Барон Карл фон Ботмер. С графом Мирбахом в Москве Барон Карл фон Ботмер королевский прусский майор в отставке, до выхода в отставку офицер генерального штаба армии, в свое время представитель Верховного главнокомандования при немецкой дипломатической миссии в Москве С графом Мирбахом в Москве Дневниковые записи и документы за период с 19 апреля по 22 октября 1918 г. перевод с немецкого под редакцией доктора исторических наук Ю. Г. Фельштинского Москва 2004 ISBN 0-000-00000-X © Ю.Г. Фельштинский, 2004 ОГЛАВЛЕНИЕ Ю. Фельштинский. Предисловие. Брестский мир К. Ботмер. Дневниковые записи Документы Приложения: О. Чернин. Брест-Литовск К. Гельферих. Моя московская миссия 6-е заседание Всероссийского Центрального исполнительного комитета 5-го созыва ISBN 0-000-00000-X © Ю.Г. Фельштинский, 2004 Ю. Фельштинский Брестский мир Московский дневник Ботмера наряду с документами МИДа Германии, включенными автором в книгу, являются важнейшими источниками по истории советстко-германских отношений 1918 года. Дневник был опубликован в 1922 году издательством книжного магазина Озиандера в Тюбингене. Оригинал рукописи находился все это время у супруги барона Ботмера баронессы Рут фон Ботмер. Много позже известный немецкий историк Винфрид Баумгарт провел сверку изданного текста и сохранившегося оригинала. По его мнению, сравнение оригинала с опубликованным вариантом выявило существенные различия. Так, в опубликованном варианте, с одной стороны, кое-что было выпущено; с другой -- сделаны некоторые дополнения. Примечательно было и тактичное отношение к тем, кто оставался в живых к моменту публикации дневника. Иначе, например, была дана характеристика советника посольства доктора Рицлера, одного из ведущих дипломатов германской миссии в Москве. В опубликованном дневнике о нем говорится, что он, безусловно, был "широко образованный талантливый человек, гораздо выше среднего уровня". В оригинале сказано иначе: "Рицлер... политический либерал, недостаточно ухаживающий за собой, ревнивый и опасающийся, что мы будем проводить солдатскую политику... Вообще, все дипломаты именно такие, какими их себе представляешь. Отчасти, исключением является Рицлер. Что касается физической культуры и образа жизни, его можно было принять за кого угодно, но только не за тайного советника посольства. Скорее, за журналиста, купца средней руки и т. д. [...] Этот человек малосимпатичен и очень непривлекателен". Кроме этих редких и вполне понятных "смягчений" по отношению к жившим тогда политическим деятелям, Ботмер провел общую редакцию дневника, следы которой заметны в тексте. Однако в целом издание соответствует оригиналу. И дневник Ботмера сегодня должен быть интересен всем, кого интересует история отечества в самый смутный период его существования. Ссылки на дневник Ботмера имелись во многих иностранных исследованиях. Стыдливо ссылались на эту книгу и советские авторы, избегая пространного цитирования и частых сносок. Причины, по которым это важное мемуарное свидетельство не было переведено на русский и опубликовано в СССР, понятны: очевиден в целом антибольшевистский настрой автора мемуаров, к тому же не принявшего общепринятую в СССР и за рубежом концепцию о непричастности большевиков к убийству германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 года. Если допустимо утверждение, что мемуары бывают объективны, записи Ботмера следует отнести к таковым, хотя и с оговорками. Читатель должен простить Ботмеру, немецкому майору, делающие записи во время Мировой войны, его прогерманскую и антиантантовскую позицию. Нельзя без улыбки воспринимать и обличительное послесловие, упрекающее Англию за признание советского правительство и руководствование принципом "бизнес есть бизнес" в том самое время, когда Германия, еще не успевшая раскаятся за подаренную Ленину (и себе) Брестскую передышку, спешит подписать Раппальское соглашение 1922 года. Ботмер субъективен и в еще одном вопросе: извечном конфликте германских военных и МИДа. В неправильной политике Вильгельмштрассе он видит чуть ли не основную причину гибели германской империи, освобождая военных от какой-либо ответственности за трагедию, постигшую германский народ. Как очевидцу русской революции, как офицеру и немцу, ощущающему себя представителем германской нации, Ботмеру не чужд и мягкий антисемитизм, во многом спровоцированный событиями 1917-18 годов в России, Германии и Венгрии. В контексте происходящего размышления Ботмера о роли евреев в революции следует назвать отражением широко распространенного в те дни мнения современников. Мемуарная часть дневника самим Ботмером дополнена документами, которые, как и воспоминания, на русском языке публикуются впервые. Кроме того нами даны три приложения. Приложение No 1 -- реферат, составленный и переведенный с немецкого меньшевиком Ю. Денике по книге воспоминаний министра иностранных дел Австро-Венгрии графа О. Чернина "Im Weltkrige" (Берлин--Вена, 1919).1 Русский перевод мемуаров был издан Госиздатом в 1923 году: О. Чернин. В дни мировой войны. Мемуары. Пер. с нем. М. Константиновой. Пред. М. Павловича, М.-Пг., 296 с. Приложение No 2 -- глава из третьего тома мемуаров упоминаемого Ботмером преемника убитого Мирбаха, Карла Гельфериха: "Der Weltkrieg" (Берлин, 1919), также переведенная и подготовдленная к изданию Ю. Денике.2 На русском языке отрывки из мемуаров К. Гельфериха вышли 1922 г. в Петрограде под названием "Из воспоминаний" и в 1924 г. в Москве под названием "Накануне мировой войны". Ставшие библиографической редкостью, русские издания Чернина и Гельфериха сегодня недоступны читателю, что позволило нам дать переводы Денике в виде приложений к дневникам Ботмера. Наконец, как приложение No 3 дан стенографический отчет 6-го заседания ВЦИК Советов 5-го созыва,3 состоявшегося 3 октября 1918 г. и упоминаемого в документе No 9. * * * Ботмер начинает свои записи 19 апреля 1918 года. К этому дню советско-германские отношения имели уже свою историю. В октября 1917 года, прорвавшись из швейцарского небытия и молниеносно захватив власть в России, Ленин показал своим многочисленным противникам, как недооценивали они этого уникального человека -- лидера немногочисленной экстремистской секты. Большевизм не только захватил власть в России, но создал реальный и единственный плацдарм для наступления мировой революции, для организации коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма в мире. Германская революция отходила для Ленина на второй план перед победившей революцией в России. Более того: Ленин не должен был торопиться с победой революции в Германии, поскольку в этом случае центр тяжести коммунистического мира перемещался в индустриальный Запад и Ленин оставался всего лишь главой правительства "неразвитой", "отсталой" и "некультурной" страны. В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и необходимо рассматривать всю историю Брест-Литовских переговоров декабря 1917 -- марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и другими странами Четверного союза. Позиция Ленина на этих переговорах -- отстаивание им "тильзитского мира" ради "передышки" в войне с Германией -- кажется настолько разумной, что только и не перестаешь удивляться авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников -- от левых коммунистов, возглавляемых Бухариным, до Троцкого с его формулой "ни война, ни мир". Правда, позиция Ленина кажется правильной прежде всего потому, что апеллирует к привычным для большинства людей понятиям: слабая армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно подписывать ультимативный мир. Но это была психология обывателя, а не революционера. С такой психологией нельзя было бы захватить власть в октябре 1917 и удержать ее против блока социалистических партий, как удержал Ленин в ноябрьские дни с помощью Троцкого. С такой психологией вообще нельзя было быть революционером. По каким-то причинам, кроме Ленина, весь актив партии был против подписания Брестского мира, причем большая часть партийных функционеров поддерживала "демагогическую" формулу Троцкого. И никто не смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин. Да ведь чем-то руководствовались все эти люди? На что они рассчитывали? Революция и революционеры подчинялись собственным особым законам. Эти законы большинством населения воспринимилаись как непонятные, безумные и иррациональные. Но, отступив от этих законов, революция гибла. Только в них заключалась сила революции и залог ее победы. Ленин отступил от этих законов ради удержания собственной власти и лидерства в мировом коммунистическом движении. С точки зрения абсолютных коммунистических интересов Брестский мир был катастрофой. Он несомненно убивал шансы (сколько бы их не было) на революцию в Германии, а значит и на скорую революцию в Европе. Заключенный вопроки воле большинства революционной партии, Брестский мир стал первым оппортунистическим шагом советского руководства, предрешившим всю дальнейшую беспринципную и непоследовательную политику СССР. По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии может быть пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключал в себе для советского правительства Брестский мир. Мирный договор с Германией давал германскому правительству известную передышку и улучшал общее положение страны. Наоборот, отказ советского правительства подписать мир ухудшал военное и общеполитическое положение Германии и увеличивал шансы германской революции. По крайней мере именно так считали, с одной стороны, немецкие коммунисты, а с другой -- германское правительство. Немецкие левые уже в декабре 1917 года попытались помешать заключению сепаратного мира между Россией и Германией. Они распространили заявление, в котором указали, что переговоры о мире окажут разрушительное воздействие на вероятную германскую революцию и должны быть отменены. Положение, в котором находились лидер германских коммунистов К. Либкнехт и глава советского правительства Ленин, не было равным. Германские коммунисты требовали революции в Германии ради мировой революции. Ленин выступал за сохранение власти любой ценой Советом народных комиссаров, чтобы удержать власть в собственных руках, а со временем, господствовать над международным коммунистическим движением. Если Либкнехт хотел удержать за собой руководство в будущем Коминтерне, то не вопреки интересам европейской революции. Первоначально считалось, что переговоры с германским правительством большевики затевают исключительно из пропагандистских соображений и для оттяжки времени, а не ради подписания договора. Либкнехт при этом указывал, что если переговоры "не приведут к миру в социалистическом духе", необходимо "оборвать переговоры, даже если бы при этом пришлось пасть их [Ленина и Троцкого] правительству"4. Однако Ленин вел на переговрах свою игру и стремился к временному союзу с имперским германским правительством, видя в этом единственный способ удержать власть в своих руках и расколоть единый капиталистический мир, т. е. блокироваться с империалистической Германией против Англии и Франции. Либкнехт видел залог победы в германской революции. Ленин -- в игре на противоречиях между Четверным союзом и Антантой. Либкнехт был заинтересован в том, чтобы Германия как можно скорее проиграла войну. Ленин, подписывая сепаратный мир, хотел, чтобы Германия не проигрывала войны как можно дольше. Он боялся, что советская власть в России будет свергнута объединенными усилиями Германии и Антанты как только на Западном фронте будет подписан мир. Но заключая Брестский мир и оттягивая германское поражение, Ленин делал именно то, в чем фактически обвинял его Либкнехт: саботировал германскую революцию. В самой России в вопросе о переговорах с Германией большевистская партия не была едина даже тогда, когда под переговорами подразумевались подписание мира без аннексий и контрибуций, ведение революционной пропаганды и оттяжка времени при одновременной подготовке к революционной войне. Сторонники немедленной революционной войны (со временем их стали называть "левыми коммунистами") первоначально доминировали в двух столичных партийных организациях. Левым коммунистам принадлежало большинство на Втором московском областном съезде Советов, проходившем с 10 по 16 декабря 1917 года в Москве. Из 400 членов большевистской фракции Моссовета только 13 поддержали предложение Ленина подписать сепаратный мир с Германией. Остальные 387 голосовали за революционную войну. 28 декабря пленум Московского областного бюро принял резолюцию с требованием прекратить мирные переговоры с Германией и разорвать дипломатические отношения со всеми капиталистическими государствами. В тот же день против германских условий мира высказалось большинство Петроградского комитета партии. Обе столичные организации потребовали созыва партийной конференции для обсуждения линии ЦК в вопросе о мирных переговорах. Поскольку делегации на такую конференцию формировали сами комитеты, а не местные организации РСДРП(б), левым коммунистам было бы обеспечено большинство. И Ленин, во избежание поражения, стал оттягивать созыв конференции. Собравшийся в Петрограде 15 (28) декабря общеармейский съезд по демобилизации армии, работавший до 3 (16) января 1918 г., также выступил против ленинской политики. 17 (30) декабря Ленин составил для этого съезда специальную анкету. Делегаты должны были ответить на 10 вопросов о состоянии армии и ее способности вести революционную войну с Германией. Ленин спрашивал, возможно ли наступление германской армии в зимних условиях, способны ли немецкие войска занять Петроград, сможет ли русская армия удержать фронт, следует ли затягивать мирные переговоры или же нужно оборвать их и начать революционную войну. Ленин надеялся заручиться согласием съезда на ведение переговоров. Но делегаты высказались за революционную войну: резолюция СНК предлагала проводить усиленную пропаганду против аннексионистского мира, настаивать на перенесении переговоров в Стокгольм, "затягивать мирные переговоры", проводить все необходимые мероприятия для реорганизации армии и обороны Петрограда и вести пропаганду и агитацию за неизбежность революционной войны. Резолюция не подлежала публикации. Одновременно против Ленина выступили возглавляемые левыми коммунистами Московский окружной и Московский городской комитеты партии, а также ряд крупнейших партийных комитетов -- Урала, Украины и Сибири. Только что вернувшийся из эмиграции Ленин, и без того не пользовавшийся авторитетом у "подпольщиков" типа Свердлова, Дзержинского, Сталина и Каменева, считавших (может быть справедливо), что революция была подготовлена ими, а не приехавшими на все готовое эмигрантами (Лениным и Троцким) -- терял над партией контроль. Вопрос о мире постепенно перерастал в вопрос о власти Ленина в партии большевиков, о весе его в правительстве советской России. И Ленин развернул отчаянную кампанию против своих оппонентов за подписание мира, за руководство в партии, за власть. Не приходится удивляться, что при общем революционном подъеме Ленин оказывался в меньшинстве. Большинство партийного актива выступило против германских требований, за разрыв переговоров и объявление революционной войны германскому империализму с целью установления коммунистического режима в Европе. К тому же докладывавший 7 (20) января в Совнаркоме Троцкий сообщил, что на мир без аннексий Германия не согласна. Но на аннексионистский мир, казалось, не должны были согласиться лидеры русской революции. Однако неожиданно для всей партии глава советского правительства Ленин снова выступил "за" -- теперь уже за принятие германских аннексионистских условий. Свою точку зрения он изложил в написанных в тот же день "Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира". Тезисы обсуждались на специальном партийном совещании 8 (21) января 1918 г., где присутствовало 63 человека, в основном делегаты Третьего съезда Советов, который должен был открыться через два дня. Ленин пытался убедить слушателей в том, что без заключения немедленного мира большевистское правительство падет под нажимом крестьянской армии. Но если угроза большевикам исходила от крестьянской армии, то тогда ее нужно было поскорее распустить, а не оставлять под ружьем, как пытался сделать Ленин и до и после подписания мира. Если армия была никуда не годной, ее нужно было немедленно демобилизовать, как предлагал сделать Троцкий. Если Ленин боялся свержения большевиков русской армией в январе 1918, когда армия была так слаба, что не могла, по словам того же Ленина, хоть как-то сопротивляться Германии, как мог отважиться Ленин брать власть в октябре 1917, когда армия Временного правительства была намного сильнее нынешней, а большевистское правительство даже еще не было сформировано. Известное высказывание Ленина о том, что в случае отказа большевиков подписать мир немцы подпишут его с другим правительством, вряд ли было откровенным. Ленин должен был понимать, что никакое другое правительство не пойдет на подписание с Германией сепаратного аннексионистского мира, как не пойдет и на разрыв дипломатического, военного и экономического союза с Антантой. Хотя бы уже по этим причинам у Германии не могло быть лучшего, чем Ленин, союзника. В первый период Брестских переговоров поддержку Ленину в Брестском вопросе оказывал Троцкий. Однако Троцкий был за мир до тех пор, пока речь шла о мире "без аннексий и контрибуций". И стал против него, когда выяснилось, что придется подписывать аннексионистское соглашение. Троцкому с первого до последнего дня переговоров было очевидно, что советская власть не в состоянии вести революционную войну. В этом у него с Лениным не было разногласий. Одновременно Троцкий считал, что немцы не смогут "наступать на революцию, которая заявит о прекращении войны".5 И здесь он с Лениным расходился. Ленин делал ставку на соглашение с Германией и готов был капитулировать перед немцами при одном условии: если немцы не будут требовать отставки ленинского правительства. В начале 1918 года казалось, что рассчеты Троцкого правильны. Под влиянием затягивающихся переговоров о мире и из-за ухудшения продовольственной ситуации в Германии и Австро-Венгрии резко возросло забастовочное движение, переросшее в Австро-Венгрии во всеобщую стачку. По русской модели в ряде районов были образованы Советы. 9 (22) января, после того, как правительство дало обещание подписать мир с Россией и улучшить продовольственную ситуацию, стачечники возобновили работу. Через неделю, 15 (28) января, забастовки парализовали берлинскую оборонную промышленность, быстро охватили другие отрасли производства и распространилась по всей стране. Центром стачечного движения был Берлин, где, согласно официальным сообщениям, бастовало около полумиллиона рабочих. Как и в Австро-Венгрии, в Германии были образованы Советы, требовавшие в первую очередь заключения мира и установления республики. В контексте этих событий Троцкий и ставил вопрос о том, "не нужно ли попытаться поставить немецкий рабочий класс и немецкую армию перед испытанием: с одной стороны -- рабочая революция, объявляющая войну прекращенной; с другой стороны -- гогенцоллернское правительство, приказывающее на эту революцию наступать".6 Ленин считал, что план Троцкого "заманчив", но рискован, так как немцы могут перейти в наступления. Рисковать же, по мнению Ленина, было нельзя, поскольку не было "ничего важнее" русской революции. Здесь Ленин снова расходился и с Троцким, и с левыми коммунистами, и левыми эсерами, союзниками большевиков, которые считали, что только победа революции в Германии гарантирует удержание власти Советами в отсталой сельскохозяйственной России. Ленин же верил в успех только тех дел, во главе которых стоял сам, и поэтому революция в России была для него куда важнее революции в Германии. Риск в позиции Троцкого был не в том, что немцы начнут наступать, а в том, что при формальном подписании мира с Германией Ленин оставался у власти, в то время как без формального соглашения с немцами Ленин мог эту власть потерять. На партийном совещании 21 января, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин вновь потерпел поражение. Его тезисы, написанные 7 января, одобрены не были, несмотря на то, что в день совещания Ленин дополнил их еще одним пунктом, призывавшим затягивать подписание мира. Протокольная запись совещания оказалась "не сохранившейся". Сами тезисы, видимо, запретили печатать. При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мир голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 -- Троцкого, впервые предложившего в тот день не подписывать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию. Известная как формула "ни война, ни мир", установка Троцкого вызвала с тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Троцкий исходил из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров) и что "в моральном смысле" большевики должны быть "чисты перед рабочим классом всех стран".7 Кроме того, важно было опровергнуть всеобщее убеждение, что большевики просто подкуплены немцами и все происходящее в Брест-Литовске -- не более как хорошо разыгранная комедия, в которой уже давно распределены роли. По этим причинам Троцкий предлагал теперь прибегнуть к политической демонстрации -- прекратить военные действия за невозможностью далее вести их, но мира с Четверным союзом по принципиальным соображениям не подписывать. Безусловным преимуществом позиции Троцкого было то, что формула "ни мира, ни войны" не связывала их в вопросе революционной войны и давала возможность в любой момент начать военные действия. Вот что писал об этом сам Троцкий по прошествии многих лет, уже в эмиграции: "Многие умники по каждому подходящему поводу изощряются насчет лозунга "ни мира, ни войны". Он кажется им, по-видимому, противоречащим самой природе вещей. Между тем [...] несколько месяцев спустя после Бреста, когда революционная ситуация в Германии определилась полностью, мы объявили Брестский мир расторгнутым, отнюдь не открывая войны с Германией."8 Однако, расторгнув Брестский мир и не объявив войны, Красная армия повела в те дни (и притом успешно) наступление на Запад. Если именно это -- ведение войны без ее объявление -- и называлось "средней линией Троцкого" -- "ни война, ни мир", понятно, что за нее со временем стало голосовать большинство партийного актива. Левые коммунисты с Бухариным во главе предлагали вести войну по-джентельменски, заблаговременно объявив о ней. Троцкий предлагал объявить о мире, выжидать до тех пор, пока появятся силы, а затем начать военные действия, никому о том не объявляя. Традиционно война рассматривалась человечеством с точки зрения потери или приобретения территорий. Поражение в войне означало потерю их. Победа -- приобретение. Этот старинный подход, конечно же, был отвергнут революционерами. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Бухарин не смотрели на потерю или приобретение земель как на ценность в себе, тем более, что большевики всегда выступали за раскол Российской империи и самоопределение народов. Левым коммунистам было важнее сохранить чистоту коммунистического принципа бескомпромиссности с империалистами, даже если за это нужно было заплатить поражением революции в России. Троцкий нашел более спокойный выход, не поступался принципами, но и не рисковал объявлением революционной войны, не оставляющей Германии иного выхода как свалить советское правительство. В формулировке Троцкого, таким образом, не было ни приписываемой ей всей советской историографией демагогии (как раз демагогией оказалась ленинская теория "мира"), ни авантюризма сторонников немедленной революционной войны, возглавляемых Бухариным. По стандартам революционного времени позиция Троцкого была умеренной. Вместе с левыми коммунистами Троцкий считал, что подписание бумаги о мире не гарантирует прекращения военных действий, что революционеры не в праве верить "империалистам", что Германия все равно будет наступать, где сможет. И в этих условиях лучше вообще не подписывать документа, а апеллировать к пролетариату всех стран и даже использовать помощь Антанты. К тому же в революционной среде в те месяцы распространено было мнение, что Германия не в состоянии наступать, а если и сможет наступать -- не сможет удержать оккупированные территории без того, чтобы заплатить за это восстанием в Берлине. Только Ленин упрямо настаивал на сепартном соглашении с немцами на условиях, продиктованных Германией. На заседании ЦК 11 (24) января он выступил с тезисами о заключении мира и -- потерпел поражение. Бухарин, подвергнув речь Ленина острой критике, заявил, что "самая правильная" позиция -- это позиция Троцкого. Формула Троцкого "войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем" была принята 9 голосами против 7. Вместе с тем 12 голосами против одного было принято внесенное Лениным (для спасения своего лица) предложение "всячески затягивать подписание мира": Ленин предлагал проголосовать за очевидную для всех истину, чтобы формально именно его, Ленина, резолюция получила большинство голосов. Вопрос о подписании мира в тот день Ленин не осмелился поставить на голосование. С другой стороны, 11 голосами против двух при одном воздержавшемся была отклонена резолюция левых коммунистов, призывавшая к революционной войне. Собравшееся на следующий день объединенное заседание центральных комитетов РСДРП(б) и партии левых социалистов-революционеров также высказалось в своем большинстве за формулу Троцкого. Большинство шло за Троцким. Второй раз с октября 1917 года судьба Ленина находилась в руках этого счастливчика, которому все очень легко давалось и который поэтому так никогда и не научился ценить власть. Троцкий был слишком увлеченным революционером и столь же негодным тактиком. Ничего этого не видя, не подозревая, что распоряжается еще и личною властью Ленина, без труда отстояв в партии проведение своей политической линии -- "ни война, ни мир", в конце января по новому стилю он выехал в Брест -- чтобы разорвать мирные переговоры. Благодаря усилиям советской историографии, перепечатывавшей десятилетиями из книги в книгу одну и ту же ложь, общепринято мнение, что, возвратившись в Брест для возобновления переговоров с Германией Троцкий имел директиву ЦК и СНК подписать мир. Эта легенда основывается на заявлении Ленина, сделанном на Седьмом партийном съезде, состоявшемся 6-8 марта 1918 г.: "Было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем".9 Похоже, однако, что Ленин оклеветал Троцкого в глазах съезда, пытаясь свалить на него вину за срыв мира и начавшееся германское наступление. За это говорит как отсутствие документов, подтверждающих слова Ленина, так и наличие материалов, их опровергающих. В воспоминаниях Троцкого о Ленине, опубликованных в 1924 году сначала в "Правде", а затем отдельной книгой, Троцкий разъясняет смысл и содержание соглашения: "Ленин: -- Допустим, что принят Ваш план. Мы отказались подписать мир, а немцы после этого переходят в наступление. Что вы тогда делаете? Троцкий: -- Подписываем мир под штыками. Тогда картина ясна рабочему классу всего мира. -- А вы не поддержите тогда лозунг революционной войны? -- Ни в коем случае. -- При такой постановке опыт может показаться не столь уж опасным. Мы рискуем потерять Эстонию и Латвию [...]. Очень будет жаль пожертвовать социалистической Эстонией, -- шутил Ленин, -- но уж придется, пожалуй, для доброго мира пойти на этот компромисс. -- А в случае немедленного подписания мира разве исключена возможность немецкой военной интервенции в Эстонии и Латвии? -- Положим, что так, но там только возможность, а здесь почти наверняка."10 Таким образом, Троцкий и Ленин действительно договорились о том, что мир будет подписан, но не после предъявления ультиматума, а после начала наступления германских войск. Более откровенно Троцкий коснулся этого вопроса в ноябре 1924 года в статье "Наши разногласия", оставшейся в те годы неопубликованной. Касательно брестских переговоров он писал: "Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений брест-литовской истории [...]. [...] Выходит так: уехав в Брест-Литовск с партийной инструкцией в случае ультиматума -- подписать договор, я самостоятельно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись. Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК. Один лишь тов. Зиновьев предлагал дать мне инструкцию о немедленном подписании договора. Но это было отвергнуто всеми остальными, в том числе и голосом Ленина. Все соглашались, разумеется, что дальнейшая затяжка переговоров будет ухудшать условия договора, но считали, что этот минус перевешивается агитационным плюсом. Как я поступил в Брест-Литовске? Когда дело дошло до ультиматума, я сторговался насчет перерыва, вернулся в Москву и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК по моему предложению решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это можно без труда проверить по протоколам ЦК."11 То же самое следует и из директив, переданных в Брест Лениным по поручению ЦК. Директивы предусматривали разрыв переговоров в случае, если немцы к уже известным пунктам соглашения прибавят еще один -- признание независимости Украины под управлением "буржуазной" Рады. Однако в брестском вопросе Троцкий так и остался ошельмованным. При жизни Ленина он не смог начать оправдываться из-за лояльного отношения к Ленину. После смерти Ленина оправдываться было уже поздно. Те, кто боролся с Троцким за власть, не были заинтересованы в исторической правде. 5 февраля по н. ст. Троцкий встретился с Черниным. Глава советской делегации в Бресте был готов к разрыву и в общем провоцировал немцев и австрийцев на предъявление неприемлемых требований, заявляя, что "никогда не согласится" на заключение странами Четверного союза отдельного мирного договора с Украиной. Немцы приняли вызов. 5 февраля по н. ст. на совещании в Берлине под председательством рейхсканцлера Г. Гертлинга и с участием Людендорфа было принято решение "достичь мира с Украиной, а затем свести к концу переговоры с Троцким независимо от того, положительным или отрицательным будет результат". Форма разрыва (ультимативная или нет) оставлялась на усмотрение германской делегации в Бресте. 27 января (9 февраля), открывая утреннее заседание, Кюльман, а затем и Чернин предложили советской делегации подписать мир. Тогда же на заседании политической комиссии представители Четверного союза объявили о подписании ими сепаратного договора с Украинской республикой. Согласно договору Рада признавалась единственным законным правительством Украины, причем Германия обязалась оказать Украине военную и политическую помощь для стабилизации режима страны. Правительство Рады, со своей стороны, обязалось продать Германии и Австро-Венгрии до 31 июля 1918 года 1 млн. тонн хлеба, до 500 тыс. тонн мяса, 400 млн. штук яиц и другие виды продовольствия и сырья. Договор о поставках одного миллиона тонн зерна считался секретным. Предусматривалось также, что договор не будет ратифицирован германским правительством, если Украина нарушит соглашение о поставках. Вечером 27 января (9 февраля) Троцкий доносил из Брест-Литовска в Смольный, что Кюльман и Чернин "предложили завтра окончательно решить основной вопрос". Историк А. О. Чубарьян расшифровывает, что в этой телеграмме Троцкого речь шла о подписании мирного договора между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, и Украиной, с другой. "Таким образом, повторяю, -- продолжал Троцкий, -- окончательное решение будет вынесено завтра вечером". Тем временем в Киеве большевиками предпринимались судорожные попытки сформировать правительство и объявить о захвате власти. "Если мы до пяти часов вечера получим от вас точное и проверенное сообщение, что Киев в руках советского народа,-- телеграфировал в Петроград Троцкий,-- это может иметь крупное значение для переговоров".12 Через несколько часов просьба Троцкого была уважена и ему телеграфировали из Петрограда о победе в Киеве советской власти. Троцкий уведомил об этом делегации Четверного союза. Но очевидно, что даже в том случае, если бы Троцкий говорил правду, немцы и австрийцы не собирались следовать его совету и отказываться от соглашения, которое было нужно еще и как средство давления на большевиков. Обмен мнениями по украинскому вопросу был назначен на 6 часов вечера 28 января (10 февраля). "Сегодня около 6 часов нами будет дан окончательный ответ, -- телеграфировал в этот день в Петроград Троцкий. -- Необходимо, чтобы он в существе своем стал известен всему миру. Примите необходимые к тому меры".13 Историк С. Майоров комментирует: "Однако, ни в первом, ни во втором донесении Троцкий не сообщал, в чем же будет состоять существо того ответа, который он собирался дать на ультиматум германской делегации [...] Ему даны были совершенно точные инструкции, как поступить в случае предъявления ультиматума с немецкой стороны. [...] Троцкий должен был, руководствуясь этими инструкциями, принять предложенные немецкими империалистами условия мира."14 Такой вывод безоснователен. Майоров ошибочно считает, что "28 января (10 февраля) В. И. Ленин и И. В. Сталин15 от имени ЦК партии, еще раз подтверждая неизменность указаний партии и правительства о необходимости заключения мира, телеграфировали в Брест-Литовск Троцкому [...] Но Троцкий [...] нарушил директиву партии и правительства и совершил акт величайшего предательства".16 В телеграмме, посланной Троцкому в 6.30 утра в ответ на запрос Троцкого, Ленин писал: "Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время17 и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще".18 О мире Ленин ничего не писал. Между тем, если бы известной Троцкому "точкой зрения" было согласие на германский ультиматум и подписание мирного договора, Ленину не нужно было бы выражаться эзоповым языком. Можно было дать открытым текстом директиву подписать мир. Разгадка, конечно же, находится там, где оборвал цитирование ленинской телеграммы С. Майоров: в письме Иоффе. Касалось оно не мира, а попытки советского правительства добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров в Бресте советской украинской делегации. Именно по этому вопросу известна была Троцкому точка зрения ЦК: никаких уступок, отказ от признания киевской "буржуазной" Рады, в случае упорства немцев -- разрыв мирных переговоров. В этот решающий для судеб украинской коммунистической революции момент советское правительство не могло признать Украинскую Раду даже ради сепаратного мира с Германией, даже если на этом настаивал Ленин. Разногласия по вопросу о мире в те дни охватили не только большевиков, но и немцев. 9 февраля по н. ст. император Вильгельм послал в Брест Кюльману телеграмму с директивой завершить переговоры в 24 часа на продиктованных немцами (и неприемлемых для большевиков) условиях. Кюльман торговался. В телеграмме канцлеру он указал, что положение должно полностью разъясниться 10 февраля по н. ст., на воскресном заседании, где советская делегация должна будет принять или отвергнуть германские условия. Если случится второе -- переговоры будут разорваны в 24 часа; затем будет разорвано и перемирие. Если же Троцкий примет германские условия, срывать мир будет крайне неразумно, так как это приведет к конфликту с Австро-Венгрией и к беспорядкам в Германии. Требования Вильгельма Кюльман назвал "неприемлемыми ни с точки зрения политики, ни с позиции прав народов", указав к тому же, что будет абсолютно невозможно привлечь союзников Германии к защите этих требований. 10 февраля Кюльман обсуждал возникшие сложности с Черниным, который полностью поддержал германского министра иностранных дел и указал, что в случае изменения немцами курса на достижение мира с большевиками Австро-Венгрия не сможет поддержать Германию и пойдет своей дорогой. Кюльман на это ответил, что проведение МИДом нового жестского курса "совершенно невозможно" и если Берлин будет настаивать на ультиматуме, Кюльману уйдет в отставку. Для ответа он предоставил императору и канцлеру четыре часа: если ответа не последует, Кюльман останется на своем посту и ультиматума Троцкому предъявлять не будет. Прошло четыре часа. Ответа от императора не последовало. Кюльман остался в должности. Переговоры были продолжены. Вечером 28 января (10 февраля), в ответ на вновь повторенное требование Германии "обсуждать только пункты, дающие возможность придти к определенным результатам", в соответствии с директивами ЦК РСДРП(б) и телеграммой Ленина, Троцкий от имени советской делегации заявил о разрыве переговоров: "Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора". Генерал Гофман вспоминает, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. "Смущение было всеобщее". В тот же вечер между австро-венгерскими и германскими дипломатами состоялось совещание, на которое был приглашен Гофман. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны -- "совершенно неприемлемо", и намного разумнее, как и предложил Троцкий, "сохранять состояние войны, не прерывая перемирия". "Мы можем при удачном стечении обстоятельств, -- указал Кюльман, -- [...] в течение нескольких месяцев продвинуться до окрестностей Петербурга. Однако я думаю, что это ничего не даст. Ничто не помешает тому, чтобы [новое] революционное правительство, которое, может быть, сменит к тому времени большевиков, переместилось в другой город или даже за Урал. [...] При столь огромных размерах России мы можем очень долго вести кампанию против нее [...] но при этом не добьемся своей цели, т. е. не усадим людей за стол переговоров и не заставим их подписать договор. Степень военного давления, которая воздействует на людей, т.е. максимальная степень [...] уже достигнута. Дальнейшая война не имеет более какой-либо высокой цели, чем простое уничтожение военных сил противника. Мы знаем на примере малых стран, в частности Сербии, что даже после оккупации всей территории государства находящееся в эмиграции правительство [...] продолжает являться правительством страны. При этом никакая степень военного давления (увеличение этой степени уже невозможно, так как все, что можно было оккупировать уже оккупировано) не в состоянии заставить людей подписать мир. [...] Война не может быть признана пригодным средством для того, чтобы достичь желаемого нами подписания мирного договора." После речи Кюльмана дипломаты Германии и Австро-Венгрии, Турции и Болгарии единогласно заявили, что принимают предложение Троцкого: "Хотя декларацией мир и не заключен, но все же восстановлено состояние мира между обеими сторонами". Гофман остался в полном одиночестве: "Мне не удалось убедить дипломатов в правильности моего мнения", -- пишет он. Формула Троцкого "ни мира, ни войны" была принята конференцией, констатирует Чернин.19 И австрийская делегация первой поспешила телеграфировать в Вену, что "мир с Россией уже заключен".20 Гофман не остался пассивен, а немедленно сообщил о результатах совещания в Ставку. Германское главнокомандование, давно искавшее повода для новых конфликтом с МИДом, решило поддержать Гофмана против Кюльмана. Почувствовав за собой силу, Гофман начал настаивать, что на заявление Троцкого необходимо ответить прекращением перемирия, походом на Петербург и открытой поддержкой Украины против России. Но 10-11 февраля по новому стилю требование Гофмана было проигнорировано. И в торжественном заключительном заседании 11 февраля по н. ст. Кюльман "встал полностью на точку зрения, выраженную большинстком мирных делегаций и поддержал ее в очень внушительной речи".21 Троцкий победил. Его рассчет оказался верен. Состояние "ни мира, ни войны" стало фактом. Оставалось только распустить старую русскую антибольшевистскую армию, не контролируемую центром. И Троцкий отдал приказ о демобилизации. В это время в Берлине проходили события, судьбоносные для германской истории. Гертлинг, в целом поддерживавший верховное главнокомандование, обратился к Вильгельму, настаивая на том, что заявление Троцкого -- это "фактический разрыв перемирия". Правда, Гертлинг, в отличие от Гофмана, не предполагал объявлять о возобновлении войны, но он намеревался сделать заявление о прекращении 10 февраля действия перемирия (по условиям соглашения о перемирии это дало бы Германии с 18 февраля свободу рук). И хотя Гертлинг еще не объявлял о начале военных действий против России, было очевидно, что он клонет именно к этому. МИД, как и прежде, выступал против, выдвигая теперь на первый план соображения внутриполитического характера. Тем не менее 13 февраля на состоявшемся рано утром в Гамбурге Коронном совете под председательством кайзера, было окончательно решено продолжать военные действия против России и считать заявление Троцкого фактическим разрывом перемирия с 17 февраля (поскольку Троцкий делал заявление 10-го). Предполагалось, что официальное заявление о разрыве будет сделано германским правительством сразу же после того, как пределы советской России покинет находившаяся в Петрограде германская дипломатическая миссия во главе с графом В. Мирбахом (наступление немцев действительно началось 18 февраля -- немедленно после отъезда германской дипломатической миссии). По возвращении в Петроград Троцкий выступил на заседании Петроградского совета. Он указал, что Германия скорее всего не сумеет "выслать войска против социалистической республики. 90 шансов из 100 за то, что наступление не удастся и только 10 шансов за наступление. Но я уверен, что наступления не будет".22 "Это был единственно правильный выход, -- комментировал Зиновьев. -- [...] Мы, несмотря на все [...] крики отчаяния "правых", глубоко убеждены, что наступления со стороны немецких империалистов быть в данный момент не может".23 Петросовет поддержал решение советской делегации в Бресте большинством голосов. Днем раньше Исполком петроградского комитета партии также высказался за разрыв переговоров с немцами, против политики "похабного мира".24 ЗО января (по ст. ст.) за разрыв переговоров выступил Моссовет. Позиция Троцкого была поддержана левыми эсерами и одобрена немецкими коммунистами. Последние, как и Троцкий, считали, что "при крушении переговоров Центральные империи вряд ли будут в состоянии причинить России новый крупный военный ущерб, несмотря на нынешнее состояние русских армий. Война на русской границе все больше должна была бы сходить на нет".25 Политические деятели Австро-Венгрии, уведомленные о намерениях немцев объявить перемирие прекращенным с 17 февраля, были повергнуты в растерянность. "Наше мнение о том, что 17 февраля истекает срок перемирия, в большинстве случаев не разделяется здесь даже правительственными кругами", -- сообщал из Вены в МИД Германии 15 февраля Ведель. Германский посол в Австро-Венгрии барон фон Мерей был буквально "ошеломлен" и считал, что без формального ответа на заявление Троцкого, чего сделано пока еще не было, разрывать перемирие, исчисляя от 10 февраля, невозможно. Тогда 16 февраля в телеграфное бюро Вольфа было передано для публикации официальное сообщение германского правительства о том, что заявление Троцкого рассматривается Германией как разрыв переговоров и перемирия. "Датой разрыва перемирия, -- указывалось в сообщении, -- следует рассматривать 10 февраля" и "по истечении предусмотренного договором семидневного срока германское правительство считает себя свободным действовать в любом направлении". Копия сообщения была переслана командованию германского Восточного фронта. Последнее 16 февраля в 7.30 вечера известило русское командование, что "с 12 часов дня 18 февраля между Германией и Россией возобновляется состояние войны". По крайней мере именно так 17 февраля передал по прямому проводу из Бреста в Петроград генерал А. А. Самойло. В 13.42 Троцкий послал спешный запрос в Берлин, где указал, что советское правительство считает телеграмму провокационной, поскольку даже в том случае, если Германия решила отказаться от перемирия, "оповещение об этом должно происходить по условиям перемирия за семь дней, а не за два, как это сделано". Советское правительство в связи с этим просило немедленно разъяснить недоразумение. 18 февраля германское главнокомандование в разъяснении за подписью Гофмана указало что "предусмотренный в договоре о перемирии семидневный срок начался [...] 10 февраля и истек вчера. В связи с тем, что русское правительство отказалось заключить мир с Германией, Германия считает себя свободной от любых обязательств и оставляет за собою право прибегнуть к тем мероприятиям, которые она сочтет нужными". Германский ультиматум не был поддержан союзником Германии Австро-Венгрией, чье правительство высказалось против возобновления военных действий и передало по этому поводу Германии официальный протест. Немцы, впрочем, попросили австрийцев "подождать с провозглашением своей позиции" до тех пор, пока о германских условиях не будут формально уведомлены Советы. Чернин, разумеется, ответил согласием, обещав "ничего не предпринимать", не связавшись предварительно с Берлином. В это время на столе Чернина уже лежала радиограмма Троцкого с вопросом, "считает ли австро-венгерское правительство, что оно также находится в состоянии войны с Россией", и если нет, то находит ли оно "возможным вступить в практическую договоренность". Кроме того, было хорошо известно, что немцы провели передислокацию всех боеспособных частей с Восточного фронта на Западный. Наконец, в Петрограде оставались пока германские посланники, прибывшие с дипломатическими поручениями 16 (29) декабря: граф Мирбах, возглавлявший германскую экономическую миссию, и вице-адмирал Кейзерлинг, начальник военно-морской миссии. Таким образом, оставалась надежда, что самими немцами вопрос о наступлении окончательно не решен. Исходя из этого состоявшееся вечером 17 февраля заседание ЦК отвергло 6 голосами против 5 предложение Ленина о немедленном согласии подписать германские условия и поддержало формулу Троцкого, постановив обождать с возобновлением мирных переговоров до тех пор, пока не проявится германское наступление и не обнаружится его влияние на пролетарское движение Запада. Против немедленного возобновления переговоров даже под угрозой германского нашествия голосовали Троцкий, Бухарин, Ломов, Урицкий, Иоффе и Крестинский. За предложение Ленина -- Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга и сам Ленин. На заседании ЦК РСДРП(б) утром 18 февраля резолюция Ленина снова была провалена перевесом в один голос: 6 против 7. Новое заседание назначили на вечер. Только вечером, после продолжительных споров и под воздействием германского наступления, 7 голосами против 5 предложение Ленина было принято. За него голосовали Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Зиновьев, Сокольников и Смилга. Против -- Урицкий, Иоффе, Ломов, Бухарин, Крестинский. Подготовка текста обращения к правительству Германии поручалась Ленину и Троцкому. Пока же ЦК постановил немедленно послать немцам радиосообщение о согласии подписать мир. Свердлов между тем должен был отправиться к левым эсерам, известить их о решении большевистского ЦК и о том, что решением советского правительства будет считаться совместное постановление центральных комитетов РСДРП(б) и ПЛСР. На состоявшемся 18 февраля объединенном заседании центральных комитетов РСДРП(б) и ПЛСР последняя проголосовала за принятие германских условий. Ленин поэтому поспешил назначить на 19 февраля совместное заседание большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа, согласившись считать вынесенное решение окончательным. Уверенный в своей победе, Ленин вместе с Троцким (согласно постановлению ЦК) в ночь на 19 февраля составил текст радиообращения к немцам. Совнарком выражал протест по поводу германского наступления, начатого против республики, "объявившей состояние войны прекращенным и начавшей демобилизацию армии на всех фронтах", но заявлял "о своем согласии подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза в Брест-Литовске".26 Радиотелеграмма за подписями Ленина и Троцкого была передана утром 19 февраля и уже в 9.12 получена немцами, о чем был немедленно информирован генерал Гофман. Все это Ленин проделал еще до того, как было принято формальное совместное решение большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа. Но там, где Ленин смог обойти формальную сторону с левыми эсерами, он не смог сделать того же с немцами. Последние, не заинтересованные в приостановке успешного наступления, потребовали официального письменного документа; и Ленин ответил, что курьер находится в пути. Германия приняла заявление к сведению, но наступления не прекратила. Немцами были заняты в те дни несколько городов: 18 февраля -- Двинск; 19-го -- Минск; 20-го -- Полоцк; 21-го -- Режица и Орша; 22-го -- Вольмар, Венден, Валк и Гапсаль; в ночь на 24-е -- Псков и Юрьев; 25 февраля -- Борисов и Ревель. Удивительным было то, что немцы наступали без армии. Они действовали небольшими разрозненными отрядами в 100-200 человек, собранными из добровольцев. Из-за царившей у большевиков паники и слухов о приближении мифических германских войск города и станции оставлялись без боя еще до прибытия противника. Двинск, например, был взят немецким отрядом в 60-100 человек. Псков был занят небольшим отрядом немцев, приехавших на мотоциклах. В Режице германский отряд был столь малочислен, что не смог занять телеграф, который работал еще целые сутки. Немцы не столько брали города, сколько объявляли занятыми оставленные в панике поспешно отступавшей русской армией местности. 22 февраля 1918 г. военный комиссар В. Н. Подбельский сообщал с фронта по прямому проводу: "Проверенных новых сведений не имею, кроме того, что немцы, вообще говоря, продвигаются неукоснительно, ибо не встречают сопротивления".27 На Украине наступление шло в основном вдоль железнодорожных путей, принимая, по словам Гофмана, "темпы, впечатляющие даже военных".28 Сопротивление оказывали кое-где войска советкой Красной гвардии, наступавшие для занятия Украины, и поддерживавшие Антанту чехословацкие части, бои с которыми были наиболее упорными. Тем не менее 21 февраля немцы вошли в Киев. 19 февраля Ленин выступил с защитой тезисов о подписании мира на объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК с двухчасовой речью. Вероятно, он рассчитывал на победу. Но неожиданно для Ленина, как и для многих членов ЦК ПЛСР, большинство членов ВЦИК высказалось против принятия германских условий мира. Протокол заседания ВЦИК от 19 февраля "не сохранился", но на следующий день орган московской большевистской организации газета "Социал-демократ" поместила краткий отчет о заседании фракций: "Большинство стояло на той точке зрения, что русская революция выдержит испытание; решено сопротивляться до последней возможности".29 Тогда Ленин 19 февраля собрал заседание Совнаркома, на котором были обсуждены "вопросы внешней политики в связи с наступлением, начатым Германией, и телеграммой", посланной Лениным в Берлин. Большинством голосов против двух Совнарком содержание ночной телеграммы Ленина, посланной преждевременно и вопреки воле ВЦИК, одобрил. А так как Ленин провел в свое время резолюцию, передающую в ведение СНК вопросы, связанные с заключением мира, все необходимые формальности были выполнены. Из-за состоявшегося только что решения подписать мир с Германией на заседании ЦК 22 февраля произошел фактический раскол большевистской партии. Бухарин вышел из состава ЦК и сложил с себя обязанности редактора "Правды". Группа в составе Ломова, Урицкого, Бубнова, В. Смирнова, Ин. Стукова, М. Бронского, В. Яковлевой, Спунде, М. Покровского и Г. Пятакова подала в ЦК заявление о своем несогласии с решением ЦК обсуждать саму идею подписания мира и оставила за собой право вести в партийных кругах агитацию против политики ЦК. Иоффе, Дзержинский и Крестинский также заявили о своем несогласии с решением ЦК подписать мир, но воздержались от присоединения к группе Бухарина, так как это значило расколоть партию, на что они идти не решались. 23 февраля в 10.30 утра немцы предъявили ультиматум, срок которого истекал через 48 часов. На заседании ЦК ультиматум огласил Свердлов. Советское правительство должно было согласиться на независимость Курляндии, Лифляндии и Эстляндии, Финляндии и Украины, с которой обязано было заключить мир; способствовать передаче Турции анатолийских провинций, признать невыгодный для России русско-германский торговый договор 1904 года, дать Германии право наибольшего благоприятствования в торговле до 1925 года, предоставить право свободного и беспошлинного вывоза в Германию руды и другого сырья; отказаться от всякой агитации и пропаганды против Центральных держав и на оккупированных ими территориях. Договор должен был быть ратифицирован в течение двух недель. Гофман считал, что ультиматум содержал все требования, какие только можно было выставить. Ленин потребовал немедленного согласия на германские условия и заявил, что в противном случае уйдет в отставку. Тогда, видимо по предварительному соглашению с Лениным, слово взял Троцкий: "Вести революционную войну при расколе в партии мы не можем. [...] При создавшихся условиях наша партия не в силах руководить войной [...] Доводы В. И. (Ленина) далеко не убедительны; если мы имели бы единодушие, могли бы взять на себя задачу организации обороны, мы могли бы справиться с этим [...] если бы даже принуждены были сдать Питер и Москву. Мы бы держали весь мир в напряжении. Если мы подпишем сегодня германский ультиматум, то мы завтра же можем иметь новый ультиматум. Все формулировки построены так, чтобы дать возможность дальнейших ультиматумов. [...] С точки зрения международной, можно было бы многое выиграть. Но нужно было бы максимальное единодушие; раз его нет, я на себя не возьму ответственность голосовать за войну."30 Вслед за Троцким отказались голосовать против Ленина еще два левых коммуниста: Дзержинский и Иоффе. Урицкий, Бухарин и Ломов твердо высказались против. Сталин первоначально не высказался за мир: "Можно не подписывать, но начать мирные переговоры".31 В результате, Троцкий, Дзержинский, Крестинский и Иоффе -- противники Брестского мира -- воздержались при голосовании. Урицкий, Бухарин, Ломов и Бубнов голосовали против. А Свердлов, Сталин, Зиновьев, Сокольников, Смилга и Стасова поддержали Ленина. 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся германский ультиматум был принят. Вместе с тем ЦК единогласно принял решение "готовить немедленно революционную войну".32 Это была очередная словесная уступка Ленина. Однако победа ленинского меньшинства при голосовании по столь важному вопросу повергла ЦК в еще большее смятение. Урицкий от своего имени и от имени членов ЦК Бухарина, Ломова, Бубнова, кандидата в члены ЦК Яковлевой, а также Пятакова и Смирнова, заявил, что не желает нести ответственности за принятое меньшинством ЦК решение, поскольку воздержавшиеся члены ЦК были против подписания мира, и пригрозил отставкой всех указанных большевистских работников. Началась паника. Сталин сказал, что оставление оппозицией "постов есть зарез для партии". Троцкий -- что он "голосовал бы иначе, если бы знал, что его воздержание поведет к уходу товарищей". Ленин соглашался теперь на "немую или открытую агитацию против подписания" -- только чтоб не уходили с постов и пока что подписали мир. Но левые коммунисты ушли, оговорив за собой право агитировать за войну в партийной прессе. Совместное заседание ЦК РСДРП(б) и ЦК ПЛСР было назначено на вечер 23 февраля. Протокол его числится в ненайденных и о том, как проходило заседание, ничего не известно. Ряд сведений говорит за то, что большинство ПЛСР поддержало Троцкого. Вопрос затем был передан на обсуждение фракций ВЦИК, заседавших всю ночь с 23 на 24 февраля то порознь, то совместно. Небольшой зал, отведенный для фракции большевиков, был забит до отказа. Кроме фракции там находились члены Петроградского совета и партийный актив города. Заседание вел Свердлов. Ленина пришел позже и выступил с речью, в которой доказывал, что все пути оттяжки и саботажа мирных переговоров уже испробованы и пройдены. Большинством голосов фракция РСДРП(б) во ВЦИКе приняла резолюцию о согласии на германские условия мира. Левые коммунисты пробовали добиться от фракции права свободного голосования, но потерпели поражение: в ответ была приняла резолюция о дисциплине, обязывающая всех членов фракции большевиков либо голосовать за мир, либо не участвовать в голосовании. На объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа левые коммунисты вновь высказались против подписания мира, но большинства голосов не собрали. Наконец, в три часа утра 24 февраля в большом зале Таврического дворца открылось заседание ВЦИК. Главных фракций было пять: большевики, левые эсеры, эсеры, меньшевики и анархисты. Ранним утром приступили к поименному голосованию. Каждого из присутствовавших вызывали на трибуну, и вышедший, повернувшись лицом к залу, должен был высказаться за мир или войну. Сцены разыгрывались самые разные. Бухарин, несмотря на директиву большевистской фракции не голосовать против подписания мира, выступает против, "и слова его тонут в аплодисментах половины зала".33 Его поддерживает Рязанов. Луначарский до самой последней секунды не знает, что сказать: как левый коммунист, он должен быть против, как дисциплинированный большевик -- за. Выйдя на трибуну, он произносит "да" и, "закрывая руками судорожно дергающееся лицо, сбегает с трибуны".34 Кажется, он плачет. Большинство левых коммунистов, не желая голосовать за подписание мира, но не смея нарушить партийную дисциплину, покидает зал еще до голосования (и этим решает исход в пользу Ленина). У левых эсеров происходит такой же раскол, с той только разницей, что фракция в целом решает голосовать против Брестского мира и обязывает сторонников Ленина воздержаться от голосования. Как и у большевиков, не все соглашаются соблюдать партийную дисциплину в ущерб собственным принципам. За подписание мира голосует Спиридонова, Малкин и ряд других видных членов ЦК. Эсеры и меньшевики голосуют против. Но Ленин все-таки собирает необходимое ему большинство голосов: за ленинскую резолюцию голосует 116 членов ВЦИК, против -- 85 (эсеры, меньшевики, анархисты, левые эсеры, левые коммунисты), 26 человек -- левые эсеры, сторонники подписания мира -- воздерживаются. В 5.25 утра заседание закрылось. Через полтора часа в Берлин, Вену, Софию и Константинополь передали сообщение Совнаркома о принятии германских условий и отправке в Брест-Литовск полномочной делегации. Для передачи советского согласия в письменной форме из Петрограда в Брест отправился курьер. К 10 часам вечера германское главнокомандование Восточного фронта в ответ на радиограмму о принятии германских условий потребовало подписания мира в течение трех дней с момента прибытия советской делегации в Брест. 24 февраля ушло на обсуждение того, кто войдет в состав делегации по подписанию мира. Ехать никто не хотел. Иоффе отказывался. Зиновьев предлагал кандидатуру Сокольникова. Сокольников -- Зиновьева. Все вместе -- Иоффе. Иоффе оговаривал свою поездку сотнями "если", Сокольников грозил отставкой (если его пошлют). Ленин просил "товарищей не нервничать", указывая, что "может поехать товарищ Петровский как народный комиссар". Ломов, Смирнов, Урицкий, Пятаков, Боголепов и Спунде подали заявление об уходе с занимаемых ими постов в Совнаркоме. Троцкий вспомнил, что еще пять дней назад подал заявление об уходе в отставку с поста наркома иностранных дел и теперь настаивал на ней. Зиновьев просил Троцкого "остаться до подписания мирного договора, ибо кризис еще не разрешился". Сталин говорил о "боли, которую он испытывает по отношению к товарищам", уходящим с постов, тем более, что "их некем заменить". Троцкий заявлял, что "не хочет больше нести ответственности" за мирную политику НКИД, но, не желая раскалывать партию, готов сделать заявление о сложении полномочий "в самой недемонстративной форме"; "текущую работу может вести Чичерин, а политическое руководство должен взять Ленин". Зиновьев просил Троцкого "отложить уход на 2-3 дня". Сталин тоже просил "выждать пару дней". Ленин указал, что отставка Троцкого неприемлема. Споры возобновились. Троцкий констатировал раскол в партии: "В партии сейчас два очень резко отмежеванных друг от друга крыла. Если смотреть с точки зрения парламентской, то у нас есть две партии, и в смысле парламентском надо было бы меньшинству уступить, но у нас этого нет, так как у нас идет борьба групп. Мы не можем сдавать позиции левым эсерам."35 После долгих споров подпись под договором согласился поставить Сокольников. Делегация выехала в ночь с 24 на 25 февраля. С Сокольниковым поехали Г. И. Петровский, Г. В. Чичерин, Л. М. Карахан и Иоффе. Последнего удалось уговорить поехать в качестве консультанта, не несущего ответственности за подписание договора. 28 февраля советская делегация прибыла в Брест, чтобы узнать, что германское правительство идет в своих требованиях еще дальше. Немцы требовали теперь передачи Турции Карса, Ардагана и Батума (хотя в течение войны эти территории ни разу не занимались турецкими войсками). Сокольников пробовал было возражать, но Гофман дал понять, что какие-либо обсуждения ультиматума исключаются. Трехдневный срок, в течение которого должен был быть подписан мир, немцы определили с 11 часов утра 1 марта, когда должно было состояться первое официальное заседание в Бресте. 1 марта конференция возобновила работу. С обеих сторон в переговорах участвовали второстепеные лица. Министры иностранных дел Кюльман, Чернин, Талаат (Турция) и Радославов (Болгария) в это время находились на мирных переговорах в Бухаресте и в Брест прислали своих заместителей. От Германии договор должен был подписать посланник Розенберг. На первом же заседании он предложил советской делегации обсудить мирный договор, проект которого привез с собой. Сокольников попросил зачитать весь проект и после прочтения объявил, что отказывается "от всякого его обсуждения как совершенно бесполезного при создавшихся условиях",36 тем более, что уже грядет мировая пролетарская революция. Брестский мир был ярким и буквально единственным пунктом разногласия Троцкого с Лениным в первые, самые важные для советской власти годы. История этих разногласий крайне показательна: во время голосования в ЦК 23 февраля 1918 года, когда решался вопрос не столько о Брестском мире, сколько о власти Ленина в партии, Троцкий отказался выступить против подписания договора и тем обеспечил Ленину перевес голосов. Было бы нелепо считать, что Троцкий руководствовался джентельменскими соображениями. Оставляя Ленина у власти он прежде всего заботился о самом себе, понимая, что без Ленина не удержится в правительстве и будет оттеснен конкурентами. Так что иного пути у Троцкого не было. Великий партийный стратег Ленин это, конечно же, понимал. Тем более, что Троцкий поддерживал Ленина не бескорыстно: уже на следующий день после подписания Брестского мира, 4 марта 1918 года, Троцкий был назначен председателем Высшего военного совета, а 13 марта -- наркомом по военным делам. Трудно предположить, что эти назначения, происшедшие сразу же после заключения мира, не были ленинским вознаграждением Троцкому за результаты голосования 23 февраля. Не исключено, что еще до самого голосования Ленин заручился обещанием Троцкого не выступать против в обмен на важные министерские посты, значительно укрепляющие положение Троцкого в правительстве. Настаивая на Брестском мире, Ленин четко понимал, что делает. В то время как противники Ленина в вопросе подписания мира пытались вычислить, что лучше для интересов мировой революции, Ленин должен был просчитать, где больше шансов лично ему остаться у власти. Не подписывая мира с немцами Ленин очевидно, терял руководство, так как продолжение германо-русской войны могло привести к свержению правительства СНК. В то же время победа над немцами могла быть достигнута только национальным единением, а для этого Ленин должен был отказаться от единоличного руководства и пойти на союз с другими социалистическими партиями. В случае же подписания мира Ленин должен был преодолеть только одну оппозицию: внутри собственной партии. Для этого, по уже знакомой ему схеме, нужно было перебороть сопротивление большинства собственного ЦК. Для этого, что тоже было Ленину хорошо известно, достаточно было пригрозить отставкой. Именно так поступил Ленин. Уступив немцам во всех пунктах, подписав условия, названные современниками "унизительными", Ленин остался председателем Совнаркома. Однако оппозиция сепаратному миру в партии и советском аппарате заставила Ленина изменить тактику. Он постепенно переместил акцент с "мира" на "передышку". Вместо мирного соглашения с Четверным союзом Ленин ратовал теперь за подписание ни к чему не обязывающего бумажного договора ради короткой, пусть хоть в два дня, паузы, необходимой для подготовки к революционной войне. При такой постановке вопроса Ленин почти стирал грань между собою и левыми коммунистами. Расхождение было теперь в сроках. Бухарин выступал за немедленную войну. Ленин -- за войну после короткой передышки. Сепаратный мир исчез из лексикона Ленина. Как и формула Троцкого "ни война, ни мир", ленинская "передышка" была средней линией. Она позволяла, не отказываясь от лозунга революционной войны, оттягивать ее начало сколь угодно долгое время. Оставляя левым коммунистам надежду на скорое объявление войны, "передышка" давала возможность Ленину добиться столь важного для него подписания Брестского соглашения. С точки зрение выполнения внешнеполитических задач советской власти формула "передышки" также оказалась более удобной, чем сепаратный мир. Подписывая мир, большевики компрометировали себя и перед германскими социалистами, и перед Антантой, провоцируя последнюю на вмешательство. "Передышка" давала и тем и другим надежду на скорое возобновление войны между Россией и Германией. Негативной, с точки зрения Ленина, стороной, были возникшие у Германии опасения того, что большевики не имеют серьезных намерений соблюдать мир. Но поскольку более выгодного мира не дало бы Германии никакое другое российское правительство, Ленин понимал, что Германия останется заинтересованной в Совнаркоме. Что касается Антанты, то первоначальное намерение большевиков заключить сепаратный мир и разорвать таким образом союз с Англией и Францией казалось в 1918 году актом беспрецедентного коварства. Не желая, с одной стороны, иметь дело с правительством "максималистов" в России, не веря в его способность удержаться у власти, Антанта, с другой стороны, пыталась поддерживать контакты с советской властью хотя бы на неофициальном уровне с целью убедить советское правительство сначала не подписывать, а после подписания -- не ратифицировать Брестский договор. В глазах Антанты Ленин, проехавший через Германию в пломбированном вагоне, получавший от немцев деньги (в чем по крайней мере были убеждены в Англии и Франции), был, конечно же, ставлеником германского правительства, если не прямым его агентом. Именно так англичане с французами объясняли прогерманскую политику Ленина. Очевидно, что формула Троцкого "ни война, ни мир" не отделяла Россию от Антанты столь категорично, как ленинское мирное предложение. Ленин, подписывая мир, толкал Антанту на войну с Россией. Троцкий пытался сохранить баланс между двумя враждебными лагерями. После 3 марта, однако, удержаться на этой линии было крайне трудно. Ленинская "передышка", не избавив Россию от германской оккупации, спровоцировала на интервенцию в гражданскую войну в России мировые джержавы -- Англию, Францию, Японию и США. Можно понять причины, по которым Ленин, казалось бы, и здесь выбрал самый рискованный для революции (и наименее опасный для себя) вариант. Немцы требовали территорий. Но они не требовали ухода Ленина от власти, а наоборот -- были заинтересованы в Ленине, так как понимали, что лучшего союзника в деле сепаратного мира не получат. Антанту же не интересовали территории. Она должна была сохранить действующим Восточный фронт. В союзе с Германией Ленин удерживал личную власть. В союзе с Антантой он терял ее безусловно как сторонник ориентации на Германию. Брест-Литовский договор мог войти в силу только после ратификации его тремя инстанциями: партийными съездами, съездом Советов и германским рейхстагом. В распоряжении сторонников и противников мира оставалось, таким образом, две недели (оговоренные немцами как предельный срок ратификации). Ленин ранее всего попробовал добиться отмены резолюции Московского областного бюро партии о недоверии ЦК. Случай для этого представился на московской общегородской конференции РСДРП(б), созванной вскоре после подписания мира, в ночь с 4 на 5 марта. В докладах участников конференции были представлены все три точки зрения: Ленина, Троцкого и Бухарина. Ленинскую позицию защищали Зиновьев и Свердлов. От имени левых коммунистов выступил Оболенский (Осинский), предложивший конференции подтвердить резолюцию о недоверии ЦК. Левые коммунисты потерпели поражение: за резолюцию Осинского голосовало только 5 человек; 65 делегатов конференции одобрили резолюцию, выражавшую доверие ЦК, и высказались за сохранение во что бы то ни стало единства партии. Однако в самом важном для Ленина вопросе победил Троцкий: большинство участников конференции, 46 человек, проголосовало против подписания мира (резолюция Покровского). Ленин всегда ясно видел взаимосвязь мелочей в борьбе. Это отличало его от Троцкого, извечно стремившегося к недостигаемому горизонту и не ставившего перед собой цели дня. Такой целью для Ленина в марте 1918 года была ратификация Брестского договора на предстоящем Седьмом партийном съезде. К этому времени большевистская партия фактически раскололась на две. Самым ярким проявлением этого раскола стало издание левыми коммунистами с 5 марта газеты "Коммунист" под редакцией Бухарина, Радека и Урицкого -- органа Петербургского комитета и Петербургского окружного комитета РСДРП(б). В Москве ими стал издаваться журнал под тем же названием. Ленин пробовал противостоять левым, в основном через "Правду". Так, перед открытием съезда, 6 марта, он опубликовал статью "Серьезный урок и серьезная ответственность", не казавшуюся убедительной. Основная ее мысль сводилась к тому, что "с 3 марта, когда в 1 час дня прекращены были германцами военные действия, и до 5-го марта 7 час. вечера", когда Ленин писал статью, советская власть имеет передышку, которой она уже с успехом воспользовалась.37 Такой аргумент мог вызвать только улыбку. Говорить о прекращении военных действий со стороны Германии было преждевременно. Кроме того, было очевидно, что за два дня никаких мероприятий по охране государства провести нельзя. 6 марта в 8.45 вечера, вскоре после объединенного заседания президиума ВЦИК и СНК, на котором с отчетом мирной делегации выступил Сокольников, Седьмой экстренный съезд партии, созванный специально для ратификации мирного договора с Германией, открылся в Таврическом дворце. Съезд не был представительным. В его выборах могли "принять участие лишь члены партии, состоявшие в ней более трех месяцев",38 т. е. только те, кто вступил в ряды РСДРП(б) до октябрьского переворота. Кроме того, делегатов съехалось мало. Даже 5 марта не было ясно, откроется съезд или нет, будет ли он правомочным. Свердлов на предварительном совещании признал, что "это конференция, совещание, но не съезд".39 И поскольку такой "съезд" никак нельзя было назвать "очередным", он получил титул "экстренного". Собирался он в страшной спешке. Нет точных данных о числе делегатов, можно предположить, что в нем участвовало 47 делегатов с решающим голосом и 59 с совещательным, формально представлявшие 169.200 членов РКП(б). Всего же, по данным непроверенным и неточным, в партии большевиков насчитывалось в то время до 300.000 членов, не так уж много, если учесть, что к моменту созыва Шестого съезда в июле 1917, когда партия еще не была правящей, в ее рядах числилось уже около 240 тысяч, причем с апреля по июль 1917 года партия возросла в три раза. Теперь же Ларин вынужден был указать, что "многие организации фактически за последнее время не выросли".40 А Свердлов, выступивший на Седьмом съезде с отчетом ЦК, обратил внимание партийного актива еще на два прискорбных обстоятельства: "членские взносы поступали крайне неаккуратно", а тираж "Правды" упал с 220 тысяч в октябре 1917 г. до 85 тысяч, причем распространялась газета фактически только в Петрограде и окрестностях.41 7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезда -- о Брестском мире -- выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем за знакомым сегодня каждому Брестским мирным договором стояли условия более тяжкие, чем Версальскиий договор. В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало, очищение Россией провинций Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов "и их упорядоченное возвращение Турции"; подписание немедленного мира с Украинской народной республикой и признание мирного договора между Украиной и странами Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой должны были быть выведены все русские и красногвардейские части, под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по реке Нарве. Восточная граница Лифляндии -- через Чудское и Псковское озера. Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной гвардии, а финские порты -- от русского флота и военно-морских сил. На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73% железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных заводов, 133 табачных фабрик, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятий, 615 целюлезных фабрик, 1073 машиностроительных заводов и, главное, 40% промышленных рабочих, которые уходили теперь "под иго капитала". Очевидно, что без всего этого нельзя было "построить социалистического хозяйства"42 (ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мир с Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей территории и 50% населения. Россия -- лишь трети. Но в абсолютных цифрах территориальные и людские потери были несравнимы. Территория России была теперь меньше, чем в допетровскую эпоху. Именно этот мир и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам: приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию, признавал, что война с Германией неизбежна, что невозможно сосуществование с капиталистическими странами, что Петроград и Москву скорее всего придется отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что "передышка" всего-то может продлиться -- день. Но левые коммунисты из этого выводили, что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка, пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно -- отхода от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с Лениным. С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция будет либо "спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала". О мирном сосуществовании, поэтому, говорить не приходится. Выгоды от мирного договора с Германией -- иллюзорны. Прежде чем подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным передышка. Ленин утверждает, что она "нужна для упорядочения железных дорог", для организации экономики и "налаживания того самого советского аппарата", который "не могли наладить в течение четырех месяцев". Бухарин считал, что "если бы была возможность такой передышки", левые коммунисты согласились бы подписать мир. Но если передышка берется только на несколько дней, то "овчинка выделки не стоит", потому что в несколько дней разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни Либкнехт. "Дело вовсе не в том, что мы протестуем против позорных и прочих условий мира как таковых, -- продолжал Бухарин, -- а мы протестуем против этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают", так как отрезают от России Украину (и хлеб), Донецкий бассейн (и уголь), раскалывают и ослабляют рабочих и рабочее движение. Такие просоветски настроенные территории как Латвия отдаются под германскую оккупацию. Фактически аннулируются мероприятия советской власти по национализации иностранной промышленности, поскольку "в условиях мира имеются пункты относительно соблюдения интересов иностранных подданных". Затем, по договору запрещается коммунистическая агитация советским правительством в странах Четверного союза и на занимаемых ими территориях, что, по мнению Бухарина, сводило "на нет" международное значение русской революции, в конечном итоге зависящей от того, "победит или не победит международная революция", поскольку только в ней и есть "спасение". Наконец, Бухарин категорически протестовал против нового пункта Брестского договора, "добавленного уже после", согласно которому "Россия обязана сохранить независимость Персии и Афганистана". Бухарин считал, что уже из-за этого не стоит подписывать договора о двухнедельной передышке. Единственный выход Бухарин видел в том, чтобы начать против "германского инпериализма" революционную войну, которая, несмотря на неизбежные поражения первого этапа такой войны, принесет в конечном итоге победу, поскольку "чем дальше неприятель будет продвигаться в глубь России, тем в более невыгодные для него условия он будет попадать".43 После речи Бухарина заседание было закрыто. Вечером в прениях по докладам Ленина и Бухарина выступил Урицкий, сказавший, что Ленин "в правоте своей позиции" не убедил. Можно было бы добиваться продолжительной передышки. Но "успокоиться на передышке в два-три дня", которая "ничего не даст, а угрожает разрушить оставшиеся железные дороги и ту небольшую армию", которую только что начали создавать, это значит согласиться на "никому не нужную, бесполезную и вредную передышку с тем, чтобы на другой день, при гораздо более скверных условиях", возобновлять войну, отступая "до бесконечности", вплоть до Урала, эвакуируя "не только Петроград, но и Москву", поскольку, как всякому очевидно, "общее положение может значительно ухудшиться". Урицкий не согласился с ленинским сравнения Брестского мира с Тильзитским. "Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, -- сказал он, -- подписала его другая сторона. Немцам пришлось принять его как совершившийся факт". Урицкий предложил поэтому "отказаться от ратификации договора", хотя и понимал, что разрыв с Германией "принесет вначале на поле брани целый ряд поражений", которые, впрочем, "могут гораздо больше содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе" чем "похабный мир" Ленина.44 Бубнов указал, что в момент, когда "уже назрел революционный кризис в Западной Европе" и "международная революция готовится перейти в самую острую, самую развернутую форму гражданской войны, согласие заключить мир" наносит непоправимый "удар делу международного пролетариата", перед которых в настоящее время "встала задача развития гражданской войны в международном масштабе", задача "не фантастическая, а вполне реальная". В этом и заключается содержание лозунга "революционная война". Ленин же с левых позиций октября 1917 перешел на правые и ссылается теперь на то, что "массы воевать не хотят, крестьянство хочет мира". "С каких это пор мы ставим вопрос так, как ставит его сейчас тов. Ленин?" -- спрашивал Бубнов, намекая на лицемерие.45 Точку зрения сторонников передышки подверг критике Радек. Он назвал политику Ленина невозможной и неприемлемой, указав, что большевики никогда не надеялись на то, что "немецкий империализм оставит нас в покое". Наоборот, все исходили из неизбежности войны с Германией и поэтому "стояли на точке зрения демонстративной политики мира, политики возбуждения масс в Европе". Такая политика советского правительства "вызвала всеобщую забастовку в Германии" и "стачки в Австрии". Даже сейчас, после совершившегося германского наступления, Радек считал, что противники подписания мира были правы, когда утверждали, будто "крупных сил у немцев нет" и будто немцы готовы пойти на соглашение "без заключения формального мира" (о чем писала германская пресса). Радек сказал, что планы объявления партизанской войны против германских оккупационных войск не были фразой, и если бы большевики оставили Петроград и отступили вглубь страны, они смогли бы "создать новые военные кадры" за три месяца, в течение которых немцы не смогли бы продвигаться вглубь России "ввиду международного положения, ввиду положения дел на Западе".46 Выступивший против подписания мира и за революционную войну Рязанов фактически обвинил Ленина в измене. Эвакуация Петрограда возможна как эвакуация учреждений, сказал он. "Всякая попытка сдать этот Питер без сопротивления, подписав и ратифицировав этот мир", была бы "неизбежной изменой по отношению к русскому пролетариату", поскольку "провоцировала бы немцев на дальнейшее наступление". Ленин, продолжал Рязанов, готов отдать "Питер, Москву, Урал, он не боится пойти во Владивосток, если японцы его примут", готов отступать и отступать; "этому отступлению есть предел".47 Противник подписания мира Коллонтай указала, что никакого мира не будет, даже если договор ратифицируют; Брестское соглашение останется на бумаге. Доказательством этому служит тот факт, что после подписания перемирия война все равно продолжалась. Коллонтай считала, что возможности для передышки нет, что мир с Германией невероятен, что создавшуюся ситуацию следует использовать для формирования "интернациональной революционной армии", и если советская власть в России падет, знамя коммунизма "поднимут другие".48 Седьмой партийный съезд был знаменателен тем, что большинство его делегатов высказалось за ратификацию мира, в то время как большинство ораторов выступало против, а поддерживающее Ленина меньшинство говоривших, да и сам Ленин, выступали за принятие договора с многочисленными оговорками (Зиновьев, Смилга, Сокольников и др.). Свердлов, еще один сторонник ратификации мира, выступил в защиту Троцкого, оклеветанного Лениным, разъясняя, что политика Троцкого на Брестских переговорах была политикой ЦК: "Все мы одинаково стояли за то, что нужно затягивать переговоры до последнего момента [...] Все мы отстаивали как раз ту позицию, которую вела вначале наша Брестская делегация во главе с тов. Троцким [...] Так что все упреки, что Центральный комитет вел неправильную политику, не соответствуют действительности. Мы и до сих пор говорим, что при известных условиях нам революционную войну придется неизбежно вести."49 После этого Троцкий изложил на съезде "третью позицию" -- ни мира, ни войны -- и сказал, что воздержался от голосования по вопросу о подписании мира в ЦК, так как не считал "решающим для судеб революции то или другое отношение к этому вопросу". Он признал, что шансов победить больше "не на той стороне, на которой стоит" Ленин, и указал, что переговоры с Германией преследовали прежде всего цели пропаганды, и если бы нужно было заключать действительный мир, то не стоило оттягивать соглашения, а надо было подписывать договор в ноябре, когда немцы пошли на наиболее выгодные для советского правительства условия. Троцкий отвел довод о том, что немцы в случае отказа советского правительства ратифицировать мир захватят Петроград и сослался на свой разговор с Лениным. Даже Ленин считал, указывал Троцкий, что "факт взятия Петрограда подействовал бы слишком революционизирующим образом на германских рабочих". "Все зависит от скорости пробуждения европейской революции",50 заключил Троцкий, но не высказался против ратификации мира: "Я не буду предлагать вам не ратифицировать его", добавив, что "есть известный предел", дальше которого большевики идти не могут, так как "это уже будет предательством в полном смысле слова". Этот предел -- требование немцев к большевикам подписать мир с Украинской Радой.51 И поскольку содержание Брестского договора делегатам съезда известно не было, никто не поправил Троцкого, что заключение мира с Украинской республикой предусматривается Брестским соглашением, под котором уже стоит подпись советского правительства и которое должен ратифицировать слушающий Троцкого съезд. В 9.45 вечера 7 марта, заседание закрылось. На следующий день в 11.40 дня открылось четвертое, предпоследнее заседание съезда. Вторично получил слово Бухарин, вновь призвавший к революционной войне: "Возможна ли теперь вообще война? Нужно решить, возможна ли она объективно или нет". Если возможна и если она все равно начнется "через два-три дня", для чего покупать "такой ценой этот договор", наносящий неисчислимый вред и шельмующий советскую власть "в глазах всего мирового пролетариата"?52 В ответ Ленин признал, что "на девять десятых" согласен с Бухариным,53 что большевики маневрируют "в интересах революционной войны", и в этих пунктах имеется "согласие обеих частей партии", а спор только о том, "продолжать ли без всякой передышки войну или нет". Ленин указал также, что Бухарин напрасно пугается подписи под договором, который, мол, можно разорвать в любой момент: "Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя", "договор есть средство собирать силы". "Революционная война придет, тут у нас разногласий нет". Но пока что пригрозил отставкой в случае отказа съезда ратифицировать мир.54 При поименном голосовании за ленинскую резолюцию высказалось 30 человек, против -- 12. Четверо воздержалось. За резолюцию левых коммунистов голосовало 9 человек, против -- 28. Правда, резолюция Ленина, получившая большинство, о мире не упоминала, а обговаривала передышкуядля подготовки к революционной войне. Публиковать такую резолюцию было совершенно невозможно, поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира. Поэтому Ленин настоял на принятии съездом поправки: "Настоящая резолюция не публикуется в печати, а сообщается только о ратификации договора". Ленину важно было подписать мир и добиться его ратификации. Во всем остальном он готов был уступить левым коммунистам. В частности, он предложил утвердить поправку о том, что ЦК в любое время будет иметь право разорвать соглашение: "Съезд дает полномочия ЦК партии как порвать все мирные договоры, так и объявить войну любой империалистической державе и всему миру, когда ЦК партии признает для этого момент подходящим". Разумеется, такая поправка нарушала не только прерогативы ВЦИКа, но и Совнаркома. Но она развязывала руки большевистскому активу, имевшему теперь право не созывать специального съезда для расторжения договора. Очевидно, что сам Ленин в этой поправке заинтересован не был, но победив при голосовании по вопросу о ратификации, он пытался усыпить оппозицию, уступив во всех возможных (и ничего не значащих) пунктах. Впрочем, Свердлов отказался ставить на голосование ленинскую поправку на том основании, что ЦК, "само собою разумеется" имеет право в период между съездами принимать те или иные принципиально важные решения, в том числе касающиеся войны и мира.55 Поскольку съезд принял резолюцию не о мире, а о передышке, т. е. объявлял о том, что скоро возобновит с Германией войну, Ленин попытался сделать все, что в его силах, для предотвращения утечки информации за стены Таврического дворца. В конце концов он мог опасаться и прямого саботажа со стороны левых коммунистов (например, публикации ими резолюции съезда в "Коммунисте"). Ленин потребовал поэтому "взять на этот счет личную подписку с каждого находящегося в зале" ввиду "государственной важности вопроса".56 Съезд утвердил и эту поправку. И только требование Ленина к делегатам съезда вернуть текст резолюции о мире ради "сохранения военной тайны" встретило сопротивление прежде всего Свердлова: "Каждый вернувшийся домой должен сделать отчет в своей организации, по крайней мере центрам, и вы должны будете иметь эти резолюции". Ленин пытался настаивать, утверждая, что "сообщения, содержащие военную тайну, делаются устно".57 Но при голосовании проиграл. Эту поправку Ленина съезд по инициативе Свердлова отверг. Заставив партию подписаться под Брестским договором, Ленин одержал блестящую тактическую победу. Однако положение Ленина осложнялось тем, что в оппозиции по этому вопросу оказывались основные социалистические партии России, представленные во ВЦИКе: левые эсеры, меньшевики, эсеры и анархисты-коммунисты. С этими партиями еще только предстояло столкнуться во время ратификации Брестского договора съездом Советов. Ленин также должен был считаться с вероятностью того, что левые эсеры и левые коммунисты попробуют сформировать свою партию. Наконец, в пылу борьбы за Брестский мир Ленин просмотрел еще одну комбинацию: выдвинувшийся в те месяцы Свердлов, оттесняя терявшего власть, авторитет и контроль Ленина, предотвращая блок между левыми коммунистами и ПЛСР, попытался в марте-апреле 1918 объединить большевиков и левых эсеров для неизбежной и скорой революционной войны с Германией. Германское правительство в целом было осведомлено о внутрипартийной борьбе у большевиков в связи с вопросом о подписании мира. 11 марта статст-секретарь иностранных дел Германии Кюльман в телеграмме МИДу указывал, что общая ситуация крайней "неопределенна" и предлагал "воздержаться от каких бы то ни было комментариев по поводу" предстоящей на съезде Советов ратификации договоров. Перенос столицы России из Петрограда в Москву (где и должен был собраться съезд Советов), подальше от линии фронта, также говорил отнюдь не о мирных намерениях советского правительства. После переезда в Москву началась подготовка к съезду, открывшемуся 14 марта. Как и Седьмой партийный съезд, съезд Советов не был представительным и получил название "Чрезвычайного". На съезде Советов присутствовало 1172 делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Впервые и специально для делегатов съезда в количестве 1000 экз. был отпечатан текст Брест-Литовского мирного договора. При итоговом голосовании Брест-Литовский мирный договор был ратифицирован большинством в 784 голоса против 261 при 115 воздержавшихся. Следствием этого голосования, однако, явился выход левых эсеров из правительства, хотя решение это было принято левоэсеровской фракцией далеко не единодушно. Против выхода из СНК и за подписание Брестского мира высказались по крайней мере 78 левоэсеровских делегатов съезда. Тем не менее 15 марта все наркомы -- члены ПЛСР покинули свои посты. Выйдя из правительства, они, подобно левым коммунистам, оставили за собой право критиковать Брестскую политику Совнаркома. В связи с выходом из советского правительства всех левых эсеров и некоторых левых коммунистов Совнарком 18 марта, через день после окончания работы Четвертого съезда Советов, рассмотрел вопрос "об общеминистерском кризисе". С сообщением по этому поводу выступил Свердлов, формально членом СНК не являвшийся, по постепенно начинавший перенимать у Ленина работу по Совнаркому (на съездах и конференциях того времени Свердлов давно уже был докладчиком или содокладчик председателя СНК; или же выступал с отчетом ЦК, как на Седьмом съезде партии, что в будущем, по должности, станет делать генсек). По инициативе Свердлова Совнарком начал переговоры о вхождении в правительство вышедших из него ранее членов Московского областного комитета РКП(б), стоявшего в оппозиции к Брестской политике. Свердлов же начал переговоры с рядом большевиков, чьи кандидатуры намечались на посты наркомов земледелия, имуществ, юстиции и на пост председателя ВСНХ вместо ушедших в отставку левых эсеров и левых коммунистов (обсуждавших в свою очередь вопрос об отстранении Ленина от власти и формировании нового правительства из блока левых эсеров и левых коммунистов). На том же заседании СНК было заслушано сообщение Свердлова о Высшем военном совете республики, откуда в связи с уходом левых эсеров из СНК был выведен левый эсер П. П. Прошьян. Чем дольше длилась "передышка", тем очевиднее становились просчеты Ленина. Брестский мир остался бумажной декларацией. Ни одна из сторон не смотрела на него как на деловой, выполнимый и окончательный. В случае победы Германии Брестский мир должен был быть пересмотрен и конкретизирован в рамках общего европейского соглашения. В случае поражения Германии в мировой войне договор, очевидно, потерял бы силу и потому, что его расторгла бы Россия, и потому, что не допустила бы Антанта. Неподконтрольное советской власти население бывшей Российской империи Брестского мира вообще не признавало (если не было оккупировано Германией, Автро-Венгрией или Турцией). Внутри советского лагеря и те, кто голосовал за договор под давлением Ленина, и те, кто поддерживал соглашение с немцами под влиянием обстоятельств, рассматривали Брестский мир именно как на передышку. Неудивительно, что вскоре после ратификации Брестского соглашения помощник Свердлова секретарь ЦК РКП(б) Стасова указала в письме местным организациям: "Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия к ликвидации советской власти".58 С военной точки зрения Брестский договор не принес желаемого облегчения ни Германии, ни РСФСР. Со дня на день ожидалось падение Петрограда, занятие его немцами. 4 марта, на следующий день после подписания мирного договора, Петроградский комитет РСДРП(б) обратился в ЦК с письмом, в котором ставил вопрос о переходе петроградской организации партии на нелегальное положение в связи с угрозой занятия города немцами -- настолько никто не верил в только что подписанное соглашение. На случай ведения работы в условиях подполья Петроградский комитет просил выделить ему несколько сот тысяч рублей. Комитет также предлагал не собирать Седьмой партийный съезд в Петрограде, а перенести его в Москву и эвакуировать туда всех прибывших на съезд делегатов, чтобы не "потерять своих лучших товарищей" в случае захвата города.59 Впрочем, председатель Петросовета Зиновьев старался быть спокойным: "Реальное соотношение сил показывает, что немецкий империализм в настоящий момент в силе потребовать от нас беспошлинно фунт мяса, но все же он не имеет возможности требовать выдачу головы Совета. [...] Германия не пойдет на дальнейшее наступление, как ни соблазнительна перспектива оккупации Петрограда и разгром Смольного.60 [...] А если Вильгельм все-таки будет в силах продолжать наступление против нас, что тогда? Тогда нам ничего не останется, кроме как продолжать войну, причем эта война впервые приобретает действительное революционное значение".61 Ни на договор, ни на факт ратификации его съездом никто не обращал внимания. Так, одновременно с работой Седьмого съезда партии в том же Петрограде проходила городская конференция РКП(б). Как и московская конференция, проведенная ранее, конференция в Петрограде была посвящена двум вопросам: Брестскому миру и предо