Марк Солонин. Бочка и обручи или Когда началась Великая Отечественная война? (Части 1,2) --------------------------------------------------------------- © Copyright Марк Солонин Email: markiz@mail.radiant.ru © Видавнича ф?рма "В?дродження", 2004 г. © Издательская фирма "Возрождение", 2004, Дрогобыч WWW: http://home.lviv.farlep.net/~babyk (см. страницу "Новинки") ? http://home.lviv.farlep.net/~babyk Email: babyk@lviv.farlep.net Date: 08 Apr 2004 --------------------------------------------------------------- Солонин Марк Семенович С60 Бочка и обручи, или когда началась Великая Отечественная война? Дрогобыч: Видавнича ф?рма "В?дродження", 2004. 448 с.: карты; 60х84/16. Рус. ISBN 966-538-147-4 (Опр.). В книге рассматривается начальный период войны между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом. На основе данных, извлеченных из ранее засекреченных документов и материалов, а также анализа научно-исторической и мемуарной литературы автор опровергает устоявшиеся и новые мифы о причинах катастрофических поражений Красной Армии в первые месяцы войны, дает объективную, глубокую аргументированную трактовку хода военных событий. Первостепенное внимание уделено человеческому фактору. Книга предназначена историкам и всем, кто интересуется Второй мировой войной. УДК 355.48(2)"1941" ББК 63.3(2)622 --------------------------------------------------------------- По вопросам оптовой и розничной закупки книги обращаться по адресу : Бабик Игорь (Видавнича фiрма "В?дродження") аб/я 10480, г. Львов-49, 79049, Украина e-mail: babyk@lviv.farlep.net Cправки по телефону/факсу в г. Львове: (0322) 40-59-39. Направить заказ в издательство можно как обычным письмом, так и электронным (тема "Solonin"). Книга охраняется Законом об авторских и смежных правах. Отзывы, замечания, пожелания и предложения можно отправить автору книги по адресу markiz@mail.radiant.ru --------------------------------------------------------------- ОГЛАВЛЕНИЕ Предисловие 0.1. Как появилась эта книга 0.2. С чего начнем 0.3. Сенсаций не будет Часть 1. Затерянная война 1.1. Вторник, 17 июня 1.2. "Сотрясая землю грохотом танковых колонн..." 1.3. "И пошел, командою взметен..." 1.4. На рассвете, 25 июня 1941 года... 1.5. "Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин..." 1.6. Разгром 1.7. Первый Маршал Часть 2 . Трясина 2.1. Замысел 2.2. Обреченные на успех 2.3. Анатомия катастрофы 2.4. Политдонесение политотдела 2.5. Доклад С.В. Борзилова 2.6. Огонь с неба 2.7. На мирно спящих аэродромах... 2.8. Все - в Балбасово 2.9. Глупость или измена ? 2.10. Дама с фикусом Часть 3. Семеро одного не бьют 3.1. "Я планов наших люблю громадье..." 3.2. "Час твой последний приходит, буржуй..." 3.3. "Броня крепка и танки наши быстры..." 3.4. Итоги 3.5. Про то, чего не было 3.6. Военный совет 3.7. 23-25 июня 1941 г. 3.8. Танковый падеж 3.9. Четверг, 26 июня 3.10. Командующий 3.11. Два комиссара 3.12. 27-30 июня 3.13. Последний бой Часть 4. Бег на глиняных ногах 4.1. Постановка вопроса 4.2. "Факты отрицательных настроений и явлений" 4.3. Человек без ружья 4.4. Столько и еще раз столько 4.5. Бремя выбора 4.6. Против всех 4.7. Без головы 4.8. "Шире применяйте расстрелы, товарищи..." 4.9. Две войны Часть 5. Когда началась Великая Отечественная война ? 5.1. Двадцать лет подряд. 5.2. Не ждали 5.3. "Крепкими обеими ногами на рельсы..." 5.4. "И вы все, дураки, пойдете..." 5.5. Бочка и обручи 5.6. Все очень непросто 5.7. "Глупая политика Гитлера..." Эпилог ПРЕДИСЛОВИЕ _____________________ 0.1. Как появилась эта книга Я - за мораторий. Честное слово. И если бы такое решение было на государственном уровне принято, я бы подчинился ему самым добросовестным образом. В самом деле, что мешало принять общее, обязательное для всех решение: всякое публичное обсуждение истории Великой Отечественной войны запретить. На сто лет. До 2045 года. Никаких книг, никаких статей. В школьном учебнике - краткое уведомление о том, что в стране действует мораторий. И только тогда, когда воспоминания об этом состоявшемся Апокалипсисе перестанут быть кровоточащей раной в сердце народа, когда уйдут последние ветераны, когда прах неизвестных солдат станет, как в песне сказано, „просто землей и травой", вот тогда рассекречиваем ВСЕ архивы для ВСЕХ желающих в них работать, и работаем. Создаем общими усилиями правдивую, на документах основанную, историю Великой войны. Именно так все у нас и сделали - только точно наоборот. Подлинные документы войны засекретили и стерегли за семью замками, как особо важные тайны государства. Даже газеты, центральные советские газеты предвоенного и военного времени, были изъяты из открытых фондов общедоступных библиотек. Речи Молотова и Сталина, тексты межгосударственных договоров, заключенных Советским Союзом в 1939-1941 гг.- это тайна. Страшная военная тайна. Тщательно организованный вакуум достоверной информации на протяжении полувека заполняли стандартные, как матрешки, тексты, в которых старательно переписывались одни и те же, директивно установленные, мифы. Военная история, как точная наука фактов и документов, была практически полностью подменена пропагандистскими заклинаниями. Дело доходило до таких курьезов, как исполнение одним и тем же номенклатурным сановником поочередно обязанностей руководителя Управления спецпропаганды (т. е. главного обманщика) Главного политуправления Советской Армии и... Института военной истории! Важнейшим вопросом, над „разъяснением" которого трудилась узкая группа безгранично преданных Партии людей, был вопрос о том, почему в первые же недели войны Красная Армия была смята, разгромлена и большей частью взята в плен? Почему вермахту удалось дойти до озер Карелии, до калмыцких степей, до кавказских гор? Почему пожар войны докатился до таких мест, где чужеземных захватчиков не видали со времен „великой смуты" XVII века? Как случилось то, что большая часть всех жертв, всей крови и пота войны ушли только для того, чтобы к осени 1944 года вернуть потерянное в первые несколько недель отступления? Первым причины „временных неудач" Красной Армии указал сам товарищ Сталин. В своем знаменитом радиообращении к „братьям и сестрам" 3 июля 1941 г., а затем, в более развернутом виде, в докладе на торжественном заседании по случаю 24-ой годовщины Октябрьской революции Сталин назвал три фактора, которые якобы обусловили успехи вермахта: - немецкая армия была заблаговременно отмобилизована и придвинута к рубежам СССР, в то время как сохраняющий строгий нейтралитет Советский Союз жил обычной мирной жизнью; - наши танки и самолеты лучше немецких, но у нас их пока еще очень мало, гораздо меньше, чем у противника; - за каждый шаг вглубь советской территории вермахт заплатил гигантскими невосполнимыми потерями. Конкретно, Сталин назвал цифру в 4,5 миллиона убитых и раненых немцев. Две недели спустя Совинформбюро позволило себе оспорить заявление самого товарища Сталина - случай в истории этого ведомства небывалый. Было заявлено, что потери вермахта к середине ноября 1941 г. составили уже 6 миллионов человек. Отдадим должное товарищу Сталину. Он врал, но врал с умом. Из его заведомо ложных измышлений вырисовывался образ страны миролюбивой, но с большими потенциальными возможностями. Да, сегодня у нас танков мало - завтра будет много, мы не начинали мобилизацию первыми - но уж теперь мы соберем все для фронта и для победы. Германия же не может позволить себе каждые полгода терять по шесть миллионов солдат, а значит - в самое ближайшее время, „через полгода, год рухнет под тяжестью своих преступлений". Именно такую перспективу обрисовал Сталин, выступая с трибуны Мавзолея на параде 7 ноября 1941 г. И с точки зрения военной пропаганды (которая не имеет права быть правдивой) он сказал то, что надо было сказать людям, уходящим в бой. После войны и после Победы советские „историки" получили задание - ложь усилить, но при этом сделать ее чуть более правдоподобной. Непростое задание - но они справились. Про то, что вермахт потерял в начале войны 4,5 (или даже 6) миллионов забыли, замолчали и никогда больше не вспоминали. Логика очень простая - немецкие архивы были к этому времени открыты, материалы, в частности и о потерях личного состава, опубликованы, и продолжать ТАК врать значило выставить себя на посмешище всему свету. В порядке „компенсации" картину беззащитности Советского Союза усилили заявлением о том, что основная часть танков и самолетов, состоявших на вооружении Красной Армии к началу войны, представляла собой безнадежно устаревший хлам, „не идущий ни в какое сравнение" с техникой противника. Значительно более настойчиво и громко стал подаваться и тезис о „внезапном нападении" (Сталин тему пресловутой „внезапности" старался особенно не выпячивать, делая акцент на слове „вероломное" - а это две большие разницы. Тезис о „вероломстве" характеризует Гитлера как преступника, тезис о „внезапном нападении" выставляет Сталина в качестве слепого, наивного дурачка). Никита Хрущев, прийдя к власти, также немного доработал историю начала войны. Он представил Сталина в виде дурака упрямого - Рихард Зорге и Уинстон Черчилль слали ему свои знаменитые „предупреждения", а тот и слушать никого не хотел. Таким образом, к концу 50-х годов окончательно сформировалась та версия, которую в последующие десятилетия вколачивали в массовое сознание с настойчивостью и непреклонностью парового молота: во-первых, мы мирные люди, к войне мы не готовились, наше правительство боролось за мир во всем мире и старалось не допустить втягивания СССР в войну; во-вторых, „история отпустила нам мало времени", поэтому мы ничего (танков, пушек, самолетов, даже винтовок в нужном количестве) не успели сделать, и наша армия вступила в войну почти безоружной (бутылка с зажигательной смесью играла тут ключевую роль, про эту бутылку знают даже те, кто ничего про историю войны не знает); в-третьих, Сталин не разрешил привести армию в состояние какой-то особой „готовности к войне", и поэтому немецкие бомбы обрушились на „мирно спящие советские аэродромы". Из этого трехчлена (который на все лады перепевался во всех книжках - от школьного учебника до толстенных монографий) легко и просто вытекал ответ на вопрос о ВИНОВНИКАХ страшной катастрофы. Виноватыми оказались: - история, „которая отпустила нам мало времени"; - Гитлер, который месяца за два не предупредил Сталина о своих намерениях; - и, наконец, излишняя наивность и доверчивость в целом положительного товарища Сталина. Родной коммунистической партии в этой схеме была оставлена только одна роль - роль организатора и вдохновителя всех наших побед. Все ясно, просто, логично. Любая попытка усомниться в достоверности этих мифов расценивалась в диапазоне от „циничного глумления над памятью погибших" до „новой вылазки литературных власовцев". Признаюсь - я и сам во все это верил. Класса, эдак, до восьмого. Потом стали появляться некоторые смутные сомнения. С годами они только усиливались. В самом деле, при товарище Сталине весь советский народ работал. Работали все мужчины. Работали почти все женщины. Декретный отпуск давался на четыре месяца: два до и два после. Потом - от грудного младенца к станку. Подростки-„фэзэушники" тоже работали. Страна работала с раннего утра („нас утро встречает прохладой") и до глубокой ночи. Ну а военные заводы уже задолго до войны работали в три смены, с утра и до утра. Причем, заметьте, никто из сотни миллионов работников не работал мерчендайзером, спичрайтером, имиджмейкером, трейдером, брокером, дилером, шмилером... Все конкретно пахали. Куда же делся произведенный продукт? Как это у нас могло оказаться меньше танков-самолетов, нежели в Германии? Что же тогда делали эти круглосуточно дымящие заводы - ситчик для комсомолок? Холодильники и соковыжималки для коммунальных кухонь? Низкая производительность труда? Не спешите, не спешите, уважаемый читатель, с такими подозрениями. Давайте для начала выслушаем мнение знающих людей. В 1936 г. авиационные заводы СССР смог посетить Луи Шарль Бреге - руководитель крупнейшей французской авиастроительной фирмы (выпускающей совместно с фирмой Дассо реактивные „Миражи" и по сей день). В отчете о своей поездке в СССР он написал: „Используя труд вдесятеро большего количества рабочих, чем Франция, советская авиационная промышленность выпускает в 20 раз больше самолетов". В апреле 1941 г. военно-воздушный атташе Германии Г. Ашенбреннер с группой из десяти инженеров посетил главные авиапредприятия СССР (ЦАГИ, московские заводы NoNo 1, 22, 24, Рыбинский и Пермский моторные заводы). В отчете, предоставленном Герингу, Ашенбреннер писал: „Каждый из этих заводов был гигантским предприятием, где работало до 30 тысяч человек в каждую из трех смен, работа прекрасно организована, все продумано до мелочей, оборудование современное и в хорошем состоянии..." А в Германии было тогда в два с половиной раза меньше людей, чем в СССР. Немецкая фрау сидела дома и воспитывала киндеров. Повзрослевшие киндеры пели нацистские марши и ходили строем, оттягивая носок, не после работы, а вместо работы. На втором году мировой войны авиационные заводы Германии работали в одну смену! Сверхдефицитный на войне алюминий расходовался на производство садовых домиков и приставных лесенок для сбора груш. Производственные мощности немецких заводов были загружены изготовлением патефонов и велосипедов, радиоприемников и легковых автомобилей, фильдеперсовых чулочков и бритвенных лезвий. Серийное производство первых боевых танков, самолетов, подводных лодок началось только в 1935-1936 годах - меньше, чем за одну пятилетку до начала мировой войны. Так когда же немцы умудрились создать то самое пресловутое „многократное превосходство в танках и самолетах"? И из чего они его могли создать? В Германии нет своих бокситов, своего никеля, марганца, вольфрама, меди, каучука, нефти... Простого угля и железной руды и то не хватало, всю войну немцам приходилось возить железную руду морем из Швеции. Под бомбами авиации союзников. А у Сталина под ногами была вся таблица Менделеева, в том числе - нержавеющее золото, за которое во Франции, в Америке, в той же Германии закупалось все: новейшее оборудование - целыми заводами, новейшие авиамоторы, лучшие в мире транспортные самолеты, лучшие умы и секретнейшие чертежи. И всего этого не хватило для того, чтобы вооружить Красную Армию хотя бы не хуже новорожденного вермахта? От размышлений над этими вопросами автора на несколько лет отвлекла учеба в авиационном институте, затем - проектирование лазерной пушки в „почтовом ящике", затем - работа в угольной кочегарке и общественная борьба эпохи гласности и переломки. За что боролись - то и получили. Да, гораздо меньше, чем хотелось бы, но все-таки в начале 90-х годов в научный оборот было введено большое число документов кануна и начала войны, в открытой печати были опубликованы ранее засекреченные труды советских военных историков. Кроме того, новые времена открытости, свободы печати и Интернета сделали доступными для независимого исследователя и богатейшие залежи работ немецких историков и мемуаристов. И хотя по сей день огромные пласты документального материала все еще скрываются от народа (причем безо всякого пристойного объяснения), того, что уже открыто, вполне достаточно, чтобы детально и точно оценить соотношение сил сторон по состоянию на 22 июня 1941 г. Да, конечно, никакого „технического превосходства вермахта" не было и в помине. Пушку образца первой мировой войны тащила шестерка лошадей, главным средством передвижения пехоты вермахта была одна пара ног на каждого солдата, и вооружен этот солдат был самой обыкновенной винтовкой (это только в плохом советском кино все немцы в 1941 году ходят со „шмайсерами", а вот по штатному расписанию даже в элитных дивизиях вермахта „первой волны" было 11 500 винтовок и всего 486 автоматов). Разумеется, предельно милитаризованная сталинская империя, долгие годы готовившаяся к Большой Войне с предельным напряжением всех ресурсов богатейшей страны мира, вооружила и оснастила свою армию как нельзя лучше. Разумеется, танков и самолетов, зенитных орудий и гусеничных тягачей, аэродромов и аэростатов в Красной Армии было больше, чем в армиях Англии, Франции и Германии, вместе взятых. Разумеется, научно-технический уровень советского военного производства не просто „соответствовал лучшим мировым стандартам", а по целому ряду направлений формировал их. Лучший в мире высотный истребитель-перехватчик (МиГ-3), лучшие в мире авиационные пушки (ВЯ-23), лучшие в мире танки (легкий БТ-7М, средний Т-34, тяжелый КВ), первые в мире реактивные установки залпового огня (БМ-13 „катюша"), новейшие артсистемы, радиолокаторы, ротационные кассетные авиабомбы, огнеметные танки и прочая, прочая, прочая - все это существовало, и не в чертежах, не в экспериментальных образцах, а было запущено в крупную серию. Разумеется, сосредоточение трехмиллионной группировки вермахта у западных границ СССР было выявлено советской разведкой, причем выявлено с точностью до полка и эшелона. И хотя подлинных документов, раскрывающих оперативные планы немецкого командования, на столе Сталина никогда не было, общая военно-политическая готовность гитлеровской Германии к агрессии на востоке не была секретом ни для высшего государственного руководства СССР, ни для старших командиров Красной Армии. Имеющиеся документы неопровержимо свидетельствуют о том, что, скрытая мобилизация и стратегическое развертывание вооруженных сил Советского Союза начались ДО, а не после первых орудийных залпов на границе. Что касается цели этого развертывания, то по этому поводу возможна (и необходима) дискуссия. Последние предвоенные планы прикрытия мобилизации и развертывания войск западных округов были опубликованы только полувека спустя после их принятия. Но ведь войска сосредотачиваются и развертываются для чего-то, для проведения каких-то операций, а не просто для того, чтобы создать лишние проблемы с необходимостью их прикрытия. Соответственно, и планы прикрытия были всего лишь частью некоего, засекреченного и по сей день, Большого Плана. Как бы то ни было, Красная Армия готовилась к войне, причем к такой войне, которая должна была начаться в ближайшие недели или даже дни. Самое большее, чего могли в такой ситуации добиться немцы, так это весьма ограниченного во времени и пространстве эффекта тактической внезапности. И не более того. 0.2. С чего начнем Как это часто (или всегда?) бывает в истории науки, новое знание, разрешив старые вопросы, поставило новые, гораздо более сложные. После того, как спрятаться за ширму заведомо ложных измышлений о „многократном численном превосходстве вермахта" стало уже невозможно, обсуждение подлинных причин беспримерной в истории военной катастрофы стало еще более актуальным и еще более сложным. Строго говоря, это обсуждение началось за много лет до окончательного крушения КПСС. Не настолько уж мы „ленивы и нелюбопытны" (Пушкин), чтобы среди сотен тысяч живых свидетелей драматических событий тех лет не нашлись люди, готовые усомниться в достоверности официозного бреда. Уже во времена хрущевской „оттепели" на свет Божий из непроглядной тьмы военной тайны выпорхнули кое-какие цифры, факты, документы, после обнародования которых продолжать прежнее вранье стало совсем уже неприлично. Нельзя не упомянуть, например, двухтомную монографию Дашичева „Банкротство стратегии германского фашизма". Хотя вся она была посвящена немецкой истории, и любых сравнений автор предусмотрительно избегал, у имеющего глаза и мозги читателя пропадали последние сомнения по поводу „многократного превосходства вермахта в танках и авиации". Еще дальше пошли Некрич и Григоренко. С огромным количеством оговорок, извинений и оправданий они все-таки написали черным по белой бумаге, что никакого численного либо технического превосходства над Красной Армией у вермахта не было. Для одного из них это закончилось изгнанием из СССР, для другого - заключением в спецпсихбольницу МВД. В эпоху „нового мышления" их дело продолжил (скорее всего - сам того не подозревая) Виктор Суворов. Со своим редким даром публициста, с яростной напористостью человека, нашедшего, наконец, единственную истину, В. Суворов в своей трилогии („Ледокол", „День-М", „Последняя республика") камня на камне не оставил от лживого мифа про тихую, мирную и почти безоружную сталинскую империю. Увы. Разрушив старые мифы, В. Суворов поспешил заменить их новым. Оказывается, Красная Армия была велика и могуча - но только до трех часов утра 22 июня 1941 г. На следующий день она уже была обескровлена и разоружена внезапным нападением гитлеровцев. Со страниц трилогии Суворова просто льется торжественная песнь Первого Обезоруживающего Удара: „...при внезапном ударе советских танкистов перестреляли еще до того, как они добежали до своих танков, а танки сожгли или захватили без экипажей... Внезапный удар по аэродромам ослепляет танковые дивизии... Советские разведывательные самолеты не могут подняться в небо... Нашему циклопу выбили глаз. Наш циклоп слеп. Он машет стальными кулаками и ревет в бессильной ярости..." Ну и так далее. Для пущей убедительности Суворов предложил и свой, гораздо более правдоподобный, вариант объяснения причины такого конфуза - Красная Армия сама готовилась к нападению и якобы поэтому забыла про всякую осторожность. По сравнению с издевательски глупой версией коммунистических „историков" (про то, как робкий и наивный Сталин боялся дать Гитлеру „повод для нападения") гипотеза Суворова смотрится очень даже солидно. В скобках заметим, что и в этом варианте мифотворчества В. Суворов не был первым. Тот же Григоренко еще в 1967 г. написал про то, как „глупый" нарком обороны Тимошенко послушался еще более „глупого" Сталина и двинул днем 22 июня всю артиллерию на запад. Им бы подождать до темноты - а они ее вывели из лагерей и укрытий днем. Вот тут на нее и налетела вражеская авиация. И уничтожила. Всю. Все шестьдесят тысяч орудий и минометов. Каждый немецкий бомбардировщик (а их на всем Восточном фронте было девятьсот), проносясь над землей как мифическая Валькирия из древних скандинавских саг, разом уничтожил по одному советскому артиллерийскому полку. Круто... Далее, в Части 2 мы подробно, с карандашом в руках, рассмотрим вопрос о том, что могла, что сделала и чего не могла сделать немецкая авиация. Пока же обратимся к простому здравому смыслу и зададим ему пару простых вопросов. Почему сами „гитлеровские соколы" ничего не знают о своем величайшем свершении? По истории люфтваффе написаны горы книг. Есть монографии, посвященные боевому применению отдельных типов самолетов, есть монографические исследования боевого пути чуть ли не каждой авиационной эскадры, и все это - с немецкой дотошностью, с точным указанием заводского номера каждого самолета и воинскими званиями всех членов экипажа. А вот про то, как 22 июня 1941 г. они „разоружили" всю Красную Армию - ни слова. И даже брехливый доктор Геббельс об этом так ничего никому и не сказал! С другой стороны, что же наши-то „соколы" ничего подобного не учинили? Нет, разумеется, мы говорим не про июнь 1941-го. У нас же тогда не самолеты были, а „безнадежно устаревшие гробы" и летчики „с налетом 6 часов по коробочке". Но в 43, 44, 45 годах, тогда, когда нумерация советских авиаполков подошла к тысяче, когда мы завоевали абсолютное господство в воздухе - почему же тогда вермахт не был разоружен, оставлен без танков, без артиллерии, без складов за один день одним могучим ударом с воздуха? И почему в истории английских ВВС нет ничего подобного? И французских, и американских? Американцы бомбили Германию (территория которой меньше территории наших предвоенных Западного или Киевского военных округов) с весны 1943 г. Американцы высыпали на один объект по несколько килотонн бомб за один налет. В день высадки в Нормандии (6 июня 1944 г.) каждую дивизию союзников в среднем поддерживали (по подсчетам известного американского историка Тейлора) 260 боевых самолетов - в 10 раз больше, чем приходилось на одну дивизию вермахта 22 июня 1941 г. И что же - даже десять месяцев спустя, весной 1945 года, вермахт еще воевал, причем воевал отнюдь не бутылками с керосином... Ну а если серьезно, то вести дискуссию по этому поводу глупо. Каждый выпускник средней школы должен знать, что систему из девяти уравнений с десятью неизвестными можно с чистой совестью не решать. Она просто не имеет решения. Уничтожить (или, по крайней мере, значительно ослабить) одним упреждающим ударом армии, насчитывавшую к началу войны 198 стрелковых, 13 кавалерийских, 61 танковую, 31 моторизованную дивизии, 16 воздушнодесантных и 10 противотанковых бригад, в доядерную эпоху было абсолютно невозможно. Да и с вооружениями 21-го века для решения такой задачи потребовалось бы (с учетом рассредоточенности советского военного потенциала на гигантском ТВД) огромное массирование ракетно-ядерных сил. В реальности основным средством поражения, которым располагал вермахт летом 1941 года, была артиллерия. Основные калибры: 75, 105, 150, 210 мм. Максимальная дальность стрельбы - от 10 до 20 километров. Именно этими цифрами и определяется возможная в принципе глубина первого удара. Девять десятых советских полков и дивизий находились утром 22 июня вне этой зоны, за 50-500-1 500 км от границы, и потому ни в первый, ни во второй, ни в третий день войны не могли быть уничтожены даже теоретически. Стоит отметить и то, что даже бесноватый фюрер не требовал от своей армии такой сверхэффективности. Плановая продолжительность „блицкрига" в России все-таки измерялась месяцами, а не днями, да и разгромить Красную Армию предполагалось „смелым выдвижением танковых клиньев", а вовсе не одним лихим налетом „Юнкерсов". Тем не менее, концепция Суворова очень удачно вписалась в ту „матрицу", которая уже была сформирована в сознании его читателей многолетней коммунистической пропагандой. Да, при всей внешней несовместимости и версия Суворова и версия Сталина-Хрущева едины в главном: ПРИЧИНУ ВОЕННОЙ КАТАСТРОФЫ ОНИ ИЩУТ СРЕДИ ТАНКОВ И САМОЛЕТОВ, старательно обходя при этом все, что связано с действиями (или бездействием) танкистов, артиллеристов, летчиков, пулеметчиков и их командиров. Трудно сказать, был ли „ложный след", по которому Виктор Суворов направил толпы своих последователей, результатом добросовестного заблуждения или мы все-таки имеем дело с преднамеренной литературной мистификацией. Как бы то ни было, но в последние годы в исторической литературе самое широкое хождение получили обе „суворовские" легенды: и о „первом обезоруживающем ударе вермахта", и о том, что разгром Красной Армии был обусловлен тем, что войска, которые обучались, вооружались и готовились для ведения наступательных операций, были 22 июня 1941 г. вынуждены перейти к обороне. Многочисленные „суворовцы" уже успели выстроить целую теорию о том, что армия, готовая наступать, и армия, способная успешно обороняться - это две разные армии, что бывают, оказывается, какие-то особые „наступательные" танки и самолеты и что только в силу однозначно наступательного характера своих планов и вооружений РККА оказалась неспособна к ведению стратегической обороны. Абсурдность (если только не преднамеренная анекдотичность) теории про Армию, Умеющую Только Наступать, достаточно очевидна и сама по себе не требует многостраничного опровержения. Совсем не обязательно заканчивать Академию Генерального штаба для того, чтобы понять, что наступление является гораздо более сложным видом боевых действий, нежели оборона. Сложным именно потому, что наступление предъявляет более высокие требования к системе управления и связи, от которых в этом случае требуется гибкое, быстрое, нешаблонное реагирование на динамично развивающуюся обстановку. Представить себе командование, способное к организации успешного, стремительного наступления, но при этом не умеющее организовать позиционную оборону на собственной, знакомой до каждой тропинки территории, так же невозможно, как невозможно найти виртуозного джазового пианиста, который не может сыграть по нотам „Собачий вальс". Наконец, так называемая „наступательная" армия, вооруженная лучшими в мире „наступательными" танками, всегда может воспользоваться именно тем способом ведения обороны, который во все века считался наилучшим - самой перейти в контрнаступление. Тому в истории мы тьму примеров сыщем, но самым ярким, на наш взгляд, является опыт Армии Обороны Израиля. Эта армия никогда даже и не пыталась стать в самоубийственную при географических условиях Израиля (минимальная ширина территории в границах резолюции ООН 1947 г. составляет 18 км) позиционную оборону. И в 1967, и в 1973 годах стратегическая задача обороны страны от многократно превосходящих сил противника была решена переходом в контрнаступление, причем в октябре 1973 г. такой переход пришлось осуществить безо всякой оперативной паузы, сразу же после того, как попытки сдержать наступление египетской армии на рубеже Суэцкого канала оказались безуспешными. Пыталась ли Красная Армия действовать летом 1941 г. подобным образом? Безусловно - ДА. Даже официальная историческая наука уже готова признать, что „фашистской стратегии блицкрига была противопоставлена не оборона, в том числе и маневренная, с широким применением внезапных и хорошо подготовленных контрударов, а, по существу, стратегия молниеносного разгрома вторгшегося противника" [3]. Как всегда ярко и образно выразил эту же мысль В. Суворов: „...реакция Красной Армии на германское вторжение - это не реакция ежа, который ощетинился колючками, но реакция огромного крокодила, который, истекая кровью, пытается атаковать". Точнее и не скажешь. На Северо-Западном направлении череда контрударов Красной Армии (под Шяуляем, Даугавпилсом, Островом, Великими Луками, Старой Руссой) продолжалась с первых дней войны вплоть до середины августа 1941 года. На главном, западном стратегическом направлении, на линии Минск-Смоленск-Москва, многократные, практически безостановочные попытки перейти в решительное контрнаступление продолжались все лето, до 10 сентября, когда, наконец, войска Западного, Резервного и Брянского фронтов по приказу Ставки перешли к обороне. Подробный разбор всех этих наступательных операций выходит за рамки данной книги. С другой стороны, конечный результат этих контрударов должен быть известен даже добросовестному школьнику. Ничего, кроме потери сотен кадровых дивизий, десятков тысяч танков и самолетов, все эти попытки перейти в наступление не принесли. Красная Армия оказалась неспособна к наступлению точно так же, как она оказалась неспособна к созданию устойчивой позиционной обороны на таких мощнейших естественных рубежах, какими являются реки Неман, Днепр, Днестр, Южный Буг, Западная Двина. На этой констатации всю дискуссию с „суворовцами" в принципе можно закончить, даже не начиная. И тем не менее, кропотливый и детальный анализ первых контрударов Красной Армии может подвести нас как к важным выводам о подлинных причинах ее разгрома. Вот почему автор решил построить книгу на тщательном разборе трех наступательных операций, причем именно тех, по поводу которых можно, не погрешив против истины, сказать, что это были наиболее мощные и наиболее обеспеченные боевой техникой и кадровым командным составом контрудары Красной Армии. 0.3. Сенсаций не будет Служенье муз не терпит суеты. Тем более не терпит суетливой поспешности военная история. Читателю стоит набраться терпения. Быстрых ответов на сложнейшие вопросы не будет. Не будет и столь популярных в последние годы „сенсационных документов", потрясающих „откровений" бывших сталинских холуев и прочей бульварщины. Впереди у нас сотни страниц сложного, пересыщенного цифрами, датами, номерами дивизий и калибрами танковых пушек текста. Раз за разом будем мы останавливаться перед каждым „общеизвестным", „само собой разумеющимся", ставшим привычным, как растоптанные тапочки, утверждением для того, чтобы узнать - а что же на самом деле скрывается за этими устоявшимися мифами? Часть 1. ЗАТЕРЯННАЯ ВОЙНА _______________________________________ 1.1. Вторник, 17 июня В том году день 17 июня пришелся на вторник. Обычный летний рабочий день. Заголовки центральных газет дышали безмятежностью, весьма близкой к скуке. Передовица в „Известиях" под названием: „О колхозном ширпотребе и местной инициативе". Далее идут статьи „Итоги реализации нового займа" и „Профсоюзно-комсомольский кросс начался". Некоторое оживление обнаруживалось только на последней странице. Там, где был опубликован страстный призыв Главконсерва: „Возвращайте порожние стеклянные банки и бутылки!" На фоне этой мирной благодати особенно контрастно выглядели заголовки второй полосы номера, посвященной событиям заграничной жизни: „Война в Европе", „Война в Сирии" (уважаемый читатель, Вы помните - кто и с кем воевал в Сирии в июне 1941 года?), „Война в Африке", „Бомбардировки Кипра и Гибралтара", „Военные мероприятия Соединенных Штатов". Каждый читатель „Известий" мог таким образом наглядно оценить плоды мудрой, неизменно миролюбивой внешней политики Советского Союза. И только несколько десятков человек во всей огромной стране знали, что первый из большой серии могучих сталинских ударов, запланированных на лето 1941 года, уже начался. В тот самый день 17 июня, когда командир 1-го механизированного корпуса генерал-майор Чернявский получил от начальника штаба Ленинградского военного округа генерал-майора Никишева приказ поднять по боевой тревоге 1-ю танковую дивизию. Кстати, автор совсем не уверен в том, что он правильно указал название штаба, которым 17 июня 1941 года руководил генерал-майор Никишев. Был ли это все еще штаб Ленинградского военного округа или уже штаб Северного фронта? Правильный ответ на этот вопрос имеет огромное диагностическое значение. Фронты в Советском Союзе никогда не создавались в мирное время (развернутый с конца 30-х годов Дальневосточный фронт может служить только примером „исключения, подтверждающего правило" - граница с оккупированным Японией Китаем непрерывно вспыхивала то большими, то малыми вооруженными конфликтами). Развертывание фронтов у западных границ СССР всегда предшествовало скорому началу боевых действий. 11 сентября 1939 г. на базе Белорусского и Киевского особых военных округов были сформированы два фронта - Белорусский и Украинский. Через шесть дней началось вторжение в Польшу, закончившееся в конце сентября 1939 г. „воссоединением" с Советским Союзом 51% территории довоенной Польши. В скобках заметим, что между Польшей и СССР в 1932 г. был заключен Договор о ненападении, и с этого момента Советский Союз никогда не оспаривал законность и „справедливость" восточных границ Польши. Война закончилась - и 14 ноября приказом наркома обороны No 0177 фронты были вновь преобразованы в военные округа с прежними названиями [1, c. 328]. 9 июня 1940 г. на базе управления Киевского округа был создан Южный фронт, в состав которого были включены части и соединения как Киевского, так и Одесского округов. Через девятнадцать дней, в 14-00 28 июня войска Южного фронта перешли границу с Румынией и к исходу дня 1 июля 1940 г. заняли всю Бессарабию и Северную Буковину. После чего 10 июля 1940 г. Южный фронт был расформирован [1, с. 218]. А вот Финляндию товарищ Сталин сначала оценил гораздо ниже Польши или Румынии, поэтому к началу первой советско-финской войны (30 ноября 1939 г.) фронтов не создавал. А кто же из нас не ошибался? Но как только выяснилось, что „сокрушительный удар по финляндской козявке" (именно таким слогом изъяснялась в номере от 1 декабря 1939 года газета с хорошим названием „Правда") затягивается на неопределенный срок, ошибку быстро исправили. 7 января 1940 г. действующие на Карельском перешейке войска были объединены в Северо-Западный фронт. После трехнедельной передышки и значительного наращивания сил 1 февраля 1940 г. войска фронта перешли в решительное наступление, завершившееся прорывом „линии Маннергейма" и штурмом Выборга. Затем, после того, как 12 марта в Москве был подписан мирный договор, Северо-Западный фронт был расформирован (приказ наркома обороны No 0013 от 26 марта 1940 г.). Доподлинно известно, что летом 1941 года три фронта (Северо-Западный, Западный и Юго-Западный были развернуты ДО ТОГО, как началось вторжение гитлеровских войск на советскую территорию, вторжение, в реальность которого товарищ Сталин не сразу поверил даже тогда, когда оно фактически началось. Уже 19 июня 1941 года нарком обороны СССР маршал Тимошенко отдал приказ No 0042 о выведении к 22-23 июня штабов этих трех фронтов на полевые командные пункты (соответственно в Паневежисе, станции Обус-Лесна и в Тарнополе), причем строительство самих полевых КП началось по приказу Тимошенко от 27 мая 1941 г. [2, с. 180; 1, с. 330]. Примечательно, что уже 19 июня понятия „фронт" и „округ" в этих документах совершенно четко разделялись. Так, в шифротелеграмме, которую Г. К. Жуков отправил 19 июня 1941 г. командующему войсками Юго-Западного фронта, указывалось: „Народный комиссар обороны приказал: к 22.06.1941 г. управлению выйти в Тарнополь, оставив в Киеве подчиненное Вам управление округа... Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне..." (подчеркнуто авт.). Текст этой телеграммы был приведен в самом что ни на есть официальном труде отечественных военных историков: монографии „1941 год - уроки и выводы", выпущенной в 1992 году Генеральным штабом тогда еще Объединенных вооруженных сил СНГ [3]. Впрочем, еще в старые советские времена, в прошедшей все виды цензуры книге воспоминаний маршала Баграмяна (перед войной - заместителя начальника штаба Киевского округа) сообщалось, что на командный пункт в Тарнополь они выехали 21 июня, имея приказ прибыть на место назначения к утру 22 июня [110]. Полностью оценить эту сенсационную информацию стало возможно только после того, как в 1996 году Военно-исторический журнал (печатный орган Министерства Обороны) опубликовал ранее совершенно секретные (с грифом „Особой важности", выполненные в двух экземплярах каждый) планы действий войск западных округов по прикрытию мобилизации и оперативного развертывания Красной Армии [ВИЖ.- 1996.- NoNo 2-6]. Так вот, в этих документах выведение штабов на командные пункты в Паневежисе, Обус-Лесна и Тарнополе планировалось провести в день М-3, т. е. на третий день мобилизации. Из чего следует, что В. Суворов не только не переоценил, а скорее всего недооценил намерения и настойчивость товарища Сталина. Есть серьезное основание предположить, что полномасштабное оперативное развертывание Красной Армии для вторжения в Европу фактически началось 19 или 20 июня 1941 г. В исторической и мемуарной литературе рассыпано множество упоминаний о весьма примечательных событиях, произошедших в эти дни. 19 июня в авиационные части Прибалтийского Особого военного округа (ПрибОВО) поступил приказ о переходе в состояние повышенной боевой готовности и рассредоточении самолетов по оперативным аэродромам [2, с. 175]. 18 июня начштаба ПрибОВО генерал-лейтенант Кленов отдал следующее распоряжение: „частям зоны ПВО и средствам ПВО войсковых соединений принять готовность No 2... части ПВО, находящиеся в лагерях, немедленно вернуть в пункты постоянной дислокации... срок готовности - к 18-00 19 июня" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. 19 июня штаб ВВС Западного фронта по указанию командующего фронтом генерала армии Д. Г. Павлова был выделен из состава штаба ВВС Западного Особого военного округа (ЗапОВО) и направлен из Минска на запад, в район Слонима [4]. Контр-адмирал А. Г. Головко, в те дни - командующий Северным флотом, в своей книге воспоминаний „Вместе с флотом" пишет, что именно 19 июня им была получена „директива от Главного морского штаба - готовить к выходу в море подводные лодки". 20 июня командующий Краснознаменного Балтфлота вице-адмирал Трибуц доложил о том, что „части флота с 19.06.41 приведены в боевую готовность по плану No 2" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. Жаль только, что даже в 1989 году Военно-исторический журнал не дал никаких пояснений по поводу того, что это за „план No 2"... Генерал-полковник П. П. Полубояров, бывший перед войной начальником автобронетанкового управления войск ПрибОВО, пишет, что „16 июня 1941 г. командование 12-го мк (механизированного корпуса) получило директиву о приведении соединений в боевую готовность... 18 июня командир корпуса поднял соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано... 16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й мк, который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. 18 июня командующий 8-й армией генерал-майор Собенников получил приказ командующего войсками ПрибОВО о выводе войск армии на указанные им участки прикрытия государственной границы. На следующий день, 19 июня вышла директива штаба ПрибОВО, в которой, в частности, говорилось: „...минные поля установить по плану оборонительного строительства, обратив внимание на полную секретность для противника..." [ВИЖ.- 1989.- No 5]. Кстати, о минах. Главный советский историк начального периода войны, академик, доктор и профессор В. А. Анфилов в своей последней по счету книжке горестно воздыхает: „...у нас не было налажено производство противотанковых мин. К 22 июня во всех приграничных округах имелось всего лишь (подчеркнуто автором) 494 тысячи противотанковых мин..." [40, с. 218]. Забота о „полной секретности для противника" дошла до того, что даже начальник управления политпропаганды ПрибОВО товарищ Рябчий вечером 21 июня распорядился: „...отделам политпропаганды корпусов и дивизий письменных директив в части не давать, задачи политработы ставить устно через своих представителей..." [61]. Конспирация, конспирация и еще раз конспирация... Неужто нельзя было доверить бумаге такие задачи, как „быть готовыми защитить мирный созидательный труд советских людей", „земли чужой мы не хотим ни пяди"? Генерал-майор С. Иовлев (в те дни - командир героической 64-й стрелковой дивизии) в своих воспоминаниях пишет: „...части 64-й стрелковой дивизии в начале лета 1941 г. стояли в лагерях в Дорогобуже... 15 июня 41 года командующий Западным Особым военным округом генерал армии Д. Г. Павлов приказал дивизиям нашего корпуса подготовиться к передислокации в полном составе. Погрузку требовалось начать 18 июня. Станция назначения нам не сообщалась, о ней знали только органы военных сообщений..." [ВИЖ.- 1960.- No 9]. Да, конечно, советские нормы секретности сильно отличались от общечеловеческих. Но чтобы командир дивизии в генеральском звании, как зэк на пересылке, не знал, куда везут его и вверенные ему полки „в полном составе"? Полковник Новичков, бывший в начале войны начальником штаба 62-й стрелковой дивизии 5-й армии КОВО, сообщает, что „...части дивизии выступили из лагеря в Киверцы (около 80 км от границы) и, совершив два ночных перехода, к утру 19 июня вышли в полосу обороны, однако оборонительный рубеж не заняли, а сосредоточились в лесах вблизи него" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. Странно все это. Очень странно. Почему ночью? Местность на Волыни лесисто-болотистая, в ночной темени легко и пушку в болоте утопить и людей без толку намочить. Да и ночи в июне самые короткие, далеко за 5-6 часов не уйдешь. И зачем тогда строили бетонные доты на новой границе, деньги народные два года в землю зарывали, если после выхода к границе 62-я дивизия „оборонительный рубеж не заняла", а зачем-то спряталась в лесу? Ходят слухи (размножающиеся делением в бумажных трудах советских историков), что Сталин изо всех сил старался „оттянуть" нападение Гитлера на Советский Союз. Так ведь для того, чтобы „оттянуть" получше, надо было не прятать дивизии по лесам, не бродить по болотам в ночь глухую, а ярким солнечным июньским днем вызвать в Киверцы фотокоров центральных газет и приказать им снять марширующие колонны, да еще и под таким ракурсом, чтобы казались они на снимках несметным воинством. И на первую газетную полосу - под общей рубрикой „Граница на замке"! И при постановке минных полей заботиться надо было бы не о „полной секретности для противника", а о том, чтобы сам факт минирования в тот же день стал известен всей немецкой агентуре. „Имея дело с опасным врагом, следует, наверное, показывать ему прежде всего свою готовность к отпору. Если бы мы продемонстрировали Гитлеру нашу подлинную мощь, он, возможно, воздержался бы от войны с СССР в тот момент" - пишет в своих мемуарах [45] генерал армии С. П. Иванов, многоопытный штабист, один из главных отечественных историков начального периода войны. Именно так, как советует профессионал столь высокого уровня, и надо было действовать. Если Сталин думал о том, как „оттянуть", а не о том, как бы не спугнуть... Да, много странных событий происходило в те дни, когда газеты писали про ширпотреб и стеклотару, но мы вернемся к тому вопросу, с которого и начали эту главу - когда же был сформирован Северный фронт? Указанная в большинстве книжек дата 24 июня 1941 г. является явной дезинформацией. Вечером 22 июня нарком обороны Тимошенко и начальник Генерального штаба РККА Жуков в тексте своей известной Директивы No 3 (мы еще не один раз вернемся к обсуждению этого важнейшего документа), в пункте 3-а, ставят задачи „армиям Северного фронта" [5, с. 353]. Но не могли же они (и готовившие эту директиву многоопытные штабисты Ватутин и Василевский) отдавать приказы пустому месту! Накануне, в субботу 21 июня, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было решено „...поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом...", а также принято решение о назначении членом Военного Совета Северного фронта секретаря Ленинградского горкома товарища Кузнецова [6, с. 358]. Точная дата и номер документа об образовании Северного фронта автору неизвестны. Точно так же, у автора нет и документального подтверждения (кроме опубликованных еще в 1987 г. воспоминаний командира 1-й танковой дивизии В. И. Баранова) того важнейшего обстоятельства, что в приказе, который 17 июня получил командир 1-го мехкорпуса, были использованы слова „боевой", „боевая тревога" и т. п. Зато доподлинно известно, как этот приказ был выполнен. В соответствии с приказом предстояло погрузить в железнодорожные эшелоны и отправить в район новой дислокации 1-ю танковую дивизию. А в дивизии числилось: 370 танков, 53 пушечных бронеавтомобиля, сотни орудий и минометов (в том числе новейшие, на тот момент - лучшие в мире 152-мм пушки-гаубицы МЛ-20 весом по семь тонн каждая), сотни гусеничных тягачей, полторы тысячи автомобилей разного назначения. А также тысячи людей, сотни тонн горючего и боеприпасов [7, 8]. Трудно сказать, сколько времени заняла бы такая масштабная работа в наше время. Надо полагать, только на составление „комплексного плана погрузки" ушла бы неделя. Но не случайно 1-я танковая была уже Краснознаменной, а на груди ее нового командира - участника войны в Испании и Финляндии генерала В. И. Баранова - сияла золотая звезда Героя Советского Союза. Ветеранами боев в Испании и финской войны были и командиры танковых полков дивизии: Герой Советского Союза полковник Д. Д. Погодин и майор П. С. Житнев. Невероятно, но факт - в ночь на 19 июня последние эшелоны 1-й танковой ушли со станции Березки (северо-западнее Пскова). Слово „элитный" было в те времена не в ходу, но именно оно как нельзя лучше подходит к описанию 1-й танковой дивизии, да и всего 1-го мехкорпуса в целом. Корпус был сформирован летом 1940 года на базе танковых бригад, отличившихся во время финской войны: 13-й Краснознаменной, 20-й Краснознаменной тяжелой танковой им. С. М. Кирова и 1-й легкотанковой. Управление корпуса было сформировано на базе управления 20-й Краснознаменной танковой бригады - именно это соединение в феврале 1940 г. прорывало „линию Маннергейма" на самом страшном ее участке - в районе „высоты 65,5", проложив дорогу наступающей советской пехоте через 45 (сорок пять) рядов заминированных проволочных заграждений [8]. Указом президиума Верховного Совета СССР в апреле 1940 года 20-я танковая бригада была награждена орденом Боевого Красного Знамени, 613 человек получили ордена и медали, 21 танкист был удостоен звания Героя Советского Союза. Столь же велики были и заслуги 13-й Краснознаменной бригады, за успешное руководство которой комбриг В. И. Баранов был 21 марта 1940 г. удостоен звания Героя Советского Союза [8]. Однозначно преступный и подлый характер той войны отнюдь не умаляет значение уникального опыта прорыва укрепленной оборонительной полосы в тяжелейших природных условиях, который приобрели на Карельском перешейке советские танкисты. А было их (танкистов) там совсем немало: уже к началу боевых действий группировка советских войск насчитывала 2289 танков, и в дальнейшем это число непрерывно росло [1, с. 153]. Наглядной иллюстрацией богатого боевого опыта советских танкистов могла служить картина того, как 1-я танковая покинула место своей постоянной дислокации в поселке Струги Красные под Псковом. Генерал-полковник И. М. Голушко (в те дни - только что окончивший Киевское танковое училище лейтенант) описывает в своих мемуарах, что он увидел, приехав в бывший лагерь 1-й танковой дивизии: „...кроме старшины, представившегося начальником танкового парка, здесь никого уже не было... Оставшиеся танки - 20 единиц БТ-5 и БТ-7 - считались на консервации. Осмотрел я их и только ахнул: одни без коробок передач, другие без аккумуляторов, у некоторых сняты пулеметы... На вопрос, что все это значит, старшина ответил, что полк, поднятый по тревоге (подчеркнуто автором), забрал все, что можно было поставить на ход..." [9]. Вот это и называется - на войне как на войне. По понятиям мирного времени двадцать брошенных, разукомплектованных танков - это преступление. Но командование 1-го мехкорпуса уже 17 июня 1941 г. знало, что мирное время для него и для вверенных ему дивизий закончилось. А это значит, что надо вырываться из тесной „ловушки" давно разведанного противником лагеря, не теряя ни одной лишней минуты. А все неисправные танки ободрать, как липку, на запчасти для тех, что пойдут в бой. Для порядка и присмотра оставили при них бравого старшину - и вперед! Кстати, а куда это - „вперед"? Куда 17 июня 1941 года двинулась первая и по номеру, и по уровню подготовки танковая дивизия Красной Армии? Даже правила строжайшей советской сверхсекретности не могли скрыть от бойцов и командиров 1-й тд тот удивительный факт, что солнце вставало справа по ходу движения эшелонов, а садилось - слева. Другими словами, поезда мчались куда угодно, но только не к западной границе. Холмы и перелески Псковщины сначала сменились вековым сосновым лесом, а затем лес стал редеть, все чаще разрываясь озерами, болотами, а то и вовсе безлюдной каменистой пустошью. Утром 22 июня головные эшелоны лязгнули в последний раз тормозами и замерли. Конечная остановка. Поезд дальше не идет. Некуда идти - рельсовый путь обрывается в заполярной тундре. Приехали: станция Алакуртти Кировской железной дороги. Мы в Лапландии - стране Санта Клауса. 260 километров до Мурманска, 60 километров до финской границы, полторы тысячи верст до ближайшей точки фронта начавшейся в тот день войны с Германией. 1.2. „Сотрясая землю грохотом танковых колонн..." „Но близок час освобождения и расплаты! Красная Армия идет, сотрясая землю грохотом танковых колонн, закрывая небо крыльями своих самолетов..." Сразу же оговоримся - эти слова живой классик советской литературы А. Н. Толстой изрек совсем в другое время и по другому поводу. В тот день (18 сентября 1939 г.) не подлежащее обжалованию „освобождение" с лязгом и грохотом надвигалось на Восточную Польшу. А ранним утром 23 июня 1941 года огромные многокилометровые колонны танков, артиллерийских гусеничных тягачей и автомашин 1-го и 10-го мехкорпусов двинулись совсем в другом направлении. Здесь, пожалуй, настало время прервать изложение событий июня 1941 г. для того, чтобы пояснить читателю - что же обозначают эти слова: „механизированный корпус"? Вторая мировая война в значительной степени может быть названа танковой войной. Именно мощные, оперативно-самостоятельные танковые соединения стали в ту эпоху главным инструментом в проведении крупных наступательных операций. В вермахте летом 1941 г. они назывались „танковая группа", в Красной Армии - „механизированный корпус". И коль скоро мы взялись за выяснение реальных наступательных возможностей РККА образца 1941 г., то нам никак не обойтись без того, чтобы познакомиться с советским мехкорпусом поближе. Механизированные корпуса Красной Армии имели единую структуру, утвержденную последний раз в феврале 1941 года. В состав мехкорпуса входили: - две танковые и - одна моторизованная дивизии, - отдельный мотоциклетный полк и - многочисленные спецподразделения (отдельный батальон связи, отдельный мотоинженерный батальон, корпусная авиаэскадрилья и т. д.). В свою очередь, каждая дивизия имела в своем составе четыре полка. В танковой дивизии было два танковых полка, мотострелковый полк и механизированный гаубичный артиллерийский полк. В моторизованной дивизии было два мотострелковых полка, танковый полк, оснащенный легкими танками, и пушечный артиллерийский полк. Кроме того, в каждой дивизии были свой батальон связи, разведывательный батальон, понтонно-мостовой батальон, зенитно-артиллерийский дивизион, многочисленные инженерные службы. В составе моторизованной дивизии (на случай встречи с танками противника) был и свой отдельный истребительно-противотанковый дивизион. Как видно, разрабатывая именно такую структуру, советское командование стремилось к тому, чтобы и каждая дивизия, и весь корпус в целом обладали максимальной оперативной самостоятельностью. В руках командира корпуса должен был быть и свой танковый таран - четыре танковых полка танковых дивизий, вооруженные, главным образом, средними и тяжелыми танками, и своя собственная артиллерийская группа - три артполка на механической (тракторной) тяге, способная взломать на участке прорыва оборону противника, и своя механизированная „конная лава" - четыре мотострелковых полка, полк легких танков, мотоциклетный полк, и собственные средства противовоздушной обороны, связи, разведки. Даже собственная разведывательная авиация - корпусная авиаэскадрилья, на вооружении которой было 15 самолетов У-2 и Р-5 (У-2, как известно, взлетали и садились на любой лесной поляне и уничтожить их „внезапным ударом по аэродромам утром 22 июня" было невозможно в принципе). Вот и попробуйте выбить глаз такому „циклопу"... Основу вооружения мехкорпуса составляли 1 031 танк. Распределялись они следующим образом: в танковом полку моторизованной дивизии по штату должно было быть 264 легких скоростных танков БТ-7, каждой из двух танковых дивизий полагалось 63 тяжелых танка КВ, 210 средних Т-34, 26 БТ и 76 легких (в том числе и огнеметных) танков Т-26. Кроме того, на вооружении разведывательных подразделений корпуса было 17 плавающих танкеток Т37/Т38. Кроме того, на вооружении мехкорпуса был и такой (отсутствующий в вермахте) тип бронетехники, как колесные пушечные бронеавтомобили: 49 в моторизованной дивизии, по 95 в каждой танковой, 29 в разведбатах, всего 268 бронеавтомобилей БА10/БА20. Вооружены эти бронемашины были 45-мм пушкой 20К, т. е. по мощности вооружения превосходили немецкие танки Pz.I, Pz.II, Pz.38(t), составлявшие в общей сложности 56% парка танковых групп вермахта. В феврале 1941 г. было принято решение сформировать ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ таких мехкорпусов, что означало развертывание танковых войск численностью в тридцать тысяч танков: в два раза больше, чем в армиях Германии, Англии, Италии и США вместе взятых. В вермахте в это время готовились сформировать для вторжения в Советский Союз ЧЕТЫРЕ танковые группы. Немецкая танковая группа не имела ни стандартного состава, ни определенной штатной численности танков. Так, самая слабая 4-я танковая группа Гепнера имела в своем составе три танковые (1, 6 и 8) и три моторизованные дивизии, всего 602 танка. Самая крупная 2-я танковая группа Гудериана включала в себя пять танковых (3, 4, 10, 17, 18), три моторизованные, одну кавалерийскую дивизии и отдельный моторизованный полк „Великая Германия", имея на вооружении 994 танка. Всего в составе четырех танковых групп 22 июня 1941 г. числилось 3 266 танков, т. е. в среднем по 817 танков в каждой группе [10, 11]. Правды ради надо отметить, что уступая советскому мехкорпусу в количестве танков, танковая группа вермахта значительно (в 2-3 раза) превосходила его по численности личного состава. Так, при полной укомплектованности танковая группа Гудериана должна была насчитывать более 110 тыс. человек личного состава, в то время как штатная численность мехкорпуса РККА составляла всего 36 080 человек. Это кажущееся противоречие имеет простое объяснение. Готовясь к войне с СССР, Гитлер распорядился в два раза увеличить число танковых дивизий - с 10 до 20. Сделано это было методом простого деления, путем сокращения числа танковых полков в дивизии с двух до одного. В результате в немецкой „танковой" дивизии на один танковый полк приходилось два пехотных, причем основная масса этой пехоты передвигалась вовсе не на бронетранспортерах (как в старом советском кино), а на разномастных трофейных грузовиках. Начальник штаба сухопутных сил вермахта Гальдер в своем знаменитом дневнике отмечает (запись от 22 мая 1941 г.), что у Гудериана в 17 тд насчитывается 240 разных типов автомашин [12]. Как обслуживать в полевых условиях такой передвижной музей автотехники? В моторизованной дивизии вермахта танков не было. Ни одного. Г. Гот пишет, что моторизованные дивизии его танковой группы были созданы на базе обычных пехотных дивизий, а машины получили „только в последние месяцы перед началом войны, а 18-я дивизия - за несколько дней до выхода в район сосредоточения" [13]. Фактически, танковая группа вермахта представляла собой крупное соединение мотопехоты, усиленной несколькими (от 3 до 5) танковыми полками. Продолжая линию „зоологических" сравнений, начатую в свое время В. Суворовым, можно сказать, что танковая группа вермахта была могучим и тяжелым буйволом, а мехкорпус Красной Армии - гибким и стремительным леопардом. В живой природе исход схватки четырех буйволов с двумя дюжинами леопардов был бы предрешен. Не сомневалось в возможностях своих „леопардов" и высшее командование РККА, строившее самые смелые планы Великого Похода. „...Танковые корпуса, поддержанные массовой авиацией, врываются в оборонительную полосу противника, ломают его систему ПТО, бьют попутно артиллерию и идут в оперативную глубину... Особенно эффективным будет использование мехкорпусов концентрически, когда своим сокрушающим ударом эти мехкорпуса сведут клещи для последующего удара по противнику... При таких действиях мы считаем, что пара танковых корпусов в направлении главного удара должна будет нанести уничтожающий удар в течение пары часов и охватить всю тактическую глубину порядка 30-35 км. Это требует массированного применения танков и авиации; и это при новых типах танков возможно...- так, с чувством законной гордости, докладывал начальник Главного автобронетанкового управления РККА, генерал армии Павлов на известном Совещании высшего комсостава Красной Армии в декабре 1940 г.- ...Темп дальнейшего наступления после преодоления тактической глубины будет больше и дойдет до 15 км в час... Мы считаем, что глубина выхода в тыл противника на 60 км - не предел. Надо всегда за счет ускорения и организованности иметь в виду сразу же в первый день преодолеть вторую полосу сопротивления и выйти на всю оперативную глубину..." [14]. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги... К несчастью, даже у Гитлера, хотя и считался он „бесноватым ефрейтором", хватило ума не ждать, а напасть самому. Напасть раньше, чем Сталин укомплектует до последней гайки все свои двадцать девять мехкорпусов. В результате воевать пришлось отнюдь не таким мехкорпусам, какие описаны выше. Полностью укомплектовать до штатной численности все 29 мехкорпусов к июню 1941 г. не удалось. Об этом - как о ярчайшем и убедительнейшем доказательстве нашей „неготовности к войне" - всегда талдычили историки из ведомства спецпропаганды, забывая пояснить читателям, к какой же именно войне готовилась (да только не успела приготовиться) „неизменно миролюбивая" сталинская империя, создававшая бронированную орду, число орудий в которой должно было превысить число сабель в войске хана Батыя. „Мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности,- горько сетует в своих мемуарах Великий маршал Победы,- для полного укомплектования мехкорпусов требовалось 16 600 танков только новых типов... такого количества танков в течение одного года практически при любых условиях взять было неоткуда" [15]. Ну как же мог бывший начальник Генерального штаба забыть утвержденную им самим 22 февраля 1941 г. программу развертывания мехкорпусов? Все мехкорпуса были разделены на 19 „боевых", 7 „сокращенных" и 4 „сокращенных второй очереди". Всего к концу 1941 г. планировалось иметь в составе мехкорпусов и двух отдельных танковых дивизий 18 804 танка, в том числе - 16 655 танков в „боевых" мехкорпусах [16, с. 677]. Другими словами, среднее количество танков (877) в 19-ти „боевых" мехкорпусах должно было равняться среднему числу танков в каждой из 4-х танковых групп вермахта. С точки зрения количественных показателей, эта программа успешно выполнялась. Уже к 22 февраля 1941 года в составе мехкорпусов числилось 14 684 танка. Запланированый до конца года прирост численности на 4 120 единиц был значительно меньше реального производства, составившего в 1941 году 6 590 танков (в том числе 1 358 КВ и 3014 Т-34) [1, с. 598]. Для сравнения отметим, что немцы (на которых якобы „работала вся Европа") в 1941 году произвели только 3 094 танка всех типов, включая 678 легких чешских Pz.38(t) . В 1942 г. танковая промышленность СССР произвела уже 24 718 танков, в том числе 2 553 тяжелых КВ и 12 527 средних Т-34 [1, с. 598]. Итого: 3 911 КВ и 15 541 Т-34 за два года, причем, этот объем производства был обеспечен в таких „условиях", которые в феврале 1941 г. Жуков со Сталиным могли увидеть только в кошмарном сне: два важнейших предприятия (крупнейший в мире танковый завод No 183 и единственный в стране производитель танковых дизелей завод No 75) пришлось под бомбами перевозить из Харькова на Урал, а два огромных ленинградских завода (No 185 им. Кирова и No 174 им. Ворошилова) оказались в кольце блокады. Нет никаких разумных оснований сомневаться в том, что в нормальных условиях советская промышленность тем более смогла бы обеспечить к концу 1942 г. (как это было запланировано) полное укомплектование и перевооружение новыми танками всех 29 мехкорпусов, для оснащения которых требовалось „всего" 3 654 танка КВ и 12 180 танков Т-34. Покончив со спорами и прогнозами, перейдем к оценке того, что было в натуре. К началу боевых действий в составе 20 мехкорпусов, развернутых в пяти западных приграничных округах, числилось 11 029 танков [3]. Еще более двух тысяч танков было в составе трех мехкорпусов (5, 7, 21) и отдельной 57-й тд, которые уже в первые две недели войны были введены в бой под Шепетовкой, Лепелем и Даугавпилсом. Таким образом, Жукову и иже с ним пришлось начинать войну, довольствуясь всего лишь ЧЕТЫРЕХКРАТНЫМ численным превосходством в танках. Это если считать сверхскромно, т. е. не принимая во внимание танки, находившиеся на вооружении кавалерийских дивизий и войск внутренних округов. Всего же, по состоянию на 1 июня 1941 г., в Красной Армии было 19 540 танков (опять же не считая легкие плавающие Т37/Т38/Т40 и танкетки Т-27) и не считая 5 197 пушечных бронеавтомобилей [1, с. 601]. Распределены имевшиеся в наличии танки по мехкорпусам были крайне неравномерно. Были корпуса (1, 5, 6), укомплектованные практически полностью, были корпуса (17, 20), в которых не набиралось и сотни танков. Столь же разнородным был и состав танкового парка. В большей части мехкорпусов новых танков (Т-34, КВ) не было вовсе, некоторые (10, 19, 18) были вооружены крайне изношеннымии БТ-2/БТ-5 выпуска 1932-1934 гг. или даже легкими танкетками Т-37/Т-38. И в то же самое время, были мехкорпуса, оснащенные сотнями новейших танков. На первый взгляд, понять внутреннюю логику такого формирования трудно. По крайней мере, никакой связи между порядковым номером и степенью укомплектованности не обнаруживается. Так, 9-й мехкорпус Рокоссовского, формирование которого началось еще в 1940 г., имел на вооружении всего 316 (по другим данным - 285) танков, а развернутый весной 1941 г. 22-й мехкорпус к началу войны имел уже 712 танков [3]. Но стоит только нанести на карту приграничных районов СССР места дислокации мехкорпусов, как замысел предстоящей „Грозы" откроется нам во всем своем блеске. Семь самых мощных, превосходящих по числу и (или) качеству танков любую танковую группу вермахта мехкорпусов Красной Армии были расположены накануне войны следующим, очень логичным образом. Главный удар должны были наносить войска Юго-Западного фронта на Краков-Катовице. Вот почему на самой вершине „львовского выступа" развернулись три мехкорпуса (4, 8, 15), насчитывающие 2627 танков, в том числе 721 КВ и Т-34. Всего же в составе войск Юго-Западного фронта было восемь (!!!) мехкорпусов. Вспомогательный удар на Люблин и Варшаву должны были нанести войска левого крыла Западного фронта - и в лесах у Белостока, рядом с лентой варшавского шоссе, мы находим 6-й мехкорпус (1 131 танк, в том числе 452 новых КВ и Т-34). И еще три других мехкорпуса затаились в глухих местах тесного „белостокского выступа". Во второй эшелон Юго-Западного и Западного фронтов, в район Шепетовки и Орши, выдвигались другие два „богатыря" - 5 МК (1 070 танков) и 7 МК (959 танков). Перед войсками Южного (Одесский округ) и Северо-Западного (Прибалтийский округ) фронтов ставились гораздо более скромные задачи: прочно прикрыть фланги ударных группировок и не допустить вторжения противника на территорию округов. Вот почему в их составе мы находим всего по два корпуса, укомплектованные наполовину от штата, причем старыми танками. Все просто, ясно и совершенно логично. Некоторой загадкой выглядит только местоположение именно того мехкорпуса, с рассказа о котором мы и начали эту часть книги. 1.3. „И пошел, командою взметен..." Первый по номеру, „возрасту" и укомлектованности мехкорпус перед войной находился в составе Северного фронта (Ленинградского округа). Почему и зачем? Хотя Ленинградский округ и входит традиционно в перечень „западных приграничных округов СССР" - какая же это „западная граница"? С запада округ граничил с советской Прибалтикой, а до границ Восточной Пруссии от Ленинграда 720 км. Приграничным же Ленинградский округ был только по отношению к четырехмиллионной Финляндии. Ленинградский военный округ превращался во фронт с названием „Северный". На первый взгляд и это довольно странно. Логичнее было бы его назвать „ленинградским", „балтийским", на худой конец - „карельским". Но в империи Сталина случайности случались крайне редко. „В середине июня 1941 г. группа руководящих работников округа, возглавляемая командующим округа генерал-лейтенантом М. М. Поповым, отправилась в полевую поездку под Мурманск и Кандалакшу",- вспоминает один из участников этой поездки, Главный маршал авиации (в те дни - командующий ВВС округа) А. А. Новиков [39]. Мурманск - это не просто „север", это уже заполярный север. Далее товарищ маршал с чувством глубокого возмущения описывает, как Попов и другие советские генералы наблюдают за столбами пыли, которые подняли над лесными дорогами выдвигающиеся к границе финские войска. Другими словами, „полевая поездка" командования округа (фронта) проходила в непосредственной близости от финской границы. Разглядывание „лесных дорог" на сопредельной территории (на военном языке это называется „рекогносцировка") так увлекло командующего, что в Ленинград генерал-лейтенант Попов вернулся только 23 июня, и весь первый день советско-германской войны фронтом/округом командовал прибывший из Москвы в качестве представителя Ставки К. А. Мерецков [18]. Конечно, можно предположить, что поездка генерала Попова в Мурманск была связана с подготовкой войск округа к отражению будущего гитлеровского вторжения. Увы, это не так. Наступления немцев в Заполярье никто не ожидал, о чем весьма красноречиво свидетельствуют воспоминания подполковника Х. Райзена, командира бомбардировочной группы II/KG30, о первом налете на Мурманск 22 июня 1941 года: „...мы не встретили ни истребительного, ни зенитного противодействия. Даже самолеты, осуществлявшие штурмовку на малой высоте, не были обстреляны... вражеской авиации буквально не существовало, немецкие машины действовали над советской территорией совершенно без помех..." [19]. Да и странная какая-то хронология событий получается: генерал Попов до начала боевых действий уезжает в Мурманск, чтобы готовить город к „обороне от немцев", но сразу же покидает его, как только немецкое нападение становится свершившимся фактом... Можно и про переброску 1-й танковой дивизии написать, что ее целью было „укрепление обороны Мурманска". Можно. Бумага все стерпит. Но зачем же держать советских генералов за полных дураков? Если они хотели перевезти танковую дивизию к Мурманску - так и везли бы, Кировская железная дорога как раз до Мурманска и доведена. Какая была нужда за 260 км до места назначения сворачивать налево и выгружать дивизию в безлюдной и бездорожной лесотундре? Да и как могла дивизия, оснащенная легкими танками БТ, укрепить оборону Советского Заполярья? Обратимся еще раз к воспоминаниям командира 1-й тд генерала В. И. Баранова: „...действия танкистов усложняла сильно пересеченная местность. Бездорожье, скалы и крутые сопки, покрытые лесом, лощины и поляны, заросшие кустарником и усеянные валунами, озера, горные речки, топкие болота... О применении танков хотя бы в составе батальона не могло быть и речи. Бои велись мелкими группами, взводами и даже машинами из засад..." [7]. На такой „противотанковой местности" быстроходный БТ неизбежно терял свое главное качество - подвижность. А других особых достоинств за этой боевой машиной с противопульным бронированием и легкой 45-мм пушкой никогда и не числилось. Так неужели танковую дивизию везли за тридевять земель только для того, чтобы разодрать ее там на мелкие группы и „действовать отдельными машинами из засад"? Для „укрепления обороны" гораздо проще и эффективнее было бы в тех же самых эшелонах перебросить в Заполярье десяток тяжелых артиллерийских полков РГК, да и поставить в засады не легкие танки, вооруженные „сорокапяткой" (осколочный снаряд которой весил 1,4 кг), а тяжелые гаубицы калибра 152 или, еще лучше - 203 мм. Вот они бы и встретили врага снарядами весом в 43-100 кг, от которых и среди гранитных валунов не укроешься. И тем не менее, 1-я танковая приехала именно в Алакуртти (именно в те дни, когда советские генералы разглядывали в бинокли лесные финские дороги) не случайно и совсем не по дурости, а в соответствии с изумительно красивым Планом. К обсуждению этого Плана мы подойдем чуть позднее, а сейчас снова обратимся к событиям 17 июня 1941 г. Именно в этот день, когда 1-я тд начала погрузку в эшелоны, уходящие в Заполярье, командный состав 10 МК убыл на штабные учения. Провести эти учения руководство округа решило на севере Карельского перешейка, в районе Выборга, рядом с финской границей. В 9 часов утра 21 июня что-то изменилось, учения были неожиданно прерваны, а всем командирам было приказано немедленно вернуться в свои части [17]. В два часа ночи 22 июня 1941 г. (в то самое время, когда эшелоны с 1-й танковой дивизией приближались к станции выгрузки) на командный пункт 21-й тд 10-го мехкорпуса, в поселок Черная речка под Ленинградом, прибыл сам генерал-лейтенант П. С. Пшенников - командующий 23-й, самой крупной из трех армий Северного фронта. Генерал-лейтенант лично поставил командиру 21-й тд полковнику Бунину задачу готовить дивизию к выступлению. В 12-00 22 июня в дивизии объявлена боевая тревога с выходом частей в свои районы сбора по тревоге [17]. На следующий день, в 6 часов утра 23 июня в 21-й танковой дивизии получен боевой приказ штаба 10 МК о выступлении в район Иля-Носкуа (ныне г. Светогорск Ленинградской области), в нескольких километрах от финской границы. В распоряжении автора не было текста „Журнала боевых действий" других дивизий 10 МК (24-й танковой и 198-й моторизованной), но судя по тому, что они вышли из района постоянной дислокации в Пушкине и Ораниенбауме в то же самое время, что и 21-я тд, и двинулись в том же направлении, можно предположить, что 22 июня 41 г. и они получили аналогичные приказы от командования корпуса и 23-й армии. Самое время познакомиться теперь поближе и с этим мехкорпусом. 10-й мехкорпус (командир - генерал-майор И. Г. Лазарев), был оснащен и подготовлен к ведению боевых действий значительно хуже 1 МК. В разных источниках приводятся разные цифры укомплектованности 10 МК танками: от 469 до 818 единиц [3, 8]. Такая неразбериха в цифрах, по всей вероятности, связана с тем, что на вооружение корпуса было принято множество танков Т-26 и БТ ранних выпусков, которые перед началом войны ускоренно списывались в преддверии поступления новой техники. В большей степени это замечание относилось к 24-й танковой дивизии 10-го мехкорпуса, сформированной на базе 11-го запасного танкового полка и принявшей от него сильно изношенную учебную материальную часть: 139 БТ-2 и 142 БТ-5 (всего 281 танк выпуска 1932/1934 годов). Когда 24-я тд начала выдвижение в исходный для наступления район, из 281 имеющегося в наличии танка 49 были оставлены в месте постоянной дислокации как неисправные, после чего из вышедших в поход 232 танков до лесного массива в районе Светогорска дошло только 177 танков. Во всех отношениях лучше обстояли дела в другой танковой дивизии 10 МК. 21-я танковая дивизия была сформирована на базе 40-й Краснознаменной танковой бригады, заслужившей свой орден за мужество и мастерство, проявленные в боях на Карельском перешейке. К началу войны 21-я тд имела по списку 217 легких танков Т-26 [8]. И марш эта дивизия выполнила гораздо организованнее. В журнале боевых действий 21-й танковой читаем: „...на марше имелось место отставания отдельных танков и машин, которые службой замыкания дивизии быстро восстанавливались и направлялись по маршруту" [17]. Что касается третьей дивизия 10 МК - 198-й моторизованной, то она имела всего несколько десятков исправных танков, и, по сути дела, была обычной стрелковой дивизией с необычно большим количеством автотранспорта. Все познается в сравнении. К этому золотому правилу, так старательно забытому коммунистическими „историками", мы будем обращаться еще не один раз. Разумеется, в сравнении с 1 МК (1 039 танков и 4730 автомашин самого разного назначения, от бензоцистерн до рефрижераторов и душевых кабин, новейшие гусеничные тягачи и новейшие гаубицы в артполках) 10 МК выглядит просто безоружным. Но воевать-то собирались не со своим соседом по округу, а с каким-то другим противником... В тот же самый день и час, когда огромные, грохочущие и изрядно дымящие колонны танков, броневиков, гусеничных тягачей 10-го мехкорпуса двинулись через Ленинград на Выборг, утром 23 июня 1941 г. по ленинградскому шоссе из Пскова в Гатчину (Красногвардейск) двинулась и главная ударная сила Северного фронта: две дивизии (3-я танковая и 163-я моторизованная) из состава 1 МК. „Мчались танки, ветер поднимая, наступала грозная броня..." Только в каком-то странном направлении мчались. Не на войну - а от войны. Или все-таки на войну, но на другую? А в это время на самых дальних (пока еще - дальних) западных подступах к Ленинграду назревала большая беда. С первых же часов войны в Прибалтике, в полосе обороны Северо-Западного фронта, ход боевых действий отчетливо приобретал характер небывалого разгрома. Вот как описывают советские военные историки события тех дней в монографии „1941 год - уроки и выводы": „...последствия первых ударов противника оказались для войск Северо-Западного фронта катастрофическими. Войска армий прикрытия начали беспорядочный отход... Потеряв управление, командование фронта не смогло принять решительных мер по восстановлению положения и предотвращению отхода 8-й и 11-й армий..." [3]. Стоит отметить, что на противника „беспорядочный отход" войск Северо-Западного фронта произвел впечатление заранее запланированного отступления! Начальник штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер записывает 23 июня 1941 г. в своем „Военном дневнике": „...об организованном отходе до сих пор как будто говорить не приходится. Исключение составляет, возможно, район перед фронтом группы армий „Север", где, видимо, действительно заранее был запланирован и подготовлен отход за реку Западная Двина. Причины такой подготовки пока установить нельзя..." [12]. Да, не хватало у немецких генералов фантазии на то, чтобы представить себе наши реалии... Вернемся, однако, к описанию этих событий, данному российскими историками: „...26 июня положение отходивших войск резко ухудшилось... 11-я армия потеряла до 75% техники и до 60% личного состава. Ее командующий генерал-лейтенант В. И. Морозов упрекал командующего фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова в бездействии... в Военном совете фронта посчитали, что он не мог докладывать в такой грубой форме, при этом Ф. И. Кузнецов сделал ошибочный вывод, что штаб армии вместе с В. И. Морозовым попал в плен и работает под диктовку врага... Среди командования возникли раздоры. Член Военного совета корпусной комиссар П. А. Диброва, например, докладывал, что начальник штаба генерал-лейтенант П. С. Кленов вечно болеет, работа штаба не организована, а командующий фронтом нервничает..." [3]. Пока в штабе Северо-Западного фронта (С.-З. ф.) искали „крайнего", 26 июня 1941 г. в районе Даугавпилса сдался в плен начальник Оперативного управления штаба С.-З. ф. генерал-майор Трухин (в дальнейшем Трухин активно сотрудничал с немцами, возглавил штаб власовской „армии" и закончил жизнь на виселице 1 августа 1946 года) [20, с. 164]. Для правильного понимания дальнейших событий очень важно отметить, что Верховное командование в Москве трезво оценивало ситуацию и не питало никаких иллюзий по поводу того, что разрозненные остатки неуправляемого С.-З. ф. смогут сдержать наступление немецких войск. Уже 24 июня (т. е. на третий день войны!) было принято решение о создании оборонительной полосы на рубеже реки Луга - 550 км к западу от границы, 90 км до улиц Ленинграда [21]. Вместе с тем, 25 июня Ставка приняла решение о проведении контрудара против 56-го танкового корпуса вермахта, прорвавшегося к Даугавпилсу. В стремлении хоть как-то задержать наступление немцев на естественном оборонительном рубеже реки Западная Двина командование РККА привлекло к участию в этом контрударе совершенно неукомплектованный 21-й мехкорпус (плановый срок завершения формирования этого корпуса был назначен на 1942 г.) и даже 5-й воздушно-десантный (!) корпус, не имевший для борьбы с танками ни соответствующего вооружения, ни должной подготовки. Другими словами, брешь в разваливающемся фронте обороны пытались заткнуть всем, что было под руками. И вот в этой-то обстановке самый мощный на северо-западном ТВД 1-й мехкорпус (который даже после отправки 1-й тд в Лапландию еще имел в шесть раз больше танков, чем 21-й мехкорпус Лелюшенко!), разбивая дороги гусеницами сотен танков, уходил на север, в Гатчину, т. е. в прямо противоположном от линии фронта направлении! К слову говоря, сами немцы были весьма обескуражены необъяснимым для них исчезновением „псковской танковой группы". Сперва им показалось, что 1 МК ушел от Пскова на юг. Гальдер 22 июня 1941 г. отмечает в своем дневнике: „...русская моторизованная псковская группа... обнаружена в 300 км южнее предполагавшегося ранее района ее сосредоточения..." Затем - следующая версия (запись от 24 июня): „...из всех известных нам оперативных резервов противника в настоящее время неясно пока лишь местонахождение псковской танковой группы. Возможно, она переброшена в район между Шяуляем и Западной Двиной..." На следующий день, 25 июня, Гальдеру доложили, что „...1-й танковый корпус противника переброшен из района Пскова через Западную Двину в район южнее Риги..." [12]. Не будем слишком строги в оценке работы немецкой военной разведки. Им просто в голову не могло прийти, где на самом деле надо искать 1-й мехкорпус. Да и не было у них разведывательных самолетов с таким радиусом действия, который бы позволил зафиксировать передвижения танковых частей Северного фронта. Вот если бы был у них разведывательный спутник, то с его „борта" открылось бы поистине фантастическое зрелище. От границы Восточной Пруссии к Западной Двине двумя длинными колоннами в северо-восточном направлении двигались два немецких танковых корпуса из состава 4-й танковой группы: 41-й под командованием Рейнгардта и 56-й под командованием Манштейна. Далее на огромном трехсоткилометровом пространстве шла обычная мирная (если смотреть на нее из космоса) жизнь. А еще дальше к востоку, в том же самом северо-западном направлении, в таких же клубах пыли и дыма двигались два советских мехкорпуса: 1 МК - от Пскова к Ленинграду, 10 МК - от Ленинграда к Выборгу. И что совсем уже удивительно - марширующие советские и воюющие немецкие дивизии двигались почти с одинаковой скоростью! Корпус Манштейна прошел 255 км от границы до Даугавпилса (Двинска) за четыре дня. Средний темп продвижения - 64 км в день. Корпус Рейнгадта прошел от границы до городка Крустпилса на Западной Двине за пять дней. Средний темп продвижения - 53 км в день. А танковые дивизии 10-го мехкорпуса вышли в указанный им район сосредоточения северо-восточнее Выборга, в 150 км от Ленинграда, только к концу дня 24 июня. Двое суток на марш от Пскова до Гатчины (200 км по прямой) потребовалось и дивизиям элитного 1-го мехкорпуса. Строго говоря, темп продвижения советских танковых дивизий был все же в полтора раза выше. Но немцы ведь не просто маршировали, а (как принято считать) еще и „преодолевали ожесточенное сопротивление Красной Армии..." Неспособность механизированных частей к организации форсированного марша было первым неприятным сюрпризом, с которым столкнулось командование Северного фронта. Низкие темпы отнюдь не были связаны с особой тихоходностью советских танков (БТ и по сей день может считаться самым быстроходным танком в истории), а с безобразной организацией службы регулирования движения и эвакуации неисправных машин. В специально посвященном этому вопросу приказе командира 1-го мехкорпуса от 25 июня 1941 года [8] отмечалось, что машины следовали в колоннах стихийно, перегоняя друг друга, останавливаясь по желанию шоферов на незапланированных стоянках, создавая пробки. Сбор отставших и ремонт неисправных машин отсутствовал. Не многим лучше обстояли дела и в 10-ом мехкорпусе. Протяженность маршрута выдвижения 24-й танковой дивизии составила 160 километров, которые она преодолела за 49 часов! Средняя скорость марша - 3,5 км/час (если помните, Д. Павлов предполагал, что мехкорпуса будут не просто маршировать, а наступать с темпом в 15 км/час!). В 21-ой танковой дивизии танки израсходовали в ходе двухдневного марша по 14-15 моточасов, что явно свидетельствует о том, что даже в этой, наиболее подготовленной и лучше оснащенной, дивизии половина „марша" состояла из стояния в пробках и заторах. Как бы то ни было, к 25-26 июня все части и соединения 1-го и 10-го мехкорпусов развернулись в указанных им районах на огромном пространстве от Гатчины до Заполярья, привели в порядок после многодневного марша людей и технику, выслали к финской границе (а как стало сейчас известно из воспоминаний живых участников событий) и ЗА финскую границу разведывательные группы и... И ничего не произошло. Сухопутные (подчеркнем это слово жирной чертой) силы Северного фронта (14-я, 7-я, 23-я армии в составе пятнадцати стрелковых, двух моторизованных, четырех танковых дивизий и отдельной стрелковой бригады) застыли в томительном и необъяснимом бездействии. 1.4. На рассвете 25 июня 1941 года... В то время, как войска Северного фронта (Ленинградского ВО) совершали эти загадочные перегруппировки, боевые действия в Прибалтике продолжали развиваться все в том же, т. е. катастрофическом, направлении. Только в районе Даугавпилса отчаянно смелый удар танкистов 21-го мехкорпуса Лелюшенко на пару дней затормозил продвижение врага. На всех остальных участках немцы почти беспрепятственно переправлялись через Западную Двину, выходя на „финишную прямую" Режица-Псков-Ленинград. Единственным резервом, которым могло немедленно воспользоваться советское командование, были очень мощные силы авиации Ленинградского округа. Мосты и переправы через Западную Двину находились в зоне досягаемости 2, 44, 58 (район Старой Руссы), 201, 202, 205 (район Гатчины) бомбардировочных авиаполков [23]. Понимало ли советское военное командование ту огромную роль, которую может сыграть авиация в удержании стратегически важного водного рубежа? Еще как понимало! Несколько дней спустя, когда в Белоруссии, в полосе разгромленного Западного фронта, немцы начали переправляться через Березину, сам Нарком обороны Тимошенко отдал приказ, в соответствии с которым к разрушению переправ через Березину привлекли буквально все, что могло летать. От легких бомбардировщиков Су-2 до тяжелых и неповоротливых, как речная баржа, ТБ-3. Приказ Тимошенко требовал бомбить непрерывно, с малых высот. Немецкие историки назвали те дни „воздушным Верденом". Наша авиация несла страшные потери. Полки дальних бомбардировщиков ДБ-3, для действия с малых высот никак не пригодные, таяли, как свеча на ветру. Гибли летчики и штурманы дальней авиации - профессионалы с уникальным для ВВС Красной Армии уровнем подготовки. Такой ценой заплатила Ставка за возможность выиграть несколько дней для переброски в Белоруссию резервов из внутренних округов. И, заметим, никто из позднейших историков и военных специалистов никогда не критиковал это жестокое, но оправданное обстановкой решение Наркома... Вернемся, однако, в Прибалтику. Могли ли ВВС Северного фронта нанести ощутимый удар по переправам на Западной Двине (Даугаве)? Накануне войны в составе шести вышеупомянутых бомбардировочных авиаполков был 201 СБ в исправном состоянии. Кроме того, к участию в массированном авиаударе можно было привлечь и три бомбардировочных авиаполка (35, 50, 53) из состава 4-й авиадивизии (район г. Тарту в Эстонии), оперативно подчиненной с началом боевых действий Северному фронту. Это еще 119 исправных бомбардировщиков [23]. Расстояние в 400-450 км от аэродромов, на которых базировались эти части, до Западной Двины позволяло использовать „устаревшие" бомбардировщики СБ с максимальной бомбовой нагрузкой. Более того, в отличие от той трагической ситуации, что сложилась в небе над Березиной, бомбардировщики можно было прикрыть на всем протяжении маршрута до цели и обратно новейшими истребителями МиГ-3 из состава 7, 159 и 153 истребительных полков. Этих новейших было, по мнению советских историков, совсем мало: всего лишь 162 МиГа в исправном состоянии. Это, действительно, меньше, чем хотелось бы, но в полтора раза больше численности единственной на всем северо-западном ТВД истребительной эскадры люфтваффе JG 54 (98 исправных „Мессершмиттов" Bf-109 F по состоянию на 24 июня 1941 г.) [24]. Если и этого окажется недостаточно, то в составе Северного фронта были еще 10, 137 и 72 бомбардировочные авиаполки в районе Мурманска и Петрозаводска, которые можно было бы достаточно быстро перебазировать на юг, к Ленинграду. Может быть, и это не так много, как хочется, но в составе 1-го Воздушного флота люфтваффе, прокладывавшего дорогу немецким дивизиям группы армий „Север", было всего 210 исправных бомбардировщиков (по состоянию на утро 24 июня 41 г.) [24]. Примечательно, что в сводке No 3 штаба Северо-Западного фронта, составленной в 12 часов 22 июня, было сказано, что „противник еще не вводил в действие значительных сил ВВС, ограничиваясь действием отдельных групп и одиночных самолетов..." [61]. Оценка вполне объяснимая, если принять во внимание то, что реальное число исправных боевых самолетов всех типов (330 единиц) в составе 1-го Воздушного флота люфтваффе оказалось ровно в десять раз меньшим того, которое ожидало увидеть на этом направлении высшее руководство РККА. По крайней мере, именно такой вывод можно сделать из материалов рассекреченной только в 1993 г. знаменитой оперативно-стратегической „игры", проведенной Генштабом в январе 1941 г. [108]. Следующий вопрос - способно ли было командование ВВС Северного фронта к организации такого широкомасштабного авиационного наступления? Критерий истины - практика. Практика показала - еще как способно! На рассвете 25 июня 1941 года все вышеперечисленные авиационные соединения, а также крупные силы авиации Северного и Балтийского флотов нанесли мощный внезапный удар по врагу. Вот как описывает эти события Главный маршал авиации СССР А. А. Новиков: „...рано утром 25 июня я был на узле связи, размещавшемся в полуподвальном помещении здания штаба округа. Последние приготовления, уточнение данных, короткие переговоры с командирами авиасоединений, и на аэродромах заревели моторы. Воздушная армада из 263 бомбардировщиков и 224 истребителей и штурмовиков устремилась на врага... Налет длился несколько часов, одна группа сменяла другую... Впервые в истории наших ВВС к одновременным действиям привлекалось такое количество боевой техники, причем на всем фронте: от Выборга до Мурманска... Эта первая в истории советской авиации многодневная операция убедила нас..." [39]. Ну и так далее. Только удар этот пришелся вовсе не по немцам! Воздушная армада устремилась на... Финляндию. Сотни тонн бомб обрушились на мосты, дороги, заводы и железнодорожные станции, города и аэродромы по всей территории страны, „от Выборга до Мурманска", как без тени смущения пишет товарищ маршал. „Состоявшиеся воздушные налеты против нашей страны, бомбардировки незащищенных городов, убийства мирных жителей - все это яснее, чем какие-либо дипломатические оценки показали, каково отношение Советского Союза к Финляндии",- заявил депутатам парламента премьер-министр Финляндии Юкко Рангель [26]. Вечером 25 июня финский парламент объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР. Предоставим финским историкам право и дальше дискутировать по поводу того, стало ли нападение с воздуха причиной вступления Финляндии в войну или оно было просто использовано в качестве благовидного предлога финским руководством, мечтавшем об отмщении за трагедию „зимней войны" 39-40 гг. Мы же постараемся сопоставить то, что произошло на рассвете 25 июня на советско-финской границе, с тем, что началось ранним утром 22 июня того же года на другой границе, советско-германской. Читателя, которого оскорбляет любое сравнение Сталина с Гитлером, можно сразу утешить: различий будет больше, чем совпадений. Абсолютно тождественными были только те подлые приемы, которыми воспользовались оба тирана, и те „гнилые отмазки", которыми попытались заморочить мировую общественность советские и фашистские пропагандисты. Так же, как и Германия, Советский Союз не предъявлял своей будущей жертве никаких претензий по части несоблюдения ею мирных договоров и до последнего часа поддерживал с ней нормальные дипломатические отношения. Будущую жертву агрессии пытались убаюкать лживыми проявлениями дружбы и взаимопонимания. Так, всего за три дня до начала массированных бомбардировок (вечером 22 июня 1941 г.) посол СССР в Хельсинки Павел Орлов заявил о том, что советское правительство будет уважать нейтралитет Финляндии! [26]. И только после того, как агрессия стала свершившимся фактом, нацистские и коммунистические брехуны затянули песню про „вынужденный, упреждающий удар". На этом все сходство и заканчивается. Дальше начинаются одни только различия. В первой волне авианалетов на советские аэродромы в Прибалтике на рассвете 22 июня 41 г. приняло участие всего лишь 76 бомбардировщиков и 90 истребителей люфтваффе [25, с. 270]. Финляндию бомбили гораздо основательнее. Оно и понятно - было чем бомбить (см. выше состав авиации Северного фронта). Немецкая авиация перебазировалась на приграничные аэродромы за несколько недель (или даже дней) до начала боевых действий. Летчики люфтваффе действовали над новой, малознакомой территорией. Сталинские соколы летели по знакомым до мелочей маршрутам: за время первой (зима 39/40 гг.) финской войны советская авиация выполнила более 80 тысяч боевых самолето-вылетов. Немцам предстояло сокрушить авиацию противника, многократно превосходящего их в численности. Советские ВВС могли действовать, практически не обращая внимания на противодействие нескольких десятков финских истребителей. Совершенно различными оказались и политические последствия 22 июня и 25 июня. Вероломное нападение на СССР было квалифицированно Международным Нюрнбергским трибуналом как тягчайшее преступление гитлеровского режима. Советский Союз участвовал в работе Нюрнбергского трибунала, но отнюдь не в качестве одного из обвиняемых... Немецкие историки проделали в послевоенные годы огромную работу по раскрытию механизма подготовки и развязывания мировой бойни. Их советские „коллеги" действовали гораздо ловчее. В большинстве популярных военно-исторических книжек (к числу этих „книжек" придется отнести и вузовские учебники по истории СССР и КПСС) нет даже малейшего упоминания про полыхавшие огнем пожаров финские города. В тех же весьма малочисленных работах, в которых упоминается история с июньскими бомбардировками Финляндии, этим атакам советской авиации дается совершенно удивительное толкование. Оказывается, это был имеющий сугубо оборонительные цели „удар по аэродромам врага". Открываем, например, солидную монографию М. Н. Кожевникова [27] и читаем в ней дословно следующее: „...в целях ослабления авиационной группировки врага и срыва готовившегося налета на Ленинград Ставка приказала подготовить и провести массированные удары по аэродромам Финляндии и Северной Норвегии, где базировались авиачасти 5-го воздушного флота Германии и финская авиация..." Вот это класс! Вот это работа мастера! Всего одна маленькая буква „и" - и все становится с ног на голову. На аэродромах оккупированной немцами весной 1940 г. Норвегии были немецкие авиачасти, в том числе и вышеупомянутая бомбардировочная группа II/KG30. Они действительно, с первого дня войны бомбил