борьбой  с  Ольговичами,  с  Юрием
Долгоруким, которому дважды удавалось ненадолго овладеть Киевом.
     В процессе  этой  борьбы был  убит  в Киеве  по  приговору веча пленник
Изяслава князь Игорь Ольгович (1147 год).

     В 1157 году умер в Киеве Юрий Долгорукий. Предполагают, что суздальский
князь, нелюбимый в Киеве, был отравлен.
     Во время этих усобиц середины XII века неоднократно упоминаются будущие
герои "Слова  о полку Игореве" -- Святослав Всеволодич и его двоюродный брат
Игорь Святославич. Пока еще это третьестепенные  молодые князья,  ходившие в
бой в авангардных отрядах, получавшие небольшие города в удел  и "целовавшие
крест на всей  воле" старших  князей. Несколько позднее они  закрепляются  в
крупных  городах:   с  1164  года  Святослав   в   Чернигове,   а   Игорь  в
Новгороде-Северском.  В 1180 году, уже незадолго  до  событий,  описанных  в
"Слове", Святослав стал великим князем киевским.
     В связи с тем что  Киев часто являлся яблоком  раздора  между князьями,
киевское боярство  заключало  с  князьями  "ряд" и ввело  любопытную систему
дуумвирата,     продержавшуюся    всю    вторую     половину    XII    века.
Дуумвирами-соправителями  были   Изяслав  Мстиславич  и  его  дядя  Вячеслав
Владимирович,   Святослав   Всеволодич   и  Рюрик  Ростиславич.  Смысл  этой
оригинальной  меры  был  в том,  что одновременно приглашались представители
двух враждующих княжеских ветвей и тем самым отчасти устранялись  усобицы  и
устанавливалось  относительное  равновесие.  Один   из  князей,  считавшийся
старшим, жил в Киеве, а другой -- в Вышгороде или Белгороде (он распоряжался
землей).  В походы они выступали  совместно и дипломатическую переписку вели
согласованно.
     Внешняя политика  Киевского  княжества иногда  определялась  интересами
того  или иного князя,  но,  кроме  того,  было  два  постоянных направления
борьбы, требовавших  повседневной готовности.  Первое и  главнейшее --  это,
разумеется,  Половецкая степь, где  во  второй половине XII века создавались
феодальные    ханства,   объединявшие   отдельные   племена.   Обычно   Киев
координировал свои  оборонительные действия с Переяславлем (находившимся  во
владении ростово-суздальских  князей),  и  тем  самым создавалась более  или
менее единая линия Рось  -- Суда.  В связи с этим значение штаба такой общей
обороны перешло от Белгорода  к Каневу.  Южные  пограничные заставы Киевской
земли, расположенные в X  веке на Стугне и на Суде, теперь продвинулись вниз
по Днепру до Орели и Снепорода-Самары.
     Вторым направлением  борьбы было  Владимиро-Суздальское  княжество.  Со
времен   Юрия   Долгорукого  северо-восточные  князья,  освобожденные  своим
географическим  положением   от  необходимости  вести  постоянную  войну   с
половцами, устремляли военные силы на  подчинение Киева,  используя для этой
цели  пограничное  Переяславское княжество.  Высокомерный  тон  владимирских
летописцев иногда  вводил в  заблуждение историков, и они считали порою, что
Киев в это  время совершенно  заглох.  Особое  значение  придавалось  походу
Андрея Боголюбского, сына Долгорукого, на Киев в 1169 году.
     Киевский  летописец,  бывший  свидетелем  трехдневного  грабежа  города
победителями, так красочно описал  это  событие, что создал представление  о
какой-то катастрофе. На самом  деле Киев  продолжал жить полнокровной жизнью
столицы  богатого  княжества и  после  1169  года. Здесь  строились  церкви,
писалась  общерусская  летопись,  создавалось  "Слово  о   полку   Игореве",
несовместимое с понятием об упадке.
     Киевского    князя   Святослава   Всеволодича   (1180--1194)    "Слово"
характеризует  как  талантливого  полководца.  Его кузены, Игорь  и Всеволод
Святославичи,  своей торопливостью  пробудили то  зло,  с  которым незадолго
перед этим удалось справиться Святославу, их феодальному сюзерену:

     Святославь грозный  великый Киевьскый грозою  Бяшеть  притрепал  своими
сильными полки и харалужными мечи;
     Наступи на землю Половецкую;
     Притопта холмы и яругы;
     Взмути рекы и озеры;
     Иссуши потоки и болота.
     А поганого Кобяка из луку моря
     От железных великих полков Половецких,
     Яко вихрь, выторже:
     И пвдеся Кобяк в граде Киеве,
     В гриднице Святославли.
     Ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава
     Поют славу Святославлю,
     Кають князя Игоря...

     Поэт имел  здесь в виду  победоносный поход объединенных русских сил на
хана Кобяка в 1183 году.
     Соправителем Святослава был, как сказано,  Рюрик Ростиславич, княживший
в "Русской  земле"  с 1180 по 1202  год, а потом ставший  на некоторое время
великим князем киевским.
     "Слово о полку Игореве"  целиком на стороне  Святослава Всеволодича и о
Рюрике говорит очень мало. Летопись же, наоборот, находилась в сфере влияния
Рюрика. Поэтому деятельность дуумвиров освещена источниками  пристрастно. Мы
знаем о  конфликтах  и разногласиях между ними, но  знаем и  то, что Киев  в
конце  XII  века  переживал  эпоху  расцвета  и  пытался  даже  играть  роль
общерусского культурного  центра.  Об этом  говорит киевский летописный свод
1198 года  игумена Моисея, вошедший вместе с Галицкой  летописью XIII века в
так называемую Ипатьевскую летопись.
     Киевский свод дает широкое представление  о разных русских землях в XII
веке, используя  ряд летописей отдельных княжеств.  Открывается он "Повестью
временных  лет",  рассказывающей о  ранней истории всей Руси, а  завершается
записью  торжественной речи Моисея по поводу постройки за  счет князя Рюрика
стены, укрепляющей берег Днепра. Оратор, подготовивший свое произведение для
коллективного исполнения  "едиными усты" (кантата?), называет великого князя
царем,  а  его  княжество величает  "державою самовластной...  известной  не
только в  Русских  пределах, но  и  в далеких  заморских странах,  до  конца
вселенной".
     После  смерти  Святослава,  когда  Рюрик  начал  княжить  в Киеве,  его
соправителем по "Русской земле", то есть южной Киевщине, стал ненадолго  его
зять Роман  Мстиславич Волынский  (праправнук  Мономаха). Он  получил лучшие
земли  с  городами  Треполем,  Торческом, Каневом  и другими,  составлявшими
половину княжества.
     Однако этой "лепшей волости" позавидовал Всеволод Большое Гнездо, князь
Суздальской  земли, желавший  быть в какой-то форме соучастником  управления
Киевщиной.  Началась  длительная   вражда  между   Рюриком,   поддерживающим
Всеволода,  и обиженным Романом Волынским. Как всегда, в усобицу быстро были
втянуты  и  Ольговичи,  и  Польша,  и Галич. Дело  кончилось тем, что Романа
поддержали многие города,  Черные Клобуки,  и наконец в 1202 году  "отвориша
ему кыяне ворота".
     В первый  же  год  великого княжения Роман  организовал  поход  в глубь
Половецкой степи "и взя веже  половеческие  и  приведе  полона много  и душь
хрестьянских  множество  отполони  от  них  (от половцев. -- <i>Б. Р.),</i> и бысть
радость велика в земли Русьстей".
     Рюрик не остался в  долгу и 2 января  1203 года в союзе с Ольговичами и
"всею Половецкою  землею" взял Киев.  "И  сотворилося велико  зло  в Русстей
земли,  якого же  зла  не  было от  крещенья над Киевом...  Подолье  взяша и
пожгоша; ино  Гору взяша и митрополью святую Софью  разграбиша и  Десятинную
(церковь)... разграбиша  и манастыри все  и иконы  одраша... то положиша все
собе  в полон".  Дштее  говорится  о том,  что союзники  Рюрика  --  половцы
изрубили всех старых монахов, попов  и монашек, а юных черниц, жен и дочерей
киевлян увели в свои становища.
     Очевидно, Рюрик не надеялся закрепиться в Киеве, если так офабил его, и
ушел в свой собственный замок в Овруче.
     В  том  же году после совместного  похода на половцев  в  Треполе Роман
захватил Рюрика и постриг в монахи всю его семью (включая и свою собственную
жену, дочь Рюрика). Но Роман недолго правил в Киеве, в 1205 году он был убит
поляками, когда  на охоте в своих западных владениях  отъехал слишком далеко
от своих дружин.
     С Романом Мстиславичем связаны поэтические строки летописи, дошедшей до
нас,  к сожалению, лишь частично. Автор называет его самодержцем всей  Руси,
хвалит  его  ум  и  храбрость,  отмечая  особенно борьбу  его  с  половцами:
"Встремил бо ся бяше на поганые, яко и лев, сердит же  бысть, яко и рысь,  и
губяше, яко и коркодил, и прехожаше землю их, яко и орел; хробор бо бе,  яко
и тур". По  поводу половецких походов Романа  летописец вспоминает Владимира
Мономаха и  его победоносную борьбу с  половцами.  Сохранились  и  былины  с
именем Романа.
     Одна  из не дошедших до нас  летописей, использованная В. Н. Татищевым,
сообщает чрезвычайно  интересные сведения  о  Романе  Мстиславиче. Будто  бы
после  насильственного  пострижения Рюрика и его  семьи  Роман объявил  всем
русским князьям, что его тесть свергнут им с престола за нарушение договора.
     Далее следует изложение взглядов Романа на политическое устройство Руси
в  XIII веке: киевский князь должен  "землю Русскую отовсюду  оборонять, а в
братии,  князьях русских, добрый порядок содержать, дабы един другого не мог
обидеть  и на чужие области  наезжать  и  разорять".  Роман обвиняет младших
князей, пытающихся захватить  Киев, не имея сил для обороны,  и  тех князей,
которые "приводят поганых половцев".
     Затем излагается проект выборов  киевского  князя  в  случае смерти его
предшественника. Выбирать  должны  шесть князей:  суздальский, черниговский,
галицкий,  смоленский,  полоцкий,  рязанский;  "младших  же  князей  к  тому
избранию не потребно". Эти шесть княжеств  должны передаваться по наследству
старшему  сыну, но не  дробиться на части,  "чтобы Русская  земля в силе  не
умалялась". Роман предлагал  созвать княжеский  съезд для  утверждения этого
порядка.
     Трудно сказать, насколько достоверны эти сведения, но  в условиях  1203
года  такой порядок, если бы он мог  быть  проведен в  жизнь, представлял бы
положительное  явление.  Однако стоит вспомнить  благие  пожелания  накануне
Любечского  съезда  1097  года,  его  хорошие решения и трагические события,
последовавшие за ним.
     У  В. Н. Татищева сохранились  характеристики  Романа и  его  соперника
Рюрика:
     "Сей Роман Мстиславич, внук Изяславов, ростом был хотя не весьма велик,
но широк  и надмерно силен;  лицом красен, очи черные, нос великий с горбом,
власы  черны  и  коротки;  вельми  яр  был  во гневе;  косен  языком,  когда
осердится, не мог долго слова выговорить;  много веселился с вельможами,  но
пьян  никогда не  бывал. Много жен любил, но ни  едина им владела.  Воин был
храбрый и хитр на устроение полков... Всю жизнь свою в войнах  препровождал,
многи победы получил, а единою (лишь однажды.-- <i>Б. Р.)</i> побежден был".
     Рюрик Ростиславич охарактеризован  по-другому.  Сказано, что  он был на
великом княжении  37 лет, но за  это  время шесть раз был  изгоняем и "много
пострада, не  имея покоя ниоткуда. Понеже сам питием многим и женами обладай
был, мало о правлении государства и своей безопасности прилежал. Судьи его и
по градам управители многую тягость народу чинили, для того весьма мало он в
народе любви и от князей почтения имел".
     Очевидно, эти характеристики, полные средневековой сочности,  составлял
какой-нибудь  галицко-волынский  или  киевский  летописец, симпатизировавший
Роману.
     Интересно отметить, что Роман -- последний из русских  князей, воспетых
былинами;  книжная  и  народная  оценки совпали, что случалось весьма редко:
народ очень осмотрительно отбирал героев для своего былинного фонда.
     Роман Мстиславич и "мудролюбивый"  Рюрик Ростиславич -- последние яркие
фигуры  в  списке  киевских  князей  XII--XIII  веков.  Далее   идут  слабые
владетели, не  оставившие по  себе памяти  ни  в  летописях,  ни  в народных
песнях.
     Усобицы вокруг Киева продолжались и в те  годы, когда над Русью нависла
новая небывалая опасность -- татаро-монгольское нашествие. За время от битвы
на Калке в 1223 году до прихода  Батыя под  Киев в 1240 году сменилось много
князей, было много  боев из-за  Киева. В  1238  году  киевский князь  Михаил
бежал, боясь татар, в Венгрию, а в грозный год Батыева прихода  он собирал в
княжестве Даниила Галицкого  пожертвованные  ему феодальные оброки: пшеницу,
мед, "говядо" и овец.
     "Мать городов русских" --  Киев  прожил яркую жизнь на протяжении  ряда
веков, но  в  последние три десятилетия  его домонгольской  истории  слишком
сказывались  отрицательные  черты  феодальной   раздробленности,   приведшей
фактически к расчленению Киевского княжества на ряд уделов.
     Певец  "Слова о полку Игореве"  не мог  своими  вдохновенными  строфами
остановить исторический процесс.

        Черниговское и Северское княжества

     Черниговское  и  Северское  княжества  составляли,  как  и  Киевское  и
Переяславское,  части  древней  "Русской  земли", того первоначального  ядра
Руси, которое сложилось еще в VI--VII веках, но сохранило свое имя надолго.
     Северская  земля с Новгородом на Десне, Путивлем, Рыльском, Курском  на
Сейме  и  Донцом  (близ современного Харькова)  обособилась от  Черниговской
земли  не  сразу; это произошло  только в| 1140--1150-е  годы,  но связь  их
ощущалась  и  в  дальнейшем.  Оба княжества  были  в руках Ольговичей.1 Быть
может, Святослав  Всеволодич  Киевский потому! и рассматривался  в  "Слове о
полку Игореве" как сю-1 зерен и черниговских и  северских  князей, что  был!
внуком Олега Святославича, то есть прямым Ольговичем и самым старшим из них.
До прихода в  Киев  он  был великим  князем черниговским  и,  став  киевским
князем, часто ездил то в Чернигов, то в Любеч, то в далекий Карачев.
     Черниговскому  княжеству  принадлежали   земли  радимичей  и   вятичей;
северо-восточная граница княжества доходила почти до Москвы. В династическом
и церковном отношении к Чернигову тянулась даже далекая Рязань.
     Особенно  важны  были  южные  связи Чернигова  с  Половецкой  степью  и
приморской Тмутараканью.  Чернигово-северские земли  на большом пространстве
были открыты степям; здесь строились пограничные оборонительные линии, здесь
оседали  побежденные  кочевники,   вытесненные  с  хороших  пастбищ   новыми
хозяевами -- половцами.
     Пограничное Курское княжество, выдержавшее  много  половецких  наездов,
стало чем-то вроде позднейших казачьих  областей, где  постоянная  опасность
воспитывала  смелых и опытных воинов  "кметей".  Буй  Тур  Всеволод  говорит
Игорю:

     А мои ти Куряни -- сведоми кмети:
     Под трубами повити, под шеломы взлелеяни,
     Конець копия вскормлени;
     Пути им ведоми, яругы им знаеми,
     Луци у них напряжени, тули отворени,
     Сабли изострени;
     Сами скачють, акы серый волци во поле,
     Ищучи себе чти (чести), а князю -- славы.

     Черниговским князьям, начиная с "храброго  Мстислава, иже зареза Редедю
пред  полки  касожскыми"  и до  начала  XII  века,  принадлежала Тмутаракань
(современная  Тамань)  --  древний  город  у  Керченского  пролива,  большой
международный порт, в  котором жили  греки, русские,  хазары, армяне, евреи,
адыгейцы.  Средневековые  географы, исчисляя  длины  черноморских маршрутов,
нередко за одну из основных точек отсчета брали Тмутаракань.
     К середине XII века связи  Тмутаракани  с Черниговом оборвались, и этот
морской порт перешел в руки половцев, чем и объясняется желание Игоря

     Поискати града Тьмутороканя,
     А любо испита шеломомь Дону,

     то  есть обновить  старые  пути к Черному  морю,  на  Кавказ, в Крым  и
Византию. Если Киев владел днепровским путем "из Грек в Варяги", то Чернигов
обладал своими дорогами к синему морю; только дороги эти слишком прочно были
закрыты кочевьями нескольких половецких племен.
     Если киевские  князья  широко  использовали  Черных Клобуков в качестве
заслона от половцев, то и черниговские Ольговичи имели "своих поганых".
     В "златом слове" Святослав упрекает своего брата Ярослава Черниговского
в  том, что он уклонился от общего похода против половцев и  занялся  только
обороной своей земли:

     А уже не вижду власти сильнаго и богатаго
     И многовои брата моего Ярослава
     С Черниговьскими былями,
     С могуты и с татраны,
     С шельбиры, и с топчакы,
     И с ревуты, и с ольберы;
     Тии бо бес щитовь, с засапожникы
     Кликом полкы побеждают,
     Звонячи в прадеднюю славу.

     Возможно, что здесь имеются в виду какие-то тюркоязычные дружины, очень
давно,  еще со времени "прадедов", оказавшиеся в  Черниговской области; быть
может,  это тюрко-болгары  или какие-то  племена, приведенные  Мстиславом  с
Кавказа в начале XI века.
     Черниговское княжество,  по существу, обособилось от  Киевской Руси еще
во второй половине XI века и только временно при  Мономахе было в вассальном
подчинении  у   киевского  князя.  Неожиданное  доказательство   того,   что
черниговские  князья  считали себя в  XII  веке равноправными киевским, дали
раскопки  в  столице  Золотой  Орды, в  Сарае,  где  была  найдена  огромная
серебряная заздравная чара с надписью:  "А се чара великого князя Володимера
Давыдовича..."  Владимир  был  черниговским  князем  в  1140--1151  годах  в
соправительстве со своим младшим братом Изяславом (умер в 1161 году).
     Географическое  положение, родственные связи  князей и давняя  традиция
дружбы  с  кочевниками сделали  Черниговское  княжество своего  рода клином,
врезавшимся в  остальные  русские земли; внутри  же клина  часто хозяйничали
приглашенные   Ольговичами   половцы.   За   это  не   любили  самого  Олега
Святославича, его сыновей  Всеволода  и Святослава;  за  это в  Киеве  убили
третьего сына -- Игоря Ольговича. Внук Олега, герой  "Слова о полку Игореве"
-- Игорь Святославич, --  в свое время был связан дружбой не с кем иным, как
с Кончаком.
     Игорь родился в 1150 году (во  время  знаменитого похода ему было всего
35 лет) и в 1178 году стал князем новгород-северским. В 1180 году он в числе
других  Ольговичей  вместе с  половцами  зашел  далеко  в глубь  Смоленского
княжества и дал бой Давыду Ростиславичу  под Друцком.  Затем Игорь вместе  с
Кончаком и Кобяком  двинулся  к Киеву, и они отвоевали великое  княжение для
Святослава Всеволодича.  Игорь,  возглавлявший  половецкие  войска,  охранял
Днепр, но Рюрик Ростиславич, выгнанный ими из Киева, разбил половцев. "Игорь
же  видев Половце побежены,  и тако  с Кончаком  вскочивша в лодью,  бежа на
Городец к Чернигову".
     А  три  года спустя Игорь уже  воюет  против половцев,  против  того же
Кончака,  напавшего  на Русь.  В этом походе  Игорь  рассорился с Владимиром
Переяславским  из-за  того, кому  из  них ездить  "напереде". Речь  шла не о
воинской славе, а о том,  что авангардные части захватывали большую  добычу.
Рассердившийся Владимир повернул полки и ограбил Северское княжество Игоря.
     В 1183 году  у  Игоря  возникла  идея сепаратных походов  на  половцев.
Киевские,  переяславские,  волынские  и  галицкие войска  разбили  Кобяка  и
множество  других ханов на реке Орели, близ  днепровских  порогов. Ольговичи
отказались от участия в этом походе, но Игорь, узнав о том, что главные силы
Половецкой  земли разбиты вдалеке  от  его  княжества,  предпринял вместе  с
братом Всеволодом поход на половецкие становища  по реке  Мерлу, недалеко от
города Донца. Поход был удачен.
     Наступил полный  крупных  событий 1185 год.  Ранней весной "окаянный  и
треклятый"   Кончак  двинулся   на   Русь.   Черниговские  князья  сохраняли
дружественный нейтралитет, прислав к Кончаку своего боярина.
     Святослав  и Рюрик 1 марта  разбили  половцев  на Хороле,  взяв большую
добычу оружием и конями.
     Игорь  Святославич Северский не участвовал в этом походе,  но летописец
пытался выгородить его, сообщая о том, что гонец из Киева поздно прискакал и
что дружина в боярской думе отговорила князя.
     В апреле Святослав одержал еще одну победу над половцами: были взяты их
вежи, много пленных и коней.
     Игорь, узнав об этом,  будто бы сказал своим вассалам: "А мы что же, не
князья, что ли? Пойдем в поход и себе  тоже славы добудем!" Поход начался 23
апреля.  1  мая  1185  года,  когда войска подошли  к  русским рубежам, было
солнечное  затмение, широко использованное в  "Слове о  полку  Игореве"  как
поэтический образ:

     Солнце ему тьмою путь заступаше;
     Нощь стонущи ему грозою птичь убуди;
     Свисть зверин вста.

     Игорь  пренебрег предостерегающими "знаменьями"  природы и  двинулся  в
степь на  юг от Северского Донца по направлению к  Азовскому морю. В пятницу
10 мая войска  встретились с  первым половецким кочевьем, мужское  население
которого "все от мала до велика" заслонило собою кибитки, но было разбито.

     С зарания в пяток (пятницу. -- <i>Б. Р.)</i>
     Потопташа поганыя полки половецкыя,
     И рассушясь стрелами по полю,
     Помчаше красныя девкы половецкыя,
     А с ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты.

     На  следующий  день сюда подоспел  Кончак с  объединенными  половецкими
силами и окружил "Ольгово хороброе  гнездо".  Страшная  трехдневная  сеча на
берегах  Каялы кончилась  полным уничтожением  русских  сил:  Игорь  и часть
князей и бояр были взяты в плен (за  них хотели получить огромный выкуп), 15
человек выскользнули из окружения, а все остальные полегли в "поле незнаеми,
среди земли Половецкыи".

     Ту кровавого вина не доста;
     Ту пир докончаша храбрии русичи
     Сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую.

     После победы половецкие полки двинулись на Русь в трех направлениях: на
обезлюдевшие княжества Игоря и Буй Тура Всеволода, на Переяславль и на самый
Киев,  куда  Кончака манили воспоминания  о  хане Боняке, стучавшем саблей в
Золотые Ворота Киева.
     В  момент похода Игоря  киевский  князь Святослав  мирно объезжал  свой
старый черниговский домен, и, только когда великий князь доплыл в ладьях  до
Чернигова,   сюда   добрался   участник   несчастливого   "полка   Игорева",
ускользнувший из окружения, -- Беловолод Просович. Он и рассказал о трагедии
на берегах Каялы и о том, что поражение Игоря  "отвориша ворота  на Русьскую
землю".
     Надо думать, что после известий, полученных в  Чернигове, великий князь
не продолжат плавание  по извилистой Десне, а,  вспомнив  стремительную езду
Мономаха, помчался в Киев верхом со скоростью "от заутрени до вечерни".
     Далее князь Святослав "посла по сыны свое и по все князи, и собрашася к
нему к Кыеву, и выступиша к Каневу".
     Стратегия обороны была  такова: сын Святослава Олег  с воеводой Тудором
был немедленно  послан  отражать  половцев  от  берегов  Сейма (в  княжестве
пленного Игоря),  в Переяславле уже бился с  ними внук Долгорукого  Владимир
Глебович, а главные силы  стали "постеречь земле Руское" на Днепре у Канева,
охраняя  Рось  и  важный   стратегически  Зарубинский  брод,  связывавший  с
переяславским левым берегом.
     Все лето  1185  года ушло на  такое противостояние  половцам;  летопись
сообщает и о приходе  войск из Смоленска, и об обмене гонцами с Переяславлем
и с Треполем, и о внутренних маневрах половцев, нащупывавших  слабые места в
шестисоткилометровой  русской обороне, организованной  наспех, в  тяжелейших
условиях.
     Потребность  в  новых силах, в участии  отдаленных княжеств была велика
все лето. Но,  может быть, еще больше  чувствовалась  нужда  в единении всех
русских сил, даже тех, которые уже пришли под знамена киевского князя.
     Князья неохотно выступали против половцев.  Ярослав Черниговский собрал
войска,  но  не двигался  на соединение  со  Святославом,  за что и заслужил
осуждение  в "златом слове". Давыд Ростиславич Смоленский привел  свои полки
на Киевщину, но стал в тылу киевских  полков, у Треполя,  в  устье Стугны, и
отказывался выступать далее.
     А в  это время Кончак осадил Переяславль;  князь Владимир едва вырвался
из боя,  раненный тремя  копьями. "Се половьци у мене, а  помозите  ми!"  --
послал он сказать Святославу.
     Святослав  же и его соправитель  Рюрик  Ростиславич не могли немедленно
двинуть свои силы, так как  Давыд Смоленский готовился к  возвращению домой.
Смоленские полки устроили вече и заявили, что  они-де условились идти только
до  Киева, что  сейчас боя  нет, а участвовать  в дальнейшем  походе они  не
могут: "уже ся есмы изнемогли".
     Пока шел этот недостойный торг с Давыдом, Кончак напал на Римов на Суле
и половцы изрубили или полонили всех его жителей.
     Святослав и Рюрик,  шедшие на помощь  Переяславлю и Римову, задержались
из-за "коромолы" Давыда. Гибель Римова летопись прямо ставит в  связь с тем,
что русские силы "опоздишася, ожидающе Давыда смолняны".
     Когда же соединенные полки Святослава и Рюрика форсировали Днепр, чтобы
отогнать  Кончака,  Давыд ушел от Треполя и повернул вспять  свои смоленские
войска.
     С  большой горечью  пишет об этом  автор  "Слова о полку  Игореве".  Он
вспомнил древних князей, пожалел о том, что старого Владимира (Святославича)
нельзя было  навечно оставить здесь, на Киевских горах,  сказал  о том,  как
стонет Русь,  потому что  "теперь стоят стяги Рюрика, а рядом  --  его брата
Давыда, но по-разному развеваются их бунчуки, но по-разному поют их копья".
     Не  случайно поэт вспомнил старого  Владимира --  ведь именно здесь, на
берегах Стугны, где совершилось предательство  смоленского князя,  два  века
назад  Владимир Святославич  поставил цепь своих богатырских  застав.  Мысль
автора  еще раз настойчиво  возвращается  к этой реке:  при описании  побега
Игоря, вспоминая гибель Мономахова  брата в  1093  году в водах  Стугны,  он
противопоставляет ее Донцу, "лелеявшу князя на волнах":

     Не тако ти, рече, река Стугна;
     Худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы,
     Рострена к устью,
     Уношу князя Ростислава затвори...

     Можно думать,  что автор "Слова",  находясь при своем князе Святославе,
провел  это  грозное  лето 1185  года в стане русских войск  между Каневом и
Треполем,  между  Росью  и  Стугной,  был  свидетелем  и  приезда гонцов  из
осажденных  городов,  и  рассылки гонцов за новыми "помочами",  и трусливого
вероломства Давыда под Треполем на Стугне.
     Не в эти  ли месяцы "противостояния",  когда  нужно было  найти  особые
вдохновенные  слова для объединения  русских сил,  для привлечения к обороне
князей отдаленных земель, и сложилось замечательное "златое  слово"? Ведь  в
этом  разделе  "Слова  о полку Игореве",  завершающемся  словами  об  измене
Давыда, нет ни одного факта, который выходил бы за хронологические рамки тех
нескольких  месяцев,  когда Святослав и Рюрик держали  оборону  на Днепре от
Витичевского брода до  Зарубинского, от Треполя до Канева. Не с каневских ли
неприступных высот, полных  языческой старины, смотрел в это время на Русь и
на степь автор "Слова о полку Игореве"?
     Он  глубоко сожалел о гибели  русских  и не  мог  удержаться от горьких
упреков в адрес Игоря.  Игорь не герой  "Слова",  а лишь повод для написания
патриотического призыва,  значение которого  не исчерпывается событиями 1185
года.
     Весною 1186 года Игорь  уже бежал из  плена:  11  дней брел по укромным
речным зарослям и наконец вернулся на родину.
     В 1199 году после смерти Ярослава Игорь Святославич стал великим князем
черниговским и успел в последние годы завести собственную летопись, попавшую
в  Киевский  свод.  Здесь  Игорь   представлен  весьма  благородным  князем,
непрерывно думающим  о благе  земли  Русской.  Умер Игорь  в 1202 году.  Его
сыновья, оказавшиеся в  Галицкой земле,  вели крутую  антибоярскую политику,
убили около  500 знатных бояр и в конце концов были повешены в Галиче в 1208
году.
     Дальнейшая история  Чернигово-Северской  земли  не представляет особого
интереса.  Размножившиеся  Ольговичи по-прежнему охотно  принимали участие в
усобицах и  постепенно  расчленили  землю на несколько мелких угодий. В 1234
году Чернигов выдержал тяжелую осаду войск Даниила Галицкого: "Лют бо бе бой
у  Чернигова;  оже  и  таран на  нь  поставша,  меташа  бо  каменем  полтора
перестрела. А камень -- якоже можаху 4 мужи силнии подъяти".
     В  1239  году  Чернигов вместе  со  всем  Левобережьем был взят войском
татар.

        Галицко-Волынские земли

     В самой  торжественной форме обращается с призывом автор "Слова о полку
Игореве" к галицкому князю Ярославу Владимировичу,  определяя с присущей ему
гениальностью  в  нескольких  строках  важную  роль  богатого  и   цветущего
Галицкого княжества:

     Галичкы Осмомысле Ярославе!
     Высоко седиши на своем златокованнем столе,
     Подпер горы Угорскыи (Карпаты. -- <i>Б. Р.)</i>
     Своими железными полкы,
     Заступив королеви путь,
     Затворив Дунаю ворота,
     Меча бремены чрез облакы,
     Суды рядя до Дуная.
     Грозы твоя по землям текут:
     Отворявши Киеву врата;
     Стрелявши с отня злата стола салтани за землями.
     Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея,
     За землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича!

     Читатель  или слушатель  поэмы  ярко  представлял  себе  могущественную
западнорусскую державу, опиравшуюся  на Карпаты и Дунай  с  одной стороны  и
протягивающую  свою  властную  руку  в другом  направлении,  до Киева  и  до
половецких "султанов".  Строки верно отражали быстрое  возвышение  Галицкого
княжества,   выросшего   на  месте   уделов   сосланных   и   бежавших  сюда
второстепенных князей XI -- начала XII века.
     Менее  пышно, но тоже почтительно  приветствует автор "Слова" волынских
князей  и особенно знаменитого Романа  Мстиславича, который "как сокол парит
высоко  над землей". У него  и у его вассалов "железный папорзи (нагрудники.
-- <i>Б. Р.)</i> под шеломы латиньскими", и его облаченные в латы полки побеждают и
половцев, и  литовцев. Упомянуты  здесь и  второстепенные князья  небольшого
Луцкого  княжества -- Ингварь и Всеволод Ярославичи. Всех волынских  князей,
праправнуков Мономаха, поэт  призывает: "Загородите полю  (степнякам. --  <i>Б.
Р.)</i> ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы".
     В  истории Галицко-Волынских  земель мы видим перемещение исторического
центра:  в  древние  времена на  первом месте  был  Дулебский  союз  племен,
находившийся  на стыке  восточно- и западнославянских племен  Прикарпатья  и
Волыни. В  VI  веке  этот союз племен был разбит аварами,  старый  племенной
центр -- Волынь -- заглох, и  центром этих  земель стал Владимир  Волынский,
носящий    имя   Владимира   Святославича,   уделявшего   большое   внимание
западнорусским землям.
     Плодородная  почва,  мягкий   климат,  относительная   безопасность  от
кочевников  сделали  благодатную  землю Волыни одной из богатейших  на Руси.
Здесь  очень  интенсивно  развиваются  феодальные  отношения и  складывается
сильный боярский слой. Здесь  возникают такие  города,  как Перемышль, Луцк,
Теребошть,  Червен,  Холм, Берестье,  Дрогичин.  Долгое  время  мы ничего не
находим в  летописях  о Галиче. Но в  XII веке Галич из небольшого удельного
городка  второстепенных князей  быстро превращается в  столицу значительного
княжества, возникшего на  землях таких славянских племен, как Белые Хорваты,
Тиверцы и  Уличи.  На рубеже XII--XIII  столетий Роман Мстиславич  Волынский
объединил  Галицкую землю и Волынь  в одно  большое государство,  пережившее
татаро-монгольское  нашествие и просуществовавшее до XIV  века. Такова схема
истории Западной Руси.
     Самостоятельную  политику по  отношению  к Киеву западнорусские  князья
пытались вести еще в XI  веке, например  Васильке Ростиславич Теребовльский,
ослепленный после Любечского съезда, его брат Володарь, князь Перемышльский,
и их враг Давыд Игоревич Волынский, а потом Дорогобужский.
     Последним  представителем  мелких  князей-изгоев  был Иван  Ростиславич
Берладник,   внук   Володаря,   биография   которого   полна   разнообразных
приключений. В  1144  году  он княжил в небольшом Звенигороде  (на севере от
Галича), а галичане, воспользовавшись тем, что их князь Владимир Володаревич
был далеко на  охоте, пригласили Ивана и "введоша  к  собе  в  Галич". Когда
Владимир  осадил  Галич, весь город отстаивал Ивана,  но  в конце концов ему
пришлось бежать на Дунай, а Владимир, войдя в город, "многы люди изсече". На
Дунае Иван Ростиславич по области Берлади и получил прозвище Берладника.
     В 1156 году мы видим Берладника в вятических лесах, где он за 12 гривен
золота и 200 гривен серебра служит неудачливому союзнику Юрия Долгорукого --
Святославу  Ольговичу. Затем он перешел в другой лагерь, и сразу его судьбой
заинтересовались и Юрий Долгорукий, которому удалось схватить его и заточить
в Суздале,  и на другом конце Руси, в Галиче, -- Ярослав Осмомысл, помнивший
вражду Берладника  с  его  отцом. Он  посылает целое  войско к  Юрию,  чтобы
доставить Берладника в  Галич  и  казнить. Но  на  пути  неожиданно  дружины
черниговского  князя  Изяслава  Давыдовича  отбили  Берладника у суздальских
войск, и он избег жестокой расправы.
     В 1158 году он уезжает от гостеприимного Изяслава, ставшего уже великим
князем  киевским,  так  как   дипломатический  конфликт  из-за  него  принял
европейский масштаб:  к  Изяславу  в Киев  прибыли  послы Галича, Чернигова,
Венгрии  и Польши,  требуя  выдачи Ивана  Берладника. Он снова  вернулся  на
Дунай, а оттуда во главе шеститысячного войска пошел  на Галицкое княжество.
Смерды открыто переходили на  его сторону, но  союзные половцы покинули его,
так  как  он  не разрешил  им  грабить  русские  города. Изяслав и Ольговичи
поддерживали  Берладника  и затеяли  поход  на  Галич,  но  галицкие  войска
Ярослава  опередили  их,  оказались под  Киевом  и  скоро овладели столицей.
Ярослав "отворил ворота Киеву", а Изяслав и Берладник бежачи к Вырю и Вщижу.
     Спустя три года, в 1161 году, Иван Берладник оказался в Византии и умер
в Салониках; ненависть  князей  настигла его здесь: "Инии тако  молвяхуть --
яко  с отравы бе ему смерть". Князь, за которого горожане Галича целый месяц
сражались  насмерть,  князь,  не допускавший  половецких грабежей,  князь, к
которому "смерды скачут через заборола",  конечно, интересная фигура для XII
века, но слишком односторонне обрисованная враждебными летописями.
     Волынское  княжество  с 1118  года  и далее  сохранялось за  потомством
Мономаха  и  его  сына  Мстислава.  Отсюда  Изяслав Мстиславич молниеносными
маршами,  делая  по 100  километров  в  сутки, внезапно врывался в  пирующий
Белгород и  в Киев, сюда  в  свой  Владимир Волынский  уходил он, проигрывая
битвы, когда  "кияне" и Черные Клобуки говорили ему: "Ты  -- нам князь, коли
силен  будешь, а  ныне  --  не  твое  время,  поеди прочь!"  Внуки  Изяслава
Мстиславича разделили  землю на  пять уделов, и ко времени  "Слова  о  полку
Игореве" объединение их еще не состоялось.
     С середины XII века рядом  с  Волынским  княжеством вырастает княжество
Галицкое,  сразу  вступившее  в  соперничество  с соседом  и  даже с Киевом.
Первому галицкому князю, Владимиру  Володаревичу (1141--1153), как мы только
что  видели, пришлось преодолевать  сопротивление не только удельных князей,
вроде   Ивана  Берладника,  но   и   горожан  и  местного  боярства,  сильно
укрепившегося здесь за время существования мелких уделов.
     Вся  дальнейшая  история  Галицко-Волынских  земель представляет  собой
борьбу  центростремительного  начала  с  центробежным.  Первое  олицетворяли
князья Владимира Волынского и Галича, а второе -- удельные князья и богатое,
привыкшее к самостоятельности боярство.
     Расцвет  Галицкого  княжества  связан  с  воспетым  в "Слове" Ярославом
Осмомыслом  (1153--1187), сыном  Владимира  Володаревича, двоюродным  братом
Ивана Берладника.
     Знакомимся мы с ним в летописи при  следующих обстоятельствах: киевский
князь  Изяслав Мстиславич,  много воевавший  с Владимиром  Володаревичем и с
помощью  венгерского короля  победивший его в  1152  году, прислал в Галич в
начале 1153 года своего боярина Петра Бориславича (являвшегося, по-видимому,
автором княжеской летописи). Посол напомнил князю Владимиру  о некоторых его
обещаниях,  скрепленных  обрядом  целования  креста. Издеваясь  над  послом,
галицкий  князь спрашивал: "Что,  этот маленький крестик я целовал?" --  и в
конце концов выгнал киевского  боярина и его  свиту: "Досыти есте молвили, а
ныне -- полези вон!"
     Посол  оставил князю крестоцеловальные грамоты  и на некормленных конях
выехал из города.  Новая война была объявлена. Снова должны были  скакать на
Галич королевские  полки с  запада, киевские -- с востока,  а волынские -- с
севера, снова галицкий князь должен был слать гонцов на другой конец Руси за
помощью  к Юрию  Долгорукому,  своему свату  и  давнему  союзнику. Но  гонец
поскакал  по  киевской дороге и  вернул  с пути  Петра Бориславича. В Галиче
навстречу  послу   из  дворца   спустились  слуги   в  черных  одеждах;   на
"златокованном столе" сидел молодой княжич в черной мантии и черном клобуке,
а рыцарский караул стоял у гроба старого князя Владимира Володаревича.
     Ярослав  поспешил  загладить  неосторожную  заносчивость отца и изъявил
полную покорность великому князю: "Прими  мя, яко сына своего Мстислава. Ать
ездить Мстислав  подле твой стремень  по  единой  стороне,  а  яз по  другой
стороне  подле  твой  стремень еждю  всими своими полкы".  С таким  образным
признанием феодальной зависимости Ярослав отпустил посла,  "но иное  мысли в
сердце своем", добавляет летопись. И уже в том же году война состоялась.
     Князь Ярослав в бою не участвовал, бояре сказали ему: "Ты еси  молод...
а  поеди,  княже,  к городу". Вероятно,  боярство  просто не  очень доверяло
князю,  который незадолго перед этим  клялся в верности Киеву.  Не так уж юн
был  в  это время  Ярослав Осмомысл -- за  три года до  битвы он женился  на
дочери Юрия Долгорукого Ольге.
     Боярство и в дальнейшем энергично вмешивалось в княжеские дела.  В 1159
году,  когда  не был завершен еще конфликт из-за Ивана  Берладника, галичане
упорно продолжали выказывать симпатии  дунайскому удальцу и обратились к его
покровителю, киевскому князю Изяславу Давыдовичу, с предложением пойти на их
родной город походом: "Толико явишь стягы -- и мы отступим от Ярослава!"
     Новый конфликт между Ярославом  и боярством возник в 1173 году. Княгиня
Ольга с сыном Владимиром бежала от мужа вместе с видными галицкими боярами в
Польшу.  Владимир  Ярославич выпросил  у соперника своего отца город Червен,
стратегически удобный и для связей с Польшей, и для наступления на отца. Это
тот  Владимир  Галицкий, забулдыга  и  бражник, образ которого  так красочно
воспроизведен в опере Бородина "Князь Игорь". Игорь Святославич был женат на
его сестре Евфросинье, дочери Ярослава Осмомысла (Ярославне). Разрыв с отцом
был вызван тем, что  у Ярослава  была любовница  Настасья  и ее  сыну  Олегу
Ярослав отдавал предпочтение перед законным сыном Владимиром.
     Восемь  месяцев  Ольга  Юрьевна  и  Владимир  находились в отъезде,  но
наконец  получили письмо от  галицких бояр  с просьбой  вернуться в Галич  и
обещанием взять под  стражу ее  мужа.  Обещание  было выполнено  с лихвой --
Ярослав  Осмомысл был арестован, его  друзья, союзные половцы, изрублены,  а
любовница  Настасья  сожжена на костре. "Галичане же накладаша огнь, сожгоша
ю, а  сына ее в заточение послаша, в князя водивше ко кресту,  яко ему имети
княгиню  вправду.  И тако  уладившеся".  Конфликт,  кажущийся семейным,  был
временно улажен таким своеобразным средневековым способом.
     На следующий год Владимир  бежал  на Волынь, но Ярослав Осмомысл, наняв
на 3  тысячи гривен  поляков, сжег два волынских  города и потребовал выдачи
мятежного  сына;  тот  же бежал в  Поросье и собирался  скрыться  в Суздале.
Объездив  в  поисках  убежища множество городов,  Владимир Галицкий оказался
наконец  у  сестры в  Путивле, где  проживал  несколько лет, пока  Игорь  не
примирил его с отцом.
     Осенью 1187 года скончался Ярослав Осмомысл, оставив наследником все же
не Владимира, а Олега "Настасьича". Тотчас же  "бысть мятеж велик в Галицкой
земле". Бояре выгнали Олега и  дали престол Владимиру,  но и этот  князь  не
удовлетворил  их. "Князящу  Володимеру в Галичкой  земле.  И бе бо  любезнив
питию многому и думы не любяшеть с мужами своими".  Этим было решено все  --
если  князь  пренебрегает   боярской   думой,  если   он  выходит  из   воли
"смысленных",  то он уже тем самым плох и в  летопись о нем  вносятся всякие
порочащие  его детали:  и что он много  пьет,  и  что он "поя у  попа жену и
постави  (себе)  жену", и что  он  в городе,  "улюбив жену  или  чью дочерь,
поимашеть насильем".
     Роман  Мстиславич   Волынский,   зная   о  недовольстве  галицких  бояр
Владимиром,  предлагал им  выгнать Владимира  и  принять  его, Романа. Бояре
повторили то, что сделали при отце своего князя, --  они пригрозили  смертью
любовнице Владимира: "Не хочем кланятися попадьи, а хочем ю убита!" Владимир
Галицкий,  взяв  золото,  серебро, "попадью"  и  двоих ее сыновей,  бежал  в
Венгрию.
     Роман   Мстиславич  ненадолго  вокняжился  в   Галиче,  он  был  изгнан
венгерским  королем,  который,  воспользовавшись  перевесом  сил,  посадил в
Галиче не Владимира, искавшего у него помощи, а своего сына Андрея. Владимир
же был заточен в башне венгерского замка.
     Галичане  тайно  продолжали искать  себе  князя по своей воле: то Роман
сообщал, что "ведуть мя галичане к собе на княжение", то боярское посольство
приглашало  сына Берладника  Ростислава Ивановича. Понадеявшись  на галицких
бояр,  Ростислав  в  1188 году с  небольшим войском  показался  под  стенами
Галича.  "Мужи  же  галичкие  не  бяхуть  вси  во  единой  мысли",  и  отряд
Берладничича  был окружен  венграми  и частью галичан; сам князь был  сбит с
коня.
     Когда   тяжко  раненного  князя  венгры  несли  в  Галич,  то  горожане
"возмятошася, хотяча и изотьяти у угор (венгров. -- <i>Б. Р.)</i> и принята собе на
княжение. Угре же, усмотревше то и приложивше зелье смертное к ранам".
     В  1189  году Владимир Галицкий бежал из  заточения.  Он изрезал шатер,
находившийся на вершине  его башни, свил  веревки и по ним  спустился  вниз;
двое сторонников  помогли  ему  добраться  до  Германии.  Император  Фридрих
Барбаросса  согласился  (при условии ежегодной выплаты ему  2 тысяч  гривен)
помочь  изгнаннику  в  получении Галича.  При поддержке  Германии  и  Польши
Владимир снова вокняжился в своей "отчине и дедине".
     В  1199 году,  после  смерти  Владимира,  галицким  князем  стал  Роман
Мстиславич, Волынь и Галич объединились в  одних руках и составили большое и
могущественное княжество, равное крупным европейским  королевствам. Когда же
Роман овладел  и Киевом, то  в его руках оказался огромный  компактный кусок
русских земель,  равный  "Священной  Римской  империи"  Фридриха Барбароссы.
Вынужденный при вступлении на престол  принести присягу галицкому  боярству,
Роман впоследствии действовал круто, вызывая этим недовольство бояр.
     Из летописных намеков мы можем сделать вывод, что Роман очень заботился
об обогащении своего  княжеского  домена и  селил на свою  землю  пленных. У
Романа искал приюта византийский император  Алексей  III Ангел, изгнанный из
Царьграда в 1204 году  рыцарями-крестоносцами, нашедшими себе более  богатую
добычу  в  христианской  Византии,  чем  далекий  "фоб  господень" где-то  в
Палестине.
     Короткое   княжение   победоносного   Романа   в   Галиче,    Киеве   и
Владимире-Волынском, когда его  называли  "самодержцем всея  Руси", упрочило
положение западнорусских земель и подготовило их дальнейший расцвет.
     Помимо  изложенной  выше  красочной  и  драматической  внешней  истории
княжеств и  князей, эта  эпоха крайне  интересна для  нас  теми обостренными
отношениями  между князьями и боярством, которые так  явственно обозначились
уже во  времена Ярослава Осмомысла. Если  отбросить элемент  личной выгоды и
корысти,  несомненно  определявший   многие  действия   князей,  то  следует
признать, что проводимая ими политика концентрации земель, ослабления уделов
и   усиления   центральной  княжеской  власти  объективно   была  безусловно
прогрессивной, поскольку совпадала с народными интересами. В проведении этой
политики князья опирались на широкие слои горожан и на выращенные ими самими
резервы  мелких  феодалов  ("отроки",  "детские",  "милостники"),  полностью
зависевших от князя.
     Антикняжеские  действия  бояр приводили к борьбе боярских  партий между
собой,  к усилению усобиц, к  беззащитности государства перед  лицом внешней
опасности.   При   переплетенности   княжеских  интересов  и   относительном
равновесии  сил   крупных  княжеств  особый  характер  приобретал  вопрос  о
престолонаследии.
     Многие княжеские браки заключались тогда с политическим  расчетом между
детьми пяти -- восьмилетнего возраста. Когда молодой княжич подрастал и брак
осуществлялся,  то он получал  не ту  родню, которую мог  выбрать себе  сам,
исходя  из  своих  интересов, а ту, которая отвечала интересам его родителей
десятки лет назад. Боярство должно было использовать эти противоречия, а для
князей  был только один выход -- передать престол безродному побочному сыну.
С этим, вероятно, и связано то упорство, с каким держались за своих любовниц
и внебрачных сыновей и Святополк Изяславич,  и Ярослав Осмомысл, и  его  сын
Владимир.
     Тестем   Ярослава  был   могущественный  и  дерзкий   Юрий  Долгорукий,
стремившийся вмешаться в чужие дела. Тестем Владимира -- "великий и грозный"
Святослав Всеволодич  Киевский.  В  то  время когда Владимир с  любовницей и
детьми сидел в Венгрии в башне, его тесть решил получить Галич, отчину зятя,
для  себя лично (1189  год). Такие действия можно было легко облечь в  форму
защиты законных  прав  его  дочери  и внуков,  за  которых  уже  заступалось
галицкое боярство.
     Когда боярство Галича сжигало Настасью, изгоняло Олега "Настасьича" или
восставало   против  владимировой  попадьи,  то  дело  шло  не   столько   о
нравственности  князей,  сколько  о  том,  чтобы  не  позволить  князю  быть
"самовластием" в тех условиях,  чтобы  боярству не лишиться союзников внутри
княжеского  семейства и  мощной  поддержки  со  стороны коронованных родичей
княгини.
     Подобная   борьба   княжеской   и   королевской   власти  с  феодалами,
стремившимися  замкнуться в своих  вотчинах, велась в  ту пору  и в Западной
Европе, и в Грузинском царстве, и на востоке, и в ряде русских княжеств.
     Не  нужно  думать,  что поголовно  все боярство выступало против князя.
Значительные  и влиятельные боярские круги активно содействовали  сильной  и
действенной княжеской власти.
     В   Галицко-Волынской  Руси  эта  борьба  разных  феодальных  элементов
достигла своего апогея во время княжения сына Романа,  не менее знаменитого,
чем  его отец, -- Даниила Галицкого (родился около 1201  года  -- умер около
1264  года).  Даниил осиротел  четырех  лет  от  роду,  и все его детство  и
отрочество  прошли  в  условиях  усобиц  и  ожесточенной  феодальной борьбы.
Боярство  Владимира  Волынского  хотело  после смерти  Романа  оставить  его
княгиню-вдову  с  детьми  на княжении, а  галицкие бояре пригласили  сыновей
Игоря  Святославича Черниговского.  Княгине пришлось бежать; дядька Мирослав
на руках  вынес Даниила через подземный ход из города. Беглецы нашли приют в
Польше.
     Галицко-Волынское  княжество  распалось  на ряд  уделов,  что позволило
Венгрии  завоевать  его.  Князья Игоревичи, не  имевшие никакой опоры в этих
землях,  пытались удержаться  путем репрессий -- они убили около 500 знатных
бояр, но тем лишь усилили сторонников изгнанной вдовствующей княгини. В 1211
году бояре торжественно посадили на княжение мальчика Даниила в кафедральной
церкви Галича. Игоревичей же бояре повесили, "мести ради".
     Очень быстро  галицкие бояре захотели избавиться  и от княгини, имевшей
сильных  заступников  в  Польше.  Придворный  летописец  Даниила  Галицкого,
писавший много позднее, вспоминает такой эпизод: галичане выгнали княгиню из
города; Даниил с плачем сопровождал ее, не желая расставаться. Какой-то тиун
схватил повод Даниилова коня, а Даниил выхватил  меч и начал рубить им, пока
мать не отняла у него оружие.
     Возможно, что летописец сознательно рассказал этот эпизод как эпиграф к
описанию дальнейших  действий  Даниила,  направленных против  бояр. В Галиче
вокняжился боярин Владислав, что вызвало возмущение в феодальных верхах: "Не
есть лепо боярину  княжити  в  Галичи".  После  этого Галицкая  земля  снова
подверглась иноземной интервенции.
     Лишь  в 1221 году Даниилу при поддержке  своего тестя Мстислава Удалого
довелось стать  князем во  Владимире,  и лишь  в  1234 году  он окончательно
утвердился в Галиче.
     Галицкие земельные магнаты держались как  князья: "Бояре же  галичьстии
Данила князем собе называху, а сами всю землю  держаху..." Таков  был боярин
Доброслав, распоряжавшийся даже княжеским доменом, таков был Судислав, замок
которого  представлял  собой  крепость,  наполненную запасами  и  оружием  и
готовую к борьбе с князем.
     Боярство то приглашало  Даниила, то  составляло заговоры  против  него.
Так, в  1230  году  "крамола же бывши  во безбожных  боярех галичкых". Бояре
решили поджечь дворец во время заседания боярской думы и убить князя.  Брату
Даниила  Васильку удалось  помешать заговору. Тогда один  из  бояр пригласил
князей   на   обед   в  Вышенский  замок;   тысяцкий,  друг  Даниила,  успел
предупредить,  "яко  пир  зол есть...  яко убьену ти быти". Было схвачено 28
бояр, однако казнить их Даниил  побоялся.  Спустя  же некоторое время, когда
Даниил "в пиру веселящуся, один из тех безбожных бояр лице зали ему чашею. И
то ему стерпевшу".
     Нужно было находить новую, более надежную опору. И Даниил созвал "вече"
отроков,  служилых   воинов,   младших   членов  дружины,  которые  являлись
прообразом позднейшего  дворянства.  Отроки поддержали  своего князя: "Верны
есмы богу и тобе, господину  нашему!" -- а сотский Микула дал Даниилу совет,
определивший дальнейшую политику князя: "Господине! Не погнетши пчел -- меду
не едать!"
     Вслед  за  битвой  на  Калке   (перед  которой  Даниил  ездил  смотреть
"невиданное  рати",  а  после  которой, раненый, "обрати конь свой на  бег")
феодальные раздоры и дробление продолжали разъедать богатые русские земли, а
центростремительные силы, олицетворяемые здесь  Даниилом, были  недостаточно
укреплены, не  могли еще противостоять одновременно и внутреннему и внешнему
врагу.  Боярская  оппозиция,  постоянно  опиравшаяся  то  на Польшу,  то  на
Венгрию,  не превратила  Галицко-Волынскую землю  в  боярскую республику, но
существенно   ослабила  княжество.  Недаром  летописец,  переходя  к   этому
предтатарскому  периоду  жизни  одного  из наиболее  развитых  и  культурных
русских  княжеств, горестно  писал: "Начнем же  сказати бесчисленные рати  и
великие  труды и частые войны и  многия крамолы и частая возстания и  многия
мятежи..."
     Города  Галицко-Волынской  земли  --  Галич, Владимир, Перемышль, Луцк,
Львов,  Данилов,  Берестье (Брест) и другие -- были богатыми, многолюдными и
красивыми. Трудом местных мастеров и архитекторов они были окружены крепкими
стенами, застроены изящными  зданиями. Здесь, как и во Владимиро-Суздальской
Руси, любили каменную скульптуру; известен "хытрец" Авдей, искусно  резавший
по  камню.  Мы   знаем  о  премудром  книжнике  Тимофее,  обличавшем  своими
иносказательными  притчами  жестокость  завоевателей,  знаем  о гордом певце
Митусе.  В  наших  руках находится исключительная по  полноте  и красочности
Галицкая  летопись  XIII  века, представляющая собой историческую  биографию
князя Даниила.
     Через   Галицко-Волынские  земли   проходили  важнейшие  торговые  пути
общеевропейского  значения,  выводившие   на  Краков,  Прагу,  Регенсбург  и
Гданьск.  Дрогичин  на  Буге  был  своего рода  общерусской таможней  -- там
сохранились десятки тысяч товарных пломб XI--XIII  веков  со  знаками многих
русских  князей. На  известной  средневековой  карте мира арабского географа
Идриси, составленной в Палермо  около 1154 года, показаны такие города,  как
Галич, Белгород Днепровский, Луцк и  Перемышль. Выход к Дунаю и Черному морю
связывал  с   византийским   миром.  Недаром  в   разное  время  императоры,
потерпевшие  неудачи в  империи,  искали убежище  в Галиче и получали  здесь
города "в утешение" (Андроник, Алексей III).
     Археологические раскопки  в галицко-волынских городах дают  нам хорошее
представление и  о жизни простых горожан,  и о высоком  уровне всей культуры
этого юго-западного угла русских земель.  Делами Галицко-Волынской Руси живо
интересовались не только в соседних  землях, но и в Германии, Риме, Франции,
Византии.

        СЕВЕРОРУССКИЕ КНЯЖЕСТВА В XII -- НАЧАЛЕ XIII ВЕКА

        Полоцкое княжество

     Полоцкая земля  находилась на  северо-западе  Руси;  через нее проходил
очень важный путь  в Западную  Европу по Западной Двине, более короткий, чем
путь  через   Новгород.   Соседями   Полоцка  на  большом  протяжении   были
литовско-латышские племена; когда в  землях Литвы, Латыголы и Земиголы стали
расти племенные  дружины, то они иногда совершали набеги на русские  области
Подвинья.  Однако эти походы  не идут ни в какое  сравнение с разорительными
набегами половцев  на  южные  земли.  В основном отношения  с  соседями были
мирными.
     Автор "Слова о полку  Игореве", горячий поклонник  Всеслава  Полоцкого,
одного из главных участников киевского восстания  1068 года, много говорит о
Полоцкой земле и  ее князьях и даже несколько идеализирует  их. Всех русских
князей  он  делит  на две  неравные  части --  на "Ярославлих  внуков" и  на
"Всеславлих   внуков";  если  династически  полоцкие   князья  действительно
составляли обособленную  ветвь, то  по объему владений эти  две  части  были
очень неравны.
     У Полоцкой земли были  все условия  для приобретения  независимости;  в
этом  отношении она напоминала  Новгород.  Здесь также  было сильно  местное
боярство; в Полоцке, богатом торговом центре, существовало городское вече и,
кроме  того,  какие-то  "братчины", боровшиеся с князьями; возможно, что это
были купеческие объединения, аналогичные Ивану на Опоках в Новгороде.
     Княжеская  власть здесь  не  была  особенно  сильна,  и  Полоцкая земля
распалась  на  несколько  довольно  самостоятельных уделов: Минск,  Витебск,
Друцк, Изяславль, Стрежев и др.
     Яркую эпоху  в  жизни  Полоцкой  земли  составило  длительное  княжение
Всеслава  Брячиславича  (1044--1101).  Этот  энергичный  князь  воевал  и  с
Новгородом, и  с  Псковом,  и с  Ярославичами. Одним из врагов Всеслава  был
Владимир  Мономах,  ходивший в походы на Полоцкую  землю с 1084 по 1119 год.
Киевским  князьям удавалось лишь на  время подчинить себе эту  землю, жившую
своей обособленной жизнью.
     Последний раз  решительную  попытку  подчинить ее  предпринял  Мстислав
Великий в 1127  году, послав войска  со всех концов Руси --  с  Волыни  и из
Курска, из Новгорода  и  из  торкского  Поросья.  Всем  отрядам были указаны
точные маршруты и всем им определен единый, общий для  всех день вторжения в
пределы   Полоцкого  княжества.  Полоцкий   князь   Брячислав,  увидев  себя
окруженным, "острашився, не мога  пойти ни  семо, ни  овамо". Через два года
некоторые полоцкие князья  были высланы в  Византию,  где они пробыли десять
лет.
     В  1132 году  Полоцк самостоятельно выбрал себе князя и  одновременно с
другими землями  Руси обособился  окончательно  от власти  Киева. Правда,  в
отличие от соседних княжеств Полоцкая земля сразу распалась на удолы; первым
выделился  в  самостоятельное  княжение  Минск  (Менеск).  В  борьбе   между
Рогволодом Борисовичем Полоцким и Ростиславом Глебовичем Минским в 1158 году
активное участие приняли горожане Полоцка и Друцка.
     Рогволод,  внук  Всеслава,  оказался князем-изгоем  без  княжества; его
родичи "вземше под ним  волость его и жизнь его (имущество, хозяйство. -- Б.
Р.)". Дручане стали приглашать его: когда он с войском оказался близ Друцка,
то 300  дручан и полочан выехало на ладьях  для торжественной встречи князя.
Тогда  и  в  Полоцке  "мятеж  бысть  велик".  Горожане  и  боярство  Полоцка
пригласили Рогволода на великое  княжение, а Ростислава,  зачинщика усобицы,
хотели заманить 29 июня на пир-"братчину", но предусмотрительный князь надел
под платье кольчугу  "и не смеша на ня дерзнути". На следующий день началось
восстание  против Ростиславовых  бояр, закончившееся вокняжением  Рогволода.
Однако попытка  нового  полоцкого князя объединить все  уделы не  увенчалась
успехом. После  одного  неудачного похода,  во время которого  погибло много
полочан,  Рогволод не вернулся в  свою столицу, и полочане еще раз  проявили
волю, подобно киевлянам или новогородцам, -- они пригласили в 1162  году  из
Витебска князя Всеслава Васильковича (1161--1186).
     В  "Слове о полку Игореве"  речь  идет о  брате  этого Всеслава,  князе
Изяславе Васильковиче, боровшемся с литовскими феодалами.

     Един же Изяслав, сын Васильков,
     Позвони своими острыми мечи о шеломы Литовьскыя,
     Притрепа славу деду своему Всеславу,
     А сам под черлеными щиты на кроваве траве
     Притрепан литовскыми мечи...

     Нападения  литовских  дружин  стали  возможны  в  результате ослабления
Полоцкой земли, раздробленной на множество уделов.
     Автор "Слова" обращается с укором ко всем князьям, как Ярославичам, так
и Всеславичам:

     Ярославле и вси внуци Всеславли!
     Уже понизите стязи свои,
     Вонзите свои мечи вережени;
     Уже бо выскочисте из дедней славе.
     Вы бо своими крамолами
     Начясте наводити поганыя на землю Рускую,
     На жизнь Бесславлю;
     Которую бо беше насилие от земли Половецкыи!

     Певец уподобляет опасность литовских  набегов (естественно, усилившихся
в связи с ростом феодализации) половецкой  опасности  и считает, что русские
должны "склонить знамена и вложить в ножны свои выщербленные  мечи", то есть
покориться  существующему  порядку,  так  как  причина  их  поражений  -- их
собственные раздоры, союзы с "погаными".
     Печальное повествование о полоцких усобицах, в результате которых воины
полегли в поле и "птицы крыльями прикрыли их тела, а звери подлизали кровь",
автор  заканчивает историческими воспоминаниями, восторженно воспевая вещего
Всеслава.
     История  Полоцкой земли  в конце XII  -- начале  XIII века известна нам
плохо. К величайшему  сожалению, погибла Полоцкая летопись, принадлежавшая в
начале XVIII века  архитектору П. М.  Еропкину. В. Н. Татищев выписал из нее
интереснейшее подробное повествование о событиях 1217 года в Полоцке.
     Жена  князя  Бориса  Давыдовича  Святохна  вела сложную интригу  против
пасынков  Василька  и  Вячка: то хотела их отравить,  то  посылала подложные
письма, то добивалась  их изгнания  и, наконец, при помощи своей свиты стала
уничтожать  полоцких бояр,  враждебных ей.  Были убиты  тысяцкий, посадник и
ключник.  Зазвонил  вечевой  колокол,  и  полочане,  ожесточенные  тем,  что
сторонники  княгини "города  разоряют  и  народ  грабят",  выступили  против
интриганки Святохны Казимировны; она была посажена под стражу.
     В.  Н. Татищев  держал эту летопись в руках очень недолго. Он  отметил,
что в ней "много о полоцких, витебских и других... князех писано; токмо я не
имел времени всего выписать и потом... видеть не достал".
     Князь  Вячко  впоследствии  пал в  битве с немецкими  рыцарями, защищая
русские и эстонские земли.
     Полоцко-Витебско-Минская земля, ставшая  позднее, в  XIV  веке, основой
белорусской  народности,   обладала   своеобразной   культурой,   интересной
историей,  но  далеко зашедший  процесс феодального дробления не позволил ей
сохранить  свою целостность  и  политическую  самостоятельность: в XIII веке
Полоцкое,  Витебское,  Друцкое  и  Минское  княжества  были поглощены  новым
феодальным формированием -- Литовским великим княжеством, в котором, однако,
действовали русские законы и господствовал русский язык.

        Смоленское княжество

     Обращаясь по  очереди ко всем русским князьям,  автор  "Слова  о  полку
Игореве"  очень  сдержанно  и несколько  загадочно  выражает свой  призыв  к
смоленским князьям, двум братьям Ростиславичам:

     Ты, буй Рюриче и Давыде!
     Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша?
     Не ваю ли храбрая дружина
     Рыкают акы тури, ранены саблями калеными, на поле
     незнаеме?
     Вступита, господина, в злат стремень
     За обиду сего времени, за землю Рускую,
     За раны Игоревы, буего Святославлича!

     Рюрик  в это  время  был,  как мы знаем,  соправителем и  потенциальным
соперником  киевского  князя. Певец умолчал  и о  том  и о другом, он просто
отнес  Рюрика в один  раздел со смоленским  князем, вероломным,  эгоистичным
Давидом.  Не входя  во  все  тонкости  межкняжеской вражды, то прорывавшейся
безудержной яростью,  как  было в  1180 году, то затаенной, как в 1185 году,
автор "Слова"  напоминает  смоленским князьям, что и они оба когда-то тяжело
пострадали от половецких стальных сабель.
     В  1177  году летом,  "на русальной  неделе", то есть в  июне,  половцы
ворвались на  Русь; Рюрик и Давыд были посланы против них, но "Давыд же бяше
не притяги и бывше распре межи братьею", -- вот когда начали их копья "розно
петь".  Половцы нанесли всем русским  войскам страшное поражение.  Святослав
Всеволодич требовал суда над Давыдом, лишения его княжества. Об этих далеких
и не очень приятных событиях и напомнил автор "Слова" князю Давыду, а заодно
и Рюрику, как бы делая его ответственным за брата.
     Десятилетняя  вражда  Святослава  и  Давыда   сделала  строки  "Слова",
посвященные смоленскому князю, слишком скупыми  и вежливо-неприязненными. Из
них очень трудно выяснить, что представлял собою в то время Смоленск.
     Смоленское  княжество -- древняя  земля кривичей -- занимало  срединное
положение, было  окружено со всех сторон русскими  областями. Через Смоленск
проходили важные магистральные  дороги в  Западную  Европу и  Византию: путь
вверх по Днепру завершался у Смоленска; далее через  систему волоков  он мог
вывести и в Западную Двину (к Полоцку и  в  Балтику), и в  Ловать, и затем в
Новгород.
     Торговое  значение Смоленска  отражено в  договоре Смоленска с Ригой  и
Готландом 1229 года.
     Смоленское княжество,  выделявшееся  время от  времени  в удел еще в XI
веке, обособилось от  Руси  при  Ростиславе Мстиславиче  (1127--1159), внуке
Мономаха и отце упоминавшихся выше Рюрика и Давыда.
     Смоленск имел очень удобную связь с Киевом -- вниз по Днепру можно было
пустить флотилию любых размеров, и всего лишь через восемь дней она была уже
под  стенами  столицы. Единственным  препятствием  на  этом пути  был Любеч,
принадлежавший черниговским князьям, но  и оно  было устранено. В 1147  году
Ростислав, воспользовавшись  отсутствием  черниговских войск, сжег Любеч  и,
как он  сам  писал брату,  "Ольговичам  много зла  сотворил". После  этого в
Любече  жили только "псари да половцы",  а смоленские ладьи беспрепятственно
могли плыть в Киев.
     Быть может, эта важная стратегическая  близость  к Киеву (в сочетании с
полной  безопасностью  самого  Смоленского  княжества  от  половцев)  и была
причиной  того,  что  почти  все  смоленские  князья  побывали  на  киевском
престоле: Ростислав Мстиславич и  его  сыновья Роман и Рюрик, внук  Мстислав
Романович и сын Мстислава -- Роман.
     От времени  Ростислава  до нас дошел интереснейший  документ,  подробно
вводящий  нас  в  княжеское  феодальное  хозяйство.  Это грамота  Ростислава
Мстиславича  епископу  Мануилу,  данная  по  случаю  учреждения  в Смоленске
епархии около 1137 года. Здесь перечислены статьи княжеского дохода с разных
городов   Смоленского   княжества,   десятая   часть   которого   (десятина)
передавалась церкви. В  36 пунктах собралось  различных поборов на  4 тысячи
гривен; здесь  были и  виры, и  продажи,  и  полюдье, торговые  пошлины, мыт
(таможенные  сборы), гостевые  и др.  Епископ получал, кроме того, земельные
владения с феодально зависимым населением (изгои, бортники и др.) и доходы с
церковных судов по особым видам преступлений.
     В  то  время во  всех  выкристаллизовывавшихся  княжествах  учреждались
самостоятельные   епархии  и  оформлялись  имущественные  права   епископов.
Происходило это по инициативе князей, закрепившихся в  определенных землях и
хотевших усилить свои позиции поддержкой церкви.
     Рост церковных богатств и  имений в 1130-е  годы вызвал резкую критику.
Климент  Смолятич,  известный писатель  середины XII века,  ставший по  воле
киевского князя митрополитом,  писал, что он, Климент, не  относится  к тем,
"ижи прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры и  борти и пожни,
ляди же  и  старины". Возможно, что Климент, отвечая смоленскому священнику,
имел  в виду прежде всего смоленского  епископа, своего политического врага,
Мануила.  Самому Клименту было предъявлено  любопытное обвинение в  том, что
он, христианин,  слишком  увлекается  такими  языческими  "философами",  как
Гомер, Аристотель и Платон.
     В княжение Давыда  Ростиславича  (1180--1197),  уже  известного нам  по
своим  бесславным  делам  на  юге,  происходили  конфликты  между  князем  и
горожанами  Смоленска.   У  князя   Давыда   еще  в   молодости  было  много
неприятностей с новгородцами,  которые  не один раз "показывали путь" ему. В
1186 году, вскоре после возвращения из-под Треполя, "въстань бысть Смоленске
промежи  князем Давыдом и Смолняны. И много голов паде  луцьших  муж". В чем
состояли противоречия между князем и боярством, летопись не сообщает.
     Смоленское княжество не было исключением -- борьба боярства с  князьями
в очень резкой форме шла и в других землях.
     К  началу  XIII  века  относится  интереснейшее  событие  в  Смоленске,
приоткрывающее  частично  завесу   над  внутренней  социально-идеологической
жизнью  русских средневековых  городов: игумены и  попы устроили всенародный
суд над  неким попом Авраамием. Одни хотели его заточить, другие -- "к стене
ту пригвоздить и зажещи", а третьи -- утопить.  Игумены  и попы,  "яко  волы
рыкающие", хотели, "аще бо мощно, жива его пожрети".
     Чем  же так  разъярил  Авраамий  смоленских  церковников?  Оказывается,
находясь в одном из окраинных монастырей Смоленска, Авраамий читал населению
книги и "протолковывал" их всем -- "малым и великим, рабам же и  свободным и
рукодельным".  В  Смоленске везде говорили,  что  "он уже весь  град  к собе
обратил  есть".  Его обвиняли  в чтении "глубинных  книг",  из  которых одна
упомянута в его житии. Это так называемая "Златая цепь", сборник изречений и
слов, направленных  иногда против "плохих пастухов" -- попов  и  монахов.  В
таких   сборниках   появлялись   антиклерикальные   идеи,   близкие   учению
западноевропейских вальденсов,  преследовавшихся  католической  церковью.  В
сходных условиях на Руси возникли сходные идеи.
     Открытая проповедь таких опасных для церкви идей, проповедь, обращенная
к рабам и рукодельным, вызвала ненависть духовенства. Князь спас Авраамия от
казни, но еретику-проповеднику церковь придавала такое значение, что по всем
дорогам,  ведущим в Смоленск, были  поставлены воины  (очевидно,  владычные,
епископские), преграждавшие путь  сторонникам Авраамия; они действовали  так
решительно, что некоторые люди, шедшие к Авраамию, "разграблены быша".
     Смоленское княжество,  укрытое  внутри  русских земель  от всех внешних
врагов, долго,  до начала  XV  века,  сохраняло самостоятельность. Батый  во
время похода 1237--1238 годов направился  было  к Смоленску, но затем обошел
его  стороной.  Очевидно,  богатый  торговый  город,  украшенный   десятками
великолепных зданий и обнесенный крепкими стенами, представлял непреодолимую
преграду   для  войска,  измотанного   сопротивлением   русских  городов,  и
кровожадный завоеватель не посмел показаться под его стенами.

        Новгород Великий

     История  Новгорода  --  это,  во-первых, история одного  из  крупнейших
городов  средневековой  Европы, а  во-вторых,  история  необозримой  страны,
раскинувшейся от  Балтики до Ледовитого  океана и Урала. Когда впоследствии,
при   Иване   III,  Новгородская  земля   влилась   в   состав   Московского
централизованного государства, то сразу удвоила его размеры.
     Истоки  новгородской истории уводят  нас  в отдаленное время славянской
колонизации севера, когда  славяне-земледельцы  медленно осваивали всю  зону
лиственных лесов Восточной Европы.
     В своем расселении славяне долго не выходили за пределы  этой пригодной
для земледелия обширной области, доходившей до озер  Чудского и Ильменя и до
костромского  Поволжья. Далее на север лежала зона безбрежной хвойной тайги,
редко  заселенной  местным  неславянским населением, жившим здесь со  времен
неолита  и  занимавшимся  преимущественно  охотой  и  рыболовством.  Родовые
поселки славян не заходили в эту суровую зону.
     Вот  именно здесь, на пограничье  двух  ландшафтных  областей,  где  на
протяжении  сотен   километров   пришли   в  соприкосновение  славянские   и
угро-финские племена, предки эстонцев,  карелов,  вепсов,  коми, удмуртов, и
возникла цепь древних городков, окаймлявших самые северные земли, до которых
добрались в эпоху родо-племенного строя славяне. Таковы Псков и Изборск близ
Чудского озера, Новгород на Ильмене, Белоозеро,  Ростов. Одни возникли еще в
догосударственную пору и были центрами тех или иных племенных союзов, другие
же  были поставлены как "новые города", как северные фактории Киевской Руси.
Вероятно, к их числу и относился  Новгород, возникший в  IX  веке.  Сложение
государственности  на  юге  изменило судьбу этих порубежных городов. Русские
дружинники   перешагнули  в  IX--X  веках  границу   двух  ландшафтных  зон,
удерживавшую  пахарей,  и углубились  в  тайгу,  открывая  неведомые  земли,
встречаясь  с  различными  народами  и  привозя  в  Киев вещи, изготовленные
кузнецами Урала.
     В поисках дани драгоценной пушниной русские доходили до Северной Двины,
Белого моря, Мезени,  Печоры  и до самого Ледовитого океана. Меха редкостных
зверей,  охотничьи  соколы, моржовая  кость ("дорог рыбий зуб")  -- вот  что
привлекало русских землепроходцев в тайгу и заполярную тундру, где "путь был
зол", где  они "идоша непроходными месты, яко не видеша ни дний, ни нощи, но
всегда -- тьма".
     В летописи  помещен большой список различных племен и народов,  издавна
плативших дань  Руси; добрая  половина  их  была связана  с  Новгородом  или
входила  впоследствии  в  состав  его  владений:  Чудь,  Норома,  Ямь,  Чудь
Заволочская, Пермь,  Печора, Югра. Отношения  с этими племенами были, как  и
при колонизации Ростово-Суздальской  земли, сравнительно мирными. Конфликты,
которые  изредка возникали между  новгородцами и  местным населением, носили
частный  характер  и никогда не кончались  жестокими массовыми расправами  и
истреблением народа, как это бывало в эпоху раннего и позднего средневековья
в  других  странах  (от  Европы  до  Америки  включительно).  Местная  знать
вливалась в русское боярство (например, Чудин и его брат Тукы).
     О далеких северных связях Новгорода очень интересно рассказал летописцу
боярин Гюрята Рогович в конце  XI века: "Я послал своего отрока (дружинника.
-- Б. Р.) в Печору -- это люди, дающие дань Новгороду, -- и оттуда он поехал
в  Югру, соседящую на  севере  с Самоедами. Югорцы рассказали моему отроку о
том, что три года тому назад они обнаружили чудо на  берегу океана: там, где
огромные горы,  возвышающиеся до  небес,  подходят к заливу океана  ("в луку
моря"), был услышан говор и крик многих людей... Язык их был нам неизвестен,
но они,  указывая на наше железное оружие, жестами просили отдать его  им. И
если  кто-нибудь давал им нож или топор, то они взамен давали ему меха. Путь
к этим горам  лежит через непроходимые пропасти, через снега и леса; поэтому
мы не всегда доходили туда; кроме того, мы  знаем, что есть люди и еще далее
на север..."
     Если  мы  взглянем на  карту побережья Ледовитого океана,  то без труда
определим места,  о  которых летописец  беседовал с Гюрятой, -- высокие горы
подступают к  "луке  моря" только  в одном месте, у  пролива Югорский Шар, и
поблизости -- у мыса Русский  Заворот,  где  отрог  Урала  -- хребет Пай-Хой
подходит к  берегу залива. Земля, расположенная прямо на "полунощи" от этого
русско-югорского комплекса географических названий, -- это Новая Земля. Так,
благодаря  древним  новгородцам мы  узнаем  о  том, что далеко  за  Полярным
кругом, на Новой Земле,  в  конце XI века еще сохранялся неолитический облик
хозяйства  и  именно  новгородцы познакомили  эти  далекие племена  с  новой
культурой.
     Следами сухопутных дорог  новгородцев в северовосточные  земли являются
многочисленные  погосты,  основанные  ими  для  сбора  дани;  список их  был
составлен уже  в  1137 году.  Есть  они  на Северной  Двине (погосты Ракунь,
Усть-Емец, Усть-Вага,  Тойма), и  на ее притоке  Ваге (Вель, Пуйте),  и  еще
далее  на  восток  (погост  Пинега и  Помоздин погост на Вычегде,  близ реки
Ижмы), где до сих пор живут потомки древних новгородцев, сохранившие русский
костюм  и обряды,  но в многовековом отрыве  от своей родины утратившие свой
язык, --  "ижемцы" говорят  теперь на языке  коми. Самой отдаленной колонией
Новгорода была Вятская земля.
     Новгородцы принесли на север земледелие, и позднее на  Двине и на  Ваге
появилось   много   боярских  вотчин  и  монастырей,  двигавшихся  вслед  за
крестьянской  колонизацией из  Новгородской и  Ростовской  земель.  В  своих
тысячеверстных путях новгородцы часто ходили на ладьях и "ушкуях" по рекам и
морям.  К  Югорскому  Шару и Русскому  Завороту  они,  вероятно,  плавали на
кораблях  по  океану, делая  в  общей  сложности путь в 5 тысяч  километров,
равный  путешествию  из Новгорода  в Лондон и  обратно. Летопись  говорит  о
"кругосветном"  плавании вокруг  Европы через Киев  и  Новгород,  Ла-Манш  и
Гибралтар, называя  балтийско-атлантический отрезок  его  путем "из Варяг  в
Греки".
     Сам Новгород был построен на наивыгоднейшем перекрестке торговых путей,
важных  как для  Киевской  Руси, так  и  для  всей  Северной  Европы.  Почти
полтысячелетия он был для Руси своеобразным "окном в Европу".
     Одна из древних былин так описывает пути, расходившиеся от Новгорода:

     Реки да озера к Нову-городу,
     А мхи да болота к Белу-озеру,
     Да чистое поле ко Пскову;
     Темные леса Смоленские...
     Широка мать-Волга под Казань шла,
     Подале того -- и под Астрахань...
     Из-под белого горючего из-под камешка
     Выбегала мать Днепра-река
     Да устьем впадала в море Черное...

     Из Новгорода  вниз по Волхову  через Ладожское озеро  и Неву легко было
попасть  в Швецию,  на Готланд  или  в земли балтийских славян. Из Новгорода
через Ильмень  и Мету попадали на Волгу и  шли в Болгарию, Хазарию и далекие
земли Востока. А третий путь -- "из Грек в Варяги" -- пролегал из Византии и
Киева вверх по Днепру, через волоки, затем Ловатью в Ильмень и неизбежно вел
в Волхов через Новгород.
     В  благоприятном  положении Новгорода  у  истоков  Волхова  заключались
противоречия его  будущего: с одной  стороны, Киев, "мать  городов русских",
всегда зорко следил за  своим новым городом, и киевские князья посылали сюда
наместниками  старших  сыновей,  чтобы  крепче  держать  эту   международную
пристань в своих руках. С другой  стороны, удаленность от  Киева, широчайшие
связи  с  десятками могущественных и богатых стран  и  богатства собственной
земли  давали  Новгороду возможность  роста, усиления,  а  следовательно,  и
независимости.
     Та ранняя пора,  когда городок  на Волхове был далекой факторией Киева,
отразилась  частично в феодальном делении Новгородской земли.  Обычно каждое
русское  княжество  составляло  "тьму",  то  есть  десять   "тысяч",  десять
военно-финансовых округов; каждая "тысяча" делилась на "сотни". Новгородская
же  земля составляла  всего  лишь  одну  "тысячу",  делившуюся  на  "сотни",
расположенные  веером  вокруг  Новгорода  радиусом  в  200--300  километров.
Значит,   Киев   не  признавал  Новгород  равноправным  другим  частям  Руси
(например, Волыни или Смоленщине)  и рассматривал его  лишь как одну десятую
часть  какого-то целого (может  быть, самой "Киевской тьмы"?). Правда, город
тоже  составлял  десять "сотен",  то  есть еще одну "тысячу", но все  же  до
полного десятитысячного комплекта было далеко.
     Новгород  расположен на берегах  Волхова, недалеко от истока этой реки,
вытекающей из  Ильмень-озера.  Древнейшее местоположение было,  очевидно, на
левом  берегу, где стоит  кремль  и  где в названии  Волосова улица хранится
память о языческом боге скота и богатства -- Волосе (Велесе). Почти у самого
озера,  вне  города,  стоял идол  Перуна, поставленный по  приказу киевского
князя  в  конце  X века. Вокруг Перуна, как гласит древнее  предание,  горел
неугасимый огонь; раскопки обнаружили вокруг идола восемь костров. Вплоть до
XX века у жителей Новгорода сохранялось поверье, что, проплывая мимо Перыни,
нужно бросить в воду монету, как бы в жертву древнему богу.
     Левобережный древний комплекс был, по-видимому, связан с  "русинами" из
Киева, составлявшими гарнизон пограничной крепости. На правом берегу Волхова
находился Славенский холм, связанный в  большей  степени  с местным племенем
словен.
     Бурный  рост  города быстро привел к плотному заселению обоих  берегов,
соединенных  знаменитым Великим мостом через Волхов, игравшим  важную роль в
истории города:  здесь сходились на  бои  враждующие  стороны  после шумного
веча,  здесь  бесчинствовал  былинный  Васька Буслаев, здесь  приводились  в
исполнение смертные приговоры -- осужденных сбрасывали  с моста в волховские
глубины.
     Новгород XI--XIII веков был большим, хорошо организованным городом. Его
кремль,  выросший  вдвое,  был укреплен  каменной стеной и  включал  в  себя
Софийский  собор (являвшийся также  хранилищем государственных документов) и
епископский двор. В южной части кремля другой новгородский былинный герой --
богатый купец Садко Сатинич -- построил большую Борисоглебскую церковь.
     Напротив кремля находился торг,  вечевая  площадь,  Ярославово дворище,
дворы иноземных купцов  и церкви  купеческих  корпораций  (Иван  на  Опоках,
Богородица на  Торгу, Варяжская  божница). Берега Волхова  были поделены  на
пристани и густо уставлены кораблями и лодками разных стран и городов. Судов
было так много, что иногда во время пожара  огонь  по ним переходил с одного
берега на другой.
     По  периферии  города  располагались  монастыри.  Юрьевский  монастырь,
построенный Мстиславом, возвышался,  как башня, при въезде в город с юга, со
стороны Ильменя,  а для плывших  с севера  такими  воротами  города  являлся
Антониев монастырь.
     Город   был   вымощен  деревянными   мостовыми,   относительно  которых
существовал даже специальный Устав о замощении улиц.
     Новгородские  летописцы   были   более,   чем  их   киевские  собратья,
внимательны к  своему родному городу и постоянно сообщали читателям о  жизни
Новгорода. Мы  знаем о городских пожарах,  о грандиозных наводнениях,  когда
воды Волхова затопляли город и жители сидели на крышах своих хором; знаем  о
годах  засухи и неурожаев, когда  приходилось  покупать  жито в  Суздальской
земле.
     Очень много для понимания истории Новгорода, его  культуры и  быта дали
многолетние раскопки  экспедиции А. В. Арциховского. Выявлены жилые усадьбы,
улицы, дома, мастерские, боярские  терема. Найдено множество предметов -- от
инструментов ремесленников до золотых печатей и тончайшего "узорочья".
     Особый  интерес представляют знаменитые берестяные  грамоты  --  письма
простых  горожан,  написанные  по самым  различным  поводам. То это короткая
просьба  дать взаймы  гривну,  то приглашение на похороны, записка к жене  с
просьбой  прислать  чистое белье, долговые расписки, челобитные,  завещания,
любовные письма,  стихи или избирательные "жеребья" с единственным именем на
всем  листе. Ни один из средневековых городов  Европы не  может похвастаться
таким разнообразным эпистолярным фондом, который создавался ремесленниками и
торговцами, домашними хозяйками и боярами.
     В XII--XIII  веках Новгород  Великий  был  огромным  городом,  основное
население    которого   составляли    ремесленники    самых    разнообразных
специальностей.  Здесь  были  и  кузнецы,  и  гончары, и мастера  золотых  и
серебряных  дел, и множество мастеров, специализировавшихся  на изготовлении
определенного  вида изделий,  -- щитники, лучники,  седельники,  гребенщики,
гвоздочники  и т. п. Порой имена ремесленников попадали в  летопись, а  иной
раз  мы  узнаем  о  них  по  подписям  на  их  изделиях.  Так, известны  два
великолепных серебряных сосуда, изготовленных,  возможно, для посадников; на
них есть подписи: "Братило делал", "Коста делал".
     Новгородцы славились как искусные плотники, и в раскопках найдено много
остатков  деревянных  домов  и   резных  украшений.  Целый  конец  Новгорода
назывался Плотницким, а многие улицы долго хранили память о селившихся кучно
ремесленниках:  Щитная,  Кузнецкая,  Кожевники,  Гончарная  и  др.  Ремесло,
существовавшее  первоначально  как  работа  на заказ, в XII веке  все больше
связывалось с  рынком. По  всей вероятности,  наиболее богатые  из  мастеров
торговали  своей  продукцией  на главном  торгу  Новгорода, как  это  хорошо
известно для более позднего времени.
     Важную роль в жизни города  играла  и внешняя  торговля.  Новгород  был
связан с Киевом и Византией, с Волжской Болгарией и прикаспийскими странами,
с  Готландом  и  всей  Южной Прибалтикой.  В самом Новгороде были  иноземные
торговые дворы -- "Немецкий", "Готский", а  новгородский двор был, например,
в Киеве. На городском торгу можно было купить и  изделия ремесленников этого
города,  и  продукты,  привезенные  крестьянами  из  окрестных  деревень,  и
множество разнообразных заморских товаров из стран Востока, Западной Европы,
других русских княжеств, Византии.
     Выгодное  географическое положение  Новгорода  способствовало  развитию
внешней торговли,  которая  была  делом  не  только  купцов, но  и  бояр,  и
новгородской  церкви.  Далекие  торговые  экспедиции,  требовавшие оснащения
кораблей и большой вооруженной охраны, сплачивали боярско-купеческие круги и
выдвигали  их  сразу  на  видное место.  В  новгородском былинном эпосе  эти
далекие плавания опоэтизированы: в 1070-е годы появилась былина о плавании к
Корсуню (Херсону) в Крыму, былина о Садко, богатом госте, которая очень живо
рисует и быт самого Новгорода Великого в XII веке, и плавание 30 кораблей по
синему морю.
     Несмотря  на  ремесленно-торговый  характер  основной  массы  населения
Новгорода,  реальная власть  в  городе  принадлежала боярам-землевладельцам,
вотчины которых находились  как  в пределах  новгородских "сотен",  так и  в
далеких  колониях  --  в Заволочье,  на Двине  и  Ваге. В  силу особенностей
Новгородской земли боярство было  прочно связано с внешней пушной торговлей,
и это придавало ему большую экономическую силу и корпоративную сплоченность.
     Вплоть до начала  XIII  века,  пока  у  рубежей  Новгородской  земли не
появились  немецкие рыцарские  ордена,  Новгород  не знал  постоянной угрозы
внешней опасности и военные резервы  боярства могли расходоваться  на охрану
торговых  караванов, тысячеверстных путей и отдаленных факторий -- погостов.
Важными форпостами  Новгорода  были  Псков и Ладога, боярство которых иногда
принимало  участие в политической жизни  своего "старшего брата", но  иногда
проявляло и самостоятельность.
     В  Новгороде  Великом  постоянно кипела классовая борьба "черных людей"
против  бояр,  ростовщиков  и  монастырей и борьба  различных групп боярства
между  собой;  непрерывно  возрастало  сопротивление власти Киева.  Особенно
заметно было это  стремление к обособлению от  Киева  на  ранних этапах. Оно
приобретало характер  общегородской борьбы  всех слоев и групп, объединенных
общими  задачами.  Наличие таких общих задач несколько отодвигало на  задний
план классовую борьбу, так  как  боярство демагогически использовато вечевые
собрания, предъявляло нелюбимым князьям  обвинения в том, что они "не блюдут
смердов",  и  изображало  свою   борьбу  за  власть  как  общую   борьбу  за
новгородские вольности.
     На протяжении XI  века новгородское боярство много  раз  проявляло свою
волю в отношении великих князей и князей-наместников, которых Киев посылал в
Новгород.  Мы  помним,  как  гордилось  новгородское  боярство  победоносным
походом  на Киев при Ярославе Мудром и  теми грамотами,  которые  закрепляли
новгородские вольности в 1015 году.
     В  последней четверти XI века существенно изменилась летописная формула
извещения  о начале  княжения нового  князя; ранее  говорили:  великий князь
киевский  "посади" князя в  Новгороде.  Теперь  стали  говорить:  новгородцы
"введоша"  князя  себе. Летопись запестрела такими  фразами:  "бежа  князь",
новгородцы  "выгнаша  князя",  "показаша  путь"  князю.  Первым  изгнанником
оказался Глеб Святославич, выступивший против всего города в защиту епископа
и, как мы помним, собственноручно зарубивший волхва. Новгородцы его "выгнаша
из города, и бежа за Волок, и убиша и Чудь". Это произошло в 1078 году.
     Появилась  новая  система  "выкармливания" князя. Новгород  приглашал к
себе юного княжича из семьи влиятельного  князя и с ранних лет приучал его к
своим  боярским  порядкам.  А  если  великий  князь  пытался  сменить такого
вскормленника и заменить его по давней  традиции  своим  сыном,  то боярство
горой вставало  за своего князя. Так было с Мстиславом Владимировичем, сыном
Мономаха, который с 12 лет княжил в Новгороде. По прошествии 14 лет,  в 1102
году,  Святополк Киевский  пытался заменить его своим сыном, но новгородское
посольство  вступило с  великим  князем в  великую  "прю" и довольно  дерзко
заявило ему: "Если у твоего сына две головы, то посылай его к нам!"
     Мстислав   остался  в   Новгороде  и  даже  породнился  с  новгородским
боярством, женившись вторым браком на дочери посадника.
     Новое значение в  это  время  приобретает и важный пост посадника,  так
сказать  премьер-министра   в   боярской   республике.  Ранее  посадник  был
доверенным  лицом великого князя, посланным из Киева. В  XII веке посадников
новгородцы выбирают сами из среды наиболее знатного боярства,  а в XIII веке
утверждается тезис, что "новгородцы в князьях и посадниках вольны".
     При Владимире Мономахе была сделана последняя попытка  круто обойтись с
новгородским боярством.  Когда  Мстислав  был  отозван  отцом  на  юг,  а  в
Новгороде  остался  его сын Всеволод, то боярство стало,  очевидно,  держать
себя слишком независимо. Владимир и Мстислав совместно  вызвали в  1118 году
всех  новгородских  бояр  в Киев, заставили их  присягнуть  на  верность,  а
некоторых, провинившихся  в  каких-то незаконных  конфискациях,  оставили  в
столице и заточили. Среди  заточенных был новгородский сотник, боярин Ставр.
О нем  была сложена  похожая на  былину  новелла, рисующая привольное  житье
боярина в Новгороде:

     В Нове-городе живу да я хозяином,
     Я хозяином живу да управителем...
     У меня ли у Ставра у боярина
     Злата, серебра стоят кованы ларцы,
     Крупну жемчугу бурмицкому несть числа.

     Приехав  по вызову князя  Владимира в Киев  (как и  в летописи), боярин
Ставр посмеивается над киевским  боярством, да и над самим великим князем. В
Новгороде в  эти годы  строилась  новая  крепостная  стена,  заложенная  еще
Мстиславом  в 1116  году,  "более  прежней",  и  вот  новгородец  иронически
отзывается об укреплениях Киева:

     Ой, глупые бояре, неразумные,
     Они хвалятся градом Киевом...
     А что это за ограда во Киеве
     У ласкова князя Владимира?
     У меня ли у Ставра широкий двор
     Не хуже будет города Киева!

     Далее  былина рассказывает,  что Владимир, разгневавшись на хвастливого
новгородца, посадил Ставра в "погребы глубокие".
     Летопись ничего  не сообщает  о его дальнейшей судьбе, а былина-новелла
вся  посвящена ловким и смелым действиям Ставровой молодой жены, одурачившей
князя и добившейся освобождения своего мужа.
     Однако  расправа с  новгородским  боярством  ради поддержания  престижа
молодого   князя   Всеволода   Мстиславича  не   остановила   сепаратистских
устремлений Новгорода.  Всеволод  (1118--1136)  был  последним  князем,  при
котором Киев вмешивался во внутренние дела Новгорода.
     Всеволод Мстиславич довольно долго выполнял различные военные поручения
Новгорода, а в 1132 году, после смерти Мстислава, соблазнившись перспективой
приобрести крупный удел на  юге, он поскакал в Переяславль, но продержался в
этом  городе лишь  несколько  часов -- к обеду его уже  выгнал  оттуда  Юрий
Долгорукий, его дядя.
     Князь Всеволод вернулся в Новгород, рассчитывая, очевидно, на поддержку
посадника Петрилы Микульчича  и архиепископа  Нифонта.  Но здесь  он  застал
необычайное  брожение  как  в  городе, так  и  по  всей  земле новгородской:
боярство, по  всей  вероятности,  в  свое  время заключило с  ним  договор о
пожизненном  княжении,  чтобы  еще  раз  не  сталкиваться  с  тяжелой  рукой
Мономаха, как это было на втором году (1118 год)  княжения  юного Всеволода.
Теперь новгородцы,  псковичи  и ладожане, собравшись все вместе,  припомнили
ему  его обещание  ("хощу у вас  умрети") и  в  наказание  за легкомысленную
поездку  в Переяславль "выгнаша князя Всеволода из города". Однако с полпути
его вернули.
     Новый  конфликт созрел два  года спустя, когда Всеволод  снова  пытался
ввязаться  в  южные дела. При обсуждении похода на  Суздаль прения  на  вече
приняли острый характер.  "Почаща  молвите о суждальстеи  воине новгородци и
убиша муж свои и вергоша с мосту".
     Во  время  самого   похода  произошла  смена  посадников,  и  сторонник
Всеволода Петрила  был устранен. Поражение,  понесенное новгородцами в битве
на  Ждане-горе в 1135  году, еще  более обострило  недовольство  Всеволодом,
втянувшим Новгород в эту невыгодную войну.
     К  бурным 1135--1136  годам, которые иногда называли даже "новгородской
революцией",  относятся  два  очень  важных   документа,  посвященные  делам
купеческих корпораций. Рассмотренные вместе  с летописью,  они могут отчасти
помочь  нам  в выяснении  княжеской политики в  последние  критические  годы
существования княжеской власти в Новгороде.
     Оба   документа   подправлялись  потомками  в   XIII--XIV   веках,   но
первоначальное ядро их предположительно можно выделить.
     В  1135  году  при   посаднике   Мирославе   князь   Всеволод  составил
"Рукописание",  посвященное  льготам  и привилегиям купеческого братства при
церкви Ивана на Опоках, построенной  среди новгородского  торга в 1127--1130
годах. Издавая  этот  документ,  князь, очевидно,  рассчитывал на  поддержку
купечества.
     "Рукописание"  отчетливо   утверждает   и   защищает   права   богатого
купечества, "пошлых купцов". При церкви Ивана на Опоках  учреждался совет из
трех  старост.  Купцы выбирали двух старост, а от "житьих" и  "черных людей"
был  только один, да и то  не выборный, а официальное лицо, боярин тысяцкий.
Ивановскому  братству  давались  самоуправление и  суд  по  торговым  делам,
независимые  от посадника. Стать членом  гильдии мог  богатый купец (или сын
богатого купца),  вносивший большой вклад -- 50 гривен. В пользу Ивановского
братства  шли  таможенные пошлины  с  воска, привозимого  в Новгород со всех
концов Руси.
     Гильдия имела свой общинный праздник 11 сентября, когда из  общей казны
тратили (очевидно, на устройство пира)  25 гривен серебра, зажигали в церкви
70 свечей и приглашали служить в церкви самого  владыку, получавшего за  это
гривну  серебра и сукно. Праздник братства Ивана на Опоках длился  целых три
дня. Такие совместные праздники членов  купеческих  гильдий  или ремесленных
цехов были характерны для всех средневековых городов Европы и Востока.
     Тем временем  в начавшейся феодальной раздробленности и  распрях князей
Новгород попытался  сказать свое  слово  в  общерусской  политике.  Посадник
Мирослав  Гюрятинич ездил в Южную  Русь мирить киевлян с черниговцами. Князь
Всеволод,  остававшийся   в  Новгороде,  давал  противоречивые  рекомендации
относительно того, с кем из соперников быть Новгороду в союзе.
     Недовольство   князем   со   стороны   новгородских   бояр   возрастало
одновременно  с  сознанием  их  собственного  могущества. Кроме  боярства  и
купечества в Новгороде были еще две силы, на которые мог бы положиться князь
в поисках  опоры для  своего пошатнувшегося престола,  -- церковь  и "черные
люди".
     С "черными  людьми" у  Всеволода  были враждебные отношения, что и было
ему  потом поставлено  в вину. Оставалась  церковь,  являвшаяся в  Новгороде
значительной  экономической и политической силой.  И  вот  создается  второй
документ  Всеволода   Мстиславича,   в  котором   он   частично  зачеркивает
привилегии,  только что данные  купечеству.  Это  "Устав  князя Всеволода  о
церковных судех... и о мерилах торговых".
     "Устав" был обнародован таким образом: на заседание княжеского совета в
присутствии бояр,  княгини и  архиепископа были приглашены  десять  сотских,
бирюч  и  два старосты; один  из них -- иванский староста Васята. В "Уставе"
очерчен круг людей, подвластных  церкви, и состав  тех преступлений, которые
подведомственны церковному суду (развод, умыкание, чародейство, волхвование,
ведовство,  ссоры  между  родными, ограбление  мертвецов,  языческие обряды,
убийство внебрачных детей и др.).
     Но начинается "Устав" с того, что князь определяет, кому он вверяет суд
и мерила  торговые: на первом месте оказывается церковь святой Богородицы на
Торгу, далее Софийский собор и  епископ  и лишь  на третьем  месте "староста
Иваньский".  После уточнения некоторых экономических деталей (какие оброчные
статьи получают иванский  поп  и сторож) говорится, что старосты  и торговцы
должны  управлять "домом святого Ивана", "докладывая владыке", то есть  дела
купеческой корпорации ставятся под контроль новгородского архиепископа.
     Церковь  Богородицы на  Торгу была  заложена князем Всеволодом вместе с
владыкой  Нифонтом  в  1135  году.  Зимою  Нифонт  ездил  в  Киев --  "Устав
Всеволода",  пожалуй,  правильнее  датировать  началом  1136  года, когда  и
церковь   на  торгу  уже   была  построена,  и  владыка  вернулся  из  своей
дипломатической поездки.  Новый документ  (если только  он верно понят нами)
укреплял связи князя с церковью и ее влиятельным главой -- архиепископом, но
должен  был  вызвать  недовольство  новгородского  купечества, корпоративная
церковь которого -- Иван на Опоках -- оказалась на втором плане, а на первое
место вышла новопостроенная Богородицкая церковь.
     Дальнейшие события показали, что князь просчитался: 28 мая 1136 года по
приговору  веча  (с участием  псковичей  и ладожан) Всеволод был арестован и
вместе  с  женой,  детьми  и  тещей  посажен  в  епископский дворец,  где 30
вооруженных  воинов стерегли  его (а заодно, может  быть,  и  владыку?)  два
месяца. В июле Всеволода  выпустили  из города, предъявив ему обвинения:  1)
"Не блюдет смерд". 2) Зачем в 1132 году польстился  на Переяславль? 3) Зачем
первым  бежал с поля боя в 1135 году? 4) Зачем склонял к союзу с Черниговом,
а потом велел разорвать этот союз?
     С  этого времени вольнолюбивый Новгород Великий окончательно становится
боярской  феодальной республикой. Красочность записей 1136 года, сделанных в
летописи, как предполагают,  ученым, математиком Кириком, показывает события
1136 года особенно выпукло, но, как мы видели, приход новгородского боярства
к власти фактически совершился раньше.
     После изгнания Всеволода, нашедшего приют у "младшего брата" Новгорода,
во Пскове, в Новгород был приглашен Святослав Ольгович из Чернигова. Кипение
страстей в Новгороде продолжалось -- то новгородцы сбросят с моста какого-то
боярина, то  архиепископ  откажется венчать нового  князя  и запретит  всему
духовенству  идти на  свадьбу,  то  какой-то  доброхот изгнанного  Всеволода
пустит  стрелу в Святослава, то какие-то мужи  новгородские тайно  пригласят
Всеволода опять вернуться к ним.
     Когда  же  тайное  стало  явным,  "мятеж бысть  велик  в  Новгороде: не
восхотеша людье  Всеволода". Бояре --  друзья Всеволода -- или бежали к нему
во Псков,  и  их  имущество подвергалось конфискации,  или  платили огромную
контрибуцию. Очень важно отметить, что 1500  гривен, собранные с "приятелей"
Всеволода,  были розданы купцам,  чтобы они могли  снарядиться  на  войну  с
Всеволодом.
     Последние    князья   Новгорода   являлись,   по   существу,   наемными
военачальниками. Новгород  Великий  в XII--XIII веках, управляемый  боярами,
был ареной напряженной классовой борьбы. Обособление его от власти киевского
князя сказалось  в том, что  боярское правительство все чаще стало принимать
участие  в  усобицах  в  других землях,  а  это  сильно ухудшало положение и
крестьян,  и  городского  люда,   на  плечи  которых  ложилась  вся  тяжесть
междоусобных  войн, разорявших страну и затруднявших  подвоз  хлеба из более
хлебородных земель.
     Восстание 1136 года было  далеко не единственным. В 1209 году вспыхнуло
восстание против посадника Дмитра Мирошкинича. Его  сокровища были разделены
восставшими "по зубу, по 3 гривне по всему граду".
     В  1229 году "простая  чадь"  Новгорода возмутилась против архиепископа
Арсения  и тысяцкого Вячеслава. "Възмятеся всь град",  -- пишет  летописец и
рассказывает  далее,  как  народ  прямо  с веча  двинулся с  оружием  против
боярских и владычных дворов. Был поставлен другой архиепископ, и в числе его
помощников оказался оружейник Микифор Щитник.
     Богатый ремесленно-торговый  город,  столица  огромной  земли,  границы
которой терялись у берегов  Ледовитого океана, Новгород на протяжении XII --
начала XIII  века  быстро  рос,  развивался, расширял  свои  торговые связи,
создавал своеобразную культуру.
     Наиболее  близкой  аналогией  Новгороду  в  Западной   Европе  является
Флоренция, богатая  торгово-аристократическая республика, внутренняя история
которой  тоже  полна борьбой  феодальных  партий,  борьбой бедных  горожан с
ростовщиками и патрициями.
     История Новгорода не была так трагически прервана татарским нашествием,
как это случилось с Киевом, Черниговом и другими городами. Новгород  успешно
отбился от немецких  рыцарей и легче, чем  другие земли, перенес утверждение
татарского ига, но и  здесь тяжело сказывались первые десятилетия татарского
владычества на Руси.
     Новгород  Великий играл  очень важную  роль  в  истории Руси,  Западной
Европы  и  далекого  Северо-Востока,  куда  вместе  с   новгородской  мирной
колонизацией  проникало  русское ремесло  и  русское  земледелие.  Этим  был
подготовлен путь дальнейшего продвижения в Сибирь.

        Владимиро-Суздальское княжество

     Как бы  предугадывая, что Северо-Восточной Руси будет  суждено  служить
связующим  звеном  между  домонгольским  периодом  русской  истории  и  всей
последующей  историей   Московской  Руси,  автор  "Слова  о  полку  Игореве"
восторженно  и  вдохновенно   говорит  о  могущественном  суздальском  князе
Всеволоде Большое Гнездо (1176--1212):

     Великый княже Всеволоде!
     Не мыслию ти прелетети издалеча
     Отня злата стола поблюсти?
     Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,
     А Дон шеломы выльяти!
     Аже бы ты был, то была бы чага по ногате,
     А кощей по резане
     (то есть половецкие пленники стоили бы гроши. -- Б. Р.).

     Его  обширное  княжество охватывало  древние  земли  кривичей,  отчасти
вятичей и те области, куда испокон веку направлялась славянская колонизация:
земли  мери,  муромы, веси, то есть междуречье  Волги  и  Оки с  плодородным
суздальским    Опольем    и   район   Белоозера.   Со    временем    границы
Ростово-Суздальской земли продвинулись дальше в таежные леса --  на Северную
Двину, к  Устюгу  Великому  и  даже  на  Белое  море,  соприкасаясь  здесь с
новгородскими колониями.
     Взаимоотношения пришедших сюда славян с местным угро-финским населением
были в целом, несомненно, мирными. Оба народа постепенно сливались, обогащая
друг друга элементами своей культуры.
     Географическое   положение   Ростово-Суздальской   земли   имело   свои
преимущества:  здесь не было угрозы половецких  набегов, так как  степь была
далеко, здесь, за непроходимыми лесами  вятичей, киевские князья, их тиуны и
рядовичи не могли хозяйничать так смело, как  вокруг Киева. Варяжские отряды
проникали сюда не прямо  по воде, как в Ладогу или Новгород, а через систему
волоков в  Валдайских лесах.  Все это создавало  относительную  безопасность
Северо-Восточной Руси.
     С другой стороны,  в руках  суздальских князей был  такой магистральный
путь, как  Волга, впадающая "семьюдесят жерел в море Хвалисское", по берегам
которого лежали сказочно богатые страны Востока, охотно покупавшие пушнину и
славянский воск. Все новгородские пути на Восток проходили через Суздальскую
землю, и  этим широко  пользовались  князья,  насильственно  воздействуя  на
экономику Новгорода.
     В  XI веке, когда Поволжье и Ока  входили в состав Киевской Руси, здесь
происходили восстания: в  1024 году--в Суздальской земле; около 1071 года --
на Волге, Шексне и Белоозере, подавленное Яном Вышатичем.
     К этому времени уже существовали города Ростов, Суздаль, Муром, Рязань,
Ярославль и др. В черноземных районах Суздальщины богатело местное боярство,
имевшее возможность снабжать хлебом даже Новгород.
     Настоящее  окняжение  этих  областей  началось  с  Владимира  Мономаха,
который еще мальчиком должен был  проехать  "сквозе Вятиче", чтобы добраться
до далекого Ростова.  Те  долгие годы,  когда Мономах, будучи  переяславским
князем, владел и Ростовским уделом, сказались на жизни Северо-Востока. Здесь
возникли такие  города, как Владимир  на Клязьме,  Переяславль, названный  в
отличие от  южного  Залесским сюда были перенесены даже названия южных  рек.
Здесь Владимир  строил города,  украшал их зданиями, здесь  он вел  войну  с
Олегом "Гориславичем", здесь где-то на Волге, писал свое  Поучение "на санех
седя". Связь Суздальщины с Переяславлем русским (ныне Переяслав-Хмельницкий)
продолжалась на протяжении всего XII столетия.
     Ростово-Суздальская земля  обособилась от Киева  одновременно с другими
русскими землями в  1132--1135  годах.  Здесь княжил один из младших сыновей
Мономаха -- Юрий, получивший характерное прозвище Долгорукого,  очевидно, за
свою  неуемную   тягу  к  далеким  чужим  владениям.  Его  внешняя  политика
определялась  тремя  направлениями:  войны  с  Волжской  Болгарией, торговым
конкурентом   Руси,  дипломатический   и   военный   нажим  на  Новгород   и
изнурительные бесполезные войны за Киев, заполнившие  последние  девять  лет
его княжения.
     В свои южные авантюры Юрий Долгорукий втягивался постепенно. Началось с
того, что изгнанный из Киева в 1146 году, Святослав Ольгович, его феодальный
сосед по княжествам, обратился