казалось в руках России. 16 мая 1703 года в дельте реки "на первом отвоеванном куске балтийского побережья" (Карл Маркс) был заложен Петербург(90). Поражением шведов в 1701 году на Северной Двине фактически закончилась многовековая агрессия скандинавских рыцарей против Архангельского Поморья. В течение целого столетия воды Студеного моря бороздили только торговые суда, на край не совершалось никаких покушений. Для успешного завершения борьбы за Балтику и прочного закрепления на невских берегах нужен был сильный военно-морской флот. Почетную роль в создании такого флота сыграл Архангельск. С 1708 года на Соломбальской верфи началось строительство военных кораблей, а через два года со стапелей сошли на воду два 32-пушечкых фрегата - "Святой Петр" и "Святой Павел"(91). Таким образом, военные корабли стали строить в Архангельске позднее торговых и несколько позже, чем в Воронеже. Правда, по мореходным качествам корабли, построенные на Дону, значительно уступали беломорским, сделанным из местной упругой сосны искусными мастерами, среди которых особенно выделялись А.М. Курочкин, Ф.Т. Загуляев, В.А. Ершов, С.Т. Кочнев-Негодяев. С начала Северной войны судостроение сконцентрировалось в одном Архангельске. Азовская флотилия была заброшена и пополнение ее прекратилось. В 1710 году из Архангельска были отправлены на Балтику три 32-пушечных фрегата, в 1712 - три 52-пушечных корабля. В 1715 году молодой Балтийский флот принял из Архангельска последний отряд боевых кораблей в составе четырех 52-пушечных фрегатов(92). После блестящей победы русского флота в 1714 году у мыса Гангут Швеция как морская держава на время была выведена из строя. С 1715 года прекращается отправка кораблей на Балтику, а вместе с тем и их строительство на Двине. Два десятилетия Соломбальская верфь бездействовала, но постройка купеческих кораблей не прерывалась. "Государь-кормщик" высоко ценил морские навыки и бесстрашие жителей Поморья. Здесь набирались мастера на верфи петербургского адмиралтейства. Северянами пополнялся личный состав Балтийского флота. 9 октября 1714 года Петр издал специальный указ о наборе в матросы поморов. Местным властям предлагалось выявить у города Архангельска, в Сумском остроге, на Мезени и в других местах 500 лучших работников, которые "ходят на море за рыбным и звериным промыслом на кочах-морянках и прочих судах" и прислать их в Петербург. Назывался возраст новобранцев - не старше 30 лет(93). Затем было призвано во флот еще 550 поморов, а в 1715 году - 2 тысячи человек. Моряки-северяне геройски сражались на Балтике. Беломорье внесло большой вклад в победу над Швецией в дни Северной войны и тем способствовало превращению континентального Московского царства в могучую Российскую империю и великую морскую нацию. Боевые корабли, спущенные на воду со стапелей Соломбальской верфи, хорошо показали себя не только в дни Северной войны. Они вписали много ярких страниц в историю русского военно-морского флота в последующие времена. Одним из самых известных кораблей стал "Азов", построенный инженером Владимиром Артемьевичем Ершовым. Это был отличный по своим мореходным качествам и огневой мощи 74-пушечный линейный корабль. В Наваринском сражении с турецко-египетской эскадрой 20 октября 1827 года флагманский корабль "Азов" под командованием капитана 1-го ранга М. П. Лазарева вывел из строя пять неприятельских кораблей, прославив тем самым себя и своего строителя. Из экипажа "Азова" отличились в этой битве лейтенант П. С. Нахимов, мичман В. А. Корнилов, гардемарин В. И. Истомин. За геройский подвиг "Азов" был награжден редкой в то время наградой - Георгиевским кормовым флагом. В Соломбале, на родине корабля, "Азову" и его создателю В.А. Ершову был установлен специальный обелиск с описанием памятных событий. Его разрушили еще до революции. Столь же хорошей славой пользовались коммерческие суда, построенные знатными мастерами баженинской школы кораблестроения. Наиболее известным среди них был крестьянин из села Ровдогоры Степан Тимофеевич Кочнев, талант которого высоко ценил М.В. Ломоносов. Созданные по чертежам С.Т. Кочнева суда были исключительно прочны и легки, имели красивую форму и удобную внутреннюю отделку. Кочневские суда бороздили просторы многих морей и океанов, в том числе не боялись и льдов Ледовитого океана, куда поморы выходили на китобойный промысел. Слава о С.Т. Кочневе перешагнула пределы России. О нем знали морские державы, фирмы которых заказывали на Вавчугской верфи суда с непременным условием, чтобы их строил С.Т. Кочнев. За кочневские суда и платили дороже. Только за 1771-1784 гг. знаменитый мастер построил для английских купцов 12 судов. За постройку многих торговых судов С.Т. Кочнев получал денежные премии и похвальные аттестаты. Английские фирмы пытались переманить к себе русского умельца, сулили ему почет и материальное благополучие, но Степан Тимофеевич с гордостью отвечал: "Я русский человек и работаю не только для себя, а и для Отчизны своей". ...В дни Северной войны, когда Россия концентрировала все свои усилия на решении жизненно важной балтийской проблемы, правительство Петра I не делало Соловецкому монастырю больших скидок и не давало поблажек. Наряду со всеми, духовный магнат вынужден был нести бремя фискальной политики, поставлять солдат и матросов. По правительственной разверстке монастырь направлял работников в Петербург и на остров Котлин(94), платил двухтысячный денежный налог на содержание Олонецких заводов, лишен был некоторых доходов с выгодных промыслов, которые перешли казне(95). Чувствуя крепкую руку Петра, монахи, хотя и роптали, но не решались саботировать правительственные мероприятия. Правда, иногда монастырь ухитрялся тайно нарушить указы центра. Так, архимандрит Варсонофий в 1722 году не только приютил в вотчинных селах Соловецкого монастыря 82 беглых матроса, но и направлял их на морские промыслы(96). За этот антигосударственный поступок старец, можно сказать, отделался легким испугом. Он "повинился и своеручно подписался", что беглых матросов держал в своей вотчине, но после строгого внушения "исправил" допущенную ошибку: 65 дезертиров отправил в Петербург, а остальные разбежались. Соловецкие настоятели несколько раз сообщали в синод о том, что правительственная налоговая система разоряет монастырскую вотчину, и просили заступничества и помощи. Приведем одно из последних прошений. 23 января 1723 года архимандрит Варсонофий подал в синод такое доношение: "Его императорское достояние Соловецкий монастырь и в нем мы, нижайшие, живущие ныне деньгами и хлебными припасами, пришли в великое оскудение, понеже монастырь наш не вотчинный, а которые при море е. и. в. жалованные вотчины - Сумский острог и Кемский городок с принадлежащими к ним волостями и есть - и в тех никакого монастырского сева не сеется и пахотных земель нет, и кроме подушного сбора с 343 бобыльских дворов по 13 алтын 2 деньги со двора в год - никаких доходов в монастыре не бывает. Да и эти деньги за совершенною скудностию бобылей и от двухтысячного на Олонецкие петровские заводы вместо работ платежа никогда не вбираются. Бобыли на монастырском хлебе только сенокос исправляют. И ныне питаться нам нет чем. А в монастыре нас, нижайших, 170 братов, 400 работных людей, которые по обещанию своему живут года по два и по три на монастырском нашем платье и хлебе, да по указам е. и. в. из разных канцелярий ссыльных по тюрьмам 20 человек. Да у нас же, нижайших, в Сумском остроге и Кемском городке на монастырском иждивении содержится 50 солдат. А питаемся мы от мирского всенародного подаяния покупным хлебом, а определенного нам, по примеру других монастырей, хлебного и денежного жалованья нет. А прежде сего пропитание имели его императорского величества жалованьем, а именно, в Поморье, в Сумском остроге, в Кемском городке, в Нюхоцкой, Сороцкой и Шуйской волостях от таможенных сборов и от рыбных и сальных промыслов и соляных торгов десятой частью. А ныне Олонецкие правители все это взяли на государя. И от народа подаяния стало быть малое число. Солью торговать указом е. и. в. отказано. А которую ныне приморскую соль и варим, и та нам становится против припасов и найма работных людей больше в наклад, чем в прибыль, понеже хлебные припасы и наем работных стали дороги, и от того немалое число варниц запустело". Архимандрит просил вернуть монастырю как таможенные сборы, так и десятую часть с рыбных и сальных промыслов и соляных торгов(97). Синод переслал просьбу монастыря в сенат и в камер-коллегию, ведавшую такого рода сборами. Высший правительствующий орган и камер-коллегия не обратили внимания на прикинувшихся нищими монахов и оставили их слезное "доношение" без последствий. Ни из сената, ни из камер-коллегии ответа не было. Вместо ответа сенат дал указание переписать весь собранный и обмолоченный в 1724 году в вотчинах духовного хозяина хлеб и взять ведомости у архимандрита с показанием в них, какой размер посевных площадей и сенных покосов в каждом селе, сколько весной потребуется зерна на семена, какой денежный доход монастырь имеет от своих подданных, а также какой урожай хлеба собирается с полей вотчинных деревень. Монахи уклонились от ответа на поставленные вопросы по существу, а вместо этого еще раз проронили слезу по случаю своего "бедственного" положения. "В прежние времена, - писали они, - вотчины оного Соловецкого монастыря в службах имелися многие соляные промыслы, также и слюдяные, и с половниками пахотные земли, из которых промыслов бывала в монастырь немалая прибыль. А в нынешние годы оных соляных промыслов многие црены не варятся и запустели. А которыми соляными также и слюдяными промышляется же и половничья пахота имеется, но за нынешней дорогой ценой ко оным заводам (Олонецким. - Г.Ф.) приготовлением хлебных и прочих всяких надлежащих запасов и из половной пахоты за платежом податей... никакого прибытку не имеется"(98). Заметим, что такие мрачные итоги подведены на основании ведомости, из которой видно, что одних денежных сборов монастырь имел в год свыше 1110руб. Не успел умереть Петр Великий, как архимандрит Варсонофий лично явился в июне 1725 года в Петербург (в спешке забыл даже выписать паспорт) для вручения Екатерине I "братского приговора", составленного 5 апреля, с изложением нужд монастыря. В челобитьи монахов перечислен ряд просьб. При Петре монастырь оштрафовали на 630 руб. и обязали платить ежегодно по 70 коп. подушного сбора с 63 трудников, находившихся на острове. Монахи просили не взыскивать с них этих денег, поскольку работавшие в монастыре крестьяне числились за деревнями Соловецкой вотчины и при переписи податного населения их следовало, по мнению иноков, показать не за монастырем, а в "сказках" тех сел и деревень, постоянными жителями которых они являлись. Братия добивалась, чтобы царица повелела "про монастырский обиход на Соловецком острове одной цреной беспошлинно соль варить или из монастырских берегов брать из усолья по тысячу пудов без накладных четырехалтынных пошлин, понеже без оной пошлины Олонецкие губернаторы той соли про свой наш обиход брать не дают". Монахи просили вернуть им таможенные сборы, взятые с монастыря "петровских заводов комендантом Алексеем Чеглоковым". Обер-офицер Лавров описал у монастыря более 450 четвертей хлеба. Монастырь настаивал на том, чтобы ему разрешили продать этот хлеб. Указом от 1714-1715 гг. Петр запретил строить убогие ладьи, кочи, шняки и выходить на "душегубных" судах в море, на которых наши северные аргонавты часто терпели крушения в бурном океане. Вместо "староманерных" судов, как с петровских времен стали называться народные суда, предлагалось делать по западноевропейским образцам морские галиоты, гукары, каты, флейты. Монахи просили разрешить им построить две ладьи по старому образцу, нужные якобы для перевозки дуба, сена, извести(99). Из дела не видно, как правительство реагировало на "братский приговор", но мы знаем, что вернуть потерянные экономические и политические позиции Соловецкому монастырю не удалось. Время работало не на монахов.  4. Конфискация государством монастырского имущества в 1764 году. Новые обязанности монастырского войска. Вооружение Соловецкого кремля и береговых крепостей в XVIII веке Ништадтский мир изменил политическую карту Северо-Восточной Европы. Россия пробилась к Балтийскому морю, прорубила "окно" в Европу. Границы нашей Родины были отодвинуты дальше на Запад. Петр переносит всю внешнюю торговлю с Северной Двины на Неву и делает новую столицу главным пунктом коммерческих сношений с Западной Европой. В новых условиях XVIII века снижается военное значение Соловецкого монастыря. Беломорские острова отныне перестают быть пограничными. Второй серьезный удар по оплоту Студеного моря нанес указ 1764 года о конфискации в пользу государства монастырских и церковных имений. От Соловецкого монастыря отобрали все его вотчинные владения в Поморье, в Двинском, Кольском, Устюжском, Каргопольском, Московском, Каширском и Бежецком уездах с более чем пятью тысячами крестьян мужского пола. Соловецкие земли вместе с населением были переданы в ведение Коллегии экономии. Монастырю оставили в вечное владение лишь двор со скотом в Сумском остроге и четыре сенных пожни для него. Коллегия экономии изъяла оставшуюся в монастырской кассе неизрасходованную от прошлых лет всю денежную наличность - 35 300 р. 60 к. серебром(100). Это особенно взволновало братию. Отцы соборные послали коллективную жалобу в столицу. Они напоминали правительству о том, что Соловецкий монастырь "против прочих великороссийских монастырей в немалой отменности находится", и просили вернуть деньги, необходимые якобы для ремонта "самонужнейших монастырских ветхостей". Монахи тщатся доказать, что конфискованная сумма нажита монастырем честным путем, является его "трудовыми" доходами. Приводятся слагаемые конфискованных денежных накоплений: пожалования царей для поминовения родителей - 10 013 р. 33 1/2 к. (из них 5020 руб. подарил Иван Грозный), 2371 руб. поступил на эти же цели от знатных вкладчиков: патриархов, митрополитов, архиепископов, более двух третей изъятой суммы (22 916 р. 26 1/2 к.) составляли "доброхотные подаяния от христолюбцев за пение молебнов". Просители прибегали к завуалированным угрозам, заявляя, что если не вернут монастырские деньги, то исторические памятники старины на Соловках, подверженные воздействию разрушительных сил природы, придут в негодность(101). Вдогонку за официальной бумагой, скрепленной подписями членом монастырского синклита, архимандрит направил частное письмо екатерининскому фавориту всемогущему временщику Г.Г. Орлову, в котором излагал обиду монастыря и просил графа помочь возвратить деньги, отвезенные соловецким казначеем в губернскую канцелярию(102). Все эти действия оказались напрасными. Не для того правительство отобрало деньги у монастыря, чтобы через год-два вернуть их обратно. За убытки, связанные с секуляризацией, Соловецкий монастырь вознаградили тем, что указом от марта 1765 года его провозгласили ставропигиальным(103, то есть состоящим в непосредственном подчинении синоду, независимым от Архангельской епархии и местных архиепископов. В том же году Коллегия экономии вернула монастырю дворы: Архангелогородский, Вологодский, Устюжский, Сумский, Кемский, Сороцкий, а за год до этого к Соловкам навсегда приписали Анзерский и Голгофораспятский скиты(104), величиной своею "подобящиеся монастырям". Указ 1764 года коснулся и войска монастырского, но прежде чем сказать об этом, дадим короткую справку. С конца XVII века правительство постепенно ликвидирует стрелецкие полки, просуществовавшие без малого полтораста лет, и заменяет их солдатскими формированиями. В начале XVIII века солдаты сменили стрельцов в Соловецком монастыре. После окончания Северной войны численный состав солдат, состоявших на монастырской службе, уменьшился и колебался в разные годы до реформы 1764 года от 50 до 75 человек, а с детьми мужского пола старше семилетнего возраста доходил до сотни, временами даже переваливал через нее. В 1725 году при Сумском остроге и Кемском городке числилось 50 солдат, в 1747 г.- 62, в 1757 г.- 74(105). Солдаты, как и их предшественники - стрельцы, находились на монастырском денежном и натуральном довольствии. С конца 30-х годов XVIII века при расчете с солдатами монастырь стал пользоваться удвоенной 8-пудовой (в 8 четвериков) казенной четвертью. Каждый солдат получал за год 3 рубля денег, 4 четверти и 4 четверика хлеба. Выплачивалось жалованье два раза в год (1 сентября и 1 марта), а иногда по третям года. Как и стрельцы, солдаты имели в береговых крепостях дома, участки земли, свое подсобное хозяйство(106). На время службы монастырь выдавал солдатам оружие, амуницию и кое-что из одежды. На каждого солдата был лицевой счет, сделанный по такому образцу: "Василий Матвеев Соханов, 19 лет, 1759 г., сентября 28 дня, дано ему: кафтан новый немецкий сермяжный, пуговицы вязаные шерстяные, полы подложены крашениной, обшлага и воротник василькового сукна, портупея яловичья новая, у нее пряжка, петелька и наконечник медные, крючок железный, шпага из графских, ефес железный, обвивка медная, ножни старые. Помянутый кафтан, портупею и шпагу солдат Василий Соханов принял и расписался"(107). При уходе в отставку или после смерти солдата все его воинское снаряжение сдавалось в оружейную палату. Просматривая записные тетради приказных старцев, убеждаешься, что оружием обеспечивались почти все солдаты, но ни один из них не получал полного комплекта обмундирования. В 1737 году из 41 солдата Сумского острога 4 человека имели по фузее и шпаге, 30 человек по фузее без шпаги, 2 человека по шпаге без фузеи и только 5 человек не имели никакого оружия. В 1760 году в раздаче 66 солдатам Сумского и Кемского городков находилось 33 фузеи, 10 бердышей, 64 шпаги, 63 портупеи, 26 темляков, 75 кафтанов, 7 камзолов и две пары штанов. Зимнюю одежду, обувь, недостающее летнее платье солдаты покупали за свой счет(108). Срок службы монастырских солдат определен не был. Солдаты служили бессрочно, до тех пор, пока могли носить ружье и выполнять хозяйственные поручения(109). Солдат Никита Евтюков прослужил 48 лет, Пантелей Зубков 33 года. Такие примеры не единичны. Поэтому среди соловецких ратников можно встретить солдат 60-70 и даже 80-летнего возраста. В 1747 году семь солдат сумского гарнизона насчитывало в общей сложности 436 лет. Исключение из списочного состава отряда больных и престарелых производилось по личному заявлению солдат. Для примера приведем "доношение" архимандриту Геннадию упоминавшегося нами Никиты Евтюкова: "Служил я, нижайший, при Соловецком монастыре в солдатах с 1703 по сей 1751 год, итого 48 годов, а ныне за старостью и хворостью вышеписанной солдатской службы и работы понести ни по которой мере не могу. Того ради вашего высокопреподобия прошу, дабы соблаговолено было меня, нижайшего, от вышеупомянутой службы отставить и о сем моем прошении милостивую резолюцию учинить". Архимандрит-воевода рассматривал заявление и, если находил доводы вескими, приказом по войску увольнял просителя от солдатства, предлагал не посылать демобилизованного ни в какие монастырские труды и не выплачивать ему более жалованья. Исключенный из службы солдат должен был сдать "имеющуюся у него монастырскую амуницию и ружье во всякой чистоте" и мог жить при своем доме на своем пропитании. На место отставного солдата зачислялся достойный молодой человек из солдатских детей. Личный состав монастырского войска пополнялся и обновлялся исключительно за счет естественного прироста. Дети солдат зачислялись на места больных, престарелых или умерших отцов. Позднее этот принцип будет положен в основу комплектования печально знаменитых военных поселений. До 7 лет солдатские дети находились в семье на иждивении родителей. С 7, а иногда с 9 - 12 лет солдатские дети мужского пола обучались в монастыре или в прибрежных крепостях российской грамоте, чтению, нотному пению, письму(110), различным ремесленным специальностям - иконописному художеству, чеботному, канатному мастерству, столярному, медному, печатному делу, словом, готовились в солдаты и рассматривались начальством как резерв для пополнения и омоложения отряда. В период учебы дети получали от монастыря содержание, размер которого устанавливался архимандритом: обычно жалованье "половинное против одного солдата". Выдавалось оно "до совершенного их возраста и до выучки" родителям или членам семьи по "верющему письму". С 15-16 до 20-23 лет солдатские дети зачислялись на высвобождающиеся места в действительные монастырские солдаты. Поступление в солдаты оформлялось таким же путем, как и исключение из войска. Солдатский сын подавал заявление на имя архимандрита с просьбой определить его в солдаты и назначить полный паек. Десятки таких прошений можно найти в архивных делах. Вот "доношение" Григория Васильева - сына Маселгина от 16 августа 1747 года: "Обретаюсь я, нижайший, в Соловецком монастыре девять лет неисходно и обучился грамоте и пению нотному и, труждаясь в соборе в крылосных трудах, к тому же обучился и печатанью листов чудотворных, и в солдатскую службу неопределен. От рождения мне, нижайшему, 23 года. И оную солдатскую службу и монастырскую всякую работу понести я, нижайший, могу. Того ради вашего высокопреподобия с покорностью прошу, дабы повелено было меня, нижайшего, поверстать в солдатскую службу и против монастырских солдат определить хлебным и денежным жалованьем и о сем моем прошении милостивое распоряжение учините". Начальник монастыря разбирал заявление, в сомнительных случаях запрашивал характеристику на просителя у старосты той службы, где стажировался кандидат и, если считал, что юноша в состоянии нести "солдатскую должность", издавал приказ о зачислении его в солдаты и назначал полный оклад. Перевод в солдаты рассматривался как вознаграждение "за многие к монастырю труды"(111). Принятый в солдаты сдавал казенное рабочее платье и обувь и получал по ордеру коменданта крепости под расписку оружие. Начальнику инвалидной команды приказывалось обучать новобранцев "военной экзерциции по военному артикулу как надлежит неотменно"(112). В XVIII веке монастырским солдатам почти не приходилось воевать. Поморье не подвергалось разорительным нашествиям неприятелей. Меч отдыхал, но солдаты не сидели сложа руки. Они своим трудом обогащали "дом божий"(113): обслуживали ладьи(114), делали кирпич, стояли на караулах. Жены солдат чистили перо, дети приобретали специальности и работали. Все были при деле. До нас дошли записные тетради капрала Алексея Маселгина о ежедневных распределениях по работам и караулам солдат Сумского и Кемского городков. Они дают полное представление о том, как и где использовались солдаты. Возьмем тетради за 1760 год. В Кеми в это время было 17, а в Суме 51 солдат. Что они делали в летние месяцы? 1 августа, например, кемские солдаты были "расписаны" по таким работам: Лев Мошников и Матвей Умбачев находились при каменном деле, Иван Евтифеев, Ефим и Матвей Зубковы - при ладейной конопатке, Михаиле Зубков, Петр Умбачев, Лука Кириков, Лазарь Бугаев, Василий Мошников, Мина Кочнев и Лазарь Кириков работали на ладье, Федор Умбачев делал кирпич, Пантелей Зубков стоял на карауле, Евстрат Зубков делал из оленин замшу, Петр Егоров был в кузнице, Иван Мошников болел. 24 сентября сумские солдаты находились в следующих службах: на ладьях - 6 человек, в соборной головщиками - 5, на карауле - 4, в столярной - 3, в келье архимандричьей - 2, в отъезде - 2, в иконной - 3, в кузнице - 4, собирал налоги - 1, работал в наряде - 1, пряли канаты - 8, делали фундамент под сарай - 9, в вощаной занят - 1, в портной - I, на карауле при устье реки стоял 1 солдат. К числу ответственных поручений, которые давал монастырь солдатам, относится сбор недоимок и налогов с вотчинных крестьян(115). Только в 1747 году солдатам поручили взыскать с крестьян монастырских волостей около одной тысячи рублей денег. Солдат, командированный для этой цели, получал строгое наставление взимать налоги "сполна без доимки". Солдат-сборщик предупреждался, что если он "в том сборе учнет кому чинить какое послабление и поноровку для своих бездельных корыстей или будет пьянствовать... и ко взяткам касаться и за то жестоко штрафован будет, несмотря ни на какие его отговорки". Как видим, главной обязанностью монастырских солдат в XVIII веке была не боевая учеба и оборона Поморья, а работа на мироеда-хозяина. Монастырь эксплуатировал привыкших к военной дисциплине солдат на самых трудоемких процессах и использовал их в качестве полицейской силы для выколачивания налогов, всевозможных сборов и недоимок со своих крестьян. Материальное положение монастырских солдат было тяжелым. Жалованья не хватало, и они постоянно обращались к монастырю за займами(116). В 1733 году 29 солдат взяли хлеб в долг. В 1734 году 49 солдат брали рожь "в зачет жалованья". При получении 16 кемскими солдатами денежного жалованья за первую половину 1760 года у 11 из них удерживались долги от 15 коп. до одного рубля на общую сумму 6 р. 65 к. В следующем году у половины солдат Кемского городка удерживался долг с мартовской доли жалованья. У Ефрема Зубкова весь полугодовой денежный оклад ушел на погашение долга. Число таких примеров можно умножить. Беспросветная жизнь вызывала недовольство солдат и сетование на горькую долю. В июне 1733 года сумские солдаты подали Соловецкому архимандриту коллективную петицию, в которой жаловались на то, что военная служба из года в год усложняется, а оклад остается неизменным. Напоминая о тех днях, когда их деды и отцы не отягощались работами, проводили не все лето в монастыре и зимовали там редко, солдаты писали: "А ныне мы, нижайшие, работаем и служим у вашего преподобия в Соловецком монастыре на каждый год более полугодишного времени безысходно... також де и зимними монастырскими вашими при Сумском и Кемском городках работами и посылками вельми отягощены"(117). Просители хотели уменьшения работ и повышения жалования. Письмо подписало 38 солдат из 41, находившегося в Суме. Жалобами и просьбами исчерпывались возмущения солдат. Ни одного активного выступления солдат против произвола и деспотизма монастырских властей в XVIII веке не произошло. Указ 1764 года радикально решил вопрос о церковных землях и крестьянах. Можно было думать, что он столь же решительно изменит положение соловецкого войска, составлявшего часть вотчинного населения. Но этого не случилось. Первоначально правительство придерживалось того мнения, что нужно лишить монастырь права иметь свою вооруженную силу. Эта точка зрения нашла отражение в первой редакции указа 1764 года. Но монастырь не хотел терять воинов-работников. Архимандрит Досифей просил "учрежденную о церковных имениях комиссию" пересмотреть вопрос и сохранить солдат в монастыре. Свое доношение архимандрит-комендант подкреплял и обосновывал ссылками на жалованные грамоты прежних царей. Просьба монастыря была признана убедительной. 11 сентября 1764 года комиссия представила Екатерине II новый доклад такого содержания: "Соловецкого монастыря архимандрит Досифей просит, чтоб по силе жалованных грамот на прежнем основании при оном монастыре оставить из давних времен имеющихся солдат для оберегательства как монастыря и вотчин, так и порубежного Сумского острога и Кемского городка с присудом, яко приморских мест, от неприятельских нападений, и поимки воров и разбойников, и содержания присылаемых по указам из разных мест в тюрьмы под арест и в работу ссыльных людей... А в данной во оный монастырь в 1693 году, мая 31 дня, грамоте (с коей из св. синода в комиссию копия прислана) между прочим значится, что по прежним великих государей жалованным грамотам во оном Соловецком монастыре, в Сумском остроге и в Кемском городке для береженья от прихода воинских людей устроено стрельцов 125 человек, для чего оною грамотою и положенных с вотчин реченного Соловецкого монастыря стрелецких денег брать не велено. В учиненных же комиссией и вашим и. в. высочайше конфирмированных о монастырях штатах в том Соловецком монастыре вышетребуемого числа солдат комиссией не положено потому, что тогда об оном было неизвестно и от реченного архимандрита прошения не было. А ныне комиссия, уважая означенные жалованные в тот монастырь грамоты и предписанное архимандричье представление, за справедливое почитает в. и. в. всеподданейше представить - не соизволите ли означенным имеющимся во оном Соловецком монастыре солдатам и их детям ныне и впредь в силу упомянутых жалованных грамот остаться на прежнем основании и жалованьи, которое и производить им из доходов Коллегии экономии". На ходатайстве появилась царская резолюция: "Быть по сему". Правительство отступило... 9 октября 1764 года комиссия уведомила монастырские власти, что вопрос решен в их пользу. Соловецкая воинская команда по-прежнему осталась введении архимандрита. Единственное новшество, не менявшее существа дела, состояло в том, что солдаты снимались с монастырского хлебного и денежного довольствия и поступали на содержание того учреждения, к которому перешли обширные монастырские угодья. Отныне жалованье воинским чинам выплачивала Коллегия экономии из своих доходов(118). Обмундирование же солдатам не выдавалось, и они должны были покупать одежду и обувь. Численность команды монастыря определялась законом 1764 года в 125 человек(119). Половинчатое решение вопроса о воинской команде, дислоцирующейся на островах и в береговых укреплениях, привело к неопределенности в ее положении. Такое не могло продолжаться бесконечно. Через 17 лет правительство повелело вовсе изъять солдат из ведения соловецких настоятелей и передать их в полное распоряжение военного начальства. 8 марта 1781 года Ярославский и Вологодский генерал-губернатор Мельгунов следующим отношением довел до сведения архимандрита Иеронима об этом распоряжении Екатерины: "Е. и. в. высочайше указать соизволила находящимся при Соловецком монастыре солдатам быть в ведомстве моем и для того прошу меня уведомить, сколько вам из оных солдат для употребления в самом монастыре надобно и на какие именно потребности; почему о командовании их и повеление от меня дано будет Онежскому городничему, а между тем которые солдаты ныне находятся в самом монастыре, тех предписано оставить во оном же монастыре". Военную власть у настоятелей отняли, но сами крепостные сооружения, пушки и другое оружие осталось собственностью монахов. По предписанию Мельгунова, на остров прибыл прапорщик Архангелогородского первого батальона Василий Иванов, который принял монастырских солдат "в свою команду" для несения ими службы по военным уставам и законам(120). Списочный состав отряда, сданного Иванову, был 109 человек. В это число, кроме боеспособных людей, входили старики и больные, а также 19 малолетних солдатских детей мужского пола, находившихся на содержании отцов, и двое увечных (хромых). На жалованьи состояло 88 человек: 17 подростков и 71 взрослый мужчина. Среди последних встречались пожилые и больные люди. Так, Федору Иконникову было 62 года. Против его имени находим следующую запись: "По старости лет и от болезни в голове щеки искривились, что и говорить едва может и пищу с нуждою употребляет. К службе не способен". Солдат Андрей Иванов, 57 лет, имел "внутреннюю животную болезнь и по старости лет к службе не способен". Такая же пометка против имени Ивана Титова, 58 лет: "Имеет в голове ломоть и частый обморок от ушибления в малолетстве, от чего и рубец на лбу есть, и напущается в очи кровь, и от того левый глаз не видит". У 38-летнего сумского солдата Якова Маселгина "за давнею в ногах внутреннюю болезнью оные высохли, во рту от болезни ж зубы все ослаблены". Евстрат Зубков, 43 лет, был "крив правым глазом". Дряхлых и больных солдат с подобными примечаниями против их фамилий насчитывалось 14 человек(121). Если к этому числу приплюсовать детей, увечных и сумму вычесть из 109, то останется 57 имен. Указы 1764 и 1781 годов не внесли существенных изменений в обязанности солдат, сохранили старый порядок комплектования войска и не сократили срока солдатчины(122). В 1790 году солдатский стаж Ивана Черепанова разнялся 53 годам. Иван Титов продолжал тянуть солдатскую лямку после полувековой службы. Часть личного состава (28 человек), поступившего под начальство офицера, охраняла ссыльных и заключенных(123), часть содержала караулы в самом монастыре при Святых, Никольских, Архангельских и Рыбных воротах, при пороховой, ружейной, ризной и прочих кладовых палатах да в Сумском остроге и в Кемском городке сторожила такие же пороховые, ружейные и хлебные магазины. Отдельные солдаты охраняли присылаемых зимой в Сумский острог арестантов до открытия навигации, весной доставляли их на остров, использовались "для поимки какого нечаянно случающегося тех ссылочных людей побегу", сопровождали колодников в разные присутственные места и т. д. Против штата, установленного указом 1764 года, монастырь имел большой недокомплект солдат(124): в 1773 году на жалованьи было вместе с детьми 86 человек, в 1788 г. - 85, в 1790 г.- 88 человек и т. д. Частично этим можно объяснить непомерную тяжесть военной службы при монастыре. Каждый солдат нес службу за двоих. На это указывают многочисленные солдатские жалобы, хранящиеся в подлинниках в архиве Соловецкого монастыря. Приведем одну характерную жалобу. 13 апреля 1787 года солдаты монастырской команды, находившиеся в Кеми, подали архимандриту прошение следующего содержания: "...Посланы мы, нижеподписавшиеся, в здешний городовой караул, где и находимся с прошедшего августа по нынешний апрель месяц, а как за недовольствием полного штата солдат имеемся быть бессменно на караулах, а по рассуждению зимнего времени и великих тягостей все мы пришли в изнеможение, в чем имеем большую нужду к сему прошению. Того ради вашего высокопреподобия просим дабы соблаговолено было снабдить нас сменою и о сем нашем прошении учинить отеческое милосердие и резолюцию". Письмо скреплено подписью грамотного солдата Петра Евтифеева, расписавшегося по поручению своих товарищей за всех их. Из дела не видно, как было разрешено законное требование солдат и рассматривалось ли оно вообще. Можно думать, что приведенное прошение, как и другие жалобы солдат, было положено под сукно. Служба солдат была нелегкой, но отягощала не столько она, сколько работа на "святую обитель". Правительственные реформы 60-80 годов XVIII века превратили солдат в даровых работников монастыря. Государство содержало солдат, а они трудились на монахов. Многие солдаты были обучены "собственным тое обители коштом из христолюбивого подаяния", как любил подчеркивать "бессребреник"-архимандрит, различным монастырским нуждам - строительным специальностям и "потребным художествам": иконописному, серебряному, резному по дереву, столярному, медному, кузнечному и т. д. В свободное от несения караульной службы время монастырь по-прежнему эксплуатировал их, как сезонных подневольных работников. Летом они были лоцманами, матросами, грузчиками, разнорабочими на четырех мореходных монастырских ладьях - привозили из Архангельска, Онеги и других мест известковый камень, лес, продовольственные товары, чинили церкви и ограду. Отдельные солдаты (Василий Соханов, Исидор Корнилов) посылались в Петербург для поднесения подарков высокопоставленным лицам и закупок для монастыря. За службу солдатам платила жалованье казна. С 1764 года Архангельская губернская канцелярия два раза в год выдавала монастырю на солдат и их детей, находившихся при деле, денежный оклад (по 3 руб. в год) и за хлеб деньгами по существовавшим в момент расчета на архангельском рынке ценам(125): по 2 руб. за четверть в 1766 году, по 2 р. 50 к. в 1776 году, по 1 р. 60 к. в 1780 году, по 4 руб. за четверть в 1788 году. По 20 коп. выдавалось на доставку одной четверти ржи от Архангельска до Соловков. Деньги принимал в Архангельске по "верющему письму" монастыря надежный человек, чаще всего солдат. Затем по ведомости монастырь раздавал солдатам жалованье по полугодиям, реже по третям года, причем деньги выдавались за прошедшую половину (треть) года, а хлеб вперед, на наступающую половину (треть) года. Когда солдаты находились на монастырских трудах, они сверх жалованья получали бесплатное питание. Никакого дополнительного вознаграждения им не выдавалось. Монастырь не раскошеливался. Только квалифицированные специалисты из солдат поощрялись монахами за хорошую работу премиями, но все это делалось с единственной целью: извлечь из бесплатной рабочей силы максимальную прибыль. Монастырь смотрел на солдат как на статью дохода и не упускал ни одной возможности увеличить за их счет свои накопления. Поскольку правительство не обеспечивало солдат обмундированием, монастырь развернул бойкую торговлю одеждой и обувью, сбывая поношенные вещи втридорога(126). "Святые отцы" присваивали себе часть жалованья, отпускаемого казной на солдатских детей(127). По положению 1768 года у подростков, которые проживали не на берегу, а на Соловецком острове и питались с монастырского котла круглый год или некоторое время, монахи могли производить удержание из хлебного жалованья из расчета 1 четверть 4 четверика за год. Монастырь произвольно изменял нормы вычета в свою пользу. Так, у Дмитрия Маселгина и Козьмы Навагина удерживалось за питание три четверти хлеба в год. На руки они получали по одной четверти четыре четверика. О жадности и жестокости "божьих слуг" говорит и такой пример: солдат Кемского городка Иван Евтифеев получил на первую треть 1773 года одну четверть и четыре четверика хлебного жалованья, но 12 февраля неожиданно умер. Монастырь считал, что одна четверть "незаработанной" ржи осталась за покойным, и велел уряднику Михайле Зубкову "оное оставшее незаслуженное жалованье... от него, Евтифеева, из дому от жены его тебе отобрать и отдать с запискою в монастырский приход"(128). Указы 1764 и 1781 годов не улучшили, а скорее, наоборот, ухудшили жизнь солдат. Об этом говорят участившиеся обращения солдат в монастырь за помощью. В декабре 1772 года 19 солдат Кемского городка просили архимандрита выдать им из монастырской казны "в зачет жалованья" хлеба и денег, в чем они имели "всекрайною необходимость". 17 мая 1786 года такое же "доношение" поступило от 38 сумских солдат: "Имеем мы для пропитания себя с семейством в хлебе великий недостаток. И сего ради просим ваше высокопреподобие в зачет нашего жалованья сего года второй половины выдать нам, нижайшим, по одной четверти человеку". С 25 мая до 8 октября 1790 года солдаты и их дети взяли у хлебного старца в счет жалованья 477 пудов 12 фунтов печеного хлеба. За две последние недели октября дополнительно задолжали 46 пудов 36 фунтов печеного хлеба. Обращались за кредитом и одиночки. Стихийное бедствие (пожар, наводнение, падеж скота), радостное событие в жизни солдата (женитьба, рождение ребенка) в одинаковой степени выбивали его из колеи и заставляли бить челом монастырю. Солдат Петр Рышков просил Соловецкого настоятеля выдать ему "заимообразно" 10 рублей денег и съестных припасов "для брачного своего случая". Солдату, Семену Панозерову понадобилось 6 рублей на покупку платья, а взять их, кроме монастыря, негде. Из каждой выдачи жалованья монастырь удерживал у солдат долг по выпискам из записных тетрадей и заемным распискам(129). Для этого перед выдачей зарплаты составлялась ведомость под названием "Список именной находящимся при ставропигиальном Соловецком монастыре штатной воинской команды солдатам и детям их с показанием состоящего на них монастырского долга, сочиненный для вычета при нынешней выдаче им жалованья". О размере долгов и вычетов свидетельствуют такие примеры. Из "указноположенного денежного жалованья" за майскую треть 1775 года на сумму 85 руб. у солдат взыскали в монастырскую казну 42 р. 16 к., взятых ими взаимообразно. За последнюю треть 1776 года из начисленных солдатам 77 руб. (по рублю на человека) они получили на руки 46 р. 34 к. После перехода на содержание Коллегии экономии и государственные чиновники стали смотреть на монастырский люд как на налогоплательщиков и объект грабежа. Только за сенные покосы сумские солдаты платили в губернскую канцелярию 7 р. 80 к. годового оброка. Как правило, эти деньги вносил за них монастырь, а после архимандрит приказывал собрать налоги с солдат "немедленно и неукоснительно"(130). Соловецкий монастырь и крепостническое государство - два хищных феодала - эксплуатировали солдат. Простое перечисление солдатских служб свидетельствует о том, что назначение соловецкого военного отряда претерпело существенные изменения. До XVIII века он занимался в основном охраной островов и береговых монастырских владений от нападения внешних врагов. После Северной войны временно прекратились набеги агрессивных западных соседей на соловецкую вотчину. Монастырским солдатам в течение многих десятилетий не приходилось с оружием в руках оборонять побережье и острова Соловецкого архипелага, но они не сидели без дела. Монастырь заставлял солдат выполнять хозяйственные и полицейские поручения, стеречь ссыльнозаключенных, содержать караулы на острове, в Кеми, в Суме. В прошлом побочные занятия солдат сейчас стали основными. В 1764 году монастырь лишился вотчины. Раз так, то само собой разумеется, что с него снималась ответственность за оборону края, который ему больше не принадлежал. После реформы 1764 года военное подразделение сохраняется на Соловках по просьбе архимандрита для защиты самого монастыря, Кемского городка и Сумского острога, а также для охраны арестантов и поимки "воров и разбойников". С 1781 года основной обязанностью отряда, поступившего в ведение губернатора края, становится охрана тюрьмы и узников. Поскольку армейский отряд превратился в караульную команду, в первой четверти XIX века произведено было дополнительное сокращение его численности до 28-12 человек, а в царствование Николая I в связи с притоком колодников увеличилось по настойчивым просьбам архимандритов-тюремщиков до 40-70 человек и стабилизировалось в этих пределах до конца пребывания войск на Соловках. До тех пор, пока в монастыре находился воинский отряд, офицер, командовавший им, подчинялся как своему военному начальству, так и архимандриту, по инструкциям которого он охранял арестантов и отвечал за их целостность. Предписанием правителя Архангельского наместничества Ливена от 1793 года офицеру приказывалось ежедневно письменным рапортом извещать настоятеля "о сохранности содержащихся арестантов"(131). В архиве монастыря нами обнаружено несколько пухлых дел, целиком состоящих из рапортичек караульных начальников. В одном из них 31 стереотипный документ такого содержания: "Его высокопреподобию господину настоятелю ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря священно архимандриту и кавалеру Досифею Рапорт Вашему высокопреподобию честь имею донести, что содержащиеся под стражею арестанты 40 человек состоят благополучно. 29 сентября 1833 года. Подпоручик Инков"(132). Изменяемой частью шаблонных донесений было только число арестантов. Конечно, содержание и форма рапорта были иными, если происходили чрезвычайные происшествия: убийство, побег арестанта и т. д. Часовые, мимо которых проходил архимандрит, должны были брать ружье под приклад и держать на караул, как "непосредственному начальнику крепости Соловецкого монастыря". Офицер по утрам являлся к настоятелю, словно к генералу, с рапортом о состоянии дел в крепостной тюрьме. Такой порядок вызывал недовольство инвалидных офицеров, раздражал их(133). Недоумевали и некоторые губернаторы. Главное же зло состояло в том, что караульная команда вместе с обер-офицером попала в подчинение к архимандриту, который заставлял солдат выполнять прежние хозяйственные поручения монастыря, не имевшие отношения к прямому служебному назначению отряда. В XVIII веке Соловецкий монастырь и находившиеся в его ведении береговые крепости были неплохо вооружены. Об этом свидетельствуют сохранившиеся в архиве ведомости "об артиллерийских орудиях и всяких воинских снарядах" и "отводные оружейной казны", то есть тетради, составлявшиеся при "отводе" (передаче) военного имущества от одного оружейного или городничего старца к другому. Из актов периодически проводимых ревизий видно, что в годы Северной войны монастырь имел 62 годные к бою пушки(134). Мы даже знаем, как они были расставлены по башням, воротам и по городовой стене. Башни имели по три артиллерийских бойницы: так называемый нижний, средний и верхний бой, где размещались пушки. В 1703-1709 гг. на основных башнях - Корожанской и Белой - артиллерия распределялась по бойницам так: на Корожанской башне три пушки находились на верхнем бою, столько же в среднем бою и две в нижнем бою; на Белой башне соответственно - четыре, три, две пушки. В оружейной казне хранилось много мелкого огнестрельного и холодного оружия, в том числе 680 пищалей, 350 бердышей, 169 сабель, 70 топоров, 73 лука, 31 колчан со стрелами, 49 чеканов. Там же находилось 200 пороховых голов, 12 ящиков свинцовых пулек, 2 ящика зарядов, да в другом месте было припрятано 8 ящиков с зарядами и пульками, 5 бочек и два ведра пороху. Артиллерийский парк монастыря, как и запасы всякого другого оружия, в XVIII веке непрерывно пополнялся и увеличивался. В 1740 году монастырь имел 71 пушку, около тысячи единиц ручного огнестрельного оружия, 178 сабель, 99 топоров, 300 копий всяких. Возросли запасы "зелья". В Сумском остроге в 40-е годы XVIII века имелось 18 железных и медных пушек, 178 мушкетов, 180 бердышей, 150 копий, 24 рогатины, около тысячи ядер, 50 пудов пороха и свинца... На стенах, по башням и в воротах Кемского городка в эти же годы было расставлено 12 железных пушек, а на складе лежало 14 пищалей затинных, 63 мушкета, 30 бердышей, 118 копий, около сотни ядер, до десяти пудов свинца, две бочки пороха и другое воинское снаряжение. Соловецкий монастырь не сократил запасы оружия и после указов 1764 и 1781 годов. В 1790 году он имел в общей сложности 83 ствола пушек чугунных и медных всех калибров (18, 8, 7, 6, 5, 3, 21/2, 2, 11/2, 1, 1/2-фунтовых), гаубиц (пудовых, полупудовых, 8, 7, 5-фунтовых), дробовиков и пищалей. Совсем как в военное время, пушки были расставлены по башням, воротам и по куртинам: на Никольской башне, например, находилось две 18-фунтовых, одна 8- и одна 3-фунтовая пушки, на Корожанской башне - три 18- и одна 6-фунтовая пушки и т. д. ...Артиллерия была обеспечена боеприпасами. Свыше 5 тысяч ядер и более 4 тысяч картечей лежало на складе. Монастырь имел 586 пудов свинца, 465 пудов пушечного, ружейного и мелкого пистолетного пороха. Кроме того, в оружейной палате, которой заведовал оружейный старец, хранились ружья, холодное оружие для рукопашного боя и прочий воинский снаряд. Здесь же было сложено всеми забытое оружие давно минувших дней: 69 луков с колчанами и стрелами, 433 бердыша и топорика, 15 рогатин, 292 копья с дротиками, 49 чеканов. Все это оружие покрылось вековой ржавчиной и, само собой разумеется, к употреблению не годилось ("совсем не способно"). 728 карабинов, пищалей и ружей с ложами допетровской конструкции, 23 пистолета "за ветхостью" не могли выполнять своего прямого назначения. Неизвестно, зачем и без того богатую коллекцию музейного оружия Соловков пополнил в 1756 году генерал-фельдцейхмейстер Петр Иванович Шувалов, приславший в монастырь из оружейной конторы столицы 89 экземпляров старинных шведских шпаг с железными эфесами в обмен на 178 сабель(135). Не филиал ли артиллерийского исторического музея собирался устроить в монастыре брат известного мецената Ивана Ивановича Шувалова? Из ведомости об артиллерийских орудиях и всяких воинских снаряжениях, в Соловецком монастыре хранящихся, составленной прапорщиком В. Ивановым в 1789 году, видно, что монастырь не оценил дар П. И. Шувалова. К моменту составления описи осталось 57 шведских шпаг. В Кольской крепости в конце века было полсотни пушек разного калибра. Правда, почти половина из них была выведена из строя коррозией и к стрельбе не годилась. Соловецкий монастырь имел крепостные арсеналы(136). Местом хранения ядер был каменный чулан, находившийся "в особливом месте в Успенской церкви под крыльцом". Пушечный и ружейный порох прятали в нескольких помещениях: под кельями возле сального погреба, в чулане под Успенским крыльцом и "внутри монастыря близ самых Рыбных ворот в особливой палате", где находилась центральная, специализированная "пороховая кладовая". Заряды и пульки складывали в сундуки и убирали под крыльцо денежной казны. У береговых крепостей были свои арсеналы: в Суме имелась каменная пороховая палата и оружейный амбар, а в Кеми оружие хранилось в городе под башней в сарае. Воссоединение с Россией прибалтийских земель целиком не устраняло опасность шведского нападения на монастырь. Поэтому разоружать Соловецкую крепость не было надобности и смысла. Приходилось считаться с тем, что Швеция, оттесненная в итоге Северной войны на Запад, но не переставшая от этого быть самым близким соседом Соловков, стремилась аннулировать Ништадтский договор и вынашивала планы реваншистской войны против России. После Северной войны Россия дважды в XVIII веке приходилось отражать нападение Швеции: в 1741-1743 гг. и в 1788-1790 гг. Первая из этих войн закончилась присоединением к России Кюменегорской провинции Финляндии, а вторая сохранила между обеими державами территориальное статус-кво. Упомянутые новые военные и дипломатические победы над Швецией значительно укрепили экономическое, политическое и стратегическое положение России в Прибалтике к тем самым надежнее гарантировали безопасность Поморья. В период русско-шведских войн обстановка в Поморье была тревожной. Соловецкий монастырь ожидал вторжения в свои владения неприятелей. 10 апреля 1742 года староста Панозерского погоста Максим Андреев с мирскими людьми извещал архимандрита, что он получил от разведчиков из Реболды донесение о предполагаемом нападении на погост лыжного отряда шведов в 400 человек, и просил "в самой скорости" прислать помощь людьми и оружием(137). Хотя слухи не подтвердились и лыжники не появлялись, но нельзя было сбрасывать со счета возможность вражеской диверсии и приходилось быть, как говорится, начеку. В дни второй войны само правительство позаботилось об укреплении Соловков и направило в монастырь пушки, лафеты, снаряды. Общее руководство по приведению островов в оборонительное состояние было возложено на советника Архангельского наместнического правления Арсеньева(138). Непосредственным исполнителем указаний Арсеньева был начальник караульной команды прапорщик Иванов. Он развил энергичную деятельность: установил батареи, исправил и расставил орудия, привел в порядок ручное огнестрельное оружие. 25 мая 1790 года в монастырь прибыла группа офицеров и военных инженеров с подразделением солдат в 175 человек. Вместе с монастырским отрядом на острове оказалась команда в 250 бойцов. Прибывшие специалисты привели в боевую готовность кремль на случай неприятельского покушения. По проекту инженера-подпоручика Васильева были исправлены платформы по башням и по куртинам. Недалеко от ограды построили с трех сторон долговременные укрепления - земляные батареи в фашинной одежде с амбразурами и платформами: 1) при местечке Таборском, в проходе между ним и озером Святым; 2) в проходе между озерами Святым и Гагарьим; 3) от озера Гагарьего до морского берега(139). Монастырь готовился к встрече неприятеля, но шведы, осведомленные об этом, не появились у стен крепости. После заключения мира со Швецией присланный правительством отряд выехал на материк, оставив монастырю орудия и возведенные им укрепления. В последний год XVIII века Петербург еще раз вспомнил о беломорской крепости. 5 июля 1799 года на Соловки приехала из Архангельска артиллерийская команда в составе поручика, 3 фейерверкеров и 23 рядовых канониров. По предписанию военных властей, командированному офицеру были немедленно сданы все пушки и порох. Солдаты исправили построенные в последнюю шведскую войну три земляных батареи, которые к тому времени обветшали. В результате последней войны со Швецией (1808-1809) Россия получила Финляндию и Аландские острова. Некогда великая северная держава оказалась отброшенной далеко на Запад и больше не угрожала спокойствию Беломорского края. Казалось бы, теперь наступило время, когда военная угроза Беломорскому побережью была окончательно ликвидирована. На самом деле этого не произошло. Поморье и Соловецкий монастырь не почувствовали себя в безопасности. Еще до того, как была отведена шведская угроза Северу, на эту часть России стал покушаться новый враг - Англия.  5. Угроза английской интервенции в Беломорье в начале XIX века Первую попытку расхитить богатства Соловецкого монастыря и превратить Север России в свою колонию Англия предприняла, как уже отмечалось, в "смутное время". Вторично британская угроза нависла над Беломорьем в заключительный этап Северной войны, когда Англия, обеспокоенная успехами России, порвала дипломатические отношения и направила свою эскадру в Балтийское море с целью напасть на русские корабли и арестовать Петра(140). С момента начала строительства флота в нашей стране Англия ревниво следила за ростом морского и экономического могущества России. Владычица морей всеми путями стремилась помешать России выйти на океанский мировой простор. Серьезная опасность со стороны Англии угрожала Соловецкому монастырю в 1800-1801 гг., когда Россия де-факто находилась в состоянии войны с Британской империей, хотя де-юре она и не была объявлена. Незадолго до своей смерти Павел I приказал укрепить оборону монастыря, что было сделано уже после дворцового переворота 11 марта 1801 года. 19 мая 1801 года гребные суда доставили из Архангельска на Соловки два сводных гренадерских батальона с полковыми пушками и прочим вооружением. Соединением, в котором находилось 4 штаб-офицера, 42 обер-офицера, а всего 1595 человек, командовал генерал-лейтенант Д. С. Дохтуров(141), впоследствии прославленный герой Отечественной войны 1812 года. Прибывший отряд сразу почувствовал себя хозяином положения на острове: ключи от всех крепостных ворот оказались в руках военного командования, на постах стояли солдаты, многие братские кельи и монастырские службы превращались в казармы, на монастырском дворе была устроена главная гауптвахта. Начались характерные для павловского времени ежедневные экзерциции, военные учения, разводы по караулам с музыкой и барабанным боем(142). Солдаты потешали офицеров и развлекались сами песнями, создали своеобразные шумовые оркестры - били в ложки и тарелки. Все это происходило на глазах аскетов-монахов и многочисленных богомольцев в самый разгар паломнического сезона. В дополнение ко всему в обители появились жены офицеров и упорно распространялись слухи о предстоящем разрешении продажи вина, без которого воинству якобы "быть не можно". Архимандрит Иона, косо посматривавший на забавы защитников монастыря, настрочил жалобу в синод(143). Дохтурову угрожали большие неприятности. Военная коллегия запросила объяснение у генерала и заверила синод, что она устроит надлежащее рассмотрение и "подобным неблагопристойностям твердые преграды положить не оставит". Генерал начисто отрицал предъявленные команде и лично ему обвинения и в доказательство своей правоты переслал в военную коллегию квитанцию, выданную ему Ионой в день отъезда с острова, в которой говорилось, что за время жизни в монастыре, с 19 мая по 15 июля 1801 года, от офицеров и солдат "обид и беспорядков чинимо не было и претензии ни на кого ни малейшей нет". Такой документ выдан был по чисто утилитарным соображениям: перед отбытием отряда монастырь сумел сбыть солдатам и офицерам по выгодной для себя цене залежавшиеся съестные припасы. В благодарность за это архимандрит решил замять им же затеянное кляузное дело, но было уже поздно. Синод дал ход жалобе Ионы, вовсю велось следствие, и получился конфуз. Подобно унтер-офицерской вдове, архимандрит сам себя высек. Дохтуров был оправдан, а Иона получил выговор от синода и, кроме того, с него взыскали 117 р. 46 к., затраченных на доставку нарочным указа генералу из военной коллегии по жалобе архимандрита. Летом 1801 года русско-английский конфликт был улажен. Повод для присутствия войск на Соловках исчез, и 15 июля 1801 года отряд Дохтурова на монастырских судах отплыл на большую землю; орудия же были оставлены в Соловецком кремле в ведении находившегося там артиллерийского поручика Кормщикова. Под его начальство поступили привезенные в монастырь в августе 1801 года из Колы старинные чугунные разнокалиберные пушки и запасы к ним. В это же время приехавший из Петербурга артиллерийский капитан Скворцов осмотрел монастырский артиллерийский парк и проинструктировал канониров(144). В послетильзитский период Россия на короткое время попала в фарватер наполеоновской политики. Став союзником Франции, Россия порывает сношения с Англией - главным капиталистическим соперником французской буржуазии. В этот момент угроза нападения на Соловки британского флота становится столь реальной, что Архангельский генерал-губернатор адмирал фон Дезин вошел с представлением в министерство внутренних дел о способе сохранения монастырских драгоценностей. Он предложил вывезти их в Архангельск или в другое безопасное место. После длительных консультаций с обер-прокурором синода князем Голицыным и самим царем решили спрятать сокровища в укромном месте на самом острове и лишь в случае крайней опасности переправить их на твердую землю(145). Впрочем и на этот раз туча прошла мимо Соловков. Англия оказала морально-политическую и военную поддержку Швеции, которая, как уже упоминалось, последний раз воевала с Россией. Не ограничиваясь этим, в 1808 году британская эскадра вторглась в арктические воды России, совершила разбойничье нападение на Кильдин остров, где сожгла становище Рыбачье, принадлежавшее Соловецкому монастырю(146). В следующем году интервенты захватили разоруженную к этому времени и совершенно беззащитную Колу(147). Разграблению подвергся весь Мурманский берег. Летом 1810 года английские военные корабли продолжали крейсировать в Ледовитом океане. 19 августа заморские пираты задержали у берегов Лапландии русское торговое судно, шедшее с мукой в Норвегию, и на буксире повели его в Англию. На судне, кроме 9 человек команды, появилось 7 английских матросов и 1 офицер. Но в пути произошло событие, о котором стоит рассказать(148). В море начался шторм. Англичане вынуждены были отвязать канат, прикрепленный к плавучему хлебному магазину, и вскоре конвой потерял добычу из виду. Тогда русский кормщик Матвей Андреевич Герасимов приступил к решительным действиям. Ночью 30 августа вместе со своими товарищами он накрепко запер в каюте спящего офицера с 6 матросами, а находившегося на палубе часового сбросил в воду. После этого корабль изменил курс. Под управлением Герасимова он достиг норвежского порта Варде, где пленные англичане были сданы местному коменданту. Там же британский офицер вручил свою шпагу, кортик, карманный кинжал, а также английский военный флаг и план города Лондона. Мужественный поступок помора, Кольского мещанина М.А. Герасимова стал известен всей стране. Его подвиг писатель-декабрист А. Бестужев-Марлинский избрал для своей повести "Мореход Никитин". Жители Севера гордились своим отважным сыном. Только правительство не оценило "столь отличной храбрости" Матвея Герасимова. Наградив помора "знаком отличия военного ордена", оно сделало оскорбительное для героя разъяснение: "Кольскому мещанину Матвею Герасимову не следует именоваться кавалером". В 1809-1810 гг. большего вреда, кроме названных пиратских действий, Англия не успела принести Северу нашей страны. Агрессия Наполеона вскоре вызвала новое сближение Англии с Россией, закончившееся в начале Отечественной войны подписанием формального союза.  6. Разоружение Соловецкого монастыря После краха наполеоновской Франции в Европе, по мнению царского правительства, наступил длительный и прочный всеобщий мир. Вследствие этого Соловецкая крепость разоружается. 19 ноября 1813 гада офицер Кормщиков, в ведении которого находилась артиллерия острова, поставил в известность монастырские власти, что он получил предписание артиллерийского департамента военного министерства отправить весной в Новодвинскую крепость все пушки вместе с прислугой, а также горох и свинец. Распоряжение военных властей породило большую и затейливую переписку монастыря с синодом. Уже 27 марта 1814 года архимандрит Паисий сообщил своему начальству в Петербург, что он не знает, как ему вести себя. С одной стороны, старец не мог удержать вывоз артиллерии с острова, с другой стороны, не осмеливался отпустить орудия. Архимандрит просил предписания синода. Не дождавшись ответа, 6 мая Паисий направил второе письмо в синод. На этот раз он решительно возражал против того, что у монастыря отнимали, кроме государственного артиллерийского имущества, "собственно монастырские разные орудия, порох и свинец, жалованные на случай неприятельского нападения прежними всероссийскими царями". Не желая расставаться с артиллерией, архимандрит просил Голицына "хотя жалованные монастырю от царей орудия, порох и прочее, что состоит по описи, возвратить, яко собственно монастырское, в его ведомство по-прежнему". Ссылаясь на "смятение", которое было в монастыре в 1809 году "от нашествия в город Колу неприятеля", Паисий пытался убедить Голицына, что без пушек жить на Соловках невозможно(149). 11 мая 1814 года обер-прокурор синода просил военного министра А. Горчакова отменить свое распоряжение и оставить на островах Соловецкого архипелага артиллерию, необходимую для нужд самообороны. В тот же день монастырской артиллерией занимался синод. Вот что выяснилось. По справке, наведенной в канцелярии синода, оказалось, что еще в 1807 году Архангельское губернское правление по требованию военного министерства предложило предшественнику Паисия Илариону передать орудия и снаряды к ним Кормщикову. И когда Иларион запросил мнение синода, тот 2 апреля 1807 года дал знать архимандриту "дабы он требуемые артиллерийские орудия и припасы отдал кому следует без всякого сомнения". Голицын запамятовал это распоряжение синода, а Паисий, рассчитывая на провалы в памяти своего патрона, слукавил. Синод разоблачил примитивную хитрость архимандрита и приказал: "Поелику находящиеся в сем монастыре разные артиллерийские орудия и припасы все без изъятия давно сданы со стороны монастырского начальства в ведение артиллерийского чиновника и на отпуск из монастыря некоторых из них, даже жалованных, было уже св. синода предписание предместнику вашему, то за сим и не надлежало ныне делать остановки... касательно отправки из монастыря артиллерийских орудий со всеми принадлежностями в назначенное место". 15 мая 1814 года Голицын сообщил решение синода военному министру и просил его считать не имеющим силы свое письмо от 11 мая. Весной 1814 года с островов Соловецкого архипелага вывезли 14 тысяч пудов различного артиллерийского имущества(150). Глядя вслед отчаливающим от берега казенным военным транспортам, архимандрит пожалел, что смалодушничал и не проявил нужной настойчивости в споре с военным министерством из-за артиллерии. Вскоре в частном письме он сообщил Голицыну: "Имел я честь от военного Архангельского губернатора г-на Клокачева лично слышать, что вывоз из монастыря артиллерийских вещей, кои пожалованы монастырю от государей, достоверно последовал с ведома одного департамента артиллерийского без доклада о том государю императору; что и он, губернатор, весьма сожалеет, что обитель так ныне опустошена, и заключает, что государь наверно бы монастырских жалованных вещей и орудий вывозить не повелевал, если бы учинен был о том ему доклад. Имея о сем смелость известить токмо вашему сиятельству, прошу, не будет ли случая для обители оказать какую-либо благотворительность, яко отцу, пекущуся о детях своих, в отдаленности сущих..."(151) Последующие события показали, что правительство поторопилось разоружить Соловецкую крепость. Это был грубый просчет властей. Самый сложный военный экзамен монастырю пришлось держать в годы Крымской войны, которую он встретил, по вине царизма, совершенно неподготовленным. Глава третья ОБОРОНА ПОМОРЬЯ И СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ В ГОДЫ КРЫМСКОЙ ВОИНЫ  1. Подготовка к встрече неприятеля. Беломорская кампания 1854 года Главным театром обоюдно несправедливой войны 1853-1856 гг. был Крымско-Черноморский район. Там происходили основные сухопутные и морские сражения, решившие исход всей кампании. Было бы, однако, неправильно на этом основании умалять роль побочных районов боевых действий, в частности побережья Белого и Баренцева морей. В коалиционной войне против России, какой была Крымская война, Великобритания стремилась, как говорит французская пословица, таскать каштаны из огня чужими руками и прежде всего руками Франции. Верные традиционной политике, английские стратеги предпочитали вести войну на Востоке силами сухопутных армий союзников, а свой вклад в "общее дело" стремились ограничить операциями на морских коммуникациях, главным образом против коммерческих судов и отдельных слабозащищенных пунктов растянутого морского побережья России. Так английское адмиралтейство рассчитывало дезориентировать царское правительство, заставить его распылить силы и ценой минимальных потерь со своей стороны сковать максимально большее число русских дивизий действиями вдали от Крымского полуострова. Помимо того, Англии нужно было продемонстрировать свою мощь и убедить европейское общественное мнение в том, что война против России ведется на широком фронте: от Севастополя и Карса до Аландских островов, от Колы до Петропавловска-на-Камчатке. Главная же цель пиратских действий на море состояла в желании союзников ослабить экономический потенциал России блокадой ее портов и нарушением морской торговли. Тактика, рассчитанная на предательскую внезапность нападения, на то, что Россия будет застигнута врасплох, деморализована и склонит голову перед нападающим, в итоге была авантюристической. Она не могла обеспечить прочных и стабильных успехов. Важным объектом атак англо-французского флота в годы Крымской войны был Европейский Север нашей страны, бассейны Белого и Баренцева морей. В здешних водах "цивилизованные" корсары бесчинствовали в течение двух навигаций 1854 и 1855 гг. К. Маркс и Ф. Энгельс считают, что на северном театре военных действий неприятель мог преследовать лишь две военные цели: "помешать каботажному и прочему торговому судоходству русских в этих водах и при благоприятном случае взять Архангельск"(1). Если осуществить вторую задачу агрессоры не сумели, то торговые связи Севера России с европейскими державами в период военных действий были фактически прерваны. Не ограничиваясь блокадой Архангельска и других портов, рейсов, бухт, гаваней, не довольствуясь разорением городов, сел, промысловых становищ и захватом жалких пожитков поселян, агрессоры пытались овладеть Кронштадтом Белого моря - Соловецким монастырем, но были отогнаны от островов и позорно бежали. Перекликающаяся с героической обороной Севастополя славная защита Соловецкого монастыря в июльские дни 1854 г. - яркая страница в летописи ратных подвигов северян. ...В феврале 1854 года Приморский район Архангельской губернии, то есть побережье Белого и Баренцева морей, был объявлен на военном положении, а со 2 марта, по распоряжению правительства, военное положение распространялось на всю губернию(2). Край подчинялся военному губернатору и главному начальнику порта вице-адмиралу Р. П. Бойлю, которому предоставлялись права командира отдельного корпуса. Понукаемый из столицы, самоуверенный и кичливый сибарит Бойль, англичанин по национальности, вынужден был по долгу службы начать торопливую подготовку к встрече неприятеля, хотя сама идея защиты русского Севера от англо-французской интервенции была непонятной и чуждой ему. Справедливости ради, отметим, что только центр губернии попал в поле зрения Бойля. В первую очередь была приведена в боевую готовность и объявлена на осадном положении Новодвинская крепость. В мае спустили на воду гребную флотилию в составе 20 канонерских лодок, каждая из которых вмещала до 40 человек экипажа и имела на вооружении 2 пушки. Из 40 пушек 24 были 18-фунтового калибра, а 16 орудий 24-фунтового калибра. Канонерские лодки должны были помогать береговым батареям защищать устье Северной Двины, подступы к Архангельску и Новодвинску. Всего оборудовали и вооружили 6 береговых батарей: при Архангельском адмиралтействе из 10 пушек 12-фунтового калибра, на окраине Соломбалы из 8 пушек 36-фунтового калибра, в Лапоминской гавани из 8 пушек 36- и 18-фунтового калибра, при реке Маймаксе на острове Повракульском из 8 пушек 18-фунтового калибра; при деревне Красной из 8 пушек 18-фунтового калибра, при деревне Глинник из 10 пушек 12-фунтового калибра(3). 2 марта 1854 года, то есть еще до того, как западные державы официально объявили России войну, Бойль обратился к населению с воззванием, в котором находим такие перлы адмиральского красноречия: "Зная, что жители Архангельской губернии народ смышленый, бесстрашный и всегда отважный, я надеюсь, что они, с божьей помощью, не дадут себя в обиду какому-нибудь сорванцу-пришельцу, который бы, желая поживиться чем-либо нажитым трудами, вздумал напасть на них; я вполне уверен, что они при своем уме и всегдашнем удальстве постараются даже завладеть неприятелем, если он осмелится показаться на заветных водах нашего Белого моря"(4). И так всегда, даже в самые критические для наделения дни, Бойль старательно обходил такие слова, как пушки, ружья, боеприпасы, солдаты, не говоря уже об оказании реальной помощи уязвимым с моря прибрежным пунктам. Военный губернатор больше всего уповал на загадочный для него русский характер, на дубины, топоры и самодельные крестьянские пики, считая, видимо, эти предметы национальным русским оружием. Вместо помощи оружием и людьми Бойль советовал своим подчиненным внушать жителям, что "нечего бояться неприятеля, который храбрится только издалека и знает, каковы архангельские удальцы"(5). Обращения Бойля к населению, написанные псевдонародным языком, могли в конечном итоге создать только превратное представление о противнике, расхолодить защитников беломорского побережья. Начальник губернии всерьез уверял жителей, что у врага "нет ни силы, ни умения", и он "ни весть как боится русских, и если баба какая, хотя в шутку, аукнет из-за угла, то у неприятеля ноги подкосятся, да что-нибудь и больше сделается"(6). Бойль полагал, что поморский крестьянин легко кулаком пришибет троих врагов, если только не потеряет присутствия духа, и тем оправдывал свою преступную халатность в укреплении Колы, Онеги, Кеми, Пушлахты, Кандалакши и других поморских городов и сел, которые оказались беззащитными. Военный флот на Севере был немощным. В пушках и ружьях ощущался острый недостаток. Печальное состояние обороны Беломорья отражало общую неподготовленность страны к войне и было частным проявлением той гнилости и того бессилия крепостной России, о котором писал В. И. Ленин в статье "Крестьянская реформа" и пролетарски-крестьянская революция"(7). Местные и центральные власти проявили ничем не оправданную беспечность в вооружении Соловецкого монастыря, хотя он, наряду с Новодвинской крепостью, продолжал оставаться одним из основных укрепленных узлов в системе обороны Севера. Первоначально предусматривалась лишь одна мера по усилению сопротивляемости Соловков: "Из орудий, которые останутся свободными после вооружения города Архангельска и Новодвинской крепости, отделить для защиты Соловецкого монастыря несколько орудий малого калибра"(8). Такое решение не нуждается в комментариях. Надо лишь добавить, что военный губернатор предложил монастырю перевезти на остров ненужные Архангельску пушки на соловецких судах, заявив, что у него нет для этой цели транспорта. Не проявляло должной заботы о безопасности монастыря и духовное ведомство. Синод занялся им только после напоминания о сокровищах, имевшихся на острове, которые нужно было спасать. 26 марта 1854 года синод по предложению обер-прокурора Протасова вынес решение, обязывающее Соловецкого архимандрита Александра до наступления в Белом море навигации отправить на материк и поместить там в безопасное место все движимые монастырские драгоценности. Настоятелю предписывалось: а) не единолично, а коллегиально, вместе со старшей братией, назначить вещи, рукописи, старопечатные книги, подлежащие вывозу из обители; б) составить подробную опись всех дорогих предметов, заверить ее, затем упаковать ценности в особые ящики и, опечатав их монастырской печатью, отправить на соловецких судах под надзором благонадежных людей из числа монахов в пункт, который укажет военный губернатор с тем, однако, чтобы сопровождающие клад лица находились при нем до указания синода; в) самому же настоятелю вместе с монахами и всеми теми, кто живет на острове, оставаться там безвыездно и принять "при содействии лиц, от военного начальства назначенных, все возможные меры как к защите монастыря, в случае нападения неприятельского, так и к самому бдительному надзору за находящимися в оном арестантами, адресуясь в потребных случаях за разрешением и содействием к г-ну Архангельскому военному губернатору"(9). Из архивных документов видно, что соловецкие узники доставили властям много хлопот(10). Даже среди лиц, от которых зависела их судьба, не было единомыслия. Светские и духовные власти долго колебались, прежде чем приняли окончательное решение об арестантах, сформулированное в постановлении синода. Первоначально царь и синод придерживались того мнения, что арестантов необходимо вывезти из Соловков и передать в ведение военного начальства. Еще 16 февраля 1854 года Протасов писал военному министру, что, на его взгляд, нужно убрать из Соловецкого монастыря не только заключенных, но и "всех тех лиц, о совершенной благонадежности коих тамошнее начальство не имеет полного удостоверения". Военный губернатор придерживался иного мнения. Он не хотел, видимо, брать на себя лишнюю обузу и просил правительство оставить арестантов на острове, мотивируя это тем, что "в Архангельске и в уездных городах Архангельской губернии тюремные помещения столь тесны, что едва достает места и для незначительного числа наличных арестантов, а поэтому нет возможности разместить в оных арестантов, находящихся в Соловецкой обители, между тем как при монастыре они содержатся в отдельно устроенном корпусе и отдельных помещениях под надзором находящейся там воинской команды и, следовательно, заключение их там надежнее, чем в другом каком-либо месте". 5 марта 1854 года военный министр Долгоруков сообщил Бойлю, что царь согласился с его доводами о соловецких арестантах и распорядился не переводить их в другие места, а "оставить в этом монастыре под надзором находящейся там военной команды". Решение Николая I было доведено также до сведения синода, и тот 26 марта 1854 года вынес окончательный приговор по этому вопросу. 3 апреля Протасов сообщил содержание постановления синода Бойлю. Весной 1854 года в застенках монастырской тюрьмы томилось 25 арестантов. Среди них были такие опасные враги самодержавно-крепостнического строя, как член Кирилло-Мефодиевского общества Е. Андрузский. Подвергаясь военным опасностям, арестанты оставались в монастыре под строжайшим надзором караульной команды. Причем охране ссыльных и заключенных придавалось большее значение, чем обороне крепости от нападения интервентов. Даже в часы внешнеполитических конфликтов военные враги казались царизму менее опасными, чем классовые. Отрезанный от мира, окруженный льдами Соловецкий монастырь не знал, что делается на белом свете, и жил своей жизнью. 16 апреля 1854 года на остров с трудом пробрался гонец с известием о том, что Архангельская губерния объявлена на военном положении. Он же привез указ синода о немедленной отправке на твердую землю всех церковных и монастырских движимых драгоценностей. Только сейчас монастырь понял, какая опасность угрожает ему. Монастырское имущество было спешно упаковано в ящики и бочки, опечатано монастырской печатью, на каждом месте проставлены начальные буквы хозяина добра - "С. М." 25 апреля 1854 года, 26 ящиков(11), 4 бочки с драгоценностями и 16 ящиков с рукописными и старопечатными книгами погрузили на новое монастырское гребное судно "Александр Невский". Корабль повел к Архангельску опытный наемный кормщик из поморских крестьян Лука Репин. Сопровождать и сторожить имущество "до самого возвращения его опять в Соловецкий монастырь" были выделены ризничный иеромонах Макарий с тремя монахами и одним послушником монастыря. Из приложенного открытого листа видно, что среди перевозимых вещей были ризы парчовые и бархатные, блюда, ковши, сахарницы серебряные, кубки, подсвечники, бокалы, посохи и другие, предметы церковного обихода, ящик ломового серебра, а в библиотеке 1356 рукописных и 83 старопечатные книги(12). 7 мая 1854 года "серебряное судно" пришвартовалось в Архангельском порту, а через 5 дней, 12 мая "Александр Невский" с драгоценностями в трюме отошел от городского причала в Антониев-Сийский монастырь Холмогорского уезда, находившийся в 150 верстах от Архангельска по Петербургскому тракту. Бойль предложил Архангельской портовой таможне без задержки выпустить монастырское судно, не осматривая его имущества. В пути и на стоянках за грузом наблюдали монастырские старцы, старший из которых имел на руках предписание военного губернатора, обязывающее городскую и сельскую полицию, волостные и сельские власти "оказывать всевозможное содействие к успешной перевозке имущества к месту назначения". После недельного путешествия, 20 мая, судно прибыло на Сийскую станцию, благополучно доставив сюда все 46 единиц хранения. Вещи были выгружены и помещены в специально оборудованной кладовой. Два штатных соловецких смотрителя "денно и ночно" караулили кладь, пока ее уже после окончания войны, 8 августа 1856 года, не вернули на прежнее место. Только монастырскую библиотеку (16 ящиков) в 1855 году перевели в Казанскую духовную Академию, где она застряла надолго(13). 17 апреля 1854 года начальник первого округа корпуса жандармов направил графу Орлову хвастливый доклад, в котором, ссылаясь на сообщения архангельского жандармского штаб-офицера подполковника Соколова, щедро перечислял меры, предпринятые в последние месяцы губернскими властями по укреплению обороноспособности северного Поморья, и выразил уверенность "в несомненной победе русских в правом деле над врагами". О боевой готовности Соловецкого монастыря в докладной сказано, что он "укреплен кругом древнею прочною каменною стеною и на оной поставлены орудия, следовательно имеются достаточные средства к обороне"(14). В отношении ограды, окружающей монастырь, жандарм был, бесспорно, прав, а что касается орудий, расставленных на ней, то их существование следует полностью приписать фантазии сочинителя рапорта. Никаких пушек, хотя бы таких же древних, как сама стена, на монастырской ограде не было в апреле и в помине. Остается неясным, сознательно ли вводил жандармский начальник своего шефа в заблуждение, или он на самом деле не был осведомлен о вооружении Соловков. Впрочем это не имеет значения. Губернские власти не считали вооружение Соловков первоочередной задачей и до нападения неприятеля на монастырь полагали, что островитяне смогут удержать крепость своими силами, отсидеться за ее каменными стеками без дополнительной помощи. Монастырь, брошенный на произвол судьбы, самостоятельна принимал все возможные меры предосторожности и перестраивал свою жизнь на военный лад. Нужно отдать должное архимандриту Александру. В прошлом полковой священник, не лишенный личной храбрости, он неплохо справлялся с обязанностями военного коменданта Соловецкого кремля и начальника его гарнизона. Большой патриотический подъем царил среди жителей Соловков. На помощь 53 старым инвалидам, охранявшим заключенных, поднялось все население: работники, богомольцы, бывшие чиновники и солдаты, ссыльные и заключенные. На острове, кроме арестантов и охраны, находилось 200 монахов, послушников и штатных служителей, 370 человек вольнонаемных и работников(15), а всего, включая арестантов, около 650 человек. Монастырь имел свыше 70 мореходных парусных и гребных судов. Проживавший в монастыре 60-летний богомолец отставной коллежский асессор Петр Соколов, имевший кое-какие знания по фортификации и артиллерии, по собственной инициативе и с большим энтузиазмом стал приводить в оборонительное состояние монастырские укрепления. Послушник отставной лейб-гвардии унтер-офицер Николай Крылов сам попросил зачислить его на вторичную службу в Соловецкую команду. Предложил свои услуги еще не растерявший военных навыков отставной гренадер Петр Сергеев. Так поступали и другие жители острова. Взрослым подражали дети. Они тоже брали в руки оружие. Соловецкий настоятель поступил вполне благоразумно, когда на свой страх и риск пригласил некоторых арестантов принять участие в защите монастыря. Многие из тех, кому не доверял царизм, отличились в боях с врагами. Из 20 человек охотников-добровольцев сформирован был отряд в помощь инвалидной команде, находившейся под начальством прапорщика Николая Никоновича. Патриотический порыв защитников монастыря частично компенсировал явный недостаток вооружения, хотя, разумеется, не мог полностью заменить оборонительные средства. Хранившиеся в арсенале старинные ружья оказались непригодными для стрельбы, а извлеченные из оружейной палаты древние секиры, бердыши, копья, пики, шпаги, как бы старательно ни подновляли их самые искусные монастырские кузнецы, также не годились для дела. Из 20 пушек, разысканных в монастыре, способными выполнять свои обязанности оказались только два трехфунтовых чугунных орудия. Остальные, произведенные на свет в дни покорения Казани и Северной войны, рвались при пробных выстрелах или крошились, когда с них снимали вековую ржавчину. Пороху в монастыре имелось 20 пудов. При таком положении дел с вооружением защитники крепости восприняли как приятный сюрприз доставку в монастырь из Новодвинского артиллерийского гарнизона 8 маленьких старинных пушек шестифунтового калибра с комплектом боевых снарядов по 60 штук на каждую. Их привезли на Соловки монастырские суда 16 мая 1854 года(16). Это был тот излишек, который образовался после вооружения ближайших подступов к губернскому центру. Вместе с пушками, по повелению Петербурга, на остров прибыли инженерный офицер Бугаевский и фейерверкер 4-го класса Новодвинского гарнизона В. Друшлевский, первый - для устройства и вооружения батареи, второй - для обучения стрельбе из посланных орудий инвалидной команды и охотников, и командования батареей(17). Привезенные 8 орудий были расставлены по западной стороне крепостной стены (вот когда на ограде появились пушки!), в башнях и амбразурах, а из двух маленьких монастырских пушек соорудили на краю острова передвижную батарею. 26 мая 1854 года Друшлевский докладывал Бойлю, что "вооружение Соловецкой батареи окончено 25 числа сего месяца"(18). Под руководством прапорщика Никоновича и фейерверкера Друшлевского начались ежедневные военные учения рядовых инвалидной команды и волонтеров, многим из которых до этого не приходилось держать в руках оружия. По утрам нижние чины, а в вечерние часы охотники обучались приемам штыкового боя, меткости стрельбы. Монастырский скот был загнан в глубь острова, чтобы в случае высадки десанта можно было перестрелять его и выбросить в море. Пусть лучше пропадет, но только бы не доставался врагу. В дни, когда подготовка к защите Соловков шла полным ходом, но далеко еще не была закончена, монастырь атаковали с моря английские многопушечные винтовые корабли. Вот как это произошло.  2. Бомбардировка Соловецкого монастыря 6-7 июля 1854 года. Героизм островитян. В первых числах июня 1854 года от шкиперов иностранных судов и наших мореходов поступили в Архангельск сведения, что в водах Белого моря, на пространстве от мыса Святой Нос до острова Сосновец, замечены английские и французские военные корабли, а именно: 3 парохода, 3 парусных фрегата, один бриг, одна шхуна и два парусных тендера(19). Из такого количества боевых кораблей (10 единиц) состояла англо-французская эскадра, приведенная летом 1854 года в Белое море капитаном английского флота Э. Омманеем. Ударную силу эскадры составляли корабли с винтовыми двигателями, оснащенные мощной осадной артиллерией. Вторгшиеся в северные территориальные воды России корабли интервентов останавливали и осматривали проходившие в разных направлениях торговые суда, отбирали груз. 5 июня английские фрегаты задержали у трех островов шхуну "Волга", принадлежавшую кемскому мещанину Василию Антонову, которая шла с грузом муки в Норвегию. Судно с товаром в качестве первого "победоносного" трофея отправили в Англию(20). Через несколько дней после этого задержаны были в открытом море торговые ладьи крестьянина Филиппа Ситкина и мещанина Василия Ломова. 14 июня по устроенной линии телеграфов (условные зрительные сигналы) с Мудьюжского маяка дано было знать, что два паровых и один парусный фрегат англичан бросили якорь недалеко от Березового Бара(21) (так называлась отмель поперек всего устья Северной Двины в 50 верстах от Архангельска) и направили баркасы для промера глубины реки. Неприятельские корабли, стоявшие у Бара, сделали несколько попыток высадить на остров Мудьюг десант, но каждый раз шлюпки врага отгонялись пушечным и ружейным огнем. Самая дерзкая попытка овладеть берегом была предпринята 22 июня. Утром этого дня один британский фрегат подошел, сколько позволяла ему глубина, к северной части острова Мудьюг. Под прикрытием огня парохода, бросившего якорь в двух верстах от маяка, 6 гребных судов с вооруженными людьми пошли к берегу и стали делать промер. Действия неприятеля были замечены командиром отряда канонерских лодок, который выслал навстречу врагу 90 вооруженных матросов с двумя полевыми орудиями под начальством лейтенанта Тверитинова. Скрытый высоким берегом Тверитинов приблизился к гребным судам на пушечный выстрел и открыл огонь из пушек. Англичане поспешно вернулись на свою плавучую базу. У защитников острова потерь не было, у неприятеля убит один матрос(22). Вслед за этим наши гребные суда под обстрелом врага сняли ночью 23 июня все бакены, обозначающие фарватер, и тем самым не дали возможности чужеземцам приблизиться к Архангельску. За успешное отражение нападения врага на Мудьюг всем нижним чинам было выдано по рублю серебром на человека(23). До 22 июня действия неприятеля, стоявшего у устья Северной Двины, ограничивались тем, что он останавливал возвращавшиеся с моря промысловые суда, груз конфисковывал, а ладьи сжигал(24). Уже на следующий день после подхода к Бару англичане перехватили три ладьи с продовольствием, шедшие в Архангельск, и две из них сожгли, одну потопили, а через сутки задержали судно "Святой Николай", принадлежавшее крестьянину Кольского уезда Филиппу Жидких, которое везло из Кандалакши 3500 бочек сельдей. Груз отобрали, оборвали паруса на судне, изрубили снасти, кинули якорь в море, а команду перевезли на свой пароход и бросили в трюм. Так поступали интервенты и с другими судами. За первую неделю было ограблено, потоплено и сожжено до 20 каботажных судов разной величины, направлявшихся в город. Ладьи же, перевозившие из Архангельска казенную муку, неприятель перехватывал и, посадив на них свой экипаж, отправлял в Англию. Такой "мелкий разбой" не мог утолить волчьих аппетитов агрессоров. Они жаждали добычи и славы. А стоянка у Мудьюга не могла принести ни того, ни другого. Мелководье Бара, по мнению компетентных лоцманов, было непреодолимым препятствием для крупных глубокосидящих неприятельских кораблей. Уже в июне 1854 г. столичная пресса заверила читателей, что фрегаты западноевропейских держав "не могут перейти Бар"(25). Понимал это и неприятель. Ему поневоле пришлось отказаться от мысли овладеть Архангельском и менять тактику. Корабли союзной эскадры снимаются с якорей и, пользуясь слабостью царского флота на Севере(26), начинают безнаказанно крейсировать по Белому морю, хозяйничать в русских территориальных водах, ходить по разным направлениям, бомбардировать города, разорять рыбачьи тони, отбирать у поморов орудия лова, совершать другие действия, недостойные цивилизованных наций. 25 июня один из пароходов, накануне покинувший Бар, подошел к приморскому селу Сюзьма, что в 80 верстах западнее Архангельска, и, увидев на берегу собравшихся вооруженных крестьян, как бы для забавы послал в них две бомбы огромного калибра. Одна угодила в дом Андрея Сметанина и подожгла его, но крестьяне быстро ликвидировали пожар(27). После этого фрегат повернул к временной базе англо-французского флота в Белом море острову Сосновец, где его поджидали остальные суда эскадры. 29 июня английский пароход, остановившийся между селениями Кузоменским и Чаваньгским, высадил на берег 2 офицеров с 15 матросами, которые ограбили рыбачью избушку Василия Климова, застрелили корову с телушкой и, погрузив весь домашний скарб рыбака с убитыми коровьими тушами на фрегат, ушли в море(28). Э. Омманей наметил своей жертвой Соловецкий монастырь. 6 июля в 8 часов утра дозор с монастырской башни заметил приближающиеся к острову из-за Белушьего мыса два вражеских судна. То были английские 60-пушечные новейшей конструкции трехмачтовые пароход-фрегаты "Бриск" и "Миранда" - краса и гордость эскадры. Они остановились в 10 верстах от ограды. Часов через пять корабли снялись с якоря и поплыли по направлению к Кеми. Но не прошло и часа, как пароходы снова появились, подошли к монастырю на орудийный выстрел и стали против береговой двухпушечной батареи, замаскированной каменистым пригорком на краю морского мыса. На одном из них стали поднимать переговорные флаги. Не обученный такому способу собеседования, монастырь не отвечал на сигналы. Тогда англичане сделали три выстрела. Соловецкие артиллеристы послали в ответ два трехфунтовых ядра. Это недоразумение явилось для командира английской эскадры предлогом к открытию бомбардировки. На мирную обитель полетели бомбы, гранаты, ядра... К сожалению, монастырские орудия, расставленные на стене, не могли отвечать врагу. Ядра, пущенные ими, не долетали до кораблей, ложились на окраине острова и вредили береговым канонирам, которые вели огонь по неприятелю. К чести береговых артиллеристов, они отстреливались так удачно и метко, что в результате нескольких выстрелов один из снарядов попал во вражеский пароход "Миранда", который был ближе к берегу и обстреливал остров, и сделал в нем пробоину. Ходили слухи, что у англичан были и человеческие жертвы. После часовой канонады, за время которой сделано было неприятелем около 30 выстрелов, поврежденный фрегат отошел за кладбищенский мыс, где стоял другой корабль, и на глазах монастырского населения стал ремонтироваться. Когда дуэль закончилась, фактический верховный военачальник вооруженных сил острова отец Александр при всем народе поблагодарил фейерверкера Друшлевского за удачный выстрел, поздравил пушкарей с победой и пообещал представить их к правительственной награде. Первый успех окрылил защитников крепости. Они почувствовали прилив сил и на следующий день действовали более хладнокровно и уверенно. 7 июля 1854 года в 5 часов утра гребной парламентарный катер под белым флагом с фрегата "Бриск" доставил к берегу депешу на английском и русском языках. На конверте была надпись на одном русском языке в несколько загадочных выражениях: "По делам ее великобританского величества. Его высокоблагородию главному офицеру по военной части Соловецкой"(29). В письме говорилось, что монастырь принял на себя характер военной крепости, имеет гарнизон солдат государя всероссийского, которые 6 июля "палили на английский флаг". Оскорбленный этим, Омманей предъявлял монастырю ультиматум из 4 пунктов. Он требовал: "1. Безусловной уступки целого гарнизона, находящегося на острове Соловецком, вместе со всеми пушками, оружием, флагами и военными припасами. 2. В случае какого-нибудь (подчеркнуто в тексте. - Г. Ф.) нападения на парламентарный флаг, с которым эта бумага передана, немедленно последует бомбардирование монастыря. 3. Если комендант гарнизона не передаст сам свою шпагу на военном пароходе е. в. в. "Бриск" не позднее как через три часа после получения этой бумаги, то будет понятно, что эти кондиции не приняты и в таком случае бомбардирование монастыря должно немедленно последовать. 4. Весь гарнизон со всем оружием должен сдаваться как военнопленные на острове Песий в Соловецкой бухте не позлее, как через шесть часов после получения этой бумаги". Ультиматум украшала напыщенная подпись: "6/18 июля Эрасмус Омманей, капитан фрегата е. в. в. и главнокомандующий эскадрою в Белом море и проч., и проч., и проч.". Самонадеянный Омманей был уверен в победе. Он не сомневался, что монастырь немедленно капитулирует со всеми военными материалами и гарнизоном, то есть инвалидною командою. Поэтому он так педантично расписал по часам и минутам кто, где и когда должен сложить оружие и сдаться ему в плен. Каково же было удивление английского командующего, когда обитель отклонила его наглые домогательства. Сразу после получения грозной депеши, не медля ни минуты, Александр созвал своеобразный военный совет, на который пригласил старших монахов и начальника инвалидной команды. Этот ареопаг соборных старцев единодушно отверг ультиматум интервентов. Иронический ответ за коллективной подписью "Соловецкий монастырь" (архимандрит не хотел подписывать ноту своим именем) был составлен на одном русском языке и тотчас же вручен английскому офицеру связи. В ответе говорилось, что начальство Соловецкого монастыря отводит как совершенно необоснованное и насквозь клеветническое обвинение в том, что русские пушки ни с того ни с сего первыми открыли пальбу по английским кораблям. Вносилась существенная поправка. На самом деле стрельбу начали орудия пароходов, после чего монастырь, естественно, вынужден был обороняться. Далее давался ответ на каждый пункт ультиматума: "1. Гарнизона солдат е. и. в. монастырь не имеет... и сдавать гарнизона, за неимением оного, нечего, и флагов, и оружия, и прочего не имеется. 2. Нападения со стороны монастыря на парламентарный флаг не могло последовать и не сделано, а принята присланная депеша в тишине. 3. Коменданта гарнизона в Соловецком монастыре никогда не бывало и теперь нет, и солдаты находятся только для охранения монашествующих и жителей. 4. Так как в монастыре гарнизона нет, а только охраняющие солдаты, упоминаемые в 3 пункте, то и сдаваться, как военнопленным, некому"(30). Проживавший в монастыре отставной чиновник Соколов отвез на шлюпке письмо адресату и в нейтральной зоне вручил его английскому офицеру. Тот заявил, что ввиду отклонения требований командования союзной эскадры "начнется бомбардирование и монастырь совсем будет разорен, и при этом высадятся находящиеся на пароходе русские пленные". Примитивная английская хитрость была разгадана, и монастырь отказался принять под видом русских военнопленных неприятельский десант. Все же враг попытался привести свою угрозу в исполнение, но замеченная им в прибрежном лесу засада - рассыпанные ратники с ружьями - окончательно заставила его отказаться от мысли высадить на острове "пленных", то есть своих стрелков. Раздраженный отрицательным ответом и неудачей с десантом Омманей рвал и метал: он обещал за три часа сжечь монастырь до почвы, сравнять его с землей. Но сделать это оказалось значительно сложнее. Едва только парламентер причалил к берегу, противник стал готовиться к бою. Фрегаты развели пары. Когда стрелки часов показали без четверти восемь, раздался бортовой залп орудий, возвестивший начало сильнейшей канонады, когда-либо пережитой монастырем. Имея в 12 раз больше артиллерийских стволов, чем осажденные, и по крайней мере пятикратное превосходство в живой силе (на пароходах было не менее 250-300 бойцов), неприятель с неимоверным ожесточением штурмовал крепость. Огненным градом сыпались на монастырь бомбы, гранаты, картечь, 3-пудовые, 96-фунтовые, 36-фунтовые и 24-фунтовые каленые ядра. Вражеские снаряды сверлили монастырские здания, плотно ложились у ограды, устилали двор цитадели, перелетали через стену в так называемое Святое озеро, вздымая вверх фонтаны воды. 120 корабельным пушкам отвечали 10 монастырских: 2 чугунные 3-фунтового калибра посылали неприятелю ядра величиной с яблоко с берега, а с полудня, когда один из фрегатов обошел Песий остров, приблизился к монастырю и стал против южной и западной башен, снялись со своих позиций