  бы  Гарпаг  видел  эту  улыбку,  он  бы  содрогнулся. Но  Гарпаг,
счастливый тем,  что его ослушание так благополучно разрешилось,  упал перед
царем на колени и поклонился до земли.
     "Я даже и на пир приглашен! - радовался он  по дороге домой.  - Я знал,
что Астиаг пожалеет о своем злом приказании  и  будет  счастлив, если  внук,
живой и здоровый, вернется к нему!"
     Придя домой, он тут же отослал своего сына к царю.
     - Иди во дворец. И смотри выполняй все, что бы ни повелел тебе царь!
     Гарпаг  проводил  мальчика любящим взглядом.  Это был его  единственный
сын, наследник  его семьи, его радость и надежда. Сейчас мальчику тринадцать
лет, он  почти ровесник  Киру. Они,  конечно, подружатся. А  ведь  рано  или
поздно Кир станет царем. И как  знать? Может  быть, сын  Гарпага станет  ему
самым близким человеком.
     Мальчик ушел веселый, гордый честью, оказанной ему. Ведь никого другого
не позвал царь Астиаг к своему внуку!
     Однако на пороге он  вдруг остановился,  словно  какое-то  предчувствие
смутило его. Ему стало страшно идти во  дворец. Может, потому, что он вообще
боялся царя Астиага.
     Но отец ободрил его.
     - Иди, иди, - с улыбкой сказал он, - и смотри, будь послушен.
     Мальчик ушел. Гарпаг направился в  покои жены. Она уже давно  в тревоге
поджидала мужа.
     -  Не тревожься, все обошлось, - успокоил  ее Гарпаг, - и так счастливо
обошлось!
     И он все рассказал жене.
     - А теперь мне надо торопиться, - закончив  рассказ, сказал он. - Я иду
к царю на пир.
     Слуги подали ему богатую одежду. Жена помогала  ему собираться. Оба они
-  и Гарпаг, и его жена - были  так  веселы и так  радостны,  будто в дом их
вошел большой праздник.
     А в то время, когда Гарпаг собирался на  пир и  жена  его радовалась  и
смеялась, их  сын, их мальчик, был  уже мертв. Его убили во  дворце Астиага,
как  только  он  туда вошел.  И тело его, разрубленное на  куски,  лежало  в
корзине, прикрытое покрывалом.
     На пир к царю явились все приглашенные. Царь ласково принимал гостей. И
особенно ласков и приветлив он был с Гарпагом.
     Слуги  наливали гостям  вино из полных бурдюков, подавали  сочные куски
баранины и ставили блюда  с мясом перед каждым гостем. Под конец пира  слуги
поставили перед Гарпагом корзину, прикрытую белым.
     - Возьми отсюда, что тебе будет угодно!
     Гарпаг с улыбкой  открыл корзину.  Там лежали  голова, руки  и ноги его
сына. Гарпаг поднял глаза на царя. Их взгляды скрестились, как два копья. Но
царедворец умел владеть собой и не дрогнувшей рукой закрыл корзину.
     - Ну как, хорошо ли  ты  попировал?  - с сатанинской  усмешкой  спросил
Астиаг.
     -  Все хорошо,  что  делает царь,  - ответил Гарпаг.  На это у него еще
хватило сил.
     Но  оставаться на пиру  Гарпаг  уже  не смог. Он встал,  взял корзину с
останками своего сына и покинул дворец царя.
     Так наказал царь своего родственника и преданного слугу за ослушание.

        АСТИАГ ОТПУСКАЕТ КИРА

     Гарпаг  не мог  простить  себе смерти  своего сына.  Разве не  знал  он
Астиага? И как он поверил,  что царь может  хоть  что-нибудь  простить, если
даже за малые проступки наказывает людей смертью?
     Собственной рукой послал Гарпаг своего сына на смерть. А мальчик еще не
хотел идти, запнулся у порога... Но он пошел, потому что отец велел идти!
     Гарпаг  в  глубине  своих покоев  выл и стонал от горя и ненависти,  он
проклинал Астиага и призывал на  его  голову все беды и все муки, какие есть
на свете.
     Но, являясь к  царю, Гарпаг  был  так же  спокоен, как и раньше, так же
почтителен, так же  готов выполнять  любое его приказание.  И Астиагу  порой
казалось, что, может быть,  он не так уж сильно наказал Гарпага, может быть,
надо  было  придумать  что-нибудь более  страшное? Сам никого  не  любивший,
Астиаг не представлял себе, что  смерть  единственного сына  - это и есть то
самое страшное, что только может вынести человек.
     В  царском дворце  было  тихо.  Черноглазый мальчик в  богатых  одеждах
появлялся  иногда  перед Астиагом. И снова исчезал в  дальних покоях дворца.
Казалось,  он  тосковал.  Астиаг  иногда  заставал  его  стоящим  у  окна  в
одиночестве. Мальчик задумчиво смотрел мимо золоченых  стен на далекие горы,
на зелень лесов, на красные осыпи ущелий и лиловые зубцы скал...
     - Что ты смотришь туда? - спрашивал Астиаг. - Кого ты оставил там?
     - Там моя мать Спако.
     - Твоя мать не Спако. Ты знаешь это.
     - Спако любила меня.
     Астиаг усмехался своей кривой усмешкой.
     -  Любила? Тебе нужно, чтобы  тебя,  внука царя  Астиага,  любила  жена
какого-то презренного пастуха?
     -  Она кормила  меня,  когда  я хотел есть. Она укладывала  меня спать,
когда я хотел спать. Она утешала меня, если я плакал. И каждый вечер она так
ласково звала меня: "Куруш, иди домой, уже поздно!"
     - Так ступай туда и живи с пастухами!
     Тогда Кир умолкал и словно весь подбирался.
     - Теперь я этого не могу. Я - твой внук.
     И было  что-то  такое опасное  в глазах этого мальчика, в его голосе  и
осанке, отчего старая тревога снова просыпалась в душе царя.
     Однажды после такой встречи, Астиаг призвал магов, толкователей снов.
     - Повторите, как вы истолковали мое сновидение?
     - Мы можем повторить то же самое, царь: сын твоей дочери будет царем.
     - После меня?
     - Вместо тебя. Если бы он остался в живых.
     - Он остался  в живых, - сказал Астиаг, - он  вырос в деревне. Но когда
мальчики, его  товарищи, выбрали его царем, он все сделал и устроил так, как
поступают  настоящие  цари  -  установил  звание  телохранителей,  лучников,
всадников все прочее... По вашему мнению, что все это значит?
     Маги посовещались.
     - Если  мальчик  живет,  - сказали  они, - и  уже  был  царем,  то будь
спокоен. Вторично он не будет царствовать.
     -  Я сам  так  же  думаю, -  согласился  Астиаг.  - Сновидение мое  уже
оправдалось,  и внук мой больше не опасен для меня. Однако, - добавил  он  с
угрозой, - рассудите хорошенько и дайте совет  наиболее безопасный для моего
дома... и для вас.
     - Для нас самих, царь, весьма важно упрочить твою  власть,  - принялись
уверять его маги.  - Ведь если власть перейдет к Киру, у которого отец перс,
персы захватят Мидию  и мы превратимся в рабов, а пока царствуешь ты, до тех
пор и  мы  пользуемся  уважением народа  и  всякими  почестями.  Как  же  не
заботиться нам о тебе и о власти твоей? Да если бы  мы заметили какую-нибудь
опасность, то сейчас же предупредили бы тебя. Но сновидение кончилось ничем.
Поэтому мы и сами спокойны и тебе советуем успокоиться. А мальчика  отошли к
его родителям в Персию.
     Астиаг выслушал это, и морщины на его лбу разгладились.
     Маги ушли. Астиаг позвал к себе Кира.
     - Из-за пустого сновидения я было обидел тебя, дитя мое. Но тебя спасла
судьба. Теперь  уходи с миром  к персам, я  пошлю  с  тобой проводников. Там
встретят тебя отец и  мать. -  И  добавил с усмешкой: - Только не такие, как
Митридат и Спако!
     "А  какие? - думал  мальчик, оставшись  один.  - Мои родители  царского
рода.  Но они бросили  меня. А  Митридат и Спако меня  любили. Так почему он
смеется над ними?"
     И снова - уже в который  раз! - он пытался понять: почему он, Кир, внук
царя,  оказался  в семье  пастуха?  Почему  родители  оставили  его,  отдали
Митридату? Сколько  раз  он пытался узнать это от слуг, от рабов, но у  всех
были запечатаны уста.
     И  почему никогда,  ни  разу,  Спако,  лаская,  и приголубливая  его, и
называя его "милым сыном", не проговорилась, что он вовсе не сын ей?
     Теплые воспоминания о доброй женщине увлажнили его глаза.
     - Прощай, моя мать Спако! Прощай, мой отец Митридат!
     Тут ему вспомнились слова Астиага:
     "Так иди туда и живи с пастухами!"
     Вернуться... Снова войти в хижину  под низкой кровлей, где кисло пахнет
не просохшим от ночной росы пастушеским  плащом, сотканным  из  грубой рыжей
шерсти. Снова сесть за стол,  за которым нет  ничего, кроме сухих лепешек  и
молока. Снова гонять по горным пастбищам  царевы стада и  беречь их от диких
зверей. И так всю жизнь - сегодня, завтра, послезавтра?..
     Нет! Он внук царя. Он сын царской дочери. Разве для  того родился Кир в
царской семье, чтобы остаться пастухом? Нет!
     Но когда он вырастет, он возьмет к себе и Спако, и Митридата.
     Он долго стоял у окна и смотрел на гаснущие вершины гор. И словно видел
маленькую хижину, утонувшую в темной зелени, и людей, живущих  там. Он стоял
и плакал,  прощаясь и с горами, и  с лесами, растущими на  них, и с дорогими
сердцу людьми, которых он покидает.
     Кир стоял и плакал, потому что ему было тогда всего только десять лет.

        КИР УЗНАЛ ПРАВДУ

     Кир  умел  сидеть  на  коне. Этому он  научился  почти  тогда же, когда
научился ходить.
     Спутники его, лучники  и копейщики, которые должны были  проводить Кира
до  отцовского дома, ехали сзади. Хотя и не считали они мальчика наследником
мидийского  царя  -  все-таки   по  отцу  он   перс   и  принадлежит  народу
порабощенному,  -  но было что-то в повадке Астиагова внука такое  властное,
что мидяне опасались обидеть его.
     Мальчик был задумчив и молчалив. Дорога  шла на взгорье, солнце палило.
Горы все теснее и выше поднимались по сторонам, заслоняя Экбатаны.
     Когда  Кир  оглянулся в  последний раз,  за спиной уже не было  ничего,
кроме желтых с лиловыми трещинами скалистых уступов.
     Тогда Кир вспомнил о своих спутниках и придержал коня.
     -  Что вы  знаете обо  мне?  - неожиданно  спросил он  ехавшего  справа
оруженосца.
     У лучника забегали глаза.
     - Может, они что-нибудь знают?.. - кивнул он на своих товарищей.
     - Да и ты знаешь, - отозвался тот, что ехал слева.
     Это был молодой парень с бронзовым улыбчивым лицом.  Он, лихо красуясь,
сидел на лошади. За спиной его блестели стрелы, торчащие из колчана, и тугая
тетива лука. У пояса позвякивал кинжал.
     - Так скажите, что вы знаете обо мне! - потребовал Кир.
     Тот, что ехал справа, ответил уклончиво:
     - Что можем мы знать? Царь велел проводить тебя в Персию. К родителям.
     - Ты говоришь:  к  родителям. А  если мои родители  царского  рода, так
почему же я оказался у пастуха Митридата? Если бы я был внуком царя Астиага,
я бы рос во дворце.
     - Эх, ничего ты, бедняга,  не знаешь! - вздохнул тот,  что был слева. -
Хоть и вырос ты в пастушьей хижине, а все-таки царь - твой дедушка!
     - Дедушка... - не глядя на Кира, проворчал тот, что ехал справа.  - Еще
как ты и жив-то остался...
     - Разговорились! - опять прикрикнул бородач. - Чего развязали языки?
     - Уж не  хочешь ли  ты сказать, что мой дед Астиаг искал моей смерти? -
спросил Кир, и глаза его стали узкими и острыми.
     - Вот это он и хочет сказать! - подхватил тот,  что ехал слева. - А что
умалчивать? Об этом все знают. - И, прежде чем бородач успел остановить его,
крикнул Киру в лицо: - Он хотел убить тебя!
     Кир вздрогнул.
     - Как - убить? За что?
     - Ха-ха! - Лучник покачал головой. - Эх, ты! За что? За то,  что ты сын
его дочери!
     -  Довольно шуметь, - сказал бородач. - Уж если они все разболтали, так
я тебе расскажу по порядку, как было дело.
     И   он  обстоятельно,  со  всеми  подробностями,  со  всеми  слухами  и
домыслами, рассказал Киру, как и почему он, царский  сын, оказался у пастуха
Митридата.
     Кир  слушал   не  прерывая.  Тонкие  черные   брови  его  сошлись   над
переносицей,  сливаясь в одну  линию. Молодой лучник, ехавший  слева,  хотел
было  со смехом  вмешаться  в рассказ,  но, увидев эту  тонкую  черную линию
бровей, вдруг прикусил язык.
     "До  чего  же он похож на царя Астиага!" - мелькнуло у него в голове, и
неясный страх заставил его придержать коня и пропустить Кира вперед.
     - Так он хотел меня убить? - спросил Кир, когда бородач умолк.
     - Да. Это все знают. Только не выдавай нас Астиагу.
     - Так он хотел меня убить! - повторил Кир.
     - Да. Ты спасся чудом.
     - А Гарпаг почему не убил меня?
     - Не мог. Не хотел.
     - Не хотел?
     - Нет. Он пожалел тебя.
     - Гарпаг меня пожалел... - прошептал Кир еле слышно.
     И  надолго  замолчал. Теперь  он знал  о себе все.  Слух  о том,  что к
Мандане и Камбизу  возвращается сын, далеко опередил Кира. В деревнях, через
которые проезжал Кир, народ выходил на дорогу и глядел на него с волнением и
любопытством,
     - Это сын Камбиза? - спрашивали они у всадников. - Это правда?
     Мидяне свысока смотрели на персов.
     - Это сын Манданы, дочери Астиага.
     Но персы повторяли друг другу:
     - Это сын Камбиза!  Сын Камбиза! Он перс... Наш... Наследник мидийского
царства - наш!
     И  этот радостный  шепот летел далеко вперед по  долинами и  каменистым
нагорьям  персидской земли, по деревням и городам, до  города  Пасаргады, до
самого дома Камбиза и Манданы.
     Взволнованные,  они  верили и  не  верили  этому.  Они  знали,  что  их
маленький сын  умер и  похоронен  в  царской  усыпальнице.  Они столько  лет
проклинали Астиага за эту смерть!
     А теперь им говорят, что их сын жив, что их  мальчик возвращается в дом
родителей и что он уже здесь, близко!
     Камбиз сел на коня и с небольшим отрядом слуг выехал навстречу Киру.
     Не успел он выехать из городских ворот, как на дороге показалась ватага
мальчишек.
     - Едут! Едут! - кричали они. И, увидев Камбиз, окружили его.
     Камбиз приказал, чтобы его оставили одного.
     Ему  хотелось, чтобы  никто  не  мешал  ему,  когда  его  первый взгляд
встретит сына.  Какой  он,  этот мальчик? И  действительно ли  это  его сын?
Неужели боги все-таки свершили чудо, вернув ему ребенка?
     Камбиз  так задумался,  что когда поднял глаза, то увидел, что всадники
уже  близко.  Первый же  взгляд  решил  все.  Да,  этот стройный  мальчик  с
горделивой  осанкой и черной  изогнутой линией крутых  бровей -  его сын. Он
почувствовал это всей своей кровью.
     "Боги свершили чудо. Сегодня принесу им жертву".
     И он тронул коня навстречу Киру.
     Мандана не задумывалась и не сомневалась. Плача от такого  неожиданного
счастья, она выбежала из дома и приняла Кира в свои объятия.
     В доме  было полно  людей -  пришли  родственники,  пришли друзья. Шум,
говор,  восклицания,  счастливый смех... Это  был  великий праздник  в семье
Камбиза. И  вдвое великий  праздник для всех персов. Но об этом они говорили
тихо, опасаясь мидийских ушей.
     -  Сын Камбиза будет  царем Мидии - он  наследник  Астиага. А  ведь сын
Камбиза - перс! Перс! Перс!
     Когда мальчик отдохнул от тяжелого  пути,  от шума встречи и от объятий
родственников, мать стала спрашивать о том, как  и где  он жил?  И почему не
убежал раньше к своим родителям? И почему не дал им знать, что он жив, когда
они считали его погибшим?
     -  Я обо всем узнал совсем недавно, - отвечал Кир, - а  о том, что царь
хотел убить меня, узнал только дорогой.
     - Мальчик, царь - твой дед! - с упреком прервала его Мандана.
     Ей  хотелось,  чтобы  Кир  забыл  об  этом  страшном  решении  Астиага.
Разговоры об этом были опасны. И ведь не убил же ее отец ее сына!
     - Царь - мой дед, - упрямо повторил Кир, - и он приказал убить меня.  А
Гарпаг не убил. И Митридат не убил. А Спако меня вырастила... и...
     Здесь  голос  Кира  задрожал,  и   он  опустил  ресницы,  чтобы  скрыть
набежавшие слезы.
     - Она очень добрая... Я очень люблю ее.
     - Но ведь не она  твоя мать! - поспешно прервала  Мандана. - Мать - это
я. Я! Разве я меньше любила бы тебя?
     - Разве ты был бы меньше счастлив у нас? - мягко упрекнул и Камбиз.
     Мальчик быстро взглянул на мать, на отца  и,  овладев своим  волнением,
снова начал рассказывать:
     - Мы  пасли  быков  в  горах.  Там большой лес.  Очень густой. К  стаду
выходили волки. Но отец  не боялся их. Он их отгонял бичом. И я не боялся. А
когда я, бывало, запоздаю и приду домой поздно, мать... Спако ждет меня. Она
никогда не ляжет спать, если меня нет дома. Я очень люблю ее.
     - Неужели  ты, мой сын, никогда  не  сможешь  признать  меня матерью? -
сказала Мандана. -  Ведь я не виновата, что так случилось! Отец  отнял тебя,
он вырвал тебя из моих рук!
     - Мы любили тебя, сын, и умершего, - тихо вздохнул Камбиз.
     Киру стало жалко  этих пока еще чужих ему людей. От  они  плачут теперь
перед ним. Им  больно, что он любит Спако, что Митридата  называет отцом.  А
как он может забыть  Спако  и  Митридата,  как он может перестать любить их,
если даже  не они его отец и  мать? Жестокие слова готовы были сорваться: "А
почему же мои родители не защитили меня, почему отдали на смерть? Почему  не
вырвали меня из рук деда и не укрыли от гибели?" Но он промолчал.
     -  И ты  спал в хижине на соломе, ты  - царский  внук? -  с сокрушением
начала Мандана. - Ты, как простой пастух, пас быков и сражался с волками?
     - Но зато отец... но зато Митридат научил меня ездить верхом и стрелять
из лука. Мы с ним убили  медведя, а  когда кабаны нападали на наше  поле, мы
прогоняли их.
     Внезапно взглянув в окно, Кир вскочил:
     - Уже вечер... Поздно, а я так далеко... Спако ждет меня!
     - Опять Спако! - крикнула Мандана и вышла закрыв руками лицо.
     - Мальчик мой, - печально сказал Камбиз, - ты должен понять, что уже не
вернешься туда. Ты должен смириться с этим.
     -  Но  Спако плачет  теперь, -  смущенно  сказал Кир.  - Я знаю, что не
вернусь.  Только  я вдруг  подумал: уже поздно,  а она, может быть, ждет.  Я
хочу, чтобы  они тоже приехали сюда. Можно, чтобы они приехали?  Пусть живут
здесь. Они ведь будут очень тосковать без меня!
     Кир с надеждой посмотрел в глаза Камбиза. Но тот только пожал плечами.
     - Я не думаю, чтобы твой дед отпустил их.
     И про себя добавил:
     "... если они еще живы".
     - Когда я вырасту, я возьму их к себе, - сказала Кир.
     - Когда вырастешь, поступишь, как  захочешь.  А теперь  ты прежде всего
должен помнить  о  том,  что ты -  внук царя. Правда,  ты перс,  но персы не
всегда были данниками мидян. А Персия, твоя родина, у них в презрении. Вот о
чем ты не должен забывать. Будь мужествен - у тебя другая судьба!
     - Какая судьба у меня? Я буду царем?
     - Тс-с... Я вовсе не хотел сказать этого!
     Камбиз испугался  - не  молвил  ли он  лишнего? И  поспешно заговорил о
чем-то другом.
     А Кир задумался.
     Скоро все утихло и умиротворилось в доме Камбиза. И мать, рассказывая о
чудесном спасении Кира, всегда добавляла:
     - Его вскормила собака! Он будет необыкновенным человеком!
     Ей не хотелось, чтобы люди говорили, что ее сына вырастила рабыня, жена
пастуха. Уж лучше пусть будет чудо - мальчика вскормила собака.
     Тем более, что Спако и собака - одно и то же слово!

        СКИТАНИЯ

     В доме отца Кира учили всему, что  должен знать и уметь перс: ездить на
коне, стрелять из лука и всегда говорить правду.
     Учили Кира и тому, что  не дозволяется делать. И опять, прежде всего, -
не лгать. Лживость считалась у персов самым постыдным из всех  пороков. Чего
нельзя делать, того нельзя и говорить.
     Вторым,  после  лживости,  важным  пороком  было  иметь  долги.  И  тут
сказывалось то же отвращение ко лжи: ведь должник вынужден лгать!
     Нельзя  плевать  в  реку. Нельзя мыть руки  в  реке. И нельзя дозволять
кому-либо делать это. Река - божество. А богов надо почитать.
     Богам не нужно ни храмов, ни алтарей. Глупцы те, кто строят храмы и кто
представляет себе богов такими же, как люди.
     Но жертвы богам надо  приносить. Приносить  жертвы  надо  Солнцу -  оно
согревает,  дает жизнь, посылает урожай. Луне  - она ведает водами.  Земле -
она кормит людей и кормит их стада. А также Воде, Огню, Ветрам - природе, от
которой зависит жизнь человека.
     Кира учили, как должно вести себя с людьми. Если человек с тобой одного
звания,  поцелуй его  в  уста,  встретившись с  ним  на улице.  Если человек
званием немного  ниже,  поцелуйте друг  друга  в щеку. Если же  повстречаешь
знакомого, который гораздо ниже тебя по званию, тот должен пасть перед тобой
на колена и поцеловать тебе ноги.
     Проходили  годы.  Кир стал  сильным,  красивым  юношей. В  кругу  своих
сверстников из знатных персидских семей  Кир проводил веселые дни. И во всем
он был первым.
     Никто лучше его не стрелял из лука, никто так отважно и красиво не умел
скакать на коне,  никто так  метко  не бросал копья. Он превосходил всех, он
был  как луна  среди  звезд. И  все его  любили, потому  что он был прост  в
обращении и умел себя вести так, что никого не подавлял и не оскорблял своим
превосходством.
     Кир не любил сидеть  в четырех стенах. На своем крупном выносливом коне
он  скакал,  окруженный  товарищами,  по  рыжим,  спаленным  жгучим  солнцем
нагорьям Персиды.
     Они  углублялись  в зеленые  влажные долины,  полные  птичьих голосов и
свежего дыхания горных водопадов, над которыми часто висело сияние радуги.
     Они поднимались высоко в горы, карабкались по отвесным скалам с крутыми
обрывами, забирались в узкие глухие ущелья, где легко встретить безвестную и
безмолвную смерть.
     Они охотились на леопардов в диких пустынях, где  мертвым белым блеском
светились  солончаки  и земля,  не знающая дождей,  как металл,  звенела под
копытами.
     И каждый раз, когда Кир садился на коня, а товарищи его уже толпились у
ворот, Камбиз говорил им:
     - Персы, берегите Кира!
     В  его словах,  в  его взгляде  было  столько  глубокого  значения, что
беззаботные спутники  Кира  сразу становились  серьезными.  Они  знали, кого
сопровождают и что значит этот юноша для их угнетенной мидянами страны.
     Кир много видел во время этих поездок.  Он видел, как  дрожат очертания
далеких зубчатых вершин в мареве раскаленного воздуха, как плывут по склонам
перламутровые тени облаков.
     Иногда   он   останавливался,  увидев  лиловое,  как  аметист,   озеро,
неподвижно лежащее в ладонях розовато-желтых  скал,  которые бережно держали
его, словно боясь расплескать...
     Однажды Кир вернулся домой расстроенный.
     В зеленой  долине  его встревожил пряный запах шпата, и Кир вдруг умолк
среди веселой беседы. Где он слышал этот запах? Когда?
     И тотчас он очутился  возле далекой лесной хижины, где у  порога  росли
эти маленькие желтые пахучие цветы.
     Спако! Митридат!
     Как это  все  далеко...  Так  далеко,  что и  следы  исчезли. Он не раз
пытался разыскать их, посылал туда преданных ему людей, но  никого не нашел.
Даже имен этих  - Спако и  Митридат  -  никто  не произнес  ни разу. Даже от
хижины их ничего не осталось.
     Случалось,  что  неведомые  дороги  уводили  Кира  очень   далеко.  Ему
захотелось  побывать  в  пустыне Деште-Кевир,  и  товарищи  никак  не  могли
удержать его.
     Они увидели там красноватую зловещую  даль, где только  чахлые  колючки
росли  на барханах. Но, с счастью, не успели забраться  в  глубь ее - буран,
поднявший черную песчаную пыль, закрыл солнце и испугал Кира.
     Побывал  Кир и на берегу Персидского  залива.  Тут выпадало мало дождя,
почва была  бесплодна и  только финиковые  пальмы росли  хорошо.  С неясными
думами стоял он над зелеными волнами. В этот  залив впадают воды великих рек
-  Тигра  и  Евфрата. Там,  на их  берегах, лежит  могущественное царство  -
Вавилония. Там, где-то на Евфрате, воевал его прадед Киаксар...
     Начинался  отлив, медленный  и незаметный в этом море. Кир  ждал, когда
обнажится  дно,  и  потом,  как  мальчишка,  удивлялся   ветвистым  колониям
кораллов,  крабам  и  моллюскам,  сверкавшим,  словно  драгоценные камни, на
мокром песке...
     А  потом  он  переправлялся на остров и сидел  там на  берегу с ловцами
жемчуга. Груды крупных раковин с прилипшей на  них  тиной громоздились у его
ног. В этих раковинах, поднятых со дна моря, таились драгоценные жемчужины -
и розоватые, и с оттенком желтизны, и белые, полные теплого сияния.
     Ловцам они  не доставались -  хозяева  отбирали жемчуг.  Изнуренные,  с
воспаленными  глазами,  ловцы ныряли с  открытыми глазами  на глубину пяти -
семи  метров, зажав нос костяными рогульками, с грузом, подвешенным к ногам.
Жемчужины украшали  тиары [<i>Тиара - головной  убор персидских  царей.</i>] царей,
сияли  на  груди  богатых вельмож.  А  недолговечная  жизнь  ловцов  жемчуга
проходила в беспросветной нищете. Обо всем этом они рассказывали Киру.
     Кир заглядывал в тростниковые, обмазанные глиной хижины рыбаков и здесь
тоже находил друзей и собеседников.
     Кир  проносился со своими спутниками по  каменистым пустыням и  степям,
останавливаясь  ночевать  в  стойбищах  пастухов,  которые  пасли свои стада
грубошерстных овец, стада верблюдов и лошадей, коров, буйволов и ослов.
     И всюду, где ночевал, где ел пшеничные  лепешки и  пил  кислое вино, он
подолгу разговаривал с  людьми. Он хотел знать  их  мысли, их  чаяния. Чтобы
управлять людьми, надо знать, как и чем они живут.
     И всюду люди, что постарше, старались молчать, вздыхая и опуская глаза.
А те, что  помоложе, охотно отзывались на его пытливые вопросы. Жить тяжело,
трудно.  Мидийцы  задушили  налогами.  Запугали  жестокостью.  Ярмо  рабства
становится невыносимым. Но что  делать? Астиаг силен, в его  руках войска, и
военачальники не персы, а мидяне.
     Кир слушал  внимательно. И молчал.  Он  знал  Астиага  и давно научился
осторожности.
     А когда Кир, окруженный  молодыми персами, возвращался домой  и все они
снова принимались за игры, за стрельбу из луков, за соревнования в скачках и
всяческие забавы,  то даже самые близкие друзья Кира не догадывались, что он
помнит все увиденное и услышанное в дальних поездках и что он подолгу думает
об этом.
     Сегодня, опаленный зноем каменистых дорого, Кир едва умывшись, пришел к
отцу.
     - Отец, ты был на Демавенде?
     Камбиз  с удивлением посмотрел на него.  Яркие  глаза Кира  были широко
открыты.  В  них  светились  отвага  и  еще  какая-то  глубокая,  затаенная,
непонятная отцу мысль.
     - Нет. Я даже не видел Демавенда. Ведь это очень далеко.
     - Я  знаю.  Когда  я  жил там...  -  Кир  не  хотел  произносить  имени
Митридата, - мне рассказывали...
     Кир  мог  бы поведать отцу,  что рассказывали  ему о Демавенде, об этой
высочайшей вершине хребта Эльбруса, когда он жил "там". Когда-то этот вулкан
извергал пепел и лаву, наводя ужас на всю страну. Теперь он молчит, и только
маленький  вулкан Дуде-Кух на его  южном склоне еще дымит и дышит  сернистым
газом, расстилая сизую дымку по окрестным горам.
     - А кто-нибудь был там, на вершине?
     - Нет, - отвечали ему, - там лед и холод.
     - А летом?
     - И летом.  Человек  сразу умирает, если вздумает подняться  туда.  Там
живут демоны. И маги пришли от Демавенда. У подножия этой горы - их родина.
     Ему рассказывали об угрюмых зубчатых гребнях Демавенда, покрытых желтой
серой. О камнепадах, грохочущих  там. О долинах, закованных льдом, о ледяных
барьерах, преграждающих человеку доступ к жилищу богов...
     Но  Кир  избегал разговаривать  с  отцом о  том времени, когда он жил в
хижине пастуха.
     - А у нас в Персии есть такая же высокая гора?
     - Нет.
     - А могу я добраться до Демавенда?
     - Зачем тебе туда?
     - Я хочу знать: далеко ли видно оттуда?
     - Никто не знает этого. Не узнаешь и ты.
     - Мазандеран видно?
     - Думаю, что видно.
     - А Деште-Кевир? Деште-Кевир видно тоже.
     - А дальше?
     - О чем ты говоришь, Кир?
     - Я хочу знать: виден ли оттуда Вавилон?
     Отец сверкнул на него взглядом и отвел глаза.
     - Ты  -  внук своего  деда, Кир.  Ты  меня  пугаешь.  Что тебе  надо  в
Вавилоне?
     - Царь Киаксар ходил в Ассирию. Он воевал с Ниневией и победил. А когда
я буду царем, я возьму Вавилон.
     Камбиз быстро оглянулся. В  покоях  никого нет, но у Астиага везде есть
уши.
     - Я не хочу слушать тебя. Молчи!
     Но, речи Кира затронули его тайные  мечты, которые он  даже себе самому
боялся высказать.
     - Царь Астиаг сам возьмет Вавилон. Он давно готовится к этому походу. А
при чем  здесь ты? -  стараясь сохранить  строгий вид, сказал Камбиз. - Ты -
внук царя. Но ты - сын перса. Сын Камбиза, данника Мидии!
     Тяжелая   горечь  прозвучала   в  этих  словах.  Разве  забывал  Камбиз
когда-нибудь, что его Персия в рабстве? Разве забывал, что  он  сам,  хотя и
царского рода, ниже последнего из мидян? Разве не устал слышать от мидийской
родни своей  жены,  что  он живет  с женщиной, которая  намного  выше его по
рождению и которая так унижена своим браком с ним, с персом!
     Глаза Кира вспыхнули.
     - А разве у Астиага есть сыновья?  - запальчиво спросил он. -  Или есть
другие внуки? И разве Астиаг бессмертен?
     - Благодари  богов, что  ты еще жив!  -  закричал  Камбиз. - Хватит!  Я
больше не слушаю тебя!
     И он вышел, зажав уши руками.

        ПИСЬМО ГАРПАГА

     Может быть, веселые, пестрые дни цветущей юности Кира, которые мчались,
полные приятных забот, путешествий, игр и  развлечений, совсем отодвинули бы
тяжелые  воспоминания  детства и  мстительную  ненависть  к  тому, кто сидит
сейчас за семью зубчатыми стенами в Экбатанах, к тому, кто держит  в рабстве
его отца, к тому,  который когда-то приказал убить его... Может, еще ждал бы
Кир  в  бездействии поворота  своей судьбы,  если бы обо всем, что случилось
тогда, забыл Гарпаг.
     Но Гарпаг ничего не забыл.
     Он был тем же преданным царю вельможей.  Он охотно  выполнял  поручения
Астиага, был  всегда  спокоен,  всегда почтителен. Все, что ни делает  царь,
хорошо. Все, что он решает, мудро.  Он  весь принадлежит царю. Пусть в любую
минуту Астиаг потребует от Гарпага его жизнь - Гарпаг умрет!
     Но, приходя домой, он становился самим  собою. Печальная  тишина покоев
неизменно  напоминала  ему  о  том  маленьком  живом человеке,  который ушел
отсюда, посланный на смерть его  рукой...  Гарпаг видел  его; он видел вдруг
расширившиеся от страха глаза мальчика, когда запнувшись, он  остановился на
пороге. Гарпаг протягивал руки, будто  стремясь удержать ребенка,  и тут же,
опомнившись, бессильно опускал их.
     И тогда он скрежетал зубами и злым шепотом проклинал Астиага и призывал
на  его  голову  гнев  всех  богов,  какие  только могут  вмешаться в  жизнь
человека. И, устав от проклятий, плакал.
     Гарпаг еще  не знал, как отомстит царю. Но  его мысль работала над этим
неустанно.  Он должен отомстить,  и  он это  сделает. Но  как? Что он  может
сделать  Астиагу,  человеку подозрительному и  осторожному,  который  всегда
окружен охраной за своими семью стенами? Ведь  не может же он собрать войско
и захватить  царя  и потом  казнить его  так, как  он  заслуживает  за  свою
свирепость! Гарпаг только родственник царя, но царем он никогда не будет.
     Тут перед  ним  возникал Кир. Вот  кто будет царем! Рано или поздно  он
будет царем.  Он поможет Гарпагу отомстить  за все. Только нельзя допустить,
чтобы Кир забыл о прошлом.
     И Кир время от времени стал получать тайные подарки из Мидии.
     То прибывали  кони  из  Нисейской равнины,  самые  лучшие кони  страны,
которые славились своей выносливостью, быстротой и  красотой, - подарок Киру
от Гарпага.
     То  привозили  египетский  чешуйчатый  панцирь,  украшенный  золотом, -
подарок Киру от Гарпага.
     То красивый красный, расшитый золотыми птицами плащ, достойный царского
плеча, - подарок Киру от Гарпага.
     Кир принимал и благодарил. И Гарпаг знал, что юный Кир помнит о нем.
     Годы  шли. Гарпаг  торопил  их.  По  ночам, лежа без сна, он  считал  и
подсчитывал,  сколько  лет теперь Киру. Гарпаг  знал о  мальчике все: что он
растет, как выхоленное деревцо; что он  лучше всех своих товарищей скачет на
коне и стреляет из лука;  что он  красив,  как  молодой  месяц... Скоро, уже
скоро  станет  Кир  взрослым,  станет мужчиной, с которым  можно будет вести
серьезный  и трудный разговор.  Как-то  он  отзовется на  то, что ему скажет
Гарпаг?
     А пока подрастал Кир, Гарпаг не терял времени. Осторожно,  с опаской, с
каждым порознь он вел тайные разговоры с мидийскими вельможами.
     - Наш царь жесток, - говорил он,  - мы  никогда  не можем поручиться за
то,  что будет  через день,  через  час.  Нынче  он  тебе улыбается,  завтра
прикажет  схватить  и  заковать в цепи, зарезать, пустить стрелу из-за угла.
Как дальше жить с таким царем? И почему мы должны терпеть его?
     А  так как  в  редкой  семье  кто-нибудь не пострадал  от  Астиага,  то
придворные все чаще и внимательнее  прислушивались к Гарпаговым  речам. Одни
соглашались. Другие  робко отмалчивались. А третьи сами горели от  ярости  и
готовы были на все, чтобы отомстить Астиагу за свои беды и горести. И каждый
спрашивал:
     - А кто же у нас будет царем? Ведь у Астиага нет сына!
     И Гарпаг каждый раз отвечал:
     - Но у него есть внук.
     Постепенно имя  Кира  все  чаще стало повторяться в  домах  влиятельных
людей. Мидийским  вельможам надоело  трепетать перед Астиагом,  он утомил  и
раздражил их своей жестокостью, вспышками  своей ярости,  своим безграничным
своеволием и вероломством.
     Вельможи молчали и прятали  глаза перед  Астиагом. А  царь, уверенный в
своем могуществе, ничего не замечал, ничего не подозревал.
     У него не нашлось ни одного  друга, который  предупредил бы его. Вокруг
были только враги. Астиаг достаточно потрудился в своей жизни для этого.
     Наконец наступил день, когда Гарпаг решил открыть свой замысел Киру.
     Но как сообщить ему об этом? Как узнать, согласен ли Кир стать их царем
при живом царе. При такой игре на  кон ставится жизнь. Астиаг, если победит,
щедро расплатится казнями и пытками.
     Как  сообщить  Киру? Кир живет в Персии.  Все пути из Мидии  охраняются
стражей. Всюду  лазутчики  и шпионы.  Письмо, отправленное в  Персию,  будет
немедленно прочитано.
     Пришлось пойти на хитрость. Гарпаг приказал доставить ему битого зайца.
     Взяв зайца, Гарпаг заперся в своих покоях.  И там тайно, чтобы никто не
знал  и не  видел, разрезал живот зайца, и сделал это  так искусно,  что  не
тронул шерсти. В живот зайца он вложил свое письмо, в котором рассказал Киру
обо  всем, что  задумал. И  снова зашил зайца. Потом он позвал своего самого
верного слугу.
     - Возьми зайца, -  сказал  он, - и возьми сеть. Если спросят,  кто  ты,
куда  идешь, скажи, что ты охотник, вот поймал зайца и теперь идешь домой. А
сам  иди в Персию,  в  дом Камбиза. Найди Кира и  передай ему этого зайца. И
скажи ему: пусть он собственноручно разрежет зайца, но чтобы при этом никого
не было.
     Верный слуга взял зайца, сунул его в сеть и тотчас отправился в дорогу.
     Молодой  Кир  удивился,  когда,  вернувшись с  охоты,  увидел человека,
дожидавшегося его с зайцем.
     Но, заглянув ему в глаза, Кир не стал ни о чем расспрашивать.
     - Разрежь зайца, чтобы никто не видел, - шепнул ему слуга Гарпага.
     Кир заплатил ему,  сделав  вид,  что  сам просил доставить зайца. Слуга
тотчас ушел.
     Кир, волнуясь, заперся  в своих покоях и,  схватив кинжал, нетерпеливой
рукой разрезал зайца. Осторожно вскрыв ему живот, он достал письмо.
     "Боги хранят тебя, сын Камбиза, - писал Гарпаг,  - иначе ты не поднялся
бы на  такую высоту. Отомсти Астиагу,  своему убийце. Он желал твоей смерти.
Ты  живешь  только  благодаря богам  и  мне. Я полагаю, что  все давно  тебе
известно:  и  то, как поступили с тобой, и то, как я наказан Астиагом за то,
что не погубил  тебя,  а  передал пастуху.  Если  пожелаешь  довериться мне,
будешь царем всей земли,  в которой царствует теперь Астиаг. Склони персов к
восстанию  и иди войной на мидян. Если  Астиаг  назначит полководцем меня  в
войне с тобою, то случится желаемое для тебя. Если же кого-нибудь другого из
знатных  мидян,  все равно, ибо мидийская  знать прежде  всех  отложится  от
Астиага  и  постарается вместе с тобой  низвергнуть  его. Так как здесь  все
готово, то действуй, действуй возможно скорее".

        КИР ДЕЙСТВУЕТ

     Кир с  пылающими глазами и крепко сжатым ртом долго сидел над посланием
Гарпага.
     "...Если  пожелаешь довериться мне, будешь царем  всей  земли..." Царем
всей земли!
     "...действуй возможно скорее".
     Действуй! Но как действовать? Что надо делать?
     "...склони персов к восстанию..."
     Но как склонить?  Если он сейчас начнет говорить об этом  с персами, то
кто поручится, что в ту же ночь не помчится предатель к Астиагу с доносом?
     Нет. Так  просто это дело  начинать нельзя. Посоветоваться с  отцом? Но
Камбиз слишком робкий и осторожный  человек. Он  женат  на царской дочери, а
живет почти в изгнании. У него отняли и чуть не погубили сына-первенца, и он
отдал своего сына, даже не пытаясь защитить его!
     Нет, отец ему в этом деле не советчик.
     Юный  Кир в  ту  ночь не  ложился  спать.  Мысли  вихрились,  не давали
успокоиться. На секунду  мелькнуло:  а может,  отказаться от этого  чересчур
рискованного  дела?  Но  только  мелькнуло  - Кир  уже не  мог отказаться от
головокружительных перспектив, которые в таком блеске раскрылись перед ним.
     "...будешь царем всей земли, в которой царствует теперь Астиаг".
     "Но я никогда не буду таким царем, как Астиаг, - думал Кир. - Он злодей
и  убийца.  Он не знает границ своей свирепости, его  боятся и ненавидят.  Я
освобожу от него Персию. Я  верну ей свободу. Персия! Как она  придавлена, в
каком  она презрении!  Я должен  освободить страну  моих отцов, страну моего
народа! Я должен. Но как?"
     Долго обдумывал  Кир предстоящее ему дело. И, наконец,  решил, что  без
хитрости ему не обойтись.
     И вот что он придумал.
     Кир  написал  письмо, поставил подпись Астиага  и  запечатал. И объявил
всем, что письмо это получил от царя.
     Чтобы  прочитать  письмо,  он созвал  персов - всех,  кто мог прийти на
площадь.  Персы  собрались,  всем  было  важно  знать,  что  пишет  царь  их
соплеменнику Киру.
     Кир вскрыл письмо и прочел вслух. В письме говорилось, что царь  Астиаг
назначает своего внука Кира военачальником персов.
     Известие это было принято хорошо. В первый  раз  с  тех  пор, как Мидия
поработила Персию, военачальником над  персами стал перс. Сразу какие-то еще
не  ясные, но радостные надежды засияли  в  глазах людей, какое-то оживление
появилось  в  разговорах. В один  голос  они  приветствовали  своего  нового
военачальника Кира.
     - Теперь,  персы, слушайте меня, - сказал Кир, чувствуя,  как радость и
надежды  народа  приподнимают  его  и  наполняют  его  сердце  смелостью.  -
Предлагаю вам явиться сюда завтра с косами в руках.
     Кир позвал  не всех персов. Он отобрал наиболее уважаемых и влиятельных
людей из племен пасаргадов, марафиев, маспиев.
     Пасаргады - племя, к которому относился и род Ахеменидов.  К этому роду
принадлежал отец Кира, а значит, и сам Кир.
     Когда те, кого позвал Кир, явились к нему с косами в руках, он приказал
им  выкосить  за  один   день  огромный  луг,  совсем  заросший  бурьяном  и
терновником.  Персы  недоумевали,  однако тотчас  принялись  за работу.  Они
верили, что Кир назначен Астиагом управлять ими, а при имени Астиага каждого
пробирала Дрожь. Они  радовались,  что военачальником назначен именно Кир  -
молодой перс, умный, рассудительный, смелый. Они только не могли понять, что
придумал Кир и зачем заставил делать эту трудную рабскую работу.
     К закату  солнца  луг был  скошен.  Он  лежал  чистый,  Ровный,  только
косматые кучи бурьяна чернели на нем.
     К концу работы Кир явился на луг.
     - Я вижу, вы  сделали то, что  я  велел. И сделали хорошо,  хотя вам  и
пришлось  как  следует  потрудиться. Теперь  я  прошу вас всех явиться  сюда
завтра, но предварительно хорошенько омывшись.
     Все так же недоумевая, персы разошлись по домам.
     Ночью Кир приказал согнать в одно  место отцовские  стада  - коз, овец,
быков.  Всю  ночь  шли  приготовления  к пиру  - резали скот,  жарили  мясо,
запасали вино.
     Камбиз ни во что не вмешивался. Он подозревал, что Кир затевает опасное
дел, но понимал, что удержать и помешать ему он уже не сможет.  Со страхом и
радостной надеждой он следил за его распоряжениями и не мешал Киру.
     Да и как помешать, если сам Астиаг назначил его военачальником!
     Утром  персы  явились  снова  в ожидании:  что  же  Кир заставит делать
сегодня? Кир встретил их любезной улыбкой и пригласил расположиться на лугу.
Слуги поспешно  стали  разносить мясо и вино, а  Кир  ходил  среди гостей  -
угощал их, приветствовал, как  своих самых лучших друзей и  родственников. И
по всему лугу зашумело веселье.
     Пир  окончился только  к вечеру. Но  прежде  чем гости  разошлись,  Кир
обратился к ним:
     - Что вы предпочитаете, персы: вчерашнее или сегодняшнее?
     Персы с улыбкой переглядывались.
     - Между этими двумя днями большая  разница! - отвечали они. - Вчерашний
день - одни лишь тягости, а сегодня - только удовольствия!
     Кир тотчас подхватил эти слова.
     -  Таково ваше положение, персы, - сказал  он. - Если вы последуете  за
мною, то будете пользоваться  многими благами,  будете  свободны  от  работ,
которые дают только рабам. Если же откажетесь, то будете обременены так, как
были  вчера. Я  чувствую, что божеским определением назначен освободить вас:
следуйте за  мной и  будете свободными.  Вы  же, персы, -  я в этом уверен -
ничуть не ниже мидян, и уж подавно не в храбрости.
     Слова  эти были неожиданны и потрясающи.  Восторженный  гул долго стоял
над лугом,  где догорали  пиршественные  костры.  Персы  давно  были  готовы
вступить в бой за свою свободу, но у них не было вождя.
     Теперь вождь явился.

        ПЕРВАЯ ПОБЕДА

     Так  как у  царя  Астиага  по  всей  стране  бродили  подглядыватели  и
подслушиватели, то он очень скоро узнал, что происходит в Персии.
     Астиаг был вне себя.
     - Что  он там делает? - кричал  Астиаг.  - Что  он  задумал? Я знал,  я
чувствовал. Боги не обманывали меня, они меня предупреждали!
     Астиаг приказал немедленно послать вестника в Персию.
     - Пусть Кир сейчас же явится ко мне!
     Молодой  Кир встретил вестника  очень спокойно. Он  только что  сошел с
коня, вернувшись из дальней поездки, - он ездил вербовать  войска. Кир стоял
в  простой  кожаной одежде,  в грубом  плаще из толстой шерсти,  который так
хорошо  защищает  в  непогоду, -  он в  то  время еще не знал  роскоши и  не
стремился к ней. Только ножны короткого широкого меча,  висевшего  у него по
персидскому обычаю на правом боку, сверкали золотом и дорогими камнями.
     Кир выслушал  приказание царя Астиага. Явиться  в Экбатаны, во дворец с
семью зубчатыми  стенами, и там умереть  мучительной смертью. Разве не знает
он своего деда?
     В черных глазах Кира засветилась насмешка, похожая на угрозу.
     - Передай царю Астиагу: Кир придет к нему, и даже раньше, чем царь того
желает!
     С  трепетом  принес  вестник  царю  эти дерзкие  слова. И Астиаг тотчас
приказал мидянам готовиться к войне. Мидия встревожилась, зашумела.
     - Ты не придешь! - повторял Астиаг, грозя Киру. - Тебя приведут ко мне!
     Он еще не знал, как накажет Кира. Но что наказание будет страшным - это
он знал.
     Со всех сторон Мидии шли в Экбатаны отряды  воинов, вооруженных мечами,
стрелами и копьями. Готовили обозы с продовольствием. Сгоняли скот,  который
на войне должен следовать за войском.
     Чтобы подготовиться к походу,  понадобилось  немало времени. Целый  год
прошел  в этих сборах и приготовлениях.  Астиаг  хотел хорошенько  снарядить
свои войска, чтобы сразу усмирить восставшую Персию.
     Но и через год Астиаг  не  тронулся с  места. Ему захотелось  отдохнуть
перед войной.  Астиаг не  спешил: он  был уверен  в победе. Такое ли грозное
государство  Персия,  чтобы  Астиагу беспокоиться?  Да  и  персы  еще  могут
одуматься  и  прийти  с  повинной.  Нельзя   же  всерьез  принимать   такого
полководца,  как  этот мальчишка Кир, который людям  на  смех  называет себя
царем!
     Однако время шло, а персы по-прежнему отвергали власть Астиага.
     Надо  начинать войну.  Мидийские  войска готовы. Но  кого  же назначить
полководцем?
     И  тут  боги  помрачили рассудок  царя  -  он  назначил  своим  главным
военачальником Гарпага. Астиаг забыл, что он сделал этому человеку.  Гарпаг,
выслушав  приказ, опустил  ресницы,  чтобы царь не  увидел,  какой  жестокой
радостью загорелись его глаза.
     Гарпаг не стал медлить. Он тут же повел войска на персидскую границу.
     Царь,  глядя из-за  золотых  зубцов  своей  крепости, как сверкают  под
солнцем  копья   уходящих  солдат,  сжимал  бескровные  губы  от  затаенного
торжества.  Скоро  эти  войска  вернутся  обратно.  Гарпаг -  опытный воин и
полководец, ему  ничего не стоит усмирить Персию. Войска вернутся и приведут
в Экбатаны Кира. Вот тогда Астиаг поговорит с ним!
     Каждый  день  Астиаг ждал  вестей  о  победе  мидян.  Но  вести  пришли
странные, ошеломляющие. Мидийские войска не стали сражаться с персами! В бой
бросилась только небольшая их часть, не знавшая о сговоре Кира  и Гарпага. А
остальные  - или  открыто, вслед за Гарпагом, перешли на сторону персов, или
просто бежали, не желая сражаться.
     Лишь только Астиаг услышал о таком позоре, он грозно воскликнул:
     - Несдобровать же Киру!
     И  тотчас велел позвать магов, которые тогда посоветовали ему отпустить
Кира.
     - С  кем  из  богов  совещались вы,  когда велели мне  отослать  Кира в
Персию? Что видели вы, предсказывая мою судьбу?
     Маги молчали, дрожа от ужаса. Они уже знали, что их ждет смерть.
     - Если вы могли предвидеть, что так случится со мной, то предвидели ли,
что случится с вами?
     - Без  тебя мы погибли бы, царь, - отважился возразить один из магов. -
Твой сон предсказывал...
     -  Я  знаю,  что  предсказывал  мой сон, - прервал Астиаг.  -  Мой  сон
предсказывал, что вы будете повешены!
     Маги с воплями  упали  перед Астиагом. Они  умоляли помиловать  их и не
предавать такой страшной казни.
     Но  Астиаг позвал  охрану  и приказал немедленно  казнить  их  так, как
сказал.
     Стража схватила магов. Стоны магов, которых  вели на казнь, разносились
далеко вокруг. Люди слышали их, но каждый спешил прочь:
     - Да минует нас гнев Астиага!
     Астиаг не оставался в бездействии. Проклиная Гарпага, проклиная себя за
то, что доверился изменнику, он поспешно вооружал  всех, кто еще  мог носить
оружие. И, кипя негодованием,  забыв о еде и отдыхе,  Астиаг сам повел  свое
войско в поход против персов.
     Три  года  длилась  эта война. Напрасно стремился Астиаг разбить Кира и
снова привести в подчинение Персию - он проигрывал сражение за сражением. Но
он  не  успокаивался,  он продолжал  воевать,  собрав  в  свои  отряды  даже
мальчиков и стариков. Он все еще надеялся победить.
     К  концу  третьего  года  войны  Астиаг был  разбит. В  этом  последнем
сражении все его войско легло на поле боя на персидской земле. А  сам Астиаг
был взят в плен.
     -  Как ты  поторопился,  Астиаг, - сказал ему Кир.  - Мог бы дождаться,
когда я сам приду к тебе!
     Астиаг в плену. Астиаг в темнице, в цепях. Астиаг в руках Кира.
     "Сбылось  предсказание  богов!  -  думал  Астиаг в  тоске.  - Они  меня
предупреждали, что так будет".
     Но эти маги!.. Если бы можно было, он казнил бы их и во второй раз. И в
третий.
     И что теперь решит Кир? Что он сделает с Астиагом? А Мандана, его дочь,
- разве она не заступится за своего  отца? Ведь  он, в конце концов, не убил
ее сына!
     В то время как пленный царь сидел и раздумывал о своей грядущей судьбе,
к нему в темницу вошел Гарпаг.
     В богатой кольчуге и плаще, с дорогим кинжалом у пояса, высокий, словно
распрямившийся, он стоял и смотрел на Астиага.  Он  смотрел  на  него сверху
вниз с высоты своего роста, и видно было, как он наслаждается этим зрелищем.
Сейчас он мог как угодно оскорбить и унизить своего злейшего  врага - Гарпаг
так долго ждал этой минуты, и он ее дождался!
     - Нравится ли тебе рабство вместо царской власти? - сказал он наконец с
горькой  насмешкой. - Впрочем, что твоя  беда по  сравнению с тем пиром,  на
котором ты так знатно угостил меня!
     Астиаг вскинул на него острые, злые глаза. В них блеснула догадка.
     - Уж не причастен ли ты к делу Кира?
     Гарпаг усмехнулся.
     -  Не причастен  ли!  Да, я  сам все это обдумал. Я сам написал  Киру и
научил его, как надо поступить. "Не причастен ли"! Дело Кира - это мое дело!
     Астиаг вскочил, громыхая цепью.
     - Ты глупейший  и бессовестнейший человек! - закричал он. - Глупейший -
потому что  мог  бы  сам  быть  царем, а  сделал  царем  другого человека. И
бессовестнейший - ты из-за пира, который тебе не понравился...
     - "Из-за  пира"!  -  с негодованием  и слезами в  голосе Гарпаг прервал
Астиага. - Из-за пира, который мне не понравился!
     -  Из-за  пира,  который  тебе  не  понравился, -  не слыша его, кричал
Астиаг,  -  ты  из-за  этого пира обратил  в  рабство  мидян.  Если уж  тебе
непременно нужно было другого царя вместо меня, почему же ты не сделал царем
мидянина, а  отдал  царскую  власть  персу? Теперь  ни  в  чем не  повинные,
несчастные  мидяне  из господ  стали  рабами! А  персы,  бывшие рабы,  стали
господами их!
     -  Не ищи, на кого свалить вину за это, - сказал Гарпаг с презрением. -
Во  всем, что случилось,  виноват только ты сам, твоя свирепость.  Мидяне не
будут более несчастными под властью персов, чем были под  властью безумного,
бесчеловечного царя, который терзал свой народ!
     И, более не слушая Астиага, Гарпаг, не оглянувшись, вышел из темницы.
     Так кончилось царство Астиага, продолжавшееся тридцать пять лет.
     И так началось царство персидского царя Кира.
     "Астиагу Кир  не  причинил  никакого  вреда  и держал его  при себе  до
смерти" - этими словами заканчивает  Геродот свое  повествование о  том, как
молодой Кир победил Астиага и стал царем.

        ЦАРЬ КРЕЗ

     Кир не стал мстить Астиагу. Он  освободил его из темницы, позволил жить
в  своем доме  и даже приказал почитать его как бывшего  царя  и как  своего
деда.  Только  не  допускал его вмешательства в  государственные  дела  и не
слушал ни его советов, ни его порицаний.
     Кир не поработил  и не унизил Мидию. Он объединил  ее  с Персией, и оба
народа стали одним государством.
     Он  не разорил  и  столицу побежденного  царя, как это было в  обычае у
царей Азии. Экбатаны так и остались столицей наравне  с большими персидскими
городами Пасаргадами и Сузами. Кир любил Пасаргады.
     В  этом городе, как наиболее укрепленном, хранились его сокровища,  его
государственная казна. Там же находились гробницы его персидских предков.
     Но,  став  царем, Кир увидел, что  эти  города да и вся Персия лежат на
окраине его большого  государства. И  что гораздо удобнее для  его  замыслов
основать Царскую резиденцию в Сузах, или в Шушане, как тогда говорили.
     Область Сузиана находилась в глубине страны, ближе к Вавилонии, у моря,
и побережье ее тянулось почти до самого устья Тигра.
     Кир  украсил  и  укрепил  Сузы. Он  возвел крепкие городские  стены  из
обожженного  кирпича  и асфальта, встроил там  дворец, который был роскошнее
всех Дворцов Персии и Мидии.
     Сузиана была очень плодородная страна. В реке Хоасп [<i>Сейчас ее называют
Керха.</i>], на которой стояли Сузы, была необыкновенно свежая и чистая вода.
     Однако  в Сузах  Кир жил только  зимой.  Высокие горы на севере Сузианы
перехватывали холодные северные ветры, и они проходили поверху, минуя  Сузы.
Поэтому в летние месяцы там просто горела земля от зноя.
     "...  Летом,  когда  солнце  сильнее  всего припекает, около полудня, -
рассказывает  древнегреческий географ и историк Страбон, - ящерицы и змеи не
успевают пересечь улиц в городе, а посреди  дороги сгорают... Холодная  вода
для купанья,  выставленная  на  солнце, тотчас нагревается, а рассыпанные на
открытом  для солнца  месте ячменные зерна  начинают прыгать,  как  зерна  в
сушильных печах".
     Из-за  этой  жары  жителям приходилось  покрывать крыши  толстым  слоем
земли, чтобы укрыться от солнца.
     Кир, выросший в холодной гористой Мидии, не выносил этой жары и на лето
переезжал в Пасаргады, а чаще всего в город своего детства  - Экбатаны,  где
по-прежнему за семью стенами стоял царский дворец.
     Три года  после  войны  с  Астиагом  Кир  занимался  устройством своего
государства.  Он   объединял  вокруг  себя   мидийские  провинции,  старался
договариваться  с ними мирно,  убеждал,  что, объединившись, они  все  будут
сильнее и защищеннее. Ему часто это удавалось. А  когда не удавалось, он шел
с войском и покорял несговорчивые племена.
     Так, исподволь, готовился Кир  к большой войне, к большим завоеваниям -
к походу на Вавилон, который исстари грозил его родине войной и разорением.
     Попытался он  договориться  и  с  эллинскими  колониями,  лежавшими  на
цветущем  берегу неспокойного Эгейского моря. Эллины платили дань лидийскому
царю Крезу, но жили в своих городах независимо.
     Этот берег достался эллинам  ценой войн и жестокости. Здесь раньше жили
карийские племена - кары,  лелеги...  Жили тут и переселенцы с острова Крит,
которых приняли  к себе карийцы. И еще  много разных племен,  смешавшихся  с
карийцами.
     Но приплыли  из  Афин ионяне и завоевали большой карийский город Милет.
Они убили всех мужчин, а потом  женились на их  женах и дочерях и остались в
Милете. Говорят, что милетские женщины  не простили им  этого. Они поклялись
сами и  передали  эту клятву дочерям:  никогда  не сидеть за одним  столом с
мужьями и никогда не называть их по имени за то, что они сделали в Милете.
     Теперь,  когда Кир  обратился  к Ионийскому союзу двенадцати  эллинских
городов и предложил  им отложиться от Креза и перейти на его сторону, на это
согласился только один Милет.
     Кир  заключил с Милетом  договор, а против остальных ионийских  городов
объявил войну.
     За  всеми действиями Кира с большой тревогой следил царь Лидии Крез. Он
видел, как набирает военную  силу Кир, как  растет  его  держава. Кир еще не
трогал  его  владений  и  не  объявлял  ему войны,  но он  захватывал земли,
граничащие с Лидией. Кто поручится,  что он завтра не перешагнет и лидийскую
границу? Границей Лидийского царства была река Га-лис. Эта река начиналась в
горах Армении и пересекала  почти всю Азию.  И древние историки  и  географы
обычно так и говорили: "По ту сторону Галиса" или: "По эту сторону Галиса".
     Теперь  эта река  называется Кызыл-Йармак, что значит "Красная вода". У
нее  и  в самом деле вода красноватая,  потому что  в  горах  она  размывает
каменную соль и красные мергелинские глины.
     Древние греки называли  ее Халис,  что значит  "солончак".  Красноватые
воды Галиса текли среди  земель, на которых было много солончаков. Солончаки
сверкали резкой белизной на серых пустынных берегах.
     По ту сторону Галиса начинались богатые плодородие долины Лидии. Щедрые
урожаями  пашни  и сады,  Цветущие  травами  пастбища, изобилие  озер и рек,
изобилие жаркого солнца...
     Лидийский царь Крез славился  своим  могуществом и богатством. Его отец
Алиатт  царствовал  долго и  много  воевал. Крез  после его смерти продолжал
воевать  и захватывать близлежащие земли. Вся страна к западу  от Каппадокии
была подвластна ему - мисяне,  пафлагонцы, вифиняне, карийцы. Многие племена
эллинов,  поселившихся на азиатском берегу голубого Эгейского  моря, платили
ему дань. Поэтому и называли тогда Креза "Владыкой племен".
     Столица Лидии  - Сарды гордилась  своим великолепием и  неприступностью
хорошо  укрепленного  кремля.  Над  Сардами сияла снежная вершина  Тмола. Ее
склоны, богатые лесами и пастбищами, наполняли город свежим дыханием сосны и
бука. Река Пактол,  бегущая  с Тмола,  приносила  в Сарды  обилие прозрачной
воды. Пактол  усердно размывала в горах  золотую жилу и,  будто служа Крезу,
несла в его казну золотой песок.
     Но не только золото Тмола обогащало Креза.  Лидийское царство лежало на
большом  торговом  пути между  Западом  и  Востоком.  Этот  путь  был  более
безопасен, чем морской, и поэтому здесь один за другим шли груженные разными
товарами караваны.
     Лидия  торговала  и  с  Западом, и  с  Востоком,  и  даже  с греческими
государствами - теми, что лежали в Малой Азии, и теми, что были в Европе.
     Эта торговля так обогатила Креза, что богатство его вошло в  поговорку,
и, когда в других азиатских странах еще не знали денег, в Лидии уже чеканили
монеты.
     Под Сардами далеко вокруг расстилалась цветущая равнина, полная красоты
и  спокойствия.  Возделанные  поля,   оливы,  виноградники  приносили   свои
солнечные  плоды. Были здесь и  плантации морены, которой  красили шерсть, а
краска эта не уступала пурпуру и кошенили.
     Реки, бегущие с гор, орошали равнину. Весной их  разлив  был так широк,
что пришлось в  сорока стадиях [<i>Стадий - около 200 метров.</i>] от Сард выкопать
водоем  для сбора  полых  вод.  Так искусственно  было создано круглое озеро
Коло.  Там,  вокруг  озера, в безмолвии гор и  воды стояли могильные курганы
лидийских царей  - земляные  холмы  на  круглых каменных основаниях. И самый
высокий курган был могилой царя Алиатта.

        ГОСТЬ КРЕЗА

     Дворец  Креза  часто  шумел  пирами и был открыт для званых  и незваных
гостей. Странники и путешественники, проходя через Лидию, не миновали Сард.
     И вот что рассказал об одном из гостей царя Креза Геродот.
     Однажды   во  дворец   Креза   зашел   странствующий   эллин,  афинский
законодатель Солон.
     Крез принял гостя радушно. Три  дня пировали во дворце, три дня звенели
золотые  чаши, звучали флейты и  кифары, прославляя мудрость и  отвагу  царя
Креза.
     Кифаредам было о чем петь. Они славили царя Креза как могли.
     ...Царь Крез, лидянин, первый азиат из  царей-варваров, покорил племена
эллинов - тех, что жили на  азиатском берегу, - и заставил  их платить дань.
Эллинские боги  не помогли  им.  Стоит вспомнить  Эфес. Жители его построили
такой красивый храм своей богине Артемиде, и как просили они богиню защитить
их от  Креза!  Они  протянули  от храма  веревку  к городской стене, -  так,
считали  они,  богине  легче  защитить их! А Эфес после  недолгих битв  стал
данником царя Креза.
     ...Царь Крез, лидянин, азиат, первый из царей-варваров, приобрел дружбу
Спарты - племени, грозного своей военной доблестью. Он купил их золотом!
     ...Царь  Крез,  лидянин,  азиат,  единственный  из царей-варваров, стал
любимцем эллинского прорицал ища в Дельфах благодаря своим богатым дарам.  А
Дельфы нередко вершили судьбы не только царей, но и народов.
     Царь слушал, как прославляют его кифареды, а сам украдкой поглядывал на
эллинского  гостя. Что  думает афинянин? Постигает ли он величие  лидийского
царя? Понесет ли он славу о нем в другие страны и свое отечество - Афины?
     Но эллин был спокоен, любезен и равнодушен. Привыкший к воздержанию, он
пил "лягушатник" - вино, на три  четверти разбавленное  водой,  ел умеренно,
вежливо слушал, как певцы восхваляют Креза. И ничто не волновало его.
     На   четвертый   день  Крез   предложил   Солону   посмотреть   царские
сокровищницы.
     Царь  приказал  провести его по всему дворцу, открыть кладовые,  полные
золота и драгоценностей.
     И когда Солон  осмотрел все, что ему  показали, Крез  пригласил  его  к
себе.
     -  О  твоей мудрости и о твоих путешествиях, любезный афинянин,  до нас
доходит громкая молва, - сказал Крез. - Из  жажды к  знанию и из любопытства
ты  посетил многие земли. А потому я желал бы спросить тебя: видел ли ты уже
самого счастливого а человека?
     Крез,  спрашивая  это,  самодовольно  улыбался.   Он  был  уверен,  что
счастливейший человек - это и есть он сам.
     Но Солон ответил:
     - Да, видел. Афинянина Телла, царь.
     Крез изумился.
     - Почему же ты считаешь Телла самым счастливым?
     -  Вот почему, -  ответил  Солон. -  Во-первых, потому, что  его родные
Афины  были счастливы  и благополучны.  Во-вторых,  потому,  что у него были
прекрасные  дети и внуки. В-третьих, потому, что кончил он свои  дни славной
смертью. Во время сражения при Элевсине он помог афинянам обратить  врагов в
бегство и сам погиб в бою. Афиняне похоронили его на том самом месте, где он
пал, и почтили высокими почестями.
     Крез внимательно выслушал его и снова спросил:
     - А кого же ты считаешь самым счастливым после Телла?
     Крез был уверен, что уж теперь-то Солон назовет его имя.
     Но Солон ответил:
     - Клеобиса и Битона, царь. Эти  юноши  были так  сильны, что  оба вышли
победителями на Олимпийских состязаниях. И умерли славной смертью.
     Однажды  в праздник аргивянской Геры мать Клеобиса и Битона обязательно
должна была приехать  в храм богини. Но волы не подоспели  вовремя с поля, а
надо было торопиться. Тогда юноши наложили на себя ярмо и потащили повозку к
храму. Мать сидела в повозке.
     Аргивяне,  пришедшие на праздник, прославляли юношей. Прославляли они и
мать -  за то, что вырастила таких добрых  детей. Сама  же мать, восхищенная
поступком своих  сыновей  и  доставшейся ей на долю  славой, молила  богиню,
чтобы она даровала Клеобису и Битону наилучшую человеческую участь.
     После  этого они  принесли жертву богине. И  со  всеми  вместе сели  за
праздничную трапезу. Потом юноши Клеобис и Битон уснули в том  самом храме и
больше не проснулись. Так умерли они в чести и славе.
     Аргивяне сделали их  статуи и пожертвовали их Дельфийскому святилищу. И
теперь их все чтят как достойнейших людей.
     Тогда Крез воскликнул с досадой:
     - Неужели же, любезный афинянин, ты ни во что не  ставишь мое счастье и
меня считаешь ниже простых людей?
     -  Судьбы  людей  и  народов  изменчивы,  -  ответил  Солон,  не  теряя
спокойствия, - а ты  меня  спрашиваешь  о  человеческом счастье.  Ты,  Крез,
конечно,  очень богат и  царствуешь над  многими  народами. Но  назвать тебя
счастливым я могу не раньше, как узнаю, что век свой ты кончил счастливо. Во
всяком  деле следует смотреть  в его конец.  Многих людей  божество  ласкало
надеждой счастья, а потом ниспровергало их!
     Крез  посмотрел  на Солона  и  с  пренебрежением отвернулся. Его  гость
просто глупый  человек. А как иначе  назовешь того, кто не обращает внимания
на настоящие блага жизни  -  на богатство, на  власть, - а думает о том, чем
эта жизнь кончится? Удивительно, что такому  недалекому человеку, как Солон,
афиняне поручили устанавливать законы!
     Он отпустил эллина. И Солон в тот же день покинул Сарды.

        СЫНОВЬЯ

     Афинянин ушел. Его речи больше не сгущали Креза. Однако в душе осталась
смутная тревога. Судьбы людей и народов изменчивы!
     Крез  старался отогнать эти  мысли. Что  же может  ему  грозить?  Лидия
сильна и богата. Пактол  не устает Вести  ему  золотой песок.  Сам  Крез еще
крепок и отважен. И род его не иссякнет - у него есть сыновья.
     Но тут сердце Креза охватила тайная и уже привычная печаль.
     Один  из его  сыновей  -  калека, глухонемой. Он  не помощник отцу,  не
наследник  царства.  Крез  всячески  старался  вылечить  его,  но  ничто  не
помогало. Он посылал спросить оракула, что  надо сделать, чтобы сын его стал
слышать и говорить.
     И пифия ответила:
     - Лидянин  родом, царь многих  народов, не в меру простодушный Крез, не
желай слышать в доме  речей твоего  неговорящего сына, речей, которые ты так
жаждешь слышать; гораздо лучше оставаться ему глухонемым, так как впервые он
заговорит в роковой для тебя день.
     Теперь этот несчастный безмолвной тенью бродит  по  дому,  стараясь  не
показываться на глаза отцу. И пусть не показывается,  пусть  не напоминает о
том, что и Крез не во всем счастлив...
     Но у  Креза есть другой  сын, Атис, первый красавец,  первый  смельчак,
первый воин во всей Лидии.
     Атис -  его  гордость,  его  надежда,  продолжатель  его славного  рода
Мермнадов!
     Однако  тоска и  беспокойство  не  оставляли  Креза.  Слова  Солона  не
выходили из головы:
     "...  Смотри  в  конец  жизни.  Ибо  человек  очень богатый  ничуть  не
счастливее того,  который имеет лишь  насущный  хлеб, если только первому не
суждено, имея все блага, счастливо кончить дни свои..."
     В ту же ночь в тяжелом сне Крезу явился зловещий призрак.
     "Твой сын погибнет от железного копья", - сказал он.
     У Креза замерло сердце:
     "Но... не Атис?"
     "Атис. Атис. Атис".
     Крез проснулся в  ужасе. Это  было предупреждением о грядущей беде. Как
избежать этой беды? Как защитить любимого сына?
     Прежде всего Крез решил не  отпускать Атиса в военные походы, хотя Атис
всегда становился во главе лидийского войска.
     Все  оружие Крез велел унести из дворцовых покоев  в  дальнюю кладовую,
чтобы какое-нибудь копье или дротик, упав случайно со стены, не поранило его
сына.
     А чтобы Атис не тосковал, сидя дома, Крез решил женить его.
     В то время  как шумели весельем  свадебные торжества,  во  дворец Креза
вошел неизвестный человек. Он был молод, но грустен и сумрачен.
     Крез приветливо принял его.
     - Кто ты, странник? - спросил он. - Откуда пришел ты к моему очагу?
     - Царь, - низко склонясь над Крезом, ответил гость. - Имя мое - Адраст.
Я сын фригийского царя Гордия. Но... Я совершил преступление. Я - убийца.
     - Кого же ты убил?
     - Я  убил своего родного брата. Я нечаянно его убил. Отец изгнал меня и
лишил  всего. Я прошу тебя, царь,  очисти  меня  от  преступления и  дай мне
приют!
     Крез ответил, не задумываясь:
     - Ты сын друзей  наших и пришел к друзьям. В нашем доме ты ни в  чем не
будешь  нуждаться. Переноси  терпеливо  свое несчастье,  и  это искупит твою
вину.
     И когда кончились  свадебные торжества, Крез, по обычаям  своей страны,
совершил над Адрастом обряд очищения. Он  принес  в  жертву богам козленка и
его  еще  теплой кровью  омыл руки Адрасту. Этим он снял с Адраста тяжесть и
позор его преступления. И Адраст остался в доме  Креза как самый преданный и
признательный друг.
     Светлый, праздничный покой наступил в жизни Креза. Атис был счастлив со
своей молодой женой. Покоренные народы  исправно платили дань. Никакие враги
не грозили Лидии. Прозрачная Пактол щедро несла свои золотые дары...
     И Крез снова почувствовал себя самым счастливым человеком на земле.
     В это время в  соседней  стране  Мисии, на  мисийском Олимпе,  появился
свирепый вепрь. Он спускался с горы и  опустошал мисийские поля - вытаптывал
ячмень и виноградники, пожирая плоды.
     Много раз мисяне пытались убить вепря. Но это оказалось им не под силу.
Их дротики не причиняли Зверю никакого вреда.
     А вепрь  еще  и  сам нападал на  людей,  и они в  ужасе убегали  от его
страшных клыков.
     Потеряв терпение, мисяне пришли просить помощи к Царю Крезу.
     -  Царь, -  сказали  посланцы мисян,  - мы к тебе с просьбою.  На нашей
земле появился огромный вепрь. Он опустошает наши поля.  А мы никак не можем
одолеть его. Просим тебя, пошли к нам своего сына с отрядом лучших бойцов. И
пусть они убьют вепря ила прогонят его с нашей земли.
     Крез уже  готов  был  согласиться и  хотел позвать  Атиса.  Но  тут  же
вспомнил о страшном привидении, которое явилось ему.
     - О  сыне моем больше и не вспоминайте, - сказал он. - Я его не пошлю к
вам. Он недавно женился и  пусть сидит дома. Однако я постараюсь помочь вам.
Я дам вам отряд моих лучших воинов и всех моих охотничьих собак.
     Мисяне были довольны. Они поблагодарили царя и собрались уходить.
     Но в  это время  явился Атис. Он стоял за занавесью  в соседнем зале  и
слышал, что ответил отец мисянам.
     -  Отец  мой!  - сказал Атис с волнением и обидой.  - Прежде  лучшим  и
благороднейшим  моим занятием  было ходить  на  войну, охотиться и  добывать
славу. Теперь ты  удерживаешь меня и от войны,  и от охоты. Тебя не заботит,
что твоего  сына могут  обвинить  в трусости? Какими глазами глядеть  мне на
людей? Что станут думать обо мне? Что скажет моя  молодая жена? Или  отпусти
меня на охоту, или докажи мне, что, удерживая меня, ты поступаешь правильно!
     -  Сын мой! - ответил Крез. -  Я  поступаю так, дитя  мое, вовсе не  из
равнодушия к тому, что о тебе будут  думать  люди.  Но мне явился призрак  и
сказал,  что ты умрешь от железного копья.  Вот я и удерживаю тебя.  Ведь ты
единственный сын  у меня. О другом сыне, лишенном  слуха и языка, я говорить
не хочу.
     Атис пожал плечами, усмехнулся.
     - Я понимаю,  отец,  что после  такого  сновидения ты вправе  оберегать
меня.  Но  осмелюсь  сказать тебе: ты неверно  истолковал этот  сон. Призрак
предсказал мне смерть от железного копья. А разве  у  вепря есть руки, чтобы
держать железное копье? Если  бы тебе было  сказано, что я  умру  от клыков,
тогда бы ты должен был бояться за меня. Но призрак сказал: от копья. Поэтому
отпусти меня, ведь не с людьми мы идем сражаться!
     Крез подумал и согласился. Атис убедил его.
     Атис  тотчас  приказал  созвать своих  соратников, отважных  юношей,  с
которыми он всегда ходил и на войну, и на охоту. Шум веселых  голосов,  звон
оружия, лай собак наполнили царский двор.
     А Крез тем временем