и юрты к родичам множество
народа  христианского,  людей страдающих,  печальных, подвергаемых мученьям,
оцепеневших от  холода,  мучимых голодом  и  жаждой,  с  распухшими  лицами,
почерневшими телами, воспаленным языком, бредущих по чужой стране без одежд,
босиком, обдирая ноги о колючие травы".
     В   тяжелых    условиях    киевское   боярство    стремилось   укрепить
великокняжескую  власть,  предотвратить новые усобицы  и устранить опасность
небывалого  половецкого натиска, угрожавшего всем слоям и  классам Руси,  от
бедного  смерда  до  князя. Вотчины многих киевских бояр  были расположены в
черноземной лесостепной полосе,  которая  стала ареной  хищнических  наездов
половцев, и это делало "смысленных" особенно воинственными.
     Их патриотизм не был бескорыстным, но объективно позиция боярства в тех
конкретных  условиях  наиболее  отвечала  общенародным  интересам,  так  как
половецкий  грабеж,  сопровождавшийся сожжением сел,  убийством  и угоном  в
рабство,  был,   разумеется,   страшнее  конфликтов  смерда  или  закупа   с
господином.
     А князья "Гориславичи" между тем продолжали  сводить свои династические
и личные счеты, не считаясь с интересами родной земли и своего народа.
     В  1095  году  великий  князь  Святополк,  заигрывая  с  могущественным
половецким ханом Тугорканом, выдал за него свою дочь, но  это не спасло Клев
от половцев.
     Олег  Святославич,  оттесненный  при Всеволоде  в  далекую Тмутаракань,
теперь  решил использовать тяжелый  для Руси момент. Снова,  как  и  16  лет
назад,  он  шел  на Русь  во  главе  половецких  полчищ.  Осадив Мономаха  в
Чернигове,  он  сжег  все  предместья и монастыри,  взял  город, а  половцев
распустил воевать всю Черниговскую землю. Это было своеобразной платой им за
военную помощь.
     Современники возмущались корыстными действиями Олега: "Вот уже в третий
раз  натравливает  он  этих  язычников-половцев  на Русскую  землю...  Много
христиан  (русских.-- Б. Р.) изгублено, многие  уведены  в рабство в далекие
земли".
     В  последние три года Олег Святославич укрывал у себя половецких ханов,
уклонялся  от  общерусских   походов  на  половцев  и  явно  показывал  свое
расположение  к этим врагам Руси. Святополк и  Мономах пригласили его в Киев
для  решения  вопросов обороны  Руси,  но  "Гориславич"  ответил  им  крайне
высокомерно, и в Киеве поняли, что князь Олег  не  променяет дружбу с ханами
на союз с русскими князьями.
     Началась война против Олега. Он бежал из Чернигова в Стародуб, оттуда в
Смоленск, а оттуда, изгнанный смолянами,-- в Рязань, Муром. Пока сам Мономах
отражал на юге натиск Тугоркана и  Боняка, его  сыновья яростно сражались  с
Олегом, начавшим бесчинствовать в Северо-Восточной Руси.
     Трехлетняя усобица завершилась  тем, что Олег явился на княжеский съезд
в Любече  в ноябре 1097 году. Город Любеч, из которого вел свой род Владимир
I, был, во-первых, родовым гнездом всех русских князей, а  во-вторых, он уже
принадлежал Олегу и сюда ему не зазорно было явиться на княжеский съезд.
     На Любечском  съезде был провозглашен принцип Династического разделения
Русской земли между различными княжескими ветвями при соблюдении ее единства
перед лицом  внешней  опасности:  "Отселе имеемся в  едино  сердце  и блюдем
Рускые земли; кождо да держить отчину свою". Но все  это было основано не на
реальных интересах отдельных земель,  не  на действительном соотношении сил.
Князья,  глядя  на  Русь  как  бы  с  птичьего полета,  делили ее на  куски,
сообразуясь  со  случайными границами  владений сыновей  Ярослава. Княжеские
съезды   не  были  средством  выхода   из   кризиса.  Благородные  принципы,
провозглашенные  в  живописном днепровском  городке,  не  имели  гарантий  и
оказались  нарушенными через  несколько дней  после торжественного целования
креста в деревянной церкви любечского замка.
     Мы  во всех  подробностях  знаем события, развернувшиеся  в  1097--1098
годах после  Любечского съезда,  так как  Мономах, враждуя  со  Святополком,
озаботился  составлением  почти  протокольных  описаний  заговоров,   тайных
союзов, кровавых расправ своего соперника. Князь-пират Давыд Игоревич убедил
великого князя в том, что будто бы князь Басилько  Ростиславич Теребовльский
вошел в заговор с Мономахом против него. Люди Святополка схватили Василька и
выкололи  ему  глаза.  Началась длительная,  полная  драматических  эпизодов
усобица.  Мономах,  примирившись  с Олегом, выступил  против  Святополка.  В
усобицу были  втянуты и  Польша, и Венгрия,  и  Половецкая земля,  и десятки
русских князей и городов.  Завершилась она в 1100  году княжеским  съездом в
Уветичах  (Витечеве),  где  судили  князя Давыда,  "ввергшего нож"  в  среду
князей; обвинителем,  во  всеоружии летописных  записей,  выступал  Владимир
Мономах.
     Князь  Олег "Гориславич"  к  этому  времени поутих.  Он  был уже  отцом
взрослых сыновей, Ольговичей, которые в XII веке снискали  себе плохую славу
таких  же авантюристов, как и  отец. Его  старший  сын  Всеволод,  пьяница и
распутник,  прославился  в   молодости  разбойничьими   набегами  на  мирное
население и даже попал в  былины как  отрицательный герой (Чурила).  Младший
сын Святослав, женатый на половчанке, продолжал,  как  и  отец, приводить на
Русь половецкие отряды своих степных родичей. А средний сын Игорь,  любитель
книг  и церковного пения, неудачный продолжатель той же отцовской  политики,
был  в конце концов убит разъяренным киевским народом как олицетворение  той
печальной поры, когда "в княжьих крамолах веци человеком сократишася".
     Олег Святославич умер в  1115 году в Чернигове. За три месяца до смерти
беспокойный  князь  начал  распрю с Мономахом  относительно места саркофагов
Бориса и Глеба в новой вышгородской церкви. После его смерти родовое имя его
сыновей  и  внуков  --  Ольговичи  --  надолго  стало символом беспринципных
усобиц, кровавых дел и вероломных клятвопреступлений.
     Мы проследили от начала до конца судьбу одного из князей -- разорителей
Руси.  Прозвище  "Гориславич",  данное  автором  "Слова  о  полку  Игореве",
полностью подтверждено всеми делами Олега Святославича. Он был не одинок, он
был типичен для той эпохи.
     Другой  печальной фигурой русской  истории  рубежа  XI--XII  веков  был
великий князь Святополк Изяславич, с которым  отчасти  мы уже знакомы.  "Сей
князь великий  был ростом  высок,  сух, волосы  черноватые  и  прямы, борода
долгая, зрение острое. Читатель был книг и вельми памятен... К войне  не был
охотник и хоть на  кого скоро  осердился,  но скоро запамятовал. Притом  был
вельми сребролюбив и скуп" (В. Н. Татищев).
     Последние  слова  характеристики  подтверждаются  многими  источниками.
Князь Святополк  изыскивал  любые способы обогащения  казны. Сын его пытками
вынуждал  монахов  указывать   места  зарытых  сокровищ.  Вопреки  ожиданиям
киевского  боярства  Святополк не сумел оградить Русь от  половцев и  только
разорял ее лишними войнами.
     Как только умер князь  Святополк, в Киеве тотчас же вспыхнуло  народное
восстание.
     17  апреля 1113 года Киев разделился надвое. Киевская знать -- те, кого
летописец обычно  называл  "смысленными",-- собралась в Софийском соборе для
Решения  вопроса  о  новом князе.  Выбор  был  широк, князей было много,  но
боярство  остановилось   на   кандидатуре   переяславского  князя  Владимира
Мономаха.
     В  то  время пока боярство  внутри собора выбирало  великого князя, вне
стен собора уже бушевало народное  восстание. Народ,  истомленный финансовой
политикой  Святополка,  взял  с  бою  дворец крупнейшего  киевского боярина,
тысяцкого Путяты Вышатича (брата Яна) и разгромил дома евреев-ростовщиков.
     В  разгар восстания  боярство  вторично  послало гонцов  к  Мономаху  с
просьбой  ускорить  приезд в  Киев:  "Князь!  Приезжай  в  Киев!  Если ты не
приедешь, то знай, что произойдут большие несчастья: тогда не только Путятин
двор или  дворы  сотских и дворы  ростовщиков  будут разгромлены народом, но
пойдут  и на  вдову покойного  князя, твою невестку, и  на  всех бояр, и  на
монастыри. Ты, князь, будешь в ответе, если народ разграбит монастыри!"
     Восстание бушевало четыре дня, пока в Киев не прибыл Мономах. Советские
историки Б. Д. Греков и М. Н. Тихомиров справедливо полагают,  что восстание
не  ограничилось только  городом, но  охватило и  деревни Киевской земли, те
многочисленные  боярские  и  княжеские  вотчины, которые широким  полукругом
располагались в лесостепи на юг от Киева.
     Восстание, несомненно, имело успех, так как Владимир  немедленно  издал
новый  закон  --  "Устав  Воло-димерь  Всеволодича",  облегчающий  положение
городских   низов,  задолжавших   богатым   ростовщикам,   и   закрепощенных
крестьян-закупов, попавших в долговую кабалу к боярам.
     По "Уставу Владимира",  было сильно ограничено  взимание  процентов  за
взятые в долг деньги. Поясним эту статью примером. Предположим, что какой-то
крестьянин  занял   у  боярина  в  тяжелую  годину  6  гривен  серебра.   По
существовавшим  тогда  высоким  нормам годового  процента  (50 процентов) он
ежегодно должен  был вносить  боярину  3  гривны процентов (а это  равнялось
стоимости трех волов). И если должник не мог, кроме процентов, выплачивать и
самый  долг,  то он  должен был нескончаемое количество лет выплачивать  эти
ростовщические проценты, попадая в кабалу к своему заимодавцу.
     По новому уставу срок взимания процентов ограничивался тремя  годами --
за  три года должник  выплачивал  9  гривен  процентов,  что в  полтора раза
превышало сумму первоначального долга. Мономах разрешил на этом и прекращать
выплаты, так как в 9 гривен  входил и  долг ("исто") -- 6 гривен и 3  гривны
"роста".  Долг  погашался.  Фактически  это  приводило  к снижению  годового
процента до 17 процентов и избавляло бедноту  от  угрозы длительной и вечной
кабалы. Это была большая победа восставшего народа.
     В вотчинном  хозяйстве новый закон защищал некоторые человеческие права
должников-закупов. Закуп уже имел  право  уйти с господского двора,  если он
открыто  отправлялся  на  поиски денег или  если  шел  жаловаться судьям или
князю.  Закуп  уже не отвечал  за  господское имущество, если  его расхищали
другие  люди. За "обиду", за несправедливые  наказания,  нанесенные  закупу,
господин должен  был платить штраф в казну князя. Еще  больший  штраф  (в 12
гривен) грозил господину в случае самовольной продажи закупа как холопа. При
этом  "обиженный" закуп  освобождался от  долгов: "наймиту свобода  во  всех
кунах".  Крестьянин-закуп  получал уже право свидетельствования в  небольших
судебных делах. Все это тоже явилось завоеванием восставшего народа. Феодалы
вынуждены  были  пойти  на  некоторые уступки,  улучшившие  экономическое  и
юридическое положение городских ремесленников и крестьян.

        Владимир Мономах -- боярский князь (1053--1113--1125 годы)

     В оценке исторических лиц для нас очень важно определить  не столько их
субъективные  качества,  которые могут  дойти до  нас в  искаженной передаче
пристрастных современников,  сколько объективное  значение их  деятельности:
шла  ли она против  течения Жизни  или, наоборот,  способствовала  ускорению
наметившихся жизненных явлений.
     Пожалуй, ни об одном из  деятелей Киевской  Руси не сохранилось столько
ярких воспоминаний, как о Владимире Мономахе. Его вспоминали и во дворцах, и
в крестьянских  избах спустя  много веков. Народ сложил о нем  былины  как о
победителе грозного  половецкого  хана  Тугоркана  -- "Тугарина Змеевича", и
из-за  одинаковости  имен двух Владимиров  влил  эти былины  в  старый  цикл
киевского эпоса Владимира I.
     Когда  века   феодальной  раздробленности   и  татаро-монгольского  ига
сменились   неожиданно   быстрым  расцветом  Московского   централизованного
государства,  великий князь  Иван  III<b>,</b>  любивший в  политических  интересах
"ворошить летописцы", обратился  к величественной фигуре Владимира Мономаха,
возвышавшейся, как и сам Иван, на грани двух эпох.
     Неудивительно, что в конце XV века московским  историкам заметнее всего
в родном прошлом была фигура Мономаха, с именем которого они связали легенду
о царских регалиях, будто бы полученных Владимиром  от императора  Византии.
"Шапка Мономаха" стала символом русского самодержавия, ею  короновались  все
русские цари  вплоть до тяжелого дня  ходынской катастрофы, когда венчали ею
последнего царя.
     При  Владимире  Мономахе  Русь  побеждала  половцев,  и  они  на  время
перестали быть  постоянной угрозой. Власть киевского  князя простиралась  на
все  земли,  заселенные  древнерусской народностью.  Усобицы  мелких  князей
решительно пресекались тяжелой рукой великого князя.  Киев был действительно
столицей огромного, крупнейшего в Европе государства.
     Неудивительно, что в мрачные годы усобиц русские люди искали утешения в
своем  величественном  прошлом;  их  взгляды обращались  к  эпохе  Владимира
Мономаха.   "Слово   о  погибели   Русской   земли",   написанное   накануне
татаро-монгольского   нашествия,  идеализирует  Киевскую   Русь,   воспевает
Владимира  Мономаха  и  его  эпоху.  Гигантским полукругом  очерчивает  поэт
границы  Руси: от Венгрии к Польше, от Польши к Литве, далее к прибалтийским
землям Немецкого ордена, оттуда  к Карелии и  к Ледовитому  океану, оттуда к
Волжской Болгарии, буртасам, мордве и удмуртам.
     Это все  с  давних пор  было покорно  Владимиру  Мономаху, "которым  то
половци  дети  своя  полошаху  в колыбели,  а литва из  болота  на  свет  не
выникываху, а  угри твердяху  каменыи  городы железными  вороты,  абы на них
великий Володимер тамо не въехал".
     Перемешивая  правду с вымыслом,  поэт считает  даже,  что  византийский
император,  побаиваясь Мономаха, "великыя дары посылаша к  нему, абы под ним
великый князь Володимер Цесаря-города (Царырада) не взял".
     Единодушие  оценок  Владимира II в феодальной  письменности,  дружинной
поэзии  и  народном былинном эпосе заставляет  нас  внимательнее рассмотреть
долгую  деятельность  этого  князя.   Перед  нами  прошла  уже  галерея  его
современников,   князей   "Гориславичей",   и   мы   видели   Мономаха    во
взаимоотношениях с ними, но стоит взглянуть на него специально.
     Владимир  родился  в 1053 году,  по всей вероятности, в Киеве, где  его
отец Всеволод,  любимый  сын Ярослава Мудрого, находился при великом  князе,
доживавшем свои последние годы. Рождение Владимира скрепило задуманные дедом
политические  связи между Киевской Русью и Византийской империей --  матерью
его была принцесса Мария, дочь императора Константина IX Мономаха.
     Отец Владимира,  Всеволод  Ярославич,  не  выделялся  из  среды  князей
особыми талантами государственного деятеля -- мы  помним,  как  зло обвиняли
его  боярские летописцы  в конце жизни.  Но  это  был образованный  человек,
знавший  пять  языков.  К  сожалению,  Владимир Мономах, написавший в  своей
биографии, что отец, "дома седя, изумеяше 5 язык", не  упомянул о том, какие
это именно  языки. Можно думать,  что иноземными были греческий, половецкий,
латинский и английский.
     Владимир получил  хорошее образование,  которое позволило  ему в  своей
политической борьбе использовать не  только меч рыцаря, но и  перо писателя.
Он  прекрасно  ориентировался во всей тогдашней  литературе,  владел хорошим
слогом и обладал незаурядным писательским талантом.
     Детские годы Владимира прошли в пограничном Переяславле, где начинались
знаменитые "Змиевы  валы", древние укрепления,  много веков отделявшие земли
пахарей от  "земли  незнаемой", от  степи,  раскинувшейся  на  многие  сотни
километров.
     В  степях в те годы происходила смена господствующих орд: печенеги были
отодвинуты к  Дунаю,  их  место  временно  заняли  торки, а  с  востока  уже
надвигались несметные племена кипчаков-половцев, готовых смести все на своем
пути и разграбить всю Русь.
     Полжизни,  свыше  трех  десятков лет,  пришлось  Владимиру  провести  в
Переяславле на  рубежах Руси, и это не могло не наложить своего отпечатка на
все  его представления  о  губительности половецких  вторжений,  о жизненной
необходимости единства русских сил.
     Перед  глазами Владимира с детства  проходили войны  с торками и первые
набеги   половцев.  Не  было   во  всей  Руси  другого  такого  города,  как
Переяславль, который бы так часто подвергался  нападениям  степняков. Самыми
тяжелыми были, вероятно, впечатления от  знаменитого похода хана Шарукана  в
1068 году.  Былины,  сложенные  по  поводу этого  нашествия,  очень поэтично
описывают, как по степи  от  самого синего  моря  бегут  стада гнедых туров,
вспугнутые топотом коней половецкого войска. Войскам у Шарукана

     Да числа-сметы нет!
     А закрыло луну до солнышка красного,
     А не видно ведь злата-светла месяца,
     А от того же от духу да от татарского
     (половецкого.-- <i>Б. Р.).</i>
     От того же от пару лошадиного...
     Ко святой Руси Шарк-великан (Шарукан.-- <i>Б. Р.).</i>
     Широку дорожку прокладывает,
     Жгучим огнем уравнивает,
     Людом христианским речки-озера запруживает...

     Мы не знаем, участвовал ли пятнадцатилетний Владимир в бою, где Шарукан
разбил его отца и дядей, и пришлось ли ему самому испытать  тяжесть бегства,
но  все равно разгром, завершившийся восстанием в Киеве, изгнанием  великого
князя и смертью епископа, должен был оставить глубокий след в его уме.
     Владимир  прошел  суровую  школу;  ему  с  отроческих  лет  приходилось
помогать  отцу, долгие  годы  бывшему второстепенным князем, вассалом своего
брата. Недаром на склоне лет Мономах вспоминал о 83 своих больших походах по
Руси,  по  степям и по Европе.  Первое свое большое путешествие  он совершил
тринадцатилетним  мальчиком,  проехав  из  Переяславля   в  Ростов,  "сквозе
Вятиче",   через   глухие   Брынские  леса,   где,   по   былинам,   залегал
Соловей-Разбойник, где  не было "дороги прямоезжей", где в  лесах еще горели
огни погребальных костров, а язычники убивали киевских миссионеров.
     Со  времени этого первого  "пути" до прочного утверждения  в Чернигове,
уже  взрослым  двадцатипятилетним человеком,  Владимир Мономах переменил  по
меньшей мере  пять удельных городов, совершил  20 "великих путей", воевал  в
самых разных местах и, по  самым минимальным подсчетам, проскакал на коне за
это время от  города к  городу  не  менее 10 тысяч километров (не  считая не
поддающихся учету разъездов вокруг городов).
     Жизнь  рано показала ему и минусы княжеских усобиц, и тяготы вассальной
службы,  и  невзгоды  половецких набегов.  Энергичный,  деятельный,  умный и
хитрый, он, как показывает дальнейшее, хорошо использовал эти уроки, так как
уже с юности  знал жизнь Руси от Новгорода до  степей, от Волыни до Ростова,
пожалуй, лучше, чем кто-либо из его современников.
     Битва на Нежатиной Ниве 3 октября 1078  года резко изменила соотношение
сил в разросшейся княжеской семье. Великим князем  стал Всеволод  Ярославич,
утвердивший свою власть над  всей "Русской землей" в узком смысле слова: над
Киевом, где княжил сам,  над Черниговом,  в который  он  послал  своего сына
Владимира,  и  над  Переяславлем Русским,  где тот  правил  несколько лет до
вокняжения в Киеве в 1113 году.
     Шестнадцать лет (1078--1094 годы) княжил  Владимир Мономах в Чернигове.
К этому времени, по всей вероятности, относится постройка каменного терема в
центре  черниговского кремля-детинца и создание неприступного замка в Любече
на Днепре.
     Владимир  был  женат   на  английской  принцессе  Гите,  дочери  короля
Гаральда, погибшего в битве при Гастингсе. В Чернигов молодая чета прибыла с
двухлетним первенцем -- Мстиславом, впоследствии крупным деятелем Руси.
     В автобиографическом Поучении  Владимир часто вспоминал  об этом вполне
благополучном периоде своей жизни.
     У  князя  был, по  его  словам, строго заведенный порядок,  он  сам, не
доверяясь  слугам, все проверял: "То, что  мог бы сделать  мой дружинник,  я
делал всегда сам и на войне  и на  охоте, не давал себе отдыха  ни ночью, ни
днем, невзирая на зной или стужу. Я не полагался на посадников и бирючей, но
сам следил за всем порядком в своем хозяйстве. Я  заботился и об  устройстве
охоты, и о конях, и даже о ловчих птицах, о соколах и ястребах".
     Уже  известный  нам  любечский   замок  свидетельствует  о  необычайной
продуманности  всех  частей  этой  грандиозной  постройки,  где  рационально
использована   каждая   сажень   полезной  площади,  где  предусмотрены  все
случайности бурной феодальной жизни.
     В  средневековой Руси,  как и  везде в  ту пору, княжеская охота была и
любимым развлечением, и хорошей  школой мужества. Иногда князья со свитой, с
княгинями и придворными дамами  выезжали на ладьях стрелять  "сизых уточек и
белых  лебедей"  в  днепровских  заводях  или  ловили  за Вышгородом  зверей
тенетами,  а  иной  раз  "ловы"  превращались в опасный  поединок  с могучим
зверем.

     "Вот когда  я  жил  в  Чернигове,-- пишет Мономах,--  я  своими  руками
стреножил в лесных  пущах три десятка диких коней, да еще когда  приходилось
ездить  по степи (по ровни), то тоже собственноручно ловил их. Два раза туры
поднимали меня с конем на рога. Олень бодал меня рогами, лось ногами топтал,
а  другой бодал; дикий вепрь  сорвал у  меня с бедра меч, медведь укусил мне
колено, а рысь однажды, прыгнув мне на бедра, повалила вместе с конем".

     В   лесах   под   Черниговом   в  1821  году   нашли  тяжелый   золотой
амулет-змеевик,  принадлежавший Владимиру Мономаху. Очевидно,  князь потерял
дорогую вещь во  время одного из своих охотничьих  единоборств;  не  лось ли
втоптал в землю княжеский змеевик?
     Митрополит Никифор в одном из писем к Мономаху упоминает о его привычке
бегать на лыжах.
     Быстрый  и решительный в своих действиях,  Владимир  Всеволодич наладил
скорую связь Чернигова с Киевом: "А из Чернигова я сотни раз скакал к отцу в
Киев за один день, до вечерни". Такую бешеную скачку на 140 километров можно
было  осуществить только  при  системе постоянных  подстав, расставленных на
пути.  Как  показывает   исследование  пути  от  Чернигова   до  Любеча  (60
километров),  дорога шла долинами и  была поделена  специальными сторожевыми
курганами  на небольшие  участки, где и  могли находиться запасные  кони для
подставы.
     В. Н.  Татищев  сохранил  такое  описание внешности  Мономаха, возможно
восходящее к записям современников:

     "Лицом  был красен, очи велики, власы рыжеваты и кудрявы, чело  высоко,
борода широкая, ростом не вельми велик, но крепкий телом и силен".

     Шестнадцать  лет  черниговской  жизни  не  были  годами  спокойствия  и
изоляции. Много  раз приходилось Владимиру  помогать отцу в его  борьбе то с
внешними,  то  с  внутренними  врагами. Племянники  Всеволода  дрались из-за
вотчин, требовали то одной волости, то другой. Хитрый князь вел на просторах
Руси сложную  шахматную  игру:  то  выводил из игры Олега  Святославича,  то
загонял   в   далекий   новгородский   угол   старейшего   из   племянников,
династического соперника Владимира --  князя Святополка,  то оттеснял изгоев
--  Ростиславичей, то  вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника
-- Ярополка Изяславича.
     И все это делалось главным образом руками Владимира  Мономаха.  Это он,
Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава,
убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка.
     Правда, следует отметить, что обо всех этих делах мы узнаем из летописи
Нестора, придворного  летописца  его соперника  Святополка. Чтобы  поправить
этот  тенденциозный перечень, Владимир  сам  стал  писать  как  бы  конспект
собственной  автобиографической  летописи.  Он  записал много эпизодов своей
борьбы с половцами, не  попавших  тогда в официальную летопись.  Он  писал о
том, как брал в  плен  половецких  ханов, о внезапных  встречах  в  степи  с
огромными  силами  половцев,   об  удачных  преследованиях,   о  битвах   на
Перепетовом   Поле  --  огромной  степной  поляне  между  Росью  и  Стугной.
Чувствуется,  что  главная  тяжесть  всех  военных  и полицейских функций  в
великом княжении Всеволода лежала  на  плечах его старшего сына, так как сам
великий князь последние девять лет своей жизни не участвовал в походах.
     Фактически  владея  вместе  с  отцом  всей  "Русской  землей", Владимир
Мономах, несомненно, мог рассчитывать на получение (по наследству и по праву
владения) великого княжения после отца. Однако, когда болезненный Всеволод в
1093 году умер, на киевском престоле оказался не Владимир, бывший в те дни в
Киеве,   а   Святополк,  приглашенный   из  Турова.  Летопись,  быть  может,
подправленная   потом   рукой   Мономаха,   объясняет   это   благочестивыми
размышлениями Владимира, не  желавшего  будто бы начинать  новую  усобицу  и
будто бы уважавшего династическое старшинство своего кузена.
     Едва  ли  это  так:  спустя  20  лет  Владимир  не  побоялся пренебречь
династическим старшинством, а что касается  усобицы, то нам известно,  что в
руках  Владимира  и  его брата  Ростислава были дружины  всего воинственного
Левобережья,  а   Святополк  Туровский  располагал  только  восемью  сотнями
собственных "отроков".
     Дело  было  в  другом.  Как  мы увидим  в  дальнейшем,  главной  силой,
останавливавшей  торопливый  бег князей от  города  к городу,  было  крупное
землевладельческое боярство.  Выбор  князя в  конечном  счете был обусловлен
волей "лучших мужей", "смысленных".
     С  конца XI века политическая роль боярства непрерывно возрастала.  Все
чаще и  чаще боярство,  приглядываясь  к  пестрой веренице князей, оценивало
дела  и  успехи,  ум  и  сговорчивость  того  или  иного  князя  и  "вабило"
подходящего  кандидата  на  престол, приглашало по  своей  воле  из  другого
города, а иной раз и закрепляло  свои преимущества, заключая с ним  договор,
"ряд", без  которого князь  не считался  полноправным. От воли "смысленных",
считавших себя опорой феодального  войска Руси и составлявших боярскую думу,
зависело,  открыть  ли  ворота  князю,   стоящему   под   стенами  Киева,  и
торжественно ввести его в Софийский собор, принося ему присягу верности ("ты
--  наш  князь,  где  узрим твой стяг, там и  мы с  тобой!"), или же  твердо
сказать уже правящему князю горькие  слова: "Пойди, княже, прочь. Ты нам еси
не надобен!"
     Политика князя Всеволода,  за  которую  нес ответственность  и Мономах,
вызвала  резкое  недовольство  "смысленных". Боярство возмущалось произволом
княжеских судей  и сборщиков, изобретавших ложные штрафы и  грабивших народ.
"Народолюбие" бояр было,  конечно,  демагогическим  приемом,  но  применение
такого  приема  говорит  о  том,  что  разгул княжеских  тиунов  и  вирников
затрагивал и боярские интересы, нарушая, очевидно, иммунитет их вотчин.
     Тяжелые  годы  (засуха,  мор, нашествие половцев),  совпавшие с  концом
княжения Всеволода, должны  были обострить социальные конфликты, и  киевское
боярство  предпочло  видеть  на  великокняжеском престоле  князя  Святополка
Изяславича, родного брата Мстислава,  который в свое  время предал  смертной
казни  70 участников восстания  1068  года,  а  других ослепил  и  "без вины
погубил".
     Вокняжение  Святополка принесло не  только крушение надежд,  но и много
несчастий  Владимиру  Мономаху:  неопытность  Святополка привела к страшному
разгрому русских войск половцами  под Треполем.  Мономах вспоминал, что  это
было единственным поражением его в битве; здесь, в водах Стугны, на глазах у
него  утонул  брат  Ростислав.  Вынужденный  довольствоваться  вместо  Киева
Черниговом, Мономах скоро утратил и его. Олег Святославич с половцами выгнал
его из города.
     Сорокалетнему  князю  с  женой и  детьми  пришлось,  как мы  уже знаем,
покинуть  Чернигов  и  проехать  сквозь  юрты  половцев,  готовых   ограбить
побежденных.
     Владимир снова оказался в городе своего детства, где начинал свою жизнь
его  отец, где  потом  княжил  его младший  брат,-- в  Переяславле,  на краю
Половецкой степи.
     Двадцатилетний    переяславский   период   жизни   Владимира   Мономаха
(1094--1113)  характеризуется   двумя  чертами:  во-первых,  это   активная,
наступательная борьба  с  половцами, рвавшимися  на Русь через Переяславское
княжество, а  во-вторых, попытка склонить на свою сторону киевское боярство,
распоряжавшееся в известной мере великим княжением.
     Борьба с половцами, которую  Мономах  неизбежно  должен был  вести  как
владетель  пограничного княжества, в глазах  современников всегда  выглядела
как общерусское дело, как защита всей Руси.
     Мономах  был  сторонником  решительных  ударов,  разгрома  степняков  и
походов в глубь степей.
     Первая  победа  была  одержана  за  Сулой  сразу  же  по  вокняжении  в
Переяславле.  Затем,  в  1095  году,   Владимир,  разорвав  недолгий  мир  с
половцами,  убил половецкого  посла Итларя в Переяславле и принял  участие в
большом  походе  на  половецкие "вежи",  где  взяли много  пленных, коней  и
верблюдов. На следующий год у Зарубинского брода на Днепре дружины Владимира
разбили половцев и убили хана Тугоркана. Обо всем этом народ  сложил былины,
где в Тугарине Змеевиче легко узнать  Тугоркана,  а в  Идолище Пога-1 ном --
Итларя.
     Три   тяжелых   года  в   Переяславле  оказались   пере-1   ломными   в
русско-половецких  отношениях.  Вскоре  борьба была перенесена  уже далеко в
глубь  степей, и в  этом  заслуга  Мономаха.  Придворные  летописцы Мономаха
любили  впоследствии повторять рассказ, как Владимир уговаривал Святополка и
его бояр начать поход  весною. Киевские бояре не хотели идти на по-1 ловцев,
отговариваясь тем,  что это оторвет смердов от' их пашни. Мономах выступил с
речью: "Странно мне, друзья, что вы жалеете лошадей,  которыми пашут,  но не
подумаете о  том, что  начнет смерд пахать и прискачет половчанин, застрелит
смерда, возьмет его коня, а затем в селе заберет в полон его  жену и детей и
все его имущество. То как же вы, жалея коней, не подумаете о самих смердах?"
     Эти слова были продиктованы не столько  действительной заботой о  чужих
смердах,   сколько   расчетом.   Во   всяком   случае,   Мономаху  удавалось
организовывать общие походы в 1103, 1109, 1110, 1111  годах. Русские  войска
то доходили до Азовского моря, то отвоевывали половецкие города на Северском
Донце, то нагоняли на половцев такой страх, что они откочевывали за Дон и за
Волгу в степи  Северного Кавказа и Южного Урала. В  некоторых битвах брали в
плен по 20 половецких ханов.
     Иногда  выступлениям  против половцев  придавался  характер  крестового
похода -- впереди войска ехали попы  с крестами  и  пели песнопения. О таких
походах писали специальные сказания, где говорилось, что "слава о них дойдет
до Чехии и Польши, до Венгрии и Греции и даже дойдет до Рима".
     Об этом долго помнили, и сто лет спустя, воспевая праправнука Мономаха,
князя Романа Мстиславича, летописец писал о  том, как Владимир  загнал  хана
Отрока Шарукановича за "Железные врата" на Кавказе:

     "Тогда Володимер Мономах пил  золотым шеломом Дон, приемши землю их всю
и загнавшю окаянные агаряны" (половцев.-- <i>Б. Р.).</i>

     Независимо от личных мотивов Владимира Мономаха  победоносные походы на
половцев принесли  ему  широкую  славу  хорошего  организатора  и блестящего
полководца.
     Менее успешно, но с такой же энергией  вел Мономах свои княжеские дела.
Его  соперниками были, во-первых, Святополк  Киевский, а  во-вторых, Давыд и
Олег Черниговские. На перепутье между ними, посередине хорошо  известной ему
дороги  из Чернигова в  Киев, Владимир  построил крепость Остерский Городец,
очевидно для того, чтобы затруднить связи своих соперников. В составе домена
Мономаха  оказались Смоленск и Ростов, куда он часто наезжал, наведя порядок
на  юге.  Черниговское  княжество  было почти со  всех  сторон  окружено его
владениями, и  в 1096  году Владимир выгнал  Олега  из  Чернигова и  пытался
организовать княжеский  съезд, который осудил бы "Гориславича" за приведение
поганых на русские земли.
     Съезд  удалось  собрать  только   к  концу  1097   года,  и,  очевидно,
соотношение сил было  таково, что Мономах не мог диктовать свою волю:  съезд
собрался не в Киеве, а в вотчине Олега,  древнем Любече, куда Мономаху было,
наверное, не очень приятно приезжать.
     Можно думать, что Владимир  Мономах позаботился  о создании специальных
документов, которые  должны  были расположить мнение  влиятельных феодальных
сфер  в его  пользу: сам  написал "письмо  к  Олегу",  явно  рассчитанное на
оповещение широкого круга лиц. К этому времени была закончена  часть  личной
летописи Мономаха,  обрисовывающая  его как  неутомимого  воителя  половцев,
несправедливо обиженного  Олегом. К этому же  времени относится  и  летопись
киево-печерского  игумена Ивана, рисующая с боярских  позиций отрицательными
красками  великого  князя  Святополка.  Святополк  выслал  Ивана в Туров,  а
Мономах, ища союза с киевским боярством, за него заступился.
     К  Любечскому  съезду  Мономах  подготовился не только как полководец и
стратег, но и как юрист, и как писатель-полемист.
     Но Любечский  съезд не принес Мономаху победы. Принцип съезда -- "пусть
каждый владеет  отчиной своей" -- закреплял Киев за Святополком Изяславичем,
Чернигов  за  Святославичами,  а  ему,  Владимиру Всеволодичу,  оставался  в
"Русской земле" все  тот же разоряемый  "погаными"  порубежный  Переяславль.
Кампания  против  Олега была,  по существу,  проиграна,  и  Владимир  быстро
вступил  в  союз  с  половцами.  Неожиданный  союз   был  направлен   против
Святополка,  и  главной  пружиной  многих событий был  Мономах,  очевидно не
оставлявший мечты о великом княжении.
     Сквозь   хитросплетения    пристрастных   летописцев,   редактированных
впоследствии  при  Мономахе,  удается  все же  разглядеть  сущность событий,
происшедших непосредственно за съездом.
     В придворных  кругах прошел слух (может быть, и не лишенный основания),
что   Владимир   Мономах   составил   заговор  с   Васильком   Ростиславичем
Теребовльским  против Святополка. Хотя владения Василька  были невелики,  но
стратегические  замыслы  его  были   грандиозны:  он,  например,  как  пишет
летописец, предполагал собрать всех кочевников-некипчаков (печенегов, торков
и берендеев) и с ними за один год взять Польшу, а затем завоевать Болгарское
царство, теснимое Византией,  и перевести  болгар в  свое  княжество.  После
этого он собирался выступить против всей Половецкой земли.
     Василько  был схвачен во дворце  Святополка в то  время, когда,  идя из
Любеча в  свою  землю  через Киев,  нехотя принял приглашение великого князя
позавтракать у него.
     Как только стало известно, что окованному Васильку выкололи глаза и под
сильной охраной увезли  во  Владимир  Волынский, Мономах, как  бы оправдывая
слухи о сговоре с Васильком, выступил с войсками против Святополка. Владимир
и  его  новоявленные  союзники -- Олег и Давыд Святославичи -- стали лагерем
под Киевом.
     Никогда  еще  Владимир Мономах не  был так  близок  к  киевскому "злату
столу", как  в эти  ноябрьские дни 1097 года. Святополк  собирался бежать из
города.  Казалось,  что мечты  сбываются. Однако и  на этот раз  влиятельные
киевские  круги  не  поддержали  Мономаха, не  открыли ему Золотых Ворот,  а
удержали в городе  Святополка  и выслали к Владимиру и Святославичам высокое
посольство --  митрополита и  мачеху Мономаха,  великую княгиню.  Посольство
вежливо предложило мир, а это означало еще одно крушение надежд.
     Но  хитроумный сын византийской царевны уже принял другие меры, которые
должны были дать в его руки обвинительный акт против Святополка.
     Некий  Василий, очевидно один из приближенных Святополка,  но державший
руку  Мономаха,  уже  вел  протокольную  запись  злодеяний  Святополка.  Как
очевидец, он описал сцену ареста Василька, записал имена всех участников, он
знал,  кто  придавил  князя  доской,  кто  сторожил  его, знал, что ослеплял
пленника  святополчий слуга.  Затем,  на  протяжении  двух  последующих  лет
(1097--1099  годы),  Василий  подробно  описывал  усобицу,  подчеркивая  все
промахи Святополка.
     В развитие этой  темы  о недостатках Святополка как правителя выступают
старые друзья Мономаха -- монастырские писатели из Печерского монастыря. Они
создают около 1099 года два  рассказа  о  скупости  и  жадности  Святополка,
наживавшегося на налоге на соль, и о непомерной жадности его сына, пытавшего
монахов с целью узнать о скрытом сокровище.
     Сам Владимир Мономах  пишет в 1099 году основную часть своего Поучения,
в котором  он, во-первых, бичует недостатки, в  которых упрекали  Святополка
(беззаконие,  нераспорядительность,  клятвопреступление), и,  во-вторых, без
всякой   скромности   расхваливает   себя  и  как  бы   указывает   киевским
"смысленным": вот я -- тот самый князь, который нужен вам. Я всегда воевал с
"погаными". Я  не давал воли "уным", своим отрокам,  не позволял им "пакости
деяти",  я  хорошо  отношусь  к  купцам, я сторонник правого  суда, я  сумею
успокоить обиженных,  я  честно  соблюдаю присягу, я  хорошо  сам веду  свое
хозяйство,  не полагаясь на тиунов и отроков, я совещаюсь со своими боярами,
я покровительствую церкви.
     Владимир  здесь  как бы  отрекся  от всех  зол, в которых несколько лет
назад обвиняли его отца, а тем самым и его самого, отцовского соправителя.
     Поучение Мономаха было обращено не к его родным детям. Они  в это время
уже выдавали  своих дочерей замуж и в отцовских поучениях едва ли нуждались.
Оно было рассчитано на довольно широкую феодальную аудиторию.
     Все  эти  протокольные  и  литературные материалы готовились,  по  всей
вероятности, к  следующему  княжескому  съезду  1100  года  в Уветичах,  где
Мономах  выступал  обвинителем  Давыда  Игоревича,  а  косвенно   стремился,
очевидно, очернить своего главного врага -- великого князя Святополка.
     Честолюбивые мечты  не сбылись и на этот раз, но многое было достигнуто
-- в киевской литературе остался прочный след: современники и потомки должны
были видеть Святополка в мрачных красках, а Владимира -- в светлых.
     После  княжеского съезда 1100  года, ничего  не  изменившего  в  судьбе
старших  князей, Владимир  Мономах утратил  желание  продолжать литературную
борьбу. Даже свою личную  летопись "путей"  он забросил  и за 17 последующих
лет сделал всего  семь заметок: о новых  боях с половцами, о путешествиях по
домену, о смерти своей второй жены, матери Юрия Долгорукого.
     Из событий этих лет следует отметить  разгром Боняка и Шарукана Старого
в 1107 году.  Во всех этих походах Владимир и Святополк выступали совместно,
но инициатива, очевидно, принадлежала Мономаху.

     Киевское  восстание 1113 года  напугало феодальные верхи и заставило их
обратиться к единственно возможной кандидатуре популярного князя, известного
всему   народу   своей    тридцатипятилетней   борьбой    с   половцами,   а
боярско-монастырским кругам --  и своими литературными материалами, и речами
на княжеских съездах.
     Шестидесятилетний  Владимир  Всеволодич  Мономах стал  великим  князем.
Новое законодательство, как мы  видели,  облегчало  положение  должников,  в
частности  закупов.  Но,  кроме  того, "Устав  Мономаха" регулировал  и  ряд
вопросов,   интересующих  купечество:  предусматривались   интересы  внешней
торговли  --  давались льготы купцам, потерявшим товары при кораблекрушении,
на войне или  в пожаре, иноземные купцы получали преимущественное право  при
ликвидации товаров несостоятельного должника.
     Владимир  выполнял  ту программу,  которая  была  намечена  еще  в  его
Поучении: "И более же  всего  чтите гостя,  откуда  бы он  к вам  ни пришел,
простолюдин ли, или знатный или посол; если не можете почтить его дарами, то
пищей  и питьем:  ибо они, по  пути, прославят  человека  по всем землям или
добрым, или злым".
     Став великим князем  и, очевидно, пользуясь полной поддержкой боярства,
Владимир II прочно держал  всю Русь в своих руках.  Огромные  военные  силы,
накопленные для борьбы с половцами, теперь, после откочевки последних на юг,
могли  быть  использованы  для  удержания  Руси  во власти  Киева.  Владимир
Мономах, как  и  его  тезка  100 лет назад, управлял страной при  посредстве
своих сыновей, опытных князей.
     В Новгороде с давних пор сидел "выкормленный"  новгородцами старший сын
Мстислав. Будучи  призван  отцом в  1117 году  на юг, он не утратил связей с
городом на Ильмене. С новгородцами и  псковичами  Мстислав воевал  в  землях
Чуди и строил могучие каменные крепости в Новгороде и Ладоге.
     На южной  окраине,  в  Переяславле, сидел  Ярополк, ходивший  отсюда на
Дунай закреплять дунайские города за Русью.
     Из  Смоленска,  где  сидел   сын  Вячеслав,  Мономах  ходил  войной  на
Всеславова сына Глеба (сам Всеслав Полоцкий умер в 1101 году).
     На  востоке  Юрий  Долгорукий,  правивший  Ростово-Суздальской  землей,
воевал с Волжской Болгарией.
     Важным форпостом  на  западе  был  Владимир  Волынский, где одно  время
закрепился  сын Святополка Ярослав,  но потом  Мономах его оттуда  выгнал  и
посадил  там  княжить  своего сына  Андрея. Святополчич приводил  на  Волынь
поляков, чехов и венгров, но безуспешно.
     Князья других ветвей были настоящими  вассалами  Владимира II Мономаха:
Давыд Черниговский и его племянник Всеволод Ольгович покорно ходили в походы
под водительством  великого  князя, который  до 70  лет сохранил способность
лично возглавлять войска.
     Василько  и Володарь Ростиславичи,  герои  событий 1097 года, то  верно
служили Киеву, то, пользуясь окраинным положением своих владений,  выступали
на  стороне  врагов  Мономаха.  Но   в  целом  Киевская  Русь  в  это  время
представляла единую державу, и ее границы, поэтически очерченные в  "Слове о
погибели", не были  вымыслом или гиперболой. Это единство держалось еще семь
лет после смерти Мономаха, при его сыне Мстиславе (1125--1132 годы), и сразу
распалось  в  1132  году. Поэтому  время  княжения  Мстислава  Владимировича
("Великого", как  называет  его  летопись)  надо  рассматривать  как  прямое
продолжение княжения Мономаха, тем более что сын во  многом помогал отцу еще
при его жизни.
     При  Мстиславе  удалось  присоединить  к  Киеву  в 1127  году  Полоцкое
княжество, все время сохранявшее свою обособленность.
     Мстиславу еще удавалось сдерживать враждующих родичей, но с его смертью
снова вспыхнули усобицы.
     Далее летопись год  за годом описывала выход того или иного  князя  или
той  или  иной земли  из-под  воли великого князя. Шел процесс окончательной
утраты  Киевом  своего  первенствующего  положения;  начиналась   феодальная
раздробленность.
     Владимир Мономах,  такой  внимательный  к  литературной  фиксации своих
военных  и политических  успехов  и  недостатков своих  соперников, не  мог,
ставши  великим  князем,  оставить  без внимания  государственную  летопись,
написанную при его предшественнике Святополке.
     Летописцем Святополка  был  талантливый историк, монах Киево-Печерского
монастыря  Нестор.  Его   замечательный   труд   "Повесть   временных  лет",
охватывающий  несколько  веков  русской истории, до  сих  пор служит для нас
главным источником сведений о Киевской Руси.
     Конечно, при  описании княжений  Святополка  и его отца Изяслава Нестор
старался сгладить острые углы и представить своего князя и всю его княжескую
ветвь в наиболее выгодном свете. Владимир Мономах изъял летопись из богатого
прославленного Печерского монастыря и  передал ее игумену своего придворного
монастыря Сильвестру. Тот кое-что переделал  в 1116 году, но Мономах остался
этим  недоволен  и  поручил  своему  сыну   Мстиславу  наблюдать   за  новой
переделкой,  законченной  к  1118  году.  Всю   эту  историю  переработок  и
редактирования детально выяснил академик А. А. Шахматов.
     Мстислав, как уже говорилось выше, коренным  образом переделал введение
к летописи  Нестора, исходя из политической ситуации своих дней.  Он выкинул
из  старого текста  многое, что было там написано  о  зарождении государства
Руси (об этом можно  судить лишь по  уцелевшим отрывкам), и взамен втиснул в
летопись тенденциозную легенду о призвании в Новгород князей-варягов.
     Событиям  1113  года,  закончившимся  призванием  князя  и  пополнением
"Русской Правды", придумана далекая хронологическая аналогия, которая должна
была  показать,   что  будто  бы  именно  так  создавалась   вообще  русская
государственность.
     В  литературном  изобретении  Мстислава  Владимировича  есть  еще  одна
сторона, также объясняемая злободневными интересами Мономахова  княжения. Мы
помним, как долго,  на протяжении целых двух десятилетий, стремился  Мономах
завоевать  симпатии  могущественного  киевского  боярства,  считавшего  себя
вправе распоряжаться судьбой золотого великокняжеского трона.  Несколько раз
"кияне"  обманывали  его ожидания,  оставляя  его по-прежнему второстепенным
переяславским  князем.  Избрание Мономаха не могло устранить  всех  коллизий
между властным  князем  и привыкшим к власти боярством. Приезд из  Новгорода
Мстислава,  тесно   связанного  с  новгородским   боярством  и  купечеством,
несомненно, усиливал внутриполитические позиции Мономаха в Киеве.
     В 1118 году Владимир и Мстислав совместно  сделали очень важный шаг для
укрепления связей  Новгорода с великим  княжением -- все новгородские  бояре
были вызваны в столицу, здесь их привели к присяге на верность, некоторых (в
том числе друга юности Мономаха боярина Ставра Гордятича) сурово наказали за
своевольство, а  часть  оставили  в  Киеве. Союз  с  новгородским боярством,
закрепленный потом женитьбой Мстислава на  дочери новгородского боярина, был
противовесом олигархическим тенденциям боярства Киева.
     Летопись  Нестора,  справедливо  выдвигавшая  с  самого  начала русской
истории на  первое  место Киев  и наделявшая варягов отрицательными чертами,
летопись,  отводившая  Новгороду крайне скромное  место  небольшой  северной
фактории, не могла понравиться Мстиславу, породнившемуся со всеми варяжскими
королевскими  домами,  князю,  проведшему  два  десятка лет в  Новгороде.  И
Новгород  к  XII веку стал не  тот,  что в IX  веке, теперь это был огромный
торговый  город,  известный  во  всей  Европе.  И  варяги  были  уже  не  те
"находники",  разбойники, грабившие  северорусские,  эстонские и  карельские
земли, теперь они появлялись в роли купцов и  отношения с ними были мирными,
а об иноземных  купцах, как мы видели, Мономах  заботился и на  словах, и на
деле.
     Руководя  переделкой  Несторовой  летописи,  Мстислав,  быть  может,  в
противовес заносчивому киевскому боярству выдвигает в начале истории Руси на
первое место  Новгород и варягов.  Эта  тенденция  и  послужила  поводом для
позднейших историков выдвинуть варяжскую, "норманнскую" теорию происхождения
Русского  государства  и  даже  самое  имя Руси  связать  с  варягами,  хотя
основанием  для этого  явилась  грубоватая и неумелая  фальсификация русской
летописи, проведенная при Мономахе в определенных политических целях.
     Накануне   окончательного   распада    Киевской   Руси   на   отдельные
самостоятельные княжества, то  есть в княжение Мономаха или  Мстислава,  что
более  вероятно, был создан  наиболее  полный  свод  феодальных законов, так
называемая  "Пространная  Русская  Правда",  включившая  в  себя  и  грамоту
Ярослава новгородцам 1015  года, и "Правду Ярославичей" середины XI века,  и
"Устав   Владимира   Всеволодича"  1113  года.  Это  не   было  механическим
соединением   разновременных   документов.   Составители   свода   несколько
переработали их, учитывая требования XII века.
     В  окончательном  виде  хронологические наслоения  стали  тематическими
разделами.  Грамота 1015  года  была использована для перечня  наказаний  за
преступления  против  личности  свободных людей;  "Правда Ярославичей"  дала
материал  для  защиты  княжеского имущества  и  жизни княжеских управителей.
Покон вирный определял прокорм в пути за счет населения княжеского  сборщика
вир; "Устав  Владимира",  сохранивший  свое особое название  в  этом  своде,
заботился  об иностранных  купцах,  о  закупах  и  должниках.  Новые  статьи
развивали   тему  защиты   собственности,  подробно   занимались   вопросами
наследования  и  правового  положения вдов  и дочерей.  Последний раздел  --
подробное законодательство  о холопах, о  штрафах за  укрывательство  чужого
холопа.
     В  "Пространной  Правде" изменились  статьи, ставившие ранее варягов  в
неполноправное  положение.  Это  было  вполне  в  духе  Мономаха и  особенно
Мстислава.
     Новый закон  строже регламентировал княжескую  долю штрафа ("продажу"),
чтобы княжеские сборщики  не могли злоупотреблять своей властью. Здесь  реже
упоминается слово  "княжее",  а  иногда добавляется "и  за боярское",  здесь
десятки раз употребляется безличное  слово "господин", которое в равной мере
могло относиться и к князю, и к любому феодалу вообще.
     Чувствуется,  что  составитель  закона  стремился  оградить  не  только
княжеский  домен,  но  и  боярскую   вотчину.  Законодательство  приобретало
общефеодальный характер, оно  защищало боярство,  решало споры между боярами
по поводу перебегавших холопов, ограждало боярские владения от посягательств
после смерти боярина  и в известной  мере ограничивало или, по крайней мере,
строго тарифицировало судебные доходы князя.
     Конец XI  -- первая треть XII века -- это время большого напряжения сил
всей Руси, вызванного как внутренними неурядицами,  так и внешним натиском и
его преодолением.  Единая держава  уже  не могла существовать в  том виде, в
каком она была при Владимире I или Ярославе. Она должна была расчлениться на
несколько реально  управляемых  княжеств или же укрепиться изнутри какими-то
внутренними связями (династические "связи" только  разъедали, разрушали даже
видимость  единства).  Первое  было несвоевременно  в  условиях  агрессивных
действий Шарукана,  Боняка, Урусобы,  Бельдюзя, Тугоркана и множества других
половецких  ханов.  Второе, то  есть упрочение внутренних связей,  требовало
значительных усилий и затрат и в тех условиях было далеко не легким делом.
     Владимир  Мономах  тем и представляет для нас  интерес,  что  всю  свою
неукротимую  энергию,  ум  и  несомненный  талант  полководца  употребил  на
сплочение  рассыпавшихся  частей Руси и организацию  отпора половцам. Другое
дело, что он лично как переяславский князь был непосредственно заинтересован
в ограждении  своих  владений  от  половецкого разорения, но  объективно его
политика наступления на степь была  важна для всей Руси.  Объединяя в  своих
руках Переяславль, Смоленск и Ростов  и чуть  ли  не  ежегодно объезжая  их,
делая  путь  по 2400  километров, он заботился  о  своих  данях и  продажах.
Объективно это укрепляло связь нескольких крупных областей Руси  и вовлекало
их в решение общерусских задач.
     Владимир  предстает перед нами живым человеком. Мы знаем не только, как
проводил  он свой день, как  организовывал порядок во  дворце,  как проверял
караулы,  как охотился, как  молился или гадал на псалтыри. Мы знаем, что он
бывал иногда  и  жесток  -- однажды  вместе  с  половецкой  ордой Читтевичей
(совсем  как  Олег  "Гориславич")  он  взял  Минск: "изъехахом  город  и  не
оставихом  у  него  ни  челядина,  ни  скотины".  Он  мог,  как  мы  помним,
конфисковать   личное  имущество   побежденного   соперника.   Мономах  был,
несомненно,  честолюбив  и не  гнушался  никакими  средствами для достижения
высшей  власти.  Кроме  того,  как  мы  можем  судить  по  его  литературным
произведениям,  он  был  лицемерен  и  умел  демагогически  представить свои
поступки в выгодном свете современникам и потомкам.
     Черниговский период княжения Мономаха (1078--1094  годы) --  это время,
когда мы видим его обыкновенным князем, благополучно княжащим в своем уделе,
участвующим  в  усобицах  и  помогающим  своему  державному  отцу,  чем  он,
очевидно, вызвал такое же недовольство бояр, как и сам Всеволод.
     Переяславский период  (1094--1113 годы) выдвинул Мономаха среди русских
князей как  организатора активной обороны  от половцев. Сам  он в  эту  пору
стремился зарекомендовать себя перед киевским боярством как более приемлемый
кандидат в великие князья, чем Святополк Изяславич.
     Время   великого  княжения   Мономаха   (1113--1125   годы)   завершает
напряженный  двадцатилетний период  борьбы с половцами,  после  чего  единая
держава в  тех  условиях временно утратила  смысл  и продолжала существовать
некоторый срок по инерции,  таи как  глава  государства сосредоточил в своих
руках очень большие военные  резервы и употреблял их на поддержание единства
твердой и вооруженной рукой. За  20 лет, от киевского восстания 1113 года до
смерти Мстислава (1132 год), великокняжеская власть стремилась  не допускать
усобиц  и  упорядочить дела  класса феодалов в целом путем издания  довольно
полного кодекса законов.
     Когда  Киевская  Русь  распалась  на  полтора  десятка  самостоятельных
княжеств,  то из эпохи  своей общности все они уносили  в будущее и "Повесть
временных лет", и "Пространную Русскую Правду", и киевский цикл былин, где в
образе князя Владимира сливались и Владимир  I Святославич,  спасший Русь от
печенегов, и Владимир II Мономах, князь, который  правил Русью от  края и до
края и в успешной борьбе с половцами "много поту утер за Русскую землю".


        РОЖДЕНИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ КНЯЖЕСТВ

     [здесь карта из файла map3.jpg]

        СУВЕРЕННЫЕ ФЕОДАЛЬНЫЕ ЗЕМЛИ

     "И рвзъдрася вся Русская земля..."  --записал в  своей хронике  один из
летописцев  под  1132  годом,  когда после смерти  великого князя  киевского
Мстислава,  сына  Мономаха, все княжества Руси вышли из повиновения Киеву  и
начали жить  самостоятельной  жизнью. Князья  полутора  десятков  суверенных
государств,  равных и  подобных  западноевропейским  королевствам,  занялись
"устроением   своих   земель",   что   нашло   отражение   в   интереснейших
грамотах-описях  1130-х  годов,  определяющих повинности  разных  городов  и
округов внутри  отдельных  княжеств.  Но  в еще большей мере для наступившей
новой   эпохи   так   называемой   "феодальной  раздробленности"  характерны
длительные  кровопролитные  усобицы  князей, войны за  расширение  земельных
владений,  которые современник с горечью называл "погибелью земли  Русской",
так  как внутренние войны были бессмысленны с общенародной  точки зрения  и,
кроме  того, крайне ослабляли обороноспособность Руси по отношению к внешней
опасности (половцы, татары, немцы-крестоносцы).
     Период феодальной  раздробленности длился в  России с XII по  конец  XV
века,  но внутри  этого более  чем трехвекового отрезка времени  существовал
четкий  и  тягостный рубеж --  татарское  нашествие 1237--1241  годов, после
которого  иноземное   иго   резко   нарушило   естественный   ход   русского
исторического процесса, сильно  замедлило  его.  В этой книге будет освещена
только  первая  фаза,  которую  нередко  называют  обобщенно  "домонгольским
периодом" истории Руси.
     Период   феодальной  раздробленности   полон   сложных,  противоречивых
процессов,  которые нередко  ставят  историков  в  тупик.  Особенно  заметны
отрицательные  стороны эпохи:  явное ослабление общего военного  потенциала,
облегчающее   иноземное   завоевание,  междоусобные  войны   и  возрастающее
дробление княжеских владений. В середине XII века было 15 княжеств, в начале
XIII  века, накануне нашествия Батыя,  -- около 50, а в XIV  веке (когда уже
начался  процесс  феодальной  консолидации)  количество великих  и  удельных
княжеств  достигало  примерно  250. Причиной  такой  дробности были  разделы
владений князьями между  своими  сыновьями; в результате княжества мельчали,
слабели,  и   итоги  этого  стихийного  процесса   рождали  у  современников
иронические,  поговорки:  "В  Ростовской земле-- князь  в каждом  селе",  "В
Ростовской земле у семи князей один воин"...
     С  другой стороны,  необходимо обратить  внимание на  то, что начальная
фаза феодальной раздробленности (до того, как в нормальное развитие вмешался
фактор завоевания) характеризуется не упадком культуры,  как  можно  было бы
ожидать исходя из перечисленных отрицательных явлений, а,  наоборот,  бурным
ростом городов и ярким расцветом русской культуры XII -- начала XIII века во
всех  ее  проявлениях.  Из этого  следует,  что  новая  политическая  форма,
очевидно,  содействовала  (может  быть,  на  первых  порах)   прогрессивному
развитию.
     Много  неясности  и   в   определении  причин,  породивших   феодальную
раздробленность,  а  с  этим  неизбежно  связан  и  вопрос   о  времени   ее
возникновения.
     Одной из  причин считали раздел княжества между сыновьями  и  "удельный
период"  начинали  с завещания  Ярослава Мудрого  (1054 год),  разместившего
своих  сыновей в  разных  русских  областях.  Но  тогда  надо уж  начинать с
Владимира  I,  распределившего  по  Руси  всех  своих  двенадцать   сыновей,
являвшихся наместниками  великого  князя. Другой причиной  считают княжеские
усобицы. Но междоусобные войны князей-братьев начались тоже еще при сыновьях
Святослава: Ярополк  воевал  с Олегом,  и  тот  был убит; Владимир воевал  с
Ярополком  и поручил  варягам убить  брата.  Вторая серия  усобиц, длившихся
десять  лет, падает  на  годы  1015--1024-й,  когда  из  двенадцати  сыновей
Владимира уцелело только четверо.
     Усобицы   князей   на   Руси,   как   и  в  европейском  средневековье,
сопутствовали (и в значительной мере препятствовали) историческому движению,
но не определяли полностью ту или иную политическую форму. Разделы княжеских
земель  между  наследниками,  ставшие  ощутимыми  с  XIII  века,  усугубляли
дробление княжеств-государств,  но опять-таки  не создавали нового явления в
политической жизни Руси.
     Экономической основой и обоснованием феодальной раздробленности считают
натуральное  хозяйство.  Это  верно  как  констатация  факта,  но  никак  не
объясняет  причин  перехода  от  единой  державы  к  нескольким  независимым
княжествам,  так как  и в первобытности,  и  при  появлении переходных  форм
(союзы племен), и  в  необъятной  по своей  территории Киевской  Руси  IX --
начала  XII века господствовало натуральное хозяйство. Больше того, именно в
XII  веке  одновременно  с  распадом  Киевской   Руси  исконная  замкнутость
хозяйства   начала   частично   нарушаться:  городские  мастера  все  больше
переходили к работе на рынок, их продукция все в большей степени проникала в
деревню, не меняя, правда,  основ хозяйства, но создавая принципиально новые
контакты города с возникающим широким деревенским рынком.
     Расчленение  раннефеодальных грандиозных империй на ряд  фактически  (а
иногда и юридически) суверенных княжеств-королевств было неизбежным этапом в
развитии феодального общества, будь то Киевская Русь в Восточной Европе  или
империя  Каролингов  в  Центральной  Европе,  с  которой  Маркс  сопоставлял
Киевскую Русь.
     Необходимо отказаться от понимания эпохи феодальной раздробленности как
времени  регресса,  движения вспять.  Быть может, не слишком удачна  и  наша
привычная научно-учебная терминология: "Киевская Русь распалась...", "единое
могучее государство раздробилось на ряд княжеств..." Читатель сразу начинает
сожалеть о  том, что прекрасное государство, воспетое былинами и летописями,
"раздробилось",   "распалось";   нечто   целое   перестало   существовать  и
превратилось   в   обломки,   в   осколки,    которые   по   самому   своему
терминологическому смыслу должны быть хуже непотревоженного целого.
     Если  мы внимательно  вглядимся  в  сущность явлений,  происходивших  в
XI--XII  веках, то,  несомненно,  мы предпочтем  другие  обозначения,  вроде
следующих:  "Киевская   Русь   была  зерном,   из   которого  вырос   колос,
насчитывавший несколько новых  зерен-княжеств".  Или:  "Киевская  Русь  была
матерью, вырастившей многих сыновей, составивших новое поколение" и т. п.
     Феодальная раздробленность являлась, как это ни парадоксально на первый
взгляд,  результатом  не   столько   дифференциации,  сколько   исторической
интеграции.
     Когда  речь идет о феодальном обществе, создаваемом феодальным классом,
нас  в первую  очередь  должна  интересовать  совокупность  первичных  ячеек
феодализма   --  вотчин  --   и  их  исторический  путь.  К  сожалению,  они
недостаточно  освещены источниками, но некоторые  приблизительные расчеты мы
все же можем сделать.
     Сколько на  Руси  было вотчин? Союзов племен в  IX--X веках было 15. Во
главе союза стоял  "светлый  князь",  упоминаемый  договором 911 года,  союз
племен (вятичи,  кривичи, древляне и др.) по  условному  десятичному делению
соответствовал "тьме", то есть 10 тысячам.  Термин  "тьма"  в  более поздних
источниках соответствовал княжеству ("Смоленская тьма", "Киевская тьма" и т.
п.).
     Каждый союз состоял примерно из десяти "тысяч", во главе которых стояли
просто  князья  ("всякое  княжье" договора 944  года, "князья,  иже роспасли
землю" -- летопись 946 года), общее  число которых у восточных славян должно
достигать 150.  Добавим к этому (исходя из того же десятичного расчета)  еще
140 племенных князьков неславянских  народов, плативших дань  Руси. "Всякого
княжья" для  X века  наберется  свыше  двух  сотен. В каждом таком  князе мы
вправе  видеть уже  оформившегося  или  оформляющегося  феодала,  властителя
определенной округи.
     Но этим еще  не кончаются наши  расчеты. Каждая "тысяча" подразделялась
на "сотни", под которыми следует понимать комплексы из нескольких "весей" --
деревень  или  сел.  Во  главе  "сотни" стоял родовой  старейшина,  староста
("старший  ста",  сотни), может  быть, "старец земский".  Перед  этим низшим
слоем, возглавлявшим  (или  управлявшим) деревенское  население, исчисляемое
сотней  душ  взрослых мужчин-работников, мужчин-ратников, открывалась полная
возможность превратиться  в вотчинника-феодала.  Тогда количество  вотчинных
владений всех рангов перевалит за 3 тысячи.
     К этому можно  добавить  некоторое количество захватов и бенефициальных
пожалований со стороны высшей княжеской власти и ее дружинников.
     На эту  немалую  массу  потенциальных  и уже  оформившихся  вотчинников
значительное воздействие  оказывало хорошо  известное  нам полюдье.  Грозная
сила всех великокняжеских  войск, ежегодно объезжавших подвластные  племена,
не  только непосредственно отбирала часть урожая  и охотничьей  добычи, но и
воздействовала  на организацию  дела местной  знатью -- ведь  до отдаленных,
глубинных краев всех  племен сам великий  князь за срок полюдья добраться не
успевал. Для сохранения мира, для выполнения обусловленных норм дани князья,
"пасшие земли", должны были  организовать доставку дани племенной и сотенной
знатью.
     Полюдье   киевских   князей   стимулировало    интенсивное   отчуждение
прибавочного  продукта  местной  знатью,  а  тем  самым ускоряло  переход  к
феодальным   отношениям   господства   и   подчинения   во   всех    звеньях
десятично-племенной системы.  Перед местной знатью еще  в IX--X веках, когда
она была полуфеодальной, полупервобытной, вставали вопросы организации дела,
взаимных отношений  друг  с  другом,  отношений  с  верховной  властью  и  с
крестьянской  общиной, на которую  велось коллективное,  ускоряемое полюдьем
наступление.
     Все  это  заставляло местное  боярство и  "княжье" изыскивать различные
меры соблюдения своих интересов и выполнения требований Киева. Вот  здесь-то
и приходилось им, выражаясь языком того времени, "думать о строе земельном",
то есть о своем бытии в качестве класса. Складывались  вассальные отношения,
шла, очевидно, повсеместно борьба  за иммунитет, за право  наследования и т.
п.
     "Коловращение" князей во второй половине XI века, частая смена князей в
стольных  городах,  ослаблявшая княжеский слой  в целом и разорявшая местную
знать, должны были усилить заботу земского боярства о своем строе земельном.
Местному  боярству  нужна  была  консолидация  для противодействия княжеской
чехарде и княжеской  жадности,  и,  конечно, масштабы всей  Киевской Руси не
соответствовали возможностям провинциальных феодалов. Боярство XI--XII веков
вполне  доросло до интеграции в  рамках, близких к древним племенным союзам,
но не более.
     Раннефеодальная    империя,   так   сказать,    возрастная,   временная
политическая  форма, особенно  необходимая  в  условиях  постоянной  внешней
опасности   для   содействия   первичным  процессам  феодализации.  Развитой
феодализм характеризуется  потребностью наладить нормальное производство  на
феодальных началах в деревне и в городе. Огромные масштабы Киевской Руси для
этого  не нужны. Феодальному хозяйству  тогда не  под силу  было  действенно
объединить колоссальные пространства Киевщины и Полесья, Суздальского Ополья
и  новгородских   озер,  плодородной   Волыни   и  приморской   Тмутаракани.
Объединение было непрочным и отчасти вызванным внешними причинами.
     Время  для  централизованного  государства  в  таких  масштабах  еще не
настало;  это  произошло лишь  на  пороге капитализма, в XVIII  веке,  когда
масштабы европейской части Российской империи приблизились к Киевской Руси.
     Для молодого русского феодализма IX--XI веков единая Киевская Русь была
как  бы  нянькой, воспитавшей  и охранившей  от всяких бед и напастей  целую
семью  русских  княжеств.  Они  пережили в ее  составе и  двухвековой натиск
печенегов, и  вторжение варяжских отрядов, и неурядицу княжеских  распрей, и
несколько  войн  с  половецкими ханами и к  XII  веку выросли настолько, что
смогли начать самостоятельную жизнь.
     Раннефеодальная монархия  при все возраставшем  участии боярства вывела
Русские   земли   на  путь  спокойного,  нормального  развития,  одолев  как
стремительных половцев, так и не  менее  стремительных князей  --  искателей
счастья.  Основная часть  господствующего  класса  --  многотысячное земское
(местное) боярство -- получила в последние годы  существования Киевской Руси
"Пространную  Русскую  Правду", определявшую  феодальные права. Но книга  на
пергаменте,  хранящаяся  в  великокняжеском  архиве, не  помогала  реальному
осуществлению боярских прав.
     Даже сила великокняжеских вирников, мечников, воевод  не могла из Киева
реально помогать далекому провинциальному боярству окраин Киевской Руси.
     Земскому  боярству XII века нужна  была своя, местная,  близкая власть,
которая  сумела  бы  быстро претворить  в жизнь  юридические нормы "Правды",
своевременно помочь боярину в его столкновениях с  крестьянством. Нужны были
иные  масштабы  государства,  иная  структура  феодального  организма, более
приспособленная к нуждам основного, прогрессивного тогда класса феодалов.
     Такая структура была дана  самой  жизнью,  масштабы ее и географические
пределы были выработаны еще накануне сложения Киевской Руси. Мы имеем в виду
союзы  племен,  те  "княжения"  кривичей,  словен,  волынян,   которые  были
поименованы   летописцем   и   долго   еще  потом   служили  географическими
ориентирами.
     Киевская Русь распалась  на  полтора  десятка самостоятельных княжеств,
более  или  менее сходных  с полутора  десятками  древних племенных  союзов.
Столицы многих крупнейших княжеств были в свое время центрами союзов племен:
Киев  у  полян,  Смоленск  у кривичей, Полоцк у полочан, Новгород  у словен,
Новгород-Северский  у  северян.  Союзы  племен  были  устойчивой  общностью,
складывавшейся   веками;   географические   пределы  их   были   обусловлены
естественными рубежами.
     За время раннефеодальной империи здесь повсеместно сложились феодальные
отношения, родовая и племенная  знать превратилась в бояр, развились города,
начавшие  даже соперничать  с Киевом. Когда  приостановилось  быстрое, как в
калейдоскопе, перемещение князей, то местное боярство смогло остановить свой
выбор  на том или ином князе,  прося его остаться  княжить и не  прельщаться
миражем великого княжения.
     Князья  закреплялись  в  стольных городах  и  основывали  свои  местные
династии:  Ольговичи  в  Чернигове,  Изяславичи  на Волыни,  Брячиславичи  в
Полоцке, Ростиславичи в Смоленске, Юрьевичи во Владимиро-Суздальской земле и
др. Каждое из новых княжеств полностью удовлетворяло потребности феодалов --
из  любой столицы XII века можно доскакать до границ  этого княжества за три
дня. В  этих условиях нормы  "Русской Правды" могли быть  подтверждены мечом
властителя вполне своевременно.
     Князья, обосновавшиеся прочно в той или иной земле, по-иному относились
к  нормам эксплуатации  и  феодальным  поборам,  заботясь, во-первых, о том,
чтобы не раздражать то боярство,  которое помогло им  здесь обосноваться, и,
во-вторых, о том, чтобы передать свое княжение детям в хорошем хозяйственном
виде. Интересным исследованием княжеских доменов является книга О. М. Рапова
о княжеских владениях.
     В  каждом  из  княжеств  появился  свой епископ,  князья издавали  свои
уставные грамоты, при дворе каждого князя велась летопись, в каждом стольном
городе возникли  свои художественные  и  литературные  направления.  Это  не
нарушало  еще  единства древнерусской  народности,  но  позволяло  выявиться
местным творческим силам. Кристаллизация самостоятельных княжеств  проходила
на фоне бурного развития производительных  сил (главным образом в городах) и
в значительной мере  была  обусловлена этим развитием. Рост производительных
сил начался задолго до образования княжеств. Успехи раннефеодальной монархии
Владимира I позволили  тогда особенно интенсивно развиваться и земледелию, и
ремеслу, и строительству замков, и городам, и торговле.
     Но во  второй половине  XI века, в эпоху  неустойчивости  и конфликтов,
произошел разрыв между продолжавшими развиваться  производительными силами и
политической  формой,  временно  затормозившей  нормальное  развитие  класса
феодалов.   Возрождение  феодальной  монархии   при  Святополке,   Мономахе,
Мстиславе,   вызванное   чисто  внешними  причинами,  но  усиленное   прямым
вмешательством  боярства,  несколько  поправило  дело. Однако,  несмотря  на
несомненные личные  таланты Владимира  Мономаха  и его сына,  оказалось, что
форма  единой  автократической  империи  уже  изжила  себя,  и  для  полного
соответствия надстройки базису нужно  было  уменьшить масштабы  объединения,
приблизить государственную  власть к феодалам  на местах,  поставить рядом с
Киевом еще несколько центров.
     Боярство каждого княжества, отобравшее себе наиболее подходящего князя,
должно  было  быть довольно  эмансипацией  от  Киева и  той  долей участия в
управлении  своей землей, которую оно получало, пугая своего  князя широкими
возможностями нового выбора, приглашения на его место другого князя из числа
многочисленных   его  родичей,  кормившихся   в  захудалых  городках,  вроде
Клечьска, Вщижа или Курска.
     Князь со своей стороны был доволен тем, что строил свое гнездо прочно и
основательно;  князь знал, что сейчас боярское войско поддержит его (если он
угоден  боярству);  князь  сознавал,   что   боярство  будет  препятствовать
надоевшим  истощающим  усобицам,  будет  ограждать  его  (в  своих  боярских
интересах) от  соперников-князей; князь понимал, что при таких благоприятных
условиях  он  сможет  спокойно передать  свое княжество,  свой  княжий двор,
вотчины и села своим сыновьям, что княжеская власть в этой земле останется в
его роду.
     Феодальные  княжества XII века  были вполне сложившимися государствами.
Их князья обладали всеми правами суверенных государей; они "думали с боярами
о строе  земельном и о  ратех", то есть  распоряжались  внутренними делами и
имели  право войны и  мира,  право заключения любых  союзов, хотя  бы даже с
половцами. Никто  им  этого  права не  давал,  оно возникло из  самой жизни.
Великий  князь киевский,  ставший первым среди  равных, не  мог  помешать ни
Новгороду Великому ограничить (по существу, упразднить) княжескую власть или
заключить договор  с Ригой,  ни  Юрию  Долгорукому сговориться  с Владимиром
Галицким против  Киева, ни черниговским  Ольговичам дробить  свою  землю  на
уделы или вступать в союз с половецкими ордами.
     Власть киевского  князя безвозвратно  отошла в  прошлое,  так же как  и
многое  другое  в  межкняжеских  отношениях.  Прежнее  плохо   соблюдавшееся
династическое старшинство уступило место новым формам  вассальных отношений.
Теперь  представитель  старшей  ветви нередко "ездил  подле стремени"  более
сильного князя, происходившего от младшей ветви, брат называл брата "отцом",
признавая тем самым его своим сюзереном.
     Буйное племя князей вынуждено было в новых условиях полностью осесть на
землю и занять разные ступени феодальной лестницы.
     Самую верхнюю ступень  теперь занимал уже не один киевский князь; в XII
веке титул  "великий князь" применялся и к черниговским, и к владимирским, и
к другим  князьям. Их великие княжения вполне соответствовали и по  размерам
территории, и  по своей внутренней сущности западноевропейским королевствам.
Процесс их  отпочкования от Киева  строго соответствовал общим  историческим
условиям.
     Раньше  других  обособились  те  земли,  которым  никогда  не  угрожала
половецкая опасность,-- Новгород  и  Полоцк. У  каждой из  этих  земель были
собственные   торговые  пути   в   Западную   Европу;  это  увеличивало   их
самостоятельность,  и  уже в XI  веке они постоянно проявляли сепаратистские
тенденции.  В  1136  году  восстание  новгородцев  завершилось  превращением
Новгорода в феодальную республику.
     Вслед за  Новгородом  и Полоцком обособились Галич, Волынь  и Чернигов.
Галичу  помогало в этом его  окраинное положение,  удаленность  от основного
театра войны с половцами и близость  к Венгрии и Польше, откуда могла прийти
поддержка.   Обособлению    Чернигова   благоприятствовали   его   связи   с
Юго-Востоком,  Тмутараканью, Кавказом: когда  появились в степях половцы, то
черниговские  князья, более других связанные  со степным миром,  наладили  с
ними дружественные отношения, породнились  и широко пользовались  поддержкой
"поганых".
     Постепенно  оформилась  новая   политическая  карта   Руси  со  многими
центрами.  Киевская земля сохранилась в  пределах  между Днепром и  Горынью,
Полесьем и степью.
     Сам  Киев в XII  веке представлял собой большой культурный  центр,  где
строились  новые  здания,  писались  литературные  произведения,  создавался
замечательный  летописный  свод  1198 года,  объединивший  десяток летописей
отдельных княжеств. Киев не  управлял больше русскими  землями, но  сохранил
величественность "порфироносной вдовы".
     Именно здесь, в Киеве, при дворе "великого и грозного" Святослава, была
написана  в  1185  году  одна  из  лучших   во   всей  средневековой  Европе
политических поэм с широкой  общенародной  программой военного  союза против
степняков  --  "Слово  о  полку  Игореве".  Автор гневно осуждает  княжеские
усобицы в  прошлом и настоящем, призывает князей  сплотиться в едином походе
против половцев.
     Осуждал ли  автор  "Слова"  существовавшее  в  его время  положение  --
наличие  наряду  с  Киевским  еще  доброго  десятка  других  самостоятельных
княжеств?  Пытался  ли он воскресить известное ему по летописям время единой
Киевской Руси?  Противопоставлял ли он  свое время старому, осуждая новое  и
идеализируя  прошлое?  Нет,  ничего этого мы  в  "Слове о  полку Игореве" не
найдем. Его автора заботит  лишь одно --  опасность разрозненных  сепаратных
действий князей и  настоятельная необходимость в условиях нового половецкого
натиска 1170--1180-х годов объединения ими своих полков.
     Не  порицая  отдельных  владетелей,  а,  наоборот,  относясь  с  полным
уважением  к  их великокняжеским правам,  он  воспевает  феодальных  владык,
русских "королей",  обращаясь то к могучему Всеволоду Большое  Гнездо, то  к
величественному Ярославу Осмомыслу Галицкому, то к  потомкам вещего Всеслава
с призывом "встать за землю Русскую".
     После недолгого "медового месяца" совместной жизни боярства и севших на
землю  князей обозначился уже  в 1160-е годы  ряд противоречий.  Боярство  в
своей   массе  было   инертно,  малоподвижно   и   больше  всего   на  свете
интересовалось своей вотчиной.
     Если  кругозор  людей  родового  строя  ограничивался  микроскопическим
"миром", границами родовой земли в 10--15 километрах от поселка, то горизонт
простого  боярина раздвинулся до пределов нескольких таких  "миров",  но  не
более. Многое в вотчине основывалось на натуральном хозяйстве, которое никак
не  могло  способствовать  расширению  кругозора. Главными задачами среднего
феодала  являлись, во-первых,  ведение своего хозяйства, то есть  отчуждение
доли урожая тех нескольких миров, землю которых он, феодал, объявил своей, а
во-вторых, ограждение этой вотчинной земли от вмешательства равных, но более
сильных феодалов. Средний феодал не был  сторонником  ни усобиц,  ни далеких
завоевательных походов.  Сидеть  в своем родовом  гнезде, в  своей "отчине и
дедине" он  считал основным,  наиболее  естественным своим положением.  Если
князь  тянул  таких бояр с их слугами  и холопами  на какую-нибудь войну, то
бояре, по образному выражению летописца, "идучи не идяху".
     На другом полюсе класса феодалов  находились князья и сосредоточенная в
городах  крупная землевладельческая знать,  которая  то ладила  с князем, то
бывала порой недовольна его крутым нравом. Эта  знать нередко интересовалась
делами соседнего княжества, участвовала в усобицах, затевала походы  в чужие
земли. Ее  кругозор  был широк,  но  ее  возможности  становились все  более
ограниченными.
     Князья  -- основатели новых  династий --  быстро пустили корни в  своих
княжествах и стремились стать самовластцами  внутри только что приобретенных
земель. Лишь  одно  поколение  князей  прожило дружно с  земским  боярством,
пригласившим  их княжить. Сыновья Юрия  Долгорукого,  Изяслава  Мстиславича,
Ярослава  Осмомысла  уже  бились  не  на  живот,  а  на  смерть с  боярством
собственной земли.
     Князьям  была  нужна надежная опора  в  этой  борьбе,  послушные  силы,
готовые в  любое  время двинуться  в любое место, "ища  князю  славы, а себе
чести", то  есть  постоянная  дружина,  расположенная  поблизости от столицы
княжества.
     Степень развития феодальных отношений была теперь  уже не  та,  что при
Владимире I, содержавшем огромные лагеря дружинников, -- в XII веке не нужно
было  все свои  резервы  держать  при дворе, можно  "распустить  дружину  по
селам", то есть дать поместья своим  военным слугам,  сделать их тем,  что в
XVI  веке  называлось  дворянством  или "детьми  боярскими".  Многие  слуги,
рядовичи  и  тиуны,  выполнявшие  хозяйственные  и  административно-судебные
функции   в  княжестве,   вероятно,  тоже  получали  княжескую  "милость"  и
становились условными, временными держателями княжеской земли, причем вполне
возможно,  что   часть   из  них  за  особые   заслуги   получала   земли  в
наследственное, вотчинное владение, переходя в разряд боярства.
     Рожденная  новыми условиями низшая прослойка  феодалов -- дворянство --
была  бедна,  экономически  неустойчива,  жадна  до  земли  и  крестьян,  но
определенна в своих политических симпатиях и антипатиях. Дворянство с самого
своего возникновения было поставлено в положение  соперника боярства, причем
соперника слабого, неуверенного в завтрашнем дне, жившего  одними княжескими
милостями; поэтому в глазах  дворянина XII--XIII  веков князь  был  и  умным
кормчим,  и  сильной крепостью,  и  могучим дубом,  противостоящим  бурям  и
ветрам, а боярство -- жадным, напористым обидчиком. "Лучше мне в лаптях жить
при княжьем  дворе, чем в  сафьяновых сапогах при боярском", --  резюмировал
один из таких княжеских слуг, Даниил Заточник.
     В своих спорах с соседними государствами, в  повседневных столкновениях
с боярами князья  могли опираться на "отроков", "детских".  Уже  в  конце XI
века Всеволод Ярославич "возлюби смысл уных", а в середине XII века один  из
князей  прямо заявил, что если  бояре с  ним не  согласны,  то  его  дворяне
("детские") заменят их и станут у него на положении бояр.
     Наибольшие  резервы конных дружин,  близких по положению  к дворянству,
были  в  распоряжении  киевского  князя.  На  огромном степном пространстве,
окаймленном лесами Днепра, Стугны и Роси, на 6 тысячах квадратных километров
жили и кочевали поселенные здесь киевскими князьями племена Черных Клобуков,
в состав которых входили торки, берендеи и печенеги.
     Итак, рыцарственный XII век выдвинул не  только  боярство, находившееся
ранее несколько в  тени,  но и разнообразное дворянство, включившее в себя и
дворцовых  слуг,  и  воинов  --  "детских",  или  "отроков",  и  беспокойных
всадников -- торков и печенегов.
     Важным элементом средневекового общества являлись города, развивавшиеся
в  ту пору особенно бурно и  полнокровно. Средневековый город был сложным  и
многообразным социальным  организмом, который  никак нельзя охарактеризовать
какой-нибудь одной чертой.
     Город был крепостью, убежищем во время опасности для окрестных смердов;
он  был  как бы коллективным  замком крупнейших земельных магнатов округи во
главе с самим князем.  Боярские  и княжеские дворы занимали в  городе видное
место.
     В силу этого город являлся естественным административным центром округи
(или княжества), местом суда и платежа, местом издания разных постановлений.
Он был средоточием  разнообразного ремесла: посады широким  кольцом окружали
его аристократическую  часть -- кремль, или детинец.  В городе производилось
все, что  нужно для хозяйства или войны,  все, что украшало быт  или служило
предметом вывоза. Он  был  также главнейшим (а иногда и единственным) местом
торговли  округи  и  средоточием запасов и  богатств;  городские  ростовщики
пускали  свои  щупальца  в  беднейшие  кварталы  ремесленников, ссужая  свои
капиталы под бесчеловечно высокие проценты.
     В городах и в  непосредственной близости от  них вызревал и  развивался
еще один  элемент  феодального средневековья -- церковь.  Церковь в  XI--XII
веках  стала  не только органом идеологического  воздействия,  но  и  частью
самого господствующего класса. Во главе церкви стоял митрополит, назначаемый
великим   князем  и   утверждаемый  собором  епископов.  Епископы  управляли
епархиями,  которые  в  XII  веке  территориально  совпадали  с  крупнейшими
княжествами, и владели большими земельными угодьями, селами и городами.
     Если  митрополит отчасти соответствовал великому  князю (хотя и зависел
от него), а епископ -- князю отдельной  земли, то боярству в церковной сфере
соответствовали монастыри,  становившиеся  в  это время крупными  земельными
собственниками. Монастырская земля не дробилась по наследству, как княжеская
или боярская,  и поэтому монастыри  быстро богатели.  Епископами и игуменами
крупных   пригородных  монастырей   нередко  бывали  богатые  знатные  люди,
связанные  с  придворными  кругами,  получавшие  богатые  вклады   и  ведшие
княжеское летописание. Монастыри вели торговлю и занимались ростовщичеством.
     Все   звенья  церковной  организации   принимали  активное  участие   в
политической жизни, в феодальных  усобицах и классовой борьбе.  Христианская
формула "рабы да повинуются господам своим" находила широчайшее применение в
условиях обострения социальных конфликтов.
     Все  перечисленные  составные  части   русского   феодального  общества
находились  в  развитии,  в  непрерывном движении  и в различных  сочетаниях
образовывали враждующие между собой блоки и группы.
     Князья  создавали  и  поддерживали дворянство для борьбы  против  бояр.
Крупное  боярство  стремилось  при  посредстве   боярской  думы   ограничить
самодержавие  князей  и одновременно с той же целью  оказывало  давление  на
дворян, оттесняя  их  на задний  план.  Возможно,  что желание  создать свои
резервы  военных и дворовых  слуг толкало боярство на возрождение холопства,
которому уделено так много места в "Пространной Русской Правде". Результатом
конфликтов  боярства  с  закрепощаемым  крестьянством   явилось  переселение
закупов в укрепленные дворы феодалов,  что явствует как из "Русской Правды",
так и из археологических данных о дворах XII века.
     Города  бурлили в мятежах.  "Черные люди"  городских посадов  одинаково
терпели  и  от  боярства,  и  от  купечества.  Их   неожиданными  союзниками
оказывались  могущественные  князья,  всегда  готовые  поддержать  ту  силу,
которая  могла  быть  направлена  против боярства.  И ремесленники,  и купцы
объединялись в свои "братства", "обчины", в  корпорации, близкие ремесленным
цехам и купеческим гильдиям Запада.
     Классовая   борьба  вспыхивала  то  в  форме  прямых  восстаний,  то  в
завуалированном виде антицерковных ересей.
     В каждом княжестве, сообразно особенностям его  исторического развития,
складывалось свое  соотношение сил,  а на  поверхность выступало свое особое
сочетание     охарактеризованных     выше     элементов.     Так,    история
Владимиро-Суздальской   Руси    показывает    нам   победу   великокняжеской
авторитарной власти над земельной аристократией к концу XII века.
     К  началу   XIII   века  стал  более  явственным   неудержимый  процесс
феодального   дробления   внутри   княжества,   выделение  мелких   удельных
княжеств-вассалов.
     Новый половецкий  натиск  1170--1180-х  годов, эпохи  Кобяка и Кончака,
застал  еще только  начало этого губительного  процесса.  Лучшие  люди Руси,
вроде  автора "Слова о полку Игореве", прекрасно понимали,  что перед  лицом
степной  угрозы  необходимо  полное  единение всех сил как  внутри отдельных
земель, так и крупных княжеств между собой.
     Создание   крупных  экономических  областей,  преодоление   замкнутости
феодального натурального хозяйства, установление экономических связей города
с  деревней -- все эти прогрессивные явления, уже  хорошо заметные в русской
жизни XII--XIII  веков,  не поспевали за  катастрофическим  распадом недавно
сложившихся полнокровных и сильных русских княжеств.
     Татаро-монгольское нашествие  1237--1241 годов застало  Русь  цветущей,
богатой  и  культурной  страной,  но  уже  пораженной  ржавчиной  феодальной
удельной раздробленности.
     Героическое  время  совместной  борьбы  с  печенегами  и  половцами уже
миновало,  единого  военного  резерва  уже  не  было,  и  Русь  оказалась  в
одинаковом  положении   с  другими  феодальными  государствами  --  державой
хорезмшахов,  Грузинским   царством,--  не  сумевшими   организовать   отпор
несметным полчищам Чингисхана и Батыя.
     Татаро-монгольским нашествием закончился большой и  яркий  исторический
период  в жизни  русского народа.  Этот  период  не  был забыт  народом, его
вспоминали как время расцвета, побед и блестящего международного положения.
     В богатой  истории Киевской  Руси и  русских княжеств  XII--XIII  веков
народ черпал уверенность в своих силах и будущей победе.

        Источники

     Источники  по  истории  русских  феодальных  княжеств  XII--XIII  веков
достаточно  обильны  и многообразны.  Хороший и подробный обзор их  сделан в
солидном  коллективном  труде,  созданном  под  редакцией  В.  В.  Мавродина
"Советское   источниковедение   Киевской  Руси"  (Л.,   1979),   где  авторы
обоснованно понимают под Киевской Русью не только  период с IX по начало XII
века, но  и начальную фазу феодальной  раздробленности до начала  XIII века,
что обосновано ими в другом, тоже весьма полезном издании.
     Большой интерес представляют дошедшие до  нас  грамоты XII--XIII веков,
часть которых отражает отдельные сделки между феодалами, а некоторые из  них
дают широкую картину целого княжества, как,  например, грамота (устав) князя
Святослава  Ольговича Новгородской епископии  1137  года,  определившая долю
церкви в княжеских доходах и перечисляющая села и погосты Новгородской земли
вплоть до Северной Двины и даже до Пинеги и верховий Вычегды.
     Еще больший  исторический интерес  представляет  грамота (устав)  князя
Ростислава  Мстиславича   Смоленской  епископии,   дающая   более  подробное
перечисление  разных видов феодальных повинностей. Эта грамота  относится  к
1136  году  (ранее  ошибочно  датировалась  1151  годом).  Она  тщательно  и
разносторонне  изучена  Л.  В.  Алексеевым,  составившим и  карты Смоленской
земли.
     Целый ряд  феодальных дел  и  отношений  отражен в  берестяных грамотах
Новгорода Великого.
     Очень   важным    источником   берестяные   грамоты   оказываются   при
сопоставлении  с  летописями,  актовым  материалом  и  позднейшими писцовыми
книгами.

     Для   эпохи  существования   суверенных   княжеств   XII--XIII   веков,
выкристаллизовавшихся из  Киевской Руси, по-прежнему  важнейшим историческим
источником  являются   летописи.  В  многочисленных   трудах   историков   и
литературоведов разносторонне рассмотрены как  общерусские летописи,  так  и
летописание разных княжеств.
     В обширной  и поневоле разноречивой  литературе о русском средневековом
летописании  помогают  ориентироваться два труда, посвященных библиографии и
историографии летописания: это работы В. И. Буганова и Р. П. Дмитриевой.
     Если X  век  оставил  нам  только  летопись  Киева,  то  XI век,  когда
государственное  летописание  в  столице  непрерывно  продолжалось,  добавил
летопись  Новгорода,  нередко  дававшую  иную,  местную  оценку  событиям  и
деятелям.  В  будущей боярской республике (с 1136 года) явно просматривается
интерес к жизни города, отрицательно оцениваются некоторые  киевские князья.
Возможно, что инициатором первой летописи "Господина Великого Новгорода" был
новгородский посадник Остромир.
     В  XII столетии летописание перестает быть привилегией только этих двух
городов  и  появляется почти в каждом  крупном  феодальном  центре. Летописи
продолжали вести и в Киеве, и в Новгороде.
     Историческими  источниками  являются  и   разного   жанра  литературные
произведения  XII  --  начала  XIII  века, из которых особо следует отметить
"Слово о полку Игореве" и два  произведения  (принадлежащие разным авторам),
связанные с именем Даниила Заточника.
     "Слово о полку Игореве" написано в Киеве в 1185 году человеком, который
по  своему  положению  в  обществе,  политическим  взглядам и  династическим
симпатиям и даже по языку был близок к  Петру Бориславичу, летописцу  второй
половины XII века.
     Автор  "Слова"  был  не  только  поэтом,   но  и  глубоким   историком,
заглядывавшим на восемь веков в глубь  от своей эпохи.  Этой поэме подражали
не  только  современники  (летописная  Повесть  о  походе 1185  года), но  и
писатели начала XIII века, ее цитировали псковичи в начале XIV века, а после
Куликовской битвы в подражание "Слову" в Москве была написана поэма о победе
над  Мамаем "Задонщина".  Затем рукописи "Слова",  существовавшие  в  разных
концах Руси, затерялись,  и только  в 1792  году в  Ярославле был  обнаружен
сборник, содержавший и  "Слово  о полку Игореве".  Только  два  десятка  лет
драгоценная рукопись была  доступна изучению -- в наполеоновский  пожар 1812
года она сгорела в Москве на Разгуляе.
     К  счастью, с  нее успели  снять  копию  и,  кроме  того,  опубликовать
типографски в 1800 году.
     Несмотря на то что подлинник рукописи изучали крупнейшие знатоки (Н. М.
Карамзин, чешский ученый И. Добровский и многие другие), вскоре после утраты
рукописи появились сомнения в подлинности самого "Слова". Слишком уж высокий
уровень культуры демонстрировала эта поэма. Ее называли кустом роз на ржаном
поле. Но с тех пор нам стал значительно лучше известен общий уровень русской
культуры,  в который гармонично вписывалось "Слово". Сомнения в  подлинности
возродились  в  XX веке:  во  время  немецкой  оккупации  Франции  в  Париже
появилась  книга, автор которой,  А. Мазон, пытался доказать, что "Слово" --
подделка XVIII  века. Однако тщательный анализ языка поэмы и имеющихся в ней
половецких слов, произведенный лингвистами-русистами и тюркологами, показал,
что русский язык "Слова о полку Игореве" -- подлинный язык XII  века. Что же
касается половецких включений, то этот  вымерший тюркский язык стал известен
ученым     (благодаря     находке     в     библиотеке    поэта     Петрарки
латинско-половецко-персидского  словаря)  только  в середине  XIX  века, уже
после гибели рукописи "Слова".
     "Слово  о полку Игореве" написано в связи с разгромом  войск северского
князя  Игоря половецким ханом  Кончаком в 1185 году  и стремительным походом
Кончака на  Киев. Среди  князей  обнаружились распри и  "непособие" великому
князю. Поэма  целиком обращена против княжеских раздоров и  "неодиначества".
Автор  поэмы   --   вдохновенный   патриот,  который  выступал   не   против
существовавших  тогда  суверенных княжеств, а  против  разброда перед  лицом
общерусской опасности.
     Очень важны  для науки два литературных произведения --  "Слово Даниила
Заточника"  и  "Моление Даниила  Заточника",  иногда  ошибочно приписываемые
одному лицу.
     Источники  по истории русских княжеств XII--XIII  веков многочисленны и
разнообразны. Изучение их и извлечение из них данных о хозяйстве, социальной
структуре, политическом  строе и общественной мысли еще далеко не закончено.
Для  уяснения современного состояния источниковедения  следует обратиться  к
уже  рекомендованному  выше  изданию  "Советское  источниковедение  Киевской
Руси".

     Общему  историко-географическому  обзору  русских   княжеств  посвящена
солидная  работа  А.  Н.  Насонова  "Русская земля  и образование территории
древнерусского государства" (М., 1951), снабженная рядом подробных карт.
     Монографии, посвященные истории отдельных княжеств в "удельный период",
начали появляться еще в XIX веке (труды П.  В. Голубовского, Д. И.  Багалея,
М. С. и А. С. Грушевских, Д. И.  Иловайского, Корсакова, Костомарова и др.),
но они в значительной мере устарели.
     Появился ряд монографий и в советское время.
     В  1975 году  группа авторов  осуществила в одном издании  обзор целого
ряда русских земель X--XIII веков и их соседей.
     Все   разделы   снабжены   картами,   поясняющими   границы   княжеств,
местонахождение городов, отдельные события.
     К сожалению,  в  эту книгу не  может  вместиться история  всех полутора
десятков  русских земель,  на которые  распалась  Киевская Русь в  XII веке.
Здесь  рассмотрены  лишь важнейшие княжества,  игравшие  роль в  общерусских
делах (подразделенные на два региона-- южный, наиболее древний, и северный).
За  пределами  рассказа  остались  княжества Переяславское,  Турово-Пинское,
Смоленское, Рязанское.

        ЮЖНОРУССКИЕ КНЯЖЕСТВА В XII -- НАЧАЛЕ XIII ВЕКА

        Киевское княжество

     Для автора "Слова о полку Игореве" Киевское княжество было первым среди
всех русских княжеств. Он трезво смотрит на современный ему мир и не считает
уже  Киев  столицей  Руси.  Великий  князь киевский  не  приказывает  другим
князьям,  а  просит  их вступить  "в злат  стремень...  за землю Русскую", а
иногда как бы  спрашивает: "не думаешь ли ты прилететь сюда издалека,  чтобы
охранять отчий золотой трон?", как обратился он ко Всеволоду Большое Гнездо.
     Автор  "Слова"  с большим  уважением относится к суверенным  государям,
князьям других земель, и совершенно  не предлагает перекраивать политическую
карту Руси. Когда  он говорит о единстве,  то имеет в виду лишь то, что было
вполне реально тогда: военный союз против "поганых", единую систему обороны,
единый замысел  далекого рейда в степь. Но на  гегемонию Киева автор "Слова"
не  притязает, так как давно уже Киев  превратился из столицы Руси в столицу
одного из княжеств и  находился  почти в  равных условиях с такими городами,
как Галич, Чернигов, Владимир на Клязьме,  Новгород, Смоленск. Отличала Киев
от  этих  городов лишь его историческая слава  и положение церковного центра
всех русских земель.
     До   середины   XII  века  Киевское   княжество  занимало  значительные
пространства  на Правобережье Днепра:  почти весь бассейн Припяти и бассейны
Тетерева, Ирпеня и Роси. Только позднее Пинск и Туров  обособились от Киева,
а земли западнее Горыни и Случи отошли к Волынской земле.
     Особенностью  Киевского  княжества  было   большое  количество   старых
боярских вотчин с укрепленными замками, сосредоточенных в старой земле полян
на  юг  от  Киева. Для защиты этих вотчин  от половцев еще в XI веке по реке
Роси  (в "Поросье") были  поселены значительные массы  кочевников, изгнанных
половцами из  степей: торков, печенегов и берендеев, объединенных в XII веке
общим именем -- Черные Клобуки. Они как бы предвосхищали будущую пограничную
дворянскую  конницу   и   несли  пограничную   службу  на  огромном  степном
пространстве  между  Днепром,  Стугной и  Росью. По  берегам  Роси  возникли
города, заселенные черноклобуцкой знатью (Юрьев,  Торческ, Корсунь, Дверен и
др.). Защищая  Русь от половцев, торки  и берендеи  постепенно  воспринимали
русский язык, русскую культуру и даже русский былинный эпос.
     Столицей  полуавтономного  Поросья  был то  Канев, то Торческ, огромный
город с двумя крепостями на северном берегу Роси.
     Черные Клобуки играли важную роль в политической жизни Руси  XII века и
нередко влияли на выбор того  или  иного  князя. Бывали случаи, когда Черные
Клобуки гордо заявляли одному из претендентов на киевский престол: "В нас ти
есть,  княже, и добро  и  зло",  то  есть  что  достижение  великокняжеского
престола  зависит  от  них, постоянно  готовых  к бою пограничных  конников,
расположенных в двух днях пути от столицы.
     За полвека, что отделяет  "Слово о полку Игореве"  от времени Мономаха,
Киевское княжество прожило сложную жизнь.
     В 1132 году, после смерти  Мстислава Великого, от Киева одно за  другим
стали отпадать  русские княжества: то  из Суздаля прискачет Юрий Долгорукий,
чтобы захватить Переяславское княжество,  то  соседний черниговский Всеволод
Ольгович  вместе  со  своими  друзьями  половцами  "поидоша  воюючи  села  и
городы... и люди секуще даже и до Киева придоша...".
     Новгород окончательно освободился от власти  Киева. Ростово-Суздальская
земля  действовала уже  самостоятельно.  Смоленск  по  своей  воле  принимал
князей.  В  Галиче, Полоцке,  Турове  сидели свои  особые  князья.  Кругозор
киевского  летописца  сузился  до киево-черниговских конфликтов, в  которых,
правда,  принимали  участие  и византийский царевич,  и венгерские войска, и
берендеи, и половцы.
     После смерти  незадачливого Ярополка в 1139 году  на киевский стол  сел
еще более  незадачливый  Вячеслав, но продержался  всего лишь восемь дней --
его выгнал Всеволод Ольгович, сын Олега "Гориславича".
     Киевская летопись изображает Всеволода и его братьев хитрыми, жадными и
криводушными  людьми. Великий князь  непрерывно вел интриги, ссорил родичей,
жаловал опасным соперникам далекие уделы в медвежьих углах, чтобы удалить их
от Киева.
     Попытка вернуть  Новгород не увенчалась  успехом,  так  как  новгородцы
выгнали Святослава Ольговича "про его злобу", "про его насилье".
     Игорь и  Святослав Ольговичи, братья Всеволода,  были недовольны им,  и
все  шесть  лет княжения  прошли  во взаимной  борьбе,  нарушениях  присяги,
заговорах  и  примирениях. Из крупных событий  можно отметить упорную борьбу
Киева с Галичем в 1144--1146 годах.
     Всеволод не пользовался симпатиями киевского боярства; это отразилось и
в  летописи,  и  в  той  характеристике,  которую  взял из  неизвестных  нам
источников В. Н. Татищев: "Сей великий князь  муж был  ростом велик и вельми
толст,  власов мало на главе имел,  брада широкая,  очи немалые, нос долгий.
Мудр (хитер. -- <i>Б. Р.)</i> был в советах и судах, для того, кого хотел, того мог
оправдать  или обвинить.  Много  наложниц имел и более в веселиях, нежели  в
расправах упражнялся. Чрез сие киевлянам тягость от него была великая. И как
умер, то едва кто по нем, кроме баб любимых, заплакал, а более были рады. Но
при том более... тягости от  Игоря (его брата.  --  <i>Б. Р.),</i> ведая  его  нрав
свирепый и гордый, опасались".
     Главный  герой  "Слова о  полку Игореве"  --  Святослав Киевский -- был
сыном этого Всеволода. Всеволод  умер в  1146 году. Дальнейшие события  ясно
показали, что главной  силой  в княжестве Киевском, как и  в Новгороде,  и в
других землях в это время, являлось боярство.
     Преемник  Всеволода,  его брат Игорь, тот самый князь  свирепого нрава,
которого так опасались киевляне, вынужден был присягнуть им на вече "на всей
их воле". Но не успел еще новый князь отъехать с вечевого собрания к себе на
обед, как "кияне" бросились громить дворы ненавистных тиунов и мечников, что
напоминало события 1113 года.
     Руководители киевского боярства,  Улеб тысяцкий и  Иван Воитишич, тайно
послали  посольство  к  князю   Изяславу   Мстиславичу,  внуку  Мономаха,  в
Переяславль с приглашением княжить в  Киеве, и, когда тот с войсками подошел
к  стенам города,  бояре  повергли свой стяг  и, как было условлено, сдались
ему. Игоря постригли в монахи и сослали в Переяславль. Началась новая стадия
борьбы Мономашичей и Ольговичей.
     Умный  киевский историк  конца  XII века  игумен Моисей,  располагавший
целой  библиотекой  летописей  различных  княжеств,  составил описание  этих
бурных лет (1146--1154  годы) из отрывков личных хроник враждовавших князей.
Получилась  очень интересная картина: одно и то же событие описано  с разных
точек  зрения,  один  и  тот же  поступок  одним  летописцем описывался  как
внушенное богом доброе дело, а другим -- как козни "вселукавого дьявола".
     Летописец Святослава  Ольговича  тщательно вел  все  хозяйственные дела
своего князя и при каждой победе его врагов педантично  перечислял,  сколько
коней и кобыл угнали  враги, сколько погорело стогов сена, какая утварь была
взята в церкви и сколько корчаг вина и меда стояло в княжеском погребе.
     Особенно   интересен  летописец  великого  князя  Изяслава  Мстиславича
(1146--1154 годы). Это человек, хорошо знавший военное дело, участвовавший в
походах  и  военных  советах,  выполнявший дипломатические поручения  своего
князя. По  всей вероятности, это  боярин, киевский тысяцкий Петр Бориславич,
много раз упоминаемый в летописях. Он ведет как бы политический отчет своего
князя и старается выставить его в  наиболее выгодном свете, показать хорошим
полководцем, распорядительным правителем, заботливым сюзереном. Возвеличивая
своего  князя,  он  умело  чернит  всех  его  врагов,  проявляя  незаурядный
литературный талант.
     Для документирования своей летописи-отчета, предназначенного, очевидно,
для влиятельных княжеско-боярских кругов, Петр Бориславич широко использовал
подлинную переписку своего  князя с другими князьями, киевлянами, венгерским
королем и своими вассалами. Он использовал также протоколы княжеских съездов
и дневники походов.  Только в одном случае он расходится с князем и начинает
осуждать его -- когда Изяслав поступает против воли киевского боярства.
     Княжение  Изяслава  было  заполнено