ляет Сократа уродливому сатиру Марсию, который завораживал людей
своей божественной игрой на флейте. Затем Алкивиад говорит:
     "Когда я  слушаю  его, сердце у  меня  бьется  гораздо  сильнее,  чем у
беснующихся корибантов<Жрецы  богини Кибелы, доводившие себя в богослужениях
до исступления.>, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как
я  вижу,  происходит   и  со  многими   другими.  Слушая  Перикла  и  других
превосходных  ораторов,  я  находил,  что  они  хорошо  говорят,  но  ничего
подобного не испытывал, душа моя не приходила в смятение, негодуя на рабскую
мою жизнь. А этот Марсий приводил меня в такое состояние, что мне казалось -
нельзя больше жить так, как я живу... .
     Поэтому я нарочно не слушаю  его  и  пускаюсь  от него, как  от  сирен,
наутек,  иначе я  до самой  старости не отойду  от него. И только  перед ним
одним испытываю я то, чего вот  уже никто бы за мною не заподозрил - чувство
стыда".(215 Е)
     Сократ,   в  отличие  от  других  философов,   ничего  не   писал.  Его
деятельность заключалась в  спорах и убеждении собеседников. Ими бывали  все
афиняне   без  различия  социального  положения.  Содержание  бесед  Сократа
известно нам  в пересказах Платона  и Ксенофонта. Насколько  они достоверны?
Читая диалоги  Платона,  мы должны  помнить, что их  автор - великий философ
древности, шагнувший дальше своего  обожаемого учителя.  Сократ фигурирует в
большей части  этих диалогов. Вольно или  невольно, Платон вкладывает  в его
речь  и   свои  мысли.   Историк   Ксенофонт   написал   свой  "Меморабилий"
(воспоминание)  о Сократе  с  определенной  целью  -  реабилитировать память
учителя,  опровергнуть  возведенные на  него во время  суда  обвинения.  Это
несколько  сужает  сферу  его  внимания  и  придает  изложению  определенную
тенденциозность. Тем не  менее,  из  сопоставления  двух свидетельств  образ
Сократа и смысл его учения выступают достаточно ясно.
     Непрерывную  "вахту"   своего  учителя  Ксенофонт  описывает  следующим
образом:
     "...   Сократ  всегда  являлся  в  обществе:  утром  он  отправлялся  в
обыкновенные места  для гуляния и в гимнастические школы; а в те часы, когда
рынок бывает полон народу, его  видели на рынке, да  и  в остальное время он
всегда бывал там, где надеялся встретить наиболее многочисленное общество. И
здесь он большей частью  говорил (публично), и  всякий,  кто  хотел, мог его
слушать".(Меморабилий, I, 10)
     Историк подчеркивает, что в отличие  от большинства философов, любивших
поговорить  о  мировом  порядке  (космосе)  и  других возвышенных  материях,
Сократ...
     "... всегда рассуждал о человеческих  делах, стараясь объяснить,  в чем
состоит благочестие и безбожие, в чем  - прекрасное и  бесчестное, что такое
справедливость и несправедливость, что такое здравый ум и безумие, что такое
мужество  и  малодушие,  что называется государством  и  кто государственным
человеком, в чем состоит власть над  людьми и кто способен управлять ими, об
этих  и тому подобных предметах он был того мнения, что знание их дает право
быть благородным  человеком, а не знающие их справедливо  могут быть названы
людьми низкими".(Там же, I, 16)
     Ксенофонт приводит слова Сократа из его беседы с юношей Евфидемом:
     "- Знаешь ли ты, что некоторых людей называют рабскими душами?... Итак,
не есть ли это имя  принадлежность тех, кто не  знает, что такое прекрасное,
честное, справедливое?
     - Мне кажется так, - отвечает Евфидем.
     - Не  должны ли мы поэтому употреблять все усилия к тому, чтобы не быть
в душе рабами?" (II, 22)
     Опять знание!  Нравственность и знание стоят рядом. О каком знании идет
речь?  Как со всем этим связано знаменитое Сократовское  "Я знаю, что ничего
не   знаю"?  Или  афоризм  "Познай   самого  себя",  который   Сократ  любил
цитировать.(Этот  афоризм  был   начертан  в  Дельфийском  храме  Аполлона).
Попробуем разобраться.  Для  этого  хотя бы  в самых общих  чертах  придется
изложить главные положения философского учения Сократа.
     Сократ   верил   в  существование  Бога   или  богов.  Совершенство   и
благодатность  Природы,  по  его  мысли,  есть  доказательство  божественной
мудрости. Задача  человека  приблизиться  сколь  возможно  к постижению  ее.
Философ постигает божественную мудрость в возвышенной сфере  понятий о самой
сущности  прекрасного, благого, великого  и добродетельного.  Постигнуть эту
сущность вполне - не дано и философу. Отсюда  "Я  знаю, что ничего не знаю".
Философ  понимает  ограниченность  своих возможностей  в  познании Бога. Тем
более это относится к остальным людям. Однако  им тоже следует  стремиться к
познанию  божественного  промысла. Но  не в сфере  отвлеченных  понятий, а в
практической   деятельности   -   душой   постигая   радость   приобщения  к
добродетельной жизни. Человеческой  мысли, которая есть продукт деятельности
души,  открыта  возможность  постижения  этой  радости.  Сократ  верил  и  в
существование души. "Познай самого себя!" Путь познания - школа добродетели.
Человек, понявший, что смысл и счастье  его  жизни в  служении  прекрасному,
честному  и  справедливому,  не  захочет жить  иначе, не захочет  оставаться
"рабской душой".  Сам процесс познания,  приобщения к божественной мудрости,
приобретает  у  Сократа  характер  морального действия. В  центре  философии
Сократа оказываются вопросы этики и морали.
     Существенным элементом в эту философию входит и забота о будущей судьбе
бессмертной души человека. Сократ верил в переселение душ. В диалоге Платона
"Федон" он говорит:
     "Когда  человек умрет, его гений, который достался  ему на долю еще при
жизни,  уводит  умершего  в  особое  место,  где  все,  пройдя  суд,  должны
собраться, чтобы отправиться в Аид с тем  вожатым, какому поручено доставить
их отсюда  туда. Встретивши  там участь,  какую и  должно, и пробывши  срок,
какой  должны они пробыть, они возвращаются сюда под  водительством  другого
вожатого,  и   так  повторяется  вновь  и  вновь  через   долгие  промежутки
времени".(107 Е)
     В эти  промежутки  времени  души, испорченные  в предшествующей  земной
жизни,  испытывают  тяжкие  наказания,  предназначенные  для  их очищения  и
исправления. Неисправимые,  например,  души  святотатцев,  злостных убийц  и
т.п., навечно низвергаются  в  мрачный  Тартар. Души людей, проживших благую
жизнь, вознаграждаются, а совершенные души философов  могут  быть изъяты  из
круговращения  и  поселены  навечно в стране  высшей чистоты  и  блаженства,
находящейся где-то в Космосе.
     О  душе  своей  надо  заботиться  при  жизни.  В частности,  следует по
возможности пренебрегать телесными удовольствиями, которые служат инстинктам
и  отвлекают душу от  добродетели.  Беседуя с друзьями перед  казнью, Сократ
говорит (Платон. Федон.):
     "Если душа бессмертна, она требует заботы не только на  нынешнее время,
которое мы  называем  своей  жизнью,  но  на  все  времена, и,  если  кто не
заботится о своей душе, впредь мы будем считать это грозной опасностью. Если
бы смерть была концом всему, она  была бы счастливой находкой для  скверных:
скончавшись,  они разом избавлялись бы и  от  тела, и - вместе с душою  - от
собственной  скверны.   Но  на  самом-то  деле,  раз  выяснилось,  что  душа
бессмертна,  для нее  нет,  видимо, иного прибежища и спасения от  бедствий,
кроме единственного: стать как можно  лучше и как  можно разумнее. Ведь душа
не уносит  с собой в Аид ничего, кроме воспитания и  образа жизни, и они-то,
говорят, доставляют умершему либо неоценимую пользу, либо чинят непоправимый
вред с самого начала его пути в загробный мир".(107 C)
     И далее там же:
     "... нечего  тревожиться за свою душу человеку, который в течение целой
жизни пренебрегал всеми телесными радостями  и,  в частности, украшениями  и
нарядами, считая их чуждыми себе и приносящими скорее  вред,  нежели пользу,
который гнался за  иными радостями,  радостями познания, и,  украсив душу не
чужими, но  доподлинно  ее  украшениями -  воздержанностью, справедливостью,
мужеством, свободою, истиной,  - ожидает странствия в Аид, готовый пуститься
в путь, как только позовет судьба".(114 Е)
     У Ксенофонта в беседе с софистом Антифонтом Сократ говорит:
     "Тебе, Антифонт,  угодно  думать,  что  счастье заключается в роскоши и
больших издержках;  я, напротив, того мнения, что если ни в чем не нуждаться
свойственно  одному  божеству, то  нуждаться  как  можно  в  меньшем  значит
приближаться как можно ближе к божеству..." (Меморабилий, VI, 10)
     Итак,  приобщение к божественной мудрости через знание, понимание того,
что  подлинные добродетели  -  справедливость, истина,  свобода,  мужество и
воздержанность,  -  делают человека счастливым в  этой жизни и избавляют  от
страдания   за   гробом   его   бессмертную   душу.  Это   -   квинтэссенция
высоконравственного философского учения Сократа.  И  как человек деятельный,
пропаганде такого знания он посвящает всю свою жизнь. У  Платона в "Апологии
Сократа"  приведена речь  Сократа  на  суде. Мне  кажется  уместным, забегая
вперед, процитировать  здесь  небольшой  фрагмент  этой  речи,  где  философ
излагает свое кредо:
     "Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем
вас,  и,  пока  я  дышу  и  остаюсь в силах,  не перестану  философствовать,
уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое,
что обыкновенно  говорю:  "Ты лучший  из  людей,  раз ты афинянин, гражданин
величайшего  города, больше всех прославленного мудростью и  могуществом, не
стыдно ли тебе заботиться о деньгах,  чтобы их у тебя было как можно больше,
о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не заботиться и
не помышлять, чтобы  она  была как  можно лучше?"  И если кто из  вас станет
спорить и утверждать, что он  заботится, то  я не отстану  и не уйду от него
тотчас же, а буду расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется,
что в нем нет доблести, а  он только говорит, что она есть, я буду попрекать
его  за то, что он  самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит  дороже
всего".(29 Е)
     В качестве иллюстрации я  хочу  процитировать хотя бы  пару отрывков из
диалогов с участием Сократа.
     Вот, например,  фрагменты  спора  о доброте  с оппонентом,  настроенным
скептически:
     "Калликл:  Итак, послушай меня,  добряк, перестань  обличать, занимайся
делами  благоприличными,  чем обнаруживалось  бы твое  благоразумие, а  этот
высокопарный  вздор, эти, как бы их  назвать, мечты или  болтовню, с которой
придется  жить "в пустых домах", предоставь другим. Подражай не тем, которые
обличают эти мелочи,  а  тем,  которые  наслаждаются  и жизнью, и славою,  и
многими другими благами.(Платон. Горгий, 486)
     Сократ: (в конце своего ответа):
     "...  рассудительному,  как  мы  раскрыли,  Калликл,  если  он  человек
справедливый,   мужественный   и   благочестивый,  крайне  необходимо   быть
совершенно  добрым; а доброму, все, что  ни  делает  он -  делать  хорошо  и
прекрасно; делающему же хорошо - наслаждаться  блаженством и счастьем, равно
как злому и делающему дурно - быть несчастным".(там же, 507, C)
     А  вот диалог о дружбе, интересный не  только  выражением  нравственной
позиции Сократа, но и его взгляда на возможность государственного  правления
людей честных и благородных. Сначала в разговоре с  неким Критобулом  Сократ
рекомендует выбрать в качестве друга того, кто...
     "... отличается, во-первых,  умеренностью в удовлетворении  чувственных
потребностей,   затем    доброжелательностью,   обходительностью,   наконец,
готовностью соперничать с людьми, делающими ему добро, чтобы  не уступать им
в благодеяниях".(Ксенофонт. Меморабилий, VI, 5)
     Далее Критобул  говорит  о раздорах  среди тех, кто правит государством
(после смерти Перикла), а Сократ ему отвечает:
     "Критобул: ...  Но  если  даже добродетельные люди из-за  первенства  в
государстве  живут в  раздоре  и из  взаимной зависти  ненавидят друг  друга
(вспомните  речь Дария - Л.О.), то где же после этого можно найти друзей и у
кого можно искать расположения и верности?
     Сократ: Да,  Критобул, людские отношения  представляют довольно пеструю
картину: по природе люди имеют задатки  дружбы - они нуждаются друг в друге,
чувствуют  сострадание  к ближнему, оказывают друг  другу помощь и, сознавая
это,  питают  друг к другу чувства благодарности; но, с другой стороны, люди
по природе способны к вражде; сходясь между собою в признании одних и тех же
вещей  хорошими  и приятными,  они  спорят из-за них  с оружием  в  руках, и
расходясь в чем-нибудь во мнениях, противодействуют друг другу; соревнование
и увлечение также способны возбудить вражду; страсть к наживе вызывает те же
враждебные чувства, а недоброжелательство ведет к ненависти.
     Тем не менее, однако ж,  дружба  незаметно прокрадывается чрез  все эти
препятствия и  соединяет  честных  и  благородных  людей.  Благодаря  своему
нравственному   превосходству   эти   люди  предпочитают  владеть  умеренным
состоянием без борьбы, чем захватывать все в свою власть, не обременяя себя,
делиться с  другими  пищей и  питьем  и  в любовных  наслаждениях могут быть
сдержанными  настолько, чтобы не задеть кого не следует. Кроме  того, чуждые
своекорыстия,  они  могут  не  только сообща  владеть  деньгами,  не нарушая
справедливости,  но и  помогать ими друг  другу.  Они умеют  также улаживать
между  собой споры,  не  только безобидно, но  и  с взаимной пользой,  и  не
позволяют   чувству  гнева  заходить  так   далеко,   чтобы  после  пришлось
раскаяться; а  зависть  они  совершенно  устраняют  из  взаимных  отношений,
предоставляя  свое  имущество  в  собственность  друзьям,  принадлежащее  же
друзьям, считая своим. Итак, почему же нельзя допустить, что истинно дельные
люди  могут  разделить  между собой государственные должности, не только  не
вредя, но даже оказывая поддержку друг другу?" (Там же, VI, 20)
     Наверное, достаточно. Нравственный облик Сократа, смысл его философии и
этики, равно  как  и  характер  его  неутомимой  пропаганды  своих  идеалов,
читателю  должны  быть  ясны. Кстати сказать,  эта пропаганда отнюдь не была
безрезультатной. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на тяжесть обвинения в
безбожии и  естественное  раздражение, которое у многих афинян  вызывали его
обличения, за оправдание Сократа на суде был подан  221 голос, против - 280.
Расстанемся с  философом  до  этих трагических последних дней  его  жизни  и
подведем итог, ради которого в этой главе шла о нем речь.
     Перикл и  Сократ!  Два  великих  гражданина  и  мыслителя  одной эпохи,
достойные друг друга в своем личном благородстве. Быть может, они не спорили
между собой, быть может, философия Сократа еще не сложилась к моменту смерти
Перикла  (есть  основания  полагать,  что  Сократ  начинал  не  с  этики,  а
натурфилософии, как ученик Анаксагора). Может быть. Но не в этом суть. Перед
нами  два  подхода,  два  пути  совершенствования  общества.  Перикл  -  это
материальное процветание,  гражданственность, направляемая демократия, общее
дело,  облагораживающее  воздействие  искусства.  Сократ  -  "умеренность  в
удовлетворении  чувственных  потребностей",  высокая личная  нравственность,
забота о душе. Для  обоих - приверженность правде и справедливости.  Если бы
эти  два подхода слились  в один! Ведь они отнюдь  не противоречат, а скорее
дополняют друг друга.
     В свою историческую эпоху и Перикл,  и  Сократ  как  будто бы потерпели
фиаско. Крушение демократии, падение нравов, казнь  Сократа...  . Но оба они
оплодотворили   развитие   человечества.   Перикл   -    через   французских
просветителей  -  положил начало  современной  демократии.  Сократ  -  через
Платона,  Аристотеля   и   раннее  христианство   -   заложил  основы  наших
представлений о  нравственности.  Если бы  в  наш "просвещенный век" удалось
соединить подлинную демократию (быть может, в форме направляемой демократии)
с высокой личной и,  на  ее основе,  гражданской  нравственностью! ...  Быть
может, нам необходимо выработать какую-то новую веру, если угодно - религию.
Я  употребляю это слово не  в  смысле веры в бога, а в том смысле, который в
него вкладывал Лев Толстой. Он писал:
     "Религия  есть   известное,   установленное   человеком   отношение   к
бесконечному  миру   или  началу  его.  Нравственность  же  есть  всегдашнее
руководство жизни, вытекающее из этого отношения".(Религия и нравственность,
1893 г. Полное собр.соч., т. 39, стр. 26)
     Ясно вижу скептическую усмешку на лице некоторых читателей. Она  как бы
говорит:  "Все  это  чистейший  идеализм,  красивые  слова!  Каждый  непрочь
поговорить  о  добре  и  справедливости.  Но  кто  в  них  верит?  Кое-какие
нравственные нормы общежития могут быть приняты, поскольку они всем выгодны.
Например,  честность  и  верность  слову  в  торговых  сделках.  Да  и  сама
демократия,   конечно,    выгодна   для   свободного   развития    рыночных,
товарно-денежных отношений.  И  все-таки, если  не  стремление  к  повышению
своего  жизненного  уровня,  к  комфорту  и богатству, то что  может служить
стимулом полезной деятельности современного человека?"
     Сегодня, когда жизненный  уровень большинства  граждан нашей страны еще
низок,  ответить  на этот вопрос  нелегко. И все  же  попробую. Да,  сегодня
материальная заинтересованность - на первом плане. Но заглянем в  завтрашний
день. Достижение вполне приемлемого уровня потребления (по  нынешним мировым
стандартам)  вещь, очевидно,  реальная.  А  сами  "стандарты",  материальные
потребности  человека? Не будут ли они расти неограниченно? Вряд ли. Природа
человека, к счастью, меняется медленно. Можно  изыскивать все  новые степени
материального  комфорта. Но,  начиная с  некоторого уровня, "продвижение"  в
этом направлении становится и малозначащим, и трудным. наступает пресыщение.
Между тем нормальному человеку знакомо ощущение "комфортности"  совсем иного
рода.  Это  -  благодарность  и  уважение  других  людей.  Ими  "платят"  за
доброжелательность, участие, помощь, какую мы всегда можем  оказать тем, кто
нас окружает дома и на работе. А  также и за хороший, честный труд. Когда мы
сталкиваемся с человеком, который работает "на совесть"  - будь  он врач или
слесарь  - мы относимся  к нему с  уважением. А если его труд полезен  и нам
лично - с благодарностью.
     Ощущение   такого  "морального  комфорта"  может  служить  нравственной
основой демократии  и даже, если угодно, новой веры. Поверить  надо только в
то,  что делать  добро  для  других  людей тоже...  "выгодно"! Только выгода
значительнее.  Это -  не удовольствие,  а  радость,  счастливое расположение
духа. Ведь источником  радости для  человека почти всегда служит  исполнение
желаний.  Исполнить желание, быть полезным другим - проще всего. Ограничений
- никаких!  А  поверить  надо  только  сначала;  потом  можно  убедиться  на
собственном опыте, понять.(Сократовское знание!)
     И вовсе не обязательно, чтобы доброе дело  было оценено и вознаграждено
благодарностью.  Награда заключена  в нем  самом. Тому, кто это уже знает из
своей жизненной  практики, не нужны  ссылки на  авторитеты. А  для тех,  кто
сомневается, приведу  слова  двух великих  философов  Греции.  Аристотель  в
трактате "Этика" пишет так:
     "...  благо  человека  заключается  в  деятельности  души, сообразной с
добродетелью...  люди,  любящие  прекрасное, наслаждаются  тем, что по своей
природе   способно  доставить   наслаждение,  а  к  таким  предметам  должно
причислить действия,  сообразные с  добродетелью: они-то и нравятся  людям и
прекрасны  сами по себе. Жизнь таких людей вовсе не нуждается в наслаждении,
как в каком-то украшении, ибо содержит в себе наслаждение".(I, 6, 9)
     Платон  в диалоге  "Законы"  высказывает ту  же мысль,  говоря  о  цели
государственной деятельности:
     "...  надлежащий законодатель  должен желать  видеть  свое  государство
наилучшим  и  счастливейшим... Например,  чтобы граждане  стали  добрыми,  а
вместе с тем неизбежно и счастливыми...".(V, 742 E)
     Что  же  касается богатства, то для  большинства людей оно утратит свою
привлекательность, если перестанет быть общественно престижным...
     Упорный  скептик  возразит,  что  на протяжении  всей истории  духовное
начало   боролось  с  материальным  и  последнее  неизменно  побеждало.  Ну,
во-первых, не неизменно... а, во-вторых,  может  быть в  том  виновата  была
общая бедность  человечества? Возможно, что  в недалеком будущем (по крайней
мере у нас в стране) ситуация станет лучше...
     Однако пора вернуться к истории Афинской демократии.


        Глава 8
     <B>ДЕМАГОГИ. КЛЕОН</B>
     В главе  7 мы  проследили историю Афин до  смерти Перикла  в  429 году.
Война продолжалась.  Опасаясь чумы, спартанцы не пошли в  Аттику, но осадили
союзный  Афинам  город  Потидею,  который  после  двухлетнего  сопротивления
капитулировал. Афиняне  не решились выступить на помощь  осажденным и вообще
первое   время   не  предпринимали   серьезных  военных   действий,  занятые
восстановлением порядка в  городе, где эпидемия пошла на убыль. Однако об их
решимости  продолжать  борьбу говорило введение в  428  г.  прямого военного
налога на имущество - эйсфоры.
     Перикл не оставил  преемника. Из  старинных аристократических семейств,
до сей поры поставлявших  руководителей Афинской демократии,  не  выдвинулся
никто достойный этой роли.
     Народное  собрание  подпадает  под влияние  вожаков  из  числа  недавно
разбогатевших простолюдинов. Сначала это был  торговец паклей  Евкрат, потом
торговец  овцами  Лисикл,  потом  Клеон  -  владелец кожевенной  мастерской,
который стоял  во главе афинского демоса в течение  семи лет. Клеона  сменил
торговец лампами Гипербол, которого Фукидид именует  гнусным. Потом какой-то
Клиген -  банщик.  А далее -  целая  серия  людей  все  более своекорыстных,
бездарных  и  безнравственных.  Их именовали "демагогами" - вождями  демоса.
Позже,  в соответствии  с  характерными для этих вождей методами руководства
народом  путем игры  на  его низменных инстинктах,  слово  демагог приобрело
нарицательный смысл.  Наиболее яркой в ряду  демагогов была фигура Клеона. Я
расскажу  о нем  подробно,  поскольку  именно  Клеон  наследовал  Периклу  в
качестве  руководителя  Афин.(Евкрат и Лисикл  были  во  главе  народа очень
недолго).
     Но  прежде  мне  бы  хотелось обрисовать атмосферу всевластных собраний
народа  в этот новый период истории  Афинской  демократии. Засилие демагогов
порождает   политическую    апатию.   Общественная    активность    наиболее
дееспособного среднего слоя афинян падает.  Многие уклоняются от  участия  в
Народных  собраниях.  У Аристофана в "Ахарнянах" (425 г.) есть упоминание  о
том,  что стражники загоняют на собрание народ  кнутами. Значительная  часть
граждан,  присутствующих  на  Народном  собрании,  -  лишенные  определенных
занятий неимущие  горожане.  Привыкшие  обманывать  и  быть  обманутыми,  не
способные разобраться  в  обсуждаемом  вопросе,  они  склонны подозревать  в
скрытом  умысле  каждого,  кто  пытается  убедить  их  в  чем-либо.  Примеры
поспешных,  безответственных,  продиктованных  слепым  раздражением  решений
народа нам встретятся в  ближайшем будущем. Царившая  на собраниях атмосфера
недоверия  и  чрезвычайной  подозрительности  хорошо  видна  из  выступления
некоего Диодота в 427 г. по поводу  наказания митиленцев (об этом собрании я
еще расскажу). Фукидид так передает его речь:
     "...  Если  кто-либо   дает  хороший  совет,  но  при   этом  возникает
подозрение, что он соблюдает тем  самым свои личные  интересы, то  мы готовы
ради этого недостоверного подозрения лишить государство явной  выгоды.  Дело
дошло до  того,  что  даже  наилучший  совет,  если  он высказан  прямо  без
риторических ухищрений,  вызывает  не  меньше подозрений, чем дурной.  И  не
только  тот,  кто  желает  вести  народ  по самому  опасному пути,  вынужден
добиваться народного расположения обманом, но и честному человеку приходится
прибегать ко лжи, чтобы приобрести доверие к себе".(История, III, 43)
     Не искушенные  в риторике, демагоги шли по другому пути. Они  старались
не  столько  убедить, сколько  увлечь  народ  эмоционально,  заразить  толпу
собственной экзальтацией.  Как  раз Клеон и  ввел  новую манеру  выступлений
перед  народом,  столь  непохожую на величественную сдержанность Перикла. По
свидетельству Плутарха:
     "Клеон перестал соблюдать всякие приличия на возвышении для оратора: он
был первым,  кто, говоря перед народом, стал вопить, скидывать с плеч  плащ,
бить себя по ляжкам, бегать во время речи...".(Никий, VIII)
     Особенно  ненавидел  Клеона Аристофан. Ему, и вообще демагогам, он дает
уничтожающую характеристику в  комедии "Всадники", поставленной  в 424 году.
Действующие лица комедии: Народ афинский - дряхлый старик и его рабы. Старые
- Никий,  Демосфен  и новые - Кожевник (Клеон) и Колбасник.  Хор всадников -
знатных юношей. Вот  краткое содержание комедии:  Сначала Никий  и  Демосфен
рассказывают зрителям,  как  новый раб,  Кожевник,  обманывает Народ.  Потом
является Кожевник и Колбасник, препираются между собой  и с хором. Затем оба
бегут в  Совет пятисот.  Колбасник, вернувшись,  рассказывает,  как  склонил
Совет на  свою  сторону.  Потом  является Народ, и  оба  соперника стараются
завоевать  его  расположение. Они  поносят  друг друга, читают прорицания  и
потчуют Народ яствами. Под конец Колбасник показывает, что его корзина пуста
- он все отдал Народу, а  Кожевник,  как оказывается,  многое припрятал  для
себя. Народ забирает у Кожевника  венок  и отдает  его Колбаснику.  В финале
является  вываренный в кипятке,  украшенный и  помолодевший Народ. Колбасник
подносит  ему мир на тридцать  лет.  Процитирую  некоторые места  из комедии
ради, пусть пристрастного, но сочного представления атмосферы Афин той поры.
     Демосфен (зрителям) о Клеоне и народе:
     "Итак начну! Хозяин с ним один у нас,
     Бобов  грызун<Черные  и  белые  бобы  раньше  использовали  при  тайном
голосовании.>, сварливый, привередливый,
     Народ афинский, старикашка глухонький.
     На  рынке  прошлом он себе раба купил <Рабы Народа -  стратеги  (Никий,
Демосфен). Клеон был избран стратегом в 424 году>,
     Кожевника, рожденьем пафлагонца. Тот
     Пройдоха страшный, негодяй отъявленный.
     Нрав старика тотчас же раскусить сумел
     Кожевник наш и стал ему поддакивать,
     Подкармливать словечками лукавыми,
     Подмасливать и льстить: "О государь Народ!
     Одной довольно тяжбы, отдохни теперь!
     Поешь, попей, а вот тебе три грошика!
     <По инициативе Клеона плата  в гелиее была увеличена  с одного до  трех
оболов за заседание (в 425 г.)>
     ....................................
     ....................................
     Под розги подведет, а после бегает
     По дворне и орет, и взяток требует:
     "Видали вы, как Гила нынче высекли
     Из-за меня? Послушными не будете -
     Помрете все!" И мы даем, а как не дать!
     Не то такого влепит подзатыльника
     Хозяин, что в овчинку свет покажется".
     (40 - 70)

     На орхестре хор всадников гонит Кожевника:

     Кожевник:
     "О старейшины, о судьи! Трехгрошовые друзья!
     Я ли правдой и неправдой не растил вас, не кормил?
     Помогите, избивают заговорщики меня".
     Предводитель полухория:
     "И за дело! Ты ведь общий жрешь без жеребьевки пай!
     Ты ведь щупаешь, как смоквы, у ответчиков бока,
     Что, созрели уж для взятки или пусть еще растут.
     Ты ведь ищешь среди граждан побогаче дурачков,
     Почестнее, поглупее выбираешь простака,
     С херсонесского надела вызываешь и в суде
     Мигом скрутишь, на лопатки опрокинешь и с сумой
     Пустишь по миру скитаться. Всем давно ты омерзел".
     (255 - 265)
     Диалог  Демосфена  и  Колбасника.   Демосфен,   согласно   пророчеству,
предрекает своему собеседнику власть в Афинах:
     "Демосфен - Внизу людей ты видишь сотни, тысячи?
     Колбасник - Конечно, вижу.
     Демосфен - Всеми будешь ты владеть.
     И рынком, и собранием, и гаванью.
     Вертеть Советом будешь и стратегов брить,
     Судить, рядить и девок в Пританей водить.
     Колбасник - Все я?
     Демосфен - Все ты! Да видишь ты не все еще!
     Сюда, повыше на лоток вскарабкайся!
     Теперь ты видишь море, острова на нем?
     Колбасник - Все вижу.
     Демосфен - Барки, корабли с товарами?
     Колбасник - И барки вижу.
     Демосфен - Как же не счастливчик ты?
     Теперь окинь-ка правым глазом Карию,
     <На юге Малой Азии.>
     А левым Карфаген.
     Колбасник - Глаза я вывихну!
     И, верно, уж косое счастье ждет меня.
     Демосфен - Тобою будет все это распродано!
     Все сбудется, как говорят гадания.
     О человек могучий!
     Колбасник - Только как же так
     Я человеком стану из колбасников?
     Демосфен - За то велик и будешь, что ты эдакий
     Подлец, наглец, буян, горлан проулочный.
     Колбасник - Нет о себе я мненья невысокого!
     Демосфен - Ах, боги, почему же невысокого?
     Иль за собой ты знаешь что похвальное,
     Иль ты из благородных?
     Колбасник - Вот уж это - нет!
     Скорее из негодных!
     Демосфен - Счастлив жребий твой!
     С рождением, я вижу, повезло тебе.
     Колбасник - Голубчик, да ведь я же малограмотен
     Читать умею, да и то едва-едва.
     Демосфен - В том и беда, что все же хоть едва-едва!
     Ведь демагогом быть - не дело грамотных,
     Не дело граждан честных и порядочных,
     Но неучей негодных.
     ........................................
     Колбасник - А все-таки
     Дивлюсь, как заправлять я стану городом.
     Демосфен - Заправишь славно. Делай то, что делаешь:
     Мели, толки, покруче фарш замешивай,
     Подперчивай, подсаливай, подмасливай
     Да подсласти словечками повкрадчивей.
     А в общем, как рожден ты демагогом быть,
     С пропойным басом проходимец рыночный,
     Всем одарен ты, чтобы стать правителем".
     (161 - 222)
     В споре с Колбасником Кожевник (Клеон) достаточно откровенно  описывает
свою деятельность, оправдывая ее, как  полагается, интересами Народа и своей
любовью к нему:
     Кожевник - О Народ! Как же может другой гражданин тебя
     жарче любить и сильнее?
     Ведь с тех пор, как сижу я в Совете, казну я деньгами
     наполнил доверху
     Я одних заморил, а других задушил, запугал, обобрал
     и опутал,
     Никого не жалел я из граждан, тебе одному угодить
     помышляя.
     (772 - 775)
     Монолог Колбасника, где  он рассказывает, как овладел Советом, мало что
добавляет к облику демагога, зато  в нем едко высмеивается  заседание Совета
пятисот.  Конечно,  это - гротеск, но  приняли  его афиняне одобрительно,  и
никто не потребовал прекратить спектакль, как было в случае с Еврипидом. Так
что сходство с действительностью мы вправе предположить.
     "Колбасник:
     Рассказа стоит, право, происшествие
     Бегом сейчас же я догнал Кожевника.
     Придя в Совет, лавины слов грохочущих
     Метать он стал на всадников, в измене их
     Изобличая; скалы выворачивая,
     Пугая, громыхая, убеждая всех.
     Совет такой кислятины наслушавшись,
     Насупил брови грозно, набок рот скривил,
     Сидел горчицы горше. Чуть заметил я,
     Что речью он опутан клеветнической
     И дерзкими обманут ухищреньями,
     Взмолился так: "О Бесы плутен, Жулики,
     Ты Дуриндас, вы, Надувалы мелкие,
     Ты, Рынок, ум и сердце воспитавший мой, -
     В меня вселите наглость! Речь проворную
     Голос зычный и бесстыдный дайте мне!"
     Усердно так молился я, и справа тут
     Прогрохотал вдруг некий муж, обклавшийся.
     Я принял добрый знак с благоговением,
     Решетку задом выставил и заорал
     Что было сил: "О граждане! Я с добрыми
     Пришел вестями. Первым рассказать хочу.
     С тех пор вот, как война на нас обрушилась,
     Сельдей на рынке не видал дешевле я".
     Тут лица тотчас же у них разгладились,
     И был увенчан я за вести добрые.
     И внес я снова предложенье тайное:
     "Дабы за грош купить селедок дюжину, -
     Конфисковать все миски у горшечников".
     Рукоплескать мужи Совета начали
     И, рот разинув, на меня уставились.
     Кожевник это видит. Тут уж понял он,
     Какою речью угодить советникам,
     И внес такое предложенье: "Граждане!
     Мне справедливым кажется на радостях,
     В знак благодарности за вести добрые
     Сто телок в жертву принести владычице".
     Тут вновь Совет к нему склонился милостью.
     Но одолеть навозом я не дал себя.
     Второю сотней телок обогнал его,
     Да Артемиде коз к тому же тысячу
     Зарезать предложил, когда за грош один
     Снеточки продаваться станут сотнями.
     И вновь Совет склонился одобрительно
     Ко мне. А тот, заслышав это, вздор такой
     Заговорил, что стражники с пританами
     Его стащили силой. А советники
     Вскочили с мест и о сельдях заспорили.
     А тот их просит подождать немножечко:
     "Послушайте посла из Лакедемона
     Принес он снова предложенья мирные".
     Те заорали как один: "Ну нет, дружок.
     Прослышали враги, что нынче дешевы
     У нас селедки, мира захотелось им.
     Нам мир не нужен. Дальше пусть идет война!
     Пританы, распустить Совет!" И в стороны
     Через канат попрыгали. На рынок тут
     Я побежал и все, что было, луковиц
     И зелени скупил. Когда ж к сельдям они
     Приправ искали, даром их попотчевал.
     Они тут захлебнулись в благодарностях,
     Задохлись в лести, в похвалах рассыпались.
     И так-то вот за луку горсть и зелени
     Совет принес я скрученным и связанным".
     (624 - 682)
     И так далее, в этом же роде.  Отметим, однако, свободу  слова  в Афинах
того  времени. Комедия "Всадники"  была  поставлена в  год,  когда Клеон был
избран стратегом.
     В 422 году была поставлена комедия Аристофана "Осы". По  ходу  действия
афинянин  Бделиклеон объясняет своему отцу,  судье Филоклеону, каким образом
демагоги обирают народ и держат его в  подчинении. Оказывается, что из общих
поступлений в  городскую казну судьям перепадает менее одной десятой доли. -
Но куда же уйдут после этого прочие деньги? -  недоумевает Филоклеон. И  сын
ему отвечает:
     "А на тех, кто кричит: "Не продам ни за что я афинян
     толпы беспокойной,
     Но стоять за нее буду грудью всегда". Ведь сознайся,
     отец мой, ты сам же
     В господа над собой выбираешь таких, поддаваясь
     на льстивые речи.
     А они между тем набивают мошну и за раз
     по полсотни талантов
     Вымогают нахально с других городов,
     и грозят, и пугают при этом:
     "Вы дадите мне дань, иль иначе у вас не оставлю я
     камня на камне".
     Ты же, властью великой любуясь своей,
     подъедаешь объедков остатки".
     (655 - 672)
     Бделиклеон проявляет  порядочную  зрелость политического  мышления.  Он
продолжает так:

     "Посмотри: ты и сам, и народ, весь народ,
     благоденствовать мог бы свободно,
     Если б ты не позволил себя спеленать
     "благодетелям массы народной".
     От Сардинии власть ты до Понта простер,
     государства себе подчиняя
     Но тебе ничего, кроме платы твоей, не дают,
     да и ту лишь по капле,
     Понемногу за раз, точно масло, тебе источают,
     чтоб на день хватало.
     Цель прямая у них, чтобы беден ты был,
     а зачем это им, объясню я:
     Для того, чтобы ты укротителя знал и, когда
     он тебе только свистнет
     На врагов, на которых натравят тебя,
     ты, подобно собаке кидался".
     (688 - 705)
     Перечитав  эти строки, мы, пожалуй, должны будем признать, что один  из
главных секретов возвысившегося над народом  государственного  правления был
раскрыт еще две с половиной тысячи лет тому назад.
     Но  оставим Аристофана с  его ядовитой критикой демократии и посмотрим,
как развивались события после смерти Перикла. Уже упоминалось, что серьезных
военных столкновений, если не считать осады Потидеи, в первые годы не  было.
Зато имела место очередная  попытка выхода из  Афинской империи. На этот раз
(в  428  г.)  восстает крупный и богатый  город Митилены на острове  Лесбос.
Располагавший   сильным   флотом   город   еще   пользовался   относительной
независимостью  от  Афин,  но  теперь  он  боится  ее  утратить.  Митиленцы,
естественно, обращаются за  помощью  к Спарте. Фукидид приводит  пространную
речь их послов.  Процитирую  из нее только  два коротких фрагмента.  Сначала
послы стараются оправдать участие города в Делосском морском союзе:
     "Наш  союз  с  афинянами  был  заключен  после  того, как  вы перестали
участвовать  в  мидийской войне, а  они  остались,  чтобы завершить  борьбу.
Однако  мы  никогда  не  были союзниками  афинян в  их намерении  поработить
эллинов...".(История, II, 10)
     Далее следуют аргументы, долженствующие убедить спартанцев в выгодности
поддержки восстания:
     "Ведь никогда  еще обстановка  не складывалась столь  благоприятно, как
теперь. Мощь афинян ослаблена чумой и огромными  военными расходами. Их флот
разъединен...  место сражения будет не в  Аттике, как  можно думать, а в тех
странах,  откуда  Афины  извлекают свои  доходы. Афиняне получают деньги  от
союзников, и эти  доходы еще умножатся, если они покорят нас. Ведь тогда уже
никто не восстанет против них... В союзе с нами - сильной морской державой -
вы приобретете флот, который вам особенно необходим... Все афинские союзники
проникнутся к вам доверием, и с радостью перейдут к вам...".(II, 13)
     Отметим, что митиленцы  рекомендуют  Спарте изменить стратегию и вместо
бесплодной осады города направить свои силы на разрушение Афинской империи.
     Впоследствии спартанцы так  и поступят. Но с оказанием помощи Митиленам
они   медлят,  и  город,  осажденный   афинянами,  ввиду  истощения  запасов
продовольствия,  вынужден  капитулировать. По условиям капитуляции  афиняне,
войдя  в город,  никого не  трогают.  Участь горожан должен решить  афинский
народ.
     Обстоятельства  принятия этого решения для нас особенно  интересны, так
как они ярко обнаруживают разницу отношения к вассалам империи Перикла и его
преемника  Клеона.  Мы  помним,  что,  подавляя  попытки  отделения,  Перикл
всячески  старался   избежать  кровопролития.  Клеон  же  проявляет  крайнюю
жестокость.  Ему  даже  нет дела  до  того, что  простой народ  в  Митиленах
выступил  против  олигархов в поддержку афинян. Он требует поголовной  казни
всех  жителей  города  для острастки  остальных "союзников".  В  первый день
обсуждения  вопроса о  наказании митиленцев Народное  собрание  Афин под его
давлением приняло именно такое решение, но потом заколебалось и на следующий
день собралось снова. Фукидид приводит речь  Клеона на этом втором собрании.
Вот отрывки из нее:
     "Нам давно уже  следовало бы  обходиться с митиленцами,  не оказывая им
предпочтения перед остальными  союзниками,  и тогда  они не дошли  бы  такой
наглости.  Ведь  люди вообще по  своей натуре склонны презирать заискивающих
перед  ними  и, напротив,  уважают тех,  кто  им не  потакает. Пусть  же они
понесут  хотя  бы  теперь заслуженную кару.  Вы  не должны, возлагая вину за
восстание только на олигархов, оставлять безнаказанным народ. Ведь на нас-то
они напали единодушно...  Поэтому,  как  и  в первый раз,  так и  теперь,  я
решительно настаиваю на оставлении  в силе  уже  принятого решения и убеждаю
вас не поддаться  трем вреднейшим для великой  державы слабостям -  жалости,
увлечению красноречием и великодушием".(III, 99)
     Это - не просто обсуждение конкретного вопроса. Формулируется идеология
-  имперская,  беспощадная.  Не  менее  интересны  откровенные  высказывания
оратора о демократии и государстве, с которых он начинает свою речь:
     "Мне  и  прежде  уже  нередко  приходилось  убеждаться  в неспособности
демократии властвовать над другими государствами, но особенно это ясно стало
теперь, при  виде  вашего раскаяния относительно  приговора над митиленцами.
... Хуже всего постоянные колебания и перемены решений. мы должны знать, что
государства,  хотя  и  с  менее  совершенными,  но  твердыми  законами   (но
соблюдающие их), могущественнее тех, где  законы превосходны,  но бессильны.
<i>Ведь необразованность при  наличии благонамеренности  полезнее умственности,
связанной  с вольномыслием</i>.(Подчеркнуто  мной  - Л.О.)  Действительно, более
простые и немудрящие люди, как правило,  гораздо  лучшие граждане, чем  люди
более  образованные.  Ведь  те  желают  казаться  умнее законов.  В Народном
собрании они  всегда желают брать  верх по общественным  делам, как будто не
существует других предметов, по которым они могли бы выказать свою мудрость,
а государству их умствование обычно приносит вред. Напротив, простые люди не
приписывают себе исключительных способностей и поэтому не считают себя умнее
законов. Они не берутся критиковать то, что правильно сказал  другой. Будучи
скорее беспристрастными судьями, чем участниками  прений, они большей частью
поступают правильно".(III, 37)
     Как видите,  уважаемый читатель,  имперская  идеология  и  ненависть  к
образованию испокон шли рука об руку.
     Клеону  возражает Диодот,  часть  речи  которого  я  уже  цитировал.  О
социальной принадлежности этого оратора ничего не известно. Похоже, что он -
человек образованный. Однако его  возражения против расправы над митиленцами
продиктованы не  гуманностью, а  прагматизмом. Вот  как  передает  его слова
Фукидид:
     "Я выступил  здесь  вовсе  не  в качестве  защитника митиленцев или  их
обвинителя. Ведь спор у нас идет (если только рассудить правильно) не  об их
виновности,  а о том, какое решение нам следует принять  в наших собственных
интересах.  Если  даже  я  и  докажу,   что  митиленцы  совершили  тягчайшее
преступление, то все же не стану  из-за этого требовать казни,  если  только
эта мера не в наших  интересах. С другой стороны, если бы я и счел проступок
митиленцев до  некоторой степени простительным, то не просил  бы пощады  для
них, раз это нам во вред".(III, 44)
     Далее  следуют  очень  любопытные  рассуждения  о бесплодности  попыток
устрашения  как  отдельных  людей,  так  и  государств.  После  чего  Диодот
заключает свою речь такими словами:
     "Поэтому мы  не должны принимать безрассудного решения, положившись  на
безопасность, которую  якобы дает смертная казнь, предотвращая преступления,
и лишать наших мятежных союзников возможности как можно скорее искупить свой
проступок  раскаянием.   Вам  следует  хорошенько  подумать:   если   теперь
какой-нибудь город даже после восстания,  убедившись в собственной слабости,
и  захотел бы, пожалуй, капитулировать, пока он  еще  в состоянии возместить
нам  военные  расходы и в  будущем платить  подати, то неужели его жители не
станут еще лучше, чем теперь,  вооружаться и  выдерживать осаду до последней
крайности,  зная нашу  жестокость,  при  которой им безразлично, раньше  или
позже капитулировать? Разве мы сами не пострадаем от этого? Наши средства мы
истратим на долгую осаду города, не желающего сдаваться. Если же удастся его
захватить, то  нам достанется лишь  груда развалин,  от которой  в  будущем,
конечно, никаких доходов не получишь".(III, 44)
     В  этот  раз  здравый  смысл  победил  и  решение  о  поголовной  казни
митиленцев было отменено.
     Спустя три  года  после  описанных  событий  военное  счастье, наконец,
улыбнулось афинянам. Спартанцы опять осаждали их город. В это время  стратег
Демосфен  небольшими силами  захватил с  моря Пилос - на западном  побережье
Пелопоннесского  полуострова.  Этот  маленький  город был  очень  важен  для
Спарты,  так  как  мог  стать  центром   восстания  порабощенного  коренного
населения  -  илотов.  Спартанцы  отошли  от  Афин  и атаковали  возведенные
Демосфеном  укрепления  с суши.  Одновременно спартанская флотилия подошла к
городу  с моря. Кроме  того, спартанцы заняли лесистый  островок  Сфактерию,
расположенный как раз напротив Пилоса.
     Демосфен и  его люди  защищались  отчаянно  и  сумели  продержаться  до
подхода афинской  эскадры,  разбившей  в  морском сражении  флот спартанцев.
Осада  города  была  снята,  а  находившийся  на   острове   отборный  отряд
спартанских  воинов оказался  блокирован.  По условиям  перемирия  спартанцы
согласились  передать  афинянам  свои корабли  на  то время,  пока  их послы
съездят в Афины и попытаются добиться мира.  За  это спартанцам  разрешалось
доставить на остров продовольствие.
     Спарта  предложила  Афинам почетный  мир.  В  пересказе Фукидида  послы
обратились к афинскому народу со следующими словами:
     "... Лакедемоняне приглашают вас заключить  перемирие  и кончить войну.
Они  предлагают мир, союз  и  возобновление  дружеских отношений и  взаимных
услуг. Взамен они требуют  от вас свободы для  своих граждан, находящихся на
острове.  ...  Если  вообще  нашим  городам  когда-либо надо примириться, то
сделать это следует  именно теперь, пока не случится  что-либо непоправимое,
что  сделает  нас  навсегда  не  только  врагами вашего города, но и личными
вашими  врагами,  вы  же лишитесь  тех  преимуществ,  которые мы  предлагаем
теперь. Пока исход войны еще  неясен, вы можете одновременно приобрести себе
славу  и нашу дружбу,  а мы,  достигнув  соглашения,  можем без тяжких жертв
избежать позора.  Давайте же отныне сами жить в мире друг с другом и положим
конец  бедствиям  остальных  эллинов. А  эллины  именно вам  поставят  это в
заслугу".(IV, 19, 20)
     Были  спартанцы искренни или их  предложение следует рассматривать  как
уловку с целью  выручить своих воинов? Трудно сказать. Я склонен думать, что
они действительно хотели мира. Ведь они  уже  убедились в неуязвимости Афин,
неуклонно  следовавших  оборонительной стратегии  Перикла. В  пользу  такого
заключения говорит и их медлительность с помощью Митиленам.
     Но  афинский демос, подстрекаемый  Клеоном, отклонил мирные предложения
спартанцев. Афиняне рассчитывали на  то, что,  захватив в  плен запертых  на
острове воинов  из  знатных  семей,  они  смогут  продиктовать  свои,  более
выгодные условия  мира. Послы  вернулись ни с чем. Блокада острова Сфактерии
возобновилась, а спартанские корабли афиняне (придравшись к будто бы имевшим
место нарушениям перемирия) не возвратили. Однако высадиться на остров  им в
течение почти двух месяцев не удавалось. Под покровом густого леса спартанцы
могли маневрировать и действовать из засады. Продовольствие же  на Сфактерию
доставлялось скрытно от афинского флота - по ночам, на лодках.
     Клеон  бушевал  в  Народном собрании, обвиняя стратегов  в  слабости  и
малодушии.  Его упреки неожиданно обернулись  тем,  что ему самому  пришлось
возглавить штурм острова. Вот как  описывает Фукидид  этот  довольно нелепый
поворот событий:
     "Клеон  указал на ненавистного ему Никия, сына  Никерата, бывшего тогда
стратегом.   Упрекая  Никия,  Клеон  говорил,  что  если  бы  стратеги  были
настоящими  мужчинами,  то,  имея  достаточно  сил,  легко  покончили  бы  с
осажденными на острове спартанцами, и  что будь он сам стратегом, он  быстро
бы справился с ними".(IV, 27)
     Тогда  Никий  предложил  ему  возглавить  экспедицию.  Клеон  пошел  на
попятный, но...
     "...  чем  более  Клеон  уклонялся  от  похода,  отказываясь  от  своих
собственных слов, с тем большим рвением (как  это обычно для толпы)  афиняне
настаивали,  чтобы  Никий  передал  свои  полномочия Клеону, и кричали,  что
именно он должен плыть  к Пилосу. Наконец,  не зная,  как ему  отказаться от
своих слов, Клеон выразил согласие".(Там же)
     Клеон  заявил,  что  он  в  течение  двадцати   дней   возьмет  остров.
Легкомыслие  народовластия   в  этом  эпизоде   выказывает   себя   со  всей
очевидностью - Клеон до той поры ни разу не командовал войсками.
     Однако  Клеон  Сфактерию взял! Ему  сильно  повезло: на острове  возник
пожар  и   при  сильном  ветре  лес  основательно  выгорел.  Афиняне  смогли
высадиться и разгромили  спартанцев.  292 человека  пленных, в  их числе 120
знатных спартанцев были доставлены в Афины. Влияние Клеона усилилось.
     Тогда спартанцы последовали совету, который им дали митиленцы, и решили
нанести  удар  по  Афинской империи. В  422  г. их полководец Брасид быстрым
маршем  провел  свои  войска  через  всю  Грецию  и осадил  город  Амфиполь,
расположенный на  северном  побережьи  Эгейского  моря.  Близ  этого  города
находились золотые россыпи, их  утрата должна была  весьма ощутимо сказаться
на  доходах  афинян.  Находившаяся  поблизости афинская  эскадра  не  смогла
отстоять   город,  и  его  жители  приняли   сравнительно   мягкие   условия
капитуляции, предложенные  Брасидом. Командовавший эскадрой был отстранен от
должности  и  изгнан  из Греции.  Для  нас  это обернулось  большой  удачей.
Командующего звали Фукидид. После того,  как его военная карьера рухнула, он
решил посвятить себя написанию истории Пелопоннесской войны.
     Между  тем  Клеон во главе  афинского  войска выступил на Север,  чтобы
сразиться с Брасидом и отвоевать обратно Амфиполь. В  состоявшемся  сражении
спартанцы  взяли  верх, но  и  Брасид,  и Клеон погибли. В  Афинах  и Спарте
возобладали сторонники  мира. В  421 г. был подписан так  называемый "Никиев
мир"  сроком  на 50  лет.  Он  с самого  начала имел неустойчивый  характер.
Союзники  Спарты  -  Коринф,  Фивы и  Аргос  мир  не подписали. Кроме  того,
спартанцы, вопреки условиям мирного договора, Амфиполь не вернули, а афиняне
не вернули Пилос.
     Пожалуй, единственным  залогом сохранения  мира  (со стороны Афин) были
пацифистские настроения уставших от войны крестьян  Аттики. Они вернулись на
свою разоренную землю  и хотели,  чтобы их, наконец, оставили  в покое.  Эти
настроения ярко выражены в поставленной в том же 421 году комедии Аристофана
"Мир".
     Сюжет  комедии: Виноградарь Тригей, откормив огромного  навозного жука,
поднимается  на  нем  на Олимп,  чтобы  спросить Зевса,  когда  же  кончится
истребление Эллады  в войне. Оказывается,  что богов нет - они удалились  на
край  вселенной.   На  Олимпе  остались  только  Гермес,  который  "стережет
барахлишко  божье:  горшочки,  ложки,  плошки,   сковородочки",  да  Раздор.
Последний низверг в пещеру  и завалил камнями богиню  мира  -  Ирину. Тригей
созывает горожан и поселян Эллады, чтобы освободить богиню. Горожане тянут в
разные стороны, Тригей их прогоняет, и крестьяне  отваливают камни.  Выходит
Ирина, а с  ней вместе Жатва и  Ярмарка. Наступает  мир. Жатву  Тригей берет
себе в жены, а Ярмарку препровождает в  Совет  пятисот. В финале - свадебное
пиршество у Тригея. В начале комедии - диалог Тригея и Гермеса:
     "Тригей - Но почему все божества уехали?
     Гермес - На эллинов озлившись. Поселили здесь
     Они раздор, чудовищного демона,
     И все ему на расточенье отдали,
     А сами удалились в выси горные,
     Чтобы не видеть ваших непрестанных свар
     И жалоб ваших не слыхать назойливых.
     Тригей - Зачем же боги с нами поступили так?
     Гермес - За то, что вечно воевать хотели вы,
     Хоть боги устрояли мир. Удача чуть
     Склоняется к лаконянам, кричат они:
     "Уж всыплем мы афинянам, почешутся!"
     Когда ж победа снова за Афинами
     И просят мира посланцы лаконские,
     Тут вы орете снова: "Нас надуть хотят!
     Палладою клянемся мы! Не верьте им!
     Придут опять. Ведь Пилос - наш. Наплачутся!"
     Тригей - Все наши разговоры узнаю точь в точь.
     Гермес - И потому едва ль еще увидите
     Богиню мира - Тишину".
     <Греческое имя богини, Ирина, можно с равным  правом переводить словами
мир и тишина.>
     (203 - 222)
     Прибывший  на  зов  Тригея народ  счастлив,  что  кончилась война.  Хор
пляшет, его предводитель распевает:
     "Левая нога за правой в пляску просится сама.
     Счастлив я. Свищу, ликую, и кряхчу, и хохочу.
     Словно злую старость сбросил, так я рад, что кинул щит".
     Тригей же его увещевает:
     "Рано, рано веселитесь! Не дался еще успех.
     Вот когда спасем богиню, смейтесь, веселитесь все!
     И вопите, и орите!
     Будет нам заботой - дрыхнуть,
     Обжираться, обниматься
     И по ярмаркам шататься,
     Напиваться, наряжаться,
     Волочиться
     И кричать: "Хо-хо-хо-хо!"
     (333 - 344)
     Но, конечно, Тригей  мечтает не только  о  ярмарочном весельи,  но и  о
работе на своей земле. Он говорит:
     "Видит Зевс, блестит мотыга навостренным лезвием
     И на солнышке сверкают вилы зубьями тремя!
     Как чудесно, как нарядно выстроились их ряды!
     Как мне хочется вернуться поскорей на хутор мой
     И перекопать лопатой залежалый чернозем!
     Братья, вспомните, как прежде
     Мы живали под покровом
     Тишины богини милой!
     Вспомните о тех вареньях,
     Об изюме, черносливе
     И о соке виноградном,
     О фиалках у колодца.
     О серебряных маслинах
     Ненаглядных,
     А за это все богине
     Вознесите похвалу!"
     (565 - 580)
     Итак,  подведем  итоги  восьмилетнему  правлению   демагогов.  Война  с
Пелопоннесским союзом закончилась примерно вничью. Афины сохранили свой флот
и империю (за  исключением Амфиполя), показав на примере  Митилены, что  они
еще достаточно  сильны,  чтобы держать ее в  узде. Вместо  направляющей руки
первого  гражданина Афинская демократия подпала  под власть невежественных и
безнравственных нуворишей, которые использовали  свое влияние в  собственных
эгоистических целях. Если в сатире Аристофана есть доля правды, то эти люди,
в   частности   Клеон,  отличались  беззастенчивым  лихоимством.   А   также
жестокостью  и  агрессивностью.  Народное  собрание  все  более  явно  стало
проявлять свою  раздражительность, неуравновешенность и неспособность понять
интересы  государства.  В частности, это  выразилось в неоправданно жестоком
приговоре митиленцам  (хотя в  последний  момент  и отмененном)  и в  отказе
принять  почетные  условия  мира  после  Пилоса.  Мы  вправе  полагать,  что
неблаговидный в  нравственном отношении пример поведения новых вождей демоса
действовал  развращающе и на  всю  городскую  администрацию,  и  на  рядовых
граждан города.
     Закончив эту главу, я понял,  что в связи с ее содержанием возникают по
меньшей мере три вопроса:
     Каким образом во главе народа оказались демагоги?
     Обязательно  ли  народовластие  идет  рука  об   руку  с  ненавистью  к
интеллигенции ("необразованность полезнее умственности")?
     Чем объяснить кровожадность Клеона?
     В порядке дискуссии попытаюсь предложить свои ответы.
     Вопрос первый. Суждения  отдельного человека  определяются как разумом,
так и эмоциями.  В  собрании  многих людей эмоции  могут играть относительно
большую  роль,  так как  они  "заразительны".  Перикл адресовался  к  разуму
афинян.  Демагоги  - к эмоциям.  Среди этих  последних  немалую роль  играет
стремление к самоутверждению. Простонародью  лестно, что его вождь таков же,
как оно само  - "простой", малокультурный,  говорящий на  его  языке. Посулы
такого  вождя,   обращенные  к   примитивным   интересам  толпы,  -   ясные,
сиюминутные.  Чуждый ответственности за  свои  слова, он без  тени  сомнения
обещает "молочные реки в кисельных берегах".
     Вопрос  второй.  Естественно.  что  демагоги  ненавидят  интеллигентов,
способных разоблачить беспочвенность их обещаний. Натравливают на  "умников"
простой народ. Понятно и  то, что толпа  легко поддается такому внушению. Ей
кажется, что критики хотят отнять у нее вожделенные блага. Свой вклад дает и
присущая  малокультурному   человеку   зависть   (ибо  в   глубине  души  он
образованность уважает).
     Вопрос  третий.  Возможно,   что  свирепость  Клеона  была  его  личным
качеством. Но  если такой человек оказывается  вождем  народа,  это качество
становится  общественно  значимым. Увлечь  толпу, утвердить себя ее  лидером
проще всего пробуждая самые низменные инстинкты. Наиболее доступный из них -
ненависть.  Малокультурные и  безнравственные  люди легко  объединяются  для
преследования слабых и расправы с побежденными.
     Особенно легко  возбуждается ненависть толпы к  иностранцам,  иноверцам
или  национальным  меньшинствам. Здесь - в  еще более уродливой форме - тоже
проявляется стремление к самоутверждению. Человек, лишенный иных достоинств,
считает   себя   вправе   гордиться    своей    национальной   или   расовой
принадлежностью, "истинной" верой. Он презирает и ненавидит людей иной крови
или вероисповедания.  В любой толпе найдутся такие,  не способные ни  на что
лучшее, "патриоты"  и "истинно верующие". Они  агрессивны  и громогласны. Их
немного, но их призывы к расправе  с  "чужаками", пробуждая древние и  дикие
инстинкты,  могут  увлечь  многих -  ведь  ничто  так  не заразительно,  как
ненависть!
     Между тем, еще один древний и  смутный инстинкт заставляет толпу искать
себе  кумира  и вождя,  чьей  воле  она  могла бы  подчиниться.  Нет  ничего
губительнее для духовной жизни нации, чем если им становится подобный Клеону
апостол  ненависти  и  демагог.  Чаще   всего  это  случается  в  обстановке
нравственного  упадка,  общественного разочарования и  апатии народа,  когда
отсутствуют более достойные стимулы к его объединению. Стремление к единению
заложено в природе людей.  За неимением других побуждений,  оно,  увы, может
довольствоваться ядовитой пищей ненависти.
     Таким образом, все три ответа на поставленные вопросы определяются, как
мне кажется,  одним обстоятельством - неблагоприятным изменением социального
состава  и  нравственного облика населения  Афин.  Решающую роль стал играть
алчный, теперь уже неуправляемый, плебс  - детище империи. Началось  падение
Афинской демократии.
     Характерным для  этого  момента  ее  истории является  пренебрежение  к
законам. Их подменяют  псефизмы  Народного собрания. На первый  взгляд такая
практика отвечает еще  более последовательному проведению  в  жизнь принципа
демократии. Но на  самом деле она  лишает народ свободы, отдает  его в  руки
демагогов, на их произвол. Вот что писал по этому поводу Аристотель:
     "В тех демократических государствах, где решающее значение имеет закон,
демагогам нет места, там  на первом месте стоят лучшие граждане; но там, где
верховная  власть  основана  не   на  законах,  появляются  демагоги.  Народ
становится  тогда  единодержавным, как  единица, составленная  из  многих...
Такого рода  демос, как монарх стремится и  управлять  по-монаршему  (ибо  в
данном случае  закон им не управляет) и становится деспотом... как у тиранов
огромную роль играют льстецы,  так у  описанной нами демократии  - демагоги.
Последние  бывают   ответственны  в  том,  что  решающее   значение   в  ней
предоставляется не  законам, а  декретам  народа, так как демагоги отдают на
его   решение  все   и   вся.   И  выходит   так,  что  демагоги  становятся
могущественными вследствие сосредоточения верховной власти в полном объеме в
руках демоса,  они же  властвуют над его  решениями, так как народная  масса
находится у них в послушании".("Политика", IV, 4, 4 - 6)


        Глава 9
     <B>КРОВАВЫЕ МЕЖДОУСОБИЦЫ</B>
     Эта глава будет очень короткой. Ее можно было бы слить с предыдущей или
последующей  главами, но  я  этого не  сделал  по двум причинам.  Во-первых,
события, которые в  ней будут описаны, происходили вне Афин. Во-вторых, и по
времени - они как бы выпадают  из хронологии эволюции Афинского государства.
Дело в том,  что  хотя по  календарю эти события имели  место как  раз в тот
период истории  Афинской демократии,  к которому мы  только что подошли,  по
своему смыслу и масштабам они ее опередили  на добрый десяток  лет. Конечно,
для  истории  это  срок  ничтожный,  но  афинянам  представилась  уникальная
возможность увидеть  то, что их самих  ожидало. Кровавые  события, о которых
вскоре  пойдет речь,  потому  именно могли  бы послужить предупреждением для
Афин,  что  пример  афинян  сыграл  главную  роль  в охватившей  всю  Элладу
вакханалии. "Семена зла", относительно медленно прораставшие в Афинах,  были
занесены из них на иные,  более благоприятные  почвы, где быстро дали буйные
побеги. Поясню, что я имею в виду.
     В предыдущей  главе  было  показано,  как  одновременно  с  разрушением
традиционных  нравственных  устоев жизни  Афинская  демократия  оказалась во
власти  честолюбивых  и  корыстных  вождей  демоса  -  демагогов.  Земельная
аристократия, еще так недавно занимавшая ключевые позиции  в демократическом
государстве, ненавидела и презирала новых лидеров. С ней была солидарна и та
часть  состоятельных  граждан  города,  которую демагоги оттирали от кормила
государственной власти. Объединившись  против  так называемых  "демократов",
они именовали  себя  партией "олигархов".  Впрочем, приверженность  той  или
другой партии нередко  определялась не происхождением, убеждениями и даже не
достатком, а личной  выгодой. Об этом, обращаясь  к  судьям, прямо говорит в
одной из сохранившихся судебных речей известный "логограф" (адвокат) конца V
века Лисий (459-380 гг.):
     "Итак, прежде всего надо вам твердо усвоить, что на свете нет людей, по
природе  склонных  к   олигархии  или  к  демократии;   каждый  стремится  к
установлению той формы правления, которая для него выгодна...".(XXV)
     Эта речь была произнесена в 401 г., но сказанное в  ней относится  и  к
421   г.  Однако   идущие  от  времен   Солона   традиции   демократического
государственного   строя  в   Афинах   были  еще   очень  прочны.  Олигархия
представляла  собой не более,  чем  оппозицию, а  ее  партия  организационно
существовала  лишь  в  виде разрозненных  тайных сообществ  -  "гетерий". Об
открытой борьбе с демократами не могло быть и речи.
     Другое дело - в прочих городах Эллады. Туда демократия экспортировалась
из Афин. Иногда в виде примера, соблазнительного не только для бедноты, но и
для тех,  в ком новообретенное богатство пробудило жажду  власти, а иногда -
принудительно,  как  в  городах Афинской  морской  империи. Это  происходило
сравнительно недавно.  Подражание и  принуждение имели  в  качестве  образца
Афинскую демократию уже  демагогического толка.  Собственных демократических
традиций не  существовало, а влияние аристократии и сложившейся на ее основе
олигархии  было  велико.  В  результате  такого генезиса партии демократов и
олигархов  во многих городах  вели  между  собой борьбу "на равных".  Лидеры
обеих  партий  стремились обещаниями  и подачками  привлечь  на свою сторону
рядовых граждан, разжигая ненависть и междоусобную борьбу. Одним из наиболее
эффективных средств в этой борьбе стало вовлечение в нее посторонней военной
силы.  Такую  возможность  предоставила  война  между  Афинами  и   Спартой.
Демократы  стремились заручиться  поддержкой афинян,  олигархи обращались за
помощью к спартанцам.
     Государственное устройство Спарты  в  период Пелопоннесских войн нельзя
назвать правлением аристократии или олигархии. Сами эти понятия в обычном их
значении не соответствовали своеобразному образу жизни спартанцев. Со времен
полулегендарного  законодателя  Ликурга (VIII в.) в Спарте  культивировалась
умеренность  и  даже  суровость образа жизни. Личное  обогащение  никого  не
привлекало, внешней торговли не существовало,  в обращении находилась только
медная монета  внутреннего пользования,  военной добычи спартанцы не  брали,
данью побежденных врагов не облагали. Это  была "община равных" или, скорее,
военный  лагерь, где распоряжались военачальники, а деньги не могли  служить
источником  ни  власти,  ни  влияния.  Сами  спартанцы ремеслами и  сельским
хозяйством не занимались. Их кормило порабощенное еще в незапамятные времена
коренное население страны. Институты государственной  власти в Спарте  имели
своеобразный  смешанный  характер.  С  одной  стороны,  -  два  одновременно
царствующих царя.  Их власть - наследственная и пожизненная - ограничивалась
тем,  что  они принимали  на себя верховное  командование  во  время войны и
следили за обеспечением  безопасности на  дорогах  в мирное время. Наряду  с
царями   существовал   совет   старейшин   ("герусия").   Тридцать   человек
("геронты"),   избирались   народным  собранием  из  числа  граждан   старше
шестидесяти лет и оставались членами герусии пожизненно. Это - военный совет
и  верховный  суд. С  другой  стороны,  -  демократические  учреждения.  Вся
политическая власть  принадлежала  Совету  из пяти  "эфоров", переизбираемых
народным собранием ежегодно. Само народное собрание ("апелла"), куда входили
все  спартанцы, достигшие 30 лет,  собиралось ежемесячно, но не имело  права
обсуждения каких-либо вопросов. Оно лишь одобряло  или не одобряло (криком!)
действия царей и других должностных лиц.
     Из этой краткой справки видно, что олигархи не могли вызывать особенной
симпатии  у  спартанцев.  Но  "на  войне  как   на  войне!".  Если   афиняне
поддерживали демократов, то Спарта, естественно, готова была  оказать помощь
их противникам.
     Обрисовав  таким  образом, в  самых общих  чертах политическую ситуацию
ряда городов  Эллады, "обогнавших" Афины  на пути  конфронтации демократов и
олигархов, предоставим слово очевидцу. Вот, что пишет об этом Фукидид:
     "Этой  междоусобной  борьбой  были  охвачены теперь все города  Эллады.
Города по  каким-либо причинам  вовлеченные  в  нее позднее,  узнав теперь о
происшедших подобного рода  событиях в других городах, заходили все дальше и
дальше  в  своих буйственных замыслах и превосходили своих  предшественников
коварством в приемах борьбы и жестокостью  мщения. Изменилось даже привычное
значение слов в оценке человеческих действий...
     ...  Человек,  поносящий  других и вечно  всем недовольный, пользовался
доверием, а его противник, напротив, вызывал подозрения. Удачливый и  хитрый
интриган считался  проницательным, а распознавший заранее  его  планы  - еще
более  ловким. С  другой  стороны,  того,  кто  заранее решил  отказаться от
участия в политических происках, того  считали врагом своей партии и трусом,
испугавшимся  противника. Хвалили тех,  кто мог заранее предупредить доносом
задуманную  против него интригу  или  подталкивал на это  других... Взаимные
клятвы,  даваемые  для примирения, обе стороны признавали лишь средством для
того, чтобы выиграть  время в трудном положении, и считали  себя  связанными
ими лишь до тех пор, пока не соберутся с силами для новой борьбы..."
     Ай  да  Фукидид! Нельзя  отказать ему  в знании  слабостей человеческой
природы! Но слушаем дальше:
     "... Причина всех  этих  зол - жажда власти, коренящаяся в  алчности  и
честолюбии. Отсюда проистекает и жгучая  страсть к соперничеству, когда люди
предаются спорам  и  раздорам.  Действительно,  у  главарей  обеих городских
партий  на устах  красивые  слова:  "равноправие  для  всех" или  "умеренная
аристократия".  Они  утверждают,   что  борются  за  благо   государства,  в
действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство...
     ... Благочестие и страх перед богами были для  обеих партий лишь пустым
звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные
деяния, слыли даже более доблестными..."
     И в заключение этого весьма поучительного отрывка:
     "... Все были твердо убеждены лишь в том, что всеобщей безопасности нет
и  поэтому каждый  должен  заботиться о  своей собственной безопасности и не
доверять другим. И как раз люди менее развитые и менее образованные  большей
частью  и  одерживали  верх  в   этой  борьбе.  Ведь,  сознавая  собственную
неполноценность  и опасаясь, что в силу духовного  превосходства  и  большей
ловкости   противников   попадут   в   ловушку,   они  смело   прибегали   к
насилию".(История, III, 81-83)
     Процитированный  отрывок  у  Фукидида  служит  комментарием к  описанию
кровавых событий на острове Керкира, которые происходили все в том же 421 г.
Этим  описанием  я намерен закончить  главу. Но  сперва,  пусть с нарушением
хронологии,  хочу привести один  пример  демагогической  и  зловещей логики,
выступающей  под лицемерной  маской  заботы  о народе. События  происходят в
Сицилии,  в  415 г. Народное собрание города Сиракузы обсуждает  невероятный
слух о том, что на  них войной  идет афинский флот. Почему этот слух казался
сиракузцам  невероятным, будет  ясно из  материала  следующей главы. А  пока
послушаем   в   пересказе   Фукидида    выступление   на   собрании   вожака
демократической партии  - некоего Афинагора. Из контекста его речи ясно, что
демократы  в Сиракузах  не  стоят  у власти,  а  только рвутся к ней.  Вот и
интересно - каким путем? Афинагор начинает  с выражения  уверенности  в том,
что поход афинян невозможен.(Тем  временем они уже плывут к Сицилии). Далее,
не   утруждая   себя   доказательствами,    он   приписывает   злонамеренное
распространение слухов о  войне  своим политическим  противникам и  на  этом
основании ... . Впрочем, пусть скажет сам:
     "А  здесь у нас  есть  люди,  которые  измышляют ложные  и  несбыточные
истории, и это - не в первый раз. Но я  знаю, что они  стараются такими  или
еще более зловредными выдумками  или поступками запугать  наш  народ и самим
захватить власть в городе.
     И  я  опасаюсь,  как  бы  в  конце  концов их  попытки в самом деле  не
увенчались успехом. Ведь мы неспособны, пока не попадем в беду, своевременно
принять меры предосторожности и, раскрыв замыслы врагов, наказать их. Именно
поэтому наш город так редко пользуется миром и постоянно раздираем  смутами.
Мы куда  больше  страдаем от  внутренних  распрей, чем от внешнего врага,  а
иногда  даже  подчиняемся  тирании  или произволу немногих.  Если  вы только
пожелаете  меня  поддержать,  я  постараюсь   на  этот  раз  по  возможности
предотвратить   подобные  бедствия.  На  вас,  большинство  народа,  я  буду
действовать  убеждением,  а  этих злоумышленников придется наказывать,  и не
только пойманных с поличным (ведь уличить их трудно), но <i>наказывать их нужно
уже  за те зловредные умыслы,  которые  они осуществили бы, если  бы были  в
состоянии</i>.(Подчеркнуто мной - Л.О.) Ведь вражеские замыслы следует пресекать
еще   до   их   претворения   в  действие:  кто   не   принял   заранее  мер
предосторожности, тот пострадает сам".(Там же, VI, 38)
     Вот так-то, дорогой читатель! Но вернемся к событиям 421 года.
     До сего момента я цитировал более или менее общие рассуждения по поводу
междоусобной   борьбы,  охватившей   Элладу.  Теперь   приведу  для  примера
конкретное описание того, как она выглядела. Как было обещано, речь пойдет о
событиях, происходивших  в 421 г.  на  острове  Керкира.  Для экономии места
вкратце перескажу их  начало. Олигархи  составляют заговор, убивают в Совете
вождя  народной  партии  Пифия  и  еще  60  человек  советников  из  народа,
захватывают  власть   в  городе.  Однако   сторонники  демократии  оказывают
вооруженное сопротивление. Обе стороны посылают на поля за рабами, обещая им
свободу. Демократы одерживают верх. Поджоги. Город в огне. Подходят афинские
корабли. Более 400  человек олигархов укрываются в  святилище Геры и садятся
там, - как  молящие о защите, -  у  алтаря.  Является  спартанская  эскадра,
начинается морской  бой.  Но  на подходе большой  афинский  флот.  Спартанцы
уходят. И начинается расправа. Вот как ее описывает Фукидид:
     "... демократы  принялись убивать в  городе тех  из своих  противников,
кого  удалось отыскать и схватить... Затем, тайно вступив  в святилище Геры,
они убедили около  50  находившихся там молящих выйти, чтобы предстать перед
судом, и осудили всех на смерть. Однако большая часть молящих не согласилась
выйти. Когда они увидели,  что происходит с другими,  то  стали убивать друг
друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие
покончили с собой кто как мог.
     В  течение  семи  дней,  пока  Евримедонт после своего  прибытия  с  60
кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан,
которых   считали  врагами,  обвиняя  их   в   покушении  на  демократию.  В
действительности же некоторые  были  убиты из личной вражды, а  иные  - даже
своими  должниками из-за  денег, данных ими в долг. Смерть  здесь царила  во
всех  ее видах.  Все  ужасы, которыми  сопровождаются  перевороты,  подобные
только  что  описанному,  все  это  происходило  тогда на  Керкире и,  можно
сказать,  даже  превосходило  их.  Отец  убивал сына, молящих о защите силой
отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в  святилище
Диониса, где они и погибли".(III, 81)
     После этого описания Фукидид и дает свой цитированный выше комментарий.
Он его начинает словами:
     "До  такой  неистовой жестокости  дошла  эта  междоусобная  борьба. Она
произвела ужасное  впечатление потому, что  подобное  ожесточение проявилось
впервые.  Действительно,  впоследствии  весь  эллинский  мир  был  потрясаем
борьбой партий".(III, 82)
     Насколько объективен  Фукидид? Не был ли он сам  сторонником олигархии?
Уж очень тягостное впечатление оставляют описание расправы на Керкире и речь
Афинагора в Сиракузах. Нет,  пожалуй, это подозрение с него надо снять. Ведь
он не скрывает, что резню на Керкире начали олигархи. Кроме того вспомним, с
каким уважением он рассказывал о Перикле. Ниже я буду цитировать Фукидида  в
связи с олигархическим переворотом в Афинах - симпатии  к олигархам там тоже
не видно.
     Надо   полагать,  что  коварством  и  жестокостью  вожди  демократов  и
олигархов стоили друг друга. А народ... Когда, поддавшись массовому психозу,
народ  бывает охвачен паникой  или  яростью, он  превращается в  обезумевшую
толпу, способную на любую дикость.
     Мысли мои  невольно обращаются к  иным,  позднейшим  временам.  Неужели
всегда  борьба идеологий должна выливаться в кровавую баню?  Хочется верить,
что это  не так,  что ныне  человечество  вступило  в  более просвещенную  и
гуманную эпоху...
     Ну, а теперь вернемся в Афины.


        Глава 10
     <B>СИЦИЛИЙСКАЯ КАТАСТРОФА. АЛКИВИАД</B>
     В 420  г. стратегом избирают Алкивиада. Ему едва исполнилось 30 лет, но
он бесспорно - самая яркая и популярная личность в Афинах того времени.  Эта
популярность  простирается  от  восхищения  до  возмущения.  Знатного  рода,
племянник  и  воспитанник  Перикла,  он  богат, красив,  красноречив  и  уже
заслужил славу  опытного и отважного  воина. Но,  быть  может, в еще большей
степени популярность Алкивиада  связана с его вызывающей расточительностью и
беспутством. Вот как пишет об этом Плутарх:
     "Но с  делами и  речами государственного  мужа,  с искусством оратора и
мудростью сочетались непомерная роскошь повседневной жизни, разнузданность в
попойках  и  любовных  удовольствиях,  пурпурные,  женского покроя  одеяния,
волочившиеся  в пыли городской площади,  чудовищная расточительность... видя
все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то
же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто
чудовищное и грозящее тиранией...".(Алкивиад, XVI)
     Алкивиад  первым  надумал расписать  стены  своего  дома  картинами. Он
держит  конный  завод,  что  при отсутствии в Аттике природных пастбищ стоит
безумно  дорого.   Это   вызывает   неодобрение,  но   вместе   с  тем,  как
свидетельствует далее Плутарх:
     "...  добровольные  пожертвования,  щедрость  хорега,  дары  городу,  в
пышности которых он  не знал себе равных, слава предков, сила слова, красота
и крепость тела в соединении  с воинским опытом и  отвагой заставляли афинян
прощать Алкивиаду  все  остальное,  относиться  к нему терпимо  и всякий раз
подбирать для его выходок самые мягкие названия,  именуя  их то шутками,  то
даже добрыми делами...".(Там же)
     Алкивиад - кумир аристократической молодежи. Несмотря на былую дружбу с
Сократом,  он   теперь  не   признает   никаких   принципов  и  нравственных
ограничений.  На общественном  поприще в  Афинах впервые  появляется крупный
деятель, чье  честолюбие носит чисто  эгоцентрический характер. Естественным
его  качеством является  цинизм. Для характеристики Алкивиада и его  времени
уместно процитировать из Фукидида содержание переговоров афинян с мелосцами.
     В  416 г. афинская  экспедиция под  командованием  Алкивиада  выступила
против  колонии Спарты - острова  Мелос. Перед высадкой афиняне направили на
остров послов с предложением о добровольной капитуляции. Надо полагать,  что
послы  получили инструкции от своего  командующего. Подробности  цитируемого
диалога,  разумеется, вымышлены Фукидидом, которому он был известен только в
пересказе, но  можно думать, что психология и логика его участников переданы
верно. Вот этот диалог в несколько сокращенном виде:
     Афиняне:  "...  добивайтесь  только того,  что  и  вы, и мы по здравому
рассуждению считаем возможным.  Ведь вам, как и нам,  хорошо известно, что в
человеческих  взаимоотношениях  право имеет смысл только  тогда,  когда  при
равенстве  сил  обе  стороны  признают  общую  для  той  и  другой   стороны
необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый
вынужден подчиниться.
     Мелосцы: Как нам по крайней мере  кажется, полезно, - раз уж вы решили,
устранить вопрос о праве, говорить только  о пользе, - чтобы вы  не отменяли
понятия общего  блага;  чтобы с каждым  человеком, находящимся  в опасности,
поступала по пристойной справедливости... И это  так  же в  наших интересах,
как и в ваших, тем более, что в случае падения вы подадите пример  жестокого
возмездия.
     Афиняне: Мы не падаем духом при мысли, что может наступить конец нашему
владычеству...  Но  заботу об  этом  вы уж  предоставьте нам. Мы постараемся
показать вам, что пришли ради пользы нашего владычества,  и будем говорить с
вами теперь о  спасении вашего города, ведь  мы  не желаем такого господства
над  вами, которое  было  бы  для вас  тягостно; напротив, мы  хотим  вашего
спасения к обоюдной выгоде.
     Мелосцы: Но  как же рабство может  быть  нам  столь же полезно, как вам
владычество?
     Афиняне: Потому  что вам будет выгоднее  стать подвластными нам, нежели
претерпеть жесточайшие бедствия. Наша  же выгода в том, чтобы  не нужно было
вас уничтожить.
     Мелосцы: Но не согласитесь ли вы оставить нас нейтральными, не  врагами
вам, а друзьями, с условием не вступать ни в один из союзов?
     Афиняне: Ваша  неприязнь вредит  нам не  столь  сильно:  ваша  дружба в
глазах  подвластных  нам  будет  признаком  нашей  слабости, а вражда ваша -
доказательством мощи".(История, V, 89 - 95)
     Интересная  мысль  -  не правда  ли?  В  заключительной  части  диалога
высказывается   откровенное  презрение  к  понятию   чести,   некогда  столь
восхвалявшемуся великим Гомером и трагиками:
     "Афиняне: "...  Вы не поддадитесь, конечно, тому ложному чувству чести,
которое в явных и несущих  позор и опасность положениях  чаще всего  толкает
людей на гибель. Действительно, многие заранее видели,  что им предстоит, но
так называемое чувство чести соблазнительной  силой этого слова довело их до
того,  что они, склонившись перед ним, попадали в непоправимые беды, а затем
прибавляли  к  ним  еще  больший   позор,  скорее  из-за  своего  постыдного
безрассудства, чем в силу неблагоприятных обстоятельств".(V, III)
     Мелосцы, однако, капитулировать отказались  -  то ли  у них сохранились
прежние представления  о  чести, то ли  они надеялись на помощь  спартанцев.
После длительной  осады Алкивиад  Мелос взял. По  его приказу  всех взрослых
мужчин перебили,  а женщин  и детей  продали  в рабство. И этот приказ отдал
воспитанник   Перикла!   Впрочем,  надо  думать,  что   его  действия   были
санкционированы афинским  народом -  на остров отправили  500  колонистов из
Афин. А ведь подобного приговора  за  десять лет до того не смог добиться от
Народного собрания свирепый Клеон.
     Тем временем Афины оправились от последствий чумы и ущерба, понесенного
на первом этапе Пелопоннесской войны. Подросло новое поколение воинов. Стали
выдвигаться  смелые  проекты  дальних походов.  Не рискуя  выступить  против
грозных  спартанцев,  афиняне  стремятся  прибрать  к  рукам то, что  "плохо
лежит".  Им кажется,  что  таким объектом  для  них  может послужить богатая
Сицилия.  Захватнические  аппетиты  афинского  демоса  усиленно  подогревает
Алкивиад. По свидетельству Плутарха он...
     "...  воодушевил толпу своими многообещающими планами и расчетами,  так
что и юноши в палестрах, и старики,  собираясь в мастерских и на полукружных
скамьях,  рисовали карту  Сицилии,  омывающее  ее море,  ее  гавани и  часть
острова, обращенную в сторону Африки. На Сицилию смотрели не как на конечную
цель войны, а как  на отправной пункт для нападения на Карфаген, для захвата
Африки и моря вплоть  до Геракловых столпов...".(Никий, XII)  Представился и
предлог:  сицилийский  город  Эгиста  обращается  к  Афинам   за  помощью  в
междоусобной войне  с другим городом, который поддерживают Сиракузы. Вот как
об этом рассказывает Фукидид:
     "Афиняне созвали Народное собрание. Услышав, наряду с завлекательными и
не  соответствующими действительности  донесениями  своих  посолов,  также и
сообщение  посольства  Эгисты о том, что в государственной  казне  и  храмах
эгистян хранится много денег, постановили отправить в  Сицилию эскадру из 60
кораблей.  Стратегами с  неограниченными полномочиями были выбраны Алкивиад,
сын Клиния, Никий, сын Никерата, и Ламах, сын Ксенофана. Они получили приказ
оказать помощь эгистянам... в остальном же поступать таким образом, как  они
сочтут наилучшим для афинян".(История, IV, 8)
     Последняя  фраза  подразумевает расширение  сферы  военных  действий на
острове.
     Спустя  пять дней Народное собрание собирается снова  -  для обсуждения
практических мероприятий по подготовке экспедиции. Однако  на нем неожиданно
разгорается дискуссия о целесообразности всего похода. Ее начинает выбранный
стратегом против  воли Никий. К тому  времени Никий -  человек уже пожилой и
очень богатый. Он не скупится на подарки афинскому народу, притом пользуется
репутацией   храброго   военачальника.  Однако   Плутарх   дает   ему   иную
характеристику. Он пишет:
     "Пугливый и нерешительный от природы,  он удачно скрывал свое малодушие
во  время военных  действий, так что  походы  завершал  неизменной  победой.
Осмотрительность в государственных делах и страх перед доносчиками  казались
свойствами  демократическими и  чрезвычайно усилили Никия, расположив в  его
пользу  народ, который боится презирающих его и  возвышает боящихся".(Никий,
II)
     Так или иначе, но у Никия  достаточно опыта, чтобы понять всю опасность
авантюрного  замысла  Алкивиада, выполнение  которого теперь ложится на  его
плечи. К тому же он  очень недолюбливает Алкивиада. Перспектива делить с ним
командование  столь  неприятна,  что  Никий  решается  выступить против  уже
принятой  народом псефизмы. Он подробно  анализирует  военную ситуацию.  Вот
некоторые отрывки из его речи:
     "Я  утверждаю,  что отправляясь в Сицилию, вы оставляете  у себя в тылу
множество  врагов, а  там  приобретете  еще  новых. Быть  может, вы  все  же
считаете, что  заключенный  вами мир (со Спартой  - Л.О.)  будет  достаточно
прочен. Пока вы  воздерживаетесь от новых предприятий,  мир на  словах будет
существовать... как только они увидят, что силы наши раздроблены  (а к этому
мы  теперь  как раз и  стремимся), то нападут  на нас... Поэтому нам следует
тщательно  взвесить  все  это, чтобы  не подвергать наш  город  опасностям в
настоящем его  непрочном  положении  и  не  стремиться к  расширению  нашего
владычества,  пока  мы  не  закрепим  того,  что  имеем. ...  Сицилию  же  -
отдаленную страну с многочисленным населением - если даже и покорим, то едва
ли  будем  в состоянии  надолго  удержать  там  наше  владычество.  И  сколь
неразумно нападать  на страну,  господство над которой нельзя  удержать даже
после победы, зная, что при неудаче мы окажемся в  гораздо худшем положении,
чем раньше".(Фукидид. История, VI, 10)
     Никий  совершенно  прав и нам теперь ясно, почему сиракузцы сначала  не
могли поверить  в  то, что  афиняне  затеяли против  них войну.  Однако, как
опытный оратор,  Никий знает, что одной правоты недостаточно для того, чтобы
склонить  на  свою   сторону  возбужденный   заманчивыми  обещаниями  народ.
Необходимо  еще и опорочить своего  оппонента, бросить  тень  на мотивы  его
обещаний. Поэтому, без лишнего  стеснения,  Никий включает в свою речь выпад
против Алкивиада:
     "И если кто, восхищаясь  своим избранием  в стратеги, тем более, что он
для этой должности слишком молод, советует вам выступить в  поход, имея  при
этом  в виду только личные выгоды, то есть желая вызвать  всеобщее удивление
своим  конским заводом  (а так как содержание  его  стоит  больших денег, то
надеется также извлечь для себя и денежную выгоду на должности стратега), то
не позволяйте  ему прославиться ценой опасности для нашего  города. Поверьте
мне: люди такого  склада как он, - не только расточители в собственном доме,
но  и  опасны  для  государства.  Дело,  однако,  слишком   серьезно,  чтобы
недостаточно  зрелые люди могли  глубоко  продумать и твердо вести его".(Там
же, VI, 12)
     Заканчивает Никий патетически:
     "С  тревогой  смотрю  я  на  сидящих  здесь  юнцов,  сторонников  этого
человека,  и  потому  обращаюсь  к  вам  -  люди  старшего  поколения   -  с
настоятельной  просьбой: не дать рядом  сидящему запугать себя, не позволить
упреками в трусости  голосовать против  войны и не увлекаться, подобно  этим
юнцам, гибельной страстью к завоеванию далеких стран". (VI, 13)
     Но противник Никия тоже искушен в словесных баталиях. Алкивиад начинает
ответную речь с того, что старается обратить в свою пользу выдвинутые против
него обвинения:
     "Афиняне!  У меня больше  прав,  чем  у других,  быть военачальником (я
должен начать так, поскольку Никий выступил здесь с  нападками против меня),
и к тому же я полагаю,  что я достоин  этой должности. Ведь тем, за что меня
здесь  упрекают,  я  и мои  предки  стяжали себе славу,  и  принесли  пользу
отчеству. Действительно,  великолепие  моего снаряжения  для Олимпийских игр
внушило эллинам даже более высокое представление о нашей мощи, чем она  была
в действительности,  хотя  прежде  они считали,  что  война  нас  совершенно
истощила. Я выступил на состязании с семью колесницами (чего не делал еще ни
один частный человек до меня) и  одержал  победу, получив первую,  вторую  и
четвертую награды,  да  и  во всем остальном  снаряжении я  оказался  вполне
достойным  такой победы.  Ведь  подобные  свершения  в силу обычая  приносят
почет, а возможность их служит доказательством нашего могущества".(VI, 16)
     Речь  идет   об  Олимпийских  играх  416  года.(Победам  в   спортивных
состязаниях  еще  в  глубокой древности  придавали политическое  значение!).
Далее   следует   смелый   софистический  пассаж,  очень   характерный   для
эгоцентрической психологии оратора:
     "Совершенно справедливо, что человек, сознающий  свое превосходство, не
относится  к  другим  как  равным себе, так же, как  бедствующий ни с кем не
делит своей участи. Подобно тому, как оставляют людей  в  несчастьи, избегая
общения с ними, так  не следует обвинять и счастливцев за их пренебрежение к
людям...".(Там же)
     В этом пассаже не  только самовыражение  Алкивиада, но и характеристика
нравственного уровня аудитории, к которой он обращается.
     "Я знаю, - продолжает  Алкивиад,  - что подобных людей и вообще людей в
какой-то области выдающихся ненавидят  при жизни (особенно равные  им,  да и
все  те, с  кем  им приходится общаться).  Зато после их  смерти  иные  даже
притязают на родство с ними  (хотя бы и  неосновательное), а их родной город
не  отрекается  и  не осуждает их,  а напротив, восхваляет  как благодетелей
родины. Вот к чему я  стремлюсь,  и оттого-то моя  личная жизнь подвергается
нападкам.  Вы  же  должны  судить  о  том,  хуже ли  я  других управляюсь  с
государственными делами...".(Там же)
     Далее  следуют аргументы в пользу войны в  Сицилии, касающиеся  главным
образом  неорганизованности и неискушенности  сицилийцев в  военном  деле. В
конце  речи  Алкивиад  обращает  против  Никия  его   апелляцию  к  старшему
поколению:
     "Итак,   пусть  не  отвратит  вас  от   похода  речь  Никия,  внушающая
бездеятельность и сеющая рознь между старшим и младшим поколениями.  Подобно
нашим  отцам, которые  все  вместе - и стар,  и  млад - принимали  решения и
возвысили наш город до  нынешнего могущества, старайтесь и вы с присущим вам
взаимопониманием  еще более возвеличить его. Помните, что юность  и старость
друг   без   друга   бессильны.  Напротив,  правильное  смешение  некоторого
легкомыслия,  умеренности  и  точного  расчета,  пожалуй,  наиболее  важно в
государственных делах".(VI, 18)
     Алкивиад  победил - решение  о Сицилийском  походе  было  подтверждено.
Назначение всех трех стратегов тоже осталось в силе.
     Когда  афинский  флот   был  уже  почти  готов  к  отплытию,  случилось
происшествие, взбудоражившее весь город. Древние греки почитали бога Гермеса
охранителем дорог, и  каменные столбы с его изображением - гермы - стояли во
множестве на улицах города. И вот, в одну ночь большая часть герм осквернена
-  изображения Гермеса  повреждены.  Афиняне подозревают заговор. Начинаются
лихорадочные  поиски  злоумышленников. Назначена награда за донос. Про гермы
никто ничего сообщить не может, зато доносят о том, что "золотая молодежь" в
ночных попойках издевается над  таинством мистерий, пародирует их. Называют,
в частности, и Алкивиада. Его враги стараются раздуть дело.
     Участием в особых очистительных обрядах, процессиях и священных плясках
мистерий древние  греки  готовили свои души к  беспрепятственному переходу в
загробный  мир  (см. Приложение 1).  Поэтому  к мистериям  относились  очень
серьезно  и  обвинение  в  надругательстве  над ними было  тяжким.  Алкивиад
требует  немедленного  суда,  но  обвинители,  опасаясь  возмущения  войска,
добиваются отплытия флота.
     После  этого  в  Афинах  начинается  настоящая "охота  на  ведьм".  Для
описания ее предоставлю слово Фукидиду:
     "...  после  отплытия  эскадры  в  Сицилию  афиняне  вновь  взялись  за
расследование  по  делу  о  мистериях  и  гермах.  При  этом,   не  проверяя
достоверность  сведений  доносчиков,   афиняне   в   своей  подозрительности
принимали  все показания  без проверки.  Так,  на  основании  доносов и улик
негодяев,   хватали  и  бросали   в   тюрьму   многих   безупречных   людей.
Представлялось  предпочтительным  -  путем  строгого  расследования  все  же
выяснить,  дело, чем допустить, чтобы  какой-нибудь  на  вид благонамеренный
человек, раз уж он навлек на себя подозрение, избежал пристрастных допросов.
     ... Все это дело о гермах и мистериях,  казалось им, указывает на некий
заговор для установления в Афинах  олигархии  и тирании. Раздраженные такими
подозрениями афиняне уже  бросили в тюрьму многих знатных людей,  и так  как
конца дела не было видно, то,  все более распаляясь, стали хватать и бросать
в тюрьму еще большее количество граждан".(История, VI, 53)
     Эпизод,  который далее  описывает  Фукидид,  типичен  для  "правосудия"
разъяренной толпы.
     Основанием   для   обвинения    оратора   Андокида   было   только   то
обстоятельство, что герма, стоявшая против его дома, повреждена не была. Его
арестовали. Народ требует казни. Но происходит следующее:
     "Наконец один  узник, - рассказывает Фукидид, -  особенно подозреваемый
по  делу  о  гермах, по совету одного  из  сотоварищей по заключению  сделал
признание - истинное  или ложное - я не могу сказать: об этом строились лишь
различные  догадки и никто тогда определенно не знал, да и теперь  не знает,
кто  же  в  самом  деле  были  преступники.  Сотоварищ  убедил  его  сделать
признание,  указав  на то,  что даже  если он и не  виноват,  то все  же ему
следует признаться и  просить  снисхождения. Таким образом он  и спасет свою
жизнь и положит конец подозрениям в городе. Шансов на спасение будет больше,
если он в надежде на прощение во всем признается, чем если он, отрицая  свою
виновность, предстанет перед судом. Итак, он показал на себя и на  других по
делу  об осквернении герм. Афиняне, которых крайне угнетало, что нельзя было
напасть на след вражеских происков, с радостью восприняли это, по их мнению,
истинное признание. Сам доносчик и сотоварищи им не оговоренные, были тотчас
же  освобождены.   Оговоренных  же  им  людей,  кого  могли   найти,   после
чрезвычайного судебного процесса казнили. Успевших бежать заочно присудили к
смертной  казни и объявили награду за их головы.  Однако и при этом судебном
процессе никто не мог сказать: были ли  осужденные казнены справедливо".(VI,
60)
     После чего Фукидид меланхолически замечает:
     "Впрочем, для прочих граждан города  такой  исход дела  все  же казался
неоспоримо полезным".(Там же)
     В  этом   замечании  -  психология   афинянина   той   поры.   Попрание
справедливости и казнь быть может ни в  чем не повинных людей не кажется ему
чем-то ужасным. Кстати, об  этом  свидетельствует  и Плутарх. Пять  столетий
спустя  в  биографии Алкивиада  он,  пересказывая  тот  же  эпизод, включает
(похоже,  что  с пониманием)  в аргументацию  сотоварища  Андокида следующее
замечание:
     "Наконец,  того же требуют и  соображения  общего  блага:  ценою  жизни
немногих  и к тому же сомнительных  личностей  будет  спасено от гнева толпы
множество безупречно порядочных людей".(Алкивиад, XXI)
     Но вернемся к судьбе Алкивиада.  Вопрос с  гермами как будто выяснился,
но оставалось кощунственное издевательство  над  мистериями. Напомню,  что к
таинству мистерий  афиняне  относились очень  серьезно.  И тут  все  страсти
обращаются против Алкивиада. Любовь к роскоши, эксцентричность и высокомерие
Алкивиада,   вкупе  с  приписанным  ему   надругательством  над  мистериями,
заставляют неустойчивый в  своих симпатиях демос круто изменить отношение  к
недавнему  кумиру. Все только и говорят, что Алкивиад стремится к тирании и,
вернувшись победителем из Сицилии, уничтожит демократию. Решено вызвать  его
в Афины  и  предать  суду.  Соответствующий  приказ  посылают  в  Сицилию на
быстроходном государственном корабле "Саламиния".
     Арестовать Алкивиада в присутствии воинов посланцы  афинского народа не
решаются. Он же, сделав вид, что подчиняется приказу, всходит на корабль, но
на первой же стоянке у берегов Греции, покидает его и направляется в Спарту.
     Неожиданный  отзыв  Алкивиада  из  армии  обескуражил  афинян.  Плутарх
свидетельствует, что
     "...  после его  отъезда воины пришли в  уныние, предчувствуя,  что под
командованием Никия война затянется надолго - казалось, стрекало, понукавшее
всех и каждого к решительным действиям, исчезло...".(Там же)
     Фукидид подробно  описывает  ход  военных действий  в Сицилии.  Нам нет
нужды следовать этому описанию. Никий сперва долго крейсировал вдоль берегов
острова,  потом  высадился,  но   медлил  со   штурмом  Сиракуз,  дав  время
противникам опомниться и  собрать силы. Потом начал окружать город  стеной и
прозевал прибытие подкреплений  из Спарты.  Я процитирую описание  решающего
сражения  при  Сиракузах,  но  сначала познакомимся  с  документом, наглядно
рисующим  разложение  афинского войска.  На второй год войны  Никий посылает
следующее донесение в Афины:
     "... С тех  пор, как мы потеряли превосходство над врагом,  наши  слуги
бегут к неприятелю; часть наемников,  насильно  завербованных во флот, сразу
же  стала разбегаться по  разным  городам Сицилии;  другая же, соблазнившись
сначала высоким жалованием и  больше стремясь обогатиться,  нежели  воевать,
увидев, что  неприятельский  флот и остальные боевые силы, вопреки ожиданию,
готовы  сопротивляться  нашим,  начала либо  переходить  к  неприятелю, либо
бежать кто куда может (а Сицилия  велика). Нашлись  даже  и  такие,  которые
купив  себе  рабов из  Гиккары,  поставили  их  на  свое  место  с  согласия
триерархов, и это послужило причиной падения боеспособности флота".(Фукидид.
История, VII, 13)
     Какая жалкая картина! И это потомки тех, кто отразил  нашествие персов,
героев сражений при Потидее и у Саламина!
     Никий просит отставки и  рекомендует отозвать войско. Афиняне войско не
отозвали  и  не приняли  отставки Никия. На помощь,  под  его начало прислан
стратег Демосфен с 73 кораблями и пятью тысячами гоплитов. Он настаивает  на
немедленном штурме  Сиракуз.  Никий не  решается. В результате  Демосфен сам
ведет на приступ прибывшие с ним свежие части. Сражение разыгрывается ночью,
на господствующей  над городом  цепи холмов -  "Эпиполы". И  Фукидид в своей
Истории, и  Плутарх в биографии  Никия  с одинаковой живостью  описывают это
роковое  для  афинян   сражение.  По  существу  произошедшего  оба  описания
совпадают. Процитирую Плутарха:
     "Итак, Демосфен  ночью  ударил  с  пехотой  на  Эпиполы,  часть  врагов
истребил,  не дав  им опомниться,  обороняющихся  же  обратил  в бегство. Не
довольствуясь  достигнутым,  он  продвигался  дальше,  пока не  столкнулся с
беотийцами  (прибывшими из Пелопоннесса -  Л.О.). Сомкнутым строем, выставив
копья, беотийцы  первыми с криком  бросились на афинян и многих  сразили. Во
всем войске  Демосфена (куда  более  многочисленном - Л.О.)  сразу  поднялся
страх и смятение. Обратившиеся  в бегство смешались с теми, кто  еще  теснил
противника;  тем, кто  рвался вперед,  путь преграждали свои же,  охваченные
ужасом, и они сбивали друг друга с ног,  и падали друг на друга, и принимали
бегущих за преследующих и друзей за врагов".(Никий, XXI)
     Как тут не  вспомнить  для сопоставления великолепный маневр афинян под
командованием Мильтиада в Марафонской битве! Но слушаем дальше:
     "Все смешалось, всеми  владел страх и неуверенность,  обманчиво мерцала
ночь, не беспроглядно темная,  но и не достаточно светлая, как всегда бывает
при  заходе  луны, движущаяся  масса человеческих  тел  бросала густую тень;
тусклый свет, в  котором ничего  нельзя было толком разглядеть, заставлял из
страха перед врагом с подозрением вглядываться в лицо друг друга, - все это,
вместе взятое, привело афинян к страшной, гибельной развязке".(Там же)
     А  что "вместе взятое"?  Да ничего,  кроме паники  и  небоеспособности!
Плутарх продолжает:
     "Случилось так, что луна светила им в спину и они  все время оставались
скрытыми собственной тенью, так что неприятель  не  видел ни мощи их оружия,
ни его великолепия, щиты же их врагов, отражая сияние луны, сверкали ярче, и
казалось, что их больше, чем было на самом деле".(Там же)
     Любопытная трактовка ситуации. Ребенку ясно, что освещение  на поле боя
для рукопашной  схватки было  в пользу афинян -  они лучше видели  врага. Но
если рассчитывать не на бой, а на устрашение противника видом своего оружия,
тогда конечно...
     "Враги продолжали  теснить  со всех сторон,  - завершает  свой  рассказ
Плутарх, - и  кончилось тем,  что когда  силы  афинян иссякли, они предались
бегству, и одни  были сражены  врагами, другие - своими  же, третьи погибли,
сорвавшись  с кручи.  Тех,  которые  рассеялись  и  блуждали  по  округе,  с
наступлением  дня  догнала и  перебила вражеская  конница.  Афинян  пало две
тысячи, а из уцелевших лишь немногие сохранили свое оружие".(Там же)
     Демосфен   предлагает  покинуть  Сицилию  пока   время  года  допускает
мореплавание и  афиняне еще господствуют на  море.  В войсках - упадок духа,
много  больных  (лагерь стоит в  болотистой  низине), положение  безнадежно.
Никий боится ответственности. Надо хотя  бы  отойти от Сиракуз,  где  лагерь
афинян расположен очень невыгодно.  Их корабли уже приготовились к отплытию,
но тут случается... лунное затмение. Суеверный Никий приказывает остаться на
предписанные прорицателями трижды девять дней.
     Когда по  истечении  этого  срока афинские  корабли  пытаются  выйти  в
открытое море, сиракузяне их  не выпускают. Начинается морской бой в тесноте
небольшой бухты.  С  каждой  из сторон в сражении  участвует примерно по 200
кораблей.  В этих условиях мореходное искусство афинян преимущества не дает.
Для  тарана нет  возможности развернуться и набрать  скорость  - все  решают
рукопашные  схватки  борт  о  борт. Сиракузяне  дерутся лучше  и  заставляют
противника повернуть  к  берегу.  Решительной  победы не было  - обе стороны
потеряли три четверти своих  кораблей. Но  когда на следующее  утро Никий  и
Демосфен,  намереваясь  повторить  попытку  прорыва  морем,  хотят  посадить
команды на уцелевшие  корабли, подавленные неудачей люди отказываются взойти
на борт. Приходится отступать посуху, бросив остатки флота.
     Далее  у  Фукидида  следует горестное  описание  отступления  афинян  -
неведомо куда,  в  постоянном  окружении, в  чужой  стране,  через завалы  и
засеки,  без  продовольствия и надежды  на спасение. Сиракузяне, не принимая
сражения,  обстреливают  отступающих  со  всех  сторон,  налетают  конницей.
Боеспособные  отряды афинян,  передовой - Никия  и арьергардный - Демосфена,
оторвались друг от друга. Отряд Демосфена был окружен и сдался. Та же участь
постигла  затем отряд  Никия.  Обоих  стратегов  взяли  в  плен  и  казнили.
Остальных пленных отправили на работы в каменоломни или продали в рабство.
     Разгром был сокрушительный. Афиняне потеряли более 200 триер и около 50
тысяч человек, в их числе - весь цвет своей молодежи. Характерна  реакция на
известие об этом афинского народа. Фукидид свидетельствует:
     "Когда весть  об этом  пришла в Афины, там долго не хотели  верить даже
надежным  сообщениям  самых  уважаемых  воинов,  которым  с  трудом  удалось
спастись  после разгрома,  что  все  их военные силы  в Сицилии окончательно
уничтожены.  Наконец, афиняне узнали правду и тогда яростно  набросились  на
тех  ораторов, которые рьяно поддерживали план морской экспедиции. Словно бы
не они сами  вынесли  решение  о  походе. Они были  раздражены также  против
прорицателей,  толкователей  знамений  и  вообще на всех,  кто,  ссылаясь на
внушение   божества,  вселял  в   них  перед  отплытием   надежду   овладеть
Сицилией".(VIII, 1)
     Ну что ж. Нам это уже знакомо -  народ всегда прав и ищет виноватых.  К
его  величайшей  досаде  главный  "виновник" несчастья  недосягаем.  Но  его
причудливая, авантюрная карьера  не окончилась. Афинян ожидает еще множество
сюрпризов. Об этом - в следующей главе.
     Однако прежде, одно,  необходимое  на мой взгляд, замечание. У читателя
может  возникнуть  недоумение.  Как  же так? В главе 3 говорилось о том, что
боевой   дух  афинян,  разгромивших   персов,  был  следствием  установления
демократии.  Теперь  демократия  еще  расширилась и  вдруг  такая  постыдная
катастрофа.
     Наверное,   дело  в  том,  что  демократия   -   это  не  только  форма
государственного устройства, но  и  существо  общественной жизни. В войне  с
персами афинян сплачивала самоотверженная решимость отстоять свою  свободу и
новообретенные гражданские права. Теперь  - каждый  был за себя  и  помышлял
лишь  о  дележе  военной  добычи.   Если  демократия   сцементирована  общим
стремлением граждан послужить сво