тианским чувствам, и осужденный попросил тогда прощения у Иисуса Христа за нанесенное оскорбление и выразил раскаяние. Когда палач начал его душить, духовник, давший ему отпущение, спросил его, действительно ли он скорбит о своих грехах. Несмотря на то что Бальдассару было трудно говорить, он с живостью ответил палачу: "Разве, отец, вы думаете, что теперь время для шуток?" Отпущение было ему дано, его удушили, и он был сожжен. Если святой трибунал не достигает более искренних обращений, я не сомневаюсь, что он получает их во множестве из-за внушаемого им страха. XV. 6 декабря 1654 года инквизиция Гранады справила аутодафе из двенадцати человек, наказанных за иудаизм. На нем была также статуя женщины, уже присужденной к епитимье кордовской инквизицией, изгнанной на десять лет из этого города, из Гранады и Мадрида и удалившейся в Малагу. Она была арестована вторично, потому что ее заподозрили в возвращении к прежней ереси. Она умерла внезапно в секретной тюрьме. Трибунал постановил вынести на аутодафе ее статую с санбенито примиренных. Я не читал ничего, что указывало бы, чтобы этот род изображения появлялся на казнях инквизиции до царствования Филиппа III. Процессы этого рода оканчивались вместе с жизнью обвиняемых, и этот обычай был даже основан на одном распоряжении верховного совета, декретированном 22 января 1582 года по случаю процесса Мигуэля Санчеса, умершего в тюрьме после осуждения. Правда, прокурор мог возбудить дело против памяти, погребения и имущества умершего, но в этом случае он был обязан вызвать родственников умершего, которые имели право его защищать. Когда это средство не употреблялось, дело не шло дальше. Изображения примиренных есть изобретение, оскорбительное для чести семейств; его виновники имели целью увеличение количества жертв. Этот результат может подтвердить общее мнение о духе, который не перестает вдохновлять руководителей инквизиции. XVI. 13 апреля 1660 года инквизиция Севильи справила общее аутодафе из сотни осужденных. Здесь были: два двоеженца, три колдуна, один лжекомиссар инквизиции и девяносто четыре еврея. Из последних трое были сожжены живьем как нераскаявшиеся, четверо задушены и тридцать три казнены фигурально; примирено было сорок шесть, семеро произнесли отречение, как сильно заподозренные, была также принесена статуя умершего примиренным. XVII. Кроме публичных аутодафе и процесса, о котором я упоминал в главах XXIV, XXV и XXVI, при Филиппе IV было несколько частных дел, которые заслуживают стать известными из-за имени и ранга участвовавших в них лиц. Дон Родриго Кальдерой, маркиз де Сиете-Иглесиас (Семь церквей), секретарь Филиппа III, был привлечен к суду инквизицией, которая не успела его осудить, потому что он был обезглавлен в Мадриде в 1621 году в силу приговора королевских судей. Инквизиторы обвиняли его в употреблении колдовства и наваждения для возвращения королевского благоволения. Этот пункт был воспроизведен в обвинении прокурора мадридского трибунала, но судьи не придали ему никакого значения; они поступили совершенно правильно, так как маркиз, желая доказать, что он не употреблял никакого дьявольского приема, или если и употреблял его, то без результата, умолял короля из своей тюрьмы объявить некоторые факты, которые могли служить к его защите. Но монарх, без сомнения, не испытавший никакого влияния колдовства, сказал меньше, чем желал обвиняемый. Известно, что маркиз был жертвой придворной интриги и что граф-герцог Оливареc [147] нанес непоправимый ущерб своей чести, хладнокровно глядя на казнь человека, который во время своего фавора оказал ему большие услуги. XVIII. Дом Луис Алиага, архимандрит Сицилии, духовник Филиппа III и главный инквизитор, отказался от последней должности в 1621 году по приказу Филиппа IV. Вскоре после того как его преемником стал кардинал Сапата, он был привлечен к суду мадридской инквизицией за некоторые приписанные ему тезисы, заподозренные в лютеранстве и материализме. Алиага умер в 1626 году, и его процесс не пошел далее предварительного следствия. Можно думать, что при продолжении дела Алиага доказал бы, что стал жертвой интриганов, обманывавших короля, как было это в 1620 году при Филиппе III, когда маркиз де Сиете-Иглесиас был обвинен в отравлении Алиаги. Это обвинение судьи отвергли как не основанное ни на каких доказательствах. Если справиться с мемуарами того времени, этот монах заслужил свою опалу. Креатура герцога Лермы [148], он стал по своей низости и вероломству причиной падения этого вельможи и, вследствие этого, маркиза де Сиете-Иглесиаса, который был наказан за свои и чужие интриги преследованием, предпринятым против него этим презренным человеком. XIX. В 1645 году состоялся процесс дона Гаспара де Гусмана, графа-герцога Оливареса, фаворита и первого министра Филиппа IV. Он был привлечен к суду мадридской инквизицией при главном инквизиторе доме Диего де Арсе, который ему был обязан епископствами Туи, Авилы и Пласенсии. Дом Диего не забыл своего благодетеля; его мудрости герцог обязан благоприятным исходом дела, которое в других руках могло бы иметь самые гибельные последствия. Герцог Оливарес впал в немилость в 1643 году. Вскоре к королю посыпались докладные записки с жалобами против бывшего министра, в которых он был обвинен в величайших преступлениях, что доказывает испанскую пословицу: "Каждый ломает ветку с упавшего дерева". В то же время предпринято было преследование герцога трибуналом, который принял все ложные донесения. Он был оговорен как верящий в гадательную астрологию, потому что советовался с несколькими лицами, слывшими за искусных в разгадывании будущего по положению созвездий. Его представили также врагом католической Церкви, несмотря на все его старания спрятать под лицемерным покровом свои истинные чувства. Это пытались доказать, уверяя, что он хотел отравить папу Урбана VIII. Называли даже аптекаря во Флоренции, который изготовил яд, и итальянского монаха, который взял на себя исполнение этого гнусного заговора. Наконец, предлагали представить доказательства всех злодеяний, в которых его обвиняли. Инквизиция велела начать предварительное следствие. Но дело шло медленно и появилась необходимость достать показания свидетелей из Италии, что затянуло первые формальности процесса, который еще не позволял выпустить приказ об аресте, когда герцог-граф умер. XX. Сочинения иезуита Хуана Баутиста Поза были предметом занятий испанской и даже римской инквизиции почти все царствование Филиппа IV, в частности с 1629 по 1636 год. Я говорил в XXV главе этой Истории, в статье Бальвоа, о мемуаре, представленном университетом Саламанки против иезуитов. Целью его было помешать помещению в университете императорской мадридской коллегии, руководимой этими отцами. Поза написал в защиту претензий своих собратьев. Его раскритиковали. На его ответ последовало возражение. Иезуит опубликовал новые доклады и, наконец, том этих статей - по-латыни - для Рима и по-кастильски - для Испании. Все эти сочинения были осуждены декретом римской инквизиции от 9 сентября 1632 года. Враги иезуитов желали, чтобы испанская инквизиция предприняла подобную же меру. Она давно отказывалась из боязни не угодить графу-герцогу Оливаресу, который пользовался тогда большим весом и духовник коего был иезуит. В это время Франсиско Роалес, уроженец Вальдеморо, доктор университета Саламанки, податель милостыни и советник короля, профессор математики и преподаватель кардинала инфанта дона Фернандо, опубликовал 5 октября 1633 года сочинение, наделавшее много шуму. Автор докладывает католической Церкви вообще и каждому ее члену, в частности верховному первосвященнику, другим епископам, трибуналам инквизиции и всем католическим государям, что сочинения Позы еретические и запятнаны атеизмом. Он рассказывает, что решил доказать истинность этого приговора самому Позе в частных беседах, а затем в присутствии семи иезуитов, назначенных их начальниками для присутствия при этой дискуссии по приказу короля, при герцогах Лерме и де Ихар, графах де Салинас и де Салданья и многих других грандах Испании. Он доказал на их глазах ложность ссылок и авторитетов, на которые опирается иезуит Поза. Этого выступления оказалось недостаточно, и он донес публично, под свою ответственность, испанской инквизиции на его учение как на еретическое, а автора и иезуитов, его защитников, заподозрили в ереси. Последние прибегли к преступным средствам для искажения истины; поэтому он считает необходимым опубликовать это сочинение и обвинить Позу и его защитников в формальной ереси и уклонении от суда. Он готов доказать это перед папой, королем, епископами, инквизиторами и согласен подвергнуться каре по закону возмездия, если вводил кого-либо в заблуждение, как только обвиняемые захотят явиться сами и вызвать его в суд перед каким бы то ни было трибуналом и в каком угодно месте. Он заявляет: если они откажутся от этой дискуссии, он будет продолжать оповещать на латинском языке весь католический мир, что Хуан Баутиста Поза - реформатор, фальсификатор, явный еретик, пропагандист и epecuapg. Он берется обнаружить это и доказать, что в отношении к своим апологиям Поза злонамеренно, а не по неведению защищал и продолжает защищать еретические тезисы, истинность которых он пытается доказать в глазах невежд, уродуя и искажая тексты Священного Писания, соборов и Отцов Церкви. Он берется также доказать, что руководители иезуитов и ученые ордена не только одобряют учение Позы, но еще назначили его учителем для публичного наставления в их императорской мадридской коллегии и что они стараются дискредитировать перед королем и советами Его Величества декреты конгрегации кардиналов главной римской инквизиции, чтобы принизить их значение. Наконец, в таком щекотливом деле он не может не обвинить их как подозреваемых в ереси в высшей степени. XXI. Узнав об этом, Урбан VIII решил было объявить Позу еретиком. Но он не сделал этого из боязни не угодить мадридскому двору, первый министр коего был явным покровителем иезуитов. Он только лишил Посу звания профессора и потребовал, чтобы он был отправлен в иезуитский монастырь какого-нибудь городка Кастилии с запрещением проповедовать, учить и писать. Хотя иезуиты, произнося свой четвертый обет, обещают повиноваться папе без оговорки и, говоря вообще, являются чрезмерными сторонниками его неограниченной власти, они, однако, отказались повиноваться Урбану VIII, потому что видели поддержку в мадридском дворе. Вне Испании был незамедлительно опубликован труд Альфонсо де Варгаса, о котором я говорил в XXV главе этой Истории и в котором автор раскрыл перед всеми изощренную хитрость, политическое вероломство и порочность учения иезуитов, генерал которых, стараясь извинить в Риме непослушание двух монахов, ссылался на невозможность исполнить приказания Его Святейшества ввиду запрета испанского короля.'Таково было положение вещей, когда герцог Оливарес впал в немилость. Тогда запретили в Испании, так же, как давно уже сделали в Риме, произведения Позы. Сам он был приговорен к отречению от ересей, к которым, по-видимому, приводили некоторые его тезисы. Они, однако, не так часто встречались и не так подталкивали к опасным выводам, как утверждали его враги. Но последние были вдохновлены чрезмерной заботой о чести школы Св. Фомы и думали, что она уронит свое значение, если иезуиты добьются принятия для императорской мадридской коллегии предположенного ими учебного плана. Обе стороны неистово отстаивали свои интересы, католическая же религия была только предлогом этих скандальных выступлений. Слишком обыкновенный результат всех дискуссий, возникающих среди школьных богословов. XXII. Процесс другого иезуита, известного безнравственностью своих произведений, окончился гораздо удачнее. Я имею в виду Джованни Никколо де Диану, уроженца города Кальяри в Сардинии. Он был привлечен к суду инквизиторами этого острова за проповедь, произнесенную им в день праздника св. Люцифера [149], архиепископа Кальяри, пришедшийся в этот год на Троицкое воскресенье. Данное обстоятельство в связи с историей этого святого и отношением, которое он имел к арианской ереси, привело проповедника к тому, что он высказал несколько тезисов, сочтенных еретическими. Инквизиционный трибунал Сардинии повелел взять их назад. Но иезуит опубликовал свое оправдание и покинул остров, чтобы явиться в Испанию. Он предстал перед главным инквизитором и потребовал суда верховного совета. Тот, выслушав нескольких квалификаторов, аннулировал 19 декабря 1653 года приговор, произнесенный в Сардинии, и, не довольствуясь оправданием иезуита, избрал его одним из своих квалификаторов. XXIII. В Сицилии был другой процесс, более щекотливого свойства - Али Арраэса Феррареса, прозванного ренегатом. Это был тунисский мавр, уважаемый монархом этой страны, командир. Его взяли в плен и отвезли в Палермо, но он был выкуплен и вернулся в Тунис [150]. Христианские рабы, жившие в этом городе, узнав о его прибытии, были удивлены тем, что с отступника взяли выкуп, а не отправили его в тюрьму святого трибунала. Трибунал, узнав о разговорах этих рабов-христиан, заявил, что ему было неизвестно, будто Али Арраэс Феррарес был христианином до исповедания магометанства и что он носил прозвище ренегата, которое могло родить подозрение. Али был захвачен вторично в 1624 году; хотя не было другого доказательства его отступничества, кроме молвы, он был заключен в тюрьму сицилийской инквизиции. Для установления улик его преступления выслушали множество свидетелей - сицилийских, генуэзских и других, которые знали его лично и видали в Тунисе и других местах. Все единодушно показали, что Али имел прозвище ренегата, а некоторые добавили, что они по слухам знают, что он был христианином. Али отрицал этот факт. Однако трибунал признал его изобличенным и присудил к релаксации. Верховный совет решил, что преступление доказано не полностью, уничтожил приговор и приказал подвергнуть подсудимого пытке для получения новых улик и вынесения нового приговора. Али вытерпел мучения пытки и по-прежнему упорно все отрицал. Он нашел способ уведомить тунисского властителя о своем положении. Мавританский монарх получил его письмо в то время, как к нему привели пленников - брата Фернандо де Рейна, брата Бартоломео Хименеса, брата Диего де ла Торре и трех других кармелитов, которых захватили, когда они направлялись в Рим, чтобы дать отчет генералу их ордена по делам монастырей в провинции Андалусия. Тунисский монарх велел им написать сицилийским инквизиторам, чтобы те выпустили Али на свободу и получили выкуп, и объявить им, что в случае отказа он заключит в тесные тюрьмы и подвергнет пытке всех христианских рабов, находящихся в его власти. Монахи извинились, говоря, что они не знают инквизиторов, и выставляя другие доводы. Дело на этом и замерло. Между тем сицилийские инквизиторы задумали перевести своего узника в тюрьму, называемую Викария, но верховный совет приказал посадить его в застенок и заковать. В августе 1628 года Али воспользовался новым случаем написать тунисскому государю и сообщил ему, что он заключен вместе с христианским капитаном в темную и вонючую тюремную камеру, где им приходится удовлетворять свои естественные нужды; они терпят самое дурное обращение и почти умирают от голода. Когда письмо Али дошло до африканского монарха, испанские монахи вступили в переговоры о выкупе. Государь призвал их и, держа в руках письмо Арраэса (согласно тому, что писали они, с его разрешения, 2 сентября того же года сицилийским инквизиторам), сказал им: "Зачем хотят мучениями заставить этого ренегата стать христианином? Если не уничтожат инквизицию или, по крайней мере, если инквизиторы не пошлют этого человека вскоре на галеры с другими рабами, я велю сжечь всех христиан, которые находятся у меня в плену. Напишите им об этом от меня". Три монаха исполнили это приказание и добавили в своем письме: если правосудие и религия требуют смерти узника, инквизиция не должна бояться угроз, потому что они готовы, хотя бы в оковах, скорее претерпеть мученичество, если это нужно, чем одобрить дело, противное правосудию и религии. Тунисский монарх затем согласился на выкуп шести монахов. Однако Али Арраэс был еще в тюрьме в 1640 году, упорно отрицая, что он был крещен; к концу шестнадцати лет его заточения инквизиторы не получили больше доказательств, чем в первые дни. Тунисский государь предложил обмен Али на пленного священника. Сицилийская инквизиция отказалась принять это условие, говоря, что выкуп священника лежит на обязанности его родственников, а выпустить нераскаявшегося ренегата на свободу значило бы принять прямое и активное участие в его твердости в магометанстве и в его вечном осуждении. Инквизиторам представили, что их отказ может иметь самые пагубные последствия для всех христианских рабов в Тунисе. Это соображение было бесплодно и не тронуло их, как будто шестнадцатилетнего заключения не было достаточно, чтобы доказать инквизиторам, что Али умрет магометанином в их застенке. С другой стороны, разве не являлась великим беззаконием отсрочка суда над ним после такого продолжительного времени под предлогом, будто они ожидают новых обвинений, вопреки тому, что формально требует устав святого трибунала? XXIV. Дело совершенно иного характера, наделавшее много шума в свете, занимало тогда в Мадриде верховный совет. В этом городе находился новый монастырь бенедиктинок во имя Св. Плакиды, в околотке прихода Св. Мартина. Первым духовником монастыря был брат Франсиско Гарсия, монах того же ордена, который в среде своей братии считался человеком умным ц святым. Донья Тереза де Сильва (которая принимала активное участие в основании монастыря и в течение четырех предыдущих лет ничего не предпринимала без советов брата Франсиско) была назначена его настоятельницей, хотя ей исполнилось тогда только двадцать шесть лет. Это отличие было как бы наградой за ее хлопоты по учреждению монастыря, который своим возникновением был обязан щедрости ее семьи и протонотария Арагона, основавшего монастырь для нее. Община состояла из тридцати монахинь, которые, по-видимому, были добродетельны и избрали монашескую жизнь по собственному желанию, без всякой уступки тем семейным соображениям, которые приводят в монастырь других. В то время как новый монастырь пользовался хорошей репутацией, поступки и слова одной монахини заставили думать, что она находится в сверхъестественном состоянии. Брат Франсиско Гарсия прибег к заклинаниям бесов. 8 сентября 1608 года, в день Рождества Богородицы, объявили, что она одержима. Вскоре некоторые другие монахини оказались в таком же состоянии. В день ожидания родов Пресвятой Девы {Праздник ожидания родов Пресвятой Девы был установлен королем Рекисвинтом IX [151]. В Толедо, как и во всех церквах Испании, этот день торжественно празднуется 18 декабря.} настоятельница монастыря донья Тереза впала в него сама. То же почти тотчас же приключилось с четырьмя или пятью другими монахинями. Наконец, из тридцати монахинь двадцать пять были охвачены этой заразой. Можно судить о необычайных вещах, происходивших в общине тридцати женщин, заключенных в одном доме с двадцатью пятью бесами, настоящими или мнимыми, завладевшими их телом. Один из них по имени Перегрино был их главою, остальные ему повиновались. Относительно состояния девиц шли совещания между учеными и уважаемыми за добродетели людьми. Все думали, что монахини были действительно одержимы. Их духовник ежедневно повторял заклинания. Так как необыкновенные припадки участились и внушали иногда опасения, духовник не только приходил в монастырь, но и проводил там ночи и дни для возобновления заклинаний. Наконец он решил принести из дарохранительницы Святые Дары и выставить их в зале, где община собиралась для работы; перед ними молились в продолжение сорока часов. Эта исключительная сцена повторялась неизменно в течение трех лет. Было бы трудно сказать, когда бы это прекратилось, если бы не вмешалась проведавшая об этом инквизиция. В 1631 году она велела посадить в секретную тюрьму города Толедо духовника, настоятельницу и нескольких монахинь, которых вскоре разослали по разным монастырям. Брат Франсиско был оговорен как еретик-иллюминат; к этому прибавили, что монахини, которых он развратил, хотели скрыть свое состояние, прикинувшись одержимыми. После отвода, который выставили против главного инквизитора и некоторых членов верховного совета, и после нескольких жалоб королю, расследованных министрами, дело разбиралось в 1633 году. Духовник и монахини были объявлены заподозренными в ереси иллюминатов. На монаха падало сильное подозрение, на монахинь легкое. Их подвергли разным епитимьям и распределили по другим монастырям. Настоятельница была сослана, лишена права совещания в течение четырех лет и права голоса на двойной срок. По истечении его она вернулась в монастырь Св. Плакиды. Так как видели, что она ежедневно совершенствуется в добродетели, ее начальники приказали ей, под страхом наказания за непослушание, обратиться в верховный совет с просьбой о пересмотре процесса. Несмотря на свое смирение, настоятельница повиновалась, сказав, что она делает это не в защиту собственной чести, но ради чести всех монахинь и монастырей бенедиктинского ордена. Предприятие представляло большие затруднения; однако их преодолели благодаря сильному весу протонотария Арагона и графа-герцога Оливареса, который значил еще больше. Прошение доньи Терезы дышит чистосердечием и смирением. Рискуешь впасть в заблуждение в вопросах этого свойства, когда читаешь подобные писания. Тереза жалуется не на осудивших ее, но на брата Альфонсо де Леона, бенедиктинского монаха, который после долгой дружбы с братом Франсиско Гарсией стал его врагом и использовал этот случай для мести ему; на дома Диего Серрано, которому верховный совет поручил допросить монахинь и который, следуя советам брата Альфонсо, заставлял монахинь писать и подписывать то, что из-за спешки и страха они не отличили от своих действительных показаний, благодаря коварству Серрано, который утверждал, что это одно и то же; при допросе монахини заявляли, что брат Альфонсо обманывал их. Наконец, Тереза жалуется на трех монахинь, которые по частным причинам были недовольны ею и ее подругами. Когда был разобран вынесенный приговор, стало очевидно, что можно войти в обсуждение процесса с тем большей уверенностью, что, как бы ни судить о факте одержимости, ясно и бесспорно одно: здесь не только не было ни ереси, ни вредного учения, ни какого-либо повода подозревать его, но не замечалось даже малейшей непристойности или чего-либо не подходящего к характеру монахинь; всякое действие этого рода было невозможно, потому что брат Франсиско нигде и никогда не оставался наедине ни с одной из них, кроме исповедальни, и что, наоборот, ужас и скорбь монахинь были так велики, что, когда брат Франсиско бывал в монастыре, двадцать пять одержимых постоянно желали быть вместе на его глазах и действительно почти все находились с ним. Верховный совет признал в 1642 году полную невинность монахинь, но не брата Франсиско, потому что этот монах имел неосторожность - для удовлетворения своей любознательности о других вещах - вступать в сношения с бесами прежде их изгнания из тела монахинь. По вопросу о том, были ли они действительно одержимы или только прикидывались такими, Тереза сказала, что она может говорить только о том, что касается ее. Рассказав, что случилось с тремя из ее товарок, она присовокупила: "Находясь в этом состоянии и испытывая внутри столь необыкновенные движения, я подумала, что их причина не может быть естественной. Я прочитывала много молитв, прося Бога избавить меня от такого ужасного страдания. Видя, что мое состояние не изменяется, я неоднократно просила приора меня отчитать. Однако он не желал этого делать; он старался меня уговорить, что все рассказанное мною есть плод моего воображения. Я делала все, что от меня зависело, чтобы поверить его словам, но страдание заставляло меня ощущать обратное. Наконец, в день Богородицы "О" {Днем Богородицы "О" называют в Испании праздник девы Марии 18 декабря, о котором я говорил выше, потому что подготовительные перед праздником Рождества Христова антифоны начинаются в этот день с буквы О.} приор надел епитрахиль, много помолившись в этот день и попросив у Бога, чтобы он указал мне, находится ли бес в моем теле, обнаружил его или заставил перестать причинять страдания и боль, которые я испытывала внутри себя. Долго спустя после заклинаний, когда я чувствовала себя счастливой от ощущения свободы, потому что не испытывала более ничего, я вдруг впала в своего рода подавленность и бред, делая и говоря то, мысль о чем никогда не приходила мне в голову. Я начала испытывать это состояние, когда я положила на голову древо креста (lignum crucis). Оно, казалось, давит меня, как башня. Так продолжалось в течение трех месяцев, и я редко бывала в своем естественном состоянии. Природа дала мне такой спокойный характер, что даже в детстве я не была бойка и не любила ни игр, ни резвости, ни подвижности, обычных этому возрасту. Поэтому нельзя было не смотреть как на сверхъестественное дело, что, дойдя до двадцатишестилетнего возраста и став монахиней и даже настоятельницей, я стала делать сумасбродства, на которые никогда не была способна... Иногда случалось, что бес Перегрино, который играл роль старшего, находился в спальне второго этажа, когда я была в приемной, и он говорил: "Донья Тереза находится с посетителями? Скоро я заставлю ее прийти". Я не слыхала этих слов. Я тем более не видала Перегрино. Но я испытывала внутри невыразимую тревогу и быстро прощалась с посетителями. Я делала это, ничего не соображая. Я чувствовала присутствие беса, который был в моем теле. Без размышления я бросалась бежать, бормоча: "Господин Перегрино меня зовет". Я шла туда, где был бес. Еще не дойдя туда, я уже говорила о предмете, о котором там разговаривали и о котором я не имела раньше никакого понятия. Некоторые люди говорили, что мы из тщеславия притворялись, что находимся в таком состоянии, я якобы делаю это с целью привязать к себе монахинь. Но для того, чтобы убедиться, что не это чувство заставляло нас так поступать, достаточно знать, что из тридцати монахинь двадцать пять были в этом состоянии, а из пяти других три были моими лучшими подругами. Что касается посторонних лиц, мы более заставляли их бояться нас и бежать от нас, чем любить и добиваться... Были ли мои действия и мои слова свободны, один Бог может ответить за мое сердце. Он знает, как мало я заслужила, чтобы меня обвиняли. В это дело вложили столько злобы, что хотя каждое выражение и каждый факт были верны, если их разобрать отдельно и независимо друг от друга, вместе они образовали такую лживую и опасную совокупность, что я была не в силах рассказать откровенно все произошедшее, для доказательства невинности моей души. Таким образом, я чистосердечно давала оружие против самой себя, позволяя делать лживые и коварные выводы из моих слов. Однажды дом Диего Серрано, допрашивая меня, сильно оскорблял брата Франсиско и сказал мне: "Хотя вы считаете его человеком хорошим и святым, вы сослужите большую службу Богу, если расскажете, что знаете о нем, потому что слово или действие в связи с другим действием помогает открыть истину". Для удовлетворения его желания я постаралась припомнить, что могло быть принято в дурном смысле. Я вспомнила, что до принятия монашества я ему однажды сказала, что училась математике из повиновения воле родителей, на что он возразил: "Я очень рад этому; через эти познания ты вскоре приобретешь сведения о многих вещах, относящихся к натуральной философии". Он указал некоторые из этих вещей и прибавил: "Как можешь ты думать, что естественно, чтобы голая женщина меньше стыдилась показаться перед мужчиной, чем перед другой женщиной и наоборот?" Серрано велел секретарю записать эти слова и следующие как относящиеся ко мне: подсудимая выслушала и сочла это за верное и истинное учение. Я ему отвечала: "Я не принимала этого за учение, я только выслушала как тайну природы. Я не поверила этому и не придала никакого значения, только это и следует записать". Дом Диего, выслушав меня, сказал: "Это все равно". На это я ничего не ответила. Когда мне предложили подтвердить мои слова, я была в приемной с двумя доминиканцами. Мне стало так стыдно, что я потеряла голос и была не в состоянии видеть или слышать то, что мне читали; я ничего не отвечала. Когда затем меня перевезли в Толедо, я убедилась, что моим словам не желают поверить. С этой мыслью я решила говорить только чистую правду; я так и поступила. Если мне возражали, я всегда отвечала: "Пусть пишут, что хотят, потому что я не знаю, что говорю". Это была правда, потому что мой ум был сильно подавлен. Сам дьявол не мог бы более превратно истолковывать некоторые факты. Однажды, когда я была на исповеди, я хотела посоветоваться с духовником о некоторых моих сомнениях; стыд удерживал меня и сковывал уста. Брат Франсиско побуждал меня объясниться. Я отвечала ему, что не могу говорить, потому что краснею от того, что хотела сказать. "Чего ты краснеешь, - сказал он мне, - имеющий в сердце любовь не смущается и не стыдится признания, каково бы оно ни было". Это была истина, выраженная наивно. Однако ее превратили в преступление, извлекая из нее положение: когда любят, не стыдятся. Оно содержало уже недобрый смысл. Таким же образом злоупотребили выражением "мягкость в обращении, единение" и другими подобными, чтобы обвинить меня в постыдных делах, которых никогда не было". XXV. Этот рассказ подтверждает слова достопочтенного Палафокса, которые я постоянно вспоминаю в этой истории: "Чтобы создать процесс, далекий от истинных событий, как бы ни было похвально намерение тех, кому это поручено (особенно если речь идет о женщинах), достаточно немного дурного настроения со стороны того, кто допрашивает, немного желания доказать то, что хотят, со стороны секретаря и немного боязни со стороны того, кто отвечает. Из этих трех малых элементов вскоре вырастают чудовищное дело и клевета". Доказательство этого мы найдем в истории процесса, возбужденного против покровителя монахинь Св. Плакиды. XXVI. Дон Херонимо де Вильянуэва, протонотарий Арагона, то есть государственный секретарь короля по делам этого королевства, в юности был секретарем инквизиции. Он был привлечен к суду этим трибуналом в эпоху опалы графа-герцога Оливареса, как его креатура и главный наперсник. Его обвинили в еретических тезисах, что послужило мотивом к его аресту в 1645 году. Он был посажен в секретную тюрьму и присужден к отречению. Приговор был исполнен 18 июня 1647 года. Как только он получил свободу, которую ему вернули, потому что он выполнил свою епитимью, он апеллировал к папе Иннокентию X, жалуясь на несправедливое обращение и на лишение средств защиты и заявляя, что он подчинился вынесенному против него приговору с целью удовлетворить пламенное желание выставить свои права перед беспристрастным трибуналом. Поэтому он просил пересмотра своего процесса судьями, назначенными Его Святейшеством. Дон Педро Наварро, богатый дворянин, друг Вильянуэвы, предпринял путешествие в Рим из сочувствия к нему, чтобы обеспечить успех дела. Хотя Филипп требовал от папы через своего посла высылки Наварро из Рима, Его Святейшество не только отказался исполнить это требование, но не захотел даже позволить, чтобы он был арестован и передан в распоряжение испанского посла. Он послал бреве с поручением епископам Калаоры, Сеговии и Куэнсы, уполномочивая всех вместе и каждого отдельно потребовать под угрозою отлучения документы процесса, расследовать их и судить Вильянуэву, подтвердив или отменив в целом или частично приговор, вынесенный против него толедскими инквизиторами и утвержденный верховным советом. До произнесения приговора они должны выслушать прокурора и обвиняемого и принять показания и улики, которые могут быть представлены с обеих сторон. Король, узнав об этой папской резолюции, уступил внушениям главного инквизитора дома Диего де Арсе и запретил епископам 3 сентября 1647 года принимать апостолическое поручение, если оно им послано, потому что оно противоречит правам его короны. У меня перед глазами ответ, посланный королю епископом Калаоры 8 сентября с обещанием точно исполнить его волю. Другие епископы дали такое же обещание. Это побудило папу перенести дело в Рим и приказать, чтобы туда были посланы материалы дела. 7 февраля 1648 года верховный совет сделал представление о том, что не надо обращать никакого внимания на посланный из Рима приказ, потому что он угрожает независимости испанской инквизиции, признанной и подтвержденной буллами различных пап. Король велел представить все это папе, но безуспешно, так как второе бреве подтвердило распоряжения первого. Верховный совет 17 июля 1649 года сделал королю новые представления. Он говорил об опасности того, что требуемые бумаги могут затеряться в пути, и выставил другие подобные доводы. Филипп IV велел послать папе все эти соображения, и Его Святейшество ответил, приказав изготовить буквальную копию со всех документов процесса и послать ее в Рим. Главный инквизитор продолжал упорствовать в своем противодействии папским приказам. Король назначил его председателем совета Кастилии в надежде, что, после того как он откажется от обязанностей главного инквизитора, будет легче выполнить без обиды для него требование папы. Но дом Диего де Арсе предпочел уступить этим претензиям, чем отказаться от своей должности. Процесс был послан в Рим, где Вильянуэва был оправдан. Противодействие и несправедливости, на которые папа натолкнулся в связи с этим процессом, побудили его послать второе бреве т 24 июня 1653 года, в котором он заявлял, что обнаружил большое количество нарушений в судопроизводстве по делу Вильянуэвы и обязывает главного инквизитора впредь наблюдать, чтобы правила точно соблюдались и чтобы в приговоре по процессам было больше справедливости, серьезности и осмотрительности. Несмотря на это последнее папское предостережение, вскоре возникли новые споры между римской курией и мадридским двором. Для достижения соглашения папа отправил в Мадрид нунция Франческо Манчини. Тот не мог добиться аудиенции у короля и был принужден обратиться 16 августа 1654 года от имени Его Святейшества к главному инквизитору. Последний взялся доказать, что своими действиями папа оскорбил короля, а относительно протонотария Арагона утверждал, что судопроизводство испанской инквизиции было исправно, окончательный приговор был продиктован правосудием, что признал сам папа. Но если это обстоятельство верно, надо думать, что папа выразил такое мнение до ознакомления с процессом, то есть до 1650 года. Когда судопроизводство очутилось в руках римского трибунала, то скоро открыли нарушения и беззакония. Здесь нечего удивляться, если припомнить случившееся с процессом Каррансы. Процесс Вильянуэвы без труда доказывает: дух инквизиции при Филиппе IV был тот же, что и при Филиппе II, трибунал веры являлся орудием в руках придворных интриганов; он постоянно пребывал в страхе, как бы процессы не попали в руки посторонних судей; наконец, это показывает, что инквизиторы не потеряли привычки подделывать или искажать подлинные документы, когда эти ухищрения служили их целям, несмотря на нелогичность, которая могла отсюда произойти, как это было видно в процессах Каррансы и Вильянуэвы. XXVII. В это царствование было несколько других процессов, которые заслуживают упоминания только по имени обвиняемых. Это были: в 1629 году процесс дона Хуана Санса де Латраса, графа д'Атареса; в 1660 году процесс дона Хаиме Фернандеса де Ихары, герцога Ихары. Оба разбирались сарагосской инквизицией. Эти вельможи были обвинены в произнесении еретических тезисов; но улики, несомненно, были недостаточны, так как даже не было постановления о заключении в тюрьму оговоренных. Третий процесс - дона Педро д 'Арруэго, сеньора де Лартоса, - относится к 1634 году. Этот испанец был оговорен как склонный к суевериям и лжебесноватый. Четвертый процесс был возбужден против Мигуэля Човера, который убил дома Хуана де Лесаэта, сарагосского инквизитора, имевшего близкую связь с его женой. Это событие относится к 1647 году. Обвиняемому пришлось много вытерпеть в тюрьме. Он избежал виселицы, отрицая факт, в котором его обвиняли, даже под пыткой, которой он подвергался несколько раз. Я видел в Сарагосе эти четыре процесса и множество других, о которых я не счел нужным говорить, чтобы не выйти из границ моего труда. Глава XXXIX ОБ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ КАРЛА II Статья первая ПРОЦЕСС КОРОЛЕВСКОГО ДУХОВНИКА I. Карл II наследовал своему отцу 17 сентября 1665 года, в четырехлетнем возрасте, под опекой и регентством своей матери Марии-Анны Австрийской. Этот государь умер 1 ноября 1700 года после тридцатипятилетнего царствования. Главным инквизитором в это царствование после дома Диего де Арсе был кардинал дом Паскаль Арагонский, архиепископ города Толедо, которого назначила королева; но он недолго занимал эту должность, потому что королева отставила его, доверив его полномочия своему духовнику, отцу Иоганну Эбергарду Нитгарду, немецкому иезуиту. Он вступил в должность в 1666 году и покинул службу через три года по приказу регентши. Он был замещен домом Диего де Сармиенто де Вальядаресом, епископом Овиедо и Пласенсии, который управлял инквизицией до своей смерти, происшедшей 23 января 1695 года. В том же году его заместил дом Хуан Томас де Рокаберти, архиепископ Валенсии и генерал ордена доминиканцев. Он умер 13 июня 1699 года. Королева поставила во главе инквизиции кардинала дома Альфонсо Фернандеса де Кордова-и-Агиляра, не отправлявшего обязанностей, к которым был призван, ввиду смерти вскоре после назначения. Обязанности главного инквизитора были поручены дому Бальдассару де Мендоса-и-Сандобалу, епископу Сеговии, который вступил в должность 3 декабря 1699 года. II. Младенчество короля Карла II, честолюбие его брата дона Хуана Австрийского, надменный характер королевы-матери Марии-Анны Австрийской и макиавеллизм иезуита Нитгарда (который впоследствии был архиепископом Эдессы и кардиналом) послужили причиной многих скандальных происшествий этого царствования. Особенно следует отметить систему тайных средств, по-прежнему соблюдаемую инквизицией и благоприятствующую распространению клеветы. Она внушила Нитгарду смелость в злоупотреблении правами службы, дошедшую до преследования в качестве еретика королевского брата без всякого другого повода, кроме желания отомстить за некоторые личные оскорбления, допущенные этим принцем и заслуженные иезуитом. В XXVII главе я дал сведения об этом процессе, который мог иметь очень серьезные последствия, если бы Нитгард пробыл дольше в должности главного инквизитора. Слабость правительства сделала заносчивым поведение инквизиторов Кордовы, Гранады, Валенсии, Лимы и Картахены Американской и способствовала Множеству подобных покушений, в которых они были виновны и о которых я умалчиваю как о менее важных, чтобы не переступать границ моего труда. III. Когда Карл II женился в 1680 году на Марии-Луизе Бурбон, дочери герцога Орлеанского и племяннице Людовика XIV, жестокость инквизиторов была так велика, а чувства народа так низменны, что думали угодить новой королеве и оказать ей достойную ее почесть, приурочив к брачным торжествам зрелище большого аутодафе из ста восемнадцати жертв, значительное число коих должно было погибнуть в огне и осветить последние моменты торжеств. К сожалению, в истории Испании уже были подобные примеры. В 1560 году в городе Толедо был дан подобный праздничный спектакль королеве Елизавете Валуа, а в 1632 году в столице Испании аналогичное торжество происходило по поводу рождения принца, сына королевы Елизаветы Бурбон [152]. По-видимому, для удовольствия французских принцесс не находили ничего лучшего, как представление им этих ужасных зрелищ, о которых говорили, что они внушаются ревностью к вере. Но я не верю, чтобы эти царственные француженки с удовольствием присутствовали при казнях, которые должны были возмущать их чувствительность, неспособную переносить то, что с давнего времени соответствовало испанским нравам. IV. Из ста восемнадцати осужденных, появившихся на аутодафе, десять произнесли отречение от ереси как находящиеся в легком подозрении; в том числе были: два лицемера, которые под покровом напускной порядочности совершили очень серьезные проступки, две колдуньи, четыре двоеженца, женатый священник и один человек, который, не будучи священником, служил обедни. Другой осужденный произнес отречение от ереси в качестве сильно подозреваемого. Было там пятьдесят два иудействующих еретика, все португальцы или дети португальцев. Девятнадцать человек были выданы в руки светской власти: из них восемнадцать иудействующих, нераскаянных или рецидивистов, и один отступник, принявший магометанство. На этом аутодафе сожгли тридцать четыре изображения. Из них два с санбенито примиренных, потому что осужденные, раскаявшись, умерли в тюрьме. Из остальных тридцати двух было восемь изображений евреев, одно - лютеранина, одно - иллюмината и двадцать два - бежавших евреев. Лютеранин и иллюминат умерли в тюрьме нераскаянными. V. Среди этих жертв я не встречаю ни одной, достойной быть отмеченною по своему рангу или положению в обществе. Я должен сказать то же самое о жертвах другого, частного аутодафе, проведенного в церкви королевского женского монастыря Св. Доминика 28 октября того же года. На нем появилось пятнадцать человек иудействующих примиренных, двое были присуждены к выдаче в руки светской власти, в силу окончательных приговоров, произнесенных перед общим аутодафе, но их казнь была отложена, потому что в ночь на 29-е они пожелали принести покаяние и просили о примирении. Некоторые рукописные заметки указывают, что многие другие осужденные избежали своей участи посредством подкупа второстепенных служителей трибунала. Я убежден, что это утверждение не имеет никакого основания, потому что служащие, о которых идет речь, имеют очень мало возможностей противодействовать окончательному приговору после ареста подсудимых. VI. Самым знаменитым процессом, возбужденным инквизицией в царствование Карла II, был процесс духовника этого государя, брата Фроилана Диаса, доминиканского монаха, избранного епископом города Авилы. Обычная слабость здоровья государя и отсутствие детей, несмотря на желание их иметь, разделяемое королевой Марией-Анной Нейбургской [153], второй супругой короля, и всем народом, родили подозрение, что Карл II болен и страдает половым бессилием, вследствие сверхъестественного действия колдовства. Кардинал Портокарреро, главный инквизитор Рокаберти и духовник сочли такое положение дел результатом колдовства и, убедив в этом короля, просили его разрешить им отчитать его по церковному требнику. Карл согласился на это предложение и подвергся экзорцизмам своего духовника. Новизна этого средства подала повод ко множеству толков во всей Испанской монархии; Фроилан узнал, что другой доминиканский монах заклинал в городе Кангас де Тинео (в Астурии) монахиню с целью освободить ее от демонов, которыми она считала себя одержимою. Королевский духовник, по соглашению с главным инквизитором, поручил экзорцисту бесноватой при помощи обрядовых формул приказать демону объявить, правда ли, что Карл II околдован, и в случае утвердительного ответа заставить его открыть сущность этого колдовства: пожизненно ли оно или связано с тем, что король ел или пил, с изображениями и другими предметами, где можно их отыскать и, наконец, нет ли какого-либо средства для уничтожения его действия. Духовник прибавил еще несколько других вопросов и предписал экзорцисту повторять заклинания извести их со всей настойчивостью и энергией, которых требуют интересы короля и благо государства. VII. Доминиканец города Кангас сначала отказался спрашивать демона, ссылаясь на то, что это запрещено Церковью; однако, получив уверение главного инквизитора, что это Действие не будет преступно в данных обстоятельствах, экзорцист точно выполнил все, что от него требовалось. После великого множества отговорок демон открыл (как говорят) через посредство одержимой, какого рода была порча, напущенная на короля поименованным лицом; прибавляли, что это разоблачение сопровождалось множеством крайне щекотливых подробностей. Согласно тайным заметкам того времени виновным оказывался агент венского двора; но кардинал Портокарреро и духовник Диас были сторонниками Франции в деле наследования испанского престола. VIII. Королевский духовник был сильно встревожен и решил усилить заклинания, чтобы выяснить средства для уничтожения мнимого колдовства. Эта новая процедура еще не закончилась, как Рокаберти заболел и умер. Его преемником стал дом Бальдассар де Мендоса, епископ Сеговии, сторонник австрийского дома, который дал понять королю, что все происшедшее являлось единственно делом неразумного усердия его духовника, которого необходимо удалить. Король последовал этому совету и назначил Фроилана на епархию города Авилы. Но новый инквизитор, не довольствуясь задержкой в изготовлении буллы, велел привлечь Диаса к суду, как заподозренного в ереси за его суеверие и как виновного в следовании учению, осужденному Церковью, так как он допускал доверие к демонам и пользовался ими для обнаружения сокровенного. Мендоса руководил этим обвинением рука об руку с новым королевским духовником Торресом Пальм о-сом, уроженцем Германии, противником Фроилана Диаса в управлении делами доминиканского ордена. Торрес, который не менее Мендосы желал гибели Фроилана, передал Мендосе письма, полученные из города Кангас во время процедуры с заклинаниями и найденные в бумагах Диаса. IX. Мендоса велел заслушать свидетелей и, соединив важную часть их показаний с краткой сводкой из писем экзорциста и допросом обвиняемого, решил воспользоваться всем этим для доказательства виновности Диаса. Он собрал пятерых преданных ему богословов и дал им в председатели дома Хуана Арсеменди, члена совета инквизиции, а секретарем сделал дома Доминго де ла Кантелью, чиновника секретариата верховного совета. Однако, несмотря на интриги главного инквизитора, пять квалификаторов заявили единодушно, что процесс не представляет ни одного тезиса и ни одного факта, который заслуживал бы богословского осуждения. X. Этот результат очень не понравился Мендосе, но, сильно рассчитывая на свое влияние в совете, он предложил все-таки арестовать Диаса. Эта попытка не удалась, как и первая: члены совета отказались одобрить эту меру как несправедливую и противную законам инквизиции, долженствующей действовать согласно решению пяти квалификаторов. Это сопротивление разозлило главного инквизитора, который решился написать приказ, подписал его и отправил в совет, распорядившись зарегистрировать его по обычной форме. Члены совета ответили, что они не могут исполнить эту формальность, которая кажется им незаконной, так как резолюция не была принята большинством голосов. Произошел конфликт между советом и его начальником. XI. Между тем Диас, боясь за свою жизнь, решил бежать в Рим. Мендоса, рассчитывая на влияние королевского духовника, через его посредство убедил государя, что бегство Диаса является новым покушением на права его короны, ввиду того что всякое обращение к папе против испанской инквизиции запрещено его подданным. Благодаря этой интриге Мендоса добился письма от Карла II к его посланнику в Риме, герцогу Уседе, которому было поручено задержать Диаса и переправить его под усиленной охраной до порта Картахены. XII. Анонимный автор анекдотов римской курии утверждает, что Диас ездил в Рим для того, чтобы показать папе завещание Карла И, которым этот государь передавал испанскую корону Филиппу Бурбону [154], и что его возвращение на полуостров в качестве пленника явилось следствием придворной интриги. Ничто не доказывает, чтобы утверждение автора было верно, и я предпочитаю думать, что аноним ошибся. Главный инквизитор велел заключить Фроилана Диаса в инквизиционную тюрьму Мурсии и отдал приказ инквизиторам привлечь его к суду. Инквизиторы назначили квалификаторами девять самых ученых богословов епархии, которые единогласно голосовали, подобно квалификаторам верховного совета; вследствие этого решили, что не было повода к приказу об аресте Диаса. Главный инквизитор, раздосадованный более чем когда-либо, отправил в Мурсию множество чиновников инквизиции, которые доставили пленника под военной охраной в Мадрид, где он был заключен в келью доминиканского монастыря Св. Фомы. XIII. Мендоса перенес дело в высшую инстанцию и приказал прокурору совета инквизиции дону Хуану Фернандо де Фриасу Саласару обвинить Диаса как еретика и даже учащего ересиарха за то, что он утверждал, будто позволительно иметь сношение с демоном, чтобы научиться искусству исцеления больных, и доверял могуществу этого отца лжи [155], убеждая людей подчиняться его ответам и исполнять его предписания. XIV. Между тем Карл II умер, и прошло много времени, пока Филипп V получил возможность внимательно заняться раскрытием всех хитростей и интриг главного инквизитора; этому препятствовала война, которую он принужден был вести против австрийского эрцгерцога Карла, впоследствии императора германского [156]. XV. Наконец, послушав нескольких своих близких советников, 24 декабря 1703 года, он передал дело кастильскому совету. 24 января следующего года члены совета доложили королю, что приказ об аресте Диаса состоялся вопреки закону и обычаю, вопреки уставу и правилам святого трибунала, по деспотическому злоупотреблению властью, и просили Его Величество обуздать это насилие, объявив недействительным все сделанное после суждения квалификаторов. Они прибавили, что процесс должен рассматриваться как находящийся на той стадии, на которой его оставила квалификация, и продолжаться согласно закону, причем следует потребовать под страхом самого сурового наказания, чтобы главный инквизитор передал в совет инквизиции все документы судопроизводства в Мурсии и Мадриде. Согласно этому решению был изготовлен королевский указ, и верховный совет определил, чтобы Фроилан получил свободу и был освобожден от суда. XVI. При всем этом процесс представляет несколько анекдотов, достойных замечания. Демон, владевший бесноватою города Кангас, "утверждал, что Бог допустил околдование особы короля и не позволяет теперь снять его, потому что святейшее таинство евхаристии происходило в церкви без свечей и лампад, потому что монашеские братства умирали с голоду, потому что госпитали были закрыты и потому что души в чистилище страдали с тех пор, как не служили больше заупокойных литургий о них, и потому что король не отправлял правосудия в пользу Распятого, который этого требовал". Демон другой бесноватой, заклинаемый в Мадриде, предлагал сказать правду относительно виновника околдования в часовне Богородицы доминиканского монастыря в Аточе; он прибавлял, что это послужит к увеличению поклонения иконе Богородицы в этой церкви, которая тогда не пользовалась известностью. Третий демон был спрошен в Германии. Но, кажется, три бедняги черта были между собой согласны только в покровительстве церквам и братствам доминиканских монахов - может быть, потому, что главный инквизитор Рокаберти, королевский духовник Диас и три экзорциста были доминиканцами. Один из трех демонов внушал, что королева сама принимала участие в колдовстве; но надо думать, что это обстоятельство не помешало бы королю восстановить возможность иметь детей. Процесс состоит из четырех документов более чем в тысячу листов; если бы его напечатать, он навел бы на многие размышления. Статья вторая ОБСУЖДЕНИЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ, СОВЕРШАЕМЫХ ИНКВИЗИТОРАМИ I. В царствование этого же государя была созвана великая хунта, составленная из двух членов государственного совета, двух членов от каждого из советов Кастилии, Арагона, Италии, Индии, военного и финансового управления, королевского секретаря и помощника секретаря канцелярии северного государства. Министр-секретарь короля выразился следующим образом: "Пререкания, происходящие в делах всякого рода между инквизиторами и светскими королевскими судьями по вопросам юрисдикции и привилегий, настолько умножились, что возникли значительные затруднения, которые тревожат спокойствие народов и препятствуют отправлению правосудия, как это заметно в некоторых провинциях, вследствие постоянных протестов, к которым прибегают их власти, действуя одна против другой. Эти мотивы побуждают короля поручить собранию выработать точное, ясное и определенное правило для предупреждения подобных злоупотреблений, правило, способное обеспечить трибуналу инквизиции должное уважение и в то же время послужить преградой для инквизиторов, которые пожелали бы вмешаться в дела, посторонние установлению святого трибунала". Король приказал, чтобы шесть советов, которые послали каждый по два человека для образования хунты, сообщили ей все бумаги по предмету, предложенному королем для их обсуждения. II. 21 мая 1696 года великая хунта сделала доклад, в котором говорилось следующее: "Хунта из разбора доставленных ей бумаг убедилась в давности и общности для всех владении Вашего Величества, где учреждена инквизиция, беспорядка, царящего в различных юрисдикциях вследствие неутомимого старания инквизиторов постоянно расширять свою власть с таким произволом и с такой несдержанностью в отношении обычая, обстоятельств и лиц, что они почти ничего не оставляют для светской юрисдикции, захватывая власть тех, кто должен отправлять правосудие. Нет такого рода дел (как бы ни были они чужды учреждению и их прерогативам), расследования которых они не присвоили бы себе под каким-либо более или менее призрачным предлогом. Нет ни одного человека (как бы он ни был независим от их власти), с которым они не обходились бы так, как если бы он был им непосредственно подчинен, принуждая его повиноваться их декретам, приговаривая его к церковным наказаниям, штрафам, тюрьме и (что еще более пагубно) покрывая его имя бесчестием, неразрывно связанным с этими карами. III. Ничтожнейшее оскорбление, малейшая несправедливость по отношению к их слугам порождают месть, и они сыплют наказания, как будто бы было налицо преступление против религии, не соблюдая ни правил, ни меры. Они не только распространяют свою юрисдикцию на собственных чиновников и зависящих от них лиц, но с подобной же суровостью применяют ее к делам, относящимся к их рабам. Для них недостаточно избавления от всякой повинности и налога личности и имущества их должностных лиц, как бы ни были велики привилегии, дарованные тем и другим. Они претендуют еще на то, чтобы их дома пользовались правом убежища, чтобы ни один преступник не мог быть там задержан, даже в силу приказания суда. Если, вопреки их притязаниям, светская власть захочет воспользоваться своим правом, повелевая схватить преступников, они дерзают жаловаться на это, как на церковное святотатство. IV. Они обнаруживают в ведении дел и в стиле официальной переписки намерение ослабить в умах народа должное уважение к светским королевским судьям и даже заставить презирать власть высших магистратов. Они заслуживают порицания не только по отношению к вопросам спорным и касающимся правосудия; они присваивают себе какую-то независимую манеру рассуждать о вопросах управления и государственного хозяйства, заставляющую их не признавать прав государя. V. Действие стольких злоупотреблений породило жалобы со стороны подданных, распри среди министров, уныние в судах и необходимость тягостных забот, которые Ваше Величество часто возлагало на себя для решения споров и взаимных претензий. Такое положение уже в начале деятельности инквизиции показалось настолько невыносимым императору Карлу V, что в 1535 году он счел необходимым приостановить пользование светской юрисдикцией, которую король Фердинанд, его дед, даровал инквизиторам. Эта приостановка длилась десять лет в королевствах Испании и Сицилии, до той поры, когда принц дон Филипп, управлявший монархией в отсутствие своего отца, восстановил святой трибунал в его правах, хотя с ограничительными мероприятиями, которые, впрочем, плохо соблюдались впоследствии. Крайняя умеренность, проявляемая в обращении с инквизиторами, внушила им смелость кичиться этой терпимостью и настолько забыть о благодеяниях, полученных от благочестивой щедрости наших королей, что они с чрезвычайным упорством осмеливаются утверждать, будто юрисдикция, которой они пользуются по отношению к делам и личностям их служителей, должностных лиц, чиновников и слуг, есть апостолическая, церковная, независимая ни от какой светской власти, как бы могущественна она ни была. Эту претензию трибуналы инквизиции предъявляют для расширения своих привилегий и власти над личностями, предметами и вопросами, которые от них не зависят; поэтому они обычно применяют церковные наказания в делах, не относящихся к церковной дисциплине, чтобы обходить королевские резолюции, законы и приказы. VI. Однако, государь, вся юрисдикция, используемая судами инквизиции над мирянами в делах, не касающихся ни нашей святой католической веры, ни христианской религии, принадлежит Вашему Величеству. Она только ваша уступка, чисто временная и подчиненная ограничениям, изменениям и отменам, которые Ваше Величество может внести в силу своей независимой и суверенной воли. Эта истина настолько ясна и очевидна, что она может казаться темной только тому, кто закрывает глаза, чтобы не видеть света. VII. Неблагодарные, они не признают особенной милости, полученной ими; они отрицают свою зависимость от Вашего Величества, от которой только вы можете их освободить. Отказываясь подчиняться каноническим законам, которые они знают, апостолическим буллам, которые они видели, и королевским приказам, имеющимся в их архивах, они выдумывают доводы и вздорные предлоги, не имеющие никакого основания для оправдания своих посягательств и покушений. VIII. Хунта, принимая во внимание, насколько предпринятые до сих пор меры оказались недейственными... не колеблется ни на одно мгновение предложить как последнее средство отмену прав, которые святой трибунал получил от предшественников Вашего Величества... {Эта мера предлагалась неоднократно, но всегда бесполезно. См. гл. XXVI.} Но, придерживаясь того, что более в ваших намерениях, она предлагает Вашему Величеству на первый раз приказать, чтобы в вопросах и делах, не догматических, не церковных и не имеющих своим предметом веры... инквизиторы не могли действовать путем отлучения и церковных кар, а только согласно форме и порядкам, известным и соблюдаемым королевскими судьями... Когда пользование светской юрисдикцией в трибуналах инквизиции будет подчинено правилам, очень важно предписать, чтобы все лица, которые будут арестованы по распоряжению инквизиции (по поводам, посторонним вере и вопросам, к этому относящимся), были помещаемы в королевских тюрьмах в качестве узников святого трибунала и чтобы с ними обращались установленным инквизиторами образом сообразно сущности дел и обстоятельств. Благодаря этому средству подданные избегнут непоправимого ущерба, причиняемого им, когда по гражданскому или уголовному делу, не зависящему от предметов веры, их заключают в тюрьмы святого трибунала. Ибо от быстрого распространения слухов, что они арестованы по приказу инквизиции и находятся в ее тюрьме, без возможности судить о поводе и секретности заключения, проистекают для них и их семейств потеря доверия и большие затруднения при желании получить должности и почести {Это предложение не было исполнено, и инквизиторы продолжали, как и прежде, заключать подсудимых в свои секретные тюрьмы.}. IX. Ужас, внушаемый всем одной только мыслью о тюрьмах святого трибунала, так велик, что в 1682 году, когда служители этого трибунала прибыли к одной женщине в Гранаде с намерением ее арестовать за то, что она вела некоторые маловажные разговоры с женой секретаря инквизиции, она настолько испугалась, что во избежание ареста кинулась из окна и сломала себе обе ноги: смерть ей казалась менее ужасной, чем несчастие попасть в руки святого трибунала. Хотя верно, что некоторыми распоряжениями инквизиция обязывалась иметь двоякого рода тюрьмы: одни, предназначенные для заключенных по делу ереси, а другие для обвиняемых в различных проступках, тем не менее известно, что инквизиция не сообразовалась с данными ей предписаниями; вместо того чтобы обращать внимание на важность дел, инквизиторы руководствовались только чувством злопамятства и личной ненависти, часто ввергая в свои самые ужасные тюрьмы людей, которые не совершили иного проступка, кроме обиды или неуважения к некоторым близким инквизиции лицам. X. Все лица, арестованные в силу резолюций советов Вашего Величества и государственного совета или по вашему личному приказу, заключаются в королевские тюрьмы. Нет повода иначе обращаться с лицами, которых арестовывают инквизиторы, когда идет речь о делах чисто гражданских, и терпеть гибельные последствия, испытываемые множеством уважаемых фамилий. Противоположное поведение, которого придерживаются инквизиторы, не имеет другого повода, кроме поддержания (даже при этих обстоятельствах) совершенной независимости, которую они всюду демонстрируют. XI. Другой пункт, не менее существенный, состоит в том, чтобы Ваше Величество соблаговолили приказать, чтобы в случаях, когда инквизиторы... употребят путь церковных наказаний, заинтересованные лица могли жаловаться на это как на злоупотребление... и чтобы по требованию прокурора Вашего Величества трибуналы королевских судебных палат приняли на себя расследование этих апелляций и выносили приговор, сообразуясь с обычаем и с формами, принятыми при жалобах на церковных судей, выходящих из границ их юрисдикции... Судам Вашего Величества необходимо поручить расследование апелляций против злоупотреблений не только когда речь идет об ограничении юрисдикции инквизиторов (это хунта предлагает сейчас) в обстоятельствах, когда они превысят свои полномочия, употребляя церковные наказания в делах чисто гражданских, но и во всех случаях, когда эта мера нужна в отношении церковных судей. Совет Кастилии, проникнутый важностью этого мероприятия, несколько раз уже предлагал это на ваше благоусмотрение {См. гл. XXVI. Эта попытка не имела успеха, как и все, что придумывали раньше.}. XII. Третий пункт, необходимый для пресечения постоянных пререканий между инквизиторами и судами Вашего Величества, состоит в определении точным образом, какие лица имеют право пользоваться привилегиями инквизиции, и в установлении практики этого пользования, чтобы устранить беспорядок и злоупотребления в этом деле. Для этого нужно разделить всех лиц на три класса. Первый должен состоять из родственников, слуг и сотрапезников инквизиторов, второй - из чиновников святой инквизиции, третий - из должностных лиц, штатных служителей и служащих в трибунале по найму. XIII. Что касается первых, хунта должна обратить внимание Вашего Величества на то, что, согласно имеющимся у нее документам, наиболее частые и наиболее сильные пререкания между трибуналами инквизиции и королевскими судами возникают из-за лиц, близких к инквизиторам и воображающих без всякой разумной причины, что они, подобно самим инквизиторам, должны пользоваться всеми активными и пассивными привилегиями инквизиции. Таким образом, если кто-нибудь позволит себе по какому бы то ни было поводу нанести самое легкое оскорбление кучеру или лакею инквизитора; если рассыльный или служанка инквизитора ходят на рынок за покупками и им не дают товаров лучшего сорта; если прислугу заставляют дожидаться или говорят с ней менее вежливо, чем с другими, - во всех этих случаях инквизиторы немедленно начинают говорить об арестах, заключениях в тюрьму и церковных карах. Так как суды Вашего Величества не могут отказаться от защиты своих прав и терпеть, чтобы ваши подданные, переносящие такие нападки и преследования, подвергались другому суду, то часто вытекают отсюда споры, послужившие поводом для величайших соблазнов в государствах Вашего Величества... XIV. Эта привилегия не может иметь никакого полезного последствия для авторитета инквизиции и не может сделать службу в ней более выгодной. Она была и теперь еще является причиной самых плачевных сцен, когда инквизиторы позволяют себе поступки, весьма далекие от осмотрительности, с какою они должны себя вести, и даже от приличия, которое им никак не позволительно забывать. Поэтому следовало бы устранить опасность, которой они подвергают себя и которая так часто компрометировала их репутацию; следовало бы уничтожить во всех государствах Вашего Величества злоупотребление, являющееся причиной того, что ливрея лакея инквизитора дает отличие и вводит во владение привилегиями, которые ставятся выше страха и уважения к судам Вашего Величества; необходимо положить конец тому, что различные юрисдикции вовлекаются в беспрерывную борьбу из-за права вмешательства, которого не существует в наших законах и которое причиняет столько раздоров при отправлении правосудия... XV. Государь, хунта признает, что посягательства, которые позволяют себе трибуналы инквизиции, делают необходимыми самые энергичные мероприятия. Ваше Величество, вы помните доклады, доставленные вам уже давно; вы ежедневно получаете сообщения насчет новшеств, которые инквизиторы стремятся ввести и действительно устанавливают во всех владениях монархии, и насчет беспокойства, в котором они держат контрагентов вашей власти... Сколько несчастий могло бы возникнуть как последствие того, что произошло в Картахене Американской, в Мексике, в Пуэбло, а также в окрестностях Барселоны и Сарагосы, если бы неутомимое внимание Вашего Величества не устранило их самыми действенными мерами. Однако инквизиторы упорствуют в своей системе, потому что они уже привыкли все позволять себе и считают повиновение необязательным. XVI. Судам, которые являются свидетелями этих незакономерностей, надлежит обратить внимание Вашего Величества на то, что лучше всего согласуется со службой вам. Что касается хунты, то она полагает относительно предмета, предложенного Вашим Величеством на ее обсуждение, что она исполнит возложенную на нее обязанность, если предложит четыре следующих главных пункта: 1) чтобы инквизиция в гражданских делах не могла употреблять церковных наказаний; 2) чтобы в случае, если она их применит, суды Вашего Величества были уполномочены воспротивиться этому находящимися в их власти средствами; 3) чтобы привилегии инквизиционной юрисдикции были введены в тесные границы по отношению к служителям и чиновникам инквизиции и к родственникам инквизиторов; 4) чтобы были установлены приемы для быстрого производства дел о подсудности и о взаимных претензиях". XVII. Граф Фригильяна, член государственного совета, присовокупил, что следовало бы обязать инквизиторов вести отчетность сумм, принадлежащих святому трибуналу. Будучи наместником королевства Валенсия и желая применить эту меру к инквизиторам своей области, он не мог ничего добиться; как будто имущества, конфискованные ими, не принадлежали королю по тому же праву, по какому принадлежали ему поступившие в государственную казну в силу решений других трибуналов. Эти замечания и проект, представленный чрезвычайной хунтой, остались без последствий, потому что главный инквизитор Рокаберти сумел при помощи интриг, поддержанных королевским духовником Фроиланом Диасом, который был подчинен ему как монах, получить благосклонность короля. Что произошло бы, если бы хунта добилась исполнения суровых мер, которые считала необходимыми? XVIII. Это совещание, которое, по-видимому, было устроено для возвращения порядка ведения дел к истинным правоосновам, само допускает несколько ошибок в юриспруденции. Так, например, оно утверждает: если узурпации инквизиторов, которые они себе позволяют в отношении светских судов, одобрены буллами, то их позволительно совершать. Но это не должно удивлять, ибо эпоха, о которой я говорю, была временем господства крайне ультрамонтанских мнений в канонической юриспруденции. Следует гораздо более изумляться тому, что все вышеизложенное могло быть высказано среди стольких заблуждений и что нашлись достаточно сведущие люди для поддержки принципов, которые очень немногие из испанских юрисконсультов того века осмелились бы защищать. Статья третья ПРОПОВЕДЬ, СКАЗАННАЯ ИНКВИЗИТОРАМ САРАГОСЫ I. В 1693 году позволили напечать указ главного инквизитора, запрещавший чтение произведений Барклая как содержащих несколько еретических тезисов, между прочим тот, который утверждает, что папа не имеет права низлагать королей и освобождать подданных от присяги в верности, и другой, который ставит верховного первосвященника ниже Вселенского собора. Таково было расстройство, царившее в сфере идей и в состоянии знаний в несчастное царствование Карла II. В подтверждение сказанного я приведу проповедь этой эпохи, которая была сочтена достойной чести напечата-ния. Она была произнесена братом Мануэлем Геррой Рибе-рой, матуринским монахом, доктором богословия, профессором Саламанкского университета, королевским проповедником, синодальным экзаменатором Толедской архиепископии и трибунала апостолической нунциатуры. Он произнес эту проповедь в церкви францисканского монастыря в Сарагосе перед арагонскими инквизиторами 1 марта 1671 года, в воскресенье Великого поста, в день чтения ежегодного указа о доносах. Основой проповеди он избрал положенное на этот день место из Евангелия, которое повествует об изгнании Иисусом немого демона и о негодовании фарисеев, утверждавших, что он делает это именем и силою Вельзевула, князя бесовского. Вся его речь была рядом аллегорий, составленных в похвалу святого трибунала и соединенных с возмутительной непристойностью и с нелепым искажением слов Евангелия. II. Пусть судят об этом по следующим выдержкам. Вступление гласит так: "В первый день марта Моисей открыл скинию, Аарон облачился в первосвященнические одежды, и старейшины колен обещали повиноваться его законам, потому что в первый день марта надлежало открыть церковь Св. Франциска Ассизского в Сарагосе для обнародования апостолических декретов, повелевающих доносить на еретиков инквизиторам, наместникам верховного первосвященника; первые жители города должны были дать здесь обещания верно исполнять эти приказы. Аарон был инквизитором закона, и ныне его представляют инквизиторы Арагона. Иисус Христос был обвинен в суеверии - это преступление инквизиторов. Итак, я сведу свою речь к двум пунктам: первый - обязанность доносить; второй - святость службы судьи-инквизитора... III. Первый пункт. Религия есть войско; каждый солдат должен извещать своего начальника, если он знает, где находятся враги; если он этого не делает, он заслуживает наказания как изменник. Христианин - воин; если он не доносит на еретиков, он изменяет; по справедливости он будет наказан инквизиторами. Св. Стефан просил Бога, когда его били камнями, не вменять его гонителям их греха. Но эти люди совершили два греха: они согрешили против него, избивая его камнями, и против инквизиции, противясь Духу Святому. Он просит милости у Бога к своим врагам за преступление его умерщвления, и он может это делать. Но он не старается получить для них прощения за другой грех, потому что он видит инквизицию и грех уже объявлен самому Богу. Иаков покидает дом своего тестя Лавана с Рахилью, не прощаясь с ним. Почему он не оказывает уважения, приличествующего зятю? Потому что Лаван - идолопоклонник. Когда идет речь о вере, надо предпочесть религию человеческим соображениям; следовательно, сын должен донести инквизиции на отца, если тот оказался еретиком. Моисей стал инквизитором против своего деда по усыновлению фараона, утопив его в море, потому что он был идолопоклонником, и против своего собственного брата Аарона, упрекая его за согласие на литье золотого тельца; итак, когда существует проступок против инквизиции, не следует принимать во внимание родство. Иисус Навин стал инквизитором против Ахана, повелев его сжечь за то, что он похитил часть добычи из Иерихона, которая должна была быть сожжена; итак, справедливо, что еретики умирают в огне. Ахан был начальником колена Иудина; тем не менее на него был сделан донос; итак, на всякого еретика следует доносить, хотя бы это был принц королевской крови... IV. Второй пункт. Петр был инквизитором против Симона-волхва; [157] итак, уполномоченные и заместители наместника Петра должны карать волхвов. Давид стал инквизитором против Голиафа и против Саула; он был суровым инквизитором по отношению к первому, потому что Голиаф своевольно издевался над религией; он был снисходителен ко второму, потому что Саул действовал не вполне свободно, так как был одержим злым духом; инквизитор Давид смягчил суровость своего правосудия, услаждая приятными звуками арфы слух Саула; итак, камень и арфа означают меч и оливу службы инквизитора. Книга Апокалипсиса запечатана семью печатями, потому что она изображает судопроизводство инквизиции, которое ведется так тайно, что кажется запечатанным семью тысячами печатей, только лев может их открыть, и он становится затем агнцем. Можно ли видеть более поразительный образ инквизитора? Для открытия преступлений - это лев поражающий; по открытии их - это агнец, который обходился со всеми преступниками, занесенными в книгу, с добротою, кротостью и состраданием. Старцы предстоят со склянками, а не с бутылками, и эти склянки имеют узкое горлышко; итак, инквизиторы и служители должны говорить немного. Эти запахи приятны: св. Иоанн говорит, что они изображают молитвы святых; это не кто другой, как инквизиторы, которые молятся перед произнесением приговоров. Текст гласит, что служители носят шпинеты; [158] почему бы им не быть лютнями и гитарами? Потому что это им не подходило бы; струны этих двух музыкальных инструментов выделываются из шкур животных, а инквизиторы ни с кого не сдирают кожи. Шпинеты имеют металлические струны; поэтому инквизиторы обязаны употреблять железо и применять его сообразно обстоятельствам и нуждам виновных. Гитары касаются рукою - символом деспотической власти; шпинет приводится в действие пером - символом знания; так и должно быть, потому что инквизиторы руководствуются знанием, а не деспотизмом. Рука зависит от тела и от его влияний; перо есть предмет, который нельзя разнять и который независим от влияний; итак, подобает, чтобы это был шпинет, а не гитара, потому что приговор, выносимый инквизитором, не продиктован никаким посторонним влиянием". V. Я не продолжу дальше этих выдержек, вдохновленных безумием и появившихся под титулом евангельских проповедей. Я надеюсь, что меня извинят за представление их образчика, если поймут, что они дают понять состояние просвещения и вкус, господствовавший в литературе в царствование Карла II. Не стоит удивляться, видя инквизиторов, взявших на себя столько скандальных посягательств, поскольку очевидно, что они до известной степени были могущественнее монарха, как это доказывают распри, о которых я говорил в главе XXVI. VI. Среди частных процессов, с которыми я ознакомился в Сарагосе, я нашел только три замечательных. Один относится к 1680 году; он был возбужден против дома Мигуэля де Сетины, каноника митрополичьей церкви и сановника-казначея собора города Тарасовы. Другой процесс был возбужден в 1688 году против дома Мигуэля д'Эстевана, регента митрополичьей церкви Спасителя в Сарагосе. Наконец, третий, в 1700 году, был направлен против дона Хуана Фернадеса д'Эредиа, брата графа де Фуэнтеса. Ни один из этих процессов не сопровождался приговором, потому что еретические тезисы, приписанные им доносчиками, не были доказаны при расследовании. Глава XL ОБ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА V Статья первая АУТОДАФЕ И ЧИСЛО ЖЕРТВ I. Карл II Австрийский умер бездетным, и корона Испании перешла 1 ноября 1700 года его племяннику Филиппу V Бурбону, внуку его сестры Марии-Терезы и Людовика XIV, короля Франции. Хотя Филипп V отрекся от престола 20 января 1724 года, но в том же году он снова принял бразды правления по смерти своего сына Луиса I, происшедшей 31 августа, и продолжал царствовать до конца жизни, то есть до 9 июля 1746 года. II. Главными инквизиторами в эту эпоху были: дом Бальдассар де Мендоса-и-Сандобал, епископ Сеговии, который отказался от должности в начале 1705 года по приказу Филиппа V, назначившего его преемником дома Видаля Марине, епископа Сеуты. По его смерти 10 марта 1709 года его преемником стал дом Антонио Иваньес де ла Рива-Эррера, архиепископ Сарагосы. Он умер 3 сентября 1710 года, и должность главного инквизитора была поручена кардиналу дому Франческо Джудиче, который принужден был отказаться от нее в 1716 году. Преемником его стал дом Хосе де Молинес, аудитор церковного суда в Риме. Это обстоятельство явилось причиной того, что он не мог вступить в должность потому, что австрийцы задержали его в Милане как военнопленного, и он умер в этом городе. В 1720 году преемником его стал дом Диего д'Асторга-и-Сеспедес, епископ Барселоны. Был назначен дом Хуан де Арсаменди, но он умер до вступления в должность. В том же году место освободилось вследствие отставки дома Диего, который был назначен архиепископом Толедо. Его преемник дом Хуан де Камарго, епископ Памплоны, стоял во главе инквизиции до самой смерти 24 мая 1733 года. На его место был назначен дом Андреа де Орбе-и-Ларреатегуи, архиепископ Валенсии. По смерти его 4 августа 1740 года начальником инквизиции стал дом Мануэль Исидор Манрике де Лара, который был раньше епископом Хаэна, а в то время занимал кафедру архиепископа Сант-Яго. Он умер 1 февраля 1745 года; его заместил дом Франсиско Перес де Прадо-и-Куэста, епископ Теруэля, который состоял еще в должности в то время, когда Филипп V перестал царствовать. III. Двор всегда так благосклонно относился к инквизиции, что инквизиторы думали угодить новому королю, отпраздновав его восшествие на престол торжественным аутодафе, которое произошло в 1701 году. Но Филипп не захотел последовать примеру своих четырех предшественников, которые опозорили себя фанатизмом, и отказался присутствовать при варварской сцене, которая могла нравиться только людям, вкус которых был испорчен слушанием проповедей или чтением книг, изданных еще при Филиппе II и совершенно противоречивших тому, чему верили при Фердинанде V и Карле I и даже в первую половину царствования Филиппа II. IV. Однако Филипп V не перестал покровительствовать святому трибуналу и остался верен правилу, вбитому ему в голову дедом Людовиком XIV. Этот государь (который в последние двадцать лет своей жизни был одним из самых фана*-тичных людей среди святош) советовал испанскому монарху защищать инквизицию как средство для поддержания спокойствия в государстве. V. Эта система приобрела особую важность в глазах государя вследствие указа, обнародованного в 1707 году главным инквизитором Видалем Марине. Этот указ обязывал всех испанцев под страхом смертного греха и отлучения, разрешаемого только епископом, доносить на тех, кто утверждает, что позволительно нарушить присягу на верность, данную королю Филиппу V; он обязывал всех духовников удостоверяться у кающихся при таинстве исповеди, сообразуются ли они с тем, что им предписано на этот счет, и не разрешать их от грехов раньше, чем они послушаются или согласятся, чтобы их духовники сами донесли на преступников, которых узнают. Это предположение не заставило ожидать последствий. Я прочел в Сарагосе несколько процессов, возбужденных инквизицией по делу клятвопреступления. Ни один, однако, не сопровождался окончательным приговором, потому что общее мнение среди арагонцев было против этой меры и инквизиторы ввиду этого не осмелились дать дальнейший ход этим делам. Послание инквизиции Мурсии от 27 июля 1709 года гласит, что там только что привлекли к суду брата Урбана Мальте, францисканского монаха из монастыря Эль-ды, который наставлял своих исповедников, что присяга на верность, данная королю Филиппу V, не обязательна и что позволительно восстать против этого государя. VI. В царствование Филиппа V почти совсем угас иудейский культ в Испании, где он весьма распространился (хотя тайно) вторично со времени присоединения Португалии к этой монархии. Однако вплоть до смерти государя все трибуналы ежегодно торжественно справляли публичные аутодафе; некоторые устраивали их дважды в год; в 1722 году в Севилье и в 1723 году в Гранаде было даже по три аутодафе в один год. Таким образом, не говоря о казнях, происшедших в Америке, Сицилии и Сардинии, в это царствование насчитывается 782 аутодафе в трибуналах Мадрида, Барселоны, Канарских островов, Кордовы, Куэнсы, Гранады, Хаэна, Льерены, Логроньо, Майорки, Мурсии, Сант-Яго, Севильи, Толедо, Валенсии, Вальядолида и Сарагосы. VII. У меня находятся перед глазами записи о пятидесяти четырех церемониях, результаты коих таковы: семьдесят девять человек сожженных живьем, семьдесят три сожженных фигурально и восемьсот двадцать девять наказанных церковными епитимьями; в общем число жертв равно девятистам восьмидесяти одному. На этом основании можно установить для каждого года подсчет в три сожженных жертвы (из коих две живьем и одна фигурально) и в пятнадцать других, которые подверглись епитимьям в каждом трибунале испанской инквизиции в царствование Филиппа V. VIII. Итог жертв для всех трибуналов ежегодно доходил до тридцати четырех сожженных живьем, семнадцати сожженных фигурально и двухсот пятидесяти пяти епитимийцев, так что число лиц, караемых инквизицией ежегодно, доходило до трехсот шести. IX. Стало быть, в сорок шесть лет царствования Филиппа V было жертв инквизиции: тысяча пятьсот шестьдесят четыре первого разряда, семьсот восемьдесят две второго разряда, одиннадцать тысяч семьсот тридцать третьего разряда, а всего четырнадцать тысяч шестьдесят шесть. X. Стало довольно обычным мнение, будто инквизиция начала с меньшей суровостью свирепствовать против еретиков, когда на трон Испании взошли принцы из дома Бурбо-нов. Я не разделяю этого взгляда, потому что мне кажется бесспорным, что другие причины содействовали в царствование этой династии уменьшению числа жертв, которое было, однако, значительно и в эпоху Филиппа V. Я буду говорить об этом в следующих главах. XI. Почти все лица, сожженные живьем инквизицией, и девять десятых из епитимийцев были осуждены по делу об иудаизме; другие были богохульники, двоеженцы, суеверы и мнимые колдуны. Среди последних встречаем Хуана Переса де Эспехо, который был наказан в Мадриде в 1743 году как лицемер-богохульник и колдун. Этот испанец заслуживает упоминания, потому что, приняв имя Хуан де Сан-Эспириту (Иоанн Святодуховский), он стал основателем Конгрегации братьев милосердия имени божественного пастыря, которая существует доныне. Он был присужден к двумстам ударам кнута и к десятилетнему заключению в крепости. Статья вторая СЕКТА МОЛИНОСА I. Среди осужденных имеется несколько молиносистов, потому что Молинос до своего переселения в Рим собрал в Испании несколько учеников, которые распространили там его учение. Видимость духовного совершенства, соединенная с системой, которая допускала свободный полет душевной страсти, привлекла людей, которые не отдались бы заблуждению, если бы не престиж, которым окружил его основатель этой теории. За это вредное учение дом Хосе Фернандес де Торо, епископ города Овиедо, был арестован, препровожден в Рим, там заключен в замке Св. Ангела и присужден к низложению в 1721 году. За принятие этих же взглядов инквизиция Логроньо сожгла дома Хуана де Каусадаса, священника-пребендария города Туделы, ближайшего ученика Молиноса, проповедовавшего с великим усердием и энтузиазмом догматы его мистицизма. После Хуана де Каусадаса заблуждения Молиноса поддерживал его племянник Хуан де Лонгас, белец из монастыря босых кармелитов, известный поныне под именем брата Ивана в областях Наварры, Риохи, Бургоса и Корин, где он посеял много зла. II. Его вредное учение не замедлило распространиться и имело успех в нескольких других частях Испании. Инквизиторы Логроньо в 1729 году подвергли его наказанию двумястами ударов кнута и послали на десять лет на галеры, откуда он должен был выйти лишь для пожизненного заключения в тюрьме. К сожалению, несколько монахов его ордена приняли его убеждения и передали их многим монахиням монастырей в Лерме и в Корелье, что произвело сильное волнение в инквизициях Вальядолида и Логроньо. III. Процессы трибунала Логроньо, читанные на разных малых аутодафе с 20 октября по 22 ноября 1743 года, подали повод к появлению нескольких рукописных реляций, которые циркулируют в Испании и возлагают на меня как на историка обязанность беспристрастно напомнить факты. Я начну с женщины, которая по преимуществу фигурирует в этой ужасной трагедии. Она звалась донья Агуэда де Луна и была уроженкой города Корельи в Наварре. Ее родители принадлежали к аристократии этого города. Она поступила монахиней в кармелитский монастырь в Лерме в 1712 году с такой непорочной репутацией, что на нее смотрели как на святую. В 1713 году она приняла учение Молиноса и следовала догматам ереси со всей преданностью самой решительной сектантки. Она провела более двадцати лет в монастыре, и слава ее увеличилась рассказами о ее экстазах и чудесах, искусно распространяемыми братом Хуаном де Лонгасом, приором монастыря в Лерме, провинциалом и другими монахами высокого ранга, которые все были соучастниками надувательства матери Агуэды и заинтересованы в усилении молвы о ее святости. IV. Возник вопрос об основании монастыря на ее родине, и монастырские власти назначили ее основательницей и настоятельницей. Она продолжала там свою порочную жизнь, не теряя хорошей репутации, которой она пользовалась, но еще более увеличивая ее изо дня в день. Со всех сторон по соседству стекались к ней, ища ее покровительства перед Богом, жаждущие божественной помощи в своих нуждах. Так как местечко Ринкон-дель-Сотто (моя родина) находится в двух с половиной милях от города Корельи, мои родители решили отправиться к ней с целью поручить ее заботам больного ребенка, которого она и обещала исцелить прикладыванием к нему одного из своих камней и с помощью некоторых других средств. Но действительность доказала тщетность ее обещания, так как ребенок вскоре умер. V. Одним из фальшивых чудес матери Агуэды, которое возбуждало крайнее удивление и которое рассматривали как причину множества других чудес, была способность этой мнимой святой выделять камни. Одна из ее соучастниц делала их из истолченного в порошок кирпича с примесью некоторых ароматических веществ; на одной стороне камня был виден отпечаток креста, а на другой - звезды, то и другое цвета крови. В народе шла молва, будто Бог, желая вознаградить удивительную добродетель матери Агуэды, даровал ей исключительную милость, в силу которой она могла выделять камни, чудотворные при исцелении больных, через мочевой канал, испытывая при этом боли, похожие на боли рожениц. Эти боли действительно не были неизвестны донье Агуэде, которая переживала их неоднократно то в Лерме, то в Корелье; боли происходили от абортов, которые она себе делала, или от естественных родов, причем за ней ухаживали ее соучастники-монахи и соблазненные ею монахини. VI. Как одна бездна влечет обыкновенно в другую бездну, так и мать Агуэда (которая сильно желала новых чудес, чтобы сделать свою репутацию более блестящей) вызвала демона. Если верить сообщениям, сделанным во время процесса, она заключила с ним договор, отдавая ему свою душу формальным актом, писанным ее рукой, почитая его своим господином, истинным, всемогущим богом и отрекаясь от Иисуса Христа, его религии и его учения. VII. Наконец, когда жизнь матери Агуэды наполнилась тысячью тайных неправд, прикрытых покровом поста и других внешних знаков святости, на нее поступил донос в инквизицию Логроньо, которая велела заключить ее в свою секретную тюрьму. Она умерла там от последствий пыток прежде, чем ее процесс был подготовлен для приговора. Она созналась среди мучений, которым ее подвергли, что ее мнимая святость была обманом, раскаялась в последние минуты, исповедалась и получила отпущение грехов. VIII. Брат Хуан де ла Вега, родившийся в Льерганесе в горах Сантандера, провинциал босых кармелитов, появился на малом аутодафе 3 октября 1743 года. С 1715 года, когда ему было тридцать пять лет, он был духовником и одним из соучастников матери Агуэды. Согласно уликам его процесса, он имел от нее пять детей. Его беседы развратили других монахинь, он уверил их в том, что его советы ведут к истинной добродетели. Он написал биографию своей главной ученицы, в которой говорил о ней как об истинном образце святости; он рассказывал множество чудес и все, что могло служить его целям. Он сам приобрел такую репутацию, что его называли восторженным. Монахи, его соучастники, повсюду разглашали, что со времени св. Иоанна Крестного не было в Испании большего монаха-подвижника, чем он. Он велел нарисовать портрет матери Агуэды, который был выставлен в алтарной части церкви; под ним было помещено двусмысленное четверостишие, сущность коего такова: "Иисусе, пусть твоя рука посадит в моем сердце цветок; Плод придет в свое время, ибо почва очень хороша". I.. Многие соучастницы из невинных монахинь и другие лица заявили, что брат Хуан де ла Вега также заключил договор с демоном; но обвиняемый упорно отрицал этот факт, даже под пыткой, которую он вынес мужественно, несмотря на свой преклонный возраст. Он сознался только, что в качестве провинциала он получил деньги за одиннадцать тысяч восемьсот неотслуженных обеден. Он был объявлен заподозренным в высшей степени и отправлен в пустынный монастырь в Дуруэло, где вскоре умер. X. Провинциал и тогдашний секретарь, как и два монаха, занимавшие эти должности в ордене в предыдущие три года, отрицали факты. Они были впутаны в показания, арестованы, подвергнуты пытке и разосланы по монастырям своего ордена на Майорку, в Бильбао, Вальядолид и Осму. Летописец ордена, однако, признал преступление и за это был избавлен от ношения санбенито на аутодафе. XI. Донья Висента де Лойя, племянница матери Агуэды, была принята в девятилетнем возрасте в монастырь города Корельи, когда ее тетка стала там настоятельницей. Она передала племяннице свое вредное учение при содействии провинциала брата Хуана де ла Веги. Эти уроки имели такой успех, что она собственными руками держала свою племянницу, когда провинциал лишал ее девственности, чтобы (как говорила она) это дело имело более заслуг в очах Божиих. Как только донья Висента была взята, она созналась без пытки во всех своих прегрешениях и объявила грехи лиц, которых она считала виновными. Она уверяла только, что никогда не допускала в свою душу никакого еретического заблуждения, которое она признавала осужденным Церковью, хотя считала позволительным все, что делала, потому что в этом убеждали ее духовники и тетка, а она имела самое высокое представление о добродетели этих лиц, а особенно тетки, которая слыла за святую. Откровенность доньи Висенты заслужила ей милость: она появилась на аутодафе без санбенито, в которое были облечены четыре другие монахини, которые даже под пыткой отрицали совершение преступлений, и лишь одна призналась, что узнала вредное учение в детстве от брата Хуана де Лонгаса. XII. Я не стану останавливаться на передаче всех подробностей, которые я нахожу в моих заметках о процессах, повод к которым дало это дело; они не подкреплены ничем, кроме показаний невинных монахинь этого монастыря, которые образовывали враждебную партию и, следовательно, были расположены верить множеству неправдоподобных, даже невероятных вещей. XIII. Тем не менее нельзя подвергать сомнению историю камней, которыми будто бы разрешалась от бремени мать Агуэда, так как инквизиция набрала их великое множество. Я должен об этом сказать, как и о ее родах, потому что донья Висента де Лойя указала место, где младенцы были умерщвлены и погребены тотчас после рождения. Произвели розыски, и открытие нескольких скелетов доказало истинность заявления. XIV. Монахини, признанные виновными, были разосланы по нескольким монастырям, и состав общины был обновлен по приказанию святого трибунала, настоятельницей стала игуменья монастыря в Оканье, и из разных монастырей ордена были вызваны другие монахини. Следовало бы пожелать, чтобы для предупреждения подобных сцен главный инквизитор поставил этот монастырь под наблюдение епархиального благочинного, как было поступлено по менее серьезному поводу в отношении монастыря босых кармелиток Св. Иоакима в Тарасоне, когда туда перевели нескольких монахинь из монастыря Св. Анны, чтобы поддержать порядок и мир в общине. Раз инквизиция вмешивается в то, что происходит в монастырях, изумительно, что после стольких беспорядков в этом роде (сведениями о коих полны архивы, а их непристойность не позволяет мне приводить здесь повествование о них) она не пришла к решению отнять у монахов управление женскими монастырями. Иезуиты были всегда достаточно предусмотрительны в своей политике, боялись этого управления и избегали отягощать себя им. Статья третья ПРОЦЕСС ГЛАВНОГО ИНКВИЗИТОРА И ПОСЛЕДСТВИЯ ПРОЦЕССА, ВОЗБУЖДЕННОГО ПРОТИВ МАКАНАСА I. Не менее шума наделал, хотя по другому поводу, процесс, возбужденный против дома Бальдассара де Мендоса-и-Сандобала, епископа Сеговии и главного инквизитора. Таков результат ослепления, которое иногда поражает поддавшихся страстям людей, что путь, на который они вступают для удовлетворения этих страстей, приводит их к гибели. В предыдущей главе мы видели несправедливое поведение этого прелата в отношении дома Фроилана Диаса, избранного в епископы города Авилы и духовника короля Карла П. Так как верховный совет отказался - вполне справедливо и столь же энергично - санкционировать огромное злоупотребление властью главного инквизитора, которое хотел совершить Мендоса, то последний приказал арестовать трех наиболее оппозиционных членов совета. Он посредством лживого доклада потребовал от короля увольнения дома Антонио Самбраны, дома Хуана Ар-самени и дома Хуана Мигуэлеса и отослал последнего в оковах в Сант-Яго, в Галисию. Он придумал безрассудный план отнять у совета инквизиции право вмешательства в процессы, приговор которых выносился на его решение, а у членов совета - право голосования окончательного приговора. II. Невозможно было, чтобы этот деспотический переворот не послужил предметом королевской резолюции. Филипп V благоразумно полагал, что следует узнать мнение совета Кастилии, и 24 декабря отправил это дело на рассмотрение членов совета. Приговор, вынесенный собранием 21 января 1704 года, замечателен своей мудростью. Совет предлагал как необходимую меру восстановление верховного совета в правах, которыми он пользовался со времени учреждения инквизиции, и вызов трех членов совета, которые были уволены со службы. Король приказал исполнить решение совета Кастилии и выразил желание, чтобы Мендоса отказался от своей должности и выехал из Мадрида. III. Следует, я думаю, помнить, что этот прелат перед смертью Карла II был более расположен к австрийскому дому, чем к династии французских Бурбонов. Упорство епископа Сеговии, поддержанное апостолическим нунцием, с которым он был в дружбе, довело его до жалобы, обращенной к папе, который написал королю через посредство своего нунция письмо, где жаловался на характер обращения с одним из его уполномоченных высокого ранга. Нунций, желая содействовать папе со своей стороны, довел до сведения Филиппа свой протест, продиктованный ультрамонтанским духом, самым несовместимым с правами верховной власти. Король твердо держался принятого решения и настоял на том, чтобы главный инквизитор подал в отставку и удалился в свою епархию. Мендоса вынужден был повиноваться; его дело закончилось более удачно, чем он заслуживал, так как наказание почти нисколько не было соразмерно с злоупотреблением властью, которое он совершил, преследуя Диаса и членов верховного совета. Если бы светский судья позволил себе так поступать со своими подчиненными, гражданская власть не поколебалась бы предъявить свои права и подвергнуть его крайне суровому наказанию. Из всех бедствий человеческой жизни едва ли хоть одно может сравниться с несчастием видеть обеспеченную безнаказанность могущественных преступников в то время, когда гонение падает на голову слабого человека, лишенного защиты. IV. Король вскоре дал новое доказательство твердости в защите прав короны своим поведением с главным инквизитором Джудиче в деле дона Мельхиора де Маканаса, о котором я говорил в XXVI главе. Преступление этого прокурора состояло в том, что он осмелился мужественно защищать власть своего государя против невыносимых притязаний римской курии по многим пунктам юрисдикции и против притязаний испанского духовенства относительно личных и судебных привилегий. Он не только был судим и осужден за жалобы и представления, которые делал королю против папских посягательств, но и вынужден был добровольно уйти в изгнание, чтобы избежать секретной тюрьмы святого трибунала, которую главный инквизитор по соглашению со своим советом предназначил для него. V. Правда, Филипп V не обнаружил в этом случае столько энергии, как в деле Мендосы, потому что интриги имели другой объект и направление их переменилось. Иезуит Добантон, заместивший Робинэ в должности королевского духовника, и новая королева Изабелла Фарнезе, которая действовала через кардинала Альберони, дружившего тогда с Джудиче, изменили положение политических дел, так что поведение Маканаса, который держал себя как подданный, полный усердия и верности своему господину, представлялось теперь преступным. VI. Римская курия не премин