Б.И.Николаевский. Русские масоны и революция --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский From: y.felshtinsky@verizon.net Date: 9 Feb 2004 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю. Фельштинский "ТЕРРА" - "TERRA" 1990 ББК63.3(2)524 Н63 В. I. Nikolaevsky RUSSIAN MASONS AND REVOLUTION Editied by Yuri Felshtinsky Ассоциация совместных предприятий международных объединений и организаций. Издательский центр "ТЕРРА" Copyright 1990 by Chalidze Publications РУССКИЕ МАСОНЫ И РЕВОЛЮЦИЯ Редактор-составитель Ю. Г. Фельштинский СОДЕРЖАНИЕ От редактора-составителя 5 Б. И. Николаевский Русские масоны в начале XX века 7 Записки о масонстве Запись беседы с А. Я. Гальперном 49 Запись беседы с Е. П. Гегечкори 76 Запись беседы с Н. С. Чхеидзе 82 Запись беседы с П. Н. Милюковым 90 Запись беседы с Н. Д. Соколовым 94 Запись беседы с Т. А. Бакуниной 99 Запись беседы с М. С. Маргулиесом 100 Приложение. Из зачеркнутого 101 Запись беседы с В. Я. Гуревичем 101 Запись беседы с Г. Аронсоном 102 Приложение. Разговор с Б. Гуревичем 103 Запись беседы с В. М. Шахом 105 Заметки 107 Из писем 109 Приложения Д. Бебутов. Русское масонство XX века 125 Г. Аронсон. Масоны в русской политике 148 Митрополит Антоний. Послание о масонстве 173 Масоны в эмиграции. Из бумаг Н. П. Вакара 181 Именной указатель 201 ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ В настоящее издание включен ряд материалов, относящихся к истории русского масонства. Кроме статьи В. И. Николаевского "Русские масоны в начале XX века", книга содержит интервью о масонстве, записанные Николаевским, некоторые его заметки и выдержки из переписки, касающиеся масонов. Как приложения в книгу включены глава из мемуаров видного масона Д. Бебутова, статья Г. Аронсона "Масоны в русской политике", опубликованная в газете "Новое русское слово" 8 -- 10 и 12 октября 1959 года, послание о масонстве митрополита Антония и некоторые из бумаг масона Н. П. Вакара, касающиеся деятельности русских масонов в эмиграции во Франции в двадцатые годы. Все эти документы хранятся в фонде Б. И. Николаевского в архиве Гуверовского института (Станфордский университет, Калифорния, США) и публикуются с любезного разрешения администрации архива. Часть главы из мемуаров Бебутова, включенная в эту книгу, ранее была опубликована Н. Берберовой как приложение в ее работе "Люди и ложи. Русские масоны XX столетия" (США, 1986, стр. 183 - 193). В настоящем издании текст этого опубликованного отрывка воспроизводится по архивному экземпляру. Архивные номера публикуемых материалов следующие: фонд Б. И. Николаевского, ящик 518, папка 25; ящик 719, папки 1 -- 5, 7 -- 12; ящик 104, папка 12. Несколько слов о собирателе коллекции, насчитывающей более восьмисот коробок, историке Борисе Ивановиче Николаевском (1887-1966). Сын священника, учился в гимназии в Самаре, а затем в Уфе. В 1903-1906 годах -- большевик, затем меньшевик. В 1904 году, будучи гимназистом, впервые арестован за принадлежность к молодежному революционному кружку, судим за хранение и распространение нелегальной социал-демократической литературы. В тюрьме провел около шести месяцев. В общей сложности до революции арестовывался восемь раз, на короткие сроки. Дважды отпускался по амнистии 1905 года, и лишь в третий в первую русскую революцию арест приговорен, наконец, к двум годам. Бегал из тюрем, три раза ссылался. Революционной деятельностью занимался в основном в Уфе, Самаре, Омске, Баку, Петербурге, Екатеринославе. В 1913-14 годах работал в легальной меньшевистской "Рабочей газете" в Петербурге. После революции, в 1918-20 годах, как представитель ЦК меньшевиков ездил с поручениями от партии по всей России. С 1920 года -- член ЦК партии меньшевиков. В феврале 1921 года, вместе с другими членами ЦК меньшевистской партии, арестован и после одиннадцатимесячного заключения выслан из РСФСР за границу. В эмиграции (в Германии, Франции и США) продолжал принимать активное участие в политической деятельности партии меньшевиков. Постановлением от 20 февраля 1932 года лишен, вместе с рядом других эмигрантов, советского гражданства. В эмиграции Николаевский продолжал собирать архивные материалы, главным образом посвященные революционному движению в мире; стал известным и признанным историком, публицистом, экспертом по архивам, социалистическому движению, истории советской компартии; написал книгу об Азефе ("История одного предателя. Террористы и политическая полиция"). Каждый, кто работает сегодня с коллекцией Николаевского, не может не быть благодарен этому необыкновенному человеку. Юрий Фельштинский РУССКИЕ МАСОНЫ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА Вопрос о русских масонах начала XX века -- о характере и задачах их организации, о роли, сыгранной ими в той общей революционной и оппозиционной работе, которая подготовила ликвидацию старого режима, -- является, бесспорно, одним из наиболее сложных и спорных в ряду всех тех спорных вопросов, которые стоят теперь на очереди, дожидаясь своего разрешения, перед историками общественных движений в предреволюционной России. О нем недостаточно будет сказать, что он совершенно не обследован в нашей исторической литературе, -- его в этой литературе еще и не попытались поставить. Единственная статья, в которой вообще упоминается о масонах тех лет, -- я говорю сейчас о статьях исторического характера, -- это анонимная статья об "Охоте за масонами", напечатанная в No 4 "Былого" за 1917 год. Но она и вопроса по существу не затрагивает: написанная человеком, явно с недоверием относящимся ко всем вообще сообщениям о существовании масонских организаций в предреволюционной России, она ценна лишь постольку, поскольку дает фактический материал об определенном моменте деятельности Департамента полиции, -- почти анекдотических похождениях некоего "асессора Алексеева", который был в 1910 г. командирован этим Департаментом в Париж для проведения там расследования о разрушительных замыслах масонов французских и об их связях с масонами русскими. Но совершенно еще не поставленный в литературе исторический этот вопрос давно уже поставлен и усиленно обсуждается в политической литературе определенного лагеря, -- я говорю о лагере крайне правом. Принадлежащие к этому лагерю авторы создали уже довольно обширную литературу, потратив немало усилий для того, чтобы раскрыть перед миром всю глубину козней "жидомасонского заговора", которому они приписывают руководящую роль во всем вообще русском революционном движении. Нельзя сказать, чтобы эта литература ни с какой точки зрения не представляла интереса для историка. Наоборот, уже теперь можно утверждать, что в известных отношениях ее интерес несомненен: в зарубежной печати последних лет вскрыто, например, что весьма важную роль в создании этой литературы сыграл такой видный деятель охранной полиции, каков был Рачковский, а потому ее не сможет обойти своим вниманием будущий историк российского "мира мерзости и запустения". Но для изучения вопроса о русском масонстве по существу вся эта литература не только ничего не дает, но и определенно играет роль затемняющего фактора: имеющиеся в ней крупицы правды так безнадежно тонут в огромной массе злостной лжи и бредовых измышлений столь специфического характера, что вся она в целом только отталкивает беспристрастного читателя, вызывая у него, в качестве первой и более чем естественной реакции, желание как можно дальше отойти от этой темы, вокруг которой переплелось так много нечистых и нечестных интересов. Это желание отойти, повторяю, больше чем естественно. Но едва ли нужно доказывать, что на нем не может, не имеет права остановиться историк. Если верно, что масонская организация существовала в России в предреволюционные годы, нося по существу определенно политический характер и играя известную роль в политической жизни страны (а все дальнейшее изложение покажет, что в этом не может быть никаких сомнений), то для исчерпывающего выяснения картины крушения старого режима изучение истории этой организации, ее задач и внутренней жизни является делом столь же необходимым, как и изучение истории всех других политических организаций и групп того периода. Но разработка истории масонской организации в настоящее время связана с совершенно исключительными трудностями. Историк, который берется теперь за эту тему, принужден будет работать, не имея абсолютно никаких доступных ему источников: в литературе не известны ни документальные данные об этой организации, ни мемуары ее деятелей, ни даже та элементарная газетная информация, которая так часто бывает полезна исследователю при работе в других, даже значительно более богатых источниками, областях. Единственным исключением является упомянутая выше литература крайнего правого лагеря, но по указанным уже причинам пользоваться ею совершенно невозможно. Это исключительное отсутствие материалов объясняется абсолютной законспирированностью масонской организации в России. В то время как все другие политические организации, существовавшие нелегально в дореволюционной России, скрывая от внешнего мира в интересах полицейской безопасности ряд сторон своей внутренней жизни и прежде всего свой персональный состав, свои политические задачи формулировали открыто и в пределах возможности стремились к открытому же ведению своей политической работы, -- масонская организация не только конспирировала все без исключения стороны своей деятельности, но и облекала тайною самый факт своего существования. Мне не известно ни одного случая, когда эта организация как таковая выступила более или менее публично перед внешним миром с заявлением о своем существовании и о своих задачах: ни одного случая, когда кто-либо из ее членов публично же признал факт своей принадлежности к ней1. Подобная сугубая законспирированность только отчасти объяснялась требованиями масонской традиции -- на Западе, как известно, масонские организации не делают тайны из факта своего существования и не скрывают своих общих задач и целей. Особая законспирированность русских масонов в гораздо большей степени была обусловлена теми специфически русскими задачами и методами воздействия на внешний мир, которые, как я постараюсь показать ниже, были усвоены масонской организацией в России. Надо признать, что результаты в известной степени оправдали стремление русских масонов к усиленной законспириро- ванности -- им в общем и целом удалось сохранить тайну своего существования и анализ "разоблачений" крайней правой печати показывает, что о действительном положении дела в масонской организации за период 1910-1917 гг. они не имели никаких точных сведений. По-видимому, не имел о нем сведений и Департамент полиции, так как в противном случае, при руководящем участии видных деятелей Департамента в этой "разоблачительной" кампании, его сведения несомненно были бы вынесены в литературу. Тайну своей организации деятели русской масонской организации продолжают хранить и в настоящее время, -- хотя, конечно, те основания, которые имелись у них до революции, по существу все отпали. Ни один из них до сих пор не только не дал подробного рассказа о жизни масонской организации, но и даже простого признания факта своей принадлежности к последней. Некоторые из них писали иногда обширные воспоминания о своей политической деятельности, но и в этих воспоминаниях все связанное с масонством обойдено молчанием. Причиною этого молчания в данное время, как мне приходилось слышать от ряда деятелей масонской организации, является опасение своими рассказами сыграть на руку той кампании правой печати, о которой я говорил выше. Они боятся, что даже простое подтверждение ими факта существования масонской организации придаст некоторую тень правдоподобия пущенной этой печатью легенде о масонстве как о главном закулисном конспираторе и руководителе русской революции. С основательностью этих опасений согласиться ни в коем случае нельзя. Конечно, рассказ о деятельности масонской организации может быть использован ее политическими врагами -- вообще нет таких мемуаров политического деятеля, которые при желании не могли бы быть использованы политическими противниками мемуариста. Но послужить основанием для укрепления упомянутой легенды такого рода рассказ о деятельности масонской организации ни в коем случае не может. Не надо забывать, что эта легенда уже создана и что ее питает и усиливает именно та сугубая тайна, которой окружили масонскую организацию ее деятели, -- что именно эта тайна создала благоприятную почву для всех тех нелепых вымыслов в отношении ее, которые не могли бы привиться ни к одной другой политической организации, даже более активной и революционной. И если серьезно говорить о борьбе со злосчастной легендой, то нет для этого лучшего средства, как раскрытие полной правды о масонской организации, -- о том, чем она была в действительности, какие задачи ставила перед собою, как развертывала свою работу, как воздействовала на внешний мир. Этим путем легенде, вместо голого отрицания или упорного замалчи-вания, -- мало убедительных при наличии ряда иных свидетельств, -- будет противопоставлена правдивая картина, сводящая действительную роль масонской организации до относительно скромной роли одной из многих политических групп, по-своему боровшейся против старого режима, -- притом группы, не отличавшейся ни особой активностью, ни исключительным влиянием, и во всех отношениях далеко уступавшей основным политическим группировкам, действо-павшим в то время более или менее открыто. Эти соображения дают основание полностью отвести все те соображения политического характера, которые выдвигаются деятелями масонской организации против опубликования данных о деятельности последней: со всех точек зрения изучать ее историю мы имеем такое же право, как и изучать историю всех других политических партий и союзов той эпохи. Но, конечно, они отнюдь не уменьшают трудностей, стоящих на пути такого изучения. Прежде чем перейти к этому последнему по существу, я должен сделать некоторые замечания личного характера о материалах, которыми я пользовался при составлении настоящего очерка. Автор этих строк не только никогда не был масоном, но и вообще в сношения с таковыми вступал исключительно как историк, интересующийся различными моментами в давнем и недавнем прошлом нашего общественного движения. Таким образом, весь дальнейший рассказ -- не показания очевидца, а лишь очерк, составленный на основании таких показаний, полученных мною от других лиц, имевших прямое или косвенное отношение к масонской организации. Такого рода показания я собирал в течение целого ряда лет, пользуясь при этом только теми источниками, которые я имел и имею все основания считать заслуживающими полного доверия, и по мере возможности их друг другом проверяя. В числе лиц, сообщавших мне данные о масонской организации, были между другими и лица, входившие в руководящий центр этой последней и бывшие в курсе основных моментов ее жизни. Целый ряд моментов, о которых я здесь говорить не могу и не стану, заставляет меня полагать, что эти рассказы были правдивы и полны, давая в общем и целом верную и полную картину жизни организации, поскольку рассказчики сами ее наблюдали. При всем том очерк мой отнюдь не может претендовать на сколько-нибудь исчерпывающее значение: не говоря уже о провинциальных и вообще периферийных ответвлениях организации, с жизнью которых хорошо знакомы только их непосредственные члены (конспирация в известных пределах выдерживалась и внутри масонского братства), есть ряд моментов в жизни центральной масонской организации, относительно которых мои рассказчики по тем или иным причинам сами не обладали нужными сведениями. Попытки восполнить эти пробелы путем опроса остальных деятелей организации окончились неудачей, так как многие из них, ссылаясь на указанные выше соображения об опасности публикации данных о масонской организации, отказались дать нужную информацию. Ввиду всего этого нарисованная мною в дальнейшем картина жизни и развития масонской организации, несомненно, далеко не исчерпывающе полна; весьма возможно, что в отдельных случаях в нее вкрались и неточности -- все, кому приходилось работать над мемуарной литературой, знают, что часто даваемое мемуаристами, -- а тем более рассказчиками -- описание событий и особенно их освещение бывают субъективны и не точны, и как нуждаются они в проверке по документам. В данном случае эта последняя была совершенно невозможна, т. к. официального письменного делопроизводства у масонов не велось и даже частные записи отдельным участникам были запрещены. Правда, иногда это правило не соблюдалось; мне известен, например, один частный архив, в котором хранится- значительное количество материалов о масонских организациях; но и эти материалы относятся к не интересующему меня теперь периоду послереволюционному, когда правила конспирации масонами соблюдались, очевидно, менее строго. Поэтому очевидно, что будущему историку даваемую мною схему возникновения и развития масонской организации в России придется во многом исправлять и дополнять. Тем не менее, я полагаю, что общие черты ее мне удастся наметить верно, -- во всяком случае в тех пределах верно, в каких это необходимо для первой попытки вынесения вопроса в историческую литературу. Не считаясь с общими соображениями деятелей русских масонских организаций о нежелательности вынесения в печать вопроса об этих последних вообще, я счел, однако, для себя необходимым считаться с их мнением относительно опубликования фамилий деятелей этих организаций. Это ограничение существенно препятствует работе по выяснению роли и размеров всякой организации вообще, -- это мы можем видеть по тем очеркам о деятельности революционных организаций, которые изданы еще до революции (напомню хотя бы "Очерки развития русской социал-демократии" Акимова); для организаций масонских оно особенно существенно, так как по ее характеру и по методам воздействия на окружающую среду личные качества ее деятелей играли особенно важную роль. Тем не менее, по ряду легко понятных соображений я счел обязательным считаться с возражениями заинтересованных лиц и в дальнейшем я не назову ни одной фамилии лиц, причастных к масонской организации. Правда, в некоторых случаях даваемые мною фактические указания о деятельности масонской организации будут весьма близко подводить к фамилиям ее членов, но по мере возможности я буду избегать и этого. II После закрытия масонских лож в 1822 году масонство в России долгое время не могло привиться наново. Отдельные масоны, правда, в России, по-видимому, никогда не переводились. Мне известно, например, указание, что в одной интеллигентски-дворянской московской семье масонство в течение нескольких поколений переходило от отца к сыновьям, создав таким образом своеобразную семейно-ма-сонскую традицию. Но во всех этих случаях масонами бывали только отдельные единицы, формально в масонские ложи входившие лишь за границей. Переносить масонскую деятельность на русскую почву они, кажется, никогда не пытались, -- по крайней мере мне не удалось получить ни одного указания на такую их деятельность или хотя бы на простой факт существования в те годы масонских лож в России вообще. Общественно-политических задач масоны этих лет перед собой, по-видимому, вообще не ставили, увлекаясь обрядово-созерцательными сторонами масонства, -- обстоятельство, делающее этих масонов-одиночек явлением, едва ли не совершенно лишенным интереса для историка общественных движений в России, даже если брать этот термин в самом широком смысле этого слова Но уже в те годы интерес к масонству возникал и в совершенно других русских кругах, отнюдь не склонных к душеспасительной созерцательности: есть указания, что над вопросом о возможности использовать форму (или, быть может, фирму) масонства в интересах освободительного движения в России задумывались и некоторые деятели определенно революционного лагеря. Так, например, несомненно, что в середине 60-х годов, т. е. в годы своих наиболее неустойчивых идейных мечтаний, с подобной идеей одно время носился Бакунин2. Интерес к масонству со стороны несомненных революционеров в известном отношении вполне понятен. Надо знать, что при общей, отнюдь не революционной сущности западноевропейского масонства, в истории его был ряд моментов, когда оно левым своим крылом тесно соприкасалось с радикальными, порою даже социально-реформаторскими течениями своих эпох. Так было, например, во Франции середины 40-х годов, когда парижская газета, редакторами которой были Ледрю-Роллен и Флокон, а в числе сотрудников состояли Энгельс, Бакунин и др., интересовалась масонским движением и, обращаясь к масонам, настойчиво рекомендовала им постановку на обсуждение в ложах вопроса о "несчастном положении пролетариата"; этот совет упал на благодарную почву, и, созванный ла-рошель-ской ложею "Совершенного Единства" масонский конгресс 1845 г. действительно разбирал "вопрос о бедных и о средствах, которыми можно было бы остановить, развитие бед- ноты". Левые симпатии в середине 40-х гг. пробивались и в германском масонстве, -- особенно в южных ложах, -- несмотря на свойственную вообще говоря этому последнему консервативность настроений. Очень широко масонство было распространено среди буржуазно-демократических элементов французской, немецкой, венгерской и др. эмиграции периода после 1848 года, в то время как масонство французское и немецкое вообще в этот период переживало определенно реакционный уклон. Общественный подъем 60-х гг. отразился особенно сильно на масонах французских, -- борьба последних в 1862-63 гг. с диктатурою принца Мюрата внутри масонства была одним из наиболее значительных фактов начинавшейся общей борьбы против Второй Империи. В последние годы масонские ложи во Франции часто были определенными очагами формирования радикальных группировок, -- интересно отметить, что, по свидетельству ряда деятелей парижской коммуны, масоны были той общественной средой, которая определенно сочувствовала коммунарам в дни версальских расправ. Масоны же играли видную роль в "Лиге мира и свободы" конца 60-х гг., так что Бакунин, идя на съезды последней, по существу все еще оставался в орбите масонских связей. О радикальных течениях в масонстве итальянском я уже не говорю: в эпоху борьбы Италии за независимость эти течения господствовали там настолько безраздельно, что смогли даже создать подлинную традицию масонского радикализма, удержавшуюся и много позднее, -- не случайно масоны в Италии так ненавистны фашистам наших дней. В этих условиях удивляться надо не тому, что у некоторых из русских революционеров, имевших случай столкнуться за рубежом с подобными течениями в масонстве западноевропейском, появились мысли о перенесении масонского движения в Россию, об использовании этой формы организационного строительства в интересах революционного движения русского, а тому, что подобные мысли приходили в голову только единицам, не находя для себя в течение долгого времени сколько-нибудь плодотворной почвы. Ибо ни одного случая перехода от планов к делу -- к организационному строительству в рамках и формах масонства за весь XIX век установить не удается3. III Как более или менее серьезное явление, заслуживающее внимания историка, русское масонство начало возрождаться только в первые годы XX века. Первоначальным ядром этого возрождающегося русского масонства явилась группа лекторов и руководителей известной Русской высшей школы социальных наук, существовавшей в 1901-1905 гг. в Париже. В эти годы масонство французское переживало период своего, быть может, наивысшего подъема. Оно почти открыто отказалось от старых масонских традиций, давно уже, впрочем, не соблюдавшихся во всей их чистоте, относительно полного воздержания от всякого участия в политической борьбе4 и не довольствуясь изгнанием "Верховного Зодчего" (псевдоним, под которым в старом масонстве фигурировала идея личного божества) из своих собственных статутов, активно вмешалось в политическую борьбу в качестве силы, -- говоря словами новейшего историка французского масон ства, -- "систематически враждебной всякой религии"5. Но в те годы "религия" в лице элементов, объединявшихся вокруг различных религиозных организаций, была главным оплотом реакции во всех областях французской общественно-политической жизни, -- в школе, в армии, в администрации. Ввиду этого борьба с реакцией всюду приводила к борьбе с "религией", с клерикальными элементами -- во Франции она развертывалась по этой линии в течение почти целого десятилетия после дела Дрейфуса. Роль масон ства в этой борьбе была очень и очень велика -- по существу оно было душою всей той кампании воинствующего анти клерикализма, которой история судила стать, быть может, последней определенно прогрессивной акцией уходящего с политической арены французского мелкого буржуа. Своего апогея политическая роль масонства достигла в период министерства Комба -- в эти месяцы, как показала известная история с фишками6, масонские организации выполняли функции правительственных органов. Эта политическая активность масонства в те годы сильно импонировала радикально-демократической французской интеллигенции -- именно сочувствие последней обеспечило масонству тот рост его организации, о котором говорит только что цитированный историк французского масонства. Она же привлекла к масонству усиленное внимание и русской радикальной интеллигенции, группировавшейся в те годы вокруг Русской высшей школы в Париже. Именно к этому времени относится вступление сравнительно большого количества представителей этой интеллигенции во французские масонские ложи. По своим партийно-политическим взглядам значительное большинство этих примкнувших к французскому масонству русских интеллигентов было близко к "Союзу Освобождения", но лишь немногие из них позднее играли роль в рядах партии "Народной свободы" (конституционно-демократической) -- большинство распылилось по мелким группировкам вроде радикально-демократической партии, партии демократических реформ и т. д. Представителей русских социалистических партий (социал-демократической и социалистов-революционеров) тогда среди масонов, по-видимому, совершенно не имелось. Особых специально русских лож в этот период -- до октября 1905 г. -- поскольку удается выяснить, создано не было. По-видимому, в этом не ощущалось и потребности: русские интеллигенты в это время становились масонами не для того, чтобы в этой форме вести какую-либо политическую работу в России, а для того, чтобы лучше постичь тайну политических успехов своих французских политических единомышленников, интимнее, ближе с ними сойтись. Вопрос об использовании для русского движения организационного опыта западноевропейского масонства в этот период если и вставал, то не получил еще разрешения -- во всяком случае, масонства специально русского в эти годы как явления сколько-нибудь заметного на русской общественно-политической арене не появлялось. Но определенную -- с точки зрения интересов русского освободительного движения, несомненно положительную роль -- участие русских во французских масонских ложах сыграло уже тогда: постоянное общение русских и французских масонов на почве совместной работы в ложах содействовало ознакомлению последних с характером и задачами русского освободительного движения и привлекало их симпатии на сторону русской революции. Значение этого момента нам будет достаточно ясно, если напомнить, что среди руководителей возникшей как раз в те годы "Лиги защиты прав человека и гражданина" были обильно представлены элементы, тесно связанные с французским масонством, а роль, сыгранная этой "Лигой" в деле популяризации идей русского революционного движения среди широких слоев населения Западной Европы, достаточно общеизвестна, чтобы о ней следовало говорить подробнее. IV Октябрьская амнистия 1905 г. открыла двери России почти перед всеми старыми эмигрантами -- в том числе и перед теми эмигрантами и полуэмигрантами либерального лагеря, которые группировались вокруг парижской школы. Вернулись в Россию и те из них, которые в Париже вступили в масонские ложи; и судя по всем имевшимся в моем распоряжении указаниям, именно к этому времени, зиме 1905-06 гг., относится и оформление русских масонов в самостоятельную организацию. Как было обставлено это оформление со стороны обрядовой, мне точно установить не удалось -- обрядовая сторона русского масонства, я должен это теперь же оговорить, для меня остается вообще и до сих пор наименее выясненным пунктом в истории русского масонства. Известно только, что русские ложи были утверждены Великим Востоком Франции, представитель которого даже специально с этой целью приезжал в Петербург. Так именно эту дату -- 1906 г. -- следует считать формально первым годом возрождения масонских организаций в России, -- после почти 85-летнего перерыва. К новым условиям своего существования русское масонство, однако, приспособилось далеко не сразу, -- в течение первых 3-4 лет оно как бы еще только нащупывало для себя место в русской жизни, среди действующих в России общественно-политических группировок. Дело было далеко не легкое. Старые задачи, которые вставали перед русскими масонами в предыдущий, парижский, период их существования теперь, при перенесении деятельности в Россию, сходили почти на нет: роль посредников между русским и западно-европейским либерализмом и радикализмом самостоятель-ные, действующие на русской почве ложи могли играть только в весьма и весьма небольших пределах. Возможность приспособленчества к существовавшей тогда "действительности" -- склонность к каковому, вообще говоря, масонству была свойственна во все века -- была исключена с самого начала благодаря сугубо подозрительному отношению властей, загонявших масонов в глубокое подполье. Это же подполье предохранило масонские организации от вырождения в кружки аполитичных собеседников на религиозно-философские темы -- для этого не идут в нелегальные организации: масонство русское могло исчезнуть, но не могло выродиться в этом направлении. Если оно хотело существовать, то могло существовать только как определенно политическая организация, имеющая то или иное политическое лицо, преследующая те или иные политические задачи. Русское масонство пошло этим последним путем. После некоторого периода колебаний идеология его политических руководителей оформилась в приблизительно следующем виде: серьезным препятствием для дела политического раскрепощения России является раздробленность, существующая в левом лагере. Взаимная борьба различных партий и фракций ослабляет силу общего натиска на самодержавие, поэтому прежде всего и важнее всего достичь хотя бы элементарного согласования действий групп прогрессивного лагеря. Но попытки прямого согласования деятельности этих групп, все прямые между ними партийно-политические переговоры неизменно кончались до сих пор неудачами7 -- очевидно, при существующем взаимном недоверии этих группировок подобный путь согласования деятельности следует считать исключенным. Надо искать новых форм для такого согласования. Не может ли ее дать масонская организация? Она является организацией вне- и над-партийной; на ее собраниях могут встречаться руководители всех групп, о которых может идти речь при постановке вопроса о согласовании деятельности левых партий, но встречаться они будут не как представители враждующих или по меньшей мере конкурирующих партий, а как члены одной и той же орга- низации, требующей от них братского отношения друг к другу. Эти мысли, при всей их шаткости в ряде отношений, в те годы получили относительно широкое распространение и обеспечили русскому масонству сочувствие очень многих общественно-политических деятелей. В числе таких сочувствующих был, например, П. А. Кропоткин, о котором мне известен следующий эпизод. Около 1909-1910 гг. один интеллигент, тогда видный социал-демократ с большевистскими симпатиями, хотя, правда, и не принадлежавший к числу активных деятелей подпольной организации, которому как раз в то время было сделано предложение вступить в масонскую организацию, обратился к П. А. Кропоткину (его он знал и раньше) с просьбой сформулировать свое отношение к этому вопросу. Ответ Кропоткина, устный, был таков (привожу его в редакции, которая мною записана со слов указанного интеллигента, причем этот последний ручался за точность смысла своей передачи): "Теперь, -- говорил Кропоткин, -- классовое расслоение прошло так глубоко, что есть серьезная опасность, что радикальные элементы из рабочих и из буржуазных классов не смогут в нужный момент сговориться между собою относительно действий, выгодных для обеих сторон. Ибо если соответствующее предложение будет сделано рабочими, то буржуазия побоится своим согласием усилить позицию рабочих; если же с подобным предложением выступят буржуазные группы, то так же к нему отнесутся рабочие. Поэтому я полагаю, что в такое время создание организаций, в которых представители радикальных элементов из рабочих и нерабочих классов могли бы встречаться на нейтральной почве, было бы очень полезным делом". Эта беседа -- замечу здесь же -- убедила указанного интеллигента, и он не только сам вошел в ложу и стал вообще играть видную роль в масонской организации, но и привлек некоторых из своих знакомых. Я не буду говорить здесь ни о слабых местах этих логических построений, ни о том, как они характерны для понимания раздвоенности политической идеологии Кропоткина, -- мне сейчас важно только проследить ход мыслей руководителей русского масонства, и слова Кропоткина важны как созвучный им резонанс в окружающей среде. Распространению подобных взглядов в определенных кругах сильно посодействовала роль, сыгранная масонскими организациями в разразившейся как раз в то время турецкой революции -- этот момент вообще сыграл значительную роль в развитии масонской организации русской. Подобная идеология у некоторых деятелей русских масонских лож сложилась к 1909-1910 годам, но для придания этим последним желательного политически-активного характера их следовало предварительно во многом перестроить. Дело в том, что за парижский период масонства прием в ложи производился без особого разбора -- во Франции масонство уже давно было организацией вполне легальной, соображения конспирации при приеме новых членов ей были совершенно чужды. В результате в число русских масонов тогда попал не только целый ряд лиц, которые неминуемо должны были явиться совершенно лишним и вредным балластом при тех новых задачах, которые перед ' русским масонством хотели поставить его реформаторы периода 1909-10 гг.8, но и лица в политическом отношении определенно ненадежные9. Необходимо было очистить организацию от всех подобных элементов. Эта "чистка" была проведена в форме роспуска русских масонских лож: членам их было сообщено, что полиция напала на след русских масонских лож10, и что грозит репрессией, а потому необходима самоликвидация. V На деле этот роспуск был фиктивным, прикрывая проводимую переорганизацию русских масонских лож. И действительными членами после этой переорганизации остались только люди вполне надежные и по своим взглядам на задачи русской масонской организации более или менее единомышленные. Реформированная организация приняла еще более замкнутый, конспиративный характер, -- гораздо более выдержанный, чем масонские организации периода до этой реформы. Теперь такая конспиративность была необходима не только в целях предохранения организации от преследования полиции, но и для сохранения тайны ее существования от тех деятелей левого лагеря, которых по тем или иным причинам в организацию эту не вводили. Это было необходимо для того, чтобы организация могла выполнять поставленную перед нею основную политическую задачу: в рамках масонских лож согласование, хотя бы в известных пределах, деятельности лидеров различных политических групп могло проводиться успешно лишь постольку, поскольку не вовлеченные в масонскую организацию деятели эти групп не догадывались, что являются до некоторой степени объектами ведущейся в тайне от них политической игры. Раскрытие этой тайны вызвало бы настороженное отношение немасонов к масонам -- это и наблюдалось в действительности несколько позднее в жизни конституционно-демократической партии, когда факт принадлежности некоторых ее влиятельных членов к масонской организации стал секретом полишинеля для их коллег по руководящим учреждениям партии и когда это явилось причиной трений полуличного, полуполитического характера внутри означенных учреждений. Поэтому тайна масонских лож охранялась теперь с величайшей осторожностью -- приемы старой масонской конспирации для этого были привлечены на помощь опыту русского революционного подполья. Вся эта сторона масонства, которая была разработана за долгие годы его нелегального и полулегального существования, была восстановлена -- конечно, в модернизированных, соответствующих духу времени, формах. В организации существовали клятвы, "испытания" новых "братьев", вопрос о каждом новом кандидате предварительно тщательно рассматривался в ложах, о нем собирали сведения не только в отношении его политической благонадежности, но и моральной выдержанности, стойкости, верности раз данному слову. Все то в масонстве" что противоречило требованиям строгой конспирации, было изгнано из обихода русских лож; так, например, было упразднено ведение протоколов о заседаниях, всякого рода письменное делопроизводство было вообще отменено; и едва ли не единственным документом, хранившимся в писанном виде, был статут русских лож; он хранился особенно тщательно, его давали для прочтения каждому новому члену после его принятия в ложу, но копий с него снимать не позволялось11 . Сам прием новых членов протекал в следующих формах: после того, как в заседании ложи выдвигалась какая-нибудь новая кандидатура, признаваемая ложей целесообразной с политической точки зрения, вопрос о ней тщательно разбирался со стороны личных качеств кандидата; для этого особому лицу поручали составить его подробную характеристику, собрав о нем все нужные сведения. Эта характеристика докладывалась в одном из следующих заседаний ложи, причем все члены последней, знавшие нового кандидата с той или иной стороны, обязаны были сообщить в заседании все известные им данные, как положительного, так и отрицательного характера. Если в итоге всего этого обсуждения прием лица, кандидатура которого была выдвинута, признавался желательным, то кому-нибудь из старых членов ложи, знакомых с новым кандидатом, давалось поручение переговорить с ним. Во время этих переговоров намеченному кандидату впервые сообщалось о существовании организации, но только в самых общих чертах, причем обычно подчеркивалась политическая сторона задач организации. Некоторое представление о характере этих предварительных переговоров дает нижеследующее сообщение о них, сделанное одним из видных деятелей русского масонства этого периода в рассказе о своем участии в масонской организации12. "Как-то раз, -- передавал этот деятель, -- ко мне подошел NN и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов. Упомянул он при этом, что для вступления необходимо принятие какой-то присяги и что это вообще связано с некоторой обрядностью. О том, что это масонская организация, он мне прямо не говорил. Я не был знаком с характером этой организации; равным образом я тогда мало знал и о масонстве вообще, но почему-то -- почему именно, теперь уже не припомню -- сразу понял, что речь идет о масонской ложе и тотчас же выразил свое согласие". Для понимания этого рассказа необходимо знать, что изложенный разговор шел между двумя депутатами Государственной думы, принадлежавшими, правда, к различным партиям ее левого сектора (X входил в социал-демократическую фракцию, NN был членом фракции конституционных демократов), но сравнительно много сталкивающимися между собой в процессе думской работы, ведшими и ранее политические беседы и вообще довольно хорошо знавшими друг друга лично. Рассказчик не мог вспомнить с уверенностью, обсуждался ли в их прежних разговорах вопрос о согласовании действий партий левого крыла Государственной думы, но он помнил, что такие разговоры в то время были очень обычны, так что более чем вероятно, что они велись и между рассказчиком и его собеседником (если так, то, по-видимому, они показали его NN как человека, подходящего по настроениям для масонской организации). Во всяком случае очень характерно, что никаких колебаний у рассказчика не появлялось, принципиальное согласие на свое вступление он дал сейчас же -- это говорит о том, насколько ощутительна была в то время потребность в таком объединении, расчет на каковую был, как уже сказано выше, основным в планах реформаторов русского масонства. Приблизительно в подобных же чертах изображают предварительные переговоры о вступлении в масонскую организацию и все известные мне рассказы других масонов об их вступлении в эту организацию -- такие рассказы мне известны не только о Петербурге, но и о провинции. Надо только добавить, что обычно в этой беседе бралось обязательство никому не рассказывать уже об этих предварительных переговорах и давались некоторые советы о предстоящих при приеме "испытаниях", о необходимости подготовиться к вопросам анкеты, которые придется заполнить, и т. д. Намеченный таким образом кандидат, после того как предварительные переговоры с ним бывали признаны закончившимися удовлетворительно, приглашался прийти в то место, где должен был состояться его официальный прием. Обстановку этого последнего рассказы масонов рисуют в следующих чертах. На назначенной квартире намеченного кандидата встречало то самое лицо, которое вело с ним предварительные переговоры (на языке масонов его звали "рекомендующим братом"). Кандидата вводили в отдельную комнату, где "рекомендующий брат" давал ему анкетный лист с рядом вопросов, ответить на которые кандидат был должен, и оставлял его на некоторое время одного. Найти экземпляр этого анкетного листка мне не удалось, равно как не удалось и восстановить полный перечень стоявших в нем вопросов. Но общий характер его достаточно характеризуется теми обрывками, которые сохранились в памяти лиц, рассказывавших мне о своей масонской деятельности. Судя по этим рассказам, в анкете стояли следующие вопросы (редакция их была, конечно, иная -- я передаю только смысл их): Как Вы относитесь к семье? Как Вы смотрите на задачи человеческого прогресса? Ваш взгляд на религию? Какие пути и методы международных отношений Вы признаете? Как Вы относитесь к войне? Что Вы считаете необходимым делать в случае нападения на Россию? Какую форму государственного управления Вы считаете наиболее желательной для России? И т. д. Вопросов, выяснявших отношение отвечающего к социализму и к рабочему движению, в анкете вообще не имелось, равно как не имелось и вопросов, выяснявших отношение к революционным методам борьбы. В общем, и отдельные вопросы и вся анкета в целом были составлены так, чтобы отвечающий сформулировал свою точку зрения на необходимость стремиться к превращению всего человечества в одну братскую семью (которая вела бы свою родословную от семьи, как первичной ячейки), причем особенно сильно был подчеркнут момент пацифистский, момент отрицательного отношения к войнам как методам решения международных конфликтов. Это последнее обстоятельство тем интереснее, что выработка анкеты относится к 1909-10 гг., когда вопрос о войне еще не стоял так остро, как позднее, после начала балканских войн (оно с несомненностью свидетельствует о сильном влиянии пацифистского движения на масонство). Но заключительный вопрос этой группы -- об отношении к нападению на Россию -- как бы подводил к ответу в духе будущего "оборончества" и несомненно отражал тревоги французских масонов тех лет -- как известно, во Франции тогда сильно боялись нападения Германии, а масонство русское не только в прошлом было связано с масонством французским, но и в период, о котором идет речь, было тесно с ним связано организационно, действуя, где нужно, от имени Великого Востока Франции (так именно именем последнего производился прием новых членов в ложи). Интересно также, что антирелигиозный момент в русском масонстве не был подчеркнут -- в этом было его существенное расхождение с масонством французским. Судя по рассказам, соответствующая группа вопросов была средактирована так, что отвечающий неизбежно должен был в своем ответе подчеркнуть свою терпимость к религиозным взглядам всех верующих. Наоборот, вопрос о форме правления с самого начала подводил к максималистскому в тех условиях ответу -- к выявлению республиканских симпатий отвечающего. Когда составление ответов бывало закончено, вступающий давал о том указанный ему условный сигнал. О дальнейшей процедуре приема подробный рассказ имеется в уже цитированных мною воспоминаниях упомянутого выше X, соответствующее место из которых я процитирую полностью: "Когда я написал ответы, в комнату вошел NN, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи13. Через некоторое время NN вернулся, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где мне предложили сесть. Здесь мне был задан вопрос -- после я узнал, что спрашивающий назывался "испытующим": Знаете ли Вы, где Вы находитесь? Я ответил: На собрании масонской ложи. В говорившем я тотчас узнал Z -- его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Z задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты. Я отвечал в духе своих только что написанных ответов. Затем Z предложил мне встать. Я встал и услышал, что встали и все присутствовавшие. Z произнес слова клятвы -- об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если бы это было связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях14. Я повторял слова. Потом Z, обращаясь к присутствующим, задал вопрос: Чего просит брат? Присутствующие хором ответили: Брат просит света! Вслед за тем NN снял мне повязку с глаз и поцеловал меня как нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и остальные из присутствующих. Последними, как я увидел, были... всего человек 5-6." Никаких других обрядов, предусмотренных старым масонским ритуалом (описание их можно найти в любой книге по истории масонства) при этом не применялось. Вообще отступления от старомасонских обычаев и обрядов в русском масонстве были очень значительны. Обрядовая сторона в нем, можно сказать, была сведена почти на-нет. Тенденция к этому имеется и в западноевропейском, особенно во французском, масонстве, но нигде она не получила такого резкого выражения, как в России. Масонских "храмов" в последней не существовало -- заседания лож происходили в обычных комнатах, в частных квартирах у кого-либо из членов. Специальные масонские одеяния и украшения после "реформы" 1908-1909 гг. были совершенно изгнаны из обихода (в 1906-08 гг. обрядовая сторона играла гораздо большую роль). Если бы кто-нибудь посторонний попал на такое заседание незаметно для его участников, то с внешней стороны он не заметил бы ничего необычного, ничего такого, с чем наше представление привыкло связывать понятие масонства, -- он увидел бы просто небольшую группу человек в 6-8, хорошо знакомых, мирно ведущих беседу на общественно-политические темы. Только одна черта, быть может, бросилась бы ему при некоторой наблюдательности в глаза -- это тот факт, что все присутствующие обращаются на ты, взаимно называя друг друга братьями. Этот момент руководители русского масонства сочли нужным сохранить, придавая ему большое значение: братское, дружеское отношение друг к другу на собраниях лож должно было, по их мнению, служить залогом дружеского взаимного доверия при обращениях внутри лож, на общественной арене, а обращение на ты во время заседаний лож было внешним выражением братского отношения. Но подобное обращение на ты практиковалось только во время заседаний лож; вне их, особенно при посторонних, масоны обращались друг к другу по-обычному -- на вы или на ты в зависимости от их личных отношений. И если на заседание какой-нибудь ложи случайно попадал кто-нибудь посторонний -- такие случаи бывали нередко: кто-нибудь из знакомых хозяина заходил "на огонек", а иногда приглашали кого-нибудь из интересных приезжих -- не членов ложи -- то при нем правило обязательного обращения на ты не применялось. Рассказчики передают, что иногда это выглядело немного курьезно: закрывается дверь за посторонним, и все переходят на ты. Заседания лож проводились регулярно, 2-4 раза в месяц; работы их носили характер исключительно политический. Обычно они начинались со взаимной информации общеполитического характера и о внутренней жизни тех политических партий, члены которых в ложу входили. Особых партийных секретов не сообщалось; но, конечно, эта информация давала больше, чем попадавшие в газету сведения, касалась более интимных внутрипартийных отношений. После информации начинался обмен мнениями по вопросам, поднятым в процессе информации, или по какому-либо специальному намеченному вопросу общеполитического характера. В процессе этого обмена мнений руководители особенно заботились о том, чтобы дебаты не принимали сколько-нибудь обостренного тона, а держались строго в рамках дружеского, "братского" обмена мнений, задачей которого является выяснение вопроса о возможности сближения позиций представленных в ложе политических групп, о возможности того или другого согласования их действий. Как только замечалось, что расхождения чересчур велики, чтобы их можно было сгладить, и особенно если появлялись указания, что дальнейший обмен мнений может обострить отношения между членами ложи, обсуждавшийся вопрос снимался с порядка дня, прения переводились на другую тему. Никаких решений формально обязательного характера ложи не выносили; никогда вопрос о подчинении меньшинства большинству не ставился. Но так как члены ложи были проникнуты желанием найти общий язык и общие точки соприкосновения, то нередко намечалась общая точка зрения на обсуждаемый вопрос, общая линия поведения. Однако даже и в этих случаях -- даже тогда, когда единогласие в ложе было полное, -- намеченная общая точка зрения письменно не формулировалась, в резолюциях ничто не фиксировалось. Вообще, основным правилом в этом отношении было устранение из практики лож всего, что могло бы быть истолковано как имеющее моменты формального принуждения. Влияние работы лож должно было исключительно ограничиваться моментами морального характера -- взаимное убеждение, дружеское воздействие друг на друга, внушенное всем желание стремиться к возможному согласованию мнений и действий. VI Такова была организация отдельных лож и нормальная их работа. Объединение их и общее ими руководство лежало на плечах Верховного Совета. Время и обстановка возникновения последнего мне неизвестны, равно как неизвестен и первоначальный порядок его формирования. Есть некоторое основание полагать, что он был создан более или менее самочинно тою группой реформаторов русского масонства, о которой я говорил выше и которая в 1909-10 гг. поставила русское масонство на определенно политические рельсы. Точные и относительно полные сведения о Верховном Совете у меня имеются для 1912-16 гг. В этот период в Совет входило 12-15 человек (число членов не было точно фиксировано). По политическим взглядам здесь были представлены все левые политические группы от прогрессистов до социал-демократов, тяготевших к большевикам. Формально партийных большевиков Верховный Совет, насколько мне известно, в своем составе не имел (в ложах они, по-видимому, были); что же касается до остальных фракций и партий, то в Совет входили очень и очень ответственные их члены -- иногда фактические и формальные лидеры. Председателем Совета был кадет, член Государственной думы; казначеем -- беспартийный, близкий к прогрессистам (не член Думы). Персональный состав Совета был более или менее прочным; количество из него выбывших и вновь в него введенных членов за указанные годы было невелико. Для понимания дальнейшего чрезвычайно существенно отметить, что добрая половина членов Совета была депутатами Государственной думы, -- последние играли большую роль и в той группе реформаторов русского масонства, о которой я не раз говорил выше15. Введение новых членов производилось на основах, близких к кооптации: Совет намечал кандидатуру того или иного лица, участие которого, по его мнению, было бы полезно для Совета -- конечно, таковым мог быть только член какой-либо ложи. Но насколько мне известно, вопрос всегда проводился и через ту ложу, к которой новый кандидат принадлежал. Формально ее решения не спрашивали, голосования за и против намеченной кандидатуры не производилось, но факт включения из ее среды члена в Совет ей становился известным, и она молчаливо давала на это согласие, так что новый член Совета был в составе последнего в известных пределах и представителем ложи. Представительство это сводилось к тому, что он, по-прежнему работая и в составе ложи, осведомлял последнюю о деятельности Совета, в тех рамках, в которых Совету это казалось удобным. При вступлении в Совет от нового члена не требовалось никаких дополнительных присяг и вообще процедура этого вступления была совершенно свободна от обрядов. Отсутствовала обрядовая сторона и в работе Совета: так же, как и ложи, он собирался в частных квартирах, в обычных комнатах; члены его на заседания являлись в обычной одежде, без каких-либо масонских украшений. Нормальная работа Совета шла в тех же рамках, что и работа отдельных лож -- та же информация, тот же обмен мнений по политическим вопросам без принятия каких-либо решений. Отличием было только существование особой информации о работах отдельных лож. Зато характер обмена мнений был заметно отличен: так как в Совете большинство состояло членами Государственной думы, то среди вопросов, встававших на обсуждение, были главным образом вопросы, связанные с деятельностью последней. По существу в центре всей работы Совета, стояла задача внесения возможно большей согласованности в действия партий левого сектора Думы. Решения особенно связывающего характера -- как я уже сказал -- здесь не выносились (особенно за этим следили представители наиболее левой части Совета), но к возможно более точной формулировке тех пунктов, на принятии которых сходились все члены Совета, прилагалось немало усилий. Выполнять таким образом сформулированные мнения никто не был обязан, но молчаливо полагалось, что члены Совета -- поскольку они все признавали необходимость стремиться к возможному согласованию действий партий левого сектора думы -- при выступлениях в своих партиях и фракциях с этим мнением Совета будут считаться. И действительно, в известных пределах такое согласование получалось -- во всяком случае, согласование к взаимной поддержке в Государственной думе наблюдалось. Обычно выгодно это бывало для крайних левых фракций Государственной думы, которым поддержка других левых депутатов часто бывала нужна при таких актах, как внесение запросов, законопроектов и т. д. Как известно, для внесения запроса нужны были подписи 33 депутатов, в то время как в IV Государственной думе общее число социал-демократов и трудовиков вместе было меньше этой цифры. Этим пытались было одно время пользоваться официальные руководители конституционных демократов для введения в известных пределах цензуры исходивших от крайних левых запросов. Попытки эти потерпели крушение, причем одной из обусловивших его причин была готовность, с какой депутаты-масоны из умеренно левых партий давали свои подписи, не считаясь иногда даже с мнением своей фракции (известно, что на этой почве внутри кадетов часто бывали трения). Наряду с этими вопросами, связанными с практической политикой сектора Государственной думы, в Верховном Совете часто вставали и основные вопросы тактического характера -- об общей оценке момента, об общих методах борьбы за политическую свободу, и т. д. Сильным толчком к конкретизации этих споров послужили политические стачки рабочих 1913-14 гг., заставившие Совет много внимания уделять вопросам об отношении к массовым рабочим движениям и к революционным методам борьбы вообще. В этих случаях об отношении к стачкам у многих членов Совета выявилось недоверие и даже боязнь массовых движений вообще. Оказалось, что при всем их политическом радикализме, все представители буржуазно-прогрессивных групп были единодушны в своей боязни "русского бунта -- бессмысленного и беспощадного". Особенно выпукло эту точку зрения защищал член Совета -- левый кадет (депутат Государственной думы, ныне покойный), который указывал, что ни один человек, знающий "стихию русской массы", не может смотреть оптимистически на перспективы революционной борьбы, ибо "стихия русской массы к добру не может привести". Позиция членов Совета -- социалистов интереса не представляет: они защищали ту линию отношения к стачечной борьбе, которая нашла отражение в тогдашней социал-демократической меньшевистской литературе. Как и следовало ожидать, общего мнения по этому вопросу у Совета не нашлось; попытка члена Совета социал-демократа меньшевика поставить на обсуждение вопрос о какой-нибудь общей акции, задачей которой была бы поддержка стачечного движения и привлечения к нему общественных симпатий, не привела к успешным результатам. На этом частном случае выявилась общая неспособность Совета и масонской организации вообще достигать крупных результатов, поскольку речь шла о больших политических вопросах, отношение к которым в общеполитическом масштабе различных групп, представленных в Совете, было резко % различным. Успешными усилия Совета могли быть только там, где речь шла о сравнительно небольших вопросах, о сглаживании углов и т. д. Во всяком случае прения по этому вопросу были значительным событием в жизни Совета, -- судя по всему, они были, быть может, первым толчком к формированию внутри Совета той политической идеологии, которая вскоре стала играть большую роль и за пределами масонской организации -- идеологии политического переворота, совершенного на верхах, помимо масс (а в некоторых изложениях -- при нужде и с обращением против масс штыками). Оформилась и широко пустила свои корни эта идеология уже в годы войны. Последняя застала Совет, как и все другие, впрочем, русские политические организации, совершенно неподготовленным к решению поднимаемых ею вопросов. Оказалось, что пацифизм русского масонства, о котором я говорил выше, носил в высшей степени поверхностный и, я сказал бы, академический характер, вращаясь в мире туманных и отвлеченных общих формул о необходимости перестройки международных отношений на основе принципов братской любви и солидарности, о необходимости стремления к мирному, братскому улаживанию международных конфликтов. Эти формулы были достаточны для ответов на соответствующие пункты масонской анкеты -- в этих ответах можно было (так и бывало обычно) на вопрос о поведении в случае нападения на Россию отозваться декларированием своего намерения в этом случае "стремиться к возможно скорейшей ликвидации этой войны тем или иным мирным путем" (из соответствующего ответа одного из опрошенных мною масонов). Но они оказывались совершенно недостаточными, когда война стала суровой действительностью. В дни, предшествовавшие объявлению войны, целый ряд виднейших членов Совета был в отъезде из Петербурга -- это ведь были дни летнего перерыва в работе Государственной думы. Поэтому устроить собрание Совета в период после австрийского ультиматума и до известного торжественного заседания Государственной думы не представилось возможным. (Не исключена, впрочем, возможность, что частные совещания некоторых членов Совета и были, но о них у меня не имеется сведений). Только после заседания Думы, к которому съехались почти все члены Совета -- депутаты Думы, оказалось возможным устроить официальное собрание Совета. Но к этому времени члены Совета как члены соответствующих думских фракций уже заняли ту или иную более или менее определенную позицию по отношению к войне, причем всеми ясно ощущалась невозможность сгладить остроту разногласий между, например, социал-демократами и кадетами. Как всегда в подобных случаях, Совет предпочел обойти основной вопрос о войне, ее причинах и об общем отношении к ней; на обсуждение вопрос о войне встал только в форме вопроса о том, что делать при уже создавшихся условиях. Эта попытка обойти разногласия, конечно, не могла быть удачной. Один из членов Совета -- очень видный кадет -- выступил с горячей речью, доказывая, что единственное и нужное сейчас дело -- это идти на фронт, чтобы сражаться в рядах армии16. Его антагонистом явился член Совета -- социал-демократ, меньшевик, который доказывал, что задачи политических деятелей должны лежать в совершенно иной области, что война неизбежно с небывалой доселе остротой в порядок политической жизни страны поставит основные вопросы общеполитической проблемы, к разрешению которых члены Совета должны готовиться сами и работать над подготовкой других, что поэтому нужно все силы обратить на политическую работу в стране, придав ей большую определенность и заостренность. Как всегда бывало в Совете, между этими крайними точками зрения наметился ряд переходных оттенков, причем большинство центр тяжести вопроса переносило на работу по смягчению вредных последствий войны, говоря о необходимости участия в работе по обслуживанию фронта, помощи семьям мобилизованных, и т. д. Во всяком случае, член Совета, социал-демократ, в этот момент оказался в Совете более одинок, чем когда-либо раньше. Настроения членов Совета в годы войны эволюционировали в направлении общей эволюции тогдашних настроений в стране. Многие из лож и даже Совета пошли на работу по обслуживанию фронта уполномоченными и представителями различных комитетов помощи. Сношения с фронтом были, благодаря этому, у Совета довольно хорошие; приезжающие с фронта члены Совета или лож делали Совету подробные доклады о положении дел, о настроениях на фронтах и т. д. Очень скоро в этих докладах появились тревожные ноты -- разговоры о дефектах в организации снабжения, о бездарности командования в кругах, связанных с масонской организацией, завоевали себе право гражданства, быть может, раньше, чем в каких бы то ни было других. Очень скоро приезжающие стали сообщать о настроениях среди солдат, об ожиданиях, которые назревают в разбуженной войной серой массе. Чем дальше, тем яснее становилось, что основные политические проблемы в порядок дня русской дейтвитель-ности уже поставлены, что не сегодня-завтра их неизбежно придется разрешать -- и притом разрешать в направлении самых широких реформ, самых широких уступок общественным низам. Подобная оценка положения становилась почти общепризнанной, завоевывая теперь в ряды своих сторонни- ков такие круги, в самой подлинной "благонадежности" которых еще недавно не могло быть никаких сомнений. Боязнь "стихии русского народа" у них, правда, не стала меньшей -- быть может, она даже усилилась с того момента, когда в руки этой "стихии", облаченной в серую шинель, дали трехлинейную винтовку. Но так как слишком очевидно было, что "неперепряженные кони" несут к неминуемой пропасти, то сама боязнь "стихии" заставляла все чаще и чаще думать о "перепряжении коней на скаку", о необходимости торопиться с этой операцией -- пока еще не поздно, пока "стихия" не взяла этого дела в свои руки. В подобной атмосфере, на почве подобных настроений идеология политического переворота, проводимого сверху, стала приобретать многих и пламенных адептов в самых разнообразных кругах, создавая благоприятнейшую почву для всевозможных заговоров, планов заговоров и еще больше разговоров о таких планах. Такими планами были полны последние два перед революцией года войны -- история их еще совершенно не изучена, хотя в целом ряде отношений она представляет огромнейший интерес, так как планы эти и разговоры о них сыграли огромную роль главным образом в деле подготовки командного состава армии и офицерства вообще к событиям марта 1917 г., обеспечив в одних случаях нейтральное, в других -- сочувственное к ним отношение. К сожалению, изучение этой истории и в настоящее время еще не представляется возможным, так как участники и инициаторы подобных планов предпочитают до сих пор хранить полную о них тайну. Даже о наиболее крупных из них -- например, плане ареста царя в ставке с целью заточения в монастырь царицы (осень 1916 г.), о планах ареста царского поезда, о плане нападения на царский автомобиль и т. д. -- в литературе неизвестно ничего, кроме разве случайных и не всегда ясных намеков17. Только об одном из всей серии этих заговоров мы знаем несколько более подробно -- об убийстве Распутина; но новейшая литература вопроса показывает, что и в его истории остается все еще очень и очень много неясных моментов и притом как раз в интереснейшей для историка области -- в вопросе организации и подготовки этого убийства18. Подобная бедность материалов делает крайне трудным изучение в наше время истории этих заговоров, хотя, быть может, попытка сводки материалов о них была бы и теперь уже нелишней. Надо надеяться, что с течением времени участники этих заговоров снимут наложенный ими на себя обет молчания и расскажут нам о них поподробнее. Но поскольку дело идет об идеологии этого заговорщического движения, то уже теперь можно с полной достоверностью утверждать, что центром, где она формулировалась, где она впервые получила свою более или менее осознанную формулировку, были масонские организации. Я уже отмечал выше, что почва для нее была готова там и раньше, война только дала возможность четче поставить вопрос, точнее формулировать конкретные выводы. Из этих моих слов отнюдь не следует делать вывода, что масонские организации, как целое, играли активную роль в практических шагах по созданию и проведению заговорщических планов. Наоборот, относительно Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что там, например, вопросы о таких конкретных мероприятиях даже не ставились (относительно отдельных лож делать такие утверждения я не берусь, так как о многих из них у меня совершенно нет сведений). Такого рода вовлечение Совета в организационные мероприятия вообще не было возможным -- он был слишком многочислен, его состав был слишком разнороден в политическом отношении. Но ряд руководящих его членов, вынашивающих планы таких заговоров, имел близкие сношения с организаторами и несомненно являлся их вдохновителем. Более подробно эта их роль может быть освещена только после освещения заговорщических попыток, с одной стороны, и жизни отдельных масонских лож, с другой. VII До сих пор я не касался организационной работы Совета -- для истории масонства и его политической роли гораздо более важно было проследить эволюцию его политических настроений. К тому же эта область работы Совета и не является особенно разносторонней. Главной задачей Совета в этом отношении была работа по расширению сети лож. С этой целью ряд членов Совета предпринимал агитационно-организационные поездки по провинции, причем маршрут этих поездок обсуждался в Совете. Относительно широко эта деятельность развернулась в годы войны, в результате чего в марте 1917 года ложи были учреждены, помимо столиц, также в целом ряде крупных и средних городов Поволжья, Урала, Северо- и Юго-Западного края, на Юге, в Закавказье и т. д. Общее число лож мне неизвестно, но, по-видимому, оно приближалось к 20. Принципы, которыми руководствовались организаторы лож при вербовке в них новых членов, поскольку их удается установить, сводились к стремлению собрать в них всех наиболее активных и влиятельных в данной местности общественных деятелей радикального и либерального лагеря. Активных участников местного рабочего движения в них обычно даже и не пытались привлекать, зато так называемых легальных социал-демократов (большевиков и меньшевиков) и социалистов-революционеров в члены ложи привлекали с особою охотою. Иметь в ложах представителей этих групп считалось, по-видимому, обязательным, так как сформированные из одних либералов ложи совершенно не удовлетворяли задачам согласования деятельности групп левого лагеря. В годы войны -- ближе к революции -- в принципах, на которых подбирался состав лож, стали заметную роль играть соображения о возможной роли того или иного лица после ожидаемого политического переворота. Всех лиц, которые выказывали себя способными на руководящую роль при подобных событиях, поскольку они удовлетворяли прочим требованиям, организаторы лож сознательно и особенно настойчиво стремились вовлечь в их состав. В этот период ложи на местах определенно становятся ячейками будущей местной власти -- вернее, резервуарами, из которых будущая, созданная после переворота центральная власть сможет черпать надежных, со своей точки зрения, кандидатов для замещения постов власти местной. Особенно рельефно этот момент выступает в организационной работе двух виднейших представителей Верховного Совета, которые потом, в 1917 г., играли видную роль во Временном Правительстве и действительно, со своей точки зрения, не без успеха использовали созданные заранее "резервуары". В этом отношении очень показателен пример в городе N, где из семи членов ложи летом 1917 года четверо занимало административные посты -- губернского секретаря и его помощника, секретаря губернского комиссара и комиссара уездного, -- а пятый был товарищем председателя городского Совета. Учреждение местной ложи проводилось всегда в присутствии члена Верховного Совета и его представителя; в дальнейшем ложа работала самостоятельно, поддерживая, по возможности, постоянное общение с Советом. К официальной переписке прибегать было воспрещено -- переписка получастного характера обычно велась между учредителем и членами ложи. Кроме того, члены местных лож пользовались всеми возможными случаями для личных поездок в Петербург, а члены Верховного Совета по мере возможности совершали объезды лож. Приезжавшие в Петербург представители местных лож иногда допускались на заседания Совета -- наиболее крупные провинциальные ложи, кажется, даже имели право делегировать представителей в Совет. Кроме работы по расширению организационной сети, Совет делал иногда попытки проведения агитационных кампаний. Главной из них была кампания по поводу роли Распутина при дворе. Начата она была еще в 1913-14 гг., несколько позднее Советом была сделана попытка издания какой-то направленной против Распутина брошюры19, а когда эта попытка не удалась (брошюра была задержана цензурой), то Советом были приняты шаги к распространению этой брошюры в размноженном на пишущей машинке виде. Таким же путем размножались и другие материалы о Распутине -- например, тоже сожженная цензурой брошюра миссионера Новоселова, сотрудника "Московских ведомостей", разоблачавшего "хлыстовство" Распутина. В целях популяризации принципов, лежавших в основе масонской организации, масонами же, но, по-видимому, не Верховным Советом, была издана в 1915 г. книга некоего Сидоренко (кажется, псевдоним), об итальянских карбонариях. Книга эта была подвергнута жестокой и справедливой, с точки зрения исторической, критике на страницах "Голоса минувшего", но задачей ее составителей и издателей была отнюдь не история движения итальянских карбонариев 1820-30 гг., а популяризация идей карбонариев русских периода 1915 г., а для этой цели они считали возможным модернизи- ровать на свой лад предания об организационной структуре итальянских заговорщиков. Необходимо отметить также, что в эти же годы приток русских в масонство шел и за границей, в эмиграции. Центром по-прежнему был Париж, но в ряды масонства теперь здесь пошли главным образом эмигранты, социалисты-революционеры и близкие к ним. Фактов участия за границей в масонских ложах социал-демократов (большевиков или меньшевиков) мне установить не удалось -- ни одно из конкретных указаний, которые до меня дошли, при проверке подтверждения не получило. Но конечно, такая возможность сама по себе не исключена. Работа русских масонов во французских ложах в эти годы по существу не отличалась от работы там же русских масонов в 1901-05 гг. -- ее положительной стороной была по-прежнему популяризация идей русской революции, программ русских революционных партий. Работа эта велась довольно энергично (например, читались доклады для масонов-французов о социализации земли и т. д.) и, по-видимому, не без успеха. Правда, роль французского масонства в это время шла на убыль, и результаты этой работы русских масонов не были так значительны, как в 1901-05 гг. Впрочем, и тогда успех русских масонов определялся не столько их собственными пропагандистскими талантами, сколько пропагандистским зарядом развертывавшихся в России событий. VIII В месяцы, предшествовавшие марту 1917 года, руководители организации развертывали энергичную деятельность, торопясь с осуществлением планов переворота сверху. В их теперешних рассказах часто прорываются ноты раздражения на лидеров прогрессивного блока, к которым военные -- участники заговоров -- обращались с запросами об их отношении к подготовительным актам. Лидеры прогрессивного блока упорно сдерживали все эти попытки, подчеркивая, что не все еще возможности влияния на Николая исчерпаны. На этой почве прошло размежевание между руководителями масонства и лидерами прогрессивного блока, часто в пределах одной и той же партии, размежевание, которое выявилось несколько позднее, во время борьбы в период 1917 года, и привело к ряду резких конфликтов, например, в кадетской партии. Когда разразились события марта 1917 года, отношение к ним руководителей Совета было далеко не одинаковое. Некоторые из них, очень влиятельные в Совете, упорно думали о соглашении с наиболее прогрессивной частью командного состава армии для борьбы и направо -- против царя, и налево -- против "улицы". Других, наоборот, "улица" эта захватила и они приняли активное участие в придании ее движению возможно организованного характера, тем самым сильно содействуя ее успеху. Это расхождение, само по себе очень характерное для разнородности настроений даже в основной группе руководителей Совета, не смогло принять сколько-нибудь значительных размеров, так как события поставили Совет перед лицом свершившегося факта. Вообще же в эти дни члены Совета играли очень активную роль -- ряд их состоял членами Временного комитета Государственной думы, участвовал в совещаниях по формированию Временного правительства, а потом вошел в состав этого последнего. При определении этого состава руководители Совета вообще сыграли заметную роль -- именно в их влиянии следует искать причин появления некоторых, казалось бы, совершенно никому не известных кандидатур. Вскоре после марта 1917 года в составе Верховного Совета произошли существенные перемены. Из него ушел единственный бывший там представитель социал-демократов (меньшевиков), расхождения между которым и большинством Совета, как я уже отмечал, выявлялись часто и ранее. Кое-кто отошел направо. Зато оставшиеся, пополненные вернувшимися из эмиграциии масонами-парижанами, сплотились более тесно, образовав политически довольно однородную группу от левых кадетов и прогрессистов до правых социал-демократов, которая в течение почти всего периода Временного правительства играла фактически руководящую роль в направлении политики последнего. Но история масонства в эти и последующие месяцы уже выходит за рамки моего настоящего очерка. ПРИМЕЧАНИЯ Заявление, сделанное Кедриным в 1906 или 1907 годах в счет идти не может, ибо, как будет показано ниже, оно относится к периоду до оформления русского масонства в том виде, в каком оно стало играть политическую роль, и к тому же он признал свою принадлежность не к русской, а к французской ложе. В. П. Полонский в своей статье о "Тайном Интернационале Бакунина" ("Каторга и ссылка", кн. 5, 1926, стр. 77) ссылается на указание III Отделения о том, что Бакунин "в одно из своих посещений Гарибальди был принят последним в масонскую ложу". Письмо Бакунина к Герцену от 23 марта 1866 г. (Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Изд. 1896, стр. 164) не только делает это указание вполне правдоподобным, но и заставляет думать, что "масонский зигзаг" в био графии Бакунина был более серьезен, чем он сам пытается изобразить. В этом письме, прося друзей "перестать думать", что он "когда-либо зани мался серьезно франкмасонством", Бакунин прибавляет: "В Лондоне я не хотел разуверять тебя, Герцен, потому что не мог отвечать на другие вопросы". Последние встречи Бакунина с Герценым в Лондоне относятся к осени 1864 г. (см. составленную М. Неттлау хронологическую канву к биографии М. Бакунина) -- следовательно, опровергнуть упреки Герцена в увлечении "франкмасонерией" Бакунин нашел возможным только мини мум через полтора года после их появления. Следы влияния масонских идей в писаниях Бакунина приходится наблюдать и позднее. О "князе" и "княгине" Накашидзе и об их русско-польском масонском журнале с террористической окраской, один номер которого им удалось выпустить на французском языке в середине 1890-х годов в Лондоне, я не говорю -- это в лучшем случае была малограмотная попытка спекулировать на легковерии читателей. Статуты старого масонства запрещали масонам даже простые беседы между собой на политические темы как в заседаниях лож, так и вне их, ибо считалось, что подобные разговоры только вносят семя раздора туда, где должно царить согласие. Отмечу здесь же, что этот автор сам близок к масонам и его работа, по-видимому, имеет право быть рассматриваема почти как работа официозного историографа французского масонства -- пользоваться ра ботами представителей активного антимасонского движения я в данном очерке избегаю и в отношении Запада. В целях изгнания из армии реакционного офицерства при Комбе в военном министерстве была заведена система кондуитных списков о поли- тических взглядах каждого офицера (в просторечии: система фишек), причем для этих списков материал собирался через масонские ложи на местах. Нелишне будет здесь же напомнить, что как раз приблизительно в это время потерпела неудачу одна из таких попыток, предпринятая лица ми, часть из которых, по-видимому, уже тогда была близка к масонам, -- я говорю о той попытке покойного В. П. Обнинского и его единомышленни ков, краткие сведения о которой мною даны в комментариях к "Письмам П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова", Берлин, 1924, стр. 185-186. Утверждают, что в этот период в число масонов попал даже один великий князь. Так, относительно одного из масонов "парижского периода" мне известно заслуживающее доверия указание, что он состоял платным "информатором" И. Ф. Манасевича-Мануйлова: оказывается, что этот последний, даже состоя в отставке, для поддержания своего положения в сферах имел двух своих собственных агентов из общества, которые осведом ляли его о событиях и разговорах в радикальных и либеральных кругах. Впрочем, этот "масон" свою службу у Манасевича-Мануйлова, кажется, сочетал и с выполнением вполне недвусмысленных поручений одной иностранной державы. Само по себе это было верно, так как приблизительно в это время русское правительство особенно сильно заинтересовалось русским масон ством, причем активную роль в этих поисках масонов играл и сам Нико лай, который для доклада о масонстве специально вызвал к себе в Царское Село начальника петербургского охранного отделения полковника Герасимо ва (этот вызов тем более важен для понимания степени интереса Николая к вопросу о масонстве, что он был единственным за все 4 года службы Герасимова). Отмечу здесь, что, по рассказам Герасимова, он разочаровал царя, так как никаких сведений о масонах не имел и вообще считал их несерьезной организацией. Информация Николая о масонах, по утвержде нию Герасимова, шла из других источников, а не от охранного отделения. Возможно, что это были сведения, шедшие через Манусевича-Мануйлова. Анкета, о которой речь будет идти ниже, была средактирована так, что сама по себе она не давала еще оснований для утверждения о существовании организации как таковой. Этот рассказ был мною с его слов записан 1925 г., причем запись тогда же была рассказчиком (я его буду в дальнейшем называть X) просмот рена и исправлена -- записью этой мне придется часто пользоваться и ниже. По прочтении на заседании ложи такие ответы немедленно же уничтожались. В этой клятве были также слова о готовности бороться за свободу, не боясь даже смерти. Ввиду утверждений правой печати, стремящейся изобразить масонство в виде какой-то "еврейской интриги", нелишне будет отметить. что среди членов Совета за 1912-16 гг. был, кажется, всего один еврей. Все остальные были православными и в большинстве бесспорными великороссами. Замечу здесь же, что слово у него с делом не расходилось -- несмотря на затруднения, стоявшие перед ним на пути к вступлению в армию, он этого добился, пошел на фронт, где вскоре и погиб. См., например, намек генерала Деникина на так называемый "Крымовский заговор" (план убийства царя на смотре в марте 1917 г) ["Очерки русской смуты", (Париж, б/г) т. 2, стр. 36, прим.] См. Предисловие В. А. Маклакова к парижскому изданию "Дневни ка Пуришкевича" (Изд. Паволоцкого, 1924). О какой именно брошюре идет речь, мне установить точно не удалось. Есть основания предполагать, что это была брошюра Пругавина "Старец Леонтий", которая была конфискована полицией в типографии и уничтожена. ЗАПИСКИ О МАСОНСТВЕ I. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С АЛЕКСАНДРОМ ЯКОВЛЕВИЧЕМ ГАЛЬПЕРНОМ Привел меня к нему, на его парижскую квартиру, А. Э. Дюбуа -- предварительно предупредив по телефону, что я хочу кое о чем расспросить. Это было в среду, 15 августа, 1928 г. После первых фраз я прямо поставил вопрос, хочет ли он мне рассказать о масонской организации? А. Я. сначала колебался: „Я переговорю с некоторыми коллегами", но, увидев, что я уже знаю очень многое и после того, как я объяснил мою задачу и планы (публиковать сейчас не хочу, если придется, снесусь с ним), он согласился рассказать. Рассказ шел в четверг, 16 августа, 1928 г. утром, и в субботу, 18 августа, 1928 г. вечером. О ранних периодах русского масонства мне известно сле-дующее: несколько русских были посвящены в масоны во Франции, в Grand Orient, еще давно. Среди них я знаю Сер-гея Дмитриевича Урусова, гр. Орлова-Давыдова, Евгения Ивановича Кедрина, доктора Баженова, М. С. Маргулиеса, Обнинского, Бебутова; кажется, был франкмасоном и Маклаков; М. М. Ковалевский был масоном шотландским, организо-вали ли они в период 1906-07 гг. русскую ложу в Петербурге или просто сходились, я точно не знаю, но несомненно, что в это время они уже в России были в масонском контакте. Вскоре, однако, эти первые русские масонские ячейки пережили острый кризис; причиной его было то обстоятельство, что Кедрин и Баженов стали очень много болтать о своем масонстве и чуть не открыто появлялись на своих дачах в масонских знаках, в результате чего о русских масонах стали много говорить в самых широких кругах и даже стали появляться заметки в печати. С другой стороны в отношении некоторых из масонов появилось и недоверие, основанное не на недоверии лично к ним, а к их знакомым. Речь идет о связи Маргулиеса с Бебутовым. Последнего определенно подозревали в политической неблагонадежности, а т. к. Маргулиеса считали невоздержанным на язык, то недоверие распространилось и на самого Маргулиеса, хотя последнего лично никто не думал подозревать. Маргулиес это отношение почувствовал и был очень оскорблен. Все это, повторяю, вызвало первый кризис внутри русской масонской ложи, который повел к тому, что Маргулиеса и Баженова перестали приглашать на собрания, дали им знать, что их не зовут на них, и вообще от них законспирировались, а Кедрина, который был одним из наиболее уважаемых членов ложи и даже Venetable'м, не устраняя прямо и не объявляя ему этого решения, стали под разными предлогами не приглашать на собрания. Я сам вошел в ложу, кажется, в 1911 году. Привлекли меня Керенский и Барт, присяжный поверенный, сын Г. А. Лопатина. Во время первых разговоров речь шла о моем отношении к вопросу о желательности создания организации, которая согласовывала бы действия разных политических партий, поскольку они борются против самодержавия и не думаю ли я, что моя принадлежность к одной из партий может явиться причиною вступления в такую организацию? Когда выяснилось мое положительное отношение к этим задачам и моя готовность вступить в такую организацию, мне поставлен был вопрос, не смутит ли меня несколько необычная форма новой организации, которая стремится к объединению людей на необычной в России основе -- морального сближения. Попутно -- правда, очень поверхностно -- было упомянуто, что вступление в ложу связано с некоторым ритуалом, и здесь же было сделано предложение вступить в эту организацию. Ответ на этот вопрос я дал не сразу, а через несколько щей. Тогда мне объявили, что речь идет о масонской органи-зации и что вскоре ко мне придут официальные представите-ли для переговоров и заполнения анкеты. Этот официальный визит имел место через несколько дней -- пришли ко мне тот же Барт, и еще кто-то. Я заполнил анкету, после чего меня попросили придти в определенный день на квартиру Барта. Ничего похожего на поездку в закрытой карете на неизвестную мне квартиру, -- подобно той поездке, о которой Вам рассказывал Гегечкори, -- со мной не было. В квартире Барта меня встретил [неразборчиво ] -- мой старый и хороший знакомый, который сказал, что моя анкета признана удовлетворительной*, и ввел меня в зал собраний, завязав мне предварительно глаза. В зале я был подвергнут устному опросу, который был фактически повторением анкеты. Голоса некоторых из спрашивающих я узнавал, другие были мне незнакомы; шпаг к моей груди не приставляли -- они были отменены еще раньше. К этому времени обряд приема вообще был несколько упрощен; тем не менее обстановка произвела на меня странное впечатление и даже несколько покоробила. После я видел, что на других она производила очень серьезное впечатление. Когда с моих глаз сняли повязку, я увидел, что на собрании присутствуют: Демьянов (впоследствии товарищ министра юстиции), член Государственной думы Виноградов, Керенский, Барт, Яков Яковлевич Брусов -- петербургский архитектор, А. И. Браудо, Сергей Дмитриевич Масловский (Мстиславский), Переверзев (позднее министр юстиции), Макаров. В организационном отношении каждая ложа имела председателя -- Venerable -- оратора и двух надзирателей, старшего и младшего, из которых младший исполнял функции секретаря. В нашей ложе Venerable был Демьянов; ора-тором -- Переверзев, старшим надзирателем -- Макаров, младшим -- Браудо. Все заседания открывал Venerable, который на них и председательствовал. После открытия заседания все усажи- 0x08 graphic * Анкетные листы, как я это узнал после, в В. С. не передавались, а уничтожались на том же заседании ложи, где решался вопрос о приеме. вались полукругом; Venerable задавал традиционные вопросы: "закрыта ли дверь?" и др. Функции оратора сводились к наблюдению за соблюдением устава; он же и хранил устав, произносил приветственные речи новым членам и т. д. Функции надзирателя определены в уставе, но фактически, насколько я помню, эти функции почти отмерли -- кроме, конечно, секретарских функций младшего надзирателя: он заносил в книжку краткие записи о заседаниях. Все члены ложи платили членские взносы, их принимал Venerable и передавал секретарю Верховного Совета. Конспирация в организации выдержана была очень последовательно и строго. Члены одной ложи не знали никого из других лож. Масонского знака, по которому масоны в других странах опознают друг друга, в России не существовало. Все сношения ложи с другими ячейками организации происходили через одного председателя ложи -- Venerabl'я. Членов ложи, которые раньше состояли в различных революционных организациях, поражала выдержанностьи последовательность конспирации. Позднее, когда я был секретарем Верховного Совета и знал по своему положению почти всех членов лож, мне бывало почти смешно видеть, как иногда члены разных лож меня же агитировали в духе последнего решения Верховного Совета, не догадываясь, с кем имеют дело. Вновь вступивший в ложу получал при приеме звание ученика. Через некоторое время, обычно через год, его возводили в степень мастера. Право решения вопроса, когда именно следует произвести подобное повышение, принадлежало ложе. Но иногда повышение в степени производили по инициативе Верховного Совета. В этих последних случаях действовали обычно соображения политического и организационного характера, т. е. Верховный Совет считал полезным то или иное лицо, которым он дорожил, продвинуть вперед по лестнице масонской иерархии. Мое личное отношение к организации, поскольку речь шла о ее политических задачах и деятельности, было выжидательным, почти несколько недоверчивым. Главное, что я в ней ценил с самого же начала, это атмосфера братских отношений, которая создавалась в ложах между их членами -- безусловное доверие друг к другу, стремление к взаимной поддержке, к помощи друг другу. Это были действительно отношения братьев в лучшем смысле слова. Позднее я изменил свой взгляд и на политическую роль этой организации, так как увидел, что она дает возможность объединять действия разных политических групп там, где в других условиях это было бы невозможно. Примером этого я считаю работу думской ложи, о чем позднее. В течение первого года своего пребывания в ложе я был совершенно не посвящен в жизнь организации, можно сказать, ни о чем даже не догадывался. Ждал только, что могут быть разные сюрпризы, например относительно круга лиц, охваченных организацией, но какие именно, не подозревал. Приблизительно через год после моего вступления в ложу меня сделали мастером и выбрали делегатом от ложи на очередной конвент. Меня несколько удивило, почему выбор пал на меня -- только после я узнал, что сделано это было по указанию Верховного Совета и какие именно мотивы руководили последним. Конвент этот состоялся летом, кажется, 1912 года в Москве. Выборы производились по одному от ложи: кроме того, присутствовали члены Верховного Совета. Из участников этого конвента я помню Колюбакина, Некрасова, Степанова, Виноградова, А. И. Браудо, Константина Григорьевича Голубкова (член петербургской городской управы, кадет), кажется, Керенского -- от Петербурга, Балавинского, Головина (Председатель Второй Государственной думы), Урусова (член Первой Государственной думы), Обнинского -- от Москвы, Грушевского, Василенко, Штейгеля -- от Киева; Кильвейна -- из Нижнего; одного делегата из Минска (фамилию не помню, какой-то присяжный поверенный по имени Иван Иванович), и одного делегата из Одессы (фамилии тоже не помню -- по профессии он был врачом и участвовал во всех конвентах, на которых я был; он вообще был самым видным деятелем организации в Одессе). Возможно, что я из этих переименованных пропустил 2-3 присутствовавших, но вообще перечень этот почти полон. Собрался этот конвент очень конспиративно; все сношения по его подготовке как и по подготовке всех следующих конвентов да и вообще сношения с провинцией велись не путем переписки, а через специальные объезды членов Верховного Совета или их представителей. Председательствовал на конвенте Некрасов. Первым в порядке для конвента стоял вопрос о консти-туировании русской масонской организации. Были сделаны сообщения -- докладчиком от Верховного Совета был Некрасов -- что в России имеется всего около 14-15 лож, из них в Петербурге 5, 3-4 в Киеве, 1-2 в Москве, и по одной в Нижнем, Одессе и Минске -- и что это число достаточно для выделения русских масонов в самостоятельную организацию наряду с другими Великими Востоками. Предложение это встретило только слабые возражения. Некоторые сомневались, возможно ли совершить подобное выделение, не получив предварительного согласия от Великого Востока Франции. На это сторонники немедленного решения вопроса отвечали указанием, что санкцию от Франции можно будет получить потом. По существу против предложения никто не возражал, и вторая точка зрения победила значительным большинством. Зато большие споры разгорелись по вопросу о том, какое название надлежит присвоить организации: в этой связи поднялся спор между русскими и украинскими ложами. Подавляющее большинство конвента стояло за название "Великого Востока России"; Грушевский же требовал, чтобы в названии ни в коем случае не было слова "Россия". Он занимал в этом вопросе совершенно непримиримую позицию, отрицая вообще за Россией, как государственной единицей, право на целостное существование; его с рядом оговорок поддерживал Василенко. Против Грушевского выступали все остальные, и спор, временами очень резкий, длился два дня. Самыми лучшими были выступления Колюбакина (который вообще производил подкупающее впечатление), Некрасова и Штейнгеля, который, хотя и представлял Киевские ложи, но целиком присоединился к сторонникам "российской ориентации". Крайними централистами выступали Степанов, Обнинский и я -- я тогда был против даже федерации. Я выступил с очень резкой филиппикой против Грушевского и заявил, что было бы позором подчиниться его требованию и устранить слово "Россия". Выступление мое было настолько резким, что вызвало вмешательство председателя -- единственное, которое сохранилось в моей памяти от всех трех конвентов, на которых я участвовал; он призвал меня к порядку, указав на недопустимость выражений, употребленных мною, при разговорах в братской среде. В конце концов было принято название "Великий Восток народов России". Далее было принято решение поручить Верховному Совету выработать устав организации и разослать его для ознакомления ложам -- с тем, чтобы на следующем конвенте можно было его утвердить. Закончился конвент избранием двух выборщиков, которым по статутам организации поручалось дело составления Верховного Совета. Выборы их были тайные, -- и фамилии избранных не оглашались. Порядок составления ими Верховного Совета был таков: эти двое выборщиков кооптировали третьего; втроем они кооптировали четвертого; вчетвером -- пятого, и т. д. Сами выборщики в Верховный Совет потом могли и не входить. После я узнал, что выборщиками на этот раз были выбраны Штейнгель и Головин. Заседания этого конвента происходили на квартирах одно у Балавинского, другое у Головина; каждое тянулось целый день -- из осторожности тут же и обедали и никуда в течение дня не ходили. Помню, вечером у Балавинского пили чай в гостиной и он нам показал люстру, при свете которой в свое время Пушкин читал свои стихи. И самовар на столе в нашу честь был подан тот самый, из которого пил чай Пушкин: Балавинский был по матери внуком Олениных, от которых ему и перешли все эти вещи. В последний день работ конвента ко мне подошел Колю-бакин и сообщил, что я кооптирован в Верховный Совет. Это меня несколько удивило: я был самым молодым из участников конвента -- и по возрасту, и по масонскому стажу, и к тому же принадлежал к другой партии, чем основная группа руководителей конвента, которая, как видно из данного выше перечня, почти целиком состояла из левых кадетов. Первое заседание Верховного Совета состоялось тут же в Москве; помнится, что на нем присутствовали, кроме выборщиков и Колюбакина, также Некрасов и Урусов; на этом же заседании мы помнится, кооптировали Керенского, Чхеидзе и Григоровича-Барского. Позднее в состав Верховного Совета был введен еще ряд лиц -- всех я их сейчас не помню как не помню и порядка введения их. Вообще в разное время в Верховном Совете побывали Браудо, Масловский, Макаров, Си-дамонов-Эристов, Карташев (последний уже в годы войны). По своему строению Верховный Совет целиком был подобен ложе. Он так и звался -- "ложей Верховного Совета", т. е. в нем имелись Venerable, оратор и два надзирателя. Венераблем был Штейнгель; в тех случаях, когда он отсутствовал, его заменял Урусов. Оратор в Верховном Совете роли не играл, так как, конечно, непосредственного приема в Верховный Совет новых членов не производили; поэтому фамилии ораторов Верховного Совета в моей памяти не сохранились. Наиболее важную роль в жизни Верховного Совета играл его секретарь, который был докладчиком в Верховном Совете по всем текущим делам, а позднее, после создания Петербургского местного Совета -- он же был докладчиком и в последнем; по своему положению он должен был знать всех венераблей