ю". По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как позже у Ярослава Мудрого, из варягов и словен, после овладения Киевом стало называться Русью. "Оттоле", то есть с того срока, как Олег оказался временным князем Руси, его воины и стали именоваться русью, русскими. Совершенно исключительный интерес для уяснения отношения варягов к северорусскому политическому строю представляет сообщение о дани варягам: "А от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже и ныне дають". Дань, выплачиваемая "мира деля", есть откуп от набегов, но не повинность подданных. Подобную дань киевские князья позднее выплачивали половцам, для того чтобы обезопасить себя от неожиданных наездов. Византия в X веке откупалась такой "данью" от русов. Упомянутая "дань" Новгорода варягам выплачивалась вплоть до смерти Ярослава Мудрого в 1054 году (летописец, писавший около 1050 года, говорил о том, что "и ныне дають"). Выплата этой дани никоим образом не может быть истолкована как политическое господство норманнов в Новгороде. Наоборот, она предполагает наличие местной власти в городе, могущей собрать значительную сумму (по ценам XI века достаточную для закупки 500 ладей) и выплатить ее такой внешней силе, как варяги, ради спокойствия страны. Получающие откуп (в данном случае -- варяги) всегда выглядят первобытнее, чем откупающиеся от набегов. Олег после победоносного похода на Царьград (911 год) вернулся не в Киев, а в Новгород "и отътуда в Ладогу. Есть могыла его в Ладозе". В других летописях говорится о месте погребения Олега иначе: "друзии же сказають [то есть поют в сказаниях], яко идущу ему за море и уклюну змия в ногу и с того умре". Разногласия по поводу того, где умер основатель русской державы (как характеризуют Олега норманнисты), любопытны: русские люди середины XI века не знали точно, где он умер -- в Ладоге или у себя на родине за морем. Через семь десятков лет появится еще один неожиданный ответ: могила Олега окажется на окраине Киева. Все данные новгородской "Остромировой летописи" таковы, что не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для давно сложившейся Киевской Руси, но даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о призвании князя Рюрика выглядит здесь как проявление государственной мудрости самих новгородцев. Рассмотрим историческую обстановку другой эпохи, когда подробный и значительный труд Нестора дважды переделывался сначала при участии игумена Сильвестра Выдубицкого, а потом неизвестным по имени писателем, являвшимся доверенным лицом князя Мстислава Владимировича Мономашича. Этот писатель от первого лица вел рассказ о своем посещении Ладоги в 1114 году (там он проявил археологический интерес к древним бусам, вымываемым из почвы водой). Назовем его условно Ладожанином. По мнению А. А. Шахматова, он переделывал свод Нестора в 1118 году (так называемая третья редакция "Повести временных лет"). Владимир Мономах, талантливый государственный деятель и полководец, оказался на киевском великокняжеском столе не по праву династического старшинства -- он был сыном младшего из Ярославичей (Всеволода), а были живы и представители старших ветвей. Взаимоотношения Мономаха с богатым и могущественным киевским боярством были сложными. Последние годы жизни Всеволода Ярославича Владимир состоял при больном отце и фактически управлял государством. После смерти Всеволода в 1093 году боярство, недовольное Владимиром, передало киевский стол бездарному Святополку (по старшинству), и Мономах двадцать лет безуспешно добивался престола. Только в 1113 году (после смерти Святополка) в самый разгар народного восстания боярство обратилось с приглашением к Владимиру, княжившему тогда в Переяславле Русском (ныне Переяслав-Хмельницкий), призывая его на киевский престол. Мономах согласился, прибыл в Киев и немедленно дополнил Русскую Правду особым "Уставом", облегчавшим положение простых горожан. Как истинный государственный муж, Мономах, действуя среди князей-соперников, всегда заботился об утверждении своих прав, о правильном освещении своих дел. Без лишней скромности он самолично написал знаменитое "Поучение", которое является отчасти мемуарами (где, как во всех мемуарах, автор заботится о выгодном освещении своей деятельности), отчасти конспектом для летописца, в котором перечисляются 83 похода Владимира в разные концы Европы. Его внимание к летописи, к тому, как будут показаны в книгах его дела, его законы, его походы современникам и потомкам, проявилось в том, что он ознакомился с летописью Нестора (писавшего при его предшественнике) и передал рукопись из Печерского монастыря в Выдубицкий, основанный его отцом. Игумен этого монастыря Сильвестр кое-что изменил в полученной книге (1116 год), но это, очевидно, не удовлетворило высокого заказчика. Новая переделка была поручена Ладожанину. В новгородской "Остромировой летописи" Мономаху импонировали три идеи: первая -- законность приглашенного со стороны князя (каким являлся и он сам); вторая -- князь появляется как успокоитель волнений, напоминающих киевскую ситуацию 1113 года ("...рать велика и усобица и въсташа град на град...", летопись 1050 года); третья -- приглашенный князь устраняет беззаконие ("...и не бе в них правды...") и должен "рядить по праву". Мономах к этому времени уже издал свой новый "Устав". Созвучие летописи 1050 года состоянию дел при Мономахе достаточно полное. О варягах как таковых здесь нет и речи; смысл несомненной аналогии, как мы видим, совершенно в другом. Однако поправки к рукописи Нестора (1113 года), сделанные Ладржанином, носят явно проваряжский характер. Здесь мы должны упомянуть о сыне Мономаха Мстиславе, с именем которого А. А. Шахматов связывал редакцию 1118 года, создававшуюся под его надзором. Все тяготения вставок в "Повесть временных лет" к северу, все проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на первое место, оттеснить Киев -- все это становится вполне объяснимым, когда мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской, варяжской, принцессе Христине (дочери короля Инга Стенкильсона), а вторым браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат ее, шурин Мстислава, тоже был посадником), Мстислав, выдавший свою дочь за шведского короля Сигурда, всеми корнями был связан с Новгородом и Севером Европы. Двенадцатилетним отроком в 1088 году княжич был отправлен дедом в Новгород, где с 1095 года он княжил непрерывно до отъезда в Киев к отцу в 1117 году. Когда в 1102 году соперничество Мономаха со Святополком Киевским привело к тому, что Мономах должен был отозвать Мстислава из Новгорода, новгородцы послали посольство в Киев, которое заявило великому князю Святополку, хотевшему своего сына посадить в Новгороде: "Се мы, къняже, присълали к тобе и рекли мы тако: не хощем Святополка, ни сына его". Далее следовала прямая угроза: "Аще ли дъве главе имееть сын твой -- то посъли и, а сего [Мстислава] ны дал Всеволод [сын Ярослава Мудрого] и въскърмили есмы собе кънязь..." "Воскормленный" новгородцами Мстислав имел прямое отношение к летописному делу. К аргументам Шахматова можно добавить еще анализ миниатюр Радзивилловской летописи. С момента приезда Мстислава в Киев в 1117 году в этой летописи наблюдается большое внимание к делам Мстислава; иллюстратор посвящает миниатюры событиям из его жизни, появляется новый архитектурный стиль в рисунках, продолжающийся до смерти Мстислава в 1132 году. На протяжении этого времени художник использует символические фигуры животных (половцы -- змея; свары и ссоры -- собака; победа над соседом -- кот и мышь и т. п.). Очевидно, во времена Мстислава в Киеве велась особая иллюстрированная летопись Мстислава Владимировича. Посмотрим теперь, как сказалось все это на изложении в "Повести временных лет" начальных эпизодов русской истории. У нас нет никаких сомнений в том, что кругу лиц, причастных к переделке летописи Нестора в духе, угодном Мономаху, была хорошо известна новгородская летопись 1050 года (доведенная с продолжением до 1079 года). Новгородская летопись была использована прежде всего потому, что там имелась неизвестная киевлянам легенда о добровольном призвании князей, созвучная призванию Мономаха в Киев в 1113 году, и избрание Мстислава новгородцами в 1102 году. Обида Мономаха на киевское боярство, два десятка лет не допускавшее его к "отню злату столу", сказалась в появлении еще одной тенденции редакции 1118 года -- оттеснить Киев в начальной фазе истории русской государственности на второе место, заменив его Новгородом, и выпятить роль призванных из-за моря варягов. Редактору было важно дезавуировать киевские, русские, традиции. Ладожанин ввел в текст летописи отсутствовавшее ранее отождествление варягов с Русью как исконное. Автор летописи 1050 года четко написал, что пришельцы с севера, варяжские и словенские отряды Олега, стали называться русью лишь после того, как они утвердились внутри Руси, в завоеванном ими Киеве. Ладожанин же уверял, что был варяжский народ "русь", вроде норвежцев, англичан или готландцев. На самом деле такого народа на Севере Европы не было, и никакие поиски ученых его не обнаружили. Единственно, что можно допустить, это то, что автор принял за варягов фризов, живших западнее Ютландии. Нестор указывал на близость книжного старославянского языка (на котором Кирилл и Мефодий создавали письменность) к русскому языку. Ладожанин же внес сюда свой собственный домысел о происхождении имени "Русь" от варягов, домысел, порожденный неправильным истолкованием одного места в полуисправленной рукописи Сильвестра. Единственным объяснением такому неожиданному отождествлению русов с варягами может быть только одно обстоятельство: в руках редактора был извлеченный из княжеского архива договор Руси с Византией 911 года, начинающийся словами: "Мы от рода русьскаго..." Далее идет перечисление имен членов посольства, уполномоченных заключить договор. В составе посольства были и несомненные варяги: Иньгелд, Фарлов, Руалд и др. Однако начальная фраза договора означала не национальное происхождение дипломатов, а ту юридическую сторону, ту державу, от имени которой договор заключался с другой державой: "Мы от рода [народа] русьского... послани от Ольга великого кънязя русьского и от всех, иже суть под рукою его светьлых и великых кънязь и его великых бояр к вам, Львови и Александру и Константину..." Юридически необходимая фраза "Мы от рода русского" присутствует и в договоре 944 года, где среди послов было много славян, не имевших никакого отношения к варягам: Улеб, Прастен, Воист, Синко Борич и др. Если Ладожанин знал варяжский именослов, то он мог сделать вывод о том, что "русский род" есть варяжский род. Но дело в том, что во всем тексте договора слово "русский" означает русского человека вообще, русских князей, русские города, граждан государства Руси, а само слово "род" означало "народ" в широком смысле слова. Текст договора -- прекрасная иллюстрация к рассказу о том, что, попав в Киев, варяги "оттоле" стали называться русью, став подданными государства Руси. К моменту заключения договора с императорами Львом и Александром от появления варягов в Киеве прошло три десятка лет. Следует сделать одну оговорку -- Ладожанин нигде не говорит о власти варягов над славянами; он только утверждает, что славяне получили свое имя от придуманных им варяговруси. Это не столько историческая концепция, сколько попутные этнонимические замечания, не являвшиеся странными в XII веке для той среды, где варяги-шведы были и торговыми соседями, и частью княжеского придворного окружения (двор княгини Христины), и некоторой частью жителей города. Утверждать на основании единственной фразы (правда, повторяемой как рефрен) "от варяг прозвася Русская земля", что норманны явились создателями Киевской Руси, можно было только тогда, когда история еще не стала наукой, а находилась на одном уровне с алхимией. Появление норманнов на краю "безлюдных пустынь Севера" отражено еще одним русским источником, очень поздно попавшим в поле зрения историков. Это записи в Никоновской летописи XVI века о 867--875 годах, отсутствующие в других известных нам летописях, в том числе и в "Повести временных лет" (в дошедших до нас редакциях 1116 и 1118 годов). Записи эти перемешаны с выписками из русских и византийских источников, несколько подправлены по языку, но сохранили все же старое правописание, отличающееся от правописания самих историков XVI века, составлявших Никоновскую летопись. Записи о событиях IX века Текст о событиях XVI века събравьшеся собрание възвратишася возвратишася въсташа возсташа сътвориша Дополнительно сведения за 867--875 годы можно было бы счесть за вымысел московских историков XVI века, но против этого предостерегает отрывочный характер записей, наличие мелких несущественных деталей (например, смерть сына князя Осколда) и полное отсутствие какой бы то ни было идеи, могущей, с точки зрения составителей, придать смысл этим записям. Более того, записи о Рюрике противоречили своим антиваряжским тоном как соседним статьям, почерпнутым из "Повести временных лет" (1118 год), так и общей династической тенденции XVI века, считавшей Рюрика прямым предком московского царя. Что же касается допущения о вымысле этих записей, то и в этом отношении они резко выпадают из стиля эпохи Грозного. В XVI веке придумывали много, но придумывали целые композиции, украшенные "сплетением словес". С точки зрения литераторов XVI века, отдельные разрозненные фактологические справки не представляли ценности. Хронология в этих дополнительных записях очень сложна, запутанна и отличается от хронологии "Повести временных лет". Она расшифровывается только после анализа византийского летосчисления IX--X веков и сопоставления с точно известными нам событиями. Представляет большой интерес то, что записи Никоновской летописи восполняют пробелы в "Повести временных лет", где между событиями первых датированных годов существуют значительные интервалы. Рассмотрим все первые датированные (даты условны) события русской истории по обеим группам. "Повесть временных лет" (1118 год) 859 год Варяги берут дань с чуди, словен, мери, веси и кривичей. Северные племена изгнали варягов. Усобицы. Призвание варягов. Рюрик обосновался в Ладоге (редакция 1118 года), а через два года в Новгороде. Рюрик раздает города своим мужам: Полоцк, Ростов, Белоозеро. Двое "бояр" рюриковых -- Асколд и Дир -- отправились в Киев и стали там княжить. 866 год Асколд и Дир совершили поход на Царьград. Никоновская летопись 867 год (дата условна) "Въсташа Словене, рекше новогородци и Меря и Кривичи на варяги и изгнаша их за море и не даша им дани. Начаша сами себе владети и городы ставити. И не бе в них правды и возста род на род и рати и пленения и кровопролитна безпрестани. И по сем събравъшеся реша к себе: "Да кто бы в нас князь был и владел нами? Поищем и уставим такового или от нас или от Козар или от Полян или от Дунайчев или от Варяг". И бысть о сем молва велия -- овем сего, овем другаго хотящем. Та же совещавшеся, послаша в Варяги". 870 год Прибытие Рюрика в Новгород. 872 год "Убиен бысть от болгар Осколдов сын". "Того же лета оскорбишася новгородци, глаголюще: "яко быти нам рабом и многа зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его". Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби новгородцев съветников его". 873 год Рюрик раздает города: Полоцк, Ростов, Белоозеро. "Того же лета воеваша Асколд и Дир Полочан и много зла сътвориша". 874 год "Иде Асколд и Дир на Греки..." 875 год "Вьзвратишася Асколд и Дир от Царяграда в мале дружине и бысть в Киеве плачь велий..." "Того же лета избиша множество печенег Осколд и Дир. Того же лета избежаша от Рюрика из Новагорода в Киев много новогородцких мужей". Приведенные отрывочные записи, не составляющие в Никоновской летописи компактного целого, но разбавленные самыми различными выписками из Хронографа 1512 года и других источников, представляют в своей совокупности несомненный интерес. Те события, которые в "Повести временных лет" очень искусственно сгруппированы под одним 862 годом, здесь даны с разбивкой по годам, заполняя тот пустой интервал, который существует в "Повести" между 866 и 879 годами. Абсолютная датировка сопоставимых событий в этих двух источниках не совпадает (и вообще не может считаться окончательной), но относительная датировка соблюдается. Так, в "Повести" говорится о прибытии Рюрика первоначально не в Новгород, а в Ладогу; пишет это Ладожанин, посетивший Ладогу за четыре года до редактирования им летописи, очевидно, с опорой на какие-то местные предания. В Новгороде же Рюрик оказался "по дъвою же лету" (через два года. -- Б.Р.), что и отражено записями Никоновской летописи. Главное отличие "Повести временных лет" (2-я и 3-я редакции) от никоновских записей заключается в различии точек зрения на события. Сильвестр и Ладожанин излагали дело с точки зрения варягов: варяги брали дань, их изгнали; начались усобицы -- их позвали; варяги разместились в русских городах, а затем завоевали Киев. Автор записей, попавших в Никоновскую летопись, смотрит на события с точки зрения Киева и Киевской Руси как уже существующего государства. Где-то на крайнем славяно-финском севере появляются "находники" -- варяги. Соединенными силами северные племена заставили норманнов уйти к себе за море, а затем после усобицы начали обдумывать свой новый государственный порядок, предполагая поставить единого князя во главе образовавшегося союза племен. Обсуждалось несколько вариантов: князь мог быть избран из среды объединившихся племен ("или от нас..."), но здесь, очевидно, и содержалась причина конфликтов, так как антиваряжский союз образовался из разных и разноязычных племен. Названы и варианты приглашения князя со стороны; на первом месте Хазарский каганат, мощная кочевая держава прикаспийских степей. На втором месте поляне, то есть Киевская Русь. На третьем месте "дунайцы" -- загадочное, но чрезвычайно интересное понятие, географически связанное с низовьями и гирлами Дуная, вплоть до конца XIV века числившимися (в исторических припоминаниях) русскими. И на самом последнем месте варяги, к которым и направили посольство. Призвание шведского конунга объяснялось, надо думать, тем, что варяги и без приглашения, но с оружием появлялись в этих северных местах. Призвание варяга (речь шла об одном князе) было, очевидно, обусловлено принципом откупа "мира деля". Мы не знаем, какова была действительность, но тенденция здесь резко расходится с той, которую проводили летописцы Мономаха, считавшие варягов единственными претендентами на княжеское место в союзе северных племен. Тенденцию эту можно определить как прокиевскую, так как первой страной, куда предполагалось послать за князем, было киевское княжество полян. Дальнейший текст убеждает в этом, так как все дополнительные записи посвящены деятельности киевских князей Асколда и Дира. В "Повести временных лет" Асколд и Дир представлены читателю как варяги, бояре Рюрика, отпросившиеся у него в поход на Константинополь и будто бы попутно овладевшие полянской землей и Киевом. А. А. Шахматовым давно показано, что версия о варяжском происхождении Асколда и Дира неверна и что этих киевских князей IX века следует считать потомками Кия, последними представителями местной киевской династии. Польский историк Ян Длугош (умер в 1480 году), хорошо знавший русские летописи, писал об Аскодде и Дире: "После смерти Кия, Щека и Хорива, наследуя по прямой линии, их сыновья и племянники много лет господствовали у русских, пока наследование не перешло к двум родным братьям Асколду и Диру". Научный анализ искаженных редактированием летописей, произведенный Шахматовым без привлечения текста Длугоша, и выписка сандомирского историка из неизвестной нам русской летописи в равной мере свидетельствуют об одной летописной традиции считать этих князей, убитых варягами, последними звеньями династической цепи Киевичей. Аскольда византийский император Василий I (867--886) называл "прегордым Каганом северных скифов". Имя этого "кагана" (титул, равный императорскому) Ладожанин дает в форме "Асколдъ", а Никоновская летопись (в своих уникальных записях) -- "Осколд" ("О князи Рустем Осколде"). В качестве недоказуемого предположения можно высказать мысль, что имя этого туземного князя, княжившего в Среднем Поднепровье, могло сохранить древнюю праславянскую форму, восходящую к геродотовским сколотам, "названным так по своему царю". В топонимике имя сколотов сохранилось до наших дней в названии двух крайних, пограничных для сколотов рек: Оскол на самом краю праславянской земли и Ворскла, пограничная праславянская река, отделявшая их от номадов. В XII веке название реки писалось "Воръсколъ", что очень хорошо этимологизируется ("воръ" -- "ограда") как "ограда сколотов". Было бы очень интересно, если бы при дальнейшем анализе подтвердилась связь имени Осколда с архаичными сколотами. Личность князя Дира нам неясна. Чувствуется, что его имя искусственно присоединено к Осколду, так как при описании их якобы совместных действий грамматическая форма дает нам единственное, а не двойственное или множественное число, как следовало бы при описании совместных действий двух лиц. Киевская Русь князя Осколда (870-е годы) обрисована как государство, имеющее сложные внешнеполитические задачи. Киевская Русь организует походы на Византию. Они нам хорошо известны как по русским, так и по византийским источникам (860--1043 годов). Важной задачей Киевской Руси была оборона широкой тысячеверстной степной границы от различных воинственных народов: тюрко-болгар, мадьяр, печенегов. И никоновские записи сообщают о войнах Киева с этими кочевниками. О войне с болгарами, под которыми следует подразумевать "черных болгар" русской летописи, названных восточными авторами внутренними болгарами, мы ничего не знаем из русских летописей. Эти тюрко-болгары, кочевники, занимали огромное пространство вдоль всей южной границы Руси. По словам Персидского Анонима, это "народ храбрый, воинственный, внушающий ужас... он обладает овцами, оружием и военным снаряжением". Первое упоминание в никоновских записях имени Осколда связано с этим воинственным народом: "Убьен бысть от болгар сын Осколдов". Война с болгарами, о которой молчат русские источники, могла бы быть поставлена под сомнение, но ее удостоверяет тот же Персидский Аноним: "Внутренняя Болгария находится в состоянии войны со всей Русью". Свидетельство никоновской записи 872 года подтвердилось. Историки XVI века сообщили сведения, которые стали известны науке лишь в самом конце XIX века. В 875 году князь Осколд "избиша множество печенег". Печенеги в это время уже начали движение из Приазовья на запад, вслед за ушедшими к Карпатам мадьярами. Войны приднепровских славян с кочевниками (в данном случае с болгарами и печенегами) были давней и важной функцией как Русского союза племен в VI--VII веках, так и государства Руси в IX веке. Последняя четверть IX века прибавила еще одну заботу Киевскому государству: на крайнем севере славянского мира появились заморские "находники" -- варяги. Никоновские записи, несмотря на их предельную лаконичность, рисуют нам три группы интересных событий: во-первых, новгородцы под предводительством Вадима Храброго ведут в своем городе активную борьбу с Рюриком, не желая быть его рабами. Имя Вадима возбуждает некоторые сомнения, но факт антиваряжских выступлений заслуживает доверия, так как у него уже был прецедент -- изгнание варягов за море. Вторая группа событий -- бегство новгородцев в Киев от Рюрика. Киев дает убежище эмигрантам. Третья группа событий наиболее интересна. Киевская Русь организует отпор варягам на северных окраинах своих владений. Под одним годом поставлены: посылка Рюриком своего мужа в Полоцк и ответная акция Киева -- "воеваше Асколд... Полочан и много зла сотвориша". Вероятно, с этим связана и война Киева против кривичей, упоминаемая В. Н. Татищевым под 875 годом ("Ходи же (Осколд) и на Кривичи и тех победи"). Полочане уже входили ранее в состав Руси, и война с ними после принятия ими Рюрикова мужа была продиктована стремлением Киева вернуть свои владения на Западной Двине. Война с союзом кривичей была обусловлена стратегической важностью Смоленска, стоявшего на том месте, где начинались волоки из Днепра в Ловать. Это была война за Днепр, за то, чтобы путь "из Грек в Варяги" не стал путем из варяг в греки. Стратегическая задача киевских князей состояла в том, чтобы воспрепятствовать по мере сил проникновению заморских "находников" на юг или, по крайней мере, взять их движение под контроль Киева, давнего хозяина Днепра. Обезопасить себя от вторжения варяжских отрядов можно было, только поставив прочные военные заставы на важнейших путях. Первой такой заставой у Руси был до прихода Рюрика Полоцк, перекрывавший Двину; второй мог быть Смоленск, запиравший самое начало днепровского пути. Такой заставой было, по всей вероятности, Гнездовское городище с огромным могильником, возникшее в IX веке. Третьей заставой, запиравшей на севере подход к Смоленску и Днепру, могла быть Руса (Старая Руса) на южном берегу озера Ильмень (подле устья Ловати, вытекавшей из смоленских краев). Само название города -- Руса -- могло быть связано с исконной Русью. Связь Русы с киевским князем, его личным доменом, хорошо прослеживается по позднейшим договорам Новгорода с князьями. Четвертой и самой важной заставой был, несомненно, Новгород, построенный или самими словенами во время войны с варягами, или киевским князем как крепостица, запиравшая варягам вход в Ильмень, то есть на оба трансъевропейских пути: волжский в "жребий Симов" (в Халифат) и днепровский в Византию. Новгород в своей дальнейшей истории довольно долго рассматривался Киевом как младший город, княжеский домен, удел старших сыновей киевских князей. По всей вероятности, дополнение к перечню славянских народов в составе государства Руси ("се бо токмо словенеск язык в Руси..."), сделанное не в форме имени племенного союза ("поляне", "дреговичи" и др.), а по имени города -- новгородцы, -- появилось в первоначальном тексте после постройки города, ставшего центром разноплеменной федерации. К этому кругу событий следует относить и замечание, сохраненное в варианте Сильвестра: "И от тех варяг (то есть от времени борьбы с варягами) прозвася Русская земля Новгород", что может означать только: "Со времени тех варягов Новгород стал называться Русской землей", то есть вошел в состав Руси, о чем и была сделана дополнительная приписка в перечне союзов племен, входивших в Русь. Постройка Новгорода варягами (редакция 1118 года) исключена, так как у скандинавов было иное название для этого города, совершенно неизвестное на Руси. Опорой норманнов была только Ладога, куда ушел после удачного похода Олег. Никоновские записи ценны тем, что в отличие от "Повести временных лет", искаженной норманнистами начала XII века, они рисуют нам Русь (в согласии с уцелевшими фрагментами текста Нестора) как большое, давно существующее государство, ведшее активную внешнюю политику и по отношению к степи, и к богатой Византии, и к далеким северным "находникам", которые были вынуждены объезжать владения Руси стороной, по обходному Волжскому пути. В промежуточных пунктах между Ладожским озером и Киевом были такие заслоны, как Новгород, Руса и Гнездово-Смоленск; пройти через них могли только отдельные торговые ватаги или отряды специально нанятых на киевскую службу варягов. В Смоленске и на Верхней Волге археологи находят варяжские погребения, но эти варяги на проездных торговых путях не имеют никакого отношения к строительству русского государства, уже существовавшего и уже проложившего свои маршруты далеко в глубь Азии. Можно думать, что именно эти связи и привлекли норманнов в просторы Восточной Европы. Появлялись варяги и в Киеве, но почти всегда как наемная армия, буйная, скандальная (это мы знаем по Древнейшей Русской Правде) и зверски жестокая с побежденными. Киев был надежно защищен сухопутными волоками и своими заставами от неожиданного вторжения больших масс варягов, подобных флотилиям у западноевропейских берегов. Только одному конунгу Олегу удалось обмануть бдительность горожан и, выдав свой отряд за купеческий караван, захватить власть в Киеве, истребив династию Киевичей. Благодаря тому что он стал во главе огромного соединенного войска почти всех славянских племен (большая часть их давно уже входила в состав Руси), Олегу удалось совершить удачные походы на Царьград, документированные договорами 907 и 911 годов. Но в русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в рассказе об удачном обмане киевлян, и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о предреченной смерти Олега -- "но примешь ты смерть от коня своего". Обилие эпических сказаний о предводителе удачного совместного похода современники объясняли так: "И приде Ольг Кыеву неса злато и паволокы [шелка] и овощи [фрукты] и вино и вьсяко узорочие. И прозъваша Ольга Вещий -- бяху бо людие погани и невегласи". В новгородской летописи есть прямая ссылка на эпические сказания об удачливом варяге: "Иде Олег к Новугороду и оттуда -- в Ладогу. Друзии же сказають (поют в сказаниях), яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе". Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло контрибуцию с греков, "великий князь Русский", как было написано в договоре 911 года, исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает он неведомо где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве... Эпос о Вещем Олеге тщательно собран редактором "Повести временных лет", для того чтобы представить князя не только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому каганату. Летописец Ладожанин (из окружения князя Мстислава) идет даже на подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 году и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать ее), он тем не менее умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание, завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками (911 года). В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах -- Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или 911 года на греков, обогативший всех его участников. Вот эта простенькая и по-средневековому наивно персонифицирующая историю концепция и должна была заменить широко написанное полотно добросовестного Нестора. Однако, хотя Ладожанин и был образованным и начитанным книжником, сочиненная им по образцу североевропейских династических легенд история ранней Руси оказалась крайне искусственной и резко противоречившей тем фрагментам описания русской действительности Нестором, которые уцелели в летописи после редактирования. Ладожанин пишет о строительстве городов варягами, а все упомянутые им города (Киев, Чернигов, Переяславль, Любеч, Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков, Новгород, Ростов, Белоозеро, Суздаль) уже существовали ранее и носят не варяжские, а славянские или в редких случаях финские (Суздаль) названия. Тысячелетний ход истории на юге, где жили некогда памятные летописцам скифы ("Великая Скифь"), подменен приездом заморского конунга с его фантастическими братьями в пустынные болотистые места Севера, выглядевшие в глазах восточных современников "безлюдными пустынями". Отсюда с севера на юг из только что построенного Новгорода и далекой Ладоги в древний Киев и распространялись будто бы импульсы первичной государственности. Создателю этой противоестественной концепции не были нужны ни генеалогия, ни хронология. Они могли только помешать его идее мгновенного рождения государства после прибытия варяжских кораблей. Генеалогия оказалась, как это давно доказано, примитивно искусственной: Рюрик -- родоначальник династии, Игорь -- сын его, а Олег -- родич, хотя писатель, ближе всех стоявший по времени к этим деятелям (Иаков Мних, прославлявший Ярослава Мудрого), начинал новую династию киевских князей (после Киевичей) с Игоря Старого (умер в 945 году), пренебрегая кратковременным узурпатором Олегом и не считая нужным упоминать "находника" Рюрика, не добравшегося до Киева. Под пером же редактора 1118 года Игорь стал сыном Рюрика. Крайне неточна и противоречива хронология событий и времени княжения князей IX -- начала X века. К счастью для науки, редактирование летописи велось хотя и бесцеремонно, но недостаточно последовательно: от подробного и интересного текста Нестора уцелело больше, чем нужно было для того, чтобы читатель мог воспринять концепцию Ладожанина как единственную версию. Присматриваясь с этой точки зрения к отрывочным записям Никоновской летописи, мы видим в них антитезу проваряжской концепции. Автор первичных записей, несомненно, киевлянин, как и Нестор. Он знает южные события (борьбу с печенегами и тюрко-болгарами), знает все, что происходит в Киеве, и, самое главное, на появление "находников" на Западной Двине и у Ильменя он смотрит глазами киевлянина: киевский князь посылает войска на полочан и на кривичей, в землях которых появились варяги, киевский князь принимает в столице новгородских беглецов, бежавших от насилия, творимого в Новгороде Рюриком. Это уже совершенно иной взгляд на первые годы соприкосновения государства Руси с варягами! Невольно возникает вопрос: а не являются ли эти никоновские записи вторичным пересказом уцелевших где-то фрагментов текста Нестора, изъятых в свое время одним из редакторов 1116--1118 годов? Форма "дунайчи" (вместо "дунайцы") с явно новгородско-псковским чоканьем прямо указывает на причастность северного переписчика к этому тексту, интересовавшему новгородцев и по содержанию. На эту мысль наводит не столько киевская точка зрения автора фрагментов (не каждый киевлянин -- Нестор), сколько наличие и там и здесь, и во фрагментах и в несомненно Несторовом тексте, такого редкого географического определения, как "дунайцы" применительно к населению самых низовий Дуная. У Нестора дунайцы "доныне" указывают городище Киевец как местопребывание Кия. В никоновских документах это слово всплывает при обсуждении вопроса о том, где искать себе князя -- у хазар, у полян или у дунайцев. В таком контексте дунайцы выглядят каким-то государственным объединением, равным по значению Руси (еще не включившей в себя словен) или Хазарскому каганату, но, несомненно, отличным от Болгарии и болгар, о которых Нестор писал много и подробно под их собственным именем. Разгадка "дунайцев" выяснится позже, когда мы познакомимся с путями русов в Византию и с перепутьем близ устий Дуная. Признав концепцию редакторов "Повести временных лет" искусственной и легковесной, мы должны ответить на вопрос: какова же действительная роль варягов в ранней истории Руси? 1. Варяжские отряды были привлечены в труднопроходимые русские земли сведениями об оживленной торговле Руси со странами Востока, что доказывается нумизматическими данными. Варяги во второй половине IX века начали совершать набеги и брать дань с северных славянских и финских племен. 2. Киевские князья в 870-е годы предприняли ряд серьезных мер (походы на кривичей и полочан) для противодействия варягам. Вероятно, в это же время строятся на севере такие опорные пункты, как Руса и Новгород. 3. Олег (швед? норвежец?) базировался в Ладоге, но на короткий срок овладел киевским столом. Его победоносный поход на Византию был совершен как поход многих племен; после похода (удостоверенного текстом договора 911 года) Олег исчез с горизонта русских людей и умер неизвестно где. Легенды указывали его могилы в самых разных местах. К строительству русских городов варяги никакого отношения не имели. 4. Новгород долгое время уплачивал варягам дань -- откуп, чтобы избежать новых набегов. Такую же дань Византия платила русским "мира деля". 5. Наличие сухопутных преград -- волоков на речных путях Восточной Европы -- не позволяло варягам использовать свое преимущество мореходов (как это было в Западной Европе). Контрмеры киевских князей содействовали повороту основных варяжских путей в сторону Волги, а не на Днепр. Путь из "Варяг в Греки" -- это путь вокруг Европейского континента. Путь же из Киева к Новгороду и в Балтику назывался путем "из Грек в Варяги". 6. Киевские князья (как и византийские императоры) широко использовали варяжские наемные отряды, специально посылая за ними в Северную Прибалтику -- "за море". Уже Осколд собирал варягов (если верить тексту "Повести временных лет"). Игорь, задумав повторный поход на Византию в 941 году, "посъла по варяги за море, вабя я на Грькы". Одновременно с варягами нанимали и печенегов. Варяжские дружинники выполняли дипломатические поручения киевских князей и участвовали в заключении договоров. Варягов нанимали и для войны, и для политических убийств: наемные варяги закололи князя Ярополка в 980 году, варяги убили князя Глеба в 1015 году. 7. Часть варяжской знати влилась в состав русского боярства. Некоторые варяги, вроде Свенельда, добивались высокого положения, но крайне жестоко относились к славянскому населению (Свенельд и "умучивание" уличей). Жестокость, нередко бессмысленная, часто проявлялась и у варяжских отрядов, воевавших под русским флагом, и в силу этого отождествляемая с русами, с населением того государства (Руси), которому они служили. Так, торговля русов со странами Каспийского побережья долгое время была мирной, и местные писатели говорили о том, что русы выходят на любое побережье и торгуют там или на верблюдах едут в Багдад. Но в самом начале X века (время Олега), когда можно предполагать бесконтрольное увеличение числа варягов в киевском войске, источники сообщают о чудовищных зверствах "русов" на том же самом побережье Каспия. Настоящие русы-славяне в походах этого десятилетия (903--913 годы) оказались, очевидно, сильно разбавленными неуправляемыми отрядами варягов, принимаемых местным населением за русов. О жестокости норманнов рассказывает французский хронист из Нормандии Дудон Квинтинианский: "Выполняя свои изгнания и выселения, они [норманны] сначала совершали жертвоприношения в честь своего бога Тора. Ему жертвуют не скот или какое-нибудь животное, не дары отца Вакха или Цереры, но человеческую кровь... Поэтому жрец по жребию назначает людей для жертвы. Они [приносимые в жертву люди] оглушаются одним ударом бычьего ярма по голове. Особым приемом у каждого, на которого пал жребий, выбивают мозг, сваливают на землю и, перевернув его, отыскивают сердечную железу, то есть вену. Извлекши из него всю кровь, они, согласно своему обычаю, смазывают ею свои головы и быстро развертывают паруса своих судов..." Воины Вещего Олега проявляли такую же жестокость в походе против греков: "Много убийств сътвори грьком... а их же имаху пленники -- овы посекаху другыя же мучаху... и ина многа зла творяху". 8. К концу X -- началу XI века одной из важных задач русского государства стало противодействие буйным ватагам наемников. Их селили не в городах, а за пределами городских стен (например, Шестовицы под Черниговом). В 980 году, когда князь Владимир ездил за море для найма варягов и с их помощью отбил Киев у своего брата, варяги потребовали очень высокую оплату своих услуг. Владимир выслал варягов в Византию, попросив императора не возвращать их: "а семо не пущай ни единого". Острые конфликты возникли в Новгороде в 1015 году, когда Ярослав нанял много варягов, предполагая начать войну против своего отца. Новгородцы с оружием в руках отстаивали честь своих жен и дочерей. 9. Второй этап развития Киевской Руси, обозначенный появлением варягов, не внес никаких существенных изменений в ход русского исторического процесса. Расширение территории Руси за счет северных племен было результатом консолидации этих племен в ходе борьбы с "находниками" и включения Киева в эту борьбу. Два начальных этапа развития Киевской Руси, из которых первый освещен летописью лишь фрагментарно, а второй -- искаженно, не следует резко отделять один от другого. На протяжении всего IX и первой половины X века шел один и тот же процесс формирования и укрепления государственного начала Руси. Ни набеги мадьяр или внутренних болгар, ни наезды варягов или удары печенегов не могли ни остановить, ни существенным образом видоизменить ход этого процесса. Нам необходимо лишь приглядеться к тому, что происходило в славянских землях вообще и в суперсоюзе Русь в частности. РУСЬ ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ (IX -- СЕРЕДИНА X ВЕКА) Полюдье Ключом к пониманию ранней русской государственности является полюдье. Для нас чрезвычайно важно установление существования полюдья на уровне одного союза племен, то есть на более низкой ступени развития, чем "союз союзов" -- Русь. Для племенного союза вятичей мы имеем сведения о полном круговороте полюдья -- ежегодный объезд "светлым князем" всей подвластной территории, сбор "одежд" (очевидно, пушнины) и сбыт собранных ценностей вниз по Дону в Итиль, взамен чего вятическая знать получала в IX веке и большое количество восточного серебра в монетах, и восточные украшения, повлиявшие на местное племенное ремесло. Рядом с племенным союзом вятичей ("славян") существовал одновременно с ним суперсоюз Русь, объединивший пять-шесть отдельных племенных союзов, аналогичных вятическому. Здесь тоже бытовало полюдье (русы везли свои меха "из отдаленнейших концов славянства"), но оно существенно отличалось от вятического прежде всего размерами подвластной территории, а следовательно, должно было отличаться и иной, более высокой организацией сбора дани. У Руси, как и у вятичей, второй задачей был сбыт результатов полюдья. Восточный автор IX века описывает грандиозный размах торговых экспедиций русов, значительно превышающих то, что мы можем предполагать для вятичей. Русы сбывали свои товары и в Византию, и в земли Халифата, доходя до Рея, Багдада и Балха (!). Одни и те же явления, происходившие в каждом из самостоятельных племенных союзов и в синхронном им суперсоюзе Руси, при всем их сходстве отличаются тем, что происходившее в "союзе союзов" было на порядок выше того, что делалось внутри отдельных союзов, еще не достигших высшей степени интеграции. Пожалуй, именно здесь и лежит точка отсчета новых социально-экономических отношений, новой формации. Союз племен был высшей ступенью развития первобытно-общинного строя, подготовившей отдельные племена к предстоящей исторической жизни в больших объединениях, в которых неизбежно и быстро исчезали древние патриархальные формы связи, заменяясь новыми, более широкими. Создание союза племен было уже подготовкой к переходу к государственности. "Глава глав", возглавлявший десяток племен и называвшийся "светлым государем" или, в передаче иноземцев, "царем", был уже не столько повелителем первобытных племен, сколько главой рождающегося государства. Когда же общество поднимается на порядок выше и создает из союзов племен новое (и количественно, и качественно) объединение, "союз союзов" племен, то вопрос о государственности может решаться только однозначно: там, где интеграция племен достигла такого высочайшего уровня, государство уже сложилось. Когда летописец детально перечислял, какие из восточнославянских племенных союзов вошли в состав Руси, то он описывал своим читателям государство Русь на одном из этапов развития (в первой половине IX века), когда Русь охватила еще только половину племенных союзов. Полюдье -- первая, наиболее обнаженная форма господства и подчинения, осуществления права на землю, установления понятия подданства. Если в союзе племен полюдье еще в какой-то мере может основываться на старых племенных связях, то в суперсоюзе оно уже полностью абстрагировано и отделено от всяких патриархальных воспоминаний. В связи с теми фальсификациями, которые допускают в отношении русской истории норманнисты, необходимо отметить, что в источниках полюдье предстает перед нами как чисто славянский институт со славянской терминологией. Полюдье известно, например, в Польше, где оно называлось "стан", а взимаемые поборы -- "гощенье". Русское слово "полюдье" мы встречаем и в летописях, и в грамотах. Никакого отношения к варягам полюдье не имеет; напротив, в скандинавских землях для обозначения этого явления употреблялось русское, славянское слово. В скандинавской саге о Гаральде при упоминании подобных объездов используется заимствованное славянское слово "poluta" ("polutasvarf"). Тем же славянским словом обозначает круговой княжеский объезд и император Константин Багрянородный. Полюдье как объезд отдаленнейших славянских земель было известно восточным авторам задолго до появления норманнов на Руси. Его можно считать характерным для всего IX века (может быть, и для конца VIII века?) и для первой половины X века, хотя как локальное пережиточное явление оно известно и в XII веке. Подробное описание полюдья для середины X века оставил нам император Константин, а один из трагических эпизодов -- убийство князя во время сбора полюдья -- подробно описывает летопись под 945 годом. Анализируя полюдье 940-х годов, мы должны распространять представление о нем и на более раннее время (вплоть до рубежа VIII--IX веков; разница в объеме земель, подвластных Руси, была, но она уже не создавала качественного отличия. Суперсоюз начала IX века из пяти-шести племенных союзов и суперсоюз середины X века из восьми -- десяти союзов принципиально не отличались один от другого. Начнем рассмотрение русского полюдья с описания императора Константина (около 948 года), переставив некоторые разделы по тематическому принципу. Константин Багрянородный. "О русах, приезжающих из России на моноксилах в Константинополь". "Зимний и суровый образ жизни этих самых Русов таков. Когда наступает ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Русами из Киева и отправляются в полюдье, то есть круговой объезд и именно в славянские земли Вервианов [Древлян] Другувитов [Дреговичей] Кривитеинов [Кривичей] Севернее [Север] и остальных славян, платящих дань Русам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются в Киев. Затем забирают свои однодревки, снаряжаются и отправляются в Византию..." "Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси, идут из Невогарды [Новгорода], в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски [Смоленска] из Телюцы [Любеча] Чернигож [Чернигова] и из Вышеграда [Вышгород близ Киева]. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой "Самватас" (?). Данники их, славяне, называемые Кривитеинами [Кривичами] и Ленсанинами [Полочанами], и прочие славяне рубят однодревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает, вводят в ближние озера. Затем, так как они ("озера") впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые..." Интереснейший рассказ о полюдье императора Константина, ежегодно видевшего своими глазами русские "однодревки" -- моноксилы, давно известен историкам, но ни разу не было сделано попытки воссоздать полюдье середины X века во всем его реальном размахе как общерусское ежегодное явление. А без этого мы не сможем понять и сущности государства Руси в VIII--X веках. Начнем с "однодревок", в которых нередко видели маленькие утлые челноки славян, выдолбленные из одного дерева, чем объяснялось их греческое наименование -- "моноксилы". Маленькие челноки, вмещавшие всего лишь по три человека, в то время действительно бытовали, как мы знаем по "Записке греческого топарха", младшего современника Константина. Но здесь речь идет о совершенно другом: уже из приведенного текста видно, что суда оснащались уключинами и веслами, тогда как челноки управлялись одним кормовым веслом и никогда не имели уключин и распашных весел: челнок был слишком узок для них. Характер моноксилов выясняется при описании прохождения их через днепровские пороги: люди выходят из судов, оставляя там груз, и проталкивают суда через порожистую часть, "при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие середину, третьи -- корму". Везде множественное число; одну ладью толкает целая толпа людей; в ладье не только груз, но и "закованные в цепи рабы". Ясно, что перед нами не челноки-долбленки, а суда, поднимавшие по 20--40 человек (как мы знаем по другим источникам). О значительном размере русских ладей свидетельствуют и слова Константина о том, что, проделав самую тяжелую часть пути, протащив свои суда через пороги, русы "опять снабжают свои однодревки недостающими принадлежностями: парусами, мачтами и реями, которые привозят с собой". Мачты и реи окончательно убеждают в том, что речь идет не о челноках, а о кораблях, ладьях. Однодревками же они названы потому, что киль судна изготавливался из одного дерева (10--15 метров длиною), а это позволяло построить ладью, пригодную не только для плавания по реке, но и для далеких морских путешествий. Весь процесс ежегодного изготовления нескольких сотен кораблей уже говорит о государственном подходе к этому важному делу. Корабли готовились во всем бассейне Днепра ("озера", вливающиеся в Днепр) и даже бассейне Ильменя. Названы обширные земли кривичей и полочан, где в течение зимы работали корабелы. Нам уже хорошо знакомо это огромное пространство днепровского бассейна, все реки которого сходятся у Киева; еще в V--VI веках, когда началось стихийное движение северных славянских племен на юг, Киев стал хозяином днепровского судоходства. Теперь во всем этом регионе "данники" русов рубят однодревки в "своих горах". Правда, Константин пишет о том, что славяне-данники продают в Киеве свои свежеизготовленные ладьи. Но не случайно император связал корабельное дело с подданством Руси; очевидно, это было повинностью славян-данников, получавших за ее выполнение какую-то плату. О применении государственного принципа в деле изготовления торгового флота говорит и то, что Константином указаны областные пункты сбора кораблей на протяжении 900 километров: Новгород (бассейн Ильменя, Десны и Сейма), Смоленск (бассейн Верхнего Днепра), Чернигов (бассейны Десны и Сейма), Любеч (бассейн Березины, часть Днепра и Сожа), Вышгород (бассейн Припяти и Тетерева). В Киеве было отведено специальное урочище (очевидно, Почайна?), где окончательно оснащивались все ладьи, доставленные с этих рек. Название этой крепости -- "Самватас" -- до сих пор не расшифровано учеными. Итак, процесс изготовления флота занимал зимнее время и часть весны (сплав и оснастка) и требовал усилий многих тысяч славянских плотников и корабелов. Он был поставлен под контроль пяти областных начальников, из которых один был сыном великого князя, и завершался в самой столице. К работе мужчин, делавших деревянную основу корабля, мы должны прибавить труд славянских женщин, ткавших паруса для оснастки флотилии. Численность торгового флота нам неизвестна; военные флотилии насчитывали до 2 тысяч судов. Ежегодные торговые экспедиции, вывозившие результаты полюдья, были, очевидно, менее многочисленными, но не могли быть и слишком малы, так как им приходилось пробиваться через земли печенегов, грабивших русские караваны у Порогов. Примем условно численность однодревок в 400--500 судов. На один парус требовалось около 16 квадратных метров "толстины" (грубой, но прочной парусины), что выражалось примерно в 150 локтях ткани. Это была задача для двух ткачих на всю зиму. Учитывая, что после порогов ставили запасные паруса, мы получаем такой примерный расчет: для изготовления всех парусов требовалась работа 2 тысяч ткацких станов на протяжении всей зимы, то есть труд женщин 80--100 тогдашних деревень. Добавим к этому выращивание и прядение льна и конопли и изготовление примерно 2 тысяч метров "ужищь" -- корабельных канатов. Все эти расчеты (дающие, разумеется, лишь приблизительные итоги) показывают все же, что за лаконичными строками источника мы можем и должны рассматривать упоминаемые в них явления во всем их реальном жизненном воплощении. И оказывается, что только одна часть того социального комплекса, который кратко именуется полюдьем, представляет собой значительную повинность. Постройка станов, транспортировка дани в Киев, изготовление ладей и парусов к ним -- все это первичная форма отработочной ренты, тяжесть которой ложилась как на княжескую челядь, так и на крестьян-общинников. Рассмотрим с таких же позиций само полюдье как ежегодное государственное мероприятие, раскроем, насколько возможно, его практическую организационную сущность. Трактат императора Константина содержит достаточно данных для этого. Во-первых, мы знаем земли тех племен (точнее, племенных союзов), по которым проходило полюдье. Это область древлян (между Днепром, Горынью и верховьями Южного Буга); область дреговичей (от Припяти на север до водораздела с бассейном Немана и Двины, на востоке -- от Днепра включительно); обширная область кривичей в верховьях Днепра, Двины и Волги и, наконец, область северян, охватывающая Среднюю Десну, Посемье и бассейны верховий Пела и Ворсклы. Если мы изобразим эти четыре области на карте, то увидим, что они охватывают пространство 700x1000 километров, почти соприкасаясь друг с другом, но оставляя в середине большое "белое пятно" около 300 километров в поперечнике. Оно приходится на землю радимичей. Радимичи не включены Константином Багрянородным в перечень племен, плативших дань Киеву. Император был точен: радимичи покорены воеводой Владимира Волчьим Хвостом только в 984 году, после битвы на реке Песчане, спустя 36 лет после написания трактата. Во-вторых, мы знаем, что полюдье продолжалось 6 месяцев (с ноября по апрель), то есть около 180 дней. В-третьих, мы можем приложить к сведениям Константина скорость перемещения полюдья (не забывая об ее условности), равную примерно 7--8 километрам в сутки. В-четвертых, мы знаем, что объезд был круговым и, если следовать порядку описания племен, двигался "посолонь" (по солнцу). Помножив количество дней на среднюю суточную скорость (7--8 километров), мы получаем примерную длину всего пути полюдья -- 1200--1500 километров. Каков же мог быть конкретный маршрут полюдья? Объезд по периметру четырех племенных союзов нужно сразу отвергнуть, так как он шел бы по полному бездорожью лесных и болотистых окраин и в общей сложности составил бы около 3 тысяч километров. В летописном рассказе о "реформах" Ольги есть две группы точных географических приурочении: на севере близ Новгорода -- Мета и Луга, а на юге близ Киева -- Днепр и Десна. Полюдье, отправлявшееся осенью из Киева и возвращавшееся по весне туда же, могло воспользоваться именно этими киевскими реками, образующими почти полное кольцо: сначала путь вверх по Днепру до Смоленска, а затем -- вниз по Десне до Ольгиного города Вышгорода, стоявшего у устья Десны. Проверим это подсчетом: путь от Киева до Смоленска вдоль берега Днепра (или по льду) составлял около 600 километров. Заезд к древлянам до Искоростеня, где Игорь собирал дань, увеличивал расстояние на 200--250 километров. Путь от Смоленска к Киеву, вдоль Десны на Ельню (город упоминается в XII веке), Брянск и Чернигов составлял примерно 700--750 километров. Общее расстояние (1500--1600 километров) могло быть пройдено с ноября по апрель. Удовлетворяет он нас и в отношении всех четырех упомянутых Константином племенных союзов. Первыми в его перечне стоят вервианы (древляне); вероятнее всего, что княжеское полюдье начиналось с ближайшей к Киеву земли древлян, лежавшей в одном дне пути от Киева на запад. На пути из Киева в столицу древлянской земли -- Искоростень -- лежал городок Малин, не упомянутый летописью, но, вполне вероятно, являвшийся резиденцией древлянского князя Мала, сватавшегося к Ольге. Кроме Искоростеня полюдье могло посетить и Вручий (Овруч), лежащий в 50 километрах к северу от Искоростеня. Древлянская дань, собранная в ноябре, когда реки еще не стали, могла быть сплавлена по Ужу в Днепр к Чернобылю и оттуда в Киев, чтобы не отягощать предстоящего кругового объезда. От древлянского Искоростеня (и Овруча) полюдье должно было двигаться в северо-восточном направлении на Любеч, являвшийся как бы северными воротами "Внутренней Руси" Константина Багрянородного. Следуя на север, вверх по Днепру, полюдье попадало в землю другувитов (дреговичей), живших на обоих берегах реки, и далее на запад. На восточном берегу Днепра дреговичи соседствовали с радимичами. В верхнем течении Днепра княжеский объезд вступал в обширную область кривичей, проходя по ее южной окраине, и достигал кривичской столицы -- Смоленска. Далее путь мог идти на древнюю Ельню на Десне и где-то близ Брянска входил в северо-западную окраину Северской земли (Новгород-Северский, Севск) и через Чернигов, лежавший уже вне Северщины, приводил Десною к Киеву. Этот круговой маршрут не пересекал поперек земли перечисленных племен, а шел по внутренней кромке владений каждого из четырех племен, везде огибая белое пятно радимичей, не упомянутых императором Константином в числе подвластных Руси. Сдвинуть предложенный маршрут куда-либо в сторону не представляется возможным, так как тогда неизбежно выпадет одно из племен или сильно изменится скорость движения по сравнению с 1190 годом, когда, как установлено, полюдье двигалось со средней скоростью 7--8 километров в день. Средняя скорость перемещения полюдья не означает, разумеется, что всадники и ездовые проходили в сутки всего лишь 7--8 километров. День пути в таких лесистых областях обычно приравнивается к 30 километрам. В таком случае весь княжеский объезд в 1500 километров может быть расчленен на 50 суточных отрезков: день пути и ночлег. Место ночлега, вероятно, и называлось в X веке становищем. На более длительные остановки остается еще 130 дней. Таким образом, мы должны представить себе полюдье как движение с обычной скоростью средневековой конной езды, с остановками в среднем на 2--3 дня в каждом пункте ночлега. В крупных городах остановки могли быть более длительными за счет сокращения пребывания в незначительных становищах. Медленность общего движения давала возможность заездов в стороны от основного маршрута; поэтому путь полюдья представляется не линией, а полосой в 20--30 километров шириной, по которой могли разъезжать сборщики дани (данники, вирники, емцы, отроки и т. п.). В полосе движения "большого полюдья", описанного Константином Багрянородным, нам по источникам X--XII веков известен целый ряд городов и городков (по археологическим данным, нередко восходящих к X веку), которые могли быть становищами полюдья: Путь от Киева Искоростень - Вручий - Чернобыль - Брягин - Любеч - Стрежев - Рогачев - Копысь - Одрск - Клепля - Красный - Смоленск Путь от Смоленска Догобуж (?) Лучин (?) - Ельня - Рогнедино - Пацынь - Заруб - Вщиж - Дебрянск - Трубеч - Новгород-Северский - Радогощ - Хороборь - Сосница - Блестовит - Сновск - Чернигов - Моравийск - Вышгород - Киев Пять городов (Киев, Вышгород, Любеч, Смоленск и Чернигов) из этого списка названы Константином, остальные в разное время по разным поводам упоминаются летописцами и грамотой Ростислава Смоленского. В одном из городов, Копысе, память о полюдье сохранилась вплоть до XII века. Среди большого количества пунктов, упоминаемых грамотой Ростислава (1136 год), только в двух собирали подать, называемую полюдьем: "На Копысе полюдья четыре гривны..." Копысь расположен на Днепре, на пути нашего полюдья. Смоленск был самым отдаленным и поворотным пунктом кругового княжьего объезда, серединой пути. Где-то поблизости от Смоленска полюдье должно было перейти в речную систему Десны. Возможен заезд в Дорогобуж, но деснинский путь начинался, по всей вероятности, с Ельни. Смоленск обозначен Константином как один из важных центров, откуда весной, после вскрытия рек, идут ладьи-моноксилы в Киев. Вполне возможно, что дань, собранная в первой половине полюдья, не возилась с собой, а оставалась в становищах до весны, когда ее можно было легко сплавить вниз по Днепру. Главнейшим пунктом хранения дани мог быть Смоленск, названный Константином крепостью. Полюдье было, несомненно, многолюдным. Константин пишет, что князья выезжают в ноябре "со всеми русами". Игорь выехал в деревскую землю со всей своей дружиной и, собрав дань, отправил большую часть дружины с данью в Киев, а сам остался во враждебной земле с "малой дружиной". Надо думать, что эта меньшая часть дружины казалась князю все же достаточной, для того чтобы поддержать престиж великого князя и оградить его безопасность. Вместе с дружиной должны были ехать в полюдье конюхи, ездовые с обозом, различные слуги, "кормильцы"-кашевары, "ремественники", чинившие седла и сбрую, и т. п. Некоторое представление о численности полюдья могут дать слова Ибн-Фадлана (922 год) о киевском князе: "Вместе с ним (царем русов) в его замке находятся 400 мужей из числа богатырей, его сподвижников и находящиеся у него надежные люди..." Даже если учесть, что князь должен был оставить в Киеве какую-то часть "богатырей" для обороны столицы от печенегов, то и в этом случае полюдье состояло из нескольких сотен дружинников и "надежных людей". Всю эту массу должно было принять становище. По зимнему времени в становище должны были быть "истьбы" -- теплые помещения для людей, конюшни, амбары для склада и сортировки дани, сусеки и сеновалы для заранее запасенного зерна и фуража. Становище должно было быть оборудовано печами для выпечки хлеба, жерновами, кузницей для разных оружейных дел. Многое в обиходе становища должно было быть заготовлено заранее, до нашествия самого полюдья. Должны были быть люди, исполнявшие разнообразные работы по подготовке становища, по обслуге его во время полюдья и охранявшие комплекс становища (может быть, с оставленной до весны данью) до следующего приезда князя с его "богатырями". То обстоятельство, что полюдье не проникало в глубинные области племен, а шло лишь по самой границе территории каждого племенного союза, заставляет нас задуматься над способом сбора дани. Надо думать, что механика сбора дани непосредственно с крестьянского населения была уже достаточно разработана местными князьями и определенное количество дани из отдаленных районов заранее свозилось к пунктам, через которые проходило полюдье киевского князя. Мы не должны представлять себе полюдье как разгульный разъезд киевской дружины по весям и городам без всякого разбора. Дань была тарифицирована (это мы знаем по событиям 945 года), и, по всей вероятности, полюдье, производившееся ежегодно, посещало из года в год одни и те же становища, к которым местные князья заранее свозили обусловленную дань, то есть "везли повоз". Маршрут полюдья отстоял на 200--250 километров от внешних границ племенных союзов древлян, дреговичей, кривичей и северян. Без предварительного "повоза", организованного местной племенной знатью, трудно представить себе такой большой и громоздкий механизм, как полюдье. Ведь если бы наездам прожорливой и жадной массы киевских дружинников постоянно подвергались одни и те же местности по Днепру и Десне, то население этих мест просто разбежалось бы, ушло в глубь племенной территории, подальше от опасной трассы кругового объезда. Если этого не происходило, значит, местные князья, оберегая свое положение в племени и стремясь к равномерному распределению киевской дани, гарантировали привоз фиксированной дани в становища полюдья. Нарушение договоренности с Киевом могло привести к тому, что полюдье превратилось бы в поход против того или иного племенного союза. Поэтому полюдье следует представлять себе не как первичную форму сбора дани, а как итоговую фазу этого процесса, охватившего и местные племенные дружины. Самым обширным племенным союзом были кривичи. Дань, следуемая с них, должна была стекаться в их столицу -- Смоленск. Он был перепутьем между Новгородом и Киевом и, как уже выяснено, поворотным пунктом большого полюдья. В силу этого нас не должно удивлять наличие под Смоленском огромного лагеря -- города IX--X веков в Гнездове. Курганное кладбище IX--XI веков содержало около 5 тысяч могил, являясь крупнейшим в Европе. А. Н. Насонов имел все основания говорить: "Нет сомнения, что в старом Смоленске IX--XI веков сложилась своя сильная феодальная знать, богатство которой раскрывает содержимое гнездовских погребений. Она выросла на местном корню: гнездовские курганы в массе своей принадлежали кривичам, как признают все археологи. Можно думать, что богатство и могущество этой знати держалось на эксплуатации зависимого и полузависимого населения". Вот эта выросшая на местном корню племенная знать и могла быть промежуточным звеном между кривичской деревней и полюдьем киевского князя, которое никоим образом не могло охватить всей огромной территории кривичей. Интересный и полный красочных подробностей рассказ о полюдье содержит русская летопись под 945 годом. Князь Игорь Старый только что совершил два похода на Византию. Во время первого морского похода 941 года Игорь возглавлял эскадру в 10 тысяч кораблей. Цифра, вероятно, преувеличена, но русский флот все же повоевал тогда все юго-западное побережье Черного моря: Вифинию, Пафлагонию, Гераклею Понтийскую и Никомидию. Пострадал даже Босфор ("Суд весь пожьгоша"). Только знаменитые греческие огнеметы, стрелявшие "яко же мълния", отогнали русских от Константинополя. Сразу же после неудачи князь Игорь начал готовить новый поход. Киевским князем были наняты заморские варяги и степные печенеги (у них даже заложников взяли); были приглашены далекие северные дружины словен и кривичей и южные войска днестровских тиверцев. Войско шло в 943 году и сухопутьем, и по морю. Херсонесские греки извещали императора Романа: "Се идуть Русь бес числа корабль -- покрыли суть море корабли!" Когда Игорь стоял уже у Дуная, император прислал к нему послов о мире. Игорь начал совещаться с дружиной, которая была рада без сражений получить дань с империи: "...еда [едва ли] къто весть, къто одолееть -- мы ли, они ли? Ли с морем къто советен? Се бо не по земли ходим, но по глубине морьстей и обща съмерть вьсем..." Взяв откуп у греков, Игорь возвратился в Киев, а на следующий год заключил с Романом и Константином Багрянородным договор, разрешавший Руси посылать в Константинополь ради торга "корабля, елико хотять... оже с миром приходять". Договор был утвержден в Киеве в соборной церкви святого Ильи на Подоле и на холме у идола Перуна. Двукратный нажим на Византию в 941 и 943 годах, возможно, был вызван какими-то препятствиями, которые чинили греки русской торговле, несмотря на договор 911 года, заключенный с отцом Романа и Константина. Ряд ограничений содержится и в договоре 941 года, но путь русским кораблям в торговый центр мира -- Царьград -- был открыт. Киевское правительство, сильно потратившееся на организацию двух грандиозных флотилий (из которых одна сильно пострадала) и на содержание наемных войск, нуждалось в пополнении своих ресурсов вообще и экспортных в частности. Появление в Киеве нанятых Игорем варяжских отрядов следует датировать самым концом 930-х годов, когда упоминается варяжский воевода Свенельд. Для содержания наемников Игорь определил дань с древлян и уличей, что вызвало войну этих племенных союзов с Киевом. Уличский город Пересечен (у Днепра) три года сопротивлялся Игорю, но тот наконец "при-мучи Уличи, възложи на ня дань и вдасть Свенделду". Эту фразу часто понимают как пожалование, передачу права сбора дани, но грамматическая форма фразы позволяет понять ее только в одном смысле: дань, полученную Игорем, он, Игорь, отдал Свенельду в 940 году. Исключить участие варяжских воинов в сборе древлянской или уличской дани нельзя, но речь идет о правовой стороне. Когда пятью годами позже Игорь отправился собирать древлянскую дань сам, летописец ни одним намеком не показал, что этим попираются права Свенельда. У варяга их просто не было: он получал содержание, а не бенефиций. В 942 году после разгрома русского войска греками, может быть, как компенсацию варягам, участвовавшим в злосчастном походе, варяжский воевода получил древлянскую дань, что вызвало ропот киевской дружины: "Се дал еси единому мужеви много". Киевляне начали завидовать варягам: "Отроци Свенельжи изоделися суть оружием и пърты, а мы -- нази. Да пойди, къняже с нами в дань -- да и ты добудеши и мы". После заключения договора 944 года, упрочившего позиции Руси, потребность в варяжском наемном войске значительно уменьшилась (Игорь княжит "мир имея к всем странам"), и осенью 945 года киевский князь вернул землю древлян в прежнюю систему своего киевского полюдья, когда князь начинал свой круговой объезд именно с древлян. 945 год. "И приспе осень и нача мьслити на Древляны, хотя примыслити большю дань... И послуша их [дружинников] Игорь -- иде в Дерева в дань и примышляше к первой дани и насиляше им и мужи его. И възем дань, поиде в свой град. Идущю же ему въспять, размыслив, рече дружине своей: "Идете с данию домови, а яз възвращюся [ к Древлянам] и похожю еще". И, пусти дружину свою домови, с малъмъ же дружины възвратися, желая больша имения". Дань, очевидно, была издавна тарифицирована, так как Игорь увеличил ее, примыслил новые поборы к "первой дани". Когда же Игорь появился вновь, "желая больша имения", внутри древлянского общества происходит любопытная консолидация всех слоев: против киевского князя выступили древляне и их местные князья во главе с "князем князей" Малом. "Слышавше же Древляне, яко опять идеть [Игорь] и съдумавъше Древляне с кънязьмь своим Малъм: "Аще ся въвадить вълк в овьце, то выносить вьсе стадо, аще не убиють его. Тако и сь -- аще не убием его, то вься ны погубить!" И посълаша к нему, глаголюще: "Почто идеши опять -- поймал еси вьсю дань". И не послуша их Игорь. И исшьдъше из града Искоростеня противу древляне, убиша Игоря и дружину его, бе бо их мало. И погребен бысть Игорь; и есть могыла его у Искоростеня града в Деревех и до сего дьне". Византийский писатель Лев Дьякон сообщает одну деталь о смерти Игоря: "...отправившись в поход на германцев (?), он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван на две части..." Древляне, казнившие Игоря по приговору веча, считали себя в своем праве. Послы, прибывшие в Киев сватать за древлянского князя вдову Игоря Ольгу, заявили ей: "Бяше бо мужь твой акы вълк, въсхыщая и грабя. А наши кънязи добры суть, иже распасли суть Деревьску землю..." Перед нами снова, как и в случае с вятичами, выступает союз племен с его иерархией местных князей. Князей много; в конфликте с Киевом они несколько идеализируются и описываются как добрые пастыри. Во главе союза стоит князь Мал, соответствующий "свет-малику", "главе глав" у вятичей. Он чувствует себя чуть ли не ровней киевскому князю и смело сватается к его вдове. Археологам известен его домениальный город в древлянской земле, носящий до сих пор его имя -- Малин. Примечательно, что в начале Игорева полюдья никто из этих князей не протестовал против сбора дани, не организовывал отпора Игорю, все, очевидно, было в порядке вещей. Добрые князья убили Игоря-беззаконника тогда, когда он стал нарушителем установившегося порядка, преступил нормы ренты. Это еще раз убеждает нас в том, что полюдье было не простым беспорядочным разъездом, а хорошо налаженным важнейшим государственным делом, в процессе исполнения которого происходила консолидация феодального класса и одновременно устанавливалась многоступенчатая феодальная иерархия. Местные князья разных рангов (сами жившие за счет "пасомых" ими племен) содействовали сбору полюдья их сюзереном, великим князем Киева, а тот, в свою очередь, не забывал своих вассалов в дипломатических представлениях цесарям Византии. Игорь за год до смерти посылал посольство в Константинополь от своего имени "великого кънязя Русьскаго и от вьсякая къняжия и от вьсех людий Русьскые земля". Договор 944 года предусматривает обычное для общества с феодальной иерархией своевольство вассалов и аррьер-вассалов: "Аще ли же къто от кънязь или от людий русьскых... преступит ее, еже писано на харатии сей -- будет достоин своимь оружиемь умрети и да будет клят от бога и от Перуна!" Полюдье существовало в каждом племенном союзе; оно знаменовало собой отход от патриархальных племенных отношений и традиций, когда каждый член племени знал своего племенного князя в лицо. Полюдье в рамках союза племен, появляющееся, надо думать, одновременно с образованием самого союза, было уже переходной формой к классовому обществу, к государственности. Власть "князя князей" отрывалась от старинных локальных традиций и родственных связей, становилась многоступенчатой ("князь князей", князь племени, "старосты" родов). Когда же несколько союзов племен вольно или невольно вошли в состав Руси, то отрыв верховной власти от непосредственных производителей стал полным. Государственная власть полностью абстрагировалась, и право на землю, которое искони было связано в представлении землепашцев с трудовым и наследственным правом своего микроскопического "мира", теперь связывалось уже с правом верховной (отчужденной) власти, с правом военной силы. Феодальная иерархия как система в известной мере цементировала новое общество, образуя цепь сопряженных друг с другом звеньев: высшие ее звенья ("светлые князья") были связаны, с одной стороны, с великим князем, а с другой -- с князьями отдельных племен. Князья племен были связаны с боярством. Вассалитет, выраставший из микроструктуры первобытного общества, был естественной формой для феодального государства. Сумма источников, восходящих к началу IX века, позволяет дать сводный обзор социально-политической стратиграфии Руси: 1. "Великий князь Русский". "Хакан-Рус" (титул, равный императорскому). 2. "Главы глав", "светлые князья" (князья союзов племен). 3. "Всякое княжье" -- князья отдельных племен. 4. "Великие бояре". 5. "Бояре", "мужи", "рыцари" (персидское "моровват"). 6. Гости-купцы. 7. "Люди". Смерды. 8. Челядь. Рабы. Громоздкий и сложный механизм полюдья мог действовать при условии слаженности и соподчиненности всех звеньев. Нарушение соподчиненности приводило к войнам. Летопись многократно говорит о том, что тот или иной союз племен "заратишася", "имяше рать" с киевским князем. Государственность Руси как целого утверждалась в тяжелом противоборстве разных сил. Константин Багрянородный описывал государство Русь в ту пору, когда полюдье как первичная форма получения ренты уже доживало последние годы. Началом же системы полюдья следует считать переход от разрозненных союзов племен к суперсоюзам-государствам, то есть рубеж VIII--IX веков. Совершенно закономерно, что именно это время и явилось временем зарождения широких торговых связей Руси с Востоком и Византией: полюдье было не только прокормом князя и его дружины, но и способом обогащения теми ценностями, которых еще не могло дать зарождавшееся русское ремесло. Полюдье полгода кормило киевскую дружину и ее прислугу; по всей вероятности, полюдье гарантировало продовольственные запасы и на вторую, летнюю, половину года, когда происходил сбыт наиболее ценной части дани, собранной черными кунами, бобрами, чернобурыми лисами, веверицами-белками. С полюдьем связано свидетельство, неверное понимание которого иногда приводило исследователей к мысли о незнакомстве русов с земледелием: "Русы не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян" (Ибн-Русте). "Всегда 100--200 из них (русов) ходят к славянам и насильно берут у них на свое содержание, пока там находятся" (Гардизи). Все это прекрасно объясняется полюдьем. Экспортная часть полюдья состояла из пушнины, воска и меда; к продуктам охоты и пчеловодства добавлялась и челядь, рабы, охотно покупаемые на международных рынках и в мусульманском Халифате, и в христианской Византии. Знакомство с системой сбыта полюдья с особой убедительностью покажет государственный характер действий Киевской Руси IX--X веков. Сбыт полюдья Центром международных торговых связей Восточной Европы был, несомненно, Киев. Киев и русских купцов -- "рузариев" хорошо знали в Центральной и Северной Европе, предоставляли им значительные льготы, так как они с оружием в руках пробивались через кочевнические заслоны хазар, мадьяр, печенегов, внутренних болгар и снабжали европейцев роскошью восточных базаров. Вплоть до крестовых походов Киев не утратил своего значения важного торгового центра Европы. Наезженный путь вел от Киева на запад к Кракову и далее к Регенсбургу на Дунае. Через Киев (и благодаря Киеву) шел путь "из Грек в Варяги", соединявший Византию со Скандинавией. Важным и хорошо организованным был путь из Киева в Булгар на Волге. Он был разделен на 20 станций, расположенных примерно на расстоянии 70 километров друг от друга. Для гонцов, скакавших налегке, это был день пути, а для купцов, шедших "с бремены тяжкими", -- два дня пути и день отдыха в станционном пункте. По русским землям на восток путь шел через такие города-станции: Киев -- городище на Сулое -- Прилук -- Ромен -- Вырь (?) -- Липицкое городище -- Гочево -- далее ряд безымянных городищ по направлению к Дону. В двух случаях современные нам села сохранили архаичное имя старинных дорожных станций IX--XI веков "Истобное" (от "истьба" -- теплое помещение, "теплый стан"); они находятся ровно в 70 километрах друг от друга. Десятая станция, приходящаяся на середину пути между Булгаром и Киевом, находилась где-то у Дона, южнее Воронежа. Здесь, по восточным источникам (Джейхани, Идриси), находилась восточная граница Руси. Восточные путешественники, двигавшиеся из Булгара на запад, сначала преодолевали пустынные мордовские леса и луговины, а затем оказывались на Дону, где эта сухопутная дорога пересекалась донским речным путем из вятичей в Волгу и Итиль. Именно на этой дороге они делали свои наблюдения о жизни и быте славян. Добравшись через два месяца пути до западного конца своей дороги в 1400 километров, булгарские или иные восточные купцы оказывались в Киеве, на берегах Днепра, который они называли то рекой "Дуна", то "Руса". Здесь, в Среднем Поднепровье, поблизости от Киева, восточные авторы указывают три русских города, ставших яблоком раздора между несколькими десятками современных ученых. Один из наиболее надежных источников, Худуд ал-Алем, сообщает: "Есть еще река Руса (Дуна), вытекающая из глубины земли Славян и текущая в восточном направлении вплоть до границы русов. Затем она проходит по пределам Артаб, Салаб и Куяба (Киев), которые являются городами русов..." Идриси, обладавший огромной библиотекой восточной географической литературы IX--XI веков, единственный из всех авторов указывает расстояние между этими тремя городами русов, расположенными на одной реке: от города Артан до Киева -- 4 дня пути; до города Славия -- тоже 4 дня пути. Игнорируя приведенные выше точные ориентиры, исследователи рассматривали пресловутые "три центра Древней Руси" как некие государственные объединения, охватывавшие каждое большое пространство. Киев (Куяба, Куайфа и др.) не вызвал особых сомнений и обычно отождествлялся с историческим Киевом, центром Южной Руси. "Славия", как правило, сопоставлялась с новгородскими словенами и Новгородом, хотя ни один источник -- ни русский, ни скандинавский, ни греческий -- Новгород Славней не называл. В этом сказалось влияние норманнизма, стремившегося искусственно создать какой-либо государственный центр на севере. Способствовало таким широким построениям и то, что в арабских текстах часто путались понятия "города" и "страны". Особенно многообразным оказалось определение третьего города, имя которого варьирует в двух десятках форм. Не менее разнообразны поиски Артании или Арсании (обе формы крайне условны) на географической карте IX--X веков. В Артании видели и мордву-эрзю, и Тмутаракань, и Рязань, и Ростов... Не вдаваясь в рассмотрение огромной литературы, посвященной "трем центрам", попытаемся наметить путь их поиска, исходя из приведенных выше ориентиров: 1) все три города находятся на одной и той же реке, что и Киев, то есть на Днепре; 2) все они расположены недалеко от Киева, на расстоянии, которое колеблется от 140 до 280 километров. Такое созвездие русских городов в Среднем Поднепровье нам очень хорошо известно по документам X века, это упоминаемые договорами с греками города Киев, Переяславль и Чернигов. Расстояние от Киева до Чернигова -- 140 километров; до Переяславля -- около 100 километров; от Переяславля до Чернигова -- 170 километров. Эта триада постоянно упоминается в качестве главных городов Русской земли в узком смысле. Город Славию не следует искать на том севере, о котором восточные географы не имели никакого понятия. Славия -- Переяславль (или Переслав), древний город, стоящий близ Днепра и ближайший к "внутренним болгарам". В привлечении Чернигова есть только одно несогласие с источником -- Чернигов расположен не на Днепре, а на Десне. После ознакомления с характеристикой всех трех городов вместо Чернигова может быть предложен иной вариант приурочения Артании. В Худуд ал-Алем эти три города Руси охарактеризованы так: "Куяба это город Руси, ближайший к странам ислама, приятное место и резиденция царя. Из него вывозят различные меха и ценные мечи. Слава -- приятный город, и из него, когда царит мир, ездят торговать в Болгарский округ. Артаб -- город, где убивают иностранцев, когда они попадают туда. Там производят ценные клинки для мечей и мечи, которые можно перегнуть надвое, но если отпустить их, они возвращаются в прежнее состояние". У других авторов есть и дополнения. Ибн-Хаукаль сопоставляет Киев с Булгаром, отмечая, что Киев больше Булгара. Для нас всегда очень важно выявить точку зрения информаторов. Ибн-Хаукаль, один из наиболее ранних писателей, пишет: "И достигают люди с торговыми целями Куябы и района его". Вот почему Киев считается наиболее близким к странам ислама; вот почему его сравнивают с Булгаром -- это делали купцы, шедшие знакомой нам дорогой в 20 станций, начинавшейся в Булгаре и завершавшейся в Киеве. Купцы попадают в Киев через город Ромен (современные Ромны, у Идриси -- "Армен"), действительно находящийся на этой магистральной дороге. Город Славия описан у Идриси как самый главный. Быть может, здесь сказалось осмысление имени города -- Преслав, "преславный", или же аналогия с болгарской столицей Преславом? Сложнее всего обстоит дело с третьим городом, условно называемым Артанией, или, как его называет Персидский Аноним, Уртабом. Дополнения к сказанному выше таковы: рассказав об убийстве чужеземцев, Идриси добавляет, что в этот город "никому не позволяют входить с целью торговли... и вывозят оттуда (меха и свинец) торговцы из Куябы". Ибн-Хаукаль тоже пишет, что жители Арсы чужих не пускают, "сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют никому следовать за собой и входить в страну свою". На Днепре, в 120 километрах (три с половиной дня пути по прямой) от Киева, в устье реки Роси был город Родень (в предложном падеже в летописи "в Родньи"), от которого ныне осталось городище на высокой горе -- Княжья Гора. Город запустел с принятием христианства и на протяжении XI--XIII веков ни разу не упоминается в летописях, хотя событий в его окрестностях было много. Судя по местоположению в середине ареала древностей русов VI--VII веков, Родень мог быть племенным центром русов и называться по имени главнейшего бога древних славян -- Рода. Его сравнивали с Озирисом, Баад-Гадом и библейским Саваофом. Это было божество более значительное, чем сменивший его дружинно-княжеский Перун. Такое допущение вполне объяснило бы летописную фразу (возможно, взятую из греческих источников IX века) "Роди же, нарицаеми Руси...". Название союза племен по общему божеству прослеживается и в имени кривичей, названных так по древнему туземному (литовскому) богу Криве -- Кривейте. Русы на реке Роси могли получить свое имя от бога Рода, местом культа которого был Родень на Роси. При Святославе здесь был, очевидно, княжеский домен, так как там находился его "двор теремьный", Во время борьбы за киевский престол в 980 году здесь укрылся (возможно, рассчитывая на священность места?) князь Ярополк, но после длительной осады был убит наемными варягами. Городок был, по всей вероятности, широко известен на Руси, так как после этой тяжелой осады о нем сложили поговорку, просуществовавшую более столетия: "и есть притьча си и до сего дьне -- "беда, акы в Родьни", -- писал современник Мономаха. Бог Род был верховным божеством неба и вселенной. Ему приносили кровавые жертвы. Особый праздник, приходящийся на 20 июля (день бога-громовержца), документирован для славян района Родня календарем IV века нашей эры, а в 983 году в этот срок был принесен в жертву молодой варяг, проживавший в Киеве. Принесение своим богам в жертву чужаков, пленных, побежденных врагов было обычным в древности у многих народов и носило специальное название (греческое) "ксеноктонии". Очевидно, этот обычай ежегодных жертвоприношений и породил у иностранных писателей те разделы их сочинений, где говорится слишком расширительно об убийстве иноземцев вообще. Запрет въезда в область Уртаба с целью торговли вполне объясним в том случае, если мы отождествим Уртаб (Артанию) с Родием. Здесь, близ Витичева (города, упоминаемого Константином в связи с полюдьем), скапливались однодревки перед отплытием в Византию. Здесь в последнем, защищенном лесными островами участке Днепра производилось, очевидно, окончательное снаряжение флота и сортировка товаров, предназначенных для продажи на далеких международных рынках. Купцы и соглядатаи здесь были не нужны. Уртаб-Родень не исключался из торговли, но здешним торгом ведал Киев, люди "из Куябы"; недаром в этом городе почти у самой границы Руси находился "теремной двор" князя Святослава. Наиболее логичным представляется такое отождествление "трех городов Руси": Куяба -- Киев Слава -- Переяславль "Арта" -- Родень на устье Роси. Все три города на одной реке -- на Днепре. Куяба, "ближайший к странам ислама" город, назван так потому, что информаторы попадали в него по магистральной дороге из Булгара в Киев. Два других города стояли уже в стороне от этой магистрали: Артания в 4 днях пути (вниз по реке) от Киева, а Славия в 4 днях пути от Артании, если плыть вверх по Днепру от устья Роси к Переяславлю. Передаваемый из сочинения в сочинение рассказ о вывозе гибких стальных мечей из Киева и Уртаба находит подтверждение в легенде хазар о попытке их возложить дань на полян. В ответ на требование дани "съдумавъше же Поляне и въдаша от дыма -- мечь... И реша старьци козарьстии: "недобра дань, къняже ... си имуть имати дань на нас и на инех странах". Се же събысться вьсе". Киевская легенда о хазарах могла быть известна и на хазарском востоке. Славия торгует с болгарами. Переяславль расположен ближе других городов к "внутренним болгарам" Левобережья, постоянно воюющим с русами; этим и объясняется оговорка относительно торга тогда, "когда бывает мир". Уртаб-Родень. Сюда, в место сосредоточения торгового флота с полюдьем, в город, контролируемый самим великим князем киевским (и до сих пор называемый Княжьей Горой), не пускают иностранных торговцев. Здесь в святилище Рода (по имени которого назван город) приносили в жертву чужаков. Все это вместе окутывало район Княжьей Горы различными легендами, созданию которых Киев мог содействовать целенаправленно. Название этого города так варьирует в арабской графике и такие разные города подставляются при расшифровке, что приравнивание Уртаба Родню является, пожалуй, одним из наиболее удачных вариантов. Куяба, Славия и Уртаб -- это не три государства, не три "центра Руси", а просто Киев и два соседних города, которые играли важную роль в жизни Киевской Руси и интересовали восточных купцов, прибывавших в Киев из Булгар. Наместников князей (или их сыновей) они принимали за "царей" и повторяли легенды о самом удаленном городе Родне, куда путь им был заказан. Уже к началу X века место Родня занял Чернигов, вошедший в триаду важнейших русских городов. Ежегодно весной Киевская Русь осуществляла свою вторую государственную задачу -- вывоз огромного количества товаров, полученных за полгода кругового объезда-полюдья. Сборщики дани превращались в мореплавателей и караван-башей, в воинов, пробивавшихся через кочевнические заслоны, и в купцов, продававших привезенное с собой и закупавших все, что производил богатый Восток, ослеплявший тогдашних европейцев своей роскошью. Ладьи, наполненные бочками с воском и медом, мехами бобров, чернобурых лисиц и другим товаром, готовились к отплытию в далекие моря в самом Киеве и соседних городах на Днепре -- Вышгороде, Витичеве, где была сигнальная башня, извещавшая огнем о приближении печенегов, Переяславле Русском и Родне. Самой южной гаванью-крепостью на пограничной реке Суле в 10 километрах от Днепра был город Желни (городище Воинь), своеобразное сооружение, где вышедшие из Руси суда могли в случае неблагоприятных вестей укрыться в прибрежном укреплении, внутрь которого ладьи входили прямо из реки. "В июне месяце, двинувшись по реке Днепру, они (однодревки русов) спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость. Подождав там два-три дня, пока подойдут все однодревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру" (Константин Багрянородный). Далее Константин подробно описывает (очевидно, со слов варяга русской службы) тяжелый и опасный переход флотилии через днепровские пороги. Названия порогов он приводит как по-славянски, так и по-русски, принимая служебное положение современника Свенельда, служившего Руси, за его национальность. "Русские" -- названия порогов (действительно в ряде случаев скандинавские) -- доставили большую радость норманнистам, но на самом деле они не доказывают ничего большего, чем наличие варягов на службе у киевского князя, что и без того известно как из договора Руси с тем же Константином, так и из летописной справки о том, что Игорь в это самое время нанял варягов для войны с греками. "Первый порог называется Эссупи, что по-русски и по-славянски означает "Не спи!". Этот порог настолько узок, что не превышает ширины ипподрома. Посредине его выступают обрывистые и высокие скалы, наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и внушает страх". Русы с трудом переволакивали свои суда через каждый порог, иногда даже вытаскивая из них поклажу и волоча ладьи по берегу. Так они добирались до "Крарийской переправы" (Кичкас), которой пользовались херсонесские купцы, ходившие в Русь. Весь этот путь проходил под обстрелом печенегов. Пройдя пороги, на острове Хортица (близ современного Запорожья) "...русы совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные кладут куски хлеба, мяса...". От Хортицы русы плывут к острову Березани близ устья Днепра и там дополнительно оснащаются перед плаванием по морю. Далее их путь лежит к устью Днестра, а оттуда к гирлу Дуная к Селине. "Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними скачут печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит однодревки на сушу, то они все их вытаскивают на берег, чтобы вместе противостоять печенегам". Плавание вдоль западного берега Черного моря (к которому нам еще придется вернуться) завершалось в Константинополе, где русские "гости" проводили все лето, возвращаясь на Русь лишь для нового полюдья. От устья Днепра или от острова Березани предстоящий морской маршрут русов раздваивался: одним направлением был указанный путь в Царырад, а другим -- сложный путь в Хазарию и далее в "жребий Симов", в далекие страны Халифата, о чем мы уже знаем из рассказа Ибн-Хардадбега середины IX века. "Русы-купцы -- один из разделов славян. Они возят меха белок, чернобурых лисиц и мечи из крайних пределов славянства к Черному ("Римскому") морю, и берет с них десятину византийский властелин. А то они отправляются по Дону ("Танаису"), славянской реке, проходят до (Хамлиджаса (хазарской столицы), и берет с них десятину ее властелин". Интересным вариантом является сообщение Ибн-ал-Факиха: "...владетель Византии берет с них десятину. Затем идут по морю к Самкушу-Еврею, после чего они обращаются к Славонии. Потом они берут путь от Славянского моря (Азовского), пока не приходят к Хазарскому Рукаву, где владетель хазар берет с них десятину. Затем идут к Хазарскому морю по той реке, которую называют Славянской рекой..." Здесь важно отметить, во-первых, проход русского флота через Керченский пролив, который принадлежал хазарам, принявшим иудаизм ("Самкуш-Еврей"), а во-вторых, обилие "славянских" определений: Азовское море -- Славянское; низовья Танаиса-Дона -- Славянская река, Северное Приазовье -- Славония(?) и даже Нижняя Волга в ее, несомненно, хазарском течении -- тоже "река славян". Не пытаясь внести четкость в эти определения, отметим лишь, что Приазовье и Нижний Днепр, очевидно, действительно были наводнены в ту эпоху славянами. Ежегодные экспедиции русов через Керченский пролив мимо Керчи и Тмутаракани привели к появлению новых географических названий (если не у местных жителей, то у иноземных географов), связанных с Русью: Керчь -- "город Русия", Керченский пролив -- "река Русия", участок Черного моря близ Тмутаракани (в пяти днях плавания от Трапезунда) -- "Русское море". Неудивительно, что с этим районом ученые нередко связывали еще одну загадку восточных географических сочинений -- "Остров русов", в котором хотят видеть Тмутаракань. Не подлежит сомнению, что Киевской Руси при значительном размахе ее торговых операций на юге были крайне необходимы какие-то опорные пункты на Черном море, но Тмутаракань, находившаяся до 960-х годов во власти хазар, едва ли подходит под определение "Острова русов" (хотя ее и называли островом). Совершив трудный и дорогой по сумме пошлин путь по Хазарии (300 километров по Азовскому морю, 400 километров вверх по Дону и волоками и 400 километров вниз по Волге), русская флотилия выходила в Каспийское море, называвшееся то Хазарским, то Хорезмийским (в летописи "Хвалисским"), то Джурджанским, то Хорасанским. Ибн-Хордадбег, продолжая свое повествование о русах, сообщает интереснейшие сведения о далеких морских и сухопутных маршрутах русских купцов: Из Хазарии "они отправляются к Джурджанскому морю и высаживаются на каком угодно берегу. И диаметр этого моря 500 фарсангов. (Ибн-Факих сохранил еще одну подробность этого текста: "...и продают все, что у них с собою; и все это доходит до Рея"). И иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы. И выдают они себя за христиан и платят подушную подать". Вариант: "...они идут в Джурджанское море, затем до Балха и Мавераннахра, затем до кочевий тогуз-гузов, затем до Китая". Мы должны вполне доверять сообщению Ибн-Хор-дадбега, так как сам он находился в Рее, а путь русских купцов от Рея до Багдада (около 700 километров) проходил по области Джебел, над которой Ибн-Хордадбег начальствовал в качестве управителя почт. Русские караваны ежегодно проходили на глазах у автора "Книги путей и государств". Он знал, что писал. Кроме этих дальних дорог, связанных с заморскими поездками, существовал еще один сухопутный трансъевропейский маршрут, одним из важнейших звеньев которого был Киев. Он начинался на восточном краю Европы, на Волге, в столице Волжской Болгарии, в городе Булгаре. Из Мавераннахра и Хорасана через "ворота гузов" на север вели караванные пути к Булгару. Сюда приводил северных купцов волжский речной путь. От Булгара в Итиль и далее к Каспию текла Волга. Информаторы восточных географов очень часто точкой отсчета брали Булгар. Нумизматы считают, что одним из важнейших пунктов распространения восточных монет IX--X веков был Булгар. Мы уже видели, какую важную магистраль представлял собой хорошо наезженный, тщательно измеренный и снабженный "манзилями" ("станами гонцов") путь из Булгара в Киев, по данным Джейхани. Но этот путь не обрывался в Киеве; Киев был лишь пределом знаний восточных географов X века. Вероятно, здесь, в столице Руси, активная роль переходила к русским купцам, которых