и священников поставили в митрополиты Григория, руководствуясь уставом апостольским, прежним примером русских епископов, которые при великом князе Изяславе сами поставили митрополита Клима; потом примером единоплеменных болгар и сербов. "Этим поступком,говорят епископы,- мы не отделяемся от восточной церкви, продолжаем почитать патриархов восточных, митрополитов и епископов отцами и братиями, согласно с ними держим исповедание веры, хотим избежать только насилий и вмешательства мирского человека, симонии и всех беспорядков, которые происходили недавно, когда Киприан, Пимен и Дионисий спорили о митрополии". Епископы хотят избежать симонии, в которой упрекают константинопольский двор; но в 1398 году луцкий епископ Иоанн обязался дать королю Ягайлу двести гривен и тридцать коней, если тот поможет ему получить Галицкую митрополию. Витовт с своей стороны выдал окружную грамоту о поставлении Григория, в которой выставляет те же самые причины события и, описавши подробно ход дела, заключает: "Пишем вам, чтоб вы знали и ведали, как дело было. Кто хочет по старине держаться под властию митрополита киевского - хорошо, а кто не хочет, то как хочет, знайте одно: мы не вашей веры, и если б мы хотели, чтоб в наших владениях вера ваша истреблялась и церкви ваши стояли без устройства, то мы бы ни о ком и не хлопотали; но когда митрополита нет или епископ который умрет, то мы бы наместника своего держали, а доход церковный, митрополичий и епископский себе бы брали. Но мы, желая, чтоб ваша вера не истреблялась и церквам вашим было бы строение, поставили собором митрополита на киевскую митрополию, чтоб русская честь вся стояла на своей земле". Фотий с своей стороны издал также окружное послание к православному южнорусскому народонаселению. Не упоминая о Витовте, митрополит в очень сильных выражениях порицает поступок Григория Цамблака и епископов, его поставивших. Из послания узнаем, что Григорий ездил сперва в Константинополь на поставление, но был там лишен священнического сана патриархом Евфимием и едва спасся бегством от казни. Этот случай Фотий приводит в доказательство бескорыстия константинопольского двора, ибо как сам Григорий, так и прежде его Феодосий полоцкий обещали много золота и серебра за свое поставление, но не получили желаемого. Фотий требует от православных, чтоб они не сообщались с епископами, замыслившими разделение митрополии. Цамблак, славившийся между современниками красноречием, остался верен правилу, выраженному в послании поставивших его епископов, т. е. остался верен православию. В наших летописях сохранилось известие, будто бы он задал вопрос Витовту: зачем тот не в православии? И будто бы Витовт отвечал, что если Григорий поедет в Рим и оспорит там папу и всех мудрецов его, то он со всеми своими подданными обратится в православие. Это известие может указывать только на побуждения, которые заставили Григория отправиться вместе с посольством Витовтовым на Констанцский собор. Литовское посольство прибыло в Констанц уже к концу заседания собора, на который оно явилось 18 февраля 1418 года вместе с послами греческого императора Мануила, имевшими поручение начать переговоры с папою о соединении церквей. Посольство греческое и литовское были приняты торжественно, получили право отправлять богослужение по своему обряду, но уехали ни с чем, потому что собор разошелся, не начавши совещания о соединении церквей. Григорий жил недолго по возвращении из Констанца; он умер в 1419 году. В это время вражда к Москве остыла в Витовте, и все внимание его было поглощено отношениями польскими; вот почему по смерти Цамблака он не старался об избрании особого митрополита для Киева, и Фотий снова получил в управление церковь южнорусскую. Извещая об этом событии православных, он пишет: "Христос, устрояющий всю вселенную, снова древним благолепием и миром свою церковь украсил и смирение мое в церковь свою ввел, советованием благородного, славного, великого князя Александра (Витовта)". В 1421 году мы видим Фотия на юго-западе: во Львове, Владимире, Вильне; а в 1430 году он был в Троках и в Вильне у Витовта вместе с московским великим князем Василием Васильевичем, причем литовский князь оказал большую честь митрополиту; такую же честь оказал ему и преемник Витовта, Свидригайло. Мы видели, каким важным шагом ознаменовал свою политическую деятельность Фотий на севере, в Москве, объявивши себя торжественно на стороне племянника против дяди; при жизни Фотия открытой вражды не было и Юрий признавал старшинство племянника, но тотчас по смерти митрополита князья снова заспорили и стали собираться в Орду. Усобицы между Василием и Юрием происходили, когда митрополита не было в Москве, и мы с уверенностию можем сказать, что присутствие митрополита дало бы иной характер событиям, ибо мы видели, как митрополит Иона сильно действовал в пользу Василия Темного; мы видели, как побежденные князья требуют у победителя, чтоб он не призывал их в Москву в то время, когда там не будет митрополита, который один мог дать им ручательство в безопасности. Московские смуты долго мешали назначению нового митрополита; наконец был избран рязанский епископ Иона, первый митрополит не только русский, но рождением и происхождением из Северной Руси, именно из Солигалицкой области. Но, когда медлили в Москве, спешили в Литве, и, прежде чем Иона успел собраться ехать в Константинополь, оттуда уже явился митрополитом смоленский епископ Герасим, который остановился в Смоленске, пережидая здесь, пока в Москве прекратятся усобицы. Усобицы прекратились, но Москва не видала Герасима: поссорившись с литовским князем Свидригайлом, митрополит был схвачен им и сожжен. На этот раз Иона отправился в Константинополь, но опять был предупрежден: здесь уже поставили Исидора, последнего русского митрополита из греков и поставленного в Греции, потому что Флорентийский собор, смуты и падение Византии должны были повести необходимо к независимости русской митрополии от константинопольского патриарха. Исидор, приехавши в Москву, стал собираться на собор, созванный в Италии для соединения церквей. Самое уже место собора в стране неправославной должно было возбуждать подозрение в Москве. Великому князю не хотелось, чтобы Исидор ехал в Италию; когда же он не смог отклонить митрополита от этого путешествия, то сказал ему: "Смотри же, приноси к нам древнее благочестие, какое мы приняли от прародителя нашего Владимира, а нового, чужого, не приноси, если же принесешь что-нибудь новое и чужое, то мы не примем". Исидор обещался крепко стоять в православии, но уже на дороге православные спутники стали замечать в нем наклонность к латинству: так, в Юрьеве Ливонском (Дерпте), когда русское народонаселение города вышло к нему навстречу с священниками и крестами и в то же время вышли навстречу немцы с своими крестами, то он подошел сначала к последним. На соборе Исидор принял соединение: между другими побуждениями Исидор мог иметь в виду и большие средства к поддержанию единства митрополии, большие удобства в положении русского митрополита, когда князья - московский и литовский - не будут разниться в вере. Но в Москве не хотели иметь в виду ничего, кроме поддержания древнего благочестия и когда Исидор, возвратясь в Москву, принес новое и чужое, когда начал называться легатом папиным и велел носить пред собою крыж латинский и три палицы серебряные, когда на литургии велел поминать папу вместо патриархов вселенских, а после литургии велел на амвоне читать грамоту о соединении церквей, когда услыхали, что дух св. исходит от отца и сына, что хлеб бесквасный и квасной может одинаково претворяться в тело Христово и прочие новизны, то великий князь назвал Исидора латинским ересным прелестником, волком, велел свести его с митрополичьего двора и посадить в Чудове монастыре под стражу, а сам созвал епископов, архимандритов, игуменов, монахов и велел им рассмотреть дело. Те нашли, что все это папино дело, несогласное с божественными правилами и преданиями; а между тем Исидор успел бежать из заключения. Великий князь не велел догонять его. Флорентийский собор заставил наконец решиться на то, что хотел сделать Митяй на севере, что сделали потом на юге епископы, поставившие Цамблака. Великий князь отправил в Константинополь грамоту к патриарху. "Прошло уже с лишком 450 лет, - пишет Василий, - как Россия держит древнее благочестие, принятое от Византии при св. Владимире. По смерти митрополита Фотия мы понудили идти к вам епископа рязанского Иону, мужа духовного, от младенчества живущего в добродетельном житии; но не знаем, почему вы нашего прошения не приняли, грамотам и послу нашему не вняли и вместо Ионы прислали Исидора, за которым мы не посылали, которого не просили и не требовали; мольба императорского посла, благословение патриарха, сокрушение, покорение, челобитье самого Исидора едва-едва могли заставить нас принять его. Нам тогда и в мысль не приходило, что со временем от него станется! Он принес нам папские новизны, приехал легатом, с латински изваянным распятием и злочестиво двоеженствовал, называя себя учителем и настоятелем двух церквей, православной и латинской. Мы собрали наше православное духовенство, и всем Исидорово поведение показалось чуждым, странным и противозаконным. Вследствие всего этого просим твое святейшее владычество, пошли к нам честнейшую твою грамоту, чтоб наши епископы могли избирать и поставлять митрополита в Русь, потому что и прежде по нужде так бывало; а теперь у нас нашествие безбожных агарян, в окрестных странах неустройство и мятежи; притом же нам надобно сноситься с митрополитом о важных делах, и когда митрополит грек, то мы должны разговаривать с ним через переводчиков, людей незначительных, которые таким образом прежде других будут знать важные тайны". Эта грамота не достигла Константинополя: в Москву пришла весть, будто император греческий принял латинство и переселился в Рим; тогда великий князь велел возвратить послов с дороги. Скоро после того в Москве начались новые бедствия и смуты: плен великого князя Василия, сперва у татар, потом у Шемяки, не дал возможности думать о поставлении митрополита, и здесь мы должны также заметить, что это обстоятельство - отсутствие митрополита - имело важное влияние на ход событий: едва ли Шемяка и Можайский могли бы привести в исполнение свой замысел при митрополите. Когда Василий утвердился опять на столе великокняжеском, то поспешили поставлением митрополита: поставлен был своими епископами давно нареченный на митрополию Иона рязанский, уже успевший оказать важные услуги великому князю и его семейству. Услуги, оказанные Ионою московскому правительству после поставления его в митрополиты, мы видели прежде, в своем месте, здесь же должны обратить внимание на отношения к Византии и Литовской Руси. После Ионина поставления великий князь отправил к императору Константину Палеологу грамоту, в которой писал: "После кончины Фотия митрополита мы, посоветовавшись с своею матерью, великою княгинею, и с нашею братьею, русскими князьями, великими и поместными, также и с государем Литовской земли, с святителями и со всем духовенством, с боярами и со всею землею Русскою, со всем православным христианством, избрали и отправили с нашим послом рязанского епископа Иону к вам в Константинополь для поставления; но прежде его прихода туда император и патриарх поставили на Киев, на всю Русь, митрополитом Исидора, Ионе же сказали: "Ступай на свой стол - Рязанскую епископию; если же Исидор умрет или что-нибудь другое с ним случится, то ты будь готов благословен на митрополичий престол всея Руси". Так как в ваших благословенных державах произошло разногласие в церкви божией, путешественники в Константинополь претерпевают на дороге всякого рода затруднения, в наших странах неустройство всякое, нашествие безбожных агарян, междоусобные войны, мы сами не от чужих, но от братьев твоих претерпели страшное бедствие, то при такой великой нужде, собравши своих русских святителей согласно с правилами, поставили мы вышеупомянутого Иону на митрополию русскую, на Киев и на всю Русь. Мы поступили так по великой нужде, а не по гордости или дерзости; до скончания века пребудем мы в преданном нам православии; наша церковь всегда будет искать благословения церкви цареградской и во всем по древнему благочестию ей повиноваться; и отец наш, Иона митрополит, также просит благословения и соединения, кроме нынешних новых разногласий, и молим твое святое царство, будь благосклонен к отцу нашему Ионе митрополиту. Мы хотели обо всех этих делах церковных писать и к святейшему патриарху православному, требовать его благословения и молитвы; но не знаем, есть ли в вашем царствующем граде патриарх или нет? Если же, бог даст, будет у вас патриарх по древнему благочестию, то мы будем извещать его о всех наших положениях и просить благословения". В 1453 году Константинополь был взят турками; в Москве узнали об этом событии от бежавшего из плена грека Димитрия; митрополит Иона окружным посланием уведомил православных о падении Константинограда, о страшных бедствиях греческого народа и просил помочь означенному Димитрию выкупить семейство из турецкого плена. К патриарху Геннадию Иона писал, что просит его благословения и посылает дары, какие нашлись у него. "Не погневайся, - пишет Иона, - за наши малые поминки (подарки), потому что и наша земля от поганства и междоусобных войн очень истощилась. Да покажи к нам, господин, духовную любовь, пришли к моему сыну, великому князю, честную свою грамоту к душевной пользе великому нашему православию; сколько у нас ни было грамот от прежних патриархов, мы все их держали за земскую честь, к своей душевной пользе; но все эти грамоты погибли от пожаров во время земских нестроений". Быть может, грамота от патриарха нужна была в Москве как доказательство, что поставление русского митрополита независимо от Константинополя не уничтожило единения с последним, что там не сердятся за эту перемену отношений. Если московский князь и митрополит обязывались оставаться в единении с Византиею только под условием, чтоб там сохранялось древнее благочестие, если новизны Флорентийского собора, принесенные Исидором, нашли себе такой сильный отпор в Москве, и прежде всего со стороны самого правительства, то понятно, что иначе встречена была эта новизна от католических правителей Руси Литовской: в 1443 году польский король Владислав Ягеллович дал жалованную грамоту русскому духовенству, в которой объявлял, что церковь восточная - греческая и русская - приведена в давно жданное соединение с римскою, вследствие чего русское духовенство, терпевшее до сих пор некоторое утеснение, как выражается король, жалуется всеми томи правами и вольностями, которыми пользуется духовенство католическое. Но Исидор, принужденный бежать из Москвы, не остался нигде на Руси; король Владислав в следующем же 1444 году пал под Варною, преемник его Казимир находился в затруднительном положении между требованиями Польши и Литвы, что заставляло его прекратить неприязнь с Москвою, а мир мог быть всего скорее заключен под влиянием митрополита Ионы: литовский князь, желая мира с Москвою, должен был для этого приобресть расположение Ионы подчинением ему церкви литовско-русской; Иона с своей стороны должен был всеми силами стараться о мире между Казимиром и Василием, потому что только под условием этого мира могло сохраниться единство церковное. Так, мы видим, что когда по заключении мира встретились вновь какие-то недоразумения, то Казимир, отправляя своего посла в Москву, приказал ему попросить митрополита постараться, чтоб мир не был нарушен. Иона, называя себя общим богомольцем, отвечал Казимиру, что он говорил великому князю Василию о мире с благословением и мольбою и что Василий хочет с королем братства и любви. "Благодарю твое господство, - пишет Иона, - за доброе расположение и благословляю тебя на любовь с братом твоим великим князем Василием Васильевичем, который желает того же; я же ваш общий богомолец, по своему святительскому долгу рад бога молить и стараться о мире между вами; за великое ваше жалованье и поминки благодарю и благословляю". Мы знаем, в чем состояло это великое жалованье, за которое Иона благодарит Казимира: последний обещал восстановить единство русской церкви по старине и прислать Ионе решительный ответ по возвращении своем из Польши в Литву. Король сдержал слово и подчинил юго-западную русскую церковь Ионе, которого видим в Литве в 1451 году. Но опасные следствия Флорентийского собора не могли ограничиться для Юго-Западной Руси одною попыткою Исидора: папы не любили отказываться от того, что раз каким бы то ни было образом попадало в их руки, а литовский князь, католик, не мог препятствовать намерениям главы католицизма. В 1458 году отъехавший в Рим константинопольский патриарх Григорий Мамма поставил Григория, ученика Исидорова, в митрополиты на Русь. В Москву дали знать об этом немедленно, и еще до прихода Григория в Литву великий князь Василий послал сказать королю Казимиру, чтоб тот не принимал митрополита из Рима, на общего отца. Иону, но вводил новизны, не нарушал старины. "Старина же наша,- писал Василий,- которая ведется со времен прародителя нашего Владимира, крестившего Русскую землю, состоит в том, что выбор митрополита принадлежал всегда нашим прародителям, великим князьям русским, и теперь принадлежит нам, а не великим князьям литовским; кто будет нам люб, тот и будет у нас на всей Руси, а от Рима митрополиту у нас не бывать, такой мне по надобен; и ты, брат, ни под каким видом не принимай его, если же примешь, то ты церковь божию разделишь, а не мы". Иона, не могший сам отправиться в Литву по причине старости и болезней, отправил туда двух архимандритов с посланием к православным епископам, князьям, панам и боярам, чтоб стояли за православную веру твердо, помня древнее законоположение, установленное на седми соборах. В Москве созван был собор из владык Северной Руси, рукоположенных митрополитом Ионою: владыки дали здесь обещание - от святой церкви соборной Московской и от господина и отца своего Ионы митрополита всея Руси быть неотступными и повиноваться во всем ему и преемнику его, кто будет поставлен по избранию св. духа, по правилам апостолов и св. отцов, по повелению господина великого князя Василия Васильевича, русского самодержца, в соборной церкви св. Богородицы, на Москве, у гроба св. Петра митрополита, русского чудотворца; к самозванцу же Григорию, ученику Исидорову, от которого произошло разделение московской соборной церкви с киевскою церковию, не приступать, грамот от него никаких не принимать и совета с ним ни о чем не иметь. Это обещание, обнародованное в соборной грамоте, важно для нас в том отношении, что здесь впервые указано на Москву как на престольный город русской митрополии: владыки клянутся не отступать от московской соборной церкви св. Богородицы; до сих пор митрополит назывался киевскими всея Руси, в этой же грамоте он называется просто митрополитом всея Руси, или русским; потом в этой грамоте определен и на будущее время образ поставления митрополита русского: законный митрополит русский отныне есть тот, который будет поставлен без всякого отношения к Византии в Москве по повелению московского князя. Владыки северные, бывшие на соборе, - ростовский, суздальский, коломенский, сарайский, пермский - отправили также грамоту к литовским - черниговскому, полоцкому, смоленскому, туровскому и луцкому - с увещанием не принимать митрополита от латин; Иона послал от своего имени окружное послание к литовским епископам в том же смысле, писал и отдельно епископам черниговскому и смоленскому, увещевая не принимать Григория, в случае принуждения приглашал их в Москву как в безопасное убежище от латинских насилий; в противном случае грозил великою тягостию церковною; наконец, писал и всему остальному православному народонаселению литовско-русских областей; обещался посетить свою литовскую паству, как только получит облегчение от болезни, увещевал не принимать Григория, не слушать его учения, которое подобно Македониеву, страдать за православие даже и до смерти, потому что таким страдальцам готов венец мученический. Но все эти меры остались тщетными: Казимир не мог не принять митрополита из Рима; он даже присылал уговаривать и великого князя Василия признать Григория общим митрополитом по той причине, что Иона уже устарел. Московский князь, разумеется, не согласился, и митрополия русская разделилась окончательно. Иона не долго пережил это печальное для него событие: он умер в 1461 году, назначив себе преемником Феодосия, архиепископа ростовского, который и был поставлен, по новому обычаю, в Москве собором северных русских владык. Таковы были главные явления истории русской церковной иерархии в описываемое время. Мысль, естественно явившаяся впервые тогда, когда Андрей Боголюбский задумал дать Северной Руси отдельное, самостоятельное существование и даже господство над Южною Русью, - эта мысль осуществилась, когда обе половины Руси разделились под две равно могущественные и враждебные одна другой династии: вследствие этого разделения разделилась и митрополия, причем посредствующими явлениями опять вследствие явлений политических было образование отдельной Галицкой митрополии и перенесение киевского митрополичьего стола на север. Это перенесение, бедствия Византии, смуты, Флорентийский собор, наконец, падение империи высвободили московскую митрополию из непосредственной зависимости от константинопольского патриархата. Флорентийский собор и поведение Исидора имеют важное значение в нашей истории потому, что заставили Северо-Восточную Русь окончательно и резко высказаться насчет соединения с Римом; понятно, что решительность московского правительства держаться отеческого предания, древнего благочестия и не допускать никаких новизн в церкви принадлежит к числу явлений, определивших будущие судьбы Восточной Европы. В поведении русских митрополитов при всех этих важных и решительных обстоятельствах, действовавших в продолжение описанного периода, всего лучше можно заметить великое влияние византийских отношений, характера восточной церкви. Митрополиты русские не стараются получить самостоятельное, независимое от светской власти существование. Пребывание в Киеве, среди князей слабых, в отдалении от сильнейших, от главных сцен политического действия, всего лучше могло бы дать им такое существование; но Киев не становится русским Римом: митрополиты покидают его и стремятся на север, под покров могущества гражданского; и на севере не долго остаются во Владимире, который, будучи покинут сильнейшими князьями, мог бы иметь для митрополитов значение Киева, но переселяются в стольный город одного из сильнейших князей и всеми силами стараются помочь этому князю одолеть противников, утвердить единовластие. Борьбами, сопровождавшими это утверждение, значением, которое получают здесь митрополиты, значением, которое придают им сами князья, митрополиты вовсе не пользуются для утверждения своего влияния, своего господства над князьями, за свою помощь не выговаривают себе особых прав и для упрочения этих прав не стараются раздорами уменьшить силу князей, не стараются для князя сильнейшего, опаснейшего для их прав возбуждать соперников и усиливать их своим влиянием, как то делывалось на западе; напротив, стараются как можно скорее усилить одного князя на счет всех других, вследствие чего власть церковная и гражданская должны были стать в те же отношения, в каких они были в Византии: все, следовательно, показывает, откуда идет предание и пример. Относительно определения отношений власти митрополичьей ко власти великокняжеской мы получаем известия из грамоты, составленной по взаимному согласию великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана; из этой грамоты видим, что все лица, принадлежащие к церкви, подчиняются суду митрополичьему; если человек великокняжеский ударит великому князю челом на игумена, священника или чернеца, то суд общий, т. е. судит великий князь вместе с митрополитом; если же митрополит будет в отлучке, то судит один великий князь, а прибытком делится пополам с митрополитом; если кто ударит челом великому князю на митрополичья наместника, десятинника или волостеля, то великий князь судит сам. В случае войны, когда сам великий князь сядет на коня, тогда и митрополичьи бояре и слуги выступают в поход под митрополичьим воеводою, но под стягом великокняжеским; которые из бояр и слуг не служили Алексию митрополиту, вступили в митрополичью службу недавно (приказались ново), те пойдут с воеводою великокняжеским смотря по месту, где кто живет. Слуг великокняжеских и людей тяглых, платящих дань в великокняжескую казну (данных людей), митрополит не имел права ставить в священники или дьяконы, ибо этим наносился ущерб службе и казне великокняжеской. Здесь причина, почему в духовное звание поступали только люди из того же звания. Но сын священника, хотя записанный в службу великокняжескую, если захочет, может быть поставлен в священники или в дьяконы. Сын священника, который живет у отца, ест хлеб отцовский, принадлежит к ведомству митрополичьему, а который отделен, живет не вместе с отцом, хлеб ест свой, тот принадлежит великому князю. Из этой грамоты мы уже видим, что у митрополита был свой двор, свои бояре и слуги, дом его называется дворцом. Встречаем и в летописи известия о митрополичьих боярах, отроках: о Митяе говорится, что бояре митрополичьи служили ему, отроки предстояли, куда двинется, и те и другие шли перед ним. Митрополит имел своих стольников: так, митрополит Киприан посылал своего стольника Федора Тимофеева звать новгородского владыку в Москву; имел своего печатника, своего конюшего. Из этих придворных слуг своих митрополит посылал для управления волостями (в волостели), для суда церковного (в десятинники) и проч. Мы видели, какое важное значение имел митрополит в отношениях княжеских, и потому встречаем подписи митрополичьи и печати на грамотах княжеских, на договорах, духовных завещаниях. Из дошедших до нас грамот договорная Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем - первая, в начале которой встречаем слова: "По благословению отца нашего Олексея митрополита всея Руси". В конце духовного завещания Димитрия Донского читаем: "А сю грамоту писал есмь себе душевную, и явил есмь отцю своему Олексею митрополиту всея Руси, и отец мой Олексей митрополит всея Руси и печать свою привесил к сей грамоте". Печать митрополичья имеет на одной стороне изображение богородицы с младенцем Иисусом, и на другой - надпись: "Божиею милостию печать (имя) митрополита всея Руси". На духовном завещании Василия Димитриевича встречаем подпись митрополита Фотия по-гречески; ту же подпись видим и на договорной грамоте Василия Васильевича с дядею Юрием. С 1450 года грамоты пишутся по благословению митрополита Ионы и утверждаются его подписью: "Смиренный Иона, архиепископ киевский и всея Руси". Такова же подпись и преемника Ионина, Феодосия. В настольных грамотах патриарших новопоставленному митрополиту говорилось, что великий князь должен воздавать ему честь, показывать духовную любовь с благоговением и послушанием и благим повиновением, равно как все другие русские князья, сановники, духовенство и весь христоименитый народ, и что митрополит должен во всем пределе своем ставить архиепископов, священников, монахов, дьяконов, поддьяконов и чтецов, освящать церкви и управлять всеми церковными делами. Избрание епископов, как видно, производилось так же, как и в предшествовавшем периоде: так, под 1289 годом читаем в летописи, что великий князь Михаил Ярославич тверской вместе с матерью своею послал игумена Андрея в Киев, к митрополиту Максиму, и тот поставил его епископом в Тверь; этот Андрей был сын литовского князя. Впрочем, от конца описываемого времени дошел до нас устав, как должно избирать епископа здесь говорится, что по случаю избрания митрополит созывает всех епископов, ему подчиненных; который из них не мог приехать, присылал грамоту, что будет согласен на решение остальных; собравшиеся епископы избирают три лица, имена которых в запечатанном свитке отсылают митрополиту, и тот из троих выбирает уже одного. Такой порядок действительно мог быть введен в конце описываемого времени, когда значение областных князей поникло. Избранный пред посвящением давал обет исповедовать православие, повиноваться митрополиту, не препятствовать в своей епархии сбору митрополичьих пошлин, не исполнять обязанностей своего звания в чужих епархиях, приезжать к митрополиту беспрекословно по первому зову, не позволять в своей епархии православным вступать в браки, кумиться и брататься с армянами и латинами; тут же новопоставляемый объявлял, что не дал ничего за поставление, не обещался дать и не даст; запись эту он писал собственною рукою и подписывал. Настольные грамоты митрополичьи епископам писались по приведенному образцу настольной патриаршей митрополиту. Архиепископы и епископы не могли называть митрополита братом, но только отцом; в противном случае подвергались выговору. Митрополит имел право отлучать епископов от службы. В 1280 году митрополит Кирилл, обозревая подведомственные ему епархии, приехал в Ростов и узнал, что здешний епископ Игнатий велел в полночь выкинуть из соборной церкви тело князя Глеба Васильковича и запросто закопать его в монастыре. Митрополит немедленно отлучил за это епископа от службы и простил его только по усердным просьбам князя Димитрия Борисовича, причем дал такое наставление Игнатию: "Не возносись и не думай, что ты без греха, больше освобождай и прощай, чем запрещай и отлучай. Плачь и кайся до самой смерти в этой дерзости, потому что осудил ты прежде суда божия уже мертвого человека, а живого боялся, дары от него принимал, ел с ним, пил и веселился и, когда было можно исправить его, не исправлял, а теперь уже мертвого хочешь исправить таким жестоким отлучением. Если хочешь помочь ему на том свете, то помогай милостынями и молитвами". Митрополит Петр снял сан с епископа сарайского Измаила; митрополит Феогност отлучил и потом простил суздальского епископа Даниила. Князь, недовольный своим епископом, ездил жаловаться на него митрополиту. Тверской епископ Евфимий возбудил на себя сильное негодование своего князя Михаила Александровича, который в 1390 году послал звать в Тверь митрополита Киприана. Тот отправился с двумя владыками греческими и несколькими русскими. За 30 верст от Твери его встретил внук великого князя, за 20 - старший сын, за 5 - сам великий князь. Встреченный перед городскими воротами духовенством со крестами, Киприан отслужил обедню в соборной церкви, после чего обедал у великого князя; получил дары и честь большую. Три дня князь Михаил угощал таким образом митрополита; на четвертый собралось на великокняжеском дворе духовенство и бояре, и когда приехал туда Киприан, то все начали жаловаться ему на епископа Евфимия; митрополит вместе с другими владыками стал судить: по одним известиям, обвиняемый не мог оправдаться, не обрелась правда в устах его, по другим, обвинения были клеветами. Но как бы то ни было, известия согласны в одном, что неудовольствие на Евфимия было страшное, и митрополит, не успевши помирить князя с епископом, отослал последнего в Москву, а на его место поставил в Тверь протодьякона своего Арсения, который едва согласился быть здесь епископом, видя такие вражды и смуты. В начале описываемого времени, именно под 1229 годом, находим любопытное известие о суде местного князя над епископом как владельцем частной собственности. "Пришло, - говорит летописец, - искушение на ростовского епископа Кирилла: в один день все богатство отнялось от него вследствие проигрыша тяжбы, а решил дело в пользу соперников Кирилловых князь Ярослав; Кирилл был очень богат, деньгами и селами, всяким товаром и книгами, одним словом, такого богатого епископа еще не бывало в Суздальской земле". Встречаем известие о жалобе епископа на митрополита константинопольскому патриарху. Так, жаловался на митрополита Петра упомянутый уже прежде тверской епископ Андрей, родом литвин. Патриарх для разобрания дела отправил в Россию своего посланного, который когда приехал, то созван был собор в Переяславле: явился обвиненный, явился и обвинитель, с которым вместе приехали из Твери двое князей - Димитрий и Александр Михайловичи, другие князья, много вельмож и духовных. Обвинитель был уличен во лжи; но Петр простил его и, поучив присутствующих, распустил собор. Если по приведенному выше уставу должен был созываться собор для избрания епископа, то встречаем известие о созвании собора для отрешения его: так, в 1401 году митрополит Киприан созвал в Москве собор, на котором отписались от своих епископий Иоанн новгородский и Савва луцкий. Митрополит Кирилл в 1274 году воспользовался собором, созванным для поставления владимирского епископа Серапиона, чтобы предложить правило для установления церковного и народного благочиния. "Сам видел я и от других слышал о сильном церковном неустройстве, - говорит Кирилл в своем правиле, - в одном месте держатся такого обычая, в другом - иного, много несогласий и грубости... Какую пользу получили мы от того, что оставили правила божественные? не рассеял ли нас бог по лицу всей земли? не взяты ли наши города? не пали ли сильные князья наши от острия меча? не отведены ли были в плен дети наши? не запустели ли святые божии церкви? не томят ли пас каждый день безбожные и нечестивые поганы?" Прежде всего митрополит вооружается против поставления в духовный сан на мзде и преподает правила относительно этого поставления. В народе по-прежнему продолжалась страсть к кулачным и дрекольным боям, которые мы видели в такой силе в предыдущем периоде; Кирилл пишет: "Узнал я, что еще держатся бесовского обычая треклятых еллин: в божественные праздники со свистом, кличем и воплем скаредные пьяницы сзывают друг друга, бьются дреколием до смерти и берут платье убитых; на укоризну совершается это божиим праздникам и на досаждение божиим церквам". Кирилл вооружается также против пьянства, препятствующего совершать божественную службу от Вербной недели до дня Всех святых. На соборах решались иногда и другие дела, как, например, споры относительно границ епархий: митрополит Алексий в грамоте к красноярским жителям пишет, что предел Рязанской и Сарайской епархий указанна Костромском соборе; на соборе ростовский архиепископ Феодосий был убежден в неправильности своего мнения относительно рода пищи, какую должно употреблять в богоявленское навечерие, если оно придется в день воскресный; на соборе было определено о неправильности поступка Исидорова; на соборе владыки Северо-Восточной Руси решили держаться московского митрополита Ионы и не сообщаться с киевским Григорием. Кроме общих соборов, созывавшихся митрополитом всея Руси из подведомственных ему владык, могли быть еще частные, созывавшиеся владыкою, какой-нибудь области из подведомственного ему духовенства: так, в 1458 году ростовский архиепископ Феодосий созвал собор в Белозерске для отвращения некоторых злоупотреблений, например позволения вступать в четвертый брак. Кроме соборов митрополиты старались уничтожить нравственные беспорядки посланиями к духовенству и мирянам; таково поучение Фотия митрополита священникам и монахам о важности их сана, "каковым подобает им быти ходатаем, посылаемым к царю царствующих о душах человеческих"; митрополит обращает особое внимание священников на то, чтоб они блюли за чистотою браков у своих прихожан: не позволяли бы им бросать законных жен и жить с незаконными, как то делывалось, также чтобы не дозволяли отнюдь четвертого брака. Сохранился и прежний обычай, по которому духовные лица обращались к митрополиту с разными вопросами, которых сами решить были не в состоянии; так, дошли до нас ответы митрополита Киприана на вопросы игумена Афанасия, ответы того же митрополита на вопросы неизвестных духовных лиц. Особенные отношения Новгорода, Пскова, Вятки требовали особенной деятельности митрополитов относительно этих городов. Что касается избрания владыки новгородского в описываемое время, то обыкновенно на вече избирались три лица, имена которых, или жребии, клались на престол в церкви св. Софии, после чего духовенство собором служило обедню, а народ стоял вечем у церкви; по окончании же службы протопоп софийский выносил народу по порядку жребии, и владыкою провозглашался тот, чей жребий выносился последний. Если и везде владыки имели важное значение, то оно еще более усиливалось в Новгороде, при известных отношениях его жителей к князю, при частых распрях с последним, при частом междукняжии и внутренних смутах. Архиепископ в Новгороде без князя был первым правительственным лицом; его имя читается прежде всех других в грамотах; он был посредником города в распрях его с великими князьями, укротителем внутренних волнений, без его благословения не предпринималось ничего важного. Но владыка новгородский принимал посвящение от митрополита, зависел от него, от суда владычнего был перенос дел на суд митрополита, и когда последний, утвердив свое пребывание в Москве, начал стараться всеми зависевшими от него средствами содействовать московскому великому князю в приобретении могущества, в утверждении единовластия, причем и Новгород должен был отказаться от своего особного и особенного быта, то положение новгородского владыки стало очень затруднительно: владыка Иоанн благословил новгородцев воевать с великим князем для возвращения Двинской области и заплатил за это трехлетним заключением в Москве. Мы упоминали в своем месте о неприятной переписке митрополита Ионы с новгородским владыкою по поводу Шемяки. Митрополит Иона счел также своею обязанностию дать наставление новгородскому владыке и его пастве насчет воздержания от вечевых буйств. "Я слышал, дети,- пишет митрополит,- что по наветам дьявольским творится богоненавистное дело у вас, в отчине сына моего, великого князя, в Великом Новгороде, не только между простыми людьми, но между честными, великими: за всякое важное и пустое дело начинается гнев, от гнева - ярость, свары, прекословия, с обеих враждующих сторон является многонародное собрание, нанимают сбродней, пьянчивых и кровопролитных людей, замышляют бой и души христианские губят". Предшественник Ионы, митрополит Фотий, также посылал поучение новгородскому владыке и его пастве: митрополит увещевает новгородцев удерживаться от привычки сквернословить (за которую летописец осуждает еще дорюриковские славянские племена); Фотий говорит, что такой привычки нет нигде между христианами. Далее митрополит увещевает новгородцев басней не слушать, лихих баб не принимать, узлов, примолвленья, зелья, ворожбы и ничего подобного не употреблять; при крещении приказывает погружать в сосуде, а не обливать водою, по обычаю латинскому; запрещает венчать девочек ранее тринадцатого года; запрещает духовенству белому и черному торговать или давать деньги в рост; если кто пред выходом на поле (судебный поединок) придет к священнику за св. причастием, тому причастия нет; который из соперников убьет другого, тот отлучается от церкви на 18 лет, а убитого не хоронить. Политические и находившиеся в тесной связи с ними церковные отношения Новгорода ко Пскову также требовали внимания митрополита. Мы видели, что Псков, разбогатевший от торговли, давно уже начал стремиться к независимости от Новгорода, вследствие чего последний стал обнаруживать нерасположение ко Пскову, высказывавшееся иногда открытою войной. Понятно, как затруднительно было при таких отнотшениях положение Пскова, зависевшего в церковных делах от владыки новгородского; отсюда естественное желание псковитян избавиться от этой зависимости, получит особого владыку. Но мы видели, как их старание об этом осталось тщетным, ибо митрополит Феогност не согласился поставить им особого епископа. Действительно, псковичи выбрали дурное время: митрополит Феогност, подобно своему предшественнику, утвердил пребывание в Москве, и Псков более других городов испытал на себе следствия этого утверждения: еще недавно Феогност грозил ему проклятием в случае, если он не откажется от союза с Александром тверским; теперь же этот самый Александр опять княжил у них, и под покровительством литовским, тогда как Новгород еще не ссорился с Москвою. О прямой вражде псковичей с новгородским владыкою не раз упоминает летописец; так, он говорит о ссоре их с владыкой Феоктистом в 1307 году; в 1337 году владыка Василий поехал в Псков на подъезд, но псковичи не дали ему суда, и владыка выехал из города, проклявши жителей; когда в 1411 году владыка Иоанн прислал протопопа во Псков просить подъезда на тамошнем духовенстве, то псковичи не велели давать и отослали протопопа с таким ответом: "Если, бог даст, будет сам владыка во Пскове, тогда и подъезд его чист, как пошло изначала, по старине". В 1435 году приехал во Псков владыка Евфимий, не в свой подъезд, не в свою череду, псковичи, однако, приняли его и били ему челом о соборовании; но он созвать собор не обещался, а стал просить суда да на священниках своего подъезда. Псковичи ему этого не посулили, но стали за соборование и за свою старину, стали говорить владыке, зачем он сажает наместника и печатника из своей руки - новгородцев, а не псковичей; владыка за это рассердился и уехал, побывши только одну неделю во Пскове. Князь Владимир, посадники и бояре поехали за ним, нагнали и упросили возвратиться: псковичи дали ему суд на месяц, подъезд на священниках; о соборе же владыка сказал, что отлагает его до митрополита. Но владычный наместник начал судить не по псковской пошлине, начал уничтожать разные уговорные грамоты (посужать рукописанья и рядницы), стал сажать дьяконов в гридницу, все по-новому, покинувши старину; псковичи были правы, говорит их летописец, священники за подъезд и оброк не стояли, но по грехам и дьявольскому наваждению случился бой между псковичами и владычными служилыми людьми (софьянамп). Тогда владыка опять рассердился и уехал, не взявши псковского подарка, а игуменам и священникам наделал много убытка, не бывало так прежде никогда, с тех пор как начал Псков стоять. После того как псковичи вместе с московским войском опустошили новгородские владения и заключили мир, оба города жили дружно, и дружба эта отразилась на отношениях церковных: в 1449 году владыка Евфимий приехал во Псков; духовенство с крестами, князь, посадники, бояре вышли к нему навстречу и приняли с великою честью. В самый день приезда владыка служил обедню у св. Троицы, а на третий день соборовал в той же церкви и читал синодик: прокляли злых, которые хотят зла Великому Новгороду и Пскову, а благоверным князьям, лежащим в дому св. Софии и св. Троицы, пели вечную память, также и другим добрым людям, которые сложили головы и кровь пролили за домы божии и за православное христианство, живым же новгородцам и псковичам пели многая лета. Князь, посадники и во всех концах господина владыку много чтили и дарили и проводили его из своей земли до границы с великою честию. С такою же честию был принят и провожен владыка и в 1453 году, потому что он делал все точно так же, как и прежние братья его - архиепископы. Неприязненные отношения Пскова к Новгороду и его владыке были причиною церковного неустройства и заставляли псковичей обращаться прямо к митрополиту за управлением и наставлением, а неприязненные отношения Новгорода к митрополиту благоприятствовали этим непосредственным сообщениям. Так, псковичи послали в Москву к митрополиту Киприану несколько священников для поставления и для извещения о своих нуждах, что нет у них церковного правила настоящего. Митрополит посвятил священников и послал с ними устав службы и синодик правый, какой читают в Константинополе у св. Софии, приложил к этому правило, как поминать православных царей и князей великих, как совершать крещение и брак: велел вывести прежний обычай - держать детей при крещении на руках и сверху поливать водою; послал также 60 антиминсов с запрещением резать их, по примеру новгородского епископа. Разрывы псковичей с владыкою новгородским и проистекавшее от того церковное безначалие вело к тому, что вече псковское присвоило себе право судить и наказывать священников: митрополит Киприан в 1395 году писал псковичам, что это противно христианскому закону, что священника судит и наказывает святитель, который его поставил; при этом митрополит запрещал также псковичам вступаться в земли и села церковные. Близость Пскова к литовским границам, частые и давние сношения его с Литвою и князьями ее заставляли митрополитов беспокоиться о Пскове при разделении митрополии: так, митрополит Фотий в 1416 году писал псковичам, чтоб они удалялись от неправедных пределов, отметающихся божия закона и святых правил, также чтобы с радушием принимали православных, которые вследствие религиозного гонения будут искать убежища в их городе. В другой раз писал Фотий к псковскому духовенству с приказанием не употреблять при крещении мира латинского, но только цареградское и не обливать младенцев, но погружать; митрополит требует, чтоб псковичи прислали к нему одного из своих священников, человека искусного, и он научит его всем церковным правилам и миро святое с ним пришлет. В другом послании Фотий пишет, чтобы псковичи не позволяли людям, играющим клятвою, быть церковными старостами и вообще занимать правительственные и судебные должности; также чтоб не позволяли старостить в церквах людям, которые, разведясь с законными женами, вступили в новые браки. Митрополит Иона, стараясь везде утверждать власть великого князя московского, писал и во Псков, называя его отчиною великого государя русского, который дедич и отчич во Пскове, по родству, по изначальству прежних великих господарей, великих князей русских, его праотцев. Митрополит увещевает псковичей жить по своему христианству, по той доброй старине, которая пошла от великого князя Александра; увещевает их стоять в том, что обещали великому князю. Увещание Ионы не могло остаться без влияния во Пскове, ибо мы знаем, какое важное значение имел здесь митрополит: так, будучи недовольны новою уставною грамотою, которую дал им князь Константин Димитриевич и которую они поклялись соблюдать, псковичи обратились к митрополиту Фотию с просьбою разрешить их от этой клятвы и благословить жить по старине; митрополит исполнил их просьбу. Наконец, до нас дошли два послания митрополита Фотия к псковичам, замечательные по отношению к особенностям их пополнения: в одном послании, написанном по случаю морового поветрия, митрополит обращается к нарочитым гражданам и увещевает их, чтоб они были довольны своими уроками и в куплях и в мерилах праведных божию правду соблюдали; в другой раз псковичи обратились к митрополиту за разрешением недоумения их - пользоваться ли им хлебом, вином и овощами, приходящими из Немецкой земли? Митрополит разрешил пользоваться, очистив молитвою иерейскою. Но кроме означенных отношений еще одно явление заставило обратить внимание не только митрополитов русских, но и патриархов константинопольских на Псков и Новгород, преимущественно на первый. Враждебные отношения Пскова к Новгороду отзывались в отношениях Пскова к владыке новгородскому и вместе псковскому; не раз поведение владыки возбуждало сильное негодование псковичей; раздражение вследствие несбывшегося желания независимости от Новгорода в церковном отношении возбудило в некоторых желание освободиться совершенно от всякой иерархии; споры о подъездах, судах, жалобы на убытки дали повод - и вот явилась ересь стригольников в семидесятых годах XIV века. Начальниками ереси летописи называют дьякона Никиту и Карпа, простого человека; но в так называемом послании Антония патриарха и в "Просветителе" Иосифа Волоцкого начало ереси приписывается одному Карпу, причем в первом источнике Карп называется дьяконом, отлученным от службы, стригольником; во втором говорится, что он был художеством стригольник. Разноречия эти можно согласить тем, что Карп, действительно бывший прежде дьяконом, как отлученный от службы, мог называться и простым уже человеком; от этого отлучения, расстрижения, могло произойти и название стригольника, которое, будучи после не понято, превратилось в название художества. Учение, как излагают его источники, состояло в том, что духовные недостойны своего сана, потому что поставляются на мзде, стараются приобретать имение и неприлично ведут себя; что не должно принимать от них таинств; что миряне могут учить народ вере; что должно каяться, обращаясь к земле; что не должно ни отпевать умерших, ни поминать их, ни служить заупокойных обеден, ни приносов приносить, ни пиров учреждать, ни милостыни раздавать по душе умершего; ходили даже слухи, что стригольники отвергали будущую жизнь. Ересь началась и распространилась во Пскове; неизвестно волею или неволею ересиархи явились в Новгороде; известно только то, что здесь в 1375 году Карпа, Никиту и еще третьего какого-то их товарища сбросили с мосту в Волхов. Но гибель ересиархов не искоренила ереси; стригольники прельщали народ своим бескорыстием, своею примерною нравственностию, уменьем говорить от писания; указывая на них, говорили: "Вот эти не грабят, имения не собирают". В обличительных посланиях читаем об них: "Таковы были и все еретики: постники, богомольцы, книжники, лицемеры, перед людьми люди чистые; если бы видели, что они неблагочестиво живут, то никто бы им и не поверил; и если бы они говорили не от писания, то никто бы их и слушать не стал". Из XIV века ересь перешла в XV; до нас дошло три послания митрополита Фотия к псковичам относительно стригольников. Митрополит запрещает духовенству псковскому принимать приношения от стригольников, мирским людям сообщаться с ними в еде или питье. Псковичи отвечали, что, исполняя приказание митрополита, они обыскали и показнили еретиков, что некоторые из них убежали, но что другие упорствуют в своих мнениях и, устремляя глаза на небо, говорят, что там их отец. Митрополит писал на это, чтобы псковичи продолжали удаляться от еретиков, могут и наказывать их, только не смертию, а телесными наказаниями и заточением. После 1427 года, когда написано последнее послание Фотия, мы не встречаем более известий о стригольниках. Относительно материального благосостояния церкви: источниками для содержания митрополита и епископов служили, во-первых, сборы с церквей; эти сборы в уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Киприана определены так: "Сборного митрополиту брать с церкви шесть алтын, а заезда - три деньги; десятиннику, на десятину наседши, брать за въездное, и за рождественское, и за петровское пошлины шесть алтын; сборное брать о рождестве Христове, а десятиннику брать свои пошлины о Петрове дни; которые же соборные церкви по городам не давали сборного при прежних митрополитах, тем и нынче не давать". Архиепископ ростовский Феодосий, освобождая две церкви Кириллова Белозерского монастыря, пишет в своей грамоте: "Кто у тех церквей будут священники или игумены, не надобно давать им моей дани, ни данничьих пошлин, ни десятинничьей пошлины, ни доводчичьей, ни другой какой-либо, десятинники мои их не судят, и пристава на них не дают". О Митяе говорится, что он, вступив во все права митрополита, начал со всех церквей в митрополии дань сбирать, сборы петровские и рождественские, доходы, уроки и оброки митрополичьи. По-прежнему источниками дохода для митрополита и епископов служили пошлины ставленые и судные; для суда церковного посылался архиереем особый чиновник, называвшийся десятинником; вместо того чтобы сказать: такой-то город был подведомствен такому-то владыке, говорилось: такой-то город был его десятиною. Один из десятинников митрополита Ионы, Юрий конюший, приехавши в Вышгород, волость князя Михаила Андреевича верейского, остановился на подворье у священника, который вместе с горожанами начал бить десятинника и дворян митрополичьих, прибили в улог и двоих-троих изувечили. Митрополит, извещая об этом происшествии князя Михаила, пишет: "Ты сам, сын, великий господарь: так посмотри и старых своих бояр спроси, бывала ли при твоих прародителях и родителях такая нечесть церкви божией и святителям? Тебе известно, что князь великий Витовт был не нашей веры, да и теперешний король тоже, и все их княжата, и паны; но спроси, как они оберегают церковь и какую честь ей воздают? а эти, будучи православными христианами, ругаются и бесчестят церковь божию и нас. Я за священниками своего пристава послал; а тебя благословляю и молю, чтобы ты, как истинный великий православный господарь, церковь божию и меня, своего отца и пастыря, от своих горожан оборонил, чтобы вперед не было ничего подобного; а не оборонишь меня, то поберегись воздаянья от бога, а я буду от них обороняться законом божиим. Если же мой десятинник сделал что-нибудь дурное, то ты бы, сын, обыскал дело чисто да ко мне отписал; и я бы тебе без суда выдал его головою, как и прежде сделал" Мы видели, что новгородский архиепископ получал подъезд с псковского духовенства. Как псковское духовенство давало содержание новгородскому владыке и дары, когда он приезжал во Псков, так точно и митрополит получал содержание и дары, когда приезжал в Новгород или какую-нибудь другую область: под 1341 годом летописец говорит, что митрополит Феогност приехал в Новгород в сопровождении большого числа людей, и оттого было тяжко владыке и монастырям, обязанным давать корм и дары. Под 1352 годом встречаем известие, что новгородский архиепископ Моисей отправлял послов к византийскому патриарху с жалобою на обиды людей, приходивших в Новгород от митрополита. Наконец, важный доход доставляли недвижимые имущества. Под 1286 годом встречаем известие, что литовцы воевали церковную волость тверского владыки; город Алексин называется городом Петра митрополита, в Новгородской области упоминается городок Молвотичи, принадлежавший владыке; князья завещевали села свои митрополитам встречаем известие о мене сел между князем и митрополитом. Касательно этих волостей отношения великого князя и митрополита были определены так: даньщику и бельщику великокняжескому на митрополичьих селах не быть, дань брать с них в выход по оброку, по оброчной грамоте великокняжеской; ям - по старине, шестой день, и дают его митрополичьи села тогда, когда дают великокняжеские; на людях митрополичьих, которые живут в городе, а тянут ко дворцу, положен оброк как на дворянах великокняжеских. Митрополичьи церковные люди тамги не дают при продаже своих домашних произведений, но дают тамгу, когда станут торговать прикупом; оброк дают церковные люди тогда только, когда придется платить дань татарам. Касательно содержания низшего духовенства мы видим, что князья в завещаниях своих назначают доходы в пользу духовенства некоторых церквей, в ругу: так, великий князь Иоанн II отказал четвертую часть коломенской тамги в церковь Св. богородицы на Крутицах, костки московские - в Успенский и Архангельский соборы, в память по отце, братьях и себе: то им руга, говорит завещатель. Княгини Елена, жена Владимира Андреевича, и Софья, жена Василия Дмитриевича, отказали села московскому Архангельскому собору; видим, что князья в своих завещаниях приказывают раздавать пояса свои и платья по священникам, деньги - по церквам. Должно заметить, что во Пскове в описываемое время священники распределялись не по приходам, а по соборам и ведались поповскими старостами. Об употреблении митрополитами своих доходов летописец говорит, что митрополит Фотий закреплял за собою доходы, пошлины, земли, воды, села и волости на прокормление убогих и нищих, потому что церковное богатство - нищих богатство; в житии Ионы митрополита находим известие, как одна вдова приходила на митрополичий погреб пить мед для облегчения в болезни. Касательно Южной России до нас дошла запись о денежных и медовых данях, получавшихся с киевской Софийской митрополичьей отчины; видим село у епископа перемышльского; видим, что князья дают села церквам. И в новой Северо-Восточной Руси монастырь не теряет своего прежнего важного значения; чем был Печерский монастырь Антония и Феодосия для древнего средоточия русской жизни - Киева, тем был Троицкий монастырь Сергиев для нового ее средоточия - Москвы. Мы видели, как сюда, в это новое средоточие, стекались выходцы из разных стран, бояре и простые люди, отыскивая убежище от смут внутренних, от непокоев татарских и, наконец, от насилий самой Москвы и принося на службу последней, на службу новому порядку вещей, ею представляемому, и силы материальные, и силы духовные. В одно почти время явились в московскую область два выходца с концов противоположных: из Южной Руси, из Чернигова, - боярин Федор Плещеев, убегая от разорений татарских; с севера, из самого древнего и знаменитого здесь города, Ростова, - боярин Кирилл, разорившийся и принужденный оставить свой родной город вследствие насилий московских. Сыновья этих пришлецов, один - в сане митрополита всея Руси, другой - в звании смиренного инока, но отвергнувшего сан митрополичий, заключили тесный союз, для того чтобы соединенными нравственными силами содействовать возвеличению своего нового отечества. Ростовский выходец Кирилл поселился в Радонеже; средний сын его, Варфоломей, с малолетства обнаружил стремление к иночеству, и как только похоронил своих родителей, так немедленно удалился в пустыню - лес великий - и долго жил здесь один, не видя лица человеческого; один медведь приходил к пустыннику делить с ним его скудную пищу. Но как в старину Антоний не мог скрыть своих подвигов в пещере, так теперь Варфоломей, принявший при пострижении имя Сергия, не мог утаиться в дремучем лесу; иноки стали собираться к нему, несмотря на суровый привет, которым встречал их пустынник: "Знайте прежде всего, что место это трудно, голодно и бедно; готовьтесь не к пище сытной, не к питью, не к покою и веселию, но к трудам, поту, печалям, напастям". Явилось несколько бедных келий, огороженных тыном; сам Сергий своими руками построил три или четыре кельи, сам носил дрова из лесу и колол их, носил воду из колодезя и ставил ведра у каждой кельи, сам готовил кушанье на всю братию, шил платье и сапоги - одним словом, служил всем как раб купленный. И это-то смиренное служение прославило Сергия по всем областям русским и дало ему ту великую нравственную силу, то значение, с каким мы уже встречали его в политических событиях княжения Димитрия Донского; здесь мы видели Сергия грозным послом для Нижнего Новгорода, не повинующегося воле московского князя, тихим примирителем последнего с озлобленным Олегом рязанским, твердым увещателем в битве с полками Мамаевыми. Из монастыря Сергиева, прославленного святостию своего основателя, выведено было много колоний, много других монастырей в разные стороны, сподвижниками, учениками и учениками учеников Сергиевых. Из этих монастырей более других значения в гражданской истории нашей имеет монастырь Белозерский, основанный св. Кириллом, пострижеником симоновского архимандрита Федора, ученика и племянника св. Сергия. Мы видели, что в свидетели клятв княжеских в последние усобицы вместе с св. Сергием призывался и св. Кирилл как один из покровителей Северо-Восточной Руси. От Сергия осталась нам память о делах, память о тихих и кротких речах, которыми он исправлял братию и умилял озлобленных князей; от Кирилла дошли до нас послания к князьям; так, дошло его послание к великому князю Василию Димитриевичу. "Чем более святые приближаются к богу любовию, тем более видят себя грешными, - пишет Кирилл, - ты, господин, приобретаешь себе великое спасение и пользу душевную этим смирением своим, что посылаешь ко мне, грешному, нищему, страстному и недостойному, с просьбою о молитвах... Я, грешный, с братиею своею рад, сколько силы будет, молить бога о тебе, нашем господине; ты же сам, бога ради, будь внимателен к себе и ко всему княжению твоему. Если в корабле гребец ошибется, то малый вред причинит плавающим, если же ошибется кормчий, то всему кораблю причиняет пагубу: так, если кто от бояр согрешит, повредит этим одному себе; если же сам князь, то причиняет вред всем людям. Возненавидь, господин, все, что влечет тебя на грех, бойся бога, истинного царя, и будешь блажен. Слышал я, господин князь великий, что большая смута между тобою и сродниками твоими, князьями суздальскими. Ты, господин, свою правду сказываешь, а они свою, а христианам чрез это кровопролитие великое происходит. Так посмотри, господин, повнимательнее, в чем будет их правда перед тобою, и но своему смирению уступи им, в чем же будет твоя правда перед ними, так ты за себя стой по правде. Если же они станут тебе бить челом, то, бога ради, пожалуй их по их мере, ибо слышал я, что они до сих пор были у тебя в нужде, и оттого начали враждовать. Так, бога ради, господин, покажи к ним свою любовь и жалованье, чтоб не погибли, скитаясь в татарских странах". Кирилл переписывался и с братьями великокняжескими - Андреем, в уделе которого находился его монастырь, и Юрием. К Андрею св. Кирилл писал: "Ты властелин в отчине своей, от бога поставленный унимать людей своих от лихого обычая: пусть судят суд праведный, поклепов, подметов бы не было, судьи посулов бы не брали, были бы довольны уроками своими; чтобы корчмы в твоей отчине не было, ибо это великая пагуба душам: христиане пропиваются, а души гибнут; чтоб мытов не было, ибо это деньги неправедные, а где перевоз, там надобно дать за труд; чтобы разбоя и воровства в твоей вотчине не было, и если не уймется от злого дела, то вели наказывать; также, господин, унимай от скверных слов и брани". К Юрию Димитриевичу св. Кирилл писал послание утешительное по случаю болезни жены его; здесь любопытны следующие слова: "А что, господин князь Юрий, писал ты, что давно желаешь видеться со мною, то, ради бога, не приезжай ко мне: если поедешь ко мне, то на меня придет искушение и, покинув монастырь, уйду, куда бог укажет. Вы думаете, что я здесь добр и свят, а на деле выходит, что я всех людей окаяннее и грешнее. Ты, господин князь Юрий, не осердись на меня за это: слышу, что божественное писание сам вконец разумеешь, читаешь и знаешь, какой нам вред приходит от похвалы человеческой, особенно нам, страстным. Да и то, господин, рассуди: твоей вотчины от нашей стороне нет, и если ты поедешь сюда, то все станут говорить: "Только для Кирилла поехал". Был здесь брат твой, князь Андрей, но здесь его вотчина, и нам нельзя было ему, нашему господину, челом не ударить". Князь Юрий Дмитриевич и сын его Димитрий Шемяка нашли более строгого увещателя в другом святом игумене, Григории вологодском (на Пельшме). Когда Юрий, вытеснив племянника Василия, утвердился в Москве, Григорий явился к нему сюда с увещаниями удалиться с неправедно приобретенного стола; потом, когда Шемяка овладел Вологдою и наделал много зла жителям, Григорий немедленно явился и к нему с обличениями, угрожая гибелью за злодейства над христианами: Шемяка, не терпя обличений, велел сринуть с помосту святого старца, так что тот едва живой возвратился в монастырь свой. Монастыри имеют еще другое значение в истории русской гражданственности: по разным направлениям в дремучих лесах и болотах севера пробирались пустынники, ища уединения и безмолвия, но между тем приносили с собою начала новой жизни. Сперва поселится пустынник в дупле большого дерева, но потом скоро собирается братия, и являются от нее послы в Москву к великому князю с просьбою, чтоб пожаловал, велел богомолье свое, монастырь, строить на пустом месте, в диком лесу, братию собирать и пашню пахать. Св. Димитрий Прилуцкий поставил обитель свою на многих путях, которые шли от Вологды до Северного океана, всех странников принимали в монастырь и кормили; однажды пришел к преподобному обнищавший купец просить благословения идти торговать с погаными народами, которые слывут югрою и печорою; в другой раз какой-то богатый человек принес преподобному в подарок съестные припасы, но святой велел ему отнести эти припасы назад домой и раздать их рабам и рабыням, которые у него голодали. Клопский монастырь кормил странников и людей, стекавшихся в него за пищею во время голода. Кроме препятствий со стороны дикой природы иноки, основатели монастырей, терпели много и от язв юного, неустроенного общества, много терпели от разбойников и от соседних землевладельцев, которые но боялись самоуправствовать. Обычай отдавать ближайшие земли новопостроенным монастырям вел иногда к тому, что окрестные жители старались разорить новую обитель из страха, чтоб монахи не овладели их землями. Преподобный Сергий, говорится в житии его, принимал всякого к себе в монастырь, и старых, и молодых, и богатых, и бедных, и всех постригал с радостию; племянника своего Иоанна (Феодора) преподобный постриг, когда тому было 12 лет. Сначала в монастырях каждый инок имел свое особое хозяйство; но с конца XIV века замечаем старания ввести общее житие; так, оно было введено в Троицкий Сергиев монастырь еще при жизни самого основателя: распределили братию по службам: одного назначили келарем, другого - подкеларником, иного казначеем, уставщиком, некоторых назначили трапезниками, поварами, хлебниками, больничными служителями, все богатство и имущество монастырское сделали общим, запретили инокам иметь отдельную собственность; некоторым не понравилась эта перемена, и они ушли тайно из монастыря Сергиева. Основателем общего жития в собственно московских монастырях называется Иоанн, архимандрит петровский, сопровождавший Митяя в Константинополь, в женских монастырях - игуменья Алексеевского монастыря Ульяна; в уставе общего жития, данном Снетогорскому монастырю, читаем: ни игумен, ни братия не должны иметь ничего своего; не могут ни есть, ни пить у себя по кельям, есть и пить должны в трапезе все вместе; одежду необходимую должно брать у игумена из обыкновенных, а не из немецких сукон, шубы бараньи носить без пуху, обувь, даже онучи, брать у игумена, и лишнего платья не держать. Из посланий митрополита Фотия в Киево-Печерский монастырь видна забота его о приведении в лучший порядок монастырской жизни. Тот же митрополит писал в Новгород, чтоб игумены, священники и чернецы не торговали и не давали денег в рост, чтоб в одних и тех же монастырях не жили монахи и монахини вместе, чтобы при женских монастырях были священники белые, не вдовые. Эти же заботы наследовал от Фотия и митрополит Иона. Об избрании игуменов до нас дошли следующие известия: в 1433 году братия нижегородского Печерского монастыря прислали к великому князю Василию Васильевичу и матери его с просьбою о назначении к ним в архимандриты избранного ими старца. Великий князь и княгиня исполнили просьбу, велели митрополиту поставить избранного иноками старца в архимандриты; в 1448 году иноки Кириллова Белозерского монастыря, выбравши себе в игумены старца Кассиана, послали просить о поставлении его к ростовскому архиепископу, и тот, для их прошения и моления, благословил Кассиана, с тем, однако, чтобы последний приехал к нему для духовной беседы. Новгородский архиепископ Симеон писал в Снетогорский монастырь: "Велел я игумену и всем старцам крепость монастырскую держать: чернецам быть у игумена и у старцев в послушании и духовного отца держать, а кто будет противиться, таких из обители отстроивать, причем вклада их не возвращать им. Если чернец умрет, то все оставшееся после него имущество составляет собственность обители и братскую, а мирские люди к нему не должны прикасаться. Если чернец, вышедши из монастыря, станет поднимать на игумена и на старцев мирских людей или судей, такой будет под тягостию церковною, равно как и те миряне, которые вступятся в монастырские дела. Если же произойдет ссора между братиями, то судит их игумен со старцами, причетниками и старостами Св. богородицы, а миряне не вступаются". Но мы знаем, что монастыри, основанные иждивением князей или других лиц, находились в заведовании этих лиц и наследников их: так, волынский князь Владимир Василькович завещал основанный им монастырь Апостольский жене своей; московский князь Петр Константинович дал митрополиту Ионе монастырь св. Саввы в Москве; этим объясняется, почему братия Печерского нижегородского монастыря присылали в Москву к великому князю испрашивать утверждения избранному ими игумену. Монастыри владеют большою недвижимою собственностию: князья продают им свои села, покупают села у игуменов, позволяют покупать земли у частных лиц, дарят, завещевают по душе, монастыри берут села в заклад, частные лица дают монастырям села по душе. От описываемого времени дошло до нас множество грамот княжеских монастырям с пожалованием разных льгот монастырским людям и крестьянам: давались селища монастырю, и люди, которых игумен перезовет сюда, освобождались ото всех повинностей на известное число лет; давались населенные земли с освобождением старожильцев и новопризываемых крестьян от всяких даней, пошлин и повинностей на вечные времена, с тем, однако, что когда придет татарская дань, то игумен за монастырских людей платит по силе; крестьяне освобождались от даней, пошлин и повинностей, но если придет из Орды посол сильный и нельзя будет его спровадить, то архимандрит с крестьян своих помогает в ту тягость, однако и тут князь не посылает к монастырским людям ни за чем; освобождались от всех даней и пошлин с условием платежа денежного оброка в казну княжескую один раз в год; освобождались от всех даней и пошлин с тем, чтобы давали сотнику оброк на Юрьев день вешний и осенний по три четверти; наконец, освобождались от всяких даней, пошлин и повинностей на вечные времена безо всяких условий; иногда игумен получал право держать в монастыре свое пятно: монастырский крестьянин, купивший или выменявший лошадь, пятнал ее в монастыре, за что платил игумену известную пошлину; монастырский крестьянин, продавший что-нибудь на торгу или на селе, платил тамгу также игумену в монастыре; если он пропятнится или протамжится (утаит пятно или тамгу), то за вину платил опять в монастырь; наместничьим, боярским и всяким другим людям; запрещалось ездить незваным на пиры к монастырским людям; последние освобождались от обязанности ставить у себя ездоков или гонцов, посылаемых для правительственных нужд, давать им кормы, подводы и проводников, кроме того случая, когда гонцы ехали с военным известием; монастырские люди освобождались от мыта даже и в чужих областях князьями последних; торговой монастырской лодье позволялось ходить со всякими товарами во всякое время, будет ли тишина в земле или нет; дозволялось возить монастырское сено по реке, когда другим заповедано было ездить по ней; монастырские люди, посланные на ватагу или какую-нибудь другую службу, освобождались от поватажной и от всяких других пошлин; монастыри освобождались от военного постоя; посланным княжеским запрещалось даже ставиться под известным монастырем, делать себе тут перевоз, и брать себе на перевоз людей и суда монастырские. Крестьяне монастырские освобождались от суда наместников, волостелей княжеских и тиунов их: игумен ведал сам своих людей во всех делах и судил им сам или тот, кому приказывал; иногда право суда давалось вполне, во всех делах, гражданских и уголовных, иногда с ограничениями: иногда исключалось душегубство, иногда вместе с душегубством и разбой, иногда вместе с душегубством и разбоем татьба с поличным; в некоторых грамотах крестьяне монастырские освобождались от княжеского суда с тем условием, чтоб давали волостелю два корма на год: на Рождество Христово и на Петров день; кормы эти определяются так: на Рождество Христово с двух плугов полоть мяса, мех овса, воз сена, десять хлебов; не люб полоть, так вместо него два алтына, не люб мех овса - вместо него алтын, не люб воз сена - алтын, не любы хлебы - за ковригу по деньге; на Петров день с двух плугов барана и 10 хлебов, не люб баран - десять денег. Когда игумен имел право суда, то в случае суда смесного, т. е. при тяжбе монастырских людей с городскими и волостными, наместник или тиун его судил вместе с игуменом или его приказчиком. Иногда игумену давалось право назначать срок для смесных судов; когда игумен не имеет права уголовного суда, то встречаем в грамотах распоряжение, что наместник или тиун должен отдать душегубца на поруку и за тою порукою поставить перед князем; встречается также распоряжение, что наместник и тиун не берут с монастырских крестьян за мертвое тело, если человек с дерева убьется или на воде утонет; слуги монастырские освобождаются от обязанности целовать крест: сироты их стоят у креста. В случае иска на игуменове приказчике судит его сам князь или боярин введенный; если приедет пристав княжеский по людей монастырских, то дает им известное число сроков для явки к суду - два, три, иногда позволяется монастырским людям самим метать между собою сроки вольные. Встречаем грамоты, которыми даются монастырям села со всем к ним принадлежащим, кроме людей страдных и кроме суда. Иногда дается монастырю село с условием, чтоб его не продавать и не менять; крестьяне освобождаются от даней и пошлин с условием, чтобы не принимать на монастырские земли тяглых людей княжеских. Встречаем известия, что у монастырей во владении находились соляные варницы, относительно которых давались также особенные льготы; князья приказывали посельским или управителям своим давать в известные монастыри на храмовые праздники рожь, сыры, масло, рыбу; встречаем жалованные грамоты монастырям на рыбные ловли и бобровые гоны; Соловецкий монастырь по новгородской вечевой грамоте получал десятину от всех промыслов, производимых на принадлежащих ему островах; некоторые монастыри получали десятину с известных сел. Что касается до женских монастырей, то им давались так же льготы, как и мужеским; иногда игуменья получала право не только гражданского, но и уголовного суда над крестьянами своего монастыря; встречаем, впрочем, распоряжения, по которым управление селами поручалось священникам, доходы же делились пополам между священниками и игуменьею с черницами. Частные лица давали села в монастырь с условием, чтоб игумен держал общее житие, чтобы чернецов держал, как его силы позволят, и держал таких, которые ему любы, чтоб игумен и чернецы собин (отдельной собственности) не имели; если игумен пойдет прочь из монастыря, то пусть дает отчет (уцет) чернецам; выговаривалось условие, чтоб игумен не принимал на монастырские земли половников и отхожих людей с земель отчинника, давшего села в монастырь. Что монастырские крестьяне обязаны были давать монастырю и делать для него в описываемое время, об этом можем получить сведения из уставной грамоты митрополита Киприана Константиновскому монастырю: большие люди из монастырских сел, т. е. имевшие лошадей, церковь наряжали, монастырь и двор обводили тыном (тынили), хоромы ставили, игуменскую часть пашни орали взгоном, сеяли, жали и свозили, сено косили десятинами и во двор ввозили, ез били вешний и зимний, сады оплетали, на невод ходили, пруды прудили, на бобров осенью ходили, истоки забивали; на Велик день и на Петров день приходили к игумену с припасами (приходили - что у кого в руках); пешеходцы (не имевшие лошадей) из сел к празднику рожь молотили, хлеб пекли, солод молотили, пиво варили, на семя рожь молотили, лен даст игумен в село - они прядут, сежи и дели неводные наряжают; на праздник дают все люди яловицу; а в которое село приедет игумен на братчину, дают овес коням его. Несмотря, однако, на богатое наделение монастырей недвижимым имуществом, в описываемое время существовало сомнение, следует ли монастырям владеть селами? Митрополит Киприан писал к игумену Афанасию. "Святыми отцами не предано, чтоб инокам держать села и людей. Как можно человеку, раз отрекшемуся от мира и всего мирского, обязываться опять делами мирскими и снова созидать разоренное? Древние отцы сел не приобретали и богатства не копили. Ты спрашиваешь меня о селе, которое тебе князь в монастырь дал, что с ним делать? Вот мой ответ: если уповаешь с братиею на бога, что до сих пор пропитал вас без села и вперед пропитает, то зачем обязываться мирскими попечениями и вместо того, чтобы памятовать о боге и ему единому служить, памятовать о селах и мирских заботах? Подумай и о том, что когда чернец не заботится ни о чем мирском, то от всех людей любим и почитаем; когда же начнет хлопотать о селах, тогда нужно ему и к князьям ходить, и к властелям, суда искать, защищать обиженных, ссориться, мириться, поднимать большой труд и оставлять свое правило. Если чернец станет селами владеть, мужчин и женщин судить, часто ходить к ним и об них заботиться, то чем он отличится от мирянина? а с женщинами сообщаться и разговаривать с ними - чернецу хуже всего. Если бы можно было так сделать: пусть село будет под монастырем, но чтобы чернец никогда не бывал в нем, а поручить его какому-нибудь мирянину богобоязненному, который бы хлопотал об нем, а в монастырь привозил готовое житом и другими припасами, потому что пагуба чернецам селами владеть и туда часто ходить". В Руси Юго-Западной продолжался также обычай наделять монастыри недвижимыми имуществами и селами: князь волынский Владимир Василькович купил село и дал его в Апостольский монастырь. Тому же обычаю следовали и православные потомки Гедиминовы. Здесь, на юго-западе, встречаем жалованные грамоты княжеские монастырям, по которым люди последних освобождались от суда наместничьего и тиунского и от всех даней и повинностей: если митрополит поедет мимо монастыря, то архимандрита не судит и подвод у монастырских людей не берет, равно как и местный епископ: судит архимандрита сам князь; если же владыке будет до архимандрита дело духовное, то судит князь с владыкою; владычные десятинники и городские людей монастырских также не судят. Таково было состояние церкви. От описываемого времени дошло до нас несколько законодательных памятников, из которых также можно получить понятие о нравственном состоянии общества. Так, дошла до нас уставная Двинская грамота великого князя Василия Дмитриевича, данная во время непродолжительного присоединения Двинской области к Москве. Эта уставная грамота разделяется на две половины: в первой заключаются правила, как должны поступать наместники великокняжеские относительно суда, во второй - торговые льготы двинянам. В первой, судной, половине грамоты излагаются правила, как поступать в случае душегубства и нанесения ран, побоев и брани боярину и слуге, драки на пиру, переорания или перекошения межи, в случае воровства, самосуда, неявления обвиненного к суду, убийства холопа господином. Если случится душегубство, то преступника должны отыскать жители того места, где совершено было преступление; если же не найдут, то должны заплатить известную сумму денег наместникам. Если кто выбранит или прибьет боярина или слугу, то наместники присуждают плату за бесчестье смотря по отечеству обесчещенного; но, к сожалению, мы не знаем здесь самого любопытного, именно: чем руководились наместники при определении этого отечества. Впрочем, очень важно уже, что в Двинской грамоте полагаются взыскания за обиды словесные, тогда как в Русской Правде о них не упоминается. Случится драка на пиру, и поссорившиеся помирятся, не выходя с пиру, то наместники и дворяне не берут за это с них ничего, если же помирятся, вышедши с пиру, то должны дать наместникам по кунице. При переорании или перекошении межи различается, нарушена ли межа на одном поле или между селами, или, наконец, нарушена будет межа княжая. Если кто у кого узнает покраденную вещь, то владелец ее сводит с себя обвинение до десяти изводов; с уличенного вора в первый раз берется столько же, сколько стоит украденная вещь, во второй раз берут с него без милости, в третий вешают; но всякий раз его пятнают. За самосуд платится четыре рубля; самосудом называется тот случай, когда кто-нибудь, поймав вора с поличным, отпустит его, а себе посул возьмет. Обвиненного куют только тогда, когда нет поруки. Обвиненный, не явившийся к суду, тем самым проигрывает свое дело: наместники дают на него грамоту правую бессудную. Если господин, ударивши холопа или рабу, ненароком причинит смерть (огрешится - а случится смерть), то наместники не судят и за вину ничего не берут. Уже выше упомянуто было о судных грамотах, данных Пскову князьями Александром Михайловичем тверским и Константином Димитриевичем московским; до нас дошел сборник судных правил, составленный из этих двух грамот, равно как из приписков к ним всех других псковских судных обычаев (пошлин). Здесь относительно убийства встречаем следующее постановление: где учинится головщина и уличат головника, то князь на головниках возьмет рубль продажи; убьет сын отца или брат брата, то князю продажа. Относительно воровства встречаем постановление, сходное с постановлением, заключающимся в Двинской грамоте: дважды вор отпускается, берется с него только денежная пеня, равная цене украденного, но в третий раз он казнится смертию; это правило имеет силу, впрочем, тогда только, когда покража произойдет на посаде; вор же, покравший в Кромном городе, также вор коневый вместе с переветником и зажигальщиком подвергаются смертной казни за первое преступление. Касательно споров о землевладении четырех- или пятилетняя давность решает дело. Довольно подробно говорится о займах, о даче денег или вещей на сохранение; заемные записи как в Новгороде, так и во Пскове назывались досками; чтоб эти доски имели силу, нужно, чтоб копия с них хранилась в ларе, находившемся в соборной церкви Св. троицы; позволялось давать взаймы без заклада и без записи только до рубля; ручаться позволялось также в сумме не более рубля. Касательно семейных отношений встречаем постановление, что если сын откажется кормить отца или мать до смерти и пойдет из дому, то он лишается своей части в наследстве. Относительно наследства говорится, что если умрет жена без завещания (рукописания), оставив отчину, то муж ее владеет этою отчиною до своей смерти, если только не женится в другой раз; то же самое и относительно жены; встречаем указание на случай, когда старший брат с младшим живут на одном хлебе. Довольно подробно говорится о спорах между домовладельцем и землевладельцем (государями) и их наймитами, между мастерами и учениками: эти подробности, впрочем, касаются преимущественно случаев неисполнения обязательств и назначения срока, когда один мог отказывать, а другой отказываться. Срок этот был - Филиппово заговенье, т. е. 14 ноября; при поселении насельник получал от хозяина покруту, т. е. подмогу или ссуду, на обзаведение хозяйством; она могла состоять из денег, из разных орудий домашних, земледельческих, рыболовных, из хлеба озимого и ярового. Судебные доказательства: свидетельство или послушничество, клятва и поле, или судебный поединок; в случае, если одно из тяжущихся лиц будет женщина, ребенок, старик больной, увечный или монах, то ему дозволялось нанимать вместо себя бойца для поля, и тогда соперник его мог или сам выходить против наемника, или также выставить своего наемника; но если будут тягаться две женщины, то они должны сами выходить на поединок, а не могут выставить наймитов. Местом суда назначены сени княжеские, и именно сказано, чтоб князь и посадник на вече суда не судили. Когда на кого дойдет жалоба, то позовник отправлялся на место жительства позываемого и требовал, чтоб тот шел к церкви слушать позывную грамоту (позывницу); если же он не пойдет, то позовник читал грамоту на погосте пред священником, и если тогда, не прося отсрочки, позываемый не являлся на суд, то сопернику его давалась грамота, по которой он мог схватить его, причем тот, кто имел такую грамоту (ограмочий), схвативши противника, не мог ни бить его, ни мучить, но только поставить пред судей; а тот, на кого дана была грамота (ограмочный), не мог ни биться, ни колоться против своего противника. Тяжущиеся (сутяжники) могли входить в судную комнату (судебницу) только вдвоем, а не могли брать помощников; помощник допускался только тогда, когда одно из тяжущихся лиц была женщина, ребенок, монах, монахиня, старик или глухой; если же в обыкновенном случае кто вздумает помогать тяжущимся, или силою взойдет в судебницу, или ударит придверника (подверника), то посадить его в дыбу и взять пеню в пользу князя и подверников, которых было двое: один -от князя, а Другой - от Пскова. Посадник и всякое другое правительственное лицо (властель) не мог тягаться за друга, мог тягаться только по своему собственному делу или за церковь, когда был церковным старостою. В случае тяжбы за церковную землю на суд ходили одни старосты, соседи не могли идти на помощь. Как в Двинской, так и в Псковской грамоте назначается прямо смертная казнь за известные преступления, например за троекратное воровство, зажигательство и проч.; но в обеих грамотах умалчивается о душегубстве; казнили ли в описываемое время за смертоубийство смертию или следовали уставу сыновей Ярославовых? Этого вопроса мы не можем решить; в жалованной грамоте Кириллову монастырю князь Михаил Андреевич верейский говорит, что в случае душегубства в селах монастырских должно отдавать душегубца на поруку и за тою порукою поставить его перед ним, князем, а он сам исправу учинит; если же убийцы не будет налицо, то брать виры за голову рубль новгородский; но как чинил исправу князь, мы не знаем; знаем только, что по-прежнему люди, уличенные в известных преступлениях, становились собственностию князя: мы видели, что князья упоминают о людях, которые им в вине достались. Что князья предавали смерти лиц себе противных и в описываемое время и прежде, в этом не может быть сомнения; если Мономах и советует своим детям не убивать ни правого, ни виноватого, то это уже самое показывает, что убиение случалось; притом же число князей не ограничивалось детьми Мономаха. Андрей Боголюбский казнил Кучковича, Всеволод III предал смерти враждебного ему новгородского боярина; говорят, что казнь Ивана Вельяминова, по приказанию Димитрия Донского совершенная, была первою публичною смертною казнию; но мы не знаем, как предан был смерти Кучкович при Андрее Боголюбском; форма здесь не главное. В Новгороде Великом в 1385 году установлено было следующее: посадник и тысяцкий судят свои суды по русскому обычаю, по целованью крестному, причем обе тяжущиеся стороны берут на суд по два боярина и по два мужа житейских. Суд иногда отдавался на откуп: так, в первой дошедшей до нас договорной грамоте новгородцев с князем Ярославом встречаем известие, что князь Димитрий с новгородцами отдал суд бежичанам и обонежанам на три года; в 1434 году великокняжеский наместник в Новгороде продал обонежский суд двум лицам - Якиму Гурееву и Матвею Петрову. Мы видели, что в Псковской судной грамоте при спорах о землевладении четырех- или пятилетняя давность решала дело, но в одной грамоте Иоанна III, 1483 года, есть указание на закон великого князя Василия Димитриевича, которым давность определена в 15 лет. Вот картина гражданского суда, как он производился в описываемое время. Пред судьею являются двое тяжущихся: один - монах Игнатий, митрополичий посельский, другой - мирянин, землевладелец, Семен Терпилов. Игнатий начал: "Жалоба мне, господин, на этого Сеньку Терпилова: косит он у нас силою другой год луг митрополичий, а на лугу ставится 200 копен сена, и луг тот митрополичий исстарины Спасского села". Судья сказал Сеньке Терпилову: "Отвечай!" Сенька начал говорить: "Тот луг, господин, на реке на Шексне - земля великого князя, а тянет исстари к моей деревне Дорофеевской, а кошу тот луг я и сено вожу". Судья спросил старца Игнатия: "Почему ты называешь этот луг митрополичьим исстари Спасского села?" Игнатий отвечал: "Луг митрополичий исстари: однажды перекосил его у нас Леонтий Васильев, и наш посельский с ним судился и вышел прав; грамота правая у нас на тот луг есть, а вот, господин, с нее список пред тобою, подлинная же в казне митрополичьей, и я положу ее пред великим князем". Судья велел читать список с правой грамоты, и читали следующее: Судил суд судья великой княгини Марфы, Василий Ушаков, по грамоте своей государыни, великой княгини. Ставши на земле, на лугу на реке Шексне, перед Василием Ушаковым, митрополичий посельский Данило так сказал: "Жалоба мне, господин, на Леонтия Васильева сына; перекосил он пожню митрополичью, ту, на которой стоим". Судья сказал Леонтию: "Отвечай!" Леонтий начал: "Я, господин, эту пожню косил, а межи не ведаю; эту пожню заложил мне в деньгах Сысой Савелов: а вот, господин, тот Сысой перед тобою". Сысой стал говорить: "Эта пожня, господин, моя; заложил ее Леонтию я, и указал я ему косить по те места, которые Данило называет своими; до сих пор моей пожне была межа по эти места. А теперь, господин, вели Даниловым знахарям указать межу; как укажут, так и будет, душа их поднимет, а у меня этой пожне разводных знахарей нет". Судья спросил митрополичьего посольского Данила: "Кто у тебя знахари на эту пожню, на разводные межи?" Данило отвечал: "Есть у меня, господин, старожильцы, люди добрые, Увар, да Гавшук, да Игнат; а вот, господин, эти знахари стоят перед тобою". Судья обратился к Увару, да к Гавшуку, да к Игнату: "Скажите, братцы, по правде, знаете ли, где митрополичьей пожне с Сысоевою межа? поведите нас по меже!" Увар, Гавшук и Игнат отвечали: "Знаем, господин; ступай за нами, мы тебя по меже поведем". И повели они из подлесья от березы да насередь пожни к трем дубкам, да на берег по ветлу по виловатую, по самые разсохи, и тут сказали: "По сих пор знаем: это межа митрополичьей пожне с Сысоевою". Судья спросил Сысоя: "А у тебя есть ли знахари?" Сысой отвечал: "Знахарей у меня нет: их душа поднимет". Тогда обоим истцам назначен был срок стать перед великою княгинею у доклада; посельский Данило стал на срок, но Сысой не явился, вследствие чего Данилку оправили и пожню присудили к митрополичьей земле; а на суде были мужи: староста арбужевский Костя, Иев Софрон, Костя Савин Дарьина, Лева Якимов, Сенька Терпилов. Когда прочли правую грамоту, судья спросил у Сеньки Терпилова: "Ты написан в этой грамоте судным мужем; был ли такой суд Леонтию Васильеву с митрополичьим посельским Данилкою об этом лугу, и ты был ли на суде?" Сенька отвечал: "Был такой суд, и я был на нем в мужах, а все же исстари этот луг - земля великого князя моей деревни Дорофеевской". Судья спросил у старца Игнатия: "Кроме вашей правой грамоты есть ли у тебя на этот луг иной довод? Кто знает, что этот луг митрополичий исстарины и Сенька Терпилов косил его два года?" Игнатий отвечал: "Ведомо это людям добрым, старожильцам: Ивану Харламову, да Олферу Уварову, да Малашу Франику, да Луке Давидову, а вот эти старожильцы, господин, перед тобою". На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Игнатия и сказали: "Поезжай, господин судья, за нами, и мы отведем межу этому лугу с великокняжеской землею". И повели Игнатьевы старожильцы с верхнего конца, с ивового куста из подлесья на голенастый дуб, на вислый сук, к реке Шексне на берег, и сказали: "С правой стороны земля великокняжеская, а с левой луг митрополичий". Тогда судья спросил у Сеньки Терпилова: "А ты почему зовешь этот луг великокняжеским, кому это у тебя ведомо?" Сенька отвечал: "Ведомо добрым людям, старожильцам трех волостей, и вот, господин, эти старожильцы перед тобою". На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Сеньки и повели судью также показывать настоящие межи. Но Игнатьевы старожильцы сказали судье: "Эти Сенькины старожильцы свидетельствуют лживо и отводят луг митрополичий безмежно. Дай нам, господин, с ними целованье: мы целуем животворящий крест на том, что луг этот исстари митрополичий". Сенькины старожильцы также сказали: "Целуем животворящий крест на том, что луг этот великокняжеский исстари". Тогда судья сказал, что доложит государю, великому князю всея Руси, перед которым велел старцу Игнатию положить свою правую грамоту. От описываемого же времени дошли до нас разного рода юридические акты: записи купчие, меновые, данные, отводные, возные, заемные и закладные, раздельные, духовные. В купчих означается прежде всего лицо покупающее и лицо продающее: "Се купи такой-то у такого-то". Иногда покупка производится целым племенем, несколькими братьями, у целого же племени, которое владеет землею нераздельно; такие братья-совладельцы называются братениками, сябрами. Иногда покупали землю двое, как видно, чужих друг другу людей и вносили в купчую условие, что если один из покупателей или дети его захотят отказаться от своей покупки, то не должны продавать своего участка никому мимо другого покупателя и детей его. Между покупателями видим лица духовные, священников, монахов; игумены покупают земли для монастыря и собственно для себя. Между продавцами встречаем женщин замужних, которые продают землю, полученную ими в приданое, но к их имени присоединяется и мужнее имя: "Се купи такой-то у такой-то и у ее мужа". Иногда муж покупал землю у своей жены, у ее зятя и у его жены. После имен покупателя и продающего подробно означается предмет купли и цена, за него заплаченная, причем обыкновенно к сумме денег прибавляется пополнок, большею частию какое-нибудь животное, например: "И дал за ту землю три рубля, а свинью пополнка". Далее означается, произведена ли купля на известное число лет или навеки; последнее условие выражается словом одерень: "А купи себе одерень и своей братьи" или: "И своим детем". Означается, что земля продана вместе с грамотами на нее, или означается, у кого эти грамоты находятся. Если покупают несколько братьев, то означается, какому брату владеть сколькими частями купленной земли. При покупке земли означаются ее межи или говорится просто: "770 старым межам". Вносится условие, что если кто-нибудь станет предъявлять свои права на купленную землю, то очищать ее обязан продавец и его дети: в некоторых грамотах встречаем условие, чтоб покупатель не продавал земли никому, кроме земца. На каждой грамоте видим имена нескольких свидетелей, или послухов, которые иногда называются просто людьми, бывшими на заводи, т. е. при определении границ продаваемой земли. Говорится обыкновенно, что у печати стоял и землю завел сам продавец; но иногда встречаются и другие лица при обоих действиях. Означается также имя писавшего грамоту - священника, дьякона, дьяка, церковного дьяка. В начале купчей Кирилла Белозерского сказано, что она совершена с ведома тиуна княжеского. В приданных записях означались имена обоих родителей, равно как имена зятя и дочери; в конце грамоты писались также имена послухов и прикладывалась печать, при которой стоял отец. В раздельных грамотах делившиеся родственники, например дядя с племянником, уговаривались, что если у одного из них не будет детей (отрода) или захочет он свой участок променять, продать, приказать кому-нибудь, то он не должен этого делать мимо другого отделившегося родственника. При разделе свидетелями с обеих сторон были люди добрые; за нарушение условий нарушитель в Новгороде обязан был дать князю и владыке известную сумму денег. В духовных грамотах завещатели, имея жену, приказывают имущество матери своей и сыновьям, отчину и дедину, землю и воду по отцовской грамоте и по владенью; распоряжаются челядью дерноватою; в других завещаниях имение приказывается жене и сыновьям; жена если, оставшись вдовою, станет сидеть в имении мужа, то будет господарынею в этом имении; если же выйдет замуж, то берет в наделок известную сумму денег; также берет назад все свое приданое; в некоторых же завещаниях говорится, что в таком случае нет ей участка ни в чем. Если по смерти завещателя родится у него сын, то ему равная доля со старшими братьями, если дочь, то братья выдают ее замуж по силе; при распоряжении имуществом иные земли завещатель делит между сыновьями, другие оставляет им в общее владение. Если завещатель оставляет малолетних сыновей, то до их возраста родственник, например брат, ездит по селам и владеет людьми, а хлеб, деньги и дары идут матери и сыновьям. В случае смерти сыновей завещатель отдает половину своего имения брату, а другую половину велит продать и вырученное раздать по церквам на поминовение, челядь дерноватую отпустить на волю. В заключение завещатель поручает оставляемую семью известным лицам, иногда целой улице в Новгороде. В затруднительных обстоятельствах относительно наследства обращались ко власти церковной; так, одна вдова обратилась к митрополиту Киприану с вопросом, что ей делать: муж ее умер насильственною смертию, завещания не оставил, детей нет, но есть приемыш (приимачек). Митрополит решил, что она имеет право владеть землею, людьми и всем имуществом мужа своего, поминать душу последнего, дитя свое приемное кормить и распорядиться мужним имением в завещании как хочет. Наконец, от описываемого времени дошли до нас записи мировые. Из приведенных памятников мы видим, что имущество жены было отдельно от имущества мужа; жена не могла продать своего приданого без согласия мужа, продавали они его вместе, причем имя жены стоит прежде имени мужа. Видим, что жена продает свое имение мужу. Мы видели, что, по Русской Правде, за известные преступления преступник выдавался князю на поток со всем семейством; без сомнения, это правило имело силу и в описываемое время. Но отвечала ли жена за долги мужа, за нарушение им частных прав? В первом договоре новгородцев с немцами положено было, что должник-неплательщик отдается заимодавцу в рабство со всем семейством; во втором договоре эта статья изменена так: если жена поручалась за мужа, то в случае неплатежа отдавалась в рабство; если же не поручалась, то оставалась свободною. Но из этой статьи договора с немцами следует ли заключить, что подобное же правило соблюдалось и внутри России? Не имея других доказательств, мы считаем себя вправе сомневаться, ибо в договоре с немцами затрагивались особого рода интересы: важно было ограничить вывод людей из Новгородской области в чужую сторону, православных к иноверцам. В Русской Правде, например, было положено, что жена и дети холопа не выдаются за преступление мужа и отца, если они не участвовали в этом преступлении; но здесь дело не в том, что они не отвечают за преступление, ибо в переходе от одного господина к другому для них нет еще наказания; здесь дело в том, что господин за преступление одного из своих холопей не должен лишаться нескольких, следовательно, здесь правило устанавливается вследствие влияния особого интереса. Что касается юридических понятий в Юго-Западной, Литовской Руси, то земс