румынами  нет  дипломатич[еских]
сношений. Попытаюсь поднять шум в печати.
     Привет  от  всех  наших.  Как  чувствуете   себя?   Видели,   вероятно,
Гольденб[ерга]110 и узнали от него о здешних делах. Крепко жму руку.
     <i>Ю. Цедербаум</i>
        ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ

     <i>1 декабря 1917 г.</i>

        Дорогой Павел Борисович!

     На днях (с  неделю) я  послал Вам с оказией  громадное  письмо  о наших
здешних делах. Надеюсь, получили его? Теперь  пользуюсь новой  оказией, чтоб
написать Вам вот о чем.  По моим  сведениям, в Стокгольме сейчас должны быть
Гаазе111 и Ледебур112. Мы считаем очень важным, чтобы они были осведомлены о
том,  почему  мы  все  --  интернационалисты  --  сочли невозможным  принять
какое-либо  участие  в  осуществлении  т.  н.  "диктатуры  пролетариата".  К
сожалению, специальной декларации для европейцев  мы не успели выработать, и
я, на всякий  случай, лишь прилагаю проект нашей резолюции, внесенный в ныне
заседающий чрезвычайный съезд нашей партии. За последние дни ленинский режим
обогатился  объявлением "вне закона"  всей  кадетской  партии  (без  всякого
внешнего  повода  к тому) и первым открытым нападением на Учр.  Собр.: члены
его  (эсеры), собиравшиеся на частные совещания (их  пока  съехалось  меньше
100),  разогнаны  вооруженной силой и "декретировано", что УС соберется лишь
тогда,  когда его  членов  будет выбрано  и съедется  400  (а  так  как  все
к[а]д[еты]  будут  арестованы,  а   челов[ек]   150  избранных  большевиков,
наверное,  намеренно  не явится,  то  таков кляузно-гнусный  план Ленина  --
пройдет еще с месяц, пока со всех отдаленных углов соберется нужный кворум).
До тех  пор,  впрочем, вероятно арестуют и часть эсеров,  так  что диктатура
может длиться  ad  infinitum113. Необходимо, чтобы немецкие товарищи поняли:
1) что,  хотя  масса рабочих за  Лениным, его  режим  все  более  становится
режимом  террора не  пролетариев,  а "санкюлотов"114  -- разношерстной массы
вооруженных солдат, "красногвардейцев"  и матросов все более,  как было  и с
французскими санкюлотами,  превращающихся в пенсионеров  государства; 2) что
попытка  управлять, а тем  более производить  коммунистические  эксперименты
против  воли  громадного  большинства  крестьян  (не   менее  20   миллионов
избирателей на выборах голосовало за эсеров  умеренного толка) и против всей
массы  городской   демократии  (казенных,  общественных,  частных  служащих,
техников, либеральных профессий, народных учителей и т. п.) ни к чему, кроме
краха, привести не может; 3) что режим террора, попирания гражданских свобод
и  надругательств  над Учредительным Собранием  во имя "классовой диктатуры"
убивает в корне  зачатки демократического воспитания, приобретенного народом
за 8 месяцев, и готовит самую благодарную почву для всякого бонапартизма; 4)
что  гражданская война  и  распад  страны (Украина, казачьи  области,  Крым,
Сибирь, даже "Башкирия" объявили свою полную автономию, а  Кавказ фактически
самоуправляется)  делают  позицию   ленинцев  при   переговорах  с  немецким
правительством совершенно беспомощной, заставляя тем  более  "торопиться"  с
получением мира, что они -- во власти ими разнузданной солдатской стихии; 5)
что нам, при  всем  нежелании играть  в руку буржуазии,  которой  достанется
наследство  после  банкротства большевиков и при  решительном  нашем  отказе
образовать "блок всех честных людей" против Ленина и Ко. (к чему у некоторых
правых социалистов есть охота) приходится сейчас всю энергию концентрировать
на  обличении и  разоблачении  ленинской  политики  в  надежде,  что  лучшие
элементы внутри идущей за ним рабочей  массы, поняв, куда их ведут, образуют
ядро,  способное направить курс "диктатуры"  в другую сторону. Наш лозунг --
объединение  большинства  Учредительного  Собрания (социалистичсского) путем
соглашения  между  ленинцами и всеми  остальными на  почве  разрешения задач
мира, регулирования промышленности и аграрной реформы с отказом от террора и
социально-утопических экспериментов.
     От  немцев мы ждем.  что они,  в  меру возможности, будут  мешать своим
империалистам  использовать   безумие  внешней   политики  Троцкого,   чтобы
окончательно   наступить   на    горло   России.   Настоятельно   необходима
международная конференция.
     Скажите  при   случае   Раковскому,   что   его  письмо   к  ленинскому
правительству произвело  здесь неблагоприятное впечатление. Мы  все смеемся,
когда читаем, что он предлагает  ленинцам добиться от Румынии свободы печати
и  созыва У  чр[едительного] Собр[ания]. II  est bien qualifie pour cela115,
наш милый  Троцкий,  разгоняющий  здссьУчред. Собрание и  закрывший по  всей
России добрую сотню социалистических газет.
     Съезд  пока  протекает  тихо  (сегодня  1-й  день)  ,  но  кончится  ли
благополучно, трудно сказать.  Благодаря войне между Лениным и  Калединым116
не могли приехать 40 кавказцев, ехавшие во главе с Жордания к нам на помощь.
При их содействии наше левое крыло могло бы образовать прочное большинство с
"левым   центром"   Фед.Ильича   [Дана],  Череванина  и   др.   для  ведения
действительно  социал-демократической политики, которая могла бы не  сделать
нашу неизбежную борьбу с  ленинизмом частью похода всей  буржуазии и  мелкой
буржуазии  против рабочего класса (к чему ведет  фатально ленинский террор).
При  отсутствии  кавказцев  такое большинство  может  оказаться маленьким  и
непрочным н  тогда  будет  продолжаться  развал партии, в  нынешних условиях
более опасный, чем тот откол  потресовского крыла, которым дело ограничилось
бы в первом случае (они уйдут наверное к Плеханову, ибо сейчас, под влиянием
ленинского  башибузукства настроились  черт  знает  как  враждебно к  самому
рабочему классу в его нынешнем виде) .
     Жму крепко руку.  Привет  от всех наших. Дайте понятьнемцам,  что им  в
"Leipz[iger] Volkszeitung"  следовало бы самым сдержанным  образом  писать о
ленинцах,  отнюдь  не  допуская  апологии.  Когда  перед  Европой  --  после
неизбежного   краха   --   раскроется   истинная  картина  "истинно-русской"
"диктатуры  пролетариата",  Шейдеманы117  всех  стран используют  ее,  чтобы
навеки опозорить все "левое"  в социализме. Пусть поэтому вовремя отмежуются
от всего специфически ленинского.
     А ведь. знаете.  Пав. Бор.,  только теперь в  полной мере выявилась  та
"якобинская" природа ленинизма,  которую Вы вскрыли  в No 65 "Искры" в  1903
году!

        ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     <i>30 декабря 1917 г.</i>
        Дорогой Павел Борисович!
     Мы получили (я и  Ф. И. [Дан]) Ваши письма, а от Раковского узнали, что
Вы уже приступаете к выпуску No 1 "Echos  de  Russie118", и очень  хорошо! К
сожалению, не  можем  послать Вам  ни Астрова119,  ни  Семковского, ни  Раф.
Григорьева120. Первые двое слишком нужны здесь,  последний же еще  в авгуре,
кажется, покинул нашу партию (вместе  с  Лариным), негодуя на наше нежелание
раскалываться с оборонцами, но, в отличие от Ларина, не пошел к большевикам,
а застрял  в  группе "Новой  жизни", которая все  еще  тщится  создать  свою
"партию".  В  то же время мы  вообще  потеряли  немало сторонников (особенно
рабочих,  уходивших  от нас  в виде  протеста против  нашего  сожительства с
оборонцами). Но,  кажется, уже на  днях Вы получите подмогу: от  нас  поедет
либо Эрлих, либо Абрамович по делу созыва международной конференции  (наш ЦК
и ЦК эсеров решили все сделать, чтобы добиться у европейцев ее созыва), и он
сможет помогать Вам в  бюллетене. Относительно  газеты я распорядился, чтобы
Вам высылали ее из редакции. Получаете ли ее? Что касается денег, то ЦК ищет
способа отправить  Вам  1000  руб.  и, по-видимому, на днях  осуществит это.
Кредитоваться  же  за  счет  ЦИК  Вы  можете  спокойно:  расходы будут здесь
покрыты.
     За время с прошлого моего письма мы имели чрезвычайный съезд. Благодаря
неявке  кавказцев  (из-за войны  на юге,  прервавшей сообщение),  съезд  был
неполным, и мы  (левое крыло) лишились поддержки компактной группы, которая,
во  главе  с Жордания, несомненно поддержала  бы  нас  во  всех существенных
вопросах. Тем не менее, хотя и имея относительное большинство (50  из 120) ,
а  не  абсолютное  и  вынужденные поэтому опираться  на  поддержку  "центра"
(Фед[ор] Ильич -- Череванин), мы добились удовлетворительных результатов без
существенных компромиссов. Фактически партийный аппарат перешел в наши руки,
ибо не только крайняя правая (Потресов, Голиков и др.) , но и просто  правая
(Либер,  Богданов,  Багурский, 3арецкая) объявили "бойкот"  центрам ввиду-де
"большевистского"  уклона   наших   решений.   "Большевизм"  этот,  конечно,
заключается  в  том, что мы не  считаем возможным от большевистской  анархии
апеллировать  к  реставрации  бездарного  коалиционного  режима,  а  лишь  к
демократическому  блоку;   что   мы  за   преторьянско-люмпенской   стороной
большевизма  не  игнорируем  его  корней  в русском  пролетариате,  а потому
отказываемся организовывать гражданскую войну против него и что мы отвергаем
большевистскую "политику  мира" во имя интернациональной  акции пролетариата
за  мир,  а  не  во  имя  "восстановления  согласия  с  союзниками",  т.  е.
продолжения  войны  до весны  или  далее. Оборонческая оппозиция  осталась в
партии, основывает новую газету, но пока не борется с нами  настолько резко,
чтобы вызвать острый конфликт. Церетели не пошел с ними, но и в ЦК отказался
войти. ЦК образовался  из интернационалистов и  "центра" (в  меньшинстве). В
редакцию газеты  избраны  Ал.  Сам. [Мартынов]  я  и  Фед[ор] Ильич;  теперь
прибавился еще Астров. Будет выхолить  двухнедельный "Рабочий Интернационал"
с редакцией из Мартынова. Череванина и Ерманского.
     Пока  уживаемся  без  серьезных трений,  хотя и  приходится бороться  с
некоторыми тенденциями бывших оборонцев, которых чересчур уж слепая вражда к
большевикам  заставляет  иногда  уходить в  сторону  от  политической линии,
которую сами они признали единственно возможной. Но, в общем, есть согласие,
пока  не затрагиваются вопросы прошлого:  здесь, как полагается, говорим  на
разных языках.
     Сближает нас  больше  всего  скверное  положение  всей партии. Народные
массы или  еще  с  большевиками,  или  уже,  испытав  первые  разочарования,
пропитываются политическим  индифферентизмом. Хотя мы  собрали на выборах до
полумиллиона  голосов,  но масс у нас, кроме Кавказа, нет, а в революционное
время без масс трудно сохранять жизненную партийную организацию. Собрания не
посещаются. Деньги в партийную  кассу не поступают, газета  распространяется
мало.
     Политическое  положение  --  ужасное.  И  в области мира, и  в  области
экономической  разрухи  дело  явно  идет  к  фиаско  большевизма,  но  много
оснований  опасаться,   что   оно  сменится  не  торжеством  демократии,   а
всесторонней  анархией. С одной  стороны, солдат[ские]  массы все дичают,  а
рабочие приводятся в отчаяние  безработицей; с  другой -- сепаратизм  окраин
дошел  до апогея. При этих условиях, по-видимому,  нет никаких шансов на то,
что Учред[ительное] Собр[ание] явится орудием возрождения,  скорее всего оно
вовсе не осуществится, ибо против него все же сила, стоящая за большевиками,
за  него  же  стоит  лишь распыленная  масса  крестьян, выбиравшая эсеров  и
способная, пожалуй,  только "рассердиться" на  всю  революцию, если  она  не
осуществит  Учр[едительного]  Собр[ания],  но  отнюдь  не  отвоевать  его  у
большевиков.  Окраины  же  не  хотят Учр[едительного]  Собр[ания]  для  всей
России,  а  лишь  "федерального  конгресса"  из  делегатов всех национальных
Учредительн[ых]  Собраний.  Для  этого они  готовы отдать Великороссию  (яко
автономную) на съедение Ленину.
     Среди рабочих прежнего абсолютного доверия к большевикам нет  и нас уже
не ненавидят. Но до настоящего отрезвления еще далеко.
     У  меня  к  Вам  просьба: отправьте,  пожалуйста, заказным  прилагаемое
письмо121.
     Наши  все  в полном здравьи.  Шлют  Вам привет. С Новым  годом, который
все-таки, быть может,  заложит у нас  основания марксистской рабочей партии.
Крепко жму руку.
     <i>Ю. Цедербаум</i>
        Адрес мой прежний: Сергиевская 50, кв. 9.
        ПИСЬМО Н. С. КРИСТИ
     <i>30 декабря 1917 г., Петроград</i>
     Мой милый друг!

     Получил   возможность   послать   письмо   с   оказией   и   спешу   ею
воспользоваться,  ибо не знаю, дошло ли до тебя недавно мною посланное через
здешнюю цензуру на Стокгольм, откуда тебе должны были переслать. Так как я в
нем  ругал  большевиков,  то не уверен, не задержал  ли  "товарищ  шпик" это
письмо. Других же оказий не было с самого переворота, ибо  на границе теперь
всех обыскивают и письма отбирают.
     В  том письме я подробно  объяснял тебе, почему  остался в  "оппозиции"
новому  "социалистическому" режиму, как  ты и предвидела, конечно. С тех пор
положение еще более определилось. Дело не только в глубокой уверенности, что
пытаться насаждать  социализм в экономически и культурно отсталой стране  --
бессмысленная утопия,  но  и в органической неспособности  моей помириться с
тем аракчеевским пониманием соци-ализма122  пугачевским пониманием классовой
борьбы123  которые порождаются, конечно, самым тем  фактом,  что европейский
идеал пытаются  насадить  на  азиатской почве. Получается  такой  букет, что
трудно вынести. Для  меня социализм всегда был  не отрицанием индивидуальной
свободы  и индивидуальности,  а, напротив, высшим  их  воплощением, и начало
коллективизма   представлял   себе   прямо  противоположным  "стадности"   и
нипелировке.  Да  не  иначе  понимают  социализм  и  все,  воспитавшиеся  на
Марксе124    и   европейской   истории.    Здесь   же    расцветает    такой
"окопно-казарменный" квазисоциализм, основанный  на всестороннем  опрощении"
всей  жизни,  на  культе даже  не "мозолистого кулака", а просто кулака, что
чувствуешь себя как будто бы виноватым перед всяким культурным буржуа. А так
как действительность сильнее всякой идеологии, а потому под покровом "власти
пролетариата" на деле  тайком распускается самое скверное мещанство со всеми
специфически  русскими пороками  некультурности,  низкопробным  карьеризмом,
взяточничеством, паразитизмом, распущенностью, безответственностью и  проч.,
то ужас берет при  мысли,  как  надолго в  сознании народа  дискредитируется
самая  идея социализма  и  подрывается его  собственная вера  в  способность
творить своими руками свою историю. Мы идем -- через анархию -- несомненно к
какому-нибудь  цезаризму,   основанному  на  потере   всем  народом  веры  в
способность самоуправляться.
     Бросим, однако, политику. Сейчас у нас жесточайшие морозы, и  я  сильно
страдаю, тем  более, что  уже с месяц  не могу  избавиться  от  кашля;  чуть
поправишься, пройдешься при холодном  ветре, и опять хуже. Стараюсь выходить
как можно меньше и больше  сижу дома, тем более, что меня утомляет  ходьба в
тяжелейшем  полушубке  (приобрел  таковой  за  400  рублей  к  зависти  всех
приятелей, которые говорят, что  я в нем  "импозантен": это переделанный  на
штатское военный  офицерский  полушубок). Увы!  за последние месяцы я сильно
постарел  (проклятые большевики, вероятно,  виноваты:  сердце не выдерживает
самомалейшего утомления. Подниматься по лестнице для меня настоящая пытка, а
тут,  как на  грех,  из-за  отсутствия  угля,  все меньше  действует лифтов.
Вообще,  с углем несчастье:  электричество уже горит лишь несколько  часов в
сутки,  а скоро,  быть  может,  совсем погаснет. Хорошо, что  наша  квартира
отопляется дровами, а не  паром, так  что не очень  холодно. Вообще, лишений
уже не мало. Пища пока еще есть, но скоро, боимся, станут железные дороги, и
тогда может придтись плохо. Вообще, какое-то чудо, что  мы вообще  еще живем
после двух месяцев этой анархии.
     Занят  сейчас я меньше прежнего.  "Искру" мы закрыли после того, как на
съезде  овладели  "Лучем"  (бывшая  "Рабочая газета").  Центральный  комитет
теперь  в  руках интернационалистов,  в редакции "Луча"  мы  с  Мартыновым и
Астровым,  и  лишь Дан  в качестве четвертого  представляет  ту часть бывших
оборонцев,  которая  после  большевистского  переворота  примкнула   к  нам,
признав, что дальше войну вести нельзя и что с большевиками надо бороться не
во имя восстановления Керенского и коалиции, а во имя чисто демократического
правительства -- без буржуазии. Остальные оборонцы перешли  в  оппозицию,  и
часть их, вероятно, сама уйдет из партии.
     В  газете я занят не  больше  6 часов  в день, так что утомляюсь  много
меньше  прежнего. Больше могу читать;  изредка даже  в театр  хожу.  На днях
впервые подвергся краже (это -- редкость, ибо все мои знакомые, кажется, уже
обкрадывались  не раз): украли бумажник с  90  руб.  Что у  вас в  Швейцарии
говорят  о мире? Судя по "Теmтрs"125,  который я видел, во Франции о нем  не
думают. Что ты делаешь теперь, получаешь ли русские газеты, восторгаешься ли
тем,  что слышишь о России?  Увы! будь ты здесь хоть с  неделю, пришла бы  в
ужас. Вековая  история накопила столько бестолковщины, такие  залежи ее, что
нетрудно  придти  в отчаяние,  даже  если  понимать головой, что через самые
грязные и извилистые дороги история все же может вывести к чему-то хорошему.
     С кем ты видаешься? Кто  у  вас  бывает? Все  чаще начинаю  скучать  по
швейцарским пейзажам. Увижу ли скоро тебя?  Может  быть, это  будет довольно
скоро. Как Ната  и  Боб125а? Целуй их от моего  имени. А Тото125б знает, что
son  pere  est  ministre  и  принимает посетителей в  Зимнем дворце?  Бедный
Анатолий  Васильевич  [Луначарски]! Между нами. его даже буржуазные враги не
принимают всерьез и не ненавидят, его вышучивают. Ну,  не хочу  сплетничать.
Много раз  целую  тебя.  С Новым годом,  милая, дорогая!  Пиши мне.  Передай
привет Анне Александровне [Луначарской]126. Пиши о себе.
     <i>Твой Юлий Ц.</i>

        1918

        ПИСЬМО А. Н. ШТЕЙНУ127
     <i>25 октября 1918 г.</i>
        Дорогой Александр Николаевич!
     Давно  уже  не было оказии  писать  Вам и  от Вас ничего не получалось;
последние  известия  привез нам тов.  Гутерман128,  Кидавшийся с Вами  перед
отъездом из  Берлина.  За последние 3 месяца  здесь столько воды утекло. что
понадобились бы тома. чтобы поделиться  всем, что  может  Вас  интересовать.
Постараюсь ознакомить Вас с самым существенным.
     1.  Положение  партии  стало невыносимым.  С  внешней  стороны  все  ее
проявления  в советской  России  сведены  на  нет;  все  уничтожено: пресса,
организации и т.  д. В отличие  от царистских  времен, нельзя  даже "уйти  в
подполье" для сколько-нибудь плодотворной работы,  ибо теперь уже не  только
жандармы, дворники и проч. следят за "неблагонадежностью", но  и часть самих
обывателей (коммунисты и  причастные к совет[ской] власти)  видят  в доносе,
сыске и слежке не только доброе дело, но и выполнение высшего долга. Поэтому
думать о сколько-нибудь регулярном функционировании  нелегальных  учреждений
не приходится. Масса меньшевиков переарестована. После участников рабоч[eго]
съезда  (Абрамович. А. И. Смирнов129 и  мн[огие]  др[угиe]), из  которых  24
человека сидят до  сих пор, переарестовали  здесь, в  Петербурге и провинции
еще ряд лиц, другие бежали от ареста. С трудом поэтому удается  поддерживать
функции  информации  в  минимальных размерах.  Но  все  это  было  бы не так
тягостно, если б этот  припадок террора по нашему адресу не послужил толчком
к  выявлению  внутренней слабости нашего  движения,  которое к  весне  стало
принимать  внушительные размеры,  охватив  массы  почти  во  всех  рабоч[их]
центрах.  К этому времени крах промышленности, затягивавшийся искусствинными
мерами,  сказался во всей силе;  три четверти  заводов  и фабрик  закрылось,
массы,  потеряв   веру  в   бесконечность   даровых  подачек  государства  и
изголодавшись, стали уходить в деревню  и рабочего движения как бы не стало:
оставшиеся  на  фабриках   массы,  потеряв  всякую  надежду  на   сохранение
промышленности,  отошли  от   "оппозиции",  до   тех   пор   выражавшей   их
недовольство, и ударились в полный аполитизм и в безысходное равнодушие. Тем
самым исчезла наша надежда на то, что силами самого отрезвившегося от утопии
рабочего  класса будет преодолен  большевизм  и  что  можно  будет  избежать
решения контрреволюции вопроса о ликвидации утопии. К  тому же времени стали
определяться   ситуации  и   там,  где   нет  большевиков.  Выяснилось,  что
мелкобуржуазная демократия не в  силах, благодаря  дряблости  своей,  ввести
свою борьбу с  большевизмом в русло  борьбы за  революцию.  На  Востоке и на
Севере она  безнадежно тянет к "общенациональному" объединению, к коалиции с
явно  контррeволюц[ионной] буржуазией, а  потому  неизменно теряет  кредит в
рабоч[их] массах на  второй же день после того, как большевики были прогнаны
при сочувствии, а то и при содействии этих самых масс. Это  обстоятельство в
значит[ельной]  степени  объясняет быстрые  успехи  большевиков при обратном
взятии Симбирска, Казани  и Самары130. И  чем далее,  тем в  этом  отношении
хуже, ибо  все  большую  роль  в борьбе  с  б[ольшевиз]мом  начинают  играть
всевозможные офицерско-юнкерские  отряды, в  лучшем  случае корниловскиe,  в
худшем  --  монархически  настроенные,  которые  становятся  более  решающим
фактором  "общенациональной"  коалиции",  чем   К[омитe]ты  Учред[ительного]
Собр[ания] и т,д,  элементы. При таких условиях и  особенно, если  с победой
Вильсона131 среди имущих классов исчезнет  раскол по вопросу ориентации (все
переходят  на   сторону  союзников),  "термидор",  к  которому   ведут  наши
Робеспьеры132, приобретает все более зловеще-черносотенный и реставрационный
вид. Пока  еще длилась  война с Германией, союзники  в интересах этой  войны
были склонны перемещать влево политический центр антибольшевист[ского] блока
и протежировать эсеров  против кадетов и  правых. Но,  если война  пойдет  к
концу и украинские,  донские и  пр[очие] реакционеры примкнут  к  союзникам,
последние, вероятно, бросят эсеров, Учредительное  Собрание и т. п., и тогда
дело последних проиграно.
     Все это вызвало в партии большую сумятицу. Сначала  она сказалась  тем,
что наши правые элементы,  приспособляясь к создающемуся положению,  сделали
дальнейший шаг и открыто солидаризировались с  иностранн[ой] оккупацией  и с
"коалиционной" линией борьбы  с  большевизмом, объявив  ее "общенациональной
задачей"  реставрации  капиталистич[еского] строя. Во главе с Либером  и др.
Они выступили как "комитет активн[ой] борьбы за возрождение  России"133, что
и  создало  в  партии тактический  раскол, не  превращающийся  в юридический
только потому, что террор придавил нас всех, делая невозможной нашу взаимную
полемику или даже созыв конференции или съезда для суда над взбунтовавшимися
элементами. Но это же положение сделало то, что в виде реакции на "активизм"
другая часть  партии, особенно под влиянием  вестей о  растущей популярности
б[ольшеви]ков в Европе, "зашаталась".  Слышатся  речи  о  том,  что,  видно,
всемирная  социальная  революция  идет  "мимо  демократии",  большевистскими
путями    и   что    является    опасным   доктринерством   всякая   попытка
противодействовать этому процессу, надо поэтому искать какого-нибудь "моста"
с большевиками. На деле,  разумеется, никакой другой мост невозможен,  кроме
простой  капитуляции,  ибо большевизм  не  допускает  и  мысли, чтобы  могла
существовать  партия оппозиции,  хотя бы ультралояльной  и  ставшей на почву
признания  советского  принципа.  Единственное  "примирение",   которое  они
допускают, что в виде перехода  к  ним той или иной оппоз[иционной] партии в
качестве   "отдельных  посетителей".   При   таком   безысходном   положении
колеблюшиеся  не могут не думать  об образовании какой-нибудь новой  группы,
более же решительные  или более деморализованные  из  них переходят [...]  к
большевикам. За всю историю большевизма у нас не  было таких  многочисленных
отпадений. Из наших резолюций Вы увидите, как  ЦК реагируют на этот процесс,
стараясь заново формулировать  общее отношение партии к проблемам революции,
устранив  всю  туманность и  противоречивость, которые  прежде имели место в
результате  необходимости  считаться  с нашей  правой  и  блюсти  внутреннее
единство. Постановкой точек над i, более отчетливой формулировкой позиции мы
рассчитываем   успокоить   несколько   свою   публику.   Появление   брошюры
Каутского134  было для нас  большим удовлетворением, укрепив нас на основной
нашей позиции.
     2. О событиях в стране  за эти месяцы  должен прежде  всею сказать, что
сообщения о "красном терроре", как они были даны в " Frankfurter Zeitung"135
и "Berliner Tageblatt"136 соответствуют  действительности.  Вернее: они ниже
действительности, ибо  не дают  подробной картины  того,  что  имело место в
Петербурге  и провинции. Для этой полосы террора характерно, что нигде он не
вспыхнул  под каким-нибудь осязательным давлением  масс и явился результатом
их самосуда. Максимум, что приводят в свое оправдание большевики, -- это что
их партийная  "периферия"  грозила "сама расправиться",  если центр  не даст
сигнала.  Зиновьев,  якобы  под  влиянием этой угрозы,  стал  подстрекать  к
убийствам по районам и прямо предписал кронщтадцам расстрелять 300  с лишним
сидевших у них офицеров  (самой безобидной публики). По признанию  питерской
чрезвычайки137  она  расстреляла  800  человек.  Затем  последовал  циркуляр
Петровского138  (комиссариат   внутренних   дел)   об   обязательном  взятии
заложников, и пошли расстрелы по провинции. Общее число несомненно превышает
10  000.  По  общему правилу социалистов не  расстреливали,  но  кое-где уже
установлены расстрелы  наших  и (чаще) эсеров.  Из наших расстрелян  рабочий
Сестрорец[кого]  завода в  Петербурге (интернационалист) Краковский, недавно
выпушенный  из  москов[ской]  тюрьмы  по  требованию  всего  завода. Местная
чрезвычайка  схватила  его  на улице  и сейчас  же  расстреляла,  прежде чем
городские  большевики могли вмешаться.  Они страшно подавлены  этим  фактом,
ввиду  популярности  Краковского и хороших  отношений  между  ним и  многими
б[ольшеви]ками.  В  Рыбинске.  но  признанию  чрезв[ычайной]   комиссии,  ею
расстреляны два наших:  Романов и Левин (секретарь советских профсоюзов), по
нашим сведениям,  кажется, еще двое. Никакого дела о "заговоре" там не было,
никакого движения, их  расстреляли просто и хладнокровно, как опасных людей.
Eще раньше 2 рабочих с[оциал]-д[емократов] расстреляно в Витебске, 1 с.-д. в
Вологде (Папилло), 1 --  в  Нижнем  (секретарь комит[ета]  Ридник)  -все без
всяких сколько-нибудь серьезных оснований. Надо думать, что  в более  глухих
местностях было еще много расстрелов невидных работников. Тюрьмы переполнены
нашими. В Москве до сих пор сидят, кроме Абрамовича и взятых с ним, члены ЦК
Югов139, Яхонтов140, Трояновский141,  Кучин (Оранский142) --  последние двое
уже больше 4 месяцев. -- затем оба брата Малкины (Алексей и Борис), быв[ший]
офицер  Стойлов, быв[ший] женевский  студент Коган,  редактор  "Впереда"143.
С.С.  Кац144,  экономист  Г.  Кипен145,  известный  П.  Н.  Колокольников146
арестов[анный]   после  речи  на  коонсрат[ивном]   съезде,  где  критиковал
кооператив  [  ну к] политику  большевиков),  быв[ший]  офицер  И.  Кушин147
(секретарь ЦК),  быв[ший]  америк[анский]  эмигрант Равич148 и др.  В  числе
арестованных с Абрамовичем по делу раб[очсго] съезда сидит до  сих  пор член
латышск[ого]  ЦК  Вeцкальн149,  личн[ый]  друг  Фр.  Платтена150 и  быв[ший]
председатель одного союза плотников в Швейцарии. В Петерб[ургe] сидит старый
меньшевик  Назарьев151, кооператор раб[очий] Бройдо,  рабочий  Панин  и  еще
другие  рабочие. В Нижнем,  Перми и других губернских центрах арестованы все
видные работники,  не успевшие скрыться.  В Москве  обычная история  с этими
арестами такова: после долгого времени хлопотами  удается  добиться передачи
дела судебным властям, они  приходят  к  заключению, что нет  материала  для
процесса,  а тогда,  как это было  в  жандармское  время, их записывают  "за
чрезвычайной  комиссией",  за  которой  они  могут  сидеть  без  конца, если
чрезвыч[айка] не  добудет  одобрения  своей  идее послать  всех политических
противников  в  "концентрационные  лагеря",   т.  е.  в  новые  тюрьмы,  где
специально при случае будут расстреливать заложников.
     3. В  общем  положении  советской республики, кроме  очень  усилившейся
внешней опасности с юга,  важно  отметить быстрое приближение  к финансовому
банкротству (по смете доходы на  вторую половину 1918  г. --  2,5 миллиарда,
расходы  -- 37  миллиардов); годовой  дефицит --  40 миллиардов и неизбежный
голод  вместе  с  катастрофой  топлива  в  обеих  столицах.   Промышленность
исчезает, а по мере ее исчезновения все большую часть коммунистов приходится
пристраивать  в разного рода  учреждения, благодаря чему совет[ская]  власть
испытывает бюрократическое  наводнение, с которым тщетно пытается бороться и
которое совершенно парализует его организаторск[ую] работу в экономической и
социальной области.  Специальный  недуг,  против  которого  сами  большевики
пытаются теперь бороться --  гипертрофия полицейского аппарата, ставшего уже
самодовлеющей силой, подавляющей прочие  органы власти. На этой почве, может
быть,  когда-нибудь произойдет  разрыв  между нашими  Робеспьерами  и нашими
эбертистами152 -- представителями чистого люмпенства.
     За германскими событиями следим с жадным  вниманием. Брошюра  Каутского
подтвердила мои опасения,  что и в Германии при развитии событий будут иметь
место проявления большевизма, поскольку и там  рев[олю]ция будет развиваться
на  фоне  упадка  хозяйств[енных]  сил,  упрощения  экономич[еских]  функций
общества во время войны  и роли движения cолдатчины и, вообще,  Ungeschulten
Messen153,   каково   настроение    Лнбкнехта154    и   чтоделается   внутри
Unabhangigen?155
     Либкнехту и ЦК, и  Моск[овский] Ком[итет], и товарищи из тюрем посылают
приветствия,   но,   не  имея   возможности   пользоваться   телеграфом  (от
"поставленной вне закона" нашей партии цензура не пропустит), мы посылаем их
почтой.  Передайте  ему  на всякий  случай  это, ибо,  может  быть,  цензура
перехватит  и почтовые отправления.  Ему,  Каутскому,  Гаазе  передайте  наш
привет. Вам шлют его все наши. Жму крепко руку. Если будет  оказия, пришлите
литературные  новинки.  В  частности, у  нас  нет  здесь  посмертной  книжки
Энштейна156 и сборники статей Ф. Адлера157, которые могут пригодиться; также
статей О. Бауэра158 о России.
        Привет!
     <i>Ю. Цедербаум</i>

     На  случай отправки  письма  с оказией  можете отправлять  человека  по
адресу, который даст податель письма.

        1919

        ПИСЬМО А. Н. ШТЕЙНУ
     <i>3 июня 1919 г., Москва</i>
        Дорогой Александр Николаевич!
     Рекомендую Вам тов. И. А. Блюма159, едущего от здешних кооператоров для
того,  чтобы  завязать  торговые связи с местным кооперативным миром.  Очень
обяжете, если  окажете ему то  содействие, в котором он, в  качестве  нового
человека, сможет  нуждаться.  В  частности,  попрошу  Вас  оказать возможное
содействие для  получения разрешения  на въезд в Германию для моего  шурина,
тов.  Алейникова160, который  тоже  должен  получить  аналогичную  миссию от
кооперативных обшеств,  и для  моей  сестры,  которая  едет вместе с  ним  в
качестве секретаря (Блюм Вам это расскажет подробнее).
     От тов.  Блюма Вы  узнаете наши здешние  новости. Большевизм переживает
здесь новый пароксизм бешенства -- специально по отношению к нам -- "русским
каутскианцам", т. е. левым меньшевикам. Большинство наших (Дан, Горев и др.)
сидят в тюрьме уже третий месяц, меня освободили после 5-дневного ареста, но
дышать нам совершенно не дают. Привет всем друзьям.
     Жму руку.
     <i>Ю. Цедербаум</i>

        1920
        ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     <i>23 января 1920 г.</i>
        Дорогой Павел Борисович!

     После бесконечно  долгого промежутка у  нас является  надежда доставить
Вам письмо и, главное, наладить, может  быть, и  постоянную переписку. Давно
уже мы не имели  никаких известий от Вас. Как  же Вы прожили весь  последний
год, как Ваше здоровье?
     Буду писать  Вам обстоятельно, обо  всем,  что  может Вас интересовать,
чгоб, по возможности, возместить пробел целого года. [...]
     Начну  с  нашей  личной жизни. Все  мы  кое-как живем  и,  принимая  во
внимание опасности, среди которых живем, и  суровость внешних условий, живем
даже  благополучно. Очевидно, все*  как-то закалились и физически, и нервно.
Сыпной тиф посетил многих товарищей, кое-кого унес (из знакомых, может быть,
Вам назову петербургского симпатичного рабочего Захарова). Не от тифа, но от
дизентерии умер Роман  (Конст[антин]  Михаил[ович] Ермолаев) прошлым летом в
Витебске -- вскоре после возвращения из "Колчакии",  где он  пробыл полгода.
Переболели  тифом многие,  меня и  братьев как-то беда эта пока миновала.  В
общем,  все  мы  живем благополучно, изворачиваемся,  не голодаем  и мерзнем
"умеренно". Федор  Ильич  [Дан],  мобилизованный  как  врач, заведует  одним
отделом в  Комиссариате  здравоохранения,  отдавая  большую  часть  дня этой
службе. Лидия (Дан)161  уже давно  стоят  во главе  "Совета защиты детей" --
учреждения  казенного,  устраивающего и  обслуживающего  детские  колонии  и
столовые  (не  смешивать  с  "Лигой  защиты детей" -- частным обществом  под
руководством Кусковой). По общему  признанию это казенное  учреждение делает
очень  много полезного (дело в том, что  благодаря  личному  покровительству
Луначарского  и  жены  Ленина162,  Лидия  может  не  стеснять  своей  работы
исполнением всех бессмысленных декретов, которые  здесь губят  всякое дело).
Сергей163 с недавнего времени тоже "на государственной  службе" по  военному
ведомству ("ведомство красноармейских  лавок"). Здоровы мы все  в  умеренной
степени: и Володе164,  и  его  жене, и  Жене165 уже  пришлось вылеживаться в
санаториях,  так  как  врачи  усмотрели  у  них туберкулезный  процесс.  Мое
здоровье сносно, но часто простуживаюь и всегда кашляю.
     Семен Юльевич [Семковский] все  эти полгода  прожил "под-Деникиным"166,
был  арестован,  но потом  освобожден.  Мы надеялись, что  при  Деникине ему
возможно  будет переправиться  через границу, и дали сму свое благословение,
но это не удалось. Об Алскс[андре] Самойлов[иче] [Мартынове]  уже около года
ни слуха ни духа после того, как  он  зарылся с Анютой в деревне167, где она
служит. Это в пределах фантастического Петлюровского царства168, отрезанного
даже от  Деникии, и  именно  в его деревне, судя по газетам,  было несколько
кровавых  погромов,  так  что судьба  его нас беспокоит.  Астров давно уже в
Одессе, надеемся, что и на этот раз деникинщина его не затронула.
     Горев, Череванин,  Абрамович, Далин169 -- здесь  с  нами.  Ева  Львовна
[Бройдо]170  по нашим сведениям,  должна быть за границей, куда уехала, даже
не предупредив  нас. Сначала брюзжа на нас "слева", потом вдруг "справа", но
ни разу  не  пытавшись использовать  свои  права  члена ЦК,  чтобы поставить
вопрос о своих сомнениях, она разошлась с нами совершенно странным образом.
     О  судьбе Влад[имира] Ник[олаевича] Розанова171 Вы, вероятно, знаете из
газетных сообщений. Отойдя  от нас уже давно, он  запутался в  делах  "Союза
возрождения", который  чрезвычайке удалось связать в один  заговор  с совсем
уже реакционным  "Национальным центром"172. С  большим трудом удалось спасти
Р[озанова]  от   расстрела;  его   "приговорили"   без   суда  к  бессрочным
общественным работам  и за жизнь его можно теперь быть спокойным. Р[озанов],
вероятно,  не подозревал, что его кадетские  контрагенты по  "союзу" связаны
(через  "Национальный  центр") непосредственно  с  организацией  шпионажа  в
Красной армии, что позволило большевикам изобразить и его  самого чуть ли не
шпионом Антанты. Ввиду этого, он счел  необходимым заявитъ, что в сношения с
другими  партиями  в  "Союзе возрождения" вступал как  представитель  особой
группы "правых меньшевиков". Но это заявление дало чрезвычайке внешний повод
пытаться  привлечь  к  делу  тех  лиц,  кого  она  считала  лидерами  правых
меньшевиков,  именно А.  Н.  Потресова и Дементьева.  Нам,  в конце  концов,
удалось добиться их освобождения (на поруки мои и Федора Ильича) после того,
как  они просидели месяца по  три  в  совершенно невероятных,  исключительно
гнусных  даже по сравнению с обычными, условиях. Ал[ександр] Н[иколаевич] из
этого заключения вышел тенью самого себя; на него больно было  смотреть, его
заключение  было  подлинным  мученичеством,   и  он  до  сих  пор   медленно
оправляется  в  недурной санатории, куда удалось  и его поместить.  И  он, и
Дементьев вышли из тюрьмы как будто  менее "правыми", чем  были раньше,  и с
ними  можно  хоть  разговаривать  и спорить,  тогда  как  прежде  А.  Н. был
фанатически    нетерпим    и    ко    всему     "интернационалистскому"    и
"циммервальдистскому"  относился  с  непримиримой ненавистью  средневекового
монаха.
     Чтобы покончить о друзьях и знакомых, упомяну, что Лапинский продолжает
жить  здесь, уклоняясь до сих пор  от поездки в  Польшу, где ему пришлось бы
заниматься  безнадежным делом  "борьбы  извнутри"  единой  польской  партии,
которая,  как  Вам  известно,  стала  коммунистической,  да еще  так  нелепо
"последовательной", что даже Варский173 считается у них "крайне правым".
     Покончив с Personalia174, перейду к нашим партийным делам.
     После закрытия последней нашей газеты в марте [19]19-го года и разгрома
ЦК  и  Московского  комитета,  последовавшего  за  этим, мы  лишились всякой
возможности  широкой открытой  работы в  массах. Влияние  нашей партии стало
неудержимо падать, чему немало способствовали разные  Seitensprunge175 наших
товарищей  в  Сибири,  на  Волге, на  Кавказе,  в  Крыму и т.  д.,  дававшие
возможность большевикам представлять нас союзниками союзников176, Колчака177
и т. д.  Вести агитацию нелегальными путями -эго показал опыт не только наш,
но и правых и левых  эсеров -- при таком режиме, как большевистский, который
корнями все-таки  уходит  в  массы,  бесконечно  труднее,  чем  при царизме:
например, достаточно одного  коммуниста или  "сочувствующего" в  типографии,
чтобы никто  не решился набирать для нас листок, как это  легко делалось при
старом  режиме,   когда  доноса  ожидали  не   от  всякого  благонамеренного
обывателя, а только от заведомого негодяя.  Теперь донос, как и при Comitite
du salut public178, первая цивическая179 добродетель.
     Поскольку  все-таки  мы действовали,  мы сталкивались с  тем  печальным
положением,  в  которое попадает в  период  острой гражданской  войны всякая
партия, отстаивающая против фанатиков и сектантов "умеренные" идеи: мы имели
сочувственную аудиторию, но  она всегда  оказывалась гораздо  правее нас. По
здоровому инстинкту  все, задавленное большевизмом, охотно поддерживало нас,
как самых  смелых борцов против него. Но усваивало из нашей проповеди только
то, что ему было  нужно -только  обличительную  критику большевизма. Пока мы
его  клеймили, нам аплодировали; как только мы переходили к тому, что другой
режим  нужен именно  для  успешной  борьбы с Деникиными и  т. п., именно для
действительного устранения спекуляции и для облегчения победы международного
пролетариата  над  реакцией,  наша аудитория  становилась холодной, а  то  и
враждебной. Своей массы -- пролетарской  и  революци-онно-интеллигентской --
мы не  имели,  то есть, имели только  ее  старые поредевшие кадры, новые же,
более молодые, элементы, впервые втянутые в  политику теперь,  либо стихийно
вовлекаются  в коммунистический лагерь, который сотнями щупальцев при помощи
грандиозного  государственного  аппарата  охватывает  жизнь  и  молодежи,  и
женщин,  и  беспартийных  рабочих,  либо,  из  реакции  против  большевизма,
отбрасываются,  несмотря  на свое пролетарское  положение, в лагерь реакции,
отметающей, вместе с большевизмом, весь социализм.
     При возможности систематической  работы лекциями,  печатью, митингами и
т. д. мы могли бы и  из той,  и  из другой  массы вербовать свою армию,  при
теперешних же условиях это невозможно.
     При отсутствии печати и почти полной нелегальности наших организаций во
многих местах даже после того, как здесь  нас выпустили и "легализовали", мы
и  выборами  в  Советы  могли воспользоваться далеко не  всегда  (в  Питере,
например, эти  выборы  были дважды, и  оба  раза мы  лишены  были физической
возможности  вести  какую-нибудь  агитацию).  В  отдельных  местах (Брянский
район,  Витебск, Самара, Тула) мы все же до последнего времени одерживали на
выборах значительные успехи.
     На юге --  в промежутках между нашествиями  реакции -- положение  много
благоприятнее (да и промышленность там не так растаяла, так что старые кадры
наших  пролетариев сохранились). В  последний  раз перед  приходом  Деникина
большевики  долго  "терпели"  в  Харькове выпуск  нашими газеты,  журнала  и
нескольких профессиональных и кооперативных органов (на севере  и это все не
терпится); лишь в  самом конце  они прикрыли газету и в Киеве, и в Харькове.
Поэтому там повсюду наша партия и  сейчас  сохраняет более  связи с массами,
пользуется  влиянием  в  профессиональных союзах и  т.д.  Сейчас  (пока!)  в
Харькове тоже выходит наша газета.
     При  всех  этих  условиях,  по   существу,  играла  за  этот  год  роль
"пропагандистского  общества", заботящегося о  сохранении связи между своими
членами и старающегося резолюциями и декларациями давать свою оценку текущих
событий  и  свои  ответы на  наиболее важные злободневные  вопросы. Активное
вмешательство в события бывало только исключением.
     В этой  скромной работе ЦК  вел  свою  линию  в  соответствии  с общими
положениями,  принятыми на  известной Вам декабрьской конференции 1918 года.
Резюмирую  для Вас основные пункты этих решений, как они выкристаллизовались
в нашем сознании после проверки их опытом.
     1) Мир  вступил  в  фазу  крупных  социальных  потрясений,  результатом
которых будет переход от  капитализма к  социализму  в  формах  и  в  темпе,
различных в разных  странах. Переход власти в  руки пролетариата и переход к
коллективизму  могут  в  одних  странах  осуществляться  путем  катастроф  и
гражданской   войны,  в   других  --  постепенно,   частично  и  через   ряд
промежуточных форм, но по существу это будет тот  же исторический процесс. В
этой мировой обстановке разваливающегося или  эволюционирующего к социализму
капитализма передовых стран, путь развития стран отсталых тоже изменяет свое
направление, поскольку они затронуты общим революционным  процессом. Поэтому
для России после ее двух революций немыслим простой возврат к безраздельному
господству   частнокапиталистических   отношений  или,   вернее,   создается
возможность  сочетания  товарно-капиталистических  отношений  с   элементами
непосредственно  общественного хозяйства, постепенно вытесняющего первые  по
мере роста производительных сил. Если  революция в России  будет раздавлена,
экономическое развитие,  вероятно,  пойдет  в  направлении  государственного
капитализма на  основе мелкой собственности в деревне.  Если государственная
власть  удержится в руках  трудящихся  классов,  получится  возможность того
постепенного  "пропитывания" народного хозяйства  коллективистскими началами
(im  Anschlus180  к  обобществляющему  хозяйству  передовых  стран), которое
признавалось нами  утопией в построениях  Бернштейна181  для  "органической"
эпохи  капитализма, но которое может стать  реальностью в  условиях  мировой
революционной эпохи и концентрации государственной власти в руках трудяшихся
классов.
     2)   Русская  демократическая  революция  1917  года   была   погублена
империализмом, парализовавшим ее развитие. Тем самым стала  неизбежной новая
революция,  которая,  по  своему   отношению   сил,   могла   стать   только
большевистской и  которая  в этом  смысле,  несмотря  на  все противоречия и
реакционные  тенденции   большевизма,   должна  считаться   шагом  вперед  в
общественном  развитии.  Отсюда  вытекает  весь  характер   нашей  борьбы  с
большевизмом:  она не  может ни руководиться лозунгом наших правых: "назад к
здоровому капитализму", ни вестись средствами, которые объективно вели бы  к
ликвидации, вместе с  плевелами большевизма, и  тех его завоеваний в области
эмансипации  России   от  империалистской  опеки,   свержения  политического
господства   имущих   классов   и    радикального    устранения   пережитков
крепостничества,  которые   составляют   исторический   архив   октябрьского
переворота.
     3) Большевистский утопизм и терроризм отбросили в реакцию широкие массы
населения  и  сделали большевистское правительство  таким, которое держится,
главным   образом,   страхом    крестьян   и    рабочих   перец   помещичьей
контрреволюцией, которая при данном соотношении сил является и показала себя
единственной силой,  способной в настоящее время заменить большинство. Ибо в
течение  двух лет  гражданской  войны,  шедшей  под  знаменем  "немедленного
коммунизма",  мелкобуржуазная  демократия  не  могла  выработаться  в  силу,
способную, не  капитулируя  перед контрреволюцией, управлять без помощи  тех
активно  революционных  элементов  пролетариата, которые,  как-никак, собрал
вокруг  большевизм  и без  которых и остальная менее  утопически настроенная
часть  пролетариата  оказывается  не  в  состоянии  оказывать  революционное
воздействие  на рыхлую мещанско-крестьянскую  демократию (опыт  с эсерами  в
Сибири, Поволжье  и др. местах). При  таких  условиях  немедленное торжество
демократических  принципов  в  государстве после  долгого периода  ленинской
диктатуры и  террора дало  бы,  несомненно,  контрреволюционную  комбинацию.
Поэтому мы не  можем сейчас делать своим лозунгом Учредительное  Собрание  и
всеобщее  избирательное право. Мы должны признать  необходимость  известного
периода  "революционного  правительства",  управляющего,  опираясь  лишь  на
активно  революционные  элементы  народа, и лишь  стремиться  к тому,  чтобы
характер  этого  правительства  и  его  политика  сознательно   направлялись
стремлением  перейти  к демократии  и  объективно  вели  к  возможности  для
трудящихся  масс овладеть  орудием  демократии и сохранить  это орудие,  как
средство консолидировать и двигать вперед революцию. Отсюда наши лозунги: не
свергать  большевизм  во   имя  народовластия,  а  бороться  за  объединение
революционных  партий, переход от диктатуры  одной партии  к  правительству,
опирающемуся  на  совокупность  революционных  сил,  демократизация  данного
(советского)  режима,   освобождение  его  от  террористических  черт  и  от
бюрократического абсолютизма.  Таков  смысл наших лозунгов:  "через Советы к
демократии", "исполнение советской конституции" и т. п. "Новейшие"  теории о
непригодности,  вообще,  демократии  для  осуществления революционных  задач
социалистической эпохи, о "советской системе" как "высшем типе демократии" и
т. д. мы отвергаем, разумеется, как чистый вздор.
     4) Свою тактику мы определяем, как борьбу с  большевизмом, поскольку он
есть извращение социализма и террористическая система, основанная на расколе
внутри пролетариата  и между пролетариатом и  крестьянством, но мы соединяем
эту  борьбу  с  безоговорочной  поддержкой  большевизма  в его сопротивлении
международному  империализму и его внутренним контрреволюционным  союзникам.
Эту  поддержку  мы в  течение  известного  времени  ограничивали  известными
рамками,  не  считая  возможным  принимать  прямое  участие  в   организации
большевиками   обороны   против  их   врагов.  Принципиальное  значение  это
ограничение имело  для нас пока большевизм  на поле вооруженной борьбы  имел
против  себя  также  и  демократические  силы,  хотя  бы  своей  собственной
дряблостью и нелепой политикой самих большевиков брошенные в объятия Антанты
и  контрреволюции  (эсеры  на  Волге,  Петлюра и  т. д.).Это  принципиальное
соображение   отпало  после  того,  как  Колчак  и  Деникин  истребили  всех
демократических противников  большевизма  и  против  последнего встала  одна
сплошная контрреволюция. Оставалось еще в  силе тактическое соображение: как
партия, преследуемая и протестующая против террористического режима, мы, при
всем  признании  относительной прогрессивности  большевиков  в  их  борьбе с
Деникиным и Ко., не считали возможным доводить свою политическую поддержку в
этой  борьбе  до  отдачи своих  сил  делу  военной обороны  государства.  Но
обострение положения принудило сначала наших  южан, когда Деникин начал свой
кровавый крестовый поход, сделать и этот шаг; в момент же наибольших успехов
Колчака,  Деникина  и  Юденича182  мы  признали необходимым сказать, что для
этого грозного момента, несмотря на  все,  призываем членов партии и рабочих
поддержать дело обороны.
     Этот  шаг, кстати, не" всеми  одобрен из тех, которые во всем остальном
идут  с ЦК. Многие,  как  Федор Андреевич  [Череванин] у  нас,  и практики в
разных  местах,  предпочли  бы.  чтобы  наша оппозиционность проявилась и  в
вопросе  обороны, отказались что-нибудь делать, пока не  изменится режим. Но
теперь,  когда  разгром контрреволюционных войск  привел к снятию блокады, я
надеюсь, что эта правая  оппозиция (не имеющая ничего общего с правым крылом
Либера и Ко., отвергающим всю нашу политику) признает нашу  правоту. Гораздо
неприятнее имеющаяся у нас оппозиция слева,  которая целиком почти  овладела
Бундом183  и имеет корни и  в русских организациях.  Не говоря уже  о Бунде,
который   на   девять   десятых  усвоил  себе   коммунистическую   идеологию
(Рахмилевич184, читающийся там "умеренным", во всем, по существу, большевик;
Абрамовича они  считают отпетым оппортунистом), но и другие "левые" утратили
всякую принципиальную линию, отличную от большевизма: готовы признать Советы
"высшей формой", а III  московский Интернационал185 -- единственно способным
объединить пролетариат и  т. д. Время от времени, иные из них уходят  от нас
формально и кончают вступлением в  коммунистическую партию. Из  крупных имен
за последнее время ушли Хинчук и Булкин186 (вообше,  преимущественно  уходят
бывшие  правые,  проявляющие в  отношении к  коммунизму тот же  оппортунизм,
который проявляли раньше к буржуазии). Оба пока еще к коммунистам не ушли.
     Теперь о  нашем  отношении к проблемам международного  движения.  После
Берна и Люцерна187 мы окончательно  укрепились в убеждении, что, и сущности,
говорить о восстановлении Интернационала в  данное  время  не приходится. Не
только нельзя представить себе  в одном Интернационале правых социалистов, с
одной стороны, и  партии, вошедшие в  ленинскую организацию,  с другой, но и
сколько-нибудь органическое единство между правыми  и центром  невозможно до
тех пор, пока первые не расквитались окончательно с политикой национализма и
готовы вместе с буржуазией подавлять вооруженной силой движения другой части
пролетариата.  А  до  этого  расквитания  дело далеко  еще не дошло.  В этой
невозможности  органического  единства мы  видели и  действительную  причину
неудачи  кампании  за  социалистическое вмешательство в  русские  дела:  ибо
всякое осуждение большевистских методов и формулирование позиции в вопросе о
диктатуре и  демократии a priori188 лишены какого бы то ни было морального и
политического    значения,    или    являются   результатом   соглашения   с
Вандервельдом183,  Гомперсом190, Тома191  или  Шейдеманом, которые в русской
политике  связаны  соучастием  в  империалистских  видах  буружазии  Антанты
respective192  Германии  на  Россию   и  соучастием  в  совместной  с  своей
буржуазией  борьбе  против  местного  большевизма  и  которые  в  вопросе  о
демократии уже обличены фактами в том, что под этим словом понимают формы (и
только  формы)  парламентаризма,  прикрывающие  нынешнюю  военно-полицейскую
диктатуру плутократии.
     Поэтому мы признали,  что может идти речь о  конгрессах и конференциях,
на которые  допускались  бы  все  рабочие  партии  и  которые  позволили  бы
достигать  некоторых общих шагов по отдельным вопросам и дали бы возможность
формироваться  принципиальной  действенной программе  центра,  сплачивающего
элементы, порвавшие и  с Burgfriedenpolitik193 и с коммунизмом; но не должно
быть речи о "восстановлении II Интернационала" как организации, претендующей
на  руководство  международным  движением  и  связывающей  отдельные  партии
взаимной  ответственностью. В этом  духе  мы  еще  в прошлом апреле  приняли
прилагаемую резолюцию  с  выводом, что на  конференциях типа Люцерн-Берн  мы
можем быть представлены только для информационных целей.
     С  тех пор  опыт  лишь  укрепил  в  нас  это  мнение.  Добрая  половина
национальных   партий   и  фракций   II   Интернационала   сейчас  сидит   в
правительствах  своих  стран  или  не  сидит,  [но]  являются,  по  существу
правительственными.   Попытки   при   таких   условиях   демонстрировать  на
конференциях   единое   мнение   интернационального  рабочего  класса   лишь
дискредитируют  эти   конференции   и   создают  в  революционных  элементах
представление,  что  единственно  независимым  от  буржуазии  и способным  к
мобилизации  международного пролетариата является московский центр Ленина. С
другой стороны,  элементы  центра,  вопреки  Вашим  попыткам  к  правильному
пониманию многих  из них,  чересчур замкнулись в местную  борьбу и не делают
никаких  серьезных  шагов,  чтобы сплотить  свои собственные  силы  в единый
интернациональный блок с действенной программой, прежде чем определять  свои
отношения к объединительным  попыткам  справа  и к  деятельности  ленинского
Интернационала. В  течение полутора лет центр, не осуществив даже экспедиции
в  Россию,  очистил  все  поле для коммунистов и,  в  конце концов,  в  лице
независимых, стал на путь, ведущий в Каноссу194. Мы (я говорю о себе, Федоре
Ильиче, Абрамовиче и  других близких товарищах), хотя и допускаем, что, быть
может,   в   будущем,   за  невозможностью  полного   единства,   образуется
Интернационал из одних центра и левой,  но это  считаем возможным лишь после
значительной  эволюции  левых,  сейчас  же  такая  группировка  означала  бы
капитуляцию  перед   большевизмом  и  априорный   отказ  от   восстановления
объединяющего  все пролетарские  партии Интернационала.  Сейчас, думаем  мы,
центр  может (и  должен) сделать одно: собрать в международном масштабе свои
собственные   силы,   выработать  свою  принципиальную   программу   и  свою
международную  политику и  вести идейную борьбу направо  и  налево. Если нам
удастся теперь "пробить  окно в Европу", мы будем воздействовать на  немцев,
французов и  т. д.  в этом направлении195. Наши  собственные "левые" в  этом
вопросе   особенно  поддаются  импрессионизму196  и   теперь,  после  съезда
независимых197 требуют установления блока  центра  с  левой и ориентации  на
московский  Интернационал  как единственный действенный центр  международной
революции.  На этом  пункте  нам предстоит выдержать бой  на  предстоящем 24
февраля совещании комитетов (неполноправная конференция).
     Кажется, все существенное Вам сообщил. Остается -- о наших отношениях с
правящей  партией.  После  поездки  за  границу-Литвинова198,  когда запахло
переломом  в  политике  Антанты,  она  стала заигрывать с  нами  (по-своему,
по-медвежьи).  В ответ  мы  потребовали  разрешения  нам  выпускать  хотя бы
ежемесячный журнал и бюллетень ЦК. Большевики, согласившись "принципиально",
тянули   полтора  месяца  с  практическим  решением  вопроса,  и  когда  мы,
разоблачив этот "саботаж",  потребовали немедленного ответа: да  или нет? --
они ответили: "преждевременно".
     Потом дали  нам понять,  что другой ответ сможет быть  дан после съезда
Советов,  куда  нас  пригласили199.  Наше  поведение  на  съезде  (прочтение
декларации с обличением  террористической политики и абсолютистского режима)
их "разочаровало", и  дело осталось в прежнем виде. Теперь хотим возобновить
"ходатайство". За границу упорно не пускают никого из нас. Сейчас здесь -- в
составе делегации  латышского Красного Креста -- находится Мендерс200. Как и
все члены делегадии, он, в качестве представителя союзной державы, находится
под охраной и не может общаться с местными учителями.  Все хлопоты и его,  и
наши,  чтобы ему позволили  повидаться  со  мной,  до сих  пор не увенчались
успехом.
     Посылаю Вам  свое письмо, которое  я недавно  поместил  в органе группы
отколовшихся  от  Чернова  влево  эсеров  "Народ"201  по  поводу  инсинуации
черзвычайки против  Александра  Павловича  [Аксельрода] 202.  Чрезвычайка не
отвечала. Шлю привет ему и  Самуилу Давыдовичу  [Щупаку]  202а (все еще он в
Швейцарии?).
     Наши  все шлют Вам привет и пожелание  здоровья. Письма и материалы для
нас  можете посылать в Ригу  на  имя члена Национального совета Ф. Мендерса.
Крепко обнимаю и жму руку.
     О  смерти Веры Ивановны [Засулич]203 Вы,  конечно,  знаете. Алскс[андр]
Никол[аевич]  [Щтейн]204  говорит,  что  она  умирала  в ужасном  состоянии,
проклиная всю свою  революционную деятельность. Жилось ей в последнее  время
довольно тяжело.
     На всякий случай: разумеется, все слухи, будто я,  Федор Ильич и другие
должны  были  войти  в  правительство, чистый вздор,  как  видно,  намеренно
распространенный азиатским дипломатом Литвиновым. Никогда не велось  об этом
не только переговоров, но даже намеков на переговоры.

        ПИСЬМО А. Н. ШТЕЙНУ
     <i>26 марта 1920 г.</i>
        Дорогой Александр Николаевич!
     С месяц назад я отправил большое письмо Каутскому с оказией, с которым,
я надеюсь,  Вы  ознакомились,  если оно дошло. Теперь  спешу воспользоваться
новой  оказией,  чтобы  отправить  Вам это короткое письмецо.  К  сожалению,
уезжающий  товарищ не предупредил заранее,  и я  не мог приготовить  для Вас
копию с только  что принятой  нами резолюции по  вопросу об  Интернационале,
который  мы снова  рассматривали  в  связи  с решением  Независимой  партии.
Сведения,  приходящие из Германии  в передаче, главным образом, американских
радио,  не  дают  сколько-нибудь  ясной картины  событий205.  Большевистская
печать  старается  комментировать  их  в  том смысле,  что это  --  немецкий
"октябрь", хотя Радек206 и предостерегает их от этой иллюзии и не скрывает в
интимных разговорах,  что  он  считал  бы  счастливейшим  исходом  "если  бы
Unabhangige207  удалось  добиться  той  "сделки",  которая  предотвратила бы
разгром левых элементов и реванша военной клики и за которую, конечно, он же
немедленно начал  бы травить их как "предателей  и изменников". Впрочем,  он
решился  высказаться о необходимости и желательности "сделки" также в  своем
докладе на публичном заседании Московского совета  23 марта, что не помешало
после  его доклада  коммунистам  внести приветствие  немецкому пролетариату,
призывающее его отвергнуть "всякую сделку" и итти напролом. Я указал в своей
речи  на  эту непоследовательность,  требуя,  чтобы  не  было  фразы  против
"сделок"  и  предлагая прилагаемый  при сем  текст,  который,  конечно,  был
отвергнут и который  мы теперь  посылаем  от имени нашей партии и просим Вас
опубликовать.
     Неизвестность о том, как заканчивается кризис в Германии, создает у нас
лихорадочное настроение,  ибо  все  мы  понимаем,  что  торжество,  хотя  бы
частичное, марксистской линии  во время или после этого кризиса могло бы еще
спасти  Европу  от  торжества  большевистской  чепухи  в дальнейшем  течении
революционного периода.
     Как  я упоминал, мы только что признали тезисы об  Интернационале после
того,  как мы  в прошлом году  (в  мае 1919 г.) постановили,  что,  отвергая
попытки   восстановления  II   Интернационала   чисто   механическим   путем
объединения принципиально  расходящихся партий, мы ограничиваем свое участие
в конгрессах и конференциях II Интернационала лишь информационными целями  и
не  связываем  себя  его  решениями,  мы  теперь  решили  прекратить  всякие
организационные отношения с "остатками  II  Интернационала",  признав фиаско
попытки  его возрождения.  Одновременно мы выразили солидарность с решениями
независимых  и  французов  созвать  конференцию  революционных партий208  но
требуем, чтоб объединение их совершалось на основе определенных принципов, а
именно: а) признание нынешней полосы исторического развития -- полосы борьбы
за  диктатуру пролетариата, но с допущением того, что эта диктатура должна в
разных странах осуществляться в своеобразных формах, вытекающих из истории и
состояния  страны, а не  из определенной  единоспасающей  формулы,  и  что в
соответствии   с   степенью   отсталости   страны   эта   диктатура   должна
ограничиваться   разделом   власти  между  пролетариатом  и  непролетарскими
трудящимися  классами, б)  отклонение  диктатуры  меньшинства, в) отклонение
терроризма как метода диктатуры.
     При первом же случае мы пришлем тезисы,  как и  другие -- о диктатуре и
демократии, представляющие нашу  новую программу. Пока можете сообщить Павлу
Борисовичу  на основании  этого письма суть  нашего решения,  в частности, о
прекращении организационных отношений с Амстердамом.209
     В последнее время, несмотря на то, что режим бесправия сохраняется, нам
удалось одержать ряд  избирательных  побед при выборах в  Советы  (в  Москве
провели 40 чел., в Харькове--свыше 100, в Брянске, Туле, Витебске, Смоленске
--  по  несколько  десятков) .  Везде эти  цифры,  благодаря здешней системе
"гнилых  местечек",  утопают в  большинстве  коммунистов,  но  цинизм  самой
системы  таков,  что ее прорыв выбором группы оппозиции вызывает  в правящей
партии панику. В  результате начались новые гонения, и в Киеве, где боялись,
что  выборы  в  Совет  дадут  нам  еще  большую  победу, сфабриковали против
десятков  наших  товарищей  истинно  "ритуальный"  процесс  по  обвинению  в
"содействии   Деникину".   Главный  пункт  обвинения  --   посылка  местными
профессиональными  союзами   профсоюзам  Европы   меморандума,  заключающего
критику    большевистского   режима.   В   числе   обвиняемых    Семковский,
Скаржинский210 (один  из участников основания партии в 1898 г. и самый левый
из меньшевиков), И. Биск211, видный лидер печатников А.  Романов212, один из
старейших деятелей М. С. Балабанов213, Кучин-Оранский и мн. др.
     Положение  с  Польшей  здесь  теперь представляется очень  непрочным  и
вызывает большие  опасения. Если Антанта  ее прямо и решительно не  удержит,
она, по-видимому, будет наступать.
     Владимир  Николаевич  [Розанов]  недавио болел  возвратным  тифом, но в
легкой  форме.  Может  быть, удастся  его  выздоровление обставить  сносными
условиями.
     Мысль снова  возвращается к немецким  событиям.  Неужели  масса  старой
партии  не сломит  своекорыстного упрямства  своих  Шейдеманов? Если из всех
переговоров  не  выйдет  реальных  уступок  пролетариату или если  Шейдеману
удается  провести за  нос  свою  организацию,  это  будет  вода на  мельницу
большевизма.
     Мы надеемся издать  здесь сборник по вопросу о II и III Интернационале,
куда войдут и Ваши статьи, так же как и Адлера и Гильфердинга214.
     Привет   последнему   и   Каутскому.  Крепко   жму   руку   Вам   и  Т.
Я.[Рубинштейн215].

     <i>Ю. Цедербаум</i>

        ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     <i>30 мая 1920 г.</i>
        Дорогой Павел Борисович!
     Думаю, что  при данном характере делегации мы сделали со своей стороны,
что можно было, и можем быть  довольны результатами216.  Вполне естественно,
что она попала сразу в  руки официальных  хозяев и не  смогла отбояриться от
чересчур  навязчивого  их  гостеприимства,  стремившегося не  оставить ей ни
одной  минуты  времени  для  самостоятельного  ознакомления  с предметом  ее
изучения. Что мы  при этих условиях  с первого момента  приезда их в  Москву
помогли им освободигься от казенных пере-водчиков (они же --  шпионы) и дали
им в  помощь  беспристрастных гидов,  было  уже  большим  успехом. Затем уже
осталось устроить официальное свидание  с ними --  мы имели их два, а третье
имело правление  союза печатников.  Во время  свиданий  мы,  насколько  было
возможно,   обратили  их  внимание  на  главнейшие  стороны  политической  и
экономической  жизни. Первое удалось: в  бюрократическо-опекунском характере
данного социалистического государства  они  отдают себе, как  кажется, ясный
отчет  и связь  между  подавлением свободы и  самодеятельности  и внутренней
гнилостью, коррупцией  и  административным бесплодием, кажется, усвоили себе
вполне. Хуже с экономическими проблемами, хотя они и очень стараются усвоить
себе их. Но с аграрным строем России и общими ее социальными отношениями они
совсем не  знакомы и  при отсутствии  профессионального  навыка  в собирании
материалов склонны бросаться  при разговорах с вопроса на  вопрос, не уяснив
себе окончательно предыдущего. Тут мы стараемся помочь обширными письменными
записками, которые им представили. Обычно они каждый день значительное время
проводили   в  ведомствах,  где   их   заваливали,  благодаря  той   же   их
неприспособленности к производству таких анкет, либо  сырым материалом, либо
грудой организационных дел того, как функционирует та или  другая отрасль на
бумаге,  и  это  засоряло их  мозги,  не вызывая,  однако, и  них особенного
восторга  слышанным,  ни  доверием  к  деловитости собеседников. Времени для
хождения к  "низам" почти  не оставалось у них, да и возможностей большевики
им не  старались  давать.  Мы могли лишь  устроить  один  митинг,  но  очень
удавшийся  (4  000  человек),  созванный  союзом печатников,  где они  могли
ознакомиться  с  подлинным  настроением  масс.  Он  на них  произвел сильное
впечатление. Других  таких  же  собраний при  наших нынешних ресурсах и  при
нашей "свободе" мы устроить не  могли. Теперь их отвезли на Волгу показывать
провинцию,  но втереть  очки в  глаза им,  по-видимому, не  удастся, так как
противоречие  между  действительный  убожеством  и  показной  внешностью  им
уже217. На обратном пути,  они, может  быть, и  пробудут здесь еще несколько
дней,  но  это мало им  прибавит, ибо они уже пришли  к  выводу, что,  чтобы
ознакомиться с Россией  серьезно, им надо  было  бы  пробыть  не  месяц, а 8
месяцев.
     Большевики,  увидев,  что  англичане  не  дают  себя  ослепить  и  ищут
информации у оппозиции, переменили тон по отношению к ним, стали третировать
их перед рабочими  как "соглашателей", а нас -- как главных якобы виновников
происшедшего,  начали   кампанию,   которая  по  бешенству   и  кровожадному
бесстыдству  превышает даже  то, что было  в 18 и 19 годах. Поэтому никакого
сомнения не  может  быть, что со дня на  день нас ждет  разгром либо  в виде
исключения из  Московского  совета (в  провинции  уже  исключили  в  Одессе,
Гомеле, Николаеве) * и закрытия союза печатников и двух наших клубов, либо в
виде массовых  арестов; либо  будет и то, и другое. Мы предупредили англичан
об  этих  очевидных  последствиях  нашей  встречи  с  ними.  Они,  будучи  в
Всероссийской чрезвычайной комиссии218  для анкеты, поставили ей  формальный
вопрос:  правда ли, что лица, с которыми мы встречались, могут подвергнуться
репрессиям  за  сообщенные  ими  нам  сведсния   илолучили  от  председателя
Ксенофонтова219  (заместитель  Дзержинского220) ясный  ответ: "Категорически
заявляю: если кто-нибудь  из этих лиц подвергнется  после вашего отъезда или
еще  во время пребывания  репрессиям, то отнюдь не за сношения с  вами, а за
одно из преступлений, для  борьбы  с которыми создана ВЧК". Англичане поняли
смысл ответа, и это тоже весьма полезно для их просвещения. Возможно, что до
их отъезда арестов все же не будет, хотя тон газет таков, что пахнет даже не
арестами,  а расстрелами. Ибо мы  оказываемся  одновременно  и  "доносчиками
Ллойд Джорджу"221 (силлогизм: мы рассказываем англичанам вещи, которые Ллойд
Джордж может  использовать  против  России за  интервенцию, а среди англичан
может оказаться вольный или невольный  агент Ллойд  Джорджа)  и "пособниками
поль-ких  поджигателей"222  (силлогизм:  в  Москве  были  взрывы  складов  с
снарядами; хотя  почти  очевидной причиной является преступная халатность  в
хранении их -- самовозгорание, -- но  по трафарету допускается злоумышленная
польская рука; мы же одновременно выступая на  митингах с критикой советской
власти затрудняем ей дело обороны, а, стало быть,  мы -- "пособники польских
поджигателей", каковой  термин  по тому же ленинскому обычаю, ходит  в своем
самом буквальном смысле). Две недели назад та же пресса на все лады кричала,
что мы заключили Burgfrieden по случаю войны с Польшей, и хвалила нас за то,
что, подобно генералу Брусилову223, мы  ("мелкая  буржуазия")  объявили, что
пойдем  с  большевиками  против  поляков  (довольно многие  из  наших  пошли
добровольцами). Этим  противоречием, кажется, никто не смущается.  А  массы,
которые стараются взвинтить террористической шумихой, еще глубже погружаются
в голодную апатию.
     В  конечном итоге  первый европейский визит  я  считаю  полезным.  Люди
вернутся  все же  если не с отчетливым  и детальным знакомством  с сущностью
современной  России,   то  с  верным,  в  общем,  представлением  о   полном
противоречии между этой действительностью и идеальными целями и о том, что в
основе противоречия лежит экономический утопизм. И при этом впервые мы видим
людей, которые способны отделять  вопрос о поддержке русской революции,  как
таковой, против империализма  от вопроса  о санкции большевистских методов и
принципов.  По крайней  мере, они нам  особенно  подчеркивали,  что усиление
борьбы за  признание  советского  правительства  и мир  они сочтут для  себя
обязательным   независимо   от   результатов  самой   анкеты   о   прелестях
большевистского рая.

     * В Николаеве официальная мотивировка исключения: на  1-м заседании при
выборе почетного президиума меньшевики  воздержались при голосовании Ленина,
заявив,  что уважая в  Ленине революционного деятеля,  желают  выразить свою
несолидарность с его политикой.

     Вы  упоминаете  в  письме, что  мы вступили в сношения  с Лонге224,  не
предупредив Вас и не через Вас. Последнее верно, но насчет предупреждения --
это  результат  лишь того, что письма наши  почти все не дошли.  О намерении
нашем вступить в сношения  с  французами, немцами и австрийцами я писал  Вам
уже давно, когда мы  после Люцерна  приняли (тогда  же и после) посылавшуюся
Вам первую резолюцию  об Интернационале, где  мы принципиально высказывались
против  2-го  и  против 3-го и  заявили, что  на  на  конгрессах 2-го  будем
участвовать  лишь  с  информационной  целью, не связывая себя его решениями.
Тогда мы  думали  снестись  с указанными  партиями,  чтобы  поручить  немцам
инициативу созыва "конференции центральных партий". Это намерение на деле не
осуществилось. Теперь, получив снова  оказию  для писем, я Вам писал, должно
быть, три раза  разными путями  (значит, уже  два письма,  кроме полученного
Вами)  и  в одном письме сообщил, что  мы  намерены воспользоваться оказией,
чтобы  написать  Лонге,  Гильфердингу,  Ф. Адлеру,  Каутскому, итальянцам  и
Гримму225  о том, как  мы понимаем международную конференцию, т.  е.  что ее
цель  не   облегчить   воссоединение   центральных  партий  с   левыми   III
Интернационала,  а формулировать отчетливую позицию,  отмежевывающую как  от
правых, так  и от коммунистов и дать положительный и ясный ответ на вопрос о
диктатуре  меньшинства,   о   терроризме  и  методах  строения   социализма.
Постановку  вопроса  лейпцигского конгресса226 мы  радикально отвергали.  Из
намеченного  удалось написать  лишь  Каутскому, Лонге  и  Адлеру;  письмо  к
Гильфердингу перехвачено большевистскими  шпионами;  итальянцам и швейцарцам
не удалось написать.
     На  немецко-французском "центре" я  лично построить  прочное здание  не
надеюсь, и в этом вопросе мы с Федором Ильичем [Даном] стоим  в ЦК несколько
особняком от остальных членов ЦК, которые, независимо от большей или меньшей
левизны, пожалуй, оптимистически смотрят на реальные  возможности построения
Интернационала   на   нынешних  средних  партиях.   Я  скорее  склоняюсь   к
скептическому взгляду Ф. Адлера,  что  момент  для организации политического
воссоздания Интернационала еще не созрел и что как после 1870 до  1889 г.227
необходим  период der  Uberwindung228  идейного хаоса  и  выкристаллизования
политической идеологии, прежде чем сколько-нибудь действенный и авторитетный
Интернационал может  быть создан. Нам пришлось уступить товарищам,  которыми
руководит  законное  опасение,  что  отсутствие  организационной  активности
центральных  партий  при   несомненной   для  нас   безжизненности   правого
Интернационала сделает  Москву,  несмотря  на все  Bederken229  против  нее,
центром притяжения  для всех -- некоалиционистских партий.  Более левое наше
партийное крыло  (Бэр230  и другие  южане) тянут в ту  же сторону  по другой
причине: ибо  сами путаются  в вопросе о проблемах революционной эпохи почти
так же, как  левые Unabhangigen  и  склонны в них видеть  авангард  мирового
движения.
     Письма от Сам[уила] Д[авыдовича Щупака] мы не получали.
     Если  не  будем посажены  на цепь, надеюсь,  что  за  лето  сможем  еще
использовать оказии для писем Вам. Как физически чувствуете себя?
     Крепко обнимаю. Привет от всех наших, которые уже сильно соскучились по
Вас.

     <i>Ю.Ц.</i>

        ИЗ ПИСЬМА А. Н. ШТЕЙНУ
     <i>26 июня 1920 г.</i>
        Дорогой Александр Николаевич!
     Только что получил  Ваше письмо от 4 июня и сейчас же отвечаю, ибо имею
случай отправить ответ верным путем. Большое спасибо за газеты и брошюры. За
время, прошедшее от написания Вам письма, произошли выборы и положение стало
довольно ясным. [...] Если в лагере реакции победит авантюристская струя, то
неминуема, конечно,  длительная гражданская война и оживление  большевизма в
более  опасных размерах, чем прежде. На внутренней политике партии не сможет
не отразиться и ее "внешняя" политика. В этом смысле  взаимоотношения партии
с  III  Интернационалом  становятся  вопросом первостепенной  важности.  Вам
известно, что большевики делают попытку привлечь левые организации к участию
в съезде III Интернационала231 независимо  от переговоров правления партии с
последним. [...] Это определенная  попытка  навязать Вашей партии232  раскол
(сейчас такого  же раскола добиваются от итальянцев, требуя  от них изгнания
Турати233 и  всего его крыла). Одновременно делается попытка,  которая могла
бы показаться безумной, если  бы бесхарактерность европейских социалистов не
поощряла   Москву  к   "дерзанию"  --   попытка  расколоть  профессиональный
интернационал.  Для начала,  ввиду  противодействия итальянцев  и  англичан,
основывают  скромный  комитет,  к  которому должны примкнуть, не  выходя  из
Амстердамского   Интернационала,  левые   национальные  общепрофессиональные
организации, там, где они  есть, чтобы извнутри  толкать влево Амстердамский
Интернационал234. Но надо не  знать Зиновьева и Ко.,  чтобы не понимать, что
завтра же  эта попытка,  раз  удавшись,  будет  развита  дальше.  [...] Если
лево-соц.-дем. элементы не дадут отпора  с самого начала, русский большевизм
будет  праздновать еще  одну  победу над  европейским  пролетариатом.  [...]
Французы,  чем  более  на  них  окриков сыплется  из Москвы,  тем становятся
смирнее. Послали сюда Фроссара235  и М. Кашена236, которых публично  заушают
на собраниях как мнимых  революционеров и которые, тем не менее, усердствуют
в пресмыкательстве к большевикам (к нам даже не показались!). Я полагаю, что
сейчас важнее всего было бы добиться посылки сюда обширной делегации  (но не
из одних  левых  во  всяком случае) для  ознакомления на месте  с принципами
деятельности  III  Интернационала  и его  лидера  --  русской большевистской
партии. Приезд сюда  англичан и итальянцев, на наш взгляд,  оказался  весьма
плодотворным и полезным, как  для России, так и для Запада. Что немцы до сих
пор не послали сюда никого -- просто срам;  ведь нельзя же такой партии, как
немецкая,  не  сделать  попытки самой изучить  на жизни те  самые  проблемы,
которые ставятся во всем мире теоретически, а в России решаются  практически
(например,  вопросы о советской  системе,  социализации и  пр.)!  Думаю, что
вопрос  об  отправке комиссии  должен  быть  теперь  поставлен ребром! Иначе
получается какая-то смешная игра в прятки.
     Наши  тезисы  посылаю  Вам  вместе с  кое-какими  другими  материалами.
Утилизируйте, как сможете.
     У нас  в  связи с  приездом англичан и под  покровом  снова  сгущенной,
благодаря  польскому  нашествию, атмосферы, открылась  новая  полоса гнусной
травли  против   меньшевиков,  не  закончившаяся,   против  ожидания,  общим
разгромом, но все же оставившая по  себе разрушения.  Так,  разгромили  союз
печатников в Москве,  многих здесь  и в провинции арестовали (в частности, в
Екатеринбурге посидел Далин, ныне выпушенный) , а Фед[ора] Ильича сослали на
Урал в порядке служебной дисципли-нарной меры (он  --  мобилизованный врач).
Война en permanence237  питает не  только большевистский  террор  и  мировой
ореол большевизма,  но  и самый большевизм,  как противоестественную систему
хозяйства и  столь  же  противоестественную систему  азиатского  управления.
Поэтому   большевизм   кровно   заинтересован  в   том,  чтобы   война  была
перманентной, и бессознательно шарахается в сторону, когда  перед ним встает
возможность мира. Именно поэтому мы всю свою работу подчинили идее поддержки
большевиков  в деле  "завоевания"  мира  с Европой и  ради этого смягчили до
минимума свою оппозицию. Но теперь приближается момент, когда мир,  кажется,
станет реально возможным: от Польши надо ждать предложения мира, а с Англией
дело  как  будто налаживается238.  И вот я  почти  уверен,  что на этот  раз
большевики  сами сорвут этот исход. В этом случае  нам придется  значительно
изменить политику, сделав требование  отказа  от авантюр во внешней политике
(отказ от принесения полякам и немцам (!) на штыках советской системы, отказ
от авантюр  на  Востоке, согласие  на компромисс  с английским капитализмом)
центром нашей агитации. Думаю, что и европейским товарищам  скоро невозможно
будет проходить мимо этой весьма  влиятельной  "милитаристской"  тенденции в
русском большевизме.
     Пока довольно; кажется, теперь чаще будут оказии.  Привет мой Каутским,
Гильфердингу, Штребелю239. Привет Татьяне Я[ковлевне Рубинштейн]. Крепко жму
руку, привет от всех наших.
     Прилагаемое письму прошу передать Еве Львовне [Бройдо]240.

     <i>Ю. Ц</i>.

        ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
     <i>26 июня 1920 г.</i>
        Дорогой Самуил Давыдович!
     Был  несказанно  рад, получив Ваше письмо, и  весьма благодарен  за его
обстоятельность, давшую  нам  яркую  картину  того, что  делается  в Париже.
Сейчас  написал  семилистовое  письмо Павлу Борисовичу  и, кажется,  целиком
опустошил  себя.   Вы  его,  конечно,  прочтете*  и  ознакомитесь  с  нашими
последними событиями.
     О  чем  писать еще?  Атмосфера у нас, разумеется,  удушливая. [...]  По
моему мнению, все люди  стали  глупее, а большевики, которые  отличаются  от
других тем,  что  не ощущают  тоски по  печатному  слову, -- больше  других.
Думаю, что лет 15 такого режима достаточно, чтобы  люди покрылись шерстью  и
залаяли. Шерстью, впрочем, может  быть, понадобится  покрыться  раньше ввиду
истощения  тканей. Но не надо думать,  чтобы жизнь материальная стала  много
труднее, чем  была в момент Вашего  отъезда. Правда, цены сейчас:  хлеб  500
руб., сахар 5 000, масло  2 000 фунт, яйцо 75 руб. штука и т. п&bdquo; чашка
кофе 250 руб., белая (серая) булочка 150 руб., коробка папирос (20 штук) 750
руб., коробка  спичек  120 руб.,  извозчик  не менее  3 000 руб.,  "вольный"
парикмахер 400  руб., починка ботинок  от 1000 до 5  000 руб.,  дрова 30 000
сажень; но существование  нашего "среднего" круга вряд ли  много ухудшилось.
Мяса часто не едим целыми месяцами, главный продукт питания -- пшенная каша;
но пропитание достаем себе не с большими трудностями, чем ранее. Достигается
это  тем,  что,  вопреки всем декретам  и  всем  "нивеляторским"  тенденциям
наркомпрода241 все  шире  распространяется  "паек",  получаемый  рабочими  и
служащими. Только  этот  паек,  в некоторых ведомствах  очень  почтенный,  и
позволяет  хозяйствам вроде нашего (живу с Аб. Никиф., Ритой242 и Женей243 и
все, кроме Риты, получаем пайки: я

     *Попросите его переслать Вам.

     по  "Социалистической академии")244  сводить концы  с концами, почти не
прибегая к  вольному  рынку. Все это, конечно, достигается  на счет какой-то
части -- части рабочих, многих служащих и бывших, непристроившихся буржуа --
которые  форменно  голодают.  Спекулянты  же,   люди,  нажившиеся  в  начале
революции,  врачи с  практикой и  т. д.,  кормящиеся вольным  рынком, тратят
сумасшедшие  суммы на поддержание жизни -- 400-500  тысяч  в  месяц, а  то и
более. Заработки -- номинально --  ничтожны: высшая тарифная ставка 4  800 в
месяц, путем  "премий",  "сверхурочных" ее натягивают  до 15-20 тысяч  очень
часто; есть "спецы", особенно в жел.-дор. и военном ведомствах, коим открыто
платят  50 и 100,  а то  и  400 тыс.  в  месяц! Зато сеть швейцары, сторожа,
машинистки, которые реально получают 1 500 и 2500 в месяц. Неравномерность в
реальных доходах  стала громадной. Что касается "комиссарского сословия", то
его   высший   standart  of   life245  обусловленный   льготными   получками
продовольствия, уже почти не скрывается или скрывается гораздо менее,  чем в
прошлом году. Люди, как  Рязанов и Радек, как Рыков, раньше ведшие борьбу  с
"неравенством", теперь не скрывают  на своем столе белой булки, риса, масла,
мяся и (у Радека и Рыкова} бутылки доброго вина или коньяка. О Караханах246,
Каменевым,  Бончах247,  Демьянах  Бедных248,   Стекловых249  и  говорить  не
приходится: эти  жируют. Только Анжелика250, Бухарин251  да Чичерин252 -- из
звезд первой величины  --  еще выделяются "простотой нравов".  Поселенный  в
"советском отеле" брат Садуля253  (есть такой чин; он  виноторговец)  был по
распоряжению  Карахана  переведен на  положение "выздоравливаюшего", то есть
изъят  их общей  столовой  отеля, где  кормят тухлым супом,  и получил право
заказывагь, что захочет: и вот он ежедневно по словарю заказывает: "бифштекс
с спаржей и луком" или "телячья котлета  зеленым горошком",  и комендант ему
все это доставляет из Охотного254, наживая сам примерно 100% (все ставится в
счет  Комиссариату  иностранных  дел).  Это  пример  мне   лично  известный,
вероятно, один из многих. Званые  ужины, где общаются лесопромышленники и т.
п. публика с "ответственными работниками" и где по счету заплачено несколько
сот тыс.  руб., считаются  в порядке вещей.  Есть даже санатории  (немногие:
привилегированные),  где  рис,  масло, балыки,  осетрина и  икра --  обычный
предмет питания.
     Атмосфера  моральная,  как  сказано,  удушливая. Живем  скучно. Сильных
ощущений,  кроме время от времени от вновь поднимающейся, набившей оскомину,
травли меньшевиков с  террористическими выкликами, вовсе не знаем; да и то с
каждым разом  даже эти  проявления  истерии становятся все  более казенными,
лишенными искры энтузиазма  и не  находящими отклика даже  в  большевистских
массах.  В  большевизме  страшный  застой  мысли:  ни порывов,  ни  "святого
беспокойства" за завтрашний день революции не видно. Типичным представителем
власти и  правящей партии стал Каменев,  сытый, с свиными глазками, подчас с
манерами  доброго  папаши-лордмэра,  пекущегося о  "населении вверенной  ему
губернии", подчас  разражающийся  грозными  филиппиками против  внутренних и
внешних  врагов, но  и  это  без внутреннего огня  и без убеждения; говорят,
после 5  минут разговора на  общую тему о перспективах она начинает  зевать.
Троцкий  в   январе   размахнулся  было  "величавой"  аракчеевской   утопией
милитаризации труда и "трудармий"255 и скоро уже остыл, увидя, какая истинно
российская ерунда из этого получается, и  обрадовался,  когда Пилсудский 256
дал ему возможность вернуться к привычному  занятию  -- разводам, парадам  и
награжденью знаменами.  Радек из  германского  плена вернулся  освежившимся,
взбудораженным и критически настроенным, позволяя  себе в частных разговорах
"ужасаться" по поводу коррупции, "казенщины" и духовной смерти большевизма и
публично  критиковать  планы  милитаризации  и  отстаивать  самодеятельность
пролетариата. Его пару раз слегка  посекли, и  он пришел  к выводу,  что при
данном  режиме можно "влиять", только  пролезши  в Центральный  комитет. Для
этого   он  пополз  на  четвереньках,  с  большим  трудом,  но  пролез-таки,
опредательствовав  по отношению к оппозиции,  которая  сформировалась  перед
последним  съездом партии257,  да  так на  четвереньках и  остался  и теперь
превратился  в  чистейшего  официоза,  который  сегодня  доказывает,  что  в
Германии до  революции очень далеко, потому  надо ввести в III Интернационал
независимых, а завтра -- что независимых  надо гнать в шею, ибо все созрело;
сегодня  уверяет, что наша  программа -- отбить нападение Польши и заставить
"панов"   подписать  мир,  чтобы  вернуться  к  "мирному  строительству",  а
буквально назавтра -- что мы мира с "панами" не подпишем, а, пройдя Польшу и
поставив  там  советскую власть, вторгнемся  в  Германию, чтобы  подать руку
коммунистической  революции,  которая к осени там разразится. Даже  Ларин...
перестал писать  проекты  и  почти  замолк. Рыков, Томский258,  Шляпников259
пытались поднять большую бучу,  отстаивая влияние профессиональных союзов на
управление производством против "единоличного начала" и милитаризации. Рыков
капитулировал на самом съезде.  Томский -- после съезда партии, а Шляпникова
до  съезда угнали  в Европу  раскалывать  профессиональное  движение.  После
предательства вождей рядовая  оппозиция,  которая  действительно первый  раз
была широкой и обнимала рабочих-профессионалистов и многих местных деятелей,
восстающих   против  мертвящей  гиперцентрализации,  а   также   идеалистов,
возмущенных  чекистами  и коррупцией,  была легко  раздавлена. На Украине ее
"выжигают  каленым железом",  ссаживая с мест, ссылая на  фронт  и в  глухие
углы.  То же  и  в  других  местах.  На  днях  в Туле выслали на  фронт  200
рабочих-коммунистов, упорно  стремившихся  ссадить свой комитет  и Исполком,
состоящие, по признанию даже здешних большевиков, из делячески полууголовных
элементов.
     Этот  факт  глухой  и неосвещенной сознанием внутренней  борьбы  внутри
большевизма  --  может быть, самый важный  в теперешних событиях,  хотя  его
результаты не скоро скажутся.  Господствующая  в  партии  диктатура  и культ
Ленина мешают оформляться оппозициям и убивают в корне гражданское мужество.
Но  уже  сейчас  видно, что  если наступит внешний  мир  и  исчезнет  угроза
ликвидации всего и атмосфера  станет менее напряженной, то не только рабочие
вообще подымут голову, но и среди коммунистов  начнется взаимная грызня. Это
тем    более    неизбежно,    что   всасывание   ими   отбросов    из   всех
партий-интернационалистов, социал-демократов,  зсеров правых и левых, бунда,
анархистов  и  даже  кадетов,  вроде  Гредескула260,  ныне  познавшего  свет
истинной   веры   --   еще  более   разжижает  первоначальную   консистенцию
большевизма,   чем  то  делало   ранее   пропитание  партии   присосавшимися
авантюристами.
     По  части  переходов  к  коммунистам  за  последнее время  наша  партия
особенно  отличились.  Ушли, кроме  Хинчука, Яхонтова,  Дубровинской261  еще
Чиркин262,  Булкнн   (!),   Илья  Виленский263,  а  теперь  и  своевременной
исключенный нами  Майски264.  Вообще,  бывшие  ультраправые  особенно  часто
переходят. Не все, конечно, по  шкурным  или  карьерным соображениям. Многие
"левеют"  искренно, подталкиваемые  бессознательно потребностью отдаться без
гамлетизма265  той  общественной  работе,  которая  сейчас  монополизирована
государством  и в области которой, конечно, кое-что  положительное  делается
при   всей   бестолочи.   Искренно,   конечно,  перешел   Виленский.   [...]
Заславский266 поместил в печати  письмо  о  том, что убедившись  в  том, что
ошибался  в оценке  большевизма,  он отказывается  от  политики  и предается
отныне одной культурной работе.  В партии  (особенно  на юге) все еще сильно
ультралевое крыло, которого лидеры, вроде  Бэра, вероятно,  в конце  концов,
уйдут,  но  которые пока  своим  требованием  "еще  смягчить тон"  борьбы  с
большевизмом  и   стремлением   замазывать   вопрос   об   отношении   между
демократизмом и "советизмом" и о политике по отношению к крестьянству вносят
большую смуту.
     Партия живет и работает кустарно и урывками, ловя благоприятные моменты
вроде  профессиональных съездов или  выборов  в Совет,  чтобы  высунуть  нос
наружу. Устойчивой, постоянной работы не может быть и, верно, не будет, пока
не  будет мира России с Антантой. А будет ли он?  Кроме Антанты,  тут  много
зависит  от  большевиков, которые все  больше  (не  исключая  и  "самого"267
влекутся стихией,  сегодня увлекающей  их  воевать с  Польшей  до  советской
революции в ней,  а завтра -- поднимать  мусульманский Восток против Англии.
Не забудьте, что от  военных комиссаров и командиров до  чекистов и новейших
интендатнов колоссальных  органов снабжения,  масса  лиц заинтересована, как
это было во Франции  в 1794 г.268, чтобы внешняя война стала перманентной, а
все  фанатики  и доктринеры коммунизма  искренно  боятся мира  с  Европой  и
особенно торговли с ней, которая будет разлагать все "устои".
     Мне живется пока  сносно.  Много приходится работать  в ЦК, потому  что
осталось нас  немного: Фeд[ора] Ильича сослали,  многие  сильно  потрепаны и
нуждаются в летнем ремонте. [...] В. Н. Крохмаль269 крепко сидит в тюрьме по
делу "центросоюза", обвиняется в  операциях с  Беркенгеймом, производившихся
за спиной большевистских членов правления. Мой брат Владимир уже 2  мес. как
арестован  по делу "Союза возрождения", по которому с год почти сидит  В. Н.
Розанов. Владимир обличен в немногих грехах, но  могут держать долго. Д.  Д.
[Далин] все сидит, болел серьезно. сыпным тифом и плохо оправляется от него.
Недавно  арестовали Гоца&bdquo;  чему  охранка  страшно рада,  так  что даже
обращается с  ним соответственно любезно.  Чернов остается "неуловим",  и за
эту  неуловимость  месяца 3 назад арестовали его экс-жену  О.Е.  Колбасину с
двумя   ее  15-тилетними  дочерьми   и   его  9-летней  дочерью.   Последнюю
большевистские дамы вырвали через несколько дней, старшие посидели некоторое
время,  а О. Е. Колбасина  сидит, несмотря на болезнь,  до  сих пор.  Чернов
обратился  в  нарком с  открытым  письмом,  в котором поздравлял с блестящей
победой.  Когда  в  хлопотах  было  указано,  что  фактически  О.  Е.  взята
заложницей, Дзержинский  заявил, что он взятия заложников не допустит; после
чего состряпали комедию  "следствия": у  О. Е., которую арестовали  в момент
отъезда с детьми в  Оренбургскую  губернию, взято было письмо  от Чернова  к
кому-то из местных людей,  так вот наряжено "следствие"  об этом  письме,  и
Колбасина, далекая от всякой политики, привлечена к следствию. Надо огласитъ
все это.
     Лидия Осиповна  все похварывает,  заведует  "Советом защиты  детей",  в
котором удается  немало  делать, несмотря  на препоны  наркомпрода.  Там  же
служит  Абр.  Никиф[орович  Алейников],  который должен  был  ехать по  делу
устройства  детской  колонии  в  Швецию,  но  в  последний  момент  задержан
несогласием ЧК отпустить его. [...]
     Прилагаемое  здесь письмо  прошу  передать или  переслать  Мергейму270.
Всего лучшего. Надеюсь еще иметь от Вас письма. Крепко обнимаю.
     <i>Ю.Цедербаум</i>

     П[авлу] Б[орисовичу] пишу в Цюрих.


        ИЗ ПИСЬМА Е. Л. БРОЙДО
     <i>26 июня 1920 г.</i>
        Дорогая Ева Львовна!
     Повинную голову меч не сечет, но Вас очень следует поругать за прошлое.
То, что Вы  в момент нашей абсолютной оторванности от Европы  не  снеслись с
нами перед поездкой, не только нас огорчило и  оскорбило,  но и нанесло удар
делу, хотя  бы  тем, что  Павла  Борисовича,  который  оставался в неведении
относительно характера нашей  работы, поставило в фальшивое положение, когда
он  теперь  только убедился, что  мы далеко разошлись  с  ним и  в  вопросах
русской  политики и  в проблемах международного движения. Должен  откровенно
сказать, что  во всем ЦК  сообщение  о  Вашем  отъезде  было  воспринято как
симптом   прямого  разложения,   охватившего  партию.  Надеюсь,  что  теперь
сношения, между нами восстановленные, останутся регулярными.
     Пишу наскоро, ибо только что получил Ваши письма, а завтра надо сдавать
отчет. Из письма к Ал. Н., [Штейну] узнаете остальное. Сейчас прежде всего о
положении дел в партии.
     а) Течения. В течение всего 19-го года шла  упорная  борьба "правых"  и
"левых" течений. Она обострилась, когда мы решили в  разгар успехов Деникина
призвать к активному участию  в обороне.  На  севере и в  центре  правые, по
общему  правилу, остались  на позиции  "лояльной оппозиции", критикуя нас  и
уклоняясь  от активного проведения нашей линии,  но  не  стремясь  проводить
сепаратной политики  в большом  стиле. Поэтому  здесь обошлось без раскола и
лишь   отдельные    лица    фактически   ушли    из    партии,   отказавшись
перерегистрироваться.  [...]  Лишь по  отношению  к Саратовской организации,
поднявшей открыто знамя бунта  и  объявившей, что  не будет подчиняться ЦК и
образует свой особый фракционный всероссийский центр,  мы прибегли к крайней
мере: исключили ее из Партии. На юге было хуже. Чтоб иметь руки развязанными
для органич[еской] работы" при Деникине, харьковские правые [...] откололись
от  мест  ной  организации накануне  прихода  деникинцев,  при  них  не мало
скомпрометировались;  мы  их  объявили  вне партии. В  Екатеринославе правая
группа  еще раньше формально вышла из  партии  в  ответ на призыв  к  зашито
революции от Деникина, а по  приходе последнего повела себя позорно и теперь
рассыпалась.  В  Одессе  организация  в  большинстве  правая [...]  за время
Деникина вела такую политику приспособленчества,  что нам  теперь приходится
ее распускать и реорганизовывать сверху.  В Ростове  длительная деятельность
правых привела  к  расколу,  причем левые,  в виде реакции  сначала  усвоили
полубольшевистскую  программу; сейчас  стараемся их,  снова воссоединить. На
востоке,  после  краха  политики  Майского, линия  была  выпрямлена,  и  под
руководством  И.  И.  Ахматова271 сибиряки  вели  себя  идеально:  оказались
духовно во главе  внутренней революции, свергшей Колчака  (материальную силу
составили     эсеры),     образовали     демократическую     самостоятельную
Вост[очно]-Сиб[ирскую]  республику с программой мира с советской  Россией  и
очищения  Дальнего Востока от японцев и  мирно  уступили власть большевикам,
когда последние, сначала их поддержавшие ввиду сознания, что самостоятельная
демократическая  республика легче  добьется  от  Антанты  эвакуации  Сибири,
подняли под конец против них рабочих.
     Работа   правых,  отказавшихся  от  "активизма"   и  упорствовавших  на
"нейтральности"  в  борьбе   между  большевиками  и  контрреволюцией,  имела
последствием  "ультралевую"  реакцию, которая  привела  к выходу  из  партии
многих  меньшевиков и переходу большинства  их  к коммунистам. Перечислю Вам
этих  перебежчиков: Хинчук,  А. А. Дубровинская, Яхонтов, рабочий московский
Трифонов272, Чиркин,  Булкин (!), Илья  Виленский, Митин273 (петербургский),
Квасман274; теперь заявляет  с  намерением уйти  из партии, но  не вступит к
коммунистам Вас. Ис. Броудо275. Кое-кто явно ушел по карьерным соображениям.
Но  и  среди неушедших (особенно в Харькове и Екаторинославе) опасно-левый у
клон, стирающий всякую границу  между с[оциал].-д[емократией] и коммунизмом.
На апрельском совещании левые во главе с Бэром произвели серьезный натиск, с
трудом отбитый. Понятно, что в вопросах организационной политики они толкают
на раскол и меры крайней репрессии там, где без этого можно обойтись, а лишь
мешают нам в и без того трудной работе поддержания дисциплины  при  условиях
полного отсутствия гласности.
     в) Парт[ийные] успехи. Несмотря на все гонения, каждый раз, как удается
высунуть нос, мы собираем вокруг себя массы. Это сказалось на ряде выборов в
Советы   (кроме  Петербургского,   где   "зиновьевские"   выборы276   прошли
по-старому,  так  что,  кроме  Каменского277 и  еще пары  человек, никто  не
прошел).  Именно:  в  Москве  мы  получили 46  мандатов, в  Харькове 205,  в
Екатеринославе 120, в Кременчуге  78, Полтаве 30, Ростове-на-Дону 12, Одессе
30, Николаеве 11, Киеве 30, Бежице 20 с чем-то, Туле 50, Твери 8, Гомеле 20,
Витебске 15,  Смоленске 30, Самаре 20 с  лишком,  Ташкенте  20, Иркутске 30.
Словом,  везде,  где  только  давалось  выставить  кандидатов,  несмотря  на
отсутствие  свободы  агитации, проходили наши кандидаты. Здесь на химическом
заводе против меня выставили кандидатуру Ленина. Я получил 76 голосов, он --
8  (при открытом голосовании) .  Такие же  успехи были на  ряде  областных и
всероссийских профессиональных съездов.
     Эти успехи вновь встревожили  большевиков и настроили начать гонения. В
Одессе, Гомеле, Николаеве наши фракции были  исключены  из Советов на первом
же заседании (мотивировка в Николаеве: воздержалось при голосовании Ленина в
почетные  председатели!).  Потом пошли  разгромы  организаций.  В Киеве всех
членов  бюро проф.  союзов судили  за  "контрреволюционную  деятельность" во
время   деникинской  оккупации   (фактически  за  то,  что  вели   легальную
профессиональную работу), а весь комитет за выражение солидарности с первыми
(!). Приговорили 4 членов бюро (в т. ч. Кучина и Романова) к  принудительным
работам  до   конца  гражданской  войны,   а  комитетчиков   с   Семковским,
Скаржинским,  Биском,  Балабановым  --  к запрещению  всякой общественной  и
политической   деятельности.   Перед   польским   наступлением  арестованных
отпустили,  и теперь Кучин добровольцем на  фронте. Затем в  Самаре  забрали
массу  нашего  народа в связи с  всеобщей  стачкой  протеста  против  ареста
делегатов, выбранных  на  съезд проф. союзов. После в Омске взяли комитет за
выпуск нелегального воззвания, в Питере арестованы Шпаковский, Малаховский и
Шевелев в связи  с  делом Голикова, Смирнова и Бабина (дело  о листке правой
группы, выпустившей листок с призывом не работать, 20 мая). В Екатеринобурге
взят весь комитет  после первого избирательного собрания в  начале  выборной
кампании в Совет (в том числе,  Клячко питерский и  наш Дадин,  бывший там в
служебной  командировке; теперь выпущен), Суханов278,  служивший  там  же на
видном  посту,  потребовал,  чтоб  его  или   арестовали,  или  уволили.  ЦК
коммунистов  предписал уволить.  В Туле  во  время  грандиозной  забастовки,
провоцированной   помпадурством279  комиссара,   взяли  всю  советскую  нашу
фракцию. Наконец, в Москве после митинга, устроенного печатниками английским
гостям, разгромили союз печатников, чем спровоцировали, конечно, забастовки.
Все  правленцы, кроме скрывшегося Камермахера -- Чистов, Буксин, Девяткин  и
др.  арестованы,  поставлено правление  назначенцев. За  наши  "разговоры" с
англичанами поднята была чисто "ритуальная" травля, в которой  нас объявляли
"агентами Ллойд  Джорджа"  и  даже "пособниками польских шпионов, взрывающих
склады". Наши товарищи, занимающие  ответственные посты на советской службе,
подавали протесты, требуя, чтобы  или  травля прекратилась,  или их уволили.
Для Фед.  Ильича  этот  протест кончился печально: его сослали "в резерв"  в
Екатеринбург (он мобилизован как врач).
     Таковы дела. За вычетом этих "проторей  и убытков" мы  все целы. Пришли
сведения о Мартынове,  зарытом по-прежнему  в деревне  в  царстве  Петлюры и
погромов. Он  сообшает,  что "разделяет позицию ЦК". Да, забыл сообщить, что
В.  Майский,  за  исключение  которого  из  партии  нас  так  ругали,   тоже
объявился... коммунистом и уже пишет книгу "Почему я стал большевиком". Если
не стал  большевиком,  то стал благосклонным к ним и  Петр Павл.  Маслов280,
приславщий   мне  недавно  письмо   из  Иркутска.  Аким281  был  тов[арищем]
мин[истра]  иностр[анных] дел (при  Астахове)  в  кратковременной  иркутской
республике и, как видно, значительно полевел." Полевел также Шварц282, с год
находящийся на фронте.
     У всех нас впечатление такое, что пока кольцо блокады  не будет снято и
Россия  не  выйдет  из  атмосферы  вечной паники  перед  контрреволюционными
военными набегами, нашей партии придется не жить, а прозябать. В это время в
пору  не растерять связей,  не  утратить  минимальной организованности и  не
утратить  с[оциал]-дем[ократического] облика,  к  чему  одинаково склоняют и
наши правые, и наши  левые. Но когда наступит "передышка",  мы, мне кажется,
еще воспрянем. Самый  тот факт, что и среди самого гнусного  террора и среди
самого повального пресмыкательства перед большевизмом во всем мире находятся
люди (сейчас  только мы), часто простые  рабочие, которые открыто  и  твердо
противоставляют  свое  credo283  большевикам  --  самый  этот  факт, хотя  и
раздражает массы, уже привыкшие безропотно итти за диктаторами, но  в то  же
время  создает  нам   у  них  определенную  репутацию,  которая  скажется  в
переломный момент. А  ведь когда  большевиков на полгода оставят в покое, их
внутреннее разложение так явно обнаружится, что все отношение сил радикально
переменится.
     [...]

        ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     <i>27 июля 1920 г.</i>
        Дорогой Павел Борисович!
     Пользуюсь оказией, чтобы написать Вам пока несколько  слов, ибо товарищ
уезжает  завтра, и сегодня ему надо  сдать  письмо.  Вероятно,  я буду иметь
случай на днях же написать подробнее. Сейчас же  я хочу Вам сообщтъ главную,
хотя и не  "окончательную" новость: большевики объявили нам официально,  что
пустят меня и Абрамов[ича] за границу. Дело в  том,  что  мы подали в  Совет
Народных Комиссаров мотивированное заявление, требуя, чтобы нас пустили "для
организации"   заграничного   представительства    "нашей    партии"   ввиду
опубликованного  Вашего  заявления  о   сложении   Вами  полномочия284.   Мы
прибавили,  что  надеемся,  что "советская власть  считает  себя  достаточно
прочной,  чтобы   не  бояться  нашего   "тлетворного"   влияния   на   наших
западноевропейских единомышленников".  Копию  заявления мы  в французском  и
немецком  переводе разослали псом  делегациям конгресса  III Интернационала.
Вероятно,  это и  послужило причиной  того, что  власти решили  согласиться.
Конечно,  это  ничего  не доказывает: при прохождении бесчисленных, принятых
здесь  формальностей еще нас могут не пустить, особенно если к тому  времени
иностранцы  разъедутся. Но некоторая надежда  все же  есть,  и  мы  начинаем
(вернее, я, ибо, по  решению  ЦК, поеду  я  один)  хлопоты. В  благоприятном
случае я  смогу  выехать через две-три  недели  и,  следовательно,  к  концу
августа  быть в Берлине. Быстрота отъезда будет з